Январь

Уроженец деревни Березкино (близ которой стоит теперь Сямский монастырь, прославленный иконой Богоматери), отрок Михаил на тринадцатом году оставил родителей и родину и прямо с поля, где боронил вспаханную отцом полосу, тайно ушел к преподобному Кириллу Белозерскому, о котором слышал от многих. «Возьми меня к себе, господине!» – говорил блаженный отрок святому старцу, упав ему в ноги. Кирилл отдал отрока учиться грамоте к мирскому дьяку Олешу (Алексею) Павлову, который занимался перепиской книг и обучением детей. Михаил скоро обучился, и преподобный взял его к себе.

Когда преподобный Кирилл молился в своей келлии, Михаил клал поклоны; он первый являлся по благовесту в храм к утреннему славословию; смущавшие его помыслы открывал святому старцу. Испытав Михаила послушаниями, преподобный Кирилл постриг его с именем Мартиниана и позволил ему жить в особой келлии, но зорко смотрел за его духовной жизнью. Раз Мартиниан зашел из церкви в келлию одного брата. «Зачем нарушаешь устав обители?» – сказал ему Кирилл. «Войдя в свою келлию, сомневаюсь, чтобы захотел я выйти из нее, а мне нужно было быть в келлии брата», – отвечал Мартиниан. «Наперед иди в свою келлию, чтобы сотворить там должную молитву, и келлия научит тебя всему», – сказал святой старец.

По просьбе святого игумена Мартиниан посвящен был в иеродиакона и потом в иеромонаха. Преподобный Кирилл любил блаженного Мартиниана. Это возбуждало в иных зависть, язвившую Мартиниана оскорблениями; Мартиниан терпел. По воле преподобного Кирилла Мартиниан списывал для него книги; такое послушание преподобный игумен назначил только двум ученикам: Христофору и Мартиниану. Еще цел в обители Канонник, списанный Мартинианом. Послесловие его особенно драгоценно: оно показывает, какими чувствами дышала душа Мартиниана. Вот оно: «В 1423 году, сентября 1-го, написана сия книга душеполезная в обители Пречистой Богородицы по благословению господина старца Кирилла игумена в славу Святыя Троицы, аминь. О Дево Богоизбранная! О Отроковице Богоневестная! О Владычице мира, Пречистая Богородице! Во всемирных Твоих молениях к Сыну и Богу, помяни милостивая Госпоже, и мене, грешного, недостойною рукою писавшего сие. Всякому делу благому начало и конец Христов. Ему слава в бесконечные веки, аминь. Господи Иисусе Христе! Спаси писавшего и имеющего читать. Господин старец Онуфрий, сотвори любовь, помяни в святых своих молитвах грешного Мартиниана, инока ложного, а не истинного». Так смиренно отзывался сам о себе праведник!

По смерти преподобного Кирилла блаженный Мартиниан, благословившись у гроба своего старца, удалился для безмолвия на безлюдный остров озера Вожи, за сто верст от обители. Когда сюда стали собираться к нему братия, он создал храм Преображения Господня и ввел чин общежития. Когда преподобный Ферапонт внезапно отозван был князем Можайским из своей обители, осиротевшая братия Ферапонтовой пустыни умоляли Мартиниана принять игуменство над ними; пустынник долго отказывался, но покорился призыву любви. Уцелевшие памятники представляют заботливость игумена Мартиниана о Ферапонтовой обители с 1435 года в продолжение двенадцати лет. Он привел обитель в такое цветущее состояние, что она долго называлась монастырем Мартиниановым. Сын князя Можайского, князь Михаил Андреевич, живший в Белозерье и бывший духовным сыном преподобного Мартиниана, много помогал ему средствами к поддержанию и украшению обители. Более же всего Мартиниан возвысил обитель строгим сохранением иноческих правил. Как пчелы слетаются на медовые цветки, так стекались к Мартиниану миряне и иноки слушать его наставления и видеть жизнь, устроившуюся по святым его правилам.

Великий князь Василий Васильевич был изменнически схвачен в Троицкой Сергиевой Лавре своим двоюродным братом Димитрием Шемякою, ослеплен и сослан в Углич со всем своим семейством. Обличаемый святителями в измене этой, Шемяка посетил Василия Темного в его заточении; он дал бывшему великому князю смиренный удел – Вологду, связав клятвою, чтоб он никогда не искал великого княжения. Но верные Василию князья и бояре собрались к нему с дружинами в Вологду, чтоб опять возвратить его на престол отеческий. Прежде чем идти против мятежника, Василий пошел в Ферапонтов и Кириллов монастыри, чтобы принять благословение от их блаженных строителей. С великой честью встретил Мартиниан слепца-государя, угостил его пустынной трапезой и ободрил утешительным словом, благословив идти на похитителя престола. Тронутый любовью старца, великий князь сказал ему: «Если, отче, Бог смилуется надо мною и я сяду снова на моем престоле, то я упокою монастырь твой и приближу тебя к себе».

И действительно, вступив на Московский престол, великий князь вызвал Мартиниана к себе; в то время скончался игумен в Троицкой Лавре, и Василий пожелал, чтобы его место занял преподобный Мартиниан. Имя Троицкого игумена Мартиниана было первым в грамоте Московского собора 1447 года, который Шемяку предал отлучению от Церкви за кровавые смуты, если не подчинится законному государю. Великий князь всегда чтил Мартиниана, дозволял ему всегда небоязненно говорить правду и охотно слушался его советов.

Так, однажды великий князь Василий поручил преподобному Мартиниану уговорить вельможу, удалившегося к Тверскому князю, возвратиться в Москву с тем, что тот не только будет прощен, но и награжден будет почестями. Боярин послушался преподобного, но вместо почести был скован и заключен в темницу. Испуганные сродники боярина поспешили к преподобному поручителю боярина, и Мартиниан немедленно явился к великому князю и сказал духовному своему сыну: «Таков ли праведный суд твой, великий князь? Ты продал грешную мою душу, лишив свободы того, кому ручался я за свободу душою моею. Да не будет благословение мое на тебе и на твоем княжении». Сказав то, преподобный Мартиниан вышел от князя, сел на коня и возвратился в обитель. Великий князь сознал свой грех. Вслух бояр своих сказал он, как бы гневаясь: «Судите, бояре, что со мною наделал болотный чернец? Пришел ко мне во дворец и снял с меня благословение Божие». Бояре не понимали, что это значит. Великий князь прибавил: «Виноват я пред Богом! Забыл свое слово и поступил несправедливо; пойдем к Святой Троице, к преподобному Сергию и отцу Мартиниану, чтобы получить прощение». И немедленно освободил он боярина, и осыпал его милостями, а потом отправился в обитель преподобного Сергия. Здесь со всей братией вышел навстречу великому князю преподобный Мартиниан и радостно благословил его.

Обитель Сергиева тогда была тверда в предании своего старца. Царь Иоанн Васильевич Грозный писал к игумену Кириллова монастыря, что, когда преподобный Пафнутий Боровский приходил в Троицкий монастырь помолиться Святой Троице и преподоному Сергию, и, исполнив свое желание, намерен был возвратиться в свою обитель, тогда братия вышли было провожать духовного посетителя своего за врата монастырские, но, вспомнив завет преподобного отца своего Сергия не выходить за врата, тут же остановились и, помолившись, простились с преподобным Пафнутием.

Но обитель, близкая к столице, тяготила пустынника. Он припоминал себе слова наставника своего преподобного Кирилла: «Добро иноку хранить молчание и нестяжание и избегать всего, что может возмущать чувства». С другой стороны, желал он докончить устроение внутреннего порядка в любезной ему Ферапонтовой обители. И в 1455 году Мартиниан простился с братией лавры.

В Ферапонтовом монастыре приняли Мартиниана с великой радостью, как ангела Божия; игумен Филофей рад был уступить старцу свое настоятельство, и братия упросили его принять опять управление обителью. Он устроил здесь чин монашеской жизни, заняв иное из устава Кирилловой обители, а другое из чина Сергиевой. К старцу высокой духовной опытности спешили приходить за советами, и он с любовью преподавал их. Ученик Кирилла и собеседник Ферапонта много назидательного из жизни их сообщал слушателям своим.

Так слушал его жизнеописатель святых Пахомий Серб, который отзывается о нем с похвалами, как о муже высокой духовной жизни.

Преподобный Мартиниан достиг старости глубокой, но не оставлял ни келейного правила, ни служения в храме. Причастившись святых таин, он скончался на восемьдесят шестом году жизни, 12 января 1483 года.

Мощи преподобного Мартиниана почивают в церкви во имя его, пристроенной к собору, у северной стены. Рака окована серебром, и по краям ее вычеканено время ее устройства: «Лета 7151 (1643) 17 марта (это день ангела царскаго, Алексия человека Божия), при державе царя и великаго князя Алексия Михайловича всея Руси, при святейшем патриархе Иоасафе». В четырех кругах на раке изображено время преставления преподобного, время прославления мощей его и два исцеления, бывшие при его гробе: инока Памвы, одержимого тяжким недугом, и женщины села Суслова, по имени Акилина, беснуемой. Над гробницей преподобного стоит икона с изображением подлинного вида его, его ореховый посох и древние складни – образ Страстной Богоматери в богатом окладе, по местному преданию, принадлежавшие архиепископу Ростовскому Иоасафу, ученику и постриженнику преподобного Мартиниана, погребенному здесь, подле блаженного наставника. Святитель Иоасаф, в миру князь Исаак Михайлович Оболенский, в ранней молодости отрекшийся от почестей знатного рода, недолго архипастырствовал и провел остальную жизнь в подвигах на месте своих иноческих обетов. Он преставился в 1514 году. Когда хотели погребсти Иоасафа, совершилось чудное явление. Игумен и братия со страхом начали разгребать землю, насыпанную над гробом угодника Божия, и с изумлением обрели тело его, совершенно нетленным, так что не повредилась и самая одежда, хотя весь гроб его наполнен был водой, как это случилось и при обретении мощей великого чудотворца Сергия Радонежского. Эта вода послужила к исцелению многих болящих, и с тех пор начали истекать чудеса от раки преподобного, для врачевания верующих от различных недугов.

В том же храме погребено тело блаженного Галактиона, ученика преподобного Мартиниана, жившего у него в келлии; когда старец по дряхлости уже не мог сам ходить в храм, Галактион носил его туда на плечах. Богоносный наставник, зная настроение души его и тайные подвиги, благословил ему, по его желанию, юродствовать. Галактион тайными подвигами достиг высокого совершенства. Однажды братия вошли в вновь построенную трапезу и стали хвалить ее. «Хороша, да недолговечна», – сказал Галактион. На другой день трапеза сгорела. У одного брата загорелась келлия, и пламя распространилось по обители. Когда пожар захватил келлию архиепископа Иоасафа, престарелый святитель скорбел, что погибнет в ней одна дорогая вещь, принадлежащая монастырю. Галактион, услышав, что это собственность обители, осенил себя крестным знамением, бросился в пылавшую келлию, вынес оттуда вещь и сказал святителю: «Вот она, не тужи; зачем тужить о пустом?» Опасность пожара грозила колокольне; сбежавшиеся сторонние люди хотели снимать колокола, но Галактион прогнал всех, говоря: «Этому не гореть». И точно, колокольня осталась цела. Преподобный Галактион, после кончины наставника своего, еще прожил более двадцати лет в обители, служа примером строгой жизни и по временам подкрепляя ослабевавших. Когда один из братии хотел оставить обитель, обуреваемый унынием, Галактион сел на пороге его келлии и сказал: «Что это, брат, задумал ты послушать врага? Волнений нигде не избежишь, хотя бы ты и ушел от нас, а лукавые сети врага везде распростерты для людей...» Брат послушал подвижника и остался в обители. В 1505 году великий князь Василий отправил брата своего князя Димитрия против Казани; об этой новости сказали и Галактиону. «И еще много раз князь Василий будет хлопотать о Казани, но все будет напрасно; а вот родится у него сын Иван – тот овладеет Казанским царством». На эти слова в обители обратили внимание; с года на год стали ждать рождения сына Ивана у великого князя. Но старец умер, а Иван еще не родился. Наконец, спустя двадцать четыре года родился и князь Иван (в 1530 году), а спустя еще двадцать три года взята была и Казань. Тогда вспомнили и слова юродивого Галактиона. Блаженный Галактион предвидел и свою кончину и сказал о ней братии; старец Савва скорбел о разлуке с ним. «Не скорби, – сказал ему Галактион,– чрез восемь дней увидимся». И точно, спустя восемь дней после блаженного Галактиона умер и Савва. Кончина блаженного Галактиона последовала в 1506 году.

При выходе из обители Ферапонтовой невольно встречает и провожает пришельца память о Никоне, бывшем патриархе, потому что он прославил это место долгим своим заточением. Тут он испытал вначале всю строгость неволи, почти темничной, потому что сперва были даже заложены железными затворами окна его келлии; однако в непродолжительном времени получил он и ослабу от незаслуженных томлений; Никон даже начал пользоваться совершенной свободой и многими льготами по личной к нему любви кроткого царя Алексия, который никогда не питал к нему неприязни, несмотря на происки бояр. Искренно желал он примирения, хотя и тайного, с бывшим своим другом и крестным отцом всех его детей от первого брака, а Никон, по его желанию, вскоре по приезде в монастырь, написал миролюбивую грамоту царю и всему царскому семейству, в которой, однако, по прежнему называл себя патриархом. Теперь нет уже келлий Никона в Ферапонтове, хотя цела еще надвратная церковь, к которой они примыкали переходами, и сохранилась дверь, которая вела на переходы.

Монастырь Ферапонтов закрыт в 1798 году, но, несмотря на запустение обители, храмы ее сохранились в целости и поддерживаются усердием причта и прихожан Ферапонтовой слободы. Длинная галерея, или паперть, над которой возвышается шатровая колокольня, соединяет зимнюю церковь Благовещения, устроенную в бывшей трапезе монастырской, с летним собором Рождества Богородицы, созданным (как видно по надписи, иссеченной на западной стене, у входа во храм) в 1535 году. Здесь высокий иконостас примечателен по многим иконам XVI и XVII веков.

Местность бывшей обители, в пятнадцати верстах от Кириллова, весьма живописна; живописны и виды по дороге. После болотных перелесков открываются путнику два обширных озера. Одно из них, Бородавское, огибает монастырскую ограду. Историческая обитель издали представляется на своем зеленом холме в полном блеске, как бы еще не упраздненная, со своими шатровыми главами в виде остроконечных башен, которые дают ей особенный, своеобразный вид. Так величава ее наружность и так живописно положение, что нельзя не пожалеть о ее запустении. Это место как будто нарочно создано для монастыря, преимущественно пред многими другими. Окруженные широкими водами, холмы, рощи и поля невольно радуют сердце. Таково первое впечатление Ферапонтова! Но оно обращается в весьма грустное, когда, взошедши в святые врата, увидишь внутреннее запустение бывшей обители: развалившиеся келлии и ограду, двор, поросший травой, с затоптанными могилами, и груду камней там, где было жилище пустынников...

Основанный преподобным Мартинианом Спасский монастырь на озере Воже, в ста двадцати верстах от города Кириллова, упразднен в 1764 году.

Преподобный Иринарх, в миру Илия, был родом из земледельцев деревни Кондаковой Ростовского округа. Уже с раннего детства можно было видеть его расположение к благоговейной жизни. Шестилетним мальчиком он уже говорил матери: «Когда буду большой и постригусь, то стану носить на себе железа». Однажды его отец пригласил к себе на обед священника, который стал рассказывать за столом о подвигах преподобного Макария Калязинского; внимательно слушал отрок сию повесть и сказал: «И я буду иноком!» Изумленный священник спросил его, как он решился сказать такое смелое слово. Отрок отвечал: «Кто не боится, тот говорит, что у него на сердце». Во время голода Илия, уже восемнадцатилетним юношей, ушел в Нижний Новгород и там прожил два года. Отец послал двух старших сыновей искать своего брата; они нашли его в слезах. «О чем ты так плачешь?» – спросили братья. Он отвечал: «Вижу преставление родителя нашего; светлые юноши несут его на погребение». Когда все братья вернулись домой, то оказалось, что их родитель скончался именно в тот день и в то время, когда плакал о нем Илия.

Потеряв отца, он перешел с матерью и братом в Ростов, где занимался торговлей. На тридцатом году жизни, оставив мир, постригся в Борисоглебском монастыре, что на Устье, с именем Иринарха. Между прочими послушаниями ему было поручено пономарское. В духовной жизни его очевидна постепенность, с какой переходил он от нелегкого подвига к тяжелому и потом к весьма трудному; очевидно и то, как скорби, которые наносили ему люди, не понимавшие его, действовали благотворно на душу подвижника. Он начал свое подвижничество тем, что стал ходить босой, уступив свою обувь страннику, и в ветхом рубище. «Монах босой и в рубище – какое неприличие!» – так говорили дорожившие внешним нарядом, а не душою. Особенно это не нравилось игумену, не отличавшемуся духовным рассуждением. Чтобы заставить Иринарха носить обувь и рясу, его то запирали на несколько дней в холодную келлию, то в морозы посылали звонить на колокольне. Блаженный переносил все это благодушно. Когда же назначили ему исполнять послушание за монастырем, удаление от молитв храма показалось ему невыносимым и он перешел в Авраамиев монастырь. Здесь назначили ему должность келаря. Строгий к себе самому, он сильно скорбел, что другие без страха Божия расточают собственность обители. Преподобный Авраамий явился ему во сне и утешил, сказав, что неразумные иноки сами ответят пред Богом за свое своеволие. Однажды, во время Херувимской песни, начал он рыдать громко на всю церковь. Архимандрит спросил его: «Что ты, отче, плачешь?» Иринарх отвечал: «Мать моя преставилась!» Прослезился и архимандрит и удивился его прозорливости, когда тут же вошел в церковь старший брат Иринарха сказать ему, что их родительница Ирина скончалась. Похоронив мать, Иринарх уединился в келлии отшельника Лазаря; там провел он сорок дней в слезах и молитве, почти без пищи. В это время там подвизался в затворе старец Пимен, «затворник и верижник», как называется он в древних рукописях, и беседа с ним облегчала Иринарха. Душа подвижника, однако же, стремилась на место первого иноческого обещания. Он усердно в простоте сердца молился страстотерпцам Борису и Глебу: «О святии князи и страстотерпцы! Для всей братии есть в обители у вас место, а мне, грешному, нет!» И вот однажды, во время дремоты, представилось ему, что оба князя-мученика идут в свой монастырь, а он вослед их кричит: «Помилуйте меня, грешного старца, изгнанного игуменом по диавольскому наваждению!» – «Ради тебя идем мы, – отвечали ему святые мученики. – Иди в наш монастырь». Проснувшись, он слышит молитву у окна своеи келлии и, открыв окно, видит Борисоглебского старца Ефрема, который говорит ему: «Прислал к тебе, отче, настоятель наш Варлаам звать тебя к себе в монастырь; подвода ли тебе нужна или пойдешь пеший?» Старец с радостью сказал, что придет пеший. С молитвой пришел Иринарх в родную обитель и с радостью, с любовью был принят настоятелем, который поставил его в церкви подле себя во время литургии. Блаженный Иринарх явился в обитель с тяжелыми веригами на плечах и с оковами на ногах. Страдания распятого Спасителя более и более становились предметом любви его, душа его глубже и глубже наполнялась ими. Он молился в храме пред распятым Спасителем об указании ему пути спасения и, получив тайное извещение, затворился безвыходно в келлии, достал трехсаженную цепь и ею приковал себя к стулу. Послушник Алексий вызвался служить строгому затворнику и, постриженный с именем Александра, стал жить при нем; он-то впоследствии и описал жизнь наставника своего. Посетил его блаженный Иоанн, по прозванию «большой колпак» (ибо носил железную шапку), и посоветовал ему устроить себе сто медных крестов и повесить их на вериги; Иринарх так и сделал; после к ним присоединил и еще тридцать крестов. Так подвизался труженик Божий шесть лет! Ему прислали из Углича цепь в три сажени; он прицепил ее к своей и так провел другие шесть лет; присоединив затем третью цепь, он просидел на десятисаженной цепи тринадцать лет.

Святые отцы говорят, что крепчайшему попускаются и более сильные искушения. Так было и с преподобным Иринархом. Снова братия стали говорить на него игумену, будто он сидит в затворе в непомерном посте и подвиге, внушает и другим нести такие же подвиги и будто запрещает ходить в церковь на службы, лишь бы трудились, подобно ему. Опасаясь, не впал ли Иринарх в прелесть вражию, игумен снова изгнал его из обители. И опять Иринарх прожил год в келлии подвижника Лазаря. Но спустя год игумен вспомнил невинное его страдание и просил у него прощение. Незлобивый старец с радостью возвратился в свой затвор. Здесь он увеличил еще тяжесть для тела своего, так что всей его цепи стало шестнадцать сажен. Ночью спал он только два часа; большая часть времени его занята была молитвой; в другое время занимался он рукоделием – шил власяницы и клобуки, а выручаемые за то деньги раздавал нищим.

Тяжелыми и долгими подвигами очистилось духовное зрение преподобного, и дух его стал так силен, что начал он оказывать услуги не только Ростовскому краю, то и целой России. В одно время в тонком сне видит он Москву в огне и во власти ляхов и голос сказал ему: «Иди, скажи об этом царю». Дважды осенил он себя крестным знамением, боясь искушения вражеского, но, услышав второй раз то же повеление, он с благословения игумена пошел в Москву, явился к царю Василию Иоанновичу Шуйскому и рассказал о видении; царь принял его с честью, но он пробыл в Москве только одни сутки.

Пророчество его сбылось. В 1609 году ляхи завладели Ростовом, ограбили храмы и раки чудотворцев Ростовских и разорили все окрестные селения. Свирепый пан Микульский явился в Борисоглебский монастырь и, войдя к старцу с другими панами, спросил, кого он признает за царя. «Я живу на Руси, – отвечал старец, – и признаю русского царя, а другого не знаю». Один из панов возразил ему: «Ты, старец, изменник нашему королю, и Димитрия не приемлешь». Старец отвечал: «Да, не приемлю и, если вы меня за это убьете, с радостью приму смерть, а уживого Бога есть меч, невидимо посекающий без крови». Подивились поляки его дерзновению и мудрости и оставили его в покое. Когда подошел Сапега с войсками к монастырю, все ожидали, что монастырь будет истреблен вместе с иноками. Преподобный Иринарх слезно молился Господу. Сапега пришел к старцу в келлию. «Благослови, батько! Как терпишь ты эту муку в такой темнице?» – говорил подвижнику Сапега. «Для Бога терплю», – отвечал старец. «Он не хочет молиться ни за короля, ни за царя Димитрия», – сказали пришедшие с Сапегою. Старец повторил прежний свой ответ: «Я на Руси рожден и крещен, а потому и Богу молюсь за русского царя». Сапега сказал: «Правда в батьке велика: в какой земле жить, тому царю и прямить». Старец сказал Сапеге: «Возвратись, пан, в свою землю; полно тебе разорять Русь; если не выйдешь из России или опять придешь, уверяю тебя Богом, убьют тебя на Руси». Сапега призадумался и сказал: «Что бы подарить тебе? Такого батьку не видал я нигде, столько бесстрашного пред нашим мечом!» – «Господь питает меня, – отвечал старец, – но как наставит тебя Бог, так и поступай». Сапега прислал пять рублей денег и строго запретил тревожить обитель.

Не раз просил себе молитв у преподобного в тяжелые минуты славный герой того времени Скопин-Шуйский, и старец посылал ему свое благословение и ободрял на подвиги ратные.

Князь Димитрий Пожарский, готовясь идти на помощь Москве, опасался Заруцкого, по проискам которого был убит Ляпунов. Преподобный послал князю благословение и просфору со словами: «Ступай в Москву, не боясь Заруцкого; увидите славу Божию». Князь пришел сам к святому старцу, и преподобный дал ему свой крест и благословение. Пожарский, совершив подвиг, возвратил крест затворнику и освободил своей грамотой монастырь от доставления припасов для войска.

За два года до кончины блаженному Иринарху пришлось вытерпеть такое насилие от иноков, какого не терпел он и от ляхов: его вытолкали из затвора и переломили ему при том руку. Снова явились затем ляхи в Ростов; иноки разбежались, а Иринарх остался в своем затворе. «Благослови, батько! – сказал вошедший к нему польский начальник. – Сапега убит под Москвой, как сказал ты». «Если вы не уйдете в свою землю, не быть и вам живыми», – сказал старец. Поляки оставили Ростов, не тронув никого по уважению к старцу.

И многие воеводы русских ополчений обращались к старцу за молитвами, и всех их благословлял он, ободряя на защиту Отечества в то смутное, тяжкое на Руси время.

Подвижник Божий тридцать восемь лет изнурял тело свое на особенном пути своем и скончался на шестьдесят девятом году жизни своей, января 13-го дня 1616 года. Он сам избрал себе место вечного упокоения в пещере, ископанной его же руками. По смерти его совершилось несколько исцелений; особенно бесноватые боятся креста его и получают здравие при возложении на них вериг подвижника.

Мощи преподобного Иринарха почивают под спудом в юго-западном приделе соборного Борисоглебского храма. «Тяжести», или «праведные труды», преподобного Иринарха, сохранившиеся в Борисоглебском монастыре, состоят из ста сорока двух крестов, тяжелого камня, множества цепей, железного кольца на голову, железного пояса, железной палки и толстого кнута. Все это составляет вес в девять пудов тридцать четыре фунта.

После дивного подвижника остались подражатели многотрудного жития его. В одном рукописном сборнике⁵⁶ исчислены ученики блаженного Иринарха, подвизавшиеся по примеру его в затворе. Вот имена их: 1) затворник Иоаким подвизался в Николаевском Шартомском монастыре в Суздальском уезде; 2) затворник Дионисий – в Переяславле Залесском в Никольском монастыре, что на болоте; 3) преподобный схимонах Корнилий, затворник Переяславского Борисоглебского монастыря; 4) преподобный Галактион, подвижник Вологодский. «Сии вси, – сказано в том же сборнике, – един образ жития имуще, железа тяжкая на себе ношаху и к стене цепями приковани бяху, пищею сухою питахуся, рыбе ж и масла, ни скорому, и мягких яств не прикасахуся. И житие их единому Богу ведомо. Людие мнози к ним прихождаху, и житие их ублажаху, и пользу от них, сказывают, велию приимаху».

Преподобный Елеазар родился в городе Козельске в конце XVI века. Родители его, по фамилии Севрюковы были богатые купцы и отличались особенным благочестием. В молодых годах обнаружилась в Елеазаре склонность к иноческой жизни. Прибыв в Соловецкий монастырь, он был принят в число братства преподобным игуменом Иринархом и с усердием и ревностью занялся резным делом в Преображенском соборе. Строгим постом, постоянством в молитве, глубоким вниманием к самому себе послушник приобрел уважение братии и любовь игумена и был пострижен в монашество. По благословению преподобного Иринарха он оставил обитель и удалился на Анзерский остров, отдаленный от Соловецкого на двадцать верст. В то время этот остров был необитаем; только изредка приставали к нему беломорские суда и монастырские промышленники, занимавшиеся рыбной и звериной ловлей. Поселившись один на острове, пустынник работал деревянные чашки, выставлял их на пристани, а сам удалялся в леса от людей. Приплывшие поморцы брали посуду, а в оплату оставляли хлеб, крупу, капусту. В 1616 году, постриженный в схиму, перешел он к ветхой церкви святителя Николая, поставленной для временных тружеников на соловарнях. Здесь поставил себе келлийку и жил с Господом. Мало-помалу собралось к нему несколько ревнителей скитского жития. Келлии отшельников поставлены бьши в версте одна от другой. В субботу вечером собирались старцы для общей молитвы и на следующий день, совершив воскресное пение, расходились по келлиям для богомыслия и рукоделия по силам каждого. О душевных смущениях они открывали старцу Елеазару. В числе первых и ближайших учеников преподобного Елеазара был Никон, впоследствии знаменитый патриарх; другим учеником его был Никодим, который был преемником старцу по управлению скитом. Когда Никон стал патриархом, то делал все, что мог, для покоя своего блаженного старца. Еще будучи митрополитом, он писал Соловецкому архимандриту: «Поберегите Анзерских старцев, строителя и братию». Из Москвы он послал серебряные оклады на иконы и подарки скитникам. Елеазар предсказал царю Михаилу рождение сына, царевича Алексея. Цари Михаил и Алексей, а потом патриарх Никон своими жалованными грамотами и разными вкладами весьма много способствовали возвышению и благоустройству основанного преподобным Елеазаром скита. Царь Алексей Михайлович пожелал лично видеть Анзерского подвижника, и старец, уже дряхлый, приезжал в Москву. Царь обласкал его и приказал строить в скиту каменный храм. Но не без скорбей совершилось это святое дело: старца обвиняли в том, будто он испросил независимость скиту от монастыря Соловецкого. Дело доходило до того, что Елеазар был заключен на некоторое время в темницу и оковы. Но искушение миновало, и Анзерский скит сделался знаменитым, как место строгого подвижничества и в то же время книжного просвещения. Сам преподобный Елеазар был не только великим подвижником, но и любителем духовного просвещения и книжного учения: он своей рукой написал несколько рукописей. Анзерская библиотека вошла в состав Соловецкой и сохранилась до нашего времени.

Преподобный Елеазар преставился 13 явнаря 1656 года после сорокалетних подвигов. Мощи почивают под спудом в особой палатке при церкви Анзерского скита.

Максим Грек украшен в предании церковном именем преподобного⁵⁷. Он был родом грек, но по своим великим подвигам вполне принадлежит Церкви Русской, для которой его сочинения драгоценны как памятник его просвещенных трудов на пользу церковную.

Сын богатого сановника, он получил начальное воспитание в отечестве своем – городе Арте, в Албании, и по любви к наукам, путешествовал по Европе: в Париже у знаменитого грека Иоанна Ласкаря, потом во Флоренции и Венеции изучал словесные науки, историю, философию, богословие; основательно узнал языки латинский и древний греческий, познакомился с языками французским и итальянским. По возвращении в отечество поступил на Афон и здесь, в Ватопедской обители, принял иночество.

Ватопедская обитель славилась тогда книжными сокровищами, которые ей оставили два иночествовавшие в ней греческих императора: Андроник Палеолог и Кантакузен. И Максим, как трудолюбивая пчела, собирая духовный мед со всех цветов афонских, там в безвестной тишине думал мирно окончить дни свои, посвященные духовной науке, но Господь судил иначе.

Когда великий князь Василий Иоаннович пожелал разобрать в своей библиотеке собрание греческих рукописей, принесенных его царственной матерью Софией Палеолог из Греции, и некоторые из них видеть в переводе, он просил патриарха Феолипта и начальство Афонских обителей прислать к нему для сей цели ученого грека; и Ватопедский игумен указал на Максима, как на человека, самого способного исполнить желание великого князя. Максиму не хотелось расстаться с безмолвием Святой Горы, но, повинуясь воле старцев, он в 1516 году отправился в Москву. Целых два года продолжалось его путешествие до Москвы, так что он успел в это время познакомиться и с русским языком. В Москве он принят был ласково, ему указано жить в Чудове монастыре и получать содержание от великого князя. Сокровища греческой учености привели его в восторг; сочинений, не переведенных на славянский язык, нашлось много. На первый раз ему поручили перевести толкование на Псалтирь. В помощь ему, мало знакомому со славянским языком, даны переводчики с латинского Димитрий Герасимов и Власий и для письмоводства инок Сергиевой Лавры Силуан и Михаил Медоварцев. Через полтора года перевод толковой Псалтири совсем был окончен; Максим стал было просить, чтобы его отпустили на Афон, но его осыпали милостями и оставили для новых трудов. Митрополит Варлаам поручил ему перевести толкование на книгу Деяний Апостольских. Потом поручили ему пересмотреть богослужебные книги, и он принялся за это дело, по-прежнему при пособии переводчиков. Многосведущий Максим нашел много грубых ошибок, внесенных невежественными переписчиками в церковные книги, и, «разжигаемый, как говорит он, божественной ревностью, очищал он плевелы обеими руками». По этой ревности он довольно резко высказывал свое мнение о том, что находил неисправным в книгах. Но слепая страсть к старине принимала отзывы его о старинных ошибках писцов за оскорбление святыни. Сначала ропот был тайный. Митрополит Варлаам, у которого испрашиваемо было разрешение на важные перемены в древних книгах, понимал преподобного Максима; великий князь отличал его своим вниманием. И клевета не смела открыто восставать на труженика. Советами его пользовались в делах Церкви и государства, отличая в нем человека умного и образованного, инока, пламенного в любви к истине и вере. Он был усердным ходатаем за вельмож, впадающих в немилость великого князя, и Василий был внимателен к его просьбам.

В начале 1522 года на кафедру первосвятительскую, оставленную правдивым и рассудительным Варлаамом, взошел новый митрополит Даниил. Блаженный Максим скоро понял, что он не может уже с прежней свободой и покоем трудиться для истины, и он обратился к новым предметам деятельности: он стал писать против папизма, магометан и язычников. В 1523 году он закончил перевод толкований Златоустовых на Евангелия от Матфея и Иоанна. Митрополит Даниил требовал, чтобы Максим перевел Церковную историю Феодорита. Рассудительный Максим представлял, что это сочинение, по содержащимся в нем письмам Ария и других еретиков, может быть «опасно для простоты». Даниил принял такой ответ за непослушание непростительное и остался в сильной досаде. Он не только не приближал к себе Максима, но, как видно из последствий, был очень недоволен им за исправление книг, совершавшееся при Варлааме. Великий князь продолжал быть благосклонным к Максиму. Пользуясь этой любовью, Максим свободно обличал пороки в вельможах, в духовенстве, в народе. Он писал, что неприлично, неполезно, весьма опасно инокам владеть недвижимыми имениями. Это сильно оскорбило Даниила и подало повод врагам Максима клеветать на него, будто он порицает святых иноков русских, которые не отказывались от богатых приношений в обители, принимали и сами покупали села и деревни. Но Максим не унывал духом: для истины Христовой он готов был на все. Враги искали только случая повредить ему во мнении великого князя, и этот случай скоро представился.

Когда великий князь Василий, скучая двадцатилетним неплодством супруги своей Соломонии, вознамерился приступить к расторжению своего первого брака, преподобный Максим прислал ему обширное сочинение «Главы поучительныя к начальствующим правоверных», начинавшееся убеждением не покоряться плотским страстям. «Того признавай царем истинным и самодержцем, благоверный государь – так писал Максим Василию, – кто управляет подданными по правде и закону, а бессловесные похоти и страсти старается преодолевать в себе... Кто побеждается ими в оскорбление смыслу, тот не образ одушевленный Владыки небеснаго на земле, а человекообразное подобие бессловесного естества». Разгневанный государь повелел заключить обличителя в темницу Симоновской обители, отягчив его узами.

С того времени вся остальная жизнь преподобного Максима была длинной и непрерывной цепью страданий. Многочисленные недоброжелатели Максима только и ждали, чтобы отомстить ему за его обличения, за его правдивые речи. Сначала они старались обличить его, но тщетно, в мнимом соучастии по делу виновных бояр, потом осыпали его обвинениями в порче книг, оскорбительной для веры. Действительно, нашлись в первых переводах его некоторые неточности в выражениях: Максим искренно признался в них и извинялся недостаточным знанием русского языка. Но на признание его не обратили внимания и спешили произнести приговор, что он – еретик, портит книги. Великому князю наговорили, будто Максим и еще другой инок, святогорец Савва, ведут переписку с турецкими пашами и возбуждают султана к войне против великого князя. Как ни нелепа была эта клевета, однако же узника взяли из Симонова и отправили в Волоколамскую темницу, запретив ему не только приобщение святых таин, но и самый вход в церковь, как еретику нераскаянному. Здесь, от дыма и смрада, от оков и побоев, по временам приходил он в бессознательное состояние, но здесь же явившийся ему ангел сказал: «Терпи, старец! Этими муками избавишься вечных мук». Там Максим углем на стене написал канон Святому Духу Утешителю, который и ныне читается в Церкви. «Иже манною препитавый Израиля в пустыни древле, – писал он в скорби души своей на стенах своей темницы, – и душу мою, Владыко, Духа наполни Всесвятаго, яко да о Нем благоугодно служу Ти выну». «Всегда бурями губительных страстей и духов возмущаем душею, Тебе, всеблаженному Параклиту, яже о моем спасении, яко Богу возлагаю...» Спустя шесть лет (1531 год) снова потребовали Максима к духовному суду в Москву. Это потому, что в Москве лучшие люди стали говорить за Максима и против Даниила, а сам Максим не признавал себя ни в чем виновным, когда в монастыре увещевали его каяться. Из книг Максима выбрали все, что можно было выставить против него. Но и по судному списку ошибки в поправках оказываются то ошибками писцов, то ошибками незнания русского языка. В списках сделанного им перевода жития Богородицы нашли много погрешностей и приписали их самому Максиму. С ужасом отверг Максим хульные изречения, внесенные в его перевод, может быть, намеренно, чтоб взвести на него вину. «Я так не переводил, – говорил он, – так не писал и не велел писать – это ложь на меня, я так не мудрствую; если же произнес такие хулы, то я буду проклят!» Но клеветникам поверили больше, чем преподобному Максиму. Тщетно блаженный страдалец три раза повергался пред собором, умоляя о помиловании ради милости Божией, ради немощей человеческих, со слезами просил простить ему ошибки, если какие и допущены им в книгах, и отпустить его в Афонское уединение. Максима оставили и после суда под запрещением церковным; но немалым облегчением для него было то, что послали его в Тверь под надзор добродушного епископа Акакия, который принял его милостиво и обходился с ним приветливо. Особенно приятно было для Максима, что он теперь мог читать книги и писать. В 1532 году написал он для себя самого «мысли, какими инок, скорбный, заключенный в темницу, утешал и укреплял себя в терпении». «Не тужи, не скорби, ниже тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды, от руки тех, от коих подобало бы тебе приять все благое, ибо ты пользовала их духовно, предложив им трапезу, исполненную Святаго Духа, то есть сказание боговдохновенных песнопений Давидовых, которые перевел я от беседы эллинской на беседу шумящего вещания русского; но паче благодарствуй твоему Владыке и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии привременными скорбями с лихвой уплатить весь долг многих талантов... Радуйся и веселися, как повелевает тебе Господь, ибо мзда твоя многа на небеси!»

В 1534 году скончался великий князь Василий и преподобный Максим думал воспользоваться благоприятным временем, чтобы оправдать себя письменно в взведенных на него клеветах. Он написал письменное исповедание веры, вполне православное, и доказывал, что не исправленные им, а те, которые его противники считали за святыню, книги заключают в себе слова еретические. «Будь мне свидетелем Господь Иисус Христос, истинный Бог наш, что, кроме множества моих прегрешений, ничего хульного в себе не ведаю о святой христианской нашей вере; называвшим же меня врагом Русской державы да не вменит Господь Бог такое их согрешение». Максим умолял отпустить его на любезный ему Афон, указывая на то, что даже суд о нем принадлежит не русским епископам, а патриарху вселенскому, к области которого он принадлежит по своему происхождению. Но участь страдальца не изменилась: крамольные бояре, во дни малолетства Иоаннова, заняты были только своими кознями и губили один другого. Между тем умерла правительница Елена, мать грозного царя; митрополит Даниил сам сослан был в заточение в Иосифов монастырь. Преподобный Максим счел долгом примирить с собою совесть изгнанного святителя и написал к нему послание, заклиная именем Отца Небесного оставить всякую вражду, с глубоким смирением говорил о своей невинности и доказывал, что обвинение его в ереси есть только действие оскорбленного самолюбия его недругов. Максим писал и новому митрополиту Иоасафу, который утешил его милостивым словом, но, будучи сам обуреваем крамольными боярами, не мог облегчить его участи. «Целуем узы твои, как бы единаго от святых, – писал Иоасаф, – но ничего не можем сделать в твою пользу». Наконец после тринадцатилетнего заключения и несправедливого запрещения он получил разрешение приступить к святым тайнам, когда пожелает. В своем невольном уединении старец

Божий изливал скорбь об участи грешной души за пределами гроба, переводя слово святого Кирилла об исходе души. Напрасно ходатайствовали за Максима и восточные патриархи: Вселенский Дионисий и столетний старец Иоаким Александрийский. Иоанн не внимал и их просьбам. Наконец после двадцатилетнего заключения в Твери Троицкий игумен Артемий, друг Максима, с некоторыми добрыми боярами упросил царя освободить невинного старца, и он, мирно принятый в Москве, с честью прибыл в обитель преподобного Сергия; изможденный тяжестью оков и темницы, изнуренный внутренними скорбями и внешними страданиями, Максим был слаб не только ногами, но и всем телом; но дух его был еще бодр и способен к трудам. По просьбе своего ученика Нила, он в уединении тихой лаврской келлии занялся переводом Псалтири с греческого на русский, несмотря на то, что ему было уже около семидесяти лет.

Через год или два после водворения его под сенью преподобного Сергия посетил его царь Иоанн Васильевич, отправлявшийся после взятия Казани на богомолье в Кириллов монастырь с царицей Анастасией и младенцем царевичем. Страдалец за правду не похвалил богомольного путешествия царского. «Пристойно ли тебе, государь, – говорил угасающий старец, – скитаться по дальним монастырям с юной супругой и младенцем? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен славы Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле; вдовы, сироты, матери избиенных под Казанью льют слезы – утешь их своей милостью. Вот дело царское». Иоанн выслушал мирно, но не принял его совета, и преподобный Максим сказал ему чрез бояр последнее слово, что если он не попечется об устройстве вдов и сирот, то Бог у него самого отнимет сына. Предсказание Максима сбылось: царевич Димитрий скончался в дороге.

Преподобный Максим Грек преставился 21 января 1556 года и погребен у северо-западного угла церкви Сошествия Святого Духа. Часовня над гробницею его сооружена митрополитом Московским Платоном. Святость страдальца за веру и правду ознаменована чудесами. Двадцать исцелений описаны в одной рукописи⁵⁸.

В 1651 году пришел в лавру Сергиеву некто из слободы Кошельной; отслушав молебен и утомившись, он сел на гробовой доске около храма Сошествия Святого Духа, но гневом Божиим его сбросило с гробницы и разбило члены его. Долго не мог он встать; опамятовавшись, приполз к могиле и спросил случившихся тут: «Кто под сей доской почивает?» Ему сказали: «Максим Грек, монах». Тогда расслабленный воскликнул: «Отче Максиме, прости меня!» По его желанию отслужили панихиду над гробницей преподобного, и он исцелился совершенно. Этому чуду не поверил послушник Иоанн и сел на ту же плиту, и трижды был сброшен с нее, так что лицо его разбилось до крови, раздробились зубы и язык. Он раскаялся в своем согрешении и во сне увидел неведомого ему инока, молившегося пред образом Спасителя. «Кто ты?» – спросил он инока. «Я Максим Грек», – отвечал молившийся. Иоанн стал просить у него прощения, и святой муж с гневом сказал ему: «За что бесчестишь меня? За неверие твое ты наказан...» Так рассказывал сам Иоанн⁵⁹.

«Зарею духа облистаем, витийствующих Богомудренно сподобился еси разумения: и неведением омраченная сердца человеков светом благочестия просвещая, пресветел явился еси православия светильник, Максиме преподобне; отонудуже ревности ради Всевидящаго, отечества чужд и странен, Российским странам был еси пресельник, за страдания темниц и заточения десницею Вышняго венчаешися и чудодействуеши преславная. И о нас ходатай буди непреложен, чтущих любовию святую память твою»⁶⁰.

Преподобный Феодосий был уроженец Вологодский, по прозванию Суморин, с юности отличался благочестивым настроением души. По настоянию родителей он вступил в брак и имел дочь, но душа его неудержимо стремилась к подвигам духовным. По смерти родителей и супруги он ушел в Прилуцкий монастырь преподобного Димитрия и принял иночество. Здесь усердно проходил он тяжелые послушания, носил воду, рубил дрова, а вместе с тем соблюдал строгий пост и не оставлял славословий в храме. Настоятель Прилуцкой обители указал ему надзирать в Тотьме за солеваренными заводами обители. Феодосий, полюбив пустынную Тотьму и найдя между жителями ее ревнителей иночества, решился основать здесь обитель; ему понравился высокий мыс между двумя речками: Ковдою и Деньгою, впадающими в Сухону, отененный лесом и горою. Место это принадлежало Марье Григорьевне Истоминой; благочестивая вдова, узнав о желании Феодосия устроить здесь монастырь, с радостью уступила ему свою землю. Получив благословение от игумена своего на благочестивое намерение, Феодосий поставил на этом месте крест и выкопал себе пещеру.

В 1554 году отправился он в Москву к царю и митрополиту с просьбой жителей Тотьмы дозволить основание новой обители близ Тотьмы. «В Тотьме и во всем Тотемском уезде, – писали просители, – нет ни одного монастыря; кто хотел бы при старости или при смерти принять пострижение, постричься негде. Старец Феодосий Суморин желает построить в Тотьме церковь и монастырь». На построение монастыря была дана грамота, а митрополит дал знать Ростовскому архиепископу, дабы выдал Феодосию благословенную грамоту на построение церкви и обители. На обратном пути из Москвы преподобный Феодосий заходил в родную Прилуцкую обитель испросить благословение великого угодника Божия на свое предприятие и получил в благословение икону Божией Матери, известную поныне в обители его с именем «Суморинской» чудотворной иконы. Кроме своей обители, преподобный возобновил еще бывшую некогда в Тотемском уезде Ефремову пустынь. Заботясь о двух обителях, он в то же время не уменьшал и собственных подвигов: носил на теле вериги, а поверх их – жесткую власяницу; вериги врезались в его тело и причиняли ему страшную боль, а он неопустительно выполнял все правила иночества и неизменно ходил ко всем службам. Преставился 28 января 1568 года и погребен вблизи храма.

Не прошло сорока лет со времени его кончины, как у гроба его начались исцеления. Слепые прозревали, хромые ходили, глухие слышали. Преподобный являлся многим во сне, вразумлял и исцелял их. Одному диакону города Тотьмы, который пять суток от боли в ногах был в беспамятстве, он сказал во сне: «Воздай хвалу Богу в страдании твоем, ибо все нам бывает на пользу; одни только грехи на пагубу, они убивают душу. Молись прежде об исцелении души твоей, и будет здраво тело». И диакон получил исцеление. Одной женщине, страдавшей головной болью и непонятным унынием, он явился во сне и сказал: «Не изнемогай в уповании и молитве к Богу». И болящая стала здрава и бодра духом.

В 1626 году написана была икона преподобного Феодосия Тотемского со слов столетнего старца Кузьмы Любовцова; в 1635 году написан был другой образ, в болыием виде, и положен был на самой гробнице, над которой устроена и сень. В 1659 году пожар истребил помост и решетку близ самой раки, а рака с сенью, иконами и покровами осталась невредимой. В 1729 году сочинена была служба на день преставления преподобного Феодосия, и братия совершала по ней празднование основателю обители. В 1796 году, при копании рва для нового храма Вознесения Господня, обретен был гроб и в нем покрытое схимою нетленное тело преподобного Феодосия: глава, руки, весь состав и даже одежда были целы. После троекратного свидетельствования Святейший Синод определил (30 сентября 1798 года) празднование новоявленному чудотворцу преподобному Феодосию совершать повсеместно 28 января. Император Павел писал к строителю Суморина монастыря: «Духовное принося благодарение Промыслу Творца Всевышняго за озарение начала царствования моего явлением и многими чудотворениями святых мощей преподобного Феодосия, Тотемского чудотворца, в изъявление благоговения моего к оным, посылаю в обитель преподобного полную бархатную ризницу для соборного священнослужения. Приемля сердцем чистым и благодарным сие на дни наши излияние Божией благодати, духовного молю, да всегда она на мне и на царстве моем пребывает».

Спасо-Суморин, заштатный (с 1864 года) монастырь находится в Вологодской губернии, Тотемского уезда, в одной версте к северо-западу от Тотьмы, на мысу, между реками Ковдою и Песьей Деньгою, впадающих слева в реку Сухону. Мощи преподобного Феодосия почивают в каменном главном Вознесенском храме, под аркой между ним и северным приделом во имя самого угодника, в богатой серебряной раке под балдахином. При раке сохраняются железная шапка из двух полос, сложенных крестообразно, с обручем вокруг головы, железные четки и три железные вериги. В нижнем этаже храма, в том месте, где были обретены мощи, также устроена церковь во имя всех Вологодских чудотворцев.