Памяти Дионисия, епископа Якутского и Вилюйского, а затем Уфимского и Мензелинского

С течением времени история выяснит то великое значение, какое имел преосвященный Дионисий среди инородцев: якутов, тунгусов, чукчей и юкагир. Полная оценка этого значения не может входить в пределы нашей задачи. Настояний труд предпринять нами лишь для некоторого освещения апостольской деятельности почившего иерарха; главною же нашей целью было собрать некоторый материал для будущего исследователя.

При этом считаем долгом принести нашу глубочайшую благодарность преосвященному Антонию (Храповицкий), епископу Уфимскому и Мензелинскому, ныне Волынскому и Житомирскому, и священнику Никольской церкви г. Уфы, отцу Петру Хитрову.

Преосвященный Антоний, к которому мы обращались с почтительнейшей просьбой не отказать в доставлении письменных материалов, какие отыщутся у кого-либо во вверенной ему епархии, отнесся с полным вниманием к нашей просьбе, в ответ на которую мы получили от него собственноручное письмо, от 4 марта 1902 года, такого содержания: «Как я уже имел честь сообщить вам, племянник покойного владыки Дионисия, священник Никольской церкви г. Уфы, о. Петр Хитров взялся собрать и представить вам хранящиеся у него письма и документы покойного. Затем, сверх этого, трудно найти какие-либо документы, имеющие специальное значение для биографии усопшего иерарха, а брошюра, вышедшая в 1891 году к юбилею, равной некрологи, вероятно, вам известны. Имеются, вероятно, в вашем распоряжении и местные епархиальные ведомости за время управления епархией преосвященного Дионисия. Если же сих документов нет у вас, то с удовольствием доставлю их. Призывая на вас Божие благословение, имею честь быть, покорнейший слуга и богомолец, еп. Антоний».

Вскоре затем, благодаря содействию преосвященного Антония, племянник в Бозе почивающего епископа Дионисия, отец Петр Хитров, прислал нам большое собрание писем архиепископа Иркутского Вениамина к преосвященному Дионисию при следующем письме, от 22 марта 1902 года: «…От преосвященного Антония, епископа Уфимского, я узнал о том, что вами предпринят труд по жизнеописанию покойного епископа Дионисия. – Как родственник покойного владыки, я могу сообщить вам некоторый письма к покойному, могущие служить материалом для вашего труда. В настоящий раз посылаю вам письма преосвященного Вениамина, архиепископа Иркутского».

К сожалению, эти письма, как имеющие специальное значение для биографии преосвященного Вениамина, не подходят к нашему скромному труду. Они, по своему крайнему интересу, заслуживают отдельного издания, что мы и думаем предпринять впоследствии.

Иван Барсуков.

С.-Петербург. 8-го мая 1902 г.

День св. апост. в еванг. Иоанна Богослова.

Си́це же потща́хсѧ благовѣсти́ти, не и҆дѣ́же и҆менова́сѧ хрⷭ҇то́съ, да не на чꙋже́мъ ѡ҆снова́нїи сози́ждꙋ, но ꙗ҆́коже є҆́сть пи́сано: и҆̀мже не возвѣсти́сѧ ѡ҆ не́мъ, ᲂу҆́зрѧтъ, и҆ и҆̀же не слы́шаша, ᲂу҆разꙋмѣ́ютъ (Рим. 15:20–21).

Так говорит о своих трудах апостол Павел. Те же слова мы дерзаем применить к миссионерской деятельности преосвященного Дионисия, призванного так недавно к вечному покою. Смерть, смежившая очи почившего иерарха, лишила нас ближайшего ученика и свидетеля апостольских трудов и подвигов великого миссионера Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского.

Преосвященный Дионисий родился 22 октября 1818 года в селе Хитрове, Данковского уезда, Рязанской губернии, и назывался в мире Димитрий, по фамилии Хитров.¹ При его рождении его мать, Мария Игнатьевна, горько плакала и много слез пролила и после о том, что семья стала большая, а состояние было хуже, чем скудное. Отец его был пономарем и назывался Василием Ивановичем. Фамилию свою «Хитров» Димитрий Васильевич получил от имени села, где родился, при поступлении в Данковское духовное училище, в котором он получил первоначальное образование.

По случаю холеры в 1831 году, все ученики того училища были распущены по домам. «Пешком пришел я домой», пишет Димитрий Васильевич Хитров в своей автобиографии,² «матушка встретила меня с горькими воплями, потому что за несколько дней до моего прихода сгорела наша изба и двор. В сентябре 1832 года, когда я собрался ехать обратно в училище, мать взяла меня за руку и увела в горницу; потом, взяв икону Ахтырской Божией Матери, сказала: «молись, я благословлю тебя, я скоро умру». –Горько я плакал, а горче того плакала матушка. Помолился я иконе, приложился к ней и, поцеловав руку матушки своей, пал к её ногам почти без чувств: так было мне горько расстаться с нею. Я любил её более всего на свете». И действительно, она той же осенью в ноябре скончалась, а вскоре за ней и отец. Таким образом, еще будучи в училище, Хитров лишился своих родителей и остался круглым сиротою.

По окончании курса в училище, Димитрий Васильевич Хитров поступил в Рязанскую духовную семинарию, в которой окончил курс наук по первому разряду, со званием студента в 1840 г., 15 июня.

Пред самым окончанием учебного года, на имя архиепископа Рязанского и Зарайского, Гавриила,³ последовал из Святейшего Синода указ, от 12 июля 1840 г., за № 8921, коим предписывалось из числа окончивших курс воспитанников местной семинарии избрать 10 благонадежнейших по успехам и поведению на миссионерское служение в Иркутскую и 5 таковых же в Томскую епархию. Хитров был избран и, как казеннокоштный, назначен в числе 10-ти воспитанников в Иркутскую епархию. Видя в этом избрании назначение пути Промысла Божия о себе и о жребии своего служения, Димитрий Хитров смиренно повиновался воле и распоряжению начальства и, недолго медля, вступил в брак в Рязанской епархии и отправился в Иркутск.

По прибытии в Иркутск, он был рукоположен 16 марта 1841 г. в кафедральном соборе во диакона преосвященным Иннокентием, епископом Камчатским, впоследствии митрополитом Московским, следовавшим в новооткрытую епархию Камчатскую; и в том же году, 6 апреля, в Иркутской Воскресенской церкви, был рукоположен тем же преосвященным во священника к Градо-Якутской Преображенской церкви.

Город Иркутск, самый красивый во всей Сибири, расположен на правом берегу величественной реки Ангары, которая так быстра, что жестокие морозы, свойственные тамошнему климату, покрывают её исковерканным льдом не ранее января месяца; а бывают годы, что вовсю зиму переправляются через Ангару на плашкоутах. Улицы Иркутска чисты и правильны. Местность ровная, сухая и плодородная. По развитию частной заводской и фабричной промышленности, он занимает первое место в Сибири. На левом берегу Ангары, в пяти верстах от Иркутска, на заметном возвышении, – как бы смотрит на город, – красуется Вознесенский монастырь с своими золотыми крестами и главами. В нем открыто почивает, в нетлении, благоухая, прославленный чудотворениями, Святитель Иннокентий, в благолепной серебряной раке.⁴ Получивши «ставленическую грамоту», продолжает о. Димитрий Хитров,⁵ «я уже считал себя свободным к выезду в Якутск, и 10 мая 1841 г. павозок с новопоставленными иереями отвалил от берега и быстрым течением воды, как птица, понесся в Якутск. Когда отвалили от берега, наше внимание останавливалось на всем; живописные берега Лены, покрытые кедрами и пихтою, представляли нам красивую картину скал, раскрашенных в свет кирпича; спокойное сидение в павозке, как в комнате, освободило от тех ужасов, какие мы, при неопытности нашей, ожидали встретить в этом дальнем плавании. Кроме одного удовольствия, мы ничего не встретили в этом плавании. Павозком называется плоскодонное судно, сажень в 7 длины и сажени в три ширины. Внизу на кокорник настилают от кормы до носа толстые доски; в самый низ кладут товары, невредимые от воды: железо, свинец, кадки с медом и маслом; затем разные кули со всякой всячиной. Тюки эти укладываются так, что из них для каждого пассажира образуется как бы особая каюта с койкой и столиком. При таком удобстве мы, несмотря на дальность пути, были, как дома, и нужды ни в чем не терпели. С берегов доставляли нам молоко и яйца, а рыбаки за ничтожную цену привозили живых налимов, осетров и нельму. Когда мы подъезжали к селению, где есть церковь, то нас встречали со звоном. Такую честь оказали нам в Витиме, в Олекме и даже в самом Якутске, и это вот почему: в этих местечках с часу на час ожидали прибытия преосвященного Иннокентия, епископа Камчатского, который следовал за нами в 5-ти или 6-ти часах сзади. Итак, весь путь по Лене для нас, новых служителей Якутской области, оказался самым благоприятным и вместе дешевым. 29 числа мая мы, после 4½ месяцев путешествия, наконец, достигли и Якутска. Часу в 5-м вечера издали мы узрели предназначенный нам для жительства город Якутск. Чем более приближалось судно к Якутску, тем физиономии наши делались грустнее и печальнее: на всей береговой улице не видно было ни одного порядочного домика; церковь, к которой я был определен, была обставлена деревянными подмостками, а у каменной церкви, еще недоконченной, но уже остановленной (постройкой), подмостки эти пришли в ветхость и придавали вид совершенного разрушения. Вот, наконец, павозок пристал к берегу; на берегу стояло до 10 священников, ожидавших преосвященного Иннокентия. Я, вышедши из павозка, нашел старшего священника Преображенской церкви и попросил его довести меня до святого храма. Внутренность деревянного храма показалась мне великолепною, чем я весьма утешился. Затем я обратился к будущему своему сослуживцу с просьбою о квартире, но тут во всем последовал отрицательный ответ. Со слезами на глазах я возвратился в свой павозок и там, вдоволь наплакавшись со своею женою, должен был провести ночь с рабочими, а проще пассажиры все отправились по квартирам. На другой день чуть было не довелось провести ночь там же, и только кое-как нашли мы себе подле церкви хижину около 2-х сажен в квадрате, и тут поселились. На другой день (30 мая), часу в 10-том, показалось на Лене судно, на котором шел преосвященный Иннокентий, раздался звон сперва в монастыре, потом и во всех церквах. 31 мая я совершил первую литургию в верхней Преображенской церкви, а так как мне предстояла необходимость ехать в приход для исправления христианских треб, то 3-го июня я отправился к преосвященному Иннокентию для принятия благословенья. Благословляя меня, преосвященный сказал: «заклинаю тебя Богом употребить все твои силы и старания на перевод священных книг на местный язык». Я ответствовал: «Как могу приняться за такое дело, к исполнению которого не имею ни сил, ни способностей, ни знаний?» – «Молись», сказал преосвященный Иннокентий, «Богу; Его сила в немощах совершается». И мы расстались, как бы навсегда, но впоследствии, по неисповедимым судьбам, исполнилось слово архипастыря Иннокентия о переводе книг, и они положили начало якутскому богослужению».

«Приход мой», далее пишет в своей автобиографии о. Димитрий, «начинался в 4 верстах и простирался за 100 верст. При первом пристанище я испытал нравственную тяжесть своего положения и горько плакал. Меня пригласили к больному, чтобы исповедать и приобщить его. Для исповеди я запасся списанием нескольких вопросов по-якутски; но когда довелось мне исповедовать больного, больной меня не понимает. Я хочу призвать на помощь себе дьячка, хорошо разумеющего по-якутски; но больной якут, схватив меня за руку, со слезами высказывает свою душу, а дьячку не позволяет быть свидетелем своей исповеди. Так было и при другой, и при третьей исповеди. Свидевшись с улусными писарями, я поучился от них правильному произношению записанных мною вопросов и сделал большой шаг вперед: меня стали понимать, о чем я спрашиваю; сам я понимал ответы исповедующихся, когда они отвечали: да или нет. Но когда они отвечали многословно, вероятно, высказывая обстоятельства, сопутствовавшие прегрешениям, я не знал, признает ли он себя грешным, или нет. Так было со мною во всю эту поездку, около месяца. К духовным скорбям присоединились и телесные. Был Петров пост, у якутов нет ни хлеба, ни рыбы, и я питался одними ржаными сухарями. Раз, простоявши целый день на ногах, выслушивая исповедь, я до того изнемог, что упал, и со мной едва отводились. Все священники и причетники Якутской области, во время выезда в епархию, имеют обыкновение употреблять в пищу и мясо, и молоко во всякое время года, но я, с детства воспитанный в правилах Церкви, не смел нарушить этой заповеди и в случаях необходимости по той причине, что стоит только разрешить по нужде, а там разрешишь и без нужды.

Затем, вскоре в семью мою забрела такая скорбь, которая не оставляла меня во все время семейной моей жизни. 22 октября 1841 г., в часу 12 ночи, Бог даровал мне первенца сына, Михаила. Обрадовался я своему счастью, не ведая, что в судьбах Божиих назначено быть нескончаемым скорбям с этого момента. Дней через десять жена моя стала поправляться, и я, по зову прихожан-якутов, выехал для исправления христианских треб. На другой или на третий день моего выезда, вдруг является ко мне нарочный с объявлением, что жена моя отчаянно больна. Без памяти поспешил я домой, и что же? жена оказалась в высшей степени помешательства и даже в бешенстве! Целый сонм врачей пользовал её, но пользы не было никакой. И в настоящее время медицина о душевных болезнях мало имеет положительных понятий, а тогда и того менее понимали эти вещи».

Здесь то, в Якутске, отстоящем от резиденции местного архиерея, Иркутска, на 3000 верст, и в его области, и указано было Промыслом Божиим о. Димитрию Васильевичу Хитрову проходить сначала в сане иерея, потом протоиерея и, наконец, в сане епископа викарного и самостоятельного, свое 43-летнее многотрудное и многоплодное служение на пользу православной Церкви, умноженной и расширенной им чрез обращение ко Христу многих тысяч, сидящих во тьме и сени смертной.

Якутская область принадлежала тогда к епархии Иркутского архиепископа Нила.⁶ Побуждаемый заботою о крещеных инородцах: якутах, тунгусах, чукчах и др., чтобы они не оставались после крещения, без удовлетворения церковных и религиозных потребностей, архиепископ Нил составил проект об устройстве двух походных церквей, так как постоянных церквей невозможно было устроять среди названных инородцев, проводивших, да и теперь еще отчасти проводящих, жизнь кочевую. Проект был представлен на Высочайшее рассмотрение, а 15 августа 1844 г. был утвержден. «И тогда от архиепископа Нила предложено было мне», пишет о. Димитрий,⁷ «принять на себя служение Николаевской походной церкви. Я согласился и каждый год совершал путь до 10 тысяч верст, посещая почти все приходы Верхоянского и Колымского округа, а также отдаленнейшие места и Якутского округа, как то: край Оймяконский, Аллахюнь (по Охотскому тракту), Нелкан (по Аянскому тракту), Учур и Темтен (притоки реки Алдана) и, сверх того, кочевья тунгусов, скитающихся в вершине реки Олекмы. Разъезды эти соединены с неимоверными трудностями. По нескольку месяцев сряду мы ночевали на снегу под открытым небом при трескучих полярных морозах, отчего некоторые из нас – священников – преждевременно сходили в могилу, другие, страдая несколько лет от цинги, до конца расстроили свое здоровье. В период служения своего при походной церкви я посетил следующие места Якутской области: в сентябре 1845 г. я отправился из Якутска в город Верхоянск, где, по случаю неимения приходского священника, я объездил все концы здешнего прихода и исправил у них все христианские требы. В конце 1845 г. я с вершины реки Гулганах переехал на вершину реки Бутантая и чуть не замерз. Более суток ехали мы верхом беспрестанно и все-таки до жителей не добрались и решились ночевать в первый раз в жизни на снегу, под открытым небом. Прошло слишком 30 лет, а страшная эта ночь вспоминается с содроганием сердца. Как ни было холодно в январскую сорокаградусную ночь спать на снегу, но измученные долговременною усталостью путники заснули и, к удивлению своему, утром у костра своего увидели человека, который объявил, что он всю ночь поджидал к себе этих путников. При радостном известии о возможности найти жилое пристанище в этой снеговой пустыне, путники тотчас побежали по указанной якутом тропинке и через четверть часа увидели дымок, столбом тянущийся к облакам из убогой хижины, а еще через четверть часа мы входили уже в жилое пристанище бедного зверолова. Хижина тесна и убога, но нам, до костей промерзшим и усталым, показалась она лучше барских палат. Умывшись и помолившись Богу, мы утешились и подкрепились из кипящего чайника горячим чаем. В этой хижине пробыли мы, для отдыха своего и для подкрепления изнуренных усталостью лошадей, двое суток. Добравшись до вершины реки Бутантая, я занялся требоисправлением у обитающих там якутов и тунгусов, проповедуя евангелие Царствия Божия. Следуя вниз по реке Бутантаю и достигнув впадения её в реку Яну, я поспешил к Рождеству Христову прибыть в Верхоянск и составить для жителей сего края истинный праздник. В других местах святочные вечера проводятся в разных забавах и увеселениях, а здесь я служил каждый день обедню, и жители города почти все ходили в церковь, готовясь ко святому причащению, потому что, по обстоятельствам, многие из них, в течении 5-ти лет не были у святого причастия, хотя и был у них священник на лицо...Числа 10 января 1846 г. я снова отправился в Верхоянский приход и, посетив все уголки оного, я в конце февраля направился чрез Бутантай (устье реки Кулгачасах) на вершину реки Омолоя и, следуя вниз по течению оной, числа 20 марта прибыл в Устьякен, где, к сердечному удовольствию своему, нашел я прекрасную часовню с алтарем и иконостасом, в которой я служил каждый день утренние и вечерние службы и обычные часы; жители все постились, приготовляя себя к принятию Святых Таин. В день Благовещения Пресвятой Богородицы, после утрени прочитано было правило готовящимся ко святому причащению; я прочитал входные молитвы, облачился в священные одежды для совершения проскомидии. Находившийся при мне дьячок пошел за водой и среди храма с ревом упал на пол: он был одержим падучей болезнью. Более часу мучился он в разных судорогах и корчах, наконец, поднялся и сел. Более часу после того я сидел около него, желая дознать: может ли недужный отправлять чтение и петь на клиросе. Хотя больной и сказал, что может служить, но бессознательно, а без него некому петь и читать на клиросе. Наконец, со страхом и трепетом я стал проскомисать и литургисать, приобщил до 60 человек, а после литургии при обычном пении водружен и укреплен был крест на главе часовни. Часовня сия, по моему представлению, впоследствии обращена в самостоятельную церковь, и к ней определен особый священник. Устьянский улус тогдашнее время составлял часть Верхоянского прихода, поэтому я, как походный священник, обязан был посетить всех жителей сего улуса, обитающих по разным рекам, впадающим в Ледовитое море, между реками Яной и Индигиркой, и, исправивши все христианские требы, следовать в Русское Устье и в Колыму. Я так и сделал. Несмотря на трудности пути, зависящие от положения страны, между которыми должно упомянуть холод, пурги и малообитаемость, шествие служителя Христова можно бы назвать безмятежным, если бы временами падучий дьячок его не причинял ему досаду неудоботерпиму своими испиваниями. Прожив несколько дней в Русском Устье (деревня на устье Индигирки), собрались ехать в Колыму на собаках, и 2 мая кое-как прибыли в Нижнеколымск, и я остановился в доме священника, о. Андрея Аргентова (Нижегородского уроженца).

Нижнеколымск – ни селение, ни город, ни деревня. Улиц в нем нет. Дома без кровель и без дворов. – Прожив здесь числа до 10 мая, я служил и под конец исповедовал и приобщал Святых Таин всех духовных лиц и многих из прочих жителей, потому что был определен епархиальным начальством духовником. Несмотря на обильный улов рыбы и то несчастие, которое меня посетило, тамошний командир, А–й Чартков, крайне обидел меня в отношении подвод: он был в разладе с о. Аргентовым, и, чтобы досадить ему, слупил страшные деньги за собачьи нарты. Но, Бог с ним, да воздаст ему Господь Своею милостью. До урочища Олбута путь наш продолжался в нартах на собаках, а оттуда поехали до Среднеколымска, а потом и до Якутска на верховых лошадях. В Среднеколымск прибыли числа 17-го, а выбыли числа 22-го. Здесь я тоже, как духовник, все время занимался служением; потом, исповедав и приобщив всех, направился в путь к Якутску в самую распутицу: речки и реки разлились и вышли из берегов, мостов и перевозов нет, страшные повсюду грязи, вдобавок каждый день по нескольку раз встречались медведи, а более всего при этом тяготился я болезненным положением жены своей и дьячка своего. Первая от помешательства могла сделать что-нибудь во вред себе или другим, а последний мог погибнуть при переправе чрез речки, если случится с ним известный припадок. Несколько раз случалось видеть этого несчастного дьячка, как он с ревом упадал с верхового коня, а нога запутывалась в стремя. Но Бог хранил его во всех путях, а дома умер он все-таки от этого недуга: сидел на берегу и удил рыбу, сделался удар эпилепсии, он упал лицом к воде и захлебнулся. Числа 15 июня, (1846 г.) с горем и мучениями, добрались мы до Зашиверма. Здесь было большое собрание: два исправника, 3 священника и довольно купечества. Я опять служил сряду три дня и, приобщив обоих исправников и всех духовных лиц, 20 июня отправился далее. 25 июня на реке Догдо обрел я много тунгусов, у которых крестил человек до 10 младенцев. На речке Урулаччи, впадающей в Догдо, мы чуть не утонули от разлития дождевой воды. Числа 3-го июля прибыли мы в Верхоянск. Священника здесь все еще не было. Исправник дал предписание инородной управе и родовым управлениям, чтобы не давали подвод походному священнику, Димитрию. Исправник, по-видимому, заботился будто об инородцах, а, на самом деле, он действовал из личных видов: он просватал за одного казачьего офицера свою дочь; жениха этого не было на лицо, а когда он прибудет, священника не будет. Находясь в этой безвыходной крайности, я секретно нанял поворотных якутов, доставивших в Верхоянск соль и муку, и с ними 28 июля кое-как доплелся до дома.

Весною 1847 года я посетил многие приходы, лежащие по восточной стороне от реки Лены, и проезжал до границы Охотского округа, именно, до Аллах-юнской станции. Так как тогда мало было там церквей и священников, то во многих местах я занимался богослужением, проповедью слова Божия и требоисправлением. Всего пути совершено в эту поездку 1273 версты. А в апреле того же года предписано было мне посетить тунгусское урочище Учур и устроить тамошнюю часовню, и я это поручение исполнил. Оттуда я проехал на Нелкан, а отсюда сплыл вниз по реке Мае до её устья, и числа 7 июля (1847 г.) воротился в Якутск, совершив в пути до Учура и обратно до 2100 верст.

6-го сентября 1847 года я отправился в новый, но не менее трудный поход, по направлению сперва в Оймякон, а потом в Колыму. Так как во всех путеследованиях я встречал большое затруднение в подводах, то, во избежание сих неприятностей, купил своих лошадей и отправился на них. Но мера эта не обошлась без скорбей. До реки Алдана у меня подводы были подрядные. К Алдану подъехали мы в конце сентября. Алдан – река широкая и быстрая, перевоза нет, о мостах на 2-х верстной ширине реки и думать нечего; и решился я перегнать лошадей вплавь. И перегнали. На другой день я не мог узнать лошадей своих, – так они исхудали от холодной алданской воды, а спустя неделю – другую, две лошади совсем издохли. Вот и выгоды иметь своих лошадей. Прибавьте к этому содержание проводников и конюхов. От Алдана до первых Оймяконских жителей, на пространстве 650 верст, нет ни жителей, ни приюта для ночлега; поэтому, по крайней мере, недели на три нужно запастись провизией. Я для себя и своих спутников купил большого быка за 25 рублей, а трем ямщикам – корову, и дана была ямщикам и конюхам полная воля над мясом: пусть едят, сколько хотят, – говорил я. И что же? в 13-й день якуты заявили, что им нечего есть, – провизия вышла вся. Я говорю: «ешьте нашего быка». – «Да где он?» – спросили обжоры. Оказалось, что они все покончили. По всей вероятности, эти обжоры якуты прихоронили мясо для обратного пути своего, а нас заставили голодать целую неделю. 25-го октября 1847 года мы достигли до первого жилья, и простой убогой хижине обрадовались, как барским палатам. Здесь встретил нас почтеннейший из жителей, якут (бывший головой и родоначальником), Иван Петрович Готовцев, и тотчас поздравил меня с наступающим днем ангела. Вечером отпето всенощное бдение святому Димитрию, а утром – часы и молебен святому. Почтенный Иван Петрович предложил мне путь не прямо к Оймякону, а околицею, чтобы я по попутно мог исправить у жителей все христианские требы, так как их священник лет 80-ти отправился в Якутск и дорогою в пустыне помер. Я воспользовался советом опытного старца. Числа 5 ноября я со спутниками прибыл к Оймяконской Вознесенской церкви; но как здесь священника и причетника не было, то и пристать было некуда. Добродушный Иван Петрович, как древле Авраам, умолял войти в его дом и почить от трудов путевых. Я воспользовался его приглашением. Отслужив в церкви две-три обедни, я поспешил отправиться к отдаленнейшим прихожанам, обитающим на урочище Орутук».

В 1849 году, 21-го дня о. Димитрий Хитров был перемещен к другой походной церкви, а именно к Благовещенской, и того же года, июля 1-го, был высочайше награжден бархатной фиолетовой скуфьёй за многотрудное, полезное и усердное служение при походной церкви. Главным служением, на которое о. Димитрий был вызван в Сибирь и которое, нужно прибавить, он полюбил искренне и беззаветно, которому отдался всей душой и посвятил большую половину всей своей жизни, было служение миссионерское; за это-то свое, по истине, апостольское служение, он, по указу Св. Синода, 31 декабря 1851 года, возведен был в звание миссионера, а Господь ниспослал о. Димитрию великое утешение и благословение. Благодаря его трудам, язычники и христиане-инородцы услышали его живую проповедь и глубоко назидательное совершение богослужения. Так например, в 1845 году Николаевская походная церковь, при которой служил тогда священник Димитрий Хитров, совершила путь к Охотским тунгусам, которые, никогда еще не видавши христианского богослужения, могли хоть раз в жизни присутствовать при литургии и сподобиться принять Святые Тайны.

Между тем, архиепископа Камчатского Иннокентия не оставляла забота о переводе священных книг на местный язык, несмотря на то что он в то время не управлял еще самостоятельно Якутскою епархией. По назначении священника Димитрия Васильевича Хитрова благочинным, преосвященный Иннокентий воспользовался этим и писал ему из Аяна, от 22 июня 1852 года: «С нынешнею же почтою я получил письмо от петербургского Муравьева,⁸ в коем он, между прочим, дает мне совет – дабы не терялось напрасно время – поручить благонадежному человеку переводы книг. И мне вот что пришло на мысль: в самом деле, дело может затянуться, а время благоприятно. Мне предлагать отцам – приступить к переводам – еще нет резона, а Вам это весьма возможно, и теперь, когда Вы утверждены благочинным града Якутска, весьма прилично.

Сделайте-ка воззвание к отцам и братиям не форменно и не как-нибудь официально (а всего лучше за пирогом). Что-де рано или поздно надобно будет заняться нам переводами, – приступим-ка де ныне же! и т. д.

Как Вы думаете: ладно-ли будет так? а если ладно, то с Богом! – начинайте действовать... Здесь видна будет собственная воля и желание, а не принуждение начальства». Затем в следующем письме, в ответ на письмо священника Хитрова, он пишет: «В том и другом письме Вы горюете о медленности дела известного.⁹ Я Вам писал, что надобно ждать с терпением. А в случае, если отчисление последует и ранее моего к Вам прибытия, то Бог милостив, и я уверен, что Вы с делами сладите, а если где и надаете махов – поправим помаленьку. Плохо и тяжко поправлять злоупотребления и тому подобное, а ошибки – Бог поможет.

Еще повторяю Вам мою просьбу о предложении отцам и братиям взяться за переводы.¹⁰ Это почтется за особенную заслугу Церкви, как по собственному изволению сделанное».¹¹

Вскоре после этих писем преосвященного Иннокентия, к великому утешению о. Димитрия Хитрова, был получен 26 июля 1852 года указ Св. Синода, которым преосвященному Иннокентию вверено было полное управление Якутским второклассным монастырем. Таким образом, Якутская область присоединилась к Камчатской епархии.

Принимая под свой пастырский надзор и попечение Якутскую область, преосвященный Иннокентий выехал из Аяна в Якутск на постоянное свое жительство, куда и прибыл 11-го сентября 1853 года. Вступив в управление Спасо-Якутским монастырем и заняв за смертью настоятеля монастыря, архимандрита Самуила, помещение его в монастырь, он всецело и горячо отдался делу перевода священных и богослужебных книг на местный якутский язык.

Областной город Якутск расположен на пространной равнине, между двумя горными хребтами, при протоке реки Лены. С окрестных гор он виднеется за целых 25 верст и представляется городом большим и довольно красивым. Особенную красоту Якутску придают монастырь и церкви деревянные и каменные. На юго-западном краю Якутска, близ большой Иркутской улицы, красуется Свято-Троицкий собор, о пяти позолоченных главах, с такими же небольшими главами на двух алтарях и на палате ризничной. Летний соборный храм – древней архитектуры, и началом своим восходит ко временам покорения Якутской области (1632 г.). Поодаль от собора, с северо-западной стороны, стоят порознь огромные старинные деревянные башни. Числом их пять; это – остатки древней Якутской крепости, построенной при покорении самой области. Самый же замечательный предмет в Якутске составляет Спасский второклассный мужской монастырь. Он построен в 1660 г.; но в 1780 г. монастырь этот сгорел, за исключением нескольких келий, иконостаса, образов и церковной утвари, спасенных во время пожара. В 1798 году учреждена в нем архимандрия, и перевезен сюда штат из Селенгинского Троицкого монастыря. Монастырь находится на северном краю города, на небольшой возвышенности, близ малого протока, идущего к монастырю из большого протока; обнесен красивою каменною, без башен, оградою средней вышины, в виде четырехугольника. Богослужение в монастыре совершается здесь всегда с наивозможной точностью, особенно по праздникам. Пение бывает тихое, приятное, заунывное, на старинный лад. Своим особенным церковным благолепием и торжественностью богослужения, Спасо-Якутская обитель возбуждает полное благоговение как русских, так и якутов, собирающихся даже из дальних улусов. По правую сторону монастырских храмов, на южной стороне, находится большая и красивая деревянная часовня, в которой на горном месте очень замечательно вырезанное из дерева, почти в полный рост человеческий, изображение Св. Николая Чудотворца, сидящего в шелковом святительском облачении, с наперсными крестами. Посреди часовни, над перилами, на колоннах возвышается балдахин с вырезанным изображением Св. Духа, в виде голубя, и с разными св. иконами.

Из иноков Спасской обители прославил себя благочестием и святостью инок Иоанн Шарин,¹² который в мире был тестем священника Иоанна Вениаминова, впоследствии Иннокентия, митрополита Московского.¹³

С 1853 года, по мысли блаженной памяти архиепископа Иннокентия, составился, наконец, комитет для перевода священных и богослужебных книг на местный якутский язык. Священник Димитрий Васильевич Хитров, прослуживши 12 лет в епархии Якутской, настолько освоился с местным наречием, что составил грамматику якутского языка, и архиепископ Иннокентий избрал его в главные сотрудники себе и назначил председателем комитета. Дело перевода пошло очень успешно и быстро подвинулось к окончанию, за что священник Димитрий 1-го января 1857 года был произведен в протоиерея на штатное место к Средне-Колымской церкви. В том же году, 5 февраля, в качестве отличнейшего знатока якутского языка, он был командирован архиепископом Иннокентием в Москву и С.-Петербург для напечатания первым изданием переведенных священных и богослужебных книг и составленной им грамматики якутского языка.

«Якутскую область», пишет протоиерей Димитрий Хитров в своем предисловии к названной грамматике, «населяют разный племена инородцев, как то: якуты, тунгусы, ламуты, юкагиры и, между ними, не в значительном количестве русские. Все эти племена имеют свои особенные языки, но якутский язык есть преобладающий и общий между ними для всех. Им говорит и тунгус, и ламут, и юкагир, и даже русский; последний – всегда свободнее, чем на родном своем языке. Вы услышите якутский язык и на притоках Амура (по рекам Буруе, Зее и друг.) и по всему берегу Ледовитого моря от Колымы до Хатынги и далее, почти до устья Енисея. В городах и селах дети русских выучиваются говорить сперва по-якутски, а потом уже кое-как начинают лепетать по-русски; живущие же в улусах между якутами русские, многие и совсем не знают своего родного языка. Прошло более 200 лет, как Якутская область покорена русскому престолу, а якутский язык, несмотря на таковую общеупотребительность в живой речи, по сию пору не имел грамотности. Ученые экспедиции, от времени до времени с различными целями посещавшие этот отдаленный край Сибири, хотя и занимались филологическими наблюдениями о туземных языках, но исследования их по этой части не были известны тамошнему краю, и оставались только в их записках. Трудолюбивый академик, г. Бётлинг, первый обратил ученое внимание свое на эти записки, и, поверив их с живою речью, издал о якутском языке большую книгу, под заглавием: «Über die Sprache der Iakuten. Grammatik, Text und Wörterbuch. (St. Petersburg, 1850)», и тем первый положил грамотное начало этому языку, показав близость и сродство его с языками татарским и монгольским. Но и произведение г. Бётлинга, несмотря на отличное филологическое достоинство свое, могло иметь важный интерес только для мира ученого, а для якутов и живущих между ними русских оставалось без особенных последствий: ибо оно есть, собственно, ученое исследование о языке, а не учебное руководство к его познанию; притом, писано на немецком языке, который едва ли кому доступен во всем Якутском крае. Ныне, по распоряжению преосвященнейшего Иннокентия, архиепископа Камчатского, переведены на якутский язык Св. Евангелие, Апостол и многие необходимый богослужебные книги, даже некоторые нравственные и поучительные сочинения, кои все и отпечатаны славянскими буквами в московской Синодальной типографии, для употребления в Якутской области. При этом отрадном для христианина явлены тем большая открылась нужда, как для самих якутов, так и для духовных лиц, поступающих на епархиальную службу из других губерний, нужда в простом общепонятном изложении начал якутского языка, или в составлении якутской грамматики. Составление такого руководства к познанию якутского языка преосвященнейшему Иннокентию благоугодно было поручить мне, прослужившему в Якутске в сане священнослужителя и, впоследствии, в звании миссионера более 17 лет, и, по благодати Божией, отчасти потрудившемуся, вместе с прочими, в переводе вышеозначенных священных книг на якутский язык. Исполнив, по силам, таковое поручение начальства, я осмеливаюсь означенное руководство представить на благоусмотрение читателей.

Нет сомнения, что труд мой далеко не соответствует тем требованиям, с каковыми он возложен на меня, и далеко не может удовлетворить той цели, которую начальство имело в виду. Но новость и трудность предмета и собственная моя неопытность в деле, столь трудному да послужат мне извинением в тех недостатках и погрешностях, какие будут замечены читателями в этом слабом произведении!»¹⁴

О занятиях по переводу Св. книг на якутский язык, вот что писал знаменитый наш писатель, Ив. Ал. Гончарову в своем сочинении «Фрегат Паллада»:... преосвященный Иннокентий подвизается здесь на более обширном поприще, начальствуя паствой двухсот тысяч якутов, нескольких тысяч тунгусов и других племен, раскиданных на пространстве тысяч трех верст в длину и в ширину области. Под его руководством перелагается Евангельское слово на их скудное, не имеющее права гражданства между нашими языками, наречие. Я случайно был в комитете, который собирается в тишине архипастырской келии, занимаясь переводом Евангелия. Все духовные лица здесь знают якутский язык. Перевод вчерне уже кончен. Когда я был в комитете, там занимались окончательным пересмотром Евангелия от Матфея. Сличались греческий, славянский и русский тексты с переводом на якутский язык. Каждое слово и выражение строго взвешивалось и поверялось всеми членами. Почтенных отцов нередко затруднял недостаток слов в якутском языке для выражения многих не только нравственных, но и вещественных понятий, за неимением самых предметов». Например, у якутов нет слова плод – потому что не существует понятия. Под здешним небом не родится ни одного плода, даже дикого яблока: нечего было и назвать этим именем. Есть рябина, брусника, дикая смородина или, по-здешнему, кислица, морошка – но то ягоды. Сами якуты, затрудняясь названием многих занесенных русскими предметов, называют их русскими именами, которые и вошли навсегда в состав якутского языка. Так, хлеб они и называют хлеб, потому что русские научили их есть хлеб, – и много других, подобных. Так поступил преосвященный Иннокентий при переложении Евангелия на алеутский язык, так поступают перелагатели Священного Писания и на якутский язык. Впрочем, также было поступлено и со славянским переложением Евангелия с греческого языка. Один из миссионеров, именно священник Хитров, занимается, между прочим, составлением грамматики якутского языка, для руководства при обучении якутов грамоте. Она уже кончена. Вы видите, какое дело замышляется здесь...». О трудности выговора якутского языка г. Гончаров говорит: «Что значат трудности английского выговора в сравнении с этими звуками, в произношении которых участвуют не только гордо, язык, зубы, щеки, но и брови, и складки лба, и даже, кажется, волосы! А какая грамматика! то падеж впереди имени, то притяжательное местоимение слито с именем и т. п. И все это преодолено!»¹⁵

При отправлении протоиерея Димитрия Хитрова в Петербург и Москву для печатания переводов на якутский язык, архиепископ Иннокентий снабдил его письмами к Андрею Николаевичу Муравьеву и К. С. Сербиновичу.¹⁶ Первому он писал: «Наконец, при помощи Божией, мы собрались печатать наши якутские переводы Св. книг. Податель сего письма, протоиерей Димитрий Хитров, один из первых моих сослужителей в Якутске, послан нами на это дело. И следовательно, если вам будет угодно знать что-либо касательно сего предмета, он может рассказать все, как один из деятельнейших членов нашего комитета о переводах и как составитель якутской грамматики. Покорнейше прошу вас принять его так же, как некогда вы приняли и принимали меня; и помогите ему, в чем можете...» В письме же к К. С. Сербиновичу, он так характеризует протоиерея Д. Хитрова: «...Обратите ваше внимание на подателя сего письма, протоиерея Д. Хитрова. В действиях наших с ним весьма много сходства: он миссионер, и я был тоже. Он трудился в переводе Св. книг на туземный язык, и я тоже. Он составил грамматику на языке, не имеющем еще грамоты, и я тоже. Я приехал в Питер и Москву для напечатания переводов, и он тоже. – Не есть ли это – указание, что он должен выехать из Питера тем же, чем и я? Правда, у него есть важная причина, не допущающая его до того. У него жена жива; но она помешана, а это почти все равно, что умерла. Давно уже он несет этот тяжелый крест и, благодарение Богу, не изнемогает и не совращается на распутья мирских утешений. Что же касается до его характера, сердца, знания дела, ревности, усердия к делу и знания местных обычаев и языка, то лучше для Якутской епархии не надобно, да и не найти. Это я на днях высказал в письме Андрею Николаевичу, и вот теперь говорю вам и более не скажу никому, разумеется, кроме московского митрополита,¹⁷ от которого я ничего не таю .... В представленном ныне отчете моем я тоже говорю, что и прежде, что в Якутской области должна быть своя кафедра, и на это вот еще новое доказательство. Не знаю, с чего – вдруг просьба за просьбою ко мне, и все по брачным отношениям. Оставлять эти дела нерешенными нельзя, а решать формою суда опять нельзя. Якуты женятся не по-нашему, а как именно, если угодно, вам расскажет податель сего письма. Итак, довершите ваши благодеяния к нам: клоните дело к тому, чтобы в Якутске была особая епархия. Жить архиерею есть где. Штаты собора и консистории можно сделать самые умеренные…».¹⁸

Прибыв в Москву, о. протоиерей Димитрий Хитров, с помощью А. Н. Муравьева и по рекомендации преосвященного Иннокентия, сделался ведом и иерарху московскому, великому святителю Филарету, и пользовался его милостивым вниманием и мощным содействием во все время своего пребывания в Москве. Здесь он деятельно принялся за печатание книг, и, под его надзором, были отпечатаны в московской Синодальной типографии следующие книги, переведенный на якутский язык: все книги Нового Завета, кроме Апокалипсиса; из книг Священного Писания Ветхого Завета – две: Бытия и Псалтирь; из богослужебных: служебник с требником, канонник, часослов; для поучений – «Указание пути в Царствие небесное"¹⁹ и несколько поучений на разные случаи, а для правильности чтения якутского языка – составленные протоиереем Хитровым азбука и грамматика. Текст церковных книг был напечатан обыкновенными славянскими буквами; немногие звуки, не имеющие места в русском языке, изображены особыми весьма понятными знаками. О ходе дела, о встречающихся трудностях и неприятностях, о. Димитрий писал преосвященному Иннокентию, который своими письмами поддерживал и ободрял его.

Вскоре после командировки протоиерея Димитрия Хитрова, в Москву для печатания вышеназванных книг, архиепископ Иннокентий был вызван в Петербург, для присутствия в Святейшем Синоде, и, по возвращении своем из Петербурга, некоторое время пробыл в Иркутске, откуда, между прочим, писал протоиерею Хитрову в Москву, от 29 марта 1858 года, следующее: «Вчера получил я от вас письмо с фактурою. Невеселое ваше письмо, но не захохочете и прочитав мое это письмо. – На 23 февраля настоятельские кельи²⁰ со всеми находившимися в них вещами, как моими собственными, так, и с архивом и делами, сгорели. Полагают, что причиною тому – неосторожность столяра, жившего в бане для отделки дома, которого не нашли; думаю, что и он сам сгорел.

Хотя, конечно, заводить все вещи не очень легко – думаю, что тысячею целковых не отделаться – но я много о них не жалею: жаль некоторых бумаг и записок,²¹ а дела – и должны были сгореть с землею, по Апокалипсису: »Земля и яже на ней дела сгорят».

Сожалеющим о сем несчастии я говорю, что ежели бы кельи и не сгорели, то их должно было бы сжечь, как старые. У нас теперь все новое: а) начнется служба на якутском языке, б) якутов принялись учить по-якутски, в) Духовн. правление наше село в консисторские сани и г) скоро будет епископ Якутский.

А между тем, благодарю наших золотопромышленников – они мне накидали уже до 2.400 р., и надеюсь, что будет и все 3000 р. Следовательно, строиться есть на что. И я теперь буду строить уже прямо для викария.... Дионисия или Даниила.

Знаете ли что? Охромел и я, только не по-вашему, а по-своему. В пути между Казанью и Пермью, я застудил жилу в ступне правой ноги, и она теперь разболелась, и вот заставила сидеть дома. Впрочем, может ли нога командовать головою! Думаю 1 апреля отправиться из Иркутска, куда я приехал 12 марта, и ехать на Амур.

Ну, что вы слишком хныкаете и скучаете в Москве? Скорбни есте, но печаль ваша в радость будет, и радости вашея никтоже возьмет от вас: ей и аминь...».²²

Затем, по прибытии своем в Якутск, архиепископ Иннокентий писал протоиерею Димитрию, пребывавшему еще в Москве, от 6 сентября 1858 г. следующее: «Наконец, я добрался до Якутска, и писем от вас получил кучу, одно другого приятнее. Слава Богу, конец виден;²³ но одно меня огорчает: вы не одобряете перевода »Указания пути в Царство Небесное«. Зачем же вы его не исправите? Лучше получить некие косые взгляды или славу от переводчика, нежели пустить в народ непонятное или худо переведенное. Жалею об этом, но видно так угодно Богу.

Отвечать на все ваши письма я теперь не имею времени, скажу только: 1-е. Вы просите совета – оставить ли вам свою недужную²⁴ или везти её с собою – оставьте – оставьте – оставьте. Вы уже привыкли теперь быть без неё, и она вам здесь не утешение и не отрада, а печаль и опасность».

Наконец, о. протоиерей Димитрий Хитров после почти двухлетней командировки в Москву и Петербург для печатания священных и богослужебных книг на якутский язык возвратился в Якутск 12 марта 1859 года и привез с собой первые напечатанные переводы, что дало возможность архиепископу Иннокентию исполнить свое давнишнее желание – совершить божественную литургию на якутском языке. «По возвращении моем ныне в Якутск», пишет архиепископ Иннокентий А. Н. Муравьеву, от 16 апреля 1859 года, «предполагается по отправлении торжественного молебна на якутском языке в первый раз дозволить с этого времени по якутским церквам отправлять службы вместо славянского на якутском языке. Следовательно, нынешний год для якутского края будет весьма замечателен, и в истории якутов должен составить эпоху. Помолитесь Господу, чтобы Он благословил это наше дело. – Ну, вот вам и все мои главные предположения».²⁵

Наконец, так нетерпеливо ожидаемый день настал. 19 июля 1859 года было назначено архиепископом Иннокентием отправление в первый раз Божественной литургии на якутском языке. С раннего утра толпы народа спешили к соборной церкви, которая едва ли когда вмещала столько молящихся, как в тот день. Тут были и якуты, были и русские, большая часть которых знает якутский язык не хуже туземцев. Обедне предшествовал благодарственный Господу Богу молебен, отправленный архиепископом Иннокентием, который сам читал и Евангелие на якутском языке: «Сия глагола Иисус и возведе очи Свои на небо, и рече: Отче, прииде час: прослави Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тя» (Ин. 17:1–24), начал преосвященный Иннокентий. По окончании молебна, владыка обратился с краткою речью к инородцам. Затем служащие приняли от архипастыря благословение, и последовала литургия. Первые звуки якутского языка, на котором отправлялось решительно все богослужение, казались удивительными для самих якутов. Хотя служение происходило в первый раз, но оно шло чрезвычайно стройно, обычным порядком. Якутов до того тронуло это событие, что родоначальники их, от лица всех своих собратий представили владыке Иннокентию покорнейшую просьбу, чтобы девятнадцатое июля навсегда было днем праздничным, потому что в этот день они в первый раз услышали Божественное слово в храме на своем родном языке.

За труды по переводу священных книг с русского на якутский язык, протоиерей Димитрий Васильевич Хитров Всемилостивейше сопричислен был к ордену Св. Анны 2-й степени, и награжден наперсным крестом.

Кроме выполнения прямых обязанностей своего служения, о. Димитрий состоял членом разных обществ, именно: 25-го февраля 1852 года он был избран членом-сотрудником Императорского русского географического общества и получил диплом на сие звание; в 1853 году был утвержден членом комитета общественного здравия и избран членом якутского областного статистического комитета.

В конце 1858 года он был определен исправляющим должность ректора Ново-Архангельской духовной семинарии (на острове Ситхе) и преподавателем богословских наук. Семинария эта еще в сентябре месяце 1858 года была переведена, по представлению высокопреосвященного Иннокентия, в Якутск, и только некоторое время удерживалось за ней название Ново-Архангельской семинарии, – на самом же деле, протоиерей Д. В. Хитров стал исправляющим должность ректора Якутской духовной семинарии. По поводу определения протоиерея Димитрия Хитрова на эту новую должность, архиепископ Иннокентий писал ему: «Наконец, получил я уведомление от г. Обер-Прокурора обо определении вашем исправляющим должность ректора. Но тут ни слова не сказано, чтобы нашей семинарии быть на общих основаниях. И потому, если вы будете относиться или доносить куда-либо помимо меня, то я протестую и откажусь от всякого участия по семинарии, если вам будет писано от кого-нибудь касательно оной...». В следующем же году, протоиерей Димитрий Хитров был определен настоятелем Градо-Якутской Преображенской церкви, в которой впервые начал свое служение, причем был уволен от миссионерской должности – по несовместимости оной с вышеуказанными должностями, т. е. ректорской, преподавательской и настоятельской.

Между тем, архиепископ Иннокентий, устроив все важнейшие дела в Якутске, стал думать о переселении своем на Амур и об устройстве там предварительно архиерейского дома. Но более всего его заботило решение дела о назначении викария в Якутск, и он по этому вопросу писал обер-прокурору, гр. А. П. Толстому, следующее:²⁶ «По сведениям, мною полученным из Благовещенска (куда по Высочайшему повелению, последовавшему в 21 день декабря минувшего года, должна быть перенесена кафедра), видно, что дом для помещения архиерея уже начат строением и по обещанию тамошнего губернатора, под ведением коего производится постройка, можно надеяться, что в наступающем 1860 г. он будет готов; а в нем, кроме меня, удобно могут поместиться и все необходимый для меня лица.

И потому я полагал бы: в лете наступающего года переселиться мне на Амур с несколькими самыми необходимыми для меня лицами; и переселиться даже и в таком случае, если бы дом не был еще готов совсем, потому что, по настоящим обстоятельствам Якутска и Амура, мне необходимее и полезнее для службы проживать на Амуре, чем в Якутске. Ибо в первом месте народонаселение увеличивается, а с тем открываются новые нужды духовные; сношения с соседями нашими–маньчжурами и язычниками, оставшимися в наших владениях, делаются чаще, обширнее и теснее, и потому надобно как можно скорее обратить духовное внимание, как на новопоселяющихся из России и Сибири всякого рода и всякой веры людей, так и в особенности на соседей наших, дабы, между прочим, как я имел честь писать вашему сиятельству, предупредить католиков и протестантов водворением миссионеров наших между маньчжурами; а для всего этого необходимо мне быть как можно ближе к местам действий. В Якутской же области, благодарение Господу, в настоящее время по всем частям духовного управления многое из новых предположений или приведено, или приводится в исполнение и действие; или, по крайней мере, ясно обозначено, по возможности, везде: что и как надобно делать; а для этого требуются уже годы, и следовательно, это будет делом уже местного преосвященного… Если и Св. Синоду благоугодно будет утвердить это мое мнение, то, в таком случае, представятся или представляются два главных предмета, требующие распоряжений и безотлагательно, а именно: избрать кандидатов во епископа Якутского – викария Камчатской епархии, и назначить полный штат Камчатского епархиального управления… Я, со своей стороны, указал бы на протоиерея Димитрия Хитрова (бывшего в Москве по делу печатания якутских книг), если только будет возможно развязать узы, связывающие его с миром (известные вашему сиятельству, т. е. больная жена его). И Высокопреосвященнейший митрополит Московский, к которому я обращался за советом по сему предмету, указывает на него первого... При настоящем положении духовных дел в Якутской области, где начинает вводиться богослужение на туземном языке по ново и первонапечатанным книгам, и где посему неминуемо должна возникнуть национальная грамотность, и главное – где постепенно должны измениться даже и самые обычаи туземцев, особенно, относительно браков, заключающихся (почти без исключения) еще по-язычески и проч., лучшего человека в архипастыри для сего края не найти, как сей человек, который опытно и основательно знает и край, и язык, и характер, и обычаи, и худую, и добрую сторону туземцев, и который всегда пользовался и доныне пользуется отличным уважением всех вообще жителей, как человек с отличными качествами, потребными для лиц духовного сана, и который с тем вместе, конечно, никогда не может иметь никакого повода думать о перемещении его на епархиальную кафедру… При сем прилагаю, на случай, послужной список и отзыв протоиерея Хитрова…».

Упоминаемый здесь отзыв протоиерея Хитрова был прислан им архиепископу Иннокентию в ответ на запрос последнего, согласен ли был бы о. Димитрий принять на себя сан епископа. В этом отзыве, между прочим, говорится следующее: «...Ваше Высокопреосвященство благоволили предложить мне вопрос: «согласен ли был бы я принять на себя жребий епископского служения, если бы начальство сочло меня к тому достойным, и обстоятельства семейные не сочтутся к тому препятствием». – На что имею честь доложить Вашему Высокопреосвященству следующее: я безусловно покоряюсь всеблагому Промыслу Божию и воле моего высшего начальства, и при всем моем недостоинстве с благоговением соглашаюсь принять на себя предлагаемый мне жребий. Вашего Высокопреосвященства, Милостивого Архипастыря и Отца, нижайший послушник, многогрешный и недостойный протоиерей, Димитрий Хитров».

Между тем, 11-го января 1862 года, определением Св. Синода, протоиерей Димитрий Хитров был утвержден ректором Якутской духовной семинарии. Состоя ректором семинарии, он исполнял и другие ответственные обязанности: был старшим членом попечительства о бедных духовного звания (с 11-го июня 1862 г.); был избран и утвержден непременным членом Якутского статистического комитета – по случаю преобразования оного (22 марта 1863 г.); определен членом цензурного комитета по переводу духовных книг на якутский язык и корректором по печатанию сих переводов (1863 г.); назначен опекуном над детьми и имением покойного протоиерея Никиты Запольского (1864 г.); исправлял должность наместника Якутского Спасского монастыря (с 16 мая 1865 г.); состоял членом якутского областного присутствия по улучшению быта православного духовенства Якутской области (1865 г.); и, наконец, был определен благочинным походных церквей (20-го сентября 1866 г.) и благочинным Градо-Якутских церквей (7-го марта 1867 г.). – Должности, занимаемый протоиереем Д. В. Хитровым, были как бы переходными и подготовительными: давно болевшая его супруга скончалась, и его ожидало высшее служение – епископское.

И вот, 7-го июля 1867 года, именным Высочайшим указом, данным Святейшему Синоду, Всемилостивейше повелено было ректору Якутской духовной семинарии, протоиерею Димитрию Хитрову, быть викарием Камчатской епархии, с саном епископа Якутского. Таким образом, сбылось заветное желание алеутского апостола – Камчатского архиепископа Иннокентия, писавшего в письмах Ан. Н. Муравьеву и графу А. П. Толстому относительно протоиерея Д. В. Хитрова, что «лучшего для Якутской епархии и не найти», – видеть о. Димитрия епископом и своим ближайшим помощником и сотрудником; сбылось, но лишь наполовину: епископом о. Димитрий стал, но помогать своему равноапостольному учителю, по принятию епископского сана, ему не пришлось. 19-го ноября 1867 г. скончался Филарет, митрополит Московский, а 5 января 1868 г. последовало Высочайшее назначение на Московскую митрополию нового митрополита, Камчатского архиепископа Иннокентия. Как раз в это время надо было совершать хиротонию протоиерея Димитрия Хитрова во епископа Якутского, на место выбывшего на Ново-Архангельскую кафедру преосвященного Павла. По соображениям архиепископа Иннокентия, эта хиротония должна была совершиться в Иркутске, потому что ни предназначенный к рукоположению протоиерей Хитров, ни сослужитель в совершении хиротонии, преосвященный Вениамин, не могли прибыть в Благовещенск ранее мая месяца, тогда как ему нужно было спешить к месту нового служения – в Москву. Но дела сложились иначе: преемник преосвященного Иннокентия, епископ Селенгинский, викарий Иркутской епархии, Вениамин, да и сам протоиерей Димитрий Хитров, в начале, февраля 1868 года, неожиданно прибыли в Благовещенск, что и было причиною изменения предположения преосвященного Иннокентия о выезде в Москву, и он нашел удобным для себя совершить хиротонию уже в Благовещенске, а не в Иркутске.

Таким образом, хиротония протоиерея Д. В. Хитрова во епископа совершилась в городе Благовещенске (на Амуре), в Благовещенском кафедральном соборе 9 февраля 1868 года, причем имя его Димитрий было переименовано, по его собственному желанно, на Дионисия. Замечательно, что хиротония эта прилучилась быть в знаменательный для православных обитателей Сибири день, 9 февраля. В этот день в 1805 г. совершилось торжество открытого чествования и перенесения, из деревянной Тихвинской церкви в соборную каменную Вознесенскую, святых мощей прославленного нетлением и чудотворениями первого Иркутского архипастыря, Иннокентия, – торжество, прославившее и прославляющее Сибирь, преимущественно Восточную, и с того времени поныне привлекающее ко гробу угодника поклонников со всей России! В память сего события, которому наступает уже столетие, в 9 день февраля, ежегодно из Иркутска совершается в Вознесенский монастырь крестный ход с чудотворной иконой Казанской Божией Матери, находящейся в кафедральном соборе. Всенощное бдение на этот день, не только в Вознесенской обители, но во всех иркутских церквах и по всей епархии, бывает с вечера. Храмы, колокольни и церковные ограды иллюминуются плошками, как в Святую Пасху.

«Открытие мощей св. Иннокентия совершилось в царствование Императора Павла. Сенаторы Ржевский и Левашов, ревизовавшие Иркутскую губернию, донесли Государю о нетленных мощах и чудесах Святителя. В 1800 году, Св. Синодом предписано было духовным лицам поверить на месте донесение сенаторов. Строгое следствие вполне оправдало все известия их. Затем предписано (в 1804 г.) праздновать во всей России память Святителя Иннокентия 26 ноября».²⁷

Вера сибиряков в чудотворную силу Святителя так велика, что они убеждены, если при проезде мимо монастыря не отслужить молебна преподобному чудотворцу, то непременно случится какое-нибудь несчастье.

При наречении Дионисия во епископа Якутского, была произнесена им следующая речь «Богомудрые архипастыри и равноапостольные проповедники веры Христовой во языцех!

Избранием Св. Синода и соизволением благочестивейшего Государя Императора призываюсь я ныне к епископскому служению, и здесь указано мне принять благодать архиерейства возложением рук вашего святительства.

Слава и благодарение Господу, благодеющему и промышляющему о мне!

С любовью приемлю сие призывание, потому что оно от Бога: ибо никтоже сам собою приемлет честь, но званый от Бога, якоже и Аарон (Евр. 5:4), и потому, что епископство само в себе, по слову Апостола, есть доброе дело: аще кто епископства хочет, добра дела желает (1Тим. 3:1).

При всем том, не без смущения, и не без страха и трепета дерзаю приступить к великому сему служению. И не мне одному, при подобному случае, доводится испытывать сии тревожные ощущения: от этого не были свободны даже св. угодники Божии; мужи, великие умом, высокие образованием, крепкие и сильные в подвигах веры и благочестия, приходили в страх и ужас при мысли о принятии на себя епископского сана; многие благочестивые подвижники, проводившие равноангельское житие, считали себя неспособными, недостойными сего звания, и, по смирению своему, скорее соглашались бежать в пустыню и там терпеть все роды скорбей и лишений, чем со славою восседать на святительском престоле, а иные из них, хотя и уступали необходимости, но токмо по видимо осязательному призыванию Божию смиряли волю свою в послушание благой и совершенной воли Божией.

Могу ли я, несильный умом, скудный образованием, ненаученный и неискусный в подвигах иноческого жития, без страха принять на себя святительский сан и без трепета вступить на высоту сего служения? Откуда возьму толикую чистоту и святость, чтобы не только самому быть светлым, но и светильником для других, благим примером жизни и добрых дел; не только самому быть верным строителем таин Божиих, но и других поставлять в пастыри и учители стада Христова?

Трудности предлежащего мне служения еще более кажутся не по силам мне, когда представляю себе особенности самой страны и вверяемой мне паствы, где, с одной стороны, самое географическое положение и климатические условия края требуют большого самоотвержения и разного рода лишений от служащего, а с другой – самая паства, так недавно возникшая из разных полудиких племен, поклонявшихся горам и лесам, зверям и духам, доныне не вполне свободна от заблуждений и суеверий своих предков. Правда, трудности эти не новость в моем служении: я уже давно знаком с ними, и они шли об руку со мною на всех путях моего служения, но разность в том, что доныне я был только исполнителем мудрых внушений своего начальства, а теперь доводится самому наставлять других. А кто не знает, что нередко одни и те же люди изумляют деятельностью, пока находятся под распоряжением мудрых начальников, но оказываются совершенно непохожими на себя, когда сами делаются начальниками. Подобный размышления при настоящем событии тревожит мою душу и невольно повергают меня в немалое смущение.

Однако ж, сколько ни велики трудности епископского служения и сколь ни слабы мои силы к достойному прохождению сего высокого звания, верую и уповаю, что Дух Святой, поставляющий епископы (Деян. 20:29), даст мне силу и крепость во время моего изнеможения, а во время затруднений наставит меня на всяку истину. Верую и уповаю, что служение мое и доныне совершалось не крепостью сил моих, и трудности служения побеждались не одним стремлением к исполнению служебного долга, а благодать Божия, немощных врачующая, не раз низводимая на мое недостоинство, при посвящении меня во все доныне пройденные мною степени священства, возложением твоих святительских рук, великий иерарх и архипастырь, предназначенный ныне для царствующего града, укрепляла меня в подвигах сего служения. Прошу и молю Господа, чтобы и ныне чрез высшее и сугубое возложение святительских рук двух иерархов,²⁸ также благодать даровала мне сугубые силы и сугубую мудрость к беспорочному прохождению нового звания. Молю и вас богомудрые архипастыри, молиться о моем недостоинстве, дабы благодать Божия во мне нетща пребывала, но управляла ко спасению и меня самого и всех вверенных моему попечению».

Отправляясь после хиротонии в Москву, высокопреосвященный Иннокентий оставлял преосвященного Дионисия как бы продолжателем своего великого апостольского служения в странах Сибирских. И подлинно, епископ Дионисий, уподобляясь высокопреосвященному Иннокентию во многом, как признавал то и сам последний, уподоблялся ему и в подвигах апостольского служения. Подобно преосвященному Иннокентию, он многократно предпринимал, как прежде в его свите более или менее продолжительные путешествия по своей обширной епархии с тою целью, чтобы проповедовать евангелие оставшимся в язычестве, утверждать в православной вере обратившихся уже в христианство, благоустроять свою епархию в различных отношениях и т. д. Одно из таковых путешествий сам преосвященный Дионисий весьма живо и картинно описал в свое время в статье, под следующим заглавием: Поездка преосвященного Дионисия, епископа Якутского, в Чукотскую миссию в 1868–9 г..²⁹

«Чукотская миссия», пишет он, «как и самый округ Колымский, в пределах которого она находится, не посещались ни одним преосвященным с самого основания там христианства в начале прошлого столетия, по причине отдаленности их (более 2,000 верст далее Якутска) и трудности сообщения. Посещение их преосвященным со свитою, хотя небольшою, всеми считалось не только затруднительным, но и совсем невозможным. Несмотря на то, бывши там прежде, по обязанности походного священника, в сопровождении одного причетника, я отважился снова посетить их в сане архиерея с небольшим числом спутников.

Из Якутска отправился я 1 ноября 1868 года и 2 ноября совершил божественную литургию в Устьсольской Николаевской церкви, в 20 верстах от города. 3-го числа того же месяца служил в Борогонской Вознесенской церкви, которая от предыдущей отстоит в 100 верстах. 4-го числа литургисал в Дюнсюнской Троицкой церкви, которая отстоит от Борогонской в 70 верстах. Эти три церкви находятся в Якутском округе.

5-го числа ноября проехал я верст 50 и остановился у последних жителей, чтобы снарядиться в дальнейший путь, потому что отсюда, на пространстве более 400 верст, жителей не будет, и ночевать доведется в пустой истопленной поварне. Без привычки, страшно вообразить себе ночлег в холодной избе при 40° морозе, да и привычному не сладко отзываются эти лишения. О себе я мало хлопотал, но за малюток-певчих очень опасался. Занимаясь исправлением нарт и особенной к оным упряжи, мы прожили здесь до 9-го ноября и потом распростились с теплыми якутскими юртами; более 200 верст должны мы были ехать на одних и тех же лошадях, которые с каждым днем должны были более и более слабеть, потому что на ночевьях им не было заготовлено ни корму, ни приюта; они сами должны были откапывать себе засохшую траву из-под снегу, и тем подкреплять себя для несения путевых трудностей следующего дня. 15-го ноября мы поднялись с ночлега ранее обыкновенного, потому что на пути ожидала нас страшная преграда. Это Верхоянский хребет, разделяющий воды Ленские от вод Янских. Высота хребта этого в том мест, где пролегает дорога, достигает до 4,900 футов. Подъем на гору и спуск с оной, около 10 верст, и переход чрез этот хребет не иначе совершается, как пешком. Кое-как взошел я на вершину хребта, но от усталости более не мог идти ни шагу. На хребте дул страшный холодный ветер, а теплая одежда моя осталась под горою при лошадях. Несмотря на крайнюю усталость, я вынужден был и по другому склону спуститься пешком. Поздно вечером мы прибыли в Кен-уряхскую поварню которая, к счастью нашему, была теплая, потому что сюда посланы были к нам навстречу, из гор Верхоянска, проводники и подводы. Около 11 часу ночи собрались ко мне все мои сопутники; всех легче перешли исполинский хребет мальчики-певчие.

26 ноября, в день Святителя Иннокентия, совершил я божественную литургию в Дулголахской Иннокентиевской церкви, приписной к Верхоянской.

28-го ноября и 1 декабря служил божественную литургию в Верхоянской Благовещенской церкви, которая отстоит от г. Якутска в 860 верстах.

16 декабря совершил божественную литургию в Момской Николаевской церкви, которая по прямому направлению отстоит от г. Верхоянска на 800 верст.

22 декабря служил божественную литургию в Индигирской Зашиверской Спасской церкви, отстоящей от Момской на 360 верст. 25 и 29 декабря служил божественную литургию в часовне на урочище Арылахе, до которой от вышеозначенной церкви считается 180 верст. Это было последнее мое служение в 1868 году. При всех совершаемых мною богослужениях я говорил приличные времени и месту поучения на якутском языке, исключая тех селений, где живут одни русские, и якутский язык не в употреблении.

Новый 1869 год встретил я в пустыне и потому не имел возможности совершить божественную литургию. Встали мы с ночлега часу в третьем утра, отслужили Господу Богу молебен, по случаю наступившего нового года, и пустились в путь к Ожогинскому селению, но никак не предполагали доехать в этот день до Ожогинской церкви, потому что от нашего ночлега до оной считается более 120 верст, а мы ехали на проходных (бессменных) лошадях. На половинном пути располагали ночевать, и прибыли туда в самый полдень. И что же? Здесь ожидали нас новые подводы – собаки и олени. А езда на хороших собаках и оленях – не то, что на лошадях, гораздо скорее, нужна только крайняя осторожность, чтобы не выпасть из нарты. При малейшей оплошности немудрено свалиться из нарты, а проводник, пожалуй, не вздумает оглянуться назад, тогда только и узнает, что вас нет, когда приедет домой. Это нередко случается, особенно, при езде на оленях, потому что самая упряжь их много к тому способствует. Итак, часу в 6-м вечера мы прибыли в село Ожогинское и остановились подле церкви в церковном казенном доме. Приход Ожогинской Преображенской церкви состоит из русских, тунгусов, якутов, ламутов и юкагиров, всего числом до 1.700 душ обоего пола. Жительство их, от приходской их церкви, начинается в 20 верстах и простирается верст на 350, вниз по р. Индигирке и по некоторым притокам её к северу, а на юг от церкви нет ни одного жителя. Итак, церковь сия находится не в центре прихода, а на самой отдаленной окраине оного, чрез что священник в отношениях своих к прихожанам встречает неудобства и затруднения; а помочь делу нельзя. Церковь недавно выстроена, и прихожане не имеют средства перенести её на другое место.

С 1-го декабря по 1-е января я каждый день был в дороге, и потому предположил в Ожогине несколько дней отдохнуть.

5 января за вечернею совершил я великое освящение воды, а в день Богоявления –божественную литургию, за которой было множество тунгусов, ламутов и других инородцев. Поучение предложено было на якутском языке – о таинстве Пресвятой Троицы, и в частности – о значении праздника Крещения, для чего прочитано было на якутском языке дневное евангелие и предложено объяснение на оное. Вечером 6-го января отправились мы из села Ожогина по направлению к Среднеколымскому, а в 20 верстах ночевали в старом Ожогине. В тот же вечер, по желанию хозяина дома, отпет молебен с водоосвящением.

13 января совершали богослужение в часовне на урочище Ионже.

Через десять дней по выезде из Ожогина, прибыли мы в г. Среднеколымск. От Ожогиной до Среднеколымской Покровской церкви считается около 900 верст. Прибытию нашему несказанно были рады все сословия – и русские, и якуты, и тунгусы, и все они представлялись отдельными группами под предводительством своих старост, или старшин, даже чукчи из-за нескольких сот верст прибыли в Среднеколымск нарочито для того, чтобы посмотреть на архиерея и его служение. Прося от архиерея благословения, русские и якуты предварительно кланяются ему в ноги, а тунгусы до трех раз кланяются до земли архиерею и потом уже подходят под благословение; облобызавши благословляющую десницу, снова кланяются в ноги. Чукчи пред и после принятия благословения кланяются в ноги и лобзают архиерейскую руку по-своему: взявши архиерейскую руку, они прикасаются к ней сперва лбом, а потом уже устами. Сколько я ни упрашивал всех и каждого, чтобы подходили к благословению без поклонов, но никто не слушал меня, считая за грех не воздать архиерею земного поклонения. А мне иногда нелегко отзывались их поклоны, особенно, когда выходил я из церкви, и они меня удерживали за преподаянием им благословения около полуторых часов. При сорокаградусных морозах, благословляя голою рукою, и самому можно простудиться, и руку ознобить. Меня крайне удивило, что около Среднеколымска, и даже ста на четыре верст западнее от р. Колымы, кочуют чукчи вместе с нашими тунгусами и юкагирами, и стадами своих оленей питают многочисленные их семейства. За 20-ть лет пред сим, когда я был в последний раз в Колымске, чукчи не смели ступить ногой далее Островной крепостцы. Так они боялись русских. Но об них продолжим речь после, теперь скажем еще нечто о Среднеколымской церкви.

Среднеколымская Покровская церковь одна из древнейших церквей в Якутской области. В 1846 году я видел в ней на престоле св. антиминс, освященный в 1701 г. Филофеем, митрополитом Тобольским и Сибирским. Она отстоит от г. Якутска по прямому пути на 2.178 верст. При ней по штату положено: один протоиерей, один священник, два дьячка и пономарь. Впоследствии, когда в Верхнеколымском улусе, в 440 верстах от Среднеколымска, прихожане сочли необходимым иметь у себя особого священника с причетником, один священник с пономарем отчислен от Среднеколымской Покровской церкви к Верхнеколымской Петропавловской. В приходе Среднеколымской церкви считается прихожан: муж. пола 1237 душ, и женск. 1302 души, всего 2.539 душ. Для посещения их за исправлением у них христианских треб священник должен совершить 2000 верст. А потому, Среднеколымский протоиерей почти беспрестанно бывает в разъездах за исправлением христианских треб, особенно, во время эпидемии, которые здесь весьма нередки, и ему совершенно не дают покоя. Между тем, во время отсутствия его по разбросанному на необъятном пространстве приходу, жители Среднеколымска лишаются христианского утешения – в великие праздники быть при богослужении; так, в минувшую зиму, за отсутствием протоиерея по приходу, не было богослужения в Рождество Христово, в Новый год, в Крещение, и по той же причине в очень редкие годы бывает литургия в день св. Пасхи. Многие умирают без напутствия, а младенцы – без крещения. Поэтому весьма полезно и необходимо открыть новый штат при сей церкви. Сверх того, необходимо иметь по два священника при всех отдаленных здешних церквах, потому что, в случае смертного часа, священник лишается возможности и сам быть по христиански напутствованным, и своей жене преподать св. причащение, не совершив над ней таинства покаяния. А от ближайших церквей священники не могут прибыть вовремя, потому что они отстоят на 440 верст; смертный же час не выждет столь долгого пути.

В приход Среднеколымской церкви устроено 6 часовен, и одна вновь строится. Священник во время посещения своих прихожан, в оных часовнях совершает божественную литургию, преподает св. причащение и другие таинства. Но как бы ни был деятелен священник и как бы много ни было в приходе его часовен, он не может, служа в одном конце своего прихода, в то же время успеть с христианскою помощью к другим прихожанам своим, разъединенным с ним сотнями верст.

25-го января прибыл я в Верхнеколымск, отстоящий от Среднеколымска вверх по р. Колыме на 440 верст, а от Якутска на 2618 верст. Лет девять тому назад якутским купцом, Максимовым, сооружена здесь деревянная церковь во имя св. первоверховных апостол Петра и Павла, а в 1863 году церковь освящена, и причт с окладом жалования отделен от Среднеколымской церкви. Приход сей состоит из якутов и ламутов. Ближайшие к церкви живут в 70 верстах, а отдаленнейшие – в 500 верстах от церкви. Число прихожан муж. пола 856 душ, женск. 806 душ, а всего 1656 душ. В приходе сем четыре часовни, из коих древнейшая находится при самой церкви. Прихожане сей церкви живут по-особице, на несколько десятков верст друг от друга, питаются преимущественно рыбою, и в летнюю пору для улова оной расходятся по разным речкам, и только с наступлением зимних холодов они прикочевывают в свои жилища. Для посещения прихожан во все времена года, священник ездит на верховых лошадях, и весь путь его проезда доходит до 1500 верст; требоисправления совершаются частью по-якутски, частью по-славянски, смотря по потребностям и обстоятельствам края. 27-го января совершил я божественную литургию и молебен, а 28-го января предпринял обратный путь к Среднеколымску, куда и прибыли 31-го января. 2-го февраля служил божественную литургию. Народу было так много, что в церкви трудно было стоять: церковные двери, несмотря на зимний холод, были растворены настежь. В числе молящихся довольно было и чукчей, из коих некоторые молились с великим усердием. Накануне сего праздника один из чукчей, по имени Афанасий, был у меня в квартире и просил меня излечить его от проказы, потому что тело его, как он объяснял мне, все покрыто ранами и наливчатыми пузырями. Я посоветовал ему обратиться за лечением к тамошнему медику, но он махнул рукой и сказал: «Здешний лекарь умеет только морить людей, а лечить еще не учился. Кроме Бога, никто не вылечит меня, говорил он, поэтому я к тебе и прибегаю, как человеку Божию». Я отозвался, говоря: «Как же я могу исцелить тебя, когда ты сам говоришь, что, кроме Бога, тебя не вылечит никто? А я ведь такой же человек, как и все пред Богом». На то он мне снова говорит: «Прошу тебя, помолись обо мне, может, Бог и услышит молитву твою». – «Будем же, сказал я, завтра молиться оба – и ты, и я, и будем просить Его со слезами о помиловании; с тем вместе приведи себе на память все грехи свои, которыми ты когда-либо мог оскорбить и оскорбил Божие милосердие. Чукча этот, во время литургии, стоял прямо за моей кафедрой и, действительно, всю обедню промолился со слезами. Молился и я, но будет ли услышана молитва грешника?! Во все время пребывания моего в Среднеколымске, каждый день по нескольку раз я ходил в церковь для служения молебнов. Русские, якуты и тунгусы просили отслужить им молебен особо. Я исполнял их благочестивое желание и никому в этой просьбе не отказывать.

6-го числа февраля выбыл я из Среднеколымска. 8-го числа остановился я в доме улусного головы, Николая Викурова, с намерением в день святителя Иннокентия, нашего покровителя и ходатая пред Богом, отслужить божественную литургию и молебен, так как при доме головы имеется благоустроенная и поместительная часовня, что на другой день, к удовольствию моему, и сподобил меня Господь исполнить. На пути к Нижнеколымску в двух деревнях заходили мы в часовни и служили молебны с водоосвящением.

12-го февраля прибыли мы в Нижнеколымск, до которого от Якутска считается 2,620 верст, а от Среднеколымска – 440 верст. Нижнеколымская Спасская церковь деревянная, построена в 1779 году. Святой антиминс в ней перенесен из прежней Анадырской церкви, освящен 1-го августа 1846 года преосвященным Иннокентием, епископом Иркутским и Нерчинским.

В настоящее время церковь сия очень ветха и требует замены новою. Прихожане так бедны, что не могут собственными средствами сделать ничего, и обратились ко мне с просьбою, чтобы я сам нашел какого-нибудь благотворителя, а сами они решительно строить церковь не в силах. При Нижнеколымской церкви по штату положено один священник и один дьячок. В приходе сей церкви 4 часовни. Прихожан считается мужского пола 794, а женского 793 души. Жительство их начинается от Нижнеколымска в 20 верстах и простирается до 250 верст. Чтобы объехать весь приход, нужно сделать до 1000 верст. Поездки совершаются здесь только на собаках. У некоторых жителей верстах, в 80 от Нижнеколымска, есть и несколько лошадей, но их употребляют для верховой поездки летом по тундре.

13-го числа февраля, по заведенному здесь порядку, представлялись мне местные и окольные жители, а в заключение – чукотский тоён Андрей Амравургин представлял несколько чукчей. Эти чукчи, узнав от местного исправника Майделя о моем сюда прибытии и о недостатке корма для собак, приготовляемых мне в подводы для переезда по Ледовитому морю к устью реки Индигирки (до 700 верст), тотчас распорядились выдать оленей нижнеколымским жителям для прокорма собак. С тем вместе чукотский тоён Амравургин просил меня посетить Островную крепостцу, где у них ведется торговля с русскими, и освятить это место архиерейским служением в тамошней часовне, на что я с удовольствием согласился. Затем тоён просил извинить его, что он в настоящий год никаким образом не может доставить меня к Чаунской церкви, по причине громадных льдов, заваливших мисской берег, от устья р. Колымы и до самого Чауна. «К невозможному и Бог не обязывает», сказал я ему в ответ, и тем успокоил его.

14, 15 и 16 числа я служить в Нижнеколымской Спасской церкви божественную литургию и во все дни заканчивал оную приличным поучением и молебном с коленопреклонением. Народу в церкви при богослужениях было так много, что трудно было стоять от жару. Двери открыты были во все время служения, но от этого не столько было пользы, сколько вреда: пот со всех градом льет, а по ногам проникает страшный холод. Между молящимися было довольно чукчей.

В воскресенье (16 числа), после литургии, мы направились к Островной крепости, где находится главный сборный пункт чукчей для торговли с русскими купцами. Впереди меня отправился местный исправник и чукотский тоён, чтобы приготовить помещение для меня и для небольшой свиты моей. От Нижнеколымска до Островной крепости считается 250 верст. Мы доехали туда на 3-й день, т. е. 18 февраля, а 19-го числа служили в тамошней часовне божественную литургию и молебен с коленопреклонением. Не зная чукотского языка, я затруднился в церкви чрез переводчика объяснять им значение священного дня сего для царя и для всех его верноподданных, и для сего пригласил их и переводчика в свою квартиру, где и рассказал им в простых словах важность дня сего и значение для нас царской власти. Слушая меня, некоторые из них, крестясь, говорили: «славу Богу, дай Бог». Слова эти они произносят по-русски и употребляют зачастую, понимая их значение. Это меня очень порадовало; чукчи, посещающие Нижнеколымск и Среднеколымск, достаточно разумеют русский язык, хотя сами произносят только отдельный слова, а целой мысли выразить не могут.

Время было благоприятное, и я, окончив свою проповедь, завел речь о том, что при часовне этой иметь им постоянное жительство неудобно, а священнику, во время ярмарки, также неудобно вести с ними беседу о духовных предметах, когда каждый из них занят бывает житейскими расчетами с купцами. При Чаунской церкви чукчи не живут и не собираются, да и проехать туда не всегда-то удобно. Поэтому я предложил им избрать новое место для построения церкви среди самого жительства чукчей, и спросил: «Ведь теперь не опасно русскому жить между чукчами?» Они все захохотали и сделали мне вопрос: «Опасно или нет, что ты теперь с нами разговариваешь?» – «Я опасности никакой не вижу, и сижу между вами, как дома. Но то – вы, a те – другие, настоящие чукчи». «Нет», говорят, «около нас все такие же: там наши жены, дети и рабочие люди. С нами вместе живут и русские, и тунгусы, и ламуты, и юкагиры, и никто из них нас не боится, да и мы им никакого зла не сделали, разве они же нас чем обманут. Вот носовые чукчи – неблагонадежны, мы и сами не доверяем им». После этого я предложил им вопрос: где же они жительствуют, и где, по их мнению, полезно соорудить церковь и водворить духовенство? На что они отвечали: «Главное наше жительство находится в разных пунктах вверх по р. Анюю, а именно: около Эламбала, – в 100 верстах выше Островной; около Пойдоми, – в 200 верстах выше Островной; и между Эламбалом и Пойдоми по двум росомашичьим рекам». – «Да, сказал я, так ваше жительство не слишком далеко. A где же, думаете вы, удобнее и полезнее было бы построить церковь для чукчей?» – «На любом из вышеписанных мест, т. е. на Эламбале, на Пойдоми, или на двух росомашичьих реках», говорят чукчи. Узнав таким образом, где более потребности и удобства в построении для чукчей православного храма, я перешел к другому вопросу: не могут ли они своими силами построить для себя церковь? Отозвались они, что во всей их земле нет никаких строений, сами же чукчи живут в кожаных лагерях, а потому и понятия не имеют о построении домов. Я указал им на их соседей по кочевью – русских, юкагиров и других, которые даром питаются от них, а тогда они хоть недаром бы от них хлеб ели. Подумав, тоён Амравургин сказал»: «Я посоветуюсь со своим сыном, и летом извещу тебя чрез купцов, а теперь пока не даю слова за себя». Я рад был и тому. Тем совещание наше о церкви и кончилось. На другой (20 числа) день я хотел обратно ехать в Нижнеколымск, но тоён стал упрашивать меня, чтобы я еще побыл у них дня два и тем дал им возможность приготовиться ко святому причащению. Я охотно согласился на предложение чукчей еще побыть с ними несколько дней и служил у них еще два дня. Днем чукчи в домашней простоте бывали у меня по несколько часов, и тут я вел с ними беседы против нарушения ими обязанностей христианских. Между прочими пороками, я, в особенности, выставлял на вид существующее доселе между крещеными чукчами – многоженство и шаманство. Выслушав меня, некоторые из них уверяли, что многоженства у них собственно, нет, что у крещеного чукчи одна только жена, а если есть у некоторых и другие жены, то они никак не дозволяют себе именовать их своими женами; они у них не что иное, как прислужницы. «Однако ж, говорю я, эти прислужницы родят детей от домохозяев». «Правда, правда, говорят они, но без этого нельзя, ведь». «Отчего же? спросил я». «А от того, что мы имеем в разных местах табуны оленей, и при каждом табуне необходимо иметь верный глаз, как свой. Вот эти-то прислужницы и смотрят за оленями лучше нас самих, потому что это дело им знакомее, чем мужчине». «В таком случае гораздо лучше и безгрешнее было бы вам принимать в услужение женатых людей с женами». – «Тогда другое вышло бы: все олени перевелись бы, и слуги стали бы хозяевами, а хозяева слугами. А этих мы, по большей части, покупаем у носовых чукчей, или от своих соседей, и они тогда становятся нам совершенно свои». Некоторые из почетнейших во все время ни слова ни сказали ни против, ни за, – как будто до них дело не касается, а главное потому, чтобы не подать на себя подозрения относительно лишних прислужниц, присматривающих за табунами. Относительно же шаманства и других суеверий говорят одно, что всего вдруг искоренить невозможно, а по времени это все само собою падет. Усилием же можно напугать чукчей, и совсем отженить от себя. Не отгоняйте нас от себя, хоть из нас нет ни одного настоящего христианина! Вступать в прение было напрасно, потому что в один час разубедить их в вековых верованиях дело невозможное; по времени благодать Божия, при вере их в Спасителя мира, сама очистит их сердца от заблуждений суеверия. В 20 и 21 число я продолжал совершать богослужение в часовне и 21-го числа готовящихся сподобил причащения Святых Таин. В числе причастников были тоён Амравургин и еще нисколько других чукчей, а также юкагиры и тунгусы, всего до 30 человек. В тот же день, я отправился с Островной, а 23-го числа прибыл в Нижнеколымск.

От чукотского миссионера, священника Петра Суворова, я узнал, что в настоящее время крещеных чукчей считается: мужского пола 515, женского 445 душ, кроме крещенных прежними миссионерами – Трифоновым и Аргентовым. Затем, по его мнению, остается некрещеными до 3000 душ в той местности, которая доступна нашей миссии, кроме носовых чукчей. И с благоустроенным приходом не совладеть одному священнику при таком количестве душ, а с дикарями и подавно не управиться. Миссионер полагает необходимым увеличить число миссионеров до 3-х или 4-х, и я с ним совершенно согласен.

25-го числа я отслужил последнюю литургию в Нижнеколымске и простился с жителями; а 26-го отправился вниз по реке Колыме до деревни Похотск, жители которой просили меня освятить у них вновь сооруженную ими часовню и совершить божественную литургию, что и исполнено мною, по их желанию, в 27-е число февраля, и остаток этого дня я провел в приготовлениях к дальнейшему путеследованию, самому опасному из всего пути, который я должен совершить из Якутска до Колымы, и обратно. По крайней мере, при неоднократном путеследовании моем от устья реки Колымы на устье реки Индигирки и обратно, я терпел страшные испытания и чуть не погиб. В 1846 году, следуя с устья реки Индигирки на Колыму, мы достигли реки Большой Чукочи и с оной отправились на Малую Чукочу. Проехавши по морской губе до 60 верст, благополучно достигли берега. Наступил вечер, а до Малой Чукочи оставалось 20 верст; с моря стал свежеть ветерок. Мы условились ехать все вместе, а на случай пурги общим советом порешили так: если ветер усилится и сделается пурга, то пусть каждый становится ночевать, где застанет пурга, и на месте выжидает благополучного исхода пурги. В темноте мы растерялись. Я часа через два благополучно прибыл в Малую Чукочу и, к удовольствию моему, вошел в теплую избу: кто-то передо мною только выехал отсюда. Распорядились сварить чайник, чтобы обогреть горячим чаем иззябших до костей спутников. Прошло часа три после нашего привала, а дьячка с проводником не видно и неслышно; на дворе ревела страшная буря. В ожидании их, несмотря на усталость, мы просидели всю ночь без сна. Наступило утро, и прошел целый день, пурга не унималась, и наших спутников все не было. От душевной тревоги мы лишились сна и пищи. На третий день, рано по утру, каждый из нас попеременно выходил из хаты, чтобы смотреть – не видно ли отсталых наших товарищей, – но все безуспешно. Я созвал всех проводников своих и велел им отправиться за розыском в разные стороны, но получил ответ, что я их посылаю на явную смерть. Хоть отказ был мне крайне не по сердцу, однако ж, я вполне был убежден в истинности их мнения, потому что на дворе, хотя становилось яснее и прозрачнее прежнего, но сила ветра нисколько не уменьшалась. Но вот вдали, саженях в 50-ти от нашей хижины, показалось что-то черноватое, хотя и не совсем ясно. Я указал своим проводникам на эти пятна; они отозвались, что это, должно быть, тунгусские юрты, а, может быть, и так мерещится в глазах. Минут пять спустя мне стало представляться, что я то вижу пешего человека, то опять ничего нет. Не веря глазам своим и самому себе, я вновь указал на видимый мною призрак своим проводникам, и все подтвердили, что это не призрак, а живой человек идет прямо к нам, – то был мой дьячок. Мы все онемели от радости, и не смели предложить ему ни одного вопроса. Молча и он подошел к нам, поплакал, посидел, и когда нисколько поуспокоился, я спросил его: где он находился? – На том месте, отвечал он, где вы сегодня завидели меня. – Ночью, застигнутые страшной пургой, они не смели продолжать пути, и решились остановиться на тундре, не предполагая, что в 50 саж. от них стоит более 20 хижин. В другой раз, на этом же самом месте, пурга продержала нас 7 суток, так что мы всю провизию свою искормили собакам, и все-таки, не дождавшись её конца, отправились почти пешие, и до первого стана (80 верст) шли беспрестанно два дня и две ночи, а всего до Русского Устья тянулись тогда 28 дней. Вот почему страшно и опасно ехать в этот ледяной край, где солнце в зимнее время около двух месяцев не является на горизонт, а в летнюю пору столько же времени не заходит. В первом случае, невозможно, при постоянной темноте, предпринять дальнего путешествия, а во 2-м, – невыносимый жар от солнца, накаливая землю и воздух целые два месяца, доводит путника до крайнего изнеможения. К тому же, безпредельные пространства тающих болот и грязей, над которыми тучами кишат комары, оводы и другие насекомые, а также проливные дожди, наводняющие ручьи и речки, опаснее и страшнее для путника, чем зимние жестокие морозы. Впрочем, летом и зимой в здешних местах много случаев неожиданной смерти.

Итак, 25-го числа февраля, помолившись Богу, мы распростились с жилыми, теплыми ночлегами и вступили в безлюдный путь, где, на пространстве 700 верст, в дороге и на ночлегах должны были выносить страшный холод. Того же дня прибыли мы в деревню Малую Чукочу, в которой до 20 домов, но топленной избы ни одной. Отсюда 1-го марта вступили уже в настоящий ледяной путь. При первом вступлении в море, мы слишком далеко уклонились вправо и кое-как могли найти направление к берегу. Поздно вечером прибыли мы на устье реки Большой Чукочи и расположились ночевать. Амбар, в котором мы должны были ночевать, не более 2-х сажен в длину и ширину, а нас с проводниками было до 20 человек. По этой необходимости, я велел для себя устроить на берегу моря полог из оленьей кожи, который нарочито для сего дали мне чукчи. Укрепили полог, для вящшей теплоты подол полога осыпали снегом, тривну настлали оленьих кож, зажгли на сковороде особо приготовленный чукчами жир, и в пологе стало тепло, как в топленной избе; можно было сидеть в рубашке. Я обрадовался такому удобству и пригласил к себе в столь удобный ночлег двоих из своих спутников, и мы скоро заснули. Но часа через два я проснулся, и проснулся от того, что стал задыхаться, как задыхаются под одеялом от недостатка чистого воздуха. Голову отуманило, и я едва мог выползти из своего полога. Кое-как мог я отыскать обувь и наскоро одеться, и в таком положении просидел вне полога всю ночь, товарищи же мои проспали до света невредимо.

2-го марта опять переезд был большой (80 верст), дул ветер, но попутный. К вечеру прибыли мы в Крестовую поварню, что на самом берегу моря. Здесь ожидал нас ночлег хуже прежнего, но я решился ночевать в поварне, а не в пологе. По распоряжению, сделанному нами в Колымске, здесь должны были сегодня встретить нас один или два проводника индигирские, но их нет. Это довольно опечалило нас, потому что едущие с нами проводники колымские отзываются не знаем дороги. Хотели остановиться в поварне и выжидать, когда явятся проводники; но, опасаясь потратить собачий корм в напрасном ожидании и пропустить благоприятную погоду, 3-го числа мы решились ехать далее, придерживаясь берега и пастей, настороженных для лову песцов. Двадцать верст проехали мы таким образом без всяких признаков дороги, имея только на виду берег и пастники. Вдруг собаки наши подняли к верху морды свои, залаяли и понеслись по гладкой поверхности моря, что есть духу. Минут через 15-ть перед нами остановилась встречная нарта, и на ней два седока. То были желаемые нами индигирские проводники. От них узнали мы, что на следующей поварне (Сергеевой) ожидает нас индигирский мещанский староста, а на Крупашечьей поварне – десять нарт собак. Это известие сильно обрадовало нас и освежило упавший от уныния дух наш. Через несколько часов прибыли мы к Сергеевой поварне и нашли тут ожидавшего нас старосту, которому обрадовались, как родному. Но сердце поворотилось у меня, когда я стал вползать в поварню. На дворе страшный холод, а в поварне сидеть нельзя – страшный дым, лицо и платье горит, а сзади от холода – спина мерзнет. Остальную часть дня я просидел в пологе, а ночевал в поварне. Здесь мы освободили колымских подводчиков и распорядились принятием от них нашего каталажа. 4-го числа марта, руководимые новыми вожаками, мы, без заботы и опасения, отправились со своего ночлега. Но с половины пути поднялась пурга и час от часу усиливалась. При прежних проводниках несдобровать бы нам, да и теперь некоторые ямщики с кладью растерялись и ночевали каждый поособице, да и с нами Бог весть, что случилось бы, если бы верст за 15 до поварни не выехали к нам на помощь люди. В самую сильную, но попутную пургу, в сумерки доехали мы до Крупашечьей поварни, где, кроме наших нарт, находилось до 30 нарт и до 500 собак других. То были торговцы, едущие с Индигирки на Чукотскую ярмарку. Поварня была нисколько не лучше прежних, и я решился опять ночевать в пологу, и на сей раз запасся опытностью, заложив несколько палок под основание полога, чтобы, в случае удушья, открыть полог и тем освежить воздух в пологе. Мера эта оказалась весьма удачною: около полуночи от удушья я проснулся, и с нескольких сторон сделал отверстия. При сильном ветре воздух освежился, и я мог спокойно проспать до утра.

5 числа к утру пурга стала затихать, и нам можно было бы ехать далее, но неизвестность, – что случилось с остальными проводниками и моим келейником, заставила нас призадуматься. Однако ж, порешили так, чтобы я и мальчики отправились до следующего ночевья, а прочие, чтобы сождали здесь остальных товарищей. Я крайне доволен был таким решением, потому что на следующем ночлеге были жители, и мы могли ночевать в теплой юрте. Около сумерек прибыли мы на устье реки Алазеи, и здесь в первый раз отогрелись у теплого камина. Здесь было две юрты, обе они немногим лучше поварни, потому что состроены из тонких жердей, отстоящих одна от другой на четверть аршина и более, а промежутки между ними заложены торфом и мхом, а щели замазаны мокрым снегом. При всем том, мы несказанно были довольны своим ночлегом, потому что в нем было просторно и тепло, да и были живые люди. Лишь успели мы согреться, подкрепились пищей и проспали всю ночь самым богатырским сном.

6-го числа марта не хотелось нам расставаться с теплым ночлегом, но необходимость требовала спешить вперед. На рассвете мы двинулись с Алазеи. Переезд до поварни большой, в 90 верст. Более 30 верст ехали по рыхлому снегу тундрою, а рыхлый снег убийственно изнуряет собак. На берегу моря развели огонек, согрелись чаем и отправились далее. Часу в 11-м ночью, прибыли к одному из притоков р. Индигирки и в поварне, именуемой Яр, нашли себе очень удобный и теплый приют. Здесь несколько домов, но живут в них только летом для промысла рыбы. Жители Индигирки удобрились послать нам человека, чтобы он заблаговременно нагрел наш ночлежный приют и тем доставил спокойствие усталым путникам. Спасибо им за такое благодетельное распоряжение! Должно быть, мы прибыли к Яру очень поздно, потому что ожидавший нас сторож уже спал. Юрта была очень хорошая и теплая, и мы, обогревшись, в скорости заснули крепким сном.

7-го марта, после усталости, мы проспали до восхода солнечного, и очень болезновали, что запоздали и не можем доехать в Русское Устье (деревня в 80 верстах выше устья р. Индигирки), но нас уверили, что отсюда пойдет дорога хорошая, и чрез несколько часов мы будем на месте. И действительно, дорога была превосходная. Проехавши верст 30, мы остановились в деревне Станчик и подкрепили себя горячим чаем, а часу к 1-му проехали еще верст 40 и прибыли в Русское Устье, где есть часовня, а ожогинский священник служил в ней целую неделю для готовящихся ко святому причащению. При всем желании моем служить на другой день божественную литургию, я не мог исполнить своего желания, потому что не было при мне ни одежды, ни сослужителей.

8-го числа марта, часу в 3-м пополудни, наконец, прибыли и остальные путники наши, и я благодарил Бога, что с ними не случилось несчастья. Вечером того же дня мы отслужили всенощную, а утром 9-го марта божественную литургию, за которою приобщено Святых Таин до 50 человек. Пред причащением сказано мною поучение о чистоте, с какою мы должны приступать к святому причащению; для этого изложены в порядке грехи против заповедей, начиная с 1-й и до последней. В особенности о грехах против 7-й заповеди. Поводом к такой теме послужило то, что некоторые обращались ко мне с просьбами о разрешении вступить в брак при близких степенях родства или свойства, и, для большей обязательности к разрешению, представляли мне побудительные к тому причины, именно: – для прикрытия греха. Еще во время служения моего при походной церкви священником, я доводил высокопреосвященному Нилу до сведения о нравственном падении здешних жителей, и получил от него на сей случай отеческие наставления, как поступать в подобных случаях. Не знаю, принесет ли достойные плоды проповедь моя впоследствии, но в то время, когда я говорил пред животворящим Телом и божественною Кровию Христа Спасителя с пастырским жезлом в руке, слова мои ударяли прямо в сердце. А когда виновным претил я участью погибших от всемирного потопа и огнем, истребившим Содом и Гоморру, тогда большая часть слушателей, особенно слушательниц, с воплем закрывали себе лицо, говоря: «О, Боже милостивый, прости нам грешным!» Такие восклицания слышались много раз. В заключение проповеди я сказал: «Теперь пусть каждый из нас, прежде чем приступить ко святому причащению, поверит в своей совести: исполнил ли он заповеди Господни, достойно ли приготовил себя и приступает ко святому причащению, и положил ли в сердце своем твердое намерение не грешить».

10-го марта отправились мы по направлению к Устьянску (устье реки Яны), и в тот же день проехали вверх по реке Индигирке до деревни Алаихи (110 верст), а 14-го марта прибыли к Устьянской Спасской церкви. Вечером того же дня служили всенощное бдение, а 15-го числа – божественную литургию. 16-го числа опять служили божественную литургию и молебен. Часу в 12-м отправились из Устьянска. Ехали всю ночь, перед утром остановились ночевать, проехавши от Устьянска 150 верст.

22-го марта, около полудня, вторично прибыли в гор. Верхоянск. (В первый путь пробыли здесь с 27-го ноября по 1 декабря 1868 г.). В тот же день служили всенощное бдение с поклонением Животворящему Кресту; а 23-го числа, в воскресенье, служили божественную литургию, и по случаю храмового здесь праздника пробыли и 25-го марта, и опять служили божественную литургию. Со дня прибытия сюда до времени отъезда своего я занимался ревизией по церкви и, благодарение Богу, нашел все в порядке.

Прихожане сей церкви, в воспоминание того, что в их церкви служил архиерей, заказали серебряный, под золотом, напрестольный крест в 400 золотников и новый на полотне иконостас. 26-го числа марта мы отправились из Верхоянска по направлению к Якутску. 3-го апреля прибыли к первым жителям Якутского округа. 4-го числа были в Дюпсюнской Троицкой церкви вторично (а в 1-й раз были здесь 3-го и 4-го ноября 1868 г.), после молебствия прочел я положенный в сей день акафист Божией Матери. По окончании служения, отправились мы далее. Поздно вечером прибыли в Борогонскую Вознесенскую церковь тоже вторично (а в 1-й раз были 2-го и 3-го числа ноября, 1868 г.). Наконец, 5-го апреля, часу во 2-м дня, совершенно неожиданно, я благополучно возвратился в Якутск, после 5-месячного и 5-дневного странствования в отдаленных округах Якутской области.

«Слава Богу», заключает епископ Дионисий свое сообщение, «даровавшему нам силы и крепость к перенесению столь трудного и долгого пути и хранившему нас невредимыми во всех входах и исходах нашего странствия!»

Вот еще несколько слов об этом путешествии из письма преосвященного Дионисия к К. И. Невоструеву.³⁰ «Прежде всего благодарю Бога, что Он благостию Своею хранил меня и спутников моих в вожделенном здравии. В продолжение всего путешествия никто из нас не болел. Правда, один из мальчиков отморозил было себе пятку – и я струхнул за него, но опасность миновала благополучно: с неделю похромал он, а потом стал цел и невредим. Между тем, этот случай научил меня осторожности и бдительности и, может быть, предостерег от многих опасностей. Малютки, пожалуй, иногда до костей промерзнут, а сказать о том не посмеют. И довелось, благодаря вышеписанному случаю, не только расспрашивать, но и тщательно осматривать их и обувь, и одежду, и шапку, и повязку. И, слава Богу, возвратились домой все целехоньки. По особенному смотрению Божию, как бы для нашего странствия, повсюду в минувшую зиму снегу было мало. А это первое условие для удобного путеследования по нашим неизмеримым тайгам.³¹ Не думайте, впрочем, чтоб от малоснежия путь наш усыпан был розами; от того же самого мы терпели невыносимые страдания от холода: 24 ноября нам посчастливилось бороться с морозами в 48½°. Страшно представить себе лютость таких холодов, но как-то Господь помогает выносить оные, и мы гораздо охотнее решаемся выносить самый лютый мороз, чем летний зной и нападение комаров, которые гораздо лютее песьих мух египетских. Притом, дожди и грязи в летнюю пору на каждом шагу грозят смертью. По своему скептическому характеру, пожалуй, вы не поверите сказаниям моим о лютости здешних морозов. А я прошу вас обратить внимание на число и месяц, когда был мороз в 48½°, значит, почти осенью; а в святки несколько дней (не упомню чисел) были в Верхоянске³² морозы за 50 градусов. И это не ложно. Вот и доказательство: вместе со мною следовала ученая экспедиция в Чукотскую землю, производившая во всю дорогу наблюдения над термометром и барометром. В Верхоянске ею оставлены были три термометра, которые и показали: один 49½ градусов, другой 50°, третий 50½ градусов. Среднее между ними число, значит, 50 градусов. В вашей одежде... при таких холодах и в избе можно замерзнуть. – Зато какую теплоту встретил я в сердцах своих пасомых! За несколько сот верст они выезжали ко мне навстречу за принятием благословения. А какие везде воздавали моему окаянству поклонения, о том стыдно и передавать: даже некрещеные чукчи падали ниц и потом уже принимали благословение и лобызали руки. А тунгусы прежде принятия благословения делают три земных поклонения и потом уже обращаются за благословением, и опять поклон земной. Извольте-ка обнаженною десницею благословить их сот пять человек при 50-градусном морозе. Как я ни убеждал их, чтоб они не творили мне земных поклонений, но слова мои остались без успеха. Они говорят: и простому священнику мы кланяемся в ноги, как же можно архиерея-то сравнить со священником? Итак, после двух-трех приемов я перестал противоречить им. А какая простота в их обычаях и образе жизни! Многому бы следовало нам у них поучиться! Они никакого промысла не считают своим: оленя ли подстрелит или сохатого³³ упромыслит тунгус, сам себе из этой добычи он не берет ничего, а должен довольствоваться тем, что ему уделят из того другие. А чукчи еще лучше в этом отношении. Услышавши, что русских посетила голодовка, они нарочно прикочевывают к ним со стадами оленей своих и пропитывают оными десятки голодающих семейств. Из этих детей природы можно бы прямо уготовать сынов Божиих по благодати, если бы были хорошие миссионеры, да священники умели бы что-нибудь сказать в назидание своим духовным детям. Нужны крепкие настояния, чтобы дело подвинуть вперед, да и людей, сотрудников нет: а один в поле не воин. Буду уповать на милость Божию и от Господа ожидать себе и немощам своим силы и крепости».

Предпринимая такие, по истине, апостольские путешествия, преосвященный Дионисий не страшился их, и утешал себя обыкновенно такою мыслью: «монаху нечего терять; если доведется и умереть на деле проповеди, и это вменится в жертву Богу. Об одном прошу Бога, чтобы Он послал мне христианскую кончину, непостыдную и мирную».

Между тем, митрополит Иннокентий, несмотря на многосложные дела свои по управлению Московской паствой, зорко следил за своим избранником, епископом Дионисием: он не переставал руководить его мудрыми письменными советами по управлению Якутской епархией, по возможности, отвечал ему на все его письма, и переписка эта не прекращалась до смерти Владыки.

«Вы пишете, что где бы я ни был», отвечает митрополит Иннокентий на одно из писем епископа Дионисия, «вы будете докучать мне письмами; а я скажу, где бы я ни был – не забуду края, где я служил, и с удовольствием буду получать ваши письма; но не даю слова отвечать на каждое. Передайте мой поклон и благословение знакомым моим». В ответ на другое письмо епископа Дионисия, в котором тот описывал свое путешествие по епархии, Иннокентий пишет ему из Петербурга, от 19 мая 1869 года: «Письмо это вы получите, вероятно, в Якутске уже по возвращении из дальнего пути. Прежде всего, слава Богу за все. Затем поздравляю вас с совершением вашего многотрудного пути, и, надеюсь, здорово и благополучно. К сожалению, не могу Вас порадовать окончанием дела об отделении Якутской области. Дело за деньгами. Г. обер-прокурор желает, чтобы и Якутская консистория получила то же, что и прочие. Я ездил нарочно к министру финансов просить его, чтобы он не отказал в деньгах, и он обещался; но не знаю, что будет; и не знаю, писано ли ему об этом от обер-прокурора». Живым участием к делам Якутской епархии проникнуты и следующие письма митрополита Иннокентия к епископу Дионисию: «.... Читал или слушал я деяния вашего собора якутского, т. е. попечительства, и без лести могу сказать, что все ладно. Можно надеяться, что у вас все пойдет ладно. Вероятно, отчет о состоянии епархии вашей за 1869 год будете вы сами составлять. Пришлите выписки о путешествии вашем для напечатания, пусть знают читающие о трудах ваших и о подполюсном люде; рано или поздно вы получите от меня облачение, а быть может и два с митрою, теперь я этого сделать не могу, ибо жертвователи могут гневаться. Очень я радовался вашей радости об устройстве храма. Слава Богу!... Простите, что писал плохо и гадко: плохо вижу и строчки...». В письме, от 26 июля 1869 года, он писал: «Слава, слава, слава Богу! наконец, дело совершилось! 7 июля Якутская епархия родилась – поздравляю вас от души всех, начиная с вас. Но на каких основаниях устроена новая епархия, еще ничего неизвестно мне, только верно то, что Витим остался там, где был, и это оттого, что если бы я предложил о сем, то дело оттянулось бы еще на год. Слава Богу, что сделалось главное, а остальное, Бог даст, сделается после, и инициатива эта должна быть от Витимских якутов, это всего вернее. Ну, об этом нечего толковать теперь. Теперь вопрос: где вы возьмете людей-деятелей? 2-х – 3-х можете добыть хоть из Иркутской епархии, а остальных созидайте сами. За ученостью не гоняйтесь, ищите людей простых, но деятельных и усердных, и дело пойдет. Не беда, если не сумеют написать рапорта; лишь бы делали то, что им велено. По нынешним положениям вы без всяких затруднений можете набирать людей из всех сословий. – Всего труднее будет вам восстановить монастырь, пишите на Валаам и в Соловки, приглашайте оттуда монахов, но не из обоих, а из которого-либо одного; и не менее 3 иеромонахов, 2 иеродиаконов и 3–4 послушников. Лучшего способа едва-ли найдете. Радостная весть об отделении Якутской области от Камчатской епархии до меня дошла 24 июля, в день особенный для меня, ибо я в тот день был приглашен к обеду в Петровский дворец.

Я очень рад, что вы теперь полный Владыка; живите, владычествуйте многая лета здраво и успешно. Правду сказать, немало хлопот стоило мне это дело, несколько раз просил я обер-прокурора, его товарища, директора хозяйственного управления; к последним 2-м ездил с поздравлением; ездил к министру финансов, – и за все это пришлите мне пару гребней простых, но прочных и чистых для ежедневного употребления. Но теперь пока довольно! да, кажется, и не о чем более писать; что спросите, скажу и не откажусь отвечать, как сумею...». Затем в письме от 11 декабря 1869 г. он писал: «Видно мне суждено было начать и окончить дело об открытии Якутской епархии. По выслушании доклада о положении новых штатов на вашу епархию, канцелярия думала ожидать от вас и Камчатского представления о дальнейшем, а вам бы и в голову не пришло об этом, так же, как и мне, если бы я был на вашем месте. Вчера я поднял дело, и было, решено, между прочим, Епархиальным быть вам с именованием Якутского и Вилюйского. К празднику, авось, будет утверждено и Государем. Скажу вам новость. Миссионерский устав новый утвержден 21 ноября, и Московский Митрополит есть председатель; остальное узнаете из устава. Позвольте попросить вас принять на себя труд написать историю обращения якутов, как их крестили Слепцовы и прочие; вы это знаете или можете узнать до подробностей от стариков, быть может, даже крещенных Слепцовыми, или, по крайней мере, от их детей. – Такая история необходима, между прочим, для доказательства того, что как бы ни были крещены дикари, но плоды того видны будут в другом поколении, если только не совсем бросят их пастыри. Немного можно найти примеров таких, где бы с первого же раза благочестие или сознательное исповедание учения веры охватило всех и во всей силе...».³⁴

По открытии самостоятельной епископской кафедры в Якутской области 12-го января 1870 года, епископ Дионисий сделался уже самостоятельным епископом Якутским и Вилюйским, и за многотрудное служение св. православной Церкви в отдаленном крае отечества, ознаменованное неутомимою деятельностью на пользу вверенной ему паствы и неусыпною попечительностью об утверждении её в вере и жизни христианской, был Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны 1-й степени. Вскоре затем за ученые труды он был избран действительным членом Императорского Русского Географического Общества, и ему был препровожден диплом на сие звание за подписанием Августейшего Председателя Общества, Великого Князя Константина Николаевича.

По случаю открытия самостоятельной епископской кафедры в Якутской области, митрополит Иннокентий так чествовал епископа Дионисия:³⁵ «Наконец то дождался я конца. Слава и благодарение Господу Богу! Молитвами праведницы Татьяны Борисовны,³⁶ вы, со дня её памяти, Епархиальный, о чем вы уже извещены телеграммою; любопытно знать, когда она дойдет или дошла до вас, – не 9-го ли февраля?³⁷ Теперь дело за указом Св. Синода, и думаю, что не замедлят.

Я с 1-го дня Рождества Христова и по 12 ч. порядочно похворал кашлем с жаром; теперь, слава Богу, болезнь прошла, только силы слабы, и не удивительно, потому что почти ничего не ем. – Письмо ваше от 19-го ноября с копией письма преосвящ. Вениамина к Юр. Васил. Толстому³⁸ и с письмом из Иркутска я получил и последнее истребил. – Что делать! видно такова участь всех архиереев, переходящих на другие епархии и отслуживших. Преемники предшествовавших вообще не хвалят; во Св. Синоде замечено, что новый архиерей всегда заменяет старых приближенных своими. – Только я исключение: я не переменил даже собаки, которая была при покойном; один из иподиаконов так глуп (куда наш Гаврила!) и притом пьет, но я терплю его. Ничего, обойдется, поожжется и будет по-нашему...».

Сделавшись самостоятельным епископом Якутским и Вилюйским, преосвященный Дионисий начал ряд действований на пользу духовенства и епархии, сделал много преобразований и ввел новые полезные учреждения. По его ходатайству учреждена в Якутске духовная консистория; потребные средства на содержание её Всемилостивейше дарованы по его же ходатайству. Своею требовательностью и бережливостью он установил в Консистории образцовое хозяйство и увеличил денежные средства к 1884 году до 80 тысяч рублей. Случившийся в 1870 году пожар уничтожил в числе прочих все здания училища. Благодаря мудрой и неусыпной попечительности преосвященного Дионисия, вскоре воздвигнуты были одно за другим пять зданий для училища – с домовою церковью над одним из главных зданий. В 1877–1880 и 1882 г.г., по почину преосвященного Дионисия, собирались съезды духовенства по вопросу об открытии в Якутске духовной семинарии;³⁹ а в 1881 году он уже представил в Св. Синод проект Якутской духовной семинарии, которая и была открыта в 1884 голу – уже после отбытия преосвященного из Якутска на Уфимскую кафедру.

Не забыты были преосвященным и бедные вдовы и сироты духовного звания, которые, вследствие увеличения при преосвященном Дионисии капитала Якутского духовного попечительства почти вдвое, стали получать от 30 до 90 рублей в год, вместо прежних от 10-ти до 40 рублей.

Ему же Якутская епархия обязана открытием епархиального комитета православного миссионерского общества (в 1870 г.) и обшей епархиальной библиотеки, единственной в Якутске до 1884 года.

Благодаря его неусыпным трудам, заботам и ходатайству, Якутской епархии были Высочайше дарованы новые штаты и открыто 36 новых церквей и приходов в таких отдаленных уголках её, где настояла вопиющая нужда в духовном водительстве словесных овец стада Христова со стороны пастырей церкви.

Немало забот и попечений употреблено было преосвященным Дионисием и на открытие церковно-приходских школ в Якутской епархии.

Но последним деяниям преосвященного Дионисия для блага Якутской епархии было второе издание богослужебных книг на якутском языке. Это второе издание было снова пересмотрено, исправлено и начато печатанием в г. Казани уже в конце его архипастырства в Якутске – с 1883 года и продолжалось под его личным просвещенным наблюдением во время его архипастырствования в Уфе. Последние экземпляры второго издания богослужебных книг на якутском языке были получены лишь в июле 1889 года, причем в первый раз была напечатана служба с каноном во святую великую неделю Пасхи.

Эта неутомимая деятельность преосвященного Дионисия и его прежние путешествия и ночевки среди лесных трущоб и болот не могли пройти бесследно для его здоровья, и он, как говорится, в конец надломил его. Он стал часто и сильно страдать от мучительной болезни (ревматизма), которая до такой степени удручала его, что понудила его, наконец, просить у митрополита Иннокентия ходатайства об увольнении на покой. На эту просьбу митрополит Иннокентий, за год до своей смерти, ответил ему так: «...Крайне сожалею о вашем тяжком недуге. И если бы я знал ранее о сем недуге вашем, то я рекомендовал бы не преосвященного Мартиниана, а вас в Благовещенск, а его на ваше место. Но видно Господу не угодно было это. Об увольнении на покой вам и думать еще рано. Во-первых потому, что нет в виду человека, который мог бы заменить вас. Вы указываете на о. Прокопия Громова. Но послушайте: можно-ли указывать на человека, приближающегося к последним пределам жизни? Ведь ему 78 лет. Пока он приедет в Якутск, ему исполнится 80 лет. Предлагать и Синоду такого кандидата во епископа значит – смешить Синод. Иное дело, если бы о. Прокопию было не 78, а 68 лет.

Вот мой совет вам: если вас уверят, что Забайкальские воды для вашего недуга будут полезны, то пишите в Св. Синод прошение, высказав в оном вашу болезнь и способы лечения, просите позволения отлучиться вам из Якутска за Байкал на известное время без передачи управления епархией соседнему преосвященному, указав в этом случае на меня, что я без передачи управления отлучался от своего местопребывания более, чем на год. Да и передача управления соседнему преосвященному будет ничто иное, как один формализм. И я полагаю, что ваша отлучка продолжится не более, как полгода. А, между тем, во время своей поездки по Сибири, не поможет ли вам Господь усмотреть или услыхать о человеке, который мог бы занять вашу кафедру в Якутске; об учености в этом случае нечего толковать, лишь бы был человек разумный, усердный и благочестивый. В доказательство этого я скажу вам вот что: в минувшую среду, т. е. 8 февраля, был доклад о пенсии вашему наместнику, и когда я рассказал о нем, как поступил он в миссию и как служил там, то старший митрополит⁴⁰ сказал: «Вот его бы и сделать там архиереем». И когда докладчики сказали: «что он нигде не учился», то митрополит сказал: «в таких местах благочестивый человек может быть полезнее, чем ученый». – И если вам Господь поможет узнать или услышать о подобном человеке, то переманите его к себе в Якутск, и, пока откроется для вас вакансия в какой-либо из сибирских епархий, он может познакомиться с Якутским краем.

Намерение ваше об отставке выкиньте из головы. Я уверен, что просьбу вашу об отлучке за Байкал Св. Синод уважит, и, может быть, даст какие-нибудь средства на путешествие. Советую вам попросить об этом письмом обер-прокурора, который вас уважает и, особенно, за ваши заботы об училище. – Теперь прошло уже время ехать вам за Байкал, и вы желание ваше можете исполнить не ранее, как только в будущую 1879 г. весну, – следовательно, вы будете иметь достаточно времени для переписки с обер-прокурором. Примите к сведению, что обер-прокурор с июля месяца по ноябрь в Петербурге не бывает...».⁴¹

Вскоре после этого письма, преосвященный Дионисий, воспользовавшись советом митрополита Иннокентия, начал хлопотать об отпуске и, получив Всемилостивейшее соизволение, уехал весной 1879 года в Забайкальскую область на минеральные воды. На обратном пути его в Якутскую епархию по окончании курса лечения, его застигла страшная буря на реке Лене в Олекминском округе. Об опасности, которая угрожала епископу Дионисию, вот что пишет камчатский священник, Стефан Попов.⁴² «С первых чисел июля мы нетерпеливо ожидали встретить доброго и благосердного нашего архипастыря, преосвященнейшего Дионисия, возвращавшегося в свою епархию с забайкальских минеральных вод. Но ожидания наши долго не исполнялись, по случаю обозрения преосвященным приисковых церквей по Витимской системе; и только 6 июля мы известились о скором прибытии нашего владыки. Того же числа я, как живущий выше г. Олекминска в 40 верст., на острове Кыллахе, что на р. Лене, немедленно отправился навстречу его преосвященства до Бирюкской станции, за 25 верст от острова. Здесь, 7 числа июля, часу в 9-м утра поднялись громовые тучи с юго-западной стороны, с той, именно, стороны, с которой и ожидали, преосвященного. Не прошло и часу, как тучи эти разразились громом, молнией и проливным дождем с ветром. Все это продолжалось не более часу и утихло. Но не прошло и пяти минут после этого, как прискакал с Черендейской станции ямщик и передал, что «преосвященный проплыл эту станцию и теперь, вероятно, по случаю проливного дождя и ветра, придержался к островам». Предположение ямщика оправдалось в точности. – И вот, при небольшом попутном ветерке, недалеко за островами, мы увидали два шитика,⁴³ плывшие на связке. Ямщики Бирюкской станции поплыли навстречу к приближающимся шитикам для смены Черендейских ямщиков. Видя, что преосвященный не намерен приставать к берегу, я последовал примеру ямщиков и поплыл на своей небольшой открытой лодке на средину реки, по направлению к плывшим шитикам его преосвященства. По прибытии к шитикам, моя лодка была принята с кормовой стороны и прибуксирована к большому шитику, занимаемому владыкою. Здесь, на кормовой части шитика я удостоился принять от владыки архипастырское благословение и лобзание. Преосвященный, большею частью, говорил со мною по-якутски. Все шло благополучно; попутный ветерок дул по-прежнему. Я кстати предложил свой небольшой парус, взятый мною на всякий случай. Владыка одобрил мое предложение, и парус тотчас же был поднят и укреплен. Наши шитики поплыли шибче, ветер начал усиливаться crescendo, мы уже не плыли, а летели на крылах ветряных.

Пересекаемые парусными шитиками волны образовали по обеим сторонам лодок, как бы две стены, которые вышиной далеко превосходили края шитиков; мы плыли, притаив дыхание. И чем дальше плыли, тем ветер становился сильнее. Пристать к которому-либо берегу не было никакой возможности, так как при первой попытке наши шитики были бы опрокинуты свирепеющими волнами. Ветер, наконец, обратился в бурю, которая с визгом и воем выворачивала воду почти со дна реки; белые волны казались сплошною снежной массой. Положение наше было критическое, а мы все еще неслись на парусах. Вот мы несемся и мимо Кыллахского острова, жадно поглядывая на твердую землю, осеняя себя крестным знамением и мысленно призывая на помощь Св. Хр. Николая, во имя которого на этом острове создан благолепный храм. Я же мысленно прощался со своим многочисленным семейством, от которого быстро и неумолимо удаляла меня разъярившаяся буря. С увеличившимся ветром наши шитики начали трещать, мачты гнуться, а в другой небольшой шитик, занимаемый протодиаконом и его семейством, состоящим из малолетних и грудных детей, – волны уже вливались давно, и, несмотря на беспрерывное выливание, вода не убавлялась. Вскоре женщины и дети из этого пиитика, с плачем и воплем, были приняты в шитик владыки. Волны начали опрокидывать и нашу лодку, которая уже начала носовой частью своей зачерпать воду. К довершению всего этого, ветер переменил свое направление и начал вертеть парусом, от чего шитики наши приняли противное направление и, перебрасываемые волнами с боку на бок, переломали свои боковые сходни, а ветер все угрожал дальнейшим разрушением наших шитиков. К счастью, мы находились недалеко от одного небольшого острова, до которого и решились добраться, и – добрались, Господу споспешествующу. Но пока мы усиливались доплыть до берега острова, собрав последний остаток сил и присутствие духа, волны продолжали вливаться в наши шитики, а когда выходили на берег, то вода в лодках была чуть не до колен. Сухари, сахар и проч. дорожные припасы, – все было подмочено. Всю кладь перебрасывали на берег. Мы все ступили на твердую землю с неописанною радостью на сердце и благодарною молитвою на устах. Во все время нашего крушения владыка принимал непосредственное участие в управлении кормовым веслом и сохранял полнейшее присутствие духа и тем сильно поддерживал упадавший дух, как вообще сопутствующих, так, в особенности, провожавших ямщиков. На этом острове мы пробыли около 4-х часов, – сушили подмоченную одежду и обувь, пили чай, и только после заката солнца, часу в 10-м вечера, когда начал стихать ветер, – мы, в надежде на милость Божию, решились пробраться до г. Олекминска, куда приплыли тоже не без затруднений, так как дул боковой ветер, и мы, постоянно придерживаясь к берегам, часто садились на мель. В Олекминск мы прибыли 8 числа июля, в 4 часа утра. Город спал крепким, спокойным сном, а мы еще не смыкали очей в борьбе с волнами, и вот только теперь, на рассвете, тихо, почти без шороха подплывали к берегу и как бы с радостью отыскали себе тихое пристанище, где и подкрепились, хотя не долгим, но зато благодетельным сном. В 9 ч. началась божественная литургия, которую совершал владыка, в сослужении местного причта и сельских священников. Преосвященным приобщено было св. тайн до 80-ти младенцев, родители которых – тунгусы и якуты, навезли их с собою по случаю ярмарочного времени. Потом владыкою было сказано слово на текст: «Мария же благую часть избра, яже не отъимется от нея», в котором, изобразив ненасытимую страсть современного человечества к стяжаниям и приноровив это к настоящему ярмарочному времени, он указал путь к приобретению негиблющего богатства, которое заключается в слушании слова Божия. Литургия окончилась в 12 часов, после которой владыка, откушав хлеба-соли у местного исправника, в 7 часов вечера благополучно поплыл в Якутск, и вскоре быстрые воды матушки Лены понесли от нас доброго и многотрудящегося нашего архипастыря».

По возвращении с минеральных вод, епископ Дионисий был избран советом Казанской духовной академии в почетные члены оной, а в последние годы своего управления Якутской епархией, был Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира 2-й степени «за пастырское служение в отдаленном крае отечества и за постоянные неутомимые труды к духовному благоустроению вверенной ему паствы и утверждению её в истинах веры и правилах жизни христианской», как сказано в его послужном списке.

Преосвященный Дионисий епископствовал в Якутске почти шестнадцать лет (с 9 февраля 1868 года и почти до конца 1883 года). 12-го декабря 1883 года, по всеподданнейшему докладу Св. Синода, он был перемещен на Уфимскую кафедру вместо преосвященного Никанора,⁴⁴ переведенного в Одессу.

Немного во всей той необъятной стране, скажем мы в заключение о жизни преосвященного Дионисия в Якутске, найдется земля, по которой бы не прошла нога святителя Христова. Едва ли найдется в ней уголок, в котором не раздавалось бы слово проповеди Евангельской. Можно с уверенностью сказать, что после святителя Иннокентия никто не потрудился столько на ниве Церкви Христовой, как епископ Дионисий.

Выехал он из Якутска в Уфу 9 февраля (в день своего рукоположения во епископа) 1884 года, в четверг, и прибыл в Уфу 23 марта 1884 года, в пятницу на пятой неделе великого поста, в 11 часов утра Несмотря на громадное расстояние пройденного им пути, преосвященный не чувствовал, по-видимому, усталости и в самый день своего прибытия в Уфу совершил вечером в Крестовой церкви уставное чтение акафиста пред святою иконою Казанской Божией Матери.

Город Уфа⁴⁵ расположен на двух высоких и обрывистых возвышенностях при впадении р. Уфы в Белую; они окружают город с трех сторон, извилисто протекая между озерами, рощами и поемными лугами. Большая часть города пересечена длинными и широкими оврагами, которые, будучи летом покрыты садами, огородами и травою, освежают воздух, и, кроме того, защищают от опустошительных пожаров. Город основан в 1574 году по просьбе башкир, затруднявшихся ездить в Казань для взноса ясака. Со времени своего основания и до окончания Пугачевского бунта, Уфа неоднократно видела под стенами своими вражеские силы, но неприятель ни разу не мог овладеть ею. Императрица Екатерина II за усердие и храбрость жителей назвали Уфу достопамятным городом. Между церквами по величине и архитектуре отличается Воскресенский собор, освященный в 1841 г.; в нем находится явленная икона Божией Матери, с которою 8 июля совершается крестный ход на место явления, в с. Богородское (в 16 вер., по р. Уфе). По древности более других замечателен бывший Смоленский собор, ныне Троицкая приходская церковь, построенная в конце XVI столетия и названная Смоленским собором от иконы Смоленской Божией Матери, принесенной смоленскими шляхтичами из Смоленска.

Преосвященный Дионисий с первых же дней своего служения в Уфе приобрел всеобщую любовь к себе и уважение. Хотя сфера его деятельности отчасти изменилась, сравнительно с якутской, где он имел дело почти с одними инородцами-христианами и не христианами, но характер её остался все тот же: как там, так и здесь он постоянно был озабочен просвещением своей паствы светом Христова учения и утверждением её в истинах святой православной веры. При своих обозрениях епархии, совершаемых не менее двух раз в год, преосвященный Дионисий обращал главное свое внимание на состояние религиозно-нравственного просвещения своей паствы и на дело обучения подрастающего поколения, причем требовал от священников, чтобы они постоянно преподавали закон Божий и заводили школы там, где их нет. При обозрении каждой церкви и прихода, преосвященный не ограничивался одною лишь формальной ревизией документов и священных предметов, но с отеческою любовью и архипастырскою попечительностью вникал во все стороны церковно-приходской жизни. При вступлении в храм или при выходе из него, преосвященный Дионисий предлагал прихожанам церкви беседу, смотря по обстоятельствам, краткую или продолжительную. Где замечал какие-либо недостатки, нестроения или отступления от правил церковных, там делал строгие внушения, где же, наоборот, находил все благообразно и по чину, там выражал свою архипастырскую благодарность и признательность.

О своих поездках по епархии за последнее время (с 1889 г.) преосвященный Дионисий составил обстоятельные очерки, которые были напечатаны потом в «Уфимск. Епарх. Вед.». Очерки эти содержат в себе описание церквей Уфимской епархии, характеристики пастырей и пасомых и отзывы о состоянии школьного обучения в тех приходах, где есть церковно-приходские школы, – и читаются с большим интересом.

Поставив себе, по вступлении в управление Уфимскою паствою, главною обязанностью, с одной стороны, охранение крещеных инородцев от влияния на них мусульманской пропаганды, с другой – поддержание православных и единоверцев от увлечения в раскол, проповедуемый во многих местностях и, в особенности, в Златоустовском уезде, преосвященный Дионисий, вскоре же по прибытии в Уфу, предпринял поездки по епархии (в июле и в сентябре 1884 года), чтобы ознакомиться с религиозным бытом своей новой паствы вообще и крещеных инородцев в особенности. Результатом этих поездок было представление в Святейший Синод от 8-го ноября 1884 года, за № 5389: 1) об учреждении в населенных инородцами деревнях Уфимской епархии самостоятельных приходов, числом 21, с устройством в тех приходах церквей и с назначением к ним особых причтов; 2) об улучшении материального положения существующих в Уфимской епархии четырех единоверческих причтов и об учреждении вновь в местностях, зараженных расколом, трех единоверческих причтов; 3) об ассигновании из казны суммы на содержание предполагаемых к учреждению причтов и на улучшение материального быта существующих причтов. Представление это Святейшим Синодом было рассмотрено, вполне одобрено и утверждено к исполнению, о чем и послан был ему указ от 30-го ноября 1885 года, за № 4209. На сем указе преосвященный Дионисий, епископ Уфимский и Мензелинский, сделал следующую резолюцию: «7-го декабря 1885 года. Благодарение Богу и начальству за оказанную милость. Консистория, заслушав указ, имеет привести оный в исполнение».

На содержание причтов в означенных 28 приходах было исходатайствовано преосвященным Дионисием из Святейшего Синода и из Государственного казначейства 12,240 руб., каковые и отпускаются с 1886 года. Независимо от сего, в видах улучшения содержания всех означенных 28 причтов, тем же указом Святейшего Синода было предоставлено его преосвященству возбудить ходатайство пред местным гражданским начальством о наделении тех причтов землею в узаконенной пропорции, что, по предложению преосвященного, Уфимской духовной консисторией и было сделано.

В 1889 году, от 12-го сентября, за № 6629, преосвященный Дионисий снова вошел с представлением в Святейший Синод об открытии новых пяти приходов с назначением причтам этих приходов, а также причту Александровского прихода Златоустовского уезда, казенного жалования и об увеличении жалования причтам пяти существующих приходов. И это ходатайство преосвященного Святейшим Синодом было уважено и удовлетворено. В этот раз ассигновано на содержание новых четырех причтов и на увеличение содержания прочим причтам Уфимской епархии 3478 руб. 76 коп.

Помимо этих благодетельных для православного населения Уфимской епархии учреждений, по почину и указаниям преосвященного было открыто до сотни церковно-приходских школ и школ грамоты.

Таким образом, в короткий, сравнительно, период управления Уфимской епархией преосвященный Дионисий сделал очень много во благо её и для её дальнейшего процветания.

В то же время он никогда не оставлял своей паствы без слова назидания. Проповеди преосвященного Дионисия, проникнутые горячим чувством любви, покорностью перед Промыслом Божиим и истинно-христианским архипастырским смирением, отличались всегда глубиною мысли, естественностью плана и построения и замечательной простотой изложения. Они доступны для понимания всякого, даже для самого простого и необразованного человека, и всякий найдет в них соответствующие запросам ума и сердца ответы. Читающая Русь почти не знает проповедей преосвященного Дионисия, потому что он, убегая мирской славы и громкой известности, не имел обыкновения отдавать их в печать. Только по неотступным и усердным просьбам его почитателей из лиц высокопоставленных, несколько проповедей преосвященного Дионисия было напечатано. – Весьма часто он говорил прекрасные и поучительные импровизации.

По указу Св. Синода преосвященный Дионисий присутствовал на собрании епископов, происходившем в городе Казани 8–25-го июля 1885 года для выработки и обсуждения общих мер, как к ослаблению и пресечению магометанской и раскольнической пропаганды в православных приходах, так и к развитию и укреплению православия, особенно, в приходах инородческих; а в 1887 году он был вызван в С. Петербург для присутствования в Св. Синоде. Как проводы, так и встреча преосвященного Дионисия, были весьма торжественны и трогательны.

В 1888 году 23 апреля, по Высочайшему повелению, он был уволен от присутствования в Св. Синоде в Уфимскую епархию.

В том же году, за долговременное и многотрудное пастырское служение в отдаленном крае отечества, за ревность о благе Св. Церкви и деятельную попечительность о духовных нуждах паствы, он был Всемилостивейше сопричислен к ордену Св. Александра Невского.

Между тем, приближалось время 50-летия служения преосвященного Дионисия в священном сане. По поводу этого он писал преосвященному Мелетию,⁴⁶ епископу Якутскому и Вилюйскому, следующее: «Ваше преосвященство, милостивый архипастырь! Приближается 6 апреля – благознаменательный день рукоположения моего в сан священника к градо-якутской Преображенской церкви, в которой впоследствии произведен я высокопреосвященнейшим Иннокентием и в сан протоиерея, а затем вызван в г. Благовещенск на Амуре для принятия хиротонии архиерейской от того же владыки. Таким образом, на пятой неделе великого поста исполнится полвека с 6 апреля 1841 года, когда я, многогрешный, удостоен благодати священства. Отсутствуя далеко телом от богоспасаемого града Якутска, духом и сердцем я всегда обитаю в нем; сугубо желал бы быть с вами и с возлюбленными духовными чадами в сей священный для меня день полувекового служения моего в священном сане, если бы не препятствовало тому разделяющее нас огромное расстояние и обязанности служебные.

День, в который я получил благодать священства, должен быть для меня днем благодарения Господу Богу за неисчетные Его милости, явленные на мне. Прошу и вас, преосвященнейший владыко, молитвенно воспомянуть обо мне в том храме, куда я рукоположен был на служение, и вместе с духовными чадами моими принести славословие Всепромыслителю Богу.

Затем, обращаюсь ко всему сонму пастырей и ко всем обитателям Якутской паствы. Отцы, братия и чада мои о Господе, примите искреннейшую благодарность за всегдашнюю любовь вашу ко мне, за все время долголетнего служения моего в Якутске, и если кого чем обидел я намеренно или ненамеренно, умоляю отпустить мне прегрешения мои.

Присно памятуя в молитвах своих богохранимую паству Якутскую, усерднейше прошу ваше преосвященство не оставить молитвенным памятованием меня и богодарованную мне паству Уфимскую.

С глубочайшим уважением и преданностью, имею честь быть вашего преосвященства всепокорнейшим слугою, Дионисий, епископ Уфимский и Мензелинский».

Одновременно с сем, архиепископ Иркутский Вениамин,⁴⁷ который вместе с архиепископом Иннокентием участвовал в хиротонии протоиерея Димитрия во епископа Якутского, писал преосвященному Дионисию следующее: «Приветствие, при сем прилагаемое, с 50-ти летним юбилеем написано особо для напечатания в ваших Епархиальных ведомостях, если найдете его непротивным вашим чувствам; но я в нем выразил действительно мои чувства, в которых, я уверен, вы сами не сомневались. Предоставляю, впрочем, вам изменить в нем, что найдете нужным, также прибавить или убавить.⁴⁸ Цель моя была напомнить читателям ваших Епархиальных ведомостей о трудах ваших в Якутской епархии. Недурно было бы, если бы по этому случаю вновь перепечатали отчет ваш о поездке на Колыму. Через семь лет, вероятно, многие его уже забыли. – Посланная мною икона св. Иннокентия не высокого достоинства, но лучше не нашлось здесь. Зато она освящена положением на св. мощи угодника Божия.

Хотя я читаю ваши Епархиальные ведомости, но хорошо было бы о вашем юбилее получить и отдельный оттиск...».

Упоминаемое в письме приветствие было такого содержания: «Преосвященнейший владыко, возлюбленный о Господе брат! 6 апреля исполнилось пятьдесят лет служения вашего в священном сане. С дальнего востока спешу заранее сердечно приветствовать ваше преосвященство с редким счастьем полвека послужить престолу Божию.

Некоторая доля полувекового служения вашего прошла в звании моего местоблюстителя, когда я был Камчатским епископом, а вы управляли Якутским викариатством, входившим тогда в состав Камчатской епархии. Совсем незнакомый с Якутским краем, я возложил все бремя управления церковными делами оного на вас, как человека вполне знакомого с краем, который вы изъездили вдоль и поперек в течение двадцати восьми лет миссионерского служения вашего. Принявши на себя всецело бремя епархиального управления в Якутском викариатстве, вы несли его с теми же чувствами обязательного труда, как и епархиальный архиерей, и первую же зиму, по посвящении во епископа, всю почти употребили на многотрудную поездку к Ледовитому океану до самого Чукотского края, где прежде вас не было ни одного архиерея. Ни одна церковь в этом суровом и отдаленном крае не осталась без вашего священнослужения и без слова назидания живого, простого, понятного и для дикаря чукчи. Доступный для всех, приветливый ко всякому дикарю, вы всюду разливали свет веры и любви христианской.

Установившаяся между нами при совместном служении дружеская связь не прекратилась с прекращением служебных отношений, и я доселе считаю себя много обязанным вашей любви к моему недостоинству.

Как выражение моих благодатных чувств и братской любви к вам, посылаю вашему преосвященству икону св. Иннокентия, общего покровителя нашего, освященную на Его Целебоносных мощах, с молитвою к нему, да продлит Господь молитвами своего Угодника дни ваши еще и еще на многие лета во благо вашей паствы и святой Церкви. Поручая себя и свою паству святым молитвам вашим, с братскою о Христе любовью и таковою же преданностью честь имею быть...».

Наступил, наконец, и самый день торжества. Уфимская духовная консистория, с разрешения обер-прокурора, сделала распоряжение, чтобы во всех церквах епархии в канун юбилейного дня, т. е. 5 апреля 1891 года, было совершено всенощное бдение с чтением акафиста похвалы Божией Матери; а в самый юбилейный день (6 апр.) – божественная литургия и, по окончании её, благодарственный Господу Богу молебен.

В г. Уфе и градо-уфимских церквах это распоряжение дух. Консистории было приведено в исполнение с обычною точностью. Лишь только в назначенный час (5½ ч. в.) в канун юбилейного дня на соборной колокольне раздался первый удар колокола, как ему, словно эхо, ответили своими звуками со всех церквей другие колокола, и народ массами пошел в храмы Божии вознести свои горячие молитвы за любимейшего своего архипастыря. Особенно много молящихся и почитателей преосвященного Дионисия было в кафедральном соборе и Крестовой церкви, где всенощное бдение и чтение акафиста похвалы Божией Матери совершал сам владыка. В юбилейный день маститый иерарх, чтобы не особенно утомить себя и дать другим возможность исполнить свои служебные в этот день обязанности и приготовиться к предстоящему продолжительному торжеству, божественную литургию совершил, как и в приходских церквах, порану (в 7 ч.) в Крестовой церкви вместе с крестовыми иеромонахами. В кафедральном же соборе (в 9 ч.) божественную литургию совершало соборное духовенство во главе с кафедральным протоиереем, некоторые из градо-уфимских протоиереев и некоторые прибывшие к сему достославному дню о.о. благочинные и сельские священники. За божественной литургией, вместо причастного стиха, произнесено было священником Ев. Еварестовым приличное сему торжеству слово, в котором достойно была помянута жизнь и труды преосвященного Дионисия, как благовестника Христова.

По окончании божественной литургии почитатели преосвященного Дионисия в 12½ ч. дня отправились в его покои для личного принесения юбиляру поздравлений.

Маститый юбиляр, преосвященный Дионисий, несмотря на чрезмерно сильное утомление, все время стоял, опираясь на посох, растроганный до глубины души выражением к нему чувств любви, признательности и благожеланий от всех сословий и правительственных учреждений, и, по возможности, отвечал всем благодарственными краткими речами, которыми на веки запечатлел в сердцах своей паствы свое доброе сердце и горячую безраздельную любовь к человечеству. Памятование о нем останется на всю жизнь у тех, кто его видел, слышал и знал, а юбилей его есть всецело достояние истории.

Не забыли своего просветителя и пастыря в этот знаменательный для него день и якуты, с которыми он прожил 43 года и для обращения которых ко Христу не щадил даже своей жизни.

Глубоким чувством благодарности и искренней любви дышит их адрес, которым они приветствовали преосвященного Дионисия 6 апреля 1891 года. «7 лет уже протекло с тех пор», говорится в этом адресе, «как вы оставили наш холодный и отдаленный край, будучи призваны Провидением на новое служение, но ваш образ все еще памятен для нас, и верим, что он останется таким и для наших потомков.

Чем же объяснить это всегдашнее памятование о вас? Не обинуясь скажем, что единственно вашею любовью к нам. Вы не только не отвернулись от нас – инородцев, чуждых вам и по языку, и по национальности, бедных умом и духом, но, напротив, изучивши наш язык, обычаи и нравы, так сказать, сроднившись с нами, паче всех возлюбили нас и отдали на служение Богу в нашем крае все свои юные годы, молодые силы и способности. И плодом этой любви явился перевод богослужебных книг на наш природный якутский язык, благодаря чему теперь все мы и старые и малые, мужи и жены имеем возможность «едиными усты и единым сердцем» сознательно, разумно славить Господа Бога.

Чем же выразить нашу сердечную и искреннюю благодарность к вам в сей радостный и знаменательный для вас и для нас день 50-летнего служения в священном сане, служения, пройденного вами на нашу пользу, как не теплой молитвой ко Господу Богу в наших храмах, созданных при вас и при вашем содействии, и по тем священным книгам, кои, благодаря вашим переводам, сделались нам близкими и дорогими, дабы Он, Милосердный Отец наш, даровал вам силу и крепость еще на многие и многие лета послужить во славу имени Божия на пользу Церкви и отечества».

Такою же искренностью и глубоким уважением проникнуто и приветствие протоиерея Иркутского кафедрального собора Аф. Виноградова, в котором тот в нескольких словах дает яркую характеристику деятельности преосвященного Дионисия: – «Господь судил меня служить под вашим начальством около 12 лет и быть непосредственным свидетелем вашей деятельности сначала в должности ректора Якутской семинарии, а под конец и в сане епископа Якутского. Это дает мне смелость и даже некоторое право принести вам поздравление с днем вашего пятидесятилетнего служения Церкви и отечеству и выразить свои чувства глубокого уважения к особе вашего преосвященства.

Вы не получили академического образования, но я должен сказать откровенно: вы достойно стояли во главе семинарии и по своему уму, и своим познаниям; не вы к нам, академикам, а мы к вам должны были нередко прибегать за помощью в научных вопросах, а ваша опытность и благоразумие в управлении учебными заведениями, ваше умение обходиться с людьми были для нас новой школой, школой жизни, из которой мы почерпнули немало полезных для жизни уроков; ваша всегдашняя готовность помочь человеку и советом, и материально останется навсегда в памяти ваших сослуживцев. Лично я никогда не забуду и тех случаев когда вы своею опытностью выручали меня из бед, которым я мог подвергнуться по своей неопытности, излишнему доверию к людям, а также вследствие присущих мне недостатков.

Недаром незабвенный апостол Восточной Сибири, высокопреосвященный Иннокентий, с первого раза, по вступлении в управление Якутской епархией, избрал вас своим ближайшим советником: лучшего советника он и не мог найти среди якутского духовенства; с обширным и проницательным умом вы соединяли редко встречаемое знание края. По должности миссионера, в первые годы своего служения в Якутске, вы измерили Якутскую область, можно сказать, вдоль и поперек, отлично изучили все жизненные условия края, религиозно-нравственные нужды якутов, узнали лично бытовые потребности духовенства, его религиозно-нравственный уровень, знали подробно всех от священника до дьячка. Вам, главным образом, якуты обязаны тем, что могут ныне слушать христианское богослужение на своем родном языке; вы были не простым заурядным членом комитета по переводу богослужебных книг на якутский язык, но, можно сказать, его душой, его жизненным нервом; без вас высокопреосвященному Иннокентию едва ли бы удалось так быстро и так счастливо осуществить свою любимую мысль; это с очевидностью доказывают его неудачные попытки о переводе богослужебных книг на другие инородческие языки. Я уверен, что в памяти якутов ваше имя будет жить так же вечно и так же свято чтиться, как в памяти славян имена свв. Кирилла и Мефодия, что в день празднования пятидесятилетнего вашего священнослужения всюду, где только раздается якутский язык, от берегов Ледовитого океана до Амура, от Охотского меря до Якутска, будут возноситься простые, но искренние молитвы якутов о продлении вашей жизни, об укреплении ваших сил, и об облегчении ваших старческих немощей и болезней.

К их детским, но искренним молитвам осмеливаюсь и я, многогрешный, присоединить свои молитвы о вашем здравии и душевном спасении. Смею уверить, что незабвенный для меня ваш образ, как моего первого мудрого руководителя на жизненном поприще, я всегда хранил и буду хранить до конца моей жизни».

За пятидесятилетнее служение в священном сане, преосвященный Дионисий Всемилостивейше был пожалован бриллиантовым крестом для ношения на клобуке при следующем рескрипте:

«Преосвященный епископ Уфимский Дионисий, ныне исполнилось пятидесятилетие доблестного служения вашего на пользу Святой Церкви. От юности посвятив себя многотрудной миссионерской деятельности в отдаленном и пустынном Якутском крае, вы не щадили сил и труда своего в проповедовании слова Божия людям непросвещенным на родном их наречии, изучением коего и переводом на оное богослужебных книг положили вы твердое начало и указали верный путь преемникам вашего служения. Ныне на ином поприще епископского служения продолжаете вы являть ту же просвещенную ревность о благе вверенной вам паствы, неутомимо заботясь о благоустроении храмов Божиих, об умножении церковно-приходских школ, об охранении крещеных инородцев от мусульманской пропаганды и единоверцев от уклонения в раскол.

Желая почтить заслуги ваши изъявлением особого Моего благоволения, Всемилостивейше жалую вам препровождаемый при сем бриллиантовый крест для ношения на клобуке.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю к вам благосклонный».

На подписанном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

«Александр».

В Гатчине. 15 мая 1891 года.

«Поздравил я вас с великою монаршею милостью телеграммою», писал по этому поводу архиепископ Иркутский Вениамин, «снова поздравляю письмом с беспримерною наградою. Здесь наши генералы не хотели верить, чтобы бриллиантовый крест на клобук мог быть пожалован епископу, считали телеграмму Северного Агентства ошибкой. Уже я уверил их вашею телеграммою и телеграммою Керского, которого я от 14 мая спрашивал, чем вы награждены. Что предпочли дать крест на клобук, чем сан архиепископа, свидетельствует, что решено соединять этот сан с известными кафедрами, как было до уничтожения разделений епархий на классы. Мне Саблер два раза высказывал о предположении учредить округи. Но видно, пока жив митрополит Исидор, сделать этого не могут. Ведь он с недоверием относится ко всем нововведениям...».

После своего 50-ти летнего юбилея преосвященный Дионисий прожил всего 5 лет. О последних годах его жизни в Уфе один из почитателей его пишет следующее:

«В наше время смутных исканий идеалов вне христианства ярко светит нам этот выдающийся пример истинного геройства православного церковного пастыря, готового »положить душу за други своя«, и всюду, на всех путях жизни, Господь чудесно хранил своего верного служителя, избавляя его от бесчисленных опасностей, и привел его на склоне дней еще плодотворно потрудиться на кафедре Уфимской. Мне выпало счастье еще застать здесь преосвященного Дионисия в последние годы его жизни и посещать его в архиерейском доме города Уфы, стоящем на возвышенном берегу реки Белой, откуда во все стороны открывается обширный и живописнейший вид.

Здесь, окруженный уважением Уфимской паствы, догорал этот церковный светильник, величественный старец, преосвященный Дионисий, сохраняя, несмотря на свои тяжкие недуги, необыкновенную силу духа. Слава его миссионерских подвигов, совершенных безмолвно, с истинным христианским смирением на далеких ледяных окраинах Сибири, распространилась, однако, далеко за её пределы, и не только русские, но и многие иностранцы искали случая увидеть святителя и воочию убедиться, что существует в наше скудное подвигами время человек такого необыкновенного христианского самоотвержения».⁴⁹

Но светильник этот догорал... Слабеющее тело его еще поддерживалось необыкновенной бодростью духа, но уже заметно было, что здоровье преосвященного год от году становилось все хуже и хуже. Мучительный ревматизм, которым он страдал уже давно, в последние годы его жизни так обострился, что причинял ему прямо невыносимые страдания. В надежде получить хоть какое-нибудь облегчение, преосвященный Дионисий осенью 1896 года решился ехать в Москву, где, по прибытии своем, по совету врачей, поместился в одной из частных лечебниц; но болезнь его, как говорится, не поддавалась лечению, и 8-го сентября 1896 года, в 4 часа дня его не стало. Незадолго до кончины владыка приобщился Святых Таин, затем над ним было совершено таинство елеосвящения, после которого он скоро скончался. Таким образом, желание его, высказанное им во время его апостольских трудов среди якутов: «Монаху нечего терять; если доведется умирать на деле проповеди, это вменится в жертву Богу; об одном прошу Господа, чтобы Он послал мне христианскую кончину, непостыдну и мирну», вполне оправдалось, и он мирно, как желал, почил в лечебнице, на 79 году жизни.

По распоряжению митрополита Московского Сергия,⁵⁰ в лечебницу немедленно прибыл наместник кафедрального Чудова монастыря, архимандрит Товия, с несколькими иеромонахами. Тело почившего архипастыря было облачено в святительские одежды и положено в металлический гроб, после чего началось над гробом чтение Евангелия. 9 сентября, в 8 часу утра, в лечебницу прибыли преосвященный Нестор,⁵¹ епископ Дмитровский, и архимандриты: настоятель Златоустовского монастыря Поликарп и Чудовский наместник Товия и несколько иеромонахов. Преосвященный Нестор совершил краткую литию, после которой гроб с останками почившего святителя был перенесен в древний Архангельский храм кафедрального Чудова монастыря и поставлен на приготовленном возвышении посреди церкви. Для отпевания тело почившего святителя было перенесено из Архангельской церкви в соборный монастырский храм. Отпевание совершал митрополит Сергий. Погребен почивший архипастырь на кладбище Покровского миссионерского монастыря.

Для вящшей характеристики преосвященного Дионисия помещаем здесь следующие сохранившиеся у нас в архиве письма его к нам, в хронологическом порядке:

1.

Христос Воскресе!

Близ есть и Пасха Христова. Поэтому позвольте мне, достоуважаемый Иван Платонович, первое слово моей беседы с вами начать сим ангельским гласом, а когда дойдет письмо мое до вас, услышать сердцем отклик ваш: «Воистину Воскресе»!

Почтенное письмо ваше от 2 марта получил я 9 марта, и не собрался до сей поры отвечать вам, потому что с 29 января лежу на болезненном одре – страдаю мучительнейшею болью в ногах от ревматизма. В конце февраля стал было поправляться. 2-го марта даже, хоть через силу, служил в своей Крестовой церкви молебен. 8-го марта отважился читать акафист Богородице, и ногу так утрудил, что на 9-е марта окончательно не мог уснуть ни на одну минуту от нестерпимой боли в ногах. И до теперь, как Прометей, лежу прикован не к скале, а к кровати, и не цепями, а тяжкою болью в ногах. Как грустно встречать и проводить в нашем звании такие дни без служения, а мне в Уфе во 2-й раз доводится быть в Пасху без служения.

Согласно вашему желанию, посылаю вам письма приснопамятного иерарха Иннокентия. Я подобрал их по годам, но не последовательно. Сами разберете уж по месяцам и числам. Многое будет непонятно для вас: комментарий писать не в силах по тяжкой болезни, мучащей меня. Предполагал я нынешним летом быть в Москве, но, кажется, это не удастся мне. Носились слухи, что в Казани должен быть съезд архиереев, по примеру Киева, но что-то замолкли. Я желал быть в Казани и в Москве не столько по делам служебным, сколько для совещания с эскулапами об исправлении ног моих. Горе мне, если эти припадки будут повторяться из году в год: доведется оставить службу, а жаль: дело пошло было на лад.

Не в вечное и потомственное владение даю вам эти письма,⁵² а только на время, а затем прошу воротить. Если что пожелаете узнать, – готов буду объяснить, если сам что знаю.

Если имеете вход в дом Екатерины Александровны Свербеевой,⁵³ прошу вас, поздравить её от имени моего с праздником Воскресения Христова и пожелать вожделенного здравия. Пишу, лежа на койке.

Призывая Божие благословение на вас и на все ваши добрые занятия, с достодолжным уважением и преданностью имею честь быть вашим покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

20 марта 1885 г. г. Уфа.

2.

Высокоуважаемый Иван Платонович! Сейчас (8 апреля) имел удовольствие получить письмо ваше от 29 марта в ответ на мое письмо о получении манускриптов приснопамятного митрополита Иннокентия, и благодарствую вам за добрые пожелания мне и за рецепт от ревматизма, и за извещение о съезде архиереев в г. Казани. Присланный вами рецепт я уже многажды и в Якутске, и здесь прилагал к больным ногам своим, но пользы не получал. С 27 января по 31 марта я не мог служить от непомерной боли в ногах. В 31-е марта (Екатерине Александровне Свербеевой написал ошибочно вместо 31 марта 2-го апреля) в первый раз отслужил литургию не без труда, затем служил 6-го и 7-го апреля, и чаю скорого оправления и возвращения упадших сил. Тот же почтальон, который доставил мне ваше письмо, вместе доставил и указ Св. Синода, предписывающий мне и преосвященным: Нижегородскому, Симбирскому, Саратовскому, Астраханскому, Оренбургскому, Вятскому (или его викарию), Пермскому и Екатеринбургскому быть в Казани к 8-му июля, по предварительному извещению архиепископа Казанского.⁵⁴

Вверяю вам тайны сердца моего; прошу не умедлить ответом, не оглашая вверяемой вам тайны, и дайте совет на мои мечтания. Хочу просить Св. Синод о дозволении мне, по окончании дел в Казани, проехать в Москву для испрошения от щедрот митрополии ризницы и разной утвари для 20 инородческих церквей, а затем чрез Рязань (родину мою) возвратиться в благословенную Уфу. Тогда бы я растолковал вам все темное и непонятное. Не знаю, теперь ли это сделать или по прибытии в Казань, где гадательно можно полагать, что и Обер-Прокурор будет. Поспешите ответом. Составленную вами книгу о Преосвященном митрополите Иннокентии обещали, да не послали. Что сие?

Объявление о книге вашей: «Иннокентий, Митрополит Московский», вышедшей в свет и имеющей вновь явиться, велел я напечатать в Уфимских епархиальных ведомостях.

Призывая Божие благословение на вас и на ваше благое делание, имею честь быть вашим покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

8 апреля 1885 г. г. Уфа.

Р. S. Если в письмах найдете что неудобосказуемое, прошу не оглашать, а опустить, помня языческое благоразумное правило: «de mortuis ant bene, aut nihil». А в нынешнем веке пословицу сию употребляют наизворот: о живых говорят с похвалами, а о мертвецах дурно.

3.

Достоуважаемый Иван Платонович! Отыскал я еще два письма приснопамятного отца моего, Высокопреосвященнейшего Иннокентия, митрополита Московского: одно от 10 февраля 1878 г., а другое от 10 августа того же года. То и другое начаты рукою Владыки и закончены его же рукою, а самые письма с его диктовки писаны рукою сына его, Гавриила Ивановича. Эти письма были последние в земной жизни Владыки ко мне, и потому он обещался пребыть до гроба с любовию о Христе ко мне. В 1879 году в г. Иркутске в день Пасхи сослужил я Преосвященному Вениамину (следуя за Байкал для лечения минеральными водами), и во время самой литургии получили мы телеграмму о блаженной кончине благодетеля моего. Нашедши эти письма, спешу препроводить к вам, присоединяю и письмо Гавриила Ивановича, рукою которого писаны письма. Паки повторяю, по миновании надобности, благоволите воротить.

Здоровье мое, хотя медленно, поправляется. По воскресным и праздничным дням начинаю послуживать, хоть не без боли в ногах. Но боюсь, как бы не растревожить утлые кости свои, поэтому наблюдаю умеренность и осторожность во всем, напр.: в Преполовение литургию служить намереваюсь; но на реку идти для освящения воды не обретаю в себе сил. Думаю, что и народ православный не осудит меня за то. Старушки Божии рады и тому, что стали видеть меня в церкви, а то все отчаялись в моем выздоровлении. Слава Господу, поражающу и восставляющу.

Желал бы в саду погулять и подкрепиться свежим воздухом, но погода на дворе мокрая и ветряная. Она не только не укрепит расслабленного, а и совсем свалит немощного. Жительство мое (архиер. дом) на прелестном для глаз месте: дом на высокой горе, прямо под горою р. Белая, за рекой луга и кустарники. Ландшафт прелестный, но вредный. С Уральск. гор дуют бурные и холодные ветры и плодят ревматизмы и местные, и летучие. Поэтому, говорят, Уфа избавлена от всех эпидемических повинностей, исключая господствующей болезни (ревматизма) и эпизоотии (рогатый скот гибнет целыми стадами).

Хотел было еще проехать по епархии в тех местах, где еще не был; но, из боязни ослабить себя, оставляю это намерение до более удобного времени. Теперь собираю и подготовляю материалы для обсуждения в сонме иерархов, имеемом быть в Казани. По окончании дел в Казани, желанием возжелех быть в Москве за испрошением милостыни от избытков тамошних церквей для здешних инородческих церквей, как то: ризницы, утвари, сосудов, книг, икон. Но удастся ли мне это, – не вем. Впрочем, если будет присутствовать тут же и Обер-Прокурор, попрошу его совета. А дело прямое миссионерское. Если в Японию помогают и тем, и другим, то свои-то зачем же лишены будут? – Несть добро отъяти хлеба чадом... Совет Миссионерского общества, надеюсь, помог бы, разве дело стало бы за тем, что Митрополита дома нет. Если где подойдет случай, поддержите мое право и пособите словечком. Что еще скажу? – Желал бы лично видеться с вами, и решить недоумения, могущие встретиться при разборке писем. Бог да поможет вам привести в исполнение благое дело молитвами и предстательством самого Преосвященного Иннокентия. С уважением и преданностью к вам есмь ваш покорный слуга, Дионисий, епископ Уфимский и Мензелинский.

16 апреля 1885 г. г. Уфа.

4.

Высокоуважаемого Ивана Платоновича имею честь уведомить сим своеручным посланием, что 28 сего июля, в благовест к литургии, прибыл я в Москву и вселился у о. Настоятеля Покровского монастыря, о. Архимандрита Вениамина. Слуга покорный. Дионисий, Епископ Уфимский.

28 июля 1885 г.

5.

Ваше Высокородие, Милостивый Государь Иван Платонович! Вступив в управление Уфимскою епархией, я до слез был тронут горьким положением крещеных инородцев оной епархии. Быв крещены по обряду православной Церкви и не укреплены в правилах христианской жизни, почти все они жительствуют в среде некрещеных их родичей, которые, имея мечети и кумирни, совершают в оных, по своим суевериям, религиозные обряды. Крещеные же инородцы, быв приписаны в приход к какому-нибудь селу, верст за десять и более от их жительства, и не имея при себе ни священника, ни храма Божия, терпят от своих сородцев насмешки и оскорбления за исповедуемую ими православную веру Христову, и, не имея никакой опоры для борьбы со своими оскорбителями, в конце концов, соблазняемые муллами, отпадают в ислам, чему уже были неоднократные печальные случаи еще до поступления моего в Уфимскую епархию. В краткое время моего служения в сей епархии, при посещении приходов инородческих селений, имеющих у себя священников и школы, я убедился, что они искренно преданы православной вере, с охотою изучают молитвы и в быту домашнем усвояют русские обычаи. В церквах пение инородческих детей обоего пола не раз вызывало у меня слезы умиления. Некоторые из таковых инородцев, как напр. в с. Юшадах Мензелинского уезда выстроили уже храмы на свой счет и имеют утешение слышать божественную литургию и прочие богослужения на родном своем языке; другие же, около двадцати приходов, только стремятся к тому, чтобы иметь в своих селениях церковь и священников, знающих инородческий язык их. О таковом желании их я доводил уже до сведения Святейшего Синода и ходатайствовал о неотложной необходимости построить до 20-ти церквей и при них водворить столько же причтов. Его святейшество ходатайство мое признал достойным уважения, но в руках моих средств на то не имеется никаких.

По поводу сему обращаюсь к вам, достоуважаемый Иван Платонович, с покорнейшею просьбою, разделить заботы мои о построении двадцати церквей в инородческих приходах Уфимской епархии приглашением известных вам благотворительностью своею особ к пожертвованию на сие святое дело. Пожертвования и денежные, и вещественные будут приняты с искреннейшею благодарностью и принесут несомненную пользу спасению душ и послужат опорою против богоненавистного мусульманства.

Препровождая при сем пригласительный лист за № 123 за моим подписанием и приложением казенной печати Уфимской епархии, имею честь быть вашего высокородия покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

29 июля 1885 г. г. Москва.

6.

Милостивый Государь, Иван Платонович! Весь измыкался я, а без пользы. Вчера ездил я представиться Высокопреосвященнейшему Митрополиту,⁵⁵ и немало времени пошло на то. Оттуда, по спопутности, заехал в Алексеевский монастырь отпеть панихиду, где тоже немало провел времени. Домой воротился в два часа, и на столе увидел письмо от Екатерины Александровны Свербеевой, в котором просит уведомить её за два дня до моего к ним прибытия в Солнышково. Ехать в Лопасню у меня не было и в мыслях, а тем более в маршруте не могло значиться. Но, по глубокому уважению моему к ней, я должен был сделать отступление от начертанного маршрута, и, для объяснения, тотчас после обеда отправился к Ольге Дмитриевне, доставившей мне вышесказанное письмо, и порешил: 30-го июля в 7-мь часов утра ехать в Троицко-Сергиеву Лавру, поклониться останкам приснопамятного Иннокентия, и в тот же день воротиться обратно в Москву; 31-го июля в 9-ть часов утра отправиться в Лопасню, и в 5-ть часов утра 1-го августа сесть в вагон для путеследования из Лопасни в Москву; а по прибытии в Москву, тотчас сесть в вагон, чтобы следовать в Рязань. Значит, свободнейшее (если только это правда) время для собеседования с вами выкраивается завтрашнее утро до отъезда в Лопасню, т. е. в 7-м и 8-м часу утра. Очень жалею, что вчера не застали вы меня: был у Свербеевых и в храме Христа Спасителя. Бумаги, следующие вам, о нуждах моих по епархии вчера написал, и прошу вас не отказать мне в своем содействии. Доставите мне приятное удовольствие и утешите в плавании по житейскому морю, если завтра (31-го июля) уделите несколько минут до отъезда моего в Лопасню. С безусловною покорностью и уважением есмь ваш покорнейший слуга. Дионисий, Епископ Уфимский, странствующий без паспорта по столице.

30 июля 1885 г. г. Москва.

7.

Милостивый Государь Иван Платонович!

Высокопочтенное письмо ваше от 4 декабря я имел удовольствие читать в 12 день декабря. Прежде, чем буду благодарит вас за любезное письмо, сделаю вам замечание по содержанию оного, а именно: живя в доме графа Шереметева,⁵⁶ богатства которого вошли в пословицу, вы тоже, должно быть, воображаете себя, по богатству, или Ротшильдом или бароном Штиглицем, иначе, «сбор около 300 рублей» как бы дерзнули вы назвать «немного»? Указываете на щедрость давно минувших лет и грустите, что рука православных ныне щедротами своими оскудела? – не грустите, а вникните во времена и обычаи: в прежние времена положение жертвователей было совсем не то, что теперь; а второе, возьмите в расчет и то, что число учреждений, содержимых на добровольные пожертвования, ныне умножилось до бесконечности. Надо удивляться еще тому, что есть сердца, любящие Бога, и призирающие, а не презирающие, меньшую братию о Христе. А потому не грустите, а благодарите Бога и добрых людей; примите и от меня искреннейшую благодарность за ваше попечение о наших нуждах и за изъявленное желание и еще послужить в том же подвиге.

Когда дойдет дело до потребности в комментариях известных писем, готов служить, что знаю и сумею растолковать, только прошу дать мне, не обинуясь, вопросные пункты, на которые, по возможности, и дам ответы; а то очень может статься, что я возьмусь объяснять то, в чем вы не нуждаетесь, и опущу, что требует объяснения. Якутскую грамматику вместе с сим, согласно вашего желания, посылаю в двух экземплярах: один для вас, а другой ad usum notum. При случае, не откажитесь засвидетельствовать от меня глубочайшее уважение Екатерине Ивановне Вениаминовой⁵⁷ и Екатерине Гавриловне⁵⁸ (фамилии не знаю). Екатерина Александровна Свербеева как-то писала мне, что видела Екатерину последнюю, или, говоря её языком, Катю, и не может нарадоваться, глядя на неё, так она понравилась ей. На всех трех Екатерин призываю благословение Пресвятой Троицы.

Мое здоровье, благодарение Богу, удовлетворительно. Служебные занятия тоже идут своим чередом. Святейший Синод благовнимательствует моим ходатайствам: всем причтам инородческих и единоверческих приходов положил жалование, хоть не богатое – священнику 300 р. и псаломщику 100 р., а причтов таковых 28.

Призывая помощь и благословение Божие на благие занятия, с глубочайшим почтением и искреннейшею преданностью есмь, всегдашний и всепокорнейший слуга ваш, Дионисий, Епископ Уфимский.

13 декабря 1885 г. г. Уфа.

8.

Высокоуважаемый Иван Платонович! В день Благовещения имел я удовольствие получить благостное письмо ваше от 17-го марта, и спешу выразит вам задушевную мою благодарность и за личную память обо мне, и за вашу особую добродетель, явленную усердием и любовью вашею к церквам Уфимским. Благодарение Богу, вложившему в сердце ваше такое усердие к нашему убожеству.

Останавливаюсь на том, что письмо ваше дошло до меня ни раньше, ни позже, как в день Благовещения. Думаю, что сие не без смотрения Божия. У меня тотчас мысль перенеслась к приснопамятному владыке: он с особенным пламенным восторгом относился ко дню Благовещения, как к «спасения нашего главизне», потому что он начал служение свое при Благовещенской церкви; по любви его к этому празднику, создан град Благовещенск; есть и еще случаи, известные мне, в его указаниях на значение Благовещения в его и моей жизни, которых поверять хартии неудобно.

Объявление о продаже вышедшей в свет книги «Творения Иннокентия, митрополита Московского» велел я напечатать в здешних Епархиальных Ведомостях и в Губернских. Равно и о другой книге.

В счет денег, собранных вами по листу, пошлите 30 экземпляров книги «Иннокентий, митрополит Московский, по его сочинениям, письмам и рассказам современников», я вложу за них деньги, а книги распродам. Для этого, при препровождении листа с деньгами, покажите сумму полностью, как значится в листе, а о расчете за книги приложите лично мне счет. В лист благоволите и от себя вписать пожертвованием книги две или сколько Бог положит вам по сердцу. Эти последние экземпляры должны быть поименованы в бумаге: «собрано по листу деньгами 000, облачение и о книге». Яснее скажу: 30 экземпляров я беру на свою ответственность и уплачиваю вам из имеющихся у вас в сборе; а с епархиальным комитетом рассчитаюсь личными деньгами.

Чем письменно утруждать любезную мою готовность для объяснений писем, не лучше ли вам вытребовать лично толкователя в Белокаменную – хоть недели на две, тогда дело имело бы сугубый успех и для вас, и для изъявившего готовность. Дело останавливается за тем, где найти такового обер-полицеймейстера, который бы издал сицевое повеление. Если обрящете такового, то посоветуйте ему учинить сие. Прошу вас засвидетельствовать глубочайшее мое уважение высокоуважаемой Екатерине Ивановне, дщери её Екатерине Гавриловне, христолюбивым воинам Ивану Гавриловичу с супругою его (к сожалению, не знаю имени) и юнейшему воину, Евсевию Гавриловичу.⁵⁹ Призываю всем вам благословение и мир от Бога свыше. Порадуйтесь за меня: во всю зиму не болел я, и теперь ноги мои служат мне беспечально. Но какие страдания выносил я в прошлом годе об эту пору, без ужаса вспомнить не могу!

У нас еще зима: ездим в санях, река тоже стоит целиком. Делаются приготовления к постройке железной дороги. Потрудитесь еще исполнить поручение: засвидетельствовать глубочайшее мое уважение высокопочтеннейшей Екатерине Александровне Свербеевой с присными её.

Божию милость призываю на вас и на труды ваши, желаю вам успеха во всех благих занятиях и, с сими чувствами к вам, имею честь быть вашим покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский.

26 марта 1886 г. г. Уфа.

9.

Душевно и сердечно благодарю вас, достоуважаемый Иван Платонович, за ваше теплое участие в нуждах юного стада Христова. Примите от меня братское целование в уста и в очи за любовь вашу к меньшей братии Христовой. Верьте, Господь Бог и в сей жизни воздаст вам по достоянию, и в будущей уготовит вам венец, его же сподобятся вси любящии Его.

Новость, сообщенная вами, о почтеннейшем Иване Гавриловиче сколько порадовала меня, столько же изумила. Намерение и стремление похвально. Но нужно, не оглядываясь назад, устремить взор в дальнейшее будущее, и подумать: в силах ли он будет владеть собою, в случае (не желал бы сказать и думать, и чего не дай Бог) одиночества. А духовные сплошь и рядом гибнут от сего. Пусть и он, и почтеннейшая Екатерина Ивановна, которой низко кланяюсь, обдумают сие, пока стоя на берегу.

Здоровье мое в отличном состоянии, как будто в уплату за два прошлые года, в которые выстрадал я неимоверные мучения.

27 апреля отправился было я для свидания и для совета по делам епархиальным в Оренбург к преосвященному Вениамину; но, в г. Стерлитамаке получив от него телеграмму о перемещении его в Воронеж, воротился обратно в Уфу. Намерен был посетить некоторые церкви, в которых не был еще ни разу; но, к сожалению моему, на всех путях такие разлились воды, что я едва мог воротиться домой. С Троицына дня отправлюсь по инородческим церквам, а к 8-му июня должен быть дома, по случаю предстоящего 300-летнего юбилея существования града Уфы. Прошу и вас доставить нам честь вашим посещением. А если к нам не пожалуете, позвольте нам побывать у вас. Искренно преданный вам покорнейший слуга. Дионисий, Епископ Уфимский.

17 мая 1886 г. г. Уфа.

10.

Ваше Высокородие, Милостивый Государь, Иван Платонович! посланные вашим высокородием при письме, от 6 текущего мая, деньги, в количестве двухсот (200) руб., собранные вами от доброхотных дателей по пригласительному листу от 29 июля 1885 года за № 123, на сооружение церквей, устрояемых в приходах крещеных инородцев Уфимской епархии, а также и вещи: священническое облачение, четыре воздуха, одна пелена и четыре экземпляра книг о жизни и творениях Московского Митрополита Иннокентия мною 16 сего же мая получены.

Принося вам искреннюю мою благодарность за ваше попечение о христианских нуждах новокрещенных инородцев вверенной мне епархии, долгом считаю сообщить вам, что все означенные пожертвования переданы иною в Уфимский епархиальный комитет Православного Миссионерского Общества для употребления их по назначению, с тем, чтобы имена жертвователей и их присных внесены были в диптихи всех инородческих церквей епархии для всегдашнего поминовения живых – о здравий, а умерших – за упокой. Призывая на вас и семейство ваше благословение Господне, с достодолжным почтением и совершенною преданностью имею честь быть вашего высокородия всепокорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

Мая 17-го 1886 г. г. Уфа.

11.

Милостивый Государь, Иван Платонович! пристанный вами, общий наш приснопамятный отец, высокопреосвященный Митрополит Иннокентий, на расхват разобран духовенством, и еще есть желающие приобрести эту книгу.

Если благоволите вновь доверить мне выслать на комиссию экземпляров 30 или 50, то я постараюсь оправдать доверие ваше, но под условием: «на комиссию» беру, а не в долг, т. е. если не все экземпляры раскупятся, то не считать меня должником, а принять книги обратно.

Еще более было бы притягательной силы к книге сей, если бы на каждый экземпляр прилеплена была карточка Митрополита. Портрет же англичанина не имеет ничего напоминающего о высокопреосвященнейшем Иннокентии.

Я, милостью Божию, здравствую. Впрочем, 17, 18 и 19 чисел сего августа прихворнул, но поправился без лекарства. Погода здесь невыносимо мокрая во все лето и до сего дня, и холодная. Хлеба большею частью погнили.

7-го августа преосвященный Вениамин,⁶⁰ архиепископ Иркутский, обещал выехать из Иркутска для путеследования в Петров град. Уговариваемся свидеться с ним на Каме, и намереваюсь просить его к себе в Уфу, чего и он желает. В случае же нежелания заехать в Уфу, я намерен проводить его до Казани. Это должно совершиться числа 8–10 сентября.

Благодарю вас за поздравление с юбилеем, канувшим уже в вечность. Примите на себя труд от имени моего поздравить высокоуважаемую Екатерину Ивановну со званием бабушки, а дщерь её Екатерину Гавриловну – со званием матери. Поклон им и Божие благословение, а новому Гавриилу да приставит Бог архангела Гавриила.

Сердечно радуюсь, что Иван Гаврилович сменил мечи очи свои на орудие мира. Да почиет на нем благодать Св. Духа, снисшедшая на него в самый день сошествия Св. Духа!... Бог мира да будет с ним и над ним во веки веков.

Призывая на вас и домашнюю церковь вашу Божие благословение, с глубочайшим уважением и задушевною преданностью имею честь быть вашего высокородия покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский.

Августа 22-го 1886 г. г. Уфа.

12.

Ваше Высокородие, Милостивый Государь, Иван Платонович! Во исполнение послания вашего от 16 сентября, сим имею честь уведонить вас, что посланные вами на комиссию книги, в числе 50 экземпляров, о житии приснопамятного Митрополита Иннокентия и особо священное облачение мною получены сего 21 октября сохранно и в целости.

Приношу вам искреннейшую мою благодарность за теплое и истинно-христианское участие ваше в нуждах нашей миссии вашими щедрыми пожертвованиями. Обязуюсь в свою очередь быть полезным насколько и чем могу. Пользуюсь полнейшим здоровьем. Ночью с 25 на 26 октября река Белая покрылась льдом, вчера ходили пешие по льду, а сегодня ездят обозы. В климате мало различия между Уфой и Якутском.

Призывая Божие благословение на вас, на домашнюю церковь вашу и на все благие дела ваши, имею честь быть вашего высокородия покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский.

27-го октября 1886 г. г. Уфа.

13.

Милостивый Государь, Иван Платонович! Поздравляю вас со вступлением в новое лето, и желаю вам всех благ для пользы житейской и для спасения душевного, паче же всего желаю вам не иметь нужды в служителях эскулапа. А чтобы поздравление не было тоще (сухая ложка рот дерет), посылаю вам сто тридцать пять рублей, вырученные за книги ваши, а остальные дошлю, когда сам получу, потому что книги розданы, а деньги за них еще не получены. Как получу, – не задержу.

По настоящее время пользуюсь вожделенным здоровьем. Имею поползновение побывать в Москве и Питере, да недостает смелости тревожить начальство своими докуками.

Если Екатерина Ивановна Вениаминова обретается около вас, то прошу вас доправить ей и дщери её Екатерине Гавриловне мой поклон, с призыванием Божия благословения.

С глубоким уважением и всегдашнею преданностью к вам имею честь быть ваш покорный слуга. Дионисий, Епископ Уфимский.

14-го января 1887 г. г. Уфа.

14.

Милостивый Государь, Иван Платонович! В последнем письме своем ко мне, вы изволили заявить, что из суммы, вырученной от продажи 50 экземпляров известной книги вашего сочинения, жертвуете в пользу Уфимского епархиального комитета Миссионерского Общества 20%; я, принося вам искреннейшую за то благодарность, препровождаю при сем 65 руб., а остальные внесу на приход, по миссионерской книге. Собираюсь в поход по епархии с 23-го сего февраля. Здоров. Слуга покорный ваш Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

18-го февраля 1887 г. г. Уфа.

15.

Достоуважаемый Иван Платонович! Творения драгоценнейшего для памяти сердца моего высокопреосвященнейшего Иннокентия от усердия вашего получил и в ту же минуту на прославление имени Божия пожертвовал новопоставленному и отправляющемуся в описанные в книге места и острова епископу Владимиру. У меня есть первое издание сей книги, доставшееся из рук самого святителя. Итак, присланное вами приемлю и благодарю, ничтоже противу глаголю.

Спрашиваете о моем здоровье? – хожу на своих ногах. Каждое воскресенье поставляем по архиерею – сряду в три воскресенья. Но с 20-го сентября по 20-е октября лежал на смертном одре, не могши поворотиться с боку на бок. – Нет на свете страны лучше Якутска и здоровее климата подполюсного, и нет на свете хуже Питера. В Якутске и по смерти тела сохраняются в целости многие тысячелетия, чему свидетельство дают нам тела допотопных мамонтов, носорогов и разных мегатериумов, мясо которых доныне может быть употребляемо в пищу. Здесь не то: пролежала туша день – другой, ну и бросай её. Тоже и народ в Якутске с одним откровенным лицом – весь на показ, а здесь не таков народ, всяк держит себя по столичному. Извините за излишнюю откровенность, я и забыл, что и вы обитаете в столице.

Объявление о III-ем томе тотчас же отослал я в Уфу для отпечатания. А в половине мая буду в Москве проездом восвояси и возьму несколько книг для продажи. Можете закупорить к той поре экземпляров 50.

Наскучило мне здесь жить, и считаю дни и часы, когда могу освободиться от прекрасных здешних мест. Меня крайне беспокоит положение моей епархии: и лично при мне она требует бдительного за ней надзора, а, при отсутствии, тем более можно опасаться за какие-нибудь беспорядки. До свидания! – Призывая Божия благословение на вас и на домашнюю церковь вашу с достодолжным уважением ваш покорнейший слуга. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

20-го февраля 1888 г. Спб., Вас. Остр. Ярослав. подворье.

16.

Милостивый Государь, Иван Платонович! Да даст вам Господь Бог силу, крепость и могущество высказать жизнь, деяния и великие подвиги добляго мужа России, пролившего кровь за Царя и отечество на Кавказе, покрывшего имя свое славою на водах восточного океана от Кореи до Берингова пролива – Николая Николаевича Муравьева-Амурского.

Спрашиваете – был ли у меня в Питере князь Михаил Сергеевич Волконский?⁶¹ Не был ни он у меня, ни я у него. Но Б. В Струве был несколько раз у меня и с Анною Федоровною, супругою своею, и я у них был несколько раз. – Он в 1852 году открывал в Якутске губернаторство (прежде именовались начальниками) и был председателем Областного Правления. Поэтому мы считаемся сослуживцами и, по Якутску, земляками. – Он не в праве враждовать на вас, но, ревнуя о славе Николая Николаевича, боится как бы не ослабили его достоинства жизнеописанием его. «Для того», говорит он, «кто описывает чью-либо жизнь, необходимо лично ведать дух и дыхание жизни того лица, которое он описывает. Не видавший же его в глаза, не сможет праведно изобразить существа его духа». Из многократного с ним разговора о сем заметил я, что ему самому хотелось заняться этим делом, но Михаил Сергеевич не похотел отдать в руки его тех материалов, которые имел случай приобрести и удержать у себя для сего. Лично я знаю, что Б. В-ч, до вступления его в брак с Анною Федоровною, был первое доверенное лицо у Николая Николаевича. Но впоследствии Екатерина Николаевна и Анна Федоровна не поладили меж собой, разладили и мужей своих; но Б. В. с благоговением доселе чтит память Николая Николаевича.

Таким же доверием и расположением Николая Николаевича пользовался и Николай Дмитриевич Свербеев. А Струве и Свербеев друг без друга не ели, не пили. Но заговорился я о том, чего вам и знать не нужно. Обращаюсь к делу, еще слово: если Б. В. вам, говорите, уже враг, то советую когда-нибудь сделать такой маневр: обратитесь когда-нибудь к нему с каким-нибудь по труду вашему недоумением, и попросите его разрешения и уяснения. Я уверен, что из врага сделается братом родным.

По письму вашему от 11 мая сего года имею честь препроводить вам при сем за книги семьдесят восемь рублей (78 р.), а 32 р., согласно вашему назначению, переданы в епархиальный миссионерский Комитет. Примите искреннейшую благодарность от Комитета и от меня за ваши щедрые пожертвования. Еще от меня особо за книгу благодарю.

Вчера был у меня и сейчас сидит у меня же Александр Дмитриевич Свербеев. От Самары до Уфы с экстренным поездом ехал он 19 часов. Отсюда отправляется сегодня с обыкновенным поездом и проедет 26 часов.

Пользуюсь я вожделенным здоровьем, но тряские дороги тревожат мои почки, которые у меня давно не в порядке.

Призываю Божие благословение вам и домашней церкви вашей, и с искреннею любовью к вам имею честь быть вашим покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

20-го сент. 1888 г. г. Уфа.

17.

Милостивый Государь, высокоуважаемый Иван Платонович! Примите глубокую и искреннюю мою благодарность за привет ваш с праздником Рождества Христова и наступившим Новым годом и за все благожелания, которыми наделяете меня, да с миром в мире буду! Молю Бога, чтобы и вас не лишил Господь всех радостей, потребных для счастья и благополучия вашей жизни и вместе необходимейших для стяжания блаженной вечности.

Радуюсь, что первопрестольная столица ваша обновилась прибытием нового святителя⁶² и из уст его услышала привет любви и мира. Нет сомнения, что слово его исполнено христианской любви и мира душевного. Напрасно вы озираетесь далеко назад, даже переноситесь духом в век XI и там вкушаете сладость словес. То было время по захождении великого светила, когда и великие светила меркли при свете великого святителя. И преемник такого светильника по справедливости мог сознать и назвать себя не книжным, не даром покойный Иван Сергеевич Аксаков в некрологе о таком светиле сказал: «кто бы и каков бы ни был преемник почившему, но никогда не будет, как Ф-т». Следовательно, преемник весьма благоразумно поступил, если отступил перед ним своим смирением на шесть веков назад. А новые светила – оба живые, чувствуя в себе море света, могли думать и говорить не в духе XI века. Простите им!

30-го декабря был у меня Московский городской голова Алексеев и высказал надежду, что новый будет общежительнее прежнего. Дай Бог, чтобы мир пребывал между ними! Я весьма доволен, что такие нежданные перемены состоялись в вашей Белокаменной. По крайней мере, теперь буду надеяться, что, в случае прибытия в Москву, дадут где-нибудь фатеру, а прежде я не имел этого утешения. Призывая Божие благословение на вас и на домашнюю церковь вашу, с чувством глубокого уважения и преданности имею честь быть всепокорнейшим слугою вашим. Дионисий. Епископ Уфимский и Мензелинский.

2-го января 1892 г. г. Уфа.

18.

Ваше Высокородие, глубокоуважаемый Иван Платонович! Сейчас имел я удовольствие получить высокопочтенное письмо ваше от 22-го декабря, и, с глубочайшею благодарностью, приемля привет ваш со всерадостным праздником Рождества Христова и благожелания ваши на вступление в Новое лето, в свою очередь в приятельнейшее удовольствие вменяю себе пожелать вам, чтобы наступающий новый год и все последующие годы вашей жизни протекли в мире, здравии и многопдодном делании вашем на пользу и утешение искренно чтущим вас.

Не гневайтесь, что давно не писал я вам, но поругайте за то, что, в июле бывши в Москве, неудосужился повидаться с вами: это было жгучее время, когда митрополит Леонтий⁶³ доживал последние дни. Я так и не видал его; а в Чудове трое суток прожил.

Желаете знать: здоров ли я?

Теперь могу назвать себя здоровым, но зимою 1892–93 года смертельно болел: Рождество, Новый год и Богоявление не только не мог служить, даже и в церкви быть. Зато ныне с 24 декабря по 28-е число служил каждодневно, хоть и не безустаточно. Летом и осенью совершал странствия владычни более полуторых тысяч верст, служил божественные литургии, лично освящал шесть новых храмов; таким образом, совершаемые мною действия дают мне право назвать себя здоровым.

Весьма буду счастлив, если увижу в печати сердечные мысли приснопамятного и незабвенного благодетеля моего, высокопреосвященнейшего Иннокентия, в издаваемых вами его творениях, и покорнейше прошу не лишить меня этого счастья. Помоги вам Бог благополучно закончить жизнеописание двух великих деятелей отдаленного востока нашего отечества, высокопреосвященного Иннокентия и графа Амурского. Письма последнего едва ли бы узрели свет, если бы попали в руки Бернгарда Васильевича,⁶⁴ – он едва ли докончил бы их до своей кончины.

Носятся слухи, что наш Обер-Прокурор с нового года получит другое назначение, а на его место будто собят Т. И. Филиппова, государственного контролера. При крупных переменах, последуют и малые, к которым доведется привыкать и приноровляться; а старое дерево более способно к ломи, чем к исправлению. Будь, что Бог велит!

Затем, призывая Божие благословение на вас и на все благие занятия Ваши, имею честь быть вашего высокородия всепокорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

29-го декабря 1893 г. г. Уфа.

Р. S. Желал бы ведать, где обитает Екатерина Ивановна Вениаминова. Если в Москве, благоволите засвидетельствовать ей мое уважение. Е. Д.

Это было последнее собственноручное письмо к нам преосвященного Дионисия. За 10 месяцев до его блаженной кончины, мы получили следующее письмо от его секретаря г. Некрасова: «Ваше Высокородие, Милостивый Государь, Иван Платонович! Вследствие письма вашего от 24 октября 1895 года на имя его преосвященства, преосвященного Дионисия, епископа Уфимского, я, по поручению владыки, при сем препровождаю вам двадцать пять руб. и покорнейше прошу выслать на оные деньги потребное по расчету количество экземпляров изданной вами книжки: «Наставления к прохождению иноческого жития в женских обителях, преподанные Иннокентием, митрополитом Московским».

Выписываемые книжки благоволите выслать на имя преосвященнейшего Дионисия. Преосвященнейший владыка наш болел ревматизмом, сначала болели ноги, а теперь боль в руках, и потому владыка сейчас не может сам ответствовать на ваше письмо».

1-го ноября 1895 г. г. Уфа.

Мир душе твоей, дорогой нашему сердцу святитель! Да вселится благостный дух твой в селениях праведных, идеже присещает свет Лица Божия!

17 мая 1902 года, перед отъездом из С.-Петербурга в именье, мною были уже подписаны последние корректурные листы и сделано в типографии распоряжение о выпуске в свет настоящего труда, как совершенно неожиданно, в деревне, я получил из г. Уфы, от многоуважаемого отца иерея Петра Ивановича Хитрова, 25 собственноручных писем преосвященного Дионисия, при следующем письме от 22 мая 1902 года: «Достоуважаемый Иван Платонович! Простите, что замедлил, по причине своей болезни, доставлением вам обещанного материала. – Посылаю вам все, что только мог собрать. В будущем надеюсь получить и препроводить вам письма преосвященного Дионисия к Епископу Мелетию Якутскому.

В начать апреля сего года имел удовольствие получить от вас 3 книги писем митрополита Иннокентия, за что приношу вам глубочайшую благодарность.

В письме вашем вы ошибочно называете меня племянником преосвященного Дионисия. Я внук его двоюродный. Мой покойный отец, священник Иван Григорьевич – сын Григория Васильевича Хитрова, брата преосвященного Дионисия.

С глубоким к вам почтением священник Петр Хитров.

Р. S. Собственноручных писем преосвященного Дионисия посылаю числом 29. Их прошу впоследствии возвратить. А остальные все, равно и письма преосвященного Вениамина, предоставляю в полное ваше распоряжение. Посылаю печатный экземпляр автобиографии преосвященного Дионисия. Священник Петр Хитров».

Так как главною целью моего труда было собрание материалов для будущего жизнеописателя преосвященного Дионисия, то я решил полученные письма, ярко рисующие преосвященного в его отношениях к родным и проникнутые трогательною любовью к родному селу и далекой, незабвенной поре детства, как драгоценнейший материал, поместить в приложении к этой книге.

Иван Барсуков.

6-го июля 1902 года. Село Яринское, Ртищево тож. Тверск. губ. Колязинск. уезда.

I.

Любезный братец, Григорий Васильевич.⁶⁵ Письмо Ваше от 30 июня пришло ко мне 25 августа ввечеру. – Прежде всего благодарю Вас за память обо мне и за Вашу братскую любовь. Но как я вообще, знаете, придирчив, то и теперь позвольте просить Вас, чтобы Вы не величали меня такими титлами, которых я не имею и не буду иметь, сиречь архиепископа. И то, что имею, превыше моего достоинства и сил. Из столбовых пономарей стал архиерей: и это чудо. Итак, прошу оставить излишние титулы, которые не величают, а осрамляют. По этому именно побуждению, т. е. чтобы Вы не замаслили меня маслом, и желал бы заглянуть в составленную Вами биографию. Пришлите, любопытства ради.

Спрашиваете о переводе семинарии из Якутска на Амур. Когда семинария сгорела, я тотчас же просил Св. Синод, чтобы оную совсем перевести на Амур. Наставников не посылают, жалование малое, да и учеников мало. Все это вместе заставило меня перевести отсюда семинарию.

Почтеннейшей сестрице, Елене Феодоровне, и возлюбленному сыну её, Ивану Никитичу, посоветуйте моим именем, чтобы они оставили дрязги и ссоры с его женою и примирились. Если она в чем провинилась, пусть простят её, и им Господь Бог простит прегрешения их. И что будет по сему, прошу уведомить меня поскорее. Павел Прохорович приехал с товарищем-иеромонахом. Ваш покорный слуга, брат Ваш Дионисий.

Посылаю новый портрет, гораздо более похожий. Обнимаю и целую всех в уста и в очи, паче же любезнейшую сестрицу, Александру Стефановну. Божие благословение да будет со всеми Вами. Аминь.

Р. S. За лучшее считаю посоветовать будущим г.г. с просьбою обратиться к преосвященному Вениамину, величая его Камчатским и Амурским. Я ему сейчас закончил письмо, в котором объяснял, что ему будет подано прошение одно или два из Рязани с таким титулом. Это, между прочим, послужит указанием, что в этих прошениях те самые люди, о которых я ему писал. В таком случае к преосвященному Митрополиту можно уже и не обращаться.

Еще. Любезнейший братец! Позвольте еще сказать слова два. Вам уже известно, что хиротония архиерейская совершена над моим недостоинством 9 февраля, на память святителя Иннокентия, 1-го епископа Иркутского. В Иркутске, при нетленных мощах сего Святителя, я удостоился совершить Божественную литургию преждеосвященных даров в 28 февраля, где настоятель и братия дали мне в благословение икону сего угодника, которую я сегодня отправил в Москву для сделания серебряной ризы и велел оную икону отправить к Вам. Прошу принять оную от меня в благословение, в лице Святителя Иннокентия. По получении, прошу уведомить. Искренно Вас любящий Дионисий.

18 мая 1868 г.

Если Бог благополучно устроит судьбу детей Ваших, то хорошо бы было выехать им из дома в декабре или в январе в 1-х числах. Тогда они свободно добрались бы до Якутска зимним путем.

В Москве могут они найти моего знакомого купца московского, Гаврилу Матвеевича Корнилова, который торгует в серебряном ряду и может указать им иркутского купца Константина Васильевича Ончукова, который живет в Москве и в январе 69 года отправится из Москвы в Якутск. Они могут воспользоваться его советами, а может быть, он и сам с ними поедет. Дионисий.

II.

Христос Воскресе!

Достолюбезный братец, Григорий Васильевич, и милая сестрица, Александра Стефановна!

Сегодня преддверие Светлого Христова Воскресения, самого радостного праздника из всех праздников, вот почему приветствую Вас ангельскими словами: «Христос Воскресе»! и стремлюсь принять от Вас братский поцелуй. Но мое стремление, видно, навсегда останется одною мечтою. Благодарение Господу и за то, что Он, Всемилостивый, доставляет мне счастье наслаждаться Вашими любвеобильными письмами, особенно последнее письмо, содержащее генеалогию нашего столбового пономарского герба, сколько привело мне на память событий и воспоминаний, касающихся самого раннего детства, и, признаюсь, чтение не обошлось без слез. Не имея досуга говорить в настоящее время о подробностях некоторых из сих событий, в свободное время буду Вас просить дать мне на некоторые из них объяснения.

В настоящее время не имею ничего интересного сообщить Вам ни о себе, ни о своей пастве. Слава Богу, живу здоров, во всю зиму не хворал; а с Лазарева воскрешения настала каждодневная служба, которая, по обычаю, продолжится до недели Фомины. В великий четверток в здешнем кафедральном соборе совершено, по чину, омовение ног. Народу было так много, что некоторые стояли на окнах и на особых подмостках, с которых, во время совершения самого обряда, по неосторожности, свергнулись и своим падением наделали много шуму.

Но к чему я сообщаю Вам об этих ничтожных событиях? – а потому, что более нечего сказать Вам, и пишу эту эпистолию единственно потому, чтобы поблагодарить Вас за письмо Ваше от 4 февраля сего года.

Тайну, которую Вы скрывали от меня десять и более лет, я готов Вам открыть, и именно потому хочу сказать Вам об ней откровенно, чтобы Вы более не тревожились о ней. Что сделано, то минуло; а теперь я и сам на это обстоятельство смотрю другими глазами. Вот в чем вся суть дела: Вы некогда просили меня о пристроении Ваших дочерей около меня в Якутске, я и старался об этом деле, – писал и Преосвященному Вениамину, и Митрополиту, и в Рязань, а после я узнал на деле, что у Вас и мысли о том не было на душе. Такое неуважение к искренности между сердцами самых близких существ породило во мне глубокое огорчение. Более об этом распространяться не нахожу удобным; скажу только, что гораздо выгоднее было бы дочь выдать за секретаря при архиерее или за столоначальника Консистории, чем за школьного учителя: первые получают по 600 рублей сер. жалования, а последний едва ли и половину имеет. Впрочем, не в суд или во осуждение говорю это, потому что это Ваше дело, а по поводу Вашего письма высказался о сем, и потому, что вышеписанные должности всегда в моих руках. Ради завтрашнего великого праздника, когда церковь поет, «и ненавидящим нас простим вся воскресением», простите мне выяснение этой тайны. Не напоминайте мне о ней более, а то немудрено, при моей строптивости, и вновь впасть в огорчение.

У Вас, думаю, теперь весна цветет во всей красе, и птицы прилетели – жаворонки, и скворцы давно поют, и соловьи есть. А у нас? – у нас пока спокойно: ни птицы не оглушают нас громким своим пением, ни экипажи не требуют смены с зимних на летние. Пасху, Бог дает, благополучно проездим в санях.

Затем, прошу принять искреннее уверение в неизменной моей любви к Вам и сыновнем уважении, с которыми пребуду к Вам до конца жизни. И вам, любезнейший братец, и Александре Стефановне, ради Светлого Христова Воскресения, шлю горячий братский поцелуй. О, сколько я был бы счастлив, если бы мог принять Вас в свои объятия и устами к устам расцеловать Вас!

Не быть этому!! – Детям Вашим всем по поклону. Божие благословение да будет со всеми нами. Аминь!

Искренно Вас любящий брат Ваш, Дионисий, недостойный епископ Якутский.

15 апреля 1872 года. Якутск.

III.

Дорогой мой братец, Григорий Васильевич! Ты забыл меня совсем: прошло много месяцев, и от дорогого брата мне нет ни строчки. Сегодня день бывшего моего ангела, и почему-то мне так стало грустно, что я всплакнул, как дитя, и сам не знаю, отчего. Чтобы рассеять тоску, взял перо, чтобы в беседе своей с любимейшим братом утолить свое горе. Правда, горя никакого нет у меня, но что-то тяжело на сердце. И письмо не облегчает: слезы так и льются на бумагу. Завтра, часа за два до свету, уеду в округу, в Вилюйский округ; по прямой линии путь будет простираться слишком на 1000 верст, с околицами до полуторых тысяч наберется, а с возвратом до дому наберется до 5 т. верст, и времени потребуется, по крайней мере, месяца полтора. Вот и до старости дожил и до высших чинов дослужился, – а покою нимаю: также ночую на снегу, не брезгаю верховой ездой, а под час, за неимением лучшей подводы, еду и на быке, нередко – и пешком иду.

Племянники мои живут подле меня: квартира их от моего дома, как омшенник от Вашего дома. Оба они здоровы, и дочка их растет, но медленно. Сам Субботин отчего-то стал глохнуть, от этого что-то и в лице его более бледности, чем цвету. По жизни, и он, и она – прекрасные люди. Я их от души полюбил. В сентябре месяце Василий Иванович, сверх должности секретаря, принял на себя обязанность преподавать латинский и греческий языки в Якутской прогимназии, и получает в месяц 120 рублей сер., так что его жалование больше моего. Дай Бог, чтобы это осталось за ним навсегда, или, по крайней мере, сохранилось надолго. Если бы удалось ему пробыть на должности учителя прогимназии год и более, тогда он мог бы сдать форменный экзамен и быть навсегда на службе в министерстве народного просвещения, которое выгоднее всех.

От Павла Ивановича Кедроливанского, в день священномученика Ареопагита, совершенно случайно, тем не менее благознаменательно, получил я три ящика с подарками: в одном дорогой ковер на целую гостиную комнату, в другом две дюжины банок с презервованными фруктами и в 3-м две дюжины бутылок лучшего калифорнского вина. Двое детей его обучаются в Питере, за которых он платит по 500 руб. за каждого в год. Старший, Миша, будет великий человек по учености, но 2-ой, Ваня, никуда не годен по своим шалостям. Сын и дочь при них. В нынешнем году о. Кедроливанский выслужил право на половину пенсии, но я советую ему побыть еще 8 лет, чтобы дослужить до полной пенсии.

Хотел я писать любезному племяннику своему, Ивану Григорьевичу, но, за незнанием его адреса, по сию пору не нахожу удобным исполнить свое намерение. Паки прошу Вас сообщить мне его адрес.

Любопытно знать: как духовенство отозвалось к распоряжению правительства относительно нового расписания приходов. Мне показалось многое в этом безобразным, а между прочим, что в некоторых приходах церкви две и в разных селах, одна зовется главная, а другая приписная, и священники именуются: один священник – настоятель, а другой – его помощник: и то, и другое в подрыв духовенству.

Поклон и Божие благословение Александре Степановне, затем всех обнимаю и целую. Любящий Вас брат, Епископ Дионисий.

26 октября 1873 года. Якутск.

IV.

Любезный братец, Григорий Васильевич! Получил я братское письмо Ваше от 18 января, и спешу к Вам с благодарностью за оное. Но при этом обязуюсь Вам заявить, что письмо Ваше не только не порадовало меня, даже опечалило. Что оскорбительного сказал я Вам в прежнем письме своем? Если я давал Вам совет помочь Вашему зятю в содержании его сына и Вашего внука, то что в этом оскорбительного? Притом, я настолько был внимателен к Вашему внуку, что вместе с тем же письмом отправил, как бы за Вас, Федору Поликарповичу 300 рублей. Ужели и за это будете ругать? Я Вам уже много раз писал и еще в последний раз скажу: если хотите вести со мною переписку, то пишите, не оскорбляя меня. Обращаю Вам письмо Ваше, чтобы Вы со вниманием прочитали его, – а я, признаюсь, содержания его даже не понял. Знаю наперед, что дух строптивости моей снова возмутит Вас; но верьте, что я в настоящем случае так обременен печалями по разным обстоятельствам служебным и житейским, что ума не могу приложить; как ляжу спать, так с теми же глазами и встану. А Вы, вместо утешения, увеличиваете скорбь мнимыми завинениями. Если слова мои огорчают Вас, Бога ради, простите меня за то; потому что, говорю, нахожусь в настоящее время в самых опасных и невидимых тенетах, раскинутых вокруг меня. Но помощью Божией надеюсь выйти невредимым от сетей сих, и тогда поведаю Вам нечто к общему нашему назиданию.

Итак, прошу Вас писать ко мне просто и удобопонятно – без апогей и архий, которых значения, по моей отдаленности от образованного края, я растолковать себе не могу. Где просто, – там ангелов со сто.

Знаю, что письмо мое огорчит Вас более прежнего; но извините меня в том теми прискорбными обстоятельствами, в которых застало письмо Ваше; в другое время я, быть может, был бы сдержаннее. С тем вместе уверяю Вас, что братская любовь моя к Вам пребудет неизменна навсегда, и никакие огорчения поколебать её не могут. Но прошу Вас, будьте ко мне более справедливы и милостивы: о себе могу похвалиться, что во всю жизнь мою я старался выказать Вам по силам и сверх сил мою справедливость и милость. Оцените достойно и праведно. Замолчу.

Поклон и братский поцелуй милой сестрице, Александре Стефановне. Ради Воскресшего из гроба, простите меня, не знаю, чем оскорбившего Вас. Обымем друг друга и тако воззопиим: Христос Воскресе. Молитесь усерднее обо мне. Умоляющий о мире брат Ваш Дионисий.

11 марта 1875 года. Якутск.

V.

Любезный братец, Григорий Васильевич!

Письмо Ваше от 17 марта получено мною 26 мая. Искреннейше благодарю Вас за Ваше братское памятование обо мне и за те чувства любви Вашей ко мне, которыми всегда переполнены все Ваши письма ко мне.

Пишете Вы о несчастиях, постигших почтенного, умного Мих. И-ча Боголюбова, пишет и он мне о своих скорбях. Я вдоволь наплакался над его письмом: его жестоко обидели за одну (и то мнимую) вину, четыре казни наложили: благочиние отняли, законоучительства лишили, с места низвели, дома лишили. Безбожно. Человек он достойнейший, не в Макове бы ему быть. Если он и имел какие слабости, во дни юности своей, я не смею усвоить себе права судить его за них, потому что мои слабости и в глубокой старости не отстают от меня. И благодарю с апостолом Бога. Да не превозношусь.

Здоровье мое, судя по запасу лет моих, еще довольно свежо, хотя ломота в костях и другие недуги напоминают о ретивом служении в моей молодости. Поэтому то нередко и приходит на мысль о приискании места для старческого покоя, и думаю вселиться где-нибудь в Сибири, а не то в южных губерниях России. Но во всем предаюсь указанию Промысла Божия.

За внука Вашего, Владимира, преждевременно радоваться не следует. Иное дело учиться в училище, иное в семинарии. В 1-м случае мальчик руководствуется готовыми формами, а сам ничего не изобретает; а во 2-м требуется от него свой ум, свое умение сочинять. Дай Бог, чтобы и предметы семинарских наук так же были доступны ему, как и училищные.

Вас. И-ч срок за воспитание свое давно отслужил, и я советую ему воротиться на родину. Но он что-то коснит. Климат ему и ей не благоприятствует. Напрасно говорите, что ему там места не будет. Есть и хуже его, да получают же места. Не чиновником, так дьячком может послужить он; а там – что Бог даст.

Благодарю Ивана Григорьевича за сердобольное указание на положение сестры своей, Анны Григорьевны. Но я не считаю себя виноватым в том, что подал милостыню не туда, куда бы, по его мнению, следовало. Со своей стороны принесу в оправдание ту причину, что не один я должен творить милостыню всем: одним я подаю, другим пусть он подает, а третьим и батюшка пусть не откажет. Туне приясте, туне дадите. А меня на непосильное не вынуждайте! Поэтому я ожидаю от племянника своего, Ивана Григорьевича, извещения: получил ли он из Скопинского банка назначенный мною капитал и передал ли по назначению? И когда? В сведениях этих я нуждаюсь. Как бы порадовались батюшка и матушка, если бы им довелось иметь в руках такую кучу денег! Не могу себе представить, той бедности, среди которой судил мне Господь родиться и подняться на ноги: – до поступления в семинарию я не удостоился иметь ни одного сюртука нанкового, о брюках и понятия не имел. Домашнего приготовления сюртук суконный единожды в жизнь удостоился получить при жизни еще матушки. Когда поступил я в семинарию на казенное содержание, то и относительно пищи, и относительно одежды я будто в рай попал. Тулуп овчинный однажды сшит во всю жизнь, два раза его перекрывали и, наконец, украли из сундука вместе с бельем, и я остался тогда при двух казенных рубашках. Это было самое несчастное время в моей школьной жизни, к тому материальную потерю в стократ увеличивало горе нравственное, так что, оглянувшись назад, дивлюсь, как я пережил это испытание. Зато эти скорби произвели во мне сильный изворот на всю жизнь. Слава Богу за все! Семинарии по сию пору остаюсь настолько признателен и благодарен, что считаю себя обязанным послужить ей избытками средств на пользу неимущих, подобных мне голяков и сирот. Может быть, кто-нибудь из них когда-либо и вздохнет обо мне.

Извини меня, любезный братец, что, проникнутый чувством благодарности к Промыслу Божию, я перенесся во дни юности моей всею жизнью, огляделся вокруг, и не могу удержаться от слез. Слишком много вынес я жалкой нищеты и не в меру вытерпел нравственного горя. Но, сводя все невзгоды к одному знаменателю, вижу, что те же лишения, усиливая мой труд, поставили меня на свою дорогу. Ну, довольно о сем. Много обяжете меня благодарностью, если обещанное лекарство поспешите прислать мне в Якутск. Я разумею бадягу или надошник. Мне кажется, средство это было бы гораздо действительнее, если бы им пользоваться тотчас по вынутии из воды. Разве на следующее лето не отправиться ли в с. Хитрово?! Если бы не был еже есмь, я бы теперь жил в той хате, где родился, и считал бы себя блаженным. Но теперь... не имею над собою ни единые воли: куда заключат, там и должен безмолвствовать.

Целую и обнимаю любезную сестрицу, Александру Степановну. Поклон и Божие благословение Ивану Григорьевичу и достопочтенной супруге его. Божие благословение да будет со всеми Вами.

Есмь неизменно любящий брат Ваш и покорнейший слуга, Дионисий, недостойный епископ Якутский.

1 июня 1877 года. Якутск.

VI.

Любезный и дорогой мой братец, Григорий Васильевич! 7 июля утром получил я два, драгоценные для меня, послания Ваши с изложением похождений моих от дня появления моего на свет и до сегодня. Искреннейше благодарю Вас за братскую любовь Вашу ко мне и за то внимание, которым Вы удостоили описать земное мое странствование по горам, вертепам и пропастям земным, и поставить меня в ряду тех несмертников, их же весь мир не бе достоин. Все принимаю с благодарностью; но похвалы, приписываемые моему не достоинству, не к лицу мне, потому что несогласны с истиною. Зачем говорить и приписывать мне качества, об которых я понятия не имею. Соль добрая вещь, но избыток её портит и хорошую пищу. Но во всяком случае, благодарю Вас за любвеобильное Ваше внимание ко мне и труд, который Вы предприняли из любви ко мне.

В день получения письма Вашего, перенесся я мыслью к блаженной юности своей, и, вспоминая приснопамятную матушку свою, Марию Игнатьевну, вдоволь наплакался. В этот именно день она, обыкновенно, отправлялась на богомолье в Воейково, а я перевозил её в лодке через Дон, и с каким, бывало, нетерпением ожидал её возвращения оттуда в сегодняшний день (8 июля). Куда девалось это блаженное время? И зачем оно не вернется опять ни разу в жизни?! Упокой, Господи, душу рабы Твоей Марии со святыми Твоими!

Думается и хочется, с окончанием 40 лет, оставить Якутск и возвратиться на родину, чтобы провести остаток дней своих в размышлении о себе, если ранее сего Господь не вызовет на чреду небесного служения. Но и самая родина потеряла для меня все радости с той поры, как я поглядел на неё в последнее время. Многое изменилось в ней, во многом и я стал уже не тот. Всецело предаю себя в волю Божию, и вполне отдаюсь в водительство Его св. Промысла.

К сведению Вашему ничего не имею сообщить Вам любопытного. Живем мы на краю света, и газетные сообщения достигают к нам не ранее 2-х месяцев. Война России с Турцией нас, отдаленных обитателей, занимает едва ли не более всех. Якуты, при всякой встрече, спрашивают о ходе войны, и чья сила преоборает? Жертвуют в пользу раненых и десятками, и сотнями рублей, а некоторые и тысяч не жалеют. Дай Бог им здоровья и спасения душ! Извини, братец, спешу на экзамен, да и писать то нечего. Обнимаю и целую сестрицу, Александру Степановну. Божие благословение со всеми Вами! Слуга покорный и богомолец Ваш, Епископ Дионисий.

9 июля 1877 года. Якутск.

VII.

Дорогой и возлюбленный мой брат и отец, Григорий Васильевич! Обнимаю Вас в свои объятия и, крепко прижимая к груди своей, целую Вас в уста и в очи и, целуя, поздравляю вас с Монаршею милостью, которою епархиальное начальство Ваше слишком запоздало украсить Вас. Но, по пословице, лучше поздно, чем никогда. О, как бы я желал для радости дней сих воскресить почившую матушку, которая, помню, бесконечно радовалась, когда увидела исполнившимся предсказание одной юродивой прорекательницы на торгу, сказавшей: «Сын твой будет дьяконом в городе». Значит, желания блаженной матушки нашей и не возносились дальше диаконства. Что было бы с нею, если бы какая-нибудь пророчица сказала ей: «у тебя сына пошлют в Сибирь». Конечно, в ожидании исполнения этого нерадостного предсказания, она пролила бы реки слез. Да и правду сказать, есть о чем и поплакать. Несмотря на большие чины и ордена, прожить век на краю земли, между чужих, в суровом климате и при многих других несчастных случаях, – есть не малый подвиг для меня, испытавшего этот несладкий жребий. При всем том, желал бы воскресить матушку свою, чтобы со всеми её детьми, внуками и правнуками предстать пред нею каждому в чину своего служения. Я уверен, что она, увидевши всех и каждого, или не поверила бы глазам своим, или от радости умерла бы. И в самом деле, можно ли было ожидать, чтобы из нашей убогой хижины так устроились дети наших родителей? Ни о. Тимофей, ни о. Петр, ни о. Матвей Васильевич ничего подобного не сумели сделать для детей своих, ни о. диакон, ни Павел Сергеевич, ни Николай Епифанович. Великую и богатую милость явил Господь над домом родителей наших; будем молить Его, чтобы он же дал нам сердце чисто и волю непорочную для угождения Ему! О Всемилостивейшем награждении Вас камилавкой впервые узнал я из 11 нумера Рязанских епархиальных Ведомостей, тогда же узнал и об удостоении той же награды высокопочтеннейшего отца Александра Степановича, которого, прошу Вас, от имени моего поздравить и поцеловать. Желал бы сам обнять и поцеловать его, но доведет ли Бог свидеться нам на этом свете?! Минувших лет протекло много, а впереди заканчиваются последние годы воинствующего служения нашего зде, и не далек переход, ведущий в царство торжествующей Церкви. О, если би только служение наше там было для нас торжеством, а не осуждением и карою за грехи наши на земле!! Извини и прости меня великодушно, что я огорчил тебя, любимый братец, желчным письмом своим от 18 февраля. Находясь под влиянием тяжких страданий от известной болезни, я был в таком мучительном положении, что не рад был и жизни. И в этом то страдательном настроении духа писал Вам. Простите великодушно! По любви Вашей ко мне, в которой я никогда и не сомневаюсь, конечно, Вы желаете услышать от меня: «в каком положении теперь мое здоровье»? С 23 сентября 1877 года по 23 апреля 1878 года я терпел мучительнейшие страдания от засорения почек и мочеточников песчинками и камешками. С двадцатых чисел января, хотя и стал служить в воскресные и праздничные дни, но каждая служба так томительна была для меня, что я за обеднею несколько раз вынужден бывал давать себе отдых и смачивать голову холодною водою. Однако ж, служил каждую неделю неопустительно, а с 8 апреля до 23 апреля служил каждодневно, сам читал и Евангелия на страстной и Пасху всю служил; но боли не отставали от меня. После Пасхи я с неделю отдохнул, и в течение Фоминой недели два раза появлялись эти же недуги; но потом затихли. Лето я (с 21 мая по 1-е августа) прожил на даче в лесу, где ходил по полям, дышал чистым и свежим воздухом, принимал и принимаю лекарства Lithium carbonicum, растворяемый в сифоне в воде, насыщенной содовыми газами. Чувствую себя хорошо. Служу без болей. Зимою думаю ехать в Иркутск, чтобы там посоветоваться с докторами, а может быть, проеду и на минеральные воды за Байкал, которых там очень много. Один из докторов в июле сего года чрез о. Вас. Карташева прислал мне по почте этих вод, я попил их раз и два, и что же? – Заснувшие болезни мои все снова проснулись, да и так круто взяли меня, что с досады я чуть не разбил сифон. Теперь опять пью Lithium carbonicum.

Вчера получил я письмо от Ивана Трофимовича. И по почерку, и по складу писания заметно, что он одряхлел. Да, и он на своем веку много протерпел и многие видал виды. Господь да укрепит его!

Вменяю себе в приятнейшее удовольствие засвидетельствовать глубочайшее мое уважение любезнейшей сестрице, Александре Степановне, с пожеланием ей многолетнего здравия и всякого благополучия. Прошу не оставлять меня Вашим памятованием в молитвах своих. На благословенной родине нашей завтра престольный праздник. С каким бы наслаждением взглянул я на этот радостный праздник с его ворохами всякого рода фруктов и ягод. Мне и в детстве не всегда удавалось повеселиться в этот день, – как нарочно будто, бывало, падет на наш дом очередь гнать стадо, и пасу, бывало, свиней.

Призывая Божие благословение на Вас и на всю домашнюю церковь Вашу, с братскою любовью и искреннейшею преданностью есмь Ваш неизменный слуга Епископ Дионисий.

5 августа 1878 года. Якутск.

P. S. Закончив письмо, я почувствовал в сердце своем сердечную тягость. Были в душе мысли, которые я должен был сообщить Вам, но не посмел из опасения, чтобы не огорчить Вас, а еще более, чтобы не вызвать Вас на гнев. Но, как дело правое, решаюсь высказать на Ваш выбор, чтобы мне перед Вами и перед Богом остаться с чистою совестью: «и мне, и Вам, и сестре давно уже изготовлен пробел в 3-й части метрической книги для записи имен». С каждым днем грозит нам смертный час. Что если он постигнет нас в долгах, вопиющих на нас? – Скажу яснее: сердечно желаю, чтобы примирились с сестрою и детьми её. Раздор вышел неправильный. Впрочем, как знаете, так и поступайте; но я, любя всех одинаково, в последний раз напомнил Вам о сем: ибо любы николиже отпадает. Е. Д.

VIII.

Дорогой и прелюбезнейший мой братец, Григорий Васильевич! Крепко прижимаю тебя к груди своей и с сладостью целую в уста и в очи. Искреннейше благодарю тебя за любвеобильное письмо твое от 8 июня и за приложение убрусов и хитонов. И письмо, и посылка получены 4 августа. В тот же день таковые же презенты получены мною и от почтеннейшего Феодора Поликарповича. Примите на себя труд поздравить о. Феодора Поликарповича с получением царской милости. По стечению множества дел, сам не имею времени писать ему особо. Паки благодарю Вас за братскую и отческую любовь ко мне. Убрусы и хитоны в тот же день пошли в ход: 5-го числа был ставленник диакон, и он украшен был Вашим убрусом при поднесении мне умывальницы, а хитонами – одним облачился я ко всенощной 5-го августа, а другим – в самый праздник Преображения Господня При этом, конечно не могло не быть воспоминания о моих присных и о пресладостном празднике на милой и незабвенной родине моей, где покоится блаженный и дорогой для сердца моего прах родителей.

Мне всякое воспоминание о родине мило. Вот, например, сегодня там торжество конное в честь чтимым патронов их, Флора и Лавра. При этом я поминаю некоего Фролушку старика на которого ты любезный брат, указывая мне, объяснял, что этот старик совершенно схож с Преосвященным Филаретом, когда он епископствовал в Рязани.

Припоминаю и другого старика, жившего у нас, Павла Фролова. Извини, – заговорился я. Побыл я на минеральных водах: каждый день выпивал их по десяти и более бутылок, каждый день преаккуратно принимал по две горячие ванны из другой (железной) минеральной воды, гулял по лесам и долинам, поднимался на высокие горы, и оттуда любовался серебристым блеском Яблонового или Станового хребта, покрытого вечным снегом, и издали представляющего великолепную для зрения картину. Недели полторы прожил я у земляка, отца протоиерея Семена Саввича, он у меня зачастую бывал на водах, хотя между нами расстояние точь-в-точь такое, как от Хитрова до Рязани! Там он проживал у меня по несколько дней. Воспоминали с ним о днях бесследно минувшей молодости, о родине, родных и знакомых, воспоминали и о пении «безумное веление» «был монах...», прочитывался и латинский словарь, всегда заканчивавшийся словами «sacerdos священник, canis собака». Все это будто мелочи, но для любящего сердца они так дороги, что человек без слез не может о них ни говорить, ни слушать. По крайней мере, я видел своими глазами, как, слушая мои рассказы о похождениях присноблаженного Саввы Афанасьевича, о. Семен в одно и то же время смеялся и плакал навзрыд. Матушка его, Марья Алексеевна, с нашей матушкою, Мариею Игнатьевною, односелки и подружки по Мураевке. Они тут выросли вместе. Об этом сказывала мне сама Марья Алексеевна, когда я в последний раз был у них в доме в Перехвали. О. Семен тоже со мною на минеральных водах хаживал на прогулки. Пошли мы раз с ним на экскурсию за цветами, красующимися на вершинах гор. Сначала было холодненько, и о. Семен приоделся довольно тепло, не дошли мы до половины горы, как о. Семен растопился весь от пота, на полдороге в лесу он сложил свою лишнюю одежду, и пошел вперед. Когда поднялись мы на вершину горы, там встретили мы холод, и о. Семен вынужден был бежать за оставленным на дороге платьем, иначе, он мог простудиться. С удовольствием воспоминаю то время, которое провел с о. Семеном в воспоминании о родине и летах молодости. Он – юмор, не хуже отца. Зрю, и, лобзая, чту образ твой, честный, любезный братец мой. Состарился ты, но черты лица сохранились сходственно с моим памятованием. В бороде седина превозмогла естественный цвет волос, но все-таки, мне кажется, там-сям проглядывают и черненькие волосы. Но я в этом отношении опередил старшего брата моего, – в моей бороде нет ни одного волоса, небелого. И слава Богу, окропиши мя иссопом и буду чист, омыеши мя, и буду белее снега. О, если бы и душою я был так светел и бел, как лицевым зраком!..

С удовольствием прочитал я речь Вашу, сказанную при гробе почившего Александра Степановича. Дай Бог ему царство небесное! При его только характере жизнь его могла считаться сносною, а для другого она была бы невыносимою тягостью. Не скажут ему на том свете «помяни, яко благая приял еси в животе твоем» и, следовательно, дадут место в обителях с праведными, о чем и молю у Господа!

С минеральных источников отправился я 3-го июня, с Семеном Саввичем распростился 5-го июня. В Иркутск прибыл 13-го, а выбыл 19 июня. А, по отбытии моем, 22 и 24-го июня такой был страшный пожар, что две трети города с домами и церквами как будто не бывали. Самые лучшие дома сгорели; убытков причинено на сотни миллионов. В течение 1879 года много и других, лучших по торговым отношениям, городов выгорело, как-то: Ирбит, (чуть не вселенская ярмарка), Верхнеуральск, Нижнеуральск, Оренбург, Екатеринославль, Пермь и Иркутск. И все это едва ли не дело злонамеренной коммунистической язвы. Домой прибыл я 13 июля; от главных недугов своих я будто освободился, но временами ноги пухнут. Боюсь, не дедушкина ли Ивана Денисовича болезнь, впрочем, очень может быть у него стали ноги пухнуть с той поры, как он стал читать у Федуловых 40 дней, псалтирь с приснопамятным Федором Петровичем, а я им дня два-три соучаствовал. Пиявки приносили мне пользу и в этом недуге. При выезде из Иркутска, я запасся было пиявками, но, во время путеследования по реке Лене, нас застигла страшная буря, лодка наполнилась водою, и пиявки наши вместе с банкой нечаянно выброшены из лодки, во время отливания воды. Полезно было бы еще с месяц пожить на минеральных водах, но скука одолела, дела нет, да и книгами не запасся, – читать нечего. Между тем, и четырехмесячный срок истекал. В другой раз просить не счел удобным. Спасибо и за это! Поклон и Божие благословение любезной сестрице, Александре Степановне. Искренно преданный и беспредельно любящий брат Ваш, Епископ Дионисий.

18 августа 1879 года. Якутск.

Не лишайте меня удовольствия получать Ваши уведомления, пишите почаще.

IX.

Драгоценное письмо твое, любезнейший братец и отец мой Григорий Васильевич, от 8 июня получил я 3 августа, и, по болезненному своему состоянию, не удосужился отвечать Вам и благодарить Вас за Вашу братскую любовь ко мне и за те благожелания, которые выразили в письме своем ко мне. Думал я, что излечился я от недугов своих на минеральных водах; так, даже недавно уверял сестру нашу, Елену Феодоровну, что во мне и следов не осталось прежней болезни; но на деле оказывается не то. 19 августа совершенно внезапно заболел у меня большой палец левой ноги, и, менее, чем в полсутки, опухли обе ноги до воспалительного состояния, и я до 8 сентября в полном смысле лежал в постели, вынося неимоверную стрельбу в оконечностях пальцев. С 8-го сентября я стал служить, и считал себя здоровым.

11 ноября опять заболел тот же палец, и обе ноги распухли втрое более против прежнего. Доктора называли болезнь одни летучим ревматизмом, другие – подагрой. А ларчик просто открывался: болезнь каменная, потому что на днях вышло несколько камешков, а боль в ногах есть сопутник той же болезни. Но как бы ни называли болезнь, мне от того не легче; досадно только, что эскулапы берутся лечить, сами не зная что. А этим усиливают боль. В письме своем Вы заявили мне, что страдаете летучим ревматизмом, и хотели мне сообщить некоторые подробности о своей болезни. Я желал бы узнать несколько подробностей о Вашей болезни не для простого любопытства, а для соображения – нет ли в роду нашем этих болезней. Помню, покойный батюшка сильно страдал болью в пояснице. Не есть ли это та же боль, что во мне? Порадовал я о. Семена Ильинского обещанием Вашим прислать ему Ваш портрет, но от 11 октября с сожалением извещает он, что еще не получил ни письма, ни портрета, а свой, говорит, приготовил уже Вам к отправке. Пошлите ему, пожалуйста, и напишите ему малу-толику. Я ему очень благодарен: он лелеял меня, как самого Савву Афанасьевича. Гуляя с ним по неприступным горам, мы переговорили с ним о временах нашего детства, и прочли наизусть латинский словарь по методе Саввы Афанасьевича, заключавшего всегда чтение словами: sacerdos священник, canis собака; припоминали пение и о монахе поскуднике, и о безумном велении мучителя злочестивого. Да, провели мы с ним времечко как дома. По всему видно, что мне не избавиться от своей лихой болезни, поэтому я положил на сердце, по миновании 40-летней службы (6 апр. 1881 г.), убираться на покой в Петропавловскую пустынь. Свидимся ли, братец? Будем молить Бога! По случаю невыносимой боли в ногах, живу печально. Служебные занятия также тяготят немало. 6 декабря сего года помер секретарь Консистории, который вместе со мною поступил на службу, и знал всякую бумажку – где она лежит, и когда, какое дело чем кончено. Многое и даже почти все доводится делать самому; а на это потребны свежие и прочные силы, которых у меня нет и лично для себя. Притом правду сказать, время подумать и о спасении души. Когда подумаешь, сколько на душе грехов вольных и непроизвольных, не знаешь – чем оправдать себя на страшном суде. Одна надежда на беспредельную благодать Божию, которая не по заслугам спасает, а gratis datur.

В последнее время в Якутске жизнь стала особенно непривлекательна: каждую неделю, даже каждый день привозят сюда разных преступников, в особенности, так называемых социалистов и коммунистов, которые и здесь, конечно, рассеивают свои плевелы. Смотреть на их похождения сквозь пальцы, значит, поступать против совести; а вооружаться круто, надо неминуемо подвергнуть жизнь свою опасности. Безумцы и безбожники, не раз покушавшиеся на жизнь Помазанника Божия, задумаются ли убить нашего брата? По-ихнему это значит принести жертву Богу, к сожалению, Бога-то нет у них.

У нас изменяются естества уставы. Бывало, с Введения наступят морозы в 40° и более, и держатся чуть не до марта; а ныне на один день появился морозец в 38°, и тот скрылся. В начале декабря были дни в 14°, чего прежде никогда не было, по крайней мере, старожилы не запомнят. Кажись бы оно и ко благу должно служить, потому что теплота приятнее для нас, чем холод; но на деле оказывается не так. При таких изменениях природы, появляются поветрия на людей, на скота и даже на собак. Иначе и быть не могло. По законам природы в нашей стране в зимние месяцы должны быть холода, а у нас, напротив, довольно тепло. Это так же вредно, как если бы среди лета было 5 и 10 градусов холода.

Любезнейшей сестрице, Александре Степановне, и всей домашней церкви Вашей шлю мой нижайший поклон и призываю Божие благословение. Марья Григорьевна передает, что родители её не в меру состарились. Но я уверен, что, если бы она увидела меня, сочла бы старше своего батюшки. А что их сынок? Положительных сведений о завершении им своего образования я не имею. Сообщите мне.

С достодолжным уважением и нелицемерною преданностью остаюсь преданный Вам покорный слуга, брат Ваш Дионисий, недостойный епископ Якутский.

22 декабря 1879 г. Якутск.

P. S. Пришли, Бога ради, фунтов пять хрену поскорее. Хрен должен быть в корнях, натуральный. Закупорить в ящик и холст. Мне советуют, как лекарство в моей болезни. Не опоздайте. У нас он не родится.

X.

1 ноября 1880 года. Якутск. Ну, как не припомнить прелюбезный праздник Космы и Дамиана? Воспоминаю и кур, и обреченных цыплят, и утят, и даже ногавки, нашиваемые на кур. Все, все припоминаю.

Любезный и дорогой братец и о Господе отец мой, Григорий Васильевич. Милостью Божией, за отеческие и братские молитвы Ваши о мне, по сей день пребываю в числе живых, хотя болезни телесные и скорби душевные не оставляют меня в покое. Молю Господа моего, чтобы Он, милосердный Отец, хранил Вас своею благодатью и миром управил дух Ваш.

Спешу поведать Вам, что просимые мною от Вас валенки и сапоги любезный сын Ваш, Иван Григорьевич, выслал мне, и я уже обновил 25, 26 и 29 октября те и другие. Остаюсь вполне доволен присылкою. Это приобретение отнюдь не прихотливость моя, а необходимая потребность по состоянию распадающегося моего здоровья. Лето все чувствовал себя хорошо, но в настоящее время опять выношу нестерпимую боль в ногах. Думаю, что это уже не боль, а дряхлость, – вступил ведь уже в 63-й год. А что я пережил и вытерпел за это время, этого не описать никаким пером и не высказать никаким языком. Но к чему я вспоминаю о прошедшем, когда немало скорбей и лишений окружают в настоящем и предстоят в будущем. Слава Господу за все!

Приношу Вам искреннюю братскую благодарность мою за высылку чрез Ивана Григорьевича валенок и сапогов. Сердечно благодарю Вас: вполне угодили мне. Если мои бревенчатые ноги и затем не будут оказывать мне должного повиновения, то я лишу их всякой обуви, чтоб они восчувствовали, что такое холод и что жар. Лично со мной не произошло никаких перемен: заканчиваю сороковой год в Якутске, и скоро вступлю в пятый десяток, но смогу ли кончить предстоящее десятилетие, Богу известно, а не мне. Если бы не ноги, то я мог бы еще долго служить. К выходу за штат ныне как-то не ощущаю позыву, а ношу в сердце моем слова Давида: «пою Богу моему дóндеже есмь!»

Когда я писал эти слова, мне подали письмо из Данкова от 27 августа, как значится в штемпеле на конверте. Развернув письмо, узнаю, что письмо это написано на имя Натальи Филипповны, матери покойного отца Иоанна Соколова, а мне поручается доставить оное по принадлежности. Наталья Филипповна более 15 лет скончалась; а сам Иван Петрович и жена его померли в 1863 г. и оставили после себя шесть сыновей и семь дочерей, из коих один только сын был священником в селе, прочие все не устроены. Со смертью отца, старший сын о. Николай, для поддержания семейства (12 родных братьев и сестер, да Наталью Филипповну слепую, да бабку по матери), был переведен в Иркутск на место отца. Благодеяние это сгубило все семейство: у о. Николая пошли свои дети, с батюшкиной семьей составилась семья из 20 душ. Этот молодой и заботливый священник впал в чахотку и в 1873 или 74 г. помер, оставив жену и 3-х детей. На его место поступил 3-ий по нем брат Измаил. Человек прекрасный, но у него с первого года появились свои Измаильтяне, и семья все растет, а средств к пропитанию недостает. В 1879 году, на 3-ий и 5-й день после моего выезда из Иркутска, у них сгорел дом дотла, все дома прихожан и церковь сгорели, и эту огромную семью Владыка Иркутский временно разбил на части: человек шесть помещено было на даче Преосвященного, человек шесть верстах в 15 от Иркутска, а остальные – верстах в сорока от них. Отец Измаял, кормилец всех, жил в монастыре, порознь от семьи, и занимался обучением в монастырской школе и в духовном училище. По неимению квартиры в его приходе (все сгорели), вынужден был перейти в другой приход, гораздо беднейший против прежнего, и там горе мыкает. В настоящее время у него в семье: трое своих Измаильтян (так зовет их Владыка Иркутский), отцовских две девицы, сестры, и одна старшая сестра, учительница духовного училища, два брата школьники, невестка (жена о. Николая) сама четверта и теша. Зная горестное положение этого семейства, я не считаю удобным посылать это письмо, да и к кому пошлю? Иван Петрович, конечно, знал бы от кого письмо пришло, а эти люди почему кого знают? Притом, я за о. Измаила побаиваюсь, как бы и он от забот и печалей не пошел по стези брата своего Николая. Прошу Вас воротить это письмо Варваре Ивановне Егарминой. С 20-го сентября сего года у нас установилась зимняя дорога, а 3-го октября и величайшая наша Лена (13 верст ширины) покрылась льдом на зиму. И мы, жители полуночной страны, волею-неволею, должны укупориться в своих берлогах на целые 8 месяцев. Может ли быть приятна жизнь там, где сама природа спячкою живет? Но делать нечего, как пташка, заключенная в клетку, вспомнив ручейки и кусточки преблагословенной родины, вздохнешь и всплакнешь. А переселившись на родину, пожалуй, станешь тосковать и по Якутску. Я ведь вырос здесь, а там я был мальчонкой. Здешний образ жизни совсем не похож на отечественный, а потому очень может статься, что мы не поглянемся родине, и родина взглянет на нас мачехою. Будем же коротать дни свои, где Бог указал. А до конца дней недалеко остается.

Примите нелицемерное уверение, что я на свете люблю Вас более всего. Не оставьте меня памятованием во Св. своих молитвах. Любезную сестру, Александру Степановну, обнимаю и крепко целую. Божие благословение да будет со всеми нами. Слуга Ваш покорный, Епископ Дионисий.

XI.

Возлюбленный мой братец и отец, честнейший во иереях, незабвенный мой друг, Григорий Васильевич! С 9 января по 17 февраля сего года я вытерпел такие лютые, болезненные мучения сперва в ногах, а потом и во всем организме, что не имел надежды встать с одра болезненного. И до теперь еще не могу освободиться от этого недуга, да, кажется, и не освобожусь до той поры, пока не переселюсь в страну, идеже несть болезнь, ни печаль... А это переселение не за горами – близ есть, с часу на час ожидаю. Не получал от Вас, любезный братец, долгое время никакого извещения, мню, что Вы имеете что-либо в сердце против меня. Чтобы не отойти в вечность под гневом Вашим, спешу просить Вас о прощении мне грехов и даровать мне к отшествию мир.

Оправившись немного от мучительной болезни, 19, 20 и 26-го февраля я рискнул служить литургию. Первые две, хоть с болью и трудом, мог совершить благополучно; но в 26-е число, после сугубой ектеньи, я почувствовал такой страшный пот по всему телу и прилив к голове, что все последующие до Херувимской песни ектеньи просидел на стуле, беспрестанно окачивая голову холодною водою. Во время великого выхода, я свободно мог принять дискос и потир и проговорил царскую фамилию без всякого лиха. Так было и до самого причастна. Но приобщившись Св. Таин, я едва смог преподать св. чашу для приобщения священникам. Но во время проповеди опять освежился холодною водою и льдом, так что и молебен смог отслужить без особенной тяготы. Но после того в 1-е и 2-е марта я не посмел уже напуститься служить литургию, а только выходил на панихиду, и на молебен. Все эти подробности о недугах своих высказываю Вам для того, чтобы сколько-нибудь утолить гнев Ваш, если что имеете на сердце своем против меня, и приобрести братскую любовь Вашу ко мне. Да не зайдет солнце во гневе Вашем!

Извините, любезный братец, не в силах более писать: опять чувствую прилив к голове, да и не имею ничего сообщить Вам, достойного Вашего любопытства. Повергаюсь к стопам Вашим, прося мира и благословения Божия. Кланяюсь до земли любезнейшей сестре моей, Александре Стефановне. Не оставьте молитвенным памятованием и братскою любовью, искреннейше преданного Вам Дионисия, недостойного епископа Якутского.

5 марта 1882 г. Якутск.

XII.

Любезный во иереях отец Иоанн Григорьевич!⁶⁶ Любезное письмо твое от 25 августа дошло до меня 19 октября, а сегодня, 22 октября, – в Воейкове торжество; хоть мысленно, и мне хочется поучаствовать в родственном празднике, поэтому и хочу побеседовать со всеми Вами. Весьма рад я, что страхи Ваши миновали Вас благополучно. Если мой совет не оскорбит Вашего великодушия, то я предложил бы Вам лишнюю копейку до времени вложить в Государ. Банк. 5% билеты продаются по 92 и по 93 к. за рубль, значит, за 925 или 930 руб. Вам выдадут билет в 1000 р. Когда встретится нужда в деньгах, этот же билет можете послать в Государ. Банк и просить, чтобы его продали; а деньги в руках трудно удержать. Впрочем, свой ум – царь в голове. Я монах – и мирских выгод не понимаю. Делайте, как знаете. 17 марта 83 года наступит срок и моим билетам. Буду ли я настолько счастлив, чтобы мог так же беспрепятственно получить, как и Вы. А деньги мне нужны в настоящую пору, но где их взять? – Вы первые не дадите, а о прочих и говорить нечего.

17 октября наша безбрежная река Лена прикрылась на зиму льдом, и чрез несколько дней предлежит мне немалый путь: проехать доведется до 3 т. верст. А что это за путь, что за экипажи, – Вы и представить себе не можете. Лошади, прямо из табуна загнанные в огород и пойманные арканом, к запряжке хомутовой неприученные, сначала понесут, как дикие звери, а потом, измучившись, делаются бессильными. Станции (если только можно назвать их станциями) отстоять одни от другой на 50 и на 70 верст, и доводится на старости лет мерить снег по-апостольски: красными ногами пешеходяще. Я думаю, если бы какой фотограф снял картину моего владычня странствия, многие и премногие удивились бы этим ужасам, и тогда только могли бы оценить тяжести моего служения в сравнении с блаженным шествием иерархов, покоящихся в рессорной карете или в коляске. Если бы кто из таковых чем-либо провинился, то не нужно бы ему измышлять никакого рода наказаний, а достаточно было бы поручить ему хоть раз совершить странствие владычне по Якутской епархии в какое угодно время года. Холодно и мучительно зимой, но еще тошнее и мучительнее летом по причине жаров (солнце в некоторых местах целые два месяца не закатывается) и бесчисленного множества комаров. Вот какова жизнь Вашего дядюшки. Впрочем, я так свыкся с этими невзгодами, что мне жалко расстаться с Якутском. Здесь совсем другая жизнь, чем в благословенном нашем отечестве: много лишений, но немало и доброты и радушия, чего на родине не всегда можно обрести. При всем том, всем существом своим стремлюсь положить кости свои не где-либо, а непременно на родине; обаче предаю себя в волю Божию. Поклон твоей жене и детям. Любящий тебя Епископ Дионисий.

22 октября 1882 года. Якутск.

XIII.

Любезный племянник, Иван Григорьевич! на днях получил я № 21 Рязанских епархиальных Ведомостей и с оскоминою прочитал извещение о несостоятельности пресловутого Скопинского банка. У меня там 6 т. рублей и процентов за два года 840 рублей. 8-го января послал я в Рязанский Окружный Суд два заявления: одно телеграммою – другое письменное с приложением самих билетов. Будет ли что толку из того? Как это все так провалилось вдруг? – и что за колодезь, поглотивший в себя такую массу капиталов? По закону, я обязан представить от себя доверенного, или, говоря нынешним языком, адвоката. Да что сделает адвокат, когда ничего нет? – в математике мудрецы как-то выводят, что минус на минус дает плюс; но простой ум не верит и тому, что плюс на плюс дает плюс. Ты ближе живешь к Рыкающему, проведай и извести меня, получат ли вкладчики хоть что-нибудь и есть ли из чего получить? Вопросы эти даю для того, чтобы знать; не лучше ли отказаться совсем от иску? Срок выдачи по моим билетам 8 марта 1883 года. Куда мне ведаться с адвокатами? Но если можно надеяться хоть третьей части, то, конечно, не следует пренебрегать своим добром. Деньги эти я копил на пользу Данковского училища; но, видно, жертва моя не угодна Богу. Поэтому я нисколько не печалюсь о потере сей: банкротство вошло ныне в особого рода промышленность. По получении сего письма, не замедли сообщить мне свои мысли, и через каждую неделю сообщай о последствиях падения банка. У меня лежит особенная забота о церковных капиталах здешней епархии, что станется с ними? Что еще скажу? Я здоров; а в прошлом году, в эту пору, лежал на смертном одре. Открыл я искусственные раны на обеих ногах, и от них чувствую великое облегчение от недугов своих. Сердечно желаю и стремлюсь всей душой возвратиться на родину или хоть на половину пути подвинуться к ней, но разного рода размышления склоняют против воли своей прозябать в подполюсной стране. Вот уж сорок два года исполнилось, как я оставил родину и вселился здесь: свыкся со всеми, и со всем. Если Бог приведет возвратиться на родину, то доведется там снова учиться, как жить, – там совершенно другой образ жизни, чем здесь. В 1857–59 году был я на родине, и узнал одно: на родине приятно быть гостем. А пословица гласит: «в гостях хорошо, а дома лучше». Поклон жене твоей, и Божие благословение да будет со всеми Вами! аминь. Дионисий, Епископ Якутский.

15 января 1883 г. Якутск.

P. S. Но ленись извещать о ходе дел банка. Благоприятного ожидать нечего, но нам на краю земли любопытно знать и превратную сторону.

XIV.

Достолюбезный братец и возлюбленнейший во иереях отец мой, Григорий Васильевич! Задушевное письмо Ваше от 24 июня имел я удовольствие и получить, и читать 13 августа, а в 16-е августа, в главный праздник обители моей, пред литургией беседую с Вами, как бы на бывшем празднике в богоспасаемом Хрущове. Воспоминания о Хрущове, как и о времени моего детства, проведенного там, доставляют мне всегда приятное удовольствие.

Что касается замечания Вашего, что я, как монах, отрекся от мира, и от всего, еже в нем, не исключая родных и близких сердцу, то скажу Вам, я давал такие обеты, и для Господа Бога желал бы быть таковым; но и Вы, братец, первый можете уличить меня, что я не устоял в обетах своих в отношении любви моей к Вам, и дети Ваши могут упрекнуть меня, что я не строг в иноческих обетах своих в любви к своим родным. Пусть дети Ваши укажут на кого-либо из родных, или сторонних, кто представил бы им более доказательств любви своей к ним! Впрочем, я, быть может, эгоист, и потому так аподиктически сужу о своих добрых отношениях к родным, но не буду считать себя виновным, если бы кто и упрекнул меня в недостатке расположения моего к ним. Как человек, могу ошибаться. Подвинуться поближе к родине тысячи на четыре или на пять тысяч верст не будет стоить большого труда: стоит только сделать письменное заявление – и переведут. Но будет ли там для меня удобнее и легче новое служение? – под силу ли мне оно? – а, между тем, здесь есть еще дела недоконченные, которые новому епископу и не докончить. А желание быть на родине и до теперь считаю верхом земного счастья. На сей конец один из близких сердцу моему архиереев советует мне съездить на родину для свидания, и прибыть обратно. Совет прекрасный. Что может быть приятнее, как при закате жизненного солнца свидеться с единокровными и единоутробными, дорогими для сердца особами? Но что может быть и плачевнее прощания навеки с такими существами? – Я два раза вынес эту пытку, но для третьего испытания не обретаю в себе прочных сил. К тому же проехать пространство взад и вперед до 20 т. верст – нужны средства, а г. Иван Гаврилович их проглотил; из рассеянных же мною там и сям едва ли кто пожелает уделить мне. Итак, благоразумие внушает браться за предприятие с глубоким размышлением.

Далее указываете, что непосильные труды сводят в могилу и крепкие силы, и выставляете примеры. Но приснопамятный митрополит Иннокентий лишился зрения в годы поздние, и это у них было родовое наследие: таковым помер его отец и дед. Притом, в жизни своей он много вынес горя семейного. Упокой, Господи, душу его со святыми Твоими! Преосвященный Нестор, как и покойный Павел Иванович Кедроливанский, погибли от тамошних жидов – правителей бывших американских наших владений: от таких случаев не спасешься. Добрейший Василий Иванович Гаретовский, действительно, рано созрел к вечности. Он, действительно, трудился выше сил; но об нем жалеют только теперь; а в свое время только покивали главами, указуя и приговаривая: «к чему де и для чего эти затеи?» Напрасно говорите, что ревность не по силам не одобряется – не одобряется ревность не по разуму; а Василий Иванович действовал во всем разумно, и может, не обинуяся, сказать о себе: подвигом добрым подвизахся, течение скончах... прочее же соблюдается мне венец правды. 2Тим. 4:7. Нельзя одобрить той ревности, которая ранее времени сводит людей в могилу от их бездельнической жизни, от их распутства, от их обжорства и пьянства; а более сея любви несть, да кто (жизнь) душу свою положит за други своя! Ей, и аминь! Затеял я для здешнего края многое, и во многом успел, но и многое еще остается недоконченным. Одно перестарело и обветшало, требует перемены, а другое вновь признается необходимым. Не так я зарывист, как покойный о. ректор Гаретовский, однако ж, не остаюсь праздным зрителем при виде каких-либо потребностей для блага епархии. И Господь помогает немощам моим: Св. Синод сочувственно относится к моим представлениям. Сравнивая Якутскую область с тем положением, в каком я нашел её в 1841 году, могу сказать, что она далеко подвинулась в религиозном и нравственно-гражданском отношении. Вот почему мне и тягостно становится расстаться со своим детищем. Не скрою и того, что и якуты, и русские привязаны ко мне, как к родному, и обращаются ко мне не по одним религиозным вопросам, но и по делам семейным: с одним поплачешь, с другим порадуешься, и так коротаю век свой, как бы в родной семье.

О внучке Владимире весьма заботился покойный Вас. Ив. Гаретовский. Незадолго до смерти он писал мне, что Владимир был стипендиатом его имени, и что сделал это сколько по личному расположению к Владимиру, столько же по уважению к памяти его батюшки, у которого, говорит, бывал в доме и не может нахвалиться его радушием. Превозносит покойного похвалами за его честность и добродушие. К Владимиру тоже питает любовь, но прибавляет: «мне хотелось устроить его в Московской Академии, а он почему-то стремится в Питер». Но за всем тем он сердечно радовался, что стипендиат его не даром хлеб его ел, а подготовил себя к лучшему будущему. Скажите Владимиру, пусть он, не стесняясь, пишет мне о своих нуждах. Я всегда с радостью готов оказать ему помощь. Посылать же без нужды не столько полезно, сколько опасно: пусть он сам был тверд, как камень, но товарищи силою втянут, да могут и измену учинить, чего не дай Бог! О себе ничего не могу сказать Вам особенного. Носимые на обеих ногах язвы избавляют меня от мучительной боли в ногах, но камешки не перестают источаться из утробы моей, хотя и изредка. Последний вышел 12 авг., болезненных припадков никаких не было. И я думаю, что он возродился вследствие долговременной сиденки моей: целых 15 дней я с утра до вечера занят был пересмотром Богослужебных книг, печатуемых на якутском языке вторым изданием. Сиделка эта сильно изнурила меня. С другой стороны, и время уже наступает к разрушению. Я давно уже пережил лета батюшки и матушки; а тянуться до лет Ивана Денисовича и Матроны Александровны⁶⁷ не под силу: зубы выпали почти все, осталась малая часть только напереди. Но, вообще говоря, я чувствую себя совершенно здоровым. А что если бы я вдруг вздумал оставить службу и вселиться в Данковский монастырь, найдется ли там пригодная пещера для скончания жития моего? – поведайте!

Лето у нас было такое мокрое, что не было ни одного дня без дождя. Жители здешние занимаются преимущественно скотоводством, и для сего во множестве запасают сено. Нынешний год были обильные урожаи трав, но скошенная трава от чрезмерных и непрерывных дождей сгнила дотла. Не знаю, чем будет кормиться скот в грядущую зиму. Хлеба уродились тоже превосходные, к сожалению, здесь мало занимаются хлебопашеством. Сколько для уборки травы дожди были вредны, столько же полезны для дозревания хлебов; потому что если бы не было дождей, то были бы морозы, и погубили бы хлеба.

Любезную сестрицу, Александру Степановну, крепко целую и призываю на неё Божие благословение. Дорогого брата моего всем сердцем благодарю, что он не остался чужд гласу моему и подал руку примирения сестре своей. Затем умоляю его верить, что во мне не иссякла и не иссякнет любовь к и ему и к потомству его во веки, прошу и меня не лишать братским расположением. Дионисий, Епископ Якутский.

20 августа 1883 г. Якутск.

XV.

Дорогой и достолюбезный братец, высокопочтеннейший во иереях отец Григорий Васильевич! Радостно поздравляю Вас со вступлением в новый год, который желаю провести Вам и себе в наилучшей радости. Сердечно благодарю Вас за любезное письмо Ваше от 6 ноября, дошедшее до моих рук 3 января. В тот же день получил я множество телеграмм из разных городов и от разных лиц, приветствующих меня с перемещением в Уфу. Слухи об этом и прежде были, но я не верил им. Наконец, они подтвердились в действительности, и окончательная весть произвела на меня весьма неблагоприятное впечатление, так что я сряду две ночи не мог заснуть ни на один час. Теперь подготовился к поездке, дожидаюсь Синодского Указа. Едва ли ранее 10 февраля доведется тронуться с места. Как видите, я подойду к Вам почти на 7 тысяч верст ближе, а вы будете от меня в 1½ тысячах верст. От Рязани до Уфы постоянное пароходство: в 5-ть, 6-ть дней свободно можете совершить путь от Рязани до Уфы.

Ужели не захотите свидеться со мною? – не думаю, а надеюсь, что посетите меня под попечением Ивана Григорьевича. За неполучением Синодского Указа не могу определить, когда двинусь я из Якутска, а хотелось бы начать путь или в конце этого месяца, или в начале февраля. Боюсь, как бы распутица не захватила на полпути. От этого может быть много неприятностей. Чтобы веселее и надежнее коротать путь ко мне, можете пригласить в компанию и Ивана Ивановича Петергофского. Писать особенного о себе не имею ничего, потому что весь поглощен сборами и приготовлением к сдаче дел. Благо было бы к Пасхе быть на месте нового служения. Вся задача заключается в том, когда последует выезд мой из Якутска. Если выехать числа 1-го февраля, то в половине марта можно быть у себя дома. А позже, – не миновать распутицы.

Боюсь, как бы не заболеть дорогой, частенько болячки приключаются и весьма докучливые. Горе мне, если они и в дороге будут беспокоить меня. Ну, до свидания! Сестрицу, Александру Степановну, нежно целую. С братскою любовью и сыновним почтением к Вам, остаюсь покорнейшим слугою. Дионисий, Епископ Якутский.

7 января 1884 г. Якутск.

XVI.

Высокоуважаемый и многолюбезный братец мой, честнейший во иереях, отец Григорий Васильевич. Многомилостивое и многоблагоутробное письмо Ваше от 10 сентября дошло до меня 18-го того же месяца, а 3-го дня получил я и от Софьи Григорьевны приятный и необходимый для меня подарок – чулки и полотенца. Искренно и от сердца благодарю Вас и Софью Григорьевну за дорогую Вашу память обо мне, отчужденном от родины и родных, и за Вашу братскую любовь ко мне. С 4-го по 13-е сентября странствовал на пароходе по р.р. Белой, Каме и Волге. 6-го числа свиделся с Высокопреосвященным Вениамином в пределах оконечности моей епархии, в селе Челнах (на Каме, выше Елабуги в 25 верстах), и, немного думая, сел на его пароход и уплыл с ним в Казань. 7 сентября в 7-мь часов утра (воскресенье) прибыли мы в Казань. На пристани, которая отстоит от Казани в 7-ми верстах, нас ожидали две карсты и колымаги для багажу, и встретили архимандриты, протоиереи и ректоры с братскою любовью. Высокопреосвященный Вениамин здесь закончил высшее свое образование, здесь же облекся в монашеский чин. Здесь у него есть и наставники, у которых он слушал лекции, есть и товарищи современники по воспитанию, есть и бывшие его воспитанники, потому что он, по окончании курса, был несколько лет профессором академии. Я же счел долгом видеться с ним не потому, чтобы желал чрез него что-либо выпросить от Синода, а потому, что, по монашеству, он мой восприемный отец – старец, а по архиерейству – посвятитель купно с приснопамятным Митрополитом Иннокентием. Притом, мы были соседи по епархиям и жили, что называется, душа в душу, не пропускали ни одной почты, чтобы не написать друг другу что-либо. И при настоящем свидании было о чем поговорить.

7-го числа сентября были мы у обедни в соборе. Вечером того же дня Владыка слушал всенощное бдение в девичьем монастыре, я в соборе, викарий – в своем монастыре. 8 сентября служили все трое в соборе литургию: Владыка Вениамин рукоположил одного студента во священника, а я – одного чтеца во диакона. После обедни съездили с визитами к Викарию, Губернатору и другим почетным лицам. В два часа прибыли в Духовную Академию, где Владыка осматривал долго все места и вещи, напоминающие молодые дни его жизни, проведенной здесь. Затем, приготовлен был роскошный обед, за которым просидели мы до 6-го часу вечера. Отсюда заезжали в церковно-татарскую школу, слушали пение детей на славянском и татарском языках.

Часу в 7-м воротились домой, и в ту же пору получили телеграмму от Преосвященного Варсонофия, епископа Симбирского, что он в 8 часов утра выехал на пароходе из Симбирска. Пока читали и перечитывали эту телеграмму, а эконом собирался ехать на пристань встречать его, Преосвященный Варсонофий явился уже самолично между нами. Он и Преосвященный Вениамин – задушевные друзья, и по этому случаю проговорили они меж собою всю ночь. 9 ч. сентября утра Преосвященный Вениамин стал упрашивать Преосвященного Варсонофия, чтобы он проводил его до Нижнего, но тот нашел это решительно неудобным, потому что он в настоящее время заведует двумя епархиями – своею и Самарскою, Владыка которой, за обжиданием Преосвященного Вениамина, еще не воротился восвояси, и потому много бывает ставленников, задерживать которых обидно и накладисто. В 12-ть часов дня все мы прибыли на пароходную пристань и, после долгих лобзаний, отправились – Высокопреосвященный Вениамин вверх по Волге к Нижнему Новгороду, а я – вниз до устья Камы, а потом вверх по Каме и Белой восвояси. Домой прибыл я 13 сентября в полдень. Во все время моего странствования по Каме и Волге, погода стояла прекрасная; но в нашей Уфе с ранней весны до сегодня не было ни одного дня без дождя, – хлеба были превосходные, но от чрезмерной тучности сперва полеглись, а потом сгнили. К довершению несчастья, в половине сентября сделалось страшное наводнение: речки вышли из берегов, сено затопило водою, мосты унесло водою, так что наш город в настоящее время сидит без хлеба и без сена, а главное – без дров; между тем, сегодня снег валит хлопьями. Якутск – благорастворенный край в сравнении с Уфой во всех отношениях. Если бы не дряхлая старость напоминала memento mori, не задумался бы отправиться туда и там почить плотью до пробуждения от гласа трубного.

К сведению Вашему имею доложить, что во весь нынешний год, т. е. со времени отправки на Казанское собрание, я не болел и теперь здоров. И Вам желаю всякого благополучия и здоровья. Прошу засвидетельствовать от меня братское поклонение сестрице, Александре Степановне. Божие благословение призываю достопочтенному отцу Николаю Ивановичу и Софье Григорьевне с их детками. Николая Петровича Муромцева в городе нет, а Елисавета Ивановна одна живет дома. Скоро воротится и он. Титул его: «Высокородию». Прошу молитвенного памятования обо мне. Искренно любящий Вас и душою преданный Вам брат Ваш Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

25 сентября 1886 г. Уфа.

XVII.

Вчера или третьего дня послал я Вам, любезный братец Григорий Васильевич, письмо, а сегодня получил от Вас, и, согласно Вашему желанию, посылаю Вам записку о представлении моем Государю Императору в 25 день ноября. Прочитавши, потрудитесь воротить мне вместе с письмом Владыки. В день Богоявления Господня паки удостоился я быть во дворце и целовать руку Государя и Государыни, и видеть весь блеск двора. 4-го сего февраля имел счастье поздравлять со днем Ангела старейшего иерарха, митрополита Петербургского Исидора, и трапезовать с прочими иерархами. Обедавших было: 4 митрополита (Питерский, Киевский, Московский и Сербский Михаил), 2 архиепископа (Варшавский и Херсонский), 6 епископов (Уфимский, Ставропольский, Выборгский – ректор академии, Ладожский, Алеутский и Старорусский).

Имениннику наступил 89-й год. Все говорят, что он доживет до 100 лет. Ходит бодро. Служит каждый праздник. Ум светлый, память богатая. Но Киевский ногами и зрением слаб. Не знаю, что еще сообщить Вам. Живу, здоров. 9 февраля исполнится 20 лет мне во архиерейском сане. Слава Богу, благодеющему мне!

Остается желать и просить у Бога христианской кончины, безболезненны, непостыдны и мирны.

Вот уже полгода прошло, как я выехал из Уфы, доведется и еще пробыть месяца три с половиною. И я скучаю об Уфе, и Уфа скучает обо мне. Дел там накопилось множество, да и здесь завален я бумагами из Уфы. Но если Господь не отнимет здоровья, надеюсь управиться с делами, Божиею помощью. Памятуя Вас присно в молитвах своих, прошу Вас помолиться о моем недостоинстве. Божие благословение да будет со всеми нами! Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

5 февраля 1888 г. СПБ. Ярославское подворье.

XVIII.

Достоуважаемый во иереях отец Иоанн Григорьевич! Батюшка Ваш, почтеннейший отец Григорий Васильевич, обращался ко мне депешею с неким поручением, которое я тотчас же и исполнил. В удостоверение же успеха порученного мне дела препроводил ему письменные доказательства, которые просил его, по миновании надобности, воротить мне. Письмо мое адресовано было ему чрез п. ст. Долгое. Не получая долго ответа, начинаю думать, уж жив ли он. Во всяком случае, прошу Вас посланные мною письменные документы отыскать и воротить мне, а на это письмо прошу дать ответ тотчас же. В половине мая надеюсь получить увольнение для возвращения в свою епархию. Если Евдокии Григорьевне будет желательно повидаться с сыном своим, так этому предоставляю ей полную возможность. В свите моей протодиакон и иподиакон с семействами здесь; ей удобно было бы сопутствовать с ними. Предложите ей и уведомьте меня. Божие благословение призываю Вам и семейству Вашему. Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

17 марта 1888 г. С.-Пб. Вас. Остров. Яросл. Подворье.

XIX.

Христос Воскресе и Воистину Воскресе! Приветствуя Вас, достолюбезный братец, Григорий Васильевич, сими изречениями Ангела мироносицам и слыша в сердце своем радостный ответ от Вас, обнимаю и целую Вас в уста и в очи. Нерадостно встретил я праздник Христов. 10-го апреля, быв на хиротонии одного архимандрита во епископа, я имел неосторожность выйти из Александроневского собора без шубы и простудился, так что 6-ю неделю, и страстную пролежал без движения и со страшною болью в ногах и руках. Но в светлый праздник Пасхи служил с величайшим трудом. На Фоминой неделе, в среду или в четверток, намерен я оставить столичные прелести и следовать в смиренную свою Уфу, где я более необходим, чем здесь. Вчера была у меня сестра, Гликерия Васильевна, и простилась со мною навеки: она почти совсем слепая, едва видит свет в окне. Но память и рассудок доныне сохранились во всей ясности. Жизнь здесь так дорога, что 500 рублей едва доставало на содержание мне со свитою в месяц. А потому, не изобилуя финансами, посылаю Вам триста рублей на Ваши нужды и на нужды обездоленных малюток, имеющих отца и без отца сущих. Да пошлет Господь милость Свою им. Евдокия Григорьевна изъявила желание ехать со мною в Уфу, чтобы видеть житье-бытье своего сына. Сегодня я пишу ей и в Москву моим знакомым, чтобы они, до прибытия моего в Москву, приняли её под свой кров.

Не брани, любезный брат, что скупо награждаю деньгами, но прошу обратить внимание на то, что требующих от меня помощи так много, что, и помаленьку раздавая, не всех оделишь. Жалование мое, не Бог знать, как велико: полторы тысячи рублей. Из этого нужно употребить и на содержание себя. Притом, становлюсь дряхл и часто хвораю. На докторов и лекарство израсходовал здесь до 300 рублей, а пользы нет. Имел я намерение побывать в Рязани, но, по болезни ног и рук, отложил в сторону свое хотение, и хочу поспешить к домашнему очагу, чтобы там всмотреться повнимательнее во все части управления. Прошу Вас не забывать, грешное имя мое памятованием в молитвах Ваших; а я, при всей лености моей, всегда молюсь о Вас. Но угодна ли будет Богу молитва грешника!.. Призываю Божие благословение добрейшей сестрице, Александре Степановне, и всей домашней церкви Вашей, и остаюсь навсегда Вашим покорнейшим слугою. Брат Ваш, Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

23 апреля 1888 г. СПб.

XX.

Достоуважаемый и любезный братец, почтеннейший во иереях отец Григорий Васильевич! Приношу Вам сердечную благодарность за любезное письмо Ваше от 27 августа. Великодушно извините меня, что долго не писал Вам, а не писал потому, что с 30 мая по 25-е июня совершал странствие владычне по епархии; а затем, по обычаю, прихворнул и опять, затем, целый месяц составлял записку о своей поездке, экстракт которой вскоре пришлю Вам для любопытства печатный. С другой стороны не писал и потому, что внуки Ваши могли передать Вам лично все о моей неключимости. В настоящее время чувствую себя совершенно здоровым, но весьма озабоченным по случаю перестроек в двух духовных училищах. И денег нет на покрытие работ, и время уходит для производства недоконченных работ; то и другое крайне озабочивает меня. Но Бог не без милости! Извините меня, любезный братец, что хочу сделать Вам замечание. Зачем величаете меня: «Высоко...»?.. – Зачем превозносите мнимые подвиги мои в Якутске? Лучше поблагодарите за меня Господа Бога, что Он, Царь Небесный, меня, ничтожного, возвел на высоту, которой я не стою и которой недостоин.

Ныне с академическим образованием многие готовы бы ехать на край света, да и тем нет места. А я, в высших школах не бывалый, почтен паче всех сверстник моих, и притом не по заслугам, а туне. Итак, прошу Вас, на будущее время не превозносите меня, и не заставляйте меня краснеть от стыда.

Предместник мой, Преосвященный Петр и преемник мой по Якутской кафедре, Преосвященный Иаков, скончались оба в мае сего года, и оба скоропостижно. Преосвященный Иаков болел желтухой с неделю, но умереть не думал. За полчаса до смерти написал карандашом записку, чтобы духовенство помолилось о его выздоровлении, но пока собирались на молитву, а он уже и отошел в вечность. Господи, упокой их со святыми!

О сестре, Гликерии Васильевне, писали мне, что она совсем отемнела. Время всему и время всякой вещи. Я юнейший из детей родителей моих, но чрез месяц и мне исполнится 71 год. Но я обладаю превосходным зрением; могу за версту хорошо различать предметы, но читаю и пишу помощью очков. Благодарение Богу за все. Из прилагаемых 125 рублей покорнейше прошу 25 рублей передать Евпраксии Никитишне, а 100 рублей благоволите принять себе и не осудите за скудость. А 10 р. прошу передать в с. Хитрове невестке покойного Николая Епифановича, вдове. Им забыл письмо, потерял. Присно поминая Вас в молитвах своих, прошу не оставить молитвенным памятованием и меня, недостойного. О сем просит искренно любящий брат Ваш, неключимый епископ Дионисий.

6 сентября 1889 г. г. Уфа.

XXI.

Достолюбезный братец, честнейший во иереях отец Григорий Васильевич! Приношу Вам глубокую мою благодарность за дорогое письмо Ваше от 24 сего декабря, дошедшее до меня сейчас (28 ч.), и за Ваши благие пожелания мне на наступающее новое лето. Но благодаря Вас за благожелания, думаю, наступающий 1890 год едва ли не последний будет в моей земной жизни. Болю нередко и совершенно неожиданно, да и боли бывают самые мучительные; а между тем, через силу вынуждаюсь иногда совершать Богослужения продолжительные и торжественные, от чего и симптомы болезней бывают невыносимы.

24, 25 и 26-го декабря священнодействовал, но с великим трудом, особенно, в день самого Праздника, едва мог совершить служение. В пояснице появилась боль невыносимая, в то же время и в ногах открылся лютый ревматизм, и по этому случаю на молебне коленопреклоненную молитву едва мог покончить. Но теперь, благодарение Богу, чувствую себя хорошо. Весьма жалею, что о. Николай Илларионович Малютин так рано поспешил оставить земную жизнь и переселиться в вечность. Жалею потому, что дети его не устроены, а их немало. Не могу верить тому, чтобы после него остались деньги, еще менее могу допустить ту выдумку, что деньги эти приобретены от сестры. Я знаю этот приход, знаю жизнь покойного о. Макария, знаю нищету брата нашего, – и поэтому не допускаю мысли, чтобы в казачьей слободе можно было нажить состояние обеспеченное. О. Николай вел жизнь аккуратную; я ему особенно благодарен за то, что он всегда входил в положение Евпраксии Никитишны. А дом приснопамятного о. Макария на веки веков будет напоминать мне самые счастливые дни моей жизни, проведенные под его кровом.

Не будь этого дома, не окажи он мне приюта и не дай способа к учению, – я был бы погибший человек. Молю Бога о них и буду молить неустанно до конца дней моих. Много горя потерпел я во время данковской моей жизни. Радуюсь, что Вы на новом месте обрели себе покой и утешение в кругу чад и внуков. Не задумался бы я искать себе покоя, если бы настолько же имел возможность располагать своею свободою, и мог опереться на благодеющее мне потомство. Бог моя надежда, отнюду же приидет и помощь моя. Когда стою в храме, или отхожу ко сну, молюсь наипаче о том, чтобы Господь, при конце дней моих, сподобил меня христианской кончины, безболезненны, непостыдны и мирны. Страшно впасть в руки Бога без покаяния, ибо смерть грешников люта. Присно памятуя Вас в молитвах своих, прошу и Вас не оставить молитвенным памятованием о моем не достоинстве. Призывая Божие благословение на Вас и на всю домашнюю Вашу церковь, с любовью к Вам есмь искренно любящий и почитающий брат Ваш Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

28 декабря 1889 г. г. Уфа.

XXII.

Достолюбезный брат и высокочтимый отец мой, Григорий Васильевич! Печальное письмо Ваше от 14 ноября получил я вчера. А о кончине приснопамятной Александры Степановны имел извещение от почтеннейшего Ивана Григорьевича тотчас после её смерти. Нельзя не печалиться при разлуке с близкими нам родными, но и не должно сетовать, как неимущим упования на свидание в блаженной вечности. Нужно благодарить Бога и за то, что при всех болезненных скорбях и страданиях она прожила на свете довольно лет. Будем молить Господа о водворении новопреставленной рабы Божией Александры в недрех Авраама и Исаака со святыми. Не замедлит приблизиться и время нашего отшествия в тот же путь. Об этом следует подумать. А навещающие меня болезни громко вопиют во ушию моего memento mori. Мне уже исполнилось 70 лет – по Давиду, предел человеческой жизни.

Радуюсь, что о. Николаю Ивановичу Бог возвратил ум и душевное здравие. Но хлопотать об определении его куда-либо на место не могу, и не считаю возможным. Напрасно Вы навязываете мне какое-то в этом якобы унижение, – не унижение вынуждает меня быть осторожным, а пастырский долг не пролазить инуде во двор чуждый. Владыка и сам вспомнит прежнюю мою просьбу, и, в чем следует, уважит.

Мое здоровье никуда не годится. Половину октября и половину ноября пролежал на смертном одре. 13 и 14 ноября с величайшим трудом отслужил литургию и молебен. Вчера (20 числа) приготовился служить литургию, но в правой руке такая сделалась ломота, что и на койке не обретал себе покою. Сегодня (21 нояб. пред обеднею пишу) собираюсь служить, но в силах ли буду, – Бог весть. Призывая Божие благословение на Вас и на всех, сущих окрест Вас, прошу Ваших молитв о моем недостоинстве. Ваш усерднейший слуга, брат и сын, Дионисий, неключимый Епископ Уфимский и Мензелинский.

21 ноября 1888 г. г. Уфа.

XXIII.

Возлюбленный о Господе брат, дорогой сердцу моему отец, высокопочтенный во иереях друг мой, Григорий Васильевич! Мир Вам и всей домашней церкви Вашей Божие благословение. Многолюбезное письмо Ваше я имел утешение получить в великий вторник, и спешу, на Ваш привет с Светлым праздником, ответствовать православным обычаем: «Воистину Воскресе» Христос, и, сим приветствуя, целую Вас в уста и в очи. Молю Господа Бога, чтобы Он, Царь небесный, подкрепил Ваши силы для безболезненного существования. О сестре пишут, что слепота её и ей, и окружающим её становится в тягость. Но что будем делать? станем благодарить Бога за все. Слава еще Богу, что есть кому призреть её.

Пишете Вы, что с самого детства с благоговением встречали великие дни страстной недели. А я в детстве своем в первые дни страстной седмицы с утра до вечера, помню, посматривал, высунувшись в окошко, не идет ли любимый брат мой Гриша (это имя доселе слаще мне, чем с полным окончанием), и как радовался я, увидевши его. Но судьбе угодно было разъединить нас далеко. Но слава Богу за все! Радуюсь, слыша, что от времени до времени совершаете богослужение. Помоги Вам Бог! Я начал служение с Лазарева воскрешения, и продолжаю до сегодня каждый день. Завтра предполагаю совершить чин омовения ног, а ввечеру чтение страстей Господних. Сам я здоров, но ноги изменяют мне. Впрочем, пора и ногам моим отдохнуть: слава Богу, послужили, чуть не кругом землю обошли!

Еще радуюсь, слыша, что Господь дал Вам утешение видеть, яко новосаждения маслична, окрест трапезы сыны сынов и дщерей своих! Дай, Господи, всем им мир и Божие благословение! – Я не имею этой великой радости, зато не имею и тех скорбей, которые неразлучны у каждого родителя с воспитанием детей!

Пишете Вы о какой-то посылке, отправленной мне. Напрасно Вы обременяете себя этим. У меня, слава Богу, ни в чем нет недостатка, – все есть. Нуждаюсь иногда в здоровье, но Вы и сами не менее меня нуждаетесь в этом. Призываю Божие благословение о. Иоанну Григорьевичу и всему семейству его. Прошу молитв и благословения на меня. С братскою любовью к Вам есмь всепокорнейший слуга Ваш, Дионисий, неключимый Епископ Уфимский и Мензелинский.

28 марта 1890 г. г. Уфа.

XXIV.

Достолюбезный и милый брат – отец Григорий Васильевич! Сердечное и задушевное письмо Ваше получил я 15 августа вечером после всенощного бдения. В сладость прочитал я Ваши строки; совершенно занят и я всегда теми-же чувствами при воспоминании праздника Преображения Господня неразлучно с воспоминанием о дорогой родине и почивающих в оной дорогих сердцу моему – родителей и предков. Не случайности отношу и прибытие Вашего письма ко мне пред праздником Нерукотворенного Образа, празднуемого бывало в благословенном селе Хрущове. И Хитрово и Хрущово минули, как сон, как мечта. Если бы я свободен был располагать собою, я непременно вселился бы в родительском доме и там почил бы от дел своих. К сожалению, не имею этой свободы и не имею права располагать собою. Впрочем, в будущем 1891 году, аще жив буду и аще Бог соизволит, намерен посетить Рязань, чтобы в последний раз распроститься с родными и родиною. Смотря на протекшую свою жизнь, думаю, что предки мои, родившиеся и почившие в с. Хитрове, несмотря на свою бедность, были спокойнее меня, и не испытывали тех невзгод, которые выпали на долю мою. Но слава Богу за все! Хотя служу я неопустительно каждый воскресный и праздничный день, но не без устатка. Особенно ноги вопиют, что на них надежда плоха. И опять слава Богу за все: ноги мои столько прошли, что несколько раз можно было бы обойти кругом нашу планету. – В настоящее время занят я хлопотами: собирается съезд духовенства; в 19-е августа предположено освящение храма и новых построек в доме Епархиального женского училища. Затем, в 9-ое сентября проектируется открытие новой железной дороги между Уфой и г. Златоустом (в самом хребте Уральском). – Везде мне следует принять деятельное участие; но не знаю, позволят ли мне силы. Еще необходимость предстоит посетить до 100 церквей. Летом не мог я вынести этой поездки, по причине сильных жаров и пыли, а осенью будет не под силу мне бороться с дождями и ветрами. Куда ни оборотишься, все неудобно. То ли дело во дни молодости: бывало к Пасхе идешь и, снявши сапоги и inexprebilia, переходишь снежные ручьи, бурливые речки, и проходило по добру по здорову; а теперь на пол наступишь босой, – и болеешь. Отправляюсь к обедни.

Молился за литургией о Вас и о всех присных своих. Итак, праздники Преображения и Нерукотворенного Образа Господа Нашего И. Христа перенесли наши воспоминания ко дням нашей молодости, улетевшей от нас в беспредельную и невозвратную даль. Всему время, и время всякой вещи. По прошествии времени, наступит бесконечная вечность, где все будут в одинаковом возрасте; и стареть, и молодеть никто не будет. И она не за горами. Сейчас (в 6 часов вечера четверток) был у меня Владимир Александрович. Ехал он от Ряжска до Уфы двои сутки и два часа. Я бывало из Хитрова до Рязани шествую дня три-четыре, значит, от Ряжска до Уфы ближе, чем от Хитрова до Рязани. Но из всех моих путешествий самое памятное и самое странное было самое последнее перед поездкой в Сибирь. Помнить, братец, ночевали мы в Сурках. Около Никольского мы шли пешком и разговаривали. Лошадь шла за нами. И, когда хотели сесть на телегу, заметили, что упало полукафтанье с оной, а в полукафтанье были медные деньги. И по этому случаю мы распростились: Вы воротились, а я пошел пешком. В Князево-Займище пришел я рано, и решился идти до Скопина. Пошел. Отошедши версты три от Князева-Займища, нашел на огромный табор цыган, которые окружили меня со всех сторон и тормошили всячески. Со мною было тогда 50 руб. денег, зашитые в жилете. Когда я освободился от них и скрылся с глаз, я, несмотря на свою усталость, побежал во всю прыть. В Кельцак остановился ночевать. На постоялом дворе старушка собрала мне поужинать. Лишь только стал я ужинать, со мною сделалось такое головокружение, что я упал на пол. Старушка стала спрашивать, что случилось со мною. Я рассказал, как бежал от цыган. Она предложила мне выпить рюмку водки. Выпил я – и стал совершенно здоров. И теперь памятен мне этот испуг. Я веду речь к тому, что было время, когда мы способны были бегом бегать, а теперь через порог ногу не перекинем. Чтобы Вам сколько-нибудь напомнить о своей физиономии, прилагаю недавно снятую карточку. Прошу передать глубокое уважение достопочтенному Ивану Григорьевичу и всему семейству его, и, призывая на всех Вас благословение Божие, прошу Вашего благословения и молитв. Искренно любящий брат Ваш, Дионисий, Епископ Уфимский.

16 августа 1890 г. Уфа.

XXV.

Дорогой отец и возлюбленный брат, Григорий Васильевич! Сегодня (24 янв.) имел я утешение получить любезное письмо Ваше от 18 сего января, и тотчас спешу ответствовать Вам моею благодарностью за привет Ваш со вступлением в новое лето и за все благожелания, коими напутствуете меня в новое дето. Спасибо за все! Печально закончил я год минувший, не радостно было и вступление мое в год настоящий. С октября до 20 ноября я сильно болел от простуды, но перемогался и через силу неопустительно совершал все службы по церкви и делам письменным. 24 ноября, не оправившись совсем, вынужден был ехать для обозрения епархии. 8 декабря воротился домой совершенно здоровый. В селах служил три литургии и, шутя, говорил: «отправился больной, а воротился здоровый». И по возвращении беспечально служил 9-то, 16 и 17-го декабря. Но с 17-го на 18-е число декабря ночью почувствовал я жгучую боль в суставе большого пальца правой ноги, а утром того же дня не мог уже и ходить, а, наконец, 19 совсем не мог владеть ногами: сторонние люди с большим трудом передвигали на койке мои ноги. Так пролежал я на болезненном одре и все дни святок, и новый год, и не имел возможности быть в церкви, хотя церковь за стеною. Но в Богоявление Господне отважился доплестись до алтаря и просидел литургию на стуле. 13-го литургию не служил, но молебен отпел в церкви. 20-го рискнул служить литургию, но с величайшим трудом мог окончить оную, и притом много раз садился для отдыха в кресло, и после этого опять усилилась боль в ногах, и до теперь нахожусь в инвалидном состоянии. 3-ий и 4-ый дни праздника Рождества Христова были дня меня особенно тяжелы. 27-го получил телеграмму от Преосвященного Никанора, в которой он прощается со мною навеки, и помер в тот же день. В тот же день получил депешу от Самарского губернатора, в которой извещает, что их Преосвященный Серафим доживает последние часы и заповедал мне, как соседу, отпеть его. А я и сам был на пути к вечности. 28-го получил телеграмму из Петергофа о кончине сестры, Гликерии Васильевны. Вечная ей память! Таким образом, конец года минувшего и начало нового были для меня тяжелым бременем. Помоги мне Бог с терпением вынести эти скорби, как крест, заслуженный грехами моими! В настоящее время чувствую себя лучше, но стоит только выслужить литургию, и ноги опять заболят. В будущее лето имел намерение побывать в Москве и в Рязани, но и это желание представляется невозможным. Представляю себя водительству Промысла Божия. Буди воля Господня во всем!

Братец! Оставьте привычку титуловать меня Высоко. У меня нервы раздражаются от этой неправедной и незаслуженной чести. Я много раз просил Вас об этом, а Вы все не внимаете моей просьбе. Где тут думать о высоте, когда и низкой степени не стоим мы пред другими. Прошу Вас уважит мою просьбу. Призывая Божие благословение Вам, почтеннейшему о. Иоанну Григорьевичу и всей домашней церкви его, имею честь быть усердный богомолец Ваш и брат, Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

24 января 1891 г. Уфа.

XXVI.

Любезный братец и досточтимый отец мой, честнейший во иереях, Григорий Васильевич! Вчера вечером (16 мая) имел я удовольствие получить от Вас братское послание от 13 мая, в котором Вы приглашаете меня к себе на место жительства Вашего и семьи Вашей. Цель моей поездки в Москву и в Рязань заключалась не в миссионерском собрании, а единственно видеться с Вами в Рязани и распроститься с Вами и прочими родными навеки. Но как вы чувствуете себя не в силах быть в Рязани, то мне доводится оставить свое намерение быть в Рязани, так как я едва двигаюсь, и из экипажа без помощи сторонней выйти не могу, притом и время стеснено. Весьма жалею, что предположения мои так неожиданно расстроились. Но я верую, что все это происходит не по нашей прихоти, а по смотрению Божию. В настоящее время считаю себя здоровым, потому что 12 мая служил литургию в г. Златоусте (300 верст от Уфы), а 15-го служил в Уфе. Собирался было выехать в Епархию, но экзамены в разных заведениях и другие неотложные занятия воспрепятствовали тому. По случаю 50-летняго юбилея моего, прислали мне из Москвы священные сосуды с принадлежностями, а из Якутска – напрестольный крест. Желая оставить память о себе на милой родине своей, хочу предпроводить эти драгоценности в Преображенскую церковь с. Хитрова. Вещи эти уже закупорены в ящик и зашиты в холст. Если самому мне не доведет Бог видеть Вас в Рязани, то прошу Вас доставить оные по принадлежности. Призывая Божие благословение на Вас и на сущих окрест Вас, есмь Ваш покорнейший слуга, Дионисий, неключимый Епископ Уфимский.

17 мая 1891 г. Уфа.

XXVII.

Ваше Высокоблагословение, любезный братец, высокоуважаемый во иереях отец Григорий Васильевич! Внук Ваш, Петр Иванович, завтра намерен отправиться восвояси. С ним отправляю ящик, в котором вложены: серебряные потир и дискос с прочими принадлежностями и серебряный напрестольный крест, поднесенные мне в день чествования 50-летнего юбилея моего. Ящик этот адресовал я на имя Ивана Григорьевича, и прошу Вас передать оные священные вещи в Преображенскую церковь на поминовение родителей наших и нас грешных. Покорнейше Вас прошу, поручение мое исполнить. Причту же с. Хитрова постараюсь заготовить особое заявление, а теперь едва ли успею. Болею, и не могу оправиться. Вчера, по случаю наезда ставленников, рискнул было служить Божественную литургию, но в половине обедни со мною сделалась такая дурнота, что я чуть было не решился разоблачиться. Вследствие сего сегодня на ноги с трудом могу наступать. Впрочем, числа 26 или 27 этого месяца думаю отправиться в Москву, а потом побывать и в Рязани. В настоящее время не могу определить, когда я могу быть в Рязани, но из Москвы буду телеграфировать к Вашему сведению дня за три – за четыре. Итак, пока до свидания. Поклон и Божие благословение о. Иоанну Григорьевичу и его почтенному семейству. Прошу не оставить меня молитвенным памятованием. Ваш усерднейший слуга и брат, Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

P. S. При сем прилагаю пакет на имя Преображенского причта с. Хитрова с предпровождением вещей, заключающихся в ящике, следующих в приклад оной церкви.

21 июня 1891 года. г. Уфа.

XXVIII.

Любезный братец и батюшка, честнейший во иереях отец Григорий Васильевич. Примите от меня глубокую и искреннюю благодарность за привет Ваш с новым годом и за все благие пожелания Ваши, коими напутствуете меня на новое лето. Мне кажется, новый год не есть ли для меня последний год в этой жизни. С 4 декабря по день Рождества Христова лежал я на болезненном одре (впрочем, 6-го декабря через силу служил, потому что был ставленник) и новый год встретил не без болезней; но, по неразумной ревности своей, отважился шествовать 6 января на иордань в р. Белую. Дело обошлось без вреда. 10-го, 11-го и 12-го января ездил верст за 200 святить две новые церкви у чуваш, и, благодарение Богу, дело свое совершил благополучно; но с того времени страдаю насморком, и не знаю, когда избавлюсь от него. Слава Богу, что еще ноги движутся. Напрасно думаете Вы, что я терплю пререкания, оскорбления, колючие упреки и жестокие укоры от кого-то; я всеми доволен, да и паства моя расположена ко мне душой. Любопытствуете знать: где и чем служил покойный Николай Петрович Муромцев? Он состоял здесь членом «Присутствия по крестьянским делам». В этом звании он дослужился чина действ. стат. советника и жалование получал 2000 рублей в год. Служба его была нелегкая: с ранней весны до поздней осени, он измерял земли башкир, черемис, татар и др. инородцев, и, по отзывам губернаторов, дето свое вел весьма правильно, а дело это требовало груда неимоверного. Многие говорили, что, если бы Николай Петрович так трудился в начале своей службы – с молодости – под старость прилично было бы ему пожить так, как жил он в молодости. Он нуждался во многом: жил в нумерах грязных и убогих, где и сделался с ним удар. Елизавета Ивановна жила тогда в Москве у сестры. Дали ей знать. Приехала она и на пароходе довезла его до Нижнего; а когда пересели на железную дорогу, больной Н. П-ч, не доезжая до Москвы, в вагоне Богу душу отдал. Где похоронили Николая Петровича и где проживает его благоверная Елизавета Ивановна – не знаю. Знаю только, что ей начальство ходатайствовало пенсион в 400 рублей. Господи, упокой душу его.

Я большую часть года бываю нездоров. И в настоящую пору через силу перемогаюсь. Болезни посещают меня совершенно неожиданно; лягу спать совершенно здоровый, ночью, во время сна, заболит какой-нибудь суставчик, в ноге или руке, а на другой и на 3-тий день делаюсь совершенно без рук – без ног. Если Бог продлит жизнь до 9-го февраля 1893 года, то намереваюсь просить Св. Синод об увольнении на покой. Пора, давно пора! Недавно получил письмо и подарки от Марьи Григорьевны и Феодора Поликарповича. Поблагодарите их за меня. Напрасно они беспокоятся своими подарками: у меня есть всякая всячина.

Поклон им от меня и Божие благословение. Приятного и достойного Вашего любознания сообщить Вам ничего не имею. Боремся с нуждою и заботами о голодающих; у нас хлеба родилось много, но кулаки торговцы закупили все в свои руки, и держат высокие цены; а некоторые злоумышленники подбавляют в муку вредные суррогаты, и тем портят хорошую муку. Чем-то Господь порадует в лете следующего 1892 года. Горе нам, если урожай будет неудовлетворительный. Но будущее все зависит от воли Божией, и будем всецело покоряться Ей, всегда благой и совершенной. Поклон о. Иоанну Григорьевичу и благословение Божие всему почтенному семейству его! Прошу молитв Ваших и благословения отчего. Слуга Ваш покорный, Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

24 января 1892 г. г. Уфа.

XXIX.

Возлюбленный отец и брат мой Григорий Васильевич! Слышу, что Вы тяжко болеете и уже готовите себя к переселению в вечность. Целых три месяца болю и я, но с 17 января начинаю послуживать, и уповаю, что Господь восставит мои силы. Дай Бог и Вам восстать от одра болезненного и быть здоровым. Если же Господу Богу угодно призвать Вас на служение в мир горний, то прошу Вас отпустить все вины, которыми я в жизни своей мог огорчить Вас, а я не перестану молить о Вас Господа Бога. Прости! Прости, любезный брат и отец мой. Целую Тебя в уста и в очи. Дионисий, смиренный Епископ Уфимский и Мензелинский.

13 января 1893 года. Уфа.