Сочинения. Том 1. Дневник инока. Письма. Воспоминания

В трехтомное собрание сочинений епископа Вениамина (Милова; 1897–1955) вошли дневники, проповеди, письма, воспоминания. Наиболее полно представлены в нем богословские исследования этого замечательного подвижника благочестия, на долю которого выпали жесточайшие гонения, лагеря, ссылки. Архипастырь, пострадавший за веру, но не сломленный духом, оставил после себя сочинения, раскрывающие нравственно-христианские воззрения, посвященные Божественной любви, лекции по литургике, статьи, касающиеся различных аспектов церковной жизни. В 1999 г. Свято-Троицкой Сергиевой Лаврой были изданы дневники и проповеди епископа Вениамина. С течением лет появились новые материалы, уточняющие факты биографии владыки, выявлены неизвестные ранее письма, в лаврском архиве были обнаружены его неопубликованные работы. Все это и побудило подготовить расширенное и дополненное издание трудов епископа Вениамина, которое, думается, привлечет внимание не только ученых богословов, но и широкий круг читателей, интересующихся историей Церкви, судьбами священнослужителей, подвизавшихся на ниве пастырства во времена притеснений и репрессий.

Жизненный путь владыки Вениамина, епископа Саратовского и Балашовского, укладывается в русло тех событий, потрясений и свершений, что выпали на долю Русской Православной Церкви в первой половине ХХ века. Происхождением он был из духовного сословия, детские и юношеские годы провел в благочестивой русской провинциальной среде, стремился к монашеству... Всё пережил – революцию, гражданскую войну, кровавую смуту, в результате которой Церковь обрекалась на полное уничтожение. Но, по милосердию Божию, единицы из представителей духовенства все-таки уцелели в тюрьмах, лагерях, ссылках и вернулись к своему служению. Среди них был и владыка Вениамин. Господь послал ему если не гибель в пропастех земных (Евр.11:38), то семнадцать лет тяжелейших испытаний. Однако дух воина Христова оказался несломленным, а потребность в интеллектуальном труде была настолько сильна, что в промежутках между арестами пока еще отцу архимандриту удалось написать несколько крупных богословских работ. Некоторые из них впервые публикуются в нашем издании. И жизнеописание епископа Вениамина впервые выходит с исправлениями и дополнениями, сделанными на основе подлинных документов, хранящихся в государственных архивах.

Владыка Вениамин родился в Оренбурге 8 июля 1897 года¹, на «Казанскую», в день чествования Казанской иконы Божией Матери. Он был вторым сыном в семье священника Димитрия Петровича Милова и его супруги Анны Павловны². При крещении младенца назвали Виктором. Через два года главу семейства перевели служить в уездный город Орлов Вятской губернии, где он был возведен в сан протоиерея и назначен благочинным; еще через несколько лет – в город Яранск, а затем (в 1909 г.) уже в саму Вятку на священническую вакансию в кафедральный собор. Таким образом, детские и юношеские годы будущего архиерея связаны с Вятской землей.

По его собственным воспоминаниям, он рос впечатлительным, пугливым, самолюбивым ребенком, сильно привязанным к матери. «Без матери я просто жить не мог», – признается он в своем «Дневнике». Но любовь к Богу оказалась сильнее. Один из его духовных чад свидетельствует, что после монашеского пострига владыка отказался от встреч с матерью, не виделся с ней до самой ее кончины. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не Достоин Меня» (Мф.10:37), – говорит Господь в Евангелии, которое читается в чине монашеского пострига. Владыка Вениамин исполнил этот завет буквально.

В семье будущий архиерей получил только лишь начатки религиозного воспитания. Сильные духовные переживания у него возникли в отрочестве, когда родители стали возить его на богомолье в Яранский мужской монастырь³. Мечтательность, природная чуткость уже тогда расположили душу отрока к монашескому житию, однако отец настоял на продолжении учебы, и намерение выбрать иноческий путь пришлось отложить. Но каникулярное время мальчик продолжал проводить в общении с иноками, в тиши ближайших монастырей. В этих обителях, оставивших по себе самые теплые воспоминания, он приобщался к духовной красоте монашеской жизни, к молитве, получал первые уроки аскетического подвига. Участвовать в богослужении Виктор начал тоже достаточно рано, еще в Яранске, помогая отцу в качестве чтеца. Позднее, в Вятке, стал иподиаконом епископа Никандра⁴, впоследствии митрополита Ташкентского. За архиерейскими службами душа наслаждалась благоговейным церковным пением, любовь к которому владыка Вениамин пронес через всю жизнь.

Большое влияние на строй мыслей отрока оказали примеры высочайшей духовной жизни, возбудившие в нем ревностное желание следовать по стопам великих угодников Божиих, «хотя... и чувствовал себя... гордым нищим по дарованиям благодати, далеким от Бога великим грешником», – пишет он о себе в «Дневнике». Такими образцами для него стали святитель Иоасаф Белгородский («часто молился я ему, взял за идеал его жизнь и носил его духовный образ в своем сердце») и святитель Иоанн Златоуст. Величие его нравственного подвига рождало в душе мальчика горячее «почитание и преклонение».

Ярким событием тех лет было паломничество с матерью в Саров, к мощам новопрославленного преподобного Серафима, где Виктор стал свидетелем явления преподобного в водах святого колодца. Но не менее сильными оказались впечатления – их была целая вереница, под влиянием которых с раннего возраста в будущем подвижнике воспитывалась память смертная. Из них упомянем здесь предсказание одного соловецкого схимника, оставившее в сознании юноши глубокий след: «Ах, Витя, Витя! Много тебе придется перенести впереди. Помни житие митрополита Филиппа».

В учебе, вопреки скромной оценке своих способностей («от природы я был довольно туповат, учился средне» – из «Дневника»), будущий владыка был очень успешен и благополучно прошел все ступени духовных школ, о чем свидетельствуют документы. Сначала учился в Яранском (1907–1909), затем Вятском (1909–1911) духовных училищах. По окончании учебы получил следующую характеристику: «Милов Виктор. Весьма способный и трудолюбивый мальчик, в высшей степени аккуратный во всем, характера мягкого, поведения безукоризненного». Далее следовала Вятская духовная семинария. Окончив ее в 1917 году вторым учеником, Милов был направлен на казенный счет в Казанскую Духовную академию.

Образование в этой духовной школе, созданной в 1797 году на основе семинарии, имело целенаправленный миссионерский уклон: преподавались языки восточных народов Российской империи: татарский, калмыцкий, монгольский, а также классический арабский. На миссионерских отделениях изучали буддизм, магометанство. При более глубокой специализации студенты могли посещать лекции в местном университете, изучая предметы, отсутствовавшие в академической программе. Кроме того, Казанская Духовная академия была включена в систему русских богословских учреждений, работавших над переводами святоотеческих творений на русский язык, перечень которых был составлен еще святителем Филаретом Московским, и таким образом Казанская академия внесла весомый вклад в общецерковное дело на поприще переводов, особенно – с древних восточных языков (сирийского, коптского и других).

В академии Виктор Милов ревностно занимался богословскими трудами. Первой его работой, получившей оценку «пять с плюсом», было сочинение о Филоне Александрийском. Однако «сердце льнуло больше к монахам и церкви», – записывает он в своем «Дневнике». По счастью, в Казани ему наконец удалось встретить преподавателей, сочетавших в себе глубокую ученость, личный монашеский подвиг и миссионерские устремления. Многие из них, особенно преподаватели-монахи, окормлялись у старца Гавриила (Зырянова; 1844–1915), постриженника Оптиной пустыни, а в описываемый период – наместника Седмиезерной пустыни под Казанью. Отец Гавриил воспитал целую плеяду церковных деятелей, сыгравших не последнюю роль в судьбах Русской Православной Церкви в 1920–1930 годах. Это архиепископы Феодор (Поздеевский), Гурий (Степанов), епископы Иона (Покровский), Варнава (Беляев), архимандрит Симеон (Холмогоров) и многие другие⁵. Известно также, что у отца Гавриила окормлялась святая преподобномученица великая княгиня Елисавета Феодоровна и некоторые из сестер основанной ею Марфо-Мариинской обители.

Почти все указанные отцы, архиереи (и целый ряд других) составляли цвет казанского ученого монашества. Но душой именно академического иночества был инспектор академии архимандрит Гурий (Степанов)⁶, будущий архипастырь. Выдающийся богослов, востоковед, знаток буддизма, переводчик богослужебных книг на языки народов Центральной Азии, он сыграл огромную роль в духовном становлении владыки Вениамина. В своей квартире архимандрит Гурий устраивал встречи, на которых присутствующие – преподаватели и студенты – могли свободно обмениваться мнениями. В академической церкви практиковалось строгое уставное пение, в котором Виктор неизменно принимал участие. К казанскому же периоду относятся первые проповеднические опыты тогда еще студента Виктора Милова – и все это имело место быть по благословению отца инспектора.

За неделю до Рождества 1917/18 года по совету отца Гурия Виктор съездил в город Свияжск, где в монастыре на покое жил слепой игумен. Старец благословил юношу принять монашеский постриг, сказав, что необходимо раздувать искру Божию в душе, пока она горит. Однако наступил 1918 год. Тихая дотоле Казань стала ареной столкновения белых и красных отрядов. Большинство студентов академии после летних каникул так и не возобновило обучения, разъехались кто куда.

Вопреки благословению старца провести лето в Оптиной пустыни, Виктор уехал в Вятку к родителям и был за это наказан: полтора года он провел без определенных занятий, пока, наконец, не оказался в Саратове, где ради хлебного пайка устроился в красноармейскую канцелярию на работу, которую ему засчитали как срок воинской службы.

В Саратове Виктор прочувствовал на себе особое покровительство святого пророка Илии – того угодника Божия, на мольбу которого в страшные годы разгула богоборческой стихии и оскудения благочестия в израильском народе Господь ответил: «Я оставил между израильтянами семь тысяч мужей; всех сих колени не преклонялись пред Ваалом» (3Цар.19:18). Это таинственное водительство будет проявляться в течение всей его жизни. В 1919–1920 годах в Саратове Виктор Милов стал прихожанином Ильинской церкви; в 1946–1949 годах он бывал в Ильинской церкви Загорска, а в 1954 году станет настоятелем Ильинского храма в Серпухове. И свое земное поприще епископ Вениамин закончил в Илиин день.

Но все это свершится позднее. А тогда в Саратове, проведя несколько месяцев за перепиской бумаг, Виктор Милов попросил благословения на монашество у иеромонаха Николая – затворника скита Саратовской Преображенской обители. Прозорливый старец отправил Виктора с рекомендательным письмом в Московский Данилов монастырь, дал ему при этом духовные наставления и присовокупил: «Я бы у себя оставил тебя, раб Божий, да ты очень высок...» – возможно, предрекая духовному чаду будущее архиерейство.

Среди насельников Данилова монастыря оказался бывший инспектор Казанской Духовной академии Гурий, уже епископ, которому нужен был помощник для окормления Покровской обители здесь же, в Первопрестольной. На Благовещение 1920 года Виктора постригли в монашество с именем Вениамин в честь священномученика Вениамина Персидского, диакона († 418–424; память 31 марта/13 апреля).

На второй день Пасхи, 30 марта 1920 года, преосвященный Гурий рукоположил монаха Вениамина во иеродиакона, а через полгода, в день преставления Преподобного Сергия (25 сентября/8 октября), епископ Петр (Полянский), сам возведенный в тот же день в архиерейское достоинство, рукоположил иеродиакона Вениамина во иеромонаха. Тогда же, по благословению авторитетных московских старцев – иеромонаха Исаии⁷ и схиархимандрита Онуфрия (Пестовского), он возобновил обучение в Духовной академии⁸ и закончил ее уже в 1922 году, защитив кандидатскую диссертацию «Жизнь и учение преподобного Григория Синаита»⁹. А весной 1923 года, в день Благовещения (как и при монашеском постриге), епископ Гурий возвел отца Вениамина в сан архимандрита, который в должности наместника стал управлять Московским Покровским монастырем.

Много скорбей пришлось претерпеть молодому монаху. Среди прочего он был обворован. Лишился не только денег, но и всех документов, которые восстановить иноку, да еще не москвичу, в хаосе тех лет стоило большого труда. В итоге в его бумагах оказался искажен год рождения (нередкая для той поры писарская ошибка), что заставило отца Вениамина с этого момента в официальных документах придерживаться «новой» даты.

Но самым трудным испытанием стало наместничество. Несмотря на то, что сана архимандрита отец Вениамин был удостоен в 1923 году, приступить к обязанностям наместника, из-за первого ареста владыки Гурия, он вынужден был уже в 1920-м и исполнял их непрерывно вплоть до дня своего ареста и закрытия монастыря в 1929 году.

Состояние братии Покровского монастыря к моменту прихода нового наместника было плачевным: духовная жизнь в упадке, дисциплина разболтана. Одной из причин такого положения дел были церковные нестроения. Отцу Вениамину пришлось приложить немало усилий, чтобы обитель все же походила на монастырь, а не на общежитие. Отголоски тех распрей глухо доносятся со страниц «Дневника». Наместнику постоянно приходилось терпеть нападки и «справа», и «слева». Но были и отрадные переживания. С первых дней служения в Покровском монастыре ярко раскрылся пастырский дар отца Вениамина, проявились его удивительная способность и готовность близко к сердцу принимать каждого человека, отеческое попечение о церковном народе (об этом тоже рассказывает «Дневник»). Он много служил и регулярно проповедовал¹⁰, лично управлял им же созданным народным церковным хором, проводил ежедневные спевки. Сумел привлечь к себе детей. И это, конечно, вызвало ответные чувства в сердцах покровских прихожан. Некоторые из них оставались духовными чадами отца Вениамина до конца его дней и оказывали ему помощь и поддержку в дальнейших испытаниях.

Напряженные общецерковные события тех лет не обошли молодого архимандрита. Так, в 1923 году он смог проявить немалую мудрость, когда твердо, хотя и тихо воспротивился попытке перевода богослужения на светский григорианский календарь. А ведь Покровский монастырь был выбран местом обнародования календарной реформы. Но этого не произошло.

Будучи наместником Покровской обители, отец Вениамин не прерывал связи с Даниловым монастырем, ставшим после революции средоточием духовной жизни, что имело огромное значение для судеб Русской Церкви в период 1917–1930 годов.

Богоборческая власть в лице так называемых органов – ЧК, ГПУ, НКВД – с самого начала своего существования поставила перед собой задачу полной ликвидации Православной Церкви и прежде всего – духовенства и священноначалия. Эта задача решалась тремя способами: физическим уничтожением, моральной компрометацией и поощрением ересей и расколов. В результате действий ГПУ к 1925 году, по некоторым данным, более шестидесяти архиереев были лишены кафедр и высланы за пределы своих епархий. Многие из них перебрались в Москву, и часть из них нашла приют в Даниловом монастыре, настоятелем которого в мае 1917 года стал архиепископ Феодор (Поздеевский)¹¹, интригами власть предержащих смещенный с поста ректора Московской Духовной академии. Архиепископ Феодор привлек в Данилов монастырь единомысленную ученую братию. У него «...была мысль создать иноческое братство монахов-подвижников... подлинных защитников Православия и хранителей церковного Предания. В двадцатые годы духовная жизнь монастыря пришла в состояние расцвета, и этот расцвет оказался важным для Церкви, для ее противостояния обновленчеству и расколу»¹². По словам прихожан, «службы в Даниловом монастыре в те годы были небесные... Часто служили сразу несколько архиереев. Даже канон читали и канонаршили нередко архиереи. Проповедовали. После службы к ним выстраивались длиннейшие очереди за благословением¹³. »...И эти божественного вида архиереи, поющие ангелоподобно, и фимиам от каждения, освещаемый солнцем, – все произвело на меня поразительное впечатление святости – и люди, и службы»¹⁴.

В то время для большинства архипастырей, воспитанных в эпоху естественного для монархической России единомыслия, церковно-каноническая неразбериха из-за антицерковной деятельности обновленцев, многочисленных арестов и расстрелов была чрезвычайно болезненной. Даниловская братия во главе с архиепископом Феодором выработала православную позицию по вопросу церковных нестроений – никакого диалога с обновленцами. Виновных в расколе принимали в Церковь через покаяние. Святейший патриарх Тихон, часто советовавшийся с владыкой Феодором по вопросам церковной политики, называл его и близких к нему иерархов «даниловским синодом». Однако в 1927 году, когда Церковь уже два года бедствовала без патриарха и были арестованы митрополит Петр (Полянский), непосредственный преемник Святейшего, и множество архиереев (в одном только Даниловом монастыре арестовали пятнадцать архиереев, а также часть братии), Церковь оказалась перед новым искушением. Таковым явилась декларация митрополита Сергия (Страгородского) об отношении Церкви к советской власти. Несмотря на безупречность канонических формулировок декларации, многие церковные люди не смогли принять ее безоговорочной лояльности к кровавому богоборческому режиму (именно так это тогда зачастую прочитывалось). Расширение же митрополитом своей власти до пределов патриаршей в отсутствие возможностей проведения Поместного собора рассматривалось многими как узурпация власти патриарха.

Декларация митрополита Сергия нарушила духовное единство Данилова монастыря. Братия (и владыки, и старцы) разделились: одни согласились поминать за литургией владыку Сергия как главу Церкви, а другие отнесли себя к непоминающим. «...Мы приходили в храм Воскресения Словущего¹⁵, когда монастырь был уже закрыт, и монахи служили в этом приходском храме... Слева молились... сторонники архиепископа Феодора. Справа – «сергиане». Храм был как бы разделен на две части. Разделение было, но скандалов не было»¹⁶.

Все эти трагические события – расколы, аресты, ссылки, расстрелы – отец Вениамин обходит в своем «Дневнике» молчанием. Поэтому некоторые брошенные вскользь замечания по поводу осложнившихся отношений с теми или иными людьми могут вызвать недоумения у читателей. Однако такое замалчивание животрепещущих проблем объясняется тем, что наместник Покровского монастыря, подчинившись митрополиту Сергию, никого не хотел осуждать, не говоря уже о том, что опасался, как бы «Дневник» не попал в «чужие» руки и не послужил косвенным доносом на кого-либо из «непоминающих». И сам «Дневник» – это не записи, сделанные, что называется, по свежим следам текущих событий, а исповедь, строгое, без тени самооправдания, подведение итогов своего жизненного пути от младенчества до зрелости. Поэтому и о биографических событиях архимандрит Вениамин упоминает выборочно, с рассмотрением, главным образом, их духовной сущности.

Автор смог уделить «Дневнику» менее двух лет – со 2 января 1928 года по 1/14 октября 1929 года. 15/28 октября он был извещен о закрытии к тому времени те разорившегося монастыря, а также об аресте. Наместнику было предъявлено обвинение в обучении на дому Закону Божию детей, посещавших богослужения в Покровском монастыре. Дальше все происходило, как и у десятков тысяч священников тех страшных лет русской истории: Лубянка, месяц допросов в Бутырской тюрьме¹⁷, Соловки, Кемь. До отца Вениамина и после него этой дорогой прошли многие священнослужители, выжили и вернулись единицы. Кратко описав ужасы тюрем, этапов и лагерей, отец Вениамин делает в «Дневнике» неожиданное заключение: «Я благодарю Бога: все испытания... были мне посильны... Господь научил меня – сибарита и любителя спокойной жизни – претерпевать тесноту, неудобства, бессонные ночи, холод, одиночество, показал степени человеческого страдания». Однако «...совершенно разбита была моя душа... по возвращении из ссылки...»

После трехлетних испытаний, о которых лишь кратко упомянуто в «Дневнике», архимандрит Вениамин неожиданно получил назначение в Никитский храм города Владимира, где прослужил псаломщиком и церковным певчим до лета 1938 года. Этот период оказался для него относительно спокойным: несмотря на неусыпный надзор, отцу Вениамину удавалось приезжать в Москву, к своим духовным чадам, где он проводил время в молитве и богословских исследованиях¹⁸.

Однако наступил 1937-й – год «решительного удара» по Церкви. Священников арестовывали, ссылали и расстреливали бессчетно, методично и беспощадно. Чаша сия не миновала и отца Вениамина. 15 июня 1938 года он был арестован как якобы участник мнимой контрреволюционной организации, проводящей антисоветскую агитацию, и помещен во внутреннюю тюрьму Ивановского областного управления МВД. Больше года архимандрит Вениамин подвергался допросам и пыткам (так называемый «запрещенный метод ведения следствия»), после чего был осужден на восемь лет исправительно-трудовых лагерей, отбывал которые в суровейших условиях Устьвымлага (Коми АССР). Об этом времени свидетельств почти не осталось. Только в октябре 1942 года он получил возможность ответить матери на извещение о смерти отца¹⁹. А с 1943 года духовные чада начали получать от него письма с просьбами о помощи.

Между тем в связи с драматическими событиями на фронтах Второй мировой войны И. В. Сталин начал менять политику в отношении Церкви. Среди прочих договоренностей с вождем церковным иерархам удалось добиться открытия духовных учебных заведений, а также нескольких монастырей, в том числе Троице-Сергиевой Лавры, первое богослужение в которой после перерыва состоялось на Пасху, 8/21 апреля 1946 года. Постепенно стала собираться братия, в первое время вынужденная ютиться по частным квартирам. Неизвестно, каким образом удалось святейшему патриарху Алексию вызволить отца Вениамина из ссылки²⁰, но уже в июне он поступил в число насельников Лавры, а с осени начал преподавать патрологию в Московской Духовной академии в звании доцента.

Об облике архимандрита Вениамина тех лет можно судить по немногим опубликованным свидетельствам очевидцев. Вот одно из них: «Приехав в Лавру впервые и никого еще там не зная, я помолился в Троицком и в ожидании всенощной присел во дворе на лавочке. Первый удар колокола. Смотрю: из Патриарших покоев выходит монах. Молящиеся ринулись к нему, за ними и я подошел к нему под благословение. Подошел – и внутренне ахнул: откуда он? Как мог такой человек уцелеть в годы нероновско-диоклетианского гонения на Церковь? Сквозь очки на меня смотрели проницательные, участливые и непреклонные глаза. С этого дня я всякий раз, когда бывал в Лавре, ждал его выхода из келии. Я знал, что это инспектор Духовной семинарии архимандрит Вениамин (Милов), долго сидевший в концлагерях, во время войны возвращенный, успевший защитить магистерскую диссертацию, ныне занятый писанием диссертации докторской»²¹.

Живые, искренние воспоминания оставил архимандрит Тихон (Агриков), учившийся в те годы в академии: «Это был человек большой, отважной души. Говорили, что он пришел в нашу академию прямо из ссылки... В нашей школе его сразу все полюбили. Да он и достоин был этого и по внешним, и по внутренним качествам. Высокий, стройный, подвижный, довольно энергичный, с черными, но уже проседью подернувшимися на голове и в бороде волосами. Правильные черты лица, глаза большие, через очки проникающие прямо в душу. И весь его вид представлял настоящего подвижника, аскета. Не забыть мне тех трепетных, благодатных минут, когда впервые увидел отца архимандрита за богослужением...

Как он служил! Как трепетно, как благоговейно! Собранный, сосредоточенный, просветленный. Голос проникновенный, возгласы ясны, слова прочувствованы. Движения плавны, благоговейны. Чудилось, будто светлые благодатные волны, как легкие воздушные облака, плывут, плывут из священного алтаря в народ, расходятся, растворяются, как благовонный фимиам по всему храму, и... сердце чувствует неизреченную радость, блаженство. Вот так служил отец архимандрит Вениамин. А служил он часто: каждое воскресенье и каждый праздник.

Хочется рассказать еще о том, как он, обратясь к народу, говорил проповедь или отпуст. Проповедь он говорил всегда с крестом, по окончании литургии. Подняв крест над самым лицом своим, он говорил слово. Впечатление было непередаваемое. Через крест с распятием Христа лилась дивная богодухновенная речь. Лицо светилось каким-то тихим сиянием. Ясный и звучный голос, баритон, волнами уходил в даль храма и слышался в каждом уголке и... в каждом сердце»²².

Сохранились устные свидетельства об отце Вениамине в тот недолгий период его лаврского служения.

В числе его духовных чад была Татьяна Борисовна Пелих (урожденная Мельникова)²³, которая со времени открытия Сергиевой обители пела в церковном хоре под управлением протодиакона Сергия Боскина.

Со слов матери вспоминает дочь Татьяны Борисовны Екатерина Тихоновна Кречетова (урожденная Пелих): «В Лавре появился высокий, худой, еще обритый, как ссыльный, монах. Поселился он вначале, как и другие, на частной квартире. Обнаружив, что у него множество болезней на почве долгого крайнего истощения, Татьяна Борисовна стала доставать ему лекарства, а главное – готовить для него овощные соки, чтобы хоть как-то помочь его организму окрепнуть. Пришлось также помочь обзавестись ему вещами, ибо у него не было совсем ничего. В праздники, субботние и воскресные дни отец Вениамин служил раннюю литургию в храме в честь Всех святых, в земле Российской просиявших²⁴. При этом он всегда говорил проповеди²⁵. На Евхаристическом каноне отец Вениамин молился с особой проникновенностью и трепетом, всегда со слезами. Трепет охватывал и всех людей, заполнявших храм.

С 1947 года начались службы в Трапезной. Здесь пел уже монашеский хор. Отец Вениамин сам регентовал за всенощными, а в Великий пост всегда пел басом трио с архимандритом Антонином (тенор) и протодиаконом Даниилом (баритон): «Да исправится молитва моя...» С 1947 года отец Вениамин стал исповедовать.

Популярность его была столь велика, что это послужило поводом для многих искушений».

В июле 1948 года архимандрит Вениамин защитил диссертацию «Божественная любовь по учению Библии и Православной Церкви», которая впервые публикуется в настоящем издании. Получив степень магистра богословия, он был утвержден в звании профессора кафедры патрологии и в должности инспектора академии. Об этом событии есть строки в книге митрополита Питирима (Нечаева) «Русь уходящая»: «В 1948 году в Лавре состоялась первая защита магистерской диссертации архимандрита Вениамина (Милова). Для нас это было какое-то совершенно неожиданное торжество русского богословия. Архимандрит Вениамин, в прошлом настоятель Покровского миссионерского монастыря, в молодости отличался очень суровым характером, но в наше время это был человек, проникнутый необычайной душевной теплотой при все еще несколько суровом внешнем облике. На защите в ответ на поздравления он сказал, что предвидит новые испытания. Действительно, через некоторое время, очень скоро, он был сослан...»

За недолгие годы преподавания отец Вениамин написал еще несколько работ: «Чтения по литургическому богословию», «Грехопадение человеческой природы в Адаме и восстание во Христе, по учению преподобного Макария Великого», – впервые публикуется в настоящем издании, «Опыт приспособления «Догматики» митрополита Московского Макария (Булгакова) к потребностям современной духовной школы». Ему принадлежат подборка лекций по пастырскому богословию за 1947–1948 годы, «Троицкие цветки с луга духовного», составленные по воспоминаниям архимандрита Кронида (Любимова), бывшего наместника Лавры²⁶.

В июне 1949 года отца Вениамина попросили зайти по какому-то пустяковому делу в лаврское отделение милиции. Назад он уже не вернулся: оказался в Казахстане на положении ссыльного. Об этом периоде его жизни свидетельствуют письма Татьяне Борисовне и Тихону Тихоновичу Пелихам. Усталость, болезни, голод, нищета, зачастую отсутствие крова над головой стали его уделом на протяжении пяти лет жизни. А ведь у отца Вениамина было уже за плечами двенадцать лет лагерей и ссылок. Удивительно, однако, другое: как только обстоятельства становились хоть сколько-нибудь терпимыми, отец Вениамин продолжал свои интеллектуальные занятия – то были и богословские изыскания, и филологические. Здесь, в Казахстане, он пишет труд «Над Библией» (впервые публикуется в настоящем издании) и параллельно создает казахско-русский словарь на двадцать тысяч слов. В письмах постоянно просил присылать ему книги. Уже через два-три года ссылки у него собралась обширная библиотека, перевезти которую на новое место поселения не представлялось возможным.

Пять лет прошли в муках, попытках выяснить причину ссылки и каким-то образом изменить «меру пресечения». В октябре 1954 года патриарх Алексий неожиданно вызвал архимандрита Вениамина в Одессу, затем они вместе со Святейшим прилетели в Москву, где отцу Вениамину была предоставлена должность настоятеля храма во имя святого пророка Илии в Серпухове. А уже 4 февраля 1955 года в Богоявленском кафедральном соборе архимандрит Вениамин был рукоположен во епископа Саратовского и Балашовского. Хиротонию совершали патриарх Московский Алексий 1, Католикос-патриарх всея Грузии Мелхиседек, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) и еще семеро архиереев.

Между тем даже такое радостное событие, как хиротония, те не могло существенно повлиять на внутренний настрой владыки. Он как бы предчувствовал, что оставаться на этой земле ему суждено недолго, и в своем слове при наречении во епископа сказал, что проживает «одиннадцатый час своей жизни».

Владыка прибыл на кафедру в праздник Сретения Господня. С этого времени он служит постоянно – не только в праздничные дни, но и по будням. Неизменно проповедует за каждой литургией. Благоговейное, сосредоточенное архиерейское служение не осталось не замеченным саратовцами: храмы, где служил владыка, всегда были переполнены молящимися.

2 августа 1955 года – в день празднования в честь святого пророка Божия Илии – владыка Вениамин скоропостижно скончался. Отпевали епископа Вениамина архиепископ Казанский и Чистопольский Иов и епископ Астраханский и Сталинградский Сергий. Скорбную телеграмму прислал патриарх Алексий I.

Всю ночь саратовский кафедральный собор не закрывался: верующие непрерывным потоком шли прощаться со своим архипастырем.

Погребен владыка Вениамин на саратовском кладбище, где его могила до сих пор особо почитается людьми церковными.

Яко аще бы не закон Твой поучение мое был, тогда убо погибл бых во смирении моем. Вовек не забуду оправданий Твоих, яко в них оживил мя еси.

(Пс.118:92–93)

2 января 1928 года

Необходимостью дать отчет в земной жизни Богу связана душа моя. Поэтому мысли часто обращаются к протекшим дням, начиная с первых проблесков сознания, и выискивают ошибки поведения, по моим представлениям, огорчавшие Бога.

Родился я в городе Оренбурге в 18...²⁷ году. Но ни этого города, ни лиц в нем не помню, потому что, когда я был лет трех, отец, священник, переехал в Орлов²⁸ – уездный городок Вятской губернии, где и протекли первые годы моей сознательной жизни. С детства я отличался необыкновенной застенчивостью, боязливостью, болезненной чувствительностью и какой-то особенной привязанностью к матери. Может быть, душа моя ощущала крайнюю нужду в человеке близком, которому можно было бы поверять все свои скорбные и радостные переживания. А ближе родной матери для дитяти нет никого.

Настолько я боялся чужих людей, что, оказавшись за воротами родного дома и видя приближение какого-либо прохожего, я спешно забегал во двор от страха, что незнакомец похитит меня и сделает работником в цирке или уличном балагане. Пугливость данного рода отчасти навеяла на меня моя мать своими рассказами о случаях похищения детей содержателями увеселительных заведений.

Без матери в детстве я просто жить не мог. Однажды ее пригласили на свадьбу в какой-то купеческий дом. Она должна была участвовать в свадебном кортеже со стороны невесты. В отсутствие матери я целый день плакал, пролил море слез. Наконец не выдержал одиночества и прибежал на свадебный пир, попросил провести меня к маме, уткнул заплаканное лицо в ее колени, и только когда услышал обещание матери незамедлительно вернуться домой, успокоился от слезных всхлипываний. Молитв я в детстве, кажется, почти никаких не знал, хотя и родился в семье священника, молиться не умел. Жил, как и все дети, больше интересами чрева, сладкоядения. У меня был старший брат Сергей и сестра Нина, умершая на пятом году жизни от воспаления легких. Как сейчас, помню день ее кончины. Она начала задыхаться; принесли подушку с кислородом и приставили резиновый рожок, по которому проходил газ к ноздрям умирающей девочки.

Но медицинская помощь оказалась бессильной там, где исполнял повеление ангел смерти. Ниночка тихо скончалась. Мама состригла на память прядь ее волос и долго хранила их в коробочке. На могилке сестры отец поставил мраморный памятник, увенчанный лепным изображением молящегося ангела. Сильное впечатление произвело на меня зрелище смерти, вынос тела почившей в церковь, чин погребения и вид кладбища с нависшей над могилами густой сенью деревьев.

Не воспитанный в детстве церковно, я любил иногда порезвиться с товарищами. Чаще играл и бегал около храма, в котором служил отец. Здесь, среди храмовых колонн, прятались мы во время игры. Иногда я отваживался подбегать к берегу Вятки и отсюда любовался на пароходы, бороздившие волны реки, на бакены, мирно покачивавшиеся на воде. Кажется, уже в Орлове проявились дурные стороны моего характера: я был обидчив, замкнут, часто жаловался матери на сверстников.

Как-то раз отец, хотевший, чтобы я пономарил, велел примерить на меня стихарь. Я испугался, начал плакать. Стихарь с меня сняли и отдали старшему брату, который с этого времени носил его. А мне после очень хотелось его надеть, я завидовал брату, но за трусость лишен был счастья прислуживать в алтаре за богослужением.

Из детских впечатлений в память врезался один замечательный случай. Это было летом. У матери разлилась желчь, и она страшно мучилась от нестерпимых болей. Как-то ночью ее страдания достигли предельной точки. Помню, отец разбудил меня и брата, поставил нас перед иконами и заставил вместе с ним молиться о выздоровлении болящей или, по крайней мере, об ослаблении ее мук. После краткой молитвы мне и брату было позволено лечь спать. К утру матери стало легче, стоны прекратились. В то же утро я, проснувшись, зачем-то вышел в кухню. Посмотрел на окно, выходившее во двор, и... застыл от ужаса. Там во всю ширь оконного проема стояла голова какого-то человека колоссального роста, в барашковой шапке, с дымящейся сигарой. При этом глаза чудовищной головы, масляные, наглые, полные зверства, страстей и блуда, уставились на меня не мигая. Придя в себя, я бросился из кухни, позвал кого-то из родных посмотреть, что это за страшный человек. Но, вернувшись в кухню, я никого уже не видел. За окном весело светило солнце и бросало в помещение золотые снопы теплых лучей. До сих пор страшный образ стоит ярко в моем сознании. Может быть, Господь тогда впервые допустил диаволу принять видимый образ и показать свое страстное, зверское существо, дабы я боялся его и бегал диавольских сетей.

10 февраля 1928 года

Давно уже не возвращался я к своей памятной тетради. Господи, благослови вспомнить дальнейшие подробности моей грешной жизни, оплакать допущенные ошибки. Из Орлова отец переехал на церковную службу в город Яранск Вятской губернии. Отправив маму в Казань для лечения в клинике, он собрал свое небольшое имущество, взял нас с братом и поехал к новому месту своего служения. Думаю, что мне было тогда лет пять²⁹. В Яранске мы остановились у некоего Николая Александровича Сергеева, старичка с трясущейся головой и дрожащими руками, который любил раскладывать пасьянс и баловал нас сладостями. Из этой квартиры мы переехали на жительство в дом Лопатина. Квартира была только что отремонтирована: в комнатах пахло штукатуркой и краской. Как раз в это время отца вызвали в Казань повидаться с мамой: ей предстояла сложная операция. Брат и я остались на попечении церковного сторожа, молодого человека, кстати сказать, любившего курить. В подражание ему я решил свернуть папиросу, начинив ее мхом, который надергал из пазов бани. От первых опытов я перешел к табакокурению – на другой или на третий день попробовал настоящую папиросу. От курения голова моя болела, кружилась, и в организме появились какие-то тонкие позывы, похожие на плотскую страсть. И что же дальше? Однажды ложусь я спать и вижу удивительный сон (вообще я в жизни видел очень мало снов, а этот не могу забыть). Представилось мне, что я нахожусь в каком-то подземелье. Негры ходят около больших печей и чугунных котлов, откуда раздаются душераздирающие вопли мучимых в огне людей. Эфиопы подскакивают ко мне и влекут к одному из котлов. В руках их были железные трезубцы. Ужас охватил меня, выступил холодный пот. В страхе я застонал и молил пощадить меня. Почему-то в детском сознании всплыла картина недавних опытов с папиросами. Я тогда закричал: «Даю обещание больше не курить, только не мучьте меня, не ввергайте в раскаленную печь!» При этих словах эфиопы разбежались, и я проснулся. Остаток ночи я не смежил глаз. Душа трепетала от разительного переживания. Вскоре из поездки возвратился отец. Услышав мой рассказ об ужасном сновидении, он объяснил его тем, что дом не был освящен после ремонта. Затем в нашей квартире отслужили водосвятный молебен и окропили святой водой все комнаты.

27 февраля 1928 года

Одно из приятных воспоминаний детства – это воспоминание о матери. Отец нами мало занимался. При глубокой религиозности он был вспыльчив, раздражителен и грубоват. За всю жизнь я не помню ни отцовской ласки, ни поощрения, кроме разве того случая, когда он сам лично вызвался проводить меня в Казанскую Духовную академию. Об этом речь впереди. Напротив, мать всегда была с нами. Изредка она баловала нас тем, что покупала игрушки, переводные картинки. Иногда я ходил с ней в книжный магазин, где мне позволялось выбрать что-нибудь из житийной литературы, сказок, рассказов по русской истории. Если от золотухи болели глаза, мать терпеливо водила меня к врачу на прижигание ляписом. С ней я в детстве ежегодно проходил недельное говение. От неумения молиться мне нелегко было выстаивать длинные великопостные службы. Каких-либо ощутимых религиозных впечатлений того времени я не помню. Их не было, если не считать зрелища смерти при гробах покойников, к которым мать подводила меня в церкви. Жалко, что до двадцати пяти лет я жил религиозным невеждой, не знал о цели жизни, пути ко спасению, не имел четкого и ясного понятия о христианском подвиге ради Царствия Небесного.

Когда мне исполнилось семь лет, старший брат отвел меня в начальную школу, принадлежавшую Министерству народного просвещения. Это было в упомянутом выше Яранске. От природы я был довольно туповат, учился средне. Интересов особенных ни к какой науке не питал. В школьном товариществе увидел много зла, пороков, узнал и ругательства. Хотя сам не произносил их, однако они часто сами собой повторялись в памяти и оскверняли мою душу. В первом классе школы я вновь увлекся курением, губил легкие месяца два, пока однажды в присутствии гостей мать не почувствовала от меня запах табачного дыма и не пристыдила при всех. После того я уже не притрагивался к табаку.

Среди школьных товарищей мне встретился замечательный мальчик по фамилии Мотовилов. Господь коснулся его детского сердца. Он любил молитву, должно быть, имел опыт неоднократной помощи Божией. Наблюдательные сверстники рассказывали, как он, прежде чем начать готовить уроки, долгое время молился, крестил учебник, а выучив урок, благоговейно целовал его. Помню еще законоучителя отца Алексия Стефанова. Его уроки дышали сердечностью, искренностью и составляли предмет моего интереса. Например, этот добрый пастырь прекрасно изображал борение в детском сердце злых и святых помыслов при соблазнах и влечениях души к злу. «Представьте, – говорил он, – что вам хочется из отцовского шкафа взять без спросу сладости. В эти минуты в каждом из вас как бы два человека, которые спорят друг с другом. Один шепчет: «Возьми сладость тайком, она такая вкусная». Другой противится нехорошему внушению и говорит: «Не оскорбляй Бога, не делай ничего без родительского позволения, иначе совесть будет мучить». Два существа, препирающиеся внутри нашего сердца, суть злой дух и ангел света. На чью сторону склонится дитя, тот дух и приблизится к нему».

Во время обучения в школе я говел трижды. После исповеди душа испытывала легкость, и я, по-детски отзываясь на духовные впечатления, домой обычно возвращался подпрыгивая, с душевным подъемом. Выпускной экзамен я сдал, помнится, хорошо и выдержал затем вступительный экзамен в духовное училище.

29 февраля 1928 года

Духовные училища моего времени были прекрасно оборудованы. Здание, где я учился, было огромное, четырехэтажное, рассчитанное человек на четыреста. В верхних этажах находились столовая и спальни для живших в общежитии. За два года в Яранском духовном училище я вынес немало положительных впечатлений. Среди товарищей, правда, не встретил ни одного великодушного, глубоко религиозного человека. Но среди педагогов нашлась симпатичнейшая, чистая душа, отвечавшая мне взаимностью. Это был некто Леонид Михайлович Яхонтов, помощник смотрителя. Преподавал он русский язык, часто проводил публичные литературные чтения для воспитанников. До глубины души тронули меня два его чтения – по «Слепому музыканту» В. Г. Короленко и «Капитанской дочке» А. С. Пушкина.

В бытность учеником духовного училища я пономарил в яранском Успенском соборе. Отец при этом был настолько строг, что не разрешал входить с кадилом в средний алтарь из бокового, где я раздувал кадило. Обычно приходилось ждать, когда диакон сам придет и возьмет его. К этому же периоду относятся мои первые посещения вместе с матерью Яранского мужского общежительного монастыря. Возил нас в обитель на монастырской подводе рыжий монах отец Сергий. Мать приглашали обычно в игуменские покои, она брала с собой меня, и я любовался картинами из иноческой жизни на стенах келии: «Оптинский настоятель отец Моисей на смертном одре», виды Новоафонского монастыря, соловецких скитов, портреты разных монахов и множество икон. Природная чувствительность, вследствие посещения монастыря, увлекала меня в область мечтаний. Я воображал себя послушником, идущим в подряснике по уездному городу и возбуждающим одобрительные толки прохожих. Упросил как-то мать отпустить меня одного погостить под кровом радушной обители. Живя с неделю в гостинице, я аккуратно посещал монастырские церковные службы. Необычность обстановки и оторванность от семьи вскоре, однако, сказались. Я буквально пешком убежал домой. Вошел в квартиру, вижу: все сидят, пьют чай. Кто-то был из гостей. На вопрос матери: «Ты как это добрался из монастыря?» – я уткнул лицо в ее колени и заплакал, ничего не говоря. Вскоре моя неустойчивая натура вновь было повлекла меня в обитель. О моем окончательном поступлении туда ходатайствовали и монастырские старцы. Но отец возразил против такого преждевременного шага. Так и остался я продолжать свое учение.

Неизгладимое впечатление, как и в детстве, производило на меня зрелище смерти, погребения и вид кладбища. Когда умер соборный протоиерей, старичок, я многократно проходил мимо домика покойного, жадно вслушивался, как готовят к погребению и отпевают священника, тщетно вглядываясь в плотно завешенные окна его дома. При известии о самоубийстве некоего булочника, повесившегося на суку в лесу, я специально ходил на то место, долго с мистическим ужасом стоял около злополучного дерева и представлял скорбную посмертную участь несчастного самоубийцы. В Яранске Господь взял к Себе двух членов нашей семьи: брата и, как я уже писал, сестру. Пред Ниной я согрешил ропотом и злопомнением незадолго до ее кончины. Нужно заметить, что мать время от времени заставляла меня качать ее в колыбели. Однажды вечером, когда мне очень хотелось бегать, играть, меня заставили укачивать сестренку. Сижу я у колыбели и с горечью думаю: «Хоть бы ты умерла, мне бы легче было». Посмотрел я через несколько минут на ее личико, вижу: глазки ее открыты, не смежаясь, останавливаются упорно на какой-то точке, как будто им видится нечто. К вечеру Ниночка умерла. Горько я после раскаивался в своих нетерпеливых чувствах, да было уже поздно.

Когда гробик брата Серафима опускали в склеп, случилось так, что веревки выскользнули из-под гроба, младенец выпал из него, покатившись в могилу. Отец почернел от гнева. Я пронзительно закричал и заплакал. Трупик подняли, опять положили в гроб и благополучно опустили в недра земли.

В связи с погребением родных мне приходилось много раз бывать на городском кладбище, признаюсь, всякий раз вид могил – царства последнего упокоения почивших – производил на меня глубокое впечатление. На воротах кладбища была изображена картина воскресения мертвых перед Вторым пришествием Христовым. Мой детский взор с благоговейным страхом созерцал встающих из гробов, рассматривал трубящих ангелов и толпы воскресших из мертвых, готовящихся предстать на суд Божий. Прибавьте к этому непрерывный шум множества деревьев, вид памятников, часовен, великолепных и убогих могильных крестов, чувства души при мысли о неизбежном конце всех земных исканий – и тогда будет ясно, насколько неотразимо поражалось мое детское сердце памятью смертной. Нередко в часы пребывания у родных могил слышался заунывный перебор колоколов на кладбищенской звоннице при появлении погребальной процессии. Скорбные впечатления смерти вязались в моей душе не столько даже с самим собой, сколько с матерью – единственным дорогим на земле существом. Без нее мне трудно было и помыслить возможность земного существования.

Кто, как не она, баловал меня в детстве, согревал душу своей лаской, кому, как не ей, поверял я свои думы, переживания! Под ее тихую песнь или под шепот сказочного повествования я засыпал. Лишиться единственной утехи и радости на земле казалось мне невообразимым, чудовищным горем. Бывало, зимой наслушаешься таинственного шума кладбищенских деревьев, придешь домой и льнешь к матери. «Ты что?» – спросит она. А у меня глаза полны слез, душа – печали. Смотрю на нее, ничего не отвечаю, держу в своем сердце: «Только бы мама не умерла!»

Отца, напротив, вся семья боялась. В то время как матери мы, дети, говорили «Вы», к отцу обращались на «ты». Причину этого до сих пор объяснить не могу. Может быть, тут инстинктивно проявлялась степень любви детской. При отце никто из нашей семьи не смел шуметь, резвиться. Особенно мертвая тишина воцарялась в квартире, когда отец читал молитвенное правило, готовясь к богослужению. Тогда ходили на цыпочках, боялись малейшего шороха. Иначе – гневный отцовский окрик, его гневное лицо, леденящие кровь. Все это возбуждало желание куда-то убежать и спрятаться. Однажды в квартире раздался звонок. Я отпер дверь какому-то прилично одетому господину. Оказалось, что посетитель явился к отцу попросить денег взаймы. Так как впустил просителя я, то гнев отца со всем жаром обрушился на мою голову. В силу природной обидчивости, усиленной несправедливостью нападок, я так расстроился, что плакал горькими слезами. А диавол, ярость которого я много-много раз испытал с детства, вложил в мою душу кощунственные помыслы: «Пусть, – роилось в голове, – когда отец будет служить литургию, у него не совершится пресуществление Святых Даров». Эти слова несколько раз прокрутились в сознании, и мое обиженное сердце соглашалось с ними и принимало их, несмотря на всю их кощунственность.

4 марта 1928 года

Не помню точно, в каком году наша семья переехала в Вятку из-за перевода отца на служение в Вятский кафедральный собор. Должно быть, это произошло летом 1905 года³⁰. Предварительно мать решила съездить в Саров на поклонение только что открытым мощам преподобного Серафима. Кроме брата и меня, она взяла на богомолье еще и свою мать, нашу бабушку. Распростился я с Яранском, его святынями, древностями и старинным собором времен Иоанна Грозного, уже вросшим в землю. На пароходе и по железной дороге мы доехали до Арзамаса, откуда наняли лошадь до Сарова. Саровская обитель тогда находилась на вершине своего процветания. Мы побывали в ее главном соборе за богослужением, приложились к мощам угодника Божия преподобного Серафима, посетили и все пустыньки вблизи обители, освященные жительством блаженного старца. Не забыть мне одного случая из этого путешествия. Проходили мы в толпе богомольцев мимо одного лесного колодца, вырытого, по преданию, руками самого преподобного. Вода в колодце по временам колыхалась. Стали богомольцы вглядываться в глубь колодезной воды – вдруг кто-то из них закричал: «Смотрите, смотрите, на воде начертался образ батюшки Серафима!» Влекомый любопытством, придвинулся и я к устью колодца с прочими богомольцами. И что же вижу? На мутноватой поверхности воды отобразился с необычайной рельефностью образ согбенного старца Серафима с котомочкой за плечами, в камилавочке, кожаных бахилах, с топориком за поясом. Минуты две-три длилось видение. Затем вода заволновалась и изображение пропало.

Обозревая святыни Сарова, мы побывали, среди прочего, в келии известного саровского подвижника отца Анатолия³¹. Меня и брата он погладил по голове, дал нам одинаковые иконки с изображением Спасителя благословляющего, сказав при этом матери: «Хорошие у тебя дети!» У келии отца Анатолия нам встретилась страшного вида бесноватая женщина. Она в каком-то остервенении грызла толстые щепы и неистово кричала. Из Сарова наш путь пролегал мимо Дивеева. Хотели мы здесь повидать прозорливую дивеевскую Пашеньку. К сожалению, в час нашего прихода она совершала молитвенное правило и принять к себе не могла. Поэтому мы ограничились присутствием на литургии в Дивеевском соборе, приложились к чудотворной иконе Божией Матери «Умиление» и деснице архидиакона Стефана, затем оставили пределы гостеприимной обители, спеша в обратный путь через Нижний в Вятку пароходом. На пристани Медведки мать оставила бабушку, которая жила у своей старшей дочери в близлежащем городке Нолинске, и мы уже без нее доехали наконец до заветной Вятки.

10 марта 1928 года

В аристократическую, чисто городскую обстановку попал я в Вятке. Новые веяния и влияния и положительного, и отрицательного характера действовали на меня.

Духовенство кафедрального собора, куда назначен был на службу отец, жило в казенных квартирах. Двор церковных домов был общий, и дети соборного причта гурьбой собирались и убивали свободное время то в играх вроде крокета, то в гимнастике, то на вечеринках, устраивавшихся поочередно в той или иной семье. Так как среди резвящихся были лица обоего пола, то кафедральный двор давал широкий простор всяким романтическим чувствам. Участвовал в играх и я, но был среди своих сверстников как чужой, дичился новых знакомых и не мог слиться душой с общим настроем молодежи. Особенно тягостно было мне на танцевальных вечерах. Танцевать я не умел, поэтому мама отдала меня учиться танцам в дом соборного протоиерея Корсаковского. С помощью его дочери под звуки граммофона я и упражнялся в разучивании бессмысленных, хотя внешне, может быть, и красивых танцев. С переездом в Вятку я перешел в местное духовное училище для продолжения образования. Как раз мое время совпало с тем периодом жизни духовных школ, когда возникло сильное стремление детей духовенства приблизиться в смысле светского лоска, манеры и культурности к детям, обучавшимся в светских учебных заведениях. Поэтому в духовном училище, а затем и в семинарии начальство считало себя обязанным периодически устраивать литературные и музыкально-вокальные вечера, поощряло занятие воспитанников ручным трудом, гимнастикой, живописью, развертывались целые выставки столярных и художественных изделий, изготовленных руками учеников. Придавалось значение умению обращаться с лицами другого пола. Введена была форма одежды, обязательная для каждого воспитанника духовной школы.

Светская сторона жизни мне прививалась как-то туго. В присутствии лиц прекрасного пола я терялся, танцевал так себе, хотя и продолжал посещать уроки танцев даже в бытность свою учеником Духовной семинарии, гимнастику не любил и был весьма неповоротлив. Помню, я никак не мог перекинуться на железном турнике, и мне подполковник – руководитель гимнастических занятий приказывал закидывать ноги с таким усилием, что от этого в голове, казалось, и мозги перевертывались. Попытка раскачиваться на параллельных брусьях приводила меня в дрожь. Я боялся, как бы не разжались руки и не последовало падение с ушибами и поломами членов. Что мне давалось, так это выпиливание из фанеры, фотография и музыка. Принуждения со стороны начальства открыли во мне также способность к художественному чтению и пению на вечерах. Например, я под аккомпанемент пел какую-то песню с географическим содержанием, показывая на карте города разных стран; играл в костюме роль генерала, привезшего весть об освобождении крестьян от крепостной зависимости, читал рассказы Чехова и различные стихотворения. Начинал учиться играть на валторне, кларнете и бросил эти инструменты только в силу того, что боялся повредить голосовые связки и легкие. Что касается училищных хоров, то ни один из них я не пропустил, без живого участия в его спевках и выступлениях. Петь приходилось мне и в церковных хорах. Первые опыты были еще в Яранске, где я в хоре Троицкой церкви пел альтом за пятнадцать копеек в месяц и чувствовал себя наверху блаженства от такого заработка. В Вятке бесплатно пел в хоре Александро-Невского собора и в приходской церкви.

Пребывание в учебных заведениях, начиная от школы, конечно, добавляло свою долю в общее развитие, но не пробуждало сердца к Богу, не воспитывало сердечного церковного вкуса. И знания, вынесенные из духовной школы, оказались малопригодными в практической жизни. Благодарю я воспитавшую меня школу за то лишь, что она научила меня литературно мыслить, излагать письменно свои представления, научила лепетать богословские выражения и слова без сердечного понимания их сущности. Душа моя, не имевшая ни постоянного подвига молитвы, неискусная в посте, чуждая покаяния, насыщенная честолюбием и гордостью, не могла за все время школьного обучения сколько-нибудь проникнуть в дух и смысл христианской веры, не интересовалась всецело, до самозабвения, премудростью Божией. И лучи Божественного откровения скользили по поверхности сердца, не проникая вглубь, подобно елею – в кости.

Система баллов, господствовавшая в школах моего времени, способствовала развитию во мне крайнего честолюбия, болезненной жажды первенства и похвал.

Сколько горя доставляли мне неполные баллы по каким-либо предметам! Из-за этого я плакал, завидовал товарищам, переживал тяжкие минуты, досадовал на слабость своих дарований. Семнадцать лет учения я назвал бы непрекращающимся страстным горением в огне самолюбивых чувств, достигших некоего утоления с окончанием академии и после вновь мучительно воспылавших, только в иных формах.

Свои лучшие уроки жизнь чаще всего напечатлевает с помощью живых примеров добра, наглядных образчиков благоговения и любви к Богу и людям. Таких носителей правды Божией, сильных, увлекающих, вызывающих желание подражать им, среди преподавателей мне не встретилось. Педагоги мои чаще всего были люди со странностями, окарикатуренные человеческими немощами, за малым лишь исключением. Острый ум детей наделил почти каждого из них резкими прозвищами, вызванными их слабостями и недостатками. Холодные, замкнутые, раздражительные, нередко с сомнительной нравственностью, учителя мои не умели заставить полюбить излагаемые предметы. Да и как они могли благотворно подействовать на детские и юношеские души, когда, вероятно, и сами не любили искренно те области знания, которые должны были раскрывать перед нами. Огонек воодушевления я встретил в двух-трех учителях из всей их плеяды. Вот почему не хочется данные воспоминания облекать в форму рассказов о личностях. Сам я исполнен зла, поэтому надо спешить оплакать свои грехи. Судить же других никто из смертных не призван. Говори о старших или хорошо, или ничего. Я изберу последнее во избежание уклонения в анекдоты. Не могу, впрочем, обойти молчанием того, что некоторые учителя старались завоевать среди учеников популярность ценой внеурочных дружеских бесед с оттенком цинизма и вульгарной откровенности. Конечно, результаты подобных сближений были плачевны: они льстили юношеским страстям и отнюдь не созидали нравственно.

Заботы об удержании себя на высоте положения сделали из меня эгоиста до мозга костей, обидчивого самолюбца, этакое закрытое для сторонних взоров гнездо, полное страстей. Я был тупицей в отношении понимания сокровищ веры, доступных исключительно смиренному сердцу и духовному настрою.

В мое время в среде сверстников начали организовываться разнообразные кружки: литературные, исторические, философские. Я избегал их, потому что боялся уклониться в общность знания, не усвоив твердо классных уроков. Да, вероятно, и не ошибся в расчете. Для углубления понимания той или иной науки требуется время, широкая память, добросовестность изучения материала в строгой последовательности. У меня же в тот момент не было соответствующих условий, благоприятных для накопления научного багажа. Все строится промыслительно. Благодарю Бога за пройденные пути жизни.

12/25 марта 1928 года

Несравненно большее, чем духовная школа, оказали на меня влияние в Вятке святая церковь с ее богослужением и духовное чтение. Любил я ходить молиться преимущественно в Вятский кафедральный собор, Трифонов мужской монастырь и архиерейскую крестовую церковь.

В кафедральном соборе благоговела душа пред гробницами святителя Ионы, архиепископа Вятского и Великопермского³², и Лаврентия (Горки)³³, покровителя наук в Вятских духовных школах. Часто останавливался я перед Тихвинским образом Божией Матери, некогда стоявшим в келии архиепископа Ионы, открывал Пресвятой Богородице свою душу и просил Ее защиты от искушений и помощи в несении скорбей жизни. В соборе находились еще два чудотворных образа – Святителя Николая и Архистратига Михаила. Воспламенялась душа любовью к Николаю Угоднику, особенно при слышании рассказов, как в наше время святитель Божий видимо для некоторых достойных являлся в свой годовой праздник на соборном амвоне и преподавал благословение толпам молящихся.

Действовала на меня благотворно и полная благодати атмосфера храма преподобного Трифона в Успенском монастыре, где покоятся на ложах своих два вятских праведника – праведный Трифон и блаженный Прокопий³⁴, Христа ради юродивый. Войдешь, бывало, в монастырский храм – и благодать Божия так и коснется ощутительно сердца, исполнит его благоговением к Богу, возродит жажду служить Господу всеми силами. Старинная стенная роспись храма невольно переносила мысли в эпоху жизни преподобного Трифона, много скорбевшего, плакавшего и болезновавшего от искушений ради Царствия Небесного. А крестовая архиерейская церковь ввела меня в понимание красоты церковных мотивов, сладости пения антифонов и различных молитв из чина всенощной и литургии. Может быть, погибла бы душа моя без поддержки благодати, которую я черпал у Матери Церкви. Благословен Бог, создавший на земле Свои храмовые чертоги и услаждающий грешные человеческие сердца небесными песнопениями! Нет ничего прекраснее, чище, полезнее, сладостнее Святой Церкви. Целовать хочется стены и пороги каждого храма, радоваться при видении церковных куполов, высящихся к небесам и освящающих воздух.

В Вятке, несмотря на мое крайнее недостоинство, Господь благословил приблизиться к престолу Божию. Я сделался книгодержцем у преосвященного Никандра³⁵, впоследствии митрополита Ташкентского. Эта обязанность помогла мне лучше усвоить богослужение, я наслаждался молитвой за архиерейской благоговейной службой, а главное, прилеплялся к Богу. Великолепие земного богослужения настолько приподнимало душу, что отблеск небесной красоты предвкушался внутренним чувством и невольно возникали раздумья: насколько же восхитительна подлинная музыка ангельского пения и как возвышенны трепетное благоговение и любовь небожителей, всегда зрящих Господа Спасителя лицом к лицу!

В день апостола Фомы епископ Никандр посвятил меня в стихарь, причем он был специально сшит по моему росту из казенного материала.

Во время летних каникул я на протяжении нескольких лет уезжал из Вятки на отдых в монастырь. Чисто внешне эти поездки были вызваны как бы случайной причиной. Мать, вынужденная возить на курорт моего старшего брата, у которого болели легкие, не знала, куда меня деть. К нам зашел как-то игумен Яранского [Пророчицкого общежительного] мужского монастыря отец Геннадий. Мать и предложила ему взять меня на лето в обитель. Я неохотно, с тайным скрежетом зубов, покорился необходимости ехать к инокам. Между тем Господь промыслительно готовил меня к иноческому жребию, тем более что быть монахом я дал обещание Богу еще в бытность семинаристом.

Как-то весной во время экзаменов, когда только что вскрылась река Вятка от льда, я поехал с двумя товарищами кататься на ялике. Река разливается у города приблизительно на версту или на полторы в ширину и затопляет стоящий между ее рукавами лес. Приятно было кататься по стройным лесным аллеям на лодке. Картина затопленного леса напоминала нечто кинематографическое. Погода стояла ясная. Вдруг на небе показалось серое облачко, пошел снег, поднялась буря. Река заволновалась... Попытка наша добраться до берега была безуспешна. Из-за волн руль отказывался действовать. Что оставалось делать в такой крайности? Смерть витала над нами. Тогда я сердечно взмолился Богу и сказал: «Господи! Спаси только меня от смерти. Я жизнь свою посвящу Тебе и буду монахом». После этих слов сердце исполнилось надеждой на спасение. Хотя лодку заливало водой, я и два моих товарища продолжали бороться с волнами. Медленно, рискуя ежеминутно быть опрокинутыми водяными валами, мы все-таки, с Божией помощью, добрались до противоположного берега, все иззябшие, взволнованные.

Несомненно, поездки в монастырь, с легкого почина моей матери, были постепенным осуществлением данного обещания стать монахом.

Не знаю, как благодарить Господа за то, что Он судил мне пожить в монастыре. Обитель иноков есть лучшая академия спасения, вернейшее училище богообщения. Светские и духовные школы на пути спасения бессильны дать человеку то, что может получить он в обители. Монастырь дал мне ощутить благодатную силу молитвенных правил, показал значение организованного продвижения к перевоспитанию грешного сердца. Сколько встретил я здесь светлых личностей, сколько почерпнул живых опытных наставлений! Душа моя восприняла много иноческих рассказов о мучительной борьбе со злом. Благодарю Тебя, Господи, приведшего мое окаянство в соприкосновение с сосудами Твоей Божественной силы!

Ученик знаменитого филейского³⁶ старца иеросхимонаха Стефана – иеромонах отец Матфей – учил меня читать книги аскетического характера, обличал в неимении страха Божия, рассказывал о своем тернистом шествии от мира к монастырю. Кроткий и смиренный иеромонах Авраамий, живописец, поведал чудную повесть о явлении ему Божией Матери с сосудом, должно быть, мира. В память этого явления отец Авраамий написал икону Божией Матери, назвав ее «Источник живой воды», и почтил Царицу Небесную составлением акафиста. Игумен Геннадий напоил мое сердце повествованием о старцах Глинской и Софрониевой пустыней, их мудром водительстве ко спасению новоначальных, рассказывал о вятских архиереях и событиях их жизни. Иеромонах отец Афанасий, богомудрый и благостный, познакомил меня, рассеянного и распущенного, с подвигом сокрушения сердца. Иеродиакон отец Виктор, поэт, печатавший свои стихи в журнале «Русский инок», доставил мне много сладостных часов своими неистощимыми рассказами о загробной жизни, старчестве и Страшном суде. Некогда в детстве от читанного мамой стихотворения «Дядя Влас» я плакал, умилялся и приходил в трепет от видения адских мук благочестивым странником. В монастыре же детские впечатления приобретали глубину и силу. Монаху Иоанну, избравшему страннический образ жизни, всегда плакавшему о своих грехах, я обязан наущением молчанию, Иисусовой молитве. Отец Иоанн увлекательно и восторженно делился со мной переживаниями при созерцании чудес у раки преподобной Анны Кашинской³⁷. Были среди иноков и такие, которым нечего было рассказать из прошлого, но которые своей жизнью, святым примером богоугодного настроения и привычек являли ангелоподобное поучение. Благословенна ты, мирная обитель, насыщенная иноческими молитвенными воздыханиями, полная незримых трудов и борений со страстями душевными. Еще я услышал замечательную повесть о жизни и подвигах игумена Пророчицкого монастыря отца Нила из уст его брата – монаха отца Никодима. Добавьте к описанной обстановке моей монастырской жизни участие в трудах на послушаниях – в просфорной, сапожной, на сенокосе, жниве и пчельнике, – и будет понятно, как много добра излила обитель на мою душу, хотя я и не умел всего этого принять, до сих пор являясь дырявым сосудом нерадения.

12 марта 1928 года

Не могу забыть летних, похожих друг на друга вечеров, когда утомленная трудами на послушаниях братия собиралась на правило в храм. Подобно журчанию ручейка, раздается тихое, монотонное чтение канонов и вечерних молитв. В раскрытые окна церкви врывается стрекотанье кузнечиков, льется благоухание цветов, а молитвенные слова так и просятся в душу, потрясают сердце, слагают в нем особое настроение умиления, благодатной мягкости, расположения ко всем людям и плач о своем окаянстве. После правила обычно следовало прощание с игуменом, и братия расходились по келиям. Не скажу, чтобы в Пророчицком монастыре было введено старчество – правильное руководство на пути возвышения душ к общению с Богом. Нет, скорее, здесь несколько сильных духом и жаждой спасения монахов невольно, без слов увлекали других к подражанию им одной лишь наглядностью своего святого примера. Монастырское словесное стадо одушевлялось и вдохновлялось порывом к спасению и от молитвенной обстановки и богоугодного распорядка своей внешней жизни. Жить мне пришлось сначала в монастырской гостинице, потом в сапожной, внутри ограды, и, наконец, в только что отделанном новом каменном доме, предназначавшемся, между прочим, для приемов именитых гостей, в том числе для размещения посещавшего обитель епархиального архиерея и его многочисленной свиты.

Милые, светлые облики иноков рождаются из глубины воспоминания о затерянном в глуши Яранском монастыре. Ясно представляется их плач о грехах, простота и скромность их обращения, нравственная чистота и благодатность, так и сквозившая в их рассказах, словах, внешнем виде и настроении. Спасибо обители и благодарение Господу за приобщение моей души в иноческом сонме к благодатному настроению, ощущению присутствия Божия и Его непостижимой силы.

Игумен и монашествующие время от времени баловали меня и некоторыми невинными утешениями. Так, настоятель отец Геннадий, который был воспитанником Глинской³⁸ и Софрониевой³⁹ пустыней, иногда брал меня с собой на обозрение монастырских дач, и я ездил с ним верст за тридцать в лесные угодья. Бывало, приедем на дачу поздно вечером, мне хочется спать, а отец игумен приказывает вместе с ним идти на обозрение монастырских лесных участков. Качаясь от усталости, иду я за ним, грудью вдыхаю сладкий воздух, напоенный ароматом леса, взор пугливо останавливается на светящихся фосфорическим блеском светлячках, качающихся на стеблях придорожных кустарников. Рука игумена в тишине безостановочно перебирает четки, или он рассказывает что-либо из быта иноков Софрониевой пустыни, о своих борениях и скорбях, перенесенных им за свою пятидесятилетнюю жизнь. К концу лесного обхода мне уже не хочется спать, душа наполняется какими-то сладкими чувствами, и я бодро выстаиваю вечернее молитвенное правило.

Нередко лавочник отец Никодим снабжал меня то назидательной книжкой, то священными картинами; казначей отец Афанасий тайком от других в тиши своей келии делился со мной сладостями. Он был гомеопат, не мог отказаться от благодарности пациентов и получаемые приношения старался разделить, между прочим, со мной.

Летом игумен в поощрение и утешение некоторых монахов-старцев разрешал им ходить на рыбную ловлю. Соучастником своих походов они делали и меня. Обычно ловили рыбу сетью. Сеть протягивалась от одного до другого берега небольшой реки. Монахи тянули ее в нижнем белье. Пойманную рыбу тут же на берегу чистили и в чугунке варили на костре. Навар получался такой, что я после сытного угощения чувствовал отвращение к пище в течение нескольких дней.

Во время жнивы и сенокоса я принимал участие в общих работах. От неумения однажды чуть серпом не отрезал себе палец. Сердобольный игумен, увидев мое несчастье, быстро снял свой сапог, оторвал от портянки лоскут и перевязал мне руку.

Благодаря пребыванию в стенах монастыря, каждые летние каникулы я вполне отдыхал телом и душой от учебных занятий и освежал сердце чистым, святым влиянием иноческой среды. Обительские послушания вносили в мое сердце разнообразие. Смена умственных усилий физическим трудом укрепляла мой организм, готовила его к несению ученических тягот предстоящего учебного года. Из монастыря я приезжал домой с грудой священных изображений в рамках, среди которых были картины Страшного суда, доброго Пастыря Христа, несущего на раменах заблудшую овцу, и другие библейские сюжеты. Однажды даже привез в Вятку модель гроба и фотографию, где я был снят как бы умершим, лежащим на столе. Сняться в таком виде мне посоветовали иноки для возбуждения памяти смертной.

Однажды Господь привел увидеть в монастыре благодатный свет на лице одного послушника. Это было так. Кажется, в Петров пост я зашел как-то вечером в келию одного послушника – Ивана Васильевича Сычева, с которым дружил, и застал его всего в слезах. Он готовился к святому причащению и плакал о своих грехах. Ввиду несвоевременности прихода я поспешил оставить друга одного. На следующий день он сам пришел на поле, где я работал, пригласил меня на чаепитие. Лицо Ивана Васильевича при этом было необычайно. Тонкий румянец выступал на его щеках, и из пор кожи струился как бы некий отблеск. Казалось, что под порами его кожи содержится таинственная световая энергия, чувственно видимая. Отпечаток умиления начертался на мирных чертах благоговейного послушника. Этот случай почему-то неизгладимо врезался в мою память. Пришлось мне также быть свидетелем смерти одного немого рясофорного монаха, отца Феодора. При жизни он отличался особо тщательной аккуратностью и чистоплотностью. А в гробу его всего обсыпали паразиты. Откуда появились вши в столь неимоверном количестве, я до сих пор объяснить не могу.

Плодом моего гощения в монастыре было составление труда «Историко-статистическое описание Яранского Пророчицкого мужского монастыря». Это сочинение в счет обязательных письменных работ было подано мною преподавателю церковной истории Вятской семинарии Н. Г. Гусеву (тогда я учился в шестом классе). Гусев, совмещавший с учительством редактирование «Вятских епархиальных ведомостей», внимательно относился к сочинениям семинаристов. Мне за труд поставил «пять с плюсом» и дал лестный отзыв. Другим моим сочинением, написанным под свежим впечатлением о монастырской жизни, было «Жизнь и труды игумена Нила (Пилякова)». Покойный отец Нил, почивший в Бозе на тридцать третьем году жизни от чахотки, занимался поэтическим творчеством, печатал свои произведения в газетах и журналах, поэтому к жизнеописанию я приложил собрание его стихотворений, простых и звучных, овеянных духом религиозности и памяти смертной.

14 марта 1928 года

Ко времени окончания семинарии я все же представлял собой духовно болезненную натуру, полную недостатков. Пусть смягчалось зло моего сердца воздействиями Церкви, плачем умиления во время литургии, но страсти, несмотря на светоносную помощь Божию, гнездились в моем сердце широко, доставляя мне немало страданий. Сколько я претерпел внутренних плотских борений, ведает один Бог. Погоня за высокими баллами в ответах на уроках, боязнь потерять первенство среди товарищей сделали меня пустым честолюбцем, мечтавшим о духовной или светской карьере, об учении в Духовной академии на казенный счет. С товарищами я обходился желчно, сухо, сторонился их, любви к ним не имел и взаимно не пользовался их симпатией. Между тем в глубинах моей души жила сильная жажда общения, неясная чувствительность с примесью, пожалуй, слащавого сентиментализма. При малейшем проявлении к себе невнимания со стороны окружающих я сгорал от обидчивости, упрямства и своеволия. Недаром мама часто говаривала мне: «Из тебя выйдет строптивый монах».

В это время под влиянием посещения отцом Белгорода и знакомства с жизнью святителя Иоасафа Белгородского душа моя прониклась особенным благоговением к этому святому. Часто молился я ему, взял за образец его жизнь и носил его духовный образ в своем сердце. Такое же почитание и преклонение пред нравственным величием охватило меня в отношении святителя Иоанна Златоуста, когда я прочитал повесть Фаррара «Власть тьмы в Царстве света», посвященную ему. Мне хотелось в жизненном подвиге подражать великому святителю, хотя я и чувствовал себя тупоумным невеждой, гордым нищим по дарованиям благодати, далеким от Бога великим грешником.

В Вятке мне приходилось изредка бывать у иеромонаха Трифонова Успенского монастыря отца Антония, необыкновенно добросердечного инока, и у казначея Александро-Невского Филейского монастыря отца Ипатия. Оба инока принесли мне много пользы своей доброй настроенностью, сказаниями о жизни и подвигах знаменитого прозорливого старца иеросхимонаха Стефана Филейского. Кстати, Александро-Невский мужской монастырь находился верстах в семи от Вятки. Вечная память отцу Антонию и отцу Ипатию, уже отшедшим в лучший мир. Да упокоит Господь их добрые души в Своем вечном Царстве.

17 марта 1928 года

Воспитательное влияние на мою душу городской обстановки было слабее, нежели действие благотворной атмосферы глухого, затерявшегося среди деревень Яранского монастыря. Вспоминаю также о начальнице Яранского инородческого детского приюта Домнике Семеновне Ахмониной, к которой иногда ездил игумен отец Геннадий, помогавший хозяйственно оборудовать устроенный ею приют. В один из наших приездов она вручила мне полотенце с нашитым на нем черным крестом и загадочно сказала: «Вы умрете в этом году». Странные слова как электрическая искра пронизали меня. Возвращаясь из приюта в обитель, я мысленно прощался с белым светом. Умирать очень не хотелось. Впереди открывалось заманчивое будущее, душа была преисполнена жаждой жизни. Все-таки предсказанию я настолько поверил, что целый год невольно воздерживался от неосторожных поступков, тщательно готовился к переходу в вечность, избегал увеселений и развлечений. Когда же по истечении назначенного срока пророчество не сбылось, я облегченно вздохнул и вошел в русло обычного настроения.

Как оказалось впоследствии, начальница приюта была в прелести. Демон тонкого самомнения обуял ее душу. Она пророчествовала и многим другим людям, вступила на путь старчества, имея цветущие страсти внутри себя. И погибла она трагически еще довольно молодой. Пред смертью ее обуял ропот на Господа, она видела в видениях мнимых ангелов. Это бес являлся ей в образе Ангела света. Незадолго до ее кончины я видел два удивительных сна. Вообще, как уже говорил, сны я вижу очень редко. В первый раз мне привиделось, что я будто бы стою в вятском кафедральном соборе у гробницы святителя Ионы. На ней перед иконой горят две свечи. Вдруг одна свеча гаснет и, оторвавшись от подсвечника сама собой, падает на церковный пол. Другой сон не менее знаменательный. Я видел картину самоубийства этой злополучной начальницы. Помню, холодный пот выступил у меня на челе, когда я проснулся.

Оба сна были переданы мною Домнике Семеновне. И как вскоре они точно исполнились! Несчастная женщина после ряда посягательств на самоубийство, наконец, повесилась. Бес восторжествовал над отпавшей от Бога гордой душой и увлек ее в свой преисподний мрачный ад. Всякий раз, как вспоминаю я жалкую участь неосторожной начальницы приюта, так скорблю всем сердцем и готов плакать из-за гибели живого образа Божия.

Не могу не отметить предсказания о моем последующем житии некоего соловецкого схимника. Некто из паломников захватил с собой мою фотографическую карточку и показал ее [одному] старцу, заочно попросив мне благословения. Старец посмотрел на фотографию, грустно покачал головой и скорбно сказал: «Ах, Витя, Витя! Много тебе придется перенести впереди. Помни житие митрополита Филиппа». С паломником добрый схимник прислал мне восковую свечу и два больших куска сахара. Мне почему-то подумалось, не приму ли я смерть через удушение. Что касается личности Московского митрополита Филиппа⁴⁰, то она памятна для меня тем, что мое первое проповедническое выступление в полудетском возрасте падает на день памяти этого знаменитого исповедника правды Божией. В названный день игумен Геннадий заставил меня прочитать поучение о жизни и подвигах святителя Филиппа по сборнику протоиерея Г. Дьяченко. Ободренный первым опытом благовествования Божия слова, я уже сам испросил настоятельского благословения на продолжение проповедничества, постепенно перейдя от чтения по книге к устному изложению проповеди без тетрадки.

25 марта 1928 года

В один из вакационных⁴¹ периодов, не помню, в каком году, кажется, перед шестым классом семинарии, с казначеем Яранского монастыря иеромонахом отцом Афанасием я побывал в Белогорском мужском монастыре⁴² Пермской епархии. Опускаю второстепенные подробности поездки и остановлюсь на изложении более или менее интересных эпизодов путешествия.

Когда возница, везший меня и отца Афанасия на крестьянской телеге, подъехал к крутой горе, на которой расположены монастырские здания, я поднял голову к вершине и заметил, что купол громадного монастырского храма весь в облаках. А гора эта белая, меловая. Чтобы съехать с нее, крестьяне обычно завязывают колеса веревкой и волоком осторожно спускаются вниз на проезжую дорогу. Поднимались мы к обители пешим ходом по скату горы и вдруг видим: с горного склона тихо струится вниз источник воды. Не выдержал отец Афанасий, благоговейно снял шляпу, перекрестился и воскликнул: «На горах станут воды» (Пс.103:6). Приблизившись к вершине, мы увидели громадный крест с живописным на нем распятием, обитый каким-то металлом и позолоченный. Солнечные лучи ударяли в позолоту, и было впечатление, что крест объят пламенем. Как потом выяснилось, крест водружен был вместо каменной ограды и, по монастырскому уставу, представлял собой ту пограничную черту, переступить которую никто из насельников монастыря не смел без разрешения игумена. Настоятельствовал тогда в Белогорской обители архимандрит Варлаам, бывший прежде старообрядческим начетчиком.

Уставная служба в храмах монастыря отличалась торжественностью и глубокой умилительностью. Схимники с детски незлобивыми лицами имели в храме свои места, молодые иноки стояли на хорах, а часть из них – внизу. После вечернего правила свечи в храме гасились и вся иноческая рать, человек пятьсот, едва слышно шелестя мантиями, двигалась по направлению к раке с частицами мощей. Среди храмового полумрака изредка можно было усмотреть лишь сверкание золотых наперсных иеромонашеских крестов. Затем раздавалось мощное пение молитвы «Достойно есть» афонским распевом. При звуках молитвенного ублажения Божией Матери хотелось плакать. Какие-то светлые чувства широкой волной втеснялись в душу, и думалось, как, вероятно, в эти минуты трепещет сатана и ненавидит поющих монахов.

За всенощной было пение с канонархом; при катавасиях – клиросные сходки поющих на средину амвона, выходы на «Хвалите...» – до тридцати иеромонахов и многих иеродиаконов; чтение Пролога, житие дневного святого и проповедь; каждение церкви архимандритом в сопровождении семи иеродиаконов; целый лес аршинных свечей в руках священнослужителей – вся эта картина была исполнена трогательности. От созерцания внешнего великолепия, соединенного с искренним благоговением иноков, души богомольцев и моя душа невольно проникались общим благодатным настроем. С удовольствием стоял я шестичасовую предвоскресную всенощную.

Из самого монастыря дня через два мы с отцом Афанасием пошли в скит, отстоявший от обители версты на четыре. Сюда не допускали женщин, за исключением какого-то одного дня в году. Скит окружала деревянная ограда. Скитяне жили в маленьких бревенчатых избушках по двое-трое, пищу принимали один раз в день, без масла. Были среди них такие суровые подвижники, которые, захватив с собой немного сухарей, удалялись из скита в соседние меловые горы, где жили по месяцу в совершенном безмолвии и молитве. Печать поста и внутренней собранности резко отображалась на лицах скитских иноков. В церкви скита я впервые присутствовал на совершении пятисотницы⁴³. Впрочем, едва выдержал поклоны. От воды, содержавшей в себе расслабляющие кишечник минералы, у меня до того расстроился желудок, что я чуть было совсем не покинул церковь. В скиту и монастыре мы с отцом Афанасием пробыли недели полторы. Гостеприимный архимандрит Варлаам совсем было оставлял меня в Белогорской обители. Но мне припомнились слова епископа Никандра, у которого я состоял книгодержцем, о необходимости завершить образование. Поэтому я счел более разумным оставить мысль о своем устройстве под кровом Белогорского монастыря и поспешил возвратиться в Яранский монастырь, так как летние каникулы еще не кончились.

По возвращении в Вятку к началу занятий я стал подумывать о поступлении после семинарии в Духовную академию. Я, правда, отличался и отличаюсь некой недалекостью, туповатостью, малой сообразительностью. На студентов академии смотрел всегда с исключительной почтительностью, как на сверхчеловеков. Мечта самому стать студентом высшего духовного заведения была для меня особенно дорогой и заветной. И она, по Божией милости, действительно осуществилась. Выпускные экзамены Бог помог мне выдержать хорошо. Семинарию я окончил вторым и имел круглое «пять». Инспектор семинарии попытался было послать на казенный счет в академию не меня, а своего протеже в лице моего товарища А. С. Полянского. Но архиепископ Никандр, узнав об этом, предоставил мне возможность воспользоваться своими правами и устроил мне вызов в Казанскую Духовную академию.

Вспоминаю я теперь время, проведенное в семинарии, оцениваю познания, какие я вынес оттуда, и вижу, что они были скудны, малополезны для практической жизни. Не нашлось среди преподавателей семинарии ни одного, который бы разбудил в душах воспитанников жажду чистого знания, научил бы, как самим черпать его из книг. Товарищи мои – будущие пастыри – не отличались благоговением, относились к Церкви по-казенному. Никто не был высоким примером подражания в личной жизни. Ректорами семинарии при мне были два протоиерея: отец Николай Кибардин и отец Василий Гачинский, противоположные друг другу по характеру и методам подхода к ученикам. Протоиерей Кибардин был холоден, груб, жесток, окружал себя ректорской помпой. И со стороны воспитанников по отношению к себе встречал недоверие и насмешки.

Совсем другим человеком был отец Василий Гачинский. «Милым дедушкой» называли его воспитанники. И в самом деле он был всем отцом. Кроткий, добродушный, полный величия и вместе с тем неизмеримой доброты, протоиерей Гачинский не способен был причинить кому-либо зла. От его излишней снисходительности среди семинаристов имели место и проявления распущенности. Но достаточно было ректору сказать укоризненное слово на погрешивших против дисциплины, как виновные исправлялись. Недоставало ни у кого решимости, чтобы оскорбить этого ангелоподобного человека. Вечная тебе память, дорогой отец ректор! Добрым словом вспомнят тебя тысячи твоих учеников, воспитанию которых ты посвятил свою долгую многотрудную жизнь.

За немногим исключением атмосфера в Вятской семинарии все же была исполнена цинизма. Учителя были в большинстве кутилы, фаты, пьяницы, ухажеры, любители сальных анекдотов, не брезговавшие откровенно вставлять их в свою речь даже на уроках. И среди семинаристов тех, кто уберегся от грязных падений, было очень мало.

Богословие, нравственное и догматическое, а также Священное Писание преподавали в сухой форме, нежизненно, непонятно. Составители курсов богословия протоиерей Малиновский и преподаватель семинарии некий Покровский, очевидно, сами не любили своего предмета и не понимали его. Ведь богословие есть не только созерцание определенных истин, но, вместе с тем, и постижение жизни. Усвоение богословия зависит от состояния человеческого сердца. Если Спаситель близок к сердцу, Он прививает ему и истины веры, нравственности, учит претворять их в жизнь. В противном случае богословские понятия оседают в душе как ни с чем не связанная груда песчинок. Опытное переживание спасения во Христе есть единственно верный способ познания и общих положений веры.

Если принять во внимание распущенность нравов семинарского юношества, то понятно будет, почему оно в изучении богословия и Писания не шло дальше неинтересного зазубривания буквы богословских систем. Дело доходило даже до такого карикатурно-чудовищного непонимания светоносной, вечной силы богодухновенного Писания, что некоторые семинаристы дерзали вырывать листы из Библии и использовать их неподобающим образом.

Так дальше буквы я и не пошел. Хотя благоговения к Писанию и богословию моя душа никогда не утрачивала, но сокровенная сладость Божией Премудрости за неумение смиряться, за излишества в пище и немалую долю самонадеянности была от меня Господом сокрыта.

До самого окончания семинарии я прочитал не очень много книг. Читал большей частью по необходимости – ради написания сочинений, ради ответов на уроках. Трогающие мою душу произведения попадались нечасто. Это были жития святых, повести из первых веков христианства или монографии по богословским вопросам. В детстве я напрасно убил время на чтение пустых книжек: разных сказок, чувствительных рассказов, увлекался сыщиками. Такого рода сочинения, конечно, ничего не давали ни уму, ни сердцу. Из детской литературы, оказывавшей влияние на формирование вкуса, становление характера, я мог бы упомянуть лишь журнал «Задушевное слово» и сочинения классиков – Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Тургенева и других. Богословские сочинения пытался читать без успеха, не понимал их и способен был лишь с отчаянным напряжением механически выучивать излагаемый в них материал.

30 марта 1928 года

Какое грустное время наше! В древности блаженные язычники знали больше, чем знал я или вообще христианские юноши моего поколения. Бывало, станешь читать творения великих учителей Церкви, аскетов, епископа Феофана⁴⁴ или «Добротолюбие», и кажутся эти книги чужими, прямо-таки снотворными. Душа не находила в них ничего для себя питательного. Поэтому от чтения мало что оставалось в моей памяти. С таким вот скудным багажом, нищий душой и телом (вскорости заболел), приехал я в сопровождении отца в Казань.

Отец прожил со мной в гостинице несколько дней и затем возвратился в богоспасаемую Вятку. Нелегкий крест возложил на меня Господь в Казани. Разболелись ноги, распухли, стали как бревна. Я вынужден был лечь в академическую больницу, ходил на костылях недели две. Едва я выздоровел, как начались лекции в академии, мне пришлось решать проблему поиска квартиры. Избалованный жизнью в отдельной комнате, я не мог привыкнуть к занятиям в общежитии, шумном и беспокойном. Поиски квартиры долго не увенчивались успехом, пока Господь не внушил одному арабу, по имени Александр Абишарович Жих, пожалеть меня. Он приехал в Россию с патриархом Антиохийским из самого Дамаска, учился в Казанской академии и отличался при пламенности темперамента редкостным добросердечием. Бог расположил его сердце и ко мне, почему он и принял в устроении моей участи живейшее участие, определив меня на квартиру к одной вдове-диаконице, старушке лет семидесяти. Лидия Порфирьевна Беляева – так звали мою новую хозяйку – уступила мне целую комнату. Здесь-то я ревностно принялся за сочинения и подготовку к зачетам. Первая письменная работа, над которой я корпел два месяца, была на тему «Филон Александрийский как толкователь священных ветхозаветных книг». Результатом двухмесячных добросовестных трудов была, должно быть, солидная работа, коль профессор Терентьев оценил ее на «пять с плюсом». А мне она представляется искусной компиляцией. Весь мой труд заключался только в соединении разбросанного по разным источникам материала на данную тему и подчинении его одной руководящей идее. Дорога не слепка кусочков знаний по известному предмету, а живое творчество, извлечение из сырого материала самостоятельных умозаключений и выводов.

В студенческом обществе я держался несколько особняком. Сердце льнуло больше к монахам и церкви. Скоро мне удалось сблизиться с помощником инспектора академии иеромонахом отцом Иоасафом, профессорами-иеромонахами отцом Амфилохием и отцом Софронием, отцом Ионой. Из монахов-студентов помню иеродиакона Иннокентия, иеродиакона Николая, иеромонахов Иоасафа, Иринея. Душой казанского академического иночества был архимандрит Гурий⁴⁵ – инспектор академии. В своей квартире он устраивал монашеские собрания. На них имел счастье присутствовать и я; слушал, как монахи обменивались мыслями, и сам начал подумывать о принятии иноческого пострига.

В академическом храме как-то раз услышал я задушевное чтение шестопсалмия. Читал его студент третьего курса Сережа Семенов. Он поступил в академию по окончании Екатеринбургской гимназии, отличался детской простотой и пламенной устремленностью к монашеству. В больших очках, с голубыми, несколько выпуклыми близорукими глазами, в бедной, но опрятной, вычищенной академической форме, он сразу же понравился мне. Захотелось сблизиться с ним, чему он со своей стороны не препятствовал. Мы подружились настолько, что, кажется, были неразлучны: вместе иподиаконствовали в Казанском соборе при служениях епископа Чебоксарского Бориса, вместе ездили на богослужения в казанские мужские монастыри – Иоанновский, Преображенский и женский, где находится чудотворная Казанская икона Божией Матери. Дивно успокаивались наши души у рак казанских святителей Гурия и Варсонофия и под благодатной сенью Царицы Небесной. Посещали мы также келии профессора отца Варсонофия, читавшего курс сектоведения, и названных выше доцентов академии иеромонахов Софрония и Амфилохия, живших в архиерейском доме. Здесь мы услаждались пением оптинской всенощной⁴⁶ и различных церковных песнопений.

По настоянию инспектора архимандрита Гурия я и Сережа проповедовали в церквах и в двунадесятые праздники выступали с пением праздничных светильнов в три голоса. За рождественской утреней мы, между прочим, пели дивный по содержанию светилен: «Посетил ны есть свыше Спас наш, – Восток востоков, и сущим во тьме и сени, обретохом истину, ибо от Девы родися Господь». Местом нашей церковно-общественной работы была военная церковь. В ней настоятельствовал профессор иеромонах Иона⁴⁷, читавший курс Священного Писания. Впоследствии, говорят, он был епископом в Харбине и скончался там в расцвете лет от какой-то инфекционной болезни.

Тяготение к уставности богослужения обнаружилось и в академической церкви во имя Архистратига Михаила. Главным вдохновителем строго церковного пения среди студентов был помощник инспектора академии отец Феофан. На свой счет он выписывал из Киева партитуры, беседами на чаепитиях в своей келии располагал студентов разучивать древнецерковные распевы и добился того, что киевская церковная мелодия⁴⁸ привилась на академических богослужениях.

Инспектор архимандрит Гурий участвовал в заседаниях Поместного собора 1917–1918 годов, на котором был избран патриарх Тихон, поэтому в академии бывал наездами. Рождество же 1917 года провел в Казани. Я отмечаю именно этот момент, потому что он имеет непосредственное отношение к моему окончательному решению стать монахом. Было это так. Приблизительно за неделю до Рождества Христова отец Гурий благословил мне и Сереже съездить в город Свияжск. Там в мужском монастыре⁴⁹ жил слепой игумен. Имя его не помню, только знаю, что он когда-то был учеником знаменитого глинского схиархимандрита Илиодора⁵⁰, а в Казани был старцем академического монашества. Повидать его и взять у него благословение на монашеское пострижение и порекомендовал нам отец Гурий.

Уже под вечер мы пешком перешли Волгу. Дул пронзительный холодный ветер. С трудом доплелись до Свияжска. Остановились в гостинице женского монастыря⁵¹ и сразу направились к келии старца, жившего недалеко в стенах мужского монастыря, хранившего великую святыню – открыто почивающие мощи святителя Германа Казанского⁵².

Входим в коридор братского корпуса и стучим в дверь батюшкиной келии. Долго никто не дает нам никакого ответа. Наконец слышится шарканье ног. Отворяется со скрипом дверь, и мы разглядываем в темноте высокую старческую фигуру в нижнем белье. «Кто тут стучит?» – громко спрашивает старец. «Студенты!» – отвечает Сережа. «Мне некогда», недовольно говорит старец и захлопывает дверь. Мы не двигаемся с места, ожидаем, что будет дальше. Через несколько минут дверь келии снова отворяется и старец спрашивает: «Ушли вы, что ли, или еще стоите?» – «Стоим!» – покорно говорит Сережа. «Ну уж если терпите, то заходите, – снисходительным тоном замечает старец и начинает объяснять причину неласкового приема: – Два месяца я собирался в баню. Только хотел идти, а тут вы пришли. Теперь не пойду мыться, ради вас отложу». Нам стало жалко этого строгого старичка и не хотелось обрекать его на такие лишения. Но делать было нечего. Входим в келию, увешанную фотографиями архиереев, разных духовных лиц, гравюрами монастырей и множеством икон. «Что вы хотите?» – спросил нас старец. «Батюшка! – начал Сережа. – Мы хотели бы поступить в монастырь. Отец Гурий и послал нас на совет, как вы скажете». Старец предварительно осведомился о нашем возрасте и, узнав о наших юных годах, не отклонил нашего предположения сделаться монахами. Наоборот, одобрил это намерение, высказав мысль о необходимости раздувать искру Божию в душе, пока она горит. «Быть может, говорил старец, доживают иные и до зрелых лет. Кажется, уж приспело время посвятить себя на служение Господу, а искры-то Божией и нет в душе. Хорош ваш инспектор отец Гурий, – продолжал старец, – ума палата и умеет смиряться. Патриархом со временем будет»⁵³.

Разговор затем перешел на тему о современных нравах. Старец жаловался на слабость церковной дисциплины, на склонность духовенства ради денег осмеливаться совершать антиканонические поступки. В подтверждение своих слов рассказал, как один казанский профессор академии, протоиерей, отпел юношу самоубийцу по неотступной просьбе родителей. Тут он вспомнил, что у него на столе лежит неразобранная почта, и велел мне прочитать первое из нераспечатанных писем. Я разорвал пакет. Письмо оказалось от одной скорбящей матери, в нем было десять рублей. Мать умоляла помянуть в молитвах ее четырнадцатилетнего сына-самоубийцу. Когда старец выслушал содержание письма, встал, выпрямился во весь рост и, подняв руку кверху, твердо сказал: «Ложи деньги в конверт, садись и пиши ответ. Упомяни, что молиться за самоубийцу по правилам Церкви я не имею права...» Письмо [я] написал в том духе, о котором говорил старец. «Добре!» – воскликнул он, когда я прочитал написанное. По своему обычаю он угостил нас после беседы гречневой кашей и с миром отпустил.

Всенощную я и Сережа стояли в церкви мужского монастыря. Сильное впечатление произвел на нас вид гробницы святителя Германа, контуры его фигуры в архиерейском облачении и главы в митре. Характерно было то, что и благословение на каждение иеродиакон брал не у настоятеля обители епископа Амвросия⁵⁴, а у святителя, столетия благочестно почивающего на своем ложе.

На другой день литургию мы отстояли в храме женской обители, причастились святых Таин и на монастырской лошади были перевезены через Волгу до железнодорожной станции, так как спешили вернуться в Казань. Перед отъездом зашли еще раз попрощаться к старцу. Он много дивился тому, что скупущая игумения оказала нам такую милость, что не только снабдила нас на дорогу деньгами, но и распорядилась о предоставлении нам бесплатной монастырской подводы.

Недолго мне пришлось после Рождества пожить в Казани. Город вскоре сделался ареной столкновения красных и белых воинских отрядов. Началась бомбардировка со стороны красных. Обстрелу подверглось и здание академии, где временно помещался Псковский кадетский корпус. С утра в академических аудиториях еще были лекции. Когда же началась энергичная ружейная стрельба и пушечная пальба, мы, студенты, едва спаслись от смерти, спрятавшись в люк соседнего с библиотекой корпуса. Через некоторое время, убедившись, что и в люке небезопасно, мы ползком добрались до центрального корпуса и спустились в подвальное помещение. Там находилась студенческая столовая, и нас, страшно испуганных, покормили немного горячей пищей.

До позднего вечера студенты ютились в подвале. Убедившись наконец, что стрельба прекращена, мы один за другим стали выходить из своего убежища. Вместе с остальными вышел и я. Иду по академическому саду. Вдруг около уха раздается характерное: «Ж-ж-ж», – и пуля ударилась в стоящую рядом поленницу. Пролети пуля на сантиметр ближе к лицу, и я был бы убит. Жертвой канонады из всего академического люда сделался в этот памятный день лишь один келейник ректора. Он во время стрельбы преспокойно пил чай в архиерейских покоях. Бомба разорвалась над крышей этого здания, и потолок был пробит осколками, попавшими в голову несчастного келейника. Он так замертво и застыл с блюдечком чая в руке.

По случаю городских волнений одни студенты разъехались по домам, другие поспешили поступить в военное училище. А некоторые испросили разрешения держать ускоренные экзамены. К желающим экзаменоваться примкнул и я.

Жаркая пора наступает с экзаменами в Духовных академиях. Литографированные лекции профессоров чаще всего хранятся у академического декана или старосты в течение года и за несколько дней до экзаменов раздаются на руки. Требуется большое умственное напряжение при подготовке. Я, не очень сильный в умственном отношении, немало страшился экзаменационного периода. Не знал, выдержит ли моя память детальное усвоение обширных курсов наук. Выйти из затруднительного положения научил меня, должно быть, ангел-хранитель. Готовился я с помощью составления конспектов. Перед экзаменом ездил в Казанский женский монастырь⁵⁵ или заходил в академическую церковь, где находился большой крест с частицей Животворящего Древа Креста Господня. Упаду, бывало, в храме пред иконой Божией Матери или пред Крестом Христовым и говорю: «Господи! Матерь Божия! Я все сделал, что требуется от человека. Теперь время Твоей помощи. Помоги, не оставь мое скудоумие». И что же? После молитвы в сознании непременно появлялась мысль, что именно такой-то билет достанется мне. Я прочитывал его лишний раз. И мне действительно доставался билет, таинственно указанный, и я почти всегда безупречно сдавал экзамены. Помню, при переходе на второй курс академии у меня только по истории Византийской Церкви был неполный балл – «4 3/4». По всем остальным предметам против моей фамилии значились полные баллы.

Благодарю Господа и Божию Матерь за помощь моему окаянству.

1 апреля 1928 года

По окончании экзаменов мы с Сережей Семеновым сходили в фотомастерскую, снялись, и я стал собираться домой в Вятку. Спешить с отъездом побуждал также голод, отчасти касавшийся и меня. Хлеб доставать было тяжело. Дежурить в очередях перед хлебным ларьком казалось затруднительным, и возвращение домой рисовалось вернейшим выходом из положения. На самом же деле поездка в Вятку была шагом необдуманным, противоречащим старческому благословению. Свияжский старец, о чем я еще не сказал, благословил мне и Сереже провести лето в Оптиной пустыни. Мы же не послушались, разъехались по домам. Я сел при усиленной стрельбе в поезд, отходивший на Москву. В Москве сделал пересадку в первый попавшийся воинский эшелон. Как меня туда посадили и как я доехал до места – один Господь знает. Только последствия моей поездки в Вятку в итоге были очень плачевны. Целых полтора года после того я скитался без определенных занятий. Продолжать образование в академии не рискнул: опасался голода и городских волнений. Несколько успокоиться удалось в Саратове, где меня приняли на работу в военную канцелярию и дали красноармейский паек.

Сережина участь была прискорбнее моей. Он из родного Екатеринбурга уехал в Красноярск к своим друзьям – иеромонахам Амфилохию и Софронию, заразился там тифом и, напутствованный святыми Тайнами, вдали от родной семьи отошел ко Господу.

Моя работа в Саратове была в счет военной службы и состояла в выписке ордеров на продовольствие. Месяцев шесть я добросовестно трудился на поприще, определенном мне Богом. Свободные часы посвящал церкви. Ходил чаще всего в Ильинскую церковь, расположенную недалеко от военной канцелярии, и в кафедральный собор. Там пела превосходная капелла, не распавшаяся еще, несмотря на изменения в положении Церкви. Хор занимал почти треть зимней кафедральной церкви, похожей на пещеру. Каких-либо развлечений и отдыха от службы, кроме храма, я не знал.

Много времени уделяя письменным работам, я как-то раз заметил, что близорукость моя усилилась до крайности. Нос при писании почти касался бумаги, иначе мне трудно было разглядеть буквы. Военный врач посоветовал мне проситься на комиссию. Я последовал его совету, признан был инвалидом по зрению и получил совершенное освобождение от военных обязательств. Мне выдали бесплатный литер⁵⁶ до Вятки – туда обращены были мои взоры. Думал я, поживу немного дома, отдохну и двинусь потом в какое-либо село, буду учительствовать в школе. Однако душа почувствовала потребность опереться на какой-нибудь твердый авторитет в осуществлении своих планов. Искать его я решил в иноческой среде и первым долгом счел необходимым двинуться в загородный саратовский Преображенский мужской монастырь⁵⁷. Иноки его не дали мне просимого, но указали, где я могу получить исчерпывающий ответ. Лицом старчествующим и способным к руководству они назвали затворника скита иеромонаха отца Николая, спасавшегося верстах в двух от Преображенской обители. Прихожу я в скит утром на первой неделе Великого поста, спрашиваю затворника. Мне показывают коридор и келию, в которой он живет. Переступаю порог, ведущий в коридорчик старца, и на шум моих шагов выходит какой-то нестарый монах в заплатанном подряснике. Я попросил доложить обо мне старцу. Проходит несколько минут. Вдруг вижу, как дверь крайней келии в конце коридора бесшумно приоткрывается и у самого пола показывается чья-то голова. Затем дверь также тихо закрывается. В ту минуту келейник выходит ко мне и говорит: «Затворник никого не принимает. Не может принять и вас». Огорчился я... Думаю, духовные лица отказывают мне в совете. Что же дальше делать? Поплыву по течению событий: да устроит Господь пути моей жизни по Своему провидению.

Так как литер мне дан был на субботу первой недели и до отъезда оставалось еще несколько дней, то на другой день я отправился помолиться в крестовую церковь архиерейского дома. Служба еще не начиналась, когда я вошел в храм. В ожидании богослужения прошелся по архиерейскому двору. Смотрю на идущую в церковь публику. Между богомольцами, обратившими на себя особое внимание, были два проходивших мимо меня человека: один высокий мужчина с саквояжем в руках, другой – горбатенький кроткий монах с пронзительным глубоким взором. Поравнялся этот монах со мной и, неожиданно обращаясь ко мне, говорит: «Раб Божий! Вы, кажется, были у меня вчера. Если угодно вам, то заходите ко мне завтра. Я поговорю тогда с вами». Оказывается, монах с громадным горбом и был прозорливый затворник, иеромонах отец Николай. Он вышел причащать больного игумена, жившего в архиерейском доме. Поблагодарил я старца за приглашение, а в глубине души подумал: «Когда тебя ищут, ты отталкиваешь, теперь же приглашаешь». В условленное утро вновь прихожу в скит, прошу доложить о себе затворнику и получаю ответ, что в это время затворник ни с кем не беседует. Пришлось мне идти в церковь, отстоять богослужение.

После службы добрый служащий иеромонах, вероятно, догадавшийся о том, что я голоден, пригласил меня на трапезу. В конце обеда в трапезной показался келейник старца отец Амвросий и пригласил меня последовать с ним к затворнику. Прихожу в знакомый коридор, останавливаюсь у двери келии. Она вскоре отворяется, и из нее выходит ученик старца – настоятель Преображенского монастыря архимандрит Иов. Старец подал ему «Паломник»⁵⁸ и говорит: «Посиди в коридоре и посмотри картинки, а вы, раб Божий, обратился он ко мне, – пойдемте со мной». Затворив за мной дверь, отец Николай уселся по-турецки, поджав под себя ноги, взял в руки чулок и начал его вязать, а меня посадил подле и стал говорить: «Раб Божий! Зачем ты пожаловал ко мне?» – «Батюшка, хочу попросить совета, что мне делать дальше. По своему разумению я предполагал уехать к родным, быть учителем в селе. А по Божию – не знаю, как правильнее поступить. У меня уже и литер на субботу есть для поездки в Вятку. Что касается веры в Бога, то я всегда верил без колебаний и хотел бы быть служителем Божиим». Посмотрел старец на меня проницательно и отрывисто начал говорить так: «Я бы у себя оставил тебя, раб Божий, да ты очень высок, пожалуй, меня укусишь. Вот что сделай. Поезжай в Москву, я тебе дам письмо в Данилов монастырь. Вызови там иеромонаха Стефана⁵⁹. А дальше покажет Господь, как тебе быть. В Москве тебя постригут и назовут Вениамином. Это совершится недели через две по приезде твоем в Москву. Пасху ты пробудешь в Даниловом монастыре, последующее же направление жизни определит тебе Сам Господь. Неправильно ты думаешь об отъезде из Саратова в субботу: ты уедешь в понедельник. Будешь монахом, прилежи Иисусовой молитве. Читай ежедневно 600 молитв: 300 Иисусовых и 300 Богородичных. У меня был старец отец Адриан – человек высокой духовной жизни. Он настолько любил Иисусову молитву, что все житейское не слышал, не вступал в суетные разговоры. Если заговорят при нем о пустом, он склонит голову вниз и заснет. Стоит же кому-либо заговорить о существенно важном, как он просыпался от своей мнимой спячки и обнаруживал глубочайшую мудрость. Монахов Господь много утешает. Расскажу о себе. Во время моего пострига от вручаемого мне креста отделился голубь и влетел в мои уста. Целый год после того чувствовал я в сердце своем великую сладость. А теперь все это прекратилось. Нет прежних возвышенных чувств». Закончив речь, отец Николай позвал келейника, монаха отца Амвросия, и пожелал, чтобы мы пропели «Да исправится молитва моя...»⁶⁰. Еще преподал несколько советов и благословил возвратиться на квартиру. На прощание насыпал мне на дорогу сухарей, дал денег, вручил и письмо для отца Стефана и сам вышел проводить меня за стены скита.

Настала суббота... Встал я в очередь у железнодорожной кассы, чтобы обменять литер на билет. Подошла моя очередь, к моему огорчению, кассир со словами: «Больше билетов нет» захлопнул окошко. Ни просьбы, ни мольбы мои о снисхождении не привели ни к чему. Так и остался я до понедельника, когда ожидался поезд с инвалидами. На него я легко сел и доехал до Москвы. В московском пересыльном пункте мне на основании документов следовало взять литер до Вятки. Часов в пять утра с Павелецкого вокзала добрался я до Воронцовской улицы, вошел во двор пересыльного пункта и стал ждать, когда начнут выдавать бумаги. В эти минуты сердце мое почему-то заволновалось. Неудержимо потянуло в Данилов монастырь⁶¹. Выйти из ворот можно было лишь по пропуску, но в такую рань пропуска еще не выдавали. Тогда, не давая себе отчета, я подошел к часовому у ворот и вместо пропуска показываю ему военный документ. Тот, не глядя, говорит: «Проходите!» И я спокойно вышел.

Трамваи тогда в Москве не ходили, пришлось добираться пешком. Часа через полтора я был у Троицкого собора обители. В храме служба еще не начиналась. Спрашиваю пономаря: «Есть ли у вас в монастыре иеромонах Стефан?» Он отвечает: «Есть и живет в корпусе за церковью. Вход в корпус прямо с парадного крыльца». Нахожу дом, прихожу и прошу старушку, вышедшую ко мне, вызвать отца Стефана. Минуты через три появился безбородый смеющийся иеромонах и, не дожидаясь вопроса, неожиданно говорит мне: «Вы не из Саратова ли?» – «да, – отвечаю, – оттуда, привез вам письмо от отца Николая». – «Есть ли у вас знакомые в Москве?» – спрашивает отец Стефан. «Нет, – отвечаю, – кроме архимандрита Гурия, инспектора Казанской академии, никого не знаю тут, а где он живет, тоже не знаю». – «Он здесь, в ближайшей комнате читает правило к литургии, я сейчас скажу ему о вас. Он уже теперь не архимандрит, а епископ». Вскоре в дверях показывается фигура епископа Гурия в полуподряснике. С радостью он здоровается со мной и требует, чтобы я спешно шел за вещами на пересыльный пункт и принес их в монастырь. Перед этим он, оказывается, молился о том, чтобы Господь послал ему в помощники человека для Покровского монастыря.

Через две недели по приезде, вечером 25 марта, я действительно был пострижен в монахи. На второй день Пасхи преосвященный Гурий посвятил меня в сан иеродиакона.

5 апреля 1928 года

Пострижение мое носило торжественный характер. Благовещение в тот год приходилось в Великую среду на Страстной седмице⁶². За всенощной пелся умилительный канон. Постригать меня должен был епископ Гурий. Он почему-то задержался в Боголюбской часовне⁶³, и я немало волновался, поспеет ли он к концу всенощной. Волнение мое прекратилось лишь тогда, когда мне сказали о прибытии владыки.

Духовником мне назначили иеромонаха Данилова монастыря, отца Поликарпа. С крестом он вышел в притвор храма, где стояли я и Евгений, епископ Ейский. В моем подведении участвовали игумен Игнатий (Садковский), иеромонах Петр (Руднев), иеродиакон Ермоген (Голубев), иеродиакон Митрофан (Гринев), игумен Венедикт (Уалентов). Монастырский хор пел под управлением игумена Иоасафа. Теперь все означенные лица уже на ответственных церковных постах. Игумен Игнатий ныне епископ Белевский, отец Митрофан – епископ Таганрогский, отец Ермоген – наместник Киево-Печерской Лавры, отец Петр – епископ Коломенский, отец Венедикт – викарный епископ в Смоленской епархии. Отец Иоасаф – епископ Кашинский, отец Поликарп (Скворцов) и отец Стефан (Сафонов) последовательно занимали должность наместника Данилова монастыря.

После совершения пострига епископ Гурий сказал речь. дословно не могу, конечно, воспроизвести, но смысл ее был следующий: исполнилось мое желание быть монахом, осуществление которого было сопряжено с одолением многих препятствий. Ждут меня скорби и борения. Единственная опора в жизни – это надежда на Бога. Источник силы – молитва к Господу Иисусу Христу, поэтому необходимо непрестанно вращать в уме и сердце оружие Иисусовой молитвы.

Должно быть, по великому снисхождению к моим немощам епископ Гурий поздно вечером прислал за мной в церковь отца Стефана и разрешил провести ночь в монастырском корпусе. Здесь мне отгородили ширмой угол комнаты. Ходить несколько дней, не снимая клобука и мантии, мне было трудновато из-за мучивших меня паразитов. Их я унаследовал в Саратове и долго не мог от них избавиться.

Посвящение во иеродиакона сопровождалось некоторым моим смущением. Архиепископ Феодор⁶⁴ все торопил с хождением вокруг престола, покрикивал на меня, чем огорчал мою душу. Со дня хиротонии я вступил в чреду литургийного служения. Господь по неизреченной милости и долготерпению вот уже почти десять лет сподобляет мое недостоинство предстояния Его Божественному престолу.

Спустя несколько дней, вслед за постригом, у меня заболели ноги. На них открылись кровоточащие язвы. Пришлось многократно ходить в Павловскую больницу на прижигание. В раны вливался какой-то жгучий состав с йодом.

Кроме пения на клиросе и несения богослужебной чреды, преосвященный Гурий за послушание вменил мне в обязанность служение молебнов в Боголюбской часовне, что на Варварке, а после своего назначения настоятелем в Покровский монастырь⁶⁵ обязал меня сопровождать его в эту обитель по воскресным и праздничным дням и там иеродиаконствовать. Так первые годы моей жизни в Москве протекали под покровом Божией Матери и князя Даниила, московского чудотворца. Великим счастьем одарил меня Господь, сподобив каждое воскресенье вечером стоять за молебным акафистом пред чудотворной Боголюбской иконой Божией Матери и совершать каждение. Покров Царицы Небесной я всегда чувствовал над собой и в Покровском монастыре – также. От него я питался и получал главную жизненную поддержку. С богомольцами Данилова монастыря у меня была крайне слабая духовная связь. Напротив, Покровская обитель стала для меня родной. Здесь от всех исходила непритворная теплая ласка и истинная любовь.

В Москве я возобновил и свое обучение в Духовной академии⁶⁶, которая, доживая последние дни, ютилась в разных местах города: в епархиальном доме, в церкви во имя Иоанна Воина, в церкви Петровского монастыря и в храме во имя Живоначальной Троицы в Листах у Сухаревки. Профессура в академии оставалась еще старая. В связи с необходимостью посещать лекции я претерпел много упреков со стороны некоторых правящих членов даниловского иноческого братства. Однако, опершись на авторитетные советы двух московских старцев – отца Исаии⁶⁷, афонского иеромонаха, и схиархимандрита Онуфрия (Пестотского) – обучения своего не бросил. Оба старца в один голос говорили, что в данный момент ради окончания академии можно и правильнее временно отложить систематическое посещение храма. Иначе время, удобное для занятий, будет упущено и после его не вернешь. А отец Онуфрий даже прислал мне в Данилов монастырь полстопы чистой бумаги для написания кандидатской диссертации. Курсовое сочинение на тему «Жизнь и учение преподобного Григория Синаита» я действительно написал успешно. Работа состояла из нового перевода творений святого отца с греческого на русский язык и сведения в одно целое биографических данных великого исихаста. Устные испытания за три курса также были выдержаны мною благополучно и «округленность положения», как выражался преосвященный Гурий, сделалась моим действительным достижением. Зато отношения с даниловцами у меня стали натянутыми, обостренными. В конце концов я вынужден был совсем оставить Данилов монастырь и переселиться на жительство в Покровский, где официально я числился членом монастырского братства.

Пребывание в академии не прошло бесследно для моего умственного развития. Среди профессоров я уже встретил не поверхностных дилетантов, каковыми являлись преподаватели семинарии, но серьезных, глубоких, часто безупречных знатоков своего предмета. Отношение их к преподаванию было добросовестным. Талантливость, творческий подход, тонкость выводов и обобщений блистали в их лекциях. Некоторые профессора способны были передать своим студентам любовь к своему предмету, охотно обнаруживали готовность руководить студенческими самостоятельными занятиями. Таковыми были патролог профессор И. В. Попов⁶⁸, профессор отец Павел Флоренский⁶⁹ и некоторые другие. Думаю, что из академии я вынес определенную глубину мышления, способность к самостоятельной научной работе, жажду знания и уважение к серьезной научной мысли.

Подробности содержания курсов от времени затушевались в памяти, но дух академической науки до сих пор витает в моей душе. Жалко, что профессора все-таки находились под влиянием рационализма. Некая самонадеянность была в основе их научных умозаключений и творческих построений. Если бы их природному таланту придать глубокую религиозность, сколько бы пользы могли принести юношеству учителя, благодатию Божиею возводимые к творческим озарениям, новизне и оригинальности суждений! Академия показала мне, что усилия естественного безблагодатного ума не подымаются выше изощрения рассудка, накопления опытного материала, выше умения жонглировать словами и научными понятиями. Ключ же от человеческих сердец, теплота истинного знания, его питательность и применимость в жизни – это результат соединения личного смирения, научных трудов с таинственным озарением и помощью Божественной благодати.

8 апреля 1928 года

Внешне моя жизнь в Москве протекала не вполне благополучно. Вскоре по приезде у меня вместе с деньгами выкрали из кармана документы, и многих трудов мне стоило их восстановить. Отсутствие два-три года трамваев в Москве наложило на меня в течение длительного времени суровую епитимию утомительных многоверстных передвижений от Данилова и Покровского монастырей до академии. Нужда заставляла ночевать в десятках квартир, по знакомым. Впрочем, принимавшие переночевать ничуть не тяготились моим присутствием, и я мирился с переменой мест для ночлега. При голоде, недостатках в одежде и средствах к жизни Господь влагал такую чуткость в души богомольцев, что моя скудость с избытком восполнялась трогательной заботой покровских прихожан. Одиночества я тогда почти не чувствовал. Душа, наоборот, ощущала всегдашнее незримое покровительство Божией Матери, Ее ласку, снисхождение к моим великим немощам. Приблизительно через полгода после иеродиаконской хиротонии епископ Петр (Полянский)⁷⁰, впоследствии местоблюститель патриаршего престола, 25 сентября, на праздник Преподобного Сергия, возвел меня в сан иеромонаха⁷¹. Набедренник надел на меня святейший патриарх Тихон, наперсный крест – архиепископ Верейский Иларион (Троицкий), а в сан архимандрита возвел епископ Гурий в день Благовещения в Великую субботу при своем служении в Покровском монастыре⁷².

10 апреля 1928 года

При пострижениях монахи обычно предостерегаются от смущения последующими искушениями и скорбями. В час пострига подобные слова кажутся простым обычаем повторять фразы, издревле положенные в чине отречения от мира. На самом деле они – выражение горькой жизненной правды. Скорби жгучие посетили меня в первый же год пребывания в Покровском монастыре. Преосвященного Гурия арестовали в одно воскресное утро, когда мы вместе ночевали в квартире какого-то врача, и я остался среди братии один-одинешенек. Слиться душевно с покровскими иноками мне было трудно. Слишком уж разными людьми мы были в смысле интересов и жизненных задач. Много безотрадных минут связано с моими неуравновешенностью, обидчивостью, нетерпением, раздражительностью.

Например, у меня заходилось сердце, если преосвященный Гурий просил добавить в ектению какие-либо слова, а иеродиакон с раздражением рвал бумажку и бросал ее мне чуть ли не в лицо. Нелегко было бороться с распущенностью иноков в ношении иноческой одежды – хождение без ремней, с непокрытой головой, без священнических крестов, – а также с опозданием к началу служб, колкостью и грубыми выпадами. Иногда против меня поднимался ропот на почве непонимания моих действий, осуждения строгости и других поступков. Мне подчас подкидывали или посылали почтой анонимные письма с критикой моих действий в упорядочении церковной дисциплины, обращения с братией. Не нравилось многим, почему я строго запрещал праздные разговоры во время богослужения, особенно в алтаре, не разрешал монахам в богослужебные часы ходить по гостям и не выносил появления кого-либо из иноков в нетрезвом виде. Виновных и слабых много раз приходилось упрашивать, умолять, преимущественно наедине, в надежде исправления. Когда все способы воздействия были исчерпаны и не приводили к результатам, я прибегал к последнему средству – обличению в проповеди намеками. У людей есть особенное свойство: достаточно начать говорить о каком-нибудь человеческом недостатке, приведя живой пример, как десятки, а иногда и сотни людей, повинных в бичуемом пороке, необыкновенно горячо воспринимают проповедническое слово. Если у проповедника есть любовь и снисхождение к слушателям, то тяжесть обличения несколько смягчается. Иначе говоря, слово пронзает сердце. Так было и со мной. Обнажение нетерпимых слабостей в проповеди уязвляло многих и было, пожалуй, причиной умножения в братии и народе числа не расположенных ко мне людей. Но при всем желании молчать я не мог. Нетерпимыми казались появление в церкви лиц женского пола в неподобающих костюмах, с обнаженной головой, стрижеными волосами, практика несоблюдения постов, жестокосердие и прочее.

Сильные огорчения выпали на мою долю в Покровском монастыре и на почве борьбы с самолюбием. Едва посвятили меня во иеромонаха, как посыпались с разных сторон предложения: мне прочили то наместничество в Новоспасском монастыре с возведением в сан архимандрита, то секретарство у викария патриарха – преосвященного Петра, епископа Подольского⁷³. При патриархе Тихоне даже уже состоялось мое назначение на Сергиевскую кафедру. Перед самой хиротонией, однако, душа стала сильно терзаться и тосковать. Я пошел к Святейшему и отказался от архиерейства. При митрополите Сергии меня, в целях удаления из Москвы, назначали епископом в уездный городок Вятской епархии Нолинск. Из-за своей гордыни, когда казалось обидным удаление в столь малоизвестный город, я вновь отказался от предложения. Посодействовать в отказе я попросил преосвященного Гурия, выдвинувшего на архиерейство вместо моей кандидатуры кандидатуру отца Александра (Малинина)⁷⁴. Тот тогда был иеромонахом нашего монастыря и не имел еще набедренника. Отца Александра хиротонисали, но Господь не судил ему увидеть свою кафедру и паству. Накануне отъезда в епархию он был арестован, послан в Вишерский лагерь на принудительные работы, заболел там воспалением легких и через месяц скончался.

Все соблазны на почве карьеры льстили моему самолюбию, преодолевать их было очень трудно, тем более что с детства моя наклонность к гордости доставляла мне массу мучений.

Церковные события в бытность мою наместником Покровского монастыря складывались так, что, кроме глубокой скорби, ничего не могли принести моей душе. Года с 1923-го началось в Москве живоцерковное движение, увлечение новизной провозглашаемых правил церковной жизни при изменившемся государственном строе. Только Господь удержал меня от склонения на сторону нововведений. После живоцерковства уже святейшим патриархом Тихоном стала проводиться в церковную практику реформа стиля. Предполагалось даты церковных праздников соотнести с государственным григорианским счислением времени. Народ противился новому церковному стилю. Я специально ездил к патриарху открыть положение дела в нашей церковной общине. Со словами: «Отца надо слушаться» – Святейший потрепал меня по щеке и не дал разрешения остаться при старом стиле. Он и не мог дать подобной льготы, так как местом обнародования распоряжения о введении нового стиля в Русской Церкви был Покровский монастырь. Неповиновение патриарху в данном случае подвергало меня опасности быть запрещенным в священнослужении. Каждый день ожидал я в течение почти года официального указа о своем запрещении, служил ежедневно после литургии молебны с акафистом Боголюбской иконе Божией Матери, пока гроза не миновала ввиду отмены нового стиля повсеместно по Церкви⁷⁵.

Чуть отступила эта беда – начались неприятности с преосвященным Гурием, который был неожиданно выпущен из тюрьмы и вступил в управление монастырем. Разногласие и тень между мною и Преосвященным легли из-за отношения ко мне народа. В отсутствие епископа Гурия, соприкасаясь непосредственно с молящимися в проповеди, ежедневном обучении прихожан церковному пению, личном управлении народным хором, мы пополам делили горе и радости. Я сроднился с народом. Несмотря на то что духовничество преосвященным Гурием мне было запрещено, по гордости, а отчасти и в силу естественной близости к богомольцам я готов был всех считать своими родными, близкими. Должно быть, такое чувство вызывало и ответный отклик со стороны прихожан. С возвращением Преосвященного, чтобы не обидеть меня, народ, оказывая уважение епископу Гурию, продолжал ютиться около меня, а мне недоставало монашеского самоотвержения избегать общения с родными прихожанами. Своеобразная двойственность настроений в нашей церковной общине неприятно поразила Преосвященного. Он начал от меня удаляться, смирял меня в церкви и дома, пробовал подыскать регента для народного хора. Я чувствовал неправильность своей тактики, но не находил в себе мужества, чтобы уйти в тень. Между тем народ чутко улавливал испорченность наших отношений с епископом Гурием и критиковал его действия. Приблизительно через год после его освобождения Преосвященный снова попал в заключение.

Волны скорбей окружили меня. При попытке сместить старосту начались брожения в церковном совете. С нашим старостой Иваном Ивановичем Горбуновым я находился в большой дружбе. До сих пор питаю к нему искреннее и глубокое уважение. А он не может простить мне позора отставки, произошедшей якобы по моей вине. Незадолго до того Горбунов спросил меня: «Может быть, мне заблаговременно уйти?» По недальновидности я не предвидел хода событий и отсоветовал ему покидать свой пост. Не более как через месяц недовольство старостой настолько обострилось, что на собрании всех членов общины Горбунов был публично отрешен от своих обязанностей. Как я каялся в невольном причинении душевных страданий когда-то близкому другу! Сколько пережил незримых терзаний при виде оскорбительных выпадов по его адресу со стороны недоброжелателей. Однако помочь уже было нельзя.

Немного спустя после ареста епископа Гурия и в самих прихожанах стал намечаться раскол. Причиной тому были иноки с академическим образованием, принятые Преосвященным в монастырское братство. Путем проповеди, льстивых бесед с богомольцами некоторые из монахов-академиков постарались создать вокруг себя группы приверженцев, даже присваивавших себе имена своих учителей, наподобие партий в древней Коринфской Церкви. Благодаря скрытной интриге, без моего ведома за молебнами имело место проповедничество, всецело рассчитанное на организацию общины в общине. Теперь уж покойный преосвященный Александр (Малинин), тогда еще иеромонах, развернул широкую проповедническую кампанию. Он обличал меня в лицо в воскресных проповедях за вечерними молебнами. По окончании поучений у московских богомольцев есть обычай благодарить проповедника восклицанием: «Спаси вас, Господи!» Я вида не показывал, насколько тяжко мне выслушивать обличительные речи, и неизменно присоединял к общему народному гласу и свое благодарственное восклицание: «Спаси, Господи!» – чем, думаю, особенно уязвлял его.

В проповедях отца Александра фигурировали образы авессаломов⁷⁶ с длинными волосами, приверженца многоженства – Иоанна Грозного, упоминалось о преклонении пред Кришнамурти⁷⁷ – предтечей антихриста. Последнее сравнение упоминалось в связи с тем, что я продолжал церковное общение с митрополитом Сергием, считавшимся в народе неправославным. Наряду с иеромонахом Александром, на почве антисергианских выступлений, немало огорчений доставил мне покойный доктор Михаил Александрович Жижиленко, примыкавший к так называемой иосифлянской церковной партии⁷⁸. Суть взглядов иосифлян состояла в неуступчивости церковных позиций при соприкосновении с властями, в хранении бескомпромиссного исповедничества и готовности умереть за чистоту Православия и церковных традиций. Михаил Александрович, впоследствии епископ Серпуховской Максим⁷⁹, восстал на меня в нашем церковном совете и стремился отколоть всю Покровскую общину от церковно-канонического единения с митрополитом Сергием. Встретив мое противодействие, он возненавидел меня и вышел из нашей общины.

Много умиления приносил молящимся наш народный хор, но немало искушений доставлял он моей душе. Господь внушил мне в продолжение четырех лет заниматься после богослужения обучением простолюдинов церковному пению с голоса. Образовался в конце концов настоящий хор, состоявший преимущественно из девочек и женщин. Основными чертами женского характера являются склонность к спорам, требование поощрений, мелочное тщеславие. Сколько нужно было затратить энергии к примирению ссорящихся, ободрению унывающих, утешению обидимых, успокоению недовольных, чтобы не распался хор. Бес, впрочем, некоторых из женщин и девочек научил становиться на паперти и козлиными дребезжащими голосами подпевать, мешая хору. Ни мольбы о прекращении бесчиния, ни строгости – ничто не действовало на зараженных духом упрямства и протеста. До закрытия монастыря не прекращались подобные искушения.

Источником постоянной тревоги было для меня наблюдение, как шаг за шагом монастырь приближался к своему концу. Сначала отняли колокольню и снесли ее, церкви отгородили забором от жилых зданий. Потом закрыли Покровский собор, снесли часовни на кладбище, закопали могильные памятники в землю при расчистке площади кладбища под парк. Последним ликвидировали Воскресенский обительский храм. Как болезненно встречало сердце всякую такую утрату! Какая тревога и мука сжимали душу при каждой неудачной попытке отстоять закрываемые монастырские здания!

В сердце непрерывно копилось беспокойство и разрушительно действовало на мой и без того некрепкий организм. В бытность наместником Покровского монастыря я часто прихварывал. Периодически меня мучили флюсы: два года почти ежедневно приходилось посещать зубного врача. Но к закрытию монастыря надо мной грозной тучей нависло еще большее испытание. Горе влекло меня искать утешения в каждодневном литургисании. По окончании службы я привык ежедневно служить молебен с акафистом Божией Матери, а праздниками – проповедовать слово Божие. Бросить монастырь ради предоставления себе летнего краткого отдыха я никогда не решался. Думалось, человеческому организму износа нет, казалось, благодать Божия способна восполнить естественную скудость человеческих сил. Между тем у Господа другой закон помощи людям. Он требует беречь здоровье, щедроты изливает чудесно только на смиренных и в меру смирения. Я же, невзирая на частые служения, до сих пор преисполнен глубокой сокровенной гордыней. Непомерные потуги ума, напряжение в молитве подламывало все более и более изнашивающиеся силы. Молитвенные подвиги не только безвредны, но и цельбоносны лишь при смирении, когда Господь отверзает сердце молящегося и облегчает труд молитвы сердечным расширением. У меня же этого не было вследствие моей самонадеянности. И что же произошло? От неприятностей и постоянного напряжения, без нормального отдыха я дошел до такой неврастении, что впал в двухлетнюю бессонницу, сделался необычайно нервным и от переутомления потерял способность читать и писать. Сяду, бывало, написать пригласительную записку на народное богослужение по случаю великого праздника какому-нибудь Преосвященному и с трудом допишу ее до конца. Неимоверная тяжесть, подобно раскаленному шлему, стесняла мое темя. Для меня стал невыносим самый процесс мышления, утомляло даже простое разглядывание картинок в том или ином религиозном журнале.

Ради успокоения нервов и некоторого отвлечения зимой я занимался расчисткой снега на площади у монастырских соборов, а летом на тачке отвозил в сорные ямы листья и всякий сор с кладбища.

18 апреля 1928 года

Работы на свежем воздухе, несомненно, укрепляли и благотворно действовали на меня, но нервы настолько были издерганы, что перелом в сторону улучшения был малозаметен или почти совсем незаметен. В силу крайней болезненности я не мог каждый день совершать литургию и позволял себе это наслаждение исключительно по воскресным и праздничным дням.

С моей болезнью совпала усиленная проповедническая деятельность в монастыре магистра богословия иеромонаха Дометиана (Горохова)⁸⁰, впоследствии епископа Арзамасского. Может быть, в целях завоевания популярности он проявлял завидную неутомимость в благовествовании слова Божия. Напряженная работа его на ниве проповеди Евангелия скоро была замечена властью, и он, к удивлению прихожан, неожиданно подвергся аресту сроком на четыре месяца. Взяли его в тюрьму, по-видимому, вместо меня и обвинили в помощи преосвященному Гурию по упорядочению монастырской жизни, тогда как соратником епископа Гурия был, собственно, я.

Ощущая крайнюю болезненность, по совету врача я совершал каждый день небольшие прогулки по нашему Покровскому кладбищу, останавливался подолгу перед иконами на могильных памятниках, особенно перед образами равноапостольного князя Владимира и преподобной Марии Египетской, перед изображением распятого на кресте Господа Иисуса Христа, и от всего сердца просил помощи Господней и святых в обращении души к покаянию. Однажды зимней порой, когда уже смеркалось, я с глубоким чувством сокрушения сердца проходил по кладбищенской дорожке. Из-за обилия снега кладбищенский сторож разгребал не все дорожки, ведущие к могилам, а только главные. Вдруг вижу: в стороне от тропинки среди снежной нетронутой белизны что-то засверкало. Останавливаюсь, насколько могу при своей близорукости, напряженно всматриваюсь во мглу, чтобы разглядеть странный блеск... И что же вижу? На одном полузанесенном снегом памятнике огненным светом высветились слова псалма: «Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею и той несть со мною» (Пс.37:11). Кто погребен был под этим памятником, глаза мои не могли разобрать, но эта надпись пронзила мое сердце. Я почувствовал близость смерти, необходимость немедленного покаяния.

Смерть я приготовился встретить подробной исповедью. Пригласил к себе на квартиру духовника из Симонова монастыря – игумена Севастиана и постарался раскрыть всю свою греховную жизнь, полную немощей, с самого детства. Хотелось лечь в могилу с мирной совестью. Исповедь, наподобие холодной воды в знойную пору, освежила мою душу, в высшей степени успокоила щепетильную совесть. К вечеру в тот же день меня повлекло подробнее рассмотреть поразительную могилу, настолько растрогавшую мое больное сердце. Лопатой прокопал я себе дорожку к памятнику, читаю: под могильным камнем погребен некто Горшков, человек лет сорока пяти. Золотые буквы, выбитые в мраморе, полиняли и, естественно, никак не могли сверкать. Ясно, что Сам Господь через эпитафию побудил мою леность к живому покаянию.

После описанного случая я с повышенным вниманием стал относиться к надписям на памятниках и пережил немало умилительных минут, разбирая полустертые письмена на каменных надгробных плитах. Например, на могиле иеромонаха Сергия, на кресте, прочитал: «Помолитесь за меня». Только три слова, а насколько сильно выражен вопль души покойного. На надгробии иеромонаха Анастасия – духовника братии Покровского монастыря – были задушевные слова: «Прощайте, братия и сослуживцы мои». Попадались и такие. Над прахом схимника: «Твой я – спаси меня». На памятнике умершей от родов 24-летней женщины было написано: «Призри на страдание и на изнеможение мое и прости все грехи мои».

Приходя в сокрушение о своих грехах и возрастая в нем по мере течения времени, я с грустью иногда думал: «Господи! Почти десять лет безвыходно прожил я в монастыре, растратил неразумием свое здоровье и стал теперь никому не нужной развалиной. Тебе непотребен по причине грехов, людям – по бессилию помочь. Оскудела, Боже, память моя, связан поток слова, в крайнюю нищету пришло мое сердце».

Оказывается, Господь, присутствующий около сердца каждого человека, наблюдал за моим душевным состоянием, очей Божественных не спуская. Он, строящий для каждого человека свою модель воспитания, имел план обращения к Себе и моей окаяннейшей, адовой души. Как только я сердечно смирился, почувствовал собственное нищенство, Господь поспешил со Своим богатством благости к моему недостоинству. Он вложил мне мысль почитать «Толкование Посланий апостола Павла» епископа Феофана Затворника, а Сам отверз мое сердце к восприятию Божественного закона. Хотя организм мой был переутомлен до основания, открывшаяся при чтении картина спасения во Христе захватила меня, физическая немощь, препятствовавшая чтению, исчезла. После каждого поглощенного душой тома «Толкования» сердце восторженно кричало: «Господи! Сегодня я был в раю». В душе, бывало, целыми днями звучали слова псалма, приводимые апостолом Павлом в Послании к Римлянам: «Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси» (Рим.4:7), или изречение апостольское: «Пасха наша за ны пожрен бысть Христос» (1Кор.5:7). Кроме посланий апостола Павла, Господь внушил мне заняться вообще изучением святоотеческой экзегетики. Перед моим умственным взором сразу развернулся восхитительный мир Божественного спасительного действия в человечестве. Что ни прочитаешь, все новое, еще не слышанное. Хочется кричать от восторга, и пламенная снедающая душу жажда богопознания могучим напряжением, не зная сытости и отдохновения, влекла меня, грешного, все к новым, неизведанным глубинам сердечного знания. Именно в пережитый тогда момент Господь показал мне три смысла псалмов, суть оправдания грешника Спасителем, так как безмерную, необъятную Божию благость ко мне, смердящему псу, переживал я на опыте. Испытанное мною походило на те состояния, которые епископ Феофан раскрыл в своих сочинениях «Путь ко спасению» и «Начертание христианского нравоучения». Когда я начинал молиться о разъяснении какого-либо непонятного текста Священного Писания, Господь иногда в тот же день давал мне просимое: взяв вроде бы случайно первую попавшуюся книгу, я находил в ней исчерпывающий ответ на личные недоумения.

До времени своего сердечного переворота я очень напрягался, чтобы творить Иисусову молитву и молитвенные правила. Дальше головы молитва тогда не шла. Гордость замыкала сердце для приятия лучей благодати Божией. Во время же болезни Господь натолкнул меня прочитать сочинение отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Кронштадтский пастырь по данной ему благодати Божией раскрыл предо мной ту истину, что как в чтении Священного Писания, так и в молитве сила от Бога подается лишь смиренным. И стал я призывать Духа Святого пред всякой молитвой и, прежде чем начать книжные занятия, исповедовал свое ничтожество пред Господом. Ведь я и на самом деле никому не нужная и ни на что не годная развалина. Бог в моей немощи чудным образом явил Свою непостижимую силу. За это мое сокрушение Он отверзал и отверзает сердце благодатию пред молитвой и чтением Писания, предохраняет мозг от болезненного переутомления и прилагает истины Писания к жаждущему правды сердцу. Подлинно Писание читается собственно жизнью и озарением свыше. Действительно, и молитва для произнесения каждого слова с силой требует чуда – наития Духа Святого. Как хочется всегда молиться словами пророка Давида: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим» (Пс.118:12).

После слов Священного Писания Бог оживил для моей грешной души и пастырские поучения. Я почувствовал светоносную благодать, пламень огненного духа в устах протоиерея Родиона Путятина, епископа Имеретинского Гавриила, архиепископа Ярославского Евгения, митрополита Новгородского Григория, митрополита Московского Филарета, архиепископа Симбирского Иринарха. У них, как и у апостолов, в словах заключена потрясающая сердце сила благодати, хотя и несколько ослаблена примесью человеческой немощи.

Благодарю Тебя, Господи, за все Твои неисчетные благодеяния к моему окаянству! Давно бы мне следовало по правде Твоей гореть во аде, извиваться в гееннском пламени от нестерпимых мучений, ужасаться мерзкого вида соприсутствующих демонов. Но велика Твоя благость к грешникам! Подлинно не хочешь Ты смерти грешников, во всякое мгновение ищешь их обращения к Себе.

8 мая 1928 года

Мой духовный сдвиг, конечно, не мог пройти бесследно прежде всего для характера и содержания моих проповедей. Это заметили и монахи, и прихожане.

Любимой темой моих церковных бесед стало раскрытие учения о милосердии Божием, покаянии, пользе скорбей и толкование Священного Писания. Когда-то я лелеял мечту в целях овладения ораторским искусством поучиться в театральной или декламаторской школе. Господь же явил мне, что ценность и сила проповеди зависит не от внешних приемов, а всецело от благодати Божией. Бог – Учитель веры. Он же Помощник и в произнесении слова. Кто из проповедников искренен и говорит от силы Божией, у того слова не скованы, упорядочивается и изъяснение святого учения.

20 мая 1928 года

Благодарю я Господа за пути Его промысла. «От Господа стопы человеку исправляются» (Пс.36:23), – сказал псалмопевец. Поистине водительство Божие сказывалось все годы, прожитые мною в Покровском монастыре. Как орел носит птенцов своих на крыльях, покрывает и защищает от всех врагов, так Бог в саду Покровской обители десять лет долготерпеливо, ради Своего милосердия и молитв Пренепорочной Девы Марии, хранил мою немощь.

Душа моя до сих пор исписана безобразными узорами страстей и достойна правосудной казни. Между тем Господь не отверг меня от Своего престола и все означенное время ежедневно допускал до совершения литургии и причащения святых Таин. За всенощной я обычно управлял народным и монашеским хорами; литургию же служил. Привычка абсолютно молчать в часы совершения бескровной жертвы помогла мне почерпать духовное утешение в литургисании, оживляться благодатной силой, приобретать навык молиться. Иногда литургия с полунощницей тянулась часа четыре-пять. А время пролетало быстро не заметишь. Литургия даже самого недостойнейшего священника делает лучше, добрее, отзывчивее, осторожнее в поступках. С недостоинством внутренней страстности и я дерзал приступать к Господу, и по неизреченной милости Он щадил мое убожество. При возглашении ектении об удалении из церкви оглашенных я чувствовал, что по душевному настрою мне далеко и до оглашенных. Первого надо бы изгнать из церкви меня, приближающегося к престолу Всевышнего. Бог же щадил лен курящийся, трость надломленную (Ис.42:3) (Мф.12:20) моего сердечного устроения, хотел извлечь честное из моего недостоинства. Незаметно Он привел меня к покаянному порыву, в результате десятилетней службы в обители расположил ко мне молящихся в храме, вводил в соприкосновение с людьми хорошего духовного настроя.

Упомяну ряд встреч в Москве, плодотворно повлиявших на меня. Ко мне часто заходил архиепископ Черниговский Пахомий⁸¹. Простой и чистый, он весь предавался какой-то детской радости, хотя окружающая жизнь в ту пору была весьма и весьма скорбной. Преосвященный Пахомий увлекался поэзией, любил декламировать стихи, воспевающие природу, делился своим знанием смысла некоторых малопонятных мест Священного Писания. Иногда в состоянии добродушия он цитировал примечательные места из отеческих творений. Господь судил побывать у меня в Москве и Никандру, митрополиту Ташкентскому⁸², у которого в свое время я был книгодержцем. Я чутко вслушивался в его речи о Моисеевом бытописании и о разных богословских вопросах. Весьма ценным качеством его суждений была великая осторожность в рассмотрении истин. Уж если что услышишь из его уст, так это можно принимать спокойно.

Но ближе всех ко мне, пожалуй, был Арсений⁸³, архиепископ Царицынский. Ходил он в наш монастырь часто и служил у нас по праздникам. Более тактичного, сдержанного человека я не встречал. Мед знания он собирал не только с цветов отеческих творений. Это была разносторонняя натура, он был знаком с произведениями и светских писателей – русских и иностранных. При всем том преосвященному Арсению были не чужды мистический взгляд на православную веру и высокий молитвенный порыв. Благодать Божия растворяла в нем здоровый жизненный практицизм и постепенно возвышала его до уровня «совершенного человека, на всякое благое дело уготованного».

То в Даниловом монастыре, то в Покровском за десять лет мне неоднократно приходилось встречаться с рядом епископов. Из них архиепископ Феодор выделялся глубиной умозрительного усвоения христианства; Аверкий, архиепископ Житомирский, – детской невинностью; Амвросий, епископ Вологодский, – жизнерадостностью; Прокопий, архиепископ Херсонский, знанием важных мест из творений преподобного Ефрема Сирина; Амвросий, епископ Каменец-Подольский, основательностью изложения нравственного учения христианства; Ириней, епископ Елабужский, – сердечностью; Иринарх, епископ Киришский, отличался благодатностью проповеди; Герман, епископ Волоколамский, – юношески пламенным раскрытием опытного постижения веры; Варлаам, архиепископ Псковский, – старчески мудрым характером проповеди и подходом к каждому человеку; Парфений, епископ Ананьевский, производил впечатление сурового аскета. Были впечатления и иного толка. Иов, епископ Пятигорский, представлялся бесцветным человеком; таков же был Валериан, епископ Проскуровский.

Несомненно благодатной и святой следует признать душу покойного Святейшего Патриарха Тихона. Его отличали легкость молитвы за богослужениями, чуждая всякой искусственной напряженности, юношеская подвижность и быстрота движений при свойственных Патриарху сановитости и величии, светлость одухотворенного лица. Он чем-то напоминал святителя Московского Алексия. Служебные нужды нередко приводили меня к Святейшему. В обращении с посетителями он обнаруживал удивительную простоту, очаровывал всех небесной добротой и поразительной снисходительностью к недостаткам своей паствы. Мне он неизменно повторял: «Надо все терпеть: скорби очищают человека». Предполагал сделать меня своим викарием. Лишь мой отказ от лестного назначения воспрепятствовал моему перемещению в Сергиев Посад на викариатство. Господь судил мне послужить Святейшему уже по его кончине: я нес пред гробом то Евангелие, которое по нему читали три дня до погребения.

Пастырями чистой веры необходимо признать еще трех иерархов: Николая (Добронравова)⁸⁴, архиепископа Владимирского, – человека по убеждениям твердого, как гранит, и стойкого, как дуб; Петра, митрополита Крутицкого, и нашего настоятеля архиепископа Гурия. С преосвященным Гурием я прожил года три в одной комнате и узнал его довольно хорошо. Искренний любитель веры и Церкви до самозабвения, труженик на ниве богословской науки, аскет высшей степени, монах в истинном значении этого слова, сильный волей при глубокой снисходительности к людям, бескорыстный и благородный душой, знаток практической жизни, тонкий психолог, душа, способная увлечь к святой жизни своим примером и словом. Архиепископ Гурий старался держать меня в рамках иноческого смирения, отсекать мои слабости и в этом отношении действовал иногда резко, решительно и утонченно. Правда, я, грешник, мало исправлялся, с трудом подвергался обработке. Бывало, прошу владыку: «Владыко, я исправлюсь. Все-все сделаю, что вы ни скажете, потерпите только немного мои недостатки, не могу сразу переломить себя». А он, улыбаясь, скажет то же самое словами епископа Феофана: «Еще минуточку погоди». Если он замечал, что по окончании проповеди я горжусь тем, как ее произнес, то спешил меня смирить. Например, гневно скажет: «Зачем, когда кланяешься, подгибаешь колени. Если замечу еще раз, то при всех поставлю на поклоны». Или идешь из церкви, а он с кем-либо из публики разговаривает и вдруг громко позовет: «Эй, архимандрит, иди-ка сюда. Ты исполнен самочиния. Почему сегодня не смотрел на своего настоятеля? Я за кафизмами стою, а вы все сидите. И первый пример подаешь ты». Или начнет бранить, почему мы, монахи, по традиции со второй недели Великого поста стоим без мантии и не подражаем ему, когда он имеет архиерейскую мантию. Однажды при всех поставил меня на поклоны за то, что уставщик выпустил чтение канона из молебна святому великомученику Феодору Тирону. Поклоны фактически я не клал ввиду замены их чтением в алтаре опущенного канона. В другой раз я не затворил за собой дверь в нашу келию и за это был наказан двадцатью пятью поклонами.

Преосвященный Гурий научил меня бережно обращаться с приношениями народа. Как-то он заметил, что в нашем шкафу «зацвел» хлеб. Позвав меня, он строго и с потрясающе действенной силой отчитал: «Скажи, ты кто в отношении даров Божиих? Ты – приставник, и Господь потребует у тебя отчета в распоряжении приношениями». С этого времени я боялся пренебречь малейшим кусочком хлеба и старался отсылать через кого-нибудь излишки продуктов нуждающимся.

Мудрый архиепископ Гурий знал и время, когда с пользой следует сказать мне вразумительное слово. Заметит, например, что я весел, беспечно разговариваю с ним, и тогда начнет перечислять мои недостатки один за другим. Только успевай слушать. Зато в подобный час обличение не убивало сердца, но беспрепятственно входило в сокровеннейшие тайники души. Обличал меня Преосвященный и с церковной кафедры. Однажды в великопостную субботу он произнес сильную проповедь на текст: «Аще ли кто назидает на основании сем злато, сребро, камение честное» (1Кор.3:12)… И здесь изображал двоякую ценность проповеднических трудов учителей Церкви: сокровенно разил меня и вызывал в моей душе горячее самообличение. Он был недоволен также направленностью и характером моих поучений. Одно время я в проповедях не обращал внимания на насущные потребности слушателей, искал в книгах новые богословские мысли, излагал их в церковном слове для лучшего собственного усвоения. По данному поводу Преосвященный укоризненно выговаривал мне: «Удивительно нездоровый дух в твоих проповедях. Ты ищешь все чего-то таинственного, копаешься в богословских мнениях, тогда как требуется более говорить о деле». Также терпеть он не мог моего привередничества в пище, употребления духов и роскоши в одежде, за что с неумолимой суровостью грозил всякими наказаниями. Остроумный и бодрый, он в некоторых случаях любил пошутить. Раз спрашиваю его: «Владыко! Кого из святых вы больше всего любите?» Он улыбнулся, посмотрел на меня и сказал: «Тебя!»

Духовничество он запрещал мне категорически, разрешал исповедовать исключительно детей от семи до двенадцати лет. Изредка посылал взрослых, по особой их просьбе. В объяснение своей тактики говаривал: «Я сам до тридцати пяти лет никого не исповедовал и тебе не благословляю. А то можешь возомнить о себе слишком многое и наслушаться неподобающего. Знаешь, народ молодых монахов с академическим образованием быстро возводит в ранг старцев и прозорливых. Стоит лишь кому-нибудь из богомольцев дать на благословление иконку или картинку – и тебя уже назвали «батюшкой», с оттенком уважения – как к старцу».

Не знаю, в силу каких соображений одно время преосвященный Гурий жил на даче недалеко от станции Кубинка по Александровской⁸⁵ железной дороге и приезжал в монастырь служить только по праздникам. Если что-либо в монастырской жизни требовало его непосредственного распоряжения, я с докладом ездил к нему, одолевая пятнадцативерстное пространство от станции до дачи пешком. В одну из таких поездок он подает мне разорванный конверт. Сначала я не сообразил, чем может мне пригодиться клочок бумаги. Всмотревшись в него, вижу – карандашом рукою Преосвященного написано:

И злую мою волю, и навык мой дурной

Ты уврачуешь, Боже сильный,

И в здравье приведешь, Святой.

Не дашь погибнуть мне в безволье,

Не дашь лишиться мне Тебя,

Но покаяние приимешь и благодатью укрепишь.

«Тебе пригодится», – сказал владыка. Как верно в приведенных словах очерчены мои душевные, потаенные искания! Доныне, когда дух сокрушения по милости Божией касается моего смрадного сердца, эти слова как нельзя лучше выражают одушевляющие меня чувства.

Не забыть мне еще и такого факта, связанного с личностью архиепископа Гурия. Служил он литургию в один из дней Великого поста. Во время причащения взял частицу тела Христова тремя перстами правой руки и, покачивая головой, шептал слова молитвы. Посмотрел я на выражение лица Преосвященного. В нем были такая скорбь, смирение, покаяние и мольба о помощи, что меня пронизало как электрическим током. Брызнули слезы при виде истинного предстояния души пред Господом Иисусом Христом.

За дни совместной жизни с владыкой Гурием были, однако, и такие случаи, с которыми я до сих пор примириться не могу. Размолвки касались отношения к братии. В келейную жизнь монахов я не имел возможности вникать, ограничивался наблюдением за их поведением в богослужебное время. Замечания по поводу нарушения церковной дисциплины большинство иноков встречало покорно. Но были и исключения. Человека два из братии составляли для меня тяжкий крест: слов не слушали, грубили, самочинничали. Дерзость ответов их доходила порой до упорного, чисто бесовского и длительного озлобления против меня. И вот когда я старался прибегнуть к авторитету Преосвященного и помощи от него, он всегда вставал на сторону озлобленных, дела не поправлял и рождал в моих противниках чувство злорадства. Вспыхивали скандалы, на меня извергались потоки злобы, так что временами я боялся избиения. Нервы были напряжены до крайности. В таких случаях и праздник был не в праздник. Я уподоблялся смертельно больному среди пышного духовного веселья. Пусть все это давно в прошлом, но горечь воспоминания растравляет сердце, едва погружусь в события минувших дней. Знаю, что самоукорение – первейшая добродетель человека, и в своей болезни никто не властен обвинять окружающих, но все-таки лишение отеческой опоры в нужный момент прискорбно до смерти.

15 июня 1928 года

В частные дома богомольцев я почти никогда не ходил. Незыблемым моим правилом был лишь еженедельный выход в Данилов монастырь, по понедельникам, на исповедь к духовнику.

В последние годы существования монастыря, когда нападки на духовенство усилились, часто показываться на улице было нелегко. Сколько насмешек, плевков, обидных слов бывало тебе вслед от прохожих! И старцы, и юноши, и люди средних лет, и даже дети, не стесняясь, выражали свое презрение к личности всякого священника. Поэтому я старался оставаться в монастыре. На какие-либо вопросы прихожан отвечал в церкви и все внимание сконцентрировал на богослужении.

С богомольцами у меня была близкая связь и любовь. Она выражалась во взаимной молитве, взаимном сострадании и сорадовании. Любил я всех очень, но никого не выделял и одинаково каждому прихожанину от души желал спасения, прилепления к Господу.

Я делился с богомольцами Покровского монастыря сокровищами святого слова. С течением времени во мне утвердились тяготение, неутолимая жажда передать то лучшее из Божественных мыслей, что имело особенно большое значение применительно к душам нашей эпохи.

Когда вышло распоряжение о том, что на месте кладбища Покровского монастыря будет парк отдыха рабочих, и начали сносить памятники, я ради успокоения встревоженных чувств позволял себе изредка ездить на Немецкое кладбище в Лефортово. Добирался обычно на трамвае вместе с иеромонахом нашей обители отцом Нафанаилом (Скалкиным). Девственная нетронутость кладбища, море цветов, аромат липовой и еловой аллей, мраморные ангелы с распростертыми крылами над могилами богатых покойников, латинские надписи на памятниках, необыкновенная тишина во всех уголках кладбища отвлекали мою душу от мрачных мыслей, примиряли с действительностью и спасали от погружения в пессимизм.

8 июля 1928 года

Незадолго до закрытия монастыря и моей высылки из Москвы ко мне зашел архиепископ Пахомий, встревоженный, рассказал о знамении от иконы Божией Матери в черниговском Троицком монастыре. Перед отъездом в Москву владыка зашел в монастырский собор помолиться и приблизился, чтобы приложиться к иконе Божией Матери. Вдруг видит: очи Пресвятой Богородицы источают слезы. Одна слеза упала на одежду архиепископа Пахомия. Скоро последовало и объяснение этого явления. Монастырь через несколько дней был закрыт.

Дня за два до моего ареста я имел счастье видеть у себя митрополита Никандра. Душа моя уже предчувствовала надвигающиеся роковые события. В утешение владыка сказал мне: «Не скорбите чрезмерно, молитесь Пресвятой Троице. Хоть это, быть может, и дерзновенно, но я в крайности молюсь так: «Боже Отче, ради единородного Твоего Сына помоги мне. Боже Сыне единородне! Помилуй меня, ибо Ты Спаситель людей. Боже Душе Святый! Дух молитвы даруй мне"». Посидел он молча несколько минут и ушел.

6 Декабря 1928 года

Хочу подвести итог годам, проведенным в стенах гостеприимной Покровской обители. Хочу вспомнить милости Божии, излитые здесь на меня.

Покровскому монастырю я обязан частичным освобождением души от беспочвенного сентиментализма, прикосновением к практической жизни, расширением кругозора, углублением познания личных немощей, близким знакомством с живыми человеческими душами, их страданиями, заблуждениями, ошибками, радостями и утехами. На родину, в отеческий дом, меня никогда не тянуло, не любил я его. По монастырю же скучал и скучаю. Он – колыбель моя по монашеству, родина сердца. Я воспринял в нем два величайших урока: урок благоговения пред Божией Матерью и урок проповедничества.

Помню, когда моя матушка провожала меня в Казанскую Духовную академию, то подвела к иконе Царицы Небесной и сказала: «Витя! Я поручаю тебя Божией Матери. Пусть Она управит путь твоей жизни». С того времени в тяжкие мгновения я считал долгом усердно призывать на помощь теплую Заступницу холодного мира. Чтение жизнеописания подвижников благочестия XVIII–XIX веков, их благоговение пред Пресвятой Богородицей еще больше усилили мою веру в заступление и покров Матери Божией над каждым молящимся Ей грешником. 8 июля, в день явления Казанской иконы Божией Матери, я родился, [а впоследствии] был вызван слушать лекции в Казанскую академию, в Благовещение же удостоился пострига и в Благовещение же был возведен в сан архимандрита, лучшие годы московской жизни провел в Покровском монастыре. Так мои жизненные события связаны с именем Царицы Небесной. В течение нескольких лет я участвовал в служении молебнов пред Ее иконой, именуемой «Боголюбская». Болезнь ли удручала меня, мучили ли ошибки поведения, беспокоило ли будущее, боялся ли я человеческого коварства, душа привыкла всегда прибегать к Небесной Заступнице. И упование мое на Божию Матерь никогда не оставалось тщетным. Она слышала мои молитвы ужаса пред арестом и до последнего дня бытия монастыря хранила от опасности. Часто по практической малоопытности я предпринимал что-либо безрассудное, делал неверные шаги, способные привести к непоправимым последствиям. Одумавшись, просил Матерь вышняго Света разрушить мои начинания, и Она снисходила моему безумию, спасала меня от дурных последствий опрометчивости. В своей тяжкой болезни я заказал художнику написать образ Божией Матери, именуемый «Взыскание погибших», умолял Заступницу дать время на покаяние, довести до общения с Господом Иисусом Христом, научить мое неразумие всякому добру. Это прошение также не осталось тщетным. Мне написали Успенскую плащаницу, сделали фотокопию лика Царицы Небесной с Ее древнего Владимирского образа. Присутствие этих святынь в моей келии живо напоминало мне о духовной близости Божией Матери к людям. Однажды утром я встал после мучительной бессонницы, подошел к фотографии Владимирской иконы и, к своему изумлению, увидел, что полный любви взор Богоматери обращен ко мне, а на устах Небесной Покровительницы сияет небесная улыбка.

Ежедневные служения молебнов с акафистами Пресвятой Богородице, ощущение в сердце и событиях жизни благодатных ответов на молитвы, чтение повествований о чудесных явлениях Богородичной помощи, прославление Царицы Небесной в проповедях, созерцание трепетного благоговения пред Нею окружающих были той прекрасной школой, в которой я учился упованию на помощь Заступницы Усердной. При окончании академии у меня была мечта написать курсовую работу о личности Богоматери. Отговорил делать это профессор В. П. Виноградов, сказавший, что проверка преданий о жизни Богородицы довольно затруднительна и я едва ли справлюсь.

Как мне думается, из-за проповеди о Божией Матери бес накануне праздника Благовещения, не помню, в каком году, натравил на меня собаку. Она сильно укусила меня за правую руку. Господь не допустил только повреждения сухожилий. Рана все же была громадная, и я неделю не в состоянии был служить литургию.

Возгреванию моего благоговения пред Пресвятой Богородицей способствовало и усердное собирание материала для проповедей на Богородичные праздники. Пытаясь вызвать в богомольцах признательность и веру в силу ходатайственной помощи Пречистой Девы, я намащал этими чувствами, прежде всего, свою душу. Глубоко поразил меня рассказ о явлении Богоматери одной умирающей старушке, которая жила у Рогожской заставы. Специально ходил я в тот дом, со страхом смотрел на место, где с полчаса стояла Утешительница скорбящих душ, беседуя с отходящей старицей.

Лучше всего и по-новому раскрыто учение о Богоматери в сочинениях трех святителей Русской Церкви – Филарета, митрополита Московского, Димитрия, архиепископа Херсонского, и Феофана, епископа Тамбовского, впоследствии Вышенского, Затворника. Фактически же материал, утверждающий веру в силу и заступничество Пресвятой Богородицы, рассыпан в журнальных статьях, многочисленных изданиях, описывающих жизнь Пресвятой Богородицы, печатающих сказания о явлении Ее чудотворных икон, в житиях святых и биографиях еще не прославленных отечественных подвижников благочестия, вроде старцев иеросхимонаха Парфения Киевского, Антипы Валаамского, старицы Неониллы Арзамасской и других.

Кроме любви к Божией Матери, из Покровской обители я вынес некоторый опыт проповедничества. Изустно говорить поучения мне было разрешено еще в яранском Пророчицком монастыре приблизительно на пятнадцатом году моей жизни. Пособием для проповедничества служили мне «Троицкие листки», проповеди Родиона Путятина, Макария, митрополита Московского (алтайского миссионера)⁸⁶ и протоиерея Нордова. Жалко, что пред собой я никогда не видел идеального проповедника, который бы послужил идеалом церковного ораторства. Никто так скверно не говорил и не говорит, как священники. Ни искусства слова, ни глубины и полноты изложения истин священники и даже архиереи не являли в своих поучениях. Не слышал я и светского ораторства. Существующие руководства по гомилетике мало помогли мне в составлении и произнесении проповедей. Оттого лет двенадцать я не имел возможности нащупать твердую почву в деле служения людям церковным словом. Сплошь и рядом допускал увлечения ложными приемами в интонации, одно время ошибочно полагал совершенствование речи в нагромождении образов, ярких примеров, неправомерно заботился о всестороннем развитии избранной темы. При этом дикция, как говорили мне опытные слушатели, была у меня весьма неважная.

Каких только проповеднических сборников я ни пересмотрел! Отсутствие смирения, молитвы к Богу, напряженной собранности души мешало постижению истинного проповедничества. Неоднократно я говорил преосвященному Гурию: «Владыко! Поступить бы мне в театральную школу и усвоить приемы произношения слов. Может быть, хотя бы внешне улучшится мое учительство». Владыка обычно категорически отвечал: «Будет тебе говорить глупости. Произноси, как умеешь. Нечего вдаваться в бесполезные замыслы». И кто же дал мне сильнейший толчок к осознанию недостатков собственной речи и надлежащих законов проповедования? Наш иеромонах отец Александр (Малинин), впоследствии епископ Нолинский. Говорил он под нос, чуть слышно, дикцией не занимался. Но людская тяга к нему как к проповеднику была огромная. Железным, плотным кольцом окружал его народ, когда он выходил говорить поучения. Женщины освобождали уши от платков, чтобы расслышать тихо произносимые фразы. Секрет его успеха заключался в необыкновенно детской простоте слова, в темах, взятых буквально из жизни, в искреннем христианском сочувствии горю и нуждам предстоящих. Так как вне храма отец Александр говорил мало, то скопившаяся душевная энергия прорывалась в его речах, и его изустное слово казалось разожженным, раскаленным. Он иногда едва удерживался от слез во время проповеди. Простота же его фраз освобождала слушателей от необходимости напрягать мозг, чтобы понять содержание речи. Проповеди отца Александра писались с помощью благодати Божией в сердцах молящихся, и если не на всю жизнь, то, по крайней мере, на долгие-долгие годы. Потом этот скромный иеромонах обрисовывал в проповедях картины текущей жизни, обличал недостатки каждого и благодаря тому необычайно сильно уязвлял сердца молящихся.

Кроме приемов отца Александра, меня поразило еще выражение епископа Феофана Затворника в «Толкованиях посланий апостола Павла». Здесь святитель, между прочим, замечает, что Христос Спаситель, посылая Своих учеников на благовествование, запретил им говорить мудрено, изысканно, а повелел проповедовать просто, чтобы действенность слова проистекала всецело от благодати Божией. Как я заметил, этим же требованиям отвечают речи и наших православных миссионеров Иннокентия, митрополита Московского⁸⁷, Николая (Касаткина), архиепископа Японского⁸⁸, и Макария, митрополита Московского (апостола Алтая).

Имея подобные образцы, я попробовал составлять проповеди применительно к повседневным нуждам. для этого всегда много читал, чтобы располагать богатым и свежим материалом. Старался устранять всякую неясность, чтобы быть понятым даже детьми, насколько это возможно, молился много Богу и просил о помощи. Канвой же для составления проповеди для меня было всегда какое-либо изречение Священного Писания. Чаще я брал из Евангелия, из священных книг Ветхого Завета слова два-три, старался изъяснить их применительно к жизни и вместе с тем утешить, ободрить предстоящих. Не знаю, какой результат имели мои поучения, только душа после их произнесения была удовлетворена.

И на будущее предо мной стоят две задачи: научиться молиться Богу и приобрести умение преподать народу истины веры так, чтобы излагаемое легко усваивалось, вызывало соответствующий настрой в сердцах слушателей и непременно оказывало бы благоприятное воздействие на их образ действий и поведение. Жизнь земная коротка. Надо спешить исправляться. Хотя в деле преобразования грешной души большая часть и принадлежит благодати Божией, тем не менее и на долю нашей свободы остается многое: нужно непрерывно понуждать себя к деланию добра, бороться со своими немощами до самозабвения. Спасает Господь лишь самоотверженных, лишь мучеников небесной отчизны ради.

Теперь назову имена проповедников, благотворно воздействовавших на меня примером своего учительства, возможно, в чем-то повторюсь. Люблю я Евгения, архиепископа Ярославского. Помню, однажды в каком-то старинном сборнике поучений я прочитал его слово на прощание с учениками Белгородского духовного училища. Речь святителя похожа на мирную беседу отца со своими детьми. Он советует ученикам учиться прилежно, слушаться наставников; сравнивает душу, впитывающую знания, с окном, открытым в весеннее утро навстречу золотым солнечным лучам. Утешает себя святитель в грустном расставании тем, что на небе, за этой видимой лазурью, он встретится с детьми в чертогах Божиих и скажет: «Се, аз и дети, яже Ми дал есть Бог» (Евр.2:13). Естественность, наполненность любовью характерны и для других речей преосвященного Евгения, помещенных в приложении к журналу «Душеполезное чтение», года издания только не помню.

Изящной простотой и духом христианского доброжелательства дышат поучения митрополитов Московских Макария и Иннокентия (Вениаминова), Гавриила, епископа Имеретинского, Григория, митрополита Новгородского, Феофана, епископа Тамбовского, и Иакова, архиепископа Нижегородского. Многие из поименованных святителей давно уже сошли в могилу. Жизнь по их смерти далеко ушла вперед, но речи до сих пор свежи. Прекрасное изящество благодати, близость к насущным потребностям душ, сердечная любовь, сокрытая в плоти слов, придают их поучениям силу, в них властный призыв к общению с Богом. Существенную пользу принесло мне знакомство с проповедническими трудами Филарета, митрополита Московского, Игнатия (Брянчанинова), епископа Черноморского, Димитрия, архиепископа Херсонского, Амвросия (Ключарева), архиепископа Харьковского, Иринарха, архиепископа Симбирского, Никанора (Бровковича), архиепископа Одесского, Антония (Храповицкого), архиепископа Харьковского, и Антония (Вадковского), митрополита Санкт-Петербургского.

Нужды проповедничества заставили меня изучить аскетическую святоотеческую литературу, письма старцев: отца Амвросия, отца Макария, иеросхимонахов Льва, Иосифа, Анатолия Оптинских; я знакомился с письмами игумена Антония Оптинского, архимандрита Антония⁸⁹ из Троице-Сергиевой Лавры, иеросхимонаха Варнавы⁹⁰, насельника Черниговского скита, протоиерея отца Авраамия Нижегородского и других.

7 января 1929 года

Не могу не помянуть добрым словом тех, кто по воле Божией заменял мне в монастыре родителей.

Перебравшись из Данилова монастыря в Покровский, я вынужден был жить на частной квартире у Покровской заставы. Господь послал мне тогда истинную мать в лице Марии Тимофеевны Барабушкиной. Детей она потеряла в войну и по своей редкостной доброте все тепло своего любвеобильного сердца изливала в заботах о моем благополучии: стирала мне белье, готовила пищу и заботилась о моем покое в течение трех или четырех лет. И все это было бескорыстно, Христа ради. Никогда не забыть мне этой славной старушки. Господь Всезритель, не оставляющий без награды и напоения жаждущего стаканом холодной воды, да воздаст ей упокоением в небесном Своем граде, да примет ее в обители милостивых.

25 марта 1929 года

В бытность мою наместником Покровского монастыря я не служил нигде, кроме как в своем храме, бесед с людьми избегал из-за болезненного состояния, отчасти во избежание лишней народной молвы, За десять лет раза три выезжал на самое короткое время: один раз в Зосимову пустынь исповедаться у затворника иеросхимонаха отца Алексия⁹¹, другой раз – по хозяйственным делам в подгородное село Карачарово и село Ильинское вместе с архиепископом Гурием. Разъезжать было некогда. Душу охватывала боязнь за иноческую дисциплину в мое отсутствие и усиление разных групп среди богомольцев, пресечь которое стоило бы великого огорчения и беспокойства. Искать чего-либо на стороне меня не влекли внешние приманки. Божия Матерь в стенах родной обители посылала достаточно утешений и радости, которые не изгладятся из памяти моей до гроба. Ежедневное служение литургии, превосходное пение с канонархом, тишина и безмолвие уединения, любовь народная, созерцание живых примеров пламенного служения Богу простых сердец – все эти радости проистекали от незаслуженной мною милости Божией. Нужные книги религиозного содержания находились под рукой. Чего больше желать монаху? Ради перечисленных утешений сносны были и вихри внезапных испытаний.

Чтобы я не возгордился, Господь учил мою душу смирению через искушения от братии вообще и в частности через престарелого архимандрита отца Алексия, жившего на покое при нашей обители. Теперь он, посхимленный, уже спит вечным сном в могиле, а при жизни был источником немалых преткновений для моей гордыни. Архиепископ Гурий по старейшинству предоставил ему право первенства в церковных служениях. Привыкший в былые годы управлять монастырями, отец Алексий независимо держал себя и в Покровской обители, служил когда хотел, без моего уведомления, сам назначал себе сослужащих, словом, держался особняком от меня. Праздничные богослужения с певчими и поздние обедни круглый год служил он. А я совершал всегда ранние литургии. В последние годы существования Покровской обители архимандрит Алексий, под влиянием личных скорбей и наблюдения над моими бедами, значительно смирился, исповедовался у меня, и я, пожалуй что, с ним подружился.

Каждый вечер после будничного богослужения в мою келию приходил наш послушник Фока Карпович Шнырук, лет шестидесяти, кроткий, добрый и в высшей степени вежливый. С ним делился я провиантом, чем Бог послал, и взаимной беседой облегчал душу от накопившихся неприятностей. Он и теперь жив и здравствует, состоит по-прежнему певчим в Иерусалимской церкви, что на Бойне.

1 октября 1929 года [Покров]

Торжественными богослужениями, обставлявшимися в нашем монастыре с возможным великолепием, отличались Покров и Успение Божией Матери. В Покров всегда служил у нас сам патриарх. В Успение посреди храма устраивалась часовня из пихты. Под ее сенью полагалась Богоматерняя плащаница и отправлялся весь чин погребения пречистого тела Богородицы. Праздники, как водится, сопровождались одновременно и великими диавольскими искушениями: то раздором между монахами, то брожением в церковном совете, то неувязками с архиереями или протодиаконами, приглашенными на служение. В итоге все завершалось благополучно. Но начало торжества бес всегда старался отравить своими кознями.

Когда в этом году отправляли богослужение по случаю Покрова, у нас служил митрополит Ташкентский Никандр. Я молился в смущении. Душа моя предчувствовала свинцовую тучу, нависшую над обителью, ждала перелома либо в моей собственной участи, либо в монастырской жизни.

6 августа 1932 года

Протекло три года с тех пор, как я в последний раз описывал главные обстоятельства своей монастырской жизни. Сколько пережито, выстрадано за это время, ведает один Господь. Ему принадлежит план моего воспитания, и Он благоволил ввергнуть меня в горнило всевозможных злоключений, очистить скорбями, обогатить жизненным опытом, ибо неискушенный неискусен. Смотрю я на пережитое и ни в чем не могу пожаловаться на Бога. Все допущенное в отношении меня посильно, крайне нужно и явно преследовало цель исправления слабых сторон моей грешной души.

28 октября 1929 года, в ночь с воскресенья на понедельник, мне одновременно были присланы две повестки: одна в Моссовет для сдачи ликвидируемого храма, другая – на мой арест. После домашнего обыска отвезли меня на Лубянку, где находится ГПУ, затем прямо в Бутырскую тюрьму. Здесь меня сфотографировали и в течение полутора месяцев сидения трижды глубокой ночью вызывали на допрос. Обвиняли в том, что ко мне на квартиру якобы ходили дети, носили продукты и я, вероятно, учил их Закону Божию. Поводом к подозрению послужил массовый наплыв детей в наш храм по праздникам. Дети любят искреннюю ласку. Я всегда относился к ним со всей сердечностью как к чистым сосудам Божиим, воплотителям относительной невинности. Они чувствовали мою непритворную тягу к ним, мое теплое обращение и отвечали взаимной привязанностью. Это не укрылось от наблюдения, дало повод для ареста и составило главное содержание обвинения. При каждом допросе мера пресечения менялась: то мне грозила ссылка в Вятку, то в Вологду, Архангельск или Казахстан, то заключение в Вишерские или Соловецкие лагеря. 24 ноября объявили приговор: меня высылали в Соловецкий лагерь сроком на три года.

Посадили в вагон за две решетки, на третий этаж, и повезли. До Соловков, собственно до Попова острова, находящегося за Кемью, вагон следовал суток семь-восемь. Все это время, согласно порядку обращения с арестантами, приходилось лежать на спине, головой повернувшись к конвою. Все тело страшно затекало, мучила жажда. Но приходилось терпеть. Рядом со мной лежал какой-то заболевший контрабандист, обреченный на пятилетнее заключение в Соловках.

Вагон остановился в двенадцати верстах за Кемью, и до Попова острова наша арестантская партия следовала пешком. Когда мы дошли до места назначения, обнесенного колючей проволокой и совершенно пустынного, на берегу Белого моря, нас пересчитали и заставили предварительно выслушать правила лагерного распорядка. Учили кричать приветствие ротному «Здра!», производить перекличку по номерам, маршировать. Во время команды: «На месте бегом марш!» – в своей длинной рясе с широкими рукавами я должен был высоко подпрыгивать. После первых уроков лагерной дисциплины нашу партию зарегистрировали в какой-то бане, для определения категории трудоспособности подвергли медицинскому осмотру и погнали в барак на отдых. Так как процедура первого знакомства с лагерной администрацией и всякие осмотры заняли время от утра до позднего вечера, а пресной воды на Поповом острове нет (возят ее в бочках за несколько верст из города Кеми), то я мучился от жажды и голода. В бараке, куда втиснули наш этап, было так много заключенных, что не представлялось возможности даже сесть. Впрочем, через несколько минут после того, как мы вошли, всех нас снова вывели на вечернюю поверку. Обратно вернулись уже после 12 часов ночи. Можно себе представить, каково было мое телесное и душевное состояние! Уже в вагоне я чувствовал себя совсем больным, измучился от семисуточного лежания на спине, устал от приключений последнего дня. Нервы настолько сделались напряженными, что я, сидя на своем походном мешке, стал плакать.

Слезы катились ручьем, и я, от сердца, про себя, стал молиться Богу: «Господи, если сегодня, в эту же ночь, Ты не выведешь меня отсюда, я умру. Спаси меня, Господи! Ты видишь кругом сотни гробов умерших от тифа. Здесь эпидемия. Силы угасли. Я изнемог. Помоги мне по единой Твоей милости». Вдруг кто-то тронул меня за рукав. Смотрю – знакомое лицо. Выяснилось, что это келейник епископа Волоколамского Германа⁹². C расширенными от страдания глазами он шептал: «Я здесь уже полторы недели, работать хожу, а спать негде. Весь измучился». Не нашелся я, что ответить на эти слова. Моя же сердечная скорбь еще более усилилась.

Уже около часа ночи началось в бараке какое-то выкликание фамилий. Спрашиваю: «Что это такое?» Отвечают: «Это из нашего барака отправляют в командировку на этап». Неожиданно улавливаю и свою фамилию. Обрадовалась душа. Думаю: «Слава Тебе, Господи, что вывел хотя бы на некоторое время меня, грешника, из царства смерти». Раздалась команда строиться, и я с новым этапом двинулся к вагону. Дело было в конце ноября-начале декабря. Поместили нас в товарный вагон, холодный, без печки. Пол вагона был в красной краске, и мы все перепачкались. Три дня, запертые в товарняке, сидели мы, прижавшись друг к другу, пока не подъехали к станции Масельская Мурманской железной дороги. Здесь нас высадили и повели в лагерное отделение. Последовала приемка этапа, перекличка, и разрешено было отдохнуть до утра.

Лагерная жизнь протекала в условиях строгого режима. Утром производились подъем, поверка, развод на работу, поздно вечером заключенные возвращались с работы и после вечерней поверки шли на отдых. Устроен был барак довольно своеобразно. При входе за перилами всегда сидел вооруженный стрелок. На противоположной стороне барака за большим стеклянным окном ходил другой вооруженный часовой, так что перед глазами всегда маячила военная охрана – наган, ружье, красноармейский шлем со звездой. При выходе из барака на открытом воздухе находился карцер – небольшое дощатое помещение без печки. Здесь отбывали наказание провинившиеся. Зимой в карцере было нестерпимо холодно. Из него доносились душераздирающие крики замерзающих людей. Время от времени их заводили в плохо отопленный барак отогреваться. Затем возвращали. для усмирения буйных заключенных практиковались побои.

Я благодарю Бога: все испытания, назначенные мне свыше, были для меня посильны. Первое время по прибытии на станцию Масельскую я чистил двор, уборную, сторожил хозяйственные строения. Стоять на морозе приходилось часов по двенадцать в сутки. От холода я не раз плакал. Было физически больно, когда немели руки и мороз забирался во все складки одежды.

В январе, при отборе ударной команды на лесозаготовки в Кандалакшу, меня включили в список откомандированных. Крылья смерти вновь расправились надо мной. Три дня ждал я печального исхода. Но Господь внушил заведующему ларьками оставить меня для охраны торговых помещений, и я был вычеркнут из рокового списка.

С внешним миром соприкасаться было нельзя. Разрешалось отправлять одно письмо в месяц. Разговаривать и видеться с вольными гражданами запрещалось. Да это было и невозможно, потому что вход в лагерное помещение охранялся часовыми и вахтером, кругом же барака сначала протянули колючую проволоку в несколько рядов, а впоследствии построили деревянный частокол. Стрелков из охраны во избежание знакомства и связи с заключенными лагерная администрация меняла недели через две.

Я не буду вдаваться в подробности лагерной жизни, но в краткости перечислю свои передвижения за время заключения. Из сторожей базы я через полгода был переведен в конторщики и переброшен на станцию Май-Губа, оттуда – на Парандовский тракт. Из-за того, что оставил длинные волосы, лишен был возможности посещать баню. С Парандовского тракта меня откомандировали на станцию Сорокская. Здесь остригли волосы на голове и бороду, одели в казенную одежду. Через год отправили в Раст-Наволок. Там по истечении трех месяцев последовало раскассирование заключенных, и я попал в село Шижню, где раскинулось отделение Беломорско-Балтийских лагерей. Из Шижни, ввиду окончания срока заключения, меня выпустили на свободу.

За все пережитое славословлю я Господа и благодарю лагерную власть. Худого от нее лично я ничего не видел. Частности же моей жизни промыслительно складывались так, что ударяли в самые уязвимые места моей души ради их уврачевания. Например, с детства ненавидел я всякую уборку, чистку в квартире. А в лагере из-за тифозной эпидемии иногда два раза в неделю по строжайшему приказанию необходимо было выбрасывать все свои вещи на улицу, тщательно выбивать одежду, все подвергать серной дезинфекции. Можно вообразить, сколько внутренних понуждений требовалось потерпеть при исполнении санитарных предписаний: приходилось вдыхать удушливый серный запах, оставаться иногда круглые сутки на морозном или сыром воздухе северной стороны. Жестоких людей, по милости Божией, я не встречал в лагере. И ангела смерти Господь не послал ко мне за это время для исторжения моей души, еще не готовой к загробной жизни. Он только научил меня – сибарита и любителя спокойной жизни – претерпевать тесноту, неудобства, бессонные ночи, холод, одиночество, общество чуждых мне людей, показал степени человеческого страдания, несколько освободил меня от склонности к сентиментализму, научил ценить Свои милости, долготерпение Свое и благость. Отрешенный прежде от повседневной действительности, я увидел, чем дышат люди, чем интересуются, каков дух и искания современного общества. Страдания закладывают в душу прекрасный фундамент исправления, закаляют в добрых навыках, учат неприхотливости и простоте.

Неуместно сейчас заниматься подробным описанием моей личной лагерной жизни. Наверное, это составило бы обстоятельный труд. Но пока за лучшее считаю предаться молчанию о прошлом и исканию трех жизненных благ: мудрости, благочестия и добродетели. Только три этих спутника последуют за мной по смерти в вечность.

1 февраля 1933 года

Благословен еси, Господи, за все благодеяния Твои и за путь, коим ведешь меня к исправлению души!

Лагерем не кончился мой крест, а начался. Петрозаводск, Калуга, Тверь, Владимир, Кимры, Москва были местами, где я пытался устроиться на службу, и как-то неожиданно для меня мои начинания ни к чему не приводили. Один раз в вагоне, другой – в трамвае вытащили из кармана все деньги, чтобы сердце ни в чем не полагало опоры, кроме Бога. Жизнь в чужих людях, среди множества неудобств, поездки по железным дорогам измучили меня. Изныла душа от слез, истомилась от ожидания, когда Господь устроит на какое-либо определенное место. Прошу всегда Владыку Господа дать извещение сердцу о предначертанном свыше для меня пути и вопию: «Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю, скоро услыши мя. Вонми души моей и избави ю» (Пс.68:18–19).

Духовное рассуждение – дар редких людей. Только умеющие подчиняться нравственному водительству опытных награждаются от Бога даром рассуждения за смирение.

Погибла бы душа моя при отсутствии духовной опытности, неумении в добре различать правую руку от левой, если бы сильная рука Божия не поддержала моего безумия. В детстве чудом Своего промышления хранил меня Господь от гибели в страстях, юность мою спас от соблазнов сильным мановением десницы, призвав мое недостоинство к монашеству и священству. Когда ждало сердце смерти от различных опасностей, Господь выводил меня из них невредимым. Сколько болезней пришлось перенести на своем веку! Три раза на правом глазу возникало бельмо, приближаясь к зрачку, и трижды с помощью врачей провидение избавляло меня от слепоты. Злокачественные воспаления надкостницы и десен заставляли серьезно ожидать смерти. Лишь милостью Всевышнего давалось мне продолжение жизни. Много раз я срывался с подножек трамваев, попадал под автомобиль, тонул в реке, в болоте. Но благость Божия давала мне время на покаяние.

Поистине Божиим мановением против моей воли руль жизни повертывался в непредвиденную сторону И доныне сердце каждый день ощущает незримый Божественный покров, отнять который бессильны человеческая мощь и злоухищрение. Исключительно к действию Божию должно отнести такие внутренние состояния, когда душа наполняется миром и благодушием при внешне безвыходно-безотрадном положении. Дело промысла Божия – располагать сердца окружающих к тому или иному человеку, возбуждать их на оказание деятельной помощи кому-либо в нужде, подвигать на самоотверженную готовность и даже на жертвы ради пользы несчастных. Все эти знаки промышления свыше я прочувствовал на собственном опыте и утешаюсь тем, что Бог не забыл меня, что я не чужой Богу. Вот почему и во внешних проявлениях хочется неизменно опираться не на людскую поддержку и силу, а на тайный покров вездесущего Бога и Спасителя. Никогда от Бога я не видел и не встретил ничего плохого. Творец изливает на каждого человека только любовь. И беспросветно скорбно становится лишь тем, кои сами вырываются из одеяния Божественной любви, не хотят признавать Бога и полагаются более на свои собственные разум, опыт, дарования…

Часто я замечал, что свыше точно измеряются не только дни и часы, но и минуты моих испытаний. Иногда настроение уподоблялось адскому мучению. Вдруг свет Божий просиявал мгновенно в сердце моем, и сносной, ради помощи Божией, становилась доля, терпимыми – бедствия. Приближение Бога к своему духу я замечал особенно при чтении слова Божия, принятии таинств Церкви и в молитве.

Совершенно разбита была моя душа, например, по возвращении из ссылки. Невозможность молиться и читать в течение трех лет сделала то, что я охладел к жизни Божией. Забыл свои иноческие обеты и обязательства перед Церковью. Движимый тайным указанием сердца, прибег я тогда к врачевству Писания и отеческого учения. Этот шаг произвел чудеса в моем душевном состоянии. Сила Божественного слова разбудила спящее сердце, размягчила его, очистила совесть и обострила ее законные требования. Воскресли в душе моей добрые порывы, и от Господа, от служения Ему уже не хотелось уклоняться. Лучше с Богом умереть в скорби внешней, нежели купить временное земное благополучие ценою уступок малодушию и корысти. Нет мудрости благоуханнее, прекраснее, чище, возвышеннее, долговечнее, чем та, которую открывает Владыка Господь человеку в разожженных словесах Своего Писания. Спаситель отверз сердце мое к чувствованию силы Своего учения. Сколько раз скорби погружали меня в свою трясину! Чудный Закон Божий заставлял забывать невзгоды, уносил в область надмирную, возвышенную. Случалось, плотские чувства начинали возмущать сердце. Слово Господне целило тогда сердечные струпы и очищало их. Сладко Божие слово! Оно питательно, живоносно, исполнено необычайной теплоты.

Подобную же силу, только еще более могучую, сокрывают в себе святые таинства. Через них спадало с меня очарование мира, погасали во мне страсти, дорогой и неотъемлемой делалась духовная жизнь во Христе. Покаявшись, я успокаивался тысячи раз, а причащением святых Таин прививался ко Христу и Его вечной жизни.

Порой диавол в омрачение приводил мою душу. Духовник был далеко исповедаться невозможно. В таких случаях спешил я читать канон Божией Матери, поемый во всяком скорбном обстоянии. Начинаешь, бывало, читать его с великой печалью. Сердце горит в огне скорби. Слова едва выговариваются от внутренней туги. Как только к концу приближается чтение канона, так легче становится на сердце. С плачем выливается едкость горя, и освобожденная от яда переживаний душа наконец умиротворяется вполне.

Хочу и умереть, отойти от этой жизни, пребывая в общении с Господом. О, если бы Господь спас меня от всяких жизненных изломов и покрыл Своею благодатию от крупных преткновений!

Божией Матери

Чистая Голубице, Нескверная Агнице,

Миру Покров, рая Вратарнице!

Кто пред Тобою не благоговеет,

Тот и в богоугождении не успеет.

Венок похвал сплести дерзаю я Пречистой Деве,

Воспеть любовь Ея, широкую, как океан.

Молитвы к Ней, как пламень от земли до неба,

И перлы слез святых, обильные, как быстрый Иордан.

Богоматерь и грешник

Мати Божия! Пребыстрая Заступница,

Ты – мирови пред Господом стена,

От ада спаси мою душу-преступницу,

Да будет хартия грехов моих разодрана.

Покрову Твоему поручен я из детства,

И только потому терпим я Небом на земле.

Уничтоженья зол моих прошу от сердца,

Покаяться хочу усердно в тишине.

Судьбу мою Тебе вручаю, Приснодево,

Освободить от суеты прошу,

Молитвы вспыхнуть пламенем желаю,

Смиренья благодать почувствовать ищу.

Когда должны закрыться смертно очи

И ужасы бесов представиться душе,

Сама явись среди напастей ночи

И повели исчезнуть демонам и тьме.

Твой лик в соборе кафедральном Вятки,

В Казани, в старой матушке-Москве

Я зрел и зрю среди напастей пытки

Как ободрение моей измученной душе.

Да и в людском быту, среди очарований гнета

Кто не взывал к Тебе, отравленный тоской,

Кто не имел в любви Твоей источник света,

Утешенный, с какою бы ни тек к Тебе нуждой.

На поле, у одра больных, в священном храме

Подчас являешь Ты свое присутствие очам.

И людям, жаждущим небесного покрова, въяве

Ты благодать творишь прикосновением сердцам.

Поистине, о Приснодево Богомати!

Лик Ангелов поет Тебя всегда,

И земнородные величие Твое изображают

И дерзновение у Господа Христа.

Епископ Вениамин (Милов)

Раздел эпистолярного наследия епископа Вениамина открывается его письмами к матери, которые публикуются впервые. Другие письма представляют собой два цикла: по времени и месту пребывания их автора и по адресатам. Письма из Владимира предназначались одной московской благочестивой семье, которая их сохранила и подготовила к изданию. Этот, владимирский, цикл предваряют так называемые «Воспоминания адресата». Они написаны в декабре 1996 года одним из немногих духовных чад владыки – потомственным художником П. П. По желанию автора редакция не раскрывает его инициалы. Примечания сделаны отчасти автором воспоминаний, отчасти – редакцией.

Пояснения ко второму циклу – к письмам из ссылки – даны составителями и редакцией. Письма публикуются с исправлениями орфографии и пунктуации. Авторский стиль при этом сохранен.

26.06/09.07.1928 г.

Покровский монастырь

+

Дорогая Мама!

Посылаю вам свою карточку с вытаращенными глазами и раскрашенную ретушером. Мало я похож на ней, но хотел бы немного утешить вас.

Желаю вам всего доброго.

Любящий вас грешный А[рхимандрит] Вениамин

Москва, 1928 г. 26 июня день Б[ожией] М[атери] Тихвинской (у нас престольный праздник).

14.10.1942 г.

Коми АССР Устьвымлаг

+

Дорогая Мама!

Прошу простить меня за то, что долго-долго не мог ответить Вам на Ваше письмо. Известие Ваше о смерти Папы я получил. Ни жалеть о его кончине не смею, поскольку он себе от болезни был в тяжесть, ни спокойно переносить этот факт тоже не могу. Все-таки грустно, что он умер в убожестве, скудости. Это по-человечески рассуждаю, по малодушию. С точки зрения вечности все не так. И рассуждение у могилы его должно быть с надеждой на милосердие Божие. За то, что он прошел все трудности жизни, он останется не без милости свыше.

А Вы, Мама, не отчаивайтесь. Издали не умею ничего Вам сказать реального насчет Вашей дальнейшей участи в жизни. Верю, что поскольку Вы много претерпели в своей жизни, покровитель вдов – Бог – не оставит Вас.

Ваш адрес сохраните для меня. Известите, где и как будете жить. От Папы сохраните мне что-либо на память, хотя бы его кандидатский значок. А то у меня ничего нет. Может быть, если доживу, и я Вам чем-либо помогу. Лучше положитесь в жизни на волю Божию.

Всего Вам доброго. Простите.

Люб[ящий] В[ениамин] Милов

Решение об издании «Дневника» епископа Вениамина (Виктора Дмитриевича Милова) сподвигло меня рассказать о том, как появился владыка в нашей семье, как мы с ним общались, насколько он был нам близок.

Наше знакомство с владыкой Вениамином (в те годы еще архимандритом) можно с полным основанием считать чудом. Встреча произошла в 1935 году. Тогда к нам по рекомендации соседей Сипягиных⁹³(потомков царского министра) пришла портниха Евдокия Адриановна Морозова (до революции она работала белошвейкой у знаменитой Ламоновой⁹⁴). На период работы Евдокия Адриановна обычно поселялась у заказчика. На сей раз она пребывала у нас, и это привело к совершенно неожиданным последствиям. Расположившись душевно к моим родителям, Евдокия Адриановна поведала им, что некогда была любимейшей духовной дочерью старца Аристоклия⁹⁵, иеросхимонаха Афонского подворья в Москве, скончавшегося в 1918 году. После кончины любимого старца, тяжело переживая свое сиротство, Евдокия Адриановна блуждала по улицам, не находя себе места. Горькое чувство оставленности усиливало недоумение. Перед смертью старец открыл ей, что она после смерти своей будет лежать с ним рядом. Но отца Аристоклия похоронили в подклете построенной им церкви Афонского подворья на Полянке, где Евдокия Адриановна похоронена быть никак не могла⁹⁶.

Спустя некоторое время ей приснился сон, будто она вошла в незнакомый храм, где службу совершал неизвестный ей молодой архимандрит. Сон только разбередил душу – слишком сильна была сердечная привязанность девицы к почившему старцу. И вот однажды она забрела в незнакомый храм и остолбенела – все было, как в том сне. Подойдя к кресту, смущенная Евдокия Адриановна попросила отпускавшего народ архимандрита помолиться, чтобы ей не появляться больше в этом храме. С такой же просьбой она обратилась и к отцу Исаии, бывшему келейнику отца Аристоклия, на что тот с улыбкой ответил: «Ну и дура же ты, Евдокия». Ободренная такой реакцией, Евдокия Адриановна с этого момента начала ходить именно в то место, а точнее, в храм Покровского монастыря. Так произошло таинство духовного восприемничества: Евдокия Адриановна стала духовной дочерью архимандрита Вениамина (того самого, которого видела во сне) и всю силу своей любви и преданности почившему старцу она перенесла теперь на него. Мои родители узнали от Евдокии Адриановны о тяжелых испытаниях, которые затем пришлось перенести ее духовному отцу, и о сложности его положения в тот период: по возвращении из лагеря отец Вениамин вынужден был жить во Владимире, где Евдокия Адриановна его регулярно навещала.

Не имея никаких тайн от своего духовника, она, естественно, рассказала ему и о жизни в нашей семье. Отец Вениамин захотел познакомиться с нами и, если промыслу Божию будет угодно, как сам он говорил, то и сблизиться. Вначале батюшка написал моим родителям в письме, что для сближения нужен некоторый срок молитвенной проверки. Встреча в конце концов состоялась, вылившись в глубокую взаимную духовную любовь, о чем батюшка впоследствии писал: «...Что я чувствовал по поводу вашей семьи за это время? Она гвоздем вбита в мое сердце».

Вспоминаю свое юношеское впечатление, когда впервые увидел батюшку у нас дома. Он приехал с Евдокией Адриановной из Владимира зимой. Вошел высокий человек в шапке и короткой зимней куртке. Совсем не похожий на то, как я представлял тогда себе монаха, тем более архимандрита. Волосы у него, как и борода, были заправлены за воротник серой рубашки, без креста поверх нее, и только удивительный взгляд сквозь запотевшие очки выдавал духовную наполненность этого человека. Тихий, изящный, скромный, очень умный и светящийся – вот мое первое впечатление об отце Вениамине.

Он сам выразил желание погостить. Мы отвели ему маленькое, но изолированное помещение за плотной шторой, с окном, где батюшка мог не только молиться, но и работать над богословскими сочинениями.

В Москве у него были духовные чада – в основном девицы из прежних прихожан Покровского монастыря. Он их иногда навещал. Но к нам в дом допускал, кроме Евдокии Адриановны, которая, конечно, продолжала у нас жить, только Настю⁹⁷, преданно ему служившую, даже в документах ГПУ значившуюся как ближайшая родственница гражданина Милова.

Чем могла привлечь отца Вениамина наша семья, жившая тогда в гораздо большей степени проблемами эстетическими, нежели богословскими, церковными? Думаю, интеллектуальной культурой моих родителей, соединенной (что необычно для находившихся тогда на свободе) с искренней религиозностью. Насильственно изолированный, батюшка очень нуждался в доверительном общении, в возможности «перекинуться мыслями», как писал он нам потом из далекой ссылки, пастырски поделиться сокровенным. Могла привлекать и большая домашняя библиотека, в которой по тем временам было много богословских книг, а также фортепиано – он любил исполнять на нем церковные песнопения, говоря, что высокая музыка может быть высшей бессловесной молитвой⁹⁸. Но главным все же оказалось как-то сразу возникшее между нами чувство родства, взаимной легкости общения и уверенность батюшки в том, что наша встреча – промысл Божий.

Для нас же отец Вениамин стал больше чем родным. Удивительно деликатный, утонченный в восприятии эстетического, он никогда не претендовал на некую особую значимость. Напротив, его внешний облик (без видимых в быту признаков сана), его открытость помогали быстрому сближению, делали наши отношения по-настоящему родственными и доверительными.

В жизни отец Вениамин был прост, аскетически строг, но не опрощен. Из пищи, например, предпочитал гречневую кашу или горох. Но рядом с его прибором можно было видеть белую полотняную салфетку, вложенную, как и полагалось, в кольцо. Спал он на маленькой кушетке, с трудом на ней помещаясь во весь рост. Вспоминаю, забегая вперед, рассказ жены старосты Ильинской церкви в Сергиевом Посаде Анны Петровны Сарафановой. При открытии Лавры в 1946 году особой заботой стало расселение монахов по квартирам, так как в Лавре первое время условий для жилья не было. Ей удалось снять комнату и для отца Вениамина: маленькую, уютную, с хорошей удобной кроватью. Хозяйка умилялась на то, как новый жилец всегда аккуратно застилает постель, пока не поняла, что спал он на полу, не разбирая кровати. Батюшка старался скрывать строгость своего аскетизма. Но когда работал – писал богословские труды, – ему хотелось, чтобы под ногами у него был толстый ковер. Также в одежде: он был, если можно так сказать, тщательно прибран, чист и изящен. Меня и в тридцатые годы, и позже, в Лавре, не переставало поражать изящество его облика. Само слово «изящный» батюшка произносил с особым ударением (например, при чтении акафиста Преподобному Сергию). Чувствовалось, что оно имело для него не только общепринятое значение, но было символом ангельской чистоты и гармонии.

К людям, его окружавшим, к их взглядам отец Вениамин был очень внимателен. Он знал, что своим внешним видом – серая рубашка, сапоги – не вызовет у нас осуждения (этого требовала конспирация). Но в среде духовных дочерей ему не хотелось сеять смущение и потому на встречи с ними он надевал серый подрясник, который заправлял за пояс при выходе на улицу. Чувствуя усердие моей матери в желании хоть как-то помочь ему материально, в письмах просил делать это незаметно для меня, тогда еще подростка, «чтобы искусительная мысль не пришла к нему и не подумал бы он, что и Божие продажно».

Как-то, стоя при закате солнца у окна, он сказал мне: «Какая чудная молитва «Свете Тихий... Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний...», какой чудный и верный образ Христа». Таким доступным, тихим вечерним солнцем был и отец Вениамин – для меня, по крайней мере.

Помню, как батюшка советовал креститься: внимательно, на оба плеча. Говорил, что это он усвоил от одного простого священника, который даже голову и взгляд поворачивал, сопровождая крестное знамение.

Подолгу молиться отец Вениамин не заставлял, приучая к углубленной, тщательной молитве. И всегда акцентировал необходимость чтения слова Божия, подчеркивая, что при нехватке времени прочесть главу Евангелия важнее, чем вычитать все молитвенное правило.

Навсегда вошло в душу его отношение к исповеди: он требовал готовиться к каждой исповеди с мыслью, что она может стать последней, что за нею – смерть и ответ пред Богом.

Говоря о силе молитвы, батюшка особо выделял значение церковного поминовения умерших. По этому поводу он однажды привел такой случай. У одного архиерея⁹⁹ на приходе был священник-пьяница. Потеряв терпение, он решил от него избавиться. И вот снится архиерею сон: толпа людей просит слезно не прогонять нерадивого батюшку. Сон повторялся несколько раз. Тогда архиерей решил понаблюдать за этим известным своими немощами священником. Выяснилось, что тот каждое утро приходил в храм к началу службы и в алтаре у жертвенника по длинному списку поминал умерших. Эти-то умершие и просили во сне за своего молитвенника.

Однажды ночью, проходя мимо комнатки отца Вениамина, я услышал случайно его ночную молитву. Это было всего лишь многократно повторяемое: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Но услышанное меня потрясло. Сила, глубина, действенность – реальная действенность – этих коротких, простых обращений к Богу открыли мне тогда, что такое молитва, и приблизили к пониманию того, как Спаситель молился в Гефсиманском саду.

Вместе с тем батюшка вовсе не замыкался, не отдалялся от мира, интересовался искусством, наукой. Помню, он выразил желание познакомиться с одним видным художником¹⁰⁰ – другом моего отца. Встреча состоялась. Но после часовой беседы отец Вениамин вышел из комнаты и попросил мою мать закончить разговор с гостем, так как у того «овеществленная душа» и он, батюшка, больше с ним общаться не может. Потом он писал отцу: «Гениальный техник в области художества, Х. незаметно для себя весь ушел в передачу видимых образов, так что душа его, пропитавшись навыком художественной работы, при холодности к религии, как бы овеществилась. Отсюда его вывод: «Сомневаюсь в бытии души...». Природная доброта и семейные добродетели спасают его от крайностей религиозного мировоззрения. Если Богу угодно, то может прийти к нему скорбь или особое промыслительное воздействие, встряхнет его, сломит независимость его воли, и тогда он весь способен раскрыться пред благодатью. Сильные натуры, как его, ставятся на путь спасения лишь могучими потрясениями». После той встречи знаменитый художник перестал у нас бывать, но слова отца Вениамина о его судьбе сбылись.

Были у батюшки и иные воспоминания. Помню, он с улыбкой рассказывал о нечеловеческих условиях в лагере, как ему приходилось чистить в мороз отхожие места и легко одетому бегать вокруг барака, чтобы окончательно не замерзнуть. Читая автобиографию архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого)¹⁰¹, я поражен был сходством методов измывательства над духовенством. «В Красноярске, – пишет архиепископ, – нас посадили в большой подвал двухэтажного дома ГПУ. Подвал был очень грязен и загажен человеческими испражнениями, которые нам пришлось чистить, при этом нам не дали лопат...»¹⁰² Как все было одинаково, бесовски схоже. И о нарах со спавшими на них в три яруса. Оба иерарха прошли через эти мучения.

Во Владимире, находясь практически на положении ссыльного, отец Вениамин не имел возможности служить открыто, мог лишь молиться в храме за специально отведенной ему ширмой. Литургию же служил ежедневно тайно у себя на квартире (он квартировал у некоей Анны Абрамовны вблизи Золотых ворот), всегда готовый к приходу «незваных гостей». Напряжение сил и нервов было очень велико – батюшка работал тогда над богословской диссертацией «Божественная любовь, по учению Библии и Православной Церкви», а условия жизни были весьма далеки от необходимых для такой работы. Мой отец даже сделал для него специальные «глухие» наушники, чтобы хоть как-то оградить от внешнего шума.

Длительные поездки в Москву всегда были риском. Батюшка знал, что за ним следят, знал, кто следит. Однажды, находясь у нас, неожиданно сказал: «А во Владимире, наверное, уже архимандрит А.» (один из московских архимандритов, периодически навещавший там отца Вениамина). Помню, у батюшки возникло тогда желание не возвращаться. Он знал, предчувствовал возможность ареста. Но и оставаться было бы слишком опасно – уже для нас всех. Отец Вениамин это понял и поехал. Во Владимире его действительно «ожидало» названное лицо. Последовал арест (в июне 1938 г.), затем ссылка в Устьвымлаг (Коми АССР) – вплоть до 1946 года (последнее его письмо оттуда к нам означено 17 апреля).

Подробности этой очень тяжелой ссылки нам были малоизвестны. Могу привести лишь некоторые штрихи из писем. «Я долго молчал и не писал вам потому, что не было возможности» (это из первого письма, датированного 5 апреля 1943 г.). «Сильно я истомился от разлуки с вами. Не знаю, когда увижу вас и увижу ли. Очень уж скоро можно утратить здоровье и отправиться ad patres¹⁰³». «Извините за почерк. Очень нервный я, и нервность невольно просачивается в каллиграфию». «...Хочу высказать одну свою неотложную нужду в связи с зимой. Больше некому высказать. Из-за опухлости ног ничто мне не подходит из обуви. Так было летом – то же чувствуется с большей остротой зимой. Не будет ли возможности навести справки о приеме посылки вещевой в мой адрес в Александрове или в Ногинске и послать мне какие-либо старенькие ботинки № 44. Вопрос с обувью – дело жизни моей».

Но уже в 1944–1945 годах батюшка писал: «Очень желал бы познакомиться с последним академическим изданием в краткой форме научных русских достижений, о которых сообщалось в свое время в «Известиях». Мне это пока недоступно, несмотря на желание все это охватить одним обобщающим восприятием».

«Лично я пока могу жить только в области планов на будущее. Планы эти таковы: 1. Хотел бы письменно кристаллизовать и углубить мировоззрение работой где-либо вблизи книжных сокровищ. 2. Для этого считаю необходимым просмотреть и войти в курс всех последних выводов физики, химии, психологии и медицины, в первую очередь. 3. Хочется проникнуть в тайны конечного развития человеческой личности и в познание архитектоники мира».

«...У вас образовалась уже, несомненно, опытность в деле самых обычных посадок овощей. А я в первый раз натолкнулся на ряд таких задач, которых прежде никогда не решал. ...Просил бы, если не затруднит, помочь мне в этом деле высылкой какого-либо пособия по овощеводству и борьбе с вредителями. У нас в прошлом году много навредили разные личинки на капусте, картофеле и прочих овощах». «У меня жизнь течет пока без перемен, в работе и тоскливом внутреннем одиночестве. Но эту последнюю епитимию терплю». «Здоровье мое в целом ничего, только чувствую, что как-то к земле тянет. Быстро потом устаю, и сердце плохое».

«Весеннее солнышко даже у нас дает себя знать. Как оно хорошо! И свет его и теплота так ласкают и успокаивают нервы. Начинает оно греть и сиять, и хочется смиряться с обстоятельствами личной жизни, напрягаешь охотнее силы к работе и легче переживаешь все грустное и скорбное».

«Сейчас пишу вам эти строки, согреваясь с головы теплой меховой шапкой, которая тоже есть память о вас. Морозы у нас нынче столь суровые, что прежние годы бледнеют со своими холодами... Ртутный столбик так и скачет к 50 градусам. Отсюда – частые обморожения. В дни морозов бывает как-то жутко от чувства близости стоящей за спиной смерти. Скоро ли протекут эти дни, не знаю. Пока холодно».

Вспоминаю рассказ отца Вениамина о происшедшем с ним однажды на этапе. На случай смерти, и если бы дана была возможность к ней приготовиться, он хранил на груди частицу Святых Даров. Но в этот раз арестанты не знали, ни куда их гонят, ни что их ждет. Боясь за судьбу Святых Даров, батюшка обратился к конвоиру с просьбой взять у него сосуд и благочестиво уничтожить. Тот обещал. Отец Вениамин говорил, что до конца дней своих будет молиться об этом человеке, не зная даже его имени.

Я понимаю, что батюшка всю жизнь носил в сердце мысль о смерти, помня печальные слова, сказанные о нем когда-то одним соловецким схимником: «Ах, Витя, Витя! Много тебе придется перенести впереди. Помни житие митрополита Филиппа». Предсказание об участи митрополита Филиппа, услышанное и воспринятое отцом Вениамином еще в молодые годы, наложило на его утонченную, впечатлительную натуру неизгладимый след. В молодости страх насильственной смерти был настолько велик, что один старец даже порекомендовал ему сфотографироваться в гробу, чтобы преодолеть этот излишний комплекс. Впоследствии, как я чувствовал, страх сменило смирение перед страшным, неотвратимым. Это создало потребность замаскироваться, стушеваться. В одном из первых писем нашей семье, обсуждая время своего приезда, он писал: «...не лучше ли эти дни мне переждать в своем местожительстве и приехать к вам уже в шапке. Это не так заметно». Батюшка избегал ходить по городу в рясе. Помню, после войны, когда он жил уже в Лавре, а преподавал в Новодевичьем монастыре на Пастырских курсах¹⁰⁴, то зимой по-прежнему носил короткую куртку и заправлял бороду под воротник. Даже в Лавре при встречах он предупреждал меня: «Глаза... глаза... – говорил, – тут осиное гнездо...». И это была не галлюцинация, а действительно прозорливое видение. Помню произнесенные им слова: «Жатвы много, а делателей мало...» (Мф.9:37)

В Лавре с особой силой раскрылся проповеднический дар отца архимандрита. Он, как правило, произносил по две проповеди: одну во время ранней обедни, которую служил сам в нижнем храме Успенского собора, а потом совершенно другую – за поздней литургией в Трапезном храме. Проповеди были яркими, образными, сильными, связанными с конкретными нуждами людей в послевоенное время. Многие приходили на них с тетрадками, чтобы записать хотя бы самое главное. Помню, в одной проповеди о силе молитвы он рассказал, как во время немецкой атаки в деревенской избе старичок со старушкой усердно молились. Огненный шквал прошел через их село, истребив все, но эту избу немцы словно бы не заметили, и она продолжала стоять невредимой. Память сохранила и другую проповедь, показавшуюся тогда неожиданной, – о необходимости доверять государству. Смысл сказанного вскоре прояснился. Проповедь была произнесена незадолго до обмена денег, от которого не пострадали только те, кто хранил свои сбережения в банке...

В 1948 году, когда Московские Духовная академия и семинария находились уже в стенах Лавры, отец Вениамин был назначен инспектором Духовных школ. Зная, что времени ему отпущено мало, он требовал, чтобы я чаще приезжал в Загорск – каждое воскресенье. И чувствовалась потребность во взаимной встрече не только для меня, но и для него.

Помню последнюю с батюшкой пасхальную заутреню в Лавре – в 1948 году. Приехав вечером, я пробрался в уже переполненный Трапезный храм и вижу, что служит отец Вениамин. Из алтаря меня позвали и, когда я туда вошел, дали нести крест во время крестного хода. Я взял, впереди несли фонарь, а сзади за мной шел батюшка. Это несение креста оказалось для меня символичным – я вскоре женился¹⁰⁵. Батюшка же был вновь арестован и сослан в Казахстан.

Местом последней ссылки отца Вениамина стал казахский овцеводческий колхоз в районе Джамбула. Туда к батюшке ездила Настя, близкая его духовная дочь¹⁰⁶. Прилетев в Джамбул на самолете, она затем в течение двух дней на двугорбом верблюде по голой бескрайней степи добиралась до места пребывания батюшки. Войдя в юрту, где среди казахов увидела наконец отца Вениамина, со слезами упала ему в ноги.

Батюшка квартировал у сосланной в те края немки с Поволжья. Казахи были настроены довольно миролюбиво, даже, как рассказывала Настя, в знак расположения, поднесли ему однажды миску, полную вареных бараньих хвостов. Правда, батюшка не знал, как поступить с этим кушаньем. Он очень страдал физически от сырости – погода зимой была промозглой, а жилье холодное. «Душевно живу, слава Богу, а телесно переживаю много недомоганий. Уже и зубов нет, а флюсы не перестают регулярно мучить. Частенько болит почему-то горло, – думаю, от сырости помещения. И ноги дают себя знать». «Зимой никогда не раздеваюсь на ночь. Вечером натопишь углем печку, а к утру все тепло куда-то исчезает. С земляного пола тянет какой-то сыростью, хотя я застилаю его половиками. Оттого вечно простужаюсь». «От сырости и дождя за последнее время у меня возобновился ишиас. Трудно повернуться, трудно встать с постели и делать что-либо необходимое в личном житейском обиходе. К тому же температура, а в связи с этим – бессонница. ...Характерно... что я крайне оберегал спину. Посланную когда-то вами желтую шерстяную рубашку не спускал с плеч, спал в одежде, завертывался в два одеяла сверху. И, несмотря на предосторожности, неуловимая волна сырости все-таки пробила броню одежды и воспалила нерв».

Находясь в ссылке, батюшка изучил казахский язык и составил казахско-русский словарь, как писал, на двадцать тысяч слов. Этот труд, если бы его издали, мог бы стать поворотным в его судьбе. Но он почувствовал, что этого поворота допускать не следует, принимал свою судьбу как промысл Божий. Родителям моим он тогда написал: «...в душе явилось колебание: продвигать ли работу, когда, кроме земной критики, я стою пред посмертной ответственностью. Потому решил обождать. Для самолюбия словарный труд кое-что может дать, а для души – минус».

Не могу не сказать здесь особо, отвлекаясь от последовательности воспоминаний, об исключительной требовательности отца Вениамина к самому себе – вплоть до того, что, став монахом в достаточно молодом возрасте, он больше не встречался с тогда еще живой, горячо любимой им матерью (кстати, как и отец Аристоклий). Батюшка был очень строг внутренне, всегда ответственно собран. Он знал настоящую цену духовной жизни. И это знание, естественно, влияло на его отношение к окружающему миру. Так, в иконописи не терпел, как он сам выражался, «нестеровщину» – болезненную экзальтацию в изображении святых.

Святость в понимании батюшки – всегда скромна, но здорова, а не болезненно-мечтательна. Вот почему он был и против «игры в монашество», подделки, даже совсем невинной, например, мужской обуви у девушек, считавших благочестивым в одежде подражать монашкам. Можно было услышать в таких случаях: «Не рядись!» Помню, после долгой вынужденной разлуки, увидев меня отрастившим бороду, сказал: «Побрейся».

К монашеству он тоже не склонял. Показательно, что ни одна из окружавших его духовных дочерей при жизни отца Вениамина монахиней не стала. И лишь после его смерти некоторые из них, Анастасия и Клавдия, приняли тайный постриг. Но, обладая даром прозорливости и очень строгим, внимательным отношением к предощущаемому, батюшка, например, ревностно ограждал Федора Воробьева (будущего архимандрита Феодорита¹⁰⁷) от стремления к женитьбе. Помню рассказ Евдокии Адриановны об их последней случайной встрече у отца Вениамина во Владимире. Федор нравился Евдокии, а она – ему. Батюшка, конечно, это знал и недвусмысленно показывал недовольство таким общением, всячески стараясь не допустить того, чтобы они вместе ушли от него. Воробьев жил и работал тогда в Петушках по Нижегородской дороге. Выпроваживая Евдокию, отец Вениамин посадил Федора на свое место за столом, начал как-то особенно угощать... Уже на вокзале, сидя в вагоне, Евдокия Адриановна увидела бегущего, опаздывающего на поезд Федора и поняла, что больше с ним не встретится. Не сразу, спустя годы, Федор Иванович Воробьев принял монашество, стал насельником Троице-Сергиевой Лавры, архимандритом. Евдокия же Адриановна так и осталась Христовой невестой. Очень легкая, всегда лучезарная, сильная горячей, искренней верой, она пламенела сердцем к Богу. В связи с ней вспоминаются и другие подвижницы. Так сама Евдокия Адриановна сначала воспитывалась отцом Аристоклием, потом стала духовной дочерью и помощницей отца Вениамина; Агриппина Николаевна Истнюк – сначала служила отцу Павлу (Троицкому)¹⁰⁸, потом отцу Всеволоду Шпиллеру; Ольга Серафимовна (Дефендова, в тайном постриге монахиня Серафима) – сначала помогала митрополиту Макарию (Невскому), потом – отцу Сергию (иеромонаху Серафиму (Орлову)) в Отрадном. Целая цепочка жен-мироносиц, скромных, самоотверженных. Они и сами духовно напитывались у русских праведников, старцев, и всем, чем могли, служили им.

Прослеживается и взаимопомощь старцев по отношению к своим духовным чадам. Когда регулярно арестовывали и ссылали отца Вениамина, то заботу о нашей семье принимал на себя отец Исаия, бывший келейник отца Аристоклия. Мы с ним ни разу не встречались лично. Но через общих знакомых в трудные минуты многократно прибегали к его помощи. Старец отечески оберегал нашу жизнь, совершая своими молитвами чудеса.

Осенью 1954 года, по окончании срока ссылки, отец Вениамин был вызван в Москву. Прилетев из Джамбула на небольшом самолете, который в пути страшно болтало, – а батюшка физически не переносил качки, и любой, даже небольшой, перелет был для него мучителен, – он через несколько часов должен был из Внукова лететь в Одессу для встречи с патриархом Алексием 1, который на следующий же день с ним вместе возвращался самолетом в столицу.

Зная, что с нашей семьей в домашней обстановке он напоследок может встретиться только сразу по возвращении из Казахстана, между двумя аэродромами, батюшка в тот день, как потом и подтвердилось, в последний раз позвонил в нашу дверь. Предчувствие потери не оставляло меня. Помню слово отца Вениамина во время его хиротонии 4 февраля 1955 года. Он сказал тогда, что живет одиннадцатый час жизни. Помню и слова совершавшего рукоположение патриарха Алексия I: «Что я могу тебе сказать? Ты лучше меня все знаешь». Во время хиротонии батюшка был светящимся.

Назначенный епископом в Саратов, владыка столкнулся с большими трудностями. Со слов моей матери, навещавшей его, знаю, что там тогда было много сектантов, которые вели себя очень дерзко, вызывающе – демонстративно нарушали ход богослужения, устраивали всякого рода провокации церковнослужителям. Гражданские власти, по понятным причинам, смотрели на эти безобразия снисходительно.

Но известно и другое. За несколько месяцев своего епископства владыка Вениамин снискал настолько сильную любовь паствы, что в Саратове до сих пор живет память о нем как о милости Божией, явленной городу.

На епископской кафедре владыка оказался в сложном для себя окружении. Контролировался, видимо, каждый шаг. Мы это чувствовали по письмам, которые стали очень редкими и скупыми, – ничего личного, сокровенного, только сдержанная информация о епархиальных заботах и самые насущные просьбы. Может показаться странным, что в преддверии своего близкого конца, который владыка предвидел и к которому готовился, он хлопотал об удобных очках (!). Но при его огромной близорукости (-11) это было действительно нужно – в первую очередь для осуществления круга епископских обязанностей, которые он ревностно и ответственно исполнял до самого последнего дня своей жизни.

1 августа владыка служил торжественную панихиду о новопреставленном епископе Андрее (Комарове)¹⁰⁹. Это богослужение оказалось для него последним.

2       августа 1955 года, в день пророка Божиего Илии, владыка Вениамин скоропостижно скончался. Перед смертью, как рассказывали, владыка просил хоронить его на лошадке... Еще говорили, что он просил о встрече с близким ему священником, но того к владыке не допустили.

Известие о внезапной болезни и кончине владыки отозвалось в народе острой сердечной болью. Трогательным памятником ему остались ходившие тогда в списках любительские стихи одной прихожанки саратовского кафедрального собора, излившей в них свое и общее потрясение.

Так замкнулось кольцо: некогда в Саратове владыка получил благословение на монашеский подвиг, там же он и почил в Бозе... На его место сразу же был назначен другой архиерей – митрополит Вениамин (Федченков).

Похоронили владыку Вениамина в Саратове на городском кладбище. На его могиле установили большой крест. Здесь всегда горит лампада, бывает, что и чудеса происходят.

Закончить свои воспоминания о епископе Вениамине хотелось бы подборкой его писем, которые он писал нашей семье из Владимира в 1935–1938 годах, еще будучи архимандритом.

01.08.1935 г.

+

Дорогая о Господе...

На оба Ваши вопроса о Вас и о детях спешу ответить.

Прежде всего о Вас. Конечно, не всякому сразу душа может открыться, да и без помощи Божией не может сокрушаться. Сокрушение – дар Святого Духа, а чистосердечие исповеди зависит от нас. Суть исповеди – это попрать гордость, которая сжимает душу и мешает ей быть откровенной. Что касается перемены на лучшее после исповеди, то она вытекает из меры нашего смирения. Когда смирения нет и нет приверженности к Богу, то никак сам не изменишься. Дальше дряблого сентиментализма не уйдешь. Вот и я плачу и скорблю о себе, всегда молю, чтобы Господь Сам изменил меня, но до сих пор все так плохо у меня, что ручьев слез недостаточно для оплакивания своей греховности. В таком же положении, думаю, и Вы находитесь. Хотим мы с вами исправиться, а наступает час испытания – и все наши добрые намерения разбиваются вдребезги. Отчего? Да оттого, что мы еще не приобрели в воле центра, устойчивости через силу благодати. Исправление вот когда настанет у нас – как только натерпимся мы своей нищетности для добра, исстрадаемся в своем бессилии измениться и как только беззвучно, но пронзительно для неба закричим: «Боже! Нет мне от дел моих спасения. Я без Тебя погиб. Чуда жду. Оживи меня Твоею силою! Спаси по одной милости Твоей!» – тогда-то приходит неизвестно откуда Божия благодать и переплавляет всю нашу греховность. Начало же спасения, безусловно, в чистой исповеди. Надо тщательно все пересмотреть в себе в присутствии духовника, все осудить сознательно (ведь прошлая наша жизнь зачеркнута для Бога) – и тогда половина дела сделана. Дальше должна быть борьба с собой. Без борьбы механически ничего не приходит. Благодать Божия идет лишь по пятам наших усилий к добру и их укрепляет в душе. Без усилий и помощь не приходит. Из-за того и люди, часто неплохие, гибнут.

Теперь, дорогая... о детках Ваших.

На природной доброте их и порядочности далеко не уйдешь. Отрубите Вы ветку от дерева. Хлорофилл древесный пока хранится в ветке – она зелена, а потом начинает желтеть. Так и детки Ваши пока еще живут традициями семьи. А фундамент доброты им нужен чисто благодатный, приобретаемый отчасти знанием, отчасти практикой. N. и N¹¹⁰. если молиться не будут, надежды на устойчивость их порядочности мало. Не будет у них силы отстоять семейные, благочестивые устои жизни; не может быть и ясного взгляда на конечные задачи жизни. А ведь бессмысленно жить для положения на земле и для сытости желудка – даже для умственного развития. Как это согласить с могилой, с жаждой бессмертия и с каким-то внутренним порывом к чему-то неземному, потустороннему. (...)

Я бы с удовольствием помог Вашим детям в смысле ознакомления их с верой в ее безбрежной значимости и таинственной силе. Да практически осуществимо ли это? Очень уж страшно выбираться в Москву. Потом мне не хотелось бы бросать занятий богословием. А как это сделать ввиду недостатка тишины, без которой нельзя сосредоточиться? Старшему и Младшему лучше всего учиться вере не по книгам, а путем простой беседы – вопросо-ответной. Но и книги нужны для возгревания огня любви к Богу путем известного Вам умиления. Простите, дорогая... за многословие. Если найдете возможным, передайте привет Вашему супругу. Христос с Вами. С любовию о Христе грешный А.В.

4/17.10.1935 г.

+

Дорогая о Господе...

Получил Ваше письмо, и, знаете, какие думы навеяло оно? Мне кажется, что фактическую сторону проекта моего быть у Вас покажет Сам Господь в недалеком будущем. У Бога ответом на молитву людей вместо слов служит направление жизненных обстоятельств. Так и в отношении моего более близкого знакомства с Вами. Господь сцеплением событий нашей жизни укажет, что лучше и как поступить. Лично меня как раз устраивала бы маленькая изолированная комнатка, где не мог бы я никому мешать.

С большим интересом я прочитал отклики членов Вашей семьи на мое письмо. Ведь иногда краткое слово мгновенно освещает все душевное устроение человека.

Мне дороги их слова не для какой-то критики. Нет, мне важна одна сторона души в каждом человеке: это нахождение возможностей душевного обращения к Богу. Обычно человеческая воля своими поворотами и привычками ставит себя на проторенный большинством и всегда повторяемый путь приискания обеспечения. Здесь совмещается часто приятное с полезным, служение любимому делу с получением гонорара за это. Но здесь – крупнейший пробел. Земное-то дело, конечно, должно идти своим чередом, а выше его, знаете, что должно идти? Воспитание воли для молитвы, доброты и воздержания от страстей и раскрытие религиозного чувства, возможно более полное и могучее. Когда Старший произнес тираду по поводу того, что «ему чуждо» написанное мной, то он был прав. Действительно, течение жизни Старшего не дало еще времени ознакомиться с теми сокровищами силы Божией, какие есть в нем, но почти неведомы ему и до сих пор им не употреблялись в дело. Я сам хотя в духовной среде жил и прошел все духовные школы, но до 32 лет мало имел понятия о том, как можно ощутить весь божественный мир, сродниться с ним и спокойно готовиться перейти в него с наступлением смерти. Теория – одно, а практика – другое. И вот многое горе, ряд великих испытаний под руководством тайного водительства промысла Божия наконец привели меня к тому, что в идеях христианства милосердие Божие дало мне счастье найти жизнь. Теперь по мизерному, крошечному опыту своему я, по крайней мере, удостоился понять «чуждое»¹¹¹, что оно – реальнейшая и единственно истинная ценность. В письме дальше этих общих фраз я не могу пойти в обозрении тайн Царства Божия. Ограничусь сейчас лишь приведением одного замечания, какое мне пришлось слышать как-то в проповеди какого-то архиерея, который говорил: «Чего мы не знаем, того и не ценим. А чего не ценим, то не любим и того не ищем». Но об этом довольно.

(...)

С искренним благожеланием к Вам и любовью о Господе остаюсь грешный А. В.

01.12.1935 г.

+

Дорогие о Господе...

Спасибо, спасибо вам за радушие. И я после отклика вашего на мои мысли быть у вас принял всю вашу семью в свое сердце, как родных, и, хотя недостоин, но стараюсь ежедневно возносить имена ваши на молитве перед Богом.

(...)

За вашу доброту и отзывчивость искренно хотелось бы всем вам послужить чем только могу. Может быть, Сам Господь ведет меня к тому. Божие все совершается легко, безыскусственно, наподобие спадения зрелого яблока с яблони. Так и я окажусь у вас непременно в тот час, который назначил Сердцеведец Бог. Если встретимся, то дальнейшее в мелочах укажет Сам Господь. На месте виднее будет, что доброго можно сделать для Старшего и Младшего. Пусть уж годы их летят вперед и труднее становится им воспринимать что-либо из области чисто благодатной, но ростки святыни в каждом человеке живы, и они-то всегда могут разрастись.

Бывают моменты, когда личное ничтожество особенно ярко чувствуется. Таков, например, момент сердечного усвоения тайн Царства Божия с детской простотой. Здесь человек, будь то и священник, простой орган влияния Божия, а учительствует при этом Сам Бог. Вот почему и я покорно попросил бы вас предварительно в утренней и вечерней молитве вашей молиться о Старшем и Младшем, чтобы Господь отверз именно сердца их для слова Божия. Запоминать слова рассудочно можно природными силами, а ощутить энергию духовного учения и выйти из духовного бессилия без помощи Божией невозможно. А кому нужнее всего состояние души Старшего и Младшего, как не вам. Родительским сердцам они более всего дороги. Потому молитва о том, чтобы Бог расположил их послушать наиполезнейшее, необходима.

(...) с своей стороны прошу, в случае свидания, взаимно поделиться со мной крупицами житейского, современного опыта. А то я, чувствую, вовсе отстал от жизни.

Божие благословение призываю на всех вас. Остаюсь с любовию к вам во Христе ваш богомолец А. В.

01.12. 1935 г.

+

Дорогой Младший!

Спасибо тебе, родной, за письмо твое. Благодарю тебя, что показал мне отведенную для меня комнатку, свои саночки и даже свою фигурку около санок. Только, знаешь, о внешнем твоем виде мне не удалось составить представления на основании твоего рисунка. Вот когда тебя лицом к лицу увижу, тогда лучше познакомимся. Я попрошу тебя тогда рассказать о своем учении, товарищах, играх. А то я не знаю теперь обстановки детской жизни. Тебе же расскажу о своих интересах и обстановке, в которой жил прежде и теперь живу. О тебе, Младшенький, я молюсь Господу, чтобы ты нашел истинное счастье жизни и чтобы всегда был мирен, весел и здоров.

Христос с тобой да пребудет.

Любящий тебя грешный А. В.

06.12.1935 г.

₊

Дорогой Старший!

Все Божие просто. Чрез простоту и сердца ближе друг к другу. Ради душевной близости прошу разрешить мне употребление в моем письме тона речи дружеского. Начну вот с чего. Дорогой Старший в своей записочке отчасти затронул вопрос о складе своей души. За первые шаги к откровенности благодарю. Если, Бог даст, увидимся, то поговорим поподробнее. На бумаге да незнакомому человеку с своеобразным характером, конечно, трудно что-либо говорить о себе. Мне дороже всего было найти «в откровении письменном» готовность учиться, искать лучшего в жизни. Это – великий плюс к обогащению себя духовным богатством. Я до сих пор сам жажду знать больше и больше и при всей своей жалкой ограниченности переутомляюсь в поисках знаний о законах жизни человека. Одно только нашел, что работа ума, как бы он ни был изощрен и дисциплинирован, вне единения его с сердцем очень сушит душу и никогда не осчастливливает. Требуется найти гармонию действия всех душевных сил, что без помощи религии немыслимо.

Все пересмотреть в себе, переоценить надо не спеша и серьезно. Это каждому из нас рано или поздно следует сделать. Упомянутой темы и надо бы коснуться нам при свидании. Но при этом, скажу искренно, что мне хотелось бы спуститься и в гущу текущей жизни и критически обозреть ее при свете веры и Евангелия.

Божие благословение да почиет над моим новым собеседником. Спасибо за письмо.

Остаюсь с искренним благожеланием и любовию о Господе А. В.

15.01.1936 г.

+

Дорогие о Господе и добрые...

Так много хотелось бы сказать вам, а места в письме маловато. Потому постараюсь быть лаконичнее.

О вас я всегда помню и вне молитвы и молитвенно, потому что между сердцами есть внепространственная связь. Простите за откровенность, вы недалеки от Царствия Божия. В вас столько приемлемости к благовестию Божию, что душа моя как-то полюбила всю вашу добрую семью. Одно у меня теперь желание: досказать вам не выраженное мною в беседе с вами о спасении и на деле быть орудием, посредником сочетания вашего с Господом чрез говение. По крайней мере, желал бы поисповедовать Старшего и Младшего; вы же поступите так, как найдете для себя удобным. Можно нам ограничиться и одной беседой. Думаю, что и это будет немало. Ведь мы обо всем говорили только в общих чертах.

Одной из тем разговора хотелось бы избрать выяснение того, что осталось нам пред смертью доделать в отношении религиозном и на какой ступени духовного развития стоим мы. Ведь нас ожидает за гробом форма жизни, которую надо суметь принять. Все, мешающее жить в вечности, надо заблаговременно отрезывать. Здесь-то и важно общие правила приложить именно к характеру, к личности, так как и там личная жизнь – в вечности. Это радостный просмотр себя в том отношении, что движет разрушить стену между собой и Богом и воспринять действие силы Божией.

(...)

Впечатление от встречи с N. N. у меня доброе. Только он, увидав меня, встал в оборонительное положение и откровенно сказал: «В свой мир я никого не пущу. Нужно жить с охлажденным чувством». Но у него точка приложения благодати есть именно в смутном чувствовании им Бога. Это чувство N. N. похоже «на платоновское», холодное предощущение Бога. Гениальный техник в области художества, N. N. незаметно для себя весь ушел в передачу видимых образов, так что душа его, пропитавшись навыком художественной работы, при холодности к религии, как бы овеществилась. Отсюда его вывод: «сомневаюсь в бытии души». Если же нет души, то нет и бессмертия, не для чего и думать о каком-то личном внутреннем возрождении. Данные выводы у N. N. остановились на полдороге. Природная доброта и семейные добродетели спасают его от крайностей религиозного мировоззрения. Если Богу угодно, то может прийти к нему скорбь, или особое промыслительное воздействие встрясет его, сломит независимость его воли, и тогда он весь способен раскрыться пред благодатию. Сильные натуры, как его, ставятся на путь спасения лишь могучими потрясениями.

(...) В заключение дорогому... желаю поправиться, дорогой же... успокоиться надо. Малодушничать нехорошо и для здоровья, и для настроения. За глубокое внимание ваше ко мне и доброту благодарю вас. (...) Христос с вами. Любящий вас о Господе А. В.

Я что-то сильно переутомился. Сердце и голова болят. Но если бы у вас была охотность, то все бы я бросил и приехал, невзирая ни на что.

15.01.1936 г.

+

Дорогой о Господе Старший!

Так как между родными нет условностей, то позволь откровенно на всё тебе ответить.

Ты напрасно думаешь о себе, что неискренен на молитве пред Богом. Нет, в тебе очень много чувства. Но воли у тебя маловато. За недостатком внешних возбудителей к молитве постарайся сам, как умеешь, аккуратно всякий день утром и вечером вычитывать молитвы. Читай редко¹¹², вдумчиво, понимая и чувствуя молитвенные слова. Вот и родится у тебя искренность полная. Среди же художественных занятий своих время от времени с воздыханием сердца говори: «Господи! Спаси меня» или «Господи! Помоги мне». В послеобеденное время хорошо призывать Божию Матерь, говоря: «Пресвятая Богородице! Спаси нас». Если вместо бесплодного думания вращать сердечно означенные молитовки, то незаметно для тебя сила Божия будет проницать тебя, и в твоей душе подымется какое-то приятное чувство мира, радости и веселия, а страстное все от тебя убежит. Смотри же: в тебе холодно, и ты целый день должен подтапливать сердечную печь.

Твое слабоволие – вещь природная, но вполне исправимая. Поживешь, потерпишь горя, будешь бороться с собой – этот недостаток и поправится. Гораздо важнее практического слабоволия – бессилие для добра. Вот здесь у всех нас хромота на оба колена. И знаешь, что окрыляет нас в последнем отношении: тайная Божия сила, которая называется благодатью Святого Духа. Что, в самом деле, давало терпение подвижникам христианства поститься, ночи не спать за молитвой, носить вериги, стоять десятилетия на столпах, бежать от приятностей мира сего, огорчать чувства суровым режимом? Да как раз названная сила Святого Духа. Когда она придет к человеку, то его так и тянет к Богу ненасытно и неутомимо. Ты также получишь драгоценную эту силу, если поостережешься хаоса в мыслях и чувствах с помощью творения возможно частой молитвы, и если станешь блюсти чистоту души и тела.

Мелочи жизни кажутся мелочами, пока ты живешь без Бога, не напрягаясь ставить себя в Его присутствие. Если же поймешь свои дела, так рассуждая: «Я – Божий раб. Бог мне повелел обстоятельствами жизни и природными дарованиями определить себя к моим делам», и если станешь все выполнять как поручение Самого Бога, данное свыше лично тебе, тогда неудовлетворенности не будет у тебя, потому что всеми своими поступками будешь угождать Богу.

Старший, Старший! Все-таки счастье, милый, в одном ношении силы Божией. Приятности земные надоедают, опустошают и мучат, а Божие действие столь сладко, что ради него можно кое-что и потерпеть. Пока душа твоя поднимется до Бога, ты молись, читай духовное, посматривай на религиозные картины; когда можно, и на пианино играй духовное. Предварительно же поговей. Вычисти себя, чтобы начать новую жизнь.

Спаситель да прострет над тобой Свою благодать. Прости за написанное. Мне бы самому впору учиться у тебя многому, а я толкую о духовном.

С любовью к тебе о Христе остаюсь недостойный и грешный А. В.

15.01.1936 г.

+

Милый и дорогой Младший!

Вместо личного разговора хочу поговорить с тобой росчерком пера.

Всякий раз, как я вспоминаю тебя и сопоставляю с твоим душевным устроением свое состояние в твои годы, тогда делается мне очень грустно. Я много-много болел душой, и тебе предстоит немало страданий, – пока-то упорядочится внутренно вся твоя жизнь. И когда я представлю себе тебя стоящим пред лицом жизни вне дома, мне становится крайне жалко тебя. Если бы ты хотел облегчить себе свое будущее, встань на путь борьбы с собой.

Скажешь: с чем бороться? Прежде всего со склонностью беспокоиться, с робостью пред учебными занятиями, с настойчивостью или нажимом на свои желания и, наконец, с неохотой молиться. Ты спросишь: «Я не умею и не могу наклонять себя к желаниям окружающих. Мне больно ломать себя. Что мне делать?» Отвечу: «Начни перетерпливать скуку молитвы. По крайней мере, проси Бога молитвою о научении своем терпению, послушанию, пониманию изучаемого, и тогда придет к тебе Бог со Своей помощью в явно ощущаемом тобою изменении твоем даже на молитве. Тебе после молитвы станет легче смиряться, легче терпеть, легче учиться и легче обуздывать себя во всем».

Усердные на молитву похожи на разогретый воск, который гнется, не ломаясь, или на раскаленное железо, поддающееся ковке. Тебе почти незаметны эти достижения путем молитвы сейчас, но после, когда возусердствуешь о молитве, будут очевидным для тебя фактом.

Милый Младший! Настоящее время твоей жизни есть годы, когда образуются добрые привычки чрез ограничение себя и противление себе. Это помни и всякий раз, как сделается тебе тяжело от требований папы или мамы, утешай себя мыслью, что за строгостью их скрывается горячая любовь к тебе, которая хочет в тебе иное отсечь, а иное развить. Перевоспитание же всегда болезненно вначале, но после весьма радостно и приятно. Потерпи же, родной мой, горечи жизни.

Скорбение это временно. Господь с тобой!

Любящий тебя А. В.

Р. S. По просьбе твоей я всегда на литургии молюсь за тебя особо, чтобы Господь привел тебя к Себе.

01.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Простите, что плохо пишу: руки плохо владеют. Благодарю за родное отношение ко Мне. Пожалуй, ваша семья теперь для моей души в полном составе своем одна из самых близких. А если мерить меркою вашего отношения ко мне, то ближе вас никого и нет.

Хотя мне и холодновато, и страшновато здесь по домашним обстоятельствам, но ради богослужения и окончания работы думал позадержаться на месте своего постоянного жительства.

А вас, если Бог судит увидеться, хотелось ознакомить в дальнейшем еще кое с чем. Кстати, и выписки у вас сделать для дальнейшей моей работы.

Как трогает меня доброта ваша ко мне! А я ничем не умею вас отблагодарить. Что бы мне для вас сделать, чем послужить вам?

Дай, Господи, вам отдохнуть, поправиться, чтобы дальше быть только Божиими. Вне основной цели жизни и здоровье обесценивается.

Жалко, что у Младшего до сих пор нет практических религиозных навыков. Надо их привить ему, чтобы он в жизни был счастлив. Терпение с ним нужно в этом деле.

Мне работы со своим материалом хватит приблизительно недели на две. А там что Бог даст.

Призываю на вас Божие благословение и всегда молюсь о вашем спасении. Простите меня, если в чем-либо неправильно поступил по близорукости и немощи. Не забудьте и вы меня в своих святых молитвах.

Христос с вами.

Остаюсь с любовию к Вам о Господе грешный А. В.

(...)

02.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Времени нет у меня писать ввиду близости поезда, и Дуне надо ехать. Вы точны в любви своей. Спаси вас Христос. Но я опять, вероятно, не совсем окажусь точным в слове. Обещал через две недели быть у вас. Между тем пришло на мысль мне, что ведь скоро пост. Может быть, лучше будет совместить приезд с бо́льшей пользой. Дело в том, что если уж я приеду сейчас, то после не знаю, когда удастся повторить поездку. Все это вместе взятое и поставляет меня в необходимость замедлить поездку. У меня и книг нет нужных здесь, но лучше и книжным занятиям предпочесть бо́льшую вашу пользу. Молиться за вас буду и дальше по-прежнему: дал бы Господь вам счастья и Себя явил бы сердцам вашим.

Идеологически и практически многое бы надо раскрыть вам. Скоро пост... Меню вам: грибное – только никогда не с вермишелью. Это – голодно, а – с картофелем и крупой. Хороша гречневая каша, горох; всякие иного рода каши допустимы. Даже сладкое что хотите делайте. Но качество пищи необходимо соблюсти в порядке Устава Церкви, хотя бы это было тяжело. Сытым можно быть и здесь. За жертву и милость Божия придет. Без жертвы нет спасения. Вы уж кое-что начали терпеть. Дотерпите и здесь.

Всех вас, моих дорогих, я всегда с великой теплотой сердца помню, ничем не различая от родных.

Звездицу, если бы можно, еще одну сделать так, чтобы установить ее было можно на розетке. Всего, всего вам доброго. Не посетуйте на меня за замедление. (...)

С любовию о Христе грешный А. В.

(...)

02.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

С удовольствием получил ваше родное мне писание. Помните лично и детям напоминайте об этом, что сначала все Божие мы должны совершать без всякого утешения, по одному чувству долга, но с напряжением к тщательности совершения молитвы, с напряжением к самообузданию, когда нервы рвутся, с наклоном к хранению взаимного мира.

Долго из наших трудов ничего не будет выходить. Ходить станем по-прежнему сухими, мертвыми для Бога. Старое будет у нас повторяться, невзирая на жажду быть новыми, Христовыми. Все это бесплодие попущено бывает для того, чтобы мы смирились, увидали себя ничтожеством и осознали твердо-твердо, что исправление невозможно, пока Сам Бог силой Своей не придет к нам на помощь. Вне соблюдения строгого порядка жизни никто из нас не увидит ни личной немощи, ни помощи Божией ярко-ощутительной, ни брани вражией и победы над нею Христа Господа.

Вот почему встать на путь богоугодный необходимо с подчинением своей воли особому укладу жизни. Как совместить его с вращением в миру – в этом должна быть взаимная договоренность. Одного тут нельзя забывать, что восстановление своей души в норму требует не бесплодных воздыханий и мечтаний, а дела, требует ряда напряжений постепенных в трех направлениях: 1) в молитве; 2) в оставлении привычного зла и 3) в наклонении себя к противоположному добру.

Три отмеченных сдвига воли и являются той подготовкой, за которой следует явление в нас дивной силы Божией. Содействие Божие происходит во время нашего действия. Если полноты действия, хотя бы холодного, томительного, нудного подчас, в нас не будет, то мы, не ощутивши благодати, так и умрем. А кто умирает без ношения – яркого – силы Божией, тот не избежит и загробного томления.

Вот почему необходимо и вам твердо встать на путь нормированной точным порядком жизни.

Дорогой... Здоровье Вам Бог приложит в нужную меру, если Вы попечетесь о приближении к Богу. Младшего потерпите. Если дадите ему ряд уроков по художеству, он сделается, пожалуй, серьезнее. (...) Звездицу мне нужно вот какого размера. Представьте розетку – только не с загнутым в виде блюдечка окаймлением, а с краями, развернутыми к плоскости стола. Поставьте мысленно на такую поверхность две дуги – и получите нужный мне размер звездицы.

Теперь с дорогой... поговорю. Вы соболезнование о домашних старайтесь носить не в форме думы, а в виде молитвы за них. Всегда говорите: «Господи! Спаси маму, брата, сестру». Или молитесь по отдельности за каждое перечисленное лицо. Вот и отпадет от сердца камень тяготы по ним. Останется скорбь с упованием, и придут мысли о способах действительной их поддержки. Если что томит о доме Вашем – всегда поделитесь со мной, если хотите. И мне дорогое Вам будет также дорогим и близким сердцу.

Старшему и Младшему ничего сейчас не пишу. А то письмо разрастется чересчур. Отложу уж беседу с ними до времени, пока увижусь с ними лично. Желаю вам молитвенно всего спасительного. Так как вы меня помните, то эта память и мне передается так, как если бы ваши фотографии были помещены в комнате моего сердца. Я живо вас вижу – даже образно со всем вашим отношением ко мне.

Божие благословение да почиет над вами. Молитесь и вы за мою грешную душу.

C любовию о Христе недостойный А. В.

Р. S. За глубокую доброту вашу ко мне премного благодарен. К себе я не для себя только жду кого-либо около вторника. У вас, когда Бог приведет, хотел бы пробыть два дня. Если понадоблюсь вам, то прежде, чем Дуне ехать, справьтесь у Насти, нет ли у меня кого, дабы поездка была верная. Потом ради усопших, поминать коих можно в пост только в субботу и воскресенье, желал бы воскресенье и вечер под воскресенье быть дома. Не посетуйте за мое многословие.

02.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Сегодня у меня и минуты нет свободной, а вас жалко почему-то. Хочется открыть вам всю душу, послужить вам.

Я вот о чем хочу сказать вам. Знайте, что счастье наше вот в чем: когда к человеку приходит сила Божия и напоит его, как губу, живой своей водой, тогда он, упоенный, насыщенный, ничего уже не желает: ни телесных удовольствий, ни сладкой пищи, ни земных удобств, ни зрелищ, ни сладких чувственных впечатлений вообще. Эта сила благодати Божией в художественном творчестве дает способность осуществлять идею творчества, пожалуй, и самую идею подсказывает.

Вот этого-то упоения действием Божиим я и желаю вам. Для силы благодати мы, пока не отрешились от греховных расположений, представляем закопченное стекло. Протирается это стекло понуждением себя к молитве, чистой исповедью, слезами сокрушения и действием Святых Даров. Пока нет у нас отказа от привычных расположений, до тех пор лишь в меру нашей решимости приходит к нам и действие Божие. Только в искренно совершаемых добрых делах всегда безусловно-ощутительно мы причащаемся радости богоединения. Не знаешь, отчего, а при добрых делах всегда испытываешь приятное настроение свежести, мира, всех готов бываешь еще и еще радовать, принимать в свое сердце. Отчего подобные переживания? Да оттого, что Божие действие коснулось нас.

Правда, времени облагодатствования никто из нас не имеет права назначать себе. Ведь это милость Божия. Но я этого счастья желаю вам, как себе. Когда бы оно ни пришло к вам. Лично Бог благоволил мне посредством ежедневного служения литургии понять, что значит дивный талант¹¹³ Божия влияния. Ввиду этого я и вам хотел бы послужить, по крайней мере, словом о том, что Божие действие есть, что оно недалеко и иногда посещает нас помимо нашего достоинства, просто ради того, чтобы показать себя, показать, что оно есть и что в нем Бог. Случается, придешь в храм деревянным. Вдруг под конец службы ум проясняется, проницает в слова молитв, сердце охватывает трепет, и все существо вдруг стоит пред Богом. Вы знаете, что и слово «спаси» на языке Церкви равносильно слову «озари благодатию».

Вот с этой точки зрения смотрите и на предстоящий пост. Я страшно жалею вас при мысли, что вам нелегко будет отказаться в предстоящий пост от скоромной пищи. Но здесь вопрос в том, что́ чему вы предпочтете: Божие ли, небесное – земному или земное – небесному.

Ввиду немощи пусть подвиг ваш будет в одной перемене качества, рода пищи; а время питания, количество и род постной пищи пусть останется в вашем ведении, лишь бы не уныли ваши души. Как дорого будет пред очами Отца Небесного то ваше самопожертвование, когда и вы присоединитесь ко всей Вселенской Церкви в подвиге поста. Думаю, что вы не посетуете на меня за написанное мною. С чужими я не стал бы говорить, а свои – как не сказать необходимого.

Христос с вами!

С любовью к вам о Господе грешный А. В.

05.03.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Ваше письмо застало меня среди целого потока испытаний. Но так как я живо почувствовал ваши тяготы на основании прочитанного мною вашего письма, то личное у меня как-то стушевалось. Хочу принять ваши переживания в свою собственность и поболеть ими совместно с вами.

К вам приехать хотел бы хоть на два дня. На молитве попросите, чтобы Господь устроил дело с моим приездом. Пока в шапке ездить можно. А то после и хотел бы, – да внешность воспрепятствует.

Еще раз желал бы поговорить с вами ради пользы души, если благословит Господь. Дальше же да будет воля Божия. И сам я чувствую себя непрочным в свободе действий, да и вы можете пойти в жизни особым путем, где вас и не увидишь. Сейчас не еду к вам по многим соображениям: и гости ваши, и близость субботы и воскресенья, и личная болезненность, бессонница, а также общее переутомление заставляют меня подождать с отправкой к вам. Сроков для поездки не умею назначить. Ведь мы – арена для влияния и светлых и темных сил. Темная же сила старается постоянно мешать добрым намерениям.

Пока-то увижу вас, поговорить желаю с вами хоть через перо.

Дорогой...! Позвольте обменяться мыслями прежде с Вами и не посетуйте на бессвязность из-за попытки многое высказать в немногом:

1. Евангелие читать, хотя по главе, непременно ежедневно и выискивать приложение к себе прочитанного. После ангел-хранитель так будет действовать на Вас, что вслед за чтением целый ток мыслей к Вашей душевной пользе станет открываться в Вас. Вы сами удивитесь. Теперь же потрудитесь работать над выводами рассудочно. Пред этим сочтите себя нулем, ничем и смиренно просите, чтобы Господь Сам отверз Ваше сердце. Превосходно было бы сверх того находить полчаса на чтение и других книг духовного характера.

2. За звездицу очень благодарен. Простите за беспокойство. Первую – деревянную – Вы предполагали подрезать. Если будет можно, то докончите с нею дело. В прошлый раз подрезать не удалось из-за моей спешки. Но это необязательно. Главное, маленькая звездица есть. Без большой могу и обойтись: дорога при этом память о Вас, о Вашей практической сметке.

3. За Старшего родительски молитесь. Никогда не говорите с ним, не помолившись. Старайтесь же по временам приносить ему через разговор настроение Божие, которое на молитве образует у нас Бог. Лично между людьми наиболее действенен перенос именно настроения духовной чистоты, свежести и любви. Нервы же и настойчивость даже искренней родительской любви сами по себе, вне Бога, бесследно пропадают для затуманенной искушениями души. Какую искру добра возгревать словом там, где ее надо еще освободить от густого слоя пепла?

4. Сначала надо быть верным в малом, то есть терпеть механичность и скуку при упражнениях в молитве и чтении духовном. Хорошо дома и днем время от времени расправлять усталую от работы душу минутными искренними воззваниями к Богу. Это, помимо утренних и вечерних молитв, – подогревание души. Смотреть на созидание в себе молитвенного настроения надо пресерьезно. Оно нужно и себе, и для влияния на детей. Ведь другому нельзя дать больше того, что имеется в себе.

5. Дорогому... припас я интересный отрывок из рукописи афонских старцев касательно возрождения одной души. Прочитаю его лично, если на то есть святая Божия воля.

Теперь поговорить хочу с помощью Божией и о нуждах...

Дорогая о Господе..! Из письма Вашего видно, что Вы сердечно разболелись не только о семейных нуждах, но и вследствие скорбей Ваших родных. А сил-то и мало. Хочется и тому и другому помочь. Конечно, это хорошо, но должно быть посильно. (...) Очень уж Вы изволновались. Надо для успокоения грустные думы о семье и родных не оставлять на положении дум, а обращать их в молитву. (...) У Вас все не так безотрадно, как кажется. Большой Ваш плюс: неудовлетворенность фальшью жизни и материей! Здесь дух Ваш вступает в свои права и ищет обращения и приближения к силе Божией. Некоторая же тоскливость Ваша временна и вспыхивает от неустойчивости в молитве и самоуничижении. Бог даст, постепенно все у Вас утихомирится.

Простите, помногословил очень много. На этом кончу. (...) Желаю Вам всем сердечного покоя в Господе. С любовью о Христе недостойный А. В.

30.03.1936 г.

+

Дорогие...

Не хочется откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Хочу написать вам нечто о Старшем и Младшем. Только написанное сохраните в секрете от них.

К Старшему не так легок доступ, как я прежде думал. Молитву о нем родительскую надо читать ежедневно, как бы она ни сложилась в сердце.

О Младшем хочется в словах несколько более распространиться. Он изнежен и весьма чувствителен. Его надо немедленно и осторожно закалять.

Надо умерить к Младшему ласку. Чрезмерная предупредительность к его желаниям сделала то, что в его сердце вместе с изнеженностью вошла излишняя чувствительность ко внешним впечатлениям.

Не спешите сразу уступать Младшему во всем том, что он слишком страстно желает. Пусть он приучается терпеть противоречия без буйной досады, пусть ожидает без стона нетерпения, воздерживается без слез. При терпении ран у него из сердца сам собою вытечет излишек чувствительности.

Аккуратности в приготовлении уроков и тщательности в исполнении письменных работ у Младшего надо категорически требовать вплоть до решительного слова в этом отношении самого дорогого...

Опасаться надо когда-либо хвалить Младшего за набожность или добрые черты характера. (...) За выражениями его во что бы то ни стало следует следить. Например, слова «шут», «иди к шуту» и т. п. необходимо ему совсем выбросить из лексикона.

Надо объяснить ему, что делать, как жить, наставить на путь, но не идти вместо него. Пусть один идет и крепнет душой.

Хорошо бы объяснить Младшему, что счастье жизни в том, чтобы исполнять желания других и отрекаться от своих, делать дома и в училище бескорыстно маленькие одолжения, наводить порядок хотя бы в своей комнате, помогать кое в чем маме. (...) Сколько было бы у Младшего счастья тайного, если бы он ежедневно сумел добро сделать для Старшего. Пока незакаленную сталь его души время от времени полагать в горнило испытаний.

Остаюсь с искренней преданностью и благожелательностью к вам недост. А. В.

О Старшем и Младшем очень не скорбите. Они весьма хорошие и будут еще лучше. Все доброе бывает не сразу.

04. 1936 г.

+

Дорогие...

Воистину Христос воскресе!

Сегодняшнее все свободное время хотелось посвятить на свидание с вами. Вижу вас так близко, как если бы сидел за столом в вашей зале. Ведь для сердца нет расстояния.

Позвольте сначала поговорить вообще о нужном духовно для вас обоих, потом о тревогах ваших за Старшего и Младшего.

Вы сделали первый шаг к Богу; искра веры дала внутри вас знать о себе, освободившись от пепла житейской сутолоки. Но не забудьте, что сверх доброго влияния Божия есть еще влияние на нас злое, невидимое, но ощущаемое внутренно. Злое, демоническое влияние берет в искушениях повод от наших страстей и слабостей, раздувая их до огня тревоги, до горячности смущения и, что особенно показательно, вводя нас в нетерпение. «Быть по сему», – говорит наша душа, желая чего-либо, пусть это хорошее даже. «А если не так, – продолжаем мы разговаривать с собой, – тогда ждать я больше не буду». Вот, во всякой нетерпеливой поспешности, во внезапных упадках духа, в приливах малодушия и уныния, словом, в обострении душевной болезни нашей всегда есть невидимое участие духа злобы в форме мысленных внушений, чего мы не распознаем по отсутствию в нас фона чистой молитвенности.

В отношении вашей семьи задача вражия клонится к тому, чтобы внутренно вас разобщить друг от друга.

Пользуется враг свойственными нам привычками хранить свое достоинство (проще говоря, привычкой гордиться друг пред другом и не терпеть чужих немощей). Иногда обострение болезни духа положительно мучит нас. Люди делаются немилы нам, жизнь мрачна и слезы потоком струятся из глаз.

Как же быть? Да взвесить прежде надобно степень личной пораненности от детства, сознать свою полную беспомощность не только для других, но и для себя, и со всей энергией воли (в храме или дома) почерпнуть удлиненной, детски простой и смиренной молитвой нужное умиротворение духа и размягчение у Самого Господа. Когда весь изболеешь, истерзаешься, тогда сердце на молитве повышенно чутко, слезит и незаметно для себя примиряется с невзгодами жизни. После того уже не от жизни приходится бежать, а отказываться от своей тактики в текущих затруднительных положениях жизни.

(...)

Дорогие...

(...) Вам желаю того же, чего и себе: подготовить душу к общению с силой Божией, ибо жив Господь Бог наш. Давайте возьмем решительный уклон в жизни своей на смирение. Пред всякой молитвой вспомним все личные недостатки. Кого ни встретим на жизненном своем пути, всегда чем-либо возвысим этого человека, а себя пред ним унизим. Скажем, например: «У него сердце хорошее, а у меня плохое» и т. п. В молитве взыщем единственного плода: сокрушения сердца и укорения, обвинения только себя во всём, во всех своих грехах и ошибках. Сознание и чувство необходимо нам постоянно со всею искренностью обращать к Богу. Простота сердца стоит пред Богом без умствований, без образов. Сразу бываем пред Богом неописуемым, но чувствуемым явно, как некая Сущность. Углубление смирения – единственный путь к богообщению. Здесь – труд, но и утешение. Укоряя себя за недостатки пред сознаваемым в нас и пред нами Богом, нетрудно прийти в сокрушение сердца. А сердечное сокрушение – первый дар благодати. В благодатном сокрушении, неотступном от души, и печаль, и тонкое утешение, чего и желаю более всего вам в той же мере, как и себе.

Благодарю вас, дорогие... за вашу трогательную и родную доброту ко мне. В вашем обращении со мною что-то домашнее, предупредительное, близкое-близкое, движущее меня, недостойного земной жизни, молиться о вас так, как если бы одна родная кровля объединила нас и была местом нашего воспитания.

По поводу детей – избегайте порывистых мероприятий. Сразу душу не переделаешь, потому что душа свободна, а свобода покоряется убеждению и особому распорядку жизни не сразу. Но спокойными, твердыми и постоянно применяемыми мерами исправления при помощи содействия благодати Божией Господь спасет Старшего и Младшего и вас да утешит в печалях сердца вашего.

Старшему и Младшему шлю по небольшой записочке. (...) Спаси Христос.

С любовию о Господе недостойный А. В.

(...)

04.1936 г.

+

Дорогой и милый Старший!

Узнав о твоем желании написать мне письмо, я уже принял твое желание, как самое дело, почему и пишу тебе ответ.

Знаешь, если бы можно было, как я хотел бы умолить Бога, чтобы Он согрел твое сердце, успокоил душу твою. Желал бы и я сам быть орудием Божиим для успокоения твоего сердечного терзания.

Ты, милый, хорошо сделал, что на Страстной неделе походил в церковь. Теперь опытно видишь, что от посещений храма остается в душе «нечто», непонятное материализму, а именно: остается душевная мягкость, растепление, какая-то свежесть и благоухание чистоты в душе. Не так после молитвы в храме клонит на нехорошее, потому что внутренно образуется сопротивляемость злу и расположение на все доброе.

Старшенький, родной! Ты, знаешь ли, пользуясь необходимостью руководства в работе, непременно первый постарайся сблизиться с папой; сохрани доверие и возможную открытость также и перед мамой. В тебе много чувства, но есть и ошибки, например: ты слишком много веришь правильности своих суждений; считаешь дом чужим, прежде чем сам первый сделал шаги к сближению с папой и мамой. Точек соприкосновения надо искать принудительно, вопреки нежеланию своему. Вот посмотри нарочно: как только ты сделаешь движение к домашним, и сам будешь обрадован лаской ответа. Всякая пустота дома – результат твоей замкнутости, а не отчуждения от тебя домашних. Забывать родной очаг никак нельзя. (...)

Старший, родной! Господь тебя не оставит Своею милостью. За тебя я ежедневно молюсь на литургии в присутствии Господа, чтобы Он спас твою душу для общения с Собою. Христос с тобой!

C любовью к тебе недостойный А. В.

+

Дорогой Младший! Заочно христосуюсь с тобой и желаю тебе от души умножения познаний и царственной власти над всеми душевными твоими движениями.

В тебе есть какая-то добрая-добрая искорка. Как вспомню о ней, так вся душа моя и тянется к тебе, и Младший – милый и добрый мальчик – делается мне совершенно родным. Тогда и страдания твои как-то усвояешь себе и смотришь на все глазами твоих полудетских, полусерьезных печалей.

Позволь же отчасти истолковать тебе то, что творится с твоей душой. Ты, несомненно, очень часто чувствуешь, как из глубины сердца подымается у тебя протест против родителей и против некоторых товарищей. Иногда ты делаешься весьма требовательным и всё тебе кажется неладным. Знаешь, это отчего? Такое состояние мучит и меня: и я – большой (стыдно мне), начинаю капризничать, делаюсь ненавистным себе самому. Это происходит из-за воспаления себялюбия. А производит болезнь злой дух, пользуясь тем, что мы с тобой молимся механически и не умеем бороться с мыслями.

Если ты, родной мой мальчик, научился бы при всяких смущениях сердца, приливах горечи и неудовольствиях говорить пред иконой в своей комнатке: «Господи! Я чувствую: злой дух искушает меня. Защити меня, Боже, успокой. Я не отступлю от Тебя, пока не удостоюсь помощи», – то, поверь, ты убедился бы скоро, что есть и сила Божия, что она успокаивает человека и что Бог милостивый всегда зрит тебя и внимает тебе.

Уроки твои школьные – особая статья, а воспитание души – особая. Победить характер, порывистость ты никогда не сможешь, если не понудишь себя и днем часто подходить к иконе и открывать Господу по-детски свои нужды, и, если также вечером не приучишься молиться сознательно, с чувством, неторопливо, стоя в чувстве присутствия Божия или, по крайней мере, стоя с мыслью о Боге, взирающем на тебя невидимо. Помни, что у тебя еще нет в сердце ощущения силы Божией. Молись истовее, чаще – тогда и волноваться будешь меньше и постепенно приобретешь самообладание, о котором говорил я в пожелании тебе «царственной власти над всеми движениями души».

Храни в себе искорку Божией веры и раздувай ее в пламень молитвой чувства, добротой и утаением ради Христа многих сердечных неудовольствий. Господь да благословит тебя.

C любовью о Христе грешный А. В.

04.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

В распоряжении моем полчаса до поезда. Очень поражен вашей добротой. Очень уж много вы делаете для меня, не щадя ничего. Не надо так.

(...)

Мне вот что отрадно видеть во всех вас: открытость души к Богу. Как бы жизнь не уничтожала ее, Господь да даст ей закрыться. Вот ее-то всеми мерами и храните. Средства: телесная молитва с малым душевным напряжением, доброта и всемерное самоукорение, самоосуждение. Это малое в вашей жизни немало: поведет к великому.

Дорогой... лучше больше все домашнее предавать на волю Божию вслед за попытками изменить течение домашней жизни.

Вот и все, что удалось написать в торопливости. Дуня уже идет.

(...)

Еще раз благодарю вас. Божие благословение да почиет над вами. Господь да помянет вашу родную доброту в Своем Небесном Царстве. Я не умею выразить чувств признательности к вам. Простите. С искренней любовью к вам недост. А. В.

04.05.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Что второстепенно для вашей души и касается меня, то передаст вам словесно Е. А. Написать же хочу лишь то, что сказал бы вам от сердца, сидя за столом у вас.

Загроможденность работой Ваша, дорогой... и оттяжка поездки в Крым пусть не волнует Вас. Все придет к концу, какой определил Господь. Все к лучшему. Хотя горячку переживать мучительно в работе, но что же делать. Никуда не уйдешь от обстоятельств и невольно нервирующего нас. Буди воля Божия. (...)

Теперь о самом главном – о душе...

Да, опыты в духовном делании приводят с течением времени к вашему выводу: «ничего не умеешь, ничего не можешь, ничего не выходит». Это уже есть достижение великое: сознать свою никчемность, почувствовать свое бессилие в достижениях внутренних. Приобретение такого самочувствия я уподобил бы подготовке грунта в картине, подготовке полотна, на котором будут нанесены сначала общие контуры, потом разрисовка. Суть в том, что пишет рисунок-то в нас Сам Дух Святой. Приходит неведомая дотоле сила и начинает в нас все переплавлять, но приходит на подготовленный лишь грунт. Я до тридцати лет с лишним, пожалуй, находился в настроении Младшего: поесть послаще, механически помолиться и дальше не идти духовно.

А как смертельно заболел, Господь показал воочию бытие Своего влияния. Когда вы услышите в журналах старых «о веянии ангельских крил над нами», «о шепоте небесном» и т. п. мечтаниях, то встретитесь на самом деле с фантазией. А вот в бытии Бога, действующего в нас всегда, со всей любовию, со всей полнотой силы, ни на мгновение сомневаться нельзя. Восприятие действия зависит от чистоты чувствительности или ее утонченности. Вот когда душа ценой страдания и упорного труда над собранностью жизни в Боге, после многих бесплодных самоличных усилий перевоспитать себя издаст металлически звонкий крик к Богу: «Господи, если Ты не поможешь, я погиб. У меня нет сил стать лучшим», – вот тогда-то и приходит на приготовленность души смирением яркий свет силы Божией, озаряет душу блаженно и упокоевает.

Теперь вся суть подвига сводится прежде всего к хранению чистоты мыслей. Надо стать скупым на слова ради щедрого расточения слов в частой беседе с Богом.

К этому прибавьте труд все говоримое и делаемое выпускать с печатью молниеносно краткой молитвы, вроде: «Господи, благослови сказать», «научи сделать» то, и то.

Нормальным для себя должно поставить хождение во всегдашнем сокрушении сердца: всегда внутренно считайте себя безответными грешниками, ни на что не годными без Бога, во всем нуждающимися в очищении свыше. На словах смиренных чувств никогда не показывайте: иначе явится новый вид гордости. Смирение надо показывать только в делах и так: принимать желания других вопреки воле своей с терпением и молчанием; в минуты вспышек сердечных молчать болезненно с помощью молитвы и говорить, лишь успокоившись; все скорбное принимать, как от руки Божией, и принуждать себя чувствовать во всем коренную зависимость от Бога и Его силы. Если будете ходить в сокрушении сердца, тогда уже будете в силе Божией, хотя она еще и светит тогда чуть-чуть, как сквозь тучи пробиваются лучи солнца. Сила Божия, заметьте, около самого сердца, но мы отгородили себя от нее, как занавеской, страстностью.

Вслед за чувством сокрушения и частичным ощущением своей греховности последует развертывание картины всего в нас утонченного зла, ядовитости. Порывы подавить его самонадеянными усилиями будут систематически приводить к полному краху всех чаяний на успех, пока человек не возненавидит себя и весь не упадет богопреданно в волю и судьбы попечения Божия. Видите, какой сложный процесс душевных изменений ведет к единению с Богом. Иногда написанное выше свершается с человеком скоро, если кто откачнется резко от жизни по самолюбию и, перестав верить себе, поверит Богу. Если же мы не перестанем водиться самолюбием, то сами создаем тормоз в общении своем с Богом.

Вывод из сказанного такой: усилим самопознание, углубим смирение, поборемся с собой и в страдальчестве при понуждении себя отказываться от своих желаний внезапно удостоены будем действия Божией силы. Утешительно слышать вот что: святые отцы говорили, что, если смерть застает нас борющимися, Бог не оставит нас милостью, пусть мы и весьма несовершенны. Наше дело бороться за тщательность и чистоту молитвы, доброты, самообуздания, а Божие не замедлит прийти к нам.

Сторону в нас жизни себялюбивой хотелось бы оттенить поярче, тем более что и дорогая... затронула этот вопрос.

Вероятно, сами мы в смысле наклона себя к отказу от гордости сделаем мало. Но Бог поможет. Невольными скорбями наклонит Он нас к зрелому смирению, и мы после промыслительной обработки наших душ годны будем к смерти. Поверьте, что и живем мы на земле из-за неготовности к небесной жизни. Ни семья, ни нужность человека – у Бога не задерживают бытие кого-либо на земле. Задерживает нас в этом мире исключительно несломленность самолюбия.

Поэтому что знаем, будем делать тщательно, а сами ни во что не поставим своих трудов, а все обращать взоры не перестанем на одну милость Божию. Бог – Учитель человека. Он действиями благодати делает нас учениками Своими. Наш долг: не переставать делать требуемое жизнью и терпеливо ждать. Нетерпение, связывание чаяний с трудами – гордость. Лучше говорить себе: «Буду тянуть ярмо внимания к себе. За Богом ничто не пропадает. В нужное время Господь все даст».

Еще есть средство смирения себя восхитительное: это научиться во всех неприятностях видеть лишь свою болезнь и укорять одного себя. Тогда волны огорчений не бросят нас еще дальше от берега покоя, а, наоборот, пройдут без вреда над нашей головой с пользой, оставляя в нас следы смирения. Что бы неприятного в домашней ли жизни или вне ни произошло, нырнуть стоит лишь под набегающую волну самоукорением, и покой наш останется нерушимым. То, что сейчас пишу, хочу я и сам опытом познать, да никуда не годный ученик-то я. Все рвется у меня. А все-таки не теряю надежды когда-либо сподобиться дара волевой выдержки в искушениях.

Дорогие..! В утешение ваше повторяю еще уже сказанное выше: если и смерть застанет нас борющими, верящими, надеющимися, любящими, хотя и несовершенно, то мы еще не погибли. Милость Божия не оставит нас, как и псалмопевец говорил: «Призри на страдание мое и на изнеможение мое и прости все грехи мои» (Пс.24:18).

Не плохи уже и наличные достижения ваши. Если осолите практикой духовной волю также Старшего и Младшего, то задача вашей жизни так или иначе будет выполнена.

Позвольте в заключение от души поблагодарить вас за память и родную вашу доброту ко мне. Горячее спасибо вам за все, за все.

Христос с вами! Заочно призываю на вас благословение Божие. Устали вы. Ничего, Бог даст, отдохнете.

До свидания. Пора уж вставать из-за вашего чайного стола и возвращаться в свое одиночество человеческое, сочетанное с Богом во Христе.

С любовию недостойный А. В.

(...)

04.05.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Постарайся выйти из круга добрых желаний к делу. Мало анализировать свое существо, хотя это и необходимо прежде всего. Ты сделал первый шаг: познал свое бессилие. Следующая ступень – построить четкий план своей духовной, душевной и телесной жизни.

Духовная жизнь зовет тебя ежедневно читать утренние и вечерние молитвы, бывать в церкви, читать хоть немножко духовного, оказывать благожелательность, кому можно, делом и подогревать себя весь день время от времени повторяющимися призываниями Бога.

Важнейший также пункт в системе духовной жизни – это побеждать свои страсти и бежать от думания о них; равно всем прощать несправедливости ради Христа.

План твоей душевной жизни таков. Душевность вмещает в себя выполнение тобою долга пред институтом и художественным твоим дарованием. Для пользы дела (...) разработку порядка летнего твоего времяпровождения поставь под папин мудрый контроль и согласие. Лучше будет.

Дорогой Старший! Волю незаметно укрепляет незримая телесно, но ощущаемая явно сила Божия. Подклони себя под Божий кров сообразно написанному выше, и почувствуешь отвращение ко многому прежнему в твоей жизни и, наоборот, влечение к тому, что дотоле тебя почти не занимало.

Определенность действий установится у тебя не сразу. Тебе не хватает опыта соблюдения известного режима, не хватает и идеальных установок зрения на все вещи. Вот тут-то родители могли бы тебе в очень и очень многом помочь. Наладил бы ты родную связь с ними на почве данных вопросов еще теснее. Будет весьма хорошо. Колоссальное приобретение твое при этом будет в том, что воля твоя станет водиться родительским критицизмом, смирится пред другими, что и есть подлинная сила воли. Победить себя – выше всего. Спасибо тебе, дорогой Старший, за письмо и доброе отношение ко мне. Прости, родной! Господь с тобой. Любящий тебя о Христе грешный А. В.

04.05.1936 г.

+

Дорогой Младший!

Я за тебя всегда молюсь, всегда жалею тебя уже по тому одному, что по себе знаю тяготы возраста твоего.

Известны мне все волнения детства, запросы, и по своим ошибкам, пожалуй, отчасти виден и верный путь детской жизни.

Не бойся экзаменов... Главное – начни повторение заблаговременно. В свое время я был по нервности похож на тебя, – но видишь, по милости Божией, благополучно прошел чрез огонь и воду учебных заведений, – и остался цел. Так и ты пройдешь. Не надейся только на свою талантливость, что якобы ты вдруг постигнешь все: сел за книжку – и все запомнилось. Нет – приложи к делу упорное терпение и повторение известного.

Милый Младший! Знаешь еще, какая выдержка воли требуется от тебя в будущем: надобно непременно научиться ценить время и употреблять его на самое нужное для тебя (в этом помогут папа и мама); и научиться отвыкнуть следует от увлечения сладостями. Сладкое можно кушать, но не в ущерб питательному. Всегда сначала кушай полезное для здоровья, а сладкое только как приправу. Тут нужна сила духа. Труд этот над собой возьми на себя, исходя из таких соображений. Тебе необходимо иметь умственную гибкость и светлую голову. Для этого введи в норму питание. Заметь, что питание и заполнение времени – важнейшая статья твоей жизни. Если здесь не подчинишь себя правилам, дальше выпьешь много горя и увидишь, как я был в свое время прав.

Молиться также старайся сознательнее и внимательнее. На этот раз сказанным ограничусь. Господь да благословит тебя, доброе и хорошее сердце.

С любовью о Христе недостойный А. В.

16.05.1936 г.

+

Дорогая о Господе...

В этот раз не удастся мне быть у вас... Почему-то в душе сильное чувство: не трогаться никуда. Но ваши скорби гвоздем вбиты и в мою душу. Непрерывно помню нужды всей вашей семьи персонально. И Младшего жалко очень... Хороший он, а сломить ему себя будет стоить дорого. Его ждет страдание, равносильное самолюбию. То же и со Старшим.

Вас беспокоит очень и Старший... Конечно, беспокоиться и надо. Только предавайте конечную участь его на Божию волю. Желания о нем Ваши и его личные скоро не могут прийти к слиянию и, хотя бы Вам хотелось видеть его другим, он немалое время станет упорничать. Вот тут-то и остается Вам слезно молиться, не переставать подходить к нему с выражениями любви, предложениями лучшего и доброго. Если же он отойдет от Вас, не послушавшись, и тут не отчаивайтесь. Не вышло доброе желание Ваше теперь – осуществится потом. Доброе не сразу прививается, а при стонах нашего самолюбия медленно входит в душу. Конец намерений Ваших касательно обоих детей ваших, порученных вам Богом, оставляйте мысленно на волю Божию, говоря: «Господи! Сам попекись о детях моих. Тебе их вручаю, ибо от Тебя конечные судьбы человеческой жизни. У меня нет умения подойти к ним. Я не умею и собой управить. А Ты, всех любящий, управь нас всех ко спасению». Так как семья есть малая Церковь, то и на молитве не отделяйте себя от всего четырехчленного тела вашей Церкви. В протоке вашей молитвы и низойдут благодетельные силы Божии к каждому из тех, кто Вам дорог.

Очень хорошо, что дорогой N.N. побывал у вас. Если бы пришлось с ним видеться, то мы бы обменялись с ним кое-какими существеннейшими мыслями. Впрочем, и письменно это можно сделать отчасти. Например, я счел бы нужным при личном разговоре с ним коснуться драгоценных мне конечных целей жизни.

В Церкви замечательно особенно одно явление. Пусть здесь и в духовенстве и среди мирян много соблазнительного по нашей немощи (ведь мы превеликие грешники), но есть здесь здоровые формы душевной жизни и телесной, и, заметьте, только в ограде церковной. Суть этих форм выражается в следующем.

Вот, я, глубокий грешник, если искренно пожелаю найти в церковном обществе и общении таинств и молитв Господа Иисуса Христа в Его, разумеется, сильном действии на меня, то непременно найду, и до некоторой степени нахожу. Для этого стоит только вычистить себя покаянием, обособиться от греховных привычек сначала в делах, потом через борьбу с расположениями, наконец, устремиться вседушно к молитве, смирянию себя, доброте и терпению с мыслью, что этим я угождаю Христу, – и тотчас сердце мое начинает утончаться, и я, не знаю, как и откуда, начинаю ощущать привходящую в меня силу, начинаю жить и ходить в ее присутствии. После того Бог из мыслимого Существа превращается для меня в реальность, в живое любящее меня Существо, Которому сладко всегда предстоять молитвенно. Дорасти до этих состояний – значит пробиться к Богу сквозь кору своей душевной страстности.

Частично Бог удостаивает нас Своих откровений после каждого доброго дела, совершенного с жертвой себя в пользу ближних. Тогда душа, как губа, напоевается чудной силой свыше. Кто не упускает данных моментов, но полагает на них труд молитвы, тот постепенно приходит в яркое чувство присутствия Божия. Тогда, – придем ли мы в Церковь и станем ли там говорить два простых слова: «Господи, помилуй», – как в это время все наше существо действием Божиим трепетно пронизывается именно ощущением близости к нам неописуемого Источника Силы. Это – пресладко и блаженно. Здесь какое-то прозрение в Бога, требующее чистоты сердца и при наличии ее становящееся доступным нам.

Обычно к такому состоянию вслед за покаянием мы приходим терпением во всех отношениях: терпением скуки на молитве, терпением при налаживании отношений любви ко всему, тогда как все у нас постоянно рвется от самолюбия, терпением личных восстаний страстей – гордости, похоти, корысти и чревоугодия и подавлением их вспышек.

Коротко обобщить сказанное можно так: начни борьбу с собой, покайся, введи себя в веру и жизнь по вере молитвой, тогда самое дело объяснит непонятные до этого состояния верующих. Преподобный Серафим Саровский и всю цель жизни полагал в стяжании благодати Святого Духа.

Как есть в мире вещественные силы – электричество, паровая сила, сила тяготения, так есть здесь еще более поразительная сила – благодать. Она является только чистоте, простоте, смирению и труду, – при наличии этих качеств. Под трудом же разумею несение подвига непрестанного внимания к имени Божиему, к оказанию доброты и подавлению личных желаний ради блага других, а также подвига отказа от разлива чувственных влечений. На первых шагах трудничества ради Бога важно поставить себя в рамки, строжить над собой и необходимо не столько говорить, сколько делать. После таких-то опытов дисциплинирования себя, душевного и телесного, Господь и благоволит открывать Себя действием внутри человека. Вот конспективно то, что хотелось бы сказать при встрече N. N. Для делающего потускнеют со временем все низменные интересы, отойдут на задний план человеческие немощи, но свои недостатки выступят со всей резкостью и заставят смиряться, а вместе безостановочно стремиться к улучшению. Стяжать благодать или силу Божию – то же, что ощутить Бога в Его действии любви.

Дорогая... Простите за уклонение от беседы с Вами введением в письмо длинного отступления. Возвращаюсь опять к прерванной нити речи с Вами. (...) ...Вчера попалось на глаза превосходное место, выхваченное прямо из жизни. (...) Вот понравившееся мне место:

I. «Есть милостыня, о которой никто не думает. Это – подаяние счастья... старание делать всех, окружающих нас, счастливыми... Как облегчается нам дело спасения нашего этой милостынею... Ведь Бог обещал делать для нас все то, что мы будем делать для ближнего своего... Так, например, услужливость в исполнении приносимой нам просьбы; благосклонность, с которою относимся к посетителю; терпеливость, с которой переносим досаду; добрая, непринужденная улыбка, вызывающая ответить нам тем же; сердечное «спасибо», без всяких высокопарных слов; одобрение, чистосердечно высказанное тому, кто трудился близ нас или для нас, – все это как бы мелкая монета, которую всякий может постоянно раздавать ради Христа».

II. «Ничего нет грустнее слов: «Я никому не нужен! Но, к счастью, все мы можем быть полезными. Слово сострадания, кроткое обхождение, ласковая улыбка и т. п. – все это есть доброе семя, которое мы можем ежеминутно сеять и которое всегда приносит плод».

III. «Случаются такие тяжелые минуты в жизни нашей, когда все наши домашние, с которыми мы живем, вдруг как бы восстанут против нас. Намерения наши не поняты; слова наши перетолкованы; наше участие принимается холодно; сухой отказ останавливает предложение наших услуг. Тяжелы такие минуты. Но это не что иное, как борозда, проводимая перстом Божиим в сердце твоем, дабы сеять в него благодать. Ибо редко случается, чтобы мы не ощутили в исходе дня необыкновенный мир душевный, когда все эти несправедливости были снесены нами благодушно. Это и есть зерно, Богом посеянное, которое начинает развиваться и цвести».

IV. «Хочешь ли быть в мире с домашними, делай то, что нравится тяжелым характерам, и терпи то, что не нравится в них. Хочешь ли быть в мире с Богом и с совестью твоею, старайся, чтобы ангел-хранитель твой находил тебя постоянно, во все продолжение дня, за следующими занятиями: за молитвою, за работою, за старанием быть доброй, за упражнением в терпении».

V. «Нет положения более беспокойного, как положение матери семейства, или хозяйки дома. Занимается ли она письмом или домашними делами – ее беспрестанно прерывают. Как много нужно благодушия и самообладания, чтобы переносить все эти мелкие досады с постоянным спокойствием, не выказывая нетерпения! Прерывать свою работу без явного неудовольствия, отвечать приветливо, дожидаться терпеливо конца длинного разговора, снова приниматься за работу с полным спокойствием – все это есть верное доказательство, что душа обладает ею».

Ну и довольно пока... (...)

Утомил я Вас широковещательным письмом. Но оно вместо пространной личной беседы. Оттого я и дерзнул распространиться. Еще раз благодарю Вас за все.

С искренним почтением и любовию о Христе остаюсь недостойный А. В.

16.05.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Я, кажется, в прошлом письме своем мнением о каникулярном времяпровождении твоем незаметно для себя ударил твою душу болезненно. Прости ради Бога, потому что говорю всё тебе от чистой благожелательности. Виноват же в том, что без достаточного терпения, хотя и вполне искренно, ищу твоего подлинного благополучия. По данной причине не всегда с нужной осторожностью ищу приемлемый тобою тон речи и невольно бываю причиной твоего расстройства.

Но поверь: бесконтрольно жить опасно, равно и плыть только по течению личных желаний. У нас есть ответственность впереди пред Богом за характер жизни и использование дара жизни и за развитие природных талантов.

Вот почему по своему общественному положению и личному расположению к тебе я дерзнул предложить тебе нелегкую для тебя меру направления твоей личной жизни; пусть она и расходится со всем существом твоим и любимым тобою направлением жизни. (...)

Я бы на твоем месте теперь поступил так: собрал бы последние нравственные силы и по-прежнему с одной лишь верой, что так нужно, взыскал бы укрепления душевного в Церкви. Бог есть, и сила Его тем, кто старается быть Божиим и чистым, ощутима непрестанно. Отношения с N. я бы поддерживал, но при условии хранения безупречной осторожности. Пусть это очень трудно. Надо так вести себя. В отношении домашних я всегда нудил бы себя к тому, чтобы сблизиться с ними, и отдавал бы на их усмотрение, какие можно, свои жизненные действия. А художественную работу, безусловно, старался бы усовершить как можно более.

Здесь получается сама собой драма души, трагедия стремлений... Любовь сталкивается с долгом, самолюбие с нуждой урезывания себя родительскими коррективами. С помощью религии, молитвы и Церкви легче переносить тайное страдание сердца, нежели страдальчествовать отобщенно от Бога. Если встать на линию независимого ото всех поведения, тогда получится пустота в сердце. (...)

Лучше встань пока на дорогу веры и повиновения родителям и долгу, – не рви в этом отношении нитей. И при этом не избежать тебе горя и лавирования в обстоятельствах. Зато и нравственно окрепнешь, и сохранишься от разобщения с домашними, все-таки жалеющими тебя.

Старший, дорогой! Описанная мною борьба есть борьба с личным самолюбием. Теперь оно тебе недостаточно выяснено. В борениях же с собой и будущей оценке положения увидишь ты, что находился и старался ты удержаться на верном пути.

Е. А. прости. Иногда, может быть, она входит с неуместными и несвоевременными замечаниями своими в твою жизнь, – но, как и ты это знаешь, она лучше поступать не умеет. Душевно же она добрый человек, и слова ее, проистекающие от прочной веры, справедливы.

Не посетуй на меня, что и я вмешиваюсь в твой мир внутренний. Но хочется тебе пожелать счастья и безошибочности действий, и пожелать так искренно, как родному человеку. Христос с тобой! До свиданья.

Прости.

С любовию к тебе о Господе остаюсь грешный А. В.

16.05.1936 г.

+

Дорогой Младший!

Всегда за тебя молюсь. Дай Бог тебе учиться всегда на «хорошо» и «отлично», а «уд."-ов избегай. Судя по твоим способностям, учиться удовлетворительно никак нельзя.

Я прожил твой возраст и теперь вижу, как трудно в твои годы наладить дело с правильным установлением распорядка внешкольной жизни, с питанием и молитвой. А потом будут подыматься всякие греховные искушения. Во всех показанных случаях вести себя правильно в высшей степени важно.

Мама слишком любит тебя и пожалеет построить для тебя план методически выдержанного времяпровождения. Именно тебя пожалеет. Но ты проси в данном случае указаний не только мамы, но и папы.

Затем, в части своих душевных немощей и прорывов будь мужественен к тому, чтобы время от времени спрашивать родителей, какие у тебя господствующие недостатки и как с ними бороться. Поверь, по данным вопросам ты услышишь много не просто мудрых, а премудрых ответов. Но, повторяю, ключиком вопросов сам открой сокровище родительской мудрости.

Ты мне не написал о состоянии твоих птиц, о том, что у вас нынче в огороде растет. Не посадил ли чего-либо папа особого? Из твоих нужд духовных разреши назвать одну: ты должен перевести на русский язык утренние и вечерние молитвы во внешкольное время, чтобы их продумать, прочувствовать и с большим чувством и охотой молиться. К числу молитв прилагай молитовку, чтобы Господь сохранил ваш дом от бед и напастей. Господь с тобой.

С любовью о Господе А. В.

28.05.1936 г.

+

Дорогая о Господе...

(...) Позвольте здесь говорить мне откровенно. Потерпите мое слово.

У Вас не так плохо в душе, как Вам кажется. Уже то одно, что Вы чувствуете тоску, жажду улучшения, осуждаете свою инертность, свидетельствует о Вашем пребывании в Боге, хотя Вы в этом мало даете себе отчета. Действие силы Божией вплелось во все поры Ваших душевных движений. Это Сам Господь озарил Ваш ум, чтобы он сознавал ярко несоответствие Вашей жизни и состояния Вашего простоте духа пред Богом. Вы видите себя раздвоенной самолюбием и чувствуете, как не хватает Вам на молитве и в жизни силы благодати. Все как-то рвется хорошее, когда соприкасается с испытаниями жизни, и Вы находите себя не той, какой хотели бы искренно быть на самом деле. Ничего, ничего... Не унывайте, встанете еще и вырастете внутренно.

Сейчас позаботьтесь только о ношении всегда покаянного и молитвенного настроения.

Вы знаете, что́ такое покаяние? Это – сожаление глубокое, слезное о несоответствии всей нашей протекшей жизни любви Божией. У нас все прошлое плохо. Опущение просочилось даже в пункт воспитания детей. Вот это помните всегда с болезнью духа и краткими, но возможно более частыми вспышками скорби пред Богом, вспышками, какие выражаем мы обычно коротенькими молитовками. И Вы среди домашней работы целый день время от времени говорите мысленно Богу: «Согрешила я, Господи, пред Тобой безответно и премного. Прости меня по милости Твоей». «Матерь Божия! Недостойна я по жизни помощи Твоей, но не оставь меня». Или еще говорите: «Господи, если Ты оставишь меня, я погибну. Имиже веси судьбами спаси меня, недостойную рабу Твою».

Важно всегда быть в чувстве к Богу, живом и горячем. Зажигайте это чувство от свечки сознания своих грехов и от опасения за детей. Ведь Вам особенно больно было бы, если Младший вышел духовно развинченным и отсталым в жизни. А посмотрите, сколько еще трудов надо положить, чтобы из него вышел человек с небесным складом привычек. Как трудно повлиять на своего даже человека, когда остро чувствуешь личную немощь. Вот и носите болезнь о грехах своих и болезнь о родных. Это – святая мука.

(...)

При постоянной тревоге души о родных берегите более всего способность всегда молиться. Достигать Вам здесь нужно такого состояния, когда сила Божия обвеет всю Вас Своей некоей теплотой и изменит Ваш взгляд на все вещи.

К Старшему по-прежнему принуждайте себя быть возможно предупредительнее и ласковее. Тут – Ваше счастье личное. Бог за такой труд порадует Вас.

Младшего надо самоотверженно шаг за шагом ставить на путь смирения, молитвы и серьезной работоспособности. (...)

(...) Итак, не унывайте. Господь в Вас и сила Его с вами. Надо лишь немного более приоткрыться для света силы Божией. С любовью о Господе грешный А. В.

28.05.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Что-то от тебя давно ни строчки нет. Ты бы написал хоть немного. А то неладно. Хочется знать, как ты себя чувствуешь и что пережил за это время. Вперед, смотри, сообщай о себе. Это не принесет тебе вреда.

Перед Богом всегда, ежедневно тебя помню на молитве и больше всего желаю, чтобы ты усвоил себе привычки и вкусы сердечные, с какими будешь жить веки вечные, и чтобы ощутил сладость силы Божией. Кора наслоений земных окружает теперь нас, и вот чрез нее-то сердцем в терпении надо прорваться. Тогда ощутишь и Бога. Подобие этому ты имел при говении прошлым постом.

Господь с тобой, добрый и хороший Старший!

C любовию о Христе недостойный А. В.

28.05.1936 г.

+

Дорогой Младший!

Пока ты не научишься молиться, не выработаешь и навыка владеть собой. Учись, смотри, терпеть скуку молитвы. После поймешь все значение единения с Богом чрез молитву. Теперь из-за невнимательности к себе ты не имеешь молитвенных переживаний. Но при настойчивом выполнении правила с возможно искренним чувством придешь к тому, что полюбишь молитвенный труд. Надо во что бы то ни стало добиться такой любви. До тех пор, пока ты не пробил кору сердца искренним призыванием Бога, ты уподобляешь себя больному глазами, которому трудно видеть солнечный свет. Если что набедишь когда, имей мужество смиряться и восстанавливать мирные отношения.

Господь с тобой. По просьбе твоей я всегда за тебя молюсь особо. Но и ты исправляйся. Если сам не будешь улучшаться, мне будет очень грустно. Вспомни взаимно и о мне пред Богом на своей молитве. Любящий тебя недостойный А. В.

14.06.1936 г.

+

Дорогие о Господе...

Как мне сильно хочется хоть капельку поднять ваш дух в его бодрости пред Богом. Пусть в душах ваших ревность по Боге, что искорка тлеющая, и молитвы из-за житейских дел отрывочны. Но вы посмотрите на свое состояние души оком смирения с мыслью о безмерной любви Божией к человеку. Тогда найдете, что для Бога небезразличен и малый ваш подвиг. Милостиво Он взирает на вас, слышит воздыхания ваши, и скорбь сердца вашего о неупорядоченности своего внутреннего состояния знает со всей ясностью.

Одного ждет теперь от вас Бог – поворота к смирению. Небо с благодатию близко к нам не тогда, когда мы парим вверх мыслями, а когда волей сгибаемся вниз смиренно.

Для смирения вот что раз навсегда запомните и сделайте.

Помните, что воля наша в борении со страстями вовсе не так свободна, как в житейской сфере. Ей присуща в борениях со страстями лишь свобода противления страстям, свобода напряжения к молитве. Но ни победить себя нельзя, ни искоренить ни одной страсти без наития силы Божией вы не сможете без особого приосенения вас благодатной силой во всяком случае, соблазнительном и выводящем из равновесия душевного.

Ввиду этого возьмите себе за правило так мыслить. Ни лоск речи, ни ученость, ни культурность, ни комфорт не составляют подлинной ценности. Это – ничто пред обладанием благодатию. Вне силы Божией – мы нули, люди плача, воплощение немощи. Без Бога нам никогда не сделаться лучше. В то же время наличное устроение нашего духа ужасно. Душа – буквально болячка, пламенеет вся то страстями, то требовательностью до безумия и капризов. Что же делать? Вот что: на переходе ко всякому размышлению, ко всякому делу (каково бы оно ни было), ко всякому разговору – мысленно от всего-всего сердца говорите Богу: «Господи, без Тебя я – погибшее овча. Предочисти меня к делу и разговору. Господи, благослови!» Это секундное возведение души к Своему Отцу со смирением может быть теперь же, а может быть, вскоре будет всякий раз сопровождаться явно ощущаемым притоком силы Божией за выражение смирения. Я, грешный, чувствую это на молитве. Иногда станешь молиться – душа дубовая. Ну сушь внутри убийственная! И скажу мысленно: «Господи! Вот я какой! От меня ничего и ждать доброго нельзя. Без Тебя я погиб. Но я буду призывать Тебя в помощь на каждую молитовку». И вот как начну призывать Бога к выговариванию слов молитвенных прошением: «Господи! Я не умею молиться: предочисти меня». Повторяю терпеливо свою мольбу пред всякой молитвой. И ощущаю, как искра Божия начинает пронизывать меня до слез. Об этом я не писал бы вам, если не хотел бы ободрить ваш дух, чтобы помнили вы: «Господь близ и вот-вот скажет вашему сердцу: «Я – здесь!""

Это писано вчера. Сегодня получил от вас письма. Я ведь вас почему-то помню ближе, чем родных. Времени писать нет. Е. А. скажет причину. Отвечаю кратко.

Дорогой... Что сердце пошаливает – это все намеки Божии на то, что во время отдыха лечиться надо больше отрешением мыслей от работы. Подождите кипеть интересами художества, иначе сгорите прежде времени. Если будете в Ленинграде, походите в православные церкви и туда, где остались святыни. Бог Вас призывает к преображению. Меньше надо быть с людьми, а больше на лоне природы. Под кров святынь бегите и в места, где обвеет Вас миром, тишиною. Невредны и галереи картинные, но они пусть будут на втором плане. Главное – успокоиться, наметить цели жизни и сознательно новые требования приложить хотя бы теоретически к практике.

Дорогая о Господе...! Нужно меньше смущаться своей слабостью для добра и способностью анализировать факты. Я всегда писал Вам не с целью что-то надуманное сказать, а всегда под впечатлением какой-то потребности высказаться пред Вами и не по существу Ваших желаний, а сообразно с Вашей нуждой духовной. И дальше не страшитесь школы Божией. Все будет по силам Вашим и не плохо. О Младшем, хотя и многогрешен, особенно молюсь, да исправит его Бог.

О свидании не беспокойтесь. Бог даст, увидимся. Просите Бога об этом. Не сам я пошел к вам в первый раз, а, видно, Бог привел. Так и дальше все в руках Божиих. Младшему доставайте книги, которые развивали бы в нем живость чувства. Может быть, чрез это скорее придет и к чувству сознательно-религиозному. Жить не бойтесь. Бог – близ, а Он – Любовь.

Простите за почерк. Тороплюсь крайне. За доброту вашу исключительную и вышемерную не знаю, как и благодарить вас. Прочее Е. А. устно передаст.

С благодарными чувствами и любовию искреннею о Господе к обоим вам остаюсь грешный А. В.

(...)

14.06.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Не скорби. Все уладится. Это беспокойство твое разрешится теперешнее и целиком обратится в твою насущную пользу. Писать надо не только о радостном, но и о скорбном, и об искушающем. Не бросай молиться хотя бы без всякого чувства и с маловерием. После узнаешь всю пользу. Теперь иди к Богу хоть с завязанными глазами. Попробуй высказывать Ему пред иконой все терзающее тебя. Ведь ты слышишь передачу голоса по радио, так и молитва сердца слышима Богом, Который притом проницает всего тебя силой Своего действия. В будущем многое прояснится пред тобою, как и предо мною стало проясняться после тридцатилетнего возраста. За тебя молился и буду молиться.

Христос с тобой. Любящий о Господе А. В.

06.1936 г.

+

Дорогой Младший!

(...)

В твоем возрасте закладывается фундамент будущих привычек. Поэтому как важно для тебя привыкать ко всему доброму сознательно, усидчиво и серьезно теперь же.

И самый важный навык, знаешь, какой? Это привыкнуть пред невидимым Спасителем ходить, как пред живым, читать о Его жизни в Евангелии и духовных книжках, поверять Ему на молитве все свои скорби и радости, просить Его благословения на все свои дела и, главное, чувствовать Его. Для этого не небрежничай никогда в молитве. Ведь нас ожидает телесно могила, а душа пойдет к Богу, где молитвою люди черпают счастье вечной жизни. И ты всякий раз, как истово помолишься, делаешь новый шаг, новое приближение к вечному своему счастью. Ради научения жизни вблизи Бога и в Боге ты и в церковь ходишь. Если перестанешь быть усердным к молитве, то сделаешься чужим для Бога, осиротеешь для жизни в Нем.

Еще к чему тебе необходимо привыкнуть: это – к открыванию Спасителю на молитве своих огорчений. Что ни огорчит тебя, о всём пред иконой говори Господу, Который на всяком месте присутствует, слышит и видит нас. «Господи! Помоги мне исправиться, утешь меня, спаси меня от горя!» – и выскажи самое горе и нужду свою. Здесь лежит начало живого отношения к Богу. Христос с тобой, Младшенький. Спасибо тебе за письмо и привет. Любящий тебя А. В.

31.07.1936 г.

+

Дорогая о Господе...

Так как Вы пишете искренно, то и я ничего не скрою от Вас.

Во-первых, что я чувствовал по поводу Вашей семьи за это время. Она гвоздем вбита в мое сердце. Но прежде воспоминания о ней переливались чувствами, а в последнее время воспоминания при всей глубине почему-то налегли на сердце какой-то силой, тяжеловесностью. Из этого я заключил, что у вас началась какая-то искусительная трагедия временного характера. Младшему в день Ангела его я написал письмо, но послать не решился из-за того, чтобы не навести Вас на мысль, что мне якобы нужно «Ваше», а не «Вы». Боже сохрани от этого! Не ради материальных соображений познакомился я с вами, а как-то чудно Господь свел. Так и теперь не хотел бы я назойливостью своей инициативной переписки давать повод врагу искусить Вас этой мыслью.

Ваши скорби и прежде и теперь не представляют ничего удивительного. Помните, что Вы Христов воин в течение каждых суток. Ежедневно с утра мрачное облако, в коем кроется сатана, будет силиться охватить Вас. Это и со мной случается постоянно. Но против искушений надо терпеливо стоять молитвой, укорением себя и удалением из дома куда-либо в церковь, магазин или в свой сад. Только дома не оставайтесь. Нервы не выдержат – лопнут, и положение души станет катастрофическим. Наш подвиг – потерпеть самих себя, не отчаиваться, не унывать при этом, не держать в себе пессимистического взгляда на всех и все, а укорять себя пред Богом на молитве и просить чуда перерождения. Изменение не бывает ни у кого явно, так как Царство Божие или действие благодати на сердце приходит неприметным для нас образом, по слову Христову. Когда у меня бывают искушения (а они ежедневны), я при виде своей худости стараюсь Христова очищения взыскать молитвой и добиваюсь того, что, по крайней мере, благодатию Божией, из состояния мертвости прихожу в некоторое чувство своих грехов. Тогда и Господь Спаситель мне особенно нужен, ввиду того что я вижу себя погибающим, одиноким, больным и никому не нужным.

По поводу Младшего вот что приходит на мысль. У него повторение тех искушений, какие с нами, взрослыми, происходят. С ним имейте вот какую выдержку во имя горячего материнского своего отношения к нему. Возымейте безжалостность к его привычкам обходиться с Вашими услугами и помощью Е.А. в его комнатной жизни (разумею, например, уборку постели, клеток с птицами и письменного стола). Никогда не помогайте здесь ему, а заставляйте все его самого делать, хотя бы он жаловался на головную боль и тому подобные причины. Если здесь Вы станете потворствовать ему, это будет знаком Вашей ненависти к нему; если же Вы заставите его быть самодеятельным, это, обратно, выявит Вашу прозорливую и дальновидную к нему любовь.

Во-вторых, будьте строги к нему в его детских выпадах против кого бы то ни было, противостаньте грубым его, подчас неуважительным и некорректным словам. Всем существом своим покажите, что это Вам в нем не нравится. А бранчливые слова, коим он может научиться от товарищей, Вы категорически подавите, пока есть время и пока есть все возможности Вашего влияния на его душу. Истинная любовь при всей сердечности всегда строга и деятельна. Помните, что́ Господь любящий творит с нами, по выражению апостола: «Кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает» (Евр.12:6). Таков образец в Боге Самом любви к детям.

Что касается Вас самих, Ваших тяжестей сердечных, сильно гнетущих Вас, то не бойтесь их. Они налагаются на нас чрез тонкие помыслы врагом, который хочет всей Вашей семье воспрепятствовать выйти из безразличия к Богу. Внутренняя наша кутерьма, смущения, неожиданно в нас вспыхивающие, желания, безвременные и настойчивые, – это плод сокровенного действия злого духа. Он старается лишить способности молиться, порвать нити любви и расхолодить к Богу. В таких случаях Вы прибегайте к самому сильному средству: говейте в неурочное время, исповедуйтесь, причаститесь и совершенно успокоитесь. Я еще больше горю в огне всяких искушений. Один Бог видит это. Но спасаюсь я буквально тем, что Спаситель заслоняет меня Собой, когда я причащаюсь святых Таин. Поверьте в эти слова детски, просто, и Вы увидите над собой их целебное действие.

По поводу приезда моего к вам дело обстоит так. У меня паспорт действителен последний месяц. Скоро у нас – поголовная паспортизация. Мое положение вам известно. Притом и проверочная комиссия еще не приходила. Эти-то обстоятельства и заставляют меня оставаться временно припаянным к своему местожительству. Перемены моей в отношении ко всем вам никогда не было уже по той одной причине, что Господь познакомил меня с вами для общего спасения. От вас ничего я не видел никогда отчуждающего, а одно сплошное добро.

Здесь только вот какую прибавочку маленькую сделаю к своим словам. Если Вы не хотите, чтобы сатана ухитрился воздвигнуть стену в наших взаимоотношениях, то не переставайте молиться за меня и хранить откровенность ко мне и доверие. В случае же возникновения против меня некоторого неудовольствия, хотя бы по почте старайтесь обменяться несколькими возможными мыслями – наперекор желанию молчать. Тогда весь вражий призрак нашего мнимого разделения благодатию Божиею сразу и разрушится.

Простите за стиль письма. Может быть, что выражено мной грубовато. Это оттого, что писал без прикрытий условной вежливостью, а о всем писал под влиянием непосредственного течения первых попавшихся в сознание мыслей. (...)

Молебен, Бог даст, отслужим, если будет к моему выезду хоть какая-либо малая возможность. Все от Бога. Вам бы всем и пособороваться опять не мешало бы, а то скорби ополчились на вас. (...) Господь с вами. Молитвенно помню вас пред Богом так, как и прежде, со всем напряжением духа, желая вам от сердца утешения в силе Святого Духа. За доброту вашу премного благодарен.

С любовию о Христе грешный А. В.

Р. S. Младшему письмо на всякий случай посылаю. Старшего старайтесь поддержать. Вытяните его из трясины маловерия добрым словом в те моменты, когда его душа способна внимать Вам и верить Вашей духовной настроенности. Передайте ему от меня привет. Благодать Божия благословения да коснется его. (...)

31.07.1936 г.

+

Дорогой Младший!

Писал тебе письмо ко дню твоего Ангела, но послать его тогда не удалось. Теперь пишу новую записочку. Все хочется, чтобы ты усвоил более вдумчивый и глубокий взгляд на свою текущую жизнь.

Образование ты своим порядком получишь, в нем приобретешь известный образ мыслей для миропонимания и занятия того или иного положения в обществе. Но здесь только достижение первой половины твоей жизненной задачи.

Гораздо важнее этого и нужнее – это воспитание воли, выработка в ней самообуздания и самопонуждения на все доброе и святое. Так как воспитанием человеческой воли заведует одна Святая Церковь с помощью своих правил христианской жизни и благодатной силы церковного богослужения и святых таинств, то отсюда тебе крайне важно разумно и твердо постичь, что ты должен, ради своего воспитания, сделать свободно, применительно к разуму Церкви и ожидающей тебя вечной жизни:

1. Во что бы то ни стало надо тебе вызвать в себе, так сказать, аппетит молитвы, жажду ее, умение находить в ней утешение, отдых, средство принятия от Бога силы благодатной и прикрытие от всех страстей, начиная с капризов гордости и кончая неумеренными влечениями желудка. Решительно отбрось леность к выполнению долга молитвенного дома и в церкви. Начни терпеть и терпеть молитвенные упражнения до выработки привычки к ним. Для этого всякое утро и вечер молись по полчаса и днем время от времени хоть на минутку подходи к иконам и молись. Заметь, что молитвенный навык основной. Приложи к слаганию его в себе все старание.

2. Нужен тебе, далее, навык терпеть все неприятное в твоей жизни, сдерживаться при влечениях к раздражению и протягивать первому нити общения с теми, кто тебе неприятен. Это – чрезвычайно важная статья жизни. Старайся ломать себя. Если одному человеку бороться, он всегда будет побежден тем, что не захочет бороться. А если он прежде помолится Господу об успехе борьбы, тогда вытерпит все муки противления себе и по смерти будет увенчан от Бога славой небесной.

3. Важна, затем, привычка быть добрым ко всем, ласковым, скромным, уважительным, приветливым, самоотверженным, готовым на услуги другим с отказом от личных удобств и покоя. Если ты не станешь молиться, никогда таким человеком не будешь. А потянешь звено молитвы, тогда придут в твое сердце и перечисленные свойства истинного благородства.

4. Необходимо еще развивать религиозное мышление чтением духовных книг, ум держать чистым и против всяких влечений и нечистых чувств призывать на помощь Бога. Позаботься о всем описанном, чтобы тебе сделаться Божиим человеком, годным для жизни вблизи Самого Бога.

Смотри же, бойся свободы от Бога, в какой ты теперь находишься. Наоборот, протяни нити богообщения в своей душе прилежанием к Церкви и борьбой с собой.

Желаю тебе осуществить задачу своего воспитания. Здесь все твое внутреннее счастье. Божие благословение с тобою да пребудет всегда.

Любящий тебя о Господе недостойный А. В.

20.08.1936 г.

+

Милые и дорогие...

Господь – всемирное Солнышко – да согреет всех нас теплотой Своей невидимой силы. Не падайте духом из-за всякой житейской дребедени. У нас многое неизбежно потому, что воля наша в Боге бывает лишь минутами, а после все одна. А по своей падшей в прародителях природе мы можем духовно лишь терзаться. Но покой придет, когда молиться научимся, смиряться, а главное, с верою при искушениях повергать себя пред Богом. Знаете, какой признак того, что Бог с нами и мы в силе Божией? Это умиление сердца. Когда умиление свяжет сердце, тогда прекращаются и раздражительность, и сухость к людям, и внутренние муки.

Продолжайте же возможно часто не просто полумеханически обращать сознание свое к Богу, а смиренно, благоговейно, с верой, что слышит нас Бог и готов помогать нам.

Оживлять нашу потребность в Боге должно вот что. По апостолу, в нас три части: тело, душа и дух (1Фес.5:23) (1Кор.15:44). Две части существа в нас развиты до высшей культуры, а третьей почти не видно, разумею дух. Вы знаете, что́ значит жить духом? Это то же, что посредством молитвы и хранения чистыми помыслов и чувств ходить под живым чувством страха Божия, под ярким чувством своих грехов, ожидающих нас смерти, суда Божия и с радующей нас совестью. Замечательно, что трепетное благоговение пред Богом в нашем духе соединяется с радостью ощущения того, что мы примирены с Богом и опять дети Божии. Все в мире дух воспринимает через очищенное благодатью чувство. На совесть, разум и жаждущее Бога сокрушенное сердце и нисходит благодать Божия.

Мне очень утешительно было прочитать в ваших письмах, что вы ищете жизни духа, что томитесь по ней, хотя ценность ее вполне недооценили. Ничего, и того, что имеете, уже немало. Только не переставайте поправлять ошибки, а главное – смиряться ношением истинных мыслей о своих силах и достоинстве. Откидывайте светскую мерку своего веса, а ставьте себя мысленно на суде Божием с немощами своими. Тогда невольно захочется лежать в прахе пред Богом и лепетать: «Пощади, Господи, погибшее создание Твое».

Всех вас я, грешный, всегда ношу в сердце, даже искушаюсь иногда в церкви придумыванием, как бы помочь вам в отношении особенно Старшего и Младшего. Старшему до сих пор не писал по той причине, что поставил ему в закон: непременно писать каждую поездку¹¹⁴. А он, по искусительному состоянию души, несколько раз, вплоть до предпоследнего, нарушал мою просьбу и свое обещание. В закрытый же сосуд вода не течет.

Младший, наоборот, не так закрылся от меня. C ним еще была возможность говорить.

Дорогие... Благодарю вас за розу и доброту вообще ко мне. Видеть вас не теряю надежды и желаю этого. Должно быть, Господь возгревает это желание, так как мы познакомились ведь не для приятных бесед и встреч, а только для того, чтобы улучшиться, победить в себе низшие влечения своей природы с помощью благодати Божией. Особенно храните пункт зрения грехов своих. И искушения попускаются нам для того, чтобы мы пришли в сокрушение сердца, восплакали о себе и с силою взыскали спасения во Христе Спасителе.

Потому-то терпите всякие ошибки свои и скорби. Что поделаешь? Сразу не станешь добрым безупречно. Для того и жизнь длится наша на земле, чтобы мы увидели свою примесь, раздвоение в каждом навыке и взыскали цельности влечений в одном направлении.

Золотого... прошу обратить внимание и далее на пункт хранения верности Богу. Божие-то придет, лишь бы сами мы ежедневно напрягались на неусыпную сокрушенность духа, смиренномыслие, доброту, перетерпливание и незлобие. Как появится смирение духа, так Господь и посмотрит на нас действием благодатной силы Своей. Умилимся мы, и далее захочется отвратиться от всего материального, прильет дух ревности по Боге и Царство Божие водворится в нашем существе.

Дорогая... И Вам совершенно нет места к унынию. У Вас все неплохо. Господь никогда-никогда не оставит Вас, видя Ваши стоны сердца об исправлении.

Он и дальше поведет Вас путем спасительным, растворит все душевное содержание Ваше Своей силой. А если враг облако свое наводит подчас – не смущайтесь. С кем из нас не бывает и бо́льших томлений духа? Это в порядке вещей. Надо не столько здесь предаваться анализу своих состояний, сколько верить и надеяться на то, что в известный час Господь силен до неузнаваемости все переплавить в нас.

Ко всей вашей семье никогда я не изменялся внутренно. Если почтой не пишу вам, так единственно по неудобству этого способа взаимообщения. (...) С другой стороны, опасаюсь назойливости своей и, наконец, недостоин кому бы то ни было писать, так как мое настроение Господь оценит «в минус нуль», а ваше – близким к удовлетворительному. Поэтому из низов к верхам идти с письмами дерзко. Лучше молчать, дожидаясь выявления ваших нужд.

Вот все, что я чувствую в отношении нашей почтовой переписки.

Душевное состояние Старшего пока так себе. (...) Молитесь о нем родительски и не оставьте его, по крайней мере, добрым словом своим. У Бога нет невозможного...

Для Младшего полезно обращение мягкое, но категорически настойчивое, решительное, – и он изменится. Душа его способна разбаливаться, но Господь силен окончательно уврачевать его.

(...) Простите за длинноту письма. Желаю дорогим... всего-всего доброго и прошу простить, если что не так сказал стилистически. С любовью о Христе грешный А.В.

(...)

20.08.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Наконец-то и ты откликнулся. Я все ждал этой минуты. Не писал же первый из боязни оказаться навязчивым гостем в домике твоей души. Теперь ты, так сказать, сам открыл дверь моему письму. Спасибо тебе.

Мне, знаешь, что́ желательно было бы видеть в тебе, – некоторую действительную борьбу с собой. Ты как-то до сих пор и полон добра, но попал в какой-то заколдованный круг малодеятельности, безуспешности и никак не можешь из него выйти. Причина первая та, что ты ни капли не борешься за умножение в себе религиозной веры. Между тем лишь вера действием силы своей может осчастливить, сосредоточить в себе и отогнать от тебя туман страстности.

Бороться за веру – значит молиться по одному сознанию долга, ходить в церковь, носить пренепременно крест на груди, перед едой и после еды дома осенять себя крестным знамением и, наконец, что важнейшее, – говеть.

Не уклоняйся никогда от исполнения всего сказанного – и ты станешь другой.

Пока ты этого не станешь блюсти, некоторое темное облако окружит тебя, отуманит, создаст в тебе ложный взгляд на все вещи и неумение их ценить. То, что говорю я, в том даю полный отчет себе и с тем сам борюсь. Пока я не перетерпливаю времени, отдаваемого Богу, я и неспокоен, и омрачен, и сам не свой, и многострастен. Когда же ко мне приходит Божие действие, тогда весь я изменяюсь, по-особому думаю, по-особому чувствую и чисто желаю.

Ты же себя пассивно отрезал от драгоценнейшего влияния Божия невниманием в угоду течению жизни.

Так нельзя. Поправь ошибку. Здесь даже и N. на пути к Богу не должно быть. Скорее, твой долг и самому пойти к святыне, и ее вести за собой... Поверь, если бы в данном пункте у тебя была решительность, то и успех в живописи и прочих частностях художества был бы у тебя бесспорен, не говоря уже о личном исправлении. Нельзя ли бы тебе, дорогой, перед поездкой поговеть? Не считай это за нудное дело. Наше счастье – от чистоты сердца.

За тебя ежедневно молился я и дальше продолжу молитву, чтобы Господь спас тебя от гибели в жизненном водовороте. Прости меня за тон письма. Поверь, говорю от избытка благожелательности к тебе и под влиянием некоторого знакомства с жизнью человеческого существа. Любящий тебя о Господе грешный А. В.

20.08.1936 г.

+

Дорогой Младший!

Призываю на тебя благословение Божие. Дай, Боже, тебе успеха в учении. Молитвенник твой хорош. Пользуйся им. Только читать не торопись молитвы. Равным образом, когда в храме или дома молишься, стой в струнку, потому что ты, как маленькая пылинка в мироздании, стоишь тогда пред Творцом миров.

Очень рад, что за поездку свою ты отдохнул и поднабрался сил. Не забывай только теперь потребностей своей души. Ты ведь сам замечаешь, как иногда в твоей душе подымаются движения, тягостные тебе самому, и ты падаешь под их действием. Чтобы быть господином над ними, взыщи у Бога спасения молитвой. Помни, что ты, вероятно, никогда еще в жизни не ощущал силы молитвы, не выходил еще из простого произношения молитв. Потому тебе и малопонятно, что иногда по воле Божией с чтением молитвенных слов соединяется такая могучая, неведомая сила, которая во мгновение ока может тебя изменить. В ожидании этого-то действия выговаривай слова молитвы постоянно с благоговением, редко, истово, сердечно, хотя бы это и было скучно. Терпи. Наука молиться есть цвет всей духовной жизни и принимается душой не без многого терпения. Храни веру в то, что Бог властен скуку претворить в глубокое одушевление и порадовать тебя. Живи этой верой непрерывно. Христос с тобой да пребудет, Младшенький, и невидимо да осенит тебя, милый, Своим небесным благословением.

С любовию о Господе недостойный А. В.

09.10.1936 г.

Пятница. День апостола Иоанна Богослова,

26/IX старого стиля

+

Дорогая о Господе...

(...)

Не надо терять почвы под ногами. Все устроится (...) к лучшему. Господь Сам поможет, если только не перестанете делать житейское с Его именем. Ведь он не только на небе, но и так близок, что мыслью сердца своего Вы касаетесь Его непостижимой светлости. С мысленным Существом Вы входите в общение сердечной мыслью, почему Господь давно уж видит и все знает, как бедное маленькое существо одного из Его созданий плачет внутренно, томится, падает в робость и хочет все-таки в итоге быть Божией. Он благоволительно взирает на это и уже сокровенно подкрепляет Вас. Самые желания молиться больше у дорогой и доброй... – непосредственно от Бога. Бог благословит лечиться тайным повторением или полной Иисусовой молитвы, или двух слов «Иисусе мой». Это вопияние прискорбного сердца встретит свыше ответ силы, крепости, радости и веселия. И я этим стараюсь лечиться. Иначе давно бы уж сгнил от растлевающих помыслов, но солью имени Иисусова предохраняюсь от окончательного разложения. Тайна творения Иисусовой молитвы в том, что со временем с повторением имени Иисусова соединяется успокаивающее действие Самого Иисуса Христа. Тут и есть стержень подвига спасения человека Господом Иисусом Христом.

(...) Сами Вы, дорогая... повторяйте слова Иисусовой молитвы или два слова «Иисусе мой» и при хозяйственных работах. Меньше будет мрачных мыслей, больше покоя. Только надо большое напряжение внимания. Но Бог во всем Вам поможет.

(...)

От сказанного еще хочется перейти мне к тому, чтобы поделиться с Вами мыслями, касающимися вообще Вашего внутреннего возрастания. Вы теперь стараетесь хранить связь своего существа с Богом. Это – пренеобходимо и хорошо. Только вот что блюдите. По силам своим Вы, дорогая... имеете маленькое правило. Понудьте себя к истовому выполнению его. Всякий раз, как креститесь, пусть это будет и вне утреннего и вечернего правила, позаботьтесь об истовости, благоговении, вере, с которой осеняете себя крестом. Вне этого напряжения, смотрите, останетесь с одной формой, без внутренней силы. Духовно подтягивайте себя и ради личного спасения и ради детей. Вы обязаны их возвышать до своего уровня. Но как вы осуществите это задание без собственного возвышения?

На все соприкосновения светскости смотрите с точки зрения соответствия этих окружений вашему духовному настроению. Если мелочи жизни портят в Вас общее настроение Божие или мешают ему, зачем позволять себе явно гибельное? Сквозь эту призму цените земные удовольствия, встречи, обращение с людьми, борьбу с собой и прочее. Время жизни коротко. Мы имеем перейти в новые формы жизни, где особые порядки жизни. Подготовиться же к этим порядкам, значит, еще здесь, на земле, привыкнуть молитвенно находиться в чувстве Божия присутствия, в сокрушении сердца о грехах, в милосердствующих о ближних расположениях и в самоограничениях телесных. Воздержание постепенное от земных условностей мало того что отрывает от земли, но и помогает душе укрепляться для принятия благодатных впечатлений. Кто не опорожнивает себя от чувственных благ, тот, наполнившись ими, не имеет места, куда принять Божие.

(...)

Младшему хорошо бы прививать навык сердечного молитвенного обращения к Богу. Для этого чрез N. N. или иным путем, как Бог приведет, хорошо было бы достать ему жития святых. Пусть бы каждый день систематически читал понемногу. Потом, позвольте напомянуть старое, приучите Младшего при выходе из церкви или при входе туда лично подавать мелкие монетки нищим. Равно и с товарищами обращаться он должен участливо, помогая им умственно. Доброта деятельная – мышцы души на молитве. У кого нет доброты, тот не может встать в чувство присутствия Божия на молитве. У такого человека большая душевная слабость пред Богом и бездерзновенность. На этом кончаю.

За почерк простите. Мысли бегут. Боюсь чего-нибудь не досказать, и рука, не поспевая за потоком мыслей, пишет малоразборчиво.

Божие благословение призываю заочно на всю вашу семью. Любящий Вас о Господе недостойный А. В.

10.1936 г.

+

Дорогие...

(...)

Недавно научно-биологически я нашел у Друммонда¹¹⁵ начертание лестницы родов жизни в мире. Вершиной жизненности в мире он признает (и совершенно верно) жизнь, непосредственно исходящую от Духа Божия. Если Господу угодно, когда-либо передам вам потрясающе сильные мысли этого ученого, который сумел научно основательно, как о естественных явлениях, говорить о благодатной жизни. Теперь упоминаю об этом при воспоминании слов... что Иисусова молитва не идет у нее.

Жизнь Духа Божия в вас, дорогие... пока сокровенна. Зависит это от половинчатого отдавания души Богу и от недостаточно сильного разрыва с содержанием жизни чисто земной. При всем том чрезвычайно важно быть смертельно раненной птицей и не переставать трепетать молитвенно пред Богом; важно «не отступать от Бога», и то малое, что вы делаете в молитвенном правиле, отправлять качественно хорошо, то есть самоосужденно, прочувствованно, сознательно и решительно. Не приходит в молитве утешение от Бога, считайте это епитимией от Бога заслуженной. Ведь цель молитвы первая – смириться пред Богом. Ее вы всегда можете достигать. Дальнейшее – нерассеянное воспарение на молитве души к Богу и сливание нашего духа с Духом Божиим – уже дар Божий. Надо его подготовкой заслужить. (...)

За доброту вашу ко мне сердечно благодарю. Стараюсь возносить молитвенную память о вас пред Богом ежедневно. Жалко мне вас, всегда скорбных. Не унывайте. Вместо пускания ума в море размышлений полезнее повторять имя Божие дома или в храме. А когда сделается очень тяжело, вне всяких сроков говейте. Спаситель склонится над страданием вашим милостиво и облегчит его чрез единение ваше с Ним, предобрым Врачом, в таинстве причащения. Призываю на вас Божие благословение. (...)

С любовию о Христе грешный А. В.

10.1936 г.

+

Дорогой Старший!

Что-то у тебя выйдет дальше, не знаю. За тебя особенно буду молиться, чтобы в твоей жизни как-либо улеглось волнение скорбей. Ты уж очень решительный взял курс действий и этим создал себе тяготу. Впрочем, верую, что невидимая сила Бога поможет тебе выйти из лабиринта неприятностей. Поищи ты и сам себе утешения в храме и дома чрез молитву и говение.

Любящий тебя грешный А. В.

10.1936 г.

+

Дорогой Младший!

(...)

В твоем воспитании душевном есть три друга до гроба: скорби, сила молитвы, домашней и церковной, и Божие слово. Если хочешь, чтобы эти друзья положили на тебя печать, воспользуйся их помощью. Терпи для этого скуку в молитве, причины скорбей устраняй любовью и читай хоть что-либо духовное. Мне тебя всегда от души хочется научить чему-либо доброму практически. Только телом я не могу быть с тобой, оттого в состоянии лишь немым лепетом пера говорить о пользе твоей души.

Мне старайся всегда писать, потому что я по себе в детстве знаю, что́ переживает душа в твоем возрасте. Принуждай себя к доброте и проси у Господа, чтобы Господь Сам тебя воспитал и утвердил в добре.

Господь с тобой! Заочно призываю на тебя Божие благословение.

Любящий А. В.

10.1936 г.

+

Дорогой Младший!

(...)

Знаешь, в этот раз о чем я хотел тебе сказать? Обрати внимание, для создания счастья в душе своей, на то, чтобы тебе и с товарищами и со всеми людьми без исключения быть добрым, терпеливым, приветливым и услужливым. Пусть дика школьная настроенность твоих товарищей. Несмотря на это, если ты будешь в обхождении с ними добр, и их природная грубость невольно смягчится потому, что Бог тогда через тебя подействует на них. Быть добрым в школе вот что значит: когда тебя обижают, не отвечай подобной же дикой грубостью, а уклонись молча от оскорбляющих и потом не давай виду, как тебе была обидна товарищеская каверзность. Непонимающим что-либо в классе и худшим тебя по успехам помоги объяснением. Могут быть у тебя случаи какой-либо услуги. Если бы ты все это добро стал делать с мыслью выразить послушание Самому Господу, тогда после всякого явления взаимопомощи или скромности у тебя просиявала бы необыкновенно светлая радость на сердце. Равно и дома прямо гоняйся за случаями доброе сказать, услужить, потерпеть или обуздать себя в чем-либо.

Потом, в целях большего успеха в терпении приучись при домашних, школьных и внедомашних времяпровождениях на воздухе до обеда время от времени с чувством мысленно говорить: «Господи, помилуй», а после обеда: «Пресвятая Богородица, спаси нас». Плоды такой памяти о Боге, Божией Матери и святых скоро увидишь на деле. (...) Проси, чтобы Господь Сам тебя научил всему доброму и дал тебе силы и умение до смерти успеть измениться для будущей жизни за гробом.

Христос с тобой, милый... Помолись и ты за меня.

С любовию о Господе грешный А. В.

12.11.1936 г.

+

Дорогие...

Я горю вашими скорбями и хотел бы от всей души увидеться с вами в этот раз просто хоть для разговора. Но промыслительно стоит предо мной непереступаемый барьер. Завтра я, после многонедельного уклонения от всяких встреч, согласился на одну встречу и жду к себе из Москвы. Если мне уехать, выдам, что у меня кто-то бывает, и порожду тучу неприятностей. Приходится остаться здесь и невольно вас огорчить своей медлительностью. Простите Христа ради. Но это медление имеет и добрые стороны. Без моего присутствия лучше уляжется волнение и все успокоится само собой.

(...)

Дорогие мои... В то время как у нас на земле столь чувствительные тяготы, на небе сейчас тихо. Вечное песнословие там, труды сладостные, взаимообщение уже не имеет никаких выражений непослушания и обременительности. Думается, что и нас ждут туда; знают сроки нашего земного странствования и время прихода туда. Поэтому хорошо не отдавать всего сердца земле с ее скорбями, но ради утешения подумывать и о своем возвращении с чужбины на родину. Когда вы поуспокоитесь немного, подумайте тщательно, не осталось ли у вас чего, не вычищенного исповедью. Тогда восполните пробелы.

Что касается задач внутренних борений, то они сводятся все к возбуждению в себе чувств всепрощения, смирения, любви к жертве собою для других при оберегании молитвою чистоты ума.

Божие благословение призываю на вас. Займитесь дальше Младшим. Относительно его Господь послал мне мысли. Но так как они касаются решительных мероприятий по поводу строя его жизни, то я в письме к нему высказываю их лишь слегка. А надо бы предпринять в духовной сфере Младшего что-то немедленное или, говоря языком золотого... «офицерское бац». Пока же обождем. Младший еще не испорчен школой и выровняется.

Господь с Вами. Благодарю за доброту ко мне. Простите.

C любовью о Христе грешный А. В.

12.11.1936 г.

+

Дорогой Младший!

В этот раз не придется к вам приехать. Для тебя у меня явились мысли. Думал я – одному тебе большое письмо послать почтой, но потом решил погодить.

Ты вот что пока попробуй делать для своего приближения к Богу. Каждый вечер, по приходе из школы, в промежутках между уроками, чаепитием и отдыхом, – пять раз становись пред иконами в своем уголке и говори слова преподобного Макария Великого: «Господи, как Ты знаешь и как хочешь, помилуй меня. Господи! Помоги мне». По нескольку поясных поклонов при этом твори или, лучше, земных. Времени уйдет у тебя на молитву в общем минут пятнадцать, а плод будет.

Так как ты имеешь входить в присутствие Божие, старайся при этом хранить душевный мир со всеми, кушай досыта, но не объедайся. В каждое мгновение храни незлобие. Для этого сам мирись с теми, на кого имеешь неудовольствие в сердце.

Попробуй взыскать помощи себе от силы Божией через молитву. Если бы ты при этом поставил себе в закон каждый день терпеть послушание маме и папе, терпеть молча свои болезни, то действие молитвы за подвиг доброты скоро ощутил бы, как некоторое влияние стороннее – Божие, – связывающее вольность твоих душевных движений. Говорю тебе то, что сам чувствую.

Слова молитвы произноси с полным чувством и редко. На соблюдение терпения, незлобия, доброты и неотягощенности до пресыщения пищей обрати особое внимание. Тут залог действенности молитвы. Потрудись над этим подвигом. Это ведь капелька малая, начало, сравнительно с тем, что ты можешь сделать в угождение Богу.

Господь с тобой, дорогой и хороший Младший.

С любовью грешный А. В.

01.1937 г.

+

Дорогие о Господе родные...

Взаимно и вас приветствую с праздниками! Жалко только, что вдали от вас не могу обменяться мыслями о том, как могут теперь отражаться церковные воспоминания о Рождестве Христовом и Богоявлении в наших душах. Но нечто все-таки скажу. Как люди в праздники выражают свое настроение подарками детям и близким, так тем более Господь являет милостиво в праздники действие удивительного смягчения верующих душ, лишь бы они не переставали сами прилепляться к Нему молитвой, добротой и блюдением чистоты душевных движений. Даже едва прочищаемое стекло человеческой души уже пропускает лучи благодати. А когда от земли подымаешься мысленно к течению жизни в праздники на небе, тогда представляешь, какая там радость!.. Бога там лицом к лицу видят во Христе, и миллионы голосов от полноты души славословят Его! Вот это пение!..

Но до этих состояний и созерцаний надо еще дожить. Между тем жизнь земная так и забрасывает нас скорбями и заботами. Тяжесть человеческих грустных переживаний лучше всего видно по собственному опыту. Вот почему и вы, мои дорогие... очень понятны моему грешному сердцу со всеми переживаниями вашими.

(...)

По поводу себя скажу, что и сам я борим многими искушениями и свет сердцу нахожу, только когда исповедуюсь. Я теперь вижу, какова ненависть злых духов к человеку, как они и на мое сердце нападают иногда длительно свинцовой тучей. Тогда я себе бываю не рад, и молюсь, и скорблю, и стону, прося избавления Божия. Когда же исповедуюсь, тогда мгновенно грызение сердца моего прекращается, и воцаряется в атмосфере его безоблачность тишины и духовной радости. Что мои состояния были искусительны, это я вижу из их мгновенного прекращения. Блистания благодати Христовой в таинстве злой дух не выносит и бежит от меня, гонимый Спасителем моим. Зато потом перерыв от искушений бывает часто на один или два дня. Пройдут эти дни отдыха, и снова волнения, порывы души, каких я не желаю и на которые обрушиваюсь с запрещениями.

Видите, на земле у нас война со злыми духами, невидимыми, но врывающимися в наши души. Из-за того страшно оторваться от Спасителя, ужасно выйти из-под Его крил. Кто не верует, тот засмеется, слыша эти слова. А вы поймете их во всем истинном значении.

(...)

Для души Младшего не переставайте делать все возможное. В этом пункте для него еще ничего почти не сделано. Главное – надо научить молиться его, вдумываться в слова молитвы, заставлять молиться с собой, заставлять быть благоговейным сначала хотя лишь наружно. Эти посевы после взойдут, и он всегда вам будет благодарен. (...)

На этом кончаю писать. По тону писем у вас, дорогие... состояние духа какое-то грустное. Не надо его допускать. Внутренно попросите помощи Спасителя, и Он вас порадует в Свои праздники, чего от души и желаю вам.

Простите! С любовию и благодарностью к вам остаюсь грешный А. В.

(...)

Получено 22.02.1937 г.

+

Дорогие о Господе...

(...)

Знаете, в чем суть религии? Научиться воспринимать силу от Бога, отражать ее в сердце. Слово «религия» (religere – связывать) как раз и говорит об этой связи. Чувствовать силу Божию может только одно чистое сердце или очищающееся. В сердце состояние чистоты – результат волевых трудов над хранением ума, над хранением сердца и самой воли в смиренном незлобии, всепрощении, доброте и непременно, если уж не в посте, то в воздержании. Вот из этих-то трудов по хранению ума молитвой, сердца – недопусканием туда нечистых волнений и воли – понуждением себя на незлобие, смирение, доброту и воздержание и рождается подготовленность к молитве.

Когда мы даем на описанное труженичество сильный подвиг стояния на молитве, тогда начинается новая, страшная борьба у тех, кто упорно подвизается в молитве. Тут впервые мы встречаемся явно, лицом к лицу с демонической силой. Боже мой! Чего только ни делают бесы для недопущения человека до чувства Бога! Каких только помыслов не принесут! Чтобы встать ежедневно в чувство присутствия Божия, на первых порах требуется не меньше трех-двух часов. Если в состоянии борений за чистоту молитвы оставить подвиг, тогда до гроба нельзя будет ходить в силе Божией по недостоинству, тогда и опыта богоощущения не будет. Но если кто перетерпит все эти мелькания множества помыслов, не поверит бесовской мысли о бесплодности молитвы, а будет как столб стоять пред Богом с подготовкой воли и сердца, о которых говорено выше, тогда труд увенчивается таким успехом. Во-первых, в душе человека образуется какая-то полная богоустремленность – мышцы душевные в стоянии ума пред Богом. Тогда ум и сердце моментально встают пред реально чувствуемой Божественной Личностью, Духом Триединым, стоят не нудно, а естественно, легко, и вот тут-то жизнь Божия, как некая сила, явно чувствуемая, как сверхприродная, источается в душу. До этого момента бесы никак не хотят допустить человека. Они или портят настроение человека всякими способами до молитвы, или на молитве говорят, что ничего нет, Бога нет и напрасно бить воздух. Распущенная, нерадивая жизнь, леность, занятие мирскими, бесконечно длинными делами злым духам на руку. «Хорошо, хорошо, – говорят они мысленно около искушаемого, – мы тебе все угоды плоти дадим, только ты знай, что нет духовного мира, нет ничего небесного». С такими копошащимися мыслями надо бороться и упорно стоять в молитвенном подвиге. Такой подвиг, например, несла в миру святая княгиня Иулиания Муромская, греческий сенатор Фотий, впоследствии знаменитый Константинопольский патриарх, праведный Симеон Верхотурский – портной, знаменитый художник Рублев и многое множество других, достигших спасения. Тут мало всегда собираться быть в Боге и никогда не встать твердо в намерении и совершении самого дела. От воли нашей требуется всегда напряжение к незлобию, всегда к смирению, полному и всесокрушающему, и жертва утешениями плоти – сначала временами, а потом и совершенная; всегда мысленное напряжение между дел мирских к возношению молитвенному. Здесь чтение духовное, храм, говение частое, ежедневное тщательное исповедание пред Богом дневных грехов много помогут делу молитвы, равно отрешение от радио и общества говорливого, пустейшего для жизни духа, хотя и многосодержательного в мирском смысле.

Борьба с собой должна немедленно начаться. Надо переходить в формы вечной жизни с подготовкой к вечным жизненным порядкам богообщения. Необходимо сердце приготовить к тому, чтобы оно умело чувствовать Божество и отражать Его силу. А облагодатствование, в свою очередь, умножает в человеке смирение, доброту, любовь к другим и непременную жесткость к себе самому.

(...) Спастись – значит отрешиться от гордости, плотской похоти и корысти и развить в общем настроении любви три слагаемых: смирение, доброту и воздержание. Мы к тому напрягаемся, а спасает только приходящая на наше усилие сила Божия. Она перетворяет душу и тело. Приходит благодать, конечно, прежде всего в таинствах Церкви, а постоянно – путем молитвы, о чем говорилось выше.

(...) Дорогую... прошу, насколько сил есть, не терять бодрости духа. Все переживется. Непрестанно вставайте от ошибок, терпите себя и других. За доброту, искренний тон писем благодарю вас. Молюсь о вас всегда, как умею. (...) Дай, Господи, вам спастись. Добротой спасайтесь и идите ею к молитве, потому что доброты в вас немало. Христос с вами. Простите меня Христа ради за почерк варварский.

С любовию о Христе грешный А. В.

Получено 14.03.1937 г.

+

Дорогие...

В настоящее время никак не могу к вам выбраться. Тормозы со всех сторон. О болезни зубной при этом даже не упоминаю. Препятствия к поездке помимо моей личной жизни и себялюбия.

Скорблю, что N. без поддержки. Да, когда вера ослабевает, ее воспламенить можно скорее другой личностью, в которой вера более явна, жива и действенна. Огонь зажигается от огня, а не от одних слов, хотя бы умных, красивых и глубоких.

Вместо поездки к вам позвольте поговорить с вами устами этих строк. Буду говорить то, что сказал бы и лично.

В человеке главное – чистота сердца. Как молитва своей силой показывает, хорошо ли человек живет, так чувствительность сердца к ощущению Божией силы – верный знак, чисто ли сердце человека. Прочищают сердечное зеркало ум и воля: ум – чистотою помыслов, воля – непременным смирением, преданием в волю Божию себя и всей своей жизни с ее скорбями и бедами.

Обычно мы очень нетерпеливы, все хотим уложить по своей воле и не хотим терпеть малейшего огорчения в течение нашей жизни. У нас всегда недовольство чем-нибудь. Отчего? Да глубина сердца, как сказала Божия Матерь в Своей знаменитой песне, занята «гордой мыслью сердца». Направлять себя надо к тому, чтобы душа хоть устами смирялась, говоря: «Господи! Да будет Твоя святая воля в моих огорчениях. Дай мне силы потерпеть неудачи. Господи! Ты – Хозяин радости. Мне очень скорбно! Я верую, что Тебе легко порадовать человека. Чем Тебе угодно, обрадуй меня».

Да, для Господа нетрудно порадовать любую душу человеческую. Обычно на душе лежит какой-то тяжелый, странный камень и давит ее. Даже дышать бывает тяжело. Когда же Господь одним только мановением незримой силы Своей прикасается к больному человеческому сердцу, этот камень спадает, и все разрешается в умиление и сладкие слезы.

А тяжело отчего бывает? Детскости нет пред Богом, простоты нет, напряжения нет к молитве. Я теперь больше всего люблю в церкви и дома ходить или с Иисусовой молитвой, или просто говорю слова: «Во имя Отца! и Сына! и Святого Духа». При этом редко-редко осеняю себя крестным знамением и говорю: «Господи! Я больше не умею ничего сказать Тебе, и добрых дел нет. Приими от моей нищеты эти слова. У меня нет иного дара». И сразу сердце обвевается Господом. Как будто свежесть силы незримой пронизывает тебя всего. Когда делаюсь мрачным, опять редко-редко осеняю себя крестным знамением со словами: «Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй меня». И опять Господь со мной. Если же вздумаю, вместо Господа, от людей искать утешения, то лишь расстраиваюсь. Сила утешения – сила Божия.

Для силы молитвы необходимы вот какие условия: ни на кого не надо иметь сердца неприязненного. Тут чистый враг. Никогда не надо объедаться или пресыщаться и никогда нельзя порабощаться плотским помыслам, чувствам и движениям.

(...)

Кто хочет жить в Боге, у того жизнь из головы переходит в сердце, даже физиологически локализируется в солнечном сплетении нервного узла около сердца. Поэтому святые отцы и говорят, что при нормальном ходе духовной жизни самый кремль душевной жизни расположен в сердце, а никак не в связи с мозгом головы.

(...) Желаю вам не унывать, но предавать себя водительству Божию. (...) Дай, Господи, переплыть вам пучину жизни.

С любовью о Христе грешный А. В.

(...)

Получено 14.03.1937 г.

+

Дорогой Младший!

Вот Господь помог тебе с учебой. Благодари Его каждый день, принуждая себя молиться. Помни, что невнимание и разленение к молитве сделает тебя одной плотью, человеком чувственности, но все духовное станет для тебя чуждым и от тебя далеким.

Еще возьми себе на всю жизнь правило: храни чистоту сердца. С лицами другого пола не имей никогда неосторожного и вольного обращения и не дерзай ни касаться, ни толкать, ни интимничать с ними. Такая осторожность пусть будет твоим даром Господу.

Третье: воля на добро у тебя и недальновидна, и слабовата. Старайся с папой и мамой чаще входить в разговоры о том, как тебе наладить правильно времяпровождение и как исправляться от недостатков.

Я за тебя молюсь ежедневно, и ты взаимно молись.

Господь да хранит тебя! Прости.

С любовию о Господе грешный А. В.

14.03.1937 г.

+

Дорогие о Господе...

Мир вам Божий и благословение Божие! Сегодня, в день Прощеного воскресенья, позвольте письменно исполнить долг примирения. Мысленно земно вам кланяюсь и прошу прощения во всех своих оплошностях и словах, какие, как человек немощный и грешный, допустил по отношению к вам. И вас Господь да простит во всем. Кажется, в прошлый раз я уже писал на эту тему, а теперь ввиду наступившего знаменательного дня опять счел нужным повторить старое.

Дорогая...

Вы спрашиваете благословения на то, что уже решили и определили. Мне остается собственно уже не высказывать благословение, а одобрять или не одобрять окончательное Ваше самоопределение. Раз Вам угодно было выслушать стороннее мнение об этой покупке, то я поделюсь с Вами личными человеческими соображениями на этот счет.

Желание Ваше служить родным, чем Вы можете, конечно, доброе. Но от перемены жилища проводить нить к душевному оздоровлению едва ли можно. Перемена обстановки жизни, хотя и может внутренне встряхнуть того или иного человека, оторвать от надоевших людей, мыслей и людских немощей, но по-новому настроить не в состоянии. Тут требуется положительное доброе влияние на новом месте.

Мне, знаете, что мыслилось в Ваших затеях с домами? Какое-то искание личной пользы одновременно или, лучше сказать, пользы и для собственной семьи. Видимо, я ошибался, простите.

Чтобы не томила душа о возможности устроить родных в Ярославле, съездите, – не благословит ли Бог Ваше намерение. Но если бы Вы лично полагали жить на два фронта – в Москве и Ярославле, то не будет ли тут поспешности.

Впрочем, беру назад слова свои с догадками. Ведь Вы твердо говорите, что желаете единственно одного – успокоения родных, хотите принести жертву труда своего ради их счастья. Такое самоотвержение – хорошее дело. Бог да благословит по Своей милости Ваше выражение сострадания.

Заочно призываю благословение и на Младшего от милостивого Бога.

Благодарю Вас за внимание и доброту ко мне.

(...)

С любовью о Господе грешный А. В.

Прощеное воскресенье.

03.1937 г.

+

Дорогие о Господе...

Пишу, как говорят, «с плеча», то есть все, что думаю и чувствую, ничего от вас не скрываю.

Вы знаете, как бывает в общении людей на духовнической почве. Вдруг Господь, на основании чтения ли Слова Божия или во время молитвы, посылает духовнику мысли, что сказать духовным чадам. Я себя никогда не дерзаю мнить каким-то руководителем, потому что ниже ученика по практике. Я – на «безрыбье и рак – рыба» или верстовой столб, и то подгнивший. Говорить что бы то ни было вам движут меня какие-то внутренние побуждения. Думаю, что в них, ради вашей веры, через мою злую нищету и недостоинство, простирается все-таки не моя самость, а зов благодати Божией, обращенный к вам. Бог о вас печется. Выслушайте же, что создалось внутри меня касательно вас.

Последнее время я не переставал болезновать о том, что не вижу для себя способов восстать от бездны греховной. Читал ряд книг епископа Феофана. Много раз я их читал прежде. А теперь как-то вдруг содержание их в некоторых пунктах стало ложиться в сердце, и притом с практическими выводами не только для меня, но и для вас. С болью я увидел и личные промахи, и ваши нужды. Не знаю, сумею ли в письме хоть конспективно о всем сказать.

Вот вы говели прежде, сделали, что могли тогда сделать. Но все это только, заметьте, «приступ к началу спасения», но еще не начало. И этот приступ несовершенный. Что поправить надо? А то, что в прежней жизни воспитанием было опущено из нашего духовного опыта.

Телесно мы не научены господству духа над мерой и качеством питания. Душевно из-за отсутствия (на протяжении всей жизни) борьбы с собой и из-за неведения своих недостатков (зрение открывается в борьбе) мы не были озарены благодатию Божиею к восчувствованию своей греховности применительно к существу Божию. Говоря яснее, мы еще не сопоставили любовь к нам Божию с осознанием всей крупности личных немощей, не закричали к Спасителю от всей души с мольбой о спасении, а отчасти лишь познавали себя, и то интеллектуально.

Крупный наш минус вырос в немалой мере и вследствие небрежения о молитве и познании веры.

Теперь, когда мы хватились и устремились к Господу, мы сделали этот сдвиг без построения ясного плана будущей своей жизни и без труда молитвы. Припомнилось мне, что и для самопознания у вас имеется пособием требник (чин исповеди) и письма епископа Феофана («Что есть духовная жизнь»). Отсюда, перемена наша произошла лишь в области сознания, не затронув ни сердца, ни воли. Мы не предали себя врачующему Спасителю сердечно и волевым образом, а только умственно. Плодом такой неполноты подготовки было то, что благодать святых таинств до сих пор касалась именно лишь нашего сознания, а не возбуждала нас вседушевно, потому что корни нашего духа пока еще все обращены ко греху. Между тем действие Божие, заметьте, идет вслед наших свободных склонений, укрепляя их и запечатлевая.

У нас до сих пор нет важнейшего: благодатного возбуждения сердца, этой жажды Бога, о которой применительно к святым Церковь говорит в стихирах: «Егда Божественное рачение найде на тя, святче, ты последовал еси Христу».

Как же теперь быть? Восполните недостающее без уныния: 1) осознайте подробнее свое устроение; 2) молиться учитесь сердцем и чаще. В средину книжных молитв вставляйте свои молитвы кровные. Молитесь о послании вам дара зрения грехов и особенно о том, чтобы Бог удостоил вас Своей близости, коснулся сердец ваших Своим огнем и зажег их. До момента воспламенения жизнь ваша должна протекать в возможной самособранности. Более всего попекитесь о сердечности молитвы. Молитесь не только утром и вечером, но и днем много раз припадайте к Спасителю, соприсущему невидимо вам как крещеным и христианам, и при этом соприсущему чрезвычайно близко. Но в сердце ваше Господь не входил явно из-за того, что вы сердце не предавали Ему, как нужно, с подвигом, чуждым саможаления. Момент возбуждения должен у вас опять непременно совершиться, ибо это начало спасения, отправная точка его; 3) дела свои (...) продолжайте делать обычно, но перевивайте их молитвой. Отныне мните себя рабами Господа, действующими пред Его лицом, в угождение Ему. Посвящайте деятельность свою Господу и просите у Него отдельно на всякое дело помощи, очищения и освящения.

Вот на это только я теперь обращу ваше внимание. Еще многое-многое сказал бы вам, да не время. Нельзя взваливать пятипудовый мешок на человека, способного нести небольшую котомочку.

По поводу ваших мыслей о личной безопасности вот какие соображения встают. Если бы даже захотели вы «на такси» уехать от горя, не скроетесь своими силами, своим предусмотрением якобы нужного для вас. Но Господь силен и среди тысячи возможностей беды сохранить от беды. Молитесь всегда искренно, смиренно, слезно Богу, живя в Москве, – и Бог силен сделать вас цветами, в огне цветущими и не сгорающими. Вместо думания о том, «как да что может быть», не переставайте быть сокрушенными и смиренными пред Богом, и Бог вас «не уничижит».

Старшего в Великий Четверг, или в Великую Субботу, или до этого в какой-либо праздничный выходной день надо бы уговорить поговеть. Пусть шубу омрачения скинет. Отчасти дорастет он внутренно в момент говения. Как много у него тормозов к богообщению из-за духовной неподготовленности и полного незнания тайн веры.

А Младшего довоспитать еще можно, пока он дома. Ему не привиты следующие навыки: навык сердечной молитвы, навык благоговения пред Богом, святыней и людьми, навык послушания, навык смиренномыслия касательно своих сил сравнительно с мощью последних в христообщении и, так сказать, вкус ко всему церковному. Много ненужной неги принял он и избаловался, хотя и совершенно еще не испорчен в глубочайших истоках своей жизни.

Теперь Вам, дорогая... позвольте сказать несколько слов. Не огорчайтесь на меня, если я иногда допущу какую неосторожность в письме к Вам. Простите, Христа ради. Не всегда взвесишь слова свои, не всегда успеешь обвеять их христианским чувством смирения. И вот по самости своей что-либо и скажешь неосторожно, сурово. И этим-то недостатком истинной любви я всегда способен огорчать. Сожалею о своей несдержанности и прошу простить меня, если когда в чем огорчил.

А Вас прошу не унывать и не отчаиваться. Господь еще поможет Вам так, что сами удивитесь. Не считайте себя и безвольной для добра. Наоборот, у Вас много воли (Вы себя недооцениваете). Только временами эта воля скрывается для Вашего сознания ненадолго. Но с кем этого не бывает? Не обескураживайтесь тем. Самое драгоценное у Вас есть: есть сердце, чуткое к благодати Божией; есть воля, жаждущая исправления. Из этого семени и вырастет дерево Вашего спасения. Господь не забыл Вас и не оставил и ведет ко спасению, как и всех, путем постепенности. Все мы учимся исправлению, подмечая свои опущения и стараясь их устранять. Поможет и Вам Господь. Есть у Вас склонность смиряться, но к ней присоединяется часто уныние и чувство одиночества и никчемности своей. Если потрудитесь эти названные выше прибавления изживать и подавлять напряжением воли и молитвой, то мир Божий все чаще и чаще станет осенять Вашу душу. Дай Бог Вам всегда бодрости, радости и истинного счастья в Боге. Мы счастливы одним: непосредственным Божиим влиянием. Остальные земные положения наши, обещающие счастье, на самом деле суть лишь подделки под настоящую суть счастья.

Благодарю вас обоих за доброту ко мне, за все доброе и родное отношение. И я вас от души помню.

Господь да хранит вас. Призываю на вас благословение Божие.

С любовью о Христе грешный А. В.

Р. S. Очень хотелось бы, чтобы Вы взяли на себя труд: 1) всегда пред обедом и чаем читать «Отче наш», а после «Достойно есть»; 2) пред вечерней молитвой обозревать умом, как вы прожили день. Из обозрения извлекайте побуждения к смирению на молитве.

(...)

03.1937 г.

+

Дорогой Младший!

Чтобы тебе войти в дух молитвы и получать хоть какое-то утешение от нее, научись в промежутках между читаемыми молитвами по молитвеннику молиться своею молитвою. Как это сделать, посоветуйся с папой или мамой.

Непременно прочитай имеющиеся у мамы книжки: 1) «Письма святогорца»; 2) «Чем жива русская православная душа» и 3) «Рассуждение о Божественной литургии» Гоголя.

Аккуратности в приготовлении уроков прибавь. Молись Господу, между прочим, о том, чтобы дал тебе воодушевление к приготовлению уроков и просветил твой разум к познанию наук. Пока волю не исправишь от поверхностного отношения к занятиям, никогда не успокаивайся. Пусть твой дух господствует над немощами воли.

Советовал бы тебе с папой поговорить на тему о том, как он мыслит о верном характере и направлении жизни юноши-христианина. Ведь ты скоро юношей будешь. А это опасная пора. Попроси указаний папы и мамы на то, чего тебе следует опасаться и на что налечь вниманием в предстоящую пору жизни. Главное, чего в тебе еще нет, – религиозных навыков и убежденности в вере. Это – колоссальный ущерб. В скорби ты еще не умеешь находить Бога, а в радости – находить религиозные границы для резвости и веселия. Поговорил бы с домашними и об этом.

За тебя я и впредь буду молиться. Молись и ты о себе и о мне.

Господь да хранит тебя.

C любовью о Христе грешный А. В.

11.04.1937 г.

+

Дорогой о Господе...

Спасибо Вам за откровенное, дорогое письмо. Осмысливать Ваши вопросы дерзаю не потому, что имею к тому способность, а ради Вашей веры в Бога и священнический авторитет. При таких условиях уповаю, что, и сидя на азбуке духовной жизни, не погрешу при высказывании суждений насчет Ваших недоумений.

Буду писать так, как подсказывает внутреннее чувство. (...) Чтобы отдохнуть Вам летом, надо бросить горение в делах и лихорадочность. Что сделается, то и хорошо. Для отдыха Вашего все-таки Вам надобно учиться молиться. Отдых – не только в смене впечатлений и перемене местожительства, но и в притоке новой силы в наше существо. Бывает же это с теми, кто много и сердечно напрягает себя беседовать с Богом. Чтобы узнать Бога и в Нем отдыхать, надо Его чувствовать, а для Его восчувствования надо к Нему приближаться старательнее. Пусть первые опыты наши слабы. А потом придет с молитвой Божия печать на душу. Второе важное дело для отдыха – это принудить себя лично кому-либо из окружающих делать добро. (...) Должно помогать, если Бог приведет, на месте нового временного Вашего местожительства кому-либо и – из тех, с кем встретитесь. После всякого добра, ради Христа оказанного, такой врывается в душу поток Божией силы, что сладко плакал бы пред Богом без конца – так Он утешает и такую силу за это посылает.

Отдыхайте не только трафаретно, курортно, но и по-Божии, потому что иной нас век ждет, где нас ждут с навыками к тамошним порядкам. Об этом серьезно следует думать Вам, так как здоровье Ваше «скрипит».

Младшего взять с собой хорошо. Ему муштровка нужна и самодеятельность. А вял он на утверждение во всяких навыках добра из-за того, что не имеет притока Божией силы, не прорвался до нее сквозь туман полудетских слабостей и капризов. До этого надо ему дорасти терпением, усидчивостью. Господь у него на десятом плане. Ведь молитва, думает он, не наука, не хлеб, не художество. И молится, как придется. А надо поставить себя так: перетерпеть здесь все свое нудное для служения Богу настроение, выйти из темницы немощей душой своей, чтобы свободно славить Бога полным сердцем и принимать от Него знаки взаимной любви в Божественной силе. При этом, конечно, ему и светская муштровка необходима.

Я хотел бы у вас побывать перед Пасхой. Но вот какие тут сложности. Говорю по секрету. Я кончаю свою богословскую работу¹¹⁶ и полагал сдать ее для отзыва в Патриархию, потому что разрабатывал идеи самостоятельно. Может быть, в чем и не прав. Да и сам это чувствую. И вот, попутно со сдачей работы хотел бы на сутки остановиться для беседы с вами. Если бы даже работу у меня почему-либо не приняли и я не удостоился аудиенции у митрополита Сергия, мне оттуда хотелось заехать к вам. Очень только я заметен летом, боюсь шипящих языков и хотел бы быть невидимкой. Но поможет ли Господь, Его святая воля.

Окончу я работу на шестой Неделе в начале. Поехать думал скорым поездом утром. В Москву он приходит в половине одиннадцатого. С поезда желал бы прямо направиться в Патриархию, а оттуда к вам. (...) Горе мое в том, что не знаю точно, когда кончу. Остались три наибольших по размеру очерка. А переутомлен я до крайности, до болезни. Позже четверга шестой Недели нельзя являться к митрополиту Сергию. Во вторник или в четверг следовало бы кончить. Не знаю, смогу ли. Вот все, что могу о себе сказать.

«Добротолюбие» читайте. В чем препятствия, то дело Богу не угодно. Оно и расстраивается ради Вашей пользы.

Желаю Вам молитвенно всего доброго. Господь да приведет Вас ко спасению. Путь к Нему в смирении, милосердии, борьбе с собой, в терпении и молитве. Знак, что спасение в действии, – восчувствование Божией силы.

С любовью о Христе грешный А. В.

11.04.1937 г.

+

Дорогая о Господе...

(...) Старайтесь жить двояким сознанием. Оно, между прочим, при всей простоте допускает двойственность. Поверхность Ваша пусть будет в заботах, а глубина Вашего сердца должна вращать в себе непрестанно имя Божие до обеда, имя Пресвятой Богородицы после обеда. Тогда и квартирка Ваша будет выглядеть для Вас уютнее, и люди будут роднее, и сами Вы отдохнете душой и телом. Понудьте себя жить с такой двойственностью, предавая глубины сердца Богу.

(...)

Благодарю Вас за участие ко мне, за вкусную Вашу стряпню и доброе отношение к моей худости.

Призываю на Вас Божие благословение.

С любовью о Господе грешный А. В.

11.04.1937 г.

+

Дорогой Младший!

Молюсь и буду за тебя молиться. Только и ты о своих успехах проси Бога, чтобы Он помог тебе. Время точно рассчитывай: часть отдавай Богу, часть – на повторение старых уроков, часть – на отдых разумный, полезный. Взвесь, где лучше восстанавливаются твои духовные силы, тем методом отдыха и пользуйся. На пустяки не трать ни минуты.

Редкость и благоговение в выговаривании молитвенных слов перетерпливай, как бы ни было это тяжело. Потом увидишь всю пользу от этого терпения.

Господь с тобой!

C любовью о Христе грешный А. В.

(...)

25.04.1937 г.

+

Дорогие...

C наступающими вас праздниками!

Нельзя ли вам что-либо сделать вспомогательного для подготовки Младшего к экзаменам? Он понятлив и чуток от природы. Но с апоплексией его воли для аккуратности и усидчивости занятий необходимо бороться какими-то контрольными определениями ему твердых заданий. Опека такого рода отнимет немного времени, а польза будет немалая. Страшно, как бы Младший не срезался во время экзамена. Хорошо бы достать ему и учебник по истории. Простите за такое, может быть, лишнее напоминание. Хочется, чтобы у вас поменьше было непредвиденных огорчений.

Остаюсь с теплой памятью о вас и любовью А. В.

05.1937 г.

+

Воистину Христос воскресе!

Дорогие о Господе...

Очень я рад, что и теперь лишний раз, по воле Божией, могу обменяться с вами волнующими меня переживаниями.

Знаете, меня за последнее время поражает своим удивительным устройством человеческая природа. В ней самое чудное – открытие и погашение чувства Божества, воспламенение и охлаждение веры. Один и тот же человек в данном отношении может быть совершенно непохож на себя в разные моменты жизни своей. Как совершается внутри нас ряд духовных перемен, знает один Бог, но перемены эти есть и представляют постоянное явление внутренней жизни. Поэтому, хотя бы в ином из нас и закрылось ощущение Бога явное и живое, при всем том возможен мгновенный переход от нечувствительности к яснейшему переживанию богообщения. У благоразумного разбойника названное чувство разверзлось в последние минуты его жизни – незадолго до смерти на кресте. А у нас чувство Божества то бывает сначала явлениями периодическими, то установившимися и неотступными. При оживлении богоощущения вера необыкновенно остра и умиление проницает все человеческое существо.

Такую прелюдию к письму я осмеливаюсь начертать ради того, чтобы себе и вам привести ободрение на память – ободрение весьма необходимое, когда мы впадаем в бесчувствие по отношению к Богу. Все духовное часто кажется нам каким-то чуждым, вкуса к нему нет. Самая молитва наша идет среди большого подневольного напряжения. Но это – явление временного порядка и плод нашей греховности. Оживление, безусловно, возможно. Только нужно не оставлять молитвы по вере одной, не оставлять добрых дел и напряжений к доброте и покаянию в постоянно допускаемых ошибках. Без ошибок никак не обойтись, но каяться в них непременно нужно непрерывно.

Теперь о внешней жизни поговорим и о житейском.

(...)

С Младшим сейчас борьба малополезна, но кое-что дисциплинирующее нужно внести в него. Вот, Бог даст, летом на отдыхе необходимо приспособить его к режиму самодеятельности в обслуживании собственной личности и к хождению в известных нормах. Если бы были иные условия жизни, то путь перерождения Младшего можно бы найти внутренний, Божий, благодатный – через вращение в соответствующей среде. Слова, пример – яркий и живой – вместе с молитвою буквально переломили бы его неподатливую натуру и наклонили ее к Богу и добру глубоко. Теперь это невозможно, и остается другой, менее удобный, способ воспитания – с помощью постоянного вдохновения вашим личным примером и отчасти понуждения на всякое добро, пока-то он втянется в механизм дела и станет серьезнее. Если будете где жить летом вместе, то молитвы утром и вечером заставляйте Младшего читать или самого, или сами с ним молитесь и читайте для образца. Равно и в художество втягивайте его. У Вас... весьма кипучего практически, есть чему поучиться.

(...)

Судя по письму, дорогая... чувствует себя обычно, средне. Можно терпеть ежедневный механизм жизни, и слава Богу. Да – и это дар Божий! Ничего, ничего, все уладится. (...)

За ваше обращение к Богу, дорогие... Господь вас не оставит Своею милостью. Храните лишь это обращение всегда. С благоговением по одному чувству долга и веры соблюдайте, сколько сил есть, закон смиренной молитвы, доброты и чистоты, и Господь поможет вам подготовиться к переходу в иной мир из временного нашего странствования. Сколько ни живи здесь, а переселяться надо. Если не изменится уклад вашей жизни, то Бог благословит вас даром тихой кончины в покаянии и мире совести. За доброту вашу ко мне, родную, еще раз сердечно благодарю. Спасибо вам. С любовью о Христе грешный А. В.

(...)

05.1937 г.

+

Воистину Христос воскресе!

Дорогой Младший!

Я считаю долгом молиться о твоих успехах в науках ежедневно. Но и ты не оставляй напряжения к усвоению наук. Так как ты свободен волей, то Бог лишь помогает свободе. Но прав ее не нарушает. Равным образом, молись, чтобы тебе не посрамиться на экзамене.

Отдохнуть успеешь летом. Пока позанимайся.

Экзема – для смирения. Если бы ее не было, ты бы занимался слишком много своей наружностью и гордился бы. Стоять пред зеркалом тебе доставляло бы целое удовольствие. А сейчас ты поставлен Господом в смиренное устроение невольно. Потерпи. Со временем все пройдет.

Господь с Тобой. С люб[овью] о Господе гр[ешный] А.В.

11.07.1937 г.

28 ст. ст. / VI–37 г.

+

Дорогие...

(...)

Много раз писал и теперь дерзаю опять писать вам, что главное искусство жить небесплодно – это жить в чувстве живого Бога как реального всемирного Духа, вездесущего, и принимать от Него восполнение личной скудости и немоществования силами.

Природно, заметьте, ни один человек не может сам ни малейших успехов сделать в очищении сердца, в молитве, посте, в возжелании духовного. Тут сами мы мертвы, безвольны. Свобода природы только простирается на житейскость, на видимые культурные достижения. А жизнь божественная, жизнь молитвы, очищения сердца, утончения природы для чувства благодати и Бога – это уже область только Божия. Там капли успеха нельзя сделать без непосредственного получения помощи от Бога. И Господь сказал: «Без Меня не можете ничего творить». (Ин.15:5)

Но пока-то ощутишь Бога в Его непрестанной силе, надо смириться, превратиться в дитя и помнить, что слова молитвы, все без исключения, и слова, читаемые или слышимые из области Божией, – все печатлеемы бывают на сердце лишь Духом Святым. Без Духа Святого все плохо. Открыться же Его действию в нас мешают: суетность, ненужная и лихорадочная по вражиим козням, недостаток напряжения в молитве и самособранности, неверие в то, что Бог действительно помогает нам во всяком добром шаге. Грустно, что не натерпелись мы еще в бесплодном пресмыкании житейском до глубины смирения. Между тем Бог ждет лишь того, когда мы выбьемся из сил в бесплодной попытке сладить с собою и самолично исправиться и издадим звонкую от всего сердца мольбу о помощи. Кто сказал в себе: «Теперь конец; утрачены все надежды на свои силы. Приди, Господи, и помоги. Как железо кузнецу, я предаю Тебе, Господи, свое существо. Спаси меня, какими ведаешь судьбами», – тогда лишь и Господь явит силу в сердцах наших. И первое, в чем явится нам Бог, – это слезы молитвы, слезы умиления с чувством соприсутствия нам живого Бога. Вот этого-то предела смирения и надо достигать. А как? Думается, такими путями.

1. ...сверх сил работ не брать. Очень прилипает к ним душа, и Богу не остается нашего внимания, не говоря уже о предании Ему наших чувств.

2. Коротко, но несколько раз в день взывать к Богу о научении всякому добру.

3. Беречь язык. Лишнего ничего не говорить. Только что по работе, по дому необходимое можно говорить. Через это создается центр жизни.

4. Радио временно удалить, чтобы не развлекало.

5. Время поделить между художеством и самопреданием верою предзримому Богу.

6. Когда начинаете молиться, с особенным чувством произносите слова: «Царю Небесный», так как мы Духом Святым молимся. Он Себя предает нам на молитве, Его силою творятся в нас покаянные воздыхания. Просите и своими словами Духа Святого, чтобы Он озарил мрачную бездну нашего сердца Своим животворным осиянием и нас исправил. От Его силы всякий наш успех, Он изливает в нас благодать Триединого Божества.

7. Такое же смирение надобно воспитывать осторожно и в Младшем. Он ни на йоту не исправится глубинами сердца, если не смирится. Внешне может и без смирения что-то духовное делать. Но все это малозначительно, поверхностно, непрочно. Надобно, чтобы зазвенели струны именно его сердца в исповедании Богу своего бессилия творить что-то доброе. Необходимо ему почувствовать нужду в Боге. Тогда лишь Бог придет к нему и преобразует его изнутра, из истоков его сердца. Вне же Бога влияния на Младшего будут скользить наружно.

(...)

Остаюсь с любовью о Господе к вам и благодарностью недостойный А. В.

Дорогую... благодарю за хлопоты по просфорам. Сок употреблю только для службы. Так стараюсь ни капли не расходовать, даже если простужусь. Этот Ваш дар пойдет за Ваше же спасение.

04.08.1937 г.

22/VII – cт. стиля – 37 г.

+

Дорогие о Господе...

Прежде письма мысленно призываю Божие благословение на вашу семью.

По существу написанного вами требуется вам ответ на два вопроса: I – о так называемом Сергианском духовенстве и II – о способах душевного укрепления для борьбы с собой. (...)

I

Спастись можно только в Церкви, и притом в благодатной. О Сергианской иерархической ориентации сам митрополит Кирилл не дерзал сказать, что она безблагодатна. Он лишь говорил, что он не приемлет этой иерархии за примиренческую линию поведения.

Если встать в положение критика церковных идеологических партий, то невольно приходится примыкать к какой-либо из них одной, быть ее апологетом, а другую партию тогда дискредитировать. А это неладно. На душе сразу делается тяжело. Если откачнуться от Сергианской иерархии из-за того, что она держится особой дисциплинарной тактики, то можно оказаться в положении Хама, смеявшегося над обнаженным после винопития Ноем. Тут разрушение всепрощающей любви именно там, где еще можно нести тяготу греха ближнего. Если сделаться сторонником Иосифлянского течения¹¹⁷, тогда можно вдаться в крайность брезгливой чистоты, не желающей понести никакой вины ближнего. Это тоже страшно. Здесь есть опасность загордиться. Безопаснее держаться такой линии поведения: ни в ту, ни в другую церковную партию не бросать камней и постараться до соборного выяснения церковного иерархического конфликта встать на нейтральную почву. Я лично так поступаю. После многих горьких тяжелых раздумий я дал себе слово пока не критиковать ничего. Верю, что и через Сергианское духовенство действует Божия благодать. Хожу в церковь, «ничтоже сумняся», прихожу не к людям, а к мысленно зримому Богу, ищу в храмах Его, действующего благодатию, и совершенно спокоен. Внутренно же положил себе в закон: пока не принимать окончательно ни той, ни другой партии до того времени, как Богу угодно будет выявить истину в среде духовенства. В разбор обоих крайних церковных течений намеренно сейчас не вхожу, потому что сам я не в силах с любовию Христовою при множестве личных немощей и снисходить тому, что достойно снисхождения в иерархических партиях, и одеваться в тогу судии того, что в партиях слишком резко. Одно знаю лично для себя, что спастись хочу и что могу приступать к престолу благодати Божией и при служении Сергианского духовенства. А наделять нелестными эпитетами кого-либо прямо ужасаюсь. Вот как этот вопрос об отношении к иосифлянам и сергианам я решил для себя. Страшно быть и слишком строгим и не в меру уступчивым. А где границы строгости и снисхождения к иерархическим спорам и размолвкам, ведает один Господь. Веского же слова по данному поводу именно в духе любви Божией – милосердной и вместе правосудной – я еще не слышал. Слышу слова одной правосудной любви без милосердия (это у иосифлян).

Думаю, что и вам полезнее окончательное пресечение подобных разговоров. Иначе свинец тяжкий положите в сердце и себя со своею греховностью забудете.

II

На второй вопрос позвольте ответить так. Человеческая мощь духовная в отношении всех личных слабостей и страстей достигается отчасти неусыпным личным напряжением в молитве, смиренной доброте и чистоте и, главным образом, непосредственным получением помощи благодатной от Господа Иисуса Христа.

Теперь мы вывихнутые духовно, ненормальные люди. Мы отчуждились от ежемгновенного единения со Христом. Нормально же мы должны бы никогда не разобщаться сердечно, по крайней мере, с теплым чувством к Богу. Чтобы стяжать это чувство теплого боголюбия, надлежит положить в основу спасения непрестанное повторение Иисусовой молитвы, когда только можно, и непременно со смирением ума и сердца, с незлобием и всепрощением к ближним и с бегством от чувственности, даже, если бы можно, в условиях законной супружеской жизни (конечно, по силам и взаимному согласию). От творения молитвы Иисусовой образуется в человеке тот фон чистоты, на котором видна ясно всякая диавольская мысль. И все дело, в конце концов, сводится у делателя Иисусовой молитвы к противлению замечаемым в себе диавольским внушениям и сочувствиям. Призываемый молитвенником Господь Спаситель непрерывно попаляет в нем все нечистое и делает его сильным именно Собою и в Себе. Тут нужна практика молитвы. Без этого непонятна и близость Спасителя, и вседействие Христово в человеке. Сверх того, непрерывное упражнение в повторении имени Иисусова с мольбою о помиловании должно быть (как сказано выше) обязательно смиренно, связано с братолюбием и жизнью в отчуждении от сластолюбия и чревоугодия. Тогда лишь сила Господа Иисуса Христа неожиданно начинает или временами, или постоянно струиться в сердце.

III

Теперь немного еще о чревоугодии. Постарайтесь впредь среду и пятницу хранить нерушимо. Никогда не разрешайте себе тогда молочного и мясного. Не беречь названных дней – значит слишком малодушничать в саможалении. Лучше скоромное отдать, если оно остается, чем съесть. Меньше греха в обречении скоромных продуктов даже на порчу, чем в использовании их вопреки воле Божией. Никаких компромиссов тут не должно быть и ни под каким видом. Это закон до гроба. Если колебаться еще в этих вопросах питания, то нельзя тогда ничего выполнить в христианстве с постоянной верностью Господу в малом.

(...)

Христос с вами!

С любовию о Господе грешный А. В.

(...)

09.1937 г.

+

Дорогие...

Позвольте начать письмо к вам с того, что мое сердце за протекшее время чувствовало, когда вы помнили о мне. По силе всегда старался я, при всем своем полном недостоинстве пред Богом, возносить ваши имена пред Ним на молитве.

Еще хочется всегда повторять вам, когда начинаю письменную беседу с вами, что от всех бед мы спасаемы и спасаемся не своими силами и умением, а Богом. Именно Он Сам спасает и хранит нас. Ведь, служа и стараясь служить Богу, мы служим не идее, а Личности, Источнику силы, и в Его силе не только можем, но должны находиться. Если же до этого не дорастаем из-за оставления Богу весьма незначительного внимания, то при всем том должны, по крайней мере, вот какой минимум чувства богообщения иметь ежедневно: на молитве надобно стараться словами и мыслями о Боге возгреть в себе два чувства – чувство греховности пред Богом и чувство благодарения к Нему. Чем ярче воспламеняются эти чувства, тем, значит, лучше мы помолились. Эту мысль о цели молитвы надо и вам всегда иметь в виду и тем более привить ее Младшему. И вся сила нашей благодатности от меры внутреннего смирения, окаевания себя и наружного самоуничижения.

(...)

Относительно характера моей жизни расскажет вам Е. А. В последнее время переутомился умственно. Сюда присоединяются флюсы. А они, знаете, как расшатывают здоровье и портят общее самочувствие.

Дорогие... За доброту вашу ко мне и родную внимательность сердечно вас благодарю. Здесь у вас нет, кажется, никаких границ. Как только можете, стараетесь порадовать. Спасибо-спасибо вам. Какие нынче у вас яблоки большие! Благодаря вам, и китайских яблок попробую, хотя предательски слабые зубы потребуют предварительной варки или печения их.

Жалко, что не могу с вами вот о чем поговорить – о литературных новинках и о подробностях вашей летней поездки на Волгу. Дорогого... за бумагу особенно благодарю: это редкость.

За почерк простите. Сегодня прежде писания мне пришлось долго лежать. Очень плохо чувствую себя, и голова болит. Религиозно не ослабевайте и не разрушайте церковного режима своей жизни. Тогда Господь сохранит вас от бед. Последний пункт весьма важен.

Призываю на вас Божие благословение и издалека осеняю ваш домик знамением креста. Крестная сила Христова да защитит вас и сохранит.

С любовью о Господе грешный А. В.

10.1937 г.

+

Дорогие...

Сердечно благодарю вас за родное участие ко мне. Но в данный момент полезнее нам не видеться. Если Богу угодно будет, это свидание лучше может осуществиться попозднее.

Теперь повергну себя в волю Божию и останусь дома. Хотя и нервно живется, что сделаешь? Со всякими соприкосновенностями жизни приходится мириться.

(...)

Человеческой природе свойственно увлекаться таинственностью в области религии. А мы будем проще подходить к вопросам веры. Свое вхождение в мир религии более расценивайте не с точки зрения переживаний, а под углом зрения дела и смирения. Хоть основное, нужное для жизненного срастания с Церковью храните, а именно: духовно-телесное самоограничение, молитву, самопонуждение к добру и непрестанное покаяние. Без этих дел нет пользы ни от доброго многомыслия, ни от чувств.

При нормально-религиозном образе жизни в человеке верх берут верность долгу перед заповедями и осуществление их над теоретизированием.

Дорогой... Имею к Вам некую просьбу личного характера. Зрение мое за последнее время очень испортилось. Без очков ничего не вижу и читать не могу. (...) Если найдете возможным, то хорошо бы прислать очки хотя бы через месяц... Могу ждать сколько хотите, лишь бы Господь сохранил меня.

Со своей стороны, хотел бы побывать в вашей тиши и уюте, послушать ваших речей, попитаться ими и обогатиться чрез них многим. До сих пор, в сущности, я еще ничего не успел почерпнуть из тех сокровищ духа, коими богаты ваши души. Мне интересны, например, даже прочитанные вами книги в том усвоении вашем и в тех впечатлениях, какие остались у вас в итоге чтения. Черты вашего восприятия, вскрывая сокровеннейшую сторону ваших интересов, познакомили бы меня с вашим идейным имуществом и могли бы мне заменить самое чтение многих книг. Может быть, в том же отношении и я вам кое-чем пригожусь.

Спаси Христос за доброту вашу ко мне и за добрый порыв утешить меня. Оберегая вас, все-таки откажусь пока от свидания. Оставлю за собой лишь одно счастье – послужить вам ношением ваших имен в сердце и возношением их всегда на молитвенную память пред Господом.

Как желал бы вам от всего сердца, чтобы скорби падали на вас, не увлекая ваших душ ни в уныние, ни в недовольство жизнью и чтобы вы до гроба и, «скорбя, внутренно, радовались».

(...)

Благодарю за рябиновое варенье. Весьма хорошо! Очень благодарен!

Да хранит вас Господь!

С любовью о Христе грешный А. В.

10.1937 г.

+

Дорогие...

Не посетуйте на меня за то, что в этот раз, может быть, неудовлетворительно напишу по поводу ваших I – запросов и II – желательных установок в духовной жизни вашей.

У меня сейчас что-то похожее на ишиас, да к тому же ежедневно умираю, ожидая своей очереди¹¹⁸ лечения, нервничаю и впадаю моментами в мысленный хаос и смятение. Все-таки, как Бог поможет, попробую погоревать с вами вашими скорбями, которые сразу втеснились в мою душу, как свои собственные.

(...)

Знаете, принцип жизни основной есть «всегда безостановочно делаться лучше». Для этого надо ясно представлять себе, куда же восходить, что за высшая ступень, на которую подлежит взойти.

В вере у вас есть зародыш. Теперь, как же его развивать? Больше надо прилагать тщательности и усердия к молитве, полнее познавать предметы веры – Бога, будущую жизнь, способы сочетания свободы воли с благодатью Божиею и из прочитанного делать практические выводы к себе. Все ли у вас здесь благополучно? Затем всегда надо считать своим минусом нашу общую немощь – неотрешенность от наклона к чревоугодию, славе, имуществу. Равно необходимо прямо жаждать силы Божией, которая помогла бы нам терпеть людей с их пренеприятными подчас свойствами души и выходками.

Что касается борьбы с собой, то она должна затрагивать прежде всего область нашего ума. Здесь молитвой к Спасителю следует пресекать помыслы, подмывающие нас на раздражение.

Кратко – в душе следует хранить три состояния: любовь, воздержание и молитву. Причиной всяких скорбных происшествий жизни должно считать себя. Скорби – для нашего личного воспитания в смирении и самопознании – допускаются Богом. В горе печалящие нас – посланные Богом учителя, а мы – ученики. За свою болезненность в воспринятии тяжкого вернее всего обвинять себя и говорить себе: «Святому и тяжкое не вредит. А мне-то как прегрустно. Значит, я, Господи, великий грешник». Скажете так, защекочут слезы в горле от самоукорения, и на душе сразу посветлеет.

Питание упрощайте...

Наконец, храните еще одну мысль: раз человеку не хватает силы самому закалать себя в отношении пристрастий, он неизбежно должен терпеть невольные муки, чтобы отрешиться от страстного горения.

У вас имеется достаточный запас научности. Но не забудьте слова Христова при этом, которое говорит: «Подобно есть Царствие Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин (они суть научные познания и практические), купцу подобно, который, нашедши драгоценную жемчужину, пошел и продал всё, что имел, и купил ее» (Мф.13:45–46). А знаете, что это за драгоценная жемчужина? Это – познание Господа Иисуса Христа как действующего в нас. Ведь Бог существом не зрим даже ангелами. Нет у твари органа для восприятия Бога по существу. Мы познаем лишь Бога во Христе, в существенном Христовом действии внутри нас. Поэтому и говорят, что мы служим имени Божию. Под именем Божиим в его внутреннем значении как раз и разумеется обозначение Бога в существенном действии Его благости. Мы воспринимаем силу существа Божия в меру страдания ради Христа, в меру подвига смирения пред Богом и послушания Ему. Так как мы не стараемся угождать Богу, то сами закрываем себя от существенного действия Божия и не знаем Бога. Несмотря на это, по одной вере надобно творить молитву, дела любви всетерпящей и воздержания, чтобы объять Жемчужину Христа чувствами сердца.

(...)

О себе скажу. Живу я сегодняшним днем. Во время писания письма от боли чуть не потерял сознание. Коснулся брюшины, полагая, что ничего. Как вдруг ток боли отдался в спинной области с такой страшной силой, что я выронил ручку и долго лежал.

Благодарю за заботы обо мне. Если Господу угодно сохранить меня, тогда хотел бы вас лично обоих увидеть и жажду того от всего сердца. Но сейчас страшно двигаться. В будущем лучшее Сам Бог покажет. Тогда, если благословит Бог, соутешимся общею верою.

Благословение Божие призываю на всю вашу семью...

С любовью и благодарностью к вам остаюсь грешный А. В.

Даты уж не ставлю. Числа забыл.

11.1937 г.

+

Дорогие...

Мне казалось, что Старший сегодня именинник. Если это не ошибка моей плохой памяти, то позвольте вас поздравить с дорогим именинником, а ему чрез ваше посредство передать привет. Если будем здоровы и живы, то очки можно направить около Введения, то есть в последние числа ноября старого стиля.

Всего-всего вам доброго.

С почтением и любовию к вам имею честь пребыв[ать] А. В.

11.1937 г.

+

Дорогой Младший!

(...)

Еще вот о чем хочется напомнить тебе. Как для принятия пищи существуют уста, так для восприятия помогающей силы Божией существует особый орган – это благоговейная настроенность, которая есть итог частой молитвы. Так как ты часто и кратко не молишься и Бога не просишь о своих нуждах со всем сердцем, то в тебе много порывистости. А она-то препятствует действию благодати или тайной силы Божией на тебя. В молитве храни сознательность. Прежде чем молиться, скажи себе: «Я к Тебе, Господи, хочу обратиться. Верую, что Ты есть премирный Дух, незримый и всюду присущий. Зришь Ты и меня, грешного, и готов слушать. Помоги же мне, великому грешнику, помолиться Тебе». Вот так мысленно уничижи себя пред молитвой и затем начинай читать правило. Помни при этом, как молились Богу древние евреи. Они Бога не видели чувственно, но лишь голос Его слышали явно от ковчега завета и поклонялись Ему без представления образов Его. Так и ты кланяйся и молись редко, со страхом и чувствуй себя пред Богом ничтожнее песчинки, грешным атомом, хуждшим самого ничто. Вот тогда-то в смирении твоем слезы брызнут из очей твоих, и познаешь ты, что есть умиление сердца, которое творит Сам Бог в смиренных молитвенниках.

Печалься и скорби затем о том, что твое исправление внутреннее остается на точке замерзания. Это из-за того, что ты небрежничаешь в молитве.

Дай Бог тебе всегда становиться лучше и лучше. Ты исправишься в корне, начни лишь осуществлять свою задачу с молитвы и смирения. Обращайся и с великими и незначительными людьми одинаково вежливо. Тогда и пред Богом будешь стоять благоговейно и через умиление взойдешь на ступень сердечного смягчения.

Господь да хранит тебя, милый Младший.

С любовью к тебе недостойный А. В.

12.1937 г.

+

Дорогие...

Завтра я как раз связан одной необходимостью встречи. Поэтому и при желании своем быть полезным вам, чем могу, вынужден остаться на семнадцатое дома. А дальше видно будет.

Что вы сострадали мне за это время, я чувствовал все последние дни особенно крепко. Спаси Христос вас.

(...)

Настроение мое сейчас таково. Я чувствую себя своего рода путешественником, находящимся в гостинице и куда-то имеющим отправиться. Нечто реальное со мной должно произойти впереди. А что ждет меня, не ведаю. Бог один знает будущее.

Прибавлять нечто новое из христианского вероучения, относящееся к углублению вашего познания веры сейчас не буду. Достаточно много имел счастья поговорить о всем с вами. Теперь пока от слов перейдем к делу. Практика пусть будет на основании слышанного непрерывна.

Сейчас весьма ясно всем нам видно, что для деятельной веры необходимо иметь каждому из нас много детского доверия слову Божию. Иначе, если не обратимся к детскому доверию и простоте, не сможем осуществить слышанное.

Свою задачу жизни я так себе представляю: 1) держать себя в режиме; 2) подклонять себя под влияния слова Божия и Церкви; 3) иметь личное молитвенное единение с Господом и 4) ходить пред Богом в борьбе за незлобие, чистоту, смирение, сокрушение сердца и доброделание. Таким быть ежемгновенно. При этом больше надо молчать, дабы не рассеиваться и себя не обворовывать.

Так жить можно лишь в том случае, если исповедь создаст в душе известный фон светлости, чистоты и мира. (...) Барометр исповеди – совесть. А ясность указаний совести зависит от того, насколько мы обогащены познанием своих грехов и их восчувствованием. Чтобы покаяться во спасение и исповедаться спасительно, для этого совершенно неотложно необходима нам помощь благодати. Когда без тайной силы и веяния благодати Святого Духа начинаешь каяться, тогда упираешься в какой-то рационализм, а сердце тогда мертво или почти нечувствительно к сознаваемому злу. Когда же каешься в Духе Святе, тогда весь горишь и стыдом и омерзением ко грехам и в то же время весь бываешь проникнут жаждой новой жизни, желанием не огорчать Спасителя и не отлучаться от Него ни на сколько. Истинное покаяние – дар, который надо предварительно вымолить у Бога.

Вот почему я и вам обоим желаю этого дара не меньше, чем себе, желаю с тем, чтобы мы, самоопределившись по Богу, были Божиими всецело. Жизнь коротка. Нити жизни рвутся неожиданно. Ввиду этого важно всегда носить в душе и молитву об описанном покаянии и подготовку к нему. Как Господь имел «лице грядущего во Иерусалим», по выражению евангелиста, так и нам необходима та же печать устремленности в горняя. Ах, как важно, как важно раскаяться должным образом! Ведь это фундамент и отправная точка вечной жизни. Я и сам хочу так покаяться. Это и мое заветное желание для себя. Непрестанно следует улучшаться каждому из нас прежде всего в характере покаяния и исповеди. На важность этого акта указывает и Святая Церковь, ежедневно на всяком богослужении испрашивая нам способности «прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати».

(...) Если Господь благословит когда-либо мне быть у вас, не упустите из виду возможности подобного раскаяния. В данном откровении отрешитесь от меня. Я – свидетель многогрешный и ничтожный. Имейте тогда мысленно пред собой Спасителя и с настроением благоразумного разбойника взыщите Христова помилования. Итак, поготовьтесь к подробной исповеди, обдумайте себя беспощадно, ибо бесы имеют некогда выступить против нас со множеством обвинений.

Желаю вам спастись от всего сердца!

Р. S. Насчет очков не беспокойтесь. Когда будут, тогда и ладно. Е. А. что-то мятется духом, хотя и скрытничает. Ее житье-бытье у вас оставьте на волю Божию. C вашей стороны, пожалуй, теперь необходима мето́да снисхождения к ней и поддержки в духовном отношении, если она будет угрюмничать. В ней дорога простота веры и цельность нравственного характера... Это пишу по секрету. Сохраните в тайне. Она духовно весьма небесполезна в дни скорби. Вот почему ей многое можно простить.

Господь да хранит вас.

С любовию о Господе и благодарностью остаюсь грешный А. В.

(...)

01.1938 г.

+

Дорогие...

Как посмотришь на вашу жизнь, полную суеты, житейских обязательств, часто мешающих вам быть с Богом, и на множество тревог, так невольно задумаешься над тем, что́ можно бы вам дальше сделать ради спасения своих душ в порядке постепенности.

Вот прошла исповедь. Но ведь здесь только обращение к Богу, отчасти мысленное и отчасти сердечное, но еще не волевое. И слабо на нас действие Божией благодати оттого, что глубины нашей воли еще не успели обратиться к Богу. Для обращения их требуются новые труды, за которые Господь особенно вознаградит вас.

Нужно вот что: ходить и действовать всегда в чувстве своей немощи, с полаганием печати молитвы и некоторых поворотов души к Богу перед каждым делом. Мы уже прежде говорили, что рабство наше Богу требует от нас поступать решительно во всем с настроенностью рабов Божиих. Для этого, напомню, нужно молниеносно перед всяким делом приучить себя: 1) сознавать, что на поступок, или слова, или мысль вашу есть изволение Божие; 2) склониться на задуманное как на волю Божию; 3) восчувствовать свою немощь для осуществления предположенного и попросить на то Божией помощи молитвой; 4) наконец, по совершении дела не выходить из смиренных мыслей о себе, считая себя без Бога ничем.

Заметьте, что характер нашей жизни, в силу нашего падения изначального, есть душевно-телесный. В искусствах, науке, в устроении земного быта своего у нас работает более природа, силы души нашей. Но задача нашей земной деятельности клонится не к тому, чтобы умереть культурным человеком, насыщенным благами земли, а в том, чтобы свою природу положить в силу Божию, эту силу Божию восчувствовать, приумножить в себе подвигом, страданием, научиться носить ее во плоти, одухотвориться ею и в таком облагодатствовании отойти к Богу, для более совершенного единения с Ним и зрения Его лицом к лицу во Христе. Вот совместить занятия земли с долгом своего, так сказать, обожествления и трудно. Мы нагоняем лоск приличий и светской вылощенности обычно совне, а нужно облагораживаться собственно изнутри, влияниями самого Господа Иисуса Христа.

Спрашивается, как же это возможно? Постепенным обращением себя к личному молитвенному единению с Господом, к благоговейно смиренному поведению пред Ним и к смиренно мужественному перетерпливанию домашних огорчений с восстановлением общего мира после каких бы то ни было искушений. Вот следующая ступень, на какую надо подниматься вам.

Заметьте еще такую подробность: молиться мешают люди и многоутешность чревонасыщения. Сладкопитание огрубляет душу. Когда вы после умеренного, но сладкого обеда попробуете молиться, тогда никоим образом не придете в сокрушение сердца. Отсюда вывод такой: раз от нас требуется какое-то очищение и утончение телесности для молитвенного общения с Богом, а сил на такие отказы не имеется у нас, то остается одно – начать утром и вечером просить у Господа пробуждения в нас желания и сил к телесному самоограничению. Жирного надо меньше кушать, чтобы сердце всегда было утончено, чутко и чисто. Говорите в молитве по нескольку раз утром и вечером после молитв обычных слова: «Господи! Пробуди во мне желание и силу к посту, молитве и непрестанному покаянию!» или «Господи! Имиже веси судьбами склони меня к посту, молитве и сокрушению сердца».

Собственно из покаянного настроения мы никогда не должны выходить. Оно есть залог непрестанного обновления в нас благодатных переживаний. Лично я (говорю это только ради общей вашей пользы) стараюсь часто молиться словами: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче»; и еще: «Господи! К покаянию мя призови, да не буду стяжание и брашно чуждему (разумеется, диаволу). Спасе! Сам мя ущедри». От молитвенных искренних и частых воззваний подобного рода к Богу появляются в душе смягчения, расположения к сокрушению, а иногда и чувство тяжести своих грехов. Пока свет благодатной силы не озарит тайно души, мы не можем скорбеть о себе. Напротив, нам еще кажется, что лучше мы других, или мы бываем какими-то деревянными и мертвыми в отношении божественного умиления.

Пока в питании не придем мы к умеренности, не вымолим себе действия силы, помогающей побороть чревоугодие, до тех пор молитва будет идти плохо. Слова не будут долго ложиться в сердце при чтении молитв без наличия самоограничения и станут какими-то чужими.

(...)

Потом знайте, что враг будет стараться у вас дома и иногда между мной и вами строить мысленные недомолвки. Вы за меня не переставайте молиться, а домашние неприятности ежедневно вечером во что бы то ни стало заканчивайте примирением. Пусть примирение будет от сердца, от души.

Радио вам, по-моему, вредно теперь, поскольку вы уже самоопределились по Богу, хотите быть Божиими. К чему лишнее развлечение?

Сон о N. N. весьма знаменателен. Только теперь она убедилась, что все, говоренное ей на земле о догматах веры, сущая вечная правда. Но, очевидно, не успела она волю свою предать Богу и Его закону. Из-за того ей в загробной области тяжко. Попробуйте кое-что из ее вещей раздать бедным с тайным убеждением, что подаете ради Христа в память ее. Ей будет легче. Можно бы, если сможете, докончить заказывание сорокоуста в память ее, хотя я ежедневно ее и поминаю. Слова N. N., что «ей тяжко», притом около сорокового дня – показатель неблагополучия ее за гробом. Надобна усиленная молитва.

(...)

Старший все-таки опустился во всех отношениях. Надо его тянуть и к душевному и к духовному всемерно и тщательно. Иначе дальше добрых желаний не пойдет.

Успехи Младшего в живописи и французском языке утешительны. Все лучше это, чем разменивать свои силы на безделье. При всем том нужнее довести его прежде всего до восчувствования Бога, до благоговения и привить его воле ряд нравственных правил. Без этого не будет благословения Божия на житейские его предприятия. Принцип главный воспитания Младшего в земном отношении: это сосредоточить его внимание на развитии какого-либо его выдающегося дарования. Если уж решили продвигать его по пути художества, то продвигайте, а иных заданий... не надо пока брать в поле зрения. А то наш Младший разбросается и сделается легкомысленным мечтателем о себе, но не человеком дела.

Теперь немного скажу о себе. Прежние мои домашние невзгоды возобновились. По той причине и отсрочил я гощение Е. А. Затем (не скрою), хотелось пожёстче пожить...

Спасибо вам за крайне внимательное и родное отношение ко мне. Уж слишком много всего вы послали мне. Если позволите, я сообщил бы вам о том, что для меня лишнее: так много свежей рыбы лучше вперед не посылайте, потому что мало она у меня идет. Более питаюсь горохом и гречневой кашей. Эти вот вещи нужнее. Есть одна и прихоть у меня: это вспомнить Палестину маслинами, но, должно быть, их нельзя достать.

Благодарю вас и за деньги, но только страшно их принимать при многих ваших убытках и неустойках. Кстати, если Господь когда благословил бы мне быть у вас и вы хотели бы материально мне помочь, полезнее это делать неведомо для Младшего, чтобы искусительные мысли не пришли к нему и не подумал бы он, что и Божие продажно.

Дай Бог вам спастись. Простите меня за почерк, за стиль письма. Писал наспех.

Еще раз благодарю за все.

Остаюсь с искренней благодарностью и любовию к вам грешный А. В.

01.1937 г.

+

Дорогой Младший!

Учиться надо по всем предметам не ниже «хорошо». Как хочешь – подтягивайся. Молиться за тебя буду, но и сам приучайся быть методичнее, тщательнее в приготовлении уроков.

За состояние твоей души в религиозном отношении боюсь: оно на точке замерзания. Ты подобен человеку с онемевшими от холода членами, так как душа твоя все еще без всяких чувств стоит пред Богом. Жалко, что Божиего ты ничего не читаешь. По крайней мере, прочитывать надо тебе всякий день по главе из Евангелия. Затем прочитай книжки, имеющиеся у мамы: 1) «Письма Святогорца», 2) «Чем жива русская православная душа» и 3) «Тихие приюты для отдыха страдающей души». Прочитай с терпением и о выполнении задания сообщи мне к следующему разу. Притом читай внимательно и терпеливо – не тронет ли твоего сердца в означенных книгах какая-либо история или Божия мысль?

С Е. А. обращайся как можно осторожнее, не обижай ее ни словом, ни делом. Она – круглая сирота. Будь всегда вежлив в обращении с ней и корректен. За это одно усилие твое Божие благословение отразится и в твоих учебных занятиях. Они пойдут успешнее.

Желаю тебе всего-всего доброго, спасительного не только для времени, но и для чистоты. Ибо ты родился на свет не для одной земной жизни, но и для вечной, куда пойдешь дверью телесной смерти.

Люб[ящий] тебя о Господе А. В.

02.1938 г.

+

Дорогой...

Не надо унывать и впадать в пессимизм. Колесо жизни поворачивается неожиданно. Сегодня так, завтра иначе, а все к нашей пользе. Открывайте тайно Богу на молитве сокровенные стоны души. И призрит Господь на Вас милостью.

Из-за Е. А. очень не расстраивайтесь. Она действительно не соответствует роли прислуги и не может смириться. Но следует войти и в ее душевное устроение сердца – просто ради Христа и извинить ее промахи за ее настроение и благожелательность к вам. Мир Божий проникнет Вас в немалой мере, если Вы Е. А. внутренне простите... Она вот чем дорога: в скорбный час испытаний силой веры своей может поддержать кого-либо из вашей семьи¹¹⁹. Если она не пожелает у вас жить, отпустите ее с миром; равно, если ваше терпение не выдержит больше ее немощи. Только разлука пусть будет спокойной, в добром отношении взаимном, без всяких внезапностей. Иначе потеряете свой мир, а он неоценим. Поэтому, когда почувствуете, что у Вас душа против Е. А. неспокойна, никак не отказывайте ей в эти минуты.

По поводу работы Вашей... Может быть, несколько выждать. Может быть, наладится. Не знаю закулисных подробностей... из-за того не в состоянии понять степени катастрофичности. Тут все-таки кое-что поправимо. Удары в этом отношении больны, но спасительны. Итог оценить можно лишь после.

(...)

Хорошо, что пост скоро. Если хотите жить, пост храните, а мясного кушайте вообще меньше. Верой не ослабевайте. Зачем вести себя в трудные минуты жизни разобщенно от Бога. Напрягитесь молитвенно. А главное – всем всё простите. Новую жизнь внутренно начните проводить с Божиею помощью.

От людей не ждите постоянства. Изменчивость света – известное и обычное дело. Пусть так. Вы же – Божий, и в Боге ищите опоры непоколебимой.

Пост будущий оттените непременно и питанием, и молитвой (введите чтение «Господи и Владыка живота моего», с поклонами), и особенно старанием хранить любовь ко всем. Если прорываться будут нотки раздражения на что-либо, скорей спохватывайтесь и налаживайте опущенное.

Унывать никак не надо. «Да возрадуется душа моя о Господе».

По поводу моего неприезда не держите мысли, что в горе я бросаю вас одних. Тысячу раз нет. Господь укажет Сам время приезда. Сегодняшнее свободное время я уже отдал Вам на обдумывание Вашего положения и ответы. Считайте, что я как будто у вас побывал. Добавку эту пишу, оттого что вдруг сделалось как-то Вас жалко. Из-за головной боли соображаю туговато и пишу плохо. Лучше не могу: очень устал физически. Господь с Вами!

(...)

С любовью грешный А. В.

02.1938 г.

+

Дорогой Младший!

Не знаю, когда увижу тебя теперь.

Ты просишь помолиться за тебя? Я всегда ежедневно помню тебя и стараюсь молиться.

Тебе желаю успехов в русском языке. Младший! Как я тебя просил, смотри, исполни мою просьбу для своей пользы: молись редко¹²⁰, а не скороговоркой, по одному сознанию долга, хотя бы ты ничего не чувствовал. Вечером вставай пред иконы помолиться минутки на две-на три по нескольку раз. Потерпи, милый, молитву. Придет время – все поймешь и узнаешь в его значении.

Жалко, что у тебя нет друга религиозного, который навеял бы на тебя еще больше влияние Божией благодати. От живых примеров больше почерпнешь, чем от самых прекрасных книг.

Многое бы тебе написал, да едва ли ты исполнишь теперь. Одно позволь напомнить: будь аккуратнее к выполнению своих уже имеющихся и возложенных на тебя задач.

Христос с тобой.

Взаимно прошу тебя: поминай и меня, недостойного, в своих детских молитвах пред Господом.

C любовью о Христе грешный А. В.

06.03.1938 г.

+

Дорогие...

(...)

Молитвенно желаю вам обоим благополучно плыть по морю жизни и приплыть еще на земле к пристани покоя в Боге. Дай Бог вам прояснения и умножения веры, обострения покаянных чувств и всестороннего благодатного просветления. Прочитал ваши письма и отчасти составил представление о вашем настроении.

(...)

Дорогой... Как важно для всякого из нас, равно и для Вашей впечатлительной натуры, чтобы кто-либо со стороны в мельницу нашего существа постоянно подсыпал только отборное зерно и чтобы душа наша только его молола. Когда же подсыпаются зерна среднего достоинства, тогда и мука выходит посредственная. Разумею то содержание жизни, которое постоянно Вас вовлекает в свою гущу, рассеивает, мятет, волнует и всегда оставляет Вас внутренно неудовлетворенным. Кипения в вашем быту сейчас меньше, но душевно всё Вы в некоторой тревоге.

Если бы простоту чьей-либо веры можно было осязательно брать, влагать в чью-нибудь личность и тем последнюю духовно ободрить и вдохновить, то на Вас первом и хотелось бы осуществить этот замысел утешения и привлекания к высшим внутренним состояниям в Боге. Направить прежде надо свое внутреннее, а внешнее все приложится. При массе влияний на Вас среды и нажитых влияниях прежней Вашей жизни Вам нелегко выйти из состояния «душевности», «земности». Между тем в Вашу задачу должно войти восприятие своей обстановки жизненной, своих интересов и планов по-иному. Простите, что рискую здесь стать надоедливым напоминателем и тяжеловатым. Но к такой форме речи понуждает Ваша нужда и желание мое, чтобы Вы все-таки еще на земле стали в ощутительное отношение к Богу. Если останетесь на полдороге, так и умрете ищущим Бога, но не вкусившим Его силы. У нас в жизни принято дальше элементарных внутренних сдвигов, которые стали Вашим уделом, не идти. Но этого мало. Можно достичь живого единения с Богом и приблизиться к Нему сыновне.

Следующим шагом Вашим в обращении к Богу следует полагать: 1) нахождение ревностное более ярких влияний на Вас Бога чрез святое чтение (здесь у Вас неполнота напряжения); 2) обучение молитве (Вы более должны будить себя к обучению молитвенному); 3) самопознание ежедневное, особенно вечером, для возбуждения в себе духа покаяния (тут у Вас почти полный пробел); 4) построение себе плана борьбы с собой в области греховных расположений (дайте отчет себе в том, что Вас вяжет на земле, против чего Вы не можете внутренно восстать). Все таинство искупления человека Спасителем заключается в том, чтобы [дать ему возможность] освободиться от рабства страстным влечениям, телесным и духовным, и вне этой связи умереть. Представьте, что Вы умерли и помещены Спасителем в сонм святых. Сродни ли будет Вашему сердцу та святая среда? Чего Вам недостанет против настроения святых? Допустите, что завтра Вас не стало на земле и Вы переселены в тот мир. С точки зрения переселенца в отечество небесное оцените свои нужды и потребности и их восполните. Между тем Господь для того и оставил Вас на земле, чтобы Вы успели проявить искренность в познании Его воли, в сроднении с нею глубиной своей воли, чтобы взыскали господства духа над душою и телом и от всего существа своего полюбили имеющее встретиться с Вами в вечности.

Когда молитесь, будите более всего сердце и старайтесь так жить, чтобы жизнь не мешала молитве, а наталкивала на нее. Когда чувствуете, что молиться Вам не хочется, – сделайте вывод: очевидно, неверно живете. В таком случае приведите себе в ясность, что Вам мешает молиться, и то всемерно поправляйте. Не жалейте себя в исправлении. Иначе от полумер никогда не придете к Богу. В образованном кругу на долг религиозный принято смотреть, как на придаток к житейскости, а Вы на исполнение его смотрите, как на дело первостепенной важности.

Я боюсь конкретно говорить о деле ради спасения Вашей души, чтобы не наложить на Вашу свободу излишней тяготы. Лучше сами придумайте для себя нужное.

Ущерб от непосещения богослужения для Вашего настроения велик. Восполняйте его посильно домашней молитвой накануне праздников и нарочитых по важности церковных дней.

Насчет житейских Ваших обстоятельств навертываются в сознании такие мысли:

Из-за работы не печальтесь. Самое важное для Вас сохранить за собой профессорское прикрепление... Остальное предайте в волю Божию и не унывайте. Какие бы перипетии грустного характера ни возникали на почве преподавания, возможно поверхностнее принимайте. Люди – везде непостоянны. Вашей же заботой должно быть одно: вложить душу в преподавание, как в дело Божие и Божие послушание, и быть до последнего дня учительства всецело искренним в отношении к студенчеству.

К Старшему родительское сердце должно быть всегда неизменно долготерпеливым и сострадательным. Только надо уметь дожидаться удобного момента для разговора. В каждую встречу старайтесь хоть какое-либо доброе зернышко заронить в его душу. Он весьма чуток. Когда-либо, быть может, это зерно Вашего слова, разжженного теплотой родительского участия, и прорастет в нем. Сами не зазывайте его. Подождите, когда он придет по личной потребности к Вам. Пусть интервал с посещениями им Вашего дома будет и несколько длителен. Бог все устроит в свое время. Отчасти уклонение Старшего от Вас проистекает оттого, что Вы требуете от него известного нравственного напряжения, а это ему противно по отсутствию навыков веры.

Попробуйте когда-либо вечером с Младшим молиться вместе. Сначала его прорепетируйте, как он должен читать молитвы, какими чувствами одушевляться.

А молиться истинно нелегко; …величайший труд. Великая должна быть «подготовка дела» ради того, чтобы слова молитв превращали душу в свечу, спокойно пламенеющую пред Богом и сроднившуюся с запросами, выраженными в молитвенной речи.

Дорогой... Очень мне Вас жаль, что много у Вас грусти. Ничего, ничего. Вы – камень обожженный. Пусть его и в воду положили, он не разложится. А за лиц, дорогих Вам, я за всех поименно ежедневно молюсь, – даже за Вашу бабушку, имя которой не знаю. Так и поминаю ее под именем «бабушки», потому что Вы так за нее молились.

Теперь отвечу на письмо дорогой...

Прежде всего благодарю Вас за внимание к моим житейским потребностям, за труды по нахождению «палестинских» маслин, которые переносят меня из моей холодной комнаты в библейские времена и в земное отечество Господа Иисуса Христа.

C помыслами против меня боритесь. Вся задача врага, заметьте, помыслами утвердить стену недоверия между Вами и мною на основании толкования некоторых моих поступков, слов и тактики обращения в ряде случаев. Когда явится у Вас какая-либо мысль на меня, возвысьтесь над нею, сознайте, что это сатана, и гоните от себя внушение теплым обращением ко Господу, и сразу успокоитесь. Если не отвергнете прилога, тогда тут же и кару получите в сердечной тоске, возмущенном состоянии духа и порыве замкнуться от меня.

Собственно от человека можно замыкаться, как от человека. Но когда пред Вами находится свидетель или представитель невидимого Господа, тогда совершенно необходимо бороться с самозамыканием.

Так как теперь не знаешь возможностей встречи личной, то хочется всяким письмом пользоваться как средством сказать все самое дорогое и нужное. (...)

Вспомните всю свою протекшую жизнь, и Вы найдете, что более всего горя, слез и томления доставляло Вам расслабление души при сильных препятствиях к достижению Ваших интересов, при неудачах и испытаниях. Всякий раз, как Вам что-либо не удается, сердце Ваше ужасно быстро приходит в повышенное скорбение. Вам начинает казаться своя жизнь печальнейшей, участь прискорбной, и слезы начинают потоком струиться из глаз, а воля парализуется на всякую самодеятельность и борьбу с испытаниями. Причина вот в чем. В подобные минуты глубиной своей души Вы опочиваете на созерцании постигшего Вас происшествия, забываете о Боге и остаетесь во власти дум. Под этим переживанием Вашим таится саможаление, которое отрывает Вас всецело от Бога и Его помощи. В противовес такому состоянию своему отныне вот что сделайте. Всякий раз, как что бы то ни было скорбное ни посетило Вас, укорите себя за саможаление, едва почувствуете прилив чувств и мыслей о своей никчемности и безволии, превратите свои думы в молитву о помощи свыше. Потом, молитвенно разредивши густоту болезненных чувств, обратитесь к обдумыванию факта и к возможностям его конкретного исправления. Короче, от самоукорения через молитву порывом воли устремляйтесь к делу. Трудновато это вначале, а после легче будет побарывать в себе переживания тоскливой сиротливости.

Опасения Ваши за покойное течение семейной Вашей жизни понятны. Но и здесь напрягайте все усилия Вашей веры к тому, чтобы зреть себя и всех Ваших в поле Божия промысла. Ведь Вы к Богу прибегаете, стараетесь Его не огорчать, и Он никогда не оставит Вас Своей защитой. Вне Божия попечения и без беды беду наживешь, а под крылами Божиими находясь, и в беде будешь безопасен. Только сознательно бегайте всего, огорчающего Бога, и в немощах быстро кайтесь. Тогда покров Божий, имя Божие всесильное стеной оградит Вашу семью от всякого зла.

Хотел Вам выписать для пользования Дивеевское молитвенное правило, данное Божией Матерью для дивеевских сестер, но не успею сейчас.

Сегодня Прощеное воскресенье. Земно кланяюсь вам и прошу простить меня во всем, в чем невольно огорчил вас за время нашего знакомства. Вольно не хотел вам когда-либо ничего плохого, но, может быть, своими действиями бессознательно навел вас на помыслы недовольства мною. Простите Христа ради.

Позвольте поблагодарить вас за доброту ко мне. Господь да сохранит вас в мире и благополучии и смиренномудрии.

C любовию и искренней благодарностью к вам остаюсь грешный А. В.

(...)

04.1938 г.

+

Милые и дорогие...

Христос посреди нас, живой и действующий! Позвольте мне начать это письмо со слова о Нем, о Его долготерпении и любви. Чем дольше живешь, тем больше видится, как Он много долготерпит, как приближается к нам, как щадит в нас крупицы добра и жаждет их развития. Видно это по оживаниям после умираний в чувстве сердца, так как неупроченное в Боге настроение – скопище переливов, изменений и всяких неустройств. Я недавно проник в мысль, что Бог – всегда Любовь, а вражда – в нас, в вывихах наших, в закидывании себя страстями, в опылении тысячами мелких забот и окаменении чувствительности для Бога. И все-таки после всего этого Бог милует нас, как отец родной, спасти хочет и тонким группированием жизненных обстоятельств изводит к восчувствованию Его. И милость Его так велика, что хотя от жизни прошлой у нас один гнойный след, а Он все простит за покаяние наше, и не вспомнит прежнего, и даст нам, выплакавшим пред Ним свои скорби, успокоиться в невидимом общении. Заметьте, при оживании сердца должен создаться в нем центр для ощущения Бога не только реальным, но и соприсутствующим всегда каждому из нас. Этого и искать надо. Хотя бы умирали мы часто душой, все-таки необходимо, собирая последние силы, по одному даже чувству долга, даже телесно лишь, а непременно дело являть, пусть то будет стояние на молитве, чтение доброе, отказы себе в плотяности, борьба с наплывом нервности и с другими неизбежными немощами своей природы.

Вот от этих-то мыслей, переживаемых мною применительно к себе, я и хотел простереть и к вам слово ободрения и сказать: «Не унывайте, если земная сторона жизни слагается грустно. Потерпите. Пусть будет, что Богу угодно. А вот желание свое направленным к Богу, к послушанию Ему и угождению всегда берегите и в себе, и в Младшем».

(...)

Прошу взаимно у вас обоих, дорогие... молитв о мне. За теплоту родную, не заслуженную мною, за неиссякающую доброту и внимание сердечно и премного благодарю.

Господь да хранит вас!

C любовью о Христе грешный А. В.

05.1938 г.

+

Дорогой...

Борьба должна быть с помыслами уныния. (...) Лично я всегда привык жить так: полагался всюду в волю Божию и, призывая на помощь Бога, никогда не выскакивал с мест жизни без указаний Божиих, проводимых въявь вехами обстоятельств жизненных. Когда где быть мне и служить становилось невозможным, я с таких мест поднимался и приискивал подходящее. До этого же часа страшился предупреждать обстоятельства и рваться в новые Палестины. Когда же не дотерпливал и пытался по-своему устраиваться в жизни, то терпел непременно преболючие удары.

Потому и на Ваш проект (...) внутреннее чувство мое подсказало мне применение обычного приема поведения – «пождания обстоятельств». (...)

Теперь если пришли дни печали, то необходимо принять их, как от руки Божией. Надо поднимать очи выше людей и стоять пред правдой Божией. (...)

Не скорбеть нам нельзя, потому что вера скорбями должна выявить наше отношение к Богу. И скорби должны сыпаться учащеннее по мере усиления веры. Ведь все земное – не подлинное сокровище для нас, христиан, а способ определения только нашей свободы воли, или по началам смирения – богопреданности, терпения горя до конца, или по началам миролюбия – гордости и богоотчуждения. Вы свою жизнь временами можете... чрезмерно удлинять и впадать можете в искушение до смерти жить спокойно. А по мысли Божией так нельзя. Когда мы сами не умеем заклать себя в жертвоприношение нашей свободы Богу, тогда Сам Бог судьбами Своими приходит нам на помощь и помогает повернуть к Нему внутреннее содержание испытанием. Таков источник неожиданных бед наших. С Богом же разве спорить можно? Нельзя. Потому, принимая совершающееся, вместо всяких домыслов о лучшем, скажите: «Да будет Твоя святая воля, Господи, со мною и надо мною. Покоряюсь Тебе, научи потерпеть безропотно все, что Ты повелеваешь». Для человека часто отрезываются на земле все пути к человеческой взаимопомощи именно ради того, чтобы искушаемый человек напряг остатки веры и мужественно, с дерзновением устремился молитвою к Богу прямо, без посредств.

Вот пока то, что навертывается в душе по поводу развернувшихся у Вас событий. Горе к Вам могло прийти гораздо прежде, но Господь все щадил и теперь пощадит в той мере, в какой наша немощь неспособна к чему-либо многострадальному. Среди бури Бог и просвет пошлет, ибо у Него и утешение ближе еще, чем суд правды. Поэтому не унывайте...

(...)

По силе своей всегда я, недостойный, молитвенно помню Вас пред Богом. Дай, Господи, Вам, насколько то возможно и полезно, безболезненности в переживаниях. (...)

Благодарю Вас за доброту ко мне. Господь да хранит Вас.

С любовью о Господе грешный А. В.

05.1938 г.

+

Дорогой Младший!

Договор выполни. За тебя молюсь и всегда вспоминаю тебя, особенно за последнее время, от полноты своего сердца.

Постарайся вот какие свои недостатки изжить. Ты нетерпелив в приготовлении уроков. В том, что тебе не удается, ты не дотерпливаешь. Больше прилагай тщательности к учебному делу. Чего недопонимаешь, то старайся длительными усилиями выразуметь. Бывают затруднения в учении, над разрешением коих необходимо буквально корпеть. Между тем ты, как скворец, порхаешь от таких малоприступных крепостных стен, не желая вести правильную их осаду.

В религиозном отношении обогащай себя знаниями чрез чтение. Ведь ты в этой области весьма-весьма мало знаешь. А от неимения ясных сведений мало любишь Церковь Божию и все божественное. Крохи кое-каких религиозных сведений все еще не претворились в тебе в навыки к добру, к теплой и живой молитве, в навыки быть незлобивым, любящим всех самоотверженно и быть всепрощающим. Я тебя учил молиться много раз в течение дня. Для этого напоминал несколько раз подходить к иконе и хоть по одному поклону творить с живым воззванием к Богу, вроде такого: «Господи! Помоги мне в учении! Господи! Просвети мой ум к восприятию уроков! Господи! Спаси меня от злых привычек и научи всякому добру!» и т. д.

Ты так не делал до сих пор, а вперед делай. От кратких и горячих молений к Богу станешь лучше молиться и полюбишь молитву. И Евангелие продолжай читать.

Христос с тобой!

Любящий тебя о Господе гр[ешный] А. В.

06.1938 г.

+

Дорогие...

Без скорбей не проживешь. «Взять крест свой» – значит не только отталкивать от себя с мукой сочувствие ко всякому греху, но и принимать смиренно, что Бог пошлет неожиданного попущением Своим.

Только в ожидании горя или с наступлением его никогда не надо торопиться, не надо прятаться, а стоять прямо пред текущей жизнью, пред надвигающимися неприятностями. Что бы Господь ни послал, все то будет не беда, а показание полезнейшего для дальнейшего земного бытия, предотвращение более колких неприятностей, какие бы могли разразиться над вами. Ведь Бог, попуская нам что-либо грустное, принимает во внимание все наше устроение применительно к его приспособлению для вечности. Поэтому ничем не обескураживайтесь. (...)

Позвольте напомнить, что Бог являет свое действие в человеке, когда он Богу отдает именно все свое сердце и когда на Божие делание переносит весь пыл своей души. Между тем это явление богоустремленности от сердца и ненавидит враг и все время, до гроба, подкладывает то одну, то другую занимательную вещь. (...)

Нормальная жизнь христианина такова: на земле спешить надо с усмотрением своего падения. Это – первый дар просвещающего нас Бога. Дается он внимающим себе серьезно, старающимся всегда ходить в чувстве к Богу, в чувстве покаяния, благодарения, покорности с помощью молитвы, усиливающимся все греховные помыслы и сочувствия вытеснять на каждом шагу впечатлениями силы тайнодейственной, молитвенной и доброделательной. Отказ от зла, которым мы пропитаны во всю ширь души и тела, не легок: требует всегдашнего напряжения, и веры, и терпения боли. Здесь приходится переучивать сердце свое и ум к любви нового, евангельского образа мыслей и действий. Например, разве приятно лишать себя вкусовых, слуховых и прочих телесных приятностей? Разве без труда дается отречение от земной славы, чувства своего достоинства, от пристрастий и своевольных желаний? Конечно, все это – мученичество незримое, но действительное. Зато, смотрите, какой венец на земле дается подвигу веры и страдания: я не умею объяснить, да и никто не объяснит способа увенчания верующих живо и страдающих за соблюдение воли Христа, но только они – эти люди – в моменты напряженного самоотречения испытывают привитие к своему сердцу особой, сладкой Божественной силы. Эта сила источается из Самого Господа Иисуса Христа, когда Ему угодно, и вливается в сердце самоотречника, закрывает в этом сердце плотские вкусы и открывает вкусы духовные. Тогда все земное меркнет для человека и одно Божественное обнимает все существо его. Такой внутренний переворот и есть начало вечной жизни в человеке, переход из мертвости к жизни во Христе, по слову Господа: «Аминь, аминь глаголю вам: яко грядет час, и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и, услышавше, оживут» (Ин.5:25). Первое ощущение оживших из мертвенности самоотречников есть горькое чувство своей греховности, всежизненной и неоплатной. За ним следует чувство глубочайшего сокрушения о грехах как нарушениях воли именно Господа Спасителя. А дальше идет восчувствование в Господе Иисусе Христе именно своего Искупителя.

Вот почему, когда молитесь, не ищите никаких иных чувств, кроме сокрушения. Сначала не сможете явить Богу ничего другого, кроме выражений плача о себе. С этим плачем и ходите всегда, его ищите, ради стяжания его отказывайте себе в плотских утехах, огрубляющих тонкое духовное чувство. В плаче сокровенно действие Самого Спасителя. Оттого внутренний и внешний плач переплавляет все греховное естество наше и делает в нас подготовку сердца к небесной жизни. Одновременно с плачевным сокрушением сердца рождается в человеке живое различение бесовских влияний в сердце, в уме, воображении и во всей жизни. Ведь мы очень, очень часто на поводу у сатаны, а этого не ощущаем по своей мертвости.

Основа же оживления описанного, повторяю, не мечтательное, а подлинное страдание. Вытекает оно из необходимости нашей добровольно отречься от страстей и принять в норму жизни заповеди Евангелия. Отсюда, самое спасение наше можно определить так: спасение есть сознательный и свободно избранный разрыв с опорами сатаны в нас – пристрастиями и страстями, с греховными помыслами и мечтаниями диавола (вражии прилоги или внушения воспринимаются нами, как мысли); и вместо того – принятие в глубину сердца, ума и воли мыслей, чувств и действий, заповеданных Евангелием, а чрез то приход в живое общение с Богом во Христе. В силу сказанного, наша погибель заключается в усвоении вкусов сатаны, в общении с ним через помыслы и мечтания страстные и через грехопадения. Еще короче, спасение можно назвать свободно-сознательным разрывом с сатаной и возобщением с Богом во Христе.

Вот с этой-то точки зрения и глядите на свои жизненные обязательства и подгоняйте практику личной жизни к необходимости так ожить. Самоотречение – не самоцель и пост – не добродетель. Они – способы утончения, раскрытия себя пред Богом. В данную же раскрытость влагает Господь Свое действие силы, когда ведает. Пострадай, изъяви на деле готовность слушаться Бога, тогда и познаешь Спасителя в действии Его внутри. Тогда по-новому воспринимается Писание и зрение на все будет другое.

Школьное богословие, собственно, подводит под здание жизни один фундамент воззрений на сущее и бывающее. Стройка же самого здания дается только опытному страданию.

Теперь оттеним еще одну мысль: в общении с Богом мы бываем через молитву и святые таинства Церкви. Не забудьте полагать суть молитвы в возжжении чувства сокрушения пред Богом. Молитесь без всяких воображений Бога, исходя из одного убеждения, что Бог внимает нам, находится, неизъяснимо как, около самого нашего сердца, пристально взирает в самые движения наших ума и сердца и готов отвечать нам. При режиме жизни чувства молитвенные сильны и Божии ответы на молитву явны.

Сказанного, думаю, довольно. Вот чего надо искать нам прежде всего и более всего. Тут наука из наук, потому что с ведением этой науки мы предстаем в вечности и по мере успехов в изучении ее получаем соответствующую обитель за гробом.

(...)

В связи с событиями в вашей жизни не теряйте присутствия духа. Положитесь на волю Божию и свое малотерпение укрепляйте молитвой: «Господи, как Ты знаешь и как Ты хочешь, помилуй нас! Господи! Помоги нам». И что Бог ни попустит, все то сокровенно есть наиполезнейше нам. Сами не придумаем, как устроить себя, но Господь милостивый все творит к лучшему. И все это будет сносно.

За персидскую сирень благодарю и за укупорку ее. Тут видна рука... как в прошлогоднем цветке – в меньшей стеклянной баночке. Внимание ваше ко мне и доброта чисто родные. Благодарю вас многократно!

О себе не пишу, но рассказал устно Е. А. Она передаст, если захотите ознакомиться с чертами моего житья-бытья.

За Младшего я все беспокоился, как бы он со сдачей экзаменов не проштрафился и не испортил себе лета... Пока, видимо, обошлось все благополучно. Как-то будет дело с оставшимися экзаменами.

Дорогие... Позвольте в заключение письма поприветствовать вас, несмотря на ваши грустные чувства, святыми словами пророка Исаии: «Да возрадуется душа моя о Господе: облече бо мя в ризу спасения и одеждею веселия» (Ис.61:10) ; если теперь не облек Господь, то далее «оденет тя». (...) Поживем, в дальнейшем лучшее Сам Господь покажет обстоятельствами жизни вашей. И что ни будет, все это еще вовсе не плохо и никак не безнадежно печально.

Господь с вами!

С любовью о Христе грешный А. В.

06.1938 г.

+

Дорогой Младший!

Если сдашь хорошо экзамены или благополучно лишь, – все равно, – летом займись своим религиозным воспитанием. Помни, что тебе нужно прежде теоретическое знание истин веры. Почерпни его из цикла маленьких книжек в 1/4 листа или в 1/8, имеющихся в кабинете папы. Второе – за лето отучись от привередничества в питании и кусочничества: поставь себе задачей научиться кушать только три раза в день; никогда не выражай претензий касательно пищи – лишь бы не голодным быть; кушай сперва питательное, а для упорядочения в потреблении тобою сладкого проси помощи у Бога. Третье – отучись от словоговорения пред Богом молитв без всякой искры чувства. Будь здесь человеком сердца, пробуждая в себе всемерно хоть сколько-нибудь чувства.

Наконец, что для тебя наитруднейшее и наиполезнейшее – поставляй ежедневно себе правилом бороться с гордостью души, капризностью, вспыльчивостью, безудержной смелостью в обращении и проси от всего сердца Бога, чтобы влил Господь в тебя смягчение благодатное и сотворил в тебе сокрушенную и смиренную душу. Вот о чем молись неустанно. А в промахах немедленно кайся пред Богом, кайся не бездушным испрошением прощения у Сердцеведца Бога, а вместе с сокрушением сердца своего о допущенном, вместе с каранием себя за необузданность воли.

Желаю тебе все экзамены сдать благополучно. О том и Бога прошу. Христос с тобой и Покров Божией Матери да осенит тебя.

Люб[ящий] гр[ешный] А. В.

От редакции

Цикл писем архимандрита Вениамина – из казахстанской ссылки и по возвращении из ссылки – адресован Татьяне Борисовне и Тихону Тихоновичу Пелихам. С этой семьей отец Вениамин познакомился в бытность свою насельником Троице-Сергиевой Лавры (1946–1949). Знакомство началось благодаря участию Татьяны Борисовны в церковном хоре и вскоре переросло в сердечную дружбу: семейство Пелих исповедовалось у отца Вениамина, помогало ему преодолевать житейские трудности. Кроме того, их соединял интерес к богословской литературе, к глубинным вопросам духовной жизни. Возможно также, что их отчасти соединяли и общие воспоминания о Даниловом монастыре.

Татьяна Борисовна Пелих (урожденная Мельникова; 1903–1983) происходила из дворянского сословия. Ее отец служил по акцизному ведомству в Варшаве. После 1914 года семья поселилась в Царском Селе, где Таня училась в гимназии вместе с великими княжнами Марией и Анастасией. После революции Мельниковы оказались в Москве. Таня много времени проводила в храмах, занималась церковной благотворительностью, что в те времена зачастую было смертельно опасным делом. Вскоре мать стала замечать у дочери наклонности к монашеству. Это приводило ее в недоумение, но попытки противостоять такого рода «экстравагантности» ни к чему не привели: Таня стала духовной дочерью одного из известнейших старцев того времени – насельника Данилова монастыря архимандрита Георгия (Лаврова)¹²¹. Преданность старцу была столь велика, что когда в 1928 году его выслали из Данилова монастыря в Казахстан, Таня, не колеблясь, поехала за ним¹²². В этой добровольной ссылке она провела четыре года, обеспечив отцу Георгию постоянный уход в последние, как оказалось, годы его жизни. С ним она и выехала из казахской ссылки в Нижний Новгород, где старец, у которого был рак гортани, по приезде скончался.

Тане пришлось вернуться в Москву. Вскоре, 25 января 1933 года, в день ее Ангела, ее арестовали и после нескольких месяцев пребывания на Лубянке и в Бутырской тюрьме отправили в ссылку в Бийск (Алтайский край). Вернулась она оттуда уже в 1936 году, без права проживания в столице. Она поселилась в Загорске¹²³, в домике, когда-то предусмотрительно купленном отцом Георгием для своих духовных дочерей¹²⁴.

Во время многолетнего отсутствия Татьяны мезонин сдавался внаём молодому учителю физики, Тихону Тихоновичу Пелиху¹²⁵. Познакомившись с хозяйкой, Т. Т. Пелих, глубоко верующий человек, не усомнился в том, что она – его судьба. И, действительно, их брак оказался на редкость счастливым и гармоничным.

Ко времени знакомства с архимандритом Вениамином в семье Пелихов было уже двое детей – Катя и Сережа. Их также стали водить на исповедь к отцу Вениамину. И в дальнейшем его письма из ссылки неизменно содержали строчки, адресованные детям.

После своего возвращения в октябре 1954 года отец Вениамин смог посетить Загорск лишь однажды – вскоре после епископской хиротонии он служил литургию в Трапезном храме Лавры... Да и жить ему оставалось уже меньше года. Поэтому многие наставления, которые он давал в письмах членам семьи Пелихов, могут восприниматься как завещание, как напутствие духовного отца своим чадам.

В целом же письма архимандрита Вениамина из ссылки это волнующие свидетельства верности пастырскому долгу, избранному иноческому пути, своему народу, претерпевшему муки «вавилонского пленения», а главное – верности Кресту Христову, который дается каждому христианину по той мере, какую сам человек может понести. Мера владыки Вениамина, на долю которого выпало семнадцать лет лагерей и ссылок, оказалась весьма велика, как и предрек саратовский затворник, благословивший его когда-то на подвиг монашества.

***

22.07.1949 г.¹²⁶

+

Дорогие о Господе!

Прежде всего радуюсь случаю написать вам, хотя пишу в казахской юрте¹²⁷, сидя на земле. Теперь жнива, и казахи кочуют, так как 185 га разбросаны далеко от деревни. Я, по обстоятельствам своего положения, вынужден участвовать в колхозной работе. Посылочку вашу получил. Горячо благодарю за теплое участие и память обо мне. Письма ваши как прежде, так и теперь, читаю со всем сердечным вниманием, потому что душой живу вашими радостями и скорбями. Пишите и далее, если не затруднитесь. Меня до 15 августа, если мне не предстанет возможности писать в юрте, извините за молчание.

Хорошо, что вы адрес посылки указали по месту работы о[тца] Т[ихона].

Заочно призываю на всю вашу семью Божие благословение. Вся она родная мне. Мысленно вспоминаю Катю, Сережу¹²⁸ и С. С.¹²⁹, живущую в вашем доме. Простите за почерк. Пишу на коленях, отчего неудобно выводить буквы. Жалко, что похлопотать в Москве за меня трудно. Если бы поближе к вам жил и с русскими – было бы легче. Господь с вами.

07.08.1949 г.

+

Дорогие о Господе!

Как я порадовался письму от вас. В первый раз услыхал о ваших жизненных новостях, которые мне весьма интересны. Благодарю за любовь вашу ко мне. Ее я помню всегда и ношу в сердце. Не огорчайтесь некоторыми неувязками из-за невозможности сделать мне добро, какое хотите. Я и так это глубоко чувствую.

Мне нужны рабочие рукавицы, бумага, конверты, вообще канцелярские принадлежности, гречневая крупа, немного сливочного масла, сухари, рыбий жир. Хорошо бы получить вашей варки – на случай простуды – малинового варенья. Живу в юрте на жниве. Сильно устаю на работе. Это письмо пишу ощупью, поздно вечером у юрты. Весь я в грязи. Стирка белья невозможна. Вообще, быт тяжелый. Но все надобно терпеть ради Христа. Шлю благословение Божие всем вам, призывая его на вас мысленно. К[атю] и С[ережу] также всегда помню, как своих родных. Простите.

14.08.1949 г.

+

Дорогая о Господе Т[атьяна] Б[орисовна]!

На днях потерял я перочинный нож. Без него как без рук, и купить негде. Прошу Вас, если возможно, послать его. Живу я по-прежнему в болезни и трудах физических. Перспектив на лучшее никаких. Один Господь – все упование. Нет отдельного уголка и человека, где бы поселиться. Живу на толпе и шуме. Привет о[тцу] Т[ихону], и Божие благословение призываю на всю Вашу семью. Господь с Вами.

18.08.1949 г.

+

Дорогая Катя!

Спасибо, что не забыла дедушку и написала дорогие мне строчки письма. Также благодарю родных сердцу Т[атьяну] Б[орисовну] и молитвенника о[тца] Т [ихона]. Вместе с Катей вспоминаю и Сережу. Сейчас иду в район за 13 км получать вашу посылку. Молитвы ваши и участие ко мне много ободряют меня в моей малорадостной жизни. Как бы хотелось передвинуться поближе к вам территориально.

Работа по уборке урожая и жизнь в юртах продолжится, видимо, до 1 сентября.

Господь да благословит всех вас.

Утешение от вас как раз накануне Преображения.

20.08.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я пока до сентября продолжаю жить в грязной юрте и работаю до утомления ежедневного. Вас и всех Ваших домочадцев поминаю мысленно ежедневно. C переходом в деревню буду просить Вашей хозяйственной опытности: нет ли возможности достать пачку сушеных овощей, чтобы класть в суп. У нас теперь, кроме пшеничной муки, ничего купить нельзя. Надо ухитряться готовить суп из муки. Привет о[тцу] Т[ихону], и благословение Божие призываю на всю Вашу семью. У вас теперь проходят Успенские торжества. Жду Вашего письма.

01.09.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Жду продолжения «Вашего многословия»... Как приятно узнать о лаврской жизни и о знакомых... О Т[ихоне] Т[ихоновиче] пишите возможное мне. Заочно ему кланяюсь. За чисто родное отношение благодарю Вас. Это – жезл в моей жизни, когда спотыкаешься. К[атю] и С[ережу] прошу утешать свою маму послушанием и добрым поведением. Христос со всеми вами!

15.09.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Пишу это письмо Вам полулежа на полу землянки, в которой живу. Я на новом послушании в колхозе – исполняю на огороде колхозном обязанности ночного сторожа¹³⁰. Ночью в течение двенадцати часов, с 8 веч[ера] до 8 утра, переношу стужу зимы, а днем едва нахожу для тревожного отдыха часа три. Зато не слышу непрерывного окрика бригадира: «Давай, Милёв!»

Сейчас получил Вашу открытку и оповещение на посылку. Лучи Вашего сердоболия падают на меня согревающим теплом. Спаси Вас Христос! Пусть к Вашей семье возвратится «утрясенною мерою» эта Ваша деятельная работа милости и сердоболия Вашего.

Т[ихона] Т[ихоновича] запоздало поздравляю с прошедшим днем Ангела¹³¹. Господь да подкрепит его на служение Богу при новом настоятеле. Как ведут себя детки? Внимательно ли учатся? Буду ждать от Т[атьяны] Б[орисовны] такой заметки в письме, что К[атя] и С[ережа] утешают ее послушанием и поведением. Нет лучшего украшения для детей, когда у них все чисто и свято, то есть и обращение их с родителями, и речь корректная, и услужливость безропотная, и поведение в школе безукоризненное. У К[ати] и С[ережи] эти стороны жизни, вероятно, неплохи, но желательно, чтобы они становились лучше и лучше.

Лично я живу пока без особых болезней физических, но в общем скорбно. Нет угла отдохнуть и человеческой обстановки жизни в духе христианства. Осталось у меня одно мысленное призывание Бога. Как-то и где буду проводить зиму? Спаси, Христос, о[тца] Т[ихона] и Вас и родных Вам и мне деток. Простите.

17.09.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылку получил в сохранности. Очень у Вас упаковка хороша. Неси за километры – и шпагат не порвется. Катю, родную, благодарю за малиновое варенье, хорошо ею сваренное, а Сережу – за ножик. Мне нужны еще расческа и гребешок.

Внешне я все не устроен. Живу между небом и землей, ночую под открытым небом. Но благодаря посылкам сыт. Без посылок купить негде. Прошу Бога, чтобы устроил мой выезд отсюда.

Вы говорили о перемене адреса моего, но у меня к этому нет пока оснований. Отцу Тихону мой горячий привет и молитвенные пожелания. Родную Т[атьяну] Б[орисовну] благодарю за все и желаю ей терпения в несении домашнего креста. Кате и Сереже дай, Боже, возрастания в небесных качествах души – смирении, святыни и послушании родителям. Простите.

26.09.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Вы писали о возможности скорой перемены моего адреса. Адрес пока старый, но работа моя новая. От председателя колхоза я получил приказание идти работать учетчиком в тракторную бригаду. Общество от меня по настроению – далекое. Мучаюсь с обмерами полей. Работают день и ночь, а я должен регистрировать горючее в тракторах и выработку. Нахожусь все время в полях, а ночью в какой-либо дымной юрте. Мучают паразиты, холод и теснота. Так должно быть до заморозков, то есть до половины ноября. Приписанным же я остаюсь к Молотову. Адресуйте свою почту туда же – в Молотов. Не знаю, увижу ли Вас и когда увижу – неизвестно. Скоро зима. Мне нужна будет шапка. Валенки хотел здесь купить, если будет возможно. Настроение грустное. Как служба о[тца] Т[ихона]? Как живут Катя и Сережа? Одно меня ободряет – это то, что план жизни у каждого человека развертывает Бог. Если Он послал меня в такую тесноту, значит, так нужно. Мясо надобно солить едкой солью, чтобы не разлагалось. Я как раз нахожусь в рассоле. Даже при такой суровости быта душа частично разлагается вдали от Церкви. Что же было бы со мной при тихом образе жизни?

Прошу писать почаще. Кланяюсь о[тцу] Т[ихону]. Деткам шлю Божие благословение. Привет А. П. и И. В.¹³² Остаюсь с пожеланием Вам терпения, бодрости духа и молчаливого устроения жизни деток.

А[рхимандрит] В[ениамин]

01.10.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Обстоятельное и насыщенное фактами Вашей жизни письмо получил. Много радует меня получение Ваших писем. Как будто лично поговорю, когда почитаю Ваши письма. Больше мне не с кем говорить, как только языком письменных строчек с родными, живущими вдали.

Бес также не оставляет меня, но воздвигает мысленную брань. Приходится все терпеть: и грязь жилищ, и неприятности по работе, длиннейшие хождения, массу тревог. Но да будет святая воля Божия. Господь знает, что мою неисправность можно очистить только большими ударами. И в то же время с Вашей стороны и от некоторых немногих других лиц встречаю духовное утешение.

Сейчас у нас разыгрался пыльный ураган. Я заблудился в поле, за два шага ничего не было видно. Зашел в чужой колхоз. От пыли чуть не ослеп.

В себе вижу тучу слабостей, недостатков и чувствую, как нужна человеку благодать Святого Духа и в то же время личное напряжение к добру и молитва. Погибать легко нравственно, но стоять в Боге мысленно и деятельно можно только при непрерывном личном напряжении. Хотя бы это было по инерции ума.

Пишите еще мне. О[тцу] Т[ихону] горячий привет. Детей мысленно благословляю на труд учения успешного и послушания родителям прилежного. Когда будете в Лавре Вы и детки, помолитесь еще и еще за меня. О[тец] Т[ихон], знаю, молится. Христос с Вами. Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

10.10.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сейчас получил извещение насчет посылки от Вас. Но когда удастся ее принести, не знаю. Благодарю от всего сердца за родное внимание. Я все в горе. Устаю и от неприятностей в связи с работой и от самой работы учета пахоты и горючего в тракторах. Никогда не имею спокойствия, потому что обмеры земли для меня – новое дело. В них я неискусен, так как никогда не был землемером. Поэтому, вероятно, и ошибаюсь время от времени и болею от необходимости одолевать многоверстные пространства пахоты. Когда только Господь снимет с меня эту тяготу! Потом путешествие с бригадой по колхозам, обитание в юртах – все это так нелегко, что я нервно переутомился, и в смысле одежды наштопанной: изодрался весь! При всем том и поговорить не с кем. По этой-то причине Ваши письма и посылки так меня утешают, что я, получив их, как бы начинаю дышать родным воздухом благоговения, чистоты и молитвы.

Вот все, что я сейчас могу сказать о себе. Дальнейшее да укажет Сам Всесвятый Бог. Желаю и Вам до конца безропотно нести домашние тяготы, особенно воспитание детей. Окружение благодати Божией да смягчает Ваши душевные раны.

Дорогому о[тцу] Т[ихону] шлю свою обычную просьбу молитв у престола Божия. Об этом прошу и Вас и деток. Господь да управит пути Ваши к небу. На сердце сейчас, после «извещения», – прояснение. Но в общем прегрустно. Простите.

Катин жребий – перемогаться в болезнях, а Сережин долг – хранить корректность во всех словах и быть послушным.

17.10.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Получил Вашу посылку, тщательно и с любовью упакованную. Господь воздаст Вам сторицею в день праведного Своего воздаяния. С 16/Х в силу своего прошения я освобожден от тракторного учета и возвратился в колхоз. Пытался найти счетную работу себе, но безуспешно. Все заполнено переселенцами. Как я буду дальше жить в казахском колхозе, не зная этого языка и никем не понимаемый!

В горе – только один Бог Услышатель да изредка разговор языком писем... Потом – никогда не бываю один, помещаясь в общей комнате-землянке. Ни помолиться, ни почитать. Керосина здесь почти нет. Между тем приближаются зимние долгие ночи. Правда, может быть, недалека смерть, но, как человек, думаешь несколько вперед, сравнительно с текущим моментом. Если у Вас будет возможность, напишите о жизни в Лавре и о Ваших переживаниях. Поправилась ли Катя? Слушается ли Вас Сережа? Т. Т. горячий привет и молитвенные благожелания. Доволен ли он своей паствой и обстановкой жизни? Когда-то я его увижу и с ним поговорю? Желаю Вам, Т. Б., преуспевания в терпении, вере, любви и молитве. Господь да покроет Вас кровом крил Своих во все дни Вашего земного странничества. Заочно призываю благословение Божие на всех вас.

18.10.1949 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сейчас распечатал вашу посылку. Все просмотрел и хотя на несколько минут утешился в своем внутреннем мире. Благодарю за любовь совершенно родную, чуждую разбавленности себялюбием. Посмотрел на Катину карточку в двух видах. Почему-то на фотографии, может быть, благодаря ретуши, в Катиных глазах отразилось нечто «из того мира». Ретушер вытравил всю земную поволоку у Кати.

Дорогого о[тца] Тихона прочитал слова на бумажке, в которую была завернута просфора. Спаси его Христос! Как это все меня утешило! Теплее вашего отношения ко мне на земле я, пожалуй, не встречал.

Но утром на другой день действительность снова поставила меня лицом к лицу пред горем. Главное – знаете, что тяжело? Это всегдашняя скованность зависимостью от колхозного режима. Ежеминутно жди: вот-вот куда-нибудь пошлют. Заставят делать то, что тебе чуждо, например: чистить колодцы, по вечерам где-либо на холоде держать за поводья лошадь председателя кол[хо]за, в то время как он где-либо в доме кушает... и благодушествует. Необходимость вменять себя за ничто постоянно – нелегка. Пробовал в районном селе поискать какой-либо работы, и все безуспешно... Выбраться из колхоза нет возможности. Предлагают, правда, торговать мясом в сельском ларьке... но это смешно. Какой я торговец?! И вот опять затягиваюсь в прежнюю колхозную обстановку. Круг замкнут. Просвета не вижу впереди своего бытия... Пока кончаю писать. Спасибо Вам за все, но этого письма никому не читайте. С. С. благодарю за теплые варежки. Минутами изредка видел ее я. А духовный лик ее, исполненный веры и упования на Бога и теплого устремления к Нему запечатлелся в моем сердце. Помоги Господи всем вам и ей, С. С., совершать путь земной жизни. К[ате] и С[ереже] – благословение Божие.

28.10.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Последние новости моей жизни следующие. Я из колхоза 26/10 перебрался в районное село. Квартиру кое-как нашел за 200 руб. в месяц, точнее, в прихожей, где печка, получил право быть, лежать ночью у стенки глиняной мазанки, наподобие ночлежников. Хозяйка, немка, очень уж общительная. В квартире никогда нет покоя. Хотя деньги за месяц с меня взяли вперед за квартиру, но я, если Бог поможет найти более тихих людей, постараюсь уйти в более тихий угол.

Далее с работой дело вышло так. После длительных хождений с предложением своих услуг я наконец, через одного знакомого поселенца, получил позволение безвозмездно помогать в переписке по финансовой линии райфинотдела. Два дня ходил заниматься. Дальнейшее в руках Божиих. Но куда деваться с шумной квартиры – не знаю. Таково мое настоящее положение совне.

Сам Всеведец Господь да вознаградит Вашу семью за родное отношение ко мне. Ваша забота меня поддерживает и телесно и душевно.

За все время моей разлуки, я с Вашей стороны нахожу теплоту, отогревающую меня в минуты тоски, печали и нужды. На свое возвращение в родные края мало надеюсь. Впрочем, об этом не следует думать, поскольку будущее всякого человека в руках Божиих. За все слава Богу! Думать надлежит исключительно о своих грехах и крайней нравственной слабости. Без благодати Божией душа – нуль.

Искушения в Вашей жизни – естественное дело. Одно из двух у человека – или искушаться от беса явно, или чрез человека. Ваша впечатлительность потрясается перед праздниками, чтобы Вы не могли молиться, будучи исполнены впечатлениями неприятными и обидными. Насколько можно, утаивайте в глубине молчания огорченные отклики своего духа, по крайней мере, перед молитвой.

Прошу передать мой глубокий поклон о[тцу] Т[ихону] (хотел бы я послушать его рассказы) и А. П. К[атю] и С[ережу] да благословит Господь. Прошу их быть утешением своей, любящей их, мамы. Спаси Вас Христос. Простите. Остаюсь с неизменной памятью о Вас пред Богом.

А[рхимандрит] В[ениамин]

06.11.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Хочу поделиться с Вами последними новостями своей жизни. Несколько дней тому назад я перешел из колхоза и бесприютности там в поселок Байкадам и за 200 руб. в месяц поселился в углу мазанки у одной старухи-немки. Но у нее так много гостей, пустоболтающих в общей комнате на ее языке, что я чувствую себя не особенно хорошо. Ни помолиться, ни почитать негде. Но все-таки в сравнении с условиями только что оставленного местожительства здесь лучше уже по одному тому, что здесь не тянут туда и сюда на физическую работу. Удастся ли когда вновь устроить привычный режим жизни, не знаю. Вы писали о направлении мне валенок и шапки. Пока их еще не получил. Извещу же сразу, как получу. На всякий случай мне нужно было бы достать замок с двумя ключами, вроде посланных Вами, и воблы несколько рыбок.

Как живет о[тец] Т[ихон] и детки? От Вас давно не получал писем. Может быть, попали в колхоз. Придется, вероятно, побывать за семь километров, в колхозе, ради справки, нет ли Вашего письма там, а кстати и извещения. Теперь попробуйте писать по адресу: п/о Байкадам, мне, до востребования. Если благополучно дойдет, тогда можно постоянно писать так. Надеюсь, что если в колхоз что попадет, в конце концов получу все по милости Божией.

Цели жизни своей при всей суете не забываю. Знаю, что лежит человеком единою умрети, потом же суд (Евр.9:27). Помню Христа, «живой Хлеб Жизни», и тоскую о пребывании в Нем. При множестве искушений не забываю, что счастье души зависит от пребывания в родной стихии открытым сердцем и от служения другим тем даром, каким Бог наделил. Без суеты трудно прожить, но когда Церковь помогает благодатно, суета не пагубна. Труднее жить вдали от Церкви и от родного окружения. Тогда искушения острее, сопротивляемость злу слабее. Где-то повелит Бог жить мне в будущем?.. Кланяюсь мысленно о[тцу] Т[ихону], благословляю Вас и дорогих деток. Прошу передать привет А. П. и С. С. Христос с Вами.

А[рхимандрит] В[ениамин]

11.11.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Вам не нужно себя ставить на диету. Мера – чувство физической силы к отправлению домашних работ. А вот у Кати утомление – очень понятное мне, так как я подобное переживаю, – результат каких-то недостатков в ее организме питающих организм элементов. Самое питательное Вы знаете, и что́ Катя может принимать. Затем важно чередование правильное отдыха с работой ученической. Но, вообще-то говоря, органическую хилость можно побеждать, только очень медленно. Я сам до сих пор не могу освободиться от утомления.

Вы чересчур много заботитесь обо мне и в хлопотах из-за меня тоже устаете сверхпрограммно. Лучше так делать: что в Загорске есть, то взять; а ездить в Москву лишний раз не надо. Господь благословит Т[ихона] Т[ихоновича], Вас, Катю и Сережу Своей благодатью и да вознаградит Вашу семью за печалование о мне.

15.11.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылку Вашу, собранную Вами с такой тщательностью (где свечи и прочее к варке обеда), я получил. Прочитал также дорогие для меня строчки писем, написан[ные] Вами, Катей и Сережей. А от о[тца] Т[ихона] получил безбуквенное письмо молитв, которое скрыл в почтовом ящике своего сердца. В лице Вашей семьи я получил от Бога и брата, и сестру, и детей. Думаю, что дело добра, после которого хочется пасть ниц и без конца благодарить Бога – Отца щедрот и всякого утешения, есть самое высшее, бескорыстнейшее, во славу Божию.

По вопросу о сроках говения Т[атьяны] Б[орисовны] хочется сказать, что если бы это было необременительно, – принимая в расчет дом и ее личные слабые силы, говеть через три недели.

Правило, при утомляемости, оставлять на вечер едва ли полезно, поскольку ум вечером притуплен и не работает и сердце закрыто для чувствительности. Достаточно вечерних молитв и нескольких воззваний к Богу, Божией Матери и святителю Николаю, в которых участвовало бы сердце. А прочитать все механически и ничего не сказать от чувства и сознания менее ценно. Дорогая Татьяна Борисовна! Может быть, когда от изнеможения не сможете исполнять обета по правилу, нельзя ли укорить себя за неполноту осуществления обета; и вместо длинной машинальной вычитки канонов помолиться Господу, Божией Матери и святителю Николаю кратко, своими словами, кровными, сопровождая их в конце испрошением прощения за неполноту молитвы. И после лечь спать.

Здесь щепетильная совесть после подскажет, как дальше ходить пред Богом.

Я сам не был связан домашними хлопотами и все же вечером не мог читать сознательно правила. Уставал... Исполнял же его более утром или в полдень.

У Сережи, хорошего мальчика, всегда недалек телом и духом его небесный молитвенник преблагостный и премилостивый Преп[одобный] Сергий. Вероятно, нередко Сережа чувствует, как трудно ему себя победить. Пусть, приходя к раке Преподобного, попросит у него молитв о своем возрастании в скромности, послушании, успехах в науках и особенно о возжжении в его сердце любви к Богу. Мысленно кланяюсь издалека дорогому о[тцу] Т[ихону]. Прошу его продолжить «Луг духовный»¹³³, сберегая цветы с его пространства для душевной пользы. Господь да хранит всех вас, и благодать Его да неотлучна будет от Вашего дома.

А[рхимандрит] В[ениамин]

25.11.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Последние дни у меня было какое-то возбужденное настроение. Какая-то интуиция обращала мои мысли и чувства в Москву. Все казалось мне, что там в отношении меня какие-то разговоры в тех кулуарах, от которых зависит изменение моей участи. Потом эти чувства как-то сразу оборвались – и осталось одно гнетущее чувство неопределенности. Но после с яркостью ожили в уме и сердце слова из псалма: «Боже! Ты посылал на меня многие и лютые беды, но и опять оживлял меня и из бездн земли опять выводил меня» (Пс.70:20).

Внутренно глубоко верится, что Богу все возможно, что судьбы человеческие в руках Его и Он чудесно неожиданными путями силен избавить от бед. Каждый из нас ведом Богу, и Бог поразительно близок к человеку – так близок, что внемлет всякому слову молитвы его и с нежностью выше материнской утешает его. Поэтому уповаю, что и меня Он вернет к алтарю Своему, когда это будет мне полезно.

Еще вопрос: «Если бы при освобождении мне не было поставлено границ жительства, куда бы я мог поехать? Здесь, на чужбине, искать места служения или возвращаться в Лавру? Но пропишут ли меня в З[агорске]?» Ответьте.

О[тцу] Тихону мой глубокий поклон и просьба вплести в «луг духовный» цветок рассказов о его собственной жизни. Деток моих, К[атю] и С[ережу], заочно благословляю. Господь с ними да пребудет – Хранитель их во все дни их жизни. Простите.

02.12.1949 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Так как Вы все для меня делали молитвенно, то у Вас все получается по силе 90-го псалма¹³⁴: и на пользу, и хозяйски практично, и от полноты доброжелательности.

Пусть эта доброта Ваша будет незримым охраняющим Ваш дом облаком и залогом Божия воздаяния Вам мерою доброю, утрясенною, переполненною и нагнетенною (Лк.6:38) – по Евангелию. В своем одиночестве в настоящее время я утешаюсь только Св[ятым] Евангелием и псалмами. Сколько в названных благодатных словесах Божиих сокровенной силы, которая, как дождь, орошает мою иссыхающую душу. Кланяюсь о[тцу] Т[ихону] и призываю Божие благословение на семью Вашу. От Вас что-то давно не имею вестей. Здоровы ли Вы и благополучны ли?

01.01.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылку получил. Глубоко благодарю. Весьма интересно мне слышать хронику последних лаврских событий из Ваших уст.

В «Божественной любви»¹³⁵ я скомбинировал все, что люблю более всего на свете, чем живу и во что от глубины души погружаюсь. Жалко, что это начало работы не смогу продолжить, хотя, благодарение Богу, успел за 2,5 года кое-как оформить эти вопросы. Как хотел бы я еще послужить людям централизацией самых дорогих христианских чаяний в каком-либо очерке или этюде. К сожалению, в 1949 году не пришлось работать в этой сфере. Так угодно Богу и, видимо, так спасительнее для меня. При всем том настоящая обстановка жизни моей, нельзя не сознаться, такова, что я много рассеиваюсь и не имею обычной восприимчивости к духовному смыслу слова Божия. Помолиться нет места, и примеров, вдохновляющих на молитву, нет.

Квартира моя не тихая, а шумная из-за того, что хозяйка квартиры – старушка, очень общительная с немцами, так как сама немка, – и просто не знаю, куда приклонить главу в момент прихода к ней гостей. Русские в поселке есть, но я ни с кем не знакомлюсь, боясь языка людского. В следующий раз пошлите мне немного рыбы, гречн[евой] крупы, писчих перьев, зубн[ой] пасты, хим[ических] карандашей шт[уки] три и верхнюю рубашку, серую, с карманами, как бывает в гимнастерках. Нужна смена ввиду стирки. Кланяюсь о[тцу] Т[ихону], кроткому и смиренному собрату во Христе. Христос посреде нас да пребудет всегда.

Сережу благодарю за хорошее письмо. Желаю ему, когда вырастет, быть «человеком совершенным, на всякое благое дело уготованным» (2Тим.3:17).

14.01.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна] !

Вы, вероятно, ждете от меня письма. Я в этом отношении пред Вами в некотором смысле должник. Не писал потому, что по неустроенности своей слишком трудно переживаю обстановку своей жизни и разобщение с дорогими сердцу впечатлениями. Тяжело, когда сердечные чувства грубеют и от всегда близкого к нам Бога сам закрываешься пылью переживаний.

В квартирном отношении также трудно: нигде и никогда не бываешь один, молиться и почитать негде. На улице также невозможно быть из-за холода. Из-за этого в душе копится какая-то напряженность, в которую злой дух вставляет свой яд. В подобном настроении приходится молчать, пока оно ослабнет.

В Псалтири за последний месяц я подчеркнул несколько выражений, (читаю псалмы для удобопонятности на русском языке), – выражения полны богатейшего сокровенного смысла, о котором желал бы когда-либо поговорить.

В горе своем за последний год одно только чувствую, что при тяжких переживаниях душа действительно имеет в Боге не только близкое Существо, не только единственного Отца, но и основу самого бытия.

И когда накапливаются тяготы дня – при обращениях к Нему всегда чувствуется стояние пред живым, внимающим Существом и всеблагостным Утешителем. И после обращений к Богу в жгучих печалях становится понятным, каким образом, когда «мы в Нем, Он в нас», то есть тогда состояние молящегося похоже на настроение дитяти, покоящегося на груди матери.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]! Напрасно Вы говорите о себе, что недомогания превращают Вас «в развалину». Бог Вас сохранит на земле, пока Вы не исполните своего материнского долга и даст силы его осуществить. Но мне и Вам нередко бывает трудновато от слишком чуткого реагирования на некоторые мелочи жизни. Из-за них мы много болеем, но в болезнях таких не ослабеем в молитвенном стоянии пред Господом, – и Господь сохранит нас от едкости горечи и за терпение себя самих умножит в нас мир Свой.

Сердечно приветствую о[тца] Т[ихона] и Вас с Новолетием, Катюшу и Сережу мысленно благословляю. А[нне] П[етровне] прошу передать благодарность мою за незаслуженное мною внимание ее. Господь да будет ее радостью за обрадование других и меня. Я рад, что Сережа хорошо учится. А Катя пусть терпит свои недуги, посылаемые ей в очищение для неба. Т[атьяна] Б[орисовна]! Я благодарю Бога, что в Вашей семье и в лице А[нны] П[етровны] Господь послал мне дорогих родных, в кругу которых я, хотя чрез письма только и молитвы взаимные утешаюсь много. Благодарю Вас за все. Господь со всеми Вами.

16.01.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович]и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Благодарю за родную теплоту и искреннее доброжелательство. Я все получил от вас 16 янв[аря]. Спаси вас Христос. Первым долгом спешу поприветствовать дорогую Т[атьяну] Б[орисовну] с днем Ангела и выразить то же пожелание, какое предношу себе: всегда быть готовой предстать пред Божие лицо. Жизнь коротка, нить жизни тонка, вот-вот порвется... Надобно исповедью вычистить все прошлое, недоисповеданное, неоплаканное и далее всегда болеть сокрушенно, без уныния и тоски только, – болеть о текущих своих немощах: быстрой чувствительности и болезненной при встрече всего неожиданного в жизни; об остатках земного, что Вы и не любите, но о чем дает Вам знать природа Ваша. И Бог не оставит без внимания Вашего сокрушения, в самое сокрушение вложит тихую радость и кроткое утешение.

Сережу благодарю за хорошее письмо. Желаю ему, когда вырастет, быть «человеком совершенным, на всякое благое дело уготованным» (2Тим.3:17).

Теперь немножко поговорю с дорогим о[тцом] Т[ихоном]. Я до сих пор скорблю о том, что еще не уяснил себе библейской мысли по многим вопросам, связанным со спасением. Например, понятия «спасение» и «вечная жизнь» только теперь выясняются на основании самостоятельного анализа библейского текста для моего сознания и сердца. Далее хотелось посмотреть, каков текстуальный смысл понятий «искупление», «примирение», «оправдание» – по Библии. И после интересно посмотреть, что даст библейский текст по вопросам библейской антропологии. Я с удовольствием послушал бы речь о[тца] Всеволода¹³⁶, хочется поучиться добру, так как я все еще по малоуспеваемости не выхожу из приготовительного класса жизненной школы. Как хочется узнать путь Божий лучше, жизненно, от существа до частностей. Вы счастливы тем, что можете пользоваться литературой и сокровищами духовного опыта чрез беседу с о[тцом] Всеволодом. Господь да сохранит Вас в путях Вашей службы на многие годы.

Кланяюсь А. П. и С. С.

20.01.1950 г.

+

Дорогой и незабвенный батюшка о[тец] Т[ихон]!

Спасибо за Ваши молитвы и доброту ко мне. Я глубоко чувствую отношение ко мне всей Вашей семьи и от переживания этой искренней любви не одинок.

А что касается моего положения, то на это святая Божия воля, которая меньшим горем избавляет от какого-то большего несчастья. Но для меня очень трудно держаться от охлаждения и упадка духа при множестве подробностей обстановки, которая меня искушает. Предо мною теперь особенно ясна разница бывания «под кровом Божиих крил» и вне их – при тайной помощи Божией. Я ведь – одна немощь и должен внутренно делать волевые повороты вопреки внешним впечатлениям; это нелегко.

Мне пришла мысль просить Вас написать Вашу автобиографию в той ее части, которая могла бы быть назиданием для читающего ее. А сам я глубоко сожалею о том, что не могу более поработать в централизации из христианства всего того, что поднимает сердце и делает его Божиим. Не нужны здесь пышные слова, а ценны выношенные в опыте души краткие и ясные изображения ценности тех даров, которые сообщает доныне Господь, чтобы при всяком воспоминании о них можно было бы всей душой подняться к Богу. Я пока остаюсь с одними желаниями такого труда. Прошу продлить поминание меня, чтобы силой Божией не упасть мне. Желаю Вам нерушимой радости и мира в Боге. Мысленно лобызаю Вас братски.

20.01.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Отправленную Вами посылку я получил сегодня, 20 янв[аря]. У нас были снежные заносы, и связь с центром приостановилась. Глубоко благодарю за теплую любовь, которую вижу и чувствую даже в каждой детали упаковки, не говоря уж о содержании, что меня много утешает.

В своих чаяниях я как-то ослаб (разумею надежды на приближение к Вам по месту жительства). Видимо, придется осесть. Служебно-светски я до сих пор еще не могу самоопределиться, встречая veto¹³⁷. Квартирно также остаюсь на «базаре» и в «искушениях». Но от холода не страдаю. Если мне придется застрять длительно, я попрошу Вас вместо разлезающейся телогрейки – «моего пальто», – принимая в расчет мой рост, сделать мне черную телогрейку с застегивающимся на крючке воротником, чтобы не было холодно. Моих родных деточек, К[атю] и С[ережу], благодарю за выражения их детской памяти о мне. Они и Ваши и мои по промыслительному устроению Божию. Желаю С[ереже] продолжать радовать папу и маму поведением и успехами, как это было пред Рождеством, а К[ате] желаю мужественно переносить недомогания и не ослабевать. Спасибо Вам за все. Христос с Вами!

26.01.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спасибо за сообщения о Лавре и об арх[имандрите] Иоанне-экономе. Уехал ли от вас гость? В расстройствах Ваших не унывайте. Характер нескоро переделывается. Тысячи сокрушений все же не остаются без плода. Непременно зерно добрых желаний у Вас прорастет и родится плод изменения. Как в дереве созревание плодов имеет место по истечении установленного Богом срока, так и в нас, болеющих о своем несовершенстве и немощах, плодоношение исправления происходит в срок, предвиденный Господом к нашей пользе.

Я – в прежнем положении и испытании... До сих пор нет возможности устроиться мне на конторскую работу. А о другой работе по специальности пока и не мыслю. В одиночестве одна отрада – Божие слово... Отцу Тихону глубоко кланяюсь. Вы знаете, что еще на земле утешает? Это чувство тех расположений, которые к тебе кто-либо имеет. Так и я, чувствуя любовь о[тца] Тихона, Вашу и деток, как будто отдыхаю в родном кругу. Благодарю Вас за все. Господь да хранит Вас.

А[рхимандрит] В[ениамин]

03.02.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спаси Христос Вас за ту радость, которую я получил от Вашей посылки и письма. Вы давно знаете, что земные вещи напаяются всегда какой-то земной душевной поволокой или, наоборот, намащаются благоуханием духа. Вот эта-то любовь духа Вашего и порадовала меня. Я сам наполняюсь в таких случаях светлой отрадой.

О невольной рассеянности нельзя не сокрушаться, но избежать ее пока нельзя, и за сокрушение Господь опять восстанавливает духовную самособранность всякий раз после подобной печали по Боге.

Вас, безусловно, интересует вопрос, в каком виде я получил Вашу посылку? Отвечаю. 1. Бутылочка с крещенской водой застыла и разбилась. Но так как св[ятая] вода представляла из себя лед по форме бутылочки, то я имел возможность положить застывшую массу в стакан, [и] когда она превратилась в воду, я перелил все в чистую бутылочку. 2. Рубашка совершенно впору и пожелать чего-либо другого нельзя, настолько она хороша.

Теперь позвольте поприветствовать Вас с днем Ангела, хотя привет и запоздал. Самого наивысшего сокровища желаю Вам – углубления способности молиться. С этим приобретением все святое входит в душу. Это канал, по которому от Лозы, Христа Спасителя, движется в ветку души сок благодати. А благодать Божия есть сила всего доброго в нас, и помощь, и претворение добрых наших желаний в дела. Дорогому батюшке Тихону Тихоновичу низко кланяюсь и благодарю за молитвы и добрую память.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], когда я читаю строки Вашего письма, то чувствую себя так, как будто я дома, и как-то светлее делается на душе. Кратко о себе: внешне я по-прежнему не устроен. Этим не обескураживаюсь, потому что есть какая-то удивительная надежда на то, что Господь когда-то поможет мне хотя отчасти возвратиться в церковную обстановку и избавит от искушений.

Благодарю Вас еще раз за все. Господь да благословит с высоты небесной всю Вашу семью, родную мне.

Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

17.02.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я с удовольствием читаю Ваши письма, потому что Вы не прикрашиваете надуманностью свою речь и эта Ваша искренность невольно проникает в душу и утешает ее. Жалко, что у Вас нет в Лавре полного удовлетворения исповедью. Нельзя ли настраиваться так, чтобы после общего перечисления грехов отдельно открывать наиболее тревожащие сердце немощи, как бы Самому Спасителю, забывая или не думая о человеке. Будет легче исповедоваться.

Мысли Ваши, что надо дорожить минутами пребывания с о[тцом] Тихоном, верны не потому, что Вам предстоит разлука, а ради духовной пользы. Я, смотря на маму свою, часто думал: «А что будет с ней, если мой папа умрет раньше нее?..» Случилось именно так, но мама не бедствовала, живя у сына своего. А у Вас может быть все иначе. Бог один знает. О сроках взаимопребывания не стоит думать. Довольно для каждого дня своей заботы... (Мф.6:34.)

О своем быте я дерзнул Вам написать в одном письме. Но так как оно не пришло по назначению, то нельзя ли понять этот факт в том смысле, что Богу неугодно, когда человек дерзает блистать своей пустотой.

Из подчерток Псалтири выпишу, например, для Вас такие изречения: «Ты слышишь желания смиренных. Ты держишь жребий мой. Тебе предает себя бедный, сирот Ты помощник. Пробудившись, буду насыщаться образом Твоим. Я остерегался, чтобы не согрешить мне. Господи! С милостивым ты поступаешь милостиво, с мужем искренним – искренно, с чистым – чисто, а с лукавым – по лукавству его. Закон Господа совершен, укрепляет душу» (Пс.9:38) (Пс.15:5) (Пс.9:35) (Пс.16:15) (Пс.17:24) (Пс.17:26) (Пс.18:8). Пока достаточно...

Как чувствует себя о[тец] Тихон, как здоровье К[ати] и поведение С[ережи], милых и дорогих деток? Вы спрашиваете, что мне нужно. Думаю, немного гороху, хорошо несколько луковиц, чеснока, сухарей. Вообще Вы лучше знаете, чем я, нужное. Крещенской воды маленьк[ий] флакон... Благодарю Вас за все. Кстати, теперь у меня почему-то ослабли надежды на изменение своей участи. Надо как-то думать о квартире подходящей. А места службы все нет и нет... и привяз[анностей] душевных нет ни к чему... Но неустроенность мучит. Помолитесь. Господь да хранит вас всех.

А[рхимандрит] В[ениамин]

24.02.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович]и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Птицы забывают иногда о детях. А нам, людям, вложена Богом потребность помнить о родных. Это я вижу опытно на вас и на себе в вашем отношении ко мне. Посылку вашу получил и в деталях ее собирания почувствовал теплоту вашего сердца. Благодарю глубоко... Деньги почтой можно посылать. Но так как обороты торговые в нашем месте слабоваты, а расходов много, то с выдачей по переводам бывают задержки. Мои денежные расходы в месяц таковы: 200 руб. за квартиру со стиркой, отоплением (вернее, за жизнь в маленькой кухне, где постоянно кто-нибудь есть) и по 10 руб. за пользование железной кроватью, взятой напрокат из больницы. Это я пишу не с целью иметь деньги, а отвечаю на ваш вопрос, поставленный о[тцом] Тихоном. Если же когда-либо пожелали бы послать, то, конечно, только положив немного в посылку, но не переводом. Пока не нужно. Последнее время все болею: открылся геморрой, половина лица болит, то есть голова, зубы и глаз на одной стороне. При этом на месте жительства одиночество полное.

Теперь особенно разительно вижу, как много значит подкрепление Церкви. Без нее вырождается почва, начинается ослабление духа, прокрадывается нечистоплотность, неряшливость и общий градус внутренней интенсивности понижается. Потом, как много значит среда, удобства молитвы! Когда все эти движения куда-то запрятаны, не вскрыты, не развернуты, то из-за этого молитва слабеет, притупляется жажда ее, что очень плохо. Это крупнейшая болезнь души.

Благодарение Богу за то, что способность работать у меня не утрачена. Я все живу надеждами на возможность еще поработать пером. Когда-то в бытность свою в академии я читал письма Николая, архиеп[ископа] Охридского. Они настолько сильны, что по прочтении нескольких из них делается лучше, потому что душа наполняется новым содержанием. Вероятно, здесь тайна влиятельности писем – в передаче силы слов, энергии настроения. Видимо, дух писателя в оттенках интуиции каким-то образом навсегда прививается к сочинению. Вот таким даром можно служить людям, чтобы они утешались, становились лучше, просыпались сердечно и со всем напряжением устремлялись чрез покаяние к Богу, научаясь Его любить.

Иногда я смотрю на школьные учебники. Какой в них подбор патриотических примеров! Невольно начинаешь после знакомства с ними еще более ценить родное и Родину. Вот в таком бы духе научиться послужить людям, только в разрезе наших тем. Потом написать бы легким языком, ясно, насыщенно настроением. Для этого и самому надо подтягиваться. А душа – нуль.

Дорогому о[тцу] Тихону искренно кланяюсь в знак привета и благодарю за любовь. Моим деткам желаю внутренно расти все более и более. К[атя] пусть не унывает от некоторых своих недомоганий. Таков путь ея... Приехал ли к вам ожидаемый настоятель?¹³⁸ Еще раз горячо благодарю вас.

А[рхимандрит] В[ениамин]

03.03.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Мне почему-то кажется, что некоторых писем Вы не получаете. Двенадцатое января я не забыл и не мог забыть. В распределении обязанностей по дому между Вами и о[тцом] Т[ихоном] Богом установлена пропорция: Ваш удел – хлопоты, Т[ихона] Т[ихоновича] – созерцание и книги. Поэтому Вам нужно искусство и хлопотать, и осторожно раздвигать налегающую на Вас паутину суеты. Здесь поможет Вам сама тонкая до щепетильности Ваша совесть. Она не даст Вам покоя, пока Вы не исполните своего долга пред душой своей. Когда чего не выходит доброго по Вашему желанию – восполняйте все сокрушением, и будете помилованы.

Деточек моих мысленно благословляю. Дорогому о[тцу] Тихону прошу передать мой горячий братский привет.

У нас теперь оттепель. Тает все. Вероятно, в общем наш климат не очень разнится зимой, но летом жарче намного. Мое настроение неважное. Ввиду отсутствия надежд на какой-то перелом в моей участи, по крайней мере, в ближайшем будущем, и при наличии выброшенности за борт обычного уклада жизни – я страдаю. Притом, так как я «не свой» окружающим, устроиться не могу и едва ли смогу. От этого грустно.

Пока все. Нужны мне сухари и обычное. Дорогая Татьяна Борисовна! Благодарю за слова участия, память и заботы Ваши премного. Господь да хранит вас всех.

А[рхимандрит] В[ениамин]

14.03.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сначала об о[тце] Тихоне. Мне кажется, что пушкинская жизнь¹³⁹ для него была состоянием человека по крещении, когда много утешений у крещен[ого]. А в Ильинском храме – начало испытаний, вплетение в канву его жизни цветов другого цвета, вперемешку с цветами пушкинскими. Господь по крещении был искушаем в пустыне, и Т[ихон] Т[ихонович], следуя по стопам Господа и по воле Господа, выведен на искушение. Потому придется уготовать себя на искушения и их отражать всемерным смирением и самоукорением. Необходимое направление в Загорск – знак изволения Божия, как вы это и поняли.

Теперь о посланном. Деньги я получил, за что благодарю, как и за все остальное, от глубины сердца... Лекарство «фосфен» принимаю, потому что чувствую себя в иные часы дня весьма нудно. Голова болит, и сердечная нервность большая. В одиночестве одно утешение, кроме получаемых от вас, – это живое слово Божие. Господь так устрояет жизнь, что при недостатке руководителей то одно изречение Писания, то другое полагает[ся] в душу с такой яркостью, как будто эти слова сказаны для меня. И эти слова то обличают, то утешают.

Дорогого о[тца] Тихона всегда помню взаимно от всей души. К[атю] и С[ережу] мысленно благословляю. Дай Бог дорогим деткам счастья полного, святого, вечного. Дорогая Татьяна Борисовна! Спаси Вас Христос за труды по собиранию и отправке всего необходимого, получение посылки для меня – праздник, прежде всего по воспоминанию всего родного, заветного, а не только по одной практической пользе. При этом всегда помню, сколько нужно походить, пока все купите и сложите в одно место с любовью и аккуратно. Господь да вознаградит вас Своею милостию и богатством Божественных щедрот. Прошу продления ваших святых молитв. Простите.

18.03.1950 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

После получения Вашего письма, где Вы высказываете мысль о приобретении отдельного жилья мною, произошло следующее. Дочь хозяйки квартиры, где я квартировал, нашла себе жениха, и мне предложено было искать себе другое помещение. Вот здесь-то и встали затруднения непреодолимые. Большинство мазанок местных принадлежит казахам. Но к их укладу жизни я никогда не привыкну. Мнение Ваше об отдельном помещении в виде обособленной мазанки теоретически прекрасно, но ставит лицом к лицу с затруднениями. Без работы жить в поселке нельзя, иначе нужно переходить в колхоз. Как я уже говорил прежде, приходится бесплатно ходить на переписку бумаг, чтобы числиться при деле. Но в связи с этим обособленную квартиру легко обокрасть, и факты такого рода встречаются. А в семейной квартире труднее орудовать вору. Вот почему приходится выбирать из зол меньшее. При поисках новой квартиры удачи пока нет. Везде скученность и плата дорогая. Притом надо покупать свою железную кровать. Кроватей, кстати, простых нет в продаже.

На душе очень тяжко: как будто из огня попадаешь в полымя, и выхода нет. Видите, какое положение с бытом и работой? Помолитесь. О дальнейшем напишу. Прошу молитв о[тца] Тихона и при этом братски его приветствую и благодарю за отношение ко мне. Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

[Конец марта 1950 г.]

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Давно сравнительно я не писал Вам, так как тяжело было на сердце от всяких переживаний. С квартиры прежней я был вынужден уйти. Переселился я в квартиру одного русского медстатистика, имеющего жену-немку и мальчика лет девяти. Но так как эта квартира оказалась ведомственной, то есть принадлежащей райфо, то отсюда вдруг предложили выселиться моему новому хозяину и мне. Пришлось искать новое жилище. Решил я тогда купить комнату в одной большой мазанке-доме, а хозяева эти во главе с медстатистиком облюбовали комнату, смежную с моей комнатой. Моя комната стоит 500 руб., хотя комната непобеленная, с земляным полом, а их комната – 1000 руб. В моей комнате надобно еще прорубить окно и поставить в этом жилище какой-либо стул и стол. Их надо еще искать и после поисков купить, потому что в наших местах нет ни деревца, а один колючий кустарник – блялыш. Требование оставить финотделовскую квартиру сопровождено указанием времени переселения. Такой датой переселения назначено 5/IV с/г. В то же время договор на мою комнату, подписанный продавцом комнаты, датирует срок переселения туда 10 апреля... Следовательно, пять дней придется где-то висеть в воздухе, пока освободится купленная комната.

Такова проза предпасхального времени. Вот в связи с чем я, утешаясь Вашими письмами, молчал сам, переживая отсутствие квартиры и служебное неустройство. Какая-то мгла...

У новых хозяев, разумею статистика, ничего было бы жить, но условие их, кроме платы за помещение, – кушать вместе. Другими словами, они хотят быть на моем иждивении при оплате их услуг по варке пищи и стирке белья. Но довольно о себе...

Позвольте Вас, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], поблагодарить за посылку, которую я только что получил, и за глубокое, родное чувство заботы о мне.

Приветствую одновременно с наступающим праздником Пасхи Т[ихона] Т[ихоновича], Вас и моих деток Катю и Сережу. Христос воскресе! Хотя письмо придет до Пасхи, но помяните мое приветствие в день Христова Воскресения. Кланяюсь С. С., поздравляю и ее с Светлым праздником Пасхи. А А. П. прошу передать мою записочку. За все Вам спасибо.

17.04.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович], Т[атьяна] Б[орисовна], К[атя] и С[ережа]!

Христос воскресе!

Получил ваши трогательные письма и отдохнул душевно за их чтением. Благодарю вас за ласку и память, за «пасхальное утешение», приготовленное по всем правилам искусства и от всего сердца.

События моей жизни за последние дни перед Пасхой и в Пасху были тревожны. Причина – квартирное неустройство и неувязка с работой. В первый день Пасхи предложено было немедленно выбираться с квартиры. Переехал в комнату совсем не отремонтированную, без стола и стула. Пока-то кое-как пришел в себя – прошло несколько дней. Такова печальная идиллия пасхального времяпровождения в новых условиях. В то же время на работе стало как-то все рассыхаться. Надо куда-то устраиваться. А куда и как – не знаю еще. Так как «беды ходят толпами», то ко всему прибавилась болезнь ноги – распух палец. Надеть ничего нельзя, кроме валенка. Но на душе какое-то упование на лучшее остается. Хотелось бы вернуться в Церковь, выйти из всех этих зол и искушений и войти в свою родную среду. Хотя я и недостоин милости Божией по грехам своим – при всем том милосердие Божие безграничное может извлечь меня из моих странствований, как из глубокого рва. Богу же все возможно (Мф. 19, 26).

Крупы мне немножко пришлите, как можно будет, хотя бы гречневой, рыбы и чего-нибудь к чаю. Нет ли очков от пыли с закрытием с боков глаз, как у летчиков? Но страшных черных очков с темными стеклами не надо. Стекла требуются простые. У нас страшные пыльные бураны, и большинство людей ходят с такими предохранениями в виде очков.

Спасибо вам за труды по отправке посылки и приготовлению всего пасхального. Господь да сохранит вашу семью Своею благодатию.

Люб[ящий] а[рхимандрит] В[ениамин]

03.05.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Последние мои перипетии таковы. К комнате, которую я купил, хозяева приделали маленькую кухню для себя. Так как казахстанские двери в комнатах одна фикция – щелеватые фанерные щиты, – то в комнате моей всегда шум, чад и молиться трудно. Все рассеивает... а от чада голова туманится. С работой так обстоит: чтобы не требовали возвращения в колхоз, я работал бесплатно в райфо, числясь на деле. К контингенту штата я не подхожу, и не зачисляют. На днях предложено было нач[альником] МГБ подать мне заявление в область о переводе в какой-либо другой район. Я ответил, что всякий район для меня чужой. А ездить с вещами в незнакомое место и устраиваться при моей непрактичности мне трудно. И пока решил не подавать заявления. Настроение какое-то непостоянное: то безотрадное, то опять выплывают неожиданно необъяснимые внутренние живые надежды на лучшее. Почему такие душевные перемены, Бог знает. Мне бы нужно гречневой крупы для варки горячего; нет ли лимона; нужен небольшой замок; бумаги в одну линейку, листового размера, и чего-либо к чаю, и сухарей немного. Благодарю глубоко за память в Пасху и утешение. Все родное ценно на вес золота как редкостное.

У нас наступила тропическая жара. Дождя нет. Живу я одиноко душевно... Знаю, что у Бога все близко. Ему все возможно: и из камня изводить воду, и из каменеющего сердца потоки слез, и менять земные положения неисповедимым сплетением обстоятельств жизни. Да будет во всем Его св[ятая] воля.

Кланяюсь всем вам, в том числе моим дорогим деткам. Приснопомнимым Т[ихону] Т[ихоновичу] и Т[атьяне] Б[орисовне] желаю от Господа полноты утешения во Христе.

08.05.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сегодня, получив вашу посылку, я подумал, что если бы человеческая любовь облекалась только в слова, тогда от такой любви было бы холодно и тоскливо. А когда любовь становится реальным жезлом, подпирающим чью-либо немощь, и теплым солнцем, согревающим холодеющую душу, тогда она подлинная ценность. Так и Господь потому назван любящим и «возлюбившим мир», что Его любовь и в благих глаголах Завета, и в непрерывном токе благодеющей силы. А сила эта непосредственно согревает души и извлекает из недр земли произрастания для жизни.

Таково послесловие, явившееся в душе после посылки вашей, сложенной с обычной тщательностью и теплотой сердца. И думается, что если бы в это время не было подобной поддержки при внешнем неустройстве, тогда, пожалуй, пришлось бы совсем ослабеть духом. А теперь благодарю Бога, чрез движение человеческих сердец отогревающего мою душу, как отогревают в холодное время на листе древесном какую-либо бабочку, замерзшую от холода, теплым человеческим дыханием.

Теперь о житейском. Пиджак – как влитый и сшитый по мерке. Я в нем вместо летнего пальто всегда буду ходить на работу. Для готовки обеда тоже все весьма кстати в посылке.

То, что касается Вашего состояния, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], это общий удел или человеческое обыкновение массовое. Тут сама совесть заставляет тревожиться, так как если она не запачкана большим, то дает чувствовать тяжесть и маленькой иголки.

В восстании на тщательное творение молитвы с укорением себя за старое – наше спасение.

У Т[ихона] Т[ихоновича] обстановка попущена свыше к самопознанию себя, к утверждению и окончательному самоопределению для Неба. Мы – цвет на траве, быстро блекнущий. Но всему доброму, что мы можем развить в себе, милость Божия дает время.

Родным моим деточкам желаю в наступающее лето провести каникулы в сдержанной осторожности и серьезности души, чтобы чем-нибудь не огорчить папу и маму. Покой родителей есть и ваш покой. Если вы сохраните к родителям бережение их покоя, то в этом найдете и свой покой и счастье. Иначе и на каникулах не отдохнете. Господь да сохранит всех вас и благословит. Благодарю вас.

А[рхимандрит] В[ениамин]

20.05.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович]и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Опять я получил от вас знак вашей родной заботы о мне – посылку. О прозе жизни моей не следовало бы говорить, но, чтоб вы знали, как дорога мне ваша задушевность, об этом по закону контраста скажет вам настоящая бытовая обстановка моя, о которой немного распространюсь в описании. У самой входной двери в мою комнату был небольшой навес, слепленный из глины. Его практичная хозяйка соседней квартиры превратила в кухню. Там и стирка производится, и болтовня хозяйки с приходящими. Но это еще не все. В кухне же нашли себе помещение цыплята с наседкой-клохтуньей. Наконец, около нашего дома землю отвели под огороды, и склад всяких лопат с согласия все той же хозяйки сделали в миниатюрной кухне. Сюда же приходят пить воду работающие на огороде... Так дома живу... Пробовал возразить против такого хаоса, но это вызвало целую бурю негодования... Дальнейшие поиски штатной работы по сельским учреждениям все разлетелись в пух и прах. Лиц своей национальности по учреждениям принимают, а меня, человека инородной специальности, никак. Поэтому, бесплатно работая, вишу в воздухе. Еще деталь: прежде временные удостоверения вместо паспорта получал как ссыльный. Последнее удостоверение мое помечено краткой надписью: «Выдано ссыльному поселенцу».

Такова картина внешняя. Внутренне почему-то начались частые приливы такой тяготы сердечной, что я становлюсь полубольным. Сердечно поговорить решительно не с кем. Простите, что выбросил такой мусор из сердца. Об этом надо бы молчать. А я не утерпел – рассказал все...

Несмотря на описанное, все-таки глубоко верю в то, что у Бога все близко и невозможное человечески у Бога возможно. Поэтому Господь может меня извести «из тимения глубины» в «широту пространства», в мир благодати. Помолитесь о ниспослании мне этой милости Божией.

Дорогому о[тцу] Тихону мысленно шлю братские пожелания добрых и полезных его душе приобретений. Родным моим деточкам желаю наступающее лето провести с утешением их сердечек и [на] радость родительскую.

Господь Иисус Христос, всегда богатый безмерно милостию и человеколюбием, да пребудет среди нас и с нами. Простите.

Если найду где-либо другую комнату, уйду из настоящей квартиры.

07.06.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]! Христос посреде нас!

Весточку вашей любви, в виде всего постного, получил, полюбовался К[атины]м рукописанием псалма и представлял все ее труды детские в приготовлении посылки. Спасибо, спасибо вам за то, что я душевно как бы лично побывал в вашей среде. Благодарю Татьяну Борисовну за ее теплые, просящиеся в душу святые пожелания. Дай Бог, чтобы из них осуществилось самое высшее: возвращение мое куда-либо на мою родную службу Богу.

Мое личное положение в отношении приближения к вам территориально, пожалуй, пока безнадежно. И не знаю, сколько времени буду в разлуке. Один Бог ведает. Сердечно же я всегда вместе с вами и уже не одними словами это говорю, но сердцем переживаю веяние общей любви христианской между нами. Это одно из самых радостных переживаний моих теперь. Слава Богу, что Тихону Тихоновичу полегче физически. Желаю ему успеха в трудах его молитвами преп[одобного] Серафима Саровского, преп[одобного] Сергия и свят[ителя] Николая Чудотворца.

За все, за все благодарю вас глубоко.

А[рхимандрит] В[ениамин]

20.06.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Дар вашей памяти и любви благополучно достиг меня. Благодарю премного и глубоко.

Пишу редко, потому что сейчас переживаю одно из самых тяжких переживаний, какие только выпадали на мою долю за всю прошлую жизнь. Прежде были какие-то сроки наказания. Теперь – поселение без срока... без храма... без своей среды... без места служебного... в полном нравственном и внешнем одиночестве. Если бы ваша родная ласка не скрашивала моего положения, мне было бы еще тяжелее. В начале пребывания здесь еще физически было до крайности мучительно. Теперь – только остались внутренние муки. Психологически переживаю процесс выявления глубин души для собственного опознания. При пособиях Церкви, закрытости благодатью не столько было видно, каков я в глубочайших основах души при стоянии пред судом Божиим. Теперь, когда произошло обнажение от всяких паллиативов¹⁴⁰, сверхъестественно привходящих, вижу отчетливо, каков я в сокровенных истоках жизни.

Сделать попытку перейти в другой район путем подачи прошения на имя нач[альника] Управления не умею. Куда проситься, когда нигде никого не знаю и не знаю мест! Между прочим, мой район самый захолустный, граничащий с Голодной степью. Пока все о себе.

Привет посылаю и молитвенные благопожелания всем вам и сердечно всегда присутствую в вашей, родной мне, семье. Как живут детки мои дорогие? Поклонитесь от меня А. П., И. В. и С. С.

Глубоко благодарный вам за все

А[рхимандрит] В[ениамин]

26.06.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сначала несколько слов о вас... Когда я хочу говорить о вас, то неизменно вспоминается мне замечание биографа св[ятителя] Иоасафа о его родителях. Его отец – полковник Даниил Андр[еевич] (если не ошибаюсь) – весь был погружен в созерцание, в книги и молитву. А все хозяйство и хлопоты лежали на матери святителя – Марии, дочери запорожского гетмана. Так Господь сводит людей в семьях многих, так и у вас в семье. Ваш жребий, дорогая Татьяна Борисовна, заниматься детьми, носить их немощи, хлопотать и о доме со всем его бытом, так как вы еще и внешне не разрушены; а жребий Тихона Тихоновича – молиться и углубляться в истины веры и той жизни.

Теперь о себе... У меня скорби и искушения все возрастают. Пришлось с места бесплатной работы совсем уйти. Так как без работы быть нельзя, попросился в маленькую конторку (из двух человек) помогать в бумагах. Но тут более стараются давать внешние поручения: сходить с бумагами, выписать счета и т. д. Все это делаю, хотя суетливо. Если возможно, пришлите перышек писчих, карандашей простых и химических. Бумага, в прошлый раз посланная, очень пригодилась. Гороху надо и к чаю чего-нибудь. Деткам моим дорогим желаю продолжать быть вашей радостью и утешением. С[ережа], наверно, теперь совсем серьезный и всяких «гаек» и «винтиков» боится, как огня... Господь да сохранит всех вас и согреет Своею благодатию. Благодарю за подробности о Лавре.

А[рхимандрит] В[ениамин]

14.07.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Получил все посланное вами – осязательный знак вашей заботы, любви и родной ласки. Сердечное спасибо вам и моим деткам, принимавшим участие в заколачивании ящика и в написании 90-го псалма. Сверх этого премного признателен Т[атьяне] Б[орисовне] за освещение жизни лаврской. Кроме ее сообщений, у меня не было других источников наблюдения за бытом дорогого мне места.

Теперь о себе – продолжение повести моего бытия... В райфо, где я писал... наконец, с наступлением лета, оказалась ненужной моя работа... Тут приспело время отправки из поселка в колхозы подобных мне. Я по промыслу Божию застрял на работе в заготконторе, учитывающей шкуры и яйца. С приходом моим в эту контору вдруг бухгалтер уходит в больницу, а наутро предстояла отправка шкур на полмиллиона в облцентр. Вечером зав[едующий] складом приносит пачку сортовых со спецификацией. Я попробовал подсчитывать. Оказалось: таксировка неверная. Всю ночь проверял, снял девять тысяч с бухгалтерских итоговых сумм на основании перерасчета. Но когда через банк провел инкассовые операции, оказалось, что данные зав[едующего] складом были неверны, и я снял фактическую стоимость товаров. Началась мука выверки документов первичных, и ценой величайших нервных усилий я восстановил подлинные цифры документов, но Байкадамский банк отказался проводить на инкассе исправления. Пришлось направить корректированные записи прямо в область. Что-то будет, примут ли записи? Не знаю. Теперь дальше... Потребовали, чтобы я принял кассу заготконторы (это за 200 руб. в месяц), – я отказался. Сегодня бухгалтер, вернувшийся из больницы, отказался от работы в конторе и перешел работать в новую точку. А я под угрозой отправки в колхоз – между «двух стульев» и без бухгалтера. Правда, и прежде инкассаторских документов я не подписывал, а носил на подпись к бухгалтеру, при всем том тягота последствий всех документальных операций висит на мне.

Еще я не сообщал вам одной детали. (А может быть, и писал – не помню.) В часы досуга я стал заниматься составлением большого казахско-русского словаря. Под руками у меня оказался купленный мною за 100 руб[лей] двухтомник русско-казахского словаря АН КазССР, а я переделываю его по вечерам, группируя казахские слова и их значения. Довел работу до буквы «о». Для чего это нужно мне, после объясню. Шум на квартире неизъяснимый часов до 12 веч[ера]. Теперь здесь вся жизнь на улице, внутри квартир не спят, а на улице. Болтовня пред сном неустанная.

Господа все прошу, чтобы возвратил к св[ятому] престолу меня имиже весть судьбами. Из-за неустроенности внешней внутри тревожно. Бьюсь как рыба об лед. Таковы вкратце последние перипетии.

Как хочется, чтобы вся эта ненужная суета отпала от меня и я мог быть всецело Божиим, чтобы сатанинские нападки, внешние и внутренние, все были препобеждены силою Господа моего Иисуса Христа. Еще представьте себе, здесь буквально нет у меня ни одного человека, с кем бы я мог говорить дружески. Вся жизнь моего сердца осталась объединенной только с вашим краем. Вот почему мне так дороги строки каждого вашего письма.

Дорогая Татьяна Борисовна! Что-то последние Ваши письма минорны. Болезни, неустроенность дома, заботы о детях как бы не трогали Вас остро, при всем том Церковь Божия, [как] родная мать, всегда Вас окрылит токами благодати. Самое главное в Вас цело – вера глубокая, с помощью ее все наносное преодолеется благодатию Святого Духа. Этого я желаю Вам.

Господь Спаситель да будет с Вами и Вашей семьей. Привет братский дорогому о[тцу] Тихону, и благословение Божие да почиет над всеми вами и детками моими.

А[рхимандрит] В[ениамин]

28.07.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посланное вами все получил. Глубокое, сердечное от полноты сердца «спасибо» за все хлопоты и родное отношение ко мне. За сообщение о Толе, или о теперешнем о[тце] Антонии¹⁴¹, очень признателен. В нем всегда замечалась искра Божия. Господь да доведет его до пристани спасения вечного без преткновений о подводные камни искушений.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], а ваши боли душевные о недочетах в отношении к Богу покрывайте сокрушением сердца. Тогда Всемилостивый Бог простит за все и убелит вас «паче снега». Мы – немощны, постоянно падаем, изнемогаем, малодушествуем, часто плачем. Но Бог у нас – Всемилостивый, Пресострадательный, Безмерно Щедрый. В Его любви исчезнут все наши немощи и слабости, если оплачем их с искренним желанием более их не повторять. Я за последние дни очень страдал от всяких неожиданностей.

Но о грустном можно говорить лишь немного или, что еще лучше, не говорить ничего.

Дорогому Т[ихону] Т[ихоновичу] желаю мира и радости духовной в служении и углубления в познании веры и духовной жизни. Если не затруднитесь, о новом в лаврской жизни пишите. Господь да сохранит вас для неба и вечной радости.

А[рхимандрит] В[ениамин]

16.08.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Адрес мой меняется. Около 25-го числа августа должен поехать в Джамбул. Там или еще где осяду, не знаю. О подробностях дальнейших и адрес сообщу особо. Теперь кратко пишу так как неспокоен. Всех вас с любовью помню как сердечно родных. Господь с вами!

Спасайтесь самоукорением и покаянием пред Господом, и милость Божия не отступит от вас. Помолитесь! Ввиду переезда посылки не посылайте пока.

А[рхимандрит] В[ениамин]

20.08.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я все получил в целости посланное. От глубин сердечных «спаси Христос». Слава Богу, что Ваше, Т[атьяна] Б[орисовна], настроение проясняется. Пусть оно и дальше постепенно «светлеется Троическим Единством Священнотайне»¹⁴².

О себе коротко скажу. Я ежедневно просил Пресв[ятую] Троицу вырвать меня из этой обстановки. И вот, неожиданно для меня, дано разрешение на выезд в Джамбул. Квартиру свою только что изолировал устройством стены глухой и отдельного хода. Приходится все это бросить, но без сожаления. Поеду в пространство, так как в городе не имею лица знакомого для остановки. Должно быть, остановлюсь в Доме колхозника. А дальше – что Господь даст. Недаром пред этим я – сам не знаю, почему – имел сильнейшее побуждение заниматься словарем. Это занятие заставляло забывать горе и скрадывало время, которое летело молниеносно. Вещи частично раздам, еды ничего не возьму, так как с большими вещами не пустят в грузовик. О последующем напишу. Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], спасибо за «отклики» лаврской жизни. Больше ведь я ни от кого не имею сведений. Мысленно кланяюсь Т[ихону] Т[ихоновичу], благодарю Т[атьяну] Б[орисовну] за все ее хлопоты и утешение словесное. Благословение Божие призываю на всех вас и шлю пожелание всего потребного свыше ко спасению души. Простите и помолитесь!

Деточкам моим желаю успеха в науках на наступающий учебный год.

А[рхимандрит] В[ениамин]

02.09.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

По прибытии в Джамбул нахожусь в поисках места. Из-за ненахождения работы не могу искать и квартиры, потому что Дж[амбул] большой. Даже теперь от временной квартиры до учреждений хожу 40 минут. Найти работу пока не могу. Все занято... Если не найду – боюсь возвращения назад в район. Потом скован вещами и накопившимися книгами, хотя бы то казахскими. Таскаться с ними трудно. Часть вещей совсем бросил в прежнем местожительстве, как и всю посуду. А здесь все опять понадобится. Я медлю посылать вам адрес, так как не имею адреса прописки. Как выяснится, сообщу. Если возможно, пока поищите заблаговременно галоши на валенки, которые вы мне послали. Без валенок с галошами пропадешь в местной сырости. Простите, что все говорю о житейском. Душа как-то разбита от неоседлого мыканья туда и сюда в многодневных исканиях работы. Был в местной церкви; здесь хорошо, но склок – море. Атмосфера сугубо тяжелая.

Помолитесь за меня, чтобы Господь Сам, как ведает, устроил меня. Работать в ц[еркви], конечно, нельзя. Но, кажется, в М[оскву] послано прошение к П[атриарху] о разрешении мне службы. Господь да хранит вас.

А[рхимандрит] В[ениамин]

10.09.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна Б[орисовна]!

Сегодня, 8/IX, я после 10-дневных мук хождения в поисках работы и места наконец остановился на квартире. Перешел к двум старичкам: одному – хозяину дома – за 70 лет, а хозяйке – 63 года. Она какая-то полурасслабленная. У нее ноги ревматические, и она плохо ходит. Комнатка – отдельная с отдельным ходом. Топку, уголь, надо самому доставать. Варить хозяйка может. А стирку надо налаживать.

С местом работы следующее: на счетную работу не мог устроиться за отсутствием свободных вакансий. Но тут вдруг повернулось дело для меня в другую сторону. По какому-то (не моему только) сообщению, архиеп[ископ] Николай Алма-Атинский¹⁴³ прислал местному священнику телеграмму об определении меня псаломщиком к церкви в Джамбуле. Батюшка почтой направил письмо в МГБ о разрешении мне данной работы в храме. Ответа еще нет. По-человечески – хорошего не жду, потому что община склочная и мое поступление нежелательно батюшке. Я сам никогда бы не рискнул проситься на эту вакансию, так как это связано с управлением народным хором. А последствия всего этого чувствуете? Вот почему я в смятении. Если разрешат означенную работу – все равно она недлительна. А если не позволят, то из-за безработности возможно направление в другой район.

Если возможно, пошлите посылку с гречневой крупой и для чая чего-либо. Так как здесь порядок получения извещения в МГБ, то для упрощения получения посылки попробуйте адресовать ее на хозяина: Джамбул, ул. Садовая, д. 138, Шелестенко С. Д. Посмотрим, как дойдет посланное. Я сам весьма неспокоен и очень устал. Прошлую 10-дневку целиком посвятил хождению по учреждениям города, а работы так и не нашел. Кланяюсь вам мысленно, на моих деточек призываю благословение Божие.

Прошу ваших св[ятых] молитв.

А[рхимандрит] В[ениамин]

28.09.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Что-то от вас долго вестей нет, хотя я давно послал вам письмо с адресом своим. Места светского я пока не нашел. Пробовал в церкви устроиться псаломщиком, но из-за неполучения разрешения пока не вступил в эту работу. В хоре же церковном по праздникам пою, становлюсь на хоры, где, кроме певчих, никто не становится. Слава Богу за святой храм.

Квартирку нашел у старичков покойную. Хозяйка, к сожалению, больная, а хозяин все время на работе. Холодновато у нас. Купил угля полтонны, надо еще дров на растопку печи. На душе из-за неустройства временами тяжело. Прошу ваших св[ятых] молитв. Если не затруднит, сообщите о своих новостях. Для варки пищи и к чаю пришлите чего-нибудь, если позволят вам время и возможности. Извиняйте за эту просьбу. Когда приду в себя, напишу обо всем подробнее. Желаю вам молитвенного мира душевного, в котором почивает Бог, вселенский «Начальник мира».

Простите за плохой почерк.

09.10.1950 г.

День св. Иоанна Богослова

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сегодня получил посланное вами. Спаси Христос вас за все. Долго не получал от вас вестей, не знал, чем объяснить такое ваше длительное молчание. И теперь не имею ничего касающегося описания вашей жизни.

Псалом 90-й написан, если не ошибаюсь, рукою милого С[ережи], или это К[атин] почерк? Желаю моим дорогим деткам успехов в науках, а К[ате] дай Бог здоровья. У нее – слабая физическая структура и будет время от времени давать себя знать. В связи с новым местожительством у меня есть и плюсы, и трудности свои. Поговорю о плюсах: самое дорогое теперь – близость храма, где люди молятся детски, сердечно обращены ко Господу. От зрения и слышания всего церковного много воодушевляюсь. Особенно живы в храме – Господне присутствие, веяние Его силы, святыня Святого Духа и раскрытость к Богу душ.

Здоровье мое поскрипывает. Голова болит. Когда разнервничаюсь, ночи не сплю, и странное болевое явление в голове локализуется в виде болючей полосы на территории средины черепной коробки. Что это такое, не понимаю.

Об о[тце] Александре кузнецком¹⁴⁴ знаю, что его уже нет в живых. Прекрасный был человек. Дай, Боже, ему упокоение со святыми.

Как пастырствует незабвенный о[тец] Тихон и как переносит свои физические недомогания и духовные затруднения? При наличии хозяйствен[ной] Татьяны Борисовны ему труд – только пастырский. Прошу ваших св[ятых] молитв. Дорогой Т[атьяне] Б[орисовне] молитвенно желаю благодушного крестоношения по дому и терпения в личных скорбях и переживаниях. Царство Божие с трудом стяжавается. Деточек Господь да благословит. Простите.

20.10.1950 г.

+

Дорогие Тихон Тихонович и Татьяна Борисовна!

Получил дорогое моему сердцу ваше письмо. Благодарю за то, что поделились со мной впечатлениями вашей жизни. Мне пока живется безусловно лучше, чем прежде.

Недалеко – храм. И квартирку Господь послал тихую, хозяев – добрых, богопреданных. Что особенно дорого – к ним никто не ходит, а ко мне тем более. Домик – за глиняной оградкой внутри двора. Поэтому и в окна никто не заглядывает, и шума никакого.

Бабушка сначала, как я пришел, была отчуждена. А теперь, несмотря на болезнь, и о печке заботится, чтобы потопить, и о чистоте комнатки с земляным полом. Белье отдаю стирать на сторону. Хлеб у нас достается в очередях трудновато. Крупы нет. От вас надо понемногу доставать. На рынке торгуют зеленью: овощами и фруктами, которые недешевы. Например, виноград – 14–16 рублей фунт. Теперь уже прекращается он. А яблоки есть. Сахар – песок. Такой «песочный» здешний сахарозавод.

В храм я хожу по будням – читаю, пою. Только служба не каждый день. Притом и в чреду второго священника не хожу, из-за спешки службы и пения безобразного.

Посылать мне можно по адресу квартиры. Хорошо бы достать немного грибов для капустного супа, лаврового листа и гороху. Последние дни лечу зубы. Их осталось всего три – внизу челюсти, напереди. От лечения болею, потому что экстрагируют нервы для пломбирования.

За «смоквы» благодарю премного. Лампадочка у меня неугасимая... Занимаюсь все словарем. Время идет незаметно. Слава Богу, что вырвал меня из трясины и поместил здесь, – на сколько – не вем.

В связи с храмом есть у меня некие тяготы, но о них напишу позже. Кланяюсь вам мысленно, а дорогим деточкам, Кате и Сереже, молитвенно желаю успехов в учении и доброделании, а вам да ниспошлет Господь благодать спасения. Христос с вами, всегда живый и действуяй, и покров Его будет над вами.

Пятница. День св[ятых] мучен[иков] Сергия и Вакха.

24.10.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спешу ответить вам до получения всего, что послано было 16/10 вами. Глубоко благодарю за родную заботу и отношение ваше к моей худости.

Благодаря храму я ожил. Слава Богу, извлекшему меня из тины и поставившему во дворе дома Своего. Какое безмерное значение для души [имеет] благодать храма. Благодать Божия производит в душе чрез храм, подобно пчеле в улье, мед добродетели, сладость небесных позывов, творит все чистое и богоугодное. Благодарение Господу за Его долготерпеливое попечение о мне.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]! Вы напрасно придаете много значения физическим недугам и их последствиям. Наша жизнь в руках Божиих. И с болезнями еще поскрипите и о детках также поболеете, забывая себя, чем и улучите свое спасение. Кланяюсь приснопомнимому Тихону Тихоновичу, деткам желаю приумножения послушания, успехов в развитии души. Между прочим, адреса своего я не хотел сообщать пока и лаврским друзьям, потому что лучше жить без суеты переписки. Милость Божия да пребудет с Вами. Отцу Тихону дай, Боже, терпения в служении.

09.11.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Благодарю за родное участие ко мне и память. У меня пока перемен нет. Имею радость всегдашнюю – храм Божий. Это – величайшее счастье на земле. Слава Богу! Последнее время думал, не рискнуть ли подать в Учебный комитет наш при Патриархии прошение об определении меня куда-либо на педагогическую работу в одну из наших семинарий. Хотя срок подачи пропустил, но все-таки хотелось подать через митр[ополита] Николая¹⁴⁵. Если бы я попросил Тихона Тихоновича передать мое прошение м[итрополиту] Николаю, не было ли бы это для него непосильным бременем или он мог бы это сделать? Прошу вас об этом написать.

Моих дорогих Тихона Тихоновича и Татьяну Борисовну прошу также высказать свою точку зрения по поводу подачи мною прошения в Учебный комитет. Рационально ли это? По-моему, нетрудно пожертвовать листком бумаги, хотя бы и ничего не вышло. С другой стороны, толкать небесполезно в том расчете, не отверзутся ли врата промысла Божия чрез это дерзание.

Занимаюсь я словарем по-прежнему. Деточек моих дорогих, К[атю] и С[ережу], мысленно благословляю.

Господь да хранит вас.

26.11.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я пред вами неоплатный должник в отношении писем. Но вы не ответили на один мой вопрос: подать ли мне в Учебный комитет прошение о предоставлении мне работы в какой-либо семинарии?

У нас лютые морозы, в неотопляемом храме стужа велия. Церковные двери не притворяются, и оттого я простужаюсь, имея главу с весьма скудным волосяным покровом. Но в общем радуюсь, что нахожусь как в монастыре, абсолютно никуда не хожу, ничего соблазнительного не вижу. За хлебом – очереди. Одежды, нужной мне, в продаже нет. Благодарю дорогую Т[атьяну] Б[орисовну] за сообщение об обители Преп[одобного] Сергия и за все доброе. Дети теперь, вероятно, за эти полтора года повыросли, возмужали. Но узнать узнаю их, если Бог приведет увидеть. Часто вспоминаю К[атю] в том виде, когда она в пещерной церкви¹⁴⁶ подводила С[ережу] ко Причащению. Желаю ей благодати послушания маме, кротости и молитвенности, а С[ереже] – умножения сердечной мягкости и благородства в речах, умения утешать маму и папу всеми проявлениями своего существа.

Т[ихону] Т[ихоновичу] хотя тяжеловато, при всем том надобно свой крест, свою печаль поведывать Богу смиренно – да творит Свою волю в его жизни. У каждого из нас свой путь и крест, за что всегда слава Богу, слава Богу, слава Богу!

Покров благодати Божией да покрывает неотступно вашу семью, как неотступно в древности слава Божия покрывала ежедневно и еженощно скинию. Господь да хранит вас ныне и вовеки.

27.11.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Только что я опустил в почтовый ящик письмо вам, и вдруг посылка от вас... Спаси Христос вас за утешение души и тела, за радушие, доброхотство, память и искренно родное отношение.

Эту неделю болел. В церкви холодно, – даже двери не притворяются, а на улице трескучий мороз, все сковывающий ледяным покровом. От этого голова прозябла до мозга, и я занемог. За время пребывания на новом месте жительства ничего не читаю. Все время уходит на составление словаря. К сегодняшнему дню написано моей рукой 12 книжек. Переписывать набело сил нет. При этом не внес еще корректуры. Некоторые листы придется переписывать из-за неверной расстановки слов. А это связано с расшиванием и сшиванием книг. Но рад безмерно тому, что никаких искушений нет от среды в квартире. Плачу 200 руб[лей] за квартиру, плюс моя топка. Отдельно покупаю керосин, и масло гарное для неугасимой лампадочки, и насущный хлеб, иногда – яблоки, которые, кстати, появляются на рынке редко. Что Бог Святый даст дальше, Его святая воля.

Мне требуется хорошая ручка для письма, а то пишу ученической ручкой. В скважины жести ободка ее как-то просачиваются чернила, и пальцы всегда черные, отмыть часто не могу... Скоро именинница К[атя]. Заранее поздравляю ее с этим памятным днем и желаю ей умнеть и хорошеть духовно, душевно и телесно, цвести послушанием маме и папе, украшаться терпением и просвещаться любовию сердца ко всем. С[ережа], вероятно, лихо катается теперь с гор? Спаси его Христос для вечности.

Благодарю Тихона Тихоновича и Татьяну Борисовну за все. Кланяюсь А. П., И. В. и С. С.

А[рхимандрит] В[ениамин]

07.12.1950 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Мир свышний дому вашему!.. Т[атьяна] Б[орисовна] желает, чтобы я вышел из официального стиля и переключился на духовность в письмах. Извольте на этот раз...

За последнее время сильно чувствую необходимость готовиться к переходу «домой», то есть к смерти. Сердце плохое, физическая ослабленность бесспорна. И в то же время очень ярко чувствую руку Божию над собой. Бог близок всегда к нам. Все слышит, всегда отвечает на молитвы не только сменой наших внутренних состояний, но и кризисами в наших внешних положениях. Почему он попускает нам пребывать в горниле разных искушений, это мы узнаем после.

Думаю, что и Т[атьяна] Б[орисовна] испытывает временами ослабление духовной энергии для вящего смирения. Если бы все и всегда было у нас хорошо, то мы на все стали бы смотреть с высокой колокольни.

А теперь, при оставлении нас временно благодатию, мы и смиряемся, и окаяваем себя, и уничижаем. А Бог сердца сокрушенного и смиренного не уничижит (Пс.50:19).

Я сейчас как-то отдыхаю после всех прежних волнений, но почему-то думается, что это – временно. Еще одна особенность жизни... Как время бежит! Его ловишь, а оно убегает. Незаметно, таким образом, подкатишься и к смерти. Было бы только с чем умирать. Но внутри – ничего нет, кроме вопля о помиловании.

Просить о семинарии, по вашему совету, я не буду. Какое-то чувство есть, что «где-то» разговор об этом был, но опять все оставлено до срока, какой лежит только в воле Божией. Но Бог, правящий каждым человеком, всегда жив и от лица Божия судьба (человеческая) изыдет¹⁴⁷.

Пока кончаю. Господь да хранит вас и детей.

День св[ятой] великомученицы Екатерины. Дорогую Катюшу поздравляю с днем Ангела!

Декабрь 1950 г.

+

Дорогие и приснопомнимые Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посланное вами утешение слова и утешение вещественное получил. Во всех деталях слов и дел ваших в отношении моей худости почувствовал вашу бескорыстную доброту и любовь. За все глубоко благодарю.

Со словарем разделаюсь в январе. Если его признают годным – хорошо, не признают – заниматься им больше не буду. Займусь темами другого порядка, общеполезными. О них сообщу по мере выполнения.

У нас стоит лютая стужа. Морозы ваших мест переселились сюда. Старожилы не помнят таких суровых и длительных холодов. Я думал временами, что свалюсь от недомоганий в связи с холодами. Но Бог дал пока силы переносить все на ногах.

Душевно мне теперь много лучше, чем прежде. Слава Богу за все! Удручает личная несобранность. Не с чем к Богу идти. Всю жизнь хотел быть аккуратным, а по делам оказался до сих пор дрянь дрянью. Умирать надо – нити жизненные очень тонки, всегда могут порваться, а внутренность – никуда... ниже соблюдохом, ниже сотворихом, якоже заповедал еси нам.

Катюшу благодарю за память, думаю, и Сережа не забывает дней, когда мы были взаимно недалеки друг от друга. Господь да ниспошлет им Свою милость в устроении их жизненного пути. Т. Т. и Вас, Т. Б., всегда вспоминаю: сердце сердцу весть подает. Ваш духовный облик всегда предносится сознанию. С. С., дорогую и многоскорбную, благодарю за труд, принятый ею ради моего утешения. Пусть теплота ее отношения ко мне возвратится ей в виде отрады среди скорбей еще в этой жизни.

Господь Сам благоволит так успокоить их во время болей сердца, как родное существо, перестилающее часто постель для больного, чтобы ему было удобнее. Ты изменишь все ложе его в болезни (Пс.40:4).

Благодарю ее за перчатки.

А. П. прошу передать маленькую записочку, прилагаемую к настоящему письму. На этом позвольте кончить родную беседу.

Еще раз – благодарю вас.

Р. S. Хочу попробовать проанализировать понятие «спасение» по Библии, если Бог благословит.

А[рхимандрит] В[ениамин]

05.01.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

С светлыми святыми днями Христова Рождества и Крещения Господня от души поздравляю вас и желаю вам от Господа радостей веры и благодати, утешения из вечного мира Божия.

Слава Богу, что у вас все благополучно. Музыке учиться Катюше неплохо. Музыка вводит в идеальную небесную область человеческую психику. Но так как добраться до этой области сразу невозможно, а надо предварительно пробираться туда сквозь дремучую чащу всяких песен, которые выветривают из души крохи идеализма, то трудно сказать, что полезнее: оставаться ли неучем с целостностью сердечной жизни или сделаться музыкально образованным с утратой из души Божией теплоты. Я сам очень люблю музыку, но лишь ту, которая приближает к тебе Небо или, лучше сказать, на крыльях своих уносит к Богу. А «трынканье» на любом музыкальном инструменте отвратительно, настраивает на эротику и будит в душе зверей различных страстей. Вам виднее на месте способы осуществления Катюшиного желания. Я-то человек теории, а вы – теории и практики.

Что-то у меня последнее время сердце болит: боль такая, как будто иголка в сердце воткнута. Нервы никуда. Должно быть, переутомился. Много занимаюсь... Хочется разработать ряд проблем по тексту Библии. Надо выбрать сначала путем выписок материал, потом нанизать на какую-либо идею группы выдержек с комментариями и, наконец, отшлифовать язык. Переписывать одно и то же иногда приходится до четырех раз. Хочется узнать, что получится от самостоятельного анализа текста, минуя богословские системы с их подсказками.

На детей призываю Божие благословение. Приветствуйте от меня с праздником А. П. и С. С. Простите.

Не достанете ли календарь в Лавре и картиночек Р[ождества] Х[ристова] и Преп[одобного] Сергия?

15.02.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я все получил посланное с обычной вашей любовью. Благодарю вас премного. В посте, вероятно, нужны: главное – горох, гречневая каша, а к капустному супу немного грибов... и довольно этого вполне.

Немножко болею временами. Удивительно быстро утомляюсь. Вот если бы было лекарство поддержать мозговую работоспособность – это была бы великая находка. Трудами мне с кем делиться – как ни с вами.

К[атя] уже большая, наверно, стала. Как дорога для нее теперь молитва к Богу о том, чтобы Господь помог ей сохранить детское настроение святое и научил ее побеждать человеческие вспышки характера, могущие ее посещать время от времени.

С[ереже] необходимо налечь на учебу. Шероховатости характера у него оттого, что не принуждает он себя сердечно молиться и мало молится. Если он будет подражать папе и маме своим, то себя узнавать не будет от помощи Божией. Господь Сам смягчает души.

Вы спрашиваете, часто ли мне удается подходить к Св[ятой] Чаше? Всего только один раз, по приезде в город. Запасных Св[ятых] Даров нет. А в храме затруднение с исповедью и приступанием к таинству. Но при всем том мне неизмеримо лучше, чем прежде.

Пишу плохо потому, что сегодня из-за гололедицы упал на правую руку и растянул. Мне нужен какой-либо курс психологии для рамы в работе: хочется посмотреть, что может дать Библия по вопросам психологии. Конечно, тут все оригинальное.

Дорогую Т[атьяну] Б[орисовну] благодарю за 12 янв[аря], а о[тца] Тихона – за все доброе и молитвенную память. Кстати, последнее письмо Т[атьяны] Б[орисовны] читалось легко благодаря чернильной каллиграфии. Из-за слепоты глаз карандашный почерк разбираю с великим трудом. Прошу продолжения ваших св[ятых] молитв. Будьте хранимы Господом. Сережу благодарю за 90-й псалом и просфоры. С. С. дай Бог терпения до конца. «Претерпевый... до конца, той спасен будет» (Мф.10:22). Дорогая Анна Петровна! Благодарю Вас за память и за выражения Вашей неизменно родной доброты, которые и теперь достигли меня. Бог да вознаградит Вас и семью Вашу Своею милостью за сердечную Вашу широту и отзывчивость. Спаси Вас Христос! Нет ли изображения образа преп[одобного] Серафима?

11.03.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Письмо получил от вас, и оно многое напомнило мне из моего детства при сообщении вашем о Сереже. Помню, папа из уездного городка, где мы жили, поехал по железной дороге в губернский город за миром. Срок приезда его прошел, а он не возвращался. Я, как Сережа ваш, думал, не умер ли он. Целые дни сидел у дороги, где он должен был проезжать обратно, сидел с прегрустным сердцем и со слезами.

Также хаживал нередко на кладбище – особенно осенью. Унылый шум деревьев при порывах ветра, нависавший над могилами, почему-то наводил меня на мысли, что мама моя скоро умрет. И я с ужасом представлял, как ее будем хоронить, как без нее будем жить, и тоже плакал. Это было давно, но переживания Сережи всколыхнули в сердце воспоминания прошлого.

В последнее время я пытался ответить себе на вопросы, давно стоявшие ребром предо мной: что такое по Библии Царство Божие, вечная жизнь, спасение, благодать, искупление, что говорит о Св[ятом] Духе Библия? Мне интересно было, какой ответ может дать текст сам по себе, минуя комментарии всяких исследователей. Да и много-много вопросов, еще не продуманных, стоят передо мной. К прискорбию, у меня нет начала Библии, от Бытия до книги Иова. С Иова по Апокалипсис имеется все. Портативных русских Библий теперь днем с огнем не найдешь. Если бы я имел возможность, не пожалел бы отделить от русской Библии недостающую часть, заключил бы ее в отдельный переплет и пользовался бы. Но добраться до своих книг немыслимо. Пока все.

Кланяюсь вам всем, деточек мысленно благословляю. Господь да поможет провести свято дни поста всем нам. Христос посреде нас.

Катюша молодец, что терпеливо читает книги. Надо и Сереже за ней следовать.

15.03.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Получил вашу посылочку, с обычной любовью собранную, и даже с лимонами в вате! Благодарю за радость, доставленную мне вашим родным усердием. Последнюю неделю болел. На время оставил все занятия, я лежу только тогда, когда уже совсем бесполезно принуждать себя к пересиливанию. В общем, живу так: день прошел – и слава Богу.

Интересно для меня было просмотреть 12-й номер «ЖМП»¹⁴⁸. По оглавлению и авторским подписям я восстановил мысленно современные духовные силы, участвующие в церковной жизни. Заметил новых титулованных лиц. Видимо, А. В. Ведер[ников]¹⁴⁹ выплывает на сцену в качестве сотрудника журнала. Прочитал статью Х., очень уж он мудрено выражается. Его мышление – «зимнее солнце». Может быть, иногда сияние его мышления и греет сердце, но редко. Но об этом довольно.

У меня мечта, вероятно, неосуществимая, – хотя бы изредка возвыситься до обобщенного понимания личных задач жизни при свете Откровения Божия. Свеча земного странствования догорает, дом души – без ворот и неустроен, и хочется ясно представить себе то, как воспользоваться милосердием Божиим в остающееся время жизни. И читать хочется именно такое слово жизни, которое, минуя интеллект, слагало бы прямо в сердце Божие настроение.

Дорогих деточек благословляю от сердца. Дай Бог им загореться тихим, ровным светом благодати. Прошу молитв незабвенного о[тца] Тихона, а Т[атьяну] Б[орисовну] прошу не унывать в домашних хлопотах. Это ее подвиг спасения. Обслуживая других, стараясь приподнять в домашних все наилучшее, Т[атьяна] Б[орисовна] и сама улучшается.

18.03.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Дополнительно хочу сказать несколько слов о настоятеле Ильинской церкви¹⁵⁰. Его критика наших учебников вызвала такое же оппонирование со стороны профессуры, какое испытал некогда я от Доктусова¹⁵¹. Правда глаза колет.

N. мне жалко вот почему. В жизни возможны два пути к Богу: путь души цельной, простой и путь обходной – через познание добра и зла. (...)

Благодарю вас за ласку и внимание, а также А. П. благодарю премного за все. Муки́ не надо белой. Пока все. Желаю вам мира сердечного и преумножения благодати Божией.

12.04.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Все собранное вами с такой внимательностью и чуткой предусмотрительностью я получил. Боюсь, не доставило ли ущерба вам то, что вы прислали. Спаси вас Христос. К[атю] благодарю за строчки открыточки, написанные ее рукой, а 90-й пс[алом], кажется, не С[ережа] ли писал? Меня много утешает ваша чисто родная участливость.

У меня новостей пока никаких нет ни совне, ни внутренно. Сравнительно с прежним бытом – я сейчас отдыхаю. Нет таких огорчений, неудобств, от которых я свету не видел. Всей душой чувствую особенную милость Господа, Божией Матери и св[ятителя] Христова Николая ко мне, великогрешному. На днях окончил анализ понятия «сердце» на основании Б[иблии]. Как хочется до смерти успеть сделать в работе что-либо доброе, полезное! Жизнь протекла в грехах, покаяния нет, и ничего не умею доброго делать практически. Хотелось бы хотя мыслию поработать Ц[ерк]ви.

К[ате] и С[ереже] желаю успехов, а С[ереже] отдельно молитвенно желаю, чтобы он порадовал папу и маму безупречностью обращения и скромностью. Он – виноградная веточка, а Господь Спаситель – лоза. Если дорогой мальчик молитвой привьется к Спасителю, научится терпеть молитву, чувствовать ее слова, сила молитвы облагородит его сердечко и смягчит.

Без Иисуса Христа мы не можем исправиться – не умеем, не хотим и бессильны. Здесь тайна перерождения каждого сердца.

Буду ждать вашего письма с описанием предстоящих праздников. Пока все. Кланяюсь о[тцу] Тихону. Глубоко благодарю его за молитвы и любовь. А Татьяну Борисовну – за сердоболие и печалование. Господь да даст ей дух крепости и устойчивости в несении креста жизни. Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

04.05.1950 г.

+

Христос воскресе!

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна], посланное пасхальное все получил. Много, глубоко, сердечно благодарю за веяние родного сердца. Коротко о себе... На Страстной и Пасхе сильно уставал, но ежедневно был в церкви... Я рад тому, что если бы выпало на мою долю какое движение, то портативная Библия всегда может быть со мной. Великое спасибо за журнал. Как много он напоминает о людях, идеях, обстановке! О пасхальных торжествах я, вероятно, позднее узнаю от вас. За последние две недели по отсутствию свободного времени почти не занимался. Но в дальнейшем хотел бы возобновить занятия.

Как ярко выступает для сознания единственное по ценности значение в области знания всего того, чему Господь научил человека! Какие в словах Божиих глубина, теплота, энергия, питательность, благоухание! Земные отцы и матери из отеческого Божия учения могут заимствовать все нужное для вразумления своих детей. Лучше не найти нигде... Простите, отвлекся... Хочется читать теперь, главным образом, лично-жизненное, а надменная глубина разнообразной учености тяжеловата и безвкусна. Молитвенно желаю вам теплоты молитвы, радости любви ко Господу, глубины самоукорения и умножения доброты ко всем. Мысленно благословляю К[атю] и С[ережу], приветствую с праздниками А. П. и С. С., а вам низко кланяюсь.

А[рхимандрит] В[ениамин]

01.06.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сейчас получил от вас извещение на посылку. Благодарю глубоко за доставленную мне не только помощь внешнюю, но и за те сокровища вашей любви, вашей ласки, заботы и внимания ко мне, многогрешному. Так как я должник пред вами по ответам на письма, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], то позвольте по порядку отвечать на них. Прежде всего поздравляю незабвенного батюшку Тихона Тихоновича с получением камилавки. Здесь приятна не столько награда, как внимание начальства, но еще большее – это промысл Господень, который воздает о[тцу] Т[ихону] по делам его. Т[ихон] Т[ихонович] жизнью опередил награды, и Господь венчает его Своим определением. Я совместно с ним переживаю его положение, как свое. Слава Богу Сердцеведцу за все. Дай, Господи, батюшке родному еще вящих приливов духовной силы и ревности в отправлении пастырских обязанностей. Спасибо и Вам, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], за все сообщения. Таковы, напр[имер], упоминания о м[итрополите] Григории¹⁵², о характере экзаменов настоящего года в академии и семинарии, об успехах моих родных деточек. Как их состояние напоминает мне мои давние ученические переживания!

Последнее время болею, хотя и хожу. Внеквартирные скорби одно время томили. (О них, если Б[огу] угодно, позднее напишу.) За последний месяц, а может быть, и за полтора мес[яца] я, несмотря на недомогания, сделал на основании одного только библейского текста анализ понятия «любовь» в разрезе психологическом. В первый раз в жизни попытался определить любовь с точки зрения психологической. В итоге получилась работа в 28 стр[аниц] листового формата такого содержания: после краткого вступления, где я делаю психологический анализ содержания любви с точки зрения эмоциональной – в связи эмоции любви с работой ума и воли, – я в дальнейшем говорю в таком плане по существу темы: 1. Любовь в Боге. 2. Природная любовь человека. 3. Благодать любви. 4. Что такое любовь к Богу и к ближним. (Первый раз в своей жизни попробовал формулировать на основании данных всей Библии, что значит любить Бога и других.) 5. Нормальная и извращенная любовь. Все, что я пытался сказать о любви в последней своей работе, совсем не то, о чем я говорил в диссертации. Жалко, что не имею литературы под руками. Сейчас думаю разработать вопросы психологии. Пока об этом довольно.

У нас – дожди... Дня три выдались очень жаркие: по обычаю, я купался в поту своем от нестерпимого зноя. Прошу простить меня за редкость писем: я все-таки душевно многое переживаю, не всегда могу и говорить. А когда способен буду спокойно побеседовать, не останусь должником в ответах.

Не огорчайтесь на меня.

Благодарю глубоко Т[ихона] Т[ихоновича], Вас, Т[атьяна] Б[орисовна], и С. С. за родную память. Катюше и Сереже молитвенно желаю сдать экзамен благополучно и вступить в полосу отдыха.

01.06.1951 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

Дополнительно к письму, посланному мною по получении почтового извещения на посылку, пишу несколько строк, прочитав Ваше письмо. Жалко П., что нога его не выздоравливает. Так Богу угодно, видно.

А где о[тец] Павел служит, – разумею бывшего настоятеля Ильинской церкви? Он очень хорош. Затем я не знаю, кто такой казначей о[тец] Иоасаф.

Сандалии – впору. Горячо благодарю. Дома буду ходить. Правая нога немного болела после примерки из-за больного пальца, а после обошлось ничего.

Булку, – пишете, – получу черствую, – но ее не нашел; также не нашел денег, хотя пересмотрел все бумажки и даже обертку на баночке с маслом.

Слово Божие – непостижимо и чудно. Подобного ему нет ничего в самых изящных произведениях и фразах литературы светской...

Когда Вы что-либо напишете про Лавру, я все глубоко переживаю. Такое чувство – как будто я сам там нахожусь. Но не знаю, судит ли Господь когда-либо жить там еще.

Нервность у Вас о детках понятна: это следствие переноса Вашей жизни в них. А раздражительность – временное искривление. Все, даст Бог, пройдет.

Если бы у Вас было какое-нибудь лишнее Житие преп[одобного] Серафима (разумею 2-й экземпляр), я попросил бы. А уникальные книжки мне не нужны. Я старичкам вечером после чая немного читаю. А теперь больше и читать нечего.

Господь да хранит Вас и деток.

09.08.1951 г.

День великомученика Пантелеимона

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Мысленно встречаясь с вами в эти минуты написания письма, как бы «усты ко устом» приветствую вас словами Христовыми: «Мир дому вашему и мир душам вашим» (Мф.10:12) (Ин.20:19). Знаки вашей заботы и доброты ко мне в целости и сохранности дошли до меня во всех «укупорках». За все приношу глубокую благодарность.

О[тца] настоятеля Ильинского храма¹⁵³, дорогого Тихона Тихоновича, поздравляю с новым жребием служения. Дай Бог успеха в подвигах пастырства. Теперь Вам, о[тец] Тихон, отданы к руководству и упасению к Царству Небесному не только прихожане, но и члены причта. К ним принадлежит и о[тец] диакон Ваш. Смирение и молитва к Богу о помощи могут пробить и железные сердца. Теперь можете немножко в личном служении и постепенно ставить в рамки о[тца] диакона, не считаясь ни с чем. Я разумею соблюдение благоговения и истовости в алтаре и служении.

Т[атьяну] Б[орисовну] дорогую благодарю за все хлопоты из-за меня и родные заботы. «Сонное» хождение пред Богом требует борьбы с собой, обращения к Иисусовой молитве, чтобы немного прочистить внутреннюю запыленность. Бог поможет: все восстановится. Святителя Николая и преп[одобных] отец Серафима и Сергия надобно призывать молитвенно на помощь в бедах и искушениях нарочито и усердно.

За журнал спаси Христос! Хоть посмотрю в нем на статьи и хронику церковных событий. На карточки ваши тоже с удовольствием посмотрел. С[ережа] – настоящий герой, а К[атя] сильно выросла и возмужала. Хорошие ребятки и утешение Т[атьяне] Б[орисовне]. Мне хотелось взаимно послать вам свою карточку. Так как я стриженый и хожу в светском, то прошу простить за внешнюю неприбранность. Все-таки не знаю, увидимся ли еще лично на земле... Каждому из нас дан от Самого Господа посильный крест для спасения. Земная жизнь – краткий сон. Не увидим, как подойдем к рубикону жизни земной и дух наш возвратится к Богу, Который дал его (Еккл.12:7).

Жалко о[тца] Всеволода... Но каждому попущены свои пути спасения и место служения.

О себе должен сказать откровенно, что бываю не без тревог и не без волнений. Болезни мои чередуются: ноги, спина, глаза, голова, а теперь горло болят периодически и все кричат сознанию, чтобы не забывалось. Из-за недомоганий работой не могу заниматься систематически и быстро, но работаю с оттяжками, медленно. Очков вот подходящих нет у меня. Все оправы развалились. Я – полуслепой. Стекла у меня – двояковогнутые, если не ошибаюсь, минус 6. Это для хождения, а для занятий надо бы номера на два послабее. Не будет ли возможности достать очки? Пока кончаю писать... Спасибо за все! Деткам дорогим желаю разумного отдыха пред учением. Простите.

15.08.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Глубоко благодарю за доброту и родное отношение. В настоящее время продолжаю лечиться от болезни ног бинтованием. Лекарств много, но они бездейственны. А бинтование помогает. Но об этом довольно... Толя¹⁵⁴ – чудак... Надо жить верой в промысл Божий, а не искать устроения своего благополучия. Бог знает, кому и когда дать крест и от кого отвести скорби.

Жизнь о[тца] Тихона не от внешней исправности зависит, а от воли Божией. Сила Божия в немощи совершается (2Кор.13:9). Хотя бы он недоедал или не имел регулярного отдыха, Господь сохранит его для пользы людей. Отдыхать он временами будет именно в общении со своими духовными детьми.

При о[тце] Гурии¹⁵⁵ в Ильинской [церкви] особенно трогателен был крестный ход после литургии вокруг храма, когда он окроплял св[ятой] водой все четыре стороны церковной площади.

Прошу ваших св[ятых] молитв. Господь да сохранит вашу семью в мире и благополучии под сенью благодати Христовой.

А[рхимандрит] В[ениамин]

14.09.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна Б[орисовна]!

Сегодня получил «утешение» от вас – знак вашей памяти и заботы о мне. Спаси вас Христос. Т[ихона] Т[ихоновича] я помнил в его именинный день, а запоздалый сердечный привет и поздравление прошу принять одновременно с получением настоящего письма.

Дорогой батюшка! В Вашей новой пастырской и отчасти административной работе Господь Сам все устроит и поможет Вам перенести мелкие шероховатости во взаимоотношениях с причтом. Розы церковного труженичества всегда развиваются в окружении шипов. Только Вам надо следить за здоровьем. Оно – дар Божий. «Друга» души, как называл преп[одобный] Серафим тело, надо Вам окружить вниманием, чтобы иначе не выйти из строя. Горло не болеть не может, а вот с физической слабостью надо бороться. Можно подкрепляться телесно и самой невзыскательной пищей, но подкрепляться обязательно.

Прошу Т[атьяну] Б[орисовну] Христа ради простить за медлительность откликов на запросы. У кого из нас не бывает искушений ослабить режим самовнимания и опустить руки в борьбе с собой. Но платить приходится за недостаток борьбы сердечной тоской, мраком души и обострением нервности. А если все совершаемое молитвенно и без настроения продолжать в периоды сокрытия от нас благодати, тогда Бог вернет дух радости, сделает опять и людей приятными нам, а духовные упражнения легкими.

Деткам желаю успехов в учебных занятиях, но прежде того – успехов в послушании папе и маме и в исполнении молитвенного долга пред Богом. Теперь сознание этого долга не стоит ли на втором плане, если только не на третьем у деток? А надо, чтобы Бог – Источник всего святого в нас – был на первом плане всегда.

За журнал благодарю премного. Хотя он и беден по содержанию, но небезынтересен. Где теперь служит о[тец] В[севолод] Шп[иллер]?

Очки без рецепта трудно подобрать. Я постараюсь добыть рецепты и пришлю вам. Здоровье мое плоховато, но слава Богу за все. У нас осень чувствуется во всей силе. Утренники, дожди, короткие дни говорят о приближении суровой погоды. Но все это естественно и необременительно, когда душа не утратила Бога и сама себе сердечно повторяет: «Прибежище твое – Бог древний, и ты под мышцами вечными» (Втор.33:27). Не попадется ли Вам где семинарский учебник по догматическому богословию прот[оиерея] Малиновского, в двух частях? Очень бы хотелось иметь его под руками. Пока простите. Господь благодатию Своею да покроет Вас от скорбей, и бед, и напастей.

22.09.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

После долгих трудов я наконец достал рецепт на очки для ношения всегда и рецепт очков для занятий. Так как подлинник я на всякий случай оставляю для себя, то решил послать копии обоих рецептов.

Если бы ваш местный врач мог бы прорецептировать мои копии на форменном бланке, то можно бы заказать очки в оптическом магазине. Маленькая подробность: нельзя ли переносье очков попросить сделать без носовых подхватов, как пенсне (о о), а как в обычных очках с дугой (∩) и только. У меня очки без оправы обоих стекол и с простой очечной перемычкой на переносье. Простите за многословье слишком прозаическое. Хочется пояснее описать нужное ввиду крайней необходимости очков для зрения. Вижу очень плохо.

Живу пока без перемен внешне. Но физически часто недомогаю. Хочется для себя многое прояснить в вопросах по моей специальности. Поэтому не могу не заниматься, насколько позволяют силы и время. Господь да поможет вам свершать свой жизненный путь в благодушном терпении и благодарении за великие дары Его любви к вам.

На Катюшу и Сережу мысленно призываю Божие благословение. Простите за беспокойство. Кланяюсь А.П. и С.С.

10.11.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

В этот раз одновременно с очками я не получил письма, хотя весьма желал узнать последние обстоятельства вашей жизни. Вероятно, получу его позднее. Очки, те и другие, прекрасны для глаз, несмотря на округлую форму.

Живу я без перемен. Человечески я желал в текущем учебном году заниматься в какой-либо Духовной семинарии. Планы эти не осуществились. Если бы не узки были границы письма, подробнее написал бы. Теперь пока ограничусь этим лаконизмом.

Последние дни неожиданно, с несомненной помощью Божией, я напал на понимание предваряющей благодати Божией. Когда я учился, тогда из всей сути холодного преподавания догматики я несколько тронут был сердечно искрами мыслей о том, что Господь всех людей ведет ко спасению, внутренно, интуитивно для человека, подымая в нем возвышенные порывы к исправлению и вере во Христа. Теперь, под влиянием занятия библейским текстом, я нашел, что в тысячах библейских мест говорится о воздействии Божием на ум, чувство и волю. До сих пор не мог разобраться и понять эти места, какой здесь род воздействий Божиих. Ведь Бог то зовет к себе человека, то, спасая его, благодатию освящает и просвещает. До сих пор я не смел сам применить какие-либо изречения Писания к объяснению Божиих влияний на человеческую природу. И неожиданно на днях нашел применение авторитетных библейских цитат у пророков к объяснению влечений человека Богом. Вдруг в сознании вспыхнула как бы зарница, осветившая связь человеческих переживаний в Боге с предсказаниями Божиими чрез пророков об этих приближениях Бога к человеку ради его спасения.

Если Бог благословит, хотел бы обнять внутреннее резюме в отдельном богословском эскизе о предваряющей благодати и тогда с вами поделиться результатом работы. Оказывается, «чистой», то есть чуждой Бога, человеческой природы нет и не может быть. «Сокровенный» Бог, по пророку Исаии, всегда действует в человеке. Это трогательнейшее понятие и живое в каждом из нас.

Из физических моих состояний за последнее время характерна болезнь ног. Погода здесь в этом году стоит предождливая. Такой погоды здесь не помнят. В церкви течь в крыше образовалась над самым престолом.

Из полезных напоминаний себе я делаю одно: чтобы спастись, надо часто молиться, молиться о совершенном обращении к Богу, так как душа, как супруга Лота, все оглядывается на все греховное. Надо просить мне и Божию Матерь, и свят[ителя] Николая о ходатайстве пред Богом, чтобы они испросили благодать моего всецелого обращения ко Господу.

Заботы Т[атьяны] Б[орисовны] дорогой о детях, конечно, хороши, так как Бог Сам вручил ей деток для воспитания. В этом случае надо много пролить молитв о том, чтобы сила Божия воспомоществовала детским сердцам в обращении их единственно к доброму.

Как чувствует себя дорогой Тихон Тихонович и как его пастырствование? Напишите. Еще раз благодарю вас за все доброе, теплое сердоболие и заботы о мне. Господь да благословит милых К[атю] и С[ережу] и даст им помощь в учении и послушании Папе и Маме.

Остаюсь с любовью о Христе к вам.

А[рхимандрит] В[ениамин]

08.12.1951 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спаси вас Христос за память и заботы о мне, худейшем и недостойнейшем. Получил весть [о] вашей жизни. Между прочим, внимание мое остановилось на одном замечании дорогой Т[атьяны] Б[орисовны] – «о вопиянии ея к Богу о детях». Да, во всех трудностях, когда невозможно сделать своих усилий для достижения желаемого, Господь – единое Прибежище. Он – Живой присно. Когда молимся Богу, очи Его устремлены на нас, слух отверст. Мы взираем очи в очи. И как может оставить нас Тот, Который весь Благость, весь Милость, весь Любовь!

Я в последнее время тянусь физически и стараюсь исполнять свои дела, но или атмосферные перемены здешние или своя полуизношенность постоянно отражаются на самочувствии. Что-либо в организме да заболит.

Живую Божию руку над собой всегда чувствую. Безмерно хочется благодарить Господа за все Его не заслуженные ничем милости [ко мне]. Желание в душе одно: как бы умолить Бога о благодати совершенного обращения к Нему. Чувствуешь себя в тенетах греха совершенно ничтожным и в то же время сознаешь, видишь и чувствуешь милосердие Божие. Успеть бы только покаяться и оторваться от зла, выйти из увлекающей трясины всяких греховных помыслов, и чувств, и привычек.

Работать – работаю по-прежнему, но медленно. Очки для зрения вдаль хороши, но сила стекол их так напрягает зрительные нервы, что из-за боли глаз не ношу их. А вторые очки – минус 8 – вполне подходящи.

Немножко пооткровенничаю с вами: кажется, у меня пропала моя одежда, которая оставалась в моем загорском помещении. Это мне попущено для смирения и бескорыстия, чтобы я не пристращался ни к чему. Без промысла Божия ничего не бывает.

С[ережа] если вас слушаться не будет, учиться будет неважно. Надо сначала наладить отношение к вам, а потом напрягаться в изучении школьных предметов. И К[ате] надо подтягиваться в нравственной дисциплине. Для каждого человека закон – иметь горячее чувство к Богу. Пока его нет, нет и центра жизни. И неизбежны всякие проявления характера. Я К[атю] всегда помню в том облике, в каком она запечатлелась в моей памяти в пещерной лаврской церкви (под Успенским), когда подводила ко Причащению брата. Дай Бог ей быть всегда такой. Тихону Тихоновичу низко кланяюсь и прошу его св[ятых] молитв. Господь да благословит дорогих деток и вам да пошлет мира и благодати спасения.

А[рхимандрит] В[ениамин]

10.01.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Благодарю вас и дорогих деток за теплое Рождественское приветствие. Взаимно желаю вам в наступившем году всевозрастающей благодати молитвы, силы, терпения своих немощей, углубления смиренномудрия и благодушного перенесения ежедневных невзгод.

Дорогой Татьяне Борисовне спешу выразить сердечно свои мысли и чувства в связи с наступающим днем ее Ангела. К светлому приветствию с этим днем, памятным и духовно дорогим, невольно навертываются в сознании думы о тревогах дорогой именинницы. Ваша участь по дому – нести покорно крест печалования о детях с надеждой на Бога. Человечески мы хотели бы, чтобы детки сразу сделались ангелами. Но характер их и недостатки в своем исправлении подчинены судьбам промысла Божия. Богу возможно их сразу исправить промыслительными воздействиями. Т[атьяне] Б[орисовне] же, как хананеянке, предлежит вопиять и вопиять к Богу. Господь всегда Вас видит и слышит Ваши молитвы. Нужно только смиреннейше и непоколебимо продолжать молиться, нести подвиг состраждущей любви и мужественно с непоколебимой верой стоять в ходатайстве пред Богом за детей. Сереже дорогому вот чего не хватает: исполнения долга пред Богом. Школьный долг он исполняет сравнительно ничего, долг пред родителями, или почтительно-благодарное отношение к ним за родительскую любовь, выполняет слабовато, а пред Богом долг – забывает. Разве каждый из нас не обязан призывать имя Божие ежедневно, благодарить Его за жизнь, милости, долготерпение к нам, просить Его помощи в исправлении?

Сережа милый крещен и обязан в праздничные дни потерпеть стояние за богослужением. Креститься при этом надо медленно, благоговейно, четко полагая крестное знамение на челе, сердце и плечах, т. к. в этом знамении Спаситель изливает на людей Свою спасающую силу. И дома утром и вечером надо приучить себя хотя б к коротенькой молитве, но непременно от сердца, прося благословения и помощи у Бога на всякий шаг жизни.

Еще непременное обязательство: после допущения чего-либо плохого надо взять себя в руки и просить прощения у тех, кто огорчен нами.

Вот маленькое с виду начало, но не малое по последствиям. Его я покорно просил бы Сережу исполнить ради своего душевного счастья.

Слава Богу, что у батюшки Т[ихона] по Ильин[ской] церкви все ладится с помощью Божией. Благодарю Вас за молитвы и родную память, приснопамятный батюшка! Господь да поможет Вам благодатно в Ваших трудах пастырства до конца Ваших дней.

Я что-то все прихварываю: голова, сердце, ноги болят и, что всего удивительнее, болит горло. Иногда думаю, как я буду назавтра жить. Но, смотришь, утром вдруг делается легче. Так и скриплю... Если не поздно, то я просил бы очки заказать не 10-й номер, а 9-й, их бы я носил вне занятий. Безболезненно будет для зрения. Нет ли возможности купить 2-й том проповедей м[итрополита] Н[иколая] и стенной календарь на 1952 год? За журналы горячо благодарю. Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

17.04.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Приветствую вас с праздником Пасхи – Христос воскресе! В феврале и марте я писал вам вслед за получением посылок¹⁵⁶. Может быть, эта открытка лучше дойдет до вас, чем письма в конвертах. У меня жизнь пока протекает в обычной обстановке. В квартире сыровато. Сплю всегда не раздеваясь. Иначе возобновляется ишиас. Именинное поздравление получил¹⁵⁷. Благодарю за память. Господь да хранит вас. Пока прощаюсь, мысленно и молитвенно желаю вам всего доброго.

А[рхимандрит] В[ениамин]

26.04.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спаси Христос за пасхальную посылку со всем праздничным содержимым. Я получил ее в целости. К Пасхе я посылал вам поздравление открыткой. Получили ли вы его? У меня жизнь течет по-старому, только болезни не оставляют. С наступлением весны в помещениях, подобных моему, пронизывающая сырость. Воздух подобен яду по разрушительному действию на организм. От сырости часто болит горло, видимо, бывает температура, хотя я не меряю ее никогда. Об этом свидетельствует бессонница. Как только простужусь, так сон пропадает. А душевно чувствую себя ничего. За память горячее, сердечное спасибо.

Дорогим Катюше и Сереже желаю от Бога всего наилучшего. А. П. низко благодарно кланяюсь. В ответах вам я всегда стараюсь быть аккуратным. Простите. Господь с вами. Любящий дедушка. С. С. – сердечный, искренний привет.

27.05.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Я все беспокоился последние дни о том, как вы живете. Сегодня, с получением посылки от вас, немного отлегла от сердца тяжесть тревоги. Спаси Христос за вашу родную доброту ко мне, которая служит для моей худости даром Божиим и великим сердечным утешением.

Внешних перемен в моей жизни пока никаких нет. Я глубоко благодарю Бога за Его милости ко мне, особенно за счастье бывать в храме на общей молитве.

С вами хотелось бы поговорить побольше, но тесен листочек письма. Из нужд моих, в первую очередь, назову необходимость очков – «-9». Гречнев[ая] крупа тоже нужна, и полуботинки – 44-й номер. Ноги болят. Спасибо за журнал и за все.

У нас распускается пышно зелень. Воздух напоен благоуханием каких-то цветов, вроде жасмина и левкоев. Но дороже внешней обстановки чувство несказанной милости Божией, чувство живого попечения Господня. Святым Духом всяка душа живится, покоится, радуется и осчастливливается.

А. П. и С. С. прошу передать поклон. Прошу ваших молитв. Простите.

А[рхимандрит] В[ениамин]

05.06.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

С приближающимся праздником вас апостолов Петра и Павла!

Я очень рад, что у деток кончились благополучно экзамены. Сережа молодец!.. Катюшину книжку Гарина¹⁵⁸ я знаю. Для нее небезынтересна и дорога́ как память о школе.

У меня опять с ногой начинается неладное. Здесь это печально по невозможности лечиться. Видно, так Богу угодно. Часто с вами есть желание поговорить, но к моему огорчению, это как-то осложнено. Господь да хранит вас в мире и благополучии. Скоро праздник Преп[одобного] Сергия. Сережа, кажется, именинник осенью? Помолитесь.

13.07.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спаси вас Христос за посланное мне! Все получил. Всегда вас помню и благодарно желаю вам от Господа Бога и в этой и в будущей жизни милости Божией. Все мы грешны и дышим, спасаемся и богаты этой несказанной любовью Господней и милосердием к нам, грешным.

Ботинки прекрасны. Но при болезни моих ног, оказывается, что левая нога, распухшая, совсем не входит, а правая входит со стоном. А какой прочный товар!.. Попробую обменять их на более просторные по заказу. Сейчас из-за болезни левой ноги ходить не могу... Лежу. Вскрылась у меня язва, кругом опухоль и воспаление. Невольно вспоминаются при подобных заболеваниях слова церковной песни: «Образ есмь неизреченные Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений»¹⁵⁹. Не было бы такой громады грехов – и не болела бы нога. Внешнее – образ внутреннего устроения, требующего покаяния. Меня опечаливает то, что прямо с вами поговорить не могу. Не сетуйте на краткость моих писем. Более пространно и хочу писать, но несколько позже, если Богу угодно.

О[тцу] Тихону желаю всегда иметь до конца дней радость литургисания и сохранения св[ятого] чувства и ощущения себя в облаке благодати Св[ятого] Духа. Господь да сохранит ваши добрые, жаждущие Бога души для Неба и вечной святыни.

А[рхимандрит] В[ениамин]

26.08.1952 г.

+

Дорогой и приснопамятный батюшка о[тец] Тихон!

День памяти св[ятителя] Тихона Воронежского 26 августа движет мою душу засвидетельствовать Вам свои молитвенные благожелания. Дай Бог Вам еще многих лет жизни для блага и спасения окружающих Вас людей.

Дорогую Т[атьяну] Б[орисовну] и деток приветствую с родным именинником. Почтение С. С.

19.09.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Наконец я получил весть о вашем бытии. Сердечно благодарю за все присланное. Что касается бумаги, то при отсутствии ее может идти в дело и блокнот. Все-таки практичнее бумага листовая. Если бы я мог попросить и не надоесть, то желал бы, при наличии вашей возможности, иметь от вас листовую бумагу.

По поводу книжки об имени Божием необходимо сказать, что В. Эрн¹⁶⁰, обладающий красноречием, ломится в стену, потоком выспренных слов закрывает простую истину. Имя Божие богооткровенно отображает свойства Божии и представляет богооткровенную форму или образ призывания Бога. Иногда имя Божие в Библии обозначает существо Бога Троицы.

Но имя Божие и действие Бога призываемого, мне думается, нельзя сливать. Господь Бог Всесвятой и Вездесущий есть мгновенный слышатель призываний, но изобразителем Себя, подателем действий благодати является, когда Ему ведомо.

Как можно отождествлять призывание имени с действием Божиим в молитве! В таинствах Церкви действие непременно и изображается в знаке креста, в молитве – условно. Сказать: «Имя Божие есть непременное отображение или действие Призываемого на молящегося в суд или во спасение» – нельзя. Но что, призывая Бога с верою, смирением и вседушевно, я удостаиваюсь прикосновения Божия – сказать необходимо.

Имя Божие – обозначение Существа Божия, форма обращения ко Господу, богоданная, богоопределенная. Призывание же Бога с верой – всегда благодатно, всегда изображение энергии не самого имени, а именуемого, живого, личного Бога.

На 38 стр[аница]х полемики Эрна – «наводнение» колких слов, реплик, иронии, ссылок философских и личного негодования. А истина все-таки не в магическом привязывании Божественного действия к произношению имени Бога, а в восприятии «изображения Божией благодати в человеческой душе», когда [благо]волит всесвятой и премилосердый Господь. Сила не в простом зове, а в сердечно-смиренном зове, в зове, усиленном делами доброты, делами смирения. Тогда не успеет человек устно произнести имя Божие, как Господь «осиянием души благодатию» без слов, но самым действием Своим говорит: «Вот – Я»! Но об этом довольно. Я просил бы дорогого батюшку, если возможно, когда-либо высказать по данному вопросу образ и своих мыслей. В разборе подобных вопросов ценны не теоретические умозрения, а слово опыта. Какой толк от бесконечной логологии!

В церковь, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], надо хотя нерегулярно, а почаще вырываться. Вот в храме и даруется прикосновение огня благодати [к] сердцу непременное. Как же не дорожить таким даром!

Я чувствую себя часто болезненно. Утомляемость скорая, а работать по своей специальности книжной всегда хочется. Как хотелось бы получить обстоятельный ответ на все детали земной жизни Божией Матери, на вопросы спасения!.. Но пока способов для этого нет. Помолитесь.

Желаю деткам успехов в учении и благодати Св[ятого] Духа, помогающей во всяком добром начинании. Батюшку дорогого прошу помолиться и Т[атьяну] Б[орисовну] также.

Господь да хранит вас!

24.10.1952 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

За последнее время умственно занимаюсь немного, отчасти по болезненности и отчасти из-за недостатка времени. Жизнь каждого человека слагается обычно так: если отдать время больше науке, молитва страдает. Если последний долг стараться выполнять по возможности тщательно, не хватает энергии на работу умственную. Поскольку будущее закрыто для всякого из нас, то, чтобы не пропустить имеющейся возможности, я решил по мере сил остановиться на выполнении молитвенного долга в первую очередь. Умственной работой буду заниматься по мере сил.

Книги вроде «Жизнеописания игумена Антония (Путилова)»¹⁶¹ – бриллианты чистой воды и превосходные побуждения к добродетели. Я сам за последнее время хотел бы читать только такие книги. При всем том и теоретические цельные труды по вопросам веры и нравственности необходимы. Например, разве не важно следить за участием благодати Св[ятой] Троицы в личном искуплении от греха, мук совести и духовной мертвости? Также не в высшей ли степени важно наблюдать единение Церкви святых небожителей с нами, грешными, на земле и уметь понимать значение каждого из церковных таинств? Догматика жизни в простом изложении и ясном разумении утешительна душе так же, как биографии подвижников благочестия.

Тихон Тих[онович] хорошо сделал, что предпочел ильинскую тишину московск[ой] помпе¹⁶². Тише едешь – дальше будешь. Поступок верен.

С[ережу] побуждать периодически к говению необходимо. Говорить же с ним надобно после молитвенной подготовки, кротко описывая поведение причастника. Далее, заводить речь с ним о говении следует в момент его душевной приемлемости. И взрослому иной раз трудноваты приступы к молитве и говению. А юной душе, обуреваемой влияниями злого духа и личными болезненными проявлениями гордости, раздражительности и разновидной несдержанности, очень часто трудновыносима атмосфера святыни и втеснение себя под сень ея.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]! Возможностью бывать на литургии не переставайте пользоваться¹⁶³. В этом почерпнете силы терпеть тяготы дней своей жизни. Смиренный образ мыслей о себе и молитва во всякое время на домашних работах способны делать менее едкими домашние неприятности.

Ощущение себя в Боге – дар Св[ятого] Духа. Истинно благоговейный ощутительно для себя одет благодатию. Если же он согрешит смехом или какою нескромностью, мгновенно чувствует отступление покрова благодати и наступившее обнажение. Страх Божий, по Библии, основа всех добродетелей. В стяжании его необходима личная величайшая сосредоточенность в Боге, как сказано Аврааму Богом: «Ходи предо Мною и будь непорочен» (Быт. 17, 1). И пред всякой молитвой просите помощи Св[ятого] Духа, чтобы совершить ее.

У меня заветное желание – написать о земной жизни Богоматери труд. Имеющиеся работы о Божией Матери – только перефразы Чет[иих]-Миней св[ятителя] Димитрия Ростовского. Хотелось бы исчерпать все возможные материалы. Если Богу угодно и Божией Матери, то Бог поможет в этом деле. Важно иметь под руками первоисточники. Бумаги, если можно, еще достаньте.

У Т[ихона] Т[ихоновича] нет ли брошюры об иеросхимонахе Парфении Оптинском? Дорогим деточкам да пошлет Господь успехов в учении, благонравии и Духа Святого [в] жизни. Дорогому Т[ихону] Т[ихоновичу] – теплый братский привет. За все труды благодарю приснопомнимую Т[атьяну] Б[орисовну]. Господь да хранит вас!

23.08.1953 г.

+

Дорогой и всегда поминаемый сердечно батюшка!

Позвольте в день Вашего Ангела устами этих строк приветствовать Вас со днем тезоименитства. Господь, молитвами святого Тихона Задонского, да продлит Вашу земную жизнь еще и еще на пользу Своей Церкви и ради спасения душ пасомых чад Ваших.

Пусть служение Ваше Церкви будет и лично Вам лестницей к Небу и вечному блаженству в Боге. Некогда пасомые самого св[ятителя] Тихона, согласно его житию, представились ему во сне помогающими его восхождению к Небу по крутой лестнице. Они подсаживали святителя все выше и выше – к самым облакам. Так и Вам Промыслитель Господь – в лице Ваших духовных детей – даровал молитвенников будущих, которые за Вашу теплую любовь к ним и заботы об их утешении будут и за Вас молиться.

Дай, Господи, Вам здоровья и сил на многие лета!

С искренним почтением и любовию к Вам братской о Господе остаюсь недост[ойный]

А[рхимандрит] В[ениамин]

01.09.1953 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылку вашу получил 1/IX. Спаси Христос за великое утешение и теплую заботу, которая премного смягчает чувство одиночества и бодрит душу мою силою вашей любви.

Описание поездки Т[атьяны] Б[орисовны]¹⁶⁴ прекрасно своей задушевностью, непосредственностью и пониманием сущности православного богослужения.

Наша церковная служба, совершаемая с полным благоговением, носит печать благодатности... Богобоязненный священнослужитель – носитель Духа Святого. Ведь что такое в человеке верующем страх Божий? Это – дыхание Св[ятого] Духа, облекающее и проницающее душу богобоязненную. Если же имеющий страх Божий допустит какую-либо вольность и нескромность, то он сразу чувствует отступление благодати Божией. Тогда и храм видится им только как «человеческое» помещение.

Если служба в Почаеве¹⁶⁵ хороша, то именно в силу одушевления пресвитеров и диаконов «духом страха Божия». Далее, как хорошо то, что дорогая Т. Б. молитвой своей в Почаевской Лавре прикоснулась сердечно к святыне Богоматери и ощутила Ее Божественную силу, простирающуюся на Почаевскую гору и насельников горы. Между прочим, образок преп[одобного] Иова Почаевского прекрасен. Угодник Божий изображен на нем в неувядающей духовной красоте. Редко встретишь подобную фототипию. Благодарю премного за иконочку и за все прочее. У моего покойного отца был обычай: в числе святых на богослужебных отпустах поминать «преп[одобных] отец наших Иова Почаевского и Афанасия, игумена Брестского». Образок напомнил мне об этом.

Я последние дни болею. Почему-то правый глаз ломит, от неожиданного флюса – недомогание и голова плохо соображает. Даже читать трудно.

Еще хотелось высказать несколько мыслей по поводу молитвы нашей к Богу. Опыт жизни, знаете ли, приводит в конце концов к живому убеждению, что мы не только «ничто», но без Бога – «пустое ничто». В сердце человека, по крайней мере, теплое чувство благодарной любви к Богу должно быть неотступным. Все наши мысли, чувства, слова и действия должны истекать именно из такого чувства. А поскольку у нас подобное чувство является лишь временами, то мы – «развороченное ничто», опустошенное от Бога. Потому необходимо пред началом всякого дня молиться Господу о том, чтобы Он положил печать силы Своей на все, что мы мыслим, говорим и делаем. Например, можно молиться такими словами: «Господи Боже! Даруй мне в наступающий день Твою силу и положи ее как печать на мой ум, сердце и волю. Даруй мне благодать обращения со всеми, чтобы я не огорчил Твою святую любовь своими грехами». Подобная молитва должна быть первым криком больной и немощной души к Богу, первой молитвой о содействии свыше.

Вы сами постоянно чувствуете, как сила Божия при чтении вами молитв приближается к вам и как небесная стихия вторгается в вашу душу. Отсюда сделайте вывод о том, как нам нужен Бог ежемгновенно, – Бог сердца нашего, Бог всякого утешения и радости. Им и будем согреваться и оживотворяться. Этого блага желаю вам так же, как и своей худости и ничтожеству.

Господь да сохранит вас в мире и благополучии.

А[рхимандрит] В[ениамин]

01.10.1953 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Слава Богу, что ваша жизнь течет ровно. За внимание и глубокую доброту ко мне сердечно благодарю. Лично я живу без перемен. Внутренно все учусь жить, так как еще не начинал жить богоугодно... Все яснее и яснее выступает в сознании мысль о том, что в человеке самое важное – хранение тонкости душевного чувства к восчувствованию Бога в Его силе. Душевное чувство, или «сердце», – это око человека, устремленное в горний мир, или, еще лучше сказать, это – лампада в душевном храме нашем. Как в комнате своей пред молитвой мы зажигаем лампаду, так в душе молитвой мы зажигаем душевное чувство. Оно горит или огнем благодарения и славословия Господа, или огнем покаяния пред Ним. Зажечь чувство подобными выражениями к Богу – цель всякой молитвы нашей. У святых чувство пламенело любовью к Богу – вседушевной. У нас огонь сердечной лампады мерцает чуть-чуть и более чувствами сокрушения о грехах. Мы – лен курящийся (Ис.42:3).

Но когда вспомнишь море милосердия Божия, при своей сплошной греховности душевно верится, что и нас, носителей льна курящегося, не оставит премилостивый Создатель Своею всепокрывающей и всеочищающей благодатью. Душа должна всегда находиться на распутье между упованием на милосердие Божие и страхом вечной гибели за нерадение¹⁶⁶.

Еще хотелось в этот раз коснуться одного явления в нашей личной жизни. Скажите, почему иногда исповедь не вполне нас облегчает, хотя по-видимому мы ничего не скрыли от духовника. Отойдешь от аналоя, а на сердце тьма и тьма. Тревожность не уврачевалась... Внутренне как бы чувствуешь какую-то оторванность свою от Бога.

Иногда это бывает оттого, что мы мучащие нас грехи исповедали слишком лаконично. Между тем Господь от нас ждет перестрадания откровения, попрания внутренней стеснительности, в которой, может быть, лежит наша тайная гордость. Мне думается, что хоть раз в жизни наша исповедь должна быть такая подробная, как если бы мы стояли у престола Господа Судии и Ему лично поведывали свои преткновения и ошибки в изложении целой биографии жизни. Требуется превозмочь трудность подобного откровения. Тогда воссиявает сразу легкость от того, что между душой и Богом рушится преграда душевной гордыни.

В некоторых случаях тяжесть после исповеди объясняется принятием вражеских мыслей, будто нас Господь не простил. Но большей частью неуврачеванность больного сердца кающихся связана с какой-то неполнотой откровения. Совесть требует от человека большего развертывания тайников сердца. Я почему это говорю, потому что сам здоровьем слабоват и надо подумывать строго о близящемся предстании Богу.

Батюшку незабвенного прошу продлить молитвы за мою худость при служениях своих. Господь да хранит вас в мире и благополучии.

А[рхимандрит] В[ениамин]

05.11.1953 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Ваша посылка дошла до меня 5/11. Спаси вас Христос за память.

Ваше настроение, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], полное желания служить одному Богу, самое нужное для всякого, особенно пожилого, человека. Письма о[тца] Антония¹⁶⁷ действительно сильны благодатию, какая почивала в его душе. Подобные излияния сердца, притом исполненные глубокой мысли, особенно разительны для читающих.

Знаете, в книгах душеполезных можно различать три категории. Одни написаны начинающими жить духовно. Они представляют перефраз чужих мыслей и слов. Другие содержат большую долю убедительности, как написанные лицами, уже имеющими некоторый навык в молитве, смирении и любви. Писания же некоторых и сравнительно очень редких благочестивых людей в необычайной простоте слова содержат бездонное море мудрости и благодати Святого Духа.

К числу книг последнего рода относятся, напр[имер], речи и письма митр[ополита] Московск[ого] Иннокентия (Вениаминова), 100 слов Евгения, Ярославского арх[имандрита], письма Дионисия, еп[ископа] Уфимского¹⁶⁸, сподвижника по миссионерству митроп[олита] Иннокентия, письма митр[ополита] Моск[овского] Макария (Невского), алтайского миссионера, и письма о[тца] архим[андрита] Антония, современника преп[одобного] Серафима и наместника Лавры. Также не могу забыть бесподобных писем иеросхим[онаха] Анатолия Оптинского¹⁶⁹, у которого был необычайный дар утешения. Читаешь его отдельные письма в 5–10 строчек, а от силы его чувства слезы льются из глаз. Подобных книг мало. Чаще попадаются духовные книги умные, но холодные. В людях, писавших их, нет по-детски простого хождения пред Господом Иисусом Христом. Но о книгах довольно.

В личной нашей духовной жизни, знаете, чего недостает? Нет напряжения у нас к ношению помысла Иисусовой молитвы, нет осторожности в употреблении речи, мало понуждения себя прощать всех, пред всеми смиряться, мало боремся со своей нервностью и с привычкой механически молиться. Еще мы должны помнить, что исправляет человека – в ответ на его понуждения себя к добру – не человеческая воля, а Сам Господь Иисус Христос. Нам дана способность противиться борющим нас злым и другим помыслам и отвергать их, а исправляет наш характер Господь. Мы должны особенно беречься недружелюбия к кому бы то ни было. Удаляющийся от человека – удаляется от Бога. Мы спасаемся чрез доброе отношение к другим и чрез строгое отношение к себе благодатию Христовою.

Подвижники в разных св[ятых] местах учат нас открываться душевно пред Богом и помогают в том, а от Бога тогда незримо изливается дождь успокоительной и врачующей силы.

С. С. надо подкрепляться мыслью, что среди массы болезненных переживаний за других, когда внешний наш человек умирает, внутренний обновляется. Страдания за других есть подвиг любви во имя Христово. Господь не забудет томлений и тоски тревожного за других сердца и сторицею воздаст за эти скорбные переживания.

Незабвенному батюшке шлю сердечный привет и молитвенные пожелания здоровья на благо паствы и собственной семьи. Прошу усердно взаимных молитв. Еще раз всех вас благодарю за память.

11.01.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Взаимно сердечно приветствую вас с благодатными праздниками Р[ождества] Х[ристова], Богоявления и Новым годом. Спаси Христос за теплые пожелания ваши, а также Катюшины и Сережины. У К[ати] прошу прощения о том, что за скорбями упустил поздравить ее с днем Ангела. Нередко мои внутренние переживания отдаляют мою душу от внешней наблюдательности, и я позабываю многое из того, что должно находиться в поле моего внимания и памяти.

Сегодня получил вашу посылочку с образком преп[одобного] Серафима и проч[им]. Е. Е.¹⁷⁰ слишком самоуверенно полагал, что устроить человека на службу – пустяк. Это нелегко и в официальном отношении, и в соответствии с определениями промысла Божия. Е. Е. кажется целесообразным одно, а Провидению – другое. Потому на пути к исполнению неугодного Богу всегда, как стена, подымаются препятствия решительные и неодолимые, которые беззвучно говорят: «Остановись...».

В наступившем новом году молитвенно желаю дорогому батюшке о[тцу] Т[ихону] духовных и физических сил к непрерывному прохождению своего служения на благо и радость паствы. Т[атьяне] Б[орисовне] дай Боже исполнения заветного желания принести Богу полную исповедь прошлого бытия своего и всегда ходить пред лицом Божиим. Деткам молитвенно прошу у Господа благодати учения, обострения духовных запросов и тонкого, ясного понимания добра и зла, а также способов к устранению личных слабостей и духовных немощей.

Там, где одиночество и устремление к Богу сильное, горячее и непрерывное, – там Сам Господь близок к человеку и Сам будет Помощником и Покровителем во спасение. Потому-то и об ангелах говорится в каноне бесплотным силам, что они непреклонны на грех по причине непрерывного приближения их ко Христу и покровения от Него благодатию.

Еще хочется сказать в этом письме, что тишина сердца человеческого зависит от действия благодати Христовой в нас и усиливается по мере нашего умирания для гордости, любви к земному и к разным вещам видимого мира. На пепле сожженных благодатию пристрастий этого века вырастает сильное чувство к Богу, которое заслоняет собою все тревоги, волнения и огорчения. Но так как мы все, за редкими исключениями, немощны, то нам Бог дал путь спасения чрез претерпение скорбей до конца. Господу угодно, чтобы огорчения влекли нас к Богу и заставляли мысленно и сердечно не отрываться от Него.

Теперь несколько слов о себе. Физически я часто недомогаю. Ноги, по воле Божией и в связи с бинтованием, как будто лучше и не испещряются открытием новых ран¹⁷¹, но общее самочувствие часто болезненное. Значительное разрушение всего организма для меня грустно ввиду наличия у меня жажды работы на пользу Церкви.

Прошу взаимно ваших св[ятых] молитв вообще и в частности у раки Преп[одобного] Сергия. Деткам прощальный привет. Еще раз благодарю за все.

15.01.1954 г.

+

Дорогая о Господе Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сердечно приветствую Вас с днем Ангела и молитвенно желаю Вам от Бога в этот день исполнения всех Ваших задушевных желаний, каковы:

1. Тщательное очищение совести в ожидании кончины.

2. Спасительного устроения жизненной судьбы Ваших деток – Катюши и Сережи.

3. Ниспослание здоровья дорогому о[тцу] Тихону, так как Ваше благобытие неразрывно связано с его благополучием.

Господь да вознаградит Вас за доброту ко мне Своею небесной милостью в этом и будущем веке. Дорогого Батюшку поздравляю с именинницей. Привет А. П. и С. С., а также деткам.

19.02.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Спаси Христос вас за великую доброту ко мне, которой я недостоин. Последние две недели я сильно болел. Теперь мне несколько легче, но здоровье не восстановилось... Как всеобща человеческая доля: всегда утомляться физически, сердечно страдать за других ради любви к ним и искать выход из нервного напряжения в вере и Церкви! При соприкосновениях с окружающими обнажаются личные немощи и слабости, и человек невольно подвигается Промыслом к покаянию и сокрушению о своих грехах. Так бывает в семейной жизни и жизни одинокой. В конце концов, когда сильно наскучивает монотонная обстановка жизни, душа человеческая с особенным жаром устремляется к исканию единения с Богом в молитве. В этом молитвенном единении – постоянном, живом и смиренном, – и сокрыта тайна приобретения нами устойчивости характера своего в терпении, смирении и великодушном служении другим. Эти строчки последние я написал в ответ на замечание Т[атьяны] Б[орисовны] о своей усталости в последнее время. Что поделаешь? Надо совершать свой посильный подвиг жизни и среди недомоганий. Господь невидимо не перестанет подкреплять нас Своею благодатию и Сам хочет, чтобы мы умом и сердцем неотрывно пребывали в Нем, как веточки на виноградной лозе.

С проектом моего устройства у Е. Е., конечно, ничего реального и ждать нельзя. Это – мыльный пузырь. Так я и знал. Но будущее ведает один Господь. Жизнь и частности ее у каждого из нас в воле Божией. Потому дорогой Татьяне Б[орисовн]е не надо слишком предаваться думам в связи с болезненным состоянием батюшки.

С дорогим батюшкой позволю себе продолжить речь об имени Божием. Имя вообще есть форма призывания Бога и человека. Но по библейскому мышлению, «имя Божие» есть обозначение существа Божия, Божией простоты и непостижимости... Когда мы произносим с верою имя Божие, то мы тогда не просто произносим звук, но как бы касаемся Бога мыслью и сердцем. Произношение имени Бога ставит нас сразу в чувство Его присутствия!

Вникание в смысл библейского учения об имени Божием дает право сказать, что есть какое-то однообразие двух библейских понятий: «Имя Божие» и «Сущий». Оба они – знаки непостижимости Божества. Так как энергия Божества, или благодать Св[ятого] Духа, проходит и чрез всякое слово святое, то именование Божества единственно благодатно и в этом именовании, как из невещественного Солнца, изливается в наши души Божественная благодать сущего Бога.

Когда мы молимся горячо, тогда как-то исчезает самая мысль об имени Божием, ибо мы стоим пред живым Божеством, пред Самою Премирною Реальностью, высшей всякого имени. Таким образом, когда мы призываем имя Божие, в нас тогда действует Сам Бог. Апостольские же уста энергию имени Божия именуют Самим Действующим, то есть Богом...

Пока простите. Прошу ваших св[ятых] молитв.

22.03.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Приветствую вас со светлыми и святыми днями Великого поста! Пусть в эту весну всемирного душевного расцвета благодать Святого Духа просияет обильно и в ваших душах к утешению вашему. Без утешения мы не можем жить при наличии скорбей. Розы обычно цветут среди шипов, а наши души, по устроению промысла Божия, могут расцветать успешнее всего в атмосфере скорбной жизни, растворяемой радованиями благодати. Вот почему ежедневную горесть борьбы с собой, преодоление всяких тревог, волнения сердца необходимо и можно при помощи Божией выдерживать с терпением, благодарением Богу и преданием обстоятельств своей жизни в волю Божию. Господь да поможет вам благодатию Своею переносить разные ежедневные тяготы благодушно.

Великий пост для дорогого батюшки – пора трудная и радостная, потому что радость ангелов-хранителей о покаянии множества грешников касается своими отзвуками и православных духовников, в том числе и батюшки.

Моя жизнь протекает по-прежнему среди вереницы болезней: зубы, радикулит, головные тяжести, бессонница дают о себе знать поочередно. Много встречается и тревог. Но все это ничего, так как Господь с нами, церковь недалеко, и переживания терпимы. Спасибо за журнал «МП». Должен сознаться, что, когда почитаю журнальные сообщения, долго-долго нахожусь под впечатлением прочитанного. Иногда желал бы освободиться от разных мыслей, настолько сильно они заполняют душу в связи с чтением, но не в состоянии. Как-то все существо принимает чрезвычайно близко детали церковного быта в текущее время.

У Т[атьяны] Б[орисовны] опасения за здоровье батюшки, конечно, естественны. Подобно Вам моя мама в свое время также беспокоилась за моего покойного отца. Но лучше крепко молиться Богу. Господь уже определил о[тцу] Тихону время делания пастырского, и ничто земное не может ни укоротить его, ни удлинить.

И общее положение Вашей семьи Господь, несомненно, учел. Поэтому частности семейной жизни Вашей состоят под наблюдением Божиим. Равно и батюшкина длительность жизни зависит не от капризов его здоровья, а только от небесного назначения. Долг Ваш, по апостолу, все заботы возложить на Господа, ибо Он печется о вас (1Пет.5:7).

Если возможно, дошлите два последних номера журнала, когда выйдут. Всем вам мысленно еще раз кланяюсь и благодарю за все.

12.04.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Вашу посылку и письма получил как раз накануне именин. Спаси Христос вас и деточек за приветствия и выражения внимания моей худости.

О[тцу] Тихону во всех неудобствах и скорбях на почве пастырства необходимо вооружаться терпением, особенно в праздники. Пусть сдерживающим началом от огорчений служит сознание долга: хранить при служении способность молиться. Как несказанен дар освящения Св[ятыми] Тайнами в праздничные дни, дар предстояния Св[ятой] Троице у престола за литургией, когда Отец Небесный принимает Св[ятые] Дары, Дух Св[ятой] совершает их, а Сын Божий бывает приносим как искупительная жертва за спасение мира!

Пастырский подвиг состоит прежде всего во внимательной молитве, особенно за литургией, – без отягощения какими-либо сторонними помыслами, с полным прочувствованием каждого богослужебного слова.

Вообще, чтобы молиться надлежащим образом, требуется, чтобы молящийся не был обуреваем гневом или похотью. А бес особенно искушает гневом, наталкивая человека на раздражение брюзжанием или грубостью кого-либо из окружающих. От внимания и количества моления, от перетерпевания тягот искусительных приходит и качество, или сердечность предстояния Богу.

На о[тца] Мих[аила]¹⁷² не надо обращать внимания дорогому батюшке, когда тот нервничает за праздничными службами, а свое дело отправлять со всею чинностью и тщательностью.

Никакая мелочь в личной судьбе каждого из нас не проходит без особого соизволения или попущения Божия. Я в последнее время тоже был не без скорбей. Все это необходимо в тех целях, чтобы обнажалась глубокая личная испорченность и возрастало покаяние. Т[атьяна] Б[орисовна] выразила надежду на возможность моего служения. Представьте, что и у меня эта надежда не угасает. У Господа много путей к призванию всякого человека на делание божественное. Для Бога человечески невозможное – легко устранимая преграда. Вероятно, письмо это придет к вам на Страстной. Желаю дорогому о[тцу] Т[ихону] в мире сердца и силе духа провести наступающие дни, трудные для каждого пастыря. Господь да хранит всех вас под кровом крил Своей благодатию.

06.05.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Воистину Христос воскресе!

Благодарю вас, Катюшу и Сережу за сердечные приветствия с праздником Пасхи и молитвенные пожелания. Посылку вашу получил 5/V. Сколько утехи доставили вы своим вниманием и заботами о мне! Спаси вас Христос за все!

Последние новости в моей жизни таковы. С квартирным хозяином моим – старичком 75-летним – произошел временный паралич правой стороны. Несколько дней он боролся с надвигавшейся смертью. Я его напутствовал исповедью и причащением. Теперь он несколько ожил, но лежит. У бабушки, супруги старичка, произошла полная разруха в хозяйстве. Всю эту картину видеть мне очень тяжело. Мне очень грустно.

Со среды Страстной недели доныне я в местной церкви стою уже в своей одежде, отпустил волосы. Вообще, в душе чувствую какие-то сильные побуждения к принятию прежнего внешнего вида. В связи с этим дерзаю попросить дорогую Т[атьяну] Б[орисовну], нельзя ли сшить мне шапочку вроде той камилавочки, какую я всегда носил при хождении по улице? Размер 58–59 см.

Юридически мое положение пока без изменений. Благодарю о[тца] Тихона за добрые пожелания. Может быть, еще увидимся. За деток очень рад, что облегчились их экзамены. Дай Бог им отдохнуть в наступающее лето.

Яйцо с Владимирским собором буду хранить как память об о[тце] Тихоне. Спасибо Т[атьяне] Б[орисовне] за сообщения о лаврской жизни и жизни своей. Для меня это очень дорого. Книгу Р. Путятина, если найдете и возможно будет, не откажите прислать.

Дорогая Татьяна Борисовна! Пред о[тцом] Антонием¹⁷³ и я, подобно Вам, глубоко благоговею. Какое было у него сердце, какое высокое духовное настроение! Сколько добра он успел сделать в течение земной своей жизни! И слова его писем увековечили благодатные, теплые чувства его к Богу и людям. Предсказания преп[одобного] Серафима чудно сбываются над Вертьяновым... Еще раз низко кланяюсь всем вам и прошу взаимных св[ятых] молитв.

07.07.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылочка ваша дошла до меня 7/VII, в день Рождества св[ятого] Иоанна Предтечи! Глубоко благодарю за память, заботы, скуфеечку и все выражения вашей доброты ко мне, грешному.

По поводу вашей жизни хотелось бы сказать следующее. Дорогому батюшке о[тцу] Тихону уж если отдыхать, так не в далеких путешествиях, а где-либо близко-близко от Загорска. А Вам, Татьяна Борисовна, вероятно, не доставило бы тяготы освежение душевное где-либо у далеких святынь наших, в благодатных очагах, где Бог особенно откровенно является человеческой верующей душе в действии Своей чудной силы. Хотя и радонежские святыни полны «живой воды», при всем том близость вашего дома с его суетой и тревогами, как ставнями какими, закрывает Вас от полного восприятия благодати Божией. Потому небесполезно Вам некоторое путешествие с отрывом от повседневной сутолоки.

Теперь несколько слов о себе. Вы слышите вести, будто я устроился по своей специальности. Эти вести неточны. Здесь у нас между двумя батюшками, духовенством местного храма, произошел полный конфликт. Дело дошло до того, что один из них уехал в другой город на службу. Настоятель остался на месте, а второй священник, не потерпевший давлений настоятеля, перешел в Караганду. Ввиду необходимости заткнуть брешь по требоисправлению секретарь епарх[иального] управ[ления] добился разрешения у Казахст[анского] Мин[истерст]ва по делам Церкви временно допустить меня к требоисправлению. Но так как я ходить далеко не могу и не хочу и настоятелю невозможно навалиться на меня с грузом поручений, как на ушедшего священника, то посудите сами, каково мое «устройство». Я пока «плохой послушник» местного о[тца] протоиерея, белоруса ксендзовского типа, и то в определен[ные] дни, когда ему угодно. В праздники он сам служит, а я пою на клиросе. Видите, насколько слухи бывают далеки от истины. Но я и за эту не заслуженную мною милость Божию всегда благодарю Господа. Только говорить об этом считал преждевременно и молчал бы, если вы не задали бы вопрос по данному поводу.

По поводу пропажи у вас денег и вещей я года два тому назад и теперь хотел говорить, но не осмеливался из боязни обидеть вас неосторожностью. Для проверки вы сделайте следующее. Когда будете собирать посылку, вложите в пачки с печеньем несколько бумажных десятирублевок под обложку и заклейте. Дайте полежать собранной посылке дня два в комнате своей. Когда же захотите забирать посылку, пересмотрите пачки с печеньем. Тогда вы найдете, что обложка на пачках нервно разорвана, а денег не окажется. Только тут действия не бесовской непосредственно силы, а человеческой, но по внушению врага рода человеческого. Этим не расстраивайтесь чрезмерно. Мало ли что бывает в жизни? А осторожность и внимательность с деньгами и вещами у вас должны быть обострены. Господь скоро и покажет всю истину¹⁷⁴.

Дай, Господи, деткам провести плодотворно наступившее лето. Прошу молитв ваших и еще раз горячо благодарю за все.

Дорогому батюшке желаю весь остаток земной жизни пребыть служителем у престола Божия до конца дней своих бессменно.

30.07.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Посылочку вашу получил. Спаси Христос! У всеправедного Господа, воздающего точию за милосердие доброделающим, и ваша милость повлечет за собой милость в отношении вас в свое время. Когда придет к вам это письмо, Т[атьяна] Б[орисовна] с Катюшей, вероятно, будут уже в Почаеве, под благодатным кровом Пресвятой Богородицы. Дай, Боже, им отдохнуть душевно от сутолоки и многопечалия повседневной жизни в Загорске.

О себе приходится упомянуть, что я, видимо, износился физически. Устаю... Наш город – многокилометровый. Поэтому здесь одолевать пространства пешим ходом – целый подвиг. Притом здесь лучи солнечные заставляют буквально обливаться потом. Но слава Богу – особенно за утешения будней во время богослужения. В будние дни здесь в храме почти никого не бывает из богомольцев. Благодать же Божия дышит в церкви всегда обильно и многоутешительно. Проповедовать удается всего один или два раза в месяц за литургией в какой-либо воскресный день. В остальные праздники и воскресенья здесь служит настоятель – белорус, протоиерей лет 57 или 60-ти, с западными манерами. Он – из беженцев.

Между прочим, до Джамбула я крестил очень мало людей. А теперь крещу многих – и младенцев, и взрослых. К сожалению, крестятся люди совершенно неподготовленные, сами кумовья даже креститься не умеют, подчас и крестов не носят. Можно по этому признаку судить, как низок здесь уровень религиозного развития. В таком человеческом окружении необходима проповедь – миссионерская, детски простая и непременно чисто практическая. Неуместно богословствовать и теоретизировать там, где отсутствуют самые элементарные знания веры. Надо тут лепетать о вере и религии так, как мать, уча свое дитя вере, приспособляется к его способности понимания, говорит ему только сердечно и непременно с любовию и препросто.

И в прежнее время я больше всего любил проповеди миссионеров, вроде митр[ополита] Иннокентия Московского и Гавриила, епископа Имеретинского. Теперь же особенно приходится убеждаться в их исключительной ценности для человеческого спасения. Хотелось бы строить и самому свои проповеднические мысли по такому же принципу. В общем, в моем личном самочувствии – немалый плюс на той почве, что я, как никогда прежде, столкнулся близко с верующей массой. Огорчает меня только зависть и нерасположение настоятеля. Этот крест придется терпеливо нести, пока соизволяет на то Господь Промыслитель.

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна] упоминала о пользе личного чтения писем батюшки отца Иоанна Кронштадтского. Да, превосходны эти письма и чудно благодатностью настроение о[тца] Иоанна. Его слова и по кончине излучают в души читающих письма ту же благодать, с какою некогда исходили из души его и печатлелись на бумаге в его письмах.

Дорогому о[тцу] Тихону молитвенно желаю благодатных сил в прохождении своего служения и прошу его св[ятых] молитв взаимных. Господь да сохранит Катюшу и Сережу в добром здоровье и благополучии за время настоящих каникул.

Простите.

13.10.1954 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Кратко спешу сообщить вам, что я снялся с учета на месте своего жительства и еду в Загорск 21/Х, если удастся достать билет. В случае прописки в З[агорске] буду жить опять в Лавре. Так велел мне поступить П[атриарх]¹⁷⁵. Господь да хранит вас под сенью благодати Своей.

09.01.1955 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Сердечно приветствую вас с праздником Рождества Христова и Новолетием. Дай Бог о[тцу] Тихону крепости сил для несения пастырского креста, а Т[атьяне] Б[орисовне] – здоровья и широты сердца к выполнению материнского долга в отношении деток и выполнению домашних хлопотливых работ. Прошу великодушного прощения за то, что редко пишу. Душа настолько скорбит в массе местных неустройств, что света не вижу ежедневно от беспокойства и душевных тревог за плохое течение местной церковной жизни.

Хозяин¹⁷⁶ я никуда не годный, а подходящих хозяйственников около меня – ни одного. Отсюда получаются разлады во множестве дел, связанных с покупкой хотя бы угля для топки церкви. (Достаем уголь из Москвы.) Все работники тянут средства только себе, не имея в виду пользы церковной. Даже за свечами старостиха-барыня не хочет съездить в Москву. Машину передо мной потеряли. Новую скоро не купишь. Между тем требы перекидываются за черту города и без машины обойтись невозможно. Таковы некоторые источники моих страданий, наиболее крупные, не говоря о многих других. Прошу ваших св[ятых] молитв.

С любовью и всегдашней памятью о вас

А[рхимандрит] В[ениамин]

Январь 1955 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна]!

С наступающим Вас днем Ангела! Дай Боже Вам всякого благополучия, духовного утешения и мужества в тяготах жизни, так и апостол в утешение говорит: «Возмогайте [во] Господе» (Еф.6:10). На меня не обижайтесь. Такой сейчас крест, какой был только в лагере. Когда-либо буду у Вас и подробно расскажу. Как дорогой Батюшка себя чувствует? У него много терпения, скромности и благочестия. Господь сохранит его среди всяких неприятностей от козней недружелюбцев. Деточкам Катюше и Сереже поклон. А. П. и С. С. молитвенные благожелания шлю. Желаю терпения в напастях, которыми пребогат сам. Один из источников моих неприятностей – это трудность купить машину. Надо ездить в деревни, а машину перед моим приездом в Серпухов отдали шоферу нашему в силу какого-то вышедшего закона. За новую машину требуют чуть не двойную плату, то есть вместо 16 тысяч просят 30 тысяч. Где такие деньги взять, когда на ремонт храма требуется много денег, и бросаться средствами не приходится. Бесконечно же нанимать такси невозможно. Вот так и бьемся как рыба об лед. А есть скорби, о которых можно говорить лишь «усты ко устом». Пока простите. Кончаю многословие свое. Дорогому Батюшке кланяюсь низко.

16.04.1955 г. [Саратов]

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Воистину Христос воскресе!

Простите, что мало пока пишу и о себе ничего не говорю. Засыпан письмами, на которые требуется давать ответ. С одними взаимными поздравлениями море ненужных хлопот. А родное для меня и без писем остается родным во Христе.

Молитесь взаимно за меня.

Пасхальный привет А. П., Кате и Сереже, С. С.

Христос с вами.

С любовью во Христе

Е[пископ] В[ениамин]

24.05.1955 г.

+

Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!

Мир вам и Божие благословение!

Вы спрашиваете, как я живу. Отвечаю: «в немалых тревогах и беспокойствах», и злой дух и люди не оставляют искушениями меня, великого грешника и беспорядочного человека.

Здоровье временами хромает, простуда спины не дает сгибаться. При всем том утешаюсь богослужением праздничным. Проповедую за литургиями всегда. В Троицком соборе служу охотно, а в Духо-Сошествен[ском] – не люблю. Живопись там плохая – на полотне и сделана неважным художником, хотя сам собор и величественный.

Хотелось побывать в Лавре и у вас, но не вызывают. А без вызова архиереям запрещено ездить из епархии.

В заключение этого письма дорогим батюшке и Т[атьяне] Б[орисовне] сердечно желаю благодушествовать и здравствовать физически. Деточкам Господь да пошлет успехов в экзаменах.

Не забудьте меня, многогрешного, в своих молитвах и не думайте, что я вас забыл. Напротив, точно так же помню пред Богом, как и прежде.

Любящий во Христе, недостойный

Е[пископ] В[ениамин]

26.07.1955 г.

+

Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна] и батюшка дорогой!

Что Господь ни творит с нами, все к лучшему. И болезнь Катюши на пользу. Этой болезнью Господь отводит от чего-то худшего. Это не беспочвенный оптимизм языка, а действительность.

Я последнее время много страдаю от неприятных писем. Иногда письма летят, минуя меня, прямо к Патриарху, и оттуда получаю их с приписками канцелярии. Живу совершенно одиноко. Когда я приехал сюда, то встретил инока Антония, но с ним было нелегко. Он по психологии – «архиерей без пяти минут». С ним говорить трудновато, а послушания от него никакого и помощи нет, хотя он номинально и по зарплате [епархиальный] секретарь. Приедет на час какой-либо, и то не каждый день, а ты сам проворачивай всю корреспонденцию. Вот и киплю, вращаясь в колесе всяких ответов на запросы.

Батюшке и Вам, Т[атьяна] Б[орисовна], желаю от Господа благодатного утешения в скорбях ваших. Мир вам и Божие благословение.

С любовью о Христе грешный

Е[пископ] В[ениамин]

***

Кончина епископа Вениамина последовала 2 августа 1955 года. После него на кафедру был назначен митрополит Вениамин (Федченков), пробывший там до 1958 года.

Как-то мы с сестрой¹⁷⁷ оказались в гостях у Александры Иосифовны – одной из духовных чад епископа Вениамина (Милова). Вспоминали батюшку, его священнослужение в Покровском монастыре, и по совету мы решили побывать в Саратове, чтобы посетить могилу владыки. Александра Иосифовна дала нам примерный ориентир его захоронения и, как бы подтверждая наше желание, сказала: «Поезжайте, найдете, Господь вам поможет».

Это было весной. Выходные майские дни совпали с пасхальными, и мы смогли использовать их для поездки. По приезде в тот же день решили взять обратные билеты, так как в Саратове знакомых у нас не было и задерживаться не входило в наши планы.

На вокзале слышим – объявляют по радио, что все билеты на Москву проданы. Стоим у закрытого окошка кассы и думаем, что делать. Первое искушение и первое чудо в этой поездке по молитве к батюшке о помощи произошло тут же. Вдруг открывается окошко кассы, и кассир спрашивает: «Вам до какого города?» Отвечаем: «До Москвы». – «Вот два купейных билета». – «Нам бы плацкартные». Женщина смотрит на нас с удивлением и говорит: «Да вы что! Билетов на Москву нет, эти два – случайные, их только что сдали». Словом, Сам Господь послал их по молитве батюшки, а мы еще что-то раздумывали.

На остановке трамвая спрашиваем, как доехать до кладбища. Одна из женщин, которая назвала номер трамвая, стала вдруг говорить: «Вы из Москвы? Спрашиваете про кладбище, а как же вы найдете могилу? Да притом в городе два кладбища!» Мы и не знали, что ответить.

Приехали. Ворота открыты, а на кладбище ни души. В майские праздники люди устремляются в другие места. Походили, поискали – все напрасно. Что делать? Вдруг появляется дворник. Спрашиваем о могиле владыки Вениамина (Милова). Отвечает, что он такой могилы не знает. В отчаянии мы взмолились от всего сердца: «Батюшка, приехали к тебе на могилочку, помоги нам ее найти!»

И тут навстречу идет женщина в одежде черного цвета, словно монахиня. На наш вопрос она, не мешкая, сказала: «Идемте». Привела нас к могилке, а куда и как исчезла провожатая, не можем понять до сих пор.

Сидим, радуемся и благодарим Господа, что Он по молитве старца не посрамил наше желание. Поставили свежие цветы, которые привезли из Москвы, положили красное яичко, пропели пасхальные тропари. Сидим и разговариваем с батюшкой, как с живым, и беседуем между собой. Нина, сестра моя, стала вспоминать, как она в возрасте пяти лет, гуляя со своей крестной, Евдокией Адриановной, по территории Покровского монастыря (они тогда недалеко от него жили), случайно, в небогослужебное время, зашла в храм и увидела, что батюшка выходит из алтаря. Нина бежит к нему стремглав и вдруг неожиданно падает, растянувшись прямо у его ног. Встает, протягивает свои ручонки для благословения и говорит: «Батюшка, благословите меня в монастырь!» Тот строго смотрит на крестную и спрашивает: «Кто научил?» Евдокия Адриановна с трепетом отвечает: «Никто, батюшка». Тогда он, с кроткой, радостной, свойственной ему одному улыбкой, благословляет и говорит: «Господь благословит».

«Какая это была необыкновенная радость!» – вспоминала женщина уже в зрелом возрасте, пройдя через многие жизненные испытания.

Любовь батюшки к детям была настолько велика, что они не могли ее не чувствовать и поэтому всегда тянулись к нему. Как Нина любила посещать его келию с крестной, когда батюшка приглашал их к себе! А полученная от него просфора была лучшим лакомством. Вспоминала также, как они с крестной, да и со всей семьей были за вечерним богослужением в Покровском монастыре в Прощеное воскресенье. Народ непрерывным потоком шел к батюшке получить благословение на предстоящий Великий пост. Батюшка, прежде чем преподать благословение, первый делал земной поклон не только инокам, но и всем подходящим к нему людям.

Этот обряд прощения Нина вспоминала с пятилетнего возраста на протяжении всей своей жизни. Вспоминала и благодарила здесь, у могилы, за его святые молитвы пред Богом, которыми она жила и спасалась.

В 1948 году она окончила Московский институт геодезии и картографии и должна была ехать по распределению в город Алма-Ату сроком на три года. Батюшка в то время находился в Троице-Сергиевой Лавре. Чудесным образом смогла она подойти к нему за благословением. Он уже тогда избегал тесного общения, поскольку о нем уже ходили восторженные отзывы. Нина подошла и спросила, ехать ли ей по назначению: «Если поеду, хотелось бы взять с собой и Лизу». Батюшка посмотрел на нее строго и сказал: «А она зачем?» И, не дожидаясь ответа, благословил: «Поезжай, поезжай, Нина. Все будет хорошо».

Из Алма-Аты ее направили в Павлодар. При сильном морозе и снежных заносах, непривычных для нее, молитва батюшки спасала от болезней.

Весной надо было выезжать в поле, проводить геодезические работы. 23-летняя девушка – одна в степи, и под ее началом семеро рабочих мужчин и одна женщина-повар. Рабочие – все бывшие заключенные, без паспорта, со справкой об освобождении. Рваные, грязные, голодные, да еще и с насекомыми. Помыться негде, постирать негде. Кругом хищники – степные волки, лисы, змеи, поблизости расположены лагеря с заключенными. Провизию подвозили не всегда вовремя, по нескольку дней питались пресными лепешками. Жили в палатках. Однажды под осень по окончании работы подул сильный ветер с дождем и снегом, за ночь палатки обледенели, лошади тоже; люди думали, что и сами замерзнут в степи. За рабочий день надо было пройти не один километр. Передвигались пешком, лошадь использовали только для перевозки геодезических приборов, бочки с водой, палаток и др. На следующий год лошадь заменили машиной, при этом шофер оказался бандитом, который отсидел десять лет за убийство. Подозревали, что он убил и начальницу ОТК, которая не послушала совета Нины и поехала с ним одна в поле принимать работу, взяв с собой ружье для охоты на диких коз. Искали ее в степи неделю и нашли – труп, растерзанный лисами. Нина же с этим шофером работала все лето. Она была строгим и справедливым начальником, питалась за одним столом с рабочими и за ее доброе отношение к ним пользовалась их уважением.

Не раз вспоминала она в поле слова старца Вениамина: «Поезжай, все будет хорошо». Верила ему, да и сама молилась Пресвятой Богородице – Казанская икона Ее была зашита у девушки в подушку. Начальники других партий, которые шли параллельно с Ниной, потерпели немало урона: у одного волки загрызли лошадь, у другого от грозы сгорели палатки, оборудование.

Были и отрадные дни пребывания в Казахстане. Закончив работу в поле, Нина возвращалась в Павлодар и в зимнее время обрабатывала полевой материал. Жила в частном доме у хозяйки, которая сдавала ей угол, а большую комнату – священнику с семьей. Праздник Рождества Господня справляли все вместе, с батюшкой. Он всегда старался побеседовать на духовные темы, снабжал Нину духовной литературой.

...Вдруг неожиданный приход женщины прервал наши воспоминания на кладбище. Подойдя к могиле владыки Вениамина, она начала снимать с креста и с ограды бумажные цветы, приговаривая: «Как не любил владыченька искусственные цветы! Он любил свежие, белые!» Мы невольно разделили ее огорчение. Когда она узнала, что мы из Москвы и давно знаем владыку, начала рассказывать, какой он был кроткий, смиренный, умный, ласковый, какими дивными были его архиерейские службы и проповеди, с какой искренней любовью тянулся к нему народ, и в заключение сказала, что он за шесть месяцев пребывания в Саратове показал пример того, каким должен быть архиерей. С первого дня саратовская паства всей душой полюбила его, и эта любовь и привязанность возрастали с каждым днем. Епископ Вениамин служил не только во все праздничные дни, но и среди недели, и храмы, где он совершал богослужения, всегда были переполнены.

Вспомнили мы тогда сказанное батюшкой в проповеди, что человек никогда не окажет помощь другим, если не внушит ему Господь. Так и нам в наших обстоятельствах были посланы два человека: одна привела к батюшкиной могиле, а другая оказалась экскурсоводом по тем местам, которые посещал владыка. Она рассказывала, как он подъезжал к службе, скромно останавливаясь на некотором расстоянии от храма, и шел к нему для богослужения пешком; как он всем людям, присутствующим за богослужением, преподавал благословение и скромно уезжал в свои архиерейские покои.

Рассказывала, как неожиданная утрата и великая скорбная весть о внезапной кончине преосвященного Вениамина мигом облетела весь город. 2 августа 1955 года, в день святого славного пророка Божия Илии, в 14 часов 30 минут епископ Вениамин отошел в вечность.

В течение ночи кафедральный собор, где установили гроб с телом почившего, не закрывался. Непрерывным потоком шли люди отдать последнее целование своему дорогому архипастырю, наставнику и отцу.

На погребение владыки прибыли архиепископ Казанский и Чистопольский Иов¹⁷⁸ и епископ Астраханский и Сталинградский Сергий¹⁷⁹. Накануне погребения, вечером, епископ Сергий в сослужении местного духовенства при огромном стечении народа совершил парастас. Во время канона настоятель Духо-Сошественской церкви Саратова архимандрит Иоанн произнес слово в память о почившем епископе Вениамине. Утром 4 августа преосвященный Сергий совершил заупокойную Божественную литургию. Инспектор семинарии иеромонах Антоний (Мельников) произнес слово о владыке. После окончания литургии, перед отпеванием, епископ Сергий в своем слове отметил заслуги усопшего и любовь к нему пастырей и пасомых. Он сказал, что дела владыки Вениамина пойдут вслед за ним и там, за гробом, послужат ему венцом славы в селениях Божиих.

После отпевания гроб с телом преосвященного владыки Вениамина был обнесен вокруг собора. С великой скорбью и плачем провожали люди своего наставника и отца, своего любимого архипастыря до самой могилы. На кладбище гроб был встречен архиепископом Иовом и после литии и предания земле опущен в могилу. Вечная память верному сыну и служителю Церкви Христовой!

Поблагодарив Бога и старца за милость, мы отправились в обратный путь. Сожалели только, что наша встреча с дорогим владыкой была очень короткой.