9. Церковь и государство

Государство – это один из видов общественных союзов, важнейшим свойством которого является присутствие в нем власти, обладающей монополией на правомерное применение насилия по отношению к тем, кто не подчиняется установленному правопорядку, а также для защиты общих интересов такового союза от внешних угроз, в том числе и военными средствами. Государство регламентирует взаимоотношения между своими подданными или гражданами, используя при этом традиционное обычное право и издавая новые законы. В функции государства входит также чеканка монеты или печатание бумажных денег, сбор налогов.

В зависимости от характера государства оно в большей или меньшей мере берет на себя и иные функции, которые принципиально могут исполняться другими общественными союзами, например, социальное обеспечение нуждающихся в помощи, организацию медицинской помощи, управление школьной системой и даже прямое участие в хозяйственной деятельности. Расширение государственного участия, выходящего за рамки правового регулирования, в разных сферах общественной жизни, характерно для античного полиса, для восточных и эллинистических монархий, для абсолютистского государства новоевропейского типа, для тоталитарных и социально ориентированных государств 20 и 21 вв., а в государствах, построенных на последовательно либеральных принципах, обнаруживается противоположная тенденция к сужению и минимизации такого участия, с этой тенденцией связан метафорический образ государства – «ночного сторожа». До известной степени наблюдается связь между тенденцией к расширению функций государства и континентальной системой права, восходящей к римскому праву, с одной стороны, этих функций и англо-саксонской правовой системой, восходящей к обычному праву древних германцев.

Важнейшим признаком государства является суверенитет, то есть, с одной стороны, верховенство государственной власти внутри страны, а с другой – независимость от иных государств. Но существуют государства с ограниченным суверенитетом, причем в одних случаях такая ограниченность суверенитета носит формальный и юридический характер, например, статус одного из британских доминионов, а в других при наличии формально полного суверенитета государство по политическим причинам фактически находится в зависимости от другого государства.

Дискуссионным является вопрос о том, принадлежит ли к существенным чертам государства наличие определенной территории, в пределах которого осуществляется его суверенитет. При этом условии, определяющем государство как особый тип общественного союза, – а такой точки зрения придерживается большинство теоретиков конституционного права, – государством не может считаться кочевая орда, если ее кочевья не вмещаются в пространство со строго очерченными границами, в которых исключается присутствие других и независимых от нее орд, а также Мальтийский орден, существующий поныне как субъект международного права, не обладающий территорией, над которой бы он осуществлял свой суверенитет, хотя он и имеет своих подданных.

Древние мыслители Платон, Аристотель и Цицерон происхождение и природу государства связывали с общительной природой человека. Платон, автор диалогов «Государство» и «Законы», первым в античном мире начертал проект утопического государства. Это был не еще один литературный миф о золотом веке, а именно проект, основательно, до деталей продуманный, с подробной и жесткой регламентацией всего устройства жизни идеального государства. Тем самым он предложил своего рода эталон, сравнивая с которым, можно давать оценку реальному состоянию современных ему полисов. Совершенное государство Платона, управляемое философами, для которых высшей этической ценностью является справедливость, сочетает в себе черты коммунизма, принудительного аскетизма и рабства. Эта своеобразная утопия несет на себе отблеск исчезавшего на глазах ностальгировавшего Платона Афинского полиса эпохи Перикла, в котором граждане воодушевлены были солидарной заботой об общем благе, столь контрастной платоновской современности, когда в общественных настроениях возобладал эгоистический индивидуализм. В своем диалоге «Государство» Платон противопоставляет идеальное государство четырем порочным типам государственного устройства: тимократии, олигархии, демократии и тирании.

Непревзойденный мастер дефиниций, Аристотель в своей «Политике» предлагает солидно обоснованные и лапидарно сформулированные определения важнейших правовых категорий, которые и ныне поражают своей точностью и меткостью. Это относится, в частности, и к таким понятиям, как государство, гражданин, свобода, рабство, торговля, деньги. По учению Аристотеля, человек – существо общественное, политическое, и в государстве философ видел совершенную форму человеческого общежития. При этом, в отличие от склонного к утопизму Платона, Аристотель в своих суждениях отличается особой трезвостью и реализмом. Коммунистический проект платоновских «Государства» и «Законов» он подверг убийственной и неопровержимой критике, демонстрируя его несостоятельность и утопичность. Свои теоретические обобщения Аристотель иллюстрирует убедительными примерами из политической и экономической истории греческих государств, в особенности Спарты, Афин, городов Крита. Выходя за границы эллинского мира, он кратко, но вполне адекватно характеризует олигархическое правление в Карфагене, давая ему оценку, в которой, как и в большинстве иных его характеристик, критический элемент сочетается с апологетическим. Кроме того, в «Политике» анализируются как осуществленные, так и нереализованные законодательные проекты, и успешных и неудачливых реформаторов.

Мыслители эллинистической эпохи находились под сильным впечатлением от царствования Александра Македонского, которое продолжалось недолго, но радикально повлияло на ход мировой истории. В результате Азиатского похода Александра возникли эллинистические монархии, в которых сочетались черты античного полиса и восточных деспотий. В орбите эллинистической цивилизации оказался и Рим, завоевавший Балканы и покоривший значительную часть эллинистических монархий Востока, тем более что в самой Римской империи на смену республике пришел принципат, все более принимавший черты эллинистической монархии. Поэтому для позднеантичной юридической и политической мысли центральное значение приобретает образ идеального правителя, идеального царя, с которым до известной степени отождествлялся преображенный апологетической историографией Александр Македонский, наделенный в исторической памяти потомков чертами мифического героя.

Одно из классических жизнеописаний Александра составил Плутарх, которому, помимо его «Параллельных биографий», принадлежат и другие замечательные труды, в том числе сохранившийся фрагментарно трактат, адресованный «Необразованному правителю». В нем Плутарх начертал образ идеального царя, и в нем, как пишет Ф. Дворник, «нетрудно обнаружить сильный отзвук тех политических идей, которые он вычитал в эллинистических трактатах»⁴⁴⁷. Свои рассуждения на эту тему Плутарх начинает с понятия о логосе правителя, который заключается в совершенном знании и разуме, приобретаемом через овладение философией, логос является своего рода хранителем монарха, восседающего на троне. И если правитель пренебрегает советами логоса, он терпит неудачи. Правителей Плутарх представляет слугами Бога, призванными поддерживать благополучие людей, распределять между ними те блага, которыми наделили их боги. Закон, справедливость и правитель являются непременными условиями человеческого благополучия, ибо справедливость – это конечная цель закона, а закон служит орудием правителя в его попечениях об управляемых. Правитель – это земной образ Бога, он сам себя делает подобным Божеству своими добродетелями⁴⁴⁸. Несомненно, что эти идеи, которые Плутарх заимствовал у более ранних эллинистических писателей, оказали влияние на политическую мысль Византии.

Христианизация эллинистического мира повлекла за собой радикальную перемену в исторических воззрениях тех греческих и латинских мыслителей, ум которых был озарен евангельским светом. Самой плодотворной в сфере идей реакцией на катастрофу 410 г. – захват и разграбление Рима полчищами Аллариха, явился «Град Божий» блаженного Августина. В самом начале этого творения, изображая бедствия, обрушившиеся на город, Августин стремится убедить читателя, что нет оснований, как это делали многие язычники в Риме, упрекать в этих бедствиях христианскую веру, принятую в империи незадолго до падения Рима, ибо эти страдания, с одной стороны, явились достойным возмездием грешникам и не представляют собой истинного несчастья, а с другой, – благотворным испытанием для праведников, которым уготовано вечное блаженство.

В «Граде Божием» Августин совершил подлинный переворот в философии истории, представив ход мировых событий в их устремленности от начала, от сотворения мира, к концу, в сотериологической и эсхатологической перспективе.

Для Августина главный стержень мировой истории в противостоянии Града Божия и града земного. Начало Града Небесного в творении мира, его продолжение – в спасительном действии Промысла Божия по отношению к падшему человеческому роду, которое отражено в событиях священной истории Ветхого Завета, его кульминация – в крестной смерти и воскресении Христа Спасителя, обетованного пророками Мессии. Град Божий затем здесь, на земле, предстает как Церковь Христова, в которой совершается спасение верных для вечной жизни со Христом. Земной град блаженный Августин отождествляет с градом диавола, и потому его предначинание в падении ангелов, и затем здесь, на земле, его история открывается грехопадением Адама. Первого устроителя земного града блаженный Августин видит, в соответствии с книгой Бытия, в братоубийце Каине. Противостояние праведников и нечестивых грешников в земной истории человечества и составляет содержание всемирной истории, завершением которой станет воцарение антихриста, Второе Пришествие Христа, всеобщее воскресение из мертвых и последний Суд Божий, чрез который святые будут удостоены вечного блаженства со Христом, а нераскаянные грешники – вечных мук в удалении от Бога. Нравственный источник созидания Града Божия праведниками, отзывающимися на призыв Божий, – в благодарной любви к Творцу, а земной град строится земной самостной любовью, доведенной до презрения к истинному Богу, прикрытием которой становится ложное благочестие, почитание мнимых богов, наделенных разнообразными греховными страстями. В «Граде Божием» Августин характеризует важнейшие события истории Рима и отчасти также других государств в свете действия благодати Божией и противостоящей ей греховной человеческой воли.

В средневековую эпоху в христианском мире государство вслед за блаженным Августином рассматривалось, естественно, в провиденциальном ключе, как одно из проявлений действия Промысла Божия в истории человечества. Что же касается юридической стороны средневековых западных учений о государстве, то в соответствии со сложившейся тогда системой правления государственная власть выводилась из патримонии, из права собственности на землю, соединявшегося с суверенитетом, которым обладали как светские, так и церковные князья.

В новое время, когда стали складываться централизованные национальные государства, большое влияние приобрели политологические идеи одного из самых сильных и последовательных мыслителей эпохи гуманизма Н. Макиавелли, автора трактата «Государь» (Principe), который стал эпонимом аморализма, что не вполне справедливо. Макиавелли не пропагандист безнравственности в политике, он только реалистично представил политические приемы успешного правителя, опирающегося на силу, а не на право и не на мораль, и удачно манипулирующего религиозными, нравственными и правовыми представлениями народа, и при этом Макиавелли не считал уместным давать нравственную оценку деяниям такого правителя, из чего еще нельзя делать вывод об аморализме или нравственном релятивизме писателя, хотя в его книге нельзя найти оснований и для опровержения расхожих представлений о Макиавелли. Оригинальная черта политологии Макиавелли – релятивизм в оценке той или иной формы государственного устройства с точки зрения ее целесообразности, так что исследователи его идей с почти одинаковым основанием находят в его суждениях основания для того, чтобы представить его и апологетом республики, и последовательным монархистом, своего рода теоретиком абсолютизма. Образ «Государя», вдохновением для которого послужил сын папы Александра Цезарь Борджиа, не уступавший отцу в попрании всех Божеских и человеческих законов, предвосхищает великих диктаторов 20 столетия, которые, во вкусе своего времени, не утруждали себя облачением в монархические регалии.

По существу дела, первым опытом научной политологии и социологии явился труд Т. Гоббса, вышедший под аллегорическим и одновременно вполне информативным названием «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского», представляющий собой энциклопедический трактат по богословию, философии, этике, юриспруденции, но прежде всего это попытка представить государство и общество как своего рода механизм, непознаваемым перводвигателем которого является Сам Бог. В своем учении о обществе Гоббс противопоставляет естественное и положительное право. В отличие от античных мыслителей Гоббс не считал человека существом общественным по своей природе. Напротив, в результате грехопадения человек, по Гоббсу, стал существом предельно эгоистичным, поэтому господство естественного права без гражданского закона и государства создает ситуацию войны всех против всех, из чего и вытекает необходимость существования государства. Гоббс выдвинул теорию договорной природы положительного права и его источника и опоры – государства. Абсолютная власть монарха водворяет мир в границах государства, но в международных отношениях, ввиду суверенности государств, по Гоббсу, царит естественное право – всеобщая вражда, и неизбежным способом разрешения противоречий остается война.

С теорией Гоббса связан утопический проект Ж.-Ж. Руссо, который, впрочем, оказал огромное влияние на идеи французских революционеров, а через них и на другие революционные идеологии и тем самым на ход мировой истории. Этот проект изложен в его «Общественном договоре». Давая характеристику воззрениям Руссо, необходимо отметить, что это был до крайней капризности непоследовательный мыслитель, в сочинениях которого можно найти мысли, противоположные тем, которые содержатся в его «Общественном договоре». И все-таки он оказал масштабное и устойчивое влияние и на идеологов последующей эпохи, и на политическую практику. В то же время его наивно парадоксальная философия истории, с провоцирующим задором представленная в раннем трактате «Содействовало ли возрождение наук и художеств очищению нравов», оказала влияние не столько на революционную мысль, которая привержена была тривиальной просветительской идее прогресса, сколько на реакционных мыслителей, таких как Ницше, а через него на идеологов нацизма и фашизма, на проповедников консервативной революции, подобных Генону.

Г. Ф. В. Гегель рассматривал государство как один из фазисов в развитии объективного духа. Первым проявлением объективного духа является право, которое осуществляет свободу личной воли по отношению к вещам, на чем основано право собственности, и по отношению к воле других лиц, что составляет основу договорного права. Своего рода отрицанием отрицания в области права является применение наказания, направленного на восстановление попранного правопорядка. Но поскольку актом наказания право восстанавливается лишь формально, в духе появляется потребность в нравственной правде и добре, которая реализуется в сознании нравственного долга, которым руководствуется совесть. Из раздвоенности между субъективно осознаваемым долгом и недолжной действительностью дух находит выход в действительной объективной нравственности, которая осуществляется в семье, гражданском обществе и государстве. Государство, реализующее установленный правопорядок, Гегель считал высшим проявлением объективного духа, совершенным воплощением разума в жизни человечества. Государство, являющееся средством осуществления свободы каждого в единстве всех, по Гегелю, является абсолютной самоцелью. Высшей формой государственного устройства при этом Гегель считал современное ему Прусское государство.

Левый гегельянец К. Маркс, идеи которого составили основу официальной идеологии Советского государства, а также других коммунистических стран, видел генезис государства в классовой борьбе. Таким образом, в соответствии с его воззрениями, которые применительно к теории государства развивал преимущественно его ученик и единомышленник Ф. Энгельс, государство рождается одновременно с появлением антагонистических классов рабов и рабовладельцев и является орудием осуществления классового господства. Характер государства и государственный строй определяются главным образом способом производства, или общественно-экономической формацией, которые последовательно сменяют друг друга, таким образом на смену рабовладельческих государств приходят феодальные государства, в свою очередь уступающие место в истории буржуазным государствам. Утопический проект Маркса связан с коммунизмом, упразднением классов, классовой борьбы и, следовательно, государства. Однако для начала существования коммунистической формации, для своего рода переходной фазы от капитализма к коммунизму, которую последователи Маркса стали называть социализмом, Маркс предусматривал режим диктатуры пролетариата. Таким образом, у Маркса, подобно Руссо, идея всеобщего освобождения от угнетения оборачивалась апологией диктатуры.

В России в эпоху безраздельной монополии марксизма в сфере гуманитарных наук советские теоретики государства и права выводили право из классовой борьбы и интерпретировали его как возведенную в закон волю господствующего класса. Сам феномен права при этом рассматривался как явление вторичное по отношению к государству, а право определялось как совокупность установленных или санкционированных государством общеобязательных правил поведения, соблюдение которых обеспечивается мерами государственного воздействия.

Противоположной позиции относительно взаимоотношения права и государства придерживался крупнейший теоретик права 20 в. Г. Кельзен, который, опираясь на неокантианскую философию, развивал «чистую» теорию права, отрицая его обусловленность какими бы то ни было внешними по отношению к праву факторами. Государство он рассматривал как явление вторичное по отношению к праву, как своего рода персонификацию правопорядка.

С христианской точки зрения государство – это богоустановленный институт. По словам епископа Никодима (Милаша), «для направления человеческих законов… к цели, предначертанной Промыслом Божиим, Бог даровал, как и первому главе семьи, государственной власти силу, чтобы она рукою, вооруженною мечом правды и справедливости, вела людей во имя Его благим путем»⁴⁴⁹.

Первоначальной ячейкой человеческого общества является семья; в результате сложного исторического развития, которым руководит Промысл Божий, усложнение общественных связей привело к образованию государств. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» содержится следующее положение: «Государство, как необходимый элемент жизни в испорченном грехом мире, где личность и общество нуждаются в ограждении от опасных проявлений греха, благословляется Богом. В то же время необходимость государства вытекает не непосредственно из воли Божией о первозданном Адаме, но из последствий грехопадения и из согласия действий по ограничению господства греха в мире с его волей. Священное Писание призывает власть имущих использовать силу государства для ограничения зла и поддержки добра, в чем и видится нравственный смысл существования государства (см.: Рим. 13:3–4). Исходя из вышесказанного, анархия – отсутствие надлежащего устроения государства и общества, – а равно призывы к ней и попытка ее установления противоречат христианскому миропониманию (см.: Рим. 13:2)» (Социальная концепция. 3, 2).

Священное Писание проливает свет на природу государства: в эпоху от исхода из Египта до воцарения Саула Израиль знал единственную в истории человечества подлинную теократию, богоправление, но вследствие умножения грехов и беззакония, вследствие удаления от послушания Богу как своему единственному Царю, израильтяне захотели иметь, подобно иным народам, земного повелителя. Господь принял этот выбор и в то же время устами пророка Самуила выразил сожаление о нем: И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе, ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Яне царствовал над ними… Итак, послушай голоса их, только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними (1Цар. 8:7,9). Саул получил через пророка Самуила Божие благословение на царство, но это благословение дано было под условием исполнения воли Божией. Когда же Саул преступил заповеди Господни, Бог отверг его, велев Самуилу помазать на царство другого избранника – Давида, сына простолюдина Иессея (см.: 16:1); от царя Давида по плоти произошел Спаситель.

Антропологическая причина двойственности такого феномена в том, что государство коренится в падшести человека. Государство благословляется Богом потому, что в испорченном грехом мире человек нуждается в ограждении от разрушительных проявлений греховности и своей собственной, и своих ближних, угрожающих самым основам его существования, властной и принуждающей силой государства, в то же время необходимость существования государства не вытекает непосредственно из воли Божией о первозданном Адаме, но из последствий грехопадения и господства греха в мире.

Господь Иисус Христос, Царь царствующих и Господь господствующих, в Своей земной жизни подчинил Себя земному порядку вещей и повиновался носителям государственной власти. В ответ на искусительный вопрос фарисея о позволительности давать подать кесарю Спаситель сказал: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф. 22:21).

Развивая учение Христа о правильном отношении к государственной власти, апостол Павел писал: Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее; ибо [начальник] есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмстителъ в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из [страха] наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак, отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь (Рим. 13:1–7).

Ту же мысль выразил и апостол Петр: Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, – ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, – как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии (1Пет. 2:13–16). Апостолы учили христиан повиноваться властям независимо от их отношения к Церкви. В апостольский век Церковь Христова была гонима и местной иудейской властью, и государственной римской. Это не мешало мученикам и другим христианам тех времен молиться за гонителей и признавать их власть. Церковь поэтому не только предписывает своим чадам повиноваться государственной власти, независимо от убеждений и вероисповедания ее носителей, но и молиться за нее, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте (1Тим. 2:2).

Однако Господь поставил и предел повиновению государственной власти. Когда иудейский Синедрион хотел воспретить апостолам проповедь учения Христа Спасителя, святые Петр и Иоанн сказали: Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога (Деян. 4:19)?

Типология форм государственного правления восходит к классической классификации Аристотеля. Этой типологии форм государственного устройства, аналитически разработав и усложнив ее, Аристотель придал качества научной систематики. Поэтому даже современные теории государственного права опираются на классическую классификацию Аристотеля, всего лишь модифицируя ее. В «Политике» Аристотель различал монархию, когда государственная воля и власть принадлежат одному лицу, аристократию, когда власть принадлежит нескольким лицам, и политию, когда власть принадлежит всем свободным и полноправным гражданам. От этих правильных форм правления, при которых власть служит общему благу, он отличал неправильные, когда каждый из сформулированных им принципов правления действует в извращенном виде, а носители власти преследуют личные цели. Таковыми он считал тиранию, олигархию и демократию. В истории Аристотель наблюдает смену одних форм государственного строя другими, при этом он устанавливает и наиболее типичную последовательность такой эволюции: из монархии вырастает аристократия, та в свою очередь сменяется политией, а затем наступает черед неправильных форм – сначала олигархии, которая сменяется тиранией, когда же свергают тирана, то устанавливается демократическое правление. Характеризуя действительно существовавшие формы государственного устройства в современных ему полисах, а также известные ему из истории, он практически во всех случаях находит сочетание нескольких форм, хотя и при доминировании одной из них.

Современные теоретические построения носят более дифференцированный характер, учитывают большее число факторов, определяющих тип государственного устройства, и они, разумеется, предлагают разные классификации государств в зависимости от разных мировоззренческих и методологических предпосылок той или иной теории. Более или менее общеупотребительно деление государств по формам национального или территориального устройства на унитарные, федеративные и конфедеративные, по полноте суверенитета – на суверенные и с ограниченным суверенитетом – составные части конфедераций и федераций, вассальные государства, протектораты, доминионы, колонии, автономии; по формам правления – на монархии и республики. Монархии могут быть как абсолютными, так и ограниченными, которые обыкновенно называют конституционными, хотя классическое государство этого типа – Соединенное королевство Великобритании и Северной Ирландии – как раз конституции и не имеет. Ограниченные монархии в свою очередь могут быть представительными, какими были Германская и Австро-Венгерская империи, а также, с известными оговорками, Россия в эпоху между 1905 и 1917 гг., и парламентскими. В представительных монархиях парламент обладает лишь законодательной властью, а исполнительная власть принадлежит монарху и осуществляется правительством, им назначаемым и ответственным только перед ним; в парламентских монархиях правительство формируется парламентским большинством, что мы наблюдаем в таких современных монархических государствах, как Япония, Великобритания, Испания. В свою очередь и республики могут быть президентскими (например, США), в которых исполнительная власть принадлежит президенту; парламентскими (в частности, современные Италия, Германия, Индия, Израиль), когда правительство формируется парламентом и опирается на парламентское большинство; или смешанными, когда в формировании правительства участвуют и президент, и парламент (Россия, Франция).

Государства различают также по политическому режиму на демократические, авторитарные (абсолютная монархия, военная или полицейская диктатура) и тоталитарные, для которых характерна монополия не только на власть, но и контроль за всеми сторонами общественной и экономической жизни со стороны правящей партии, обычно единственной легальной, построенной на идеократическом и часто вождистском принципе (фашистская Италия, нацистская Германия, коммунистические государства, в том числе в прошлом Советский Союз, ныне Северная Корея). Тоталитарные государства могут рассматриваться как своего рода квазигосударства, поскольку в них обычно не соблюдается принцип верховного суверенитета государства, которое ставится в подчиненное положение по отношению к правящей партии, власть которой осуществляется помимо юридических форм. Существуют и переходные формы политических режимов, например, так называемые управляемые демократии, которые могут считаться переходными от авторитаризма к демократии (Южная Корея до конца 1980-х годов).

Совершенно особым типом политического устройства является теократия, хотя единственной истинной теократией было ветхозаветное судейство, но теократическими принято также называть и такие политические режимы, при которых верховная власть принадлежит духовным лицам (церковные государства средневековой Европы, современный Ватикан и, с известными ограничениями, современный Иран).

Русская Церковь выразила свою оценку разных форм государственного устройства в «Основах социальной концепции»: «Формы и методы правления во многом обусловливаются духовным и нравственным состоянием общества. Зная это, Церковь принимает соответствующий выбор людей или, по крайней мере, не противится ему. При судействе – общественном строе, описанном в книге Судей, власть действовала не через принуждение, а силой авторитета, причем авторитет этот сообщался Божественной санкцией. Чтобы такая власть действенно осуществлялась, вера в обществе должна быть весьма сильной. При монархии власть остается богоданной, но для своей реализации использует уже не столько духовный авторитет, сколько принуждение. Переход от судейства к монархии свидетельствовал об ослаблении веры, отчего и возникла потребность заменить Царя Незримого царем видимым. Современные демократии, в том числе монархические по форме, не ищут Божественной санкции власти. Они представляют из себя форму власти в секулярном обществе, предполагающую право каждого дееспособного гражданина на волеизъявление посредством выборов» (3, 7).

Относительно перспектив перемены форм правления Архиерейский Собор 2000 г. сформулировал в «Основах социальной концепции» следующий принципиальный подход: «Изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей. Однако нельзя вовсе исключать возможность такого духовного возрождения, когда религиозно более высокая форма государственного устройства станет естественной» (3, 7).

Вместе с тем в «Основах социальной концепции» говорится о том, что «Церковь должна уделять главное внимание не системе внешней организации государства, а состоянию сердец своих членов. Посему Церковь не считает для себя возможным становиться инициатором изменения формы правления, а Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 1994 г. подчеркнул правильность позиции о «непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин»» (3, 7).

Христианская Церковь в разные эпохи бывала в нелегальном положении. Даже в 20 в. она подверглась запрещению, а христиане кровавым преследованиям в коммунистической Албании, где карались любые проявления религиозности.

Церковь Христова испытала гонения и на заре своего существования, когда ее преследовала как иудейская община в Палестине, так и Римская империя. Церковь в империи была вне закона, недозволенной коллегией (collegium illicitum). Преследования христиан осуществлялись как на основании общих законов империи, так и особых распоряжений, которые издавались применительно к христианам.

Одним из юридических принципов Рима, которые ставили христианскую Церковь в нелегальное положение, было то обстоятельство, что, как пишет церковный историк В. В. Болотов, «Рим был вообще против коллегиальности. В сущности, он признавал только открытые коллегии, где присутствовал бы представитель римской власти, чего христианская Церковь не могла позволить»⁴⁵⁰. Империя преследовала христиан за участие в тайных сборищах – гетериях. Церковные общины могли, правда, существовать легально под прикрытием погребальных коллегий (collegium funeraticium), в которые дозволялось принимать даже рабов и куда при этом не назначался официальный представитель власти. Поэтому катакомбы, места погребений, стали прибежищем для древних христиан.

Но самое грозное обвинение против христиан со стороны Римской империи было преступление против религии – sacrilegium. Это преступление состояло не в отсутствии религиозных убеждений, предписываемых законом, – с точки зрения римского права личные убеждения не являются юридическим фактом, который может быть законно установлен, а в отказе совершать обряд богопочитания, например, воскурение фимиама перед статуей бога. А поскольку в Римской империи в сонм богов стали включать и императоров, то обвинение в преступлении против религии легко перерастало в обвинение в оскорблении величества, которое заключалось в отказе христианина воскурить фимиам перед статуей императора. «В факте отказа со стороны христиан приносить жертвы богам и клясться именем кесаря римлянин видел, таким образом, бесспорное основание для обвинения христиан в политическом преступлении. И чем могли защититься христиане от такого обвинения? Тем, что они никогда не участвовали ни в каком мятеже и заговоре, что они не раз заявляли себя как самые верные подданные, что они непрестанно молятся за кесаря, что в высокоторжественные дни дома христиан украшены венками более, чем дома язычников? Все это на римский взгляд не было достаточным доказательством невинности христиан. Римское право требовало, чтобы христиане молились не за императора, а самому императору, чтобы не испрашивали у Бога счастия ему, а, чтобы признавали «кесарево счастие» за совершившийся факт»⁴⁵¹.

В языческом культе, и в частности культе императоров, не принимали участия и иудеи, но Рим, имея уважение к древним установлениям покоренных народов, извинял им этот отказ древностью их религии, что не могли привести в свое оправдание христиане, с тех пор как в них перестали видеть своеобразную иудейскую секту.

Правовой статус христиан в империи, или лучше сказать, отсутствие такового замечательно характеризует знаменитая переписка на эту тему между императорским легатом в Вифинии Плинием Секундом Младшим и императором Траяном. Плиний пишет императору: «Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах: поэтому я не знаю, о чем принято допрашивать и в какой мере наказывать», – и в связи с этим он задает ряд вопросов о том, как ему надлежит поступать с христианами, одновременно докладывая, как он действовал в подобных случаях ранее: «С теми, на кого донесли как на христиан, я действовал так. Я спрашивал их самих, христиане ли они, сознавшихся спрашивал во второй и третий раз, угрожая наказанием, упорствующих отправлял на казнь… Тех, кто отрицал, что они христиане или были ими, я решил отпустить, когда они вслед за мной призвали богов, совершили перед изображением твоим… жертву ладаном и вином, а кроме того, похулили Христа: настоящих христиан, говорят, нельзя принудить ни к одному из этих поступков»⁴⁵². Император Траян в ответ писал: «Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, производя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, то есть помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно принимать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени»⁴⁵³.

В течение еще более двух столетий положение христиан оставалось таким, каким оно обозначено в письме Траяна Плинию Младшему: христиан не искали, но подвергшиеся обвинению в христианстве подлежали смертной казни, если не отрекались от Христа. Однако этот рескрипт действовал только в относительно спокойные для христиан времена. При некоторых императорах: Декие, Диоклетиане, – христиан, вопреки рескрипту Траяна, искали, и тогда кровь мучеников лилась особенно обильно.

Взаимоотношения Церкви и Римской империи радикально изменились после издания в 313 г. эдикта святого императора Константина, даровавшего христианам свободу. В течение одного столетия в империи сложилась своеобразная система церковногосударственных отношений, которая получила наименование симфонии. Суть симфонии составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой.

Именно с симфонией связано укорененное в православной традиции представление об идеальной форме взаимоотношений между Церковью и государством, которая, конечно, как это свойственно всякому идеалу, в земной реальности, в истории, осуществилась лишь отчасти, не в полную меру.

Поскольку церковно-государственные взаимоотношения – явление двустороннее, симфония могла возникнуть лишь в государстве, признающем Православную Церковь, которая одна обладает полнотой истинного ведения, величайшей народной святыней, – иными словами, в государстве православном. Причем, если в государстве, где Православная Церковь имеет официальный статус, связанный с особыми привилегиями, существуют такие религиозные меньшинства, права которых вследствие этой привилегии ущемлены, то трудно говорить о том, что церковно-государственные отношения урегулированы идеальным образом. Поэтому, очевидно, лишь монорелигиозное, моноконфессиональное православное государство может без ущерба для справедливости и общего блага своих граждан строить отношения с Церковью на основании симфонии.

Названным здесь условиям, конечно далеко не полностью (ибо на земле абсолютное совершенство невозможно), соответствовала Ромейская империя – Византия. В Византии были выработаны основные принципы симфонических отношений Церкви и государства, зафиксированные в канонах и государственных законах империи, отраженные в святоотеческих писаниях. Суть симфонии составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой. «Епископ подчиняется государственной власти как подданный государству, а не потому, что епископская власть его исходила от представителя государственной власти; точно так же и представитель государственной власти повинуется епископу как член Церкви, как грешный человек, ищущий спасения от Церкви, а не потому, что власть его происходила от власти епископа»⁴⁵⁴.

Государство при симфонических отношениях с Церковью ищет у нее моральной, духовной поддержки, ищет молитвы за себя и благословения на деятельность, направленную на достижение целей, служащих благополучию граждан, а Церковь получает от государства помощь в создании условий, благоприятных для благовествования и для духовного окормления своих чад, являющихся одновременно гражданами государства.

Отцы Карфагенского Собора в 104-м (93-м) каноне выразили мысль о том, что благочестивые носители государственной власти призваны быть защитниками Кафолической Церкви: «Царскому человеколюбию предлежит попещися, чтобы Кафолическая Церковь, благочестною утробою Христу их родившая и крепостию веры воспитавшая, была ограждена их Промышлением, дабы в благочестивыя их времена дерзновенные человеки не возгосподствовали над безсильным народом посредством некоего страха, когда не могут совратити оный посредством убеждения».

Церкви не возбраняется обращаться с просьбой о защите от чинящих беззаконие и поругание ее членам и ее храмам ко всякой государственной власти, независимо от ее отношения к Церкви, тем более к власти, которая состоит в симфонических отношениях с Церковью. В критические моменты православные византийские императоры неизменно вступались в защиту Церкви. Императоры Феодосий II и Валентиниан III писали епископам Александрийской Церкви, когда те во главе со святым Кириллом боролись за чистоту Православия против несторианской ереси: «Состояние нашего государства зависит от благочестия, так как между ними много общего и родственного. Они поддерживают одно другое и преуспевают одно преуспеянием другого, так что истинная вера светит правдою, а государство процветает, когда соединяет в себе и то и другое. И мы, как государи, поставленные Богом быть защитниками благочестия и счастья наших подданных, всегда стараемся сохранить связь между ними нераздельною, служа Промыслу Божию и людям. Мы служим Промыслу, когда заботимся о преуспеянии государства и, предавшись всецело попечению о подданных, направляем их к благочестивой вере и жизни, достойной верующих, и прилагаем должное старание о том и другом. Ибо невозможно, чтобы тот, кто заботится об одном (государстве), не думал также и о другом (Церкви)»⁴⁵⁵.

В 6-й новелле святого Юстиниана сформулирован принцип, лежащий в основе симфонии Церкви и государства: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем»⁴⁵⁶. Руководствуясь этой нормой, император Юстиниан в своих новеллах признавал за канонами силу государственных законов.

Классическая византийская формула взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена в Эпанагоге (вторая половина 9 в.): «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа; необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства»⁴⁵⁷. Ту же мысль находим и в актах 7 Вселенского Собора: «Священник есть освящение и укрепление императорской власти, а императорская власть посредством справедливых законов управляет земным»⁴⁵⁸.

При симфонических отношениях между Церковью и государством высшие представители государственной и церковной власти получают двойную санкцию – и от Церкви, и от государства. Отсюда миропомазание византийских императоров и российских царей; отсюда и участие государей в поставлении патриархов.

Церковь, находящаяся в симфонических отношениях с государством, допускала достаточно серьезное влияние православной государственной власти на церковные дела без ущерба для себя. Правило 38-е Трулльского Собора, повторяя заключительное определение 17-го правила Халкидонского Собора, гласит: «Отцами нашими положенное сохраняем и мы правило, гласящее тако: аще царскою властию вновь устроен или впредь устроен будет град, то гражданским и земским распределениям да следует и распределение церковных дел». И ныне Церковь руководствуется этим каноном, когда устанавливает границы епархий в соответствии с административным делением государств.

Классическая византийская симфония в Византии не существовала в абсолютно чистой форме. На практике она подвергалась нарушениям и искажениям. Со стороны государственной власти не один раз Церковь оказывалась объектом цезарепапистских притязаний. Суть их заключалась в том, что глава государства, царь, претендовал на решающее слово в устроении церковных дел. Помимо греховного человеческого властолюбия, у таких посягательств, всегда воспринимавшихся Церковью как незаконная узурпация, была еще и историческая причина. Христианские императоры Византии были прямыми преемниками языческих римских принцепсов, которые среди многих своих титулов имели и такой: «Pontifex maximus» – верховный первосвященник. Эта традиция, в ослабленной форме, время от времени проявлялась и в действиях некоторых христианских императоров. Всего откровенней и опасней для Церкви цезарепапистская тенденция обнаруживалась в политике императоров-еретиков, в особенности в иконоборческую эпоху.

Симфонические отношения между Церковью и государством существовали и в России. Причем, поскольку у русских государей, в отличие от византийских василевсов, не было наследия языческого Рима, симфония церковной и государственной власти у нас в древности осуществлялась в формах, более правильных и церковных. Несколько попыток Московских государей узурпировать власть над Церковью явились лишь посягательством на норму, на право, а нормой оставалась традиционная византийская симфония.

Что же касается синодальной эпохи, то несомненное искажение симфонической нормы в два синодальных столетия церковной истории связано не с пережитками византинизма, а с исторически очень ясно прослеживаемым влиянием протестантской доктрины территориализма и государственной церковности на российское правосознание и политическую жизнь.

Между тем на европейском Западе, в лоне Католической церкви, в средневековье не без влияния творения блаженного Августина «О Граде Божием» сложилась доктрина «двух мечей», согласно которой обе власти, церковная и государственная, одна – непосредственно, а другая – опосредованно, восходят к Римскому епископу. Светские государи в средневековом Риме считались вассалами папы; папы усваивали себе тогда право не только короновать императоров и королей, но и лишать их престолов. Развитию католической доктрины о светском принципате пап, об их абсолютной церковной и светской власти способствовало то обстоятельство, что первый средневековый император Запада Карл Великий, в отличие от византийских василевсов, не был прямым преемником римских императоров и императорскую корону получил от папы, который в его лице одному из многих «варварских» королей даровал титул императора Рима.

Притязания пап натолкнулись, естественно, на сопротивление светских государей – императоров, особенно упорное со стороны Генриха IV, вступившего в противоборство с папой Григорием VII, окончившееся поражением, а также королей, мелких феодальных князей, вольных городов. Могучим средством пап в борьбе со светскими государями был интердикт, запрет совершать богослужения в той или иной стране до тех пор, пока подданные не свергнут своего отлученного папой монарха. Но в отстаивании своего приоритета папы и католические епископы прибегали и прямо к материальным средствам, к применению вооруженной силы.

В результате Католическая церковь этатизировалась. Папы стали полновластными монархами значительной части Италии – Папской области, остатком которой является современный Ватикан; многие епископы, в особенности в феодально раздробленной Германии, были также князьями, имевшими государственную юрисдикцию на своей территории, свои правительства, свои войска, которыми они предводительствовали в многочисленных войнах с другими епископами, с герцогами и маркграфами, с вольными городами и королями, с самими императорами. Государственный суверенитет и территориальную юрисдикцию на Западе, в особенности в Германии, имели и некоторые монастыри в лице своих аббатов, например, монастырь в Фульде. И такое положение вещей продолжалось вплоть до эпохи Наполеона, реформы которого разрушили церковные государства Западной Европы, кроме Папской области, и после падения Наполеона они уже не были восстановлены, поскольку в этом не были заинтересованы победители, европейские монархи, которые решали на Венском конгрессе судьбу послевоенной Европы.

Реформация не оставила почвы для сохранения государственной власти папы и католических епископов на территории реформированных стран. В 17–19 вв. и в католических странах правовые условия изменились настолько, что на практике Католическая церковь была устранена от бремени государственной власти.

Однако, помимо государства Ватикан, остатком средневековой доктрины «двух мечей» остается практика заключения Римской курией договоров в форме конкордатов с государствами, на территории которых находятся католические общины. Вследствие этого правовой статус католических общин регулируется в данных странах уже не одними внутренними законами государства, но и международным правом, к области которого относятся конкордаты.

Возникновение этой модели связано с церковной Реформацией Лютера. Выступив с обличениями папского престола, Лютер и увлеченные его учением протестанты нуждались в защите, и они обрели ее в лице тех немецких князей, которые приняли Реформацию, прежде всего со стороны курфюрста Саксонского Фридриха Мудрого. Лютер сам называл таких государей епископами, и они приняли на себя властные полномочия по отношению к религиозным общинам, которые в Католической церкви принадлежали епископам. В 1526 г., когда нарастала напряженность в отношениях между папой Климентом VII и императором Карлом V, в Шпейере был созван рейхстаг – имперский сейм, в котором участвовали как католики, так и протестанты, и этот рейхстаг постановил временно, до созыва Вселенского Собора, предоставить имперским князьям самим регулировать религиозную жизнь в своих государствах. Воспользовавшись этим решением, протестантские князья и вольные города, в которых возобладали сторонники Реформации, провели последовательное отделение христианских общин от Рима, а реформированные общины поставлены были под контроль покровительствовавшим им князьям.

В 1529 г. император Карл V, который, несмотря на сложные отношения с папским престолом, оставался католиком и опирался на поддержку католических князей Германии, отверг решения имперского сейма в Шпейере, стремясь к восстановлению религиозного единства своей империи. В то же время в самих протестантских общинах стали с некоторым опасением относиться к идее вручения полноты власти над местными церквами князьям. Меланхтон стоял за сохранение епископской власти в реформированной Церкви. Сам Лютер вынужден был скорректировать свою позицию по вопросу о церковном управлении. Он стал подчеркивать, что государь должен нести попечение о внешнем благополучии христианских общин, не вмешиваясь в их внутреннюю жизнь.

В ходе Реформации и контрреформации Германия пережила в 16 столетии бурные потрясения, в конце концов она оказалась конфессионально разделенной на две части – католическую и протестантскую, в которой значительно преобладало лютеранство, но присутствовал также кальвинизм, приверженцами которого были князья одного из самых сильных протестантских государств – Бранденбургские курфюрсты из династии Гогенцоллернов, несмотря на значительное преобладание в Бранденбурге лютеранского населения. Там, где правили князья, принявшие Реформацию, протестантские общины существовали в виде государственных церквей (Landeskirchen), признавая верховную власть за государями, которым были подчинены коллегиальные органы управления общинами – консистории. Теоретическим обоснованием такой системы управления была идея о закономерном перенесении власти католических епископов, которая, в соответствии с протестантской экклезиологией, считалась не имевшей догматического основания, а сложившейся исторически, на князей.

В Англии Реформацию начал король Георг VIII, по указанию которого в 1533 г. парламент издал закон о независимости Англии от папы в церковных делах. Папские полномочия по отношению к Церкви Англии взял на себя король. Так возникла Англиканская Церковь во главе с королем.

В параллель с идеей перехода к князьям прав епископов в рамках теории государственного права развивалась концепция абсолютных прав монарха, которые распространяются на все сферы жизни подданных, в том числе и на их религиозную жизнь. С особой основательностью она была разработана голландским теоретиком права 17 в. Гуго Гроцием, который выводил идею верховенства государя в Церкви из неограниченности его верховной власти. Его современник английский философ и юрист Томас Гоббс теоретически развивал теорию территориализма, суть которого заключается в полном суверенитете государя на подвластной ему государственной территории, в том числе и по отношению к находящимся на ней религиозным общинам. Гоббс считал, что всевластие монарха ограничивается лишь его благоразумием. Реальное развитие церковно-государственных отношений в эпоху Реформации и последовавшее за нею 17 столетие соответствовали этой теории. В Германии аналогичные идеи развивал теоретик права Томмазий, который, однако, одновременно с апологией прав монарха на произвольное устроение внешней организации церковной жизни, его монополии на власть в Церкви, настаивал на свободе совести. Объяснением такого, казалось бы, парадоксального подхода было то обстоятельство, что лютеранская сотериология не придает значения в деле спасения внешнему устроению христианской общины – необходимо только, чтобы в общине правильно проповедовалось Евангелие, а затем все решает личная вера христианина.

Девизом сложившейся системы церковно-государственных взаимоотношений стали слова «cujus est regio, illius est religio» («чья власть, того и религия»). При последовательном своем осуществлении эта система подразумевает удаление, изгнание из государства приверженцев иного вероисповедания, чем носитель высшей государственной власти (в ходе Реформации и контрреформации изгнания и даже избиения иноверцев предпринимались не раз); но все же прочно утвердилась иная, смягченная форма осуществления этого принципа – так называемая государственная церковность, когда религиозная община, к которой принадлежит государь, официально именуемый главой Церкви, обыкновенно, но не всегда составлявшая большинство населения, пользуется преимуществом государственной, или официальной, Церкви, а права иных религиозных общин оказываются ограниченными, урезанными.

Сложившаяся на изложенных выше принципах система государственной церковности уже в 17 в. стала распространяться и в католических странах, там, где Реформации вовсе не было, например, в Испании, либо где она потерпела поражение – во Франции, Польше, в большинстве германских государств, расположенных к югу от Дуная и к западу от Рейна – в границах древней Римской империи.

Важным рубежом в развитии этого процесса стало заключение Вестфальского мира в 1648 г., положившего конец кровопролитной Тридцатилетней войне, опустошительной для Европы. Вестфальским миром, обеспечившим длительный мир Западной Европе, признавалось в границах конфессионально единой ранее, до Реформации, Западной Европы равноправие трех Церквей – Католической, Лютеранской и Реформатской (Кальвинистской). За европейскими монархами признавалась верховная власть по отношению ко всем исповеданиям, находившимся на их территориях, как к тем к которым принадлежали сами эти монархи, так и к иным, которые обыкновенно составляли на этих территориях меньшинство, а это значит, что вестфальская система предоставила католическим государям верховную власть по отношению к Католической церкви на их территориях, которой они располагали также и по отношению к протестантским общинам и которая ставила их, по существу дела, в положение, одинаковое с юридическим отношением протестантских государей к конфессиям в подвластных им странах, что противоречило ряду норм католического канонического права, по крайней мере как они формулировались и интерпретировались в средние века, в «Лже-Исидоровых декреталах», в Декрете Грациана, в Corpus juris canonici с их теократической тенденцией. И католические монархи усваивали себе, в иных случаях преодолевая противодействие со стороны Ватикана, в своих государствах права, аналогичные тем, которые приобретены были протестантскими князьями в государствах, где победила Реформация. Папский престол вынужден был принимать слагавшийся порядок церковно-государственных отношений, рискуя в противном случае подтолкнуть католических государей к проведению Реформации в подвластных им странах.

Религиозные статьи Вестфальского мира выражали тенденцию к признанию религиозного равноправия конфессий. В то же время усвоение монарху верховной власти по отношению к религиозным общинам привело к тому, что фактически полноту прав и привилегий приобретало вероисповедание монарха, а по отношению к конфессии религиозного меньшинства действовал всего лишь принцип веротерпимости.

Действие Вестфальского договора распространялось не на все западноевропейские страны, например, в Испании вплоть до наполеоновской эпохи протестантские общины не могли существовать легально. Конфессиональная ситуация в Англии складывалась тогда в ходе революции, которая носила характер религиозной войны. В Англии, где господствующий статус государственной религии выражен уже в самом ее названии – Англиканская Церковь, система церковно-государственных отношений, сложившаяся постепенно и поэтапно, со времен Георга VIII и до «славной революции», оказалась особенно устойчивой и просуществовала до наших дней. Произошедшие с тех пор изменения коснулись главным образом лишь статуса религиозных меньшинств – дискриминируемые диссидентские сектантские общины, а также Католическая Церковь стали со временем пользоваться более широкой веротерпимостью со стороны государственной власти, а в 20 в. получили полную религиозную свободу, не затронувшую, однако, привилегий государственной Англиканской Церкви. Своеобразие церковно-государственных отношений в Великобритании проявляется в том, что в Шотландии, в отличие от Англии, государственный статус принадлежит Пресвитерианской Церкви, но при этом ее главой является также британский монарх, по вероисповеданию своему принадлежащий Англиканской Церкви.

Суть системы государственной церковности заключается в несимметричной взаимозависимости Церкви и государства: государственная Церковь, с одной стороны, пользуется привилегиями, которые заключаются обычно в обязательности исповедания государственной религии главой государства, в особенности если это монарх, в использовании церковной символики в государственных актах, церемониях, в государственных учреждениях, в преподавании вероучения государственной Церкви в государственных учебных заведениях, обязательного для детей, принадлежащих к этой Церкви, в частичном финансировании церковных расходов из государственной казны, в признании юридической действительности браков, заключаемых в Церкви, а с другой стороны, обратной стороной этих привилегий является участие государственных инстанций в делах внутрицерковного управления, вплоть до возможного усвоения главе государства с монархическим титулом статуса главы Церкви. Но система государственной церковности не предусматривает, в отличие от симфонической модели церковно-государственных отношений, широкого участия церковной иерархии в делах государственного управления. Это значит, что юридически регламентированное влияние главы государства на церковную жизнь оказывается значительно более широким, чем легальное влияние первого епископа, а также коллегиальных органов церковной власти на государственное законодательство и управление. Такая ситуация создает проблемы канонического характера.

Принципиальное значение в этой связи имеет вопрос о правомерности участия государства в церковном законодательстве. В области внешнего права Церкви, то есть ее правового положения в государстве и гражданском обществе, воля государственной власти является суверенным и единственным законодательным источником при любой системе церковно-государственных отношений. Иначе обстоит дело с правом внутрицерковным. Канонисты и правоведы разных конфессий придерживаются разных воззрений по вопросу о праве государственной власти законодательствовать в области внутрицерковного устройства. Католическая Церковь в принципе отвергает правомерность участия государства в регулировании внутрицерковных отношений и дел, характеризуя подобные акции как попрание религиозной свободы. А с точки зрения протестантских юристов эпохи Реформации и абсолютизма, государственная власть является полномочным органом внутрицерковного законодательства. Для этого нет даже необходимости ее носителям принадлежать к той Церкви, в которой они законодательствуют. Издание регламентирующих актов по делам внутреннего управления в местных лютеранских общинах властью православного российского императора или католического императора Священной Римской империи германской нации (позже Австрийского и затем Австро-Венгерского) не вызывали принципиальных возражений со стороны этих общин не по причине оппортунизма, а в полном соответствии с лютеранским вероучением. Объясняется такая на первый взгляд абсурдная позиция тем, что протестантское богословие невидимую «церковь святых» решительно отделяет от ее видимой, земной оболочки, устройству которой не придается важного значения в деле спасения верных.

Что касается православного правосознания, то, во-первых, признание за государством права издавать законы по внутрицерковным делам обусловлено православием носителя такой власти; во-вторых, это признание ограничено в том отношении, что, несмотря на громкие фигуральные определения церковного статуса императора, употреблявшиеся в Византии, вроде «внешнего епископа Церкви», глава государства в принципе никогда не признавался более чем мирянином. Самое большее, ему принадлежало право представлять совокупный голос всех мирян. Византийские церковно-законодательные акты, подписанные иерархами и императорами или их представителями, имеют церковный авторитет в силу подписей епископов; государственная же власть, скрепляя подписью эти акты, придавала им статус гражданских законов, обязательных для подданных. Что же касается церковно-законодательных актов, изданных государственной властью самостоятельно, то внутрицерковная правомочность этих актов обусловлена признанием их законности со стороны иерархии и православного народа. При этом всегда предполагалось, что законодатель сам православный и, издавая тот или иной акт, действовал в строгом согласии с основными и неизменными началами собственно церковного права. Пробным камнем соответствия императорского закона церковной пользе служило признание его правомерности со стороны епископата во главе с Первосвятителем. Такой принцип лежал в основании византийской симфонии церковной и светской власти. Это не значит, конечно, что симфония никогда не нарушалась. Разумеется, нарушалась. Императоры издавали и такие законы, которые противоречили основам церковного строя; но подобные законы могли действовать лишь до тех пор, пока общецерковным разумом в лице епископата не осознавалось их несоответствие канонам. В возникавших в связи с изданием таких актов конфликтах Церковь в конце концов всегда одерживала победу.

Этот принцип действовал и в России в эпоху до Петра I в условиях симфонии. Но право издавать законы по внутрицерковным делам сохранили за собой российские монархи и при трансформации симфонии в систему государственной церковности. Аналогичная ситуация имела место и в православных монархических государствах Балкан 19 – первой половины 20 в., пока там сохранялась заимствованная ближайшим образом из России, но сложившаяся первоначально в протестантских странах Западной Европы система государственной церковности.

В начале 21 в. в большинстве стран церкви и другие религиозные общины от государства отделены, но и ныне сохранилось еще немало государств, где на конституциональной основе существует государственная религия, в частности в христианских странах – государственная Церковь. Это особенно характерно для государств с монархической формой правления, но подобная система церковно-государственных отношений сохранилась и в некоторых республиках. При этом в законодательстве отдельных государств государственная Церковь именуется господствующей, или официальной.

Система государственной церковности существует в настоящее время в таких странах, как Греция, Великобритания, Дания, Ирландия, Норвегия и ряде других. Так, в 3-й статье Конституции Греческой Республики провозглашено: «Господствующей в Греции религией является религия Восточно-Православной Церкви Христовой»⁴⁵⁹. В Конституции Дании также закреплен государственный статус Церкви – «Евангелическая Лютеранская Церковь является официальной Церковью Дании… Король должен быть членом Евангелической Лютеранской Церкви»⁴⁶⁰. Лютеранская Церковь является официальной религией и в Норвегии, в соответствии с ее конституцией.

До недавних пор Лютеранская Церковь имела государственный статус в Шведском королевстве и в Исландской республике. До 1995 г. в Конституции Исландии содержалось следующее положение: «Евангелическо-Лютеранская Церковь является государственной Церковью и как таковая пользуется поддержкой и покровительством государства»⁴⁶¹. В недавнем прошлом государственный статус в Финляндии имела не только Лютеранская, но и Православная Церковь, хотя она является там вероисповеданием незначительного меньшинства.

Конституционные формулировки относительно статуса вероисповедания большинства населения в некоторых государствах не содержат прямого указания на его государственный статус, но предусматривают его привилегированное положение, которое может считаться аналогичным статусу государственной Церкви. Так, во 2-й статье Конституции Аргентины содержится положение о том, что Федеральное правительство поддерживает Римско-Католическую Церковь⁴⁶². В Конституции Ирландии провозглашено: «Государство признает особое положение святой Католической Апостольской Римской Церкви как хранительницы религии, исповедуемой значительным большинством его граждан»⁴⁶³. Такое положение Конституции Ирландии существенно отличается от других лишь в констатации особого исторического значения одной или нескольких религий для страны, не сопровождаемой предоставлением им особого правового статуса, что имеет место в Конституциях или иных законодательных актах некоторых государств, в частности Болгарии (статья 12, часть 3 Конституции Болгарии 1991 г.) или России (преамбула закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» от 26 сентября 1997 г.). Указание на особое положение Католической церкви в Конституции Ирландии сообщает ей фактически статус, аналогичный со статусом государственной Церкви в тех странах, где это прямо провозглашено Конституцией, но нет оснований говорить о государственном статусе Православной Церкви в современной России или современной Болгарии.

В ряде государств особый статус Католической церкви закреплен их конкордатами с Ватиканом, несмотря на то, что при этом в Конституции может содержаться положение об отсутствии государственной религии. Так, 16 статья Конституции Испании провозглашает: «Никакая религия не может быть государственной. Органы власти принимают во внимание религиозные верования испанского общества и поддерживают соответствующие отношения сотрудничества с Католической церковью и другими конфессиями»⁴⁶⁴. 7-я статья Конституции Италии содержит следующее положение: «Государство и Католическая церковь независимы и суверенны в принадлежащей каждому сфере»⁴⁶⁵.

В 20 в. в правовых христианских странах существование государственной Церкви, как правило, уже не влечет за собой дискриминацию религиозных меньшинств, а с другой стороны, и вмешательство государственной власти во внутренние дела государственной Церкви тоже обычно минимизировано. Тем не менее при сохранении за Церковью государственного статуса государственная власть может участвовать в решении таких дел, как учреждение новых епархий и приходов и установление границ между ними, открытие монастырей, духовных школ, устройство христианских кладбищ, а также в отдельных странах оказывать легальное влияние на замещение епископских и иных церковно-должностных мест, санкционировать поставление первого епископа.

Создателем системы государственной церковности в России, фактически устранившей прежнюю симфонию Церкви и государства, явился Петр I. В 1721 г. по его указанию была осуществлена кардинальная реформа церковного управления, которая одновременно обозначила глубокий переворот в церковно-государственных отношениях, – было упразднено патриаршество и учрежден Святейший Синод как высший административный и судебный орган Русской Православной Церкви. Святейший Правительствующий Синод действовал от имени государя и имел право ходатайствовать перед высочайшей властью о нуждах Церкви.

В 1722 г. указом императора Петра I была назначена должность синодального обер-прокурора. Инструкция этой должности была списана с Инструкции генерал-прокурора при Правительствующем Сенате. Обер-прокурор, по мысли Петра I, должен быть «из офицеров добрый человек… оком государя и стряпчим по делам государственным».

Так Петр I отошел от византийской симфонии Церкви и государства и обратился к протестантскому образцу государственной церковности немецких княжеств эпохи абсолютизма. Принципиальное отличие устраненной симфонии от новой системы церковно-государственных отношений заключалось в нарушении былого равновесия Церкви и государства в сторону решительного доминирования государственной власти. Кроме того, до Петра I, в эпоху симфонии, служение Богу и Церкви сознавалось и носителями государственной власти – великими князьями и потом царями и всем русским народом как высший смысл и высшая цель самого существования государства, как конечное основание для всякого государственного деяния. После Петра правительство России ставило перед собой вполне секулярные цели, автономные от религиозной санкции, а привилегированный статус государственной Православной Церкви, ее «господствующее» в сравнении с другими религиозными общинами положение находило себе оправдание уже только в том, что Православие, согласно «Основным законам» Российской империи, являлось вероисповеданием государя и большинства его подданных.

В России система государственной церковности просуществовала без малого два столетия, с 1721 по 1917 г. (формально до издания Декрета об отделении Церкви от государства в январе 1918 г.). При этом однако законодательным термином, обозначающим государственный статус Православной Церкви в России, был не «государственная», но «господствующая» Церковь. В настоящее время этот термин фигурирует в Конституции Греции и в других актах этого государства применительно к Православной Церкви. 3-я статья Конституции Греческой республики гласит: «Господствующей в Греции религией является религия Восточно-Православной Церкви Христовой»⁴⁶⁶.

Типологически система церковно-государственных отношений, в которой за одной из конфессий признается статус господствующей, не имеет принципиальных отличий от системы государственной церковности, но употребление именно этого юридического термина, вместо «государственная Церковь», имеет свои основания. Прежде всего таким образом подчеркивается то обстоятельство, что речь идет о Церкви значительного большинства населения страны, что имело место в Российской империи, и в еще большей мере это относится к Греции, где количество иноверцев и инославных статистически ничтожно. Кроме того, термин «государственная Церковь» указывает на подчиненное положение Церкви по отношению к государству, что вызывает вопросы канонического характера, вполне основательные, если исходить из реального правового положения Православной Церкви в Российской империи, в то время как обозначение Церкви господствующей никоим образом не указывает на ее зависимое положение и, в отличие от реального положения дел, само по себе не дает повода для критики с канонической точки зрения, хотя, с другой стороны, может быть, более уязвимо, если давать оценку этому термину с позиций идеологии религиозной свободы и равноправия. Во всяком случае, в современном европейском обществе одним из поводов для применения двойных стандартов в характеристике правового статуса вероисповеданий, с одной стороны в Греции, вызывающего острую критику и обвинения в дискриминации религиозных меньшинств, а с другой – в таких европейских государствах, как Великобритания или Дания, где существуют государственные церкви, что, однако, признается вполне нормальным и не вызывает серьезной критики, является то обстоятельство, что в греческой Конституции Православная Церковь названа не государственной, как в законодательных актах некоторых других государств Западной Европы обозначены вероисповедания большинства населения страны, а «господствующей».

Одним из оснований для употребления именно этого термина в законодательных актах Российской империи по отношению к Православной Церкви было то обстоятельство, что и другие российские конфессии, с одной стороны, находились под государственным контролем, который применительно к лютеранским общинам Остзейского края распространялся и на их внутреннюю жизнь, а с другой – пользовались не только защитой со стороны государства, но и рядом привилегий. В свою очередь, как раз Лютеранская Церковь в Российской империи была, после Православной, самой привилегированной, в особенности там, где она являлась вероисповеданием большинства населения, – в Великом княжестве Финляндском, в Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерниях, так что государственными, с известными ограничениями, могли считаться и другие привилегированные конфессии Российской империи, а господствующей была действительно одна, которая официально именовалась Греко-Российской и Православной и к которой принадлежало более двух третей населения Российской империи и непременно, в силу Основных законов, российский император.

Очевидно, что в поликонфессиональных государствах система государственной церковности, по крайней мере в ее традиционных формах, не может быть органичной, поскольку она в разной степени предполагает зависимость прав граждан от их вероисповедания. В Соединенных Штатах Америки, которые с самого начала своей истории представляли собой многоконфессиональное государство, утвердился принцип отделения Церкви от государства, который предполагает обоюдное невмешательство в дела друг друга; свободу и независимость религиозных общин; нейтральный по отношению ко всем конфессиям характер государства. Впрочем, абсолютный нейтралитет едва ли вообще достижим. Всякому государству приходится считаться с реальным религиозным составом своего населения. Ни одна христианская деноминация в отдельности не составляет большинства в Соединенных Штатах; но решительное большинство в них составляют все-таки именно христиане. Отсюда и присяга президента на Библии, отсюда и официальный выходной день в воскресенье.

У принципа отделения Церкви от государства есть, однако, и иная генеалогия. На Европейском континенте он явился результатом антиклерикальной, или прямо антицерковной, борьбы, хорошо известной из истории французских революций. Когда Церковь отделяется от государства не ввиду поликонфессиональности населения страны, а потому что государство связывает себя с той либо иной антихристианской, либо прямо антирелигиозной идеологией, то уже нет возможности говорить о нейтралитете такого государства, о его чисто светском характере. Для Церкви это обыкновенно влечет за собой стеснения, ограничения в правах, дискриминацию или прямые гонения. История 20 в. явила в разных странах мира много роковых примеров антицерковной политики правительств, которая в конечном счете самый сильный удар наносила по самому государству, ибо, несмотря на свой материальный, земной характер, государство все-таки значительно более хрупко, чем Церковь, о которой Господь Иисус Христос неложно обетовал, что врата ада не одолеют ее (Мф. 16:18).

Во Франции путь к полному отделению Церкви от государства продолжался более столетия и окончательно был осуществлен только в 1905 г. – сохранявшиеся ранее элементы государственной церковности уживались там с притеснением Католической церкви, к которой принадлежит большинство французов, со стороны республиканских правительств Франции. Впрочем, сочетание некоторых рудиментов государственной церковности с дискриминацией Церкви имело место в 20 в. и в других странах. Так, в коммунистической Чехословакии Церкви не были совершенно отделены от государства – священнослужители Католической, Православной и Протестантских Церквей получали жалованье из государственной казны, и в то же время государство в своей религиозной политике руководствовалось атеистическими идеями правящей партии, поддерживало атеистическую пропаганду, а в начале 1950-х годов прибегало к прямо репрессивным мерам по отношению к духовенству разных исповеданий.

Существует также форма церковно-государственных взаимоотношений, которая носит промежуточный характер между радикальным отделением Церкви от государства, когда Церковь имеет статус частной корпорации, и государственной церковностью. Речь идет о статусе Церкви как корпорации публичного права. В этом случае Церковь может иметь ряд привилегий и обязанностей, делегированных ей государством, не являясь государственной Церковью в собственном смысле слова. Так, в Германии Католическая, Евангелическая и некоторые другие Церкви имеют статус корпораций публичного права, в то время как иные религиозные общины от государства полностью отделены и рассматриваются как частные корпорации.

При признании публично-правового статуса Церкви в государственных школах преподается вероучение такой Церкви за счет государственной казны; наряду с регистрацией актов гражданского состояния, производимой государственными административными органами, признается гражданскоправовая действительность записей в метриках, сделанных при крещении новорожденных, или юридическая действительность брака, заключенного через церковное венчание. Налоги на содержание Церкви взимаются с принадлежащих к ней лиц через государственные акцизные учреждения, при этом, однако, отказ в уплате такого налога не имеет, как правило, никаких правовых последствий для заявившего об этом лица. В свою очередь, Церковь, пользующаяся статусом корпорации публичного права, устраивает на совместные с государством средства больницы, дома для престарелых, детские приюты и другие благотворительные учреждения.

Ряд современных государств – Великобритания, Дания, Греция (это лишь отдельные примеры) – сохраняют государственную церковность. Другие государства, и их со временем становится все больше (Россия, Украина, США, Швейцария, Франция, Польша), свои отношения с религиозными общинами строят на принципе отделения.

На практике, однако, реальное положение религиозных общин в большинстве из этих стран немногим различается в зависимости от того, отделены или не отделены они от государства. А во внутрицерковные дела не вмешиваются на легальной основе ныне большинство правительств и в государствах, сохраняющих связь с Церковью. Но с другой стороны, помимо обязательной принадлежности главы государства при монархическом правлении к конфессии, имеющей государственный статус, в наше время и государственная власть в такой стране часто ничем иным не ограничивается со стороны Церкви. В наше время реальное положение Церквей в ряде случаев определяется не столько конституционными положениями, сколько всем объемом законодательства, имеющего отношение к правовому положению Церквей и религиозных общин и политикой правительства по отношению к религии.

Взаимоотношения между государственной властью и Православной Церковью составляли стержень политической системы Российского государства. Начиная с конца 15 в. для русского правосознания приобрела чрезвычайно весомый характер идея преемства Руси Византии и Ромейскому царству. Эта идея развивалась в контексте учения о Третьем Риме.

Взаимоотношения Церкви с государством у нас сознательно строились по византийской модели. Но при этом у русских государей, в отличие от византийских василевсов, не было наследия языческого Рима. Поэтому симфония церковной и государственной власти у нас в древности осуществлялась в формах более правильных и церковных. Несколько попыток московских государей узурпировать власть над Церковью явились лишь посягательством на норму, на право, а нормой оставалась традиционная византийская симфония.

Синодальная система церковно-государственных отношений. В 1721 г. по Указу императора Петра I была проведена радикальная реформа Русской Церкви. В 1721 г. был учрежден Святейший Синод, который представлял собой высшую административную и судебную инстанцию Российской Православной Церкви. Все действия Святейшего Синода осуществлялись исключительно с согласия высочайшей власти. Государственные законы, регулировавшие церковную жизнь, издавались с тех пор обычно либо в качестве именных указов высочайшей власти, либо как указы Святейшего Правительствующего Синода, который, как и Сенат, действовал от имени государя, получал от него к исполнению высочайшие указы и повеления по всем церковным делам. Все постановления Святейшего Синода выходили со штемпелем «По указу Его Императорского Величества».

В результате петровской реформы от византийской симфонии сделан был шаг в сторону системы государственной церковности протестантских немецких княжеств эпохи абсолютизма.

Одним из самых значительных событий 18 в. явилась секуляризация церковных земель при Екатерине Великой, осуществленная в соответствии с именным Указом от 26 февраля 1764 г. Этим указом все населенные церковные имения передавались Коллегии экономии, и церковные учреждения совершенно устранялись от управления ими.

5 апреля 1797 г. императором Павлом в день его коронации был оглашен «Акт о наследовании Всероссийского Императорского Престола» – важнейший закон Российской империи, составленный Павлом Петровичем в бытность его наследником престола в 1788 г. и положенный для хранения в Успенском соборе Московского Кремля. Целью издания этого акта было внесение твердого и однозначно интерпретируемого наследственного порядка в преемство высшей государственной власти, который должен был заменить прежнюю, введенную Петром I систему, основанную на назначении наследника царствующим государем по его усмотрению, чреватую, ввиду неопределенности относительно лица наследника до самой кончины правящего государя, интригами вокруг престолонаследия и прямыми государственными переворотами, которые и имели место в 1741 и 1762 гг.

В акте, в частности, говорится о невозможности восшествия на российский престол лица, не принадлежащего к Православной Церкви. Соответствующее место включает в себя и усвоение российскому государю статуса главы Церкви: «Когда наследство доидет до такого поколения женского, которое царствует уже на другом престоле, тогда предоставлено наследующему лицу избрать веру и престол и отрещись вместе с наследником от другой веры и престола, если таковой престол связан с законом (подразумевается вероисповедание, в данном случае не православное. – В. Ц.), оттого что Государи Российские суть Главы Церкви, а если отрицания от веры не будет, то наследовать тому лицу, которое ближе по порядку»⁴⁶⁷.

Это положение, о невозможности занимать российский престол особе, не принадлежащей к Православной Церкви, повторяет соответствующее место из завещания императрицы Екатерины I, составленного в 1727 г.: «Никто никогда российским престолом владеть не может, который не греческого закона»⁴⁶⁸.

Содержание положения Акта относительно вероисповедания государя отразилось в 42-й статье «Основных законов», помещенных в «Свод законов Российской империи», первое издание которого вышло в 1832 г.: «Император яко христианский осударь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния» (положение заимствовано из «Духовного регламента»). А в примечании к этой статье сказано: «В сем смысле император в Акте о наследии престола 1797 г. апр. 5 именуется главою Церкви»⁴⁶⁹. Таким образом, вносится известное ограничение в формулу относительно главенства государя в Церкви. Формула императора Павла лишается силы прямого закона, становясь только толкованием одной из статей «Основных законов».

Для православного канонического правосознания допустима лишь такая интерпретация положения о главенстве императора в Церкви, которая подразумевает возглавление и представление императором сословия мирян, но не епископата. В таком смысле и интерпретировалось соответствующее положение в канонической и юридической литературе 19 в. большинством авторов. Так, А. Д. Градовский в своем толковании 42-й статьи «Основных законов» писал: «Права самодержавной власти касаются предметов церковного управления, а не самого содержания положительного вероисповедания, догматической и обрядовой стороны… Таким образом, компетенция верховной власти ограничивается теми делами, которые вообще могут быть предметом церковной администрации, то есть не предполагают актов, по существу своему принадлежащих органам Вселенской Церкви, Вселенским Соборам»⁴⁷⁰. Некоторые авторы, однако, настаивали на том, что, хотя император и не может издавать законов о вере, устанавливать догматов, ему, однако, принадлежит в Церкви полнота власти, в том числе и законодательной. Так, Н. С. Суворов писал: «Император законодательствует в Церкви, поскольку она есть юридический порядок, основанный на традиционном Православии, не изменяя этого традиционного Православия и не внося в него новых догматов, но регулируя церковную жизнь в духе этого Православия»⁴⁷¹. По интерпретации П. Е. Казанского, «император – не посторонняя Православной Церкви государственная власть, но именно глава Церкви... По наиболее распространенному воззрению, государь император наследует в этом отношении власть византийских императоров»⁴⁷².

Православная вера как вероисповедание императора занимала в Российской империи господствующее положение, по терминологии российских законов. Каким же статусом располагали в Российской империи неправославные христианские церкви и нехристианские религиозные общины? Свободой веры пользовались у нас все подданные, принадлежавшие к национальным вероисповеданиям; но она не распространялась на носителей экзотических, изуверских или незаконно появившихся у нас религий и конфессий; к тому же пределы этой свободы были для разных вероисповеданий разными.

По объему прав и привилегий, с одной стороны, и всякого рода стеснений и ограничений, с другой, – все признанные в Российской империи религии можно выстроить в иерархический ряд. В таком случае вслед за господствующей Православной Церковью следует поставить Лютеранскую и Реформатскую Церкви, общину гернгутеров, Армяно-Григорианскую, Армяно-Католическую и Католическую Церкви; вслед за этими христианскими конфессиями по объему привилегий стояли общины евреев-караимов, магометан-суннитов и шиитов; менее привилегированной была община евреев-талмудистов; наконец, последней из привилегированных общин была буддистско-ламаистская калмыков и бурят. Всего лишь терпимыми, но лишенными привилегий были русские старообрядцы, шотландские и базельские сектанты, меннониты и баптисты Закавказья, сибирские шаманисты и самоеды-язычники. Общины молокан, духоборцев, субботников, скопцов, хлыстов и иных крайних сектантов были не признанными и не терпимыми по законам Российской империи, но при этом молоканам и духоборам дозволялось оставаться таковыми, проживая в специально отведенных для этого местах – главным образом в Закавказье. После Полоцкого Собора 1839 г., на котором униаты западных губерний воссоединились с Православной Церковью, в Российской империи, за исключением царства Польского, Греко-униатская Церковь прекратила легальное существование. Юридически для российских подданных, – не для проживавших в России иностранцев, – у нас не существовало также старокатолического или англиканского исповедания.

Эта иерархия вероисповеданий по степени их привилегированности лишь отчасти была основана на мере расхождения вероучения каждого из них с догматами Православия, ибо если бы этот масштаб был единственным, лежащим в основе дарования тому или иному вероисповеданию известных прав и преимуществ, то совершенно необъяснимо было бы более трудное положение старообрядцев, чем мусульман или евреев. Непонятно было бы также и то, что в этом ряду вероисповеданий баптисты Закавказья стоят ниже, чем ламаисты-калмыки.

Было еще одно обстоятельство, помимо меры расхождения вероучения религиозного общества с догматами Православия, которое решительным образом влияло на статус вероисповедания по законам Российской империи. Это – законность или незаконность его происхождения. Более всего этот критерий влиял на положение старообрядческих общин. Исконная веротерпимость русского народа, которую выражало и российское законодательство, не стесняла религиозную жизнь новых народов, входивших в состав империи. Их традиционные исповедания рассматривались как законные, им гарантировалось покровительство со стороны государственной власти, хотя при этом создавались также правовые гарантии против того, чтобы возможным прозелитизмом они наносили урон Православной Церкви или вызывали трения, осложнения и вражду между подданными разных национальностей. Но старообрядчество имело иное происхождение. Это был раскол, потрясший религиозную жизнь самого русского народа и подрывавший его духовное единство. И потому даже статус терпимого исповедания оно получило только при Петре I, оставаясь в последние десятилетия 17 в. совершенно вне закона.

Имея разные основания, неравноправие религиозных общин было действительной чертой российского вероисповедного законодательства. Но в чем практически проявлялось это неравноправие по российским законам? Разумеется, не в объеме личных прав подданного, принадлежавшего к той или иной конфессии или религии. В эпоху до освободительной реформы 1861 г. православный русский крепостной крестьянин в западных губерниях был несравненно больше стеснен не только, чем его помещик-католик, но даже больше, чем ограниченный чертой оседлости, но не крепостной зависимостью, еврей, проживавший в той же местности. К высшему дворянскому сословию принадлежали не только православные, но и католики, и протестанты, и мусульмане, в исключительно редких случаях иудеи и даже родовая знать языческих племен.

Неравноправие религиозных общин обнаруживалось в разной мере покровительства им со стороны государственной власти, а главное, в том, что переход из одного вероисповедания в другое был затруднен не одинаковым образом для всех; возможность перемены религии для российских подданных была направленно ориентированной, а именно: отпадение от Православной Церкви в любое иное христианское, а тем более нехристианское исповедание законами положительно воспрещалось; нелегальным был и любой переход из всякого христианского исповедания в нехристианское.

Переход из не православной христианской конфессии в другую не православную же христианскую конфессию был затруднен, но не абсолютно исключался законами. Но присоединение к Православной Церкви для всех российских подданных не православных исповеданий было, разумеется, открыто. Что же касается возможности присоединения иноверцев к одной из признанных государством не православных христианских Церквей, то для таких случаев существовала детально разработанная регламентация. Например, к Армяно-Григорианской Церкви могли беспрепятственно присоединяться все смертельно больные магометане Кавказа; к любому терпимому христианскому исповеданию могли быть «приводимы» опасно больные евреи или евреи-военнослужащие. В иных обстоятельствах – присоединение язычников, евреев и мусульман к не православной христианской Церкви могло состояться лишь с особого разрешения министра внутренних дел, а на Кавказе – наместника. Присоединение иноверцев к терпимым старообрядческим общинам законами не предусматривалось, но совершаемое на деле полицейских осложнений не вызывало.

17 апреля 1905 г. был издан императорский Указ об укреплении начал веротерпимости, который существенно изменил правовой статус инославных и иноверных исповеданий и тем самым косвенно задел и положение Православной Церкви. Этим Указом значительно были расширены права старообрядческих и сектантских общин, не носивших изуверского характера. Почти во всех отношениях, в частности во владении имуществом от имени религиозных обществ, в праве на сооружение молитвенных домов, на устройство скитов, обителей, в праве печатать богослужебные книги, преподавать своим детям Закон Божий, вести метрические книги, они были уравнены с ранее признанными государством христианскими Церквами. Приверженцы белокриницкого согласия и беглопоповцы стали после издания Указа официально именоваться не раскольниками, а старообрядцами. Отменялись прежние ограничения для старообрядцев и сектантов на поступление их на государственную службу. Но старообрядческое и сектантское духовенство не получило, однако, права на официально признанное употребление духовных званий и титулов, каким правом пользовалось духовенство армяно-григорианское, армяно-католическое, лютеранское и реформатское.

Расширены были права католической и мусульманской религиозных общин. Расширение прав мусульман мотивировалось в Указе тем, что «мусульманское население внутренних губерний исполняло всегда свой долг пред государством наравне с его коренными подданными и не доставляло правительству каких-либо особых забот в отношении политическом. Будучи, затем, весьма твердым в правилах своего вероучения, население это никогда, однако, не проявляло стремления к прозелитизму среди русского народа. Кроме того, несмотря на сохранившиеся еще некоторые отличия внутреннего и внешнего быта, население это сроднилось с Россией и вполне ей дружественно»⁴⁷³.

Буддистов-ламаистов Указом от 17 апреля было впредь воспрещено официально называть идолопоклонниками и язычниками.

Существенные изменения были внесены в легальный порядок перемены религии. Сняты были прежние запреты и ограничения на переход из одного признанного государством христианского исповедания в другое. В Указе ничего не говорится о возможности присоединения иноверцев к одной из неправославных христианских общин, но на практике после издания Указа от 17 апреля 1905 г. такие переходы не встречали уже никаких препятствий со стороны государственных инстанций. Наконец, при сохранении общего запрета на отпадение от Православия и от христианства сделано было исключение, по которому могло быть легализовано возвращение новообращенного православного или инославного христианина в свое прошлое вероисповедание.

В 1905 г. государственный строй Российской империи подвергся радикальным преобразованиям. Высшими законодательными органами, помимо императора, стали Государственный Совет и Государственная Дума. В их состав входили, естественно, не только православные лица. Тем не менее законы, касающиеся Православной Церкви, например, о финансовых сметах Синода, рассматривались Государственным Советом и Думой. Сложившаяся в результате реформы государственного строя новая юридическая ситуация еще резче обозначила негативные черты системы государственной церковности, которая ранее, при неограниченной власти православного монарха, могла еще восприниматься как своего рода продолжение традиционной византийской симфонии, хотя в действительности она, конечно, таковой не была. Епископатом, духовенством и церковным народом была окончательно осознана тогда необходимость созыва Поместного Собора для самоопределения Православной Церкви в реформируемом государстве, конфессиональный характер которого размывался.

3 марта 1917 г. святой император Николай II отрекся от престола. Было образовано Временное правительство. Летом 1917 г. Временное правительство рядом актов сделало решительный шаг в сторону создания внеконфессионального государства: 20 июня вышло постановление о передаче церковно-приходских школ (их было в России около 37 тыс.) и учительских семинарий в ведение Министерства народного просвещения. Правительство этим своим актом нарушило волю частных благотворителей, жертвовавших в свое время на нужды церковной школы. Святейший Синод протестовал, тем не менее власти в спешном порядке стали осуществлять это постановление, которое вело к подрыву дела духовного просвещения народа. Закон о свободе совести, опубликованный 14 июля, провозглашал свободу религиозного самоопределения для каждого гражданина по достижении 14-летнего возраста, когда дети еще учатся в школе, что также вызвало протест со стороны Святейшего Синода и потом Поместного Собора, настаивавших на том, чтобы право свободного религиозного самоопределения предоставлялось не ранее достижения совершеннолетия.

5 августа Временное правительство упразднило должность обер-прокурора и учредило Министерство исповеданий, назначив министром А. В. Карташева, незадолго до этого заменившего В. Н. Львова в должности обер-прокурора. В компетенцию нового министерства входили отношения Православной Церкви и других религиозных общин России с государственной властью, какое-либо вмешательство министерства во внутрицерковные дела не предусматривалось. Эта перемена послужила освобождению Церкви от давления со стороны правительственных чиновников, но серьезного значения появление нового министерства для Церкви иметь не могло: Временное правительство уже теряло власть в стране.

Взаимоотношения Церкви и государства в советскую эпоху. После Октябрьского переворота Советское правительство сразу же начало подготовку законодательства об отделении Церкви от государства. Решительная ломка многовекового тесного союза Православной Церкви и государства, начатая Временным правительством, завершилась большевиками.

20 января 1918 г. был опубликован составленный самим председателем Совнаркома «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». Этот Декрет не только обозначал формальный, юридический разрыв многовекового союза между Церковью и государством, – разрыв, предрешенный уже Февральской революцией, он легализовал гонения на Церковь.

Православная Церковь была отделена от государства, но при этом не получила прав частного религиозного общества. Принципиальное отличие советского законодательства «о культах» от правового режима отделения Церкви в таких государствах, как США или Франция, заключалось в последних параграфах «Декрета», которыми как Православная Церковь, так и другие религиозные общества лишались права владеть собственностью, а также прав юридических лиц. Все имущество существовавших в России церквей и религиозных обществ подвергалось национализации. Декрет запрещал религиозное воспитание и образование детей в школе. «Преподавание религиозных вероучений – говорится в нем – во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, – не допускается»⁴⁷⁴.

Декретом 1918 г. Русская Православная Церковь была исключена на территории Советского государства из числа субъектов гражданского права. Этот декрет явился юридической подготовкой к изъятию церковных ценностей, к закрытию монастырей и духовных школ, к противоправным судам и расправам над священнослужителями и благочестивыми мирянами. Правовой статус Церкви, по Декрету, изданному в январе 1918 г., приблизился к нелегальному, чего, конечно, не имели в виду деятели февраля, чьи представления о правовом статусе Церкви, которые они не успели реализовать, были, очевидно, близки тем, что зафиксированы в ныне действующем российском законодательстве посткоммунистической эпохи. Но Временное правительство при этом действовало отчасти в направлении, противоположном тому, по которому шли законодатели в наше время. Временное правительство разрушало союз Церкви и государства, стремясь к режиму отделения, а в наше время отменена была советская дискриминационная по отношению ко всем Церквам и религиозным общинам законодательная система.

Русская Православная Церковь на Соборе 1917–1918 гг. не признала законности Декрета, как не признавала она до заявлений патриарха Тихона 1923 г. законности советской власти вообще, что, несомненно, отражало тогда настроения большинства народа.

Свой взгляд на правомерные отношения Церкви и государства Поместный Собор выразил в «Определении о правовом положении Православной Российской Церкви», принятом 2 декабря 1917 г. Своеобразие этого документа заключается в том, что, с одной стороны, он не воспроизводит схему церковногосударственных отношений, существовавшую в Российской империи, а с другой – он вполне игнорирует и складывавшуюся на исходе 1917 г. реальную политическую и законодательную ситуацию. Поместный Собор, таким образом, решал вопрос об отношениях между Церковью и государством, отвлекаясь от сложившейся ситуации, решал его принципиально, иными словами, предлагал идеальную в его представлении норму таких взаимоотношений.

В Декларации, которая предваряла Определение, требование о полном отделении Церкви от государства сравнивается с пожеланием, «чтобы солнце не светило, а огонь не согревал. Церковь, по внутреннему закону своего бытия – говорится в Декларации, – не может отказаться от призвания просветлять, преображать всю жизнь человечества, пронизывать ее своими лучами»⁴⁷⁵.

Основные положения Определения, принятого Собором, гласили:

«1. Православная Российская Церковь, составляя часть единой Вселенской Христовой Церкви, занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Российское государство.

2. Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней духовной дисциплине и сношениях с другими автокефальными Церквами независима от государственной власти и, руководствуясь своими догматико-каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления…

3. Постановления и узаконения, издаваемые для себя Православной Церковью… равно и акты церковного управления и суда, признаются государством имеющими юридическую силу и значение, поскольку ими не нарушаются государственные законы.

4. Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе как по соглашению с церковною властью…

6. Действия органов Православной Церкви подлежат наблюдению государственной власти лишь со стороны соответствия их государственным законам, в судебно-административном и судебном порядке.

7. Глава Российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи их должны быть православными…

9. Православный календарь признается государственным календарем.

10. Двунадесятые праздники, воскресные и особо чтимые Православною Церковью дни признаются в государстве неприсутственными днями…

18. Учреждаемые Православной Церковью низшие, средние и высшие школы, как специально богословские, так и общеобразовательные, пользуются в государстве всеми правами правительственных учебных заведений на общем основании.

19. Во всех светских государственных и частных школах воспитание православных детей должно соответствовать духу Православной Церкви; преподавание Закона Божия для православных учащихся обязательно как в низших, так и в высших учебных заведениях, содержание законоучительских должностей в государственных школах принимается за счет казны.

20. Удовлетворение религиозных нужд членов Православной Церкви, состоящих в армии и флоте, должно быть обеспечено заботой государства; каждая воинская часть должна иметь православное духовенство…⁴⁷⁶

Осуществить это Определение Собора в ту пору было совершенно невозможно. В Конституцию РСФСР 1918 г. и последующие советские Конституции неизменно входили фундаментальные положения Декрета 1918 г., устанавливавшие драконовский режим для Православной Церкви и иных религиозных общин в России и Советском Союзе. Впрочем, в одном отношении Конституция 1918 г. отличалась в лучшую сторону от «сталинской» Конституции 1937 г. и позднейших советских Конституций – Конституция 1918 г. разрешала «религиозную пропаганду», наравне, разумеется, с антирелигиозной.

8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял Постановление «О религиозных объединениях», по которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Духовенство устранялось от участия в хозяйственных и финансовых делах так называемых двадцаток. Частное обучение религии, дозволенное Декретом 1918 г. «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», теперь могло осуществляться лишь как право родителей обучать религии своих детей.

14 Всероссийский Съезд Советов изменил 4-ю статью Конституции: в новой редакции говорилось уже о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды». НКВД в инструктивном циркуляре председателям исполкомов всех ступеней строго предписывал уделить серьезное внимание надзору за деятельностью религиозных объединений, «зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующих в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся»⁴⁷⁷. Для борьбы с религиозными предрассудками в стране вводилась 5-дневная рабочая неделя со скользящим выходным днем.

5 декабря 1936 г. на 8 Чрезвычайном Всесоюзном Съезде Советов было объявлено о принятии новой Конституции СССР. В отличие от прежних советских Конституций, в ней впервые провозглашалось равноправие всех граждан, в том числе и «служителей культа». В статье 124 новой Конституции записано, что «в целях обеспечения за гражданами свободы совести Церковь в СССР отделена от государства и школа от Церкви». Но новая Конституция уже не допускала свободу религиозной пропаганды, а только свободу «отправления религиозных культов»: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами»⁴⁷⁸. Неравноправие верующих и неверующих в этой статье демонстрируется вполне откровенно, хотя в ином месте Конституция провозглашала равноправие всех граждан, независимо от их отношения к религии.

1937 г. стал торжеством революционного террора, залившего страну кровью. Жертвами репрессий пали миллионы людей разных мировоззрений и принадлежавшие ко всем слоям общества. Особенно тяжело пострадало в конце 30-х годов православное духовенство. Почти весь епископат был уничтожен. Священнослужители, оставшиеся в живых, в значительном большинстве оказались в лагерях и тюрьмах.

Частичная нормализация церковно-государственных взаимоотношений произошла только в 1943 г., во время Великой Отечественной войны, после встречи Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем. От правительства было получено согласие на созыв Собора и избрание на нем патриарха. Зловещее постановление 1929 г. в послевоенные годы практически игнорировалось, хотя не было отменено.

О нем вспомнили в разгар хрущевских гонений на Церковь. На политическом уровне решение о возобновлении гонений принято было в 1958 г. 4 октября 1958 г. ЦК КПСС вынес секретное постановление под названием «О записке отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам «О недостатках научно-атеистической пропаганды»», которое обязывало партийные, комсомольские и общественные организации развернуть пропагандистское наступление на «религиозные пережитки» советских людей. Государственным учреждениям предписывалось осуществить мероприятия административного характера, направленные на ужесточение условий существования религиозных общин.

Первым актом правительства в наступлении на Церковь было издание двух постановлений Совета Министров СССР от 16 октября 1958 г. «О монастырях в СССР» и «О повышении налогов на доходы епархиальных предприятии и монастырей». В первом из них поручалось Советам министров союзных республик, Совету по делам Русской Православной Церкви и Совету по делам религиозных культов в шестимесячный срок изучить вопрос о сокращении количества монастырей и скитов и внести в Совет Министров СССР предложения по этому вопросу, предписывалось также сократить размеры земельных угодий, находившихся в пользовании монастырей. Постановлением о налогах Церкви запрещалось продавать свечи по ценам более высоким, чем они приобретались в свечных мастерских. Эта мера явилась серьезным ударом по доходам и бюджету приходов, потому что теперь приобретение свечей в мастерских стало убыточным для храмов, и оно, естественно, сократилось, что, в свою очередь, привело к закрытию свечных мастерских. Из-за снизившихся доходов храмов распускались и платные церковные хоры. Вследствие драконовских постановлений Совмина финансовое положение некоторых епархий пришло в крайне расстроенное состояние.

Совет по делам Русской Православной Церкви потребовал от Патриархии привести порядок приходского управления в строгое соответствие с постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 1929 г. «О религиозных объединениях», по которому священнослужители как лица, лишенные избирательного права, устранялись от участия в хозяйственных делах религиозных общин, хотя это постановление вошло в грубое противоречие с Конституцией СССР 1936 г., предоставившей всем гражданам одинаковые права.

18 июля 1961 г., в день памяти преподобного Сергия Радонежского, в Троице-Сергиевой лавре состоялся Архиерейский Собор, который вынужден был внести радикальные изменения в 4-ю часть «Положения об управлении Русской Православной Церковью», продиктованные Советом и негативно сказавшиеся на приходской жизни.

После отставки Хрущева прямые гонения на Церковь остановились, но ее правовой статус оставался прежним. Закрыт был путь и к пересмотру решений Архиерейского Собора 1961 г. В 70-х годы церковная жизнь оставалась относительно стабильной и протекала без потрясений, подобных тем, какие выпали на долю Церкви десятилетие назад, в годы хрущевских гонений. Государственная политика по отношению к Церкви оставалась в основных своих чертах неизменной, какой она сложилась после отставки Хрущева: жесткий, тотальный контроль за всеми проявлениями церковной жизни, противодействие попыткам расширить сферу дозволенного для Церкви, но без массовых репрессий против духовенства или верующих мирян, без массового закрытия церквей и без шумных пропагандистских атеистических кампаний.

В 1975 г. Президиум Верховного Совета СССР своим указом внес изменения в сохранявшее силу Постановление ВЦИК и СНК РСФСР 1929 г. «О религиозных объединениях». Эти изменения главным образом коснулись имущественных прав Церкви. Указом отменялась формулировка Постановления 1929 г.: «Религиозные объединения и группы верующих не пользуются правом юридического лица». В то же время в нем не декларировалось и усвоение религиозным объединениям такого права. Вместо этого в указе говорилось о том, что «религиозные общества имеют право приобретения церковной утвари, предметов религиозного культа, транспортных средств, аренды, строительства и покупки строений для своих нужд в установленном законом порядке»⁴⁷⁹. Однако другие дополнения, внесенные указом, еще более сужали круг дозволенной законом церковной деятельности: «Религиозные общества имеют право производить складчины и собирать добровольные пожертвования только на цели, связанные с содержанием молитвенного здания, культового имущества, наймом служителей культа и содержанием исполнительных органов. Религиозные шествия, совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом, а также в квартирах и домах верующих допускается с особого каждый раз разрешения исполнительного комитета районного, городского Совета депутатов трудящихся»⁴⁸⁰.

Ничего нового в советское законодательство, касавшееся статуса религиозных общин, не вносила и принятая в 1977 г. очередная Конституция СССР, 52-я статья которой гласила: «Гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отправлять религиозные культы или вести атеистическую пропаганду. Возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. Церковь в СССР отделена от государства и школа от Церкви»⁴⁸¹. Неравноправие граждан СССР в зависимости от их отношения к религии очевидным образом вытекало из этой статьи Конституции, несмотря на декларируемый в иных местах этого документа принцип равенства всех граждан СССР независимо от национальности, расы, пола, отношения к религии. Граждане с атеистическими убеждениями, согласно Конституции, могли свободно пропагандировать их, а верующим предоставлялось лишь право «отправлять религиозные культы». Столь откровенное неравноправие граждан разных категорий сообщало Советскому Союзу черты сословного государства.

Значительные перемены в правовом статусе Русской Православной Церкви и других религиозных объединений произошли на исходе существования Советского Союза. 1 октября 1990 г. был принят Закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях», утвердивший за отдельными приходами, церковными учреждениями, в том числе и Патриархией, права юридического лица. У Церкви появилось право иметь в собственности недвижимость, защищать свои интересы в судебном порядке, религиозные организации могли теперь участвовать в общественной жизни и пользоваться средствами массовой информации.

Исключительно важное положение нового закона содержалось в статье 6, которая хотя и подтверждала принцип отделения школы от Церкви, тем не менее открывала юридическую возможность для религиозного обучения детей. «Религиозные организации, имеющие зарегистрированные в установленном порядке уставы (положения), вправе в соответствии со своими установлениями создавать для религиозного образования детей и взрослых учебные заведения и группы, а также проводить обучение в иных формах, используя для этого принадлежащие или предоставляемые им в пользование помещения»⁴⁸². Закон запрещал командованию воинских частей препятствовать участию военнослужащих в богослужениях в свободное время; он дозволял совершение «религиозных обрядов» в больницах, госпиталях, домах для престарелых, в тюрьмах и лагерях, причем администрации этих учреждений предписывалось оказывать содействие в приглашении священнослужителей.

Новый закон сохранял прежний Совет по делам религий, но менял его функции, лишал его властных полномочий по отношению к религиозным организациям: «Государственный орган СССР по делам религий является информационным, консультативным и экспертным центром»⁴⁸³.

Новый закон был более благоприятным для Церкви, чем действовавшее до тех пор Постановление ВЦИК 1929 г., но действовал он недолго – всего 15 месяцев – ровно столько, сколько оставалось существовать СССР.

Спустя месяц после издания союзного закона был принят российский закон «О свободе вероисповеданий». Он не предусматривал уже правительственного учреждения, подобного Совету по делам религий; вместо него в Верховном Совете была образована Комиссия по свободе совести и вероисповеданиям. Положение об отделении школы от Церкви формулировалось в российском законе в более деликатной форме: «Государственная система образования и воспитания носит светский характер и не преследует цели формирования того или иного отношения к религии»⁴⁸⁴. При этом, однако, преподавание вероучения на факультативной основе допускалось в любых дошкольных и учебных заведениях и организациях. Преподавание же «религиозно-познавательных, религиоведческих и религиозно-философских дисциплин» могло входить в учебную программу государственных учебных заведений»⁴⁸⁵.

Правовой статус Православной Церкви в современной России устанавливается в первую очередь рядом положений Основного закона – Конституции Российской Федерации, принятой 12 декабря 1993 г. Косвенным образом роль Православной Церкви, без прямого упоминания о ней, затронута уже в преамбуле Основного закона, в которой выражена мысль о том, что «многонациональный народ Российской Федерации» принимает Конституцию, «чтя память предков» и «возрождая суверенную государственность России», тем самым декларируется преемственность новой России по отношению к той России, в которой Православная Церковь, как известно, пользовалась исключительно высоким статусом.

13-я статья Конституции, согласно которой «в Российской Федерации признается идеологическое многообразие», так что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», предполагает устранение правовых последствий монополии официального атеизма, который в своей марксистской разновидности и составлял мировоззренческую базу государственной идеологии.

Прямое отношение к статусу как Русской Православной Церкви, так и других Церквей, и религиозных общин имеет положение, содержащееся в 14-й статье Конституции: «Российская Федерация – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом». Отсутствие государственной религии, разумеется, не составляет препятствия для того, чтобы в своей политике органы государственной власти учитывали реальный общественный вес разных религиозных объединений в России, их совсем не одинаковый вклад в духовное наследие российского народа. При этом принципу светскости государства противоречит не только установление государственной религии, но и какая бы то ни была правовая поддержка государством атеизма.

19-я статья провозглашает равенство прав «человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка…» и в том числе от «отношения к религии». Этой же статьей «запрещаются любые формы ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности». Подобные положения присутствовали и во всех советских Конституциях, но для реальной юридической практики советской эпохи была характерна тотальная дискриминация верующих.

28-я статья Конституции гласит: «Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними». Право не исповедовать религию и свободно распространять соответствующие взгляды не может считаться тождественным праву вести пропаганду воинствующего атеизма в стиле советской эпохи, ибо такая пропаганда запрещена 2-й частью 29-й статьи: «Не допускается пропаганда или агитация, возбуждающая социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Запрещается пропаганда социального, расового, национального, религиозного или языкового превосходства».

В особом комментарии нуждается положение, запрещающее пропаганду религиозного превосходства. Законодатель в данном случае не мог иметь в виду запрета на утверждение абсолютной истины вероучения своей религии, ибо такое убеждение составляет основание почти всякой религиозности, и подобная интерпретация соответствующего положения обозначала бы косвенный запрет на публичное выражение и тем более распространение большинства религиозных вероучений. Подразумеваться в данной статье может, как представляется, лишь пропаганда личного превосходства носителей одного вероисповедания в сравнении с носителями другого исповедания, а также настаивание на правовых привилегиях граждан в зависимости от вероисповедания.

Принятие этого закона сопровождалось острой дискуссией в печати. Его окончательная редакция встретила поддержку со стороны священноначалия Русской Православной Церкви, православного духовенства и церковного народа. Этот документ положительно оценили и представители других традиционных в России конфессий.

В законе 1997 г. в основном повторяются нормы предыдущего закона, но в его преамбуле содержится отсутствовавшее в законе 1990 г. положение, которым признается особая роль Православной Церкви, а также некоторых других вероисповеданий в истории России. Преамбула гласит: «Федеральное Собрание Российской Федерации, подтверждая право каждого на свободу совести и свободу вероисповедания, а также на равенство перед законом независимо от отношения к религии и убеждений, основываясь на том, что Российская Федерация является светским государством, признавая особую роль Православия в истории России, в становлении и развитии ее духовности и культуры, уважая христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии, составляющие неотъемлемую часть исторического наследия народов России, считая важным содействовать достижению взаимного понимания, терпимости и уважения в вопросах свободы совести и свободы вероисповедания, принимает настоящий Федеральный закон»⁴⁸⁶. В формулировке преамбулы, которая с содержательной стороны заслуживает позитивной оценки, можно обнаружить некоторую редакционную неточность, заключающуюся в том, что этот текст можно так прочитать, будто Православие не принадлежит к числу христианских исповеданий. Получилось это, вероятно, потому, что законодатель не счел целесообразным вместо упоминания христианства дать исчерпывающий перечень других, помимо Православия, христианских конфессий.

2-й п. 4-й ст. закона гласит: «В соответствии с конституционным принципом отделения религиозных объединений от государства государство не вмешивается в определение гражданином своего отношения к религии и религиозной принадлежности, в воспитание детей родителями или лицами, их заменяющими, в соответствии со своими убеждениями и с учетом права ребенка на свободу совести и свободу вероисповедания, не возлагает на религиозные объединения выполнения функций органов государственной власти, других государственных органов, государственных учреждений и органов местного самоуправления, не вмешивается в деятельность религиозных объединений, если она не противоречит настоящему Федеральному закону, обеспечивает светский характер образования в государственных и муниципальных образовательных учреждениях»⁴⁸⁷. При этом отделение религиозных объединений от государства не влечет за собой никаких ограничений членов таких объединений в гражданских и политических правах, в том числе и в праве участвовать в управлении делами государства.

Как пишет комментатор закона В. Э. Гефенидер, «Федеральный закон внес существенные изменения в само определение религиозного объединения. В соответствии со ст. 6 закона религиозным признается такое добровольное объединение, которое создано гражданами Российской Федерации, иными лицами, постоянно и на законных основаниях проживающими на территории Российской Федерации, в целях совместного исповедания и распространения веры и обладает тремя соответствующими этой цели признаками: 1) наличие вероисповедания; 2) совершение богослужения; 3) обучение религии и религиозное воспитание своих последователей»⁴⁸⁸.

В соответствии с п. 1 ст. 8. закона полноту гражданской правоспособности может иметь только такая религиозная организация, которая зарегистрирована как юридическое лицо. Государственную регистрацию религиозных организаций осуществляют на основании п. 1 ст. 11 закона Министерство юстиции и органы юстиции субъектов Российской Федерации. Как замечает В. Э. Гефенидер, «если каноническое подразделение Русской Православной Церкви не желает по каким-либо причинам регистрироваться в качестве религиозной организации, отказываясь тем самым от прав юридического лица, оно вправе осуществлять свою деятельность исключительно на основе внутренних документов Русской Православной Церкви»⁴⁸⁹.

В законе содержится запрет на создание религиозных объединений в органах государственной власти, государственных учреждениях, органах местного самоуправления, воинских частях, а также в государственных и муниципальных организациях. Проблематичным с точки зрения основных конституционных прав человека и гражданина представляется включение в этот перечень воинских частей, поскольку, во-первых, значительная часть военнослужащих находится в воинских частях не на добровольной основе, а по призыву, а во-вторых, режимный характер воинских частей может затруднять военнослужащего в возможности участвовать в богослужении вне своей части. Данное положение закона противоречит 2-й ст. Конституции, согласно которой «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», ст. 28 и ст. 17, содержащих положение о том, что «в Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепринятым принципам и нормам международного права», ибо 18-я ст. «Всеобщей декларации прав человека», принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г., гласит: «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии, это включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных порядков». Таким образом, гарантированная 28-й ст. Конституции свобода совести в свете «Всеобщей декларации» включает и запрет ставить человека в такие условия, при которых он окажется ограниченным в праве на участие в религиозных обрядах, предписываемых вероучением, к которому он принадлежит.

В соответствии с законом религиозные организации, в том числе и канонические подразделения Русской Православной Церкви, имеют право сооружать и содержать храмы и иные здания и помещения, предназначенные для богослужения, беспрепятственно совершать богослужения в них, а также в учреждениях и предприятиях, принадлежащих Церкви, на кладбищах, в крематориях, в жилых домах. В п.2 ст. 16 закона содержится следующее положение: «Религиозные организации вправе проводить религиозные обряды в лечебно-профилактических и больничных учреждениях, детских домах, домах-интернатах для престарелых и инвалидов, в учреждениях, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы, по просьбам находящихся в них граждан в помещениях, специально выделяемых администрацией для этих целей»⁴⁹⁰. Закон предоставляет религиозным организациям, в том числе и тем, которые принадлежат Русской Православной Церкви, право производить, приобретать, распространять религиозную литературу и иные предметы религиозного назначения, причем им принадлежит исключительное право учреждать организации, специализирующиеся на издании богослужебной литературы и производстве «предметов культа». Религиозные организации, в соответствии с законом, вправе заниматься разнообразной благотворительной и культурно-просветительской деятельностью как непосредственно, так и путем учреждения особых благотворительных организаций, причем на государственную власть законом возлагается обязанность оказывать им в этом содействие.

За религиозными организациями признается право учреждать и содержать духовные образовательные заведения для подготовки «служителей и религиозного персонала». Студенты стационара религиозных учебных заведений, имеющих государственную лицензию, пользуются законными льготами, в том числе правом на отсрочку от призыва на воинскую службу. Религиозным организациям закон предоставляет право устанавливать и поддерживать международные связи и контакты, в том числе с образовательными и с паломническими целями.

В п. 4 ст. 5 закона содержится следующее положение: «По просьбе родителей или лиц, их заменяющих, с согласия детей, обучающихся в государственных и муниципальных образовательных учреждениях, администрация указанных учреждений по согласованию с соответствующим органом местного самоуправления предоставляет религиозной организации возможность обучать детей религии вне рамок образовательной программы»⁴⁹¹. Закон предоставляет религиозным объединениям право иметь в собственности здания, земельные участки, объекты производственного и иного назначения, в том числе и те, которые отнесены к памятникам истории и культуры, предметы религиозного назначения, денежные средства, а также пользоваться имуществом, которое предоставлено им государством, муниципальными, общественными организациями и частными лицами.

В 27-й ст. закона, содержащей заключительные положения, говорится, что «религиозные организации, не имеющие документа, подтверждающего их существование на соответствующей территории на протяжении не менее 15 лет, пользуются правами юридического лица при условии их ежегодной перерегистрации до установления, указанного 15-летнего срока»⁴⁹². При этом в период до истечения 15 лет такие религиозные объединения имеют ограничения в некоторых правах, предусмотренных законом для остальных религиозных объединений, в частности в праве на создание образовательных учреждений, в праве иметь при себе представительство иностранной религиозной организации, совершать богослужения в больницах, домах для престарелых и инвалидов, в местах лишения свободы, производить и распространять религиозную литературу и предметы религиозного культа.

Это положение не может распространяться на религиозные объединения, существующие менее 15 лет, но централизованные организации которых существуют долее этого срока, в частности на новые, не существовавшие ранее приходы Русской Православной Церкви. Иное толкование этого положения было бы неправомерно и абсурдно, потому что приобретение полноты прав после 15 лет существования мотивировано тем, что этот срок требуется для того, чтобы государственные органы юстиции могли основательно ознакомиться не только с вероучением, но и с религиозной практикой нового вероисповедания, что, естественно, не требуется применительно к вновь открывающимся организациям уже известных и длительно существующих вероисповеданий.

Статус Русской Православной Церкви затрагивает ряд законов Российской Федерации. Так, Гражданский кодекс рассматривает религиозные организации, наравне с общественными, как организации некоммерческие, которые «вправе осуществлять предпринимательскую деятельность лишь для достижения целей, ради которых они созданы, и соответствующую этим целям. Участники (члены) общественных и религиозных организаций не сохраняют прав на переданное ими этим организациям имущество, в том числе на членские взносы. Они не отвечают по обязательствам общественных и религиозных организаций, в которых участвуют в качестве их членов, а указанные организации не отвечают по обязательствам своих членов»⁴⁹³.

«В соответствии со ст. 10 закона РФ «Об образовании» от 10 июля 1992 г. в редакции Федерального закона от 12 июля 1995 г. православное образование в Российской Федерации можно получить в следующих формах: обучение в образовательной, в том числе православной, организации, семейное образование, самообразование, экстернат»⁴⁹⁴. В свою очередь, православные образовательные учреждения, в соответствии с п. 4 ст. 12 закона «Об образовании» могут быть следующих типов: «дошкольные учреждения (православные ясли и детские сады), общеобразовательные учреждения (церковно-приходские школы, православные гимназии, лицеи и т. п.), учреждения дополнительного образования (воскресные школы, православные учебные центры, православные центры по внешкольной работе с детьми и подростками и т. п.), учреждения для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, другие образовательные учреждения»⁴⁹⁵. Отдельные положения, затрагивающие правовой статус религиозных объединений, в частности Русской Православной Церкви, а также личные права верующих, содержатся в «Уголовном кодексе» (1996), в Федеральных законах «О некоммерческих организациях» (1996), «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации» и других законодательных актах.

Российское законодательство находится в процессе формирования. Эта констатация касается и законов, которые тем или иным образом затрагивают правовой статус религиозных общин и объединений. Что касается правового статуса Русской Православной Церкви, то поскольку особое значение Православной Церкви для России подчеркнуто в преамбуле к ныне действующему закону «О свободе совести и о религиозных объединениях», нужно так усовершенствовать законодательную систему, чтобы соответствующее положение из преамбулы не оставалось только декларацией, чтобы законы влияли на законодательство и отражались как в конкретных правовых нормах, так и в реальной политике государства.

Законодательный опыт Германии в области установления правового статуса религиозных общин, когда Католическая, Евангелическая и некоторые другие Церкви имеют статус корпораций публичного права, в то время как другие религиозные общины от государства полностью отделены и рассматриваются как частные корпорации, может быть поучителен и для российского законодателя.

Восстановление симфонической модели церковно-государственных отношений в ее классической форме: византийской или российской допетровской – в наше время невозможно. Но вполне актуальной задачей ныне является устроение своего рода симфонии в отношениях Православной Церкви и российского общества. А если такая симфония Церкви и общества прочно утвердится, появится необходимость и в ее юридическом, законодательном оформлении. По словам Святейшего Патриарха Кирилла, «в современной светской России, конечно, невозможно возродить то, что существовало в средневековой Византии или Московском царстве. В новых условиях мы сознаем невозможность осуществления этого идеала, который родился в первом тысячелетии. Но, с другой стороны, мы, как Церковь, сознаем необходимость того, чтобы дух симфонии направлял наши мысли и дела в построении модели церковно-государственных отношений»⁴⁹⁶.

Чтобы правильнее представить должные отношения между Церковью и государством, надо ясно сознавать различия их природ. Церковь и государство имеют разную природу и происхождение. Церковь основана непосредственно Самим Богом – Господом Иисусом Христом; богоустановленность же государственной власти опосредована историческим процессом. Царство Мое не от мира сего – сказал Господь (Ин. 18:36). «Сей мир» отчасти повинуется Богу, отчасти же автономизирует себя от своего Творца. В той мере, в какой мир не подчиняется Богу, он подчиняется сатане и во зле лежит (см.: Ин. 8:44; 1Ин. 5:19).

Целью Церкви является вечное спасение людей, цель государства заключается в их земном благополучии. Церковь единственна и едина, она не ограничена пространственными границами; а государств много, и каждое из них имеет свою территорию. В отношении территориальных масштабов с государством сопоставима не Вселенская, но Поместная Церковь, которая также имеет свою территорию, но, в отличие от государства, имеющего полный суверенитет и независимого от других государств, представляет собой в известном смысле лишь часть Вселенской Церкви.

Ввиду отличия природы Церкви от природы государства они прибегают к различным средствам в достижении своих целей. Государство опирается на материальную силу, включая и прямое физическое принуждение, Церковь же располагает лишь религиозно-нравственными средствами для духовного руководства своих пасомых и для приобретения новых чад.

Государство, сознающее пределы своей компетенции, не претендует на то, чтобы высказывать авторитетное суждение о вероучительных предметах или о формах богопочитания – о богослужении; равным образом, не дело Церкви судить о формах государственного устройства, о мероприятиях правительства с точки зрения их политической целесообразности. Церковь и государство имеют свои отдельные сферы действия, свои особые средства и в принципе независимы друг от друга.

Независимость эта, однако, не носит абсолютного характера. «Церковь не есть царство от мира сего, но она в мире, – писал епископ Никодим, – и члены ее должны быть в то же время членами и государства, следовательно, подлежать как церковным, так и гражданским законам»⁴⁹⁷. Есть области, которые не могут быть безразличны и для Церкви, и для государства. Это прежде всего общественная нравственность, которая, с одной стороны, имеет отношение к созидаемому Церковью делу спасения людей, а с другой – составляет внутреннюю опору прочности государственного правления, и еще – это правовой статус Церкви в государстве.

Позиция Церкви по отношению к коллизиям, могущим возникнуть в этих двух сферах, не может быть одинаковой. Церковь непогрешимо проповедует абсолютно истинное учение и преподает людям нравственные заповеди, исходящие от Самого Бога; поэтому она не властна изменить чего-либо в своем учении, не властна она и умолкнуть, прекратить проповедование истины, какие бы иные учения ни предписывались или ни распространялись государственными инстанциями. Ради беспрепятственного и внутренне свободного проповедования истины Церковь не раз в истории терпела гонения от врагов Христа. При этом гонимая Церковь не прибегала к политическим средствам для своей защиты и не отказывала государству, преследующему ее в лояльности, но в то же время христиане ни при каких обстоятельствах не могут повиноваться таким повелениям государственных властей, которые принуждают их к вероотступничеству или греховным деяниям. В этом отношении Церковь совершенно свободна от государства. И возникающая при этом коллизия разрешается однозначно. Когда иудейский синедрион хотел воспретить апостолам проповедь учения Христа Спасителя, святые Петр и Иоанн сказали: судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? (Деян. 4:19).

В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» содержится на сей счет такое положение: «Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху. В случае невозможности повиновения государственным законам и распоряжениям власти со стороны церковной полноты, церковное священноначалие по должном рассмотрении вопроса может предпринять следующие действия: вступить в прямой диалог с властью по возникшей проблеме, призвать народ применить механизмы народовластия для изменения законодательства или пересмотра решения власти, обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению, обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскому неповиновению» (3, 5).

Эта же мысль содержится и в другом разделе «Основ социальной концепции», посвященном христианской этике и светскому праву: «Во всем, что касается исключительно земного порядка вещей, православный христианин обязан повиноваться законам, независимо от того, насколько они совершенны или неудачны. Когда же исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха в отношении Бога и ближнего, христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения» (4, 9).

Там, где государство сознает себя как религиозное установление или стремится быть таковым, оно ищет церковного руководства. Хотя в современном мире государство обычно не связывает себя какими-либо религиозными обязательствами, оно, однако, как правило, осознает, что земное благоденствие немыслимо без соблюдения определенных нравственных норм, которые проповедуются Церковью. В этом смысле задачи Церкви и государства могут совпадать не только в отношении земной пользы, но и исходя из целей спасительной миссии Церкви.

В свете вышесказанного Церковь, – в соответствии с «Основами социальной концепции Русской Православной Церкви», – «не должна брать на себя функции, принадлежащие государству: противостояние греху путем насилия, использование мирских властных полномочий, принятие на себя функций государственной власти, предполагающих принуждение или ограничение. В то же время Церковь может обращаться к государственной власти с просьбой или призывом употребить власть в тех или иных случаях, однако право авторитетного решения этого вопроса остается за государством. Государство не должно вмешиваться в жизнь Церкви, в ее вероучение, литургическую жизнь, духовническую практику и так далее, равно как и вообще в деятельность канонических церковных учреждений, за исключением тех сторон, которые предполагают деятельность в качестве юридического лица, неизбежно вступающего в соответствующие отношения с государством, его законодательством и властными органами. Церковь ожидает от государства уважения к ее каноническим нормам и иным внутренним установлениям» (3, 3).

Что же касается юридического статуса, который имеет та или иная Поместная Церковь, то правовой суверенитет на территории государства принадлежит государственной власти. Следовательно, она и определяет правовой статус Поместной Церкви. Реальные модели взаимоотношений между Церковью и государством формируются, конечно, на основе исторической реальности, тем не менее юридическую ответственность за правовой характер таких отношений несет государственная власть.

Предоставляя Церкви полноту возможностей для нестесненного исполнения ею своей миссии или ограничивая эти возможности, государственная власть тем самым перед лицом Вечной Правды выносит суд о себе самой и в конце концов предрекает свою судьбу, но Церковь не вправе отказывать государству, даже и дискриминирующему ее, в повиновении. Выше требования лояльности стоит только Божественная заповедь, которая дана Церкви, – совершать дело спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах.

«Когда государство станет относительно Церкви в неприязненное, враждебное положение, – отмечает епископ Никодим (Милаш), – то в таком случае Церковь займет положение, обусловливаемое обстоятельствами, сосредоточится в себе самой и будет терпеливо ожидать времени, когда наступит победа правды Божией; но она никогда не перестанет проповедовать свое учение и, если будет вызвана на борьбу, станет бороться своим духовным оружием решительно и до конца, хотя бы были потеряны для нее тысячи ее сынов, твердо веруя, что рано или поздно окончательная победа должна быть на ее стороне. Как сила духовная, самостоятельная, Церковь может существовать и вне государства, может употреблять для осуществления своих целей собственные духовные средства, без нужды в помощи государства с его земными средствами, но государство, как сила земная, не может долго существовать без духовной, нравственной силы, так как обратится тогда в общество людей, которые, не имея нравственной опоры, живут простой физической силой, подобно животным. Нравственная сила содержится в Церкви христианской, и если это так, – а никто в мире не может доказать, что это не так, – то и Церковь, как бы она ни была гонима государством, может с полной надеждой мирно ожидать время, когда само государство в своих интересах присоединится к ней и будет пользоваться той нравственной силой, которой в безусловном смысле обладает только Церковь»⁴⁹⁸.

Во избежание смешения церковных и государственных дел и для того, чтобы церковная власть не приобретала мирского, светского характера, каноны возбраняют клирикам брать на себя участие в делах государственного управления, 81-е апостольское правило гласит: «Не подобает епископу или пресвитеру вдаватися в народныя управления, но неупустительно быти при делах церковных». О том же говорится и в 6-м апостольском правиле, а также в 10-м правиле 7 Вселенского Собора.

Из истории и из современной политической жизни известно, что в определенные периоды Церковь не возбраняла духовным лицам принимать участие в представительных органах власти, безусловно воспрещая клирикам, в соответствии с канонами, исполнение административных властных полномочий.

Но Определением Священного Синода от 8 октября 1993 г. священнослужителям было предписано воздержаться от участия в российских парламентских выборах в качестве кандидатов в депутаты⁴⁹⁹. Архиерейский Собор 1994 г. подтвердил это Определение и распространил его действие на участие священнослужителей «в выборах любых органов представительной власти стран СНГ и Балтии как на общегосударственном, так и на местном уровне»⁵⁰⁰. Архиерейский Собор 1997 г. заявил о невозможности поддержки полнотой Церкви политических партий, движений, блоков, союзов, а также отдельных политических деятелей и о крайней нежелательности членства священнослужителей в политических организациях⁵⁰¹.

В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» содержится положение, запрещающее клирикам участвовать в политической борьбе: «Перед лицом политических разногласий, противоречий и борьбы Церковь проповедует мир и соработничество людей, придерживающихся различных политических взглядов. Она также допускает наличие различных политических убеждений среди епископата, клира и мирян, за исключением таких, которые явно ведут к действиям, противоречащим православному вероучению и нравственным нормам церковного Предания. Невозможно участие церковного священноначалия и священнослужителей, а, следовательно, и церковной полноты, в предвыборных процессах, таких как публичная поддержка участвующих в выборах политических организаций или отдельных кандидатов, агитация и так далее. Не допускается выдвижение кандидатур священнослужителей на выборах любых органов представительной власти. В то же время ничто не должно препятствовать участию иерархов, священнослужителей и мирян, наравне с другими гражданами, в народных волеизъявлениях путем голосования» (5, 2).

В связи с данной темой в документе цитируется послание святого патриарха Тихона от 8 октября 1919 г. к духовенству Русской Церкви, в этом послании он призывал клириков, которые уже «по своему сану должны стоять выше и вне всяких политических интересов… памятовать канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо политическим партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций» (5, 2).

По поводу имевшей место в прошлом поддержки Церковью тех или иных политических систем или доктрин в «Основах социальной концепции» содержатся следующие комментарии: «В ряде случаев такая поддержка была связана с необходимостью отстаивания насущных интересов Церкви в крайних условиях антирелигиозных гонений, разрушительных и ограниченных действий инославной и иноверной власти. В других случаях подобная поддержка была следствием давления государства или политических структур и обычно вела к разделениям и противоречиям внутри Церкви, к отходу от нее части нетвердых в вере людей» (5, 2).

Святые каноны воспрещают священнослужителям обращаться к государственной власти без дозволения церковного начальства. Так, 2-е правило Сардикийского Собора гласит: «Аще который епископ или пресвитер, или вообще кто-либо из клира без соизволения и грамот от епископа области, и наипаче от епископа митрополии, дерзнет пойти к царю: таковой да будет отрешен, и лишен не токмо общения, но и достоинства, какое имел… Аще же необходимая нужда заставит кого идти к царю: таковой да творит сие с разсмотрением и с соизволением епископа митрополии и прочих тоя области епископов, и да напутствуется грамотами от них».

В 9-м правиле Двукратного Собора, в котором осуждаются священники, «дерзающие бити верных согрешивших, или неверных, нанесших обиду», говорится: «Подобает бо священнику Божию вразумляти неблагонравнаго наставлениями и увещаниями, иногда же и церковными епитимиями, а не устремлятися на тела человеческия с бичами и ударами». В нем содержится и такое положение: «Аще же некие будут совершенно непокоривы и вразумлению чрез епитимии не послушны, таковых никто не возбраняет вразумляти преданием суду местных гражданских начальников. Понеже пятым правилом Антиохийскаго Собора постановлено производящих в Церкви возмущение и крамолы обращати к порядку внешнею властию».

При этом обращаться в органы высшей государственной власти от лица Русской Православной Церкви могут Поместный и Архиерейский Соборы, а также патриарх и Священный Синод непосредственно или через представителей, имеющих письменно подтвержденные полномочия. Контакты и взаимодействие с региональными органами власти осуществляются епархиальными преосвященными непосредственно или через представителей, также имеющих письменно подтвержденные полномочия. Контакты и взаимодействие с местными органами власти и самоуправления осуществляются благочиниями и приходами по благословению епархиальных преосвященных. Уполномоченные представители церковного священноначалия для контактов с органами власти могут назначаться как на постоянной, так и на временной, специальной основе.

В случае передачи вопроса, рассматривавшегося ранее на местном или региональном уровне, в высшие органы государственной власти епархиальный преосвященный ставит об этом в известность патриарха и Священный Синод и просит их о поддержании контакта с государством по сути данного вопроса. В случае передачи судебного дела с местного или регионального уровня на высший уровень епархиальный преосвященный письменно информирует патриарха и Священный Синод о ходе судебных разбирательств.

Предстоятели внутренне самоуправляемых Церквей и управляющие епархиями в отдельных государствах имеют специальное благословение патриарха и Священного Синода на осуществление постоянных контактов с высшим руководством государств пребывания.

Свое служение Богу и людям Православная Церковь совершает ныне в разных странах; в одних она представляет собой национальное вероисповедание (Греция, Румыния, Молдавия), в других, многонациональных, – религию национального большинства (Россия, Украина, Грузия, Югославия), в-третьих принадлежащие к ней лица составляют религиозное меньшинство, живущее в окружении либо инославных христиан (США, Польша, Чехия, Финляндия), либо иноверцев (Сирия, Турция, Египет, Япония).

В одних немногочисленных странах Православная Церковь имеет статус государственной религии (Греция, Кипр), в других она отделена от государства. Различаются и конкретные правовые и политические условия, в которых пребывают Поместные Православные Церкви. Но все они, опираясь как в своем внутреннем устройстве, так и в своем отношении к государственной власти на заповеди Христа, на учение апостолов, на святые каноны, на двухтысячелетний исторический опыт христианства, в любых условиях находят возможность для исполнения своих богозаповеданных целей и тем обнаруживают неотмирную природу и небесное, Божественное происхождение Христовой Церкви.