К сетующим на стеснительность души человеческой нуждами телесными

Душа человеческая, как существо духовное, могла бы, конечно, существовать сама по себе в отдельности от тела, и, следовательно, быть вне всех материальных требований, которым подчинена она по связи с телом. Но премудрости Божией угодно было чудным образом соединить ее с этой материальностью, ограничить жизнь человека условиями вещественного миpa и ввести душу его в живое ощущение всех нужд, какие налагает на нее в этом случае мир внешний. Прискорбна и тягостна эта зависимость, когда останавливаемся на ней своею мыслью и рассматриваем ее с разных сторон! Вследcтвиe этой зависимости, человек озабочен во всю свою жизнь средствами жизни, отвлекается мысленно от Бога, выпускает из виду высшие потребности души своей и свое главное назначение, обращается в раба своей плоти, которая, при всем его попечении, подвержена болезням, страданиям и смерти. Когда берем в соображение все невыгоды и тягости, какие несет человек в состоянии своего соединения с грубостью тела и когда приводим себе на мысль то счастливое его состояние, в каком он находился бы в свободе от смешения с этой вещественностью, то невольно приходим к вопросу: не унижен ли, и даже не обижен ли человек тем, что он связан с телом? Не имеет ли он причин сетовать на столь стеснительное бытие свое? Ибо без тела дух его не знал бы препятствий к достижению своей цели – приближению к Богу и соединению с Ним; без тела не действовало бы на нас вещество своими приятностями и неприятностями и не преклоняло бы нашу волю к тому злу, которому мы подвержены по своему сочетанию с природой телесной? Чтобы найти удовлетворительный ответ на эти вопросы, нужно хорошо вникнуть в самих себя и с большей основательностью рассмотреть свою связь с миром внешним, тогда откроется, что человек через это нисколько не обижен и не унижен. Рассмотрим каждый из этих двух вопросов порознь.

Спрашивается: не унижен ли человек тем, что он соединен с миром внешним? Нет, потому что назначение его одно с ангелами, та же участь, та же награда, то же блаженное состояние в будущности возможно человеку наравне с ангелами, и только злая воля его, преклоняющаяся ко злу после падения прародителей, лишает его удобного достижения своего назначения. Если бы человек не согрешил, то он, несмотря на то, что поставлен среди вещественного мира, был бы святым, подобно ангелам, природа видимая нисколько не мешала бы к достижению его цели, но, согрешив, он вместе с тем уже лишился свободного образа действий в отношении к добру. Затем, человек почитает себя в иную пору униженным через поставление среди этого мира. Но разве мир этот не достоин быть обиталищем его? Разве чудесное, величественное и прекрасное устройство его не соответствует великому назначению души? Разве в мире этом есть какое-нибудь несовершенство, которого человек мог бы чуждаться? Мир внешний по своему устройству столь чуден и прекрасен, что многие увлекаются его красотами и забывают о своем вечном назначении и Боге. В приложении к этим людям рождается даже другой вопрос: почему блага этого мира так прекрасны и возвышенны, что служат в претыкание духу человеческому на пути его к вечной цели? Отсюда по крайней мере следует то, что для человека нет никакого унижения в сочетании его духа с материей. Не забудем при этом и того, что в самой материи завита и сокрыта духовная сторона, сродная с существом нашей души.

Спаситель во время пребывания Своего на земле очень ясно раскрыл нам эту духовность мира в своих притчах. Под хлебом вещественным Он разумеет слово Божие, под семенем тоже, под землею, в которую бросаются семена, человеческое сердце, под естеством воды – благодать Божию и проч. Кто имеет очищенный взгляд на вещи, тот может находить духовный и высший смысл во всем, что существует вне нас – в мире видимом. От великого Творца проистекают и дела великие. Бог в устройстве мира внешнего выразил Свою мысль и вместе с тем показал Свои свойства. Итак, мир этот не совершенно чужд души, как творение того же Творца. Что же, спрашивается, может унижать человека в этом мире? Можно ли поэтому и скорбеть кому-либо, или сетовать на то, что он поставлен среди этого мира и тесно связан с ним своим бытием? Нет! Мир внешний не только не имеет в себе ничего унизительного для человека, но еще служит ему средством к возвышению!

После сего можно видеть и то, какое имеет решение другой вопрос: не обижен ли человек своею связью с миром вещественным? Нельзя отрицать того, чтобы он в этой связи не чувствовал никакой для себя тягости и не испытывал своих неудобств. Человек терпит различные недостатки, подвержен многим лишениям и встречает множество других неприятностей. Но все эти тягости с одной стороны навлек на себя сам человек, а с другой они необходимы ему для исправления и поощрения к добру. Вспомним состояние прародителей наших до их падения; они были также соединены с миром вещественным, как и мы, но не знали тех тягостей, каким теперь подвержены мы, ни в чем не имели нужды, не знали труда, соединенного с потом лица, не испытывали неудач и не были знакомы с какими-либо огорчениями, потому что Бог этого не создал; от Него происходит одно чистое добро, и потому, когда Он поставил человека среди видимой природы, все приготовил в ней нужное для блага и счастья его. К сожалению, это блаженное состояние человека продолжалось только до его падения, которым он как бы вынудил Бога подвергнут его теперешнему злу. Причиной такого изменения человека во внешнем состоянии была не природа видимая, а он сам. Природа не знала зла до тех пор, пока человек не открыл ему вход сюда своей преступной волей. И теперь в природе ли источник наших зол? Она ли побуждает нас делать зло и, вследствие сего, подвергаться бедствиям? Нет, причина этого сокрыта в нас же самих, в нашей воле, которая теперь больше преклонна ко злу, нежели к добру. Кто может заставить истинно доброго человека быть злым? Если он вполне предан добродетели, если он живет и дышит только ей одной, то что может отвратить его от того, что ему всего драгоценнее? Для чистого все чисто, и добрую волю природа кроме того, что не побуждает ко злу, а еще руководить к добру. С другой стороны, зло вещественное даже необходимо для человека с поврежденной волей. С самого детства в человеке начинает обнаруживаться злая воля в различных прихотях, упрямстве и непокорности высшим; в совершенном возрасте она усиливается и, если не положить ей пределов и ограждения, то она наконец обнаружит себя страшными преступлениями и злодеяниями. Бедствиями человек вразумляется и смиряется пред Богом и людьми. Бедствия исправляют нас, обращают к добру и возбуждают высшие и лучшие стремления. Если же и теперь, при всех таких бедствиях, есть много непреклонных и утопающих во зле, то что было бы с людьми тогда, когда бы они совсем не испытывали никаких бедствий и не встречали препятствий своей злой воле? Тогда, по правосудию Божию, непременно должен бы был истребиться весь род человеческий, что противно было бы благости Божией.

Итак, в зависимости души нашей от условий вещественного мира человек нисколько не унижен и не обижен, а еще более и лучше огражден на пути, которым должен достигать своей цели.