I. Жизнь

Гойко Стойчевич, будущий патриарх Павел, родился в праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи, 11 сентября 1914 года, в деревне Кучанцы в Славонии, которая в то время относилась к Австро-Венгерской империи, а сегодня находится в Хорватии. Его предки, выходцы из Южной Сербии, с давних пор поселились в этом регионе, где большинство жителей были сербами. Происходя из крестьянской семьи, его отец Стефан отправился на поиски счастья в Америку, но спустя некоторое время после приезда заболел туберкулезом и вернулся домой, чтобы умереть. Гойко было тогда три года, а его брат Душан только родился. Анна, его мать, вышла замуж вновь, но вскоре умерла. Маленькие сироты были поручены их бабушке и тете. Гойко потом скажет: «Мое ощущение материнской любви связано с теткой, которая заменила мне мать, и я помню ее безграничную любовь. Думаю, что когда умру, первой встречу ее, а потом всех остальных»¹. Отсутствие отца восполнялось крепкой связью с Отцом Небесным, которая укреплялась в атмосфере благочестия его приемной семьи. Потом будущий патриарх скажет: «Когда растешь без родителей, чувство Отца Небесного переживается намного сильнее»².

Здоровье Гойко с детства было настолько слабое, что однажды у его изголовья даже зажгли свечу, думая, что он умер.

В каком-то смысле слабое здоровье дало ему шанс: тетя, увидев, что он не может работать в поле, по окончании начальной школы разрешила ему продолжать обучение, руководствуясь еще и тем, что Гойко проявлял большой интерес и прилежание к учебе. Он был отправлен к своему дяде по отцу, жившему в пригороде Тузлы, продолжать образование в нижней (начальной) гимназии. Перед тем он провел лето в монастыре Ораховац, в пятидесяти километрах от своей родной деревни, чтобы духовно подготовиться к новой жизни. Это пребывание в монастыре оставило след в сердце Гойко, не разбудив в нем, однако, его будущего монашеского призвания. Вспоминая этот эпизод, он пишет:

«Я был не в состоянии понять всего хода богослужения, но я ощущал печать прошедших веков и наших предков, которые здесь молились; их молитвы были для меня словно бы осязаемыми, так же как их стенания и их радости. Все это запечатлелось в моей памяти, но я не мог тогда еще и представить, что мое будущее станет связано с Церковью»³.

Во время обучения в гимназии будущий патриарх проявил интерес и особые способности к естественным наукам, физике и математике. Парадоксально, но именно на уроках катехизиса он испытывал наибольшие трудности, как сам он об этом смиренно вспоминает, отдавая должное своему преподавателю:

«У меня было много преподавателей в течение всех этих лет. Но именно преподаватель катехизиса остался для меня лучшим педагогом и учителем. Катехизис – это из области догматики, где все резюмируется в вопросах и ответах, и очень трудно подать это молодым так, чтобы они всё поняли. Однако он преподавал нам это таким образом, что мы, дети, не испытывали никаких сложностей с усвоением. Это был человек добрый, но крайне строгий. Однажды, услышав свое имя, я почувствовал себя совершенно растерянным, способным не говорить, а только бормотать что-то. Тогда он поставил мне самую низкую оценку. Потом он задал вопрос немного сложнее. Зная ответ, я поднял руку и так заработал оценку более высокую. Позже, когда я стал взрослым и чуть более самостоятельным, мой страх исчез. Между тем такие предметы, как математика и физика, не требовали от меня слишком сильного напряжения памяти и подходили мне больше».

По окончании первого цикла среднего образования по мотивам не столько личным и религиозным, сколько под давлением своей семьи Гойко поступил в семинарию в Сараеве, где обучение длилось обычно шесть лет. Но и там более всего будущего патриарха интересовали математика и физика.

Будучи юным, Гойко задавал себе вопросы, свойственные этому возрасту. Вопрос времени и его связи с предопределением и свободой особенно занимал его в течение первых лет обучения в семинарии. Он рассказывает:

«Именно на третьем курсе семинарии, когда я достаточно повзрослел, на ум мне пришел вопрос: если Бог заранее знает, что я стану убийцей, мошенником или каким-нибудь порочным человеком, возможно ли мне не стать таковым? Если я им не стану, тогда знание Бога об этом – ничто, а если стану, где же тогда свобода? Этот вопрос очень мучил меня, и мне нужно было получить ответ. Доверься я одному из моих товарищей, я бы этого ответа не получил, поскольку такого рода вопросы их не интересовали. Поговорить же об этом с одним из профессоров мне казалось неудобным – меня могли заподозрить в ереси или не знаю в чем еще. В том возрасте, когда вас одолевают всякого рода мысли, я долго носил этот вопрос в себе, пока не нашел ответа у блаженного Августина, объяснение которого базируется на его концепции времени. Время, говорит он, единственная длительность, которая обладает прошлым, настоящим и будущим. Прошлое было, и поэтому его больше нет; будущее будет, поэтому его также нет; что же тогда есть? Есть настоящее, но оно тоже почти не существует, поскольку это – только точка соприкосновения прошлого и будущего, точка, где будущее не перестает оказываться в прошлом. Время имеет значение для тварных существ, для материи, мира и тем более для нас, людей. Мы живем и размышляем во временных, пространственных и числовых категориях. Но оно не имеет значения для Бога. Для Него нет ни прошлого, ни будущего, но только вечное настоящее; когда мы говорим, что что-нибудь произойдет, то это произойдет только для нас, а не для Него. Это позволило мне решить мою проблему. Не случись этого, с изучением богословия было бы покончено».

Патриарх вспоминает, что не только сомнения, но и страх часто одолевали его, и чтобы его победить, необходимо было учиться терпению и доверию к Богу:

«Испытывать страх – очень по-человечески. Со временем мы замечаем, что неудачи и переживания имеют свой смысл. Я вспоминаю, как однажды отправился пешком в один монастырь. Дорога была длинной, шел ливень, а у меня не было зонта. Земля под ногами была мокрой, глинистой, я едва мог переставлять ноги. Тогда я думал: “За что, Господи? Я же не в кабак иду, почему мне это послано?” И тогда я сказал сам себе: “Где твои терпение и надежда?” Когда вы способны принять то, что случается, и доверяете Богу, все становится на свои места»⁴.

После всего лишь шести лет в семинарии Сараева Гойко в 1936 году поступил на богословский факультет в Белграде. Жил он сперва у родителей отца, а потом – в студенческих общежитиях.

Начав обучение богословию, он параллельно завершает свое образование в 1940 году в белградской гимназии, где получает степень бакалавра.

В августе 1940 года Гойко поступает на военную службу в госпитале в Зажичаре. Срок его службы был сокращен до шести месяцев, что предоставлялось семинаристам, которым надлежало стать священниками или монахами в течение двух последующих лет.

Он поступает на медицинский факультет, продолжая вместе с тем и свое богословское образование, ибо намерен стать священником и врачом. Но разразилась война, изучение медицины было остановлено на втором курсе.

Гойко возвращается в родную деревню. Однако союзник нацистов – Хорватское независимое государство, образованное с вторжением немецких войск в Югославию 6 апреля 1941 года, – начинает вести политику террора в отношении сербов, и он вынужден возвратиться в Белград и примкнуть к толпам беженцев. Чтобы выжить, ему приходится соглашаться на тяжелые строительные работы. Конец этому положил случай. Один из его бывших сокурсников в семинарии, иеромонах Елисей (Попович), привел его в монастырь Святой Троицы в Овчаре, горной области в Центральной Сербии, расположенной по обоим берегам реки Западной Моравы и из-за большего количества монастырей прозванной Сербским Афоном.

В начале осени 1941 года немецкая авиация подвергла монастырь бомбардировке, тем самым создав там условия, почти невозможные для жизни. В 1943 году область была передана болгарам. Гойко скрывается в горах. Вернувшись в монастырь после ухода вражеских войск, ему приходится пережить страшное испытание: он увидел тела убитых и подвергнутых пыткам монахов.

Спустя некоторое время Гойко покидает монастырь Святой Троицы, чтобы стать преподавателем Закона Божиего в Бане-Ковиляче, в учебном заведении, принимавшем детей беженцев из Боснии. Именно там произойдет событие, которое предопределит судьбу будущего патриарха. В жаркий день, когда он повел детей купаться в Дрине, один из них стал тонуть. Гойко бросается в воду, а спустя некоторое время тяжело заболевает. Диагноз, который ему поставили, – туберкулез. В то время не было современных средств лечения этой болезни, так что почти не оставалось шансов выжить. Врачи сообщили Гойко, что жить ему осталось три месяца.

Юношу принял монастырь Вуяне в селе Прислоница, где в целях безопасности его поместили в изолятор, чтобы никто не смог от него заразиться. Сам же он не терял надежды и не перестал со слезами молиться Богу. Молитвы его были услышаны – начали появляться первые признаки исцеления.

Случай этот стал для него знаковым. Его планы жениться и стать приходским священником резко изменились. С этого времени он направляет свою жизнь по пути монашества.

В 1945 году, в конце войны, игумен монастыря Вуяне был переведен в Благовещенский монастырь в том же регионе Овчар. Став послушником, Гойко последовал за ним.

Монастырь скромно выживал за счет земледелия и небольшого стада скота. Гойко был слабого здоровья и не мог участвовать в тяжелых работах. Зато он был мастером на все руки, исполнял всякого рода хозяйственные послушания в монастыре. Один из его собратьев-послушников, будущий архимандрит Иоанн (Радосавлевич), свидетельствует об этом:

«Он делал красивые деревянные кресты для икон великих праздников или для монашеских постригов. В условиях той послевоенной нужды он мог отремонтировать почти всё. Умел даже починить часы. Достать обувь в те годы было трудно, но его это не беспокоило. Он находил приличные на вид старые ботинки без подошвы, брал резину от выброшенной на свалку покрышки и делал подошву из нее, в итоге получалась хорошая обувь. Если же не было резины, подошвы он делал из дерева, а потом подковывал их металлом. Получались теплые ботинки на зиму. На протяжении двух лет страдая от приступов жара, он был вынужден оставаться в постели, чтобы избежать пневмонии, лекарств от которой в то время не было. Чтобы с пользой распорядиться этим временем, он сделал себе пюпитр с прикрепленной к кровати подвижной рукояткой. Это давало ему возможность читать лежа»⁵.

Согласно тому же свидетельству читал тогда послушник быстро и много. В монастырской библиотеке он отобрал немало ценных книг. Прочитанным он делился с монахами, любил беседовать с ними об экзистенциальных проблемах; они же, не получившие, в отличие от него, университетского образования, очень любили у него учиться. Гойко часто ссылался на апостола Павла, почему игумен и дал ему прозвище «Савле» – сербская производная от «Савл», первого имени апостола Павла (см. Деян. 13:9). Отдавая должное вкладу Гойко в жизнь монастыря, игумен смиренно говорил: «Ты, Савле, посреди нас как положительное число среди нулей. Подобно тому как нули ничего не значат без чисел, приобретая ценность только вместе с ними, мы подобно нулям не имеем без тебя большой ценности. С тобой мы чувствуем себя более образованными и умными». Но заботясь и о смирении послушника, добавлял: «Знаешь, Савле, хотя мы и нули, но нули увеличивают ценность числа. Чем больше нулей, тем большую ценность имеет число»⁶.

Послушник Гойко был пострижен в монашество в канун Благовещения 1948 года с именем Павел. В том же году он был рукоположен в иеродиакона.

В 1949 году вся община была переведена в монастырь Рача на склонах горы Тары. Как и прежний, монастырь этот жил за счет сельского хозяйства и скотоводства. Будущий патриарх так вспоминает свою жизнь в Раче:

«Мы жили в монастыре в тесном соприкосновении с народом, учитывая то, что происходило вокруг нас, и те исторические условия, в которых мы находились»⁷.

Наши страхи и предчувствия забывались в повседневных монашеских заботах, которые не всегда удавалось завершить до окончания дня. Бывало, отправляясь работать в поле, пасти монастырский скот или заготавливать дрова, мы брали с собой лишь кусок хлеба. В течение какого-то времени я работал на монастырской мельнице. Мы с нетерпением ждали наступления вечера, и не только чтобы отдохнуть, но и затем, чтобы предаться молитве. Нет большего счастья, чем то, которое испытывает изможденный человек, погрузившийся в молитву. Тогда он сам становится молитвой, которая есть удостоверение его спасения и как отдельного человека, и как члена единого народа. <...> В час искушений, когда я не находил ответа на свои вопрошания – почему, пережив великое несчастье оккупации, мы теперь переживаем другой удар, немыслимым образом нанесенный нам частью нашего собственного народа, – я размышлял над словами разгневанного Господа, угрожавшего евреям наслать на них в наказание царя Вавилонского, Навуходоносора. Это случалось в те эпохи, когда возникало что-то искусственное, ненастоящее, что приводило к какому-то излому не только среди целого народа, но и внутри каждого из нас. <...> Однако мне было тяжело принять этот новый удар как проявление Божией воли, а быть может, я просто не мог решить для себя этот вопрос. Мне казалось, что мы живем в период великих испытаний, которым нужно противостоять духовной силой. Не было ничего другого, да и не могло быть ничего другого, что было бы способно что-то изменить в том порядке, который управлял жизнью общества, а во многих отношениях и личной жизнью каждого человека⁸».

Сплоченная молитвой, умело ведомая своим игуменом, монашеская община в Раче вскоре приросла десятком послушников. Иеродиакон Павел был единственным, кто получил университетское богословское образование. Ему игумен поручил преподавать послушникам и молодым монахам Ветхий Завет, литургическое богословие, церковное пение и другие предметы, относящиеся к монашеской жизни. По свидетельству архимандрита Иоанна (Радосавлевича), бывшего одним из насельников, для монастыря то время стало порой развития как духовного, так и материального. Это развитие, которое происходило в том числе и благодаря увеличению числа кандидатов для монашеской жизни, беспокоило коммунистические власти. Пытаясь противодействовать росту монашества, они в пять раз повысили налоги на монастырь. Монахи были вынуждены еще больше работать, что осложняло их жизнь.

В этом монастыре, как и во многих других в Сербии, где насельники занимались тяжелым физическим трудом, вопреки уставу к столу подавали мясо. Архимандрит Иоанн (Радосавлевич) рассказывает об одном деликатном способе, благодаря которому иеродиакон Павел, желавший вести аскетическую жизнь, сумел уклониться от этой общей практики, а постепенно отвести от нее и других монахов:

«В монастыре Рача отец Павел отличался своим иноческим смирением и аскезой. Его смущала излишняя ухоженность и трата денег на разные проявления ненужной элегантности. Несмотря на это, сам он по праздникам и в церкви был всегда опрятно одет. Не любил он и когда на столе было слишком много еды – сам он употреблял пищи гораздо меньше необходимого. Мы мало с ним об этом говорили. Из-за изнурительных физических работ, которые на нас возлагали, а также из-за того, что десяток молодых послушников находились еще в периоде роста, в монастыре в то время вкушали мясо. Несмотря на свою сдержанность в этом вопросе и на то, что оба мы страдали от ревматизма, отец Павел сказал мне однажды: “Как бы ты посмотрел, если бы мы перестали есть мясо?” Принимая во внимание, что предложение это соответствовало монашескому уставу, я сразу согласился, добавив: “Вот только не знаю, отче, каким образом у нас в монастыре может быть два меню и согласятся ли игумен и другие отцы...” На что он мне ответил: “Ты знаешь, мы не будем поднимать шума – мы же не мусульмане, которые испытывают отвращение к свинине. Что же касается нашего ревматизма, то мясо здесь играет большую роль. Выделяемые из этой жирной пищи ядовитые вещества, которых кровь и организм не способны устранить, накапливаются в нашем теле, в мускулах или костях, а это провоцирует боль и болезнь. Поэтому я тебе предлагаю поскорее отказаться от самого мяса, но в то же время мы можем продолжать питаться супами или кашами, то есть блюдами, приготовленными с мясом. Однако нашим ученикам, которые еще растут и загружены изнурительными работами, мясо нужно из-за веществ, необходимых для развития их организма и укрепления костей”. Так мы и начали поступать. Сначала над нами смеялись, но потом с этим согласились и другие, но не как с общей обязанностью, а по желанию. Ревматические боли у нас уменьшились, так как вместо мяса мы стали есть больше овощей и салатов. Мы почувствовали себя похудевшими, зато более здоровыми»⁹.

Репутация иеродиакона Павла как педагога достигла Патриархии в Белграде, где было решено доверить ему пост ассистента в богословской школе Призрена (Косово) в период 1950–1951 годов, то есть тогда, когда свое образование заканчивало первое послевоенное поколение.

Иеродиакон Павел был рукоположен в иеромонаха в 1954 году и в том же году получил первое отличие – титул протосинкела¹⁰.

Оценив богословскую компетенцию иеромонаха Павла, Священный Архиерейский Синод Сербской Православной Церкви решил в 1955 году направить его завершать образование на Богословском факультете в Афинском университете, где он специализировался в библейских науках и литургическом богословии.

В Греции иеромонах Павел был вскоре замечен благодаря своему благочестию и смирению. В 1956 году во время визита в Патриархию в Белград Афинский архиепископ Дорофей (Коттарас) сказал принимавшей его стороне: «Пока у вас будут такие кандидаты, как отец Павел, вам не нужно беспокоиться относительно будущих епископов!»

В начале следующего года иеромонах Павел был возведен в сан архимандрита, а 29 мая 1957 года Священный Архиерейский Синод Сербской Православной Церкви избрал его епископом Рашко-Призренским.

В то время архимандрит Павел находился в Святой Земле, сопровождая группу паломников, прибывших на торжества Пасхи в Иерусалим. Только по возвращении в Грецию он прочитал телеграмму, в которой сообщалось об избрании его епископом Рашки и Призрена. Эта новость удивила его, но по своему смирению он рассказал об этом только лучшему другу и однокашнику, греку отцу Кириллу. Последний сообщил эту новость архиепископу Дорофею. Стремясь воздать благодарение Богу по случаю возведения архимандрита Павла в епископское достоинство, Священный Синод Греческой Церкви устроил торжественную церемонию проводов – возвращавшегося в Белград архимандрита Павла провожало греческое священноначалие.

Епископская хиротония архимандрита Павла состоялась 22 сентября 1957 года в кафедральном соборе Белграда во главе с патриархом Викентием (Продановым) в сослужении пяти епископов. По окончании Божественной литургии новопоставленный епископ произнес проповедь, в которой, сославшись на пример святого Саввы, напомнил о высоких требованиях к священническому и епископскому служению и вверил себя помощи Владыки Христа:

«Ваше Святейшество, преосвященные во Христе братья-архиереи, братья и сестры!

Первой нашей мыслью в начале всякого нового дня и в начале всякого делания нашего да будет мысль о Боге. И первым нашим глаголом в начале каждого нового дня и любого нашего труда да будет слово во славу и похвалу Ему, Единому в Троице Богу, Отцу и Сыну и Святому Духу.

Посему и первое мое помышление сегодня, в этот торжественный миг, когда я принял из рук Вашего Святейшества жезл сей как символ архиерейского служения Богу и Церкви Божией, да возвысится до Престола Его, и первым глаголом моим да будет: Господи, слава Тебе! Господи, помоги! Господи, благослови! Слава Тебе, Боже! Ибо слава только Тебе и принадлежит, только Твоему величию, Твоей мудрости, Твоей правде; превыше же всего – Твоей бесконечной, неизреченной доброте, Отче наш! Ее же ради уповаем и на помощь Твою, без коей ничего же благого начать не умеем и не можем; равно как и на Твое благословение, без коего весь труд наш есть не что иное, как созидание дома на песке, что падет, как только прольется первый дождь, и разольются реки, и подуют ветры (см. Мф. 7:27).

Итак, едино такожде: привязывая всякое свое помышление, всякое свое чувство, всякое свое дело к сильной руке Божией, мы, братья и сестры, осуществим смысл своего бытия вообще, равно как и в частности: отыщем всегда правый путь на всех распутьях и беспутьях жизни нашей, обретем помощь в невзгодах, утешение в скорби, мир посреди бурь мира сего, когда они лишают покоя и устрашают сердце наше. Найдем, наконец, отверстыми врата небесные, когда за нами в последний раз закроются врата земные, и услышим блаженный глас Владыки и Отца нашего: ...хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость Господина твоего (Мф. 25:23).

Потребность в Божией помощи и благословении православный христианин ощущает всегда, каждое мгновение, особенно же – во время особых событий либо же когда необходимо бывает принять некое важное решение, приступить к ответственному делу, требующему такого внимания и силы, каких он в себе самом не видит и не может обрести. В подобном положении нахожусь ныне и я, столкнувшись лицом к лицу со всей серьезностью и ответственностью служения архиерейского, и это еще – во времена довольно-таки легкие, каковы суть оные, посреди коих сейчас живем.

Ведомо мне было и ранее, сколь возвышенно таинство Священства и сколь возвышен должен быть и сам иерей, дабы быть достойным его. Ибо тайною сею возносится он на высоту соработника Божия, возделывающего Божию ниву созидающего Божие строение (см. 1Кор. 3:9). Чрез нее верные получают благодатные дары, приобретенные Господом Иисусом Христом и переданные Его Святой Церкви, без которых нет спасения. Ибо если никто, не будучи крещен, не может войти в Царствие Небесное (см. Ин. 3: 5), равно как не может иметь жизни вечной тот, кто не причащается (см. Ин. 6:54), как и не может ни один человек быть освобожден от греха без таинства Исповеди (см. Мф. 18:18), сие же всё, по глаголу святого Иоанна Златоуста, совершается руками священника, – тогда действительно, как говорит далее тот же святой отец, то, «что священник творит, Бог горе утверждает и решение слуг Своих подтверждает Господин».

И все-таки тайну сию никогда невозможно будет лицезреть и прочувствовать до конца во всей ее поразительной и устрашающей нешуточной реальности, покуда сам человек не приблизится к святыне этой тайны и не станет с нею лицом к лицу. Тогда уже несравненно иначе воспринимаются слова Господни о добром пастыре, душу свою полагающем за овец (см. Ин. 10:11), о любви ко Господу как главном условии управления стадом: Любишь ли ты Меня?.. Это – прежде всего, а потом уже только – паси агнцев Моих (Ин. 21:15). Лишь тогда почувствуем мы, чего ожидает от нас Господь наш Иисус Христос, глаголя: Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5:16), ибо: Вы – свет мира. Вы – соль земли (Мф. 5:13–14). Само собою, тогда становится ясно и то, насколько мы лично отвечаем за всякое зло в мире сем. А именно: если на земле не прославляется, но хулится имя Божие, то не оттого ли происходит сие, что не светит свет наш пред людьми, что сами мы – не свет мира? Коль скоро подобный вопрос может и должен задать себе каждый христианин, то насколько же прежде должен задать его себе иерей? И насколько же тогда – архиерей?! Тогда ощутима станет в полной мере вся тяжесть взоров, устремленных с неба и земли на пастыря, который один, пред всеми должен идти вперед и своим примером указывать правый, но узкий путь, ведущий в жизнь вечную (см. Мф. 7:14). Пример – вот что требуется от него: будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте (1Тим. 4:12). Только тогда узрит он, какое от него требуется знание, какая набожность, какое попечение о вверенных душах, какая ответственность за каждую из них. Каковы должны быть самые руки его, который “возлагает жертвы на небесный жертвенник, священнодействует вместе с Христом” (святой Григорий Богослов), «каков же должен быть язык, который глаголет глаголы Божии» (святой Иоанн Златоуст)?!

И, что самое важное, все сии требования вовсе не являются неким неосуществимым идеалом, недостижимым для смертных мужей. За ним стоит необозримое число святителей во всех поколениях, во всех языках, кои все это до последней йоты исполнили. Оставим сейчас в стороне Божественный пример Небесного Пастыря, Господа нашего Иисуса Христа, или же превозвышенные примеры апостолов, особенно апостола Павла, реальностью пастырства своего высоко превзошедшего требования, предъявляемые им к другим людям. Не станем упоминать и многое множество примеров святых иерархов, которые – подражая Великому Пастырю – словно ярчайшие звезды сияют с небосвода истории Церкви Православной такие святители, как святые Игнатий Богоносец, Николай Мирликийский, Афанасий и Василий Великие, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и многие другие. Кто б их всех мог перечислить? Но из всего этого множества «сосудов избранных» упомяну лишь одного-единственного, того, чей духовный лик является для меня с ранней юности самым ясным и, аще смею молвить, самым светлым. Верю, что и для вас – тоже. Еще будучи совсем малым ребенком, до того, как пошел в начальную школу, я уже слышал о нем, видел лик его и ощутил дело рук его в своей душе своей. Верю, что и с вами было так же.

Речь идет о празднике святого Саввы, который тогда – более тридцати лет назад – отмечался и в церкви, и в школе. Дети школьного возраста и старшие отстаивали сперва полную службу в храме, а затем, с песнопениями, крестом и хоругвями, приходили в школу. Нас, малышей, наши старые бабушки выводили обычно своими дрожащими руками из церкви чуть раньше и тоже вели в школу. Стояла лютая зима: и нам, самым маленьким, и им, самым старым, необходимо было заранее отогреться. Школа была украшена к празднику свежей зеленью и белыми вышитыми рушниками. Входя, мы видели впереди, высоко на стене, большую икону в венке из плюща. На ней изображен был святитель в златотканых одеждах: в одной руке он держал раскрытую книгу, другою – благословлял нас. Вокруг головы у него был золотой нимб. “Кто это, бабушка?” – спрашивали некоторые из нас. “Это святой Савва, дитятко”, – отвечали бабушки. “А почему у него такая одежда?” – продолжали мы спрашивать с неустанным любопытством. “Потому что он был владыка”. – “А почему у него этот сияющий круг около головы?” – “Ну, это потому, что он святой. Только у святых бывает такой”. “Вот как, значит! Это святой Савва. Это владыка. Владыка – значит в золотой одежде; благословляет нас высоко поднятой над всеми рукой, а в другой – держит Евангелие, вокруг головы же у него сияет златой ореол святительский”, – заключали мы своим детским умом. Снаружи доносилось пение. То старшие приходили из церкви. Наши вопросы и мысли обрывались. Школа наполнялась народом. Священник освящал воду и коливо, ученики пели и декламировали стихи, однако из всего этого я мало что слышал и видел. Внимание мое было целиком приковано к обрамленной зеленым венцом иконе святого Саввы, к чудесному его лику. В какой-то миг выглянуло солнце и озарило образ святителя. Золотой ореол засверкал и осветил, как мне показалось, все наше занесенное снегом село, школу и всех нас, находящихся в ней. И от этого света, идущего от святой главы святого владыки, всем нам, собравшимся здесь под его иконой, было в тот хмурый и морозный зимний день и светло, и тепло, и радостно.

Позднее я услышал и узнал гораздо больше о святом Савве и о его многосторонних трудах. Все это свидетельствовало: лишь чрез него сербский народ по-настоящему обрел себя – ибо с ним действительно обрел Христа, им был приведен ко Христу, с ним и по сей день предстоит пред Христом Богом. Народ это чувствует и знает: духовно он и поныне живет и питается от духовного наследия святого Саввы; под его пастырским руководством он преодолел все невзгоды, с коими сталкивался, преодолеет и те, с коими столкнулся сегодня, равно как и те, с коими ему еще только предстоит столкнуться. Он, народ, лишь такого пастыря понимает и желает для себя. А посему в своем православном сознании всегда одинаковым образом готовится к встрече каждого своего нового пастыря и архипастыря. Смиренно подносит ему икону сего своего святителя со словами Священного Писания, начертанными под нею: Таков и должен быть у нас Первосвященник: святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников (Евр. 7:26). Таков, чье служение Богу и Церкви означает благословение для народа; который крепко держит Евангелие и крепко держится Евангелия; который святостью своей жизни освещает и просвещает, проповедуя таким образом Христа и тогда, когда перестает проповедовать Его устами. Да, такой нам нужен архиерей!

Лицом к лицу с таким пастырством и такими пастырями, вынужденный затем измерить сим мерилом собственную душу, кто не ощутит сожаление, страх, отчаяние оттого, что был взвешен на весах и найден очень легким (Дан. 5:27)? Легким и бедным во всем том, чем оные достославные мужи богато украсили светлое облачение священническое, в которое были облечены. И если даже многие из этих светильников веры, поставленные пред таинством Священства, чувствовали, что “не доросли до сей степени” (святой Савва), находили свою душу “слабой и незначительной” (святой Иоанн Златоуст), а самих себя “намного низшими святого дела служения Господу” (святой Григорий Богослов), на что тогда могу надеяться я, чем уповаю утешиться и чем укрепиться? Не собою, конечно же, и не своими слабостями. (Если бы я вздумал вдруг уповать сам на себя, то никогда бы не принял сего служения.) Но – единственно верою в Господа Иисуса Христа, Пастыря Доброго, добровольно пошедшего на крест за каждого из нас, а значит, и за меня. И разве тогда оставит меня без Своей помощи Тот, Чья сила полностью совершается в немощи (2Кор. 12:9); и разве оставит Он меня без Своего руководства и благословения, если согласно Священному Писанию от этого как раз и зависит доброе управление народом Его? Еще же – с верою в помощь святителя Саввы, который всегда заботился всеусердно, чтобы просветить Христовой истиной весь род свой. (И как же забыть ему тогда часть собственного рода, нас, верную его паству, живущую в том краю, где он родился и вырос?) А еще – с верою в помощь святого и благоверного “честного князя”, который также – в том же самом краю – сражался и победил в оной страшной и славной духовной битве за Царство Небесное. И вот, с той поры и по сей день, народ, который тогда “прилепился к Царству Небесному”, блистательно противостоял и противостоит соблазну заполучить мир, но погубить душу. Верю, что и нас наш святой благоверный князь, вкупе с прочими святителями, коих мощи и могилы пребывают в крае, куда мне предстоит отправиться, сумеет умудрить и укрепить, дабы в битве между временным и вечным не потерпеть нам поражения там, где они, угодники Божии, одержали победу. Надеюсь и на мудрые советы Вашего Святейшества и остальных старших во Христе братьев-архиереев; на вашу поддержку, братья-священники, сослужители Церкви Христовой. Надеюсь также и на молитвы всех вас, братья и сестры. Уж коли святой апостол Павел не единожды имел потребность в молитве верных, как же мне не просить вас подвизаться со мною в молитвах за меня к Богу (Рим. 15:30)? Хотя бы лишь сегодня и хотя бы одной только молитвой, состоящей всего из трех слов: “Господи, буди милостив! «А милостивый Господь Иисус Христос молитвами Своих святых да благословит вас всяким духовным благословением в небесах (Еф. 1:3), дабы подвизались вы единодушно за веру евангельскую и не страшились ни в чем противников (см. Флп. 1:27–28), но поступали достойно Бога, во всем угождая Ему (Кол. 1:10), чтобы вам быть неукоризненными и чистыми, чадами Божиими непорочными (Флп. 2:15) и дабы на оный день (2Тим. 1:12) страшный, когда Господь приидет, могли вы сохраниться и стать в лик святых из рода нашего в Небесном Царствии Христовом. Сие да будет моим первым благословением вам и всем верным сынам и дщерям богохранимой епархии Рашко-Призренской.

Пусть же и последняя мысль наша, в конце всякого дня и в конце всякого труда, будет помышлением о Боге. И пусть последнее наше слово, братья и сестры, в конце каждого дня, любой работы, любой беседы и всей жизни нашей будет: Господи, слава Тебе и хвала за все! Аминь»¹¹.

* * *

13 октября 1957 года, после интронизации в Призрене, где новый епископ отслужил первую литургию, он произнес перед всеми собравшимися верными это слово, которое подчеркивает, что Христос является единственным смыслом жизни каждого человека:

«Дабы решить сей первостепенно важный вопрос: кто и что такое мы, люди, – неизбежно должны мы решить прежде другой вопрос: Кто Он? С Ним мы – одно, без Него – совсем иное. Итак, Кто же Он, Христос?

Еще Он – “Сын Человеческий”. Мы с Ним – сыны Божии. Без Него – сыны и братья высших млекопитающих, другого выбора нет.

Он также есть Жизнь. Без Него мы – осужденные на смерть, без надежды на возможность помилования. С Ним же смерть есть только “снятие лесов со здания, когда оно полностью построено”.

Еще Он – Лоза, а мы – ветви. Без Него – сухие и бесплодные. С Ним же – живая ветвь, которая растет и урожай приносит. Плоды суть добрые дела, имиже прославляемся и мы, и Творец наш (см. Ин. 15:8).

Он также и Путь. А мы – путники, что без Него грядут откуда-то и куда-то, но – куда и откуда? Этого никто не знает. С Ним же мы – путники, грядущие путем узким и тернистым, однако ведущим в жизнь (см. Мф. 7:14).

А еще Он – Тот, Кого ненавидит мир. С Ним – сие известно – мир возненавидит и нас, согласно Его глаголам (см. Ин. 15:18–21). Без Него мир, возможно, будет нас славить, может быть, даже назовет вождями, а по смерти – и более подходящими именами. Но какую все это имеет ценность?

Но хотя Он и Тот, Кого ненавидит и гонит мир, Он тем не менее мир наш (Еф. 2:14) и радость наша (см. 1Пет. 1:8) в сем беспокойном и немирном мире, который Бога не боится, однако именно поэтому панически боится себя и своих смертоносных продуктов.

Он также – Пастырь Добрый, Учитель, Истина, Царь царей и Господь господ. Наконец, Он есть Тот, Кто “паки грядет судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца”¹². И кто бы мог исчислить все благое, что Он – есть, а мир – нет?

С кем же мы будем, братья и сестры: с Ним или без Него? С Ним – значит со святым Саввой, святым Стефаном Дечанским, святым Иоанникием Девичским, святым Петром Коришским и всеми святыми и честными предками нашими, которые, когда нужно было, умели животы свои положити за души своя. Без Него – значит без них и против них.

Да не забудете никогда сие первостепенно важное знание: Кто есть Христос и кто вы, братья и сестры! Это – моя первая молитва Ему и мое первое благословение вам и нашим молодым семинаристам. Живите же всегда так, как диктует вам сие знание, дабы и по смерти жить с Ним в Царстве Его непреходящем».

Владыка Павел больше тридцати трех лет исполнял обязанности епископа Рашко-Призренского, епархии, включавшей в себя территорию Косова и Метохии, а также область Рашки.

В течение этого времени он был вынужден противостоять многочисленным проявлениям агрессии против Церкви и против сербского народа со стороны представителей мусульманского албанского населения региона при молчаливом согласии, а иногда и одобрении коммунистического государства. Было ясно, что с того времени «где-то было решено, что Косово и Метохия больше не будут сербскими», напишет он позже¹³.

Он никогда не искал конфронтации в отношениях с албанцами, которые вели себя очень агрессивно, но права Церкви отстаивал неутомимо. Между 1959 и 1986 годами он направил Священному Архиерейскому Синоду сорок три рапорта относительно случаев злоумышленных действий, совершенных в отношении монахов, верующих, храмов и монастырей его епархии, невзирая на те неприятности, которые могли у него возникнуть в отношениях с коммунистической властью¹⁴.

Сам владыка часто становился жертвой агрессии. На улицах, по которым он по собственной воле ходил без сопровождения, несмотря на опасность, прохожие выкрикивали оскорбления в его адрес, толкали, были с ним грубы. Бывало, его выталкивали из общественного транспорта, которым он пользовался по своей скромности. Однажды на автобусной остановке в Приштине разъяренный албанец неожиданно ударил его по лицу, да так, что от удара его епископская скуфейка отлетела в одну сторону, а сам он – в другую. Он встал, поднял скуфью, надел ее, с грустью и состраданием посмотрел на своего обидчика и, не сказав ни слова, спокойно продолжил путь.

Один из главных принципов епископа Павла, рефреном звучавший в наставлениях, был совет его святого покровителя: Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12:18). Сам он старался исполнять эту заповедь в любых обстоятельствах.

Как епископ Рашко-Призренский, владыка Павел непрестанно трудился над восстановлением разрушенных или поврежденных древних храмов, занимался строительством новых, а также защищал все здания религиозного назначения. Немало он рукоположил священников и совершил монашеских постригов. Под его руководством епархия значительно выросла, окрепла.

Продолжая жить как истинный монах, он был очень скромен. Несмотря на то что, будучи епископом, мог ездить на личном автомобиле с водителем, пользовался общественным транспортом даже для дальних поездок. В поезде, на котором он регулярно совершал поездки из Призрена в Белград, он зачастую садился в открытый вагон, куда через окна попадал снег. Часто он в одиночку ходил пешком по своей епархии, нередко преодолевая большие расстояния, как описывает это архимандрит Иоанн (Радосавлевич), хорошо его знавший:

«С того времени как епископ Павел возглавил Рашко-Призренскую епархию, он принялся восстанавливать церкви и монастыри, строить новые храмы!... Поскольку у него не было автомобиля, он даже ночью ездил без сопровождения на автобусе или на поезде, неся с собой чемодан с облачением, чтобы служить в церквях и монастырях, особенно там, где не было священника. Часто ему случалось проходить пешком по десять километров, чтобы добраться до места... Бывало, чтобы по окончании богослужения вернуться в Призрен (место резиденции), епископу Павлу нужно было дойти до какого-нибудь населенного пункта, где был автобус. Но когда он видел, что толпа албанцев торопилась залезть в салон, он вставал немного поодаль и ждал, когда закончится давка. Потом водитель давал ему знак заходить. Если же мест в салоне уже не было, то он шел до Призрена пешком, преодолевая расстояние в двадцать-тридцать километров»¹⁵.

Однажды монахини довольно удаленного монастыря пришли к нему за разрешением купить маленький «фиат», который был в то время наиболее экономичным. Епископ был против и непреклонно стоял на своем. Он спросил у них, нормальным ли они считают ехать на машине мимо людей, которые вынуждены идти пешком, потому что у них нет денег даже на билет на автобус. И еще добавил, что машина может случайно заехать в лужу и забрызгать грязью этих бедных людей, идущих рядом. Те же самые доводы он применял и к себе. Понуждаемый своим окружением купить автомобиль для нужд епархии, он отвечал: «До тех пор, пока у каждой сербской семьи в Косове не будет машины, у меня ее не будет тоже».

В конце концов, после нескольких лет настоятельных просьб, он согласился на покупку автомобиля марки “Вартбург”, поскольку тот был недорогим и годился для перевозки грузов. Сам он пользовался им мало, продолжая ходить пешком из монастыря в монастырь, от общины к общине, от храма к храму, от одних верующих к другим. Он был совершенно не в курсе марок автомобилей, казалось, даже не представлял, что их существует некоторое количество. Так, когда епископ Жичский Стефан (Боца), с которым он был очень близок еще с семинарии, навестил его на своем “пежо”, епископ Павел сказал ему: «Красивый у тебя “вартбург”, брат Стефан!»

Резиденция Призренского епископа размещалась в бывшем русском консульстве, действовавшем там в период оттоманского владычества. С течением времени это здание пришло в плачевное состояние, даже окна в нем не закрывались. Владыка Павел довольствовался в нем одной комнатой. Остальные же он часто отдавал студентам, которые ввиду ли своей бедности либо из-за трудностей с учебой не могли регулярно посещать лекции в семинарии. Он предоставлял им не только кров, но и пищу, старался следить за их учебой. Среди таких студентов было несколько юношей посредственной успеваемости, с которыми он проводил больше времени, чтобы подготовить их к экзаменам.

В патриаршей резиденции не было телефона, и Синод был вынужден телеграммой вызывать его на заседания. Не было у него и личного секретаря, в его распоряжении находилась только пишущая машинка, на которой он сам печатал свои рапорты, официальные акты, вел переписку. В переписке особое внимание уделял подробным ответам на вопросы верующих, от самых сложных до самых практических¹⁶.

В отличие от большинства епископов, у него не было прислуги, и он сам готовил себе еду на старой, коптящей, забрызганной жиром плите. И только двоюродная сестра после многих лет настойчивых уговоров смогла убедить его заменить старую плиту под предлогом того, что она потребляет слишком много дров.

Питался он скромно и просто. В зависимости ото дня это могла быть картошка, белая фасоль, капуста, шпинат с рисом, но чаще всего – крапива. Все это он готовил без масла и лишь в праздничные дни делал исключение.

На сон он отводил совсем мало времени и охотно спал на неудобной кровати, как описывает это архимандрит Иоанн (Радосавлевич):

«Пока он был мирянином в монастыре Благовещения, у будущего епископа была обычная кровать, как и у всех в монастыре. Но позднее, а именно когда мы перебрались в монастырь Рача, отец Павел кое-как подправил для себя старую железную кровать. Сверху он положил доски, а поверх них – тюфяк с соломой. Вместо подушки он просто набил побольше соломы у изголовья и так решил проблему. Одной простыни и одеяла ему было достаточно, чтобы укрываться летом; зимой же, лежа у открытого окна, он накрывался пуховой периной, которую его двоюродная сестра Агица привезла ему из Белграда. Став епископом в Призрене, он забрал с собой и свои спальные принадлежности, заменив лишь солому на листья кукурузы. Как-то раз ночью, когда он был на заседании Синода в Белграде, я решился прилечь на эту его скромную кровать, чтобы испытать комфорт, который он нам временами нахваливал. Всю ночь я вертелся в полудреме. Когда одна половина тела затекала, я поворачивался на другую и таким образом кое-как дотянул до рассвета, когда уже нужно было вставать. Кровать оказалась очень жесткой. И эту самую кровать епископ Павел забрал с собой в Белград, когда стал патриархом...»

Но, не довольствуясь уходом за своей маленькой кельей, епископ Павел, иногда с учениками богословской школы, но чаще один, занимался и уборкой кафедрального собора.

Как-то молодой православный француз, который в 1968 году захотел с ним встретиться (о владыке Павле уже тогда отзывались как о святом), предпринял поездку в Призрен. На подходе к епископской резиденции он увидел монаха, подметавшего коридор. «Это епископ!» – шепнул ему его спутник¹⁷.

Епископ Павел занимался еще и обслуживанием и ремонтом своей резиденции и прилегавших к ней зданий. Он создал маленькую мастерскую, где были все необходимые инструменты для разного рода работ: строительных, столярных, кровельных, переплетных, ремонта обуви и электрики... Все эти ремесла, которые он любил и в которых был мастером, он освоил, будучи послушником.

Он не довольствовался тем только, чтобы мастерить; он принимал участие и в более тяжелых работах по строительству или реставрации зданий епархии. По воспоминаниям Живорада Стойковича, он часто видел «этого епископа и выдающегося богослова взобравшимся на опасные строительные леса и чинившим крыши церквей или жилищ монахинь».

Многие не могли понять, как это епископ, к тому же уже немолодой, мог все это делать. Однажды он сказал иеромонаху Афанасию (Раките): «Некоторые утверждают, что епископ не должен чинить черепицу на крыше и что ему не следовало бы работать... Как будто работа – что-то унизительное! Не труд унижает человека, но дурная жизнь, грех. Между прочим, если Господь был способен трудиться, Своими руками обрабатывать древесину, то почему я не могу? Если труд не унижал Его, то меня уж тем более не унизит»¹⁸.

Епископ Павел проявлял особую заботу о Призренской богословской школе. Иногда он сам читал там лекции. Владыка заходил в учебные классы раньше рабочих и включал отопление, чтобы учащиеся пришли уже в натопленные помещения. Каждому преподавателю школы для отопления выделялось некоторое количество дров – епископ Павел отдавал для этого свои. Часть своей зарплаты он отчислял на помощь самым бедным из обучаемых. Доходило до того, что он сам чинил их прохудившуюся обувь и переплетал старые учебники. Он проявлял отеческое внимание ко всем студентам. К каждому относился с особой заботой и никогда не упускал возможности поинтересоваться у преподавателей об успехах учащихся¹⁹.

Он регулярно посещал занятия, особенно по церковному пению. Он был отменным певцом, хорошо разбирался в этом предмете. Нередко заходил в трапезную во время ужина, особенно в начале, в середине и в конце каждого семестра, накануне Рождественского и Великого поста, в праздник святого Саввы или по другому поводу, чтобы дать учащимся те или иные советы²⁰.

Во время этих ужинов епископ Павел довольствовался малым. Он считал, что так подобало бы питаться и учащимся, отдавал на сей счет распоряжения тем, кто готовил еду. Отец Иоанн (Радосавлевич) рассказывает в этой связи забавную историю:

«Как-то один из учащихся, иеромонах Андрей (Йовичич), сказал епископу: “Ваше Преосвященство, мы устали от вашей еды из крапивы. У нас от нее уже глаза позеленели!” На что епископ Павел возразил: “Не говори ерунду. Насколько мне известно, ты приехал сюда уже с зелеными глазами. Ты должен знать: я не хочу, чтобы кто-нибудь здесь потерял в весе, но и чтобы прибавил – тоже. Чтобы ты в этом убедился, будем взвешиваться”. Поскольку в епархиальном доме весов не было, епископ решил, что по понедельникам семинаристы должны ходить взвешиваться. Взвесил он и некоторых профессоров, которые были к этому готовы»²¹.

Владыка не допускал, чтобы к еде относились расточительно. Когда продукты оказывались просроченными, он не позволял их выбрасывать и съедал сам.

Радея об образованности клира, епископ Павел заботился и о получении надлежащего образования монахинями своей епархии, что в то время было довольно редким явлением в православном мире. Он организовывал для них семинары, на которых сам и выступал. Архимандрит Иоанн (Радосавлевич) описывает, как это происходило в тех сложных условиях, когда не было денег:

«Епископ Павел имел привычку организовывать семинары в монастырях, таких как Сопочаны, Девич, Гориоч, или в Печской Патриархии, собирая там каждый год зимой около двадцати монахинь, то есть по две-три сестры от каждого монастыря епархии. Во время семинаров он говорил о монашестве, богослужении и церковном пении. Затем зачитывал выдержки из Евангелия и комментировал их. Он также анализировал поучения о монашестве святых отцов. К тому же преподавал церковнославянский новоначальным монахиням.

Когда епископ Павел решил провести такой семинар в монастыре Гориоч, бывшем в средние века подворьем Дечанов и располагавшем школой, то понял: монастырь этот настолько беден, что у него нет запаса продуктов, чтобы устраивать подобные собрания. Тогда было время Рождества, и, испросив благословения, мы предложили ему пойти в соседнее село Синайе и по древнему обычаю освятить там сербские дома крещенской водой. В таких случаях верующие обычно помогали Церкви, оказывая эту помощь натуральными продуктами. За два дня мы освятили более восьмидесяти домов и приобрели для монастыря множество яблок, фасоли, лука, сыра, мяса и других продуктов. Мясо мы продали на рынке в соседнем поселке Исток, что в итоге позволило нам купить более двадцати литров масла. Так епископ Павел с большой радостью и удовлетворением смог провести в Гориоче свой семинар, воспоминание о котором надолго останется в памяти...»²²

Как уже говорилось, в течение тридцати трех лет епископства в Рашко-Призренской епархии владыка Павел вел суровую монашескую жизнь, требовательно следуя молитвенному уставу. Он регулярно совершал богослужения, ежедневную Божественную литургию, строго соблюдал посты, а в остальное время ограничивался простой пищей, ночи проводил в бдениях, а отдых – на жесткой постели, переносил тяготы физических работ, преодолевал пешком немалые расстояния. Он жил бедно и никого не обременял своими нуждами. Строгий к себе в соблюдении аскетической дисциплины, епископ Павел был требователен и к другим. Архимандрит Иоанн (Радосавлевич) рисует портрет будущего патриарха в период его епископского служения:

«Епископ Павел, великий иерарх и крупный православный богослов, обладал глубоким смирением и рассуждением. Никакой проблемы он не решал в спешке, всегда предпочитая переждать, чтобы получить время на размышление.

Необыкновенный монах, он, став иерархом, оставался подвижником и молитвенником, человеком духовной жизни. Он был большим богословом и ученым, особенно в области литургических исследований, и великим знатоком как Священного Писания, так и многих других богословских дисциплин. Мало тех, кто мог бы сравниться с ним в соблюдении поста, постоянном совершении богослужений и соблюдении аскетических правил.

Всему, что он возлагает на себя и берется соблюдать, он следует твердо во всем до конца. Но того же самого он готов требовать и от других, считая, что это вполне осуществимо. Руководствуясь такими установками, он не колеблется критиковать многих из своего окружения, в том числе и в церкви, за их малодушие, небрежность, безразличие и беспечность. Сам себе он редко прощает ошибки. Он считает, что все мы обязаны утверждаться в добре до конца нашей жизни, даже если для этого нам придется перенести самые страшные напасти.

Иногда мы, которые были моложе его, упрекали его за такую суровость и строгость. Он требовал, чтобы мы сразу же стали святыми, в то время как мы были еще молоды, незрелы и недисциплинированны, позволяли себе много ошибок и слабостей... Бывало, мы строго судили о нем из-за этого... Но по зрелом размышлении понимали, что он прав, понимали, что перед нами монах строгий, но очень честный. Он говорил нам иногда: “Для чего вы пришли в этот монастырь, если не для того, чтобы приготовиться к жизни вечной?»²³

Епископ Павел был строг и к священникам. Он хотел, чтобы будущие священники обладали всеми необходимыми для служения качествами. Прежде чем рукоположить кандидата, он расспрашивал его о жизни. Тому, у кого обнаруживалось препятствие к принятию сана, особенно нравственного порядка, он не стеснялся говорить: «Ты можешь стать святым, но священником – никогда!»

Скрупулезно следуя Типикону в богослужении, он требовал, чтобы все поступали так же. Он написал множество текстов, стремясь исправить ошибочные практики, часто передаваемые ни на чем не основанными местными обычаями. Он требовал, чтобы хор или певчие пели верно, и не стеснялся при случае, даже во время богослужения, поправить их, руководствуясь тем, что пение тоже должно быть православным – orthé doxa – правильным прославлением Бога.

В своих регулярных проповедях и наставлениях, которые он давал духовным чадам и другим верующим, приходившим к нему за советом, епископ Павел обнаруживал глубокое смирение, ссылаясь в первую очередь на Писание и учение святых отцов, которых он часто цитировал. Однако и его собственное слово было живым и не лишенным остроумия, поскольку он жил тем, что проповедовал, и проповедовал то, чем жил. Он вполне мог отнести к себе совет святителя Григория Богослова о том, что слово должно быть добрым и плодотворным.