Филарет, как истинный друг и товарищ

Известно, что Филарет был сверстник и товарищ Гавриилу по Троице-Сергиевой семинарии. Здесь они вместе обучались тогдашним наукам, один под именем Василия Михайловича Дроздова, – другой под именем Василия Федоровича Розанова. Здесь они вместе возрастали нравственно и духовно «под крылами преподобного Сергия», по прекрасному выражению Филарета. Здесь они вместе и единовременно окончили курс в 1808 году. Здесь-то, под священным покровом преподобного Сергия, завязались у них те дружеские и товарищеские отношения, которые продолжались до конца их жизни, и которые имели какой-то возвышенный, священный характер.

Василий Михайлович Дроздов, по окончании курса в лаврской семинарии, был оставлен здесь учителем и преподавал в ней разные предметы, в том числе и греческий язык и правила высшего красноречия, до 16-го июня 1808 года, когда вызван был в С.-Петербург и принял монашество с именем Филарета.

Василий Федорович Розанов, по окончании курса в лаврской семинарии, был учителем в своей родной Костромской семинарии, до 1807 года и имел в числе своих учеников Феодора Александровича Голубинского, впоследствии знаменитого профессора Московской академии, известного не только во всей России, но и в Германии.

Велась ли в это время какая переписка между друзьями и товарищами, не видно, но можно с достоверностью предполагать, что когда слава о Филарете стала быстро распространяться, Василий Федорович просил его позаботиться о судьбе его и перевести его, если можно, в С.-Петербург. И мы видим, что, действительно, в 1811 г. учитель Костромской семинарии, Василий Федорович Розанов, переводится в Александро-Невское училище. Здесь 15-го октября, без сомнения, по совету своего друга и товарища, он постригается в монашество, с именем Гавриила; причем наставным отцом его делается сам ректор Александро-Невского училища, архимандрит Филарет; и в тот же день, т. е. 15-го октября, посвящается в иеродиакона, через день, 17-го октября в иеромонаха, а 24-го октября низведен в сан архимандрита в Спасо-Коневский монастырь Вологодской епархии, с назначением в учителя философии и в префекта Вологодской семинарии. Во всей этой перемене судьбы Василия Федоровича Розанова нельзя не видеть могущественного содействия Филарета, потому что немыслимое дело – допустить, чтобы скромный и смиренный учитель Костромской семинарии сам по себе мог идти такими быстрыми шагами и при своем посвящении, и при своем назначении на новое место служения, – без чужой могучей помощи. А этой помощи он ни от кого не мог получить в С.– Петербурге, кроме Филарета.

В Вологде пришлось служить Гавриилу довольно долго. До 1814 года он был префектом семинарии; в 1814 году, по определению комиссии духовных училищ, в которой Филарет, не будучи еще членом ее, уже имел великое значение, определен был ректором Вологодской семинарии, и служил в этом звании до 1819 года, когда вызван был на чреду богослужения и проповедания слова Божия в С.-Петербург.

Мы не видим и теперь, была ли какая переписка между друзьями и товарищами во весь этот период служения о. архимандрита Гавриила в Вологде, хотя Филарет и не упускал из виду учебной деятельности своего друга. Может быть, усиленные занятия в С.-Петербургской академии и частые поездки по ревизии духовных семинарий и училищ С.-Петербургского и Московского округов, а также двукратные ревизии Московской и С.-Петербургской академии, и другие важные дела и труды Филарета мало оставляли ему времени для переписки, когда сам о. архимандрит Гавриил, занятый тоже своею должностью, не вызывал его на эту переписку; – как бы то ни было, только ни одного письма не видно от Филарета в Вологду к Гавриилу. Правда, в одном письме, и то в Ярославль (письмо под № 13), встречаем несколько слов по делу, относящемуся к ректорской службе Гавриила в Вологде, именно, когда Гавриил просил наставления у преосвященнейшего Филарета, – тогдашнего архиепископа Ярославского, – как поступить ему по случаю требования от него Вологодским полицмейстером возвратить отношение полиции, присланное к нему еще в Вологде и им затерянное. Преосвященный Филарет дает ему такой совет: «В Вологду так и можно ответить, что отношение полицмейстера было бы представлено в свое время, если бы было требовано; а как сего не признано нужным, то и вы не признали нужным пещись о хранении оного; и потому за бывшими переездами не можете отыскать и представить оного»³.

Сам же Гавриил впоследствии, в письмах своих к Иннокентию Борисову, знаменитому проповеднику нашему, неоднократно выражал свою любовь к Вологде и указывал на свои литературные и богословские труды, которыми он занимался в Вологде и к которым поощряем был Филаретом. Так, когда Иннокентий из ректоров академии назначен был во епископа Вологодского, преосвященный Гавриил писал ему из Одессы: «Лечу вслед за вами, милостивый архипастырь, лечу я туда мыслями моими, сожалея, что не могу быть тамо телесне. По пострижении моем в С.-Петербурге, тамо начат мой подвиг иноческого жития; тамо заслуживал я и то, что теперь имею... Эту страну я люблю, потому что и сам был любим тамо»⁴.

В другом письме, от 21-го января 1841 года, преосвященный Гавриил, упомянув о предпринятом тогда преосвященным Иннокентием Догматическом сборнике и представляя всю трудность такого многотомного и важного издания, писал Иннокентию: «При таких предприятиях, как ваше, мешает нам кочевая наша жизнь. Бывши в Вологде, и я начал, на латинском языке, свод всех вероисповеданий, с присовокуплением и еретических заблуждений. Опытом дознав, сколь полезно сие занятие при преподавании православного исповедания, я тянул сию нитку более трех лет, и достиг половины своего поприща. Предъявлял непечатно блаженной памяти преосвященнейшему Евгению митрополиту с Московским иерархом и был поощрен к тому. Но когда повлекли меня в С.-Петербург, запрятали в кадетский корпус, потом перевели в Ярославль, оттуда в Орел, и так далее, – нить моя выпала из рук моих, и теперь ни начала, ни конца найти уже оной не могу, да и способов нет»⁵.

Но если преосвященный Филарет не писал к Гавриилу, это не значит, что он забыл его. Нет, он поощрял его к богословским трудам и, вообще, не упускал его из виду, – как мы сказали выше. В 1819 году Гавриил вызывается в С.-Петербург на чреду священнослужения и в то же время делается законоучителем в кадетском корпусе. Он был, сравнительно с другими, молодым еще архимандритом и получил некоторую особенность пред другими архимандритами, вызываемыми на чреду священнослужения; – все это не могло совершаться без участия сильной для него руки в С.-Петербурге, – т. е. без Филарета.

Прибыв в С.-Петербург и остановившись в Александро-Невской лавре, где обыкновенно предоставляется помещение для архимандритов, назначаемых на чреду священнослужения, Гавриил мог иметь и частые личные свидания с своим товарищем и другом, и частую переписку в случаях неожиданных; и всегда находил в друге своем мудрого советника и искреннего благожелателя. Так, например, – в марте 1820 года граф М. А. Милорадович два раза был у о. архимандрита Гавриила и требовал от него проповеди его; о. архимандрит не знал, как поступить, и просил совета от своего товарища и друга; и тот в коротенькой записке дал ему мудрый и безопасный совет⁶. В другой раз, в мае того же 1820 года, когда Филарет был уже епископом Тверским, о. архимандрит Гавриил сам получает от него дружеское приглашение – быть сомолитвенником его недостоинству. «Впрочем, я не убеждаю, – писал архиепископ Филарет; – ибо служить есть с кем; а только предлагаю, если вам свободно и угодно»⁷. Еще раз: 20 октября того же 1820 года, когда Филарет был уже архиепископом Ярославским, о. архимандрит Гавриил, бывший, как мы сказали выше, законоучителем в кадетском корпусе, получает дружеское приглашение от Филарета – ехать с ним в одной карете на экзамен в пажеский корпус⁸. Чрез пять дней после этого преосвященный Филарет присылает к о. архимандриту Гавриилу одну книжку, при следующей дружеской записке: «Прилагаемую при сем книжку просят перевести на чистый русский язык; не примете ли ваше высокопреподобие сего труда? Если придет вам мысль на сие, то не угодно ли вам сделать опыт над страницами двумя-тремя? и потом мы поговорили бы обстоятельнее, как вести сие дело». В той же записке приписано. «Портному материю посылаю. Ее зачем-то прислали ко мне»⁹. Не был ли это подарок от Филарета на рясу для друга своего?

Но вот окончилось время пребывания о. архимандрита Гавриила на чреде священнослужения. Ему предстояло или вернуться в Вологду, в свой Спасо-Коневский монастырь, или остаться в С.-Петербурге законоучителем кадетского корпуса – без Филарета, который готовился отправиться на новую свою кафедру в Ярославль. О. архимандрит испугался такого положения и просил друга своего влещи его за собою, куда ему угодно. Владыка отвечает ему: «Влещи не моя сила; и я не усиливаюсь»; и в то же время дает понять просителю, чтобы он поручил это дело Тому, Кто один не погрешает в познаниях и решениях. «Может быть, Он укажет лучший путь, которого ни вы, ни я еще не видим¹⁰. Что имел в своих мыслях Филарет, неизвестно. Известно только то, что архимандрит Гавриил увлечен был, как выражался сам Филарет, своим другом и товарищем в Ярославль, в настоятели первоклассного Богородицкого Толгского монастыря, который находится в 8 верстах от Ярославля, – и с поручением ему управления Ярославскою семинарией, помещавшеюся тогда в этом монастыре.

С этой поры начинаются новые сношения между товарищами и друзьями, – сношения неофициальные, хотя о. архимандрит Гавриил по службе своей подчинен был официально преосвященному Филарету. как своему архипастырю, – но сношения, как выражался сам Филарет, простые, для которых нужна личная известность. Они тем необходимее были для преосвященного Филарета, что самому ему сначала не предвиделось возможности скоро быть в Ярославле¹¹, а потом и вовсе не удалось быть. Поэтому преосвященный Филарет, установляя эти сношения, в первом же письме своем к Гавриилу в Ярославль, писал ему: «Слава Богу! Вы в Ярославле, любезный о. ректор; а потому и я ближе к Ярославлю. Официальные сношения не всегда достаточны; для сношений простых надобна личная известность. Сего недоставало мне, доколе вас не было в Ярославле. Как при прощании нашем просил я, так и теперь прошу сказывать мне все, что справедливо, нужно и полезно для блага епархии, дела или лиц, – не затрудняясь тем, по мыслям или не по мыслям, приятное или неприятное вы скажете. Пусть человекоугодие идет туда, куда Бог посылает действие льсти; наш долг угождать Богу, а потому искренность и беспристрастие к человекам»¹². Такое полное доверие со стороны преосвященного Филарета ставило о. архимандрита весьма высоко в глазах всех жителей Ярославля. Это был представитель самого Филарета, уполномоченный высоким его доверием.

Около года о. архимандрит Гавриил провел в Ярославле и по мере сил своих и занятий помогал теперь не только другу своему и товарищу, но и благодетелю и покровителю, в исполнении многочисленных поручений его по всем отраслям управления его епархией, начиная с своего монастыря до семинарии и консистории. Теперь переписка должна была усилиться; и мы, действительно, имеем несколько писем от преосвященного Филарета к Гавриилу, большей частью ответных на письма и донесения о. архимандрита Гавриила. Письма эти, свидетельствуя о высоком доверии святителя к своему другу, дышат в то же время отеческою кротостью и искреннею задушевностью и ясно показывают, с какою удивительною прозорливостью Филарет издали провидел все недостатки епархиального семинарского управления в Ярославле, и какие кроткие меры желал он употребить для исправления этих недостатков.

О. архимандрит Гавриил, прибывши в Ярославль, «священнодействовал в первый раз не иначе, как вместо самого Филарета»; Филарет благодарит его за этот труд и говорит, что это – «очень кстати»¹³.

Гавриил доносил, что предшественник его по монастырю, Феофилакт, недовольно был деятелен; оттого обитель пришла в неустройство, и людей мало посещает ее. Преосвященный Филарет пишет на это благодушно: «Предшественник ваш по монастырю, видно, недовольно был деятелен, – может быть, по старости. Бог поможет вам в устроении дел обители; а порядок привлечет и людей»¹⁴.

Затем сам владыка пишет о хозяйстве училищ: «В хозяйство училищ очень нужно вникнуть. Мне представили примерную смету на сей год (1821); я не утвердил ее до вас; потребуйте от правления и рассмотрите»¹⁵.

Надобно думать, что о. архимандрит Гавриил просил для своего монастыря нового наместника; владыка и прислал его; но оказалось, что в обители находится казначей, который летами был старше, нежели новый наместник; поэтому владыка так устроил дело: «Наместник ваш поехал к вам на второй неделе, – писал он к Гавриилу. «К нему просится из того же места послушник; я уже согласился на определение его к вам. Место есть; о способности наместник уверяет. – У меня есть мысль: не скучно ли будете вашему казначею видеть нового старшим? И потому я думаю взять его к себе, чтобы поставить на новую дорогу. Скажите мне, как вы думаете?»¹⁶.

Затем владыка сам указывает на замечаемые им недостатки в семинарии и консистории, и указывает со всею откровенностью и искренностью, с целью исправить эти недостатки.

«Я имел поныне трех ставленников из Ярославля, – писал он Гавриилу, – которые все окончили семинарский курс. Первый из них не умел прочитать трисвятое, пред паремиями сам кричал: премудрость и проч. В знании слова Божия все до удивления недостаточны. Ради Бога, попекитесь о продолжающемся курсе. Касательно крайнего незнания церковнослужения нужным полагаю я сделать общее наставление, чтобы родители приучали детей к чтению и пению в церкви, и чтобы то же наблюдали училища, как и устав требует; но не желал бы таким предписанием сделать стыд епархии. – Заведите в семинарии и в низших училищах, кроме приходских, чтобы все ученики по очереди читали в церкви, или в церквах, в те дни, когда они бывают при богослужении. Скажите также семинаристам, что по несчастному опыту, о котором я писал, настоит необходимость каждого из них, не исключая окончивших полный курс, испытывать в чтении, пении и уставе церковном; пусть знают и готовятся».

Касательно консистории владыка писал: «Консистория не представляет отчетов о суммах, ни ведомости о нерешенных делах. Напомните ей о сем и скажите, что если я в подобных случаях кажусь нетерпеливым, то в сие искушение вводит меня воспоминание о деятельности и исправности Тверской консистории и ее канцелярии. Я оскорбил бы Ярославскую епархию, если бы допустил мысль, что в ней должно быть хуже».

Такие важные поручения давал преосвященный Филарет своему доверенному.

А вот не очень важное поручение: «На досуге посмотрите архиерейского дома ризницу, кроме запечатанной, и скажите, что вам покажется. Мы теперь делаем новую, полную и единообразную; убьем немало денег; не будет ли в осуждение? Но здесь не было ничего целого и чистого, особенно из священнических и диаконских одежд».

«Довольно на первый раз. – Господь и благодать Его с вами и с вверенными вам»¹⁷.

Вскоре¹⁸ преосвященный Филарет получил второе донесение от своего доверенного, и дает на это донесение свои ответы.

О. архимандрит спрашивал, можно ли давать жалованье учителям вперед, и с своей стороны указывал на честность учителей и на то, что им безопасно выдавать. Надобно заметить, что жалованье выдавалось по третям, и притом жалованье очень скудное; и потому многие учители крайне нуждались. Владыка отвечает: «Раздавать жалованье учителям вперед, хотя бы и не опасно было, не должно, ибо и не законно, и для них не полезно. Я помню, и вы, конечно, знаете, опыты сего давно в Троицкой лавре. Надобно вразумить самих учителей, что им лучше жить прошедшим, нежели будущим жалованьем, и для того хотя стеснить себя на время. Если трудно им ожидать конца трети года, – можно выдавать им за каждые два месяца, а в нужде и за месяц, – только всегда зажитое».

О. архимандрит указывал на неисправность приходорасходных книг и отсутствие в них расписок получателей. Владыка пишет ему: «Книги приходорасходные, как можно, приведите в порядок. Весьма нужно наблюдать, чтобы, при выдаче сумм, в то же время непременно даваемы были расписки в книге».

Донося о семинарских делах, о. архимандрит хотел умолчать о некоторых опущениях из опасения, NE VERITAS ODIUM РАRIТ¹⁹. Владыке это очень не понравилось. «Если бы я и официально поручил вам осмотреть семинарию и рапортовать, – писал он ему от 17-го марта 1821 г, – и если бы обнаружение опущений угрожало судом виновным; и тогда вам надлежало бы все описать по совести, как нашли. Но я не хотел никого тревожите, а узнать состояние дел просто и исправлять, если Бог поможет, тихо; и при всем том вы не хотели написать мне чистой истины. Помилуй Бог, если из опасения NE VERITAS ODIUM РАRIТ, вы сделаете себе правило не писать мне никакой неприятной истины! Тогда письма ваши не принесут никакой пользы, а только будут мне искушением. Советую лучше поступать по иному изречению, а именно: Господи, кто обитает в жилище Твоем? – Иже не ульсти языком своим».

О. архимандрит хотел, чтобы пьяный дьякон, вероятно, бывший в Толгском монастыре под епитимьею, был переведен в другой монастырь. Владыка отвечает: «Вы хотите, чтобы пьяный дьякон переведен был в другой монастырь. Но другой монастырь разве ссылка? Таких монастырей в епархии нет. И с чего возьму я перевести его? Если он пьянствует и шатается, рапортуйте мне о сем; тогда я буду иметь причину послать его в монастырь, отдаленный от города».

О. архимандрит доносил о монахе своей обители, у которого нос болел, и просил совета у владыки, как поступить. Владыка отвечал: «С монахом, у которого болит нос, по моему мнению, надобно поступить скромно, однако не оставлять его без внимания. Хорошо было бы призвать благонадежного врача и просить его, чтобы в предлагаемом ему сохранил человеколюбиво молчание. Потом призвать монаха и сказать ему, что для отвращения сомнения, если он не хочет подвергнуться стыду открытого освидетельствования по формальному представлению, должен он дать освидетельствовать себя тайно. Если не откроется ничего худого, – слава Богу; если откроется, от познания качеств монаха и от совета с врачом зависеть будет предоставить его попечению врача в монастыре, с отлучением от братии, или велеть ему проситься для поклонения, куда он рассудит, и где-либо на пути в покое совершить лечение». Так мудро и человеколюбиво разобрал дело великий святитель.

О. архимандрит имел помещение и в монастыре и в семинарии; а желал жить в городе на подворье, и просил о том разрешения у владыки. Владыка отвечал: «У вас монастырь; у вас семинария; а вы ни там, ни здесь, но на улице, между светскими домами! Мне кажется, что и не полезно и не прилично. Если семинарские комнаты нужно исправить, то поправить. Холодны ли они? Теперь к лету. Не великолепны? И не ожидаю сего возражения. Подворье будет пусто? – Нет никакой беды, особенно летом; а если угодно, устройте его так, чтобы годилось и хозяевам и жильцам, и пустите честного постояльца. Вот как я вижу это дело; если я непрямо вижу, обличите; я готов вам покориться. Ваш искренний брат и слуга».

Преосвященный Филарет сделался архиепископом Ярославским в то время, когда только лишь стал издаваться при С.-Петербургской академии журнал «Христианское Чтение», и ему очень хотелось, чтобы Ярославская епархия, сколько возможно больше, выписывала этот журнал. Для этого он дал особое предложение консистории; но консистория, по-видимому, нимало не заботилась об этом. Оканчивался уже март месяц 1821 года, а консистория все молчала. «Справьтесь, любезный отец ректор, – писал Филарет к Гавриилу, – что делает консистория по предложению моему о выписке «Христианского Чтения», и благоприятствуйте сему делу; а меня уведомьте»²⁰. В этом же письме святитель поручает о. ректору справиться еще в консистории об одном бракоразводном деле.

Вскоре после этого письма святитель пишет в Ярославль к о. архимандриту Гавриилу новое письмо, в котором трогательно описывает кончину митрополита С.-Петербургского, Михаила. «Владыка совершил свою проскомидию и принес себя Богу навеки. Смерть его честна. Обыкновенная кротость его в последнее время наипаче в нем просияла. Несколько последних дней ежедневно приобщался св. тайн. Последние сутки были тяжки телесно; впрочем, и сие страдание было тихо. 24 дня прошедшего месяца²¹ после вечерни, когда в домовой церкви его пропели: ныне отпущаеши раба Твоего, он предал дух. Я видел его в самые легкие и в самые трудные часы его болезни; в сии последние особенно можно было чувствовать себя у предела вечности. Оплакан он усердно, погребен благолепно. Мне приходит на мысль смерть Иоддая и Иосии. Молитесь, любезный брат! Не епархия, но иерархия сиротствует».

Затем, изображая трудное состояние церковного управления того времени, – когда против тогдашнего обер-прокурора Св. Синода, князя А. Н. Голицына, восставали граф Аракчеев и Новгородский архимандрит Фотий, а самого Филарета и составленный им катехизис подозревали в неправославии – святитель продолжает: «За несколько дней до кончины владыки одному²² виделся сон: огромный столп с венцом наверху с громом разрушился. Господи, Господи! Здание и так ветхо; бури с часу на час усиливаются, и в сие время столп, на котором лежал самый свод, разрушается! Чего нам ждать?»²³.

Так мог писать святитель только к искреннему своему другу.

В том же письме он благодарит о. архимандрита за внимание, обращенное сим последним на дело одного дьячка, который уклонялся от монастыря под предлогом болезни, и просит впредь подобного внимания, – и потом прибавляет: «Не опасайтесь того, чтобы я во зло употребил доверенность вашу к нарушению мира между вами и вашими товарищами²⁴. Я желаю знать состояние дел, дабы при помощи Божией способствовать их исправлению, а не для того, чтобы унижать или ссорить людей».

И еще: «Не прогневайтесь на меня, что много вам дал дела резолюцией на представлении с отчетом. Ради Бога, постарайтесь привести в порядок этот хаос. Я не воображал, чтобы в Ярославле могли сделать сие дело столь бессмысленным образом».

Изображая затем печальное состояние Ярославской консистории, святитель писал о. архимандриту: «Я оглушен жалобами на грабеж. Между прочим, слышу сии жалобы в самом Синоде. Скажите консистористам, неужели они не слышат вопля, который от их мест слышен до Петербурга и до Синода? Сегодня мне случилось читать у пророка Иеремии, между прочим, XXI, 11–14, XXIII, 1–3²⁵. Попросите их от меня прочитать сии места. Надобно нам с ними позаботиться, чтобы не подвергнуться сему грозному суду»²⁶.

В письме от 7-го апреля святитель, между прочим, писал: «На святой неделе сказали мне, что вы не здоровы; да укрепит вас Господь ради общего блага и в помощь моей немощи. «Христианское Чтение» для чего не выписывать на счет монастырей и церквей, с запиской в описи монастырские и церковные? Но в других епархиях духовенство выписывает много на свой счет. Что за несчастие, что Ярославская епархия во всем последняя»?

«План семинарии, – продолжал еще святитель, – с вашими предположениями показать мне для меня желательно, если не трудно для вас.

«Рад бы я был похвалить чин богослужения у вас в семинарии; молитеся, да вскоре устроюся вам. Но лишение старейшего²⁷ теперь, боюсь, чтобы не было новою причиною медления».

О. архимандрит Гавриил, между прочим, спрашивал владыку, что делать с богомольцами, которые в летнюю пору во множестве приходят в монастырь, на поклонение чудотворной иконе Божией Матери, и располагаются на ночь в монастыре во всех местах. Владыка отвечал: «Что делать с ночующими в монастыре на празднике, не знаю и я, тем более, что не вижу вашего места. Кажется, надобно терпеть сие с следующими ограничениями: первое, чтобы никто не ночевал в кельях с братиями, второе, чтобы ночующие ночевали в одной или нескольких комнатах, а летом, если хотят, и на паперти, но не рассеивались бы поодиночке; третье, чтобы сторож монастырский бдел».

О. архимандрит Гавриил просил разрешения употреблять некоторую сумму для монастырских починок без особенного доклада владыке; владыка отвечал на это так: «Починки я разрешил всем до трехсот рублей без докладу; а что более, кажется, не будет в тягость написать несколько строк, не потому, чтобы я скуп был на доверие, но на всякий непредвиденный случай в такой епархии, где охотники за восемь рублей судиться в уголовной палате»²⁸.

В апреле же месяце о. архимандрит послал ко владыке опись ризницы для того, чтобы тот сообщил ему сведение о ней; но владыка остался не очень доволен описью ризницы, и говорит в письме своем от 18-го апреля, что он в С.-Петербурге устроил сам довольно хорошую ризницу, именно: одно архиерейское облачение, четыре священнических и пять диаконских, – все одинаковой парчи, и пять толковых стихарей для певчих. «Денег убито, – писал владыка, – думаю, более шести тысяч рублей. Не знаю, одобрят ли сие у вас, или будут бранить нас. Кажется, мы еще не очень роскошны. Сосед мой делает одно архиерейское облачение в три тысячи рублей. А признаюсь, не люблю видеть священнослужителей в церкви в раздранных и запятнанных одеждах, какие доныне у нас были»²⁹.

Между тем на место скончавшегося С.-Петербургского митрополита Михаила переведен был Московский митрополит Серафим (Глаголевский), и кафедра Московская осталась без архипастыря. Взоры всех были обращены на архиепископа Ярославского Филарета, и 3-го июня 1821 года по Высочайшему указу на докладе Св. Синода он пожалован был архиепископом Московским и Коломенским и Свято-Троицкой Сергиевой лавры священно-архимандритом. Но пока окончательно состоялось это определение, в Ярославле ходили разные толки о перемещении Филарета: одни говорили, что его переводят в Тифлис, в экзарха Грузии; другие, – что в Москву. Толки эти не были лишены некоторых оснований, потому что после кончины экзарха Грузии, Феофилакта Русанова, именно весной 1821 г., в Св. Синоде была проводима мысль о назначении Филарета на место Феофилакта, в экзарха Грузии. Недаром сам Филарет от 16 мая 1821 г. писал к ректору Нижегородской семинарии, о. архимандриту Гавриилу (Городкову), впоследствии архиепископу Рязанскому: «Если правду вы говорите, что между любопытными есть столь непроницательные, которые делят свое любопытство между Грузией и Ярославлем, – то вы могли бы сказать им, что Ярославль, в сравнении с Грузией, отнюдь не заслуживает любопытства, и некоторые из Ярославских с внутренним убеждением и охотно в сем признаются, Во избытцех дел твоих не любопытствуй, Многи бо прельсти мнение их (Сир.3)³⁰. К подобным толкам прислушивался друг и товарищ Филарета, Гавриил, ректор Ярославской семинарии, который и писал о них высокопреосвященному Филарету, сообщай ему свои предсказания о возвышении его. Сам же высокопреосвященный Филарет, по своему смирению, не обращал на такие предсказания большого внимания и считал их для себя искушением. «Не искушайте меня никакими предсказаниями», – писал он к о. архимандриту Гавриилу.³¹

Высокопреосвященного Филарета особенно беспокоили быстрые переходы его с одной епархии на другую, при множестве дел в каждой, а равно и то, что и в Петербурге к нему относились не совсем благоприятно. Он видел себя как бы на малой ладье среди бурного моря. В этом смысле писал он в том же письме к своему другу и товарищу следующее: «Долго ли между бурь? Надобно спешить к пристани. Я писал о увольнении меня для обозрения епархии. Только это нескоро разрешится; а вы о том не проповедуйте»³². Эти последние слова свидетельствуют, что сам высокопр. Филарет нисколько не помышлял о своем возвышении и был всецело озабочен множеством дел, ожидавших его в Ярославле. Как много было таких дел в Ярославской епархии, видно из слов того письма Гавриила к высокопр. Филарету, в котором Гавриил писал, что он сделался болен от одних дел по семинарии и монастырю. Высокопреосв. Филарет отвечал на это письмо такими словами: «Если вы, брате, больны от одного монастыря и семинарии, то мне от целой Ярославской епархии давно бы умереть надобно.» «Ради Бога потрудитесь, но не огорчайтесь; что Бог поможет сделать, того и довольно; только бы от нашего нерадения зло не укоренялось»³³, – пишет неутомимый труженик своему другу, упрашивая его не переставать трудиться, – и затем входит в подробное рассмотрение разных дел семинарских и монастырских, представленных ему из Ярославля. В семинарию Ярославскую просился новый эконом, и Гавриил не знал, что делать: принять его или нет? Владыка решает дело так: «Если эконом просится, то ваше дело сказать мне, годен он или нет; и если не годен, то ваше дело представить другого. Попекитесь о сем; я рад, но никого не знаю»³⁴. Гавриил писал, что не высланы деньги на устройство дома для Толгского училища, – не справясь хорошенько, не были ли высланы эти деньги в Толгский монастырь для возвращения в семинарию. Владыка отвечал: «О доме Толгского училища слышу с удовольствием. Обыкновенно комиссия духовных училищ при решении об открытии училища назначает и деньги. Справьтесь вернее, нет ли их в Толгском для возвращения в семинарию. Если и нет: следовало бы вычесть при отсылке в комиссию. Теперь больше нечего делать, как представить ко мне, что в порученном от меня под вашим смотрением исправлении прошлогоднего отчета вкралась сия запутанность, и что посему надобно просить возврата сих денег от комиссии духовных училищ, ибо из высших училищ в низшие посторонние суммы переводить не положено».

При этом письме митр. Филарет посылал другу своему проповедь, сказанную при погребении скончавшегося митрополита Михаила ректором С-Петербургской духовной академии, о. архимандритом Григорием (Постниковым), впоследствии архиепископом Тверским и митрополитом С.-Петербургским. «На кончину святителя посылаю вам проповедь о. Григория. Прочитайте и в досужную минуту скажите мне ваше мнение»³⁵.

Не смотря на то, что эти слухи о перемещении высокопр. Филарета из Ярославля на ту или другую высшую кафедру все более и более приближались к своему осуществлению, он все усерднее и усерднее занимался делами Ярославской епархии и вникал в них, по свойственным ему точности и аккуратности, даже до мельчайших подробностей. Так, например, о. ректор Гавриил, слушавший сам, вместе с другом своим и товарищем, в Лаврской семинарии преподавание наук на латинском языке, – желал усилить преподавание этого языка и в Ярославской семинарии. Высокопреосвященнейший Филарет одобрил такое желание о. ректора и писал ему в ответ: «О латинском языке надобно постараться. Надобно побудить к сему профессоров словесности и философии. Надобно занимать сочинениями на латинском». Вопрос об экономе семинарии оставался еще не решенным. Видно, что о. ректор Гавриил не нашел годным к этой должности того священника, который сам просился в экономы, как мы видели из предыдущего письма, а желал возложить эту должность или на одного из молодых наставников семинарии, или на соборного протоиерея, А. Соколова. Владыка не одобрял таких предположений о. ректора, а настаивал на приискании к исполнению этой должности особого священника и отвечал о. ректору в таких выражениях: «Ожидаю от вас ответа о экономской должности. Говорили ли вы с священником или с священниками? Без сего я не решу дела. Профессора, особенно молодого, отвлекать к экономской должности вредно. У протоиерея Соколова и без того много дела, как я и прежде писал к вам»³⁶. Настоятель Толгского монастыря, о. ректор Гавриил, спрашивал у владыки, какую часть дохода давать наместнику Толгского монастыря. Владыка отвечал: «Наместники в лаврах получают, кажется, против трех иеромонахов. А в монастыре довольно против двух, особенно, если наместник чреды не держит. В лаврах не держит чреды один наместник – архимандрит, а казначеи – иеромонахи держат». Продолжал владыка заботиться и о распространении «Христианского Чтения» и о том, чтобы книжки этого журнала своевременно и аккуратно высылались в те церкви и монастыри Ярославской епархии, которые выписывали этот журнал: «О «Христианском Чтении» я говорил и еще поговорю, чтобы исправнее было». – До каких подробностей и частностей простирались заботы высокопр. Филарета о делах, занимавших в Ярославле о. архимандрита Гавриила, как по семинарии, так и по училищам, свидетельствуют следующие слова того же письма: «О певчих учащихся, кажется, нечего делать нового. Они могут принадлежать к училищам, но не по необходимой зависимости, как видите и из резолюции моей. – О служителе я требую справки. Постараюсь сделать по-вашему». Известно, что Гавриил очень любил певчих и заботился о них; он хотел сделать для них нечто новое, но что именно, – неизвестно.

Высокопр. Филарет старался даже удовлетворить любопытству своего друга и товарища касательно того , как преемник его по Вологодской семинарии отзывается об его деятельности в Вологде, и не писал ли он чего об этом к Филарету: «С Вологодским что делать? Ректор по переведении и не писал ко мне. Посему и я не знаю, будет ли польза написать к нему. Видно, возвеличися до зела. Не угодно ли написать к нему, что я, не слыша о Вологодской семинарии, спрашиваю вас о ней, мир ли там, и помнят ли вас. И действительно, я желал бы знать, что вам на сие отпишут».

3 июля 1821 г., как мы уже говорили выше, состоялось назначение Филарета в первостоятеля Московской кафедры. Получив такое высокое назначение, высокопреосвященный Филарет вместе с тем позаботился и о судьбе своего друга. Оставлять его в Ярославле было неудобно, и влещи его в Москву тоже не представлялось возможности. Между тем в тогдашнее время, со смертью такого важного лица в церковной иерархии, каким был митрополит С-.Петербургский, должно было совершиться передвижение почти всех архипастырей, и во всяком случае должно было открыться одно архиерейское место на которой-нибудь третье-классной кафедре.

В то время открылось такое место в Орловской епархии, и вот высокопр. Филарет постарался в Синоде о том, чтобы на эту кафедру рукоположен был о. архимандрит Ярославского первоклассного Толгского монастыря Гавриил.

Когда это дело устроилось согласно желанию и ходатайству Филарета, он писал в Ярославль: «Слава всеблагому Богу о всем! Не уведомлял я вас, возлюбленный о. архимандрит, о моей судьбе, ожидая разрешения вашей. По маловерию моему я отрицался от моей; но она, не смотря на сие, постигла меня. Молитесь обо мне, возлюбленный брат, да не буду исключим. Теперь утешен я тем, что вы не останетесь там, куда увлечены мною. Государь Император всемилостивейше утвердил синодальное назначение вас во епископа Орловского. Только словесно еще я знаю сие, но несомнительно. Господь да благословит избрание ваше! – Не имею времени и не нужу себя писать более. Если угодно будет Богу совершить то, что Он сотворил, увидимся в Москве».

Получив официальные сведения о перемещении высокопреосвящ. Филарета на Московскую кафедру, о. ректор, архимандрит Гавриил, как первоприсутствующий член Ярославской консистории, вместе с прочими членами от лица всей епархии приветствовал друга своего и товарища с этим высоким назначением, прося себе, всем членам консистории, всей семинарии и всей епархии благословения и мира. Владыка принял это приветствие с свойственной ему благосклонностью и отвечал следующим посланием на имя о. архимандрита Гавриила. «Пишу сие в надежде, что сие письмо найдет вас в Ярославле. – Благодарю от всего сердца, что отпускаете меня с миром. Сие говорю вам и писавшим вместе с вами сотрудникам по консистории. Бог да благословит миром вас всех и всю паству! О моем преемнике³⁷ сорадуюсь вам, остающимся в епархии. Она получит в нем обильное утешение»³⁸.

Письмо это должно было застать Гавриила еще в Ярославле, потому что, хотя и состоялось назначение его в епископа Орловского, но ранее сентября он и не мог выбыть из Ярославля, за сдачею дел, как по монастырю, так и по семинарии. Окончив сдачу, Гавриил поспешил в Москву. «Толгский (архимандрит Гавриил) только что приехал», – писал из Москвы архипастырь ее к наместнику Сергиевой лавры Афанасию, от 1-го сентября.

18-го сентября 1821 года³⁹ архимандрит Гавриил рукоположен был во епископа Орловского, – в Москве, в большом Успенском соборе.

Из Москвы новорукоположенный епископ Орловский отправился между 29-го сентября и 3-го октября (см. Моск. Вед. 1821 г. от 5 октября № 80).

На новом месте служения предстояло ему много забот и хлопот, которые требовали необходимой помощи от друга и товарища лаврского. И мы видим, что этот друг и товарищ охотно и всегда с дружелюбной искренностью и отеческой заботливостью помогает ему.

Кафедра архиерейская находилась в Севске, а в 1821 г. при предшественнике Гавриила, Ионе Павинском, предполагалась к перенесению в Орел, где Иона и начал строить каменный архиерейский дом, оставив прежний дом в г. Севске незанятым. Между тем Иона в 1821 г 17 июля был переведен в Тверь, а архиерейский дом в Орле остался не достроен и строился, вообще, не экономно и не представлял удобного помещения для епархиального архиерея. Преосв. Гавриилу предстояло достроить этот дом и сделать некоторые удобства в нем для своего помещения. Митрополит Филарет отзывался об этом Орловском доме так: «У дома вашего, сказывают, окна как двери, и двери как ворота. Видно, предшественник, будучи не мал, любил и большие размеры; но это не хозяйство».⁴⁰ Для достройки дома и разных удобств требовалась особая сумма, которую преосв. Гавриил и намеревался испросите у Св. Синода. Об этом своем намерении он писал к другу своему и товарищу, и Филарет отвечал ему: «Когда будете представлять о сумме для окончания дома, напишите о том к преосвященнейшему митрополиту⁴¹; если и мне напишете, я напишу с своей стороны. Надобно, чтобы это было во время».⁴² Св. Синод уважил просьбу Гавриила и ходатайство Филарета: сумма была отпущена, но недостаточная. Тогда Гавриил вознамерился отдать старый каменный архиерейский дом для духовного училища, которое помещалось в деревянном здании, и желал попросить за этот каменный дом денег, для окончания отстройки нового своего дома. Об этом намерении своем сообщил он митрополиту Филарету. Желая помочь своему другу, Филарет дает ему советы с такой полнотой, что, кажется, диктует ему самые прошения в Св. Синод. «Дом каменный училищу отдать, если вам не нужен – дело доброе, – писал он ему; «но припрашивать денег в уплату неблаговидно. Разве так можно будет представить: что вместо деревянного, который не надолго, вы отдаете каменный; а вместо того для себя имеете устроите в новом доме, что потеряете в старом, и на то потребуете некоторой прибавки к отпущенной сумме с изъяснением, что училище все еще останется с выгодою, получая дом, а вы по скудости, сопряженной с новым устроением, не можете сделать уступки, неполуча некоторого вместо ее пособия». В конце письма высокопреосвященный прибавлял: «Вот моя мысль, а воля ваша»⁴³.

Почти год спустя, – 7 января 1823 г. – Филарет писал Гавриилу о том же доме: «Думал я, что дом ваш совсем окончен; а сказывают, нет. Дали же вам работу. За то прозовешися здатель оград».

Кроме забот и хлопот по дому, у преосв. Гавриила были еще заботы о благоустройстве семинарии и училищ. Митроп. Филарет писал ему 27 января 1821 г: «Новый ректор ваш, говорят, сетует, но что делать»? Взыщет смирения: найдет утешение»⁴⁴.

В том же письме Филарет просит Гавриила возвратить часть перевода, катехизических поучений св. отца нашего Кирилла Иерусалимского, которая, как дошли слухи до Филарета, взята была преосв. Гавриилом, когда он отправлялся из Ярославля в Орел. «Поищите, – писал Филарет своему другу, – и если что найдется, отошлите назад. Спешат сим делом «Начало перевода из Кирилла Иерусалимского мною доставлено преосвященнейшему Ярославскому»⁴⁵, – писал Филарет от 6 марта 1822 г.

Чтобы понять особенную заботливость Филарета о скорейшем переводе катехизических поучений Кирилла Иерусалимского, надобно припомнить, что в своем мнении о преподавании во всех церквах по воскресным и праздничным дням катехизических поучений, представленном в Св. Синод 15 августа 1820 г., Филарет писал следующее: «Наставление православного народа в вере и благонравии христианском усматривается подверженным доныне следующим недостаткам: 1) Большая часть народа, как-то: крестьяне и низший разряд городских жителей, детей своих катехизису не обучают. 2) Поучения, читаемые при богослужении с печатных книг, бывают частью невразумительны к потребностям слушателей по содержанию и потому читаются нередко без особенного внимания и успеха. 3) Проповеди собственного сочинения приходским духовенством говорятся не довольно часто, без соблюдения порядка во времени и предметах, и также большей частью без применения к потребностям слушателей и к степени их понятия. Следствия из сего: 1) Желающие христианского наставления не находят, где получить оное. 2) Равнодушные к нему не привлекаются и не возбуждаются, так что некоторые из слушающих божественную службу при начале поучения оставляют храм. 3) Грубое незнание ведет к грубым порокам. 4) Раскольники, даже при собственном невежестве, пользуются неведением православных для совращения их в раскол. – По сим обстоятельствам не бесполезным быть кажется, чтобы, без промедления, в ожидании, пока составится, по предложению святейшего Синода, катехизис для народа, к усилению наставления в вере и благонравии христианском, особенно простого народа, употребить следующие, или подобные следующим распоряжения: 1) В приходских церквах, где то по состоянию прихожан наиболее нужно, и где есть способные приходские священники, ввести преподавание катехизиса. 2) Преподаванию сему быть не прежде литургии, как было доныне, но на литургии, в обыкновенное время проповеди, дабы учение тем удобнее имело слушателей. 3) Для преподавания назначить все воскресные дни, кроме случающихся в оные великих праздников, дабы учение продолжалось непрерывно, и дабы желающие знали, когда можно слышать оное; праздники же прочие оставить для проповедей по произволению священнослужителей. 4) На преподавание употреблять каждый раз от десяти до двадцати минут, с наблюдением, чтобы, особенно в начале, не утомлять слушателей долгим поучением; по мере же возрастающего в них вкуса и усердия к слушанию, более можно употреблять и времени на поучение. 5) Преподаванию быть в виде проповедей или бесед, в которых бы катехизические истины по порядку излагаемы были с главнейшими их доводами и потребными объяснениями, со всевозможным применением мыслей, чувствований и языка к степени разумения и к состоянию слушателей, с тою токмо осторожностью, чтобы к простоте не примешалось что-либо низкое, грубое или смешное. 6) Желательно, чтобы планы преподавания предварительно были составляемы, и рассматривались епархиальными преосвященными архиереями, или частью сведущими в сем деле людьми по их поручению. 7) В пособие и руководство преподавателям рекомендовать можно на сей раз: Православное Исповедание Петра Могилы, Катехизис Димитрия Ростовского, Тихона Воронежского – 0 истинном Христианстве, а из древних – Огласительные поучения Кирилла Иерусалимского, которые на сей конец полезно было бы перевести вновь и, по напечатании, распространить между приходским духовенством»⁴⁶.

В тех случаях, когда преосвященный Гавриил, по любви и уважению к талантам своего друга, переходил границы своего усердия, высокопреосвященный Филарет останавливал эту ревность не по разуму своими мудрыми соображениями. Например, когда в 1823 году вышел в свет и введен в духовные училища катехизис Филарета, преосвященный Гавриил приказал толковать катехизис по-гречески с той целью, чтобы дети одновременно обучались и догматам веры, и греческому языку, – и написал о том Филарету. Святитель Московский отвечал: «Катехизис толковать на греческом я бы не умел. И замечал не в малолетних даже, что чужой язык задерживает ход понятий. Мне кажется, учение веры должно превращать училище в церковь, а смешение с сим обучения языку превращает церковь в детское училище». И в конце письма опять прибавляет: «Но я так думаю, а вы, можете быть, лучше делаете».

Преосвященный Гавриил недоволен был своею семинарией и особенно ректором, архимандритом Амвросием, и писал об этом Филарету. Филарет 7-го января 1823 года сначала кратко ответил ему: «Нравы семинарии вашей, видно, требуют сильных мер» а потом постарался как можно скорее избавить семинарию от ректора⁴⁷, и через неделю (16 янв.) место ректорское было свободно, и Гавриилу предоставлено самому распорядиться, как он хочет, приличнее и удобнее. «Если инспектор займет ректорскую должность, – писал ему Московский святитель, – инспекторскую можно поручить на то время профессору, если то нужно».

Для преосвященного Гавриила тем более потребны были в семинарии люди деятельные и благонамеренные, что нужно было строить новое здание семинарии и училищ. Московский святитель советовал ему приложить старание при постройке составить строительный комитет из лиц надежных и знающих хозяйство. «В Туле позапутались в таком деле»⁴⁸.

Подобная же запутанность допущена была, как можно думать, и при постройке некоторых училищ в Орловской епархии, потому что 6 марта 1822 г. высокопр. Филарет писал Гавриилу: «Жалобу Кабанова не оставьте без внимания. Надобно разрушать старые вертепы разбойников. Эконому нельзя присутствовать по сему делу. Если инспектор не доносил, то и его можно устранить, а составить комиссию для исследования из трех надежных лиц. Впрочем, если инспектор может быть допущен в состав, – то лучше мятежников изгнать из училища. Одно снисхождение может иметь место, чтобы, если преступление не очень резко раскроется, то виновных, наказав нравственно, отпустить в иное звание без пятна»⁴⁹.

Быстрое удаление ректора Амвросия произвело тяжелое впечатление на наставников семинарии, особенно на молодых, недавно кончивших курс академии и считавших себя людьми учеными, – тогда как сам Гавриил не был в академии. Они бросали косые взгляды на него и гордились своей ученостью. Гавриил написал об этом к святителю Московскому, и тот отвечал ему следующим письмом: «Косые взгляды, несправедливо бросаемые, сносите, не отвечая косыми взглядами, а просто. Не бойтесь; – это не стрелы. Для избежания косых взглядов не должно же впадать в человекоугодие и поощрять честолюбцев».

Преосвященный Гавриил впадал от этих взглядов в малодушие и желал проситься на покой, хотя ему было не более 43 лет. Святитель Московский отвечал ему: «О упокоении думать не череда вам прежде меня. Делайте с Богом, дóндеже день есть». Затем, продолжая вразумлять его, как должны действовать архиереи по отношению к учебным заведениям, Филарет писал: «Если архиереи допускают ученых гордиться и вольничать, не оправдаются. Мы клялись в архиерейской присяге пещись о училищах. Надобно обуздывать безумных человеков невежество, – только с правдою и с умеренностью, а не с гневом; ибо гнев мужа правды Божией не соделывает».

Жалуясь на начальников и наставников семинарии, преосвященный Гавриил в то же время хвалил учеников семинарии и называл семинарию – пансионом своим и говорил, что его пансион превзойдет даже Московскую академию. Московский святитель принимал такие похвалы не более, как за шутку, и, без сомнения, не без улыбки отвечал ему: «Если ваше пансион превзойдет академию, я не позавидую, а порадуюсь и попрошу у вас помощи академии».

Преосвященный Гавриил, не смотря на положительный совет своего друга и товарища – составить строительный комитет при постройке семинарии, не составил этого комитета, а составил сам предварительные строительные правила и отправил их в академическое правление. В этих правилах он много написал ненужного и неудобного, а пропустил немало нужного и просил для некоторых членов жалованья. Академическое правление, с своей стороны, выступило за пределы и без согласия своего архиерея сделало своей властью предписание, рекомендуя исполнить его – правления – правила. И те и другие правила представлены были святителю Московскому Филарету. Вот что он писал по этому случаю преосвященному Гавриилу, на его вопрос, что он думает об этих правилах: «Что я думаю о ваших и академических строительных правилах, – я написал на них. Простите, что слова мои так же небрежны, как и письмо. Истину, сколько я ее понимаю, вы в них увидите, а что они не гладки, не прогневайтесь. Вы много написали и подали случай академическому правлению с своей стороны выступить за границу, чего ему не должно было делать, особенно без согласия своего архиерея, которого из предписания не видно. Поскольку оно рекомендует, то вы можете поступить по его рекомендации столько, сколько обстоятельства позволяют, и либо составить комитет вашим определением, пропустив в нем из предварительных правил ненужное и неудобное, а поместив нужное, либо проект вашего распоряжения представить в Св. Синод по комиссии духовных училищ»⁵⁰. «Если которые члены комитета не имеют содержания, как монахи, – прибавлял в конце письма своего Филарет, – то можно назначить им жалованье, но не больше, как человекам двум, которые будут безотлучно при материалах и работе»⁵¹.

Между тем высокопреосвященный Филарет заботился о том, чтобы в семинарии Орловской водворить благопокорность инспектора и наставников к преосвященному Гавриилу. Он устроил так, что инспектор семинарии, о котором Гавриил писал Филарету, чтобы куда-нибудь перевести его, дабы от не возгордился паки, – был послан в ректоры в иное место без архимандрит, а в Орел отправлен ректор и архимандрит Иероним из инспекторов Вифанской семинарии, которая всегда была так же близка к архипастырям Московским, как и Московская академия.

Иероним Нестеровский был магистр 1 курса Московской академии. Прослуживши четыре года профессором Вифанской семинарии, он определен был в 1822 г. инспектором этой семинарии, а в 1823 г. возведен в сан архимандрита и назначен ректором Орловской семинарии. В записках современников помещен следующий рассказ о нем: «Когда он был инспектором Вифанской семинарии, Филарет приехал однажды в лавру, в средине учебного времени, только не на экзамены. Пробыв дня три в лавре, он дал знать, что сегодня намерен быть в Вифании, и приказал каждому быть на своем месте и делать свое дело. Было около 11 часов дня. Приехал Филарет. Прямо в семинарию. Прямо на класс высшего отделения. В это время – церковную историю преподавал инспектор, иеромонах Иероним. Филарет вошел в залу. Иероним подбежал к нему на благословение и, тотчас отвернувшись от него, сел в кресла профессора. Ученики стоят за партами. Иероним махнул им рукой и сказал: «садитесь»! Ученики не смеют. Иероним повторяет: «садитесь, не робейте; это сеятель»! (указывая на Филарета, – который стоит посреди залы, смотря на сцену). Ученики однако же не смеют сесть. Филарет с нежною и мягкою улыбкой, легким наклонением головы, дал понять, что соглашается, чтобы ученики сели. Сели. Между тем Филарет, не имея места, где бы присесть, отошел к стороне и сел на пустую скамью за пустыми нартами, ожидая, что будет. Иероним, сидя важно в креслах и имея пред собою маленький столик, на коем лежала закрытая книга, заговорил возгласно, (не дождавшись приказания): «Церковная история есть основанное на твердых свидетельствах, от частных повествований к общим соображениям возведенное и к деятельному наставлению направленное изложение происхождения на земле церкви Божией и перемен, в ее внешнем и внутреннем состоянии последовавших, непрерывного ее под особенным Промыслом сохранения от начала мира и доныне». Это есть начало Введения в церковную историю – сочинение Филарета, книга классическая. Закрытая книга на столике была эта самая история. Иероним прочитал наизусть затем все сие Введение, очень немалое, буквально и торжественно. Окончив чтение, он важно встал, помолился Богу и подбежал к Филарету для благословения. Филарет с улыбкой, смешанною с удовольствием (ибо то была его история) и пренебрежением (ибо это рабство, бессмыслие, лесть и лицедейство) благословил Иеронима и после прислал ему книжицу с надписью: «За неробкое преподавание лекций». Другой современник пишет о Иерониме: «Этот Иероним был человек смирный и способный больше молиться за род человеческий, нежели в чем ему содействовать. Я жил с ним в мире и могу сказать только то, что и люди с отрицательно-добрыми качествами не бесполезны в обществах»⁵².

Из этих свидетельств современников нельзя не видеть в характере Иеронима каких-то странностей, доходивших почти до сумасбродства. Но Филарет, подкупленный лестью и человекоугодничеством Иеронима, оценил в нем только твердость преподавания, хотя впоследствии извинялся пред Гавриилом в своей ошибке, как мы увидим ниже. Теперь же, посылая, Иеронима в Орловскую семинарию, он писал Гавриилу: «Ему я не советую гордиться не только паки, но и в первый раз. Прошу принять его благосклонно и отечески наставлять и руководствовать, да будет благопотребен на службу. У нас он служил прилежно и вел себя скромно».

Преосвященный Гавриил рекомендовал кого-то из своей епархии в архимандриты, но такого человека, который не оказал заслуг и в характере требовал испытания, – и наивно писал, что этого не помянут. Владыка отвечал на это: «Кто не оказал заслуг и в характере требует испытания, как того рекомендовать к архимандрии? Не помянут, – говорите вы; но худой будете помин, когда поставим на места не заслуживших и неиспытанных».

В августе 1823 года Государь Император Александр Павлович прибыл в Москву и был 25-го августа встречен высокопреосвященнейшим Филаретом в Успенском соборе. «Великого и доброго Гостя, по милости Божией, приняли и проводили мы благополучно, – писал он к другу своему и товарищу. «Много он молился с нами! Воспоминание сего посещения долго будете меня радовать».

Государь должен был ехать и мимо Орла и Севска; поэтому преосвященный Гавриил просил у Филарета совета, как ему принять великого и доброго Гостя. Московский святитель отвечал: «Если совет мой не опоздает, поступайте просто, не слишком заботясь и не торопясь, а спокойно исполняйте должное, полагаясь на волю Божию и на сердце царево. В речи не хвалите Государя, а говорите что-нибудь полезное и правдивое, – и то немного. Может быть я худо сие исполнил, но как умел и по совести; а потому речь мою вам посылаю»⁵³.

Преосвященный Гавриил, действительно, говорил приветственные Государю Императору речи и в Орле и в Севске.

Весною 1824 г. преосвященный Гавриил в письме своем к высокопреосвященному Филарету, между прочим, писал, что он хочет проситься в Киев. Московский святитель отвечает на это: «В Киев, может быть, и уволят; но едва ли решатся без доклада Государю. Не лучше ли отложить до другого лета?»

В этом же письме Филарет извещает Гавриила, о кончине преосвященного Феофилакта (Ширяева), епископа Тамбовского, скончавшегося 20-го мая 1824 года, – в следующих выражениях: «Вы помогли мне оплакивать преосвященного Симеона⁵⁴, а теперь помогите оплакивать преосвященного Феофилакта. Служил, обедал, почивал, проснулся, исповедался, скончался. Едва верю; но нельзя не верить: пишут оттуда к преосвященному викарию⁵⁵. Да будут блажени умирающии о Господе! Не должно ли сказать и то, что за сими словами следует у Тайновидца: горе живущим на земли!».

У преосвященного Гавриила в начале 1824 года было немалое горе: в Севске сгорел его архиерейский дом. Святитель Московский пишет по поводу этого: «Что Севский дом сгорел. – горе не очень большое. Прекратились издержки на его содержание; а вам он на что был? Видите, как легка чужая беда. Своя у вас, вероятно, не так легка. Но что делать? Сгорит и земля, и яже на ней дела. Научите меня делать дела, которые не сгорают и не сожигают, но вслед ходят и ведут в жилище несгораемое»⁵⁶.

Летом 1825 года преосвященный Гавриил имел случай лично познакомиться с тогдашним ректором С-Петербургской академии, о. архимандритом Иннокентием Борисовым, который был уроженец Орловский, обучался в Севской семинарии и на пути из С.-Петербурга посетил ее и был, кажется, ревизором ее. Во всяком случае, он нашел ее не в блестящем состоянии, чего и должно было ожидать при таком ректоре, каков был Иероним. Это был первый случай знакомства Гавриила с Иннокентием. По отъезде Иннокентия в С.-Петербург, Гавриил писал ему в октябре 1825 года: «Случай знакомства нашего хотя не так приятен, но знакомство это есть мое приобретение, всех драгоценнейшее. Любить вас и чтить начал я с той минуты, как узрел, и не престану, разве вы отвергнете, – чего однако же не ожидаю. Да не тщетно будет мое упование, – прошу вас».

Затем преосвященный Гавриил описывает состояние своей семинарии в следующих чертах: «По отбытии вашего высокопреподобия из Севска, вид семинарии стал быть лучший. Во-первых, в церкви стоят тихо; вступили в поприще учения с молитвой; отъезд мой в Орел последовал в субботу; чиновники семинарии проводили за пределы тамошних владений моих. Один о. архимандрит Иер.⁵⁷ не выходил, что ему весьма простительно, а мне тяжело из сожаления к нему. Только, где общее страждет, там о частном болезновать не должно. Господь дал ему утешение иным образом, а с нас прискорбия его, кажется, не взыщет. Успокоимся и будем собрату помогать со всех сторон. Я просил владыку милостиво прикрыть опущения его, точию бы и аз помилован был. Не мог не коснуться и вашего высокопреподобия в письме, хваля вас, елико сердце преданное внушало». В этом же письме преосвященный Гавриил просил Иннокентия дозволить отпечатать те две речи, которые он говорил в Орле и Севске, при встрече Государя Императора Александра Павловича. «Севские жители, – пишет он к Иннокентию, – убеждают меня снабдить их речью, которую имел я счастье ныне произнести Государю Императору. Случай для них и всех нас важен, а отнюдь не мое возражение. Почему не можно ли, отец, рассмотрев, позволить ее напечатать вместе с прежнею, говоренною в Орле, по связи их между собою. Если изволите что приправить, почту за благодеяние. Буде нужно форменное к цензуре отношение, исполню, только хочется, дабы время не терялось»⁵⁸.

В конце 1825 года совершились необычайные события: кончина Государя Императора Александра Павловича и восшествие на престол Николая Павловича. Мудрый и осторожный святитель Московский только кратко уведомляет об этом друга своего. Он писал ему: «Много пережили мы в немногие дни. Много потеряли в покойном Государе. Слава Богу, что, по известиям, в новом Государе многое обрести надеемся. Да поможет ему Бог»!

Государь Император Александр Павлович скончался в Таганроге 19-го ноября 1825 года, и так как тело его должно было быть провозимо мимо Орла, то преосвященный Гавриил просил у святителя Московского прислать ему проект церемониала московского для встречи тела почившего Императора. Владыка отвечал: «Теперь верно, что тело в Бозе почившего Государя пойдет мимо вас; – по желанию вашему посылаю проект церемониала для здешнего уездного города. Московский церемониал для вас велик и еще не окончен за недостатком некоторых сведений».

Преосвященный Гавриил благодарил покровителя своего за его наставления. Владыка смиренно отвечал: «Что называете вы моими наставлениями, я истинно не знаю. Может быть, что я иным проповедую, не будучи ключим сам. Простите меня»⁵⁹.

Одно из своих писем высокопреосвященный Филарет начинает так: «Неизвинительно виноват я пред вашим преосвященством, когда смекаю, как долго не писал к вам. То немощи, то дела, то окаянное откладывание, – вина большей части проступков долго продолжающихся, неприметно уносили время. Усердно благодарю вас за несколько воспоминаний о мне, сопровожденных благими желаниями. Да воздаст вам Господь благая возблагая, и последняя больше первых. Благодарю за совет – беречь здоровье. В силах я теперь лучше, но глаза часто скучают и тупее становятся. И не знаю, по нынешним обстоятельствам лучше ли здоровье, или немощь, – чтобы уступить бремя тем, которые лучше нести могут».

После этих строк святитель Московский писал Гавриилу о ректоре Орловской семинарии Иерониме: «Очень жалею я о приключениях в семинарии вашей и дивлюсь⁶⁰. Ректору и при отпуске я советовал, и после чрез кого-то приказывал, как можно на все испрашивать вашего руководства. И из Петербурга, по правилам преосвященного Григория⁶¹, знаю, что не был бы послан в важную должность замеченный. Так трудно понимать, что может выйти из новгородца».

«Готовят новый перелом училищам; да дарует Бог лучшее!».

Дело о духовных училищах было весьма близко сердцу Московского святителя, потому что он принимал главное участие в их первоначальном устройстве.

Перелом состоял в том, что училища отделены были от семинарий, – что могло служить к более правильному развитию образования училищного.

«Слышали ль приключение с моим катехизисом? – пишет далее святитель Московский. «Владыка⁶² вновь пишет мне, что никто не сомневается в его православии, ниже сам министр, который вступается за изгнанный будто славянский язык. И однако министр просвещения (Шишков) затрудняет дело, утвержденное Синодом и самим Государем. Скажите мне на досуге, что вы думаете о сем случае, мало для меня понятном»⁶³.

Сказал ли что-нибудь преосвященный Гавриил по этому случаю, неизвестно.

Рекомендованный Филаретом и определенный в ректора Орловской семинарии архимандрит Иероним переведен был потом в Вятку на должность ректора же семинарии. «С Иеронимом, – писал святитель Московский к Гавриилу, – совершилась правда. И я стыжусь несколько, что рекомендовал его, поверив свидетельствам. Впрочем, свидетельства о нем здесь согласно были добрые; один я подозревал его в бестолочи и не поверил своим подозрениям против согласных свидетельств людей, знавших его близко и долго. Виноват»⁶⁴.

Приближалось время коронации Государя Императора Николая Павловича; все нетерпеливо ожидали ее, но достоверно никто не знал о времени ее. Преосвященному Гавриилу хотелось отправить икону от своей епархии в приветствие Государю, и он просил у Филарета и совета и известия о времени коронации. Святитель Московский писал ему от 30 июня 1826 г.: «Коронация удалялась, а теперь, говорят, приближается паче обещанного. Не в конце ли июля? Однако это еще гадание»⁶⁵. Однако в начале августа сделалось уже достоверно известным, что она совершится 22 августа. Поэтому высокопреосвященный Филарет от 5 августа писал Гавриилу: «Теперь могу сказать вам, преосвященнейший владыка, что не излишне будет, если пришлете архимандрита или протоиерея с образом от епархии вашей для поздравления Государя Императора по коронации. К 17 или 18 дню сего месяца еще не поздно будет»⁶⁶.

За совершение коронации архиепископ Филарет возведен был в сан митрополита.

Нет сомнения, что высокопреосвященнейшему Филарету и до коронации, и во время ее предстояло весьма много хлопот и трудов, как по Москве, так и по Троице-Сергиевой лавре; но мы видели, что он не оставлял и в это время советами и наставлениями своего друга и товарища, преосвященного Гавриила. А потом и после коронации митрополит Филарет продолжал, по своему расположению к нему, вразумлять и наставлять его в важных случаях епархиального управления. Но можно заметить, что теперь преосвященный Гавриил, ободренный расположением к себе нового великого светила, преосвященного Иннокентия, уже не с такой благопокорностью, как прежде, внимал этим наставлениям и советам, а вступал в препирательства с своим покровителем и другом. Это можно видеть из следующего письма митрополита, от 7-го января 1827 года: «Собираясь ответствовать вашему преосвященству на длинное послание на коротком листе, получил я от вас сегодня еще краткое на длинном. Усердно благодарю, что не забываете мое недостоинство в молитвах ваших. Молюсь и о вас, да благословит вам Господь наступившее новое лето ходити во обновлении жизни и силы, к распространению обновления жизни в чадах вверенной вам церкви, поколику еще суть ветхие человеки. – Простите меня, брате, если одно из писем моих принесло вам скорбь. Может быть, дерзко и я сужу, во многом достойный сам осуждения паче иных. Но я думаю, что полезно нам видеть неприятную сторону наших дел, для у совершения их: по сему поступил с вами, надеясь, что вы не прогневаетесь. Если хотите платить мне тем же, – простираю руку принять сию плату. Правду говорите, что для подчиненных архиерея нужно, чтобы дела его были в должном виде пред Св. Синодом. Но посему то я говорил вам об осторожности в решениях, которая есть истинное средство к тому, чтобы Синод хорошо смотрел на дела ваши и, с своей стороны, увеличивал силу вашего действия на подчиненных.

Если вы предпочитаете старый порядок училищ, то я вас не понимаю. Мы вместе с вами учились в лавре. Что там завидного? Вся премудрость состояла в том, чтобы написать стихи к 18 ноября⁶⁷. Богословию учил нас незрелый учитель (царство ему небесное!), по крайней мере, с прилежанием. А как учили нас философии? Что сказать об исторических науках? Недостаток сей мне чувствительнее, нежели вам, когда меня – не учившегося – заставили учить церковной истории. Подчиненность была ли завиднее той, на которую вы жалуетесь, – даже пред Платоном? Нечего распространяться. Старшие нас с вами в учении и архиерействе признаются, что в старых училищах было хуже. Скажу одно в доказательство моего мнения о подчиненности: Платон назывался директором Московской академии, и всегда жаловался на ее неподчиненность.

Злоупотребления участвующих в управлении надобно исправлять порядком, а не вопиять, ибо вопиять – не начальническое дело. Мне кажется, что мы, – списываю ваше выражение, – ни во что рогатое не поставлены в отношении к училищам; разве кто сам сотворит себе рога железна и скажет: сими рогами избоду семинарию.

Например, – говорите вы. Посмотрим, что показывает вам пример. Говорят, что инспектор ищет свидетелей ваших слов. Во-первых, это говорят, может быть, ябедники, и раскапывать сей домашний сор не стоит труда. Во-вторых, вы сами говорите, что инспектор сумасшедший. В-третьих, что бы ни говорили за углом, – столы однако стоят так, как вы велели поставить. Где же неподчиненность?... О строении семинарии не дано знать архиерею? Чего же он ждал? Разве не написано в уставе, что никакой стоящий его внимания журнал (а он может, если хочет, все до последней буквы почесть стоящим его внимания) семинарского правления не проходил мимо его? Вы решились привлечь на себя громы? Пустое. На представление ваше согласились, потому что дело обыкновенное, и только не хотели огорчить вас, когда не сказали, что вы без представления имели право войти в дело и распорядить оное.

Скажу и я вам слово: довольно для прения.

Ничто не движет вас ни на север, ни на запад. Стройте и совершайте в мире и видимые и невидимые храмы Бога живаго!

Можно ли любопытствовать, что такое NOCTURNAE LUCUBRATIONES?

Что ученик риторики Мусатов самовольно взял из котла каши, это такая справка для студента, учителя и священника Мусатова, в которой SUMMUM JUS есть SUMMA INIURIA.

Опять я наспорил много. Мир с духом вашим; прошу и себе от вас мира»⁶⁸.

У преосвященного Гавриила были родственники; родная сестра его с своею замужнею дочерью и детьми ее проживала с ним в Орле, Одессе, а потом и в Твери; этих родственников он приблизил к себе и слушался их советов.

Кроме того, он, по доброте своего сердца, имел слабость привязываться к келейникам и к домашним секретарям своим, которые во зло употребляли его доверие. Эта привязанность к келейникам и секретарям особенно усилилась в нем под старость, в Одессе и Твери⁶⁹; но, видно, и в Орле она заметна была. Вследствие этого выходили по управлению епархиальными делами злоупотребления, слух о которых доходил до Св. Синода. Без сомнения, Филарет в Синоде защищал своего друга по возможности. Но слухи были так настоятельны, что Св. Синод поручил экзарху Грузии, Ионе⁷⁰, отправлявшемуся из Синода, наведаться о порядках управления преосвященного Гавриила. Экзарх удивлялся этим порядкам, и Св. Синод не замедлил дать знать об этом Гавриилу. Тогда преосвященный Гавриил обратился к митрополиту Московскому с письмом от 19 января 1827 г., в котором жаловался на условные силлогизмы Св. Синода, как он называл замечания Св. Синода. Митрополит Московский отвечает ему от 7-го апреля 1827 года. «Желаю вам великодушия, терпения и логики, согласной с логикою Св. Синода, – писал он другу своему и товарищу. «Не знаю я условных силлогизмов, которые присланы вам из Св. Синода; но не прогневайтесь, не поспешу я обвинить его в неправильном выводе последствий. Преосвященный Иона, путешествуя из Синода, изъявлял удивление вашим силлогизмам. Как вы хотите, чтобы я не поверил большинству голосов и пристал к одному голосу – судии в своем деле? Пословица тому, кого три человека называют пьяным, велит ложиться спать. А чье решение несколько человек признало погрешительным, тому надлежит бодрствовать над своими делами. Вот мое мнение и, если угодно принять, совет».

Далее, указывая на главную причину жалоб на друга и товарища своего, святитель Московский пишет: «Посмотрите, нет ли ближе семян напастей. Писано: врази человеку домашние его. Сие слово не раз сбывалось над епископами, когда они очень близко себя окружают родственниками и без осторожности приемлют их советы и ходатайства. Имеяй уши слышати да слышит!»

После этого упрека, очень ясного и сильного, святитель обращает внимание на другую слабую черту в характере преосвященного Гавриила, – на излишнее занятие его певчими: «Занимаетесь ли вы певчими по-прежнему? Желал бы я, чтобы вы уже наскучили и перестали. Пусть регент настраивает хор, а епископ распространяет дух гармонии в церкви, да будет вся она единым духовным хором и органом Божиим». «Простите моей дерзости, – заканчивает свое письмо митрополит Филарет, – и помолитесь о моей немощи. Может быть, вы догадаетесь, почему я дерзок с вами, не имея дерзновения к себе»⁷¹.

Преосвященный Гавриил, видно, обиделся на друга своего и покровителя и написал ему в ответ на его письмо, что он слушает лживых устен глаголы о нем. Тогда святитель Московский отвечает ему: «Не знаю, какое основание имеете ваше преосвященство думать, что я слушаю лживых устен глаголы о вас. Я почти и не слышу о вас, кроме Св. Синода; и во всяком случае, по многим причинам охотно слушаю то, что за вас, а не то, что против вас».

Далее митрополит Филарет указывает на два дела, разбиравшиеся в Св. Синоде, – одно дело Милорадовича, – а другое священника Посельского. О первом деле митрополит писал: «Вы мне жаловались на дело Милорадовича; я не читал и не слыхал сего дела; но те, которые судили оное, вместе и порознь говорят не за вас. Что же мне тут делать? И теперь, как прежде, думаю и братски вам говорю, что лучше нам доверять суду Св. Синода о нас, нежели суду нашему о самих себе».

«Как рассматривали дело священника Посельского, – писал далее митрополит Филарет, – не могу вам рассказывать, потому что не должно за дверями присутственного места говорить о том, что происходит в том месте не при открытых дверях. Но скажу вам мое мнение, что одна или две резолюции ваши, натянутые против подсудимого не во-время, или сильнее, нежели дело требовало, отнимают у вас част принадлежащей сану вашему доверенности, закрывают часть вины виноватого, и тому, кто знает нужду не ронять начальника пред подчиненными, препятствуют защищать ваше решение, – хотя то правда, что оно не против правды сделано. Присылайте скорее сие дело; я любопытствую видеть развязку, может быть, не праздным любопытством».

В семинарии Орловской продолжалась неурядица, и доля этой неурядицы падала на самого преосвященного Гавриила. Так, он не удалял от должности эконома семинарии, замеченного по ревизии в беспорядках, дозволял ректору семинарии в учебное время недели на две или более отлучаться от семинарии без основательного распоряжения о ректорской должности. Инспектор семинарии донес об этом и в семинарское и в академическое, правления, и последнее уволило от должности семинарского эконома. Преосвященный Гавриил жаловался на такое донесение инспектора и на такое решение академического правления митрополиту, и называл инспектора сумасшедшим, и самое академическое правление нездоровым. Филарет пишет ему: «Болен ли ваше инспектор, – не знаю, не знаю и того, здорово ли академическое правление, если оно украдкою отрешило человека, который определен не им, а высшим начальством. Но рассудите следующее: Когда у вас при семинарии остался тот же эконом, которого беспорядки открыты бывшей ревизией, (заметьте, что эконом определяется епархиальным архиереем), а потому вероятно и то, что слышно о нынешних его беспорядках, – когда ректор в учебное время недели на две или более отлучается от семинарии без основательного распоряжения о ректорской должности, – когда о сем происшествии, которого нельзя скрыть, подобно игле, инспектор пишет в семинарское и академическое правления, – когда приметно, что за семинарией есть уже постороннее наблюдение, которое можете иметь дальнейшие последствия, – тогда, если начальство принимает попечение, сколько о благосостоянии места, столько же и о предохранении оного от последствий более трудных, которые и вас могли бы коснуться, – рассудите, – повторяю, – надобно ли вам гневаться или жаловаться, или не нужно ли подлинно ближе вникнуть в состояние семинарии и попещись о истинном ее благоустройстве».

«Будите мудри, яко змия, и цели, яко голубие, – сие правило дано нам на все случаи жизни, и в трудных не недостаточно». Так оканчивал свое письмо святитель Московский.

Преосвященный Гавриил над этим письмом своею рукою написал: «Ноября 14-го. Даждь, Господи, терпение»⁷²)!

Это письмо сильно огорчило преосвященного Гавриила, и он жаловался и вопиял на митрополита, и, как кажется, писал к новоизбранному своему благодетелю, Иннокентию, которого митрополит недолюбливал; писал он об этом и к Московскому архипастырю, и вот этот последний вскоре пишет новое письмо своему другу и товарищу.

«Не извольте вопиять на меня, преосвященнейший владыка. Слова мои не переломят вам костей; если я говорю правду, примите и употребите, а если неправду, простите меня, – и конец делу. А что я имею дерзновение говорить вам, тому причину, может быть, сами себе представите, и не отвергнете.

«Если не имеете досады на Милорадовича, на что и говорить, как он живет с женою, и что сделал его секретарь; не о сем дело. Кийждо свое бремя понесет.

«О Посельском что заметил я в резолюциях ваших, теперь не помню, и потому не стану о сем состязаться с вами далее. А что я желаю скорее видеть его дело, это не против вас; только повторяю, что не могу вам за порогом повторять, что говорено в храмине совета, хотя бы то было и мною.

«Но чтобы вы поняли мою мысль об осторожности в решениях, напомню вчерашний пример. – Как определить учителя во священника туда, где нет места; и когда место открылось, отогнать его прочь? Как оставить его без грамоты, Бог знает, до чего? Как учителя послать в село на место ученика, и сего тому предпочесть для города? Как послушать прошения подьячего в определении священника, – его родственника? Подьячему надлежало в глаза бросить его прошение о сем. К чему наконец проповедовать самого себя Ливенским прихожанам, чтобы они доверяли своему архипастырю, то есть мне? – Возлюбленный архипастырь! Доверенность приобретаем ли, нет ли, делом; а требовать оной резолюциями не благонадежно. Человецы скорее рассмеются, нежели созиждутся, слыша сию резолюцию».

«Инспектор, видно, не в здравом уме; его удалили. Но судите сами, как же в учебное время бросить семинарию на две недели на сумасшедшего инспектора. Вы предпочитаете старый порядок в училищах; бывало ли тогда, чтобы ректор в учебное время уехал по такой причине, как освящение церкви, на целые две недели? Разве некому, кроме ректора, сие сделать? – Вот вы подали причину еще написать закон и положить новые узы архиереям, чтобы они не смели так без нужды отпускать учащих в учебное время; а потом вы же будете жаловаться, что руки связывают; кто виноват»?

Эти новоприведенные факты, вместе с прежними, до очевидности, доказывали, что преосвященный Гавриил сам во многом был виноват, как в управлении епархией, так и в управлении семинарией, и что ему вопиять на митрополита грех было. Чтобы несколько смягчите свои обличения, митрополит писал еще: «Споря с вами во многом, и в очках не хочу вам уступить; вы начинаете их употреблять, а я давно употребляю. Когда и в очки писать не в состоянии буду, тогда будете покойны от моих писем, а между тем имейте терпение и поминайте слово, что достовернее суть язвы друга, нежели вольная лобзания врага»⁷³.

Не прозревал ли мудрый святитель Московский льстивых отношений Иннокентия к Гавриилу и не указывал ли на эти отношения в последних словах своих?..

После этого письма святитель Московский долго не получал от Гавриила никаких известий и думал, не разгневался ли на него друг его и товарищ за его многоглаголание; но оказалось, что письмо, посланное от Гавриила, было в пути 17 дней. Впрочем, письмо состояло только из трех строк. «Я обрадовался оному, – пишет Филарет преосвященному Гавриилу в ответ на это письмо, – несмотря на троестрочную краткость его, потому что приходило искушение толковать молчание ваше, как наказание моего многоглаголания пред вами. Теперь вижу, что если и гневаетесь, однако не до конца. Но если я заслужил наказание, то наказывайте меня по закону: око за око, обличением моей неосмотрительности за мой совет об осмотрительности. Это было бы прекрасно. А если это опять с моей стороны многоглаголание, и предлагаемый род наказания за оное вам не угоден, то простите меня и не лишайте хотя троестрочных иногда писем, свидетельствующих, что союз любви между нами не прерывается, чего искренно желаю»⁷⁴.

В 1828 году назначена была ревизия в Орловскую семинарию. Ревизор нашел некоторые недостатки в семинарии, которые зависели от самого преосвященного Гавриила, и, вероятно, требовал от него некоторых объяснений. Гавриилу это не понравилось, и он в мае месяце жаловался святителю Московскому, бывшему тогда в С.-Петербурге, и указывал на действия ревизора, как на такие действия, которые ослабляют власть местного архиерея в глазах его подчиненных. Митрополит отвечал ему от 8-го мая того же 1828 года: «Не видите ли, что ревизор многократно твердит семинарскому правлению, чтобы не делали без архиерея. Ревизор требует, без сомнения, того, чего требуют училищные постановления, и что везде наблюдается, где есть порядок. Кто велел и вам не требовать сего прежде или молчать о неисполнении? Что заставляет и теперь бояться противоречия? Приказывайте законно и требуйте исполнения, – и будет».

Дело о семинарии Орловской доставлено было в Св. Синод, там заслушано было и произвело в членах Синода, в том числе и в Московском святителе, удивление. «Как вы попускали ректору своевольничать, а иногда и повиноваться заставляли его некстати, например, посылая в учебное время на следствие, как будто в целой епархии некому сего сделать, кроме сего человека, еще нового в делах и занятого своими».

В Св. Синоде, по рассмотрении дела о семинарии, – причем, без сомнения, митрополит Филарет сумел выставить Гавриила, как «человека, допустившего ошибку в запутанном деле», думали было перевести Орловского епископа, управлявшего третьеклассной епархией, на второклассную или на другую третьеклассную епархию. Извещая его об этих предположениях, святитель Московский писал ему: «Если рассуждение (Св. Синода о возведении вас на второклассную епархию) вступит в дело, то вы будете иметь в вашу пользу свидетельство Св. Синода. А если и переведены будете, то получите хороший случай, при вступлении на новое место, взяться за дело со вниманием и с предосторожностью против затруднений, испытанных в прежнем месте. Не забудем пословицы: век живи, век учись».

Так руководил и отечески вразумлял своего товарища и друга святитель Московский Филарет, когда тот был епископом Орловским. В письмах Филарета дышит искреннее расположение к Гавриилу, отеческая заботливость об его правильной деятельности как в епархиальном управлении, так особенно в семинарских делах, и в то же время видно и могучее заступничество за него в Св. Синоде. А в преосвященном Гаврииле стали проявляться такие черты, которые свидетельствовали как бы об охлаждении его к своему благодетелю и покровителю.

Преосвященный Гавриил 22 мая 1828 г. перемещен был на кафедру Екатеринославской епархии.

В Екатеринославле преосвященный Гавриил святительствовал почти девять лет до 9-го мая 1837 года.

Приветствуя его с этим перемещением, митрополит Филарет писал ему: «Поздравляю ваше преосвященство на новом престоле. Да будет новое служение ваше в благодати и мире».

И затем по-прежнему во все время управления преосвященного Гавриила этой епархией святитель Московский не оставлял своего друга своими дружескими, или вернее, отеческими наставлениями и своим заступничеством.

Видно, преосвященный Гавриил недоволен был таким переводом и на первых же порах жаловался митрополиту Филарету на то, что его перевели с севера на юг, что собор в Екатеринославле не очень хорош, что в архиерейском доме хозяйственные распоряжения его предшественника были неудачны. В ответ на эти жалобы святитель Московский писал ему от 17 сентября 1828 г. следующее: «Что за беда, – отвечает он на первый пункт жалобы, – «что из холодной страны перешли в теплую? Это, кажется, лучше, чем наоборот». И еще: «Вам не хочется на юг, а мне тяжело странствовать на север. Вот и теперь зовут; а у нас уже не раз был снег; я ежедневно простуживаюсь и даже начинаю разнемогаться. Кто на нас угодит? Будем же стараться жить не как хочется, а как Бог велит».

Преосвященный Гавриил жаловался на то, что собор не великолепен. И, действительно, собор требовал перестройки, и дело об этом было уже в Св. Синоде. Святитель Московский на это пишет: «Постройте новый, и прозовешися здатель оград. Дело о построении собора в ходу».

Касательно жалобы Гавриила на плохое распоряжение но хозяйству в архиерейском доме его предшественниками, святитель Московский писал: «В доме предшественник⁷⁵ предшественника⁷⁶ вашего видно, что неудачно распоряжался. Сие уже видно в Св. Синоде по представлению вашего предшественника. Сие даст силу вашему представлению о сем, если найдете нужным сделать оное».

Очевидно, Московский первосвятитель не очень настаивал на новом представлении в Св. Синод со стороны преосвященного Гавриила, тем более, что и сам Гавриил оставил хозяйство архиерейского дома в Орле не в очень блистательном виде. В том же письме митрополит Филарет пишет: «Слышу, что и предшественник нынешнего Орловского епископа⁷⁷ оставил тамошнее хозяйство не в самом благоприятном виде. Как можно даже жалованье истратить не на жалованье»?⁷⁸

В Екатеринославле преосвященному Гавриилу, по Высочайшему повелению, следовало приступить к постройке кафедрального Преображенского собора на том месте, где он был заложен блаженныя памяти Императрицею Екатериною II; он и приступил к этой постройке в 1830 г., – причем митрополит Филарет много содействовал ему своим ходатайством в Св. Синоде, при отправлении денег на постройку этого собора. «Дело о построении собора в ходу, – писал он к преосвященному Гавриилу в первом еще письме своем в Екатеринославль, от 17-го сентября 1828 года. «О деньгах для вашего собора, – писал он в другой раз (в письме от 5-го апреля 1832 года), – я напоминал. Замедление было в министерстве финансов, но теперь ассигнование совершилось. Я просил поспешить остальною исполнительною перепискою. Так поручение ваше по возможности я исполнил»⁷⁹.

Письма митрополита, содержавшие вразумления и наставления, как видно, огорчали преосвященного Гавриила, и он иногда подолгу не писал к своему другу и покровителю, а затем сам же упрекал святителя, почему он ему не пишет. На одно из таких писем митрополит отвечает ему так: «Ваше преосвященство сочли полгода моего молчания, и в епитимью мне молчите сами полгода. Приемлю епитимью и, чтобы исполнить оную с послушанием, желаю знать, на сколько времени назначена епитимья, и с тем ли, чтобы и я продолжал молчать, и не смел сказать, что я, празднословя или не празднословя, есмь все равно вашего преосвященства покорнейший слуга»⁸⁰.

Между тем в 1830 и 31 годах страшная холера опустошала многие области России и поглощала множество жертв. Преосвященный Гавриил писал в 1830 году к первосвятителю Московскому, что болезнь уже в его области, и просил наставлений, как ему действовать. Митрополит отвечал: «С вами болезнь в одной области, а со мной в одном городе; и в дом мой слегка толкалась, но эконом не пустил ее без лекаря. И я иногда чувствовал себя в преддверии болезни, но еще долготерпит Господь. Впрочем, не укоряйте холеру именем злой. Она уважает доброе. В тридцать холерных больниц, или около сего числа, ходили у меня по чреде, ежедневно, всего до ста священников, и шесть недель холера не трогала ни одного из них. Но не любит она ни излишней дерзости, ни излишней робости, особенно невоздержания; следственно, учите осторожности, воздержанию, упованию на провидение Божие»⁸¹.

В апреле 1832 года митрополит Филарет уведомлял преосвященного Гавриила, что к нему назначен в ректоры семинарии архимандрит Анастасий (Лавров), «одобренный, – как писал в своем письме митрополит Филарет, – «прежними его архиереями. Желаю, чтобы он вам был угоден, а вы его руководствовали к дальнейшему усовершению». Но это назначение опять было неудачно⁸². Новоприбывший ректор завел новые порядки в семинарии, – о чем преосвященный Гавриил писал к Филарету; – но сам же Гавриил в письме своем упоминал, что эти порядки заведены без его ведома, и он не знает, к лучшему ли они будут. Митрополит отвечает: «Зачем с новым ректором переменяется порядок в семинарии, и вы не знаете, к лучшему ли»? Всякая перемена в семинариях, созданных по плану и проекту Филарета, без сомнения, не могла нравиться ему, – тем более, что сам же архиерей пишет, что он не знает, к лучшему ли эта перемена. «Никакая перемена в семинарии не должна производиться в действо, – писал Филарет к преосвященному Гавриилу, – прежде, нежели вы рассмотрите, к лучшему ли она. Не понимаю, – прибавлял еще Филарет, – почему некоторые архиереи ставят себя в стороне от семинарии. Архиерей имеет и право и обязанность руководствовать свою семинарию; только не должно поступать против устава, как и в консистории против закона. Сие нелишним показалось мне сказать на ваше известие, чтобы не было недоразумения неполезного»⁸³.

В 1833 году преосвященный Гавриил сказал проповедь о покаянии и с разрешения Московского комитета духовной цензуры напечатал ее. В С.-Петербурге усмотрели, что проповедь эта и очень длинна, и не соответствует духу и характеру церковной проповеди; и кажется, укоряли Филарета за то, что Московский цензурный комитет так неосторожно допускает к печати такие проповеди. Митрополит прочитал проповедь и в письме своем к Гавриилу разобрал ее, как говорится, по косточкам. В этом письме он употребляет между прочим такие выражения: «Аще иным несмь апостол, обаче вам есмь. Если я не скажу вам правды, кто скажет?... Что за проповедь в 70 страниц? Кто мог ее выслушать? А если это несколько проповедей, то зачем обманывать православный народ и называть одною»?

Затем в конце разбора проповеди митрополит из строгого критика переходит в кроткого и дружелюбного увещателя. «Подумаем, возлюбленный брат, понятно ли, полезно ли учим, – ведем ли на путь подчиненных учителей, или сбиваем с пути, если, следуя примеру архиерея, начнут играть словом священного писания, как вздумается. Смирим свой помысл, уменьшим доверие к себе, испытаем свое дело прежде, нежели оно пойдет в народ. Советую сие вам, как себе, и себе, как вам. Очень рад буду, если будете отвечать мне столь же откровенным советом, а не гневом. Если же и погневаетесь, – мне сие не помешает быть с искреннею к вам любовию»⁸⁴.

В 1834 году преосвященный Гавриил просил у митрополита эконома для своей семинарии из Москвы; святитель отвечал: «Эконома для вашей семинарии в Москве найти не надеюсь. Живущие в Москве по большей части получают к ней страсть и неохотно идут в другие епархии. Если вызовется какой-нибудь искатель приключений, – то грех было бы дать вам такого»⁸⁵.

В 1834 году, осенью Государь Император Николай Павлович, вместе с Государем Наследником, Цесаревичем Александром Николаевичем, посетил Москву и Сергиеву лавру; митрополит Филарет имел счастье встречать его и в том и в другом месте, и писал об этом Гавриилу.

В ноябре того же 1834 г. преосвященный Гавриил ко дню рождения высокопреосвященнейшего митрополита Филарета, праздновавшего этот день 1-го декабря, прислал ему приветствие в стихах. Митрополит, прочитав стихи, вероятно, улыбнулся такой затее своего лаврского товарища и друга, – и ничего не отвечал ему. Но когда этот друг сам напомнил ему об этом письме и вместе с тем просил у него совета и наставления, что ему делать, как принять Государя, которого ожидали к освящению нового кафедрального собора в Екатеринославле, – тогда владыка написал ему: «Неужели не отвечал я еще вам и на то письмо, в котором вы сделались поэтом? Если так, то видите, как мало я способен даже заимствовать пиитическое одушевление. Мне стыдно бывало писать, читать и слушать лаврские стихи: вот какое воспоминание оставила во мне лаврская поэзия⁸⁶; из сего не трудно вам заключить, как недостоин я быть предметом стихов, с которыми так мало умею обходиться».

«Вопрос ваш, что делать в случае посещения Высокого Гостя, подлинно достоин размышления: не весте бо, когда Господь дому приидет. Что делать по чину, вы, думаю, видали, когда были в Петербурге. Я могу прибавить, чего не делать, именно: не сочинять стихов и не употреблять чего-либо изысканного, к чему вкус был, но миновал»⁸⁷.

1-го декабря 1835 года, ко дню празднуемого Филаретом рождения своего, и 1-го января 1836 года Гавриил писал к Московскому митрополиту поздравительные письма и предлагал ему некоторые вопросы. Митрополит не только отвечает на заданные ему вопросы, но и прибавляет кое-что от себя.

«Вы спрашиваете, – пишет он, – неужели вы не заслуживаете внимания к трудам вверенных»? Преосвященный Гавриил, очевидно, разумел свое представление в Св. Синоде о наградах членам консистории. Митрополит отвечал: «Позвольте мне спросить взаимно: подал ли вам Св. Синод причину к такому вопросу? Со всяким начальством случается, что не всякое представление удовлетворяется. В вашей же консистории, сколько помню, были дела, которые прежде могли мешать успеху представлений. Теперь, кажется, препятствий меньше, и представление может быть успешнее».

Второй вопрос состоял в том, не нужно ли для греков перевести с русского на греческий язык некоторые назидательные книги? – Святитель отвечал: «Для греков нужно ли переводить русское на греческий, или лучше приучать их к русскому, чтобы более обрусели? Рассудите о сем вопросе, по местным познаниям, внимательно; и если непременно нужно грекам греческое, то представьте Св. Синоду упоминаемые вами переводы для напечатания».

Преосвященный Гавриил писал еще, что он желает поднести в дар Московской академии Моисеево пятикнижие на еврейском языке, писанное на пергаменте в 1142 году по Рождестве Христове и поднесенное ему от евреев-караимов в Евпатории, и спрашивал о том мнения у Филарета. Святитель отвечал: «Если вам угодно будет подарить Московской академии еврейскую рукопись, она будет почитать вас своим благотворителем за сей примечательный дар». Когда рукопись была поднесена, митрополит писал Гавриилу: «За пятикнижие благодарит вас и комиссия духовных училищ; а я, если будет угодно Богу, собираюсь ехать смотреть ваш великолепный дар нашей академии».

Разрешив вопросы преосвященного Гавриила, митрополит далее пишет ему: «Теперь побеседуем сверх ответа.

«Слышите ли, что ваш ректор⁸⁸ переведен? Мне откуда-то слышится, что он очень желал переведения, будучи затруднен преобладающим влиянием светских людей в семинарии. А он, говорят, человек хороший. Итак, надобно вам обратить внимание, не потеряли ли хорошего человека от того, что недовольно поддерживали его; и не вредно ли для места влияние, от которого даже начальник принужден был бежать».

Последующая жизнь ректора показала, что святитель Московский имел о нем не вполне верные сведения.

«Инспектору семинарии гораздо лучше было бы избрану быть из духовных. Теперь, может быть, светские пирующие и танцующие профессоры посеевают и в учениках вкус к светскому. Говоря сие, я не сужу, – ибо нельзя судить издалека, по догадкам; но даю премудрому вину размышлять и усматривать, что хорошо, и что может быть лучше».

«Как вам не стыдно, – пишет далее святитель, – дела о вступающих в православное исповедание отсылать к управляющему делами иностранных исповеданий? Как не догадаться? Извольте иметь в соображении, что свод законов не запрещает восходить к законам, из коих он сокращен, и что сие особенно нужно в отношении к церковному управлению, которого свод законов касается только отчасти»⁸⁹.

В том же 1836 г. весною преосвященный Гавриил что-то захандрил и выразил митрополиту желание – удалиться на покой на западе дней своих, и вместе с тем с укоризною указывал на то, что будто бы бывший ректор доносил ему, – митрополиту, – о семинарии и жаловался на него самого. Митрополит на это письмо отвечает: «Что за меланхолия пришла на ваше высокопреосвященство говорить о западе? Пасите на востоке и почивайте в полудни... – Бывший ректор ваш ничего не доносил мне, ибо я никогда не был с ним в переписке. Что я слышал, слышал не от него, а от кого-нибудь более достойного доверия».

Отразив от себя всякое подозрение касательно принятия ложных донесений на семинарию и жалоб на самого Гавриила, митрополит далее с дружеским укором говорит ему: «А вы зачем доносите на меня вашему инспектору? Я говорю с вами братски и от вас могу получить опровержение на мои слова. Зачем Кутузову⁹⁰писать ко мне возражения на мои к вам письма? Были ли бы вы довольны, если бы я ваше письмо показал Анастасию?⁹¹

Преосвященный Гавриил желал иметь у себя хороших монахов и хотел выписать их из московских монастырей. Владыка отвечал ему: «Монахов нельзя выписывать, как товар; надобно завести их, – а это делается вниманием управления».

Танцующие и пирующие профессоры тем самым допускали некоторые шалости, а на них глядя, допускали шалости и семинаристы; преосвященный Гавриил спрашивал владыку: кто же должен унимать эти шалости? Владыка отвечал: «Семинарские шалости поправлять – дело ректора, а ваше – смотреть, чтобы ректор исправлял их, и подкреплять его в том; унимать же профессорские шалости вам непременно должно, а ректору без вашего подкрепления иногда и не можно».

В то время, когда митрополит Филарет не одобрял поведения профессоров Екатеринославской семинарии, называя их танцующими и пирующими, и поставлял это на вид Гавриилу, преосвященный Иннокентий, – ректор С.-Петербургской академии, смотрел совершенно другими глазами на преосвященного Гавриила и на его отношения к профессорам; он выражал ему искреннюю благодарность за отеческое обращение с воспитанниками академии, поступившими в Екатеринославскую семинарию в наставники. Преосвященному Гавриилу понравился этот взгляд Иннокентия, и он отвечал ему следующим письмом: «Если бы все так милостивым смотрели на меня оком, как вы, – горы золотые поставил бы я. Прошу не встретить в выражении сем моего самохвальства, но да будет замечен один восторг, с каким приемлю я ваши строки, любовью братскою дышащие. Вы называете меня благопопечительным о воспитанниках ваших. Точно, я пекусь о них, обращавшись сам непосредственно с ними около двадцати лет времени, до настоящего поста, – но и гневаюсь иногда. Сие же от ревности общей ради пользы, которая вверена епархиальному начальнику»⁹².

Из этого письма видно, что преосвященный Гавриил со всем жаром новой любви обратился к новому тогдашнему светилу, восходившему быстро на горизонте русской церкви. Увидим впоследствии, насколько оправдалась эта благоговейная привязанность Гавриила.

В письмах своих к Иннокентию преосвященный Гавриил изображает состояние некоторых духовных училищ Екатеринославской епархии и указывает те затруднения, которые он встречает в приведении их к лучшему порядку. – В Мариупольском, напр., училище смотритель, протоиерей Демьяновский, за какой-то худой поступок был не только наказан Гавриилом, но и удален академическим правлением от должности смотрителя училища, по зависти и проискам греков. Преосвященный Гавриила писал к Иннокентию: «Не следовало бы его лишать звания смотрителя училища, на которое он имел право, прослужив тут инспектором более 10 лет, и училище поддерживал при слабости смотрителей, до того бывших. Для духовенства он пожертвовал своим гражданским чином, в коем состоял уже, и, сложив оный из-за послушания мне, пошел во священники, потом поступил в протоиереи. Тому-то и завидуют беспутные греки, кои и церкви разграбили и правление духовное запутали. Демьяновский все то по возможности поправил и меня одолжил. Смотритель же новый по приезде, говорят, не удостоил его позволения и сесть при себе. Итак – общая их горячность и неопытность».

О другом духовном училище своей епархии преосвященный Гавриил писал к Иннокентию следующее: «Ростовское училище теперь закрыто, присоединением оного к Мариупольскому; а потому ни инспектор, ни учители, склонные к нетрезвости, вредить уже оному не станут. Мудрено однако, чтобы и другие по училищам учители тем не заражались. В городах столь пустых, как, напр., Ростов, им не с кем обращаться; да и сведений имеют мало, чтобы привлекать могли к союзу лучших людей. Книг нет, они их не читают. Накажите мою смелость, только позвольте выразиться: совсем не нужно заботиться о многих по городам уездным училищах. OLEA ЕТ OPERA PEREUNT!

«Крымское духовенство совершенно лицемерит. Желанием училищ оно прикрывает только старую свою склонность – выводить детей в светское ведомство. Греки прехитры. Да и много ли их там, чтобы быть училищам? Не равный ли труд, когда они привозить станут детей своих в Мариуполь или прямо в семинарию, т. е. в училище при семинарии, и обратно, когда⁹³... не будут с детьми отправляться в Крым. Из сего вывожу, что желание Крымского духовенства не чистосердечно. Оставить училища на тех местах, где они теперь суть, – только смотрителей, учителей приучить надобно, чтобы они силы устава по-своему не перетолковывали. Например, в нынешнюю мою поездку я прихожу в училище, разумеется, без учеников по каникулярному времени. И поскольку тут не встретил я ни стульца, ни столика, ни другого подобного, то спросил: неужели так всегда пусто? Нет, – отвечали, – но вещи разобраны но квартирам. Таким образом никогда не спасешь экономии училищной, и мы все назади будем против училищ другого ведомства по сей части. Пусть это не важно, что взяты вещи; но когда заметил я это погрешностью, возражения полетели. – Сие-то препятствует нам, совершенно препятствует поправлять дела училищные и семинарские. А когда выше дойдет, нам оплеуха»⁹⁴.

О состоянии преподавания в Елисаветградском училище один из воспитанников этого училища того времени, впоследствии преосвященный Геннадий (в мире Иван) Левицкий пишет так: «В Елисаветградское училище я поступил в 1 класс, но скоро принят был во 2-й. Четыре года пробыл и промучился. Особенно доставалось за переложения, упражнения в латинском и греческом языках, да за нотное пение: выучит меня товарищ Андриян Погорелов «Всемирную» и «Кто Тебе не ублажит»... за копеечки мамочки на яблочки; но дознались, что пою наизусть и нот не знаю, и выдерут, и копеечки не помогают. И стал я разузнавать ноты: ут, ре, ми, и открыся премудрость... Тоже и с упражнениями, – пока не добился до искусства сочинять из надиктованных слов латино-греческих смысла русского. Особенно доставалось от учителя латинского языка Николая Осиповича Шелестовского, убитого крестьянами за жестокости». Об Екатеринославском училище говорит тот же преосв. Геннадий: «В 1831 году перевезли меня в Екатеринославское духовное училище. Туте... о, драли!.. ох, Липинский! Промучился еще два года в Екатеринославском училище». Но об Екатеринославской семинарии он отзывается довольно одобрительно, особенно о двух молодых наставниках, Лонгинове и Кутузове.

Преосвященный Гавриил просил Иннокентия прислать в Елисаветградское училище смотрителем кого-нибудь из профессоров, а не другого кого в Крыме. «Там край препросвещенный относительно светских, – писал он; нужен исправный проповедник, какого они и требуют от меня настоятельно. Епархия, мне вверенная, пространна; она же и разнообразна по племенам, по языкам, по званиям, но чинам, из коих многие суть блистательнейшие». И затем выставляет те выгоды и почести, какие мог бы получить – смотритель из профессоров. «Вот и в Елисаветграде открылось место. Должности при нем: корпусного собора настоятель, – протоиерей разумеется, – первоприсутствующий в тамошнем духовном правлении, – лестнее же, благочинный всех церквей военного кирасиров поселения». И затем описывает, с какою церемонией похоронен был тот протоиерей, на место которого нужен был кандидат. «Какая военная церемония! Какой блеск! Позавидуешь и смертному удару! Вот что есть настоятель корпусного собора!»⁹⁵.

Из этих сведений об училищах видно, что прозорливое око Московского первосвятителя более верно смотрело на постановку учебного дела в Екатеринославской епархии, чем взор преосв. Иннокентия, и что преосвященный Гавриил, при всей своей заботливости об учителях и училищах, был слишком добр и слаб в отношении к ним.

В письме от 1-го января 1837 года преосвященный Гавриил жаловался на слабость своего здоровья и на то, что дом архиерейский ветх. Утешая его, митрополит писал:. «DEUS MELIORA! говаривал покойный владыка Платон⁹⁶; и я теперь за ним. Но я как сам, давно по немощам осуждение смерти в себе имея, по благости Божией продолжаю жить; так уповаю, что и ваши немощи Господь облегчит, и жизнь и служение ваше продлит, о чем и молю Его. Между тем, что здоровье ваше не крепко, а дом ветх, я сказывал в Св. Синоде, дабы вспомнили о сем, когда будут рассуждать о назначении сумм, и когда меня, вероятно, не будет в Петербурге».

Преосвященный Гавриил хотел отослать от себя в Москву какого-то архимандрита Сергия; митрополит отвечал ему: «Вы часто жаловались на недостаток людей; а бросаете архимандрита Сергия ко мне, у которого и нужные люди, благодарение Богу, есть, и отдаваемых в починку немало перебывало. Вам удобнее заняться им и употребить его»⁹⁷.

Оканчивая наше повествование о дружеских отношениях митрополита Филарета к Гавриилу во время управления последним Екатеринославскою епархией, мы не можем умолчать о том, как сам Гавриил относился в это время к преосвященному Иннокентию Борисову.

Мы прежде заметили, что с первого знакомства с Иннокентием в 1825 году, когда Гавриил был епископом Орловским, Иннокентий сделался для него лицом, достойным благоговения и поклонения. И тогда он писал к Иннокентию, ректору Киевской академии и еще только архимандриту: «Случай знакомства нашего хотя не так приятен; но знакомство это есть мое приобретение всех драгоценнейшее. Любить вас и чтить начал я с той минуты, как узрел, и не престану, разве вы отвергнете, чего однако же не ожидаю».

Эта любовь и почитание к новому тогдашнему светилу была какая-то порывистая, пламенная, восторженная. Это чувство было совершенно не то, каким проникнута была душа Гавриила к его товарищу, другу и покровителю, наставнику и благодетелю – Филарету. Всегда серьезный, всегда искренний и благожелательный, всегда нелицемерный, иногда строгий, всегда поражающий величием своего ума, Филарет в самой дружбе своей был властителен и не искал в душе своего товарища и друга чувств пламенной любви. Готовый всегда явиться на помощь другу с потребным советом и вразумлением, Филарет осуществлял в себе слова ап. Иоанна: не любим словом и языком, но делом и истиною. Но сердце друга и товарища его далеко было не таково. Оно искало дружбы и любви горячей, пламенной, которая любит изливаться в порывистых восторгах и увлечениях.

Но, видно, и Иннокентия не много увлекали изъявления пламенной любви и почтения преосвященного Гавриила; у него взгляд на жизнь был практический. Он не писал к Гавриилу до 10 августа 1836 года; да и теперь писал по своим, так сказать, делам и нуждам. В этом письме Иннокентий писал о состоянии Екатеринославских духовных училищ, которые были обревизованы в этом году. Преосвященный Гавриил с своей стороны изображает состояние этих училищ и вообще отношение Курского духовенства к училищам⁹⁸.

Отсылая ответное письмо свое от 20-го сентября 1836 года к Иннокентию, Гавриил подписался так: Сердечно преданный вашему высокопреподобию и нелицемерно почитающий вас Гавриил Екатеринославский.

Вскоре Гавриил получил и второе письмо от Иннокентия. В этом письме Иннокентий благодарил Гавриила за отеческое попечение его о воспитанниках Киевской академии, служивших наставниками в Екатеринославской семинарии, которых Филарет называл танцующими и пирующими. Мы уже знаем, какими напыщенными словами начал свое ответное письмо к нему Гавриил: «Если бы все так милостивым смотрели на меня оком, горы золотые поставил бы я» и проч. Такие слова, очевидно, направлены были против укоризн Филарета и выражали уже некоторое тайное недовольство Филаретом и симпатию к Иннокентию.

Преосвященный Гавриил после того, как митрополит Филарет так строго разобрал проповедь его о покаянии и в письме своем упомянул, что Московский комитет духовной цензуры получил за невнимательное рассмотрение этой проповеди замечание, перестал посылать свои проповеди и книжки в Московский Комитет, а стал посылать в Киевский – под покровительство Иннокентия.

О литературной своей деятельности в Екатеринославле преосвященный Гавриил так писал к Иннокентию в С.-Петербург в 1843 году: «В Екатеринославле я начал историческую записку о своей епархии, тесно связанной с участью Новороссии. Источники мои были не книги, а полусгнилые листы архива монастырского. Год и два рылся я в тлетворной пыли, прибавляя и личные мои замечания. Часть, быть может, третью прошел таким образом своего пути. Но с него толкнули меня в Одессу на чумную годину; и оставалось думать не о плодах деятельных, но о способах, как избавиться от духа лукавого, от стрелы, летавшия во тьме. Присовокупите, что я не имел тогда, просто сказать, ни кола, ни двора».. «На историческую мою записку, продолжал преосвященный Гавриил, Одесское Общество (истории и древностей) обратило свое внимание; отрывки из оной помещены в трудах этого Общества, а целое останется туне. Неудачу дабы замените чем-либо, я составил хронологическую таблицу всех церквей Новороссийских с присовокуплением исторических сведений о некоторых. И сим пожертвовал Обществу. Но все это мелочь, о которой и прекращаю речь»⁹⁹.

Митрополит Филарет, без сомнения, сдержал свое слово; пред отъездом своим из Петербурга он сказал в Св. Синоде, что здоровье преосвященного Гавриила слабо, и что деревянный дом его ветх, – в надежде, что Св. Синод, при назначении сумм, уделит что-нибудь на поправление ветхого архиерейского дома в Екатеринославле. Но Св. Синод решил дело иначе. 9-го мая 1837 г. преосвященный Гавриил опять был перемещен на новую кафедру – Херсонскую, – отделенную от Екатеринославской, с званием архиепископа Херсонского и Таврического, с тем, чтобы иметь ему пребывание в Одессе.

Так как Херсонская епархия составлялась тогда вновь, то преосвященному Гавриилу надлежало здесь завестись всем, что касалось до состава новоучрежденной епархии. И он немедленно обратил внимание на все отрасли церковного благоустройства.

Умудренный прежними своими опытами и советами друга и товарища своего, митрополита Филарета, а также поддерживаемый главным начальником края, князем М. С. Воронцовым, и дружбою председателя Одесского Общества истории и древностей, Н. И. Мурзакевича, и уповая на нового своего покровителя Иннокентия, преосвященный Гавриил действует в Одессе с большею самостоятельностью, чем прежде, хотя и теперь не остается без помощи и замечаний от митрополита Филарета.

А труда предстояло весьма много.

При самом вступлении в управление Херсонской и Таврической епархией предстояло преосвященному Гавриилу действовать во время чумы, которая свирепствовала тогда и в Одессе и во всей епархии. «Толкнули меня в Одессу в чумную годину; и мне оставалось думать о способах, как избавиться от духа лукавого, от стрелы, летавшей во тьме... Я тогда не имел ни двора, ни кола в Одессе», – писал он в 1843 году к преосвященному Иннокентию. В это страшное время в Одессе храмы Божии, по распоряжению начальника края князя Воронцова, были заперты из опасения, чтобы чумная зараза не усиливалась от многолюдного стечения народа в одном месте. Между тем, пораженные страхом жители г. Одессы искали утешения и благодатной помощи в молитвах и совершении таинств. И преосвященный Гавриил явил себя в это время истинным отцом своих духовных чад и попечительным пастырем новой своей паствы. Имея в виду пример Московского первосвятителя, энергически действовавшего в 1830 году в Москве во время холеры, он немедленно по получении известия о закрытии храмов Божиих обратился к пастве своей с отеческим воззванием, призывая всех к посту, покаянию и усиленной молитве¹⁰⁰, затем избрал нарочитых священников, которые бы всякую минуту готовы были подать каждому благодатное утешение чрез святые таинства и молебные служения; и даже сам однажды бестрепетно явился к народу для его утешения и ободрения, а в другой раз с той же целью входил¹⁰¹ даже в самый карантин.

По окончании этого бедствия преосвященный начал приступать мало-по-малу к благоустройству ризницы и утвари церковной. И здесь не обошлось без особенно усиленной помощи митрополита Филарета. В надежде на самого Филарета и щедрых жертвователей Московских преосвященный Гавриил отправил в Москву двух своих доверенных лиц, эконома своего архиерейского дома иеромонаха Антония и диакона кафедрального собора Фому. На беду преосвященного, в Москве встретились такие обстоятельства с иеромонахом Антонием, которые вначале чрезвычайно затруднили положение этих доверенных лиц и только при особенно усиленных хлопотах митрополита Филарета кончились благополучно и для Антония, и для самого преосвященного Гавриила. Обстоятельства эти были следующие: по приезде доверенных в Москву оказалось, что у иеромонаха Антония находится в живых жена его, Матрена Агапова, и при ней 11-летний сын Петр. Антоний, в мире Василий Осипов, дворовый человек княгини Оболенской, женился на Матрене Агаповой в 1821 году, ославил ее беременною в 1827 году и удалился в Корсунский единоверческий монастырь; пострижен в монашество в Самарском архиерейском доме в 1833 или в 34 году. В Одессу Антоний приехал в 1837 году вместе с преосвященным Гавриилом и сделан был экономом архиерейского дома¹⁰².

Иеромонах Антоний, в бытность свою, в Москве, не раз посещал свою жену, жившую в доме его сестры; равно и она посещала его в его квартире, в присутствии диакона Фомы Левитского.

Об этом, по предложению митрополита (от 15-го июня 1838 года за № 172), производилось дело в Московской синодальной конторе и по окончании препровождено на рассмотрение и законное постановление в Херсонскую духовную консисторию при указе 12-го июля того же года за № 736. Преосвященному Гавриилу предстояло теперь новое затруднение – решить это крайне запутанное дело. Преосвященный обратился к своему товарищу и другу. Митрополит отвечал ему с такою подробностью и мудростью, что Гавриилу оставалось только переписать его ответ, – и решение выходило образцовое. «На вопрос ваш: что делать с иеромонахом, оставившим в мире супругу? – отвечать нелегко. По гражданским законам, по месту и времени он прав. Но как получил монашество и священство? Если открылся чисто и допущен духовником, духовник взял на себя его вину. А если не открылся, то получил монашество и священство неправдою. Чтобы из сих затруднений выйти с правдою и, по возможности, с миром, я думал бы, во-первых, о испытании и умирении совести его попещись духовно, для блага души его; во-вторых, присоветовать супруге его – немедленно вступить в монастырь; в-третьих, его удержать от священнослужения, доколе она будет пострижена, и чрез то все дело придет в законный порядок. Но сие, по моему мнению, не препятствует вам употреблять его в поручениях и даже в должности эконома, если, кроме случившейся запутанности, достоинство его не подлежит сомнению. Вы имеете область судить сами. Если имеете сами какую мысль и хотите, чтобы я испытал ее совещанием с некоторыми другими членами Св. Синода, можете написать мне о сем»¹⁰³.

Так мудрый первосвятитель Московский разрешил одно из труднейших и запутаннейших дел по епархиальному управлению и вывел друга своего на путь правды и мира, и притом разрешил в духе смирения, готовый выслушать мнение и самого преосвященного Гавриила и предложить это мнение на обсуждение других членов Св. Синода. Но, без сомнения, преосвященный Гавриил счел нужным исполнить мнение своего друга и товарища, и более не беспокоить ни себя, ни других членов Св. Синода.

Епархия Херсонская, по словам самого преосвященного Гавриила, была «пространна и разнообразна но племенам, по языкам, по званиям, по чинам, из коих многие были блистательнейшие». Требовалось много иметь мудрости и осторожности, чтобы всем и во всем быть полезным. Особенно требовали внимания татары, из которых многие желали принять православную веру, но встречали задержку в делопроизводстве консисторском. Преосвященный Гавриил не обращал на это внимания, а консистория применяла к татарам закон о крещении, изданный для евреев. – Где нужно и можно было устроить храм Божий, там не могли добиться этого. А иногда сам Гавриил неправильно втеснялся с христианством в магометанство. Все эти погрешности митрополит, по своей дружбе, старался исправить и сгладить своими вразумлениями и наставлениями.

Так, в письме от 29 октября 1838 г. он писал Гавриилу: «Говорят, что у вас затрудняют крещение татар, и что с ними поступают по закону, изданному для крещения евреев. Если сии два разные рода людей смешала ваша консистория, то вы разберите дело лучше. Строгий закон для евреев сделан по замечанию, что крестятся лицемерно и не раз. И потому он сделан единственно для евреев. Крещение же татар надобно облегчать. Разрешайте сие священникам как можно облегчительнее вы, не стесняя дела Божия приказными формами консистории».

Так мудрым архипастырем Московским разрешен и другой вопрос практики церковной.

«Говорят, – продолжает еще первосвятитель Московский, – преосвященный Агафопольский, живущий у вас в Феодосии, расположен обращать татар и имеет познания в их языке; для чего бы вам не воспользоваться его помощью?»

«Еще говорят; что живущие в Крыму нуждаются в священнике. Там где-то есть церковь, к которой вы могли бы дать священника, а обитатели Крыма – православные – сложились бы, чтобы дать ему содержание. Обратите на сие ваше архипастырское внимание»¹⁰⁴.

Так зорко следил первосвятитель Московский за делами Херсонской епархии, порученной его товарищу и другу.

Когда преосвященный Гавриил прибыл в Одессу, он совершенно справедливо писал Иннокентию Борисову, что у него не было ни двора, ни кола; он целый год не имел сколько-нибудь удобного помещения. И, если бы не ходатайство главного начальника края, князя Михаила Семеновича Воронцова, пред Государем Императором Николаем Павловичем, такое бесприютное положение его могло быть очень продолжительно. Но преосвященный Гавриил умел приобрести себе доброе расположение князя, и вскоре устроилось весьма приличное помещение для него и для всех последующих архипастырей Херсонских. По ходатайству князя передан был с Высочайшего разрешения для постоянного помещения местных архиереев дом графа А. Потоцкого, принадлежавший казне. Дом этот находился за городом, в уединенном месте, вдали от городского шума, и был совершенно удобен для помещения владыки. На ассигнованную от Св. Синода для дополнительных к этому дому построек сумму преосвященный устроил крестовую церковь.

Добрые отношения преосвященного Гавриила к князю Воронцову и благоуспешное устройство архиерейского дома не могли не радовать сердца митрополита Филарета и не возбуждать в нем нежного поэтического настроения к его другу и товарищу. В мае 1839 г. он послал к преосвященному Гавриилу следующее письмо, исполненное искренней дружбы и оригинальной поэзии: «Преосвященный Иерофей архиепископ Фаворский, бывши в России, по поручению блаженнейшего патриарха Иерусалимского (и уже избранный в преемники ему), возвращаясь во своя, желает прийти к вашему высокопреосвященству не один, как незнакомый, но со мною, вашим старым знакомым. Охотно сопутствую ему и приветствую вас моей хартией, а его устами. Не прошу вас о братолюбивом принятии его; вы сами сие сделаете, и он сам способен обрести сие. Я отворяю только дверь ему к вам. Ему приходит мысль устроит в Одессе Иерусалимское подворье, и не излишне. Вы побеседуете с ним о возможности исполнить сие. Да будет общение ваше взаимно утешительно. Вспомните обо мне, с миром, как я памятую о вас с любовию»¹⁰⁵.

Для новой епархии потребна была семинария. Преосвященный Гавриил, с Высочайшего соизволения, последовавшего 14-го апреля 1838-го года, нанял помещения семинарии дом с хорошим при нем садом и другими удобствами и, дождавшись назначенного в семинарию ректора, архимандрита Порфирия Успенского, магистра VIII курса С.-Петербургской академии¹⁰⁶, а наставников из воспитанников Московской духовной академии, торжественно открыл 1-го октября 1838-го года курс учения в семинарии и затем с отеческой заботливостью входил во все потребности как самого заведения, так и воспитанников особенно сирот. Много забот и хлопот, болезней и скорбей было при рождении этой новой семинарии¹⁰⁷. Он исходатайствовал в 1839 г. у Св. Синода возвышение оклада на содержание семинарии и возведение ее в первый разряд по отношению к штатам. Этого мало. Имея в виду, что весьма значительную часть населения Тавриды и самой Одессы составляют греки, и что епархия его состоит из разноплеменников, он учредил в семинарии практический класс греческого языка, дабы будущие священники греческих приходов не затруднялись в общении с своими прихожанами; равно и преподавание языков немецкого и французского, по его распоряжению, должно было иметь характер практический. Поэтому наставники сих языков были из природных знатоков. Митрополит Филарет, видимо, одобрял отеческую заботливость преосвященного Гавриила о семинарии. В одном из писем своих он так говорит: «Семинарии вашей желаю успеха паче причастниц»¹⁰⁸. В другом он писал: «Радуюсь, что семинария ваша благоуспевает. Одобрительное испытанию ее письмо я принес с собою и покажу его здесь» (т. е. в Св. Синоде)¹⁰⁹.

Ректор семинарии, архимандрит Порфирий (Успенский), «человек гуманный и критик забавный», – как выражается о нем преосв. Геннадий, – а также молодые наставники из Московской духовной академии могли поставить и, действительно, поставили Одесскую семинарию на высокую степень умственного развития, и она справедливо заслужила похвалу от митрополита Филарета. А о том, какие порядки велись в Одесской семинарии по надзору за учениками, и как относился сам преосвященный Гавриил к инспектору семинарии, мы можем судить по следующему свидетельству самого инспектора этой семинарии в 1845 году, архимандрита Геннадия: «Каков я был инспектор в 1845–57 г.г., об этом и теперь со страхом воспоминаю. Педагогика только показывалась в сочинениях; определенных теоретических начал не знал; любил земляков... детей моих семинарских товарищей и родных… как свою душу, – и тряс… по тогдашнему… виноватого, как грушу. А виноватых много было, по особенным качествам города Одессы и хохлят. Но их было мало, до 200 не более. Внутренние жили скученно скученно; в классных комнатах занимались, а некоторые и спали, – по тесноте в спальнях. Внешние жили на частных квартирах всякого качества... Но в последней крайности уклонялся от исключений, от формальных переписок, отмечая проступки, в журналах, энигматически-обще. Особенно затрудняли болгары, сербы, но и им доставалось. Добри Чентуло хорошо учился в среднем отделении; но крайне горячий, побил крепко товарища – хохлика; всем было строго воспрещено разделываться самим между собою; обиженный объяснил мне; потребовали к инспектору обидчика; и Добри является; в азарте говорит: «И тебя побью»… в шлафоре... Узнал он и во мне болгарина, молдаванина, хохла! Силишка была; звали Батыем, Татарином... Но, побежал к Гавриилу, который при свидании пожурил меня и посмеялся»…

Этот отзыв показывает, с какой отеческой простотой и снисходительностью обращался преосв. Гавриил и с инспектором и с воспитанниками своей семинарии.

В 1839-м году преосвященный Гавриил допустил одну неосторожность, которая сделалась очень гласною и заставила митрополита Фриларета написать ему внушительное письмо. Прибывши однажды в магометанскую мечеть, Гавриил произнёс там молитву Господню. Об этом и сам он написал к митрополиту, и напечатано было в газетах. Вероятно, Гавриил имел в виду содействовать обращению Магометан в христианство, но, без сомнения, зашел дальше, чем сколько ему советовал митрополит в том письме своем, где писал он: «Говорят, что у вас затрудняют обращение татар в христианство» и пр. Мудрый святитель Московский, по получении известия об этом посещении Гавриилом мечети, писал ему следующее: «Это значит, что вы публично обвинены, или обвинили себя в нарушении церковных правил. Если с еретиками молиться не позволено, кольми паче в магометанской мечети, – кольми паче высочайшей из молитв, которую и в церкви на литургии произнести желая, готовимся к тому особенной молитвой: сподоби нас, Владыко, со дерзновением не осужденно смети призывати Тебе, – небесного Бога, Отца, и глаголати: Отче наш! Магометан ни одной души вы не приобрели, а правила нарушили и православных соблазнили. Не станете ли защищаться и не скажете ли, что апостол Павел входил в синагогу? Ответствую: синагога совсем не то, что мечеть, особенно в то время, когда входил в нее св. Павел. Христианская церковь только рождалась; до тех пор синагога была обитель истинной религии, должествовавшая проповедью евангельской преобразоваться в новозаветную церковь, – для чего и входил в оную св. Павел. Но мы не видим, чтобы он входил в языческие храмы молиться и проповедовать; ибо сие значило бы раздражать и возмущать, и следственно, заграждать, а не открывать пути назиданию в вере. В ареопаг св. Павел не сам пришел, а был приведен и спрошен. Тогда в порядке было возвестить истину».

«Что магометане, слушая вас в мечети, безмолвствовали, это была их скромность. Но, если бы они вздумали вас оскорбить, вы подверглись бы сему так, что не имели бы права просить удовлетворения. Хорошо, что сего не произошло; но не хорошо то, что последовало. Магометане вашим нашествием на их мечеть возмущены, приведены в опасение, что их будут притеснять в вере. Ваше местное начальство сим озабочено; я это из верных источников знаю и сим-то побужден писать к вам о сем предмете так наступательно. Братски прошу вас принять мое нападение с терпением и, рассмотря дело беспристрастно, взять правило осторожности. Надобно обращать внимание и на то, чтобы действовать в мире и с гражданским начальством. Мирные власти подкрепляют одна другую в деле общеполезном и делают ход его благопоспешным и благонадежным. Паки прошу простить мне мое дерзновение, – писал в заключение своего письма святитель, – которое я восприял без нарушения истинного почтения и любви»¹¹⁰.

Нанятый для семинарии в 1838 г. дом не обеспечивал прочного существования в нем семинарии; нужно было строить свое семинарское здание, но тут встретились некоторые препятствия со стороны высшего духовного начальства. Св. Синод усмотрел, что сметы и цены материалов были поставлены очень высоки, не по правде, и что место для постройки семинарии было перекуплено кем-то с целью взять за него вдвое дороже. Когда преосвященный Гавриил просил Филарета ускорить дело о постройке семинарии в Синоде, владыка Московский указал на эти обстоятельства и просил самого Гавриила облегчить дела, выведя их на правый путь.

О. ректор Херсонской семинарии, архимандрит Порфирий, душевно заболел и для излечения болезни своей при помощи заграничных врачей просил себе места при какой-нибудь миссии за границей. Об этом сделал представление преосвященный Гавриил Св. Синоду, и Синод назначил Порфирия настоятелем посольской церкви в Вене. Первосвятитель Московский, извещая об этом Гавриила, писал ему: «Представление о ректоре вашем, кажется, разрешено. Жаль, что он в таком состоянии, как пишете; оно требует врачевания, и особенно духовного. Внутренний мир души восстановит мир и на границах между душой и телом»¹¹¹.

В новоучрежденной Херсонской епархии своей преосвященный Гавриил возымел намерение устроить женскую обитель и в ней училище для девиц-сирот духовного звания, и в 1839 году в апреле месяце, на основании проекта устава духовным консисторий – пещись архиереям об общеполезных учреждениях, донес Св. Синоду, что, так как во всей Херсонской епархии нет ни одного женского монастыря, то да благоволит Св. Синод исходатайствовать ему Высочайшее соизволение на учреждение такого монастыря в Одессе. Св. Синод потребовал от него обстоятельных сведений как об основаниях, на которых должен быть учрежден монастырь, так и о способах к его устроению и содержанию на будущее время. Вследствие этого открыт был сбор добровольных приношений на сооружение обители. И тотчас явились жертвователи и жертвовательницы деньгами и землями, при чем г. Стурдза пожертвовал на устройство этой обители полное 3-е издание прекрасных Писем о должностях священного сана. (См. письмо 5-е преосв. Гавриила к Иннокентию, стр. 442). Ободренный щедро открывшимися средствами, преосвященный Гавриил в 1841 году 30 января донес об этом Св. Синоду и снова просил его об исходатайствовании Высочайшего соизволения на учреждение обители и изложил в своем представлении цель будущего монастыря – быть ему пристанищем для ищущих спасения и вместе приютом для сирот-девиц духовного звания. Вместе с тем в своем представлении он определил число воспитанниц, лета их, предметы образования, способы содержания и устроения судьбы их, а также предназначил место для монастыря – при церкви Михаило-Архангельской – приходской, с обращением ее в монастырскую. При этом преосвященный Гавриил просил разрешения у Св. Синода выдать ему сборную книгу по всем епархиям. Эти предположения вскоре были одобрены Св. Синодом, кроме выдачи сборной книги. Друг и товарищ преосв. Гавриила, митрополит Филарет, писал ему от 21-го января 1842 года: «Предположения ваши касательно училища монастырского утверждены, кроме сборной книги для всех епархий, потому что, если бы дать сие право вам, то имели бы то же право и другие, а тогда и в вашей епархии были бы сборные книги всех епархий, что, конечно, не показалось бы вам удобным. Но вы можете дать сборную книгу, по обычаю, для своей епархии и с нею послать в некоторые другие, которых архиереи по братолюбию не отрекутся допустить сбор в своих епархиях. Может, если угодно, прийти ваша книга в Москву»¹¹². В 31-й день мая 1842 года монастырь был заложен, и в два года построен был прекрасный дом со всеми удобствами для помещения монахинь, воспитанниц и наставниц.

Для новоустрояемой обители и для начальствования в училище потребна была достойная личность. Преосвященный Гавриил просил у Московского первосвятителя приискать и прислать ему такую личность. Митрополит долго не отвечал и только в апреле 1844 года писал ему: «Сорадуюсь, что устроение женской обители приходит у вас к окончанию, с надеждою духовной пользы. Надеюсь, что теперь вы разрешили уже и вопрос о настоятельнице, который мне предлагали. Я не отрекся бы помочь вам, если бы уверен был в благонадежности моей помощи. Но и для своих монастырей труднее мне выбирать настоятельниц, потому что членов мужских монастырем удобнее узнавать и испытывать. При том в Москве сильно пристрастие к Москве. И то трудность, что вам по цели вашего заведения, вероятно, нужно иметь настоятельницу не только добрую, но и образованную. Вот почему я задумался и остался в молчании, к которому и теперь благословите меня возвратиться»¹¹³.

К этому времени преосв. Гавриил в Одессе совершенно благоустроился; он имел свой архиерейский дом, очень удобный и поместительный, с садом, свою семинарию, свой женский монастырь с училищем для девиц духовного звания и зажил хорошим хозяином.

В 1843 году он послал из своего сада митрополиту виноград и писал ему, что он желает посадить лозу с его именем. Первосвятитель отвечал: «Виноградом вашего сада я пользовался с услаждением, не чувственным только, но и с разумным, по совету врача, и с сердечным, с памятью о вас. Но довольно. Лозы с моим именем не хочу, не желая нарекать имя свое на землях. Поспешествуйте лучше сему имени молитвою вашею, да напишется в книге живых, привившись к истинной Лозе»¹¹⁴.

В 1846 году митрополитом Филаретом был устроен Гефсиманский скит близ Троицкой лавры, на Корбухе. Преосвященный Гавриил обратил свое внимание на этот скит и просил у митрополита себе уголка в нем. Первосвятитель Московский очень любезно отвечает ему в письме своем от 26-го апреля 1846 года: «Милость Божия к нашему малому скиту, что ваше высокопреосвященство удостоивает его внимания и даже желает иметь в нем уголок. А я желаю, чтобы вы продолжали быть здравым и действовали на поприще архипастырского служения. В скиту нашем и мне; уголок невелик, а прочие и очень малы для того, чтобы достойно вместить вас. Если бы понадобилось, мы с любовию уготовали бы вам обитель в лавре или в Вифании, а в скиту можете получить разве по наследству после меня. – Но и паки реку: здравствуйте, благоденствуйте и долгоденствуйте, о чем молюся, вручая вашим молитвам себя»¹¹⁵.

Когда митрополит Филарет отказал другу и товарищу своему в помещении в своем Гефсиманском скиту, близ лавры преподобного Сергия, преосвященный Гавриил исходатайствовал у Св. Синода разрешение – дозволить ему устроить близ города Очакова пустыньку, и думал там иметь для себя, – по выражению Цицерона, НОNESTUM OTIUM¹¹⁶, – о чем и писал в 1847 году к преосвященному Иннокентию¹¹⁷, пред которым он теперь благоговел всею душою. А старому другу и товарищу своему об этой пустыньке – ни слова.

В мае 1846 года митрополит Московский обратился к другу своему, преосвященному Гавриилу, как действительному члену Одесского Общества истории и древностей, с следующим письмом: «С просьбою предстою вам. Берлинская газета 1846 года апреля за № 119-м сказывает, что у Одесского Общества древностей есть еврейская рукопись пророка Аввакума 916 года, примечательная тем, что знаки гласных в ней отличны от обыкновенных. Мне желательно, если можно, иметь снимок одной страницы сей рукописи, по возможности сходный с подлинником в буквах и знаках. В доказательство того, что пишу, прилагаю лоскут газеты. Да не будет вам тяжко снизойти к моему любопытству и удовлетворить ему. Может быть, это не совсем праздное любопытство».

В конце письма святитель напоминает преосвященному Гавриилу о совместном пребывании с ним в лавре в лета юности своей. «Кланяюсь вам из-под крова преподобного Сергия, где мы некогда вместе с вами привитали»¹¹⁸.

Это письмо было последним письмом от митрополита Филарета к другу и товарищу своему Гавриилу, – как архиепископу Херсонскому и Таврическому.

Оканчивая изображение дружеских отношений митрополита Филарета к преосв. Гавриилу во время служения этого последнего на Одесской кафедре, мы имеем основание предполагать, что неоднократные наступательные и вразумительные письма митрополита Филарета к своему товарищу и другу не всегда были принимаемы этим последним с соответственным благодушием и любовью. Преосвященный Гавриил, по свойственной ему горячности и пылкости характера, заискивал себе, как мы сказали выше, – покровительства и дружбы нового тогдашнего светила, явившегося на горизонте церкви русской, Иннокентия (Борисова). Так, например, в 1841 г., узнавши, что Иннокентий сделан самостоятельным епископом Вологды, он приветствует его в следующих восторженных выражениях: «Двоякую пасху послал вам Господь ныне: пасху Христову, со всеми общую, и пасху особую, – переселения вашего в богоспасаемый град Вологду. С обоими случаями всеусерднейше ваше преосвященство поздравить честь имею. Тьма, может быть, представляется вам в глубоком севере? Для того-то и нужен там свет; для того-то лучезарному солнцу и повелевает Бог сиять тамо летом почти незаходимо. Лечу вслед за вами, милостивый архипастырь, лечу я туда мыслями моими, сожалея, что не могу быть тамо телесне.... За несколько времени назад осмелился я искать в вас приязни себе¹¹⁹. Не предчувствие ли это было мое? Не вещий ли ангел внушил мне о имеющем быть путешествии вашем в такую страну, которую я люблю, ибо и сам любим был тамо. Книжечку обратно получил я и благодарю за ваше внимательное оной прочтение, которого одного мне и хотелось. Прилагаемую же новую тетрадочку, воззрев, предайте истлению»¹²⁰.

В другом письме к Иннокентию из Одессы преосвященный Гавриил употребляет такие выражения: «Сердечно благодарю вас, милостивый архипастырь, за присылку ваших книжиц. Разослав их по приличным местам, я рассыплю бриллианты и другие драгоценности»¹²¹.

Марта 1 дня 1848 г. преосв. Гавриил перемещен был из Одессы в Тверь, на Тверскую архиепископскую кафедру.

Перемещение это состоялось совершенно неожиданно для Гавриила и без ведома митрополита Московского, который с 1848 г. и не был уже в С.-Петербурге, и, кажется, не без интриг. Николай Иванович Мурзакевич, тогдашний председатель Одесского Общества истории и древностей, современник рассказываемых нами обстоятельств, пишет об этом перемещении следующее: «Когда этот почтенный старец помышлял об упокоении своего утомленного тела и духа на юге России, надежды его были неожиданно разрушены искательством молодого собрата по сану. Известному проповеднику, Иннокентию (Борисову), в короткое время из ректоров Киевской академии достигшему титула архиепископского, крайне захотелось в Одессу. Отличавшийся особенной ловкостью (наприм., в Почаевском монастыре, при изгнании униатов), директор канцелярии обер-прокурора Св. Синода, А. И. Войцехович, умел уладить дело так, что старика под предлогом повышения перевели в Тверь Эта епархия считается одной степенью выше Херсонской»¹²².

О переводе преосвященного Гавриила в Тверь уведомил его сам преосвященный Иннокентий, – тот самый, пред которым так благоговел Гавриил, и который так ловко сделался его преемником в Одессе. В письме своем, вероятно, Иннокентий употреблял выражения: «вам пора подниматься, пора–расти», указывая тем на переход его на Тверскую епархию, как высшую в сравнении с Одесскою. Как же принял это известие преосв. Гавриил?

Вот письмо самого Гавриила к Иннокентию: «Смиреннейше ответствую вашему высокопреосвященству на ваше мне благовестие. Мне ли время теперь подниматься? Мне ли роста? Уже очи тупы, и ноги слабы. Но, по глаголу твоему, буди воля Господня!

«Всегда мне хотелось, хотя раз еще, видеть Москву, поклониться тамошнему святому владыке, бывшему некогда ближайшим моим товарищем, потом и благодетелем... Сей случай теперь и подает мне Господь к тем большей радости, что я ныне же могу посетить и гробы усопших моих родителей и проч. Итак, все клонится к лучшему для меня; однако же не могу скрыть сердечной скорби моей. Горько плачу я, оставляя здешний край, прожив в нем двадцать лет. Есть неприятности и в здешнем климате, но северный больше меня устрашает, не смотря на то, что под его дыханием я родился. Предвижу свою участь. Последнее совершаю я поприще. Даждь, Господи, терпение!»

В конце письма своего преосвященный Гавриил замечает, что он не может поспешить выездом из Одессы, потому что любящие его здесь много тому препятствуют¹²³.

Читая это письмо, невольно чувствуешь глубокое сердечное сожаление к почтенному старцу-архиепископу, который в простоте своего незлобивого сердца так искренно полагался на приязнь нового своего друга. Приняв «благовестие» из уст этого друга о своем перемещении с христианским благодушием, хотя и не без скорби сердечной, он и теперь не желал разочароваться в дружбе к себе преосв. Иннокентия и продолжал питать к нему сердечное расположение, как мы увидим ниже.

Как высоко ценили службу преосв. Гавриила в Одессе лица, достойные полного доверия и уважения, это можно видеть из следующих двух отзывов.

Главный начальник Новороссийского края, князь М. С. Воронцов, в отношении своем к обер-прокурору Св. Синода графу Протасову писал следующее: «Я видел в нем благонамеренного пастыря, усердно содействовавшего местному начальству в исполнении разных его предположений на пользу края. Терпением и благоразумием он победил все те затруднения, которые, естественно, должны были представиться при образовании новой епархии. Действиями своими он приобрел общую доверенность, любовь и уважение. Неусыпными его попечениями сооружено множество новых церквей, и многие храмы украшены с великолепием. Преосвященный Гавриил участвовал во всех благотворительных обществах края и подавал пример неусыпной деятельностью и старанием к добру... Находясь в южной России около двадцати лет и подвизаясь во все это время для блага вверенных ему епархий, он оставил по себе лучшую память во всех жителях»…

Так отзывался о деятельности высокопреосвященного Гавриила главный начальник Новороссийского края, кн. Воронцов¹²⁴.

Другое лицо, достойное полного уважения, именно, председатель Одесского Общества истории и древностей Н. И. Мурзакевич, в своих записках говорит о преосвященном Гаврииле следующее: «В мае 1848 года я потерял одного из моих лучших знакомых, – могу сказать, друзей, здешнего архипастыря Гавриила. Одиннадцатилетняя приязнь наша запечатлелась прочною дружбою. Нас сблизило единство целей, – это исторические исследования о Новороссийском крае, которым Гавриил среди множества хлопотливых дел по обширной и неустроенной епархии, состоящей в двух губерниях, всем сердцем предался. Ряд его статей украсил страницы Записок Общества… Общее народное сожаление, даже иноверцев, сопровождало отъезд всеми любимого и уважаемого, – не ханжи, – архиерея. Да и он смело и благородно высказал свою грусть в замечательной прощальной речи к народу. Так исповедоваться всенародно едва ли многие архиереи решались... Гавриилу (Одесская) епархия обязана многими образованными священниками, открытием семинарии, сиротского девичьего приюта при Михайловском монастыре и построением многих хороших церквей. Домостроительство при бедных средствах составляло его отличительную черту. Примерный порядок, чистота и заботливость о семинаристах будут ему незабвенным памятником. За излишнюю доверенность к своим приближенным, особенно к негодяю Д–ву, его келейнику-взяточнику, Гавриил поплатился переводом на суровый север. Прибывши в Одессу, его преемник вначале имел неблагоразумие опорочивать некоторые будто бы опущения своего предшественника, но общая любовь и уважение к Гавриилу скоро заставили переменить тон»¹²⁵.

Из приведенных нами выше отзывов и письма самого преосвященного Гавриила нельзя не догадаться, что преосвященный Гавриил нескоро мог выбраться из Одессы; между тем митрополит Филарет уже ожидал его в Москву. «Жду не дождусь вас, – писал Филарет от 27-го мая 1848 года¹²⁶, – а время не ждет. Дом Пресвятой Троицы зовет меня к себе, и я имею сильную нужду быть там и ради праздника, и кроме сего. Что мне делать? Не нахожу иного, как смиренно и убедительно просить вас – к вашему путешествию сделать небольшое прибавление; и поскольку я сего не заслужил, то сделайте сие ради преподобного отца нашего Сергия, под крылами которого и вы некогда возрастали. – Труда и времени прибавится вам немного. Если пожелаете, из лавры можете, не возвращаясь в Москву, ехать на Клин или на вашу Корчеву. Сделайте милость, не лишите меня вашего лицезрения и беседы, – чего лишение теперь может быть невозвратно. Надеюсь и одно думаю и говорю: милости просим».

Когда преосвященный Гавриил в первых числах июня 1848 года прибыл в Москву и остановился в Чудове монастыре, ему подано было следующее письмо Филарета: «Поздравляю с прибытием в Москву. А меня, сделайте милость, простите, что там вас не дождался. О причинах сего я уже сказал вам. Не угодно ли, если до воскресенья останетесь в Москве, совершить божественную литургию в Успенском соборе. Преосвященный викарий¹²⁷ распорядит сие. А затем не лишите вашего посещения лавру преподобного Сергия, дабы не лишен был сего и смиренный настоятель ее. Позвольте мне остаться с приятною надеждою»¹²⁸.

Грех было бы не заехать преосвященному Гавриилу в лавру к преподобному Сергию, под крылами которого он возрастал некогда, и к «смиренному настоятелю ее», – к своему другу, товарищу и благодетелю. И он, действительно, посетил лавру и был принят Филаретом с радушием и любовью истинного друга и товарища. Вместе они поклонились мощам преподобного Сергия и прочих угодников Божиих, почивающих в лавре, вместе обошли все храмы лаврские, вместе посетили академию, были в классах, в помещениях наставников и воспитанников, при чем преосвященному Гавриилу весьма приятно было встретить между наставниками академии досточтимого протоиерея Феодора Александровича Голубинского, бывшего некогда учеником его в Костромском училище, а теперь – мужа ученого, известного не только в России, но и в Германии. Здесь же представлялся ему и другой родич его по Костроме, знаменитый преподаватель церковной истории, Александр Васильевич Горский. Вместе с митрополитом заходили они и в столовую во время обеда студентов, пробовали хлеб и квас и сравнивали пищу с той, которой они питались во время своего обучения в лавре; посетили и Корбуху, и Вифанию, и новоустроенный скит Гефсиманский. Представлялись преосвященному Гавриилу и те из студентов академии, которые поступили в нее из Тверской семинарии¹²⁹ он принял их весьма благосклонно, приглашал их на службу к себе и обещал им свое покровительство и милость.

В Тверь преосвященный Гавриил прибыл 11 июня 1848 года в 7 час. вечера.

Прибытие в Тверь было не очень благоприятно для преосвященного Гавриила; за несколько дней до его приезда появилась в городе холера и начала производить свои опустошения. Померло несколько священников, наприм., при Симеоновской церкви два священника и диакон, при Христорождественской – два священника и диакон; померло два священника соборных, командированных к Симеоновской церкви для исправления треб; помер священник при Вознесенской, что на проспекте, церкви, священник Покровской церкви за Тьмакою, Троицкой церкви, что за Волгою. В Симеоновской церкви однажды накопилось семь гробов с умершими холерою, и нужно было отыскать чужеприходного священника, чтобы он отпел умерших. Преосвященный Гавриил сделал распоряжение, чтобы 8-го июля был совершен во всех приходах приходскими священниками крестный ход вокруг каждого прихода. Крестные ходы были совершены, и холера начала понемногу ослабевать, впрочем, продолжая действовать до конца августа. Преосвященный все время сидел в своем Трехсвятском¹³⁰. Это было причиною того, что жители г. Твери отнеслись к нему холодно.

Прошло два года после прибытия преосвященного Гавриила в Тверь, – и в этот период времени мы не находим в книге высокопреосв. Саввы ни одного письма от митрополита Филарета к нему, хотя мы достоверно знаем, что первосвятитель Московский продолжал делать преосв. Гавриилу иногда весьма строгие внушения по поводу некоторых беспорядков в управлении Тверской паствой. И сам Гавриил, кажется, уже менее прежнего обращался к нему, а всем сердцем прилепился к Иннокентию, который неоднократно заезжал к нему в Тверь на пути в С.-Петербург, в Св. Синод. В письмах Гавриила к Иннокентию встречаются такие подобострастные выражения, которые, кажется, уже не совсем приличны старцу-архипастырю. Например, в первом же письме из Твери преосвященный Гавриил, извиняясь пред Иннокентием, что он после их свидания в Твери не успел еще благодарить Иннокентия за его милость, что тот посетил его, – пишет: «Теперь примите, владыко, от меня достодолжное; теперь вонмите вещание уст моих: слава тебе, показавшему мне свой свет! Меж тем горит во мне одно желание: знать, благополучно ли вы прибыли в столицу, не встретила ли вас зима, не принесла ли на крыльях своих каких-либо новостей»? и пр.¹³¹.

В другом письме, выхваляя надгробное слово Иннокентия при погребении С.-Петербургского митрополита Антония, Гавриил писал Иннокентию: «Святитель Антоний блаженнее Серафимов, Михаилов и Амвросиев¹³². Погребения их не ознаменованы такими поучениями, какие вылетели из уст твоих златых»¹³³.

Поднося какую-то свою книжку Иннокентию, преосвященный Гавриил писал ему: «Если сено может лежать при огне и не гореть, то прими милостиво повергаемую к стопам и мою книжицу, воспомянув свое мне приказание напечатать»¹³⁴.

И еще: «Прошедший год был для меня радостнотворен. Я наслаждался сладостию братской любви твоей ко мне. Сотвори милость: не лиши того самого и ныне меня»¹³⁵.

И много других подобных выражений.

Как горько ошибался простосердечный старец в своем новом друге!

Прежний товарищ и друг с его нередко суровыми, но всегда правдивыми замечаниями и вразумлениями как будто был и забыт...

Но вот в июле 1850 года проходит слух, что Митрополит Московский Филарет вызывается в С.-Петербург. На чем основан был такой слух, неизвестно, несомненно известно только то, что Филарет после 1848 года до конца своей жизни в Петербурге не был. Как бы то ни было, но Гавриил поверил ходившему слуху и сделал, с своей стороны, распоряжение, как встретить митрополита Филарета и сопроводить в пределах Тверской епархии, по пути от границ Московской губернии до границ Новгородской по всем монастырям, соборам и церквам с особенною торжественностью. В этой поездке первосвятителя Московского Гавриил видел единственный случай, когда он мог выразить своему товарищу, другу и благодетелю те горячие чувства признательности и благодарности за все его благодеяния к нему, которыми преисполнено было его сердце, хотя иногда и колебавшееся. «Живя в Твери, на боевой дороге», преосвященный Гавриил «то имел утешение, – как он сам выражался, – что мог часто видеть братию свою», т. е., архипастырей. «Каждую минуту жду путешествующего преосвященного Евсевия, а потом Димитрия и других... Для них готовы покои», – пишет он к Иннокентию¹³⁶. Для преосвященного же Иннокентия, к которому Гавриил особенно привязался сердцем в последнее время, приготовление и прием были радушнее, чем для других. «А я было для дорогого гостя и новую постельку приготовил, и рыбки велел половить в озерах своих, где, по счастью, и стерлядку поймали; но OLEUM ET OPERAM, вижу, PERDIDI». Так писал он к Иннокентию 3-го мая 1849 года. Все это прекрасно; но не так желал он встретить своего главного и единственного товарища, вместе же отца и благодетеля, митрополита Филарета.

Вот самое распоряжение.

Первоначально преосвященный Гавриил в 26-й день июля дал Тверской консистории следующее предложение:

«До сведения моего дошло, что на сих днях из Москвы в С.-Петербург путешествовать имеет его высокопреосвященство, Московский митрополит Филарет. Предлагаю консистории всемерно распорядиться, чтобы митрополит самым приличным образом, какой зависит от нас, встречен и провожден был чрез все города и села нашей епархии, которые находятся на тракте от Москвы до С.-Петербурга».

Консистория выслушала это предложение и представила ко владыке следующее мнение свое о мерах к приличному принятию митрополита Филарета, которые и были утверждены:

«Велеть по всему тракту Тверской епархии Московско-С.-Петербургской дороги, в городах и селах, при церквах на колокольнях поставить сторожевых для усмотрения проезда высокопреосвященнейшего митрополита и во время проезда его высокопреосвященства производить колокольный звон, ежели не будет позднее время; а духовенству везде быть готову при монастырях, обителях и церквах для встречи, где его высокопреосвященству благоугодно будет остановиться, таким образом, что если при которой церкви, на тракте стоящей, находится два священника, то один из них должен быть в ризах с крестом в церкви и с причтом, (но из церкви не выходить), а другой, стоя просто и прилично с своим причтом, может принять святительское его благословение; – там же, где один при церкви священник, он должен стоять в облачении внутри церкви и по входе его сделать подобающую встречу».

28-го июля последовало некоторое изменение этого распоряжения; преосвященный Гавриил дал следующий приказ: По всему тракту Тверской епархии Московско-С.-Петербургской дороги, в городах и селах, при церквах, близ дороги находящихся, на колокольнях поставить сторожевых, для усмотрения проезда митрополита, и во время его проезда производить колокольный звон, ежели не будет позднее время; а священноцерковнослужителям, не беспокоя формальной встречей путешествующего, явиться к нему в пристойнейшем виде на черте дороги и скромным поклоном, с принятием благословения, отдать ему честь. Но в монастырях и соборных церквах, куда если бы высокопреосвященнейший прибыть заблагорассудил, встречать его формально, т. е. в ризах, с крестом, кроме тех случаев, когда он сам принять церемонию не рассудит. Однако же во всех городах, напр., в Твери, Торжке и Вышнем Волочке, поставляется в обязанность протоиереям соборным и градским благочинным, чтобы они митрополита не оставляли встречать и за чертою города, ежели проезд случится не поздно, настолько нечаянно, что нельзя было бы угадать оного» и проч.

Таково было распоряжение преосвященного Гавриила касательно встречи Московского митрополита Филарета на случай проезда его из Москвы в С.-Петербург. Преосвященный Гавриил, как видно, был чрезвычайно озабочен этою встречею и хотел придать ей особенную, свойственную только Высочайшим Особам, священную почесть. Но увы! он должен был и теперь повторить латинскую поговорку, которую он употребил в письме своем к Иннокентию: ET OLEUM, ET OPERAM PERDIDI. Митрополит Филарет не думал совершать путешествия из Москвы в С.-Петербург, и слух, дошедший до преосвященного Гавриила, был слух ложный. Да если бы и была потребность митрополиту Филарету отправиться из Москвы в С.-Петербург, то, – мы в том уверены, такая встреча, какую задумал сделать ему преосвященный Гавриил, возмутила бы его душу и крайне не понравилась бы ему. Он любил простоту и смиренномудрие и избегал всякой ненужной торжественности и пышности при встречах. И сам он встречал даже Высочайших Особ просто и неизысканно, и преосвященному Гавриилу советовал, как мы видели, встречать их так же просто и неизысканно. Придуманная преосвященным Гавриилом встреча могла затруднять и самого путешествующего первосвятителя, останавливая его без особенной нужды при всякой церкви приходской, соборной и монастырской, стоящей на пути его, – и духовенство, обязанное целый день ожидать его проезда, и тех несчастных сторожевых, которые должны были находиться на колокольнях.