О содержании проповедей

Обыкновенно в гомилетиках посвящается очень много страниц обозрению тех материй, которые могут быть раскрываемы с церковной кафедры. Если вы будете рассматривать гомилетические руководства, являвшиеся в средние века, – в них найдете гораздо меньше рассуждений о формальной стороне проповеди и способах её составления, чем разъяснения и указания того, что можно предлагать народу в целях его назидания. Указание и перечень проповеднических материй, с кратким или более подробным раскрытием их, стоит в них на первом плане и отодвигает на второй план рассмотрение других гомилетических вопросов. Мало того, что в теоретических руководствах по преимуществу дано широкое место указанию материй проповеднических. В видах облегчения проповедников при составлении проповедей, явилось тогда множество сборников, в которых из разных источников извлекались разнообразные материалы, годные для проповеднической кафедры, и представлялись вниманию желающих или обязанных нести служение церковного слова.

Гиперий, профессор богословия в Марбургском университете (1542–1564), первый, давший богословский характер гомилетике, и старавшийся освободить ее от зависимости от риторических систем, существенной отличительной чертой её по отношению к риторике, ставит то, что главное внимание её должно быть сосредоточено на содержании проповеди, которой она занимается. Светская риторика (говорит он) учит тому, как нужно составлять речь и действовать оратору, а гомилетика излагает то, что проповедник должен предлагать народу: там форма – главное, а здесь материя⁴¹. Впрочем, поставив для гомилетики главной задачей указание и разъяснение того, что должен проповедник предлагать народу, Гиперий не входит в подробное перечисление материй проповеднических, как то, часто без системы, делали средневековые гомилеты, а в общих чертах намечает несколько разрядов этих материй, руководствуясь указанием священного писания (2Тим.3:16; Рим.15:4), и на различии этих материй строиет роды церковного красноречия, – учительный, обличительный, наставительный, исправительный и утешительный, и затем указывает, тоже в общих чертах, свойства материи, годной для церковной кафедры.

В позднейших протестантских гомилетиках „материальная часть“, трактующая о материи или содержании проповедей, занимает очень видное место, и обыкновенно предшествует части формальной, в которой говорится о расположении, изложении и произношении проповедей. Начала, в свое время выставленные Гиперием, по которым гомилетика существенно отличается от риторики, принимаются во внимание, и им придается значение, хотя здесь нельзя предполагать прямого воздействия старого гомилета XVI столетия. Вообще признано, что гомилетика не может быть просто формальной наукой, подобно риторике: для неё важнее то, что проповедуется, чем то, как проповедуется. В риториках излагался и излагается трактат об изобретении. Но этот риторический трактат не может иметь полной аналогии с гомилетическим трактатом о материи или содержании проповедей. В светском ораторстве, которым занимается риторика, материя дается обстоятельствами, и в трактате об изобретении не указываются материи ораторской речи, а только источники или пособия, которыми можно пользоваться оратору при развитии данной темы. А в церковном красноречии материя имеет самостоятельное значение, и она сама дает ораторскую форму, чтобы произвести определенное действие. И гомилетика, имеющая своим предметом учение о проповеди, не может не останавливаться с особенной подробностьй на уяснении содержания или материи церковного красноречия, имеющей в нем первостепенное значение.

Из протестантских гомилетик наиболее научной строгостью построения отличается гомилетика Швейцера⁴², имевшая значительное влияние на представителей этой науки последней половины прошлого столетия. У него в материальной части три отдела: в первом обозревается гомилетический материал, взятый во всей широте своей, во втором показывается, как этот материал может раскрываться в ряде проповедей, а в третьем определяется, что может быть содержанием отдельной частной проповеди, произносимой в известное время и при известных обстоятельствах.

В нашей русской гомилетике, до сих пор считающейся лучшим руководством для проповедников, – именно в гомилетике Амфитеатрова, – раскрытию материи церковного собеседования посвящена целая (первая) часть его книги, и в ней с особенной подробностью разобраны разнообразные предметы, о каких можно и нужно говорить с церковной кафедры. В начале своих чтений о церковной словесности, после предварительных понятий, Амфитеатров говорит, что „на первом шагу занятий гомилетических встречает нас вопрос: о чем должно проповедывать? Вопрос о материи церковного собеседования таким образом является у него первым вопросом, с решения и разъяснения которого должна начинаться наука о проповедничестве. Этот вопрос, весьма простой и естественный, он признает весьма трудным для решения, потому что он открывает бесчисленный ряд предметов проповеднических. Область истин, входящих в состав церковного собеседования (говорит он) так же обширна и глубока, как область Писания, которое есть источник бесчисленного множества тем для проповедей; так же огромна, как область церкви, которая каждым словом и действием своим назидает; так же многоразлична и разнообразна, как многосторонняя жизнь человеческая, как разнообразны состояние, нужды, потребности людей в недрах церкви и общества... Церковное собеседование должно раскрыть и возвестить все, что есть в религии необходимейшего для спасения народа, – должно сопровождать человека на всех путях и приключениях его жизни, должно наблюдать его, руководить во всех состояниях, – церковном, гражданском, семейном и т. д.“⁴³ Поставив во главе первой части своей гомилетики такое общее положение, наш гомилет дает потом обстоятельный и подробный перечень или обзор разнообразных материй, о которых можно и нужно говорить с церковной кафедры, разделив их на три разряда или отдела. В первом отделе он излагает учение догматическое, как предмет проповеди, присоединяя к нему, как предмет вспомогательный, – учение естественное. – о предметах и явлениях мира физического, и учение историческое, – о событиях и лицах исторических. Во втором отделе он рассматривает учение деятельное или христианское нравоучение, а в третьем учение церковно-богослужебное. Амфитеатров выполняет поставленную им задачу с обычным ему мастерством, и нельзя не отдать чести силе его мысли, основательности его суждений и тонкости его анализа. Но при частном раскрытии того учения, которое гомилет считает нужным разъяснять с церковной кафедры, у него замечаются напрасные излишества. В общем главном положении, поставленном в начале первой части гомилетики о материи церковного собеседования, выставлено то, что церковное собеседование должно раскрыть и возвестить все что есть в религии необходимого для спасения народа. А затем, приступая к рассмотрению учения догматического, как материи церковного собеседования, гомилет ставит вопрос: могут ли догматы составлять материю церковного собеседования, и нужно ли предлагать их на церковной кафедре?⁴⁴, который нельзя не признать излишним, и по существу дела и по значению догматов в религиозной жизни христиан, в особенности после указания широкой полноты учения, годного и нужного для церковной кафедры в первом вводном положении. Такие же вопросы стоят перед изложением естественного⁴⁵ и исторического⁴⁶ учения, как предмета, годного для церковного собеседования. По принятому порядку системы, вопросы о том, необходимо ли предлагать учение известного рода на церковной кафедре, являются даже тогда, когда говорится в ней о нравственном учении⁴⁷, которое представляет преимущественный и самый необходимый предмет в ряду материй церковного собеседования.

Нужно ли подробное указание проповеднических материй в гомилетике? Нам кажется, – не нужно. Гомилетика пускается в чужую область, когда хочет представить подробное обозрение материй проповеднических. Все учение христианское и вся религиозно-нравственная жизнь человека подлежит вниманию проповедника. А учение христианское раскрывается в других богословских науках. Гомилетике по необходимости придется делать заимствования из них, если она поставит себе целью обозреть круг материй, пригодных для проповедника. В ней будет повторение чужого, и повторение напрасное. Чем оно будет подробнее, тем более будет сливаться с содержанием других наук, рассматривающих ту или другую область богословских предметов. Да всего и обозреть нельзя в гомилетике: так широка и необъятна область проповеднических материй. Положим, учение христианское, – догматическое ли то, или нравственное, или еще какое другое, – гомилетика рассматривает не безотносительно, не само в себе, – а применительно к цели назидания, какую должен преследовать проповедник. Но если и с этой точки зрения рассматривать всю совокупность материй проповеднических, и при этом подвергать более или менее подробному разбору каждый род их, то это задача, с одной стороны, слишком обширная, могущая завлечь обозревателя в нескончаемые дебри, при исполнении которой трудно обойтись без повторения содержания других наук, с другой стороны, это – задача, выполнение которой, и самое кропотливое и усердное, едва ли может сопровождаться особенно важными и благотворными результатами для проповеднической практики. Проповедь есть живое свидетельство или живое слово о нашем спасении и его условиях, и каждому проповеднику не книга лучше всего может указывать материю для его беседы, а его вера, его сердце, его сочувствие людям, ждущим от него слова назидания, и знание их нравственных нужд. Известный Эразм Роттердамский в своей гомилетике⁴⁸ предпринял было подробный указатель материй проповеднических, чтобы дать некоторую помощь людям, не имеющим времени для размышления, или менее усердным, тяготящимся работой изобретения, и в нем он предположил дать руководство, как можно развивать и уяснять каждый частный титул или предмет проповеднический. Трактат, посвященный этой задаче, он назвал „лес – sylva“. Но он не выполнил своей задачи в предложенной им мере; во-первых, потому, что его „лес“ мог бы разрастись необозримо широко, то есть, его речь растянулась бы почти в бесконечность, если бы он подробно говорил о каждой материи проповеднической, а во-вторых, потому, что он чувствовал, что нельзя проповеднику предписать, о чем он должен говорить, и что он должен представлять в разъяснение той или другой материи. Это был бы, по его представлению, труд напрасный, и вместо помощи проповеднику мог бы только стеснять его живую мысль. Трактат об этом предмете он заключает такими словами: „Из того, чего мы только коснулись, легко сообразит благоразумный читатель, сколько нужно было бы книг, если бы кто захотел говорить подробно о каждом предмете порознь, и кроме того было бы пустым и неблагодарным делом все предписывать формулами, и как дитяти класть в рот пережеванную пищу. Потому я предоставляю людям усердным самим докончить остающуюся работу: пусть каждый, изучая божественные книги, почерпает из них то, что сочтет годным для проповеди, и пусть это приводит в приличный порядок“⁴⁹.

Но не вдаваясь в подробности, и считая излишним грузом для гомилетики перечисление и обозрение материй проповеднических, раскрываемых в других науках, мы считаем нужным установить общие начала, какими может и должен руководствоваться проповедник, при выполнении лежащего на нем долга.

При мысли о содержании проповедей, представляется весьма обширная и разнообразная область материй, о которой проповедник может, и по усмотрению нужд пасомых, должен беседовать с ними с церковной кафедры. Содержанием проповеди может быть все, во что сердцем веруется в правду, и что усты исповедуется во спасение, – все, чем можно способствовать, да совершен будет всякий человек, на всякое дело благое уготован (Кол.1:28). Апостол Павел, примером своей учительной деятельности, намечает два предела, между которыми заключается бесчисленное множество предметов, подлежащих обсуждению и разъяснению церковного христианского учителя. С одной стороны, он возносился духом в рай и поведал о тайнах третьего неба, насколько то доступно человеческому разумению, а с другой стороны, он ниспускался до тайн супружеского ложа, и давал наставления касательно удовлетворения низменных потребностей нашей природы, и касательно устроения внешнего поведения человека (1Кор.7:2–6; 1Кор.6:18–19; 1Кор.10:31; 1Тим.2:9; Еф.4:29. Кол.4:6). Святой Григорий Двоеслов в своем „Пастырском правиле“; двумя терминами определяет круг предметов пастырского наставления⁵⁰. Эти, указываемые им, термины – с одной стороны, высота созерцания, с другой, сострадание ко всем. Эти термины, не указывая прямо предметов проповеди, намечают слишком широкие границы проповедническому слову и не стесняют свободы его выбора в ряду многосложных истин нашей веры и нашего сознания. Высота созерцания ведет мысль проповедника к уяснению высшего божественного мира, а сострадание ко всем заставляет его не пренебрегать потребностями и слабостями плотского человека. В разъяснение своих положений, святой отец указывает на лествицу, виденную Иаковом во сне, и образом этой лествицы намечает те пункты, на которых должен останавливаться своим вниманием каждый проповедник. Опираясь на камне, эта лествица оканчивалась у престола Божия, и по ней восходили и нисходили ангелы Божии. На верху этой лествицы Господь Саваоф, а внизу её лежит спящий человек, с душой, полной заглохших желаний, и волнуем мечтами или сновидениями, со своими немощами и со своей беспомощностью, в виду опасностей, ему угрожающих. И истинные проповедники, смотря на этот образ, должны восходить созерцать главу церкви, т. е., Господа, должны уяснять учение о посредниках и пособниках нашего спасения, соединяющих мир земной, человеческий с миром небесным, божественным, но вместе с тем они не должны отвращать своего взора и от немощей человека: он у них всегда должен быт на виду, со своими желаниями, с своими потребностями, даже со своими мечтами и грёзами.

Говорим это к тому, чтобы показать и высоким авторитетом подтвердить, что не одни божественные возвышенные предметы могут и должны занимать мысль проповедника, но что просят его внимания и предметы земные, низменные, не составляющие прямой части божественного учения, даже такие, которые стоят в противоречии с истинным учением, излагаемым в церкви, как заблуждения человеческие и отступления от закона правды. Господь Иисус Христос, стоящий образом, хотя и недосягаемым для всех служителей церковного слова, проповедовал евангелие о царствии Божием, к которому все мы должны стремиться, чтобы получить в нем спасение и блага, уготованные нам благостью Божией. Но Он, разъясняя свое благовествование, говорит о многих предметах житейского обихода, – о том, например, как нужно вести себя во время поста, об умащении главы и о умовении лица (Мф.6:16–17), – говорит о заботах наших об одежде и пище (Мф.6:25, 28, 31), – говорит о нечистом воззрении на жену (Мф.5:28) и т. д.

Лучшие христианские проповедники, руководя народ ко спасению и к устроению своей жизни в согласии с законом Христовым, нередко вызывались обстоятельствами к речи о предметах, относящихся к житейскому обиходу. Святый Иоанн Златоуст касался в своих проповедях такого низменного предмета, каким служит наша обувь, и проповедь его об этом предмете произвела такое действие на слушателей, что у многих вызвала слезы и рыдания. Всем известна проповедь и нашего великого учителя, – Филарета, митрополита московского, об одежде, – материи, не имеющей непосредственного отношения к учению о нашем спасении. Проповедей о подобных предметах мы много можем встречать и у других проповедников.

Но эти предметы внешнего житейского обихода могут и должны быть обсуждаемы с церковной кафедры не сами по себе, а по такому или иному отношению к домостроительству нашего спасения, и настолько может касаться их проповедник, насколько они или заботы о них служат препятствиями к достижению главной цели, нам указанной, или отвлекают нас от прямого пути, ведущего нас к нравственному совершенству.

Есть один средоточный пункт, которого никогда не должен опускать из внимания проповедник, и который должен заправлять всей мыслью его, когда он беседует с народом христианским, ждущим от него слова назидания. Этот пункт Христос, за нас распятый, и своей смертью искупивший нас от греха и проклятия, тяготевшего над нами. Этот средоточный пункт проповеди христианской указывает апостол Павел, когда характеризует сущность или главное содержание проповеди своей и других апостолов, проповедовавших евангелие Христово. Мы проповедуем (говорит он) Христа распята.... всем званным иудеям же и еллином Христа, Божию силу и Божию премудрость (1Кор.1:23–24). Говоря далее о том, что должна запечатлеть в сердцах слушателей апостольская проповедь, он замечает: не судих бо ведети что в вас, точию Иисуса Христа, и сего распята (1Кор.2:2). Из этого пункта исходят и к этому пункту возвращаются все частности учения о домостроительстве нашего спасения, и собственно это учение составляет прямой и непосредственный предмет христианской проповеди. Неуклонно держась точки зрения, указанной этим пунктом, проповедник может своею мыслью и своим назидающим словом простираться в разные сферы жизни человеческой, и давать руководящее направление течению явлений и деяний этой жизни. Тогда его слово будет словом святым, церковным и христианским, хотя бы он в этом слове призывал к суду закона Христова дела житейского обихода и изображал мелкие суетные помышления наши. Когда святой Иоанн Златоуст исторгал слезы у слушателей, говоря им о таком низком и малозначительном предмете, какова наша обувь, то, конечно, не этот низкий предмет сам по себе вызывал его внимание, а то неправильное предосудительное отношение к нему, какое он заметил у современных ему сограждан, те излишние заботы об украшении этой части нашей одежды, какие они предпочитали заботам об украшении души своей. То же самое руководило мыслью нашего проповедника Филарета, митрополита московского, когда он говорил сильное обличительное слово об одежде.

Но если человек станет говорить с церковной кафедры о предметах житейского обихода или будет раскрывать материи, относящиеся к благоустроению внешней жизни человека, порвав или утеряв связь своей речи со средоточным пунктом в учении о домостроительстве нашего спасения, – это не будет уже проповедью христианской, и местом для таких речей должна быть не церковная кафедра, а какая-либо светская аудитория. Много хорошего и полезного может быть сказано об условиях, способствующих улучшению внешнего благосостояния человека. Но если в этой полезной речи не будет веяния духа Христова, который дается душе, занятой мыслью о нашем спасении, она не может быть проповедью церковной.

В последней половине ХѴ40;НИ столетия, в так называемый век просвещения, многие протестантские проповедники в Германии отрывались от того корня, из которого должна вырастать и на котором должна утверждаться церковная проповедь, и заставляли ее служить не спасению людей, а счастью земному. Под влиянием философского эвдемонизма, они полагали, что для проповеди достаточно, если она будет освобождать людей от предрассудков, будет вести их к здоровью и внешнему благополучию и способствовать облагоражеванию народа. О Христе, за нас распятом, они не упоминали, и их речи никакой связи не заявляли с этим средоточным пунктом учения о спасении. Говорили о сельско-хозяйственных предметах, на медицинские темы, касающеся здоровья народа, – например, о привитии оспы, – о предметах, относящихся к простой гражданственности, – о любви к порядку, о более удобных взаимных отношениях людей, живущих в одной местности и т. п. Хотя речи о таких житейских предметах, имеющих в виду одну пользу и внешнее гражданское благо, говорились с церковной кафедры, но они не могут быть названы христианскими проповедями, и история, верно понимающая идею церковного красноречия и назначение христианской проповеди, в таком направлении проповеди, какая замечалась у протестантских проповедников в век просвещения, и к какому склоняются проповедники при господстве рационализма, указывают уклонение её от своего прямого пути и от выполнения лежащей на ней задачи и подвергает представителей такого направления проповеди полному порицанию. Восходят на церковную кафедру люди и говорят совершенно не то, что ожидается и требуется от служителей церковного слова.

Проповедник – посланный Богом или призванный церковью живой свидетель указывающий народу путь спасения, ведущий в царство небесное. Это дело, ему порученное, он должен совершать со всевозможным усердием, не уклоняясь ни на десно, ни на шуее. Ему указан средоточный пункт в учении о домостроительстве нашего спасения – Иисус Христос, за нас распятый, которого он ни на минуту не должен упускать из внимания. От этого пункта, как радиусы от центра, должны расходиться до далекой окружности многообразные сочетания разных представлений, вызываемые нуждами слушателей и потребностями времени. Перед взором проповедника, внимательного к своему долгу, великая сокровищница. Бери из неё, что хочешь, и только надобно уметь выбирать то, что наиболее необходимо и полезно для того круга слушателей, к которому он обращается со своим словом. Ему не исчерпать всего богатого содержания, какое заключается в этой сокровищнице. Но все, что бы ни говорил проповедник, должно иметь большую или меньшую связь с словом крестным. Апостол Павел, в слове, крестном указывающий сущность христианской проповеди (1Кор.1:18), в другом послании (к Титу) так подробнее определяет предмет, которым должна заниматься проповедь, возлагаемая на служителей церкви: явися благодать Божия, спасительная всем человеком, наказующи нас, да отвергшеся нечестия и мирских похотей, целомудренно и праведно и благочестно поживем в нынешнем веке, ждуще блаженного упования и явления славы великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, иже дал есть себе за ны, да избавит нас от всякаго беззакония и очистит себе люди избранны, ревнители добрым делом. Сия (завещает он Титу, поставленному им правителем критской церкви) глаголи, и моли, и обличай со всяким повелением, да никтоже тя преобидит (Тит.2:11–15).

Указывая широкие грани, между которыми заключается, можно сказать, неисчерпаемое множество предметов и материй, стоящих перед взором проповедника, призванного возвещать народу слово спасения, мы выставлением средоточного существенного пункта христианской проповеди наметили не только то, что нужно говорить и разъяснять народу, но вместе с тем и то, чего проповедь должна избегать, и что в ней является неуместным.

Мы уже говорили, что неуместны на церковной кафедре и совершенно не отвечают задаче проповеди речи, направленные единственно к улучшению внешнего быта состояния человека, касающиеся, например, лучшей обработки земли, ухода за садами и других хозяйственных условий, – сохранения здоровья и прочих предметов, входящих в область внешней культуры. И если настоит иногда надобность, в целях духовного назидания паствы, касаться в проповеди предметов житейского обихода, то для речи о таких предметах от проповедника требуется особенное искусство, чтобы уметь дать своей речи церковное направление и дух истинно-христианский, что не легко достается проповедникам молодым, малоопытным, не воспитавшим в себе духа Христова. При этом не только излишне, но неуместно на церковной кафедре подробное изображение этих предметов. В них или в увлечении ими проповеднику дается только повод или побуждение умерять или подавлять излишние пристрастия к вещам малоценным и направлять мысль и волю слушателей от земных работ, поглощающих их внимание, к заботам о едином на потребу, – о благе духовном и спасении души. Примером для проповедников может быть в этом случае слово апостолов, и этому слову должны подражать они. Говорит св. апостол Петр об украшениях внешних, которыми часто много занимаются женщины, и смотрите, как сдержанно его слово, и куда он направляет мысль тех, к кому обращает его. Женам (говорит он) да будет не внешняя, плетения влас и обложения злата, или одеяния риз лепота, но потаенный сердца человек в неистлении кроткого и молчаливого духа, еже есть пред Богом многоценно. Тако бо иногда и святыя жены, уповающия на Бога, украшаху себе, повинующяся своим мужем (1Пет.3:3–5).

Совершенно такое же слово, также сдержанное в изображении предмета, и также всецело направленное к назиданию, мы читаем у другого апостола, – Павла в его послании к Тимофею. Жены во украшении лепотнем, со стыдением и целомудрием да украшают себе не в плетениих, ни златом, или бисерми, или ризами многоценными, но еже подобает женам, обещавающимся благочестию, делы благими (1Тим.2:9–10).

В виду того, что проповедь церковная содержанием своим имеет учение о домостроительстве нашего спасения и разъяснение этого учения для устроения жизни нашей по духу Христову, сами собой выставляются ограничения, устраняющие от церковной кафедры предметы, не ведущие к цели назидания, которую должна преследовать проповедь церковная.

В силу этих ограничений неудобны для церковной кафедры и неуместны на ней какие-либо ученые исследования, разъясняющие вопросы знания, какими занимается школа. Было бы странно слышать с церковной кафедры рассуждения о материях философского или политического характера. Как бы они ни были умно составлены и развиты, и каким бы понятным языком не были изложены, они были бы совершенно неуместны там, откуда народ ждет слова о спасении и об условиях, способствующих достижению блаженства вечного. Слово о царствии Божием Господь возвещал народу во время своего земного служения, и это же слово Он повелел проповедовать апостолам и их преемникам до скончания века. Что не входит в понятие царствия Божия и не уясняет пути, ведущего к этому царству, то предмет чуждый для церковной проповеди. Не место на церковной кафедре даже богословским трактатам, преследующим чистый интерес знания, без приложения к потребности духовного усовершенствования христиан. Кафедра проповедника не может быть отождествляема и смешиваема со школьной кафедрой профессора. На этой последней кафедре могут быть уместны утонченные отвлеченные умствования, исследования об источниках знаний, критические разборы суждений по тем или другим богословским вопросам: здесь учитель является во всеоружии учености. Главное дело ученого или профессора богословия уяснение предмета, исследование истины, причем мало принимаются во внимание потребности жизни. А у проповедника духовные нужды народа на первом плане, и им он служит пржде всего. Его внимание должно быть направлено не на исследование истины, а на передачу, на сообщение её народу, в видах устроения его жизни. Ученый или профессор разрабатывает почву, а проповедник берет и передает то, что возрастает на этой почве. Ученый, если можно употребить для уяснения дела другое сравнение, углубляется в кладезь мудрости, а проповедник напояет народ тою водою, которая извлекается из этого кладезя.

Нужно ли напоминать далее, что на церковную кафедру не допустимо ничто сомнительное, апокрифическое, не имеющее характера твердой, непреложной истины? Именем Божиим говорит проповедник, и является посланником Господа Иисуса Христа. Ему поручено возвещать слово Божие или учение Господа Иисуса Христа. Он изменяет своему назначению, если к святому слову истины, облеченному божественным авторитетом, примешивает измышления человеческого ума, и, как откровение божественное, передает свои мечтания или сомнительные повествования других, которые в слушателях могут подорвать веру в возвещаемое им учение. В этом случае вместо золота он дает народу фольгу, вместо истинной монеты фальшивую, или чистое вино разводит водой. Против таких проповедников, которые вместо святого и непреложного слова Божия возвещают народу сомнительные измышления и сказания, неоднократно высказываются от лица Божия прещения и угрозы у пророка Иеремии. Лживо пророцы прорицают во имя Мое (говорит Господь), не послах их, ни заповедах им... понеже видения лжива и гадания и волшебства и произволы сердца своего тии прорицают вам (Иер.14:14). Доколе будет в сердцы пророков, прорицающих лжу и пророчествующих льщения сердца своего?... Пророк, иже имать слово мое, да глаголет слово во истине. Что плевы ко пшенице? Тако слово мое, рече Господь.: Се Аз на пророки, глаголет Господь, износящия пророчествия языком и дремлющия дремание свое. Се Аз на пророки, прорицающия соние лживо (Иер.23:26–32).

Мы указали общие начала, определяющие широкий круг проповеднических материй и выставили центральный пункт в этом круге, который никогда не должен упускать из вида проповедник, когда выполняет свое служение. Что когда брать и предлагать народу из широкого круга проповеднических материй, – это должно быть предоставлено такту и благоразумию проповедника. Пусть он знакомится с народом, который собирается вокруг его кафедры, пусть изучает его быт и нравы, и приобретает ясное представление о его религиозно-нравственном состоянии и духовных потребностях: тогда сама жизнь подскажет его уму и его заботливой любви, на что ему нужно обратить внимание, и что предлагать народу для его назидания. А отвлеченные указания и правила, как бы ни были подробны, какое обилие тем ни представляли бы, мало могут помочь делу; даже могут отвлечь проповедника от того пути, идя которым он скорее может быть полезен народу. Пожалуй, можно указать, какое содержание уместно предложить и развить в тот или другой праздник. Но это дается проповеднику и без особенного нарочитого указания: событие, воспоминаемое в тот или другой праздник, праздничное богослужение, уясняющее смысл церковного дня, чувства, возбуждаемые в христианах церковным торжеством, – все это, и без особых теоретических наставлений, определяет предмет проповеди на тот или другой праздничный день, хотя это не должно связывать проповедника. Св. Иоанн Златоуст, по требованию обстоятельств, в праздник воскресения говорит не только о воскресении, но и о пьянстве, и о последнем больше, чем о первом. И известное слово св. Василия Великого о пьянстве сказано тоже в один из дней пасхального праздника, по поводу тех бесчиний, каких он был свидетелем накануне.

Не претендуя на указание материи для каждой частной проповеди из широкого круга проповеднических предметов, наука может указывать источники, из которых проповедник может почерпнуть содержание для своих поучений, или исходные точки и руководительные начала, какими он может пользоваться, при выполнении своего проповеднического служения. От различия этих источников или исходных точек зависит, если не различие содержания проповедей, которое в существе неизменно должно быть одно и то же учение Христово, то различие в построении проповеди и развитии и разъяснении проповеднической материи. От этого различия исходных точек при построении проповедей и зависящего от него разъяснения христианского учения происходят различные виды проповедей. Таких видов мы насчитываем четыре: 1) омилия или изъяснительная беседа, имеющая своим непосредственным источником и материалом священное писание, и ставящая своей задачей изъяснение его, 2) слово, берущее свое содержание из идеи церковного года, 3) катихизическое поучение излагающее элементарные уроки веры, нравоучения и богослужения и 4) проповедь, называемая ныне публицистической, отвечающей на вопросы современности, и исходной точкой для себя поставляющая воззрения современного поколения, весьма часто уклоняющиеся от истины, теоретические заблуждения и нравственные болезни века, которые она обсуждает и направляет по руководству слова Божия. Во французской проповеднической литературе, этой публицистической проповеди отвечают церковные беседы, отмечаемые именем „Conferences“, начало которым в начале истекшего столетия положено известным проповедником Фрейсину.

Первый источник, из которого проповедь заимствует материал и берет исходную точку для назидания предлагаемого народу, есть слово Божие или священное писание, и первый вид проповеди церковной есть омилия или изъяснительная беседа. В древности, – в первые четыре века, – омилия была господствующим родом церковных поучений. Изъяснению священного писания, большей частью в порядке библейского текста той или другой книги, посвящали свое слово древние отцы проповедники, и толкуя текст богодухновенных книг, брали из него потребные наставления для назидания верующих.

Древние святые отцы – проповедники первым долгом своим считали в своих церковных беседах изъяснять священные библейские книги потому, что видели в Библии книгу первостепенной важности для христианина. Все, в ней написанное, написано по вдохновению Духа Святого, и в ней изложено все то, что Умом божественным признано необходимым сообщить человеку для его научения и руководства по пути спасения. Никакая другая книга решительно не может по своему значению идти в сравнение с божественной книгой, заключающей в себе писания боговдохновенных мужей, – пророков и апостолов, а тем более заменить ее. Что нам нужно знать о Боге и человеке, о законе богоугодной жизни, ведущей нас к совершенству и об условиях нашего спасения, – все это с возможной полнотой раскрыто в священных книгах. Откровение, записанное в библейских книгах, дано нам для того, чтобы мы истиной, в нем сообщенной, питали свои души, освещали свою мысль, разрешали могущие смущать нас недоумения и направляли свою волю к деланию добра и к снисканию обетованного нам блаженства. Ценя такое значение книги Откровения, древние христиане стремились поучаться в законе Господнем со всевозможным усердием, и в святой книге искали для себя пищи духовной. В то время, при отсутствии книгопечатания, труднее было, чем ныне, доставать кодекс книг священных. Но по свидетельству Златоуста, священные книги были в руках многих, и многие наперед прочитывали те отделы, которые имели быть изъясняемы проповедником.

Ныне у нас омилия или изъяснительная беседа вышла из употребления, и мы не видим дельных опытов изъяснения той или другой священной книги с церковной кафедры. И даже в наших руководствах по проповедничеству мало обращается внимания на священное Писание, как на источник и материал церковной проповеди. В гомилетике Амфитеатрова, при обширности трактата о материи церковного собеседования, разросшегося в целый том, только вскользь упоминается о библейских книгах, как материале для церковного собеседования. Изъяснению священного Писания у него не отведено особого места, при обозрении предметов церковного собеседования, и об нем говорится только при обозрении учения богослужебного. Здесь, после разъяснения суточного богослужения и обозрения церковно-богослужебной библиотеки (октоиха, минеи, триоди, требника и других) особый член (третий) посвящен обозрению церковно-учительской библиотеки, в ряду книг которой первое место дано книгам священного Писания, и о них говорится, как о материале для церковного собеседования, поскольку эти книги входят в церковно-богослужебное употребление⁵¹. Впрочем, Амфитеатров, сделав замечание о священном Писании, как материале для церковного собеседования, поскольку чтения из него предлагаются при богослужении, в конце трактата об этом, говорит о важности рядового изъяснения книг священного Писания: „Лучше всего было-бы (говорит он), если-бы проповедники... восстановили древний образ проповеди. Церковь положила читать слово Божие подряд, и для сего определила рядовые зачала. Следовательно, по её намерению, проповедник должен изъяснять слово Божие не по частям, не отрывками из того или другого священного писателя, а в ряд и цельно... Не так ли поступали древние учители христианские? Св. Златоуст избирал для своих бесед не темы, не отдельные тексты из того или другого места Писания; нет, – он избирал целые книги библейские, и избранную дотоле не оставлял, пока не разобрал всю ее перед своими слушателями. Только этой методой можно ввести слушателей в дух Писания, и только при этой методе можно сделать Писание учебной книгой для народа христианского“⁵².

Этому, совершенно верному, замечанию Амфитеатрова, занимающему не видное место в его системе, нужно бы дать более важное значение. В числе материалов для церковного собеседования, и ныне, как в древние времена, на первом месте совершенно прилично ставить слово Божие или книгу Откровения. Нельзя не пожалеть о том, что нынешние пастыри-проповедники не хотят следовать обычаю отцов-проповедников, в изъяснении священного Писания полагавших первую свою задачу. Книга Откровения и для нашего времени имеет то же значение, какое она имела для христиан первых веков: в ней сообщены нам и содержатся незаменимые глаголы живота вечного, какие угодно было даровать нам Господу и Спасителю нашему. Указывать и разъяснять то, что для нашего спасения изглаголано Духом Божиим, – это первая задача христианского учителя, выше которой мы и представить не можем. Правда, нынешние христиане, хотя теоретически не могут не признавать высокого значения для нас священных книг, практически мало стараются знакомиться с ними и изучать их, и этому не помогает и то, что ныне гораздо легче можно приобрести библию или, по крайней мере книги нового завета, чем это было в первые века нашей эры, и библия ныне, благодаря печати, гораздо более распространена, чем во времена давно минувшие. Вместо библии для людей нашего века руководительной книгой служит книга светская, распустившаяся чрезвычайно широко, и ей посвящают гораздо больше внимания, чем книге божественной, священной: эта последняя, можно сказать, заслоняется книгою светской. Но христианский учитель, сознающий все великое значение для нас книги, содержащей божественное Откровение, должен не приспосабливаться к настроению людей, привыкших искать для себя духовной пищи и просветительных начал в книге мирской, газете или журнале, и часто совершенно забывающих о священной книге, а напротив должен показывать перед всеми свое благоговение и перед нею, как Откровением, данным от Бога, и тем более должен выражать это, чем более замечает невнимания к божественной книге. При том это невнимание к божественной книге весьма часто зависит от малого знакомства с этой книгой, от того, что люди не читали её, и не вникали в её содержание. Умелой рукой покажите таким все богатство содержания божественной книги, постарайтесь почерпать из неё ту живую воду, которая лучше всякой светской книги может утолить нашу духовную жажду, и щедро раздавайте из неё то драгоценное золото, в ней хранимое, которого не замечают люди мало внимательные, – и тогда рассеется предубеждение против библии, если есть оно у кого, и возбудится надлежащее внимание к ней.

Ссылающимся, в объяснение пренебрежения древней формой омилии, на то, что нас не будут слушать, если мы, подобно древним отцам, будем объяснять стих за стихом той или другой книги священного Писания, можно указать на пример сектантов. У них меньше понимания священного Писания, и менее искусства в его толковании, чем у наших пастырей – проповедников; иногда даже своим темным разумом они решительно не могут добраться до истины и грубо извращают смысл Писания. А между тем их слушают, и они берутся изъяснять трудные для понимания книги Писания, например, книгу пророка Иезекииля. Если они, люди темные и невежественные, умеют приковать внимание своих слушателей к изъяснению рядовых текстов той или другой книги Писания, находят здесь удобовосприемлемый материал для назидания народа, то не тем ли более могли бы сделать это учители, хорошо наставленные в вере и с молодых лет, из школы, ознакомленные с Писанием и наученные правильному толкованию его, по примеру древних отцов Церкви?

При высоком значении для нас библии, как незаменимой книги божественного Откровения, кроме богатства назидания, в ней заключающегося, внимание к ней проповедников и забота о её правильном толковании должны быть возбуждаемы тем, что в ней много неясного и неудобовразумительного для людей, не получивших надлежащего церковного образования. При чтении многих мест, где, например, встречаются человекообразные представления о Боге, или где передаются повествования о святых ветхозаветных мужах, по-видимому, не согласующиеся с нашим представлением о людях нравственного совершенства, благоугождающих Богу, у многих могут возникать сомнения и недоумения, требующие разъяснения. Далее, многие места Писания, ложно понятые, прямо могут вести и не одних темных людей к заблуждениям и превратным толкованиям истин веры. Еретики, отступавшие от церкви, старались защищать свои лжеучения словами Писания, придавая им не тот смысл, какой в них заключается. И наши нынешние сектанты тоже думают опираться на слове Божием, когда защищают свое лжеучение и когда стараются распространять его в народе, и увлекаемые ими не замечают и по своей умственной темноте даже не могут заметить, как они злоупотребляют Писанием, сами не понимая точного смысла библейских выражений. Будучи слепцами, ослепленные духом своеволия и гордыни, они принимают дерзновение по своему толковать слова божественной мудрости, и своим узким умом думают исчерпать весь кладезь учения, заключенный в библии. И сбывается слово Писания: слепец слепца аще водит, оба в яму впадут (Mф.15:14). По слову святого отца (Григория Богослова) „не всякая книга (библейская) всякому с первого раза вразумительна, и заключающая в себе более глубокий смысл, может даже многим, по своему внешнему смыслу, обратиться в больший вред“⁵³. Поэтому святые отцы, и считали необходимым с церковной кафедры разъяснять народу точный смысл Писания, разъясняя недоумения и предохраняя от неправильного толкования его, могущего вести к заблуждениям и сопровождаться большим вредом. Это самое должно быть в виду и у нынешних учителей церкви.

Мы должны прибавить к этому, что и ныне, как прежде, воля церкви возлагает на пастырей долг разъяснения книг священного Писания. Эта воля выражена в церковном Уставе. Установив чтение некоторых книг священного Писания при богослужении в рядовых дневных зачалах, обнимающих всю полноту той или другой книги, св. церковь вменяет в обязанность своим служителям предлагать народу изъяснение этих книг в те периоды года, к каким приурочено чтение зачал той или другой книги. В Уставе церковном указаны даже те толкования Писания, какими можно пользоваться, и какие можно и нужно предлагать народу. „Подобает ведати (говорится в церковном Уставе), яко во святую и великую неделю Пасхи начинается еже от Иоанна Евангелие, и чтется до Пентикостиа. Толкования же того Евангелия Златоустова чтутся на утренях в тые дни. От недели Пентикостиа до месяца сентембрия чтется еже от Матфея Евангелие, а толкования на оное Златоустова чтутся на утренях. От нового же лета, сиречь от недели по Воздвижении до недели сырныя чтется от Луки святаго Евангелие. На утренях же чтется толкование Феофилактово и толкование посланий св. апостола Павла, еже от Златоуста, такожде и Маргарит Златоустов. От первыя же недели четыредесятницы, в субботах и неделях, чтется еже от Марка Евангелие; на утренях же Шестодневник Златоустов“⁵⁴. Но в церкви, при богослужении, читаются не одни Евангелия. По Уставу „от недели св. Пасхи до недели всех святых чтутся Деяния св. апостолов; в прочия же недели всего лета чтутся седмь соборная послания апостольская и четыренадесять посланий св. апостола Павла и Откровение св. апостола Иоанна Богослова“. Кроме книг нового Завета предлагаются чтения и из ветхого Завета. В период четыредесятницы полагается рядовое чтение книги Бытия, книги пророка Исаии, книги притчей и некоторых отделов из книги Иова. А в паремиях, на праздничные дни всего года, предлагаются отрывочные отделы из разных ветхозаветных книг. Таким распоряжением церкви наши пастыри-проповедники не вызываются ли к такому служению церковного слова, какое выполняли древние отцы, считавшие своим долгом изъяснять книги священного Писания, в целом их составе по порядку стихов текста? Нужды нет, что теперь забыто такое служение церковного слова. Добрый обычай, хотя и забытый, всегда можно восстановить, и силу восстановленного доброго обычая, хотя и не сразу, признают люди, ищущие истинного духовного назидания, если только с усердием и умением возьмутся за это дело служители церковного слова.

Из авторитетных писателей по теории церковного красноречия с особенной силой ратовал Фенелон (в своих Разговорах о красноречии и церковном красноречии в частности) за восстановление древнего обычая, по которому отцы-проповедники изъясняли книги священного Писания, по порядку стихов текста. Он, сожалея об утрате этого обычая, для большей действенности церковного слова, желает и с настойчивостью требует, чтобы проповедники, проникшись духом Писания, изъясняли начала и связь учений, изложенных в Писании, чтобы все беседы их служили к уяснению Писания и к возбуждению внимания к нему. „Какой авторитет (говорит он) имел бы проповедник, если бы он ничего не говорил от собственного измышления, а следовал мыслям и словам Божиим, и их изъяснял перед народом! И какая польза была бы для слушателей, если бы проповедник приучил их питать себя этим священным хлебом! Гораздо легче изображать и бичевать настроения, замечаемые в мире, чем основательно изъяснять существенное содержание христианской веры. Для первого достаточно легкого знакомства с миром; а для второго нужно серьезное и глубокое изучение священного Писания. – Большая часть проповедей, ныне являющихся, представляют из себя умствования философов. И в проповеди слышится тогда не слово Божие, а слово и измышление человеческое“⁵⁵.

Как вести дело изъяснения священного Писания, при желательном восстановлении древней омилии? Путь к этому указан и проложен древними отцами-проповедниками. Им нужно подражать, у них нужно учиться надлежащей плодотворной методе изъяснения священного Писания, при которой буква Писания являлась неиссякаемым источником назидания.

Изъяснение Писания в церковных беседах древних отцов отличалось от ученого комментария; цели, имевшиеся в виду и преследуемые проповедниками при изъяснении Писания с церковной кафедры, не были тожественными с теми задачами, какие старались выполнять толкователи Писания, писавшие комментарии. Ориген, много трудившийся над изъяснением Писания, и в своих беседах оставивший нам первые образцы изъяснительных омилий, не раз указывает различие между ученым изъяснением Писания в комментариях и изъяснением его для народа с церковной кафедры. Здесь (на церковной кафедре), говорит он в одной беседе⁵⁶, мы несем служение не изъяснения Писания, а назидания церкви, хотя из того, что мы говорим, всякий благоразумный слушатель может найти ясные стези к уразумению. Из прочитанного мы, не имея возможности изъяснить всего, собираем нечто, могущее назидать слушателей, как бы некоторые цветки с полного поля, благословенного Господом. В другой беседе он замечает, что в беседе, говоримой в церкви, мы „не имеем столько времени, чтобы рассмотреть каждое слово Писания и предложить такое изъяснение его, чтобы ничто не осталось неисследованным, так как объяснение подобного рода скорее дело комментария, чем беседы“⁵⁷.

В чем же различие между комментарием и омилией? В комментарии зкзегет сосредоточивает свое внимание всецело на тексте Писания и представляет полное, по возможности всестороннее исследование его, а в омилии у экзегета главное внимание устремлено на потребности слушателей, и он не ставит своей задачей дать полное объяснение известного отдела Писания, а старается извлечь из него полезные уроки для слушателей. В комментарии уместны и часто требуются филологические исследования, подробные разборы текста, археологические и исторические замечания и справки, способствующие лучшему уразумению библейского слова; здесь каждый пункт должен быть обследован с возможной тщательностью. А для церковной беседы такой ученый спаряд был бы излишним грузом, и введенный в нее, он мог бы без нужды обременить внимание слушателей и затруднить достижение той цели назидания, какую должны преследовать проповедники. Правда, в беседах св. Иоанна Златоуста, который является лучшим образцом проповедника экзегета, при изъяснении ветхозаветных книг (например, в беседах на псалмы) приводятся разночтения в переводах текста библейских книг, но эти разночтения указываются им не с ученой целью, а приводятся главным образом для того, чтобы извлечь из них более уроков для назидания народа.

Проповедник при изъяснении священного Писания на церковной кафедре (как справедливо замечает Ориген), не может останавливаться на каждом слове Писания и подробно разбирать каждый пункт текста: этого не позволяют ему ограниченные пределы беседы и времени, назначаемого для беседы. Да это и не требуется для целей назидания. Он должен схватывать и разъяснять главную суть отдела книги, предлежащего его толкованию, должен собирать и предлагать народу с великого поля наиболее удобоприемлемые и полезные цветки. Он может опускать в изъясняемой им книге целые отделы, если они мало дают материала для гомилетического назидания (например, в книге Бытия то место, где говорится о построении ковчега Ноева и показываются его измерения (Быт.6:14–16) или та глава (10), где перечисляются имена потомков Ноя.

В своих изъяснительных беседах, при помощи библейского текста, проповедник должен поставить своей задачей раскрытие перед слушателями истории божественного мироправления, учения о домостроительстве нашего спасения и данного нам закона святой жизни, нарушение которого навлекает на нас гнев Божий. Для выполнения этой задачи ему нет нужды пускаться в утонченные разыскания и подробности, а достаточно остановиться на главном и существенном. Он может выставлять на вид наиболее крупные и впечатлительные черты в библейских сказаниях, может останавливаться на тех местах, которые служат доказательством и подтверждением главных истин нашего вероучения или подвергаются неправильным лжетолкованиям, – знакомить с поучительными историями о лицах и событиях, записанными в библии для нашего назидания, и из всего извлекать нравственные уроки, способствующие нашему утверждению на пути добродетели. Все, что ни говорит он, пусть говорит он для народа, для его назидания: все должно быть ясно, вразумительно для народа и не отяготительно для его понимания и вместе с тем всё должно быть направлено к утверждению его в вере и доброй жизни.

У древних практиковались две методы изъяснения священного Писания. Многие не довольствовались указанием простого смысла Писания, указываемого буквой его, но искали в каждом месте священного Писания иносказательного, аллегорического смысла, который не открывается простому читателю Писания, не видящему ничего далее буквы. Аллегория Писания особенно любима, была отцами александрийской школы. С особенной силой и настойчивостью выставлял необходимость и важность аллегорического толкования Писания Ориген. По его воззрению, в каждой самомалейшей части священного Писания, даже в каждой букве и иоте скрывается особый смысл, не видный для простого глаза или поверхностного понимания. Пристрастие к аллегории наследовали от него другие проповедники александрийского направления, и в проповедях многих отцов этого направления аллегория занимает слишком широкое место, и указание иносказательного смысла в том или другом месте Писания является как бы непременной обязанностью экзегета-проповедника. Типическое значение многих мест священного Писания ветхого завета и событий ветхозаветной истории, в прообразовательном смысле указывавших события новозаветные и служивших сенью грядущих благ, давало законное основание для аллегории, при толковании ветхозаветных библейских книг. Но александрийские экзегеты слишком расширяли применение аллегорической методы толкования Писания, и старались, с одной стороны, прилагать ее к самым бесплодным местам, из которых без натяжки нельзя извлечь никакого таинственного смысла, а с другой заслоняли и заменяли аллегорией богатый и глубокий смысл, даваемый буквой Писания. При этом в букву Писания влагался такой смысл, какого не имели и не подозревали сами богодухновенные писатели.

В гомилетическом отношении аллегорическая метода толкования Писания не была особенно благоплдодна и представляет значительные невыгоды. Правда, посредством аллегории можно и на сухом поле возращать разнообразные цветы; посредством неё можно влагать смысл в мало говорящую букву. Но увлеченные пристрастием к аллегории дозволяли себе слишком много произвола в извлечении из буквы Писания смысла, ей не указываемого прямо, хотели вести слушателей к глубоким созерцаниям, прибегая к самым смелым сближениям, и гоняясь за этими смелыми созерцаниями, они удалялись от прямого пути, ведущего к назиданию, – удовлетворяли больше пытливости ума, чем требованиям сердца, нуждающегося в духовной назидательной пище. Считая одно простое толкование, привязанное к букве Писания, без пособия аллегории, недостаточным и неполным, они тем самым оказывали как бы неуважение или пренебрежение к букве Писания, и посредственно вели к такому же отношению к буквальному смыслу Писания и своих слушателей.

В гомилетическом отношении гораздо плодотворнее была другая метода толкования которой держались по преимуществу антиохийские проповедники. Держащиеся этой методы не чуждаясь совершенно аллегории и пользуясь ей в потребных случаях, главное внимание свое сосредоточивали на буквальном смысле текста библейской книги. Не делая никакого насилия тексту, какое дозволяли себе аллегористы, они умели черпать обильное назидание из самой буквы Писания, и в их устах библия в прямом, не иносказательном смысле, являлась великой книгой божественной мудрости и неиссякаемым источником нравственных наставлений. Руководясь ею, они, по вызову текста, иногда давали исправления и разъяснения веры и при этом входили в обличения заблуждающихся, а чаще всего направляли свое слово к нравственной области, – уясняли, более или менее подробно, закон святой жизни, представляли примеры добродетели, раскрывали побуждения к упражнению в добродетели, грозили гневом Божиим и казнями в сем и будущем веке за уклонение от правого пути жизни и за нарушение данного нам закона Божия, в доказательство этого ссылаясь на исторические события, записанные в священных книгах и т. под. В беседах отцов антиохийских главное преобладающее направление, которое делало особенно назидательным толкование Писания, – направление нравственное. Особенно любил и умел извлекать из каждого места св. Писания богатые нравственные уроки великий Златоуст. Он, как экзегет-проповедник, – нравоучительный проповедник по преимуществу, и в этом отношении нет равного ему на всем протяжении христианской церковной истории. У него нужно учиться, ему нужно подражать, кому предстоит труд, или кто хочет с пользой для народа изъяснять книги священного Писания. Следуя его примеру, он найдет неистощимые материалы для назидания народа в божественной книге, написанной святыми мужами, по вдохновению от Духа Божия.

Нужно заметить впрочем, что и аллегористы не пренебрегали нравственным смыслом Писания в своих церковных беседах. Напротив, они посредством аллегории старались извлекать из буквы не одни утонченные созерцания, но и нраственные наставления, и эти последние занимают широкое место в их изъяснениях. Ориген, слишком широко и свободно пользовавшийся аллегорией, когда говорил, что в священном Писании нет ни одной буквы, ни одного титла, без сокрытого в них глубокого смысла, то разумел главным образом нравственный смысл, какого нужно искать всюду. Он, как известно, принимал три смысла Писания: простой, нравственный и таинственный; но для церковных бесед, когда он изъяснял ту или другую мысль Писания, он считал наиболее пригодным смысл нравственный. Смысл простой, буквальный он считал слишком низким и малозначительным, чтобы на нем долго останавливаться и им назидать народ, а смысл таинственный слишком трудным и малодоступным для понимания большинства народа. И потому главное внимание его в проповедях сосредоточено на представлении смысла нравственного, который он считал наиболее полезным и наиболее доступным для массы народа. И вот аллегория являлась у него пригодным средством, при пособии которого он из всякого места Писания мог извлекать добрые нравоучения. Нравоучению он посвящает главную часть своего церковного проповедного слова, и нравственные наставления в изобилии рассеяны по всем страницам его бесед.

Если в древней церкви господствующей формой проповедничества была омилия, посвященная изъяснению священного Писания и раскрывающая смысл его, толкуя стих за стихом той или другой библейской книги, то в настоящее время господствующим видом церковной проповеди является слово, которое черпает свое содержание из идеи церковного года. Идея церковного года, после священного Писания, служит вторым источником материй, которые может разъяснять в назидание народу христианский проповедник.

Церковный год, заключающий в себе преемственное периодическое течение дней годового круга, сопряженных с известными воспоминаниями, представляет чрезвычайно важное учреждение, и в особенности благотворно его значение для проповедника. В идее церковного года заключено, можно сказать, все широкое и многообразное содержание христианского учения, содержимого в церкви. Святая домоправительница – церковь ввела мудрый порядок в возвещение народу учения веры и спасения, распределив его по дням года. К каждому дню года она приурочила определенную часть из необъятной области святых истин. В преемственном ряде дней церковного года воспоминается и раскрывается вся история домостроительства нашего спасения, по частям предлагается евангельское учение, и прославляются подвиги святых Божиих, служащих ходатаями за нас перед Богом и подающих нам пример богоугодной жизни, в лице которых церковь земная, воинствующая входит в непосредственное соотношение с церковью небесной, торжествующей.

Во многих иностранных гомилетиках, в трактате о содержании проповедей, подробно разъясняется идея церковного года, во всей её широте, как богатый источник гомилетического материала. В наших русских гомилетиках нет нарочитого самостоятельного трактата, посвященного разъяснению идеи церковного года, как источника проповеднического материала. Но в гомилетике Амфитеатрова, отличающейся полнотой изложения материи церковного собеседования, не опущен из внимания этот источник проповеднических материй: относящееся к этому предмету у него изложено в трактате об учении богослужебном. В его книге подробно раскрывается смысл служб церковных, и указывается, какое в них заключается обилие гомилетического материала. Разбирая церковно-богослужебную библиотеку (во втором члене отдела об учении богослужебном), он проходит разъясняющим словом все периодическое течение в особенности знаменательных дней года, указывая, какое учение ими предлагается проповеднику в службе того или другого дня, находящейся в октоихе или минее, и с особенной внимательностью останавливаясь на службах постной и цветной триоди.

Церковный год, не без основания, по характеру служб церковных, разделяют на две половины. Одна половина праздничная, когда воспоминаются по преимуществу события, относящиеся к истории домостроительства нашего спасения или к истории искупления рода человеческого, совершенного Господом Иисусом Христом, а другая простая, не праздничная, когда главным образом воспоминается жизнь церкви в лице избранных и прославленных членов её, после совершения дела искупления Спасителем и дарования ей силы для совершения дела освящения и спасения верующих.

Первая, праздничная, половина может быть разделена на три стадии, и службы каждой стадии резко отличаются по своему характеру и содержанию от службы других стадий, соответственно характеру воспоминаемых в них событий.

Первая стадия праздничной половины ведет свое начало от дней или недель, подготовляющих к празднику Рождества Христова, когда воспоминается явление на земле Искупителя мира. Средоточными пунктами в этой стадии служат праздники Рождества Христова и Богоявления Господня или крещения Господа Иисуса Христа от Иоанна в Иордане, после которого Он выступил на общественное служение. Воспоминаемые в эти праздничные дни великие события в историческом явлении своем отделены одно от другого тремя десятилетиями. Но в круге церковного года они сближены между собой, так как оба эти события одинаково служат предначинательными явлениями в истории искупления, совершенного воплотившимся Сыном Божиим. Родившийся от Девы Марии Господь Иисус Христос до времени крещения своего пребывал в неизвестности, и Евангелие, повествуя о Его земной жизни и служении, после изображения первых дней Его явления на земле, прямо переходит к повествованию о Его пришествии к Иоанну на Иордан, для принятия от него крещения, когда открылось для верующего ума, в чрезвычайных знамениях, Его божественное достоинство, как Сына Божия. Во внимание к такому значению событий, воспоминаемых в праздник Рождества Христова и Богоявления, как явлений, открывающих историю искупления, совершенного Иисусом Христом, в древней церкви оба эти праздника объединялись и торжествовались в один день. Указанные нами пункты главные в этой первой стадии праздничной половины; но они дополняются другими, стоящими в соприкосновении с ними. Восполняемые другими воспоминаниями, церковные службы этой стадии дают широкое и разнообразное содержание, какое могут получать из них внимательные к урокам, преподаваемым церковью. На эту стадию, между прочим, падает память многих ветхозаветных пророков и святых праотцов или ветхозаветных праведников, спасавшихся верой в грядущего Мессию – избавителя мира.

Вторую стадию праздничной половины церковного года составляет период святой четыредесятницы с приготовительными к ней неделями. В этой стадии главный пункт составляют дни воспоминания страдания и крестной смерти Господа Иисуса Христа, заключающие собою этот период. Так как страдания Господа были искупительной жертвой за грешный род человеческий, то естественно воспоминание о них располагает верующих к покаянным чувствам, и церковные службы этого периода, заканчивающегося днями страстей Христовых, возбуждают и воспитывают в нас чувства скорби и покаяния. На этой стадии церковного года с особенной внимательностью останавливается Амфитеатров в своей гомилетике и в 18 параграфах (от 125 до 143) подробно разъясняет учение, содержащееся в службах постной триоди, называя ее одной из боголепнейших церковных книг. „Она (говорит он) собрание возвышенных песней умиления, покаяния, горьких слез о глубине падения и о нечистоте падшего духа человеческого... Грешно проповеднику, если он не хочет проникаться духом триоди (в те дни), и в проповедях своих удаляется от её содержания и тона“⁵⁸. Еще задолго, за несколько недель до наступления святой четыредесятницы, церковь приготовляет верующих к дням поста и покаяния, в приготовительных недельных службах показывая примеры покаяния в лице мытаря и блудного сына, представляя картину страшного суда (в неделю мясопустную) и вспоминая (в неделю сыропустную) падение Адамово, служащее главной причиной того сетования, которым преисполняется душа человека, воспоминающая о потере первобытного блаженства. Мы не будем передавать всего глубоко назидательного и чрезвычайно богатого содержания церковных служб этой стадии года. Скажем только, что все эти службы, премудро устроенные, проникнуты одной идеей и неизменно выдерживают один тон и характер, хотя основная идея, развиваясь в течение дней святой четыредесятницы, находит много разных форм выражения, и, переливаясь изо дня в день, является видоизменяющейся, причем каждому дню дается новый оттенок, особое содержание. Этот период скорбных воспоминаний и покаянных чувств освещается двумя великими праздниками, из которых один (Вход Господень в Иерусалим) стоит в ряду воспоминаний о последних днях жизни Господа Иисуса, а другой (Благовещение пресвятой Богородицы) как бы случайно попадает в этот период из другой серии. Внося новую светлую струю в течение скорбных покаянных дней, эти праздники дают отраду сердцу христиан и исполняют их святыми чувствами благодарения Богу, вызывая их в один праздник славить Господа, а в другой вместе с этим величать пресвятую Богоматерь, послужившую делу нашего спасения. Но прославляя чудесное событие, положившее начало делу искупления рода человеческого вочеловечением Сына Божия (воспоминаемое в праздник Благовещения) церковь и в этот праздник не прерывает выражения скорбных и покаянных чувств, если этот праздник падает на будний день, а не на воскресенье или субботу, когда и в течение святой четыредесятницы изменяется или ослабляется обычный тон великопостных служб церковных.

Третья стадия праздничной половины церковного года самая торжественная. Она начинается светлым праздником Пасхи и заканчивается праздником Пятидесятницы. Церковь в эту стадию воспоминает и торжествует воскресение Христово, – этот праздников праздник. Он является высочайшим и радостным потому, что воскресение Христово, необычайное по своей чудесности, было завершением дела искупления и печатью, утвердившей исполнение всех обетований. В нем мы воспеваем славу воскресшего Искупителя и торжествуем победу Его над смертью, после которой упразднился этот последний враг наш. Хотя временно мы и платим дань этому врагу нашему, но он не страшен для нас в надежде на будущее воскресение наше. Трудно представить что-нибудь величественнее и отраднее той службы церковной, которая совершается в дни святой Пасхи. Высокорадостное и святое чувство, которым проникнуты церковные воспоминания светлого воскресения Христова, не ограничивается днями пасхальной недели. Все последующие дни, до праздника Пятидесятницы включительно, суть как бы один не прерывающийся праздник, в который, при воспоминаниях о Воскресшем, воспеваются торжественные песни в прославление Его, и дела, Им совершенного. После прекращения песней воскресения, через четыредесять дней после первого дня Пасхи в память сорокадневного пребывания на земле воскресшего Господа, новый светлый праздник – Вознесение Господне, в который церковь воспоминает, как воскресший Спаситель с пречистой плотью восходит от земли на небо и при ликованиях ангелов восседает на престоле славы, одесную Бога Отца. Затем завершением светлого периода служит праздник Пятидесятницы, когда вспоминается сошествие Святого Духа на апостолов во огненных языках и дарование им благодатных сил для устроения церкви Божией, созданной Господом. Событие, воспоминаемое в этот праздник, служит завершением истории домостроительства нашего спасения и так как в нем проявило свою силу и действие Третье лицо Пресвятой Троицы, то святая Церковь этот день посвящает прославлению Пресвятой Троицы, исповедуя свою веру в Триединого Бога, создавшего нас, промышляющего о нас и нас спасающего. Это исповедание главного и полного глубокой тайны догмата нашей веры и прославление единосущной Троицы служит прекрасным заключением всех воспоминаний, в каких церковь воспроизводит по частям главнейшие из событий, записанных в священной истории нашего искупления. Сладостная по воспоминаниям, эта стадия праздничной половины года тем радостнее для нас, что с ней совпадает весеннее оживление природы, когда и неодушевленная природа как будто принимает участие в радости верующих, живущих надеждой на обновление в царстве славе. К этой стадии праздничной половины года приурочено чтение на литургиях Евангелия св. Иоанна Богослова и Деяний апостольских, и на воскресные дни назначены особенно знаменательные и глубоко содержательные зачала из этого возвышеннейшего Евангелия, а Деяния Апостольские читаются в этот период, как объясняет святой Иоанн Златоуст, потому, что события, в них описанные, служат разительнейшим доказательством истинности воскресения Христова.

Вторая, не праздничная, половина церковного года главным образом представляет жизнь церкви, основанной Господом после совершения дела искупления, и наделенной благодатными силами к освящению верующих. Здесь преимущественное внимание обращено на памяти святых Божиих, спасавшихся в церкви и благоугодивших Богу, а вместе с тем и на разъяснение учения, принесенного на землю Господом Иисусом Христом и раскрытого апостолами и святыми отцами. Там, в праздничной половине года факт, история главным образом, а здесь основанное на факте и истории учение Впрочем, строгого разграничения в этом случае делать невозможно. Характеристика, нами указанная, только приблизительно отвечает действительности, и точной в полном смысле быть не может.

Непраздничная половина церковного года открывается неделей всех святых, первой по Пятидесятнице, когда воспоминается церковью все великое сонмище воспользовавшихся плодами искупления, и своей жизнью по вере Христа благоугодивших Богу. Эти святые служат посредниками, связующими церковь земную, воинствующую, с церковью небесной, торжествующей. Таким образом вся полнота церкви обнимается мыслью в службе недели всех святых. Подобаше (говорится в синаксаре этой недели) всех святых во един собрати день, да явится, яко о едином Христе подвизашася, и вси тожде добродетели текоша поприще, и тако вси, яко единаго Бога раби, – достойно венчани бывше, церковь сию составиша, горний мир вознаполняюще. Воспоминая всех святых, церковь, с одной стороны, прославляет силу благодати Божией, нас спасающей, и приведшей ко Христу великий сонм людей благочестия, в наполнение отпадшего чина ангельского, а с другой, предлагает нам высокие образцы для подражания и следования тем путем, идя которым они заслужили венец славы и блаженную жизнь на небе. При великом разнообразии подвигов святых благоугождавших Богу на разных поприщах жизни, в разных положениях и званиях, в памяти о них предлагаются уроки назидания для всех, живущих в церкви, стремящихся к почести вышнего звания; но особенно церковь чествует мучеников, кровью запечатлевших свою преданность вере и Господу, и нам подающих пример неуклонного исповедания имени Христова.

Чествуя всех святых в первую неделю по Пятидесятнице, от которой мы ведем начало непраздничной половины года, церковь предлагает в этом своим членам в общем виде всю совокупность славных памятей, которые хранятся в ней и могут служить для нас и утешением и назиданием. Это как бы общее вступление к раздельному чествованию святых угодников Божиих. Из этой обшей основы церковь берет частные воспоминания и распределяет их по всему кругу церковного года, посвящая особый день памяти каждого из известных святых, и при этом из ряда обыкновенных будничных дней выделяются дни, посвящаемые памяти святых, особенно чтимых и прославляемых за высокие подвиги и великие заслуги для утверждения и распространения веры Христовой. Дни эти, к которым приурочено чествование великих и славных деятелей церкви, являются как бы яркими цветами на широком и длинном поле годичного круга; доставляя духовное услаждение верующим, они вместе с тем служат к возбуждению и оживлению молитвенного духа в них.

И в эту половину года, хотя мы назвали ее не праздничной, по сравнению с первой половиной, праздничной по преимуществу, торжествуются некоторые отдельные великие праздники, – Преображение Господне, Воздвижение Честного и Животворящего креста, Успение и Рождество пресвятой Богородицы, и праздники средние, когда воспоминаются явления милости Божией через мощное ходатайство пресвятой Богоматери, каков, например, праздник Покрова пресвятой Богородицы. В преемственном ряде будничных дней эти праздники стоят, как высокие столбы на дороге, останавливающие на себе внимание странников, или как украшенные здания, в которых труждающийся путник может найти отдохновение и получить потребное для него услаждение. Представляя мысли и сердцу верующих напоминание о силе креста Христова, о страдании за нас Искупителя (в праздник Воздвижения), о его божественной славе (в праздник Преображения), или (в богородичные праздники) о событиях из жизни пресвятой Богоматери и о её мощном ходатайстве за нас перед Богом, дни эти, выдающиеся из ряда обыкновенных дней, служат к возбуждению, поддержанию и возвышению в чадах церкви религиозного чувства, и, радуя христианское сердце, питают его духовной святой пищей в изобильной мере. И в этом нельзя не видеть мудрой распорядительности святой церкви.

При воспоминаниях о священных событиях и святых людях, в церковном году установлены нарочитые дни для поминовения усопших, умерших в надежде воскресения в жизнь вечную. В западном церковном календаре поминовение усопших отнесено к окончанию церковного года, и следует непосредственно за праздником всех святых, который совершается там первого ноября. В нашей православной церкви, которая всегда молится об усопших в вере и покаянии, установлены три нарочитые дня для особенного поминовения всех скончавшихся, и особенной молитвы о них. Во-первых, по обычаю церковному, поминовение усопших совершается вслед за пасхальной неделей, когда, после недели антипасхи, верующие идут на могилы помолиться за усопших родных, в надежде воскресения, дарованного нам Господом, победившим державу смерти. Во-вторых, днем поминовения усопших служит канун Пятидесятницы, перед воспоминанием нисхождения благодати Духа, оживляющей церковь и нас спасающей, и в самый вечер праздника церковь возносит умилительные молитвы к Богу об оставлении грехов и упокоении усопших отцов и братий наших. Третий день особенного нарочитого поминовения усопших – суббота перед неделей мясопустной, в которую читается евангелие о страшном суде.

Что же выбирать проповеднику из материй, заключающихся в идее церковного года? Прежде всего проповеднику нужно уловить существенно важное в идее того или другого церковного дня, и то представлять в уясненном виде народу. Существенный смысл учения, приуроченного к тому или другому церковному дню, прежде всего заключается в дневных евангельских и апостольских чтениях, и к ним первее всего проповедник должен приникать своим вниманием. „Из всех возможных источников церковного собеседования (говорит Амфитеатров) библейские зачала составляют самый первый, самый необходимый и важный источник, из родов древних и доныне служащий первым и главнейшим указателем проповеднических материй“⁵⁹. Этим источником, – библейскими зачалами, – пользовались в древней ветхозаветной церкви, и сам Господь Иисус Христос освятил этот обычай своим примером, когда в синагоге Назаретской, в день субботний, прочитал место из книги пророка Исаии, и потом на основании прочитанного места из пророческой книги предложил народу свое наставление, вызвавшее у всех слышавших удивление о словесех благодати, исходящих из уст Его (Лк.4:16–22). Апостол Петр свидетельствует об этом обычае, соблюдаемом у евреев, когда в речи своей говорит: Моисей от родов древних ко всем градом проповедающия его имать, в сонмищах по вся субботы чтимый (Деян.15:21). И проповедь апостолов, когда они являлись в богослужебных собраниях иудеев, примыкала к прочитанным в собрании библейским отделам и следовала за ними, служа как бы продолжением и изъяснением их. Так, когда апостол Павел и бывшие с ним в день субботний пришли в сонмище в Антиохии Писидийской, то после чтения закона и пророков начальники сонмища или синагоги послали сказать им: мужие братие, аще есть слово в вас утешении к людем, глаголите, и после этого приглашения апостол произнес наставительную речь к народу (Деян.13:14–16).

Из библейских зачал, предлагаемых для чтения в церкви, первое место по значению принадлежит евангельским чтениям, и к ним наиболее должно склоняться и склоняется внимание проповедников слова Божия. Придерживаясь этого источника, проповедник может пройти и раскрыть все евангельское учение. Наиболее назидательные части евангельских сказаний или чтений приурочены к воскресным и праздничным дням, и этим указывается проповеднику, на что в тот или другой воскресный день должно обратить внимание, какую мысль или какое учение из сокровищницы христианских истин предложить народу. Проповедник может раскрыть все содержание того или другого отдела, предложенного народу, из евангелия. Но весьма часто прочитанное зачало богато содержанием и в одном поучении трудно подробно разъяснить его. Поэтому редко передают сполна все содержание евангельского чтения, и берут из него одну мысль, ставят во главе проповеди один небольшой текст, и из него выводят тему или назидательный урок, какой считают полезным сообщить народу. Нельзя ограничивать проповедника в выборе предмета для проповеди из евангельского чтения какими-либо предписаниями. Цели назидания одинаково может достигать проповедь при методе цельного толкования всего евангельского зачала, и при извлечении из него какого-либо отдельного текста, хотя намерению церкви, расположившей по дням года чтение Евангелия, более отвечает уяснение всего евангельского чтения. Такт проповедника, по соображению обстоятельств времени, нужды и потребностей его слушателей, может быть при этом определяющей силой, направляющей его на наиболее удобный путь. Учительное Евангелие Иоанна Ксифилина, составленное в XI столетии, имевшее в византийский период большую известность, известное у нас больше под именем Учительного Евангелия Никифора Каллиста или Филофея, и неоднократно переводимое на русский язык, а из русских произведений Учительное Евангелие Кирилла Транквиллиона в истории проповеднической литературы является замечательным памятником поучений на дневные евангельские чтения.

Вторым источником материй для проповедника в идее церковного года служит апостольское чтение. Апостольское дневное чтение или зачало не так резко выставляет и оттеняет идею того или другого церковного дня, как евангельское чтение. Апостольские послания, разъясняющие учение Христово, заключающееся в Евангелии, написаны в форме догматико-теоретических и нравственных наставлений, и в них для простого ума неуловима сразу главная мысль, или она представлена в ряде суждений, связь которых не имеет наглядной очевидности для неискушенной мысли, Это служит причиной того, что проповедники уклоняются от изъяснения апостольских чтений или от выбора ив них текста и темы для своей беседы, находя это, не без основания, более затруднительным, чем изложение учения, заключающегося в Евангелии. Но, с одной стороны, богатство содержания в апостольских чтениях и их значение для уяснения нашей веры, с другой меньшая вразумительность его для простых умов налагают на проповедника обязанность не упускать из внимания этого источника, и по мере надобности прибегать к нему для назидания народа. Прекрасным источником и руководством, при изъяснении апостольских чтений, могут быть творения святого Иоанна Златоуста, который в своих беседах изъяснял Деяния Апостольские и все послания святого апостола Павла.

Третий источник для проповедей по кругу церковного года – исторические события, воспоминаемые церковью. К такому источнику естественно обращаться проповеднику в дни праздников, учрежденных церковью в воспоминание тех или других событий из жизни Господа Иисуса Христа, и из жизни пресвятой Богоматери. За исключением праздников в честь Богоматери, почти, все воспоминаемые церковью события рассказаны в евангельских праздничных чтениях. В богородичные праздники, кроме праздника Благовещения, евангельские чтения не имеют непосредственного отношения к воспоминаемым событиям. Потому в богородичные праздники евангельские чтения не дают прямой темы, соответственной духу и характеру праздника, и если берется иногда из них исходная точка, то проповедь выходит общей, не имеющей определенного цвета, не приспособленной к церковному дню. Прямой предмет проповедей в богородичные праздники – события из жизни Богоматери, разъясняемые в применении к нравственным потребностям слушателей, или воспоминания о благодеяниях, оказываемых роду человеческому пресвятой Богоматерью. По-видимому, составление хорошей проповеди на какой-либо праздник дело легкое. Ясно, какие события прославляются в тот или другой праздник, каков дух праздника, и какие чувства и настроения нужно возбуждать и поддерживать в такие дни. Но далеко не всегда удается выражение всего этого в проповедях, и весьма часто праздничные проповеди являются бесцветными, малооригинальными: большей частью в них слышится повторение сказанного другими, и мало заметно личного элемента проповедника, который бы свидетельствовал, что из уст его выходит слово, вынесенное из глубины его духа. Не всегда легко найти потребное количество частных представлений для развития главного положения, подсказываемого духом и характером праздника, и дать целому своеобразную и оригинальную одежду. По суждению талантливых проповедников, много потрудившихся в служении церковного слова, особенно трудно составлять хорошие проповеди на праздники Божией Матери. Мало конкретных исторических черт из её жизни записано в книге Откровения, и проповеднику угрожает опасность пуститься в область произвольных или апокрифических построений. Массильйон, после нескольких неудачных опытов, отчаивался в возможности написать похвальную речь в собственном смысле в честь пресвятой Девы. „Работа этого рода (писал он в последние годы своей жизни одному священнику оратории) легка только для проповедников без таланта, от которых никто не ожидает чего-либо особенного, которые всем довольны, ни о чем, выходящем из круга их зрения, не имеют ни малейшего представления, и воображают себе, что они составили похвальную речь, если привели некоторое число исторических черт, без всякого значения, и разбавили их множеством ничего не говорящих общих мест“⁶⁰.

Амфитеатров главными предметами поучений на великие праздники ставит 1) учение истортеское; так как всякий праздник есть живое представление того или другого происшествия из жизни Искупителя..., 2) учение догматическое: всякий праздник в основании своем содержит и в службе отражает такой или другой догмат церковный. Проповедник не должен обходить этого догмата, а обязан изъяснять его, 3) учение нравственное: оно есть следствие догмата, а потому проповедник, изъяснив догмат, должен открывать практические стороны его“⁶¹.

Четвертый источник материй для поучений по кругу церковного года – памяти святых, прославляемых церковью. К каждому дню церковного года приурочена память того иди другого святого, а часто и нескольких святых. Каждому святому есть особая служба, содержащаяся в месячной минее, и память каждого святого изложена в житии, которое может быть предлагаемо вместо поучения. Эти жития содержатся в прологе и так называемых четьих-минеях. Народ наш любит сказания о святых и их подвигах; для него книга эта наиболее понятная и впечатлительная; в ней дается ему наглядное разъяснение в примерах того пути, который ведет человека ко спасению или царствию небесному. И в прежние, древние времена народ собирался в церковь „еже утешитися и на ревность подвизатися пропитанием житий святых и ради похвалы их подвигов“. И нынешним христианам, в особенности из простого народа, книга житий святых дает и утешение и возбуждение к подвигам благочестия и богоугодной жизни. Между святыми, чествуемыми церковью, есть имена, память которых окружена особенной славой, и к которым верующие относятся с особенным почитанием и благоговением. Таковы имена апостолов Петра и Павла, Иоанна Богослова, Андрея Первозванного, святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Николая Мирликийского чудотворца, и многих, местно чтимых в той или другой области. Дни, когда церковь празднует память особенно чтимых святых, отличаются от простых будничных дней и переходят в разряд праздников, и в такие дни народ в большем числе приходит в храм Божий. Во внимание к этому, проповеднику естественно предложить слово назидания народу, взяв в основание его материю из сказаний о святом. Можно в этом случае восстановить в памяти народа жизнь святого, ознаменованную подвигами веры и благочестия, и говорить похвальную речь. По Амфитеатрову, можно и даже должно по временам прочитывать повествования народу так, как они есть, и изложены в повествовательных книгах, не изменяя в существенном самого языка повествований, который драгоценен для нас, обладая силой, богатством, звучностью и плавностью древнего церковного языка, но можно и обновлять язык их, где нужно, или употреблять свой рассказ, довольствуясь иногда одним этим рассказом вместо целого слова!⁶² Но еще лучше с рассказом о святых и похвалою их подвигам соединять увещание и наставление народу. В жизни того или другого святого всегда есть несколько черт или фактов, которые могут быть выставлены, как образцы для подражания. Проповеднику можно воспользоваться этими чертами или фактами, чтобы побудить своих слушателей жить и действовать так, как жили и действовали чествуемые святые, благоугождая Богу. По совету Феофана Прокоповича, „в праздники святых то наипаче из истории жития их избирати, и в похвалу произносити, из чего мощно учить народ подражанию их вере, терпению, милосердию, смиренномудрию, правильному умерщвлению плоти, богомыслию и молитве, страху Божию, любви к Богу и ближнему, и прочая“⁶³. Мы можем присоединить к этому совету Прокоповича, что лучшие иностранные римско-католические гомилеты (Жибер и Юнгманн), хотя не изгоняют панегирика, прославляющего память святых с церковной кафедры, но дают решительное предпочтение перед простым панегириком проповеди увещательной, пользующейся памятью о святом для назидания народа. По словам Жибера⁶⁴, целью церковного панегирика не должно быть одно хвалебное изображение заслуг и добродетелей святого. В церковной проповеди это только средство, а целью должно быть нравственное воздействие на слушателей, в видах их исправления или улучшения их жизни. Вез этого панегирик обращается в тщетную и бесцельную декламацию. Все похвалы, какие сплетает проповедник в честь того или другого святого, должны быть направлены к тому, чтобы побудить слушателей больше подражать славимому святому, чем удивляться ему. Юнгманн, высказывая подобное суждение, в подтверждение его ссылается на свидетельство и пример знаменитых французских проповедников, – Бурдалу и Боссюэта. Бурдалу в проповеди на святого апостола Павла высказывает, какой методы он держится, когда говорить в честь святого. „Не смотрите на настоящую мою проповедь, как на простую похвальную речь, которая бы единственной целью имела дать вам высокое понятие о святом Павле, я уже сказал: я буду говорить вам проповедь; я буду давать руководство для жизни и выставлю перед вашими глазами пример или образец, на который ныне нам Бог указывает, дабы вы сделали из него применение к себе“. Боссюэт равным образом говорит в одной проповеди (на Франциска Ассизского). „Чтобы вы более пользы извлекли отсюда, мы светским ораторам предоставляем блеск и пышность панегирического стиля... Мы хотим питать ваши души истинами, имеющими высокое достоинство и всем понятными“⁶⁵.

Трудно, впрочем, начертать конспект, какого должно держаться проповеднику, следующему в служении слова руководству церковного года. Практическая гомилетика, ставящая своей задачей указание тем и планов проповедей на каждый день года, по руководству главным образом евангельского и апостольского чтения, какова гомилетика протоиерея Толмачева, в свое время увенчанная половинной Макариевской премией, и недавно вторично изданная редакцией Странника, сколько может помогать проповеднику, облегчая его работу, столько, с другой стороны, может и отвлекать его от избрания и предложения наиболее потребного урока для того или другого из слушателей, при известных обстоятельствах. Она может ослаблять его самодеятельность, если он в ней будет искать указания того, о чем и что ему нужно говорить. Слово проповедника должно быть словом живым, возникающим из глубины его духа и религиозного сознания, а не даваться ему извне. Пусть он выносит на кафедру для слушателей то, чем сам проникнут; а без этого его слово будет сухо, вяло и отвлеченно.

Как ни богато содержание церковного года, нельзя ограничиваться проповеднику одним этим источником, при совершении порученного ему служения и передаче народу учения веры и доброй нравственной жизни. Христа проповедовать и христианское учение разъяснять можно и иначе, не прибегая непременно к указанному нами обильному источнику проповеднических материй, заключающихся в идее церковного года. По временным и местным обстоятельствам даже нужно бывает, помимо материй, указываемых церковным днем, прибегать к другим источникам.

Против исключительной привязанности проповедников к идее церковного года говорит, во-первых, практика древней церкви. Отцы древней церкви, в своих беседах, изо дня в день, проходили толкованием целые книги священного Писания, иногда прерывая это рядовое толкование в некоторые нарочитые праздники, а иногда и в эти нарочитые дни предлагая изъяснение следующего по ряду места раз начатой толкованием книги. Ориген в великую пятницу говорил беседу, посвященную изъяснению шестой главы книги пророка Исаии, не имеющей никакого отношения к воспоминаемому в тот день событию, – говорил при большом стечении народа, и никто не находил в этом ничего, отступающего от установленного порядка вещей.

Далее, от материй, предлагаемых идеей церковного года, могут отвлекать проповедника временные обстоятельства, требующие от него особого слова назидания, каковы случайные бедствия, постигающие народ или общество, какие-либо резкие проявления страстей или острые нравственные болезни, опасные лжеучения, распространяемые в народе и соблазняющие легковерных и т. под. В виду подобных обстоятельств проповедник не только может, но иногда прямо и настоятельно вызывается говорить не то, что указывается ему идеей церковного дня, а то, чего требуют запросы времени и нужды общества, мимо которых нельзя проходить спокойно и равнодушно. В века еретических волнений святые отцы считали своей обязанностью посвящать свое слово защите православного понимания догмата, подвергавшегося искажению и лжетолкованию у еретиков, и опровержению их лжеучений, и это делали в дни праздников, когда видели перед собой большое собрание народа. Увлекаемые ревностью по правой вере, они считали своим непременным долгом выступать стражами её, и в защиту её с церковной кафедры возвышали свой голос, разъяснение спорных вопросов считая первым предметом своей проповеди. Равным образом какие-либо нравственные безобразия, замеченные в обществе и возмутившие дух их, вызывали у них строгое обличение и наставление, и они обращались с ним к своим слушателям и в такие дни, которые располагали их, по своему церковному характеру, к беседам другого рода. Св. Иоанн Златоуст и в дни святой Пасхи находил себя вынужденным иногда возвышать слово против пьянства и соединенных с ним бесчинств. Св. Григорий Нисский в воскресный день говорил слово против немогущих сносить никаких упреков, по поводу беспорядков, случившихся в церкви в субботу. К таким же словам, вызванным временными обстоятельствами, относится слово св. Григория Богослова, сказанное в присутствии отца, который безмолствовал от скорби, после того, как град опустошил поля, и другое слово, сказанное встревоженным жителям Назианза и прогневанному градоначальнику, и многие другие.

Против исключительной привязанности в проповедях, при выборе материй, к идее церковного года можно выставить еще то обстоятельство, что церковный год, в своих дневных службах, назидателен сам по себе, и без проповеди. Это назидание дают те песнопения, молитвы и чтения, какие церковь предлагает в тот или другой день. Хорошо, если проповедник, для большего внедрения в умах и сердцах своих слушателей назидания, предлагаемого идеей церковного дня, сосредоточивает на нем свое и их внимание и подробно разъясняет его, или останавливается на каком-либо выдающемся пункте, в ней заключающемся, и имеющим особенно близкое приложение к окружающей его среде. Но если он, по своим соображениям, по вызову обстоятельств, или в виду насущных потребностей своих слушателей, предложит учение, не вытекающее из идеи церковного дня, и не имеющего к ней близкого отношения, он тем не сделает ничего, противного намерению церкви. Церковный день, своими воспоминаниями, службами и чтениями, дает одно назидание, а проповедь может прибавлять к нему другое.

Третий источник, из которого проповедник может брать исходную точку для своих поучений, и третий ряд предметов, которые он может и должен раскрывать народу, – принятые церковью сокращенные изложения веры, нравоучения и молитвы. Эти предметы составляют содержание катехизиса, и в нем обыкновенно подвергаются разъяснению, и тот вид церковных поучений, в которых разъясняются эти предметы, известен под именем катехизических поучений. В них излагаются и преподаются элементарные уроки веры и жизни христианской, сообщающие христианину самое необходимое для него учение.

Все существенное, относящееся к вере христианской, заключено и выражено словами Писания в символе веры, составленном отцами первого и второго вселенского собора, и никео-цареградский символ или его изъяснение – первый и главный предмет катехизических научений.

Нравоучение, обнимающее совокупность обязанностей, какие христиане должны выполнять, изложено в десятословии, данном людям от Бога через Моисея. Это второй предмет катехизических поучений. Данное в ветхом завете, это, сокращенное по букве, но полное по содержанию, нравоучение подверглось разъяснению в нагорной проповеди Спасителя, которая дает нам более духовное и более широкое понимание заповедей десятословия. Эта нагорная проповедь поэтому не должна быть упускаема из внимания, при изъяснении нравоучения, заключающегося в десятословии.

Далее в катехизических поучениях должно разъясняться учение о молитве; с которой мы обращаемся к Богу, Подателю всех благ и нашему Спасителю. Первое, что здесь представляется вниманию проповедника, – это молитва Господня, которую Господь Иисус Христос дал апостолам, когда они просили Его научить их молиться (Лк.11:1–4), и разъяснение которой составляет особый отдел катехизиса. Но разъяснением одной молитвы Господней проповедник не может ограничиваться, при сообщении учения о молитве. С этим вместе должно соединяться разъяснение других общеупотребительных молитв и объяснение чина богослужения, в особенности состава и значения важнейшей из служб церковных, – божественной литургии.

Дополнением к этим трем предметам катехизического учения должна служить священная история. Катехизическое поучение, сообщающее священные исторические сведения, минуя подробности и частности, должно останавливаться на важнейших событиях, отмеченных в истории домостроительства нашего спасения, и на более выдающихся лицах, память о которых записана в священной истории, каков наш общий праотец Адам, созданный по образу Божию, Авраам, отец всех верующих, и великий законодатель Моисей. А главным образом предметом внимания катехизита-проповедника, в священной истории, должно быть божественное лицо Господа Иисуса Христа, Сына Божия, воплотившегося от Девы Марии, – его жизнь, страдания, смерть и воскресение, что составляет средоточный пункт в истории домостроительства нашего спасения. Большее или меньшее расширение этого предмета может быть допускаемо проповедником, по его усмотрению, и по мере восприимчивости слушателей, если то дозволяет время, находящееся в его распоряжений.

Круг указанных нами предметов составляет, можно сказать, азбуку или элементарную книгу, заключающую в себе первоначальные существенные пункты христианского учения. Знание и разумение этих предметов необходимо для каждого, вступившего в церковь Христову, и носящего имя христианина. Передача этого элементарного религиозного знания входит в прямую обязанность пастыря, учителя вверенного его руководительству народа христианского. Большинство нынешних христиан представляют из себя младенцев по вере, которые требуют молока, а не твердой пищи: для таких сообщение элементарных катехизических уроков полезнее и необходимее изъяснения библии или раскрытия высоких истин, не входящих в круг элементарного знания и требующих для своего усвоения большей или меньшей зрелости духовной. В священном Писании заключена полнота спасительных истин, но эту полноту нельзя сразу обнять и передать, и человеку мало развитому трудно усвоить ее, тем более, что она выражена в Писании не в строгой системе. Обилие и разнообразие предметов, о которых говорит Писание, так же поражает мысль человека, стремящегося к постижению их, как поражают взор наблюдателя обилие и разнообразие цветов на необозримом поле. И вот церковь извлекла из Писания главные пункты веры, и представила их в кратком и связном виде, и в этом виде передает их новоприходящим членам своим с тем, чтобы они легче усвоили себе то, что необходимо знать им для своего спасения и для оправдания носимого ими звания христиан.

Для уяснения содержания катехизических поучений, и объема катехизического учения мы считаем не излишней историческую справку. Она может служить для нас указанием того, на что, по воле церкви, следует обращать внимание, при введении христиан в разумение веры.

В древней церкви элементарное катехизическое учение, обнимающее существенные пункты христианской веры, сообщалось христианам прежде принятия их в чисто полноправных членов церкви через крещение. Христиане, еще не принявшие крещения, назывались оглашенными, и оглашение состояло в ознакомлении их с главными пунктами веры. Оглашенных было несколько классов, и иные из них, очень долго пребывали в состоянии оглашенных, откладывая крещение на последние годы, одни по небрежности, а другие в надежде на то, что воды крещения омоют все грехи, наделанные ими до крещения. Церковь неблагоприятно смотрела на такое замедление в принятии крещения оглашенными, и св. Григорий Нисский говорил особое слово против откладывающих крещение. Церковь каждогодно, и не раз, обращалась к оглашенным с приглашением их готовиться к принятию крещения. Крещение большей частью преурочивалось к празднику Пасхи, и задолго до Пасхи, именно со дня Богоявления, возвещалось оглашенным, чтобы желающие из них принять крещение перед праздником Пасхи объявляли об этом, и имена таковых вносились в особую запись⁶⁶. Эта запись продолжалась до второй недели великого поста, и после этого должна была прекращаться, как свидетельствует об этом 45 правило Лаодикийского собора, по которому „по двух седмицах четыредесятницы не должно принимати к крещению“. По этому правилу, кто до начала четыредесятницы или по крайней мере в течение первых двух недель её не изъявлял решительного желания принять крещение перед праздником Пасхи, тем уже не дозволялось готовиться к крещению в сию четыредесятницу, и приготовление их к принятию таинств откладывалось на дальнейшее время, до заявления ими большего усердия к воспринятию залога веры.

Оглашенные, внесенные в список лиц, желающих принять крещение в ближайший светлый праздник Пасхи, составляли особый класс, включенные в который назывались просвещаемые (φωτιζομένοι, – иже ко просвещению). Просвещаемым вменялось в непременную обязанность изучать веру, и в знании её они до крещения должны были давать отчеты перед церковью или её представителями. 78-е правило 6-го вселенского собора, а равно и 46 правило Лаодикийского собора говорят: „готовящимся ко крещению надлежит обучатися вере, и в пятый день седмицы давати ответы епископу или пресвитерам“. След этого в нашей богослужебной практике остался в эктении „о иже ко просвещению“, которая возглашается на литургии преждеосвященных даров, во второй половине великого поста, вслед за эктенией об оглашенных.

Первое, что обычаем или установившейся практикой и правилами соборными требовалось от просвещаемых, готовящихся ко крещению в предстоящий праздник, – изучение символа веры, а потом молитвы Господней. Это изучение символа веры и молитвы Господней наизусть производилось не по книге или тетради, а посредством устной передачи символа и молитвы Господней живым словом. Передатчиками символа и молитвы Господней, по поручению церкви, были большей частью для мужчин диаконы⁶⁷, а для женщин диакониссы. Помогая готовящимся ко крещению изучить наизусть символ веры и молитву Господню, они несколько раз должны были повторять их перед ними, и это делали до тех нор, пока те не усвоят его вполне и не запечатлеют в своем сердце. „Воспринимите, чада (говорит блаженный Августин в речи к оглашенным, сказанной им перед началом обучения их вере, согласно правилам церковным)⁶⁸, правило веры, которое называется символом, и когда воспримете его, напишите в сердце, и каждый день говорите у себя... Символа никто не пишет, чтобы можно было читать, но для сохранения его, чтобы как-нибудь забвение не изгладило, что предало прилежание, пусть для вас кодексом будет ваша память. Что услышите, тому веруйте, а во что уверуете, то передайте еще языком. Этот символ вы будете изучать, а потом будете сдавать его“. И далее блаженный Августин, еще не переходя к изложению содержания символа, делает общую характеристику его. „Самые слова, какие вы услышите, почерпнуты из священного Писания; оттуда они собраны и соединены в едино, чтобы не затруднять памяти людей, не обладающих быстрой способностью восприятия, чтобы всякий человек мог удержать или высказать то, чему верить“.

Перед вручением символа веры, т. е., перед началом изучения его со слов диакона или диакониссы, говорились предстоятелем церкви более или менее краткие речи, в которых передавалось содержание символа, и разъяснялся смысл, в нем заключающийся, как нам показывает речь блаженного Августина к оглашенным, начало которой приведено нами выше.

По изучении символа готовящиеся ко крещению должны были сдавать его, то есть публично произносить его, в виду верующего народа, перед епископом или пресвитерами. Для этого назначался пятый день шестой седьмицы великого поста, когда оглашенные, стоя на возвышенном месте, каждый отдельно, произносили символ перед церковью. Но этот день не был единственным днем, в который оглашенные, могли и должны были сдавать (tradere) символ, то есть, произносить его наизусть перед всею церковью во свидетельство того, что они хорошо изучили его и усвоили себе то, во что должны веровать. Кто не успел изучить его, или при сдаче символа обнаружил недостаточное знание его, те могли сдавать символ и в вербное воскресение, и в дни страстной седьмицы, и даже в великую субботу, перед самым совершением крещения. При сдаче символа или при произнесении его, в виду верующих, оглашенными, изучившими его, тоже говорились речи предстоятелями церкви, как и при первоначальном вручении. Между творениями блаж. Августина помещены четыре речи о символе, сказанные оглашенным, из которых, впрочем, три считаются сомнительными, но они служат к уяснению порядка, какой соблюдался в церкви, при приготовлении оглашенных к крещению. Первая речь, считающаяся подлинной, сказана перед началом изучения символа, а другие при сдаче его, то есть, когда оглашенные, изучившие символ, являлись в церковь, чтобы произнести перед нею усвоенный ими символ, и тем засвидетельствовать, что они хорошо знают то, во что нужно веровать приходящему к Богу, т. е., вступающему в число членов церкви. И вот при этом давалось им наставление, которое, поясняя те или другие пункты веры, должно было утвердить их в знании учения христианского. Так, одна речь о символе к оглашенным, помещенная между творениями блаж. Августина, и содержащая краткое изъяснение символа, начинается такими словами: „знайте, что таинство символа, которое вы восприняли и должны держать в памяти для своего спасения, – есть основание веры кафолической, над которым воздвигнуто здание церкви, построенное руками апостолов и пророков“⁶⁹. От Петра Хрисолога, епископа равенского V века, дошло до нас семь проповедей о символе, и они сказаны были оглашенным, когда те сдавали символ или произносили его перед церковью. Небольшие по объему, они не входят в подробное объяснение символа, а сопровождают произнесение его ищущими крещения краткими наставлениями, поясняющими веру, преданную оглашенным. Семь проповедей Петра Хрисолога не составляют связного ряда поучений, последовательно разъясняющих члены символа веры; а каждая из них имеет самостоятельное значение. В одной проповеди говорится о вере сердечной, а в других кратко передается и разъясняется содержание всего символа веры. Они сказаны разным партиям оглашенных, по произнесении ими символа веры; в этих партиях были некоторые и из придворных и высоких гражданских сановников. Хрисолог, выслушав от них символ веры, считал нужным преподать им наставление, для утверждения их в вере, ими усвоенной. Это краткое наставление служило печатаю, скрепляющей залог веры, врученный готовящимся к крещению.

После символа веры готовящиеся ко крещению со слов диакона или диакониссы изучали молитву Господню, и по изучении её сдавали ее, то есть, произносили наизусть перед церковью, в присутствии епископа или пресвитеров. Сдача молитвы Господней происходила после публичного засвидетельствования о знании символа веры, частью перед самым крещением. Когда просвещаемые в слух церкви произносили изученную ими молитву Господню, – предстоятель церкви после прочтения её, так же, как по сдаче символа веры, нередко говорил им поучение, служащее к уяснению значения и содержания молитвы Господней, и к большему утверждению её смысла в уме и памяти просвещаемых. От Петра Хрисолога дошло шесть таких поучений о молитве Господней, сказанных в разное время и перед разными классами слушателей.

Но одним изучением символа веры и молитвы Господней и кратким поучением перед началом изучения или (что было чаще) по изучении, при произнесении изученных символа и молитвы Господней перед лицом церкви, дело приготовления просвещаемых к крещению не ограничивалось. В период приготовления оглашенных к крещению, падающий большей частью на дни святой четыредесятницы, говорились им особые огласительные поучения, в которых, по поручению епископа, пресвитер, а иногда даже низший член клира, подробно объяснял им все существенное, относящееся к вере христианской.

Из древней церкви до нас дошел один памятник такого подробного огласительного учения в огласительных и тайноводственных поучениях св. Кирилла иерусалимского. Огласительные и тайноводственные поучения этого святого отца представляют нам главные данные, по которым мы можем судить о характере и объеме катехизического учения в древние времена. Мы, впрочем, не можем думать, чтобы в этом отношении было в разных местных церквях полное однообразие, и везде дело велось так, как это учение вел и предлагал святой Кирилл иерусалимский.

Оглашения св. Кирилла иерусалимского начинаются увещанием к нравственному обновлению, и в первых пяти поучениях раскрывают предметы общего нравственно-религиозного характера, а потом с шестого поучения они изъясняют догматы веры, следуя порядку членов символа веры. Разъяснение догматического христианского учения, по руководству символа веры, составляет главную и существенную часть оглашений святого Кирилла иерусалимского. Разъясняя и доказывая положения, выраженные в символе веры, местами священного Писания, святой отец выступает с опровержениями тех лжеучений, какие в то время существовали и могли смущать верующих.

Но раскрытие и разъяснение догматического учения, заключенного в символе веры, составляя ядро катехизических наставлений, не обнимало всей полноты учения, знание которого требовалось от вступающих в церковь, и которое сообщалось им до крещения, а дополнялось другими сведениями из области религиозных истин.

Первым дополнением к догматическому учению в оглашениях было нравоучение. У св. Кирилла иерусалимского нет такого подробного раскрытия нравоучения, какое он дает догматам веры. Но после общего увещания о нравственном обновлении в первых поучениях, он в 18-м последнем огласительном поучении обещает оглашенным, что он в заключении будет учить их о том, как они должны жить достойно полученной благодати⁷⁰. До нас не дошли эти обещанные поучения; но можно думать, что он не оставил своего обещания без исполнения, и не без основания считают потерянными поучения его, раскрывающие закон нравственной жизни, достойной христианина. Нужно полагать даже, что оглашение во многих местах начиналось с нравоучения, как предмета более доступного для понимания простых людей, и вместе с тем так существенно важного для указания истинного пути, ведущего к богоугодной жизни, какою должны отличаться все последователи Христовы. Основанием нравоучения было десятословие, закон, данный Богом через Моисея, в котором кратко выражены все требования или заповеди, исполнение которых необходимо для всякого, желающего угодить Богу. Это сокращение нравоучения (verbum consummans et brevians) выучивалось наизусть, и разъяснялось подобно тому, как разъяснялся символ веры.

Далее, в состав огласительного учения входила священная история. Исторические повествования более удобоприемлемы для простого ума, чем теоретическое учение, и блаженный Августин в книге об оглашении простых людей (De catechizandis rudibus) рекомендует историческим путем вести оглашенных к у разумению тайн домостроительства нашего спасения и к водворению в них любви от чистого сердца, доброй совести и нелицемерной веры. По его совету, к рассказу должно быть присоединяемо основание и изъяснение, то есть, теоретическое учение, – как золото, служащее к оправе бриллианта⁷¹.

По совету блаженного Августина, история должна быть началом катехизации, и он рекомендует излагать оглашенным историю полную, начиная ее с первых слов книги Бытия, – с истории творения и вести ее до настоящих времен церкви, но излагать ее так, чтобы причины и значение отдельных событий и деяний направлялись к показанию любви Божией к нам и к возбуждению в нас любви к Богу⁷².

Рекомендуя излагать оглашенным полную священную историю, от начала её до последних времен, блаж. Августин делает ограничение этой полноты. Не то это значит (говорит он после указания потребности для оглашенных изложения полной истории), что мы должны буквально прочитывать все Пятокнижие, и все книги Судей и Царств и Ездры, и все Евангелие и Деяния Апостольские, или своими словами рассказывать и изъяснять все, что содержится в этих книгах; для этого не станет времени, да это и не требуется. Но все нужно передавать в кратких и общих чертах (summatim generatimque), избирая более удивительное, что с большим удовольствием (svavius) выслушивается.., И то, что мы хотим наиболее рекомендовать, должно быть наиболее выпукло представляемо нами, и тогда без утомления воспринимают то, что мы хотим возбудить повествованием, и не отягощается память того, кого мы хотим наставить учением“⁷³.

Ветхозаветные писания, по указанию блаж. Августина, должны быть раскрываемы оглашенным; но при изложении и изъяснении их все должно быть направлено к одному главному пункту. Этот главный пункт – пришествие Христово, и дело искупления, совершенное воплотившимся Сыном Божиим. Все, написанное в священном Писании прежде пришествия Христова, указывает на это великое и чрезвычайное событие и предызображает будущие судьбы церкви. Все ветхозаветные святые верили в пришествие Христа-Избавителя, и этой верою спасались. Господь Иисус Христос прежде, чем явился во плоти, был посредником между Богом и людьми, сый над всеми Бог, благословен во веки (Рим.9:5). В святых патриархах и пророках, которые предупредили Его по времени рождения, Он предпослал как некую часть своего тела, будучи сам главою тела церкви (Кол.1:18), и все они верою в Того, кого предвозвещали, соединены с тем телом, которого Он глава⁷⁴.

Оглашение не заканчивалось с принятием крещения. В дни пасхальной недели новокрещенные ходили в церковь, и их вводили в разумение чина богослужения и важнейших таинств, как показывают тайноводственные поучения св. Кирилла иерусалимского. В пяти тайноводственных поучениях св. Кирилл раскрывает новопросвещенным смысл и значение важнейших таинств церковных, – крещения, миропомазания и евхаристии, и тех обрядов, с какими соединено было преподавание или совершение этих таинств. Пример святого Кирилла иерусалимского дает основание заключать, что и другие катехиты входили в объяснение тех предметов, какие раскрыты в его тайноводственных поучениях. Можно думать, что в беседах с оглашенными усерднейшие из катехитов не только объясняли значение и чины важнейших таинств, о каких говорил святой Кирилл, но касались других соприкосновенных предметов богослужебного характера.

Итак историческая справка указывает такой круг предметов, знание которых необходимо для каждого, вступающего в церковь или живущего в ней: 1) учение догматическое, содержащееся в символе веры, 2) учение деятельное, основывающееся на десятословии, 3) молитва Господня, 4) чин богослужения и обряды таинств и 5) священная история в её главных лицах и событиях. По сообщении этой элементарной азбуки христианской оглашенным до крещения, или в самые первые дни по крещении, древние проповедники уже освобождали себя от повторения того, знание чего сообщено было их слушателям при первоначальном принятии их в число верующих. Предполагая знание элементарных истин христианских известным каждому из верных, они в своих проповедях вели их к уразумению более глубоких истин веры, и вот мы видим, что они в своих поучениях, говоримых с церковной кафедры, или разъясняют книги священного Писания, по порядку стихов текста, извлекая из них уроки и наставления, укрепляющие их в вере, расширяющие их религиозное сознание и возбуждающие их к добродетельной жизни, или в виду лжеучений представляли основательный разбор высоких истин веры, подвергавшихся лжетолкованиям, или восхваляли добродетели и подвиги достойнейших деятелей церкви, для возбуждения подражания им в своих слушателях и т. под.

Ныне, за весьма редкими исключениями, нет между нами оглашенных. В наше время крещение обыкновенно совершается над младенцами, еще до раскрытия их сознания, и поручителями за них, за их веру являются восприемники. Потому нужно ли ныне такое огласительное учение, какое преподаваемо было в древности, когда к крещению приступали люди взрослые?

Ответ на этот вопрос может быть только положительный. Наши восприемники, дающие перед церковью поручительство за веру воспринимаемых ими от купели крещения, обыкновенно, после совершения крещения, и не думают о лежащей на них важной обязанности воспитать в духе веры своих духовных детей, – часто не обращают никакого внимания на них и не следят за тем, сообщает ли им кто-либо нужное для познания веры, преподававшееся в древности оглашенным. – Семья и школа должны выполнять эту обязанность, и к ним справедливо обращаться с требованиями о том, чтобы они живых членов церкви, воспринятых в состав её еще до раскрытия сознания, заботливо вводили в разумение тех истин, без знания которых нельзя достойно носить имя христианина. Но кто станет оспаривать, что наши семьи в большинстве мало способны дать детям достаточное разумение закона веры и благочестия, состоя из людей большей частью темных, как они сами себя называют? В них, при добром направлении, научаются дети молиться Богу и произносить краткие молитвы, а что касается более существенного в вере, то не дается им или дается очень мало.

На школу больше можно возлагать надежд в этом отношении, и ныне, при заботливости нашего церковного и светского правительства, а также и общества, увеличивается число школ церковно-приходских, правительственных, городских и земских При постоянно возрастающем количестве школ добрая половина детей имеет возможность получать школьное образование. В народной школе сообщаются и разъясняются начатки христианского учения, входящие в состав огласительного учения, и вышедшие из школы уже не являются невеждами в религиозном отношении, не имеющими ясного представления о главных истинах веры нашей. В народной школе главным предметом стоит закон Божий, и в разумение его вводит членов подрастающего поколения большей частью пастырь церкви, который здесь выполняет то, что лежит на обязанности катехизатора. Но и при этом катехизация для взрослого поколения в настоящее время является не только не излишней, а часто и необходимой. Как ни увеличивается у нас число народных школ, но далеко не все подрастающее поколение имеет возможность получать образование в школе. Многим из детей не удается попасть в школу, или по отдаленности её от их местожительства, или по недостатку помещений в школе для всех, желающих поступить в нее. А родители других не заботятся о том, чтобы дети их учились в школе, а с малых лет заставляют их выполнять такие или другие работы, необходимые в домашнем обиходе. И при нынешнем большом количестве школ все-таки остается много неграмотных, не бывших в школе, чуть ли даже не половина деревенского народонаселения. Далее, и для вышедших из школы далеко не излишне катехизическое учение. У многих из них тускнеют и забываются те понятия, какие им сообщали в школе, и если в числе вышедших из школы являются нередко люди, утерявшие знание грамоты, то тем более может утеряться у иных учение о вере, им сообщенное, – учение более летучее и менее корней пускающее в душе, чем знание простой грамоты. У нас высказываются желания или мечтания о том, чтобы школьное учение сделать общеобязательным, так чтобы в народе не осталось ни одного человека неграмотного. Конечно, желание доброе; но немало тяжелых, трудноодолимых, препятствий к выполнению этого желания, и едва ли в скором времени можно надеяться на практическое осуществление желания об общеобязательном обучении. Во всяком случае, при настоящих обстоятельствах, нельзя устранять из обязанностей пастыря церкви, духовного учителя своего народа, сообщение ему необходимого катехизического учения с церковной кафедры.

В истекшем девятнадцатом столетии на катехизицию обращено было внимание нашего церковного правительства большее, чем ныне; это было тогда особенно необходимо, при малом числе народных школ, в которых получала образование малая часть подрастающего поколения. В городах избирались особые священники – катехизаторы, которые обязаны были в последовательном порядке излагать катехизическое учение с церковной кафедры. В шестидесятых годах истекшего столетия Святейший Синод, в своей заботливости о религиозном просвещении народа учреждением трех значительных премий вызывал опытных проповедников представить для печати и для руководственного употребления другими образцы общепонятных поучений, в которых бы в последовательном порядке 1) изложено было православное учение догматическое и нравственное, 2) объяснено было обрядовое богослужение нашей православной церкви и 3) изложена была краткая священная история ветхого и нового завета. Премии Святейшего Синода удостоено было (в половинном размере) „Собрание церковных поучений для простого народа“ священника Новодеревенской Благовещенской церкви (петербургской епархии) Константина Стратилатова, вышедшее в печати в 1872 году, и ныне, в 1903 году, изданное Тузовым третьим изданием.

Собрание церковных поучений Стратилатова состоит из двух частей. В первой части содержатся поучения (75) на символ веры, молитву Господню, блаженства евангельские и на десять заповедей Божиих, а во второй – поучения (60) об обрядовом богослужении православной церкви, с присовокуплением поучений на общеупотребительные христианские молитвы. О. Стратилатовым задача, указанная Св. Синодом для катехизатора, исполнена в двух главных частях. Осталась невыполненной только третья часть задачи, в которой предложено было изложить краткую священную историю ветхого и нового завета. Могут быть рекомендованы, как источник и руководство, для катехизических поучений „Поучения о православной вере“, предложенные по порядку пространного катехизиса православной церкви, Евсевия, архиепископа могилевского, вышедшие в трех книгах в 1863 году, отличающиеся подробностью и обстоятельностью изъяснения предметов, входящих в состав катехизического учения. Наибольшая часть поучений Евсевия посвящена изъяснению символа веры (62 поучения в первой книге, и 79 поучений во второй, а в третьей книге излагается учение о христианской надежде (25 поучений) и христианской любви (51 поучение); в отделе о христианской надежде помещены поучения о молитве и молитве Господней в частности, и о блаженствах евангельских; а в отделе о христианской любви, после общих поучений о любви к Богу и ближнему, разъясняются заповеди закона Божия, изложенные в десятословии. В свое время пользовались известностью и были довольно распространены „Катехизические поучения“ киевского протоиерея Иоанна Скворцова, имевшие два издания (1855) и его же „Краткие поучения о божественной литургии“ (1862 г.).

Могут возразить против систематического ведения катехизического учения с церковной кафедры, что для этого нет достаточно времени в распоряжении священника, и что от него при богослужении настоятельно требуется проповедь другого рода. Катехизическое учение млеко, нужное для начинающих христианскую жизнь, а здесь, при богослужебных собраниях, должна предлагаться более твердая пища. Нельзя не признать доли правды за этим возражением. Но весьма возможен и легок выход из затруднительного положения. Если нет достаточного времени для сообщения катехизического учения при богослужении, то для этого могут быть избраны и назначены другие часы. Ныне во многих местах вводятся внебогослужебные беседы и чтения. Большей частью они бывают в воскресные дни после вечернего богослужения. Вот самое удобное время для катехизических поучений, и тогда можно вести их в связном последовательном порядке, и если дело катехизации будет поведено с усердием и умением, то может образоваться круг слушателей, которые, сознавая необходимость уяснения для себя существенных пунктов веры, неопустительно будут являться перед кафедрой катехизатора-учителя. Тем более это (т. е. сообщение катехизического учения в внебогослужебных собеседованиях и чтениях) уместно и может быть желательно, что в древнее время катехизические поучения отличались от проповедей, говоримых при богослужении; для сообщения катехизического учения назначались особые, небогослужебные часы, и для выслушания и восприятия его оглашенные собирались не в самых храмах, а в устроенных при них крещальнях. И обязанность катехизатора, долженствовавшего учить готовящихся ко крещению вере, нередко возлагалась на людей, принадлежавших к составу низших членов клира, которые, по своему положению в церкви, не имели права восходить на церковную кафедру в качестве проповедника.

Кроме омилии, дающей изъяснение священного Писания, – слова, черпающего свое содержание из идеи церковного года, или из библейских зачал и исторических воспоминаний, приуроченных к известному дню года, и катехизических поучений, изъясняющих сокращенные изложения вероучения, нравоучения и молитвы, или элементарную азбуку христианскую, есть еще вид проповеди, имеющий исходной точкой, заросы современности, называемый ныне, хотя не точно, проповедью публицистической. Такая проповедь является и развивается если не рядом с указанными тремя видами церковных поучений, то параллельно им, и служит восполнением их. Между видами проповеди, – омилией, словом и катехизическим поучением, – при видимом различии исходных точек, в существе дела неразрывная родственная связь. Во всех них коренным источником и исходной точкой служит слово Божие, и вера церкви, на нем основывающаяся; так как в круге церковного года и в сокращенных основах катехизического учения содержится и представляется в известном порядке та же истина божественного Откровения, которая дана нам в книгах Священного Писания. Во всех них проповедники руководствуются указаниями, данными сверху, и из готовой, твердо определенной и неизменной, сокровищницы берут материал, излагая его для назидания народа. А в публицистической проповеди исходная точка берется снизу: проповедник обращает внимание на настроения, замечаемые в современной жизни, на недостатки, заблуждения и нравственные болезни, заражающие поколение, ему современное, и против них направляет свое учительное слово.

Законность и необходимость такой проповеди очевидна сама собою. Она служит восполнением проповеди, изъясняющей слово Божие и учение церкви, и оттуда берущей свою исходную точку, и часто настоятельно вызывается обстоятельствами времени. Если проповедник, при выборе материи для своих поучений, следует только указанию текста Писания или идее церковного года, он может опустить из внимания жизненные явления, требующие от него освещения и исправления, и в его слове, при всем богатстве и разнообразии учений, черпаемых из божественного источника, может чувствоваться заметный пробел. Мало или не все исполняет проповедь, если она верно излагает божественную и церковную истину, данную для веры. Начала веры неизменны; но жизнь течет и видоизменяется: это – постоянно волнующееся море, где нет твердой устойчивости. Каждое время выдвигает на вид такие, а не другие вопросы, и в поколениях, сменяющих одно другое, заметны разные направления. Ныне одни запросы волнуют общество, а после они остаются в тени, и вместо них получают интерес другие. Равным образом не одинаково содержание и направление духовно-религиозной жизни в разных местностях. Вера, проповедуемая в церкви, всегда одна и та же, одна и та же и природа человеческая, над усовершенствованием которой трудится проповедник, и которую ведет ко спасению; но меняются средства, употребляемые врагами нашего спасения для обольщения детей Адама, меняются и соблазны, какими мир увлекает людей с пути спасения на путь погибельный. Этим создается и предначертывается проповеднику особый временный разряд материй, требующих от него разъяснения, так сказать, не в очередь. Правда, и проповедники, берущие исходную точку в неизменных источниках христианского учения, при раскрытии этого учения, не остаются безучастными к запросам времени: они более или менее направляют свое учительное слово к потребностям стоящих перед ними слушателей и должны ставить его таким образом. Но в этом случае отношение проповеди к современности случайнное или посредственное: она, исходя из источника, указанного свыше, настолько касается современной жизни, насколько ведет к тому ассоциация представлений, вытекающих из темы общего характера. При этом могут остаться незатронутыми главные больные места современности, могут не найти отклика, ответа и исправления насущные, животрепещущие вопросы, волнующие и соблазняющие современное поколение или круг людей известной местности. Бывают иногда, и довольно часто, такие обстоятельства, порождаемые текучим временем, – такие явления и в умственной и в нравственной сфере, которые настойчиво вызывают ревностного служителя церкви направлять слово вразумления или обличения уклоняющимся ли то от истины веры и соблазняющим своих собратий, или дозволяющим себе грубые нарушения церковного порядка жизни. В виду вопиющих болезненных явлений в современном обществе проповедник и может и должен восставать против них, оставляя в стороне или откладывая другие предметы, входящие в круг обычных его наставлений, то есть, может и должен брать темы и вопросы для разъяснения, не держась того порядка, какой указывается ему идеей церковного года или преемственным рядом истин, почерпнутых из слова Божия и учения церкви, и совершенно независимо от них.

В особенности в больших городах, служащих центрами просвещения, чувствуется потребность проповеди, отвечающей на запросы современности. Здесь возникают и утверждаются настроения и направления мысли, часто несогласные с желаниями и указаниями церкви, а иногда прямо враждебные им. Защищаемые и распространяемые людьми, обладающими талантом, бойким словом и борзым пером, они приобретают сочувствие в обществе, и им подчиняются люди, близ них живущие и числящиеся членами церкви. И вот в церкви, или рядом с нею, образуется класс общества, теряющий праотеческую веру, и увлекающийся новыми модными учителями, не желающими знать церкви или не ценящими её слова. Не тайна ныне, что в значительной части образованного общества основами мировоззрения служат вовсе не христианские начала и церковные предания, а идеи, навеянные ложной философией, мудрствующей по стихиям мира, а не по Христу, и жизнь в нем строится не по уставам церкви, а часто в прямое нарушение их. И вот, в виду распространения ложных учений, противных истинной вере, которыми могут соблазняться нетвердые духом, готовые колебаться от всякого ветра учения, носящегося в воздухе, или в виду утверждения обычаев, противных порядку, установленному и поддерживаемому церковью, проповедник сознанием своего долга и ревностью о духовном благе своих собратий вызывается говорить о том, чем болит окружающее его общество, и нести кому обличение, кому предостережение, кому исправление. Явления, в умственной ли то области, или нравственно-практической, возмущающие чистую христианскую совесть, укореняющиеся в жизни современного поколения, – то же, что сорные и вредные терния на поле, возделываемом земледельцем, заглушающие пшеницу и не дающие ей простора для произрастания. Земледелец при этом непременной обязанностью своей считает исторгать эти терния, предохраняя и освобождая от них возделываемую почву, для того, чтобы на ней чище и свободнее росло доброе семя. Так точно должен поступать и проповедник, этот духовный сеятель доброго семени. Как скоро он видит, что на духовной почве, на которую он сеет семя слова Божия, возврастают вредные плевелы, грозящие заглушить доброе семя, – это прямой долг спешить очищать возделываемую им почву от вредных плевел. Это имея в виду, апостол Павел, в лице Тимофея, заповедует всем проповедникам слова Божия: согрешающих пред всеми обличай, да и прочии страх имут (1Тим.5:20), и в другом месте усиливает это свое увещание, говоря: проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением, и чтобы показать необходимость настойчивой, благовременной и безвременной, обличительной проповеди, он прибавляет: будет бо время, егда здраваго учения не послушают, но по своих похотех изберут себе учители, чешеми слухом, и от истины слух отвратят (2Тим.4:2–3). Значит, когда обнаруживаются признаки появления такого времени, проповедник, согласно наставлению святого апостола, должен выступать во всеоружии против людей, уклоняющихся от здравого учения и идущих во след учителей ложных.

Святые отцы, оставившие нам достоподражаемый пример в своей, проповеднической деятельности, обнаруживали особенную чуткость к запросам времени. Считая главной своей обязанностью изъяснение слова Божия, они прерывали рядовое изъяснение его текста, когда обстоятельства выдвигали перед ним вопиющие нужды времени, и посвящали свое слово разъяснению вопросов, волновавших современное им поколение, с целью предостережения верующих от увлечения еретическим заблуждением, или в видах восстановления нарушенного порядка жизни. Так, когда Арий и его последователи взволновали христианский мир своим нечестивым учением, отцы церкви в своих проповедях выступали горячими ратоборцами против него: в праздники, при большом стечении народа в храме, они брали исходной точкой своих поучений те лжетолкования святых изречений Писания, какие распространяли ариане, и на опровержении их и разъяснении и утверждении истинного учения христианского, ими искажаемого, сосредоточивали свое внимание и внимание своих слушателей. Так было и после, когда возникали и распространялись другие ереси. Например, в век Нестория его последователи унижали богоматернее достоинство пресвятой Девы Марии, и в виду этой ереси все отцы того времени, от которых дошли до нас памятники проповедничества, считали своим долгом свое проповедное слово посвящать прославлению пресвятой Богоматери, и проповеди в честь Богоматери, вызванные современными им еретическими толками, составляют самую видную часть в гомилетической литературе, оставленной последующим векам отцами, жившими в период несторианских волнений. И не одни ереси и теоретические заблуждения вызывали обличительное и исправительное слово у проповедников, стоящих на страже охранения веры и благочестия, но и нравственно-практические беспорядки, грубые нарушения закона, охраняемого церковью, побуждали их, оставив на время проповедь чистого учения, хранимого в церкви и указываемого Писанием, выступать с нарочитым словом против беспорядков, возмущающих мир и строй церковной жизни. Св. Иоанн Златоуст и св. Василий Великий видели себя вынужденными и в светлые пасхальные дни говорить резкое слово против пьянства, по поводу бесчинств, учиненных некоторыми в эти святые дни. Так же, по временным побуждениям, в пасху же, св. Иоанн Златоуст говорил сильное слово против увлечения театральными зрелищами, возмущенный тем, что константинопольцы в страстную пятницу в большом количестве были на конском растилище, а в великую субботу в театре. И слова св. Василия Великого о любостяжании и к обогащающимся сказаны были во время голода и засухи, и вызваны были этим бедствием, постигшим его сограждан: видя великую нужду и страдания бедных, святой отец старался смягчить жестокосердых богачей и побудить их придти на помощь бедствующим и облегчить их страдания.

Кто, каждый ли пастырь-проповедник должен вести проповеди, отвечающие на запросы времени, означаемые ныне неточным именем проповедей публицистических? Конечно, на всех, приставленных к охранению святой веры и благочестия в народе, лежит обязанность быть внимательным к нуждам и запросам времени, проявляющимся в круге, близком к проповеднику. И в деревне, в сельском уединении, может потребоваться проповедь, в удовлетворение какой-либо временной нужды. И там могут являться и являются сектанты, которые соблазняют верующий народ; и там могут встретиться какие-либо чрезвычайные обстоятельства, которых не может обходить вниманием заботливый пастырь, – положим, пожар, уничтоживший имущество жителей деревни, и повергший их в уныние и нищету, или град, истребивший возделанную жатву, или какое-либо грубое нарушение порядка церковно-нравственной жизни, например, неприличное праздничное гульбище. В таких случаях жизнь дает пастырю-проповеднику материю или вопрос, на который он вызывается дать ответ, служащий предостережением от увлечения, или утешением и успокоением опечаленных при постигшем бедствии, или возбуждением избегших гнева Божия к посильной благотворительности нуждающимся.

Но сравнительно, в тех местах, где тихо течет жизнь, меньше поводов к проповедям, отмеченным печатью современности, и исходной точкой берущим запросы, предлагаемые волнующимся и неспокойным временем. Собственно говоря, место для публицистических проповедей на кафедрах больших городов, в которых сосредоточиваются умственные силы поколения, и где часто, резко и громко, разглашаются учения, мало имеющие общего с верою церкви. Здесь обыкновенно и пастыри обладают большим образованием, и более способны вести борьбу с заблуждением, пользующимся оружием науки, или с укореняющимися обычаями жизни, несогласными с требованиями закона Божия. Но часто и для них является непосильной такая борьба, и их слово, при всем их усердии, не производит должного впечатления на тех, к кому оно направляется. Чтобы с успехом вести защиту церковного учения перед образованным обществом, заражающимся ядом неверия, и показывать перед ним несостоятельность новых идей и направлений, проводимых людьми, владеющими немалой научной силой, от проповедника требуется много таланта, много знания, знания не только богословского, но и хорошего знакомства с теми учениями, против которых он выступать должен, – много силы и энергии слова, и при этом глубокого убеждения и горячей ревности к защите святой истины. Не всякий к этому способен; не всякий обладает такими высокими талантами, какие требуются от защитника слова Божия, его веры и уставов, чтобы победоносно отражать нападения на веру и церковь со стороны людей, кичащихся образованием, и производить впечатление на образованных слушателей, сочувствующих ложным учениям. Потому желательно, чтобы там, где настоит надобность защищать веру от нападений неверия или лжеверия, и охранять народ от заразы заблуждением, ходячим под личиной истины, была учреждена или восстановлена особая должность проповедника, и чтобы на эту должность избирались люди, обладающие талантом, знанием и сильным красноречивым словом. Такие проповедники могли бы привлекать к своей кафедре толпы народа, не простого только, но и образованного, и, снискав авторитет, могли бы производить благотворное действие на современное поколение, увлекающееся или соблазняемое чуждыми идеями. Избрание и постановление особых проповедников для утверждения в народе, в особенности в образованном обществе, преданности вере и церкви, и для отражения соблазнительных учений, носящихся в воздухе эпохи, не было бы в нашей церкви нововведением. В XVII столетии в южной и западной России в кафедральных церквах и значительных монастырях были избираемы и поставляемы в проповедники люди, которых считали более сильными в слове и учении, и им поручалось неустанное, возможно частое, проповедование слова Божия. Вызвано было это учреждение особой должности проповедника опасностью, угрожавшей целости православия со стороны иноверной пропаганды, производимой иезуитами, и поддерживаемой польским правительством. В виду этой опасности получившие от церковных властей благословенную грамоту на проповедание слова Божия, между которыми были и учители школ, не имевшие священного сана, должны были выступать на защиту правоотеческой веры, на удержание в ней членов православного общества и на отражение тех соблазнов и нападений, каким подвергался народ русский, воспитанный в православии, и они с усердием и успехом исполняли возлагаемый на них долг, и их заслуга отмечена в истории. Ныне не менее ощутима потребность в защите целости веры и в предохранении верующих от соблазнов и увлечений ложными учениями, чем в XVII столетии, когда против православия с фанатической ревностью восставали представители римского католичества. Слишком усиливается и дерзко заявляет себя враг чистой веры, вооруженный знанием, ссылающийся на последнее слово науки и разными способами распространяющий свои воззрения, направленные к подрыву учения христианского, и на глазах наших если не явно, то тайно, отпадает от церкви значительная часть общества, причисляющая себя к интеллигенции.

Особые проповедники-иерокириксы – были и есть и ныне в единоверной нам Греции. Они назначаются на целый округ, и обязываются проповедовать слово Божие в церквах этого округа, и они исполняют возложенное на них дело, не развлекаемые обязанностями другого рода.

В римско-католических странах на церковную кафедру проповедника, в центральных, наиболее посещаемых, храмах приглашаются избранные ораторы, от которых ожидают, что они могут быть надежными руководителями образованного общества, и могут действовать на его убеждения. Таких ораторов-проповедников собираются слушать толпы народа, особенно в проповеднические периоды, какими служат пост Adventus Domini, соответствующий нашему рождественскому посту, и пост святой четыредесятницы. В соборной парижской церкви Богоматери (Notre Dame) на дело проповедничества выискиваются и приглашаются люди, отличающиеся особенными ораторскими талантами. Являясь на церковной кафедре главного храма города, эти избранные ораторы-проповедники своим сильным и блестящим словом производят глубокое впечатление и собирают перед своей кафедрой толпы народа разных слоев и направлений, относящегося к ним с большим вниманием. Своими проповедями они обыкновенно стараются отвечать на запросы времени, направляя свое слово против тех нравственных недугов, какими страдает современное поколение, и в особенности образованная часть его, будя в нем заглохшие святые желания. Проповеди такого рода отмечены особым именем „Conferences“ и эти Conferences могут быть видным образцом публицистических проповедей. Это название усвоено церковным речам в защиту религиозных истин в виду заблуждений и ложных стремлений времени. Первый представитель такого рода проповедей Фрейсину († 1834), открывший речи о религии в 1803 году, остановленный в 1809 году Наполеоном, и потом снова продолжавший их с 1814 года по 1822 г. Дело, начатое Фрейсину, с большим успехом продолжал доминиканец Лакордер, проповедовавший десять лет, иезуит Равиньян, проповедовавший семь лет, иезуит Феликс, приглашенный в Париж из профессоров провинциальной семинарии, проповедовавший четырнадцать лет (1856–1870), далее, наконец, Оливье и Монсабре. Если бы нечто подобное было у нас, то есть, если бы у нас в столицах и больших городах, служащих центрами просвещения, при кафедральных церквах были особые проповедники, сильные словом и знающие одно это дело, то от этого можно было бы ожидать и возвышения проповеди и большего влияния его на общество. Это было бы более целесообразно, чем нынешний порядок, по которому в собор для проповеди слова Божия приглашаются священники из других церквей города и даже уезда. Эти случайные проповедники, являясь в собор для произнесения заказной проповеди раз или два в году, имеют перед собою слушателей, которых не знают или мало знают, и которые их не знают, и нужды и направление которых им не вполне известны. Отсюда неудивительно, что часто в таких вынужденных случайных проповедях не слышится живого и меткого слова, и общество не дарит вниманием малознаемых проповедников. Более практическое слово они могут предлагать своей пастве, которая вверена их попечению, и духовно-нравственное состояние которой им более или менее известно. Зачем отвлекать их от своей паствы и заставлять говорить назидание чужим людям?

Как же вести проповедь публицистического характера, исходной точкой своей поставляющую недостатки и заблуждения, замечаемые в современном поколении? Так же, как и при раскрытии слова Божия, твердо держась начал веры. Исходная точка здесь другая; но это только вопрос, требующий решения, а ответ на него должен быть дан на основании слова Божия. Приспособление здесь в выборе материи, а разъяснение её почерпается из неизменной сокровищницы христианских истин. Нельзя допускать ни малейшего изменения начал веры Христовой; нельзя делать никакой уступки в виду ходячих заблуждений времени, никакого послабления строгих требований евангельского закона, в виду понизившейся нравственности и нежелания подчиняться им со стороны расслабленной воли. Напротив, чем больше замечается отступлений от чистой веры в направлении современной мысли, чем больше невнимания к строгим требованиям святого закона, тем больше настоит надобность проповеднику во всей силе выставлять святые начала, пренебрежение к которым заметно у современников, тем громче следует возвышать голос, в обличение несостоятельности распространяющегося ложного направления мысли, или грубых нарушений порядка, установленного церковью. Задача проповеди не принижать высоких требований божественного закона до уровня понизившейся жизни, в видах привлечения последней к примирению с идеалом, хотя в половинной мере, но возводить понизившуюся жизнь до той высоты, на какой она должна стоять, по требованию слова Божия и указанию церкви. Сбившихся с прямого пути нужно вести на тот путь, который они утеряли, а не оставлять их на полдороге.

Но легко проповеднику, обсуждающему вопросы и явления современности, по рассчетам, кажущимся добрыми, низойти с той высоты, на какой ставит его церковь, желающая видеть в нем провозвестника святых и неизменных начал веры. Идея примирения христианства с современностью одна из заманчивых идей, способная увлекать пылкие умы, следящие за течением событий времени. Видя, что современная жизнь слишком отвердела в своих началах и не показывает ни малейшей склонности подчиняться высоким требованиям христианского идеала, иные из проповедников, как показывает история, готовы делать уступки понизившейся жизни. Они воздерживаются от того, чтобы представлять христианский идеал во всей его чистоте и строгости, боясь этой строгостью устрашить ослабленную волю и тем удалить ее от себя или от церкви, и с угодливостью ищут точек соприкосновения между божественными началами, какие выставляет церковь, и теми представлениями, какими живет уклоняющееся от церкви общество. Они умалчивают о том высоком и святом в божественном законе, что кажется жестким и неудобоприемлемым для плотского, поникшего долу, человека, хотя это высокое и святое составляет коренную суть святой истины, и проповедуют, если и христианство, то христианство разжиженное и расслабленное. В их устах слышится истина, но истина, на которой не видно печати божественного авторитета, но которая составляет плод естественного разума, и которую находят удобоприемлемой для себя и люди, живущие вне церкви Христовой. Могут приобретать славу и авторитет подобные проповедники у людей, тяготящихся высокими требованиями христианского идеала, какие составляют большинство нашей, так называемой, интеллигенции. Им могут рукоплескать, могут толпами собираться слушать их и говорить про них: вот какие проповедники должны быть, и каких мы хотим слушать! Едва-ли может сопровождаться добрыми результатами такая проповедь; скорее от неё будет прямой вред, когда она вместо того, чтобы поднять на высоту понизившуюся жизнь, старается, в видах примирения с нею, к ней приноровлять святое учение, беря из него угодное и удобоприемлемое для плотской мысли. Такими речами не привлекают в церковь уклоняющихся от неё, а, убаюкивая их, утверждают их в том направлении, которое требует исправления, и заслуживает осуждения перед строгим судом Божиим. К таким проповедникам могут быть приложимы строгие прещения на лживых пророков, какие мы читаем у пророка Иеремии. Они говорят: мир! мир! когда нет мира. Они возглашают: откровение! То есть, они, по-видимому, проповедуют то, что повелено Господом. А между тем они проповедуют ложь и обман своего сердца. Господь Саваоф говорит о таких пророках: не слушайте слов их: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних. Я не посылал пророков сих, а они пророчествовали сами от себя. Их слово так же отличается от истинной проповеди, как мякина от чистого зерна, и никакой пользы не приносят они народу своему (Иер.23:16–32).

Весьма естественно, что проповедники, говорящие не от уст Господних, а рассказывающие мечты своего сердца, или излагающие идеи и представления, подсказываемые им их мыслью, старающейся приноровляться к требованиям и желаниям среды, их окружающей, встречают широкое сочувствие у людей маловерующих или неправоверующих, находящих тяжелыми и неудобоприемлемыми для себя высокие требования христианского идеала. Они рады видеть, что проповедники, являясь на церковной кафедре, именем божественного авторитета утверждают те начала, какими руководствуются в жизни эти расслабленные христиане, и об ином христианском идеале, более соответствующем чистому и высокому учению Христову, они не захотят ни говорить, ни думать. Будут ли они искать новых высших благ, ощущать потребность новой высшей истины, еще не достигнутой ими, когда поблажающие им проповедники и вторящие их настроению будут давать им чувствовать, что они богаты, идут надлежащим путем и ничего больше не требуют для себя? А между тем, если в ином месте, или рядом с такой поблажающей проповедью будет раздаваться другого рода слово – чистое, высокое, воспроизводящее во всей силе требования христианской веры, и зовущее слушателей к евангельскому совершенству, убаюкиваемые примирительной проповедью отвернутся от проповедника, говорящего от уст Господних и желающего возвести слушателей на те высоты, какие указаны Евангелием. Может быть, такое чистое и высокое слово коснулось бы слуха некоторых из маловерующих и возбудило бы их внимание, если бы такого слова не заслоняла поблажающая проповедь неосторожных примирителей начал веры с современными воззрениями, далеко не отвечающими высоким требованиям христианского идеала.

В настоящее время у нас являются самозванные учители, которые, не изучив науки веры, говорят самоуверенным тоном о предметах высшего богословского ведения, и проповедуют новое христианство, отличное от того, какое в течение девятнадцати веков неизменно исповедовали истинные последователи Господа Иисуса Христа. Они нашли и указывают исповедникам Христова учения новый путь, какого не замечали прежние учители веры, и требуют, чтобы провозвестники слова Божия вступили на этот новый путь. Тогда-де их будут слушать, и они принесут именно то, чего ждет и жаждет душа, ищущая примирения с церковью. И находятся, к глубокому прискорбию верных чад церкви, и в среде духовных лиц единицы, с сочувствием внимающие толкам новопутейцев, и готовые отвечать их зову, то есть, возвещать не слово Божие, а слово человеческое с его естественной нравственностью и земными идеалами. При внешних достоинствах такая новая проповедь пользуется большим успехом среди нашей интеллигенции, хромающей на оба колена в деле веры и порывающей связи с церковью, и таких новых проповедников она окружает почетом и славой. А благочестивая часть слушателей, преданная церкви, не без скорби чувствует в этой новой проповеди принижение высоких начал богопреданной веры, на которых зиждется достоинство проповеди, и которых она должна держаться, и как бы красиво ни излагалась проповедь в духе новопутейцев, как бы громко ни раздавалась, она не дает удовлетворения людям, воспитанным на началах святой отеческой веры, и они при ней будут чувствовать пустоту в сердце или глад слышания слова Божия. А интеллигенция, отшатнувшаяся от церкви, с восторгом слушающая проповедников, им угождающих, то есть, говорящих в их тоне и духе, вместо того, чтобы самой сблизиться с церковью, от такой проповеди, скорее увлечет за собою тех, кто желает быть угодными ей руководителями.

Что собственно не нравится интеллигенции, ищущей нового пути для проповедников слова Божия, в прежних проповедниках и учителях Церкви? Не нравится то, что служители церкви влекут людей к небу, а забывают о земле, – говорят о спасении души и вечном блаженстве, а не думают устраивать земное благополучие, водворять царство Божие на земле, – царство Божие, понимаемое ими своеобразно. Представители нового пути узаконивают культ плоти и признают нормальными требования закона, сущего во удех наших, противовоюющего закону ума нашего, который Апостол противополагает закону Божию, и прямо называет законом греховным (Рим.7:22–23), и потому требуют, чтобы не стесняли названных стремлений нашей природы, а давали им полный простор и удовлетворение. И только тогда они готовы войти в единение с церковью и жить её жизнью. Никакой проповедник, сознающий свое призвание, не может отозваться сочувствием на такой странный зов. Для него начертан неизменный чистый идеал в Евангелии, и он ни на одну иоту не может отступить от него, и что-либо изменить или ослабить в нем. Выдумывать какое-либо новое христианство, менее строгое, более угодливое нашей плоти, – дело еретиков и отступников. У христианского проповедника прежде всего в виду должны быть духовные вековечные интересы, и они не могут быть принесены в жертву интересам временным, земным, скоропреходящим, служащим часто к удовлетворению нашей похоти. О земном благополучии, об устроении и усовершенствовании внешнего быта человека, о лучших способах удовлетворения потребностей низменных, житейских говорить – дело мирских учителей, которых много, гораздо больше, чем учителей церковных. Зачем требовать этого, и именно этого по преимуществу, от служителей церкви, в которой люди ищут спасения души, а не угодливости плоти? Можно, конечно, говорить и с церковной кафедры о предметах, относящихся к устроению внешнего, житейского благополучия человека или общества, и часто слышался прежде, и ныне слышится голос пастырей церкви, убеждающий верующих к взаимной любви, согласию, милосердию к бедствующим, преданности и повиновению предержащим властям, и т. под., что, полагаем, не без значения для возвышения и утверждения того благополучия, которого ищет человек на земле. Церковь небезучастна к внешнему земному благу нашему. Она, как всем известно, неусыпно молится о благорастворении воздухов, изобилии плодов земных и временах мирных, молится об избавлении нас от всякия скорби, гнева и нужды, от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников, междоусобной брани, и смертоносных язв, а когда постигают тот или другой край какие-либо тяжкие бедствия, например, засуха и бездождие, угрожающие голодом, губительная болезнь, война, она усиливает свои моления, и к своим ежедневным молитвам присоединяет новые моления, прося у Бога избавления от бед, нас постигших. Молитвам церкви отвечает проповеднический голос её пастырей. Можно ли отсюда обвинять церковь и её представителей в пренебрежении к внешнему благу нашему? По её возбуждению и под её покровом возникали и существуют многие благотворительные учреждения, устрояемые для удовлетворения потребностей людей, нуждающихся в чужой помощи, – нищих, больных, странников, и для облегчения страданий лиц, застигнутых какою-либо бедой. У ней издавна привыкли искать помощи и ныне ищут калеки, убогие, слепые, не способные прокормить себя своими трудами, и где вы больше видите таких просителей подаяния на насущный хлеб, если не у папертей церковных? Обвинение церкви и её представителей в пренебрежении земным благополучием человека основано, можно сказать, на недомыслии или непонимании истинного духа христианства. Дело в том, что церковь, верная заветам Христа, имеет в виду внутреннего человека, а не внешнего, душу хочет обновить и спасти, а не угождать телу; цель, к какой ведет она нас, – наше спасение, и сюда направлена и здесь сосредоточена её заботливая любовь о нас. Но, ведя нас ко спасению, воспитывая для царства Божия и желая направить всех на путь добродетели, церковь чрез то самое способствует улучшению нашего внешнего благосостояния. Она в жизни людской кладет и утверждает нравственные основы, от крепости которых больше зависит счастье человека, чем от средств материального свойства, рекомендуемых и распространяемых заботой и мудростью людей мира. Пусть эти делают свое дело, и чем успешнее будет их делание, тем лучше; но вместе с тем пусть не возлагают на ремена представителей церкви своего собственного дела, и пусть с благодарностью, а не укоризнами принимают то содействие утверждению внешнего благополучия человека, какое оказывает церковь, укореняя в душах начала нравственного закона Христова, оказывающее такое благотворное влияние на личный, семейный и общественный быт людей, ему следующих. Забота о нашем спасении всегда была и всегда пусть будет главным передаточным пунктом церковной проповеди, которого она никогда не должна упускать из вида, и к которому должна направлять свои помыслы. Это вверено и поручено ей Господом. Он не запрещает нам прилагать попечение к лучшему устроению нашего внешнего быта, но в то же время наставляет нас не сосредотачивать своего внимания на удовлетворении наших потребностей житейских (Мф.5:26–34). Ищите прежде царствия Божия и правды его (говорит Он), и сия вся то есть, внешние блага приложатся вам (Мф.5:33). Кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? Или что даст человек измену за душу свою (Мф.16:26)? Видите, куда направляет внимание христиан, а в особенности внимание проповедников наш Господь и Спаситель, в котором все учители христианские должны видеть своего руководителя. Отодвигая на задний план заботы о внешнем благоустройстве нашей жизни, Он указывает на то, чтобы мы прежде всего старались воспитывать внутреннего человека для царства Божия, которое во всей силе откроется не в здешней жизни. Смотрите далее, как наполняют свой учительский долг первые провозвестники слова Божия, наставляемые Духом Святым. Возвещая свидетельство Божие, они устрояют не внешний быт призываемых ко спасению, а проповедуют Христа, за нас распятого, и это слово о Христе, за нас распятом, является у них главным и существенным содержанием проповеди. Не судих (говорит апостол Павел коринфянам) ведети что в вас, точию Иисуса Христа, и сего распята (1Кор.1:23; 1Кор.2:1–2). В другом месте он говорит: все я почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа нашего. Для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа (Флп.3:8). Св. Иоанн Златоуст, характеризуя проповедь св. Апостолов, первых верных провозвестников слова Христова, говорит о них так: „Оставив землю, они говорят все о небесном, предлагая нам другую жизнь, и иной образ жизни, иное богатство и иную будущность, иную свободу и иное рабство, иной живот и иную смерть, другой мир и другое общество, – все инаковое“⁷⁵.

Публицистическая проповедь, обсуждающая явления современности и направления мысли человеческой, часто расходящейся с учением Христовым, – по преимуществу проповедь апологетическая: она главным образом имеет в виду людей, уклоняющихся от водительства верой, и полагающихся на одни начала разума. Как быть проповеднику, в виду таких возможных слушателей? Оставить ли ему доказательства, почерпнутые из веры и Откровения, и представлять одни рассудочные соображения? Или твердо стоять на той высоте, на которой он пользуется авторитетом божественного посланника и говорит от имени Божия? В века оскудения веры и перед кругом слушателей, в котором много вольномыслящих, многие, и авторитетные, проповедники не только говорят от разума, но даже, предпочитают говорить от разума, а не от веры, думая, что проповедь рационального характера больше понравится слушателям, и вернее и сильнее может подействовать на них, чем проповедь, утверждающаяся на началах веры и Откровения. Но такое направление, – по справедливому замечанию Мосгейма, в свое время знаменитого лютеранского проповедника и гомилета-богослова, – при котором проповедники, пренебрегая учением веры, хотят питать души слушателей мудрованием человеческим, – направление опасное. Оно может проистекать и из доброго чувства, когда проповедник замечает неуважение к библейским и церковным свидетельствам в окружающем его обществе; но приспособление к слушателям и их настроению должно быть крайне осторожное, и не должно выходить из границ, предписываемых благоговением к Откровению и вере, на нем основываемой. Иначе, незаметно для самого проповедника, им овладеет дух, чуждый церкви. Он будет говорить не как служитель Божий и человек веры, а как служитель разума: в его учение могут вторгаться мнения, уклоняющиеся от строгих и чистых начал веры, и он привыкает подчинять законам ума все, содержащееся в откровенном учении церкви⁷⁶. Стоит раз выпустить из рук те твердые начала, которыми сильно слово христианского проповедника, – начала, запечатленные божественным авторитетом, как проповедник лишает себя надежной точки опоры и создает для себя положение, полное нескончаемых колебаний; стоит раз отшатнуться от твердого берега и увлечься волнами человеческих мнений, чтобы потом надолго не иметь устойчивости и потерять из виду безопасную пристань. И наш гомилет – Амфитеатров – предостерегает проповедников от такого направления, следуя которому иные из проповедующих слово Божие и учение веры, вместо того, чтобы пользоваться доказательствами библейскими, слишком широкое место дают рассудочному элементу, и думают все примирять и объяснять по началам разума, и мудрованием человеческим хотят решать важнейшие вопросы о предметах веры и церкви. Проповедники, слишком далеко заходящие в этом направлении, сравниваются, по его словам, с корчемниками, которые ради скверного прибытка мешают вино с водою, и это сравнение он берет у блаж. Феодорита и Феофилакта, из их толкований на второе послание к коринфянам (11, 17), где говорится о людях, не чисто проповедаюицих слово Божие⁷⁷.

Мы предвидим возражения по поводу таких предостережений проповедникам, заимствованных нами у авторитетных представителей науки о проповедничестве. Ужели (могут сказать нам) в церковной проповеди, особенно в проповеди, обращенной к людям рационалистического направления, не должно быть места для доказательств от разума? Нет, нельзя так понимать предостережения, обращенные к проповедникам людьми строго-христианского образа мыслей: они отнюдь не запрещают пользоваться рассудочными доказательствами в проповедях и предостерегают только от излишнего доверия разуму и пользования им одним, в ущерб вере, в надежде привести в единение с собою людей, уклоняющихся от учения церкви. Разум не только может, но и должен быть призван к служению вере и к достижению целей назидания. Вера наша, выступающая на борьбу с заблуждением, должна быть не только твердой, но и разумной, и чем больше в ней видно разума, тем сильнее она может действовать. Между верой, опирающейся на сверхъестественное откровение, и разумом, руководящимся естественными началами и пособиями, стоящими в его распоряжении, не должно быть противоречия. Естественное откровение, которым руководился разум, дано нам тем же Творцом, который сообщил нам и сверхъестественное Откровение. Но их нельзя равнять по сиде света истины. Разум, в настоящем нашем поврежденном состоянии, тускло видит истину, и вследствие этого часто заблуждается и принимает ложное направление; многое для него из области высших, небесных истин мало понятно. Сверхъестественное Откровение и дано человеку в помощь разуму, утратившему свою зоркость, и оно главным образом простирается на такие предметы, какие недостижимы для разума, умеющего хорошо рассматривать всегда видимый, земной образ бытия. Пользуйтесь разумом, при изъяснении религиозных истин; только знайте, что он не главный решитель в круге тех предметов, которые постигаются верой, и разъясняются для нас Откровением. Проповедник говорит во имя Божие: этого он никогда не должен упускать из вида. Его слово потеряет свою силу и свое значение, когда он, раскрывая истину, оставит в тени авторитет божественный, и захочет утверждать свое учение одними естественными соображениями.

Тем менее может быть вызвано и оправдано и практическими соображениями пользование в церковной проповеди одними естественными, рассудочными доказательствами, при изложении истин религии, в угоду людям неверующим, не дающим цены доказательствам библейским, что люди неверующие не являются, или являются весьма редко перед церковной кафедрой. Зачем же, в угоду им, изменять тем началам, какими укрепляется церковное проповедническое слово? Слово проповедника, возвещаемое с церковной кафедры, перед людьми верующими, имеет своей задачей не столько нападение на заблуждающихся и неверующих, сколько предостережение верующих от увлечения заблуждением. Проповедь должна назидать, а не ниспровергать, давать руководство для христианской веры и жизни людям, нуждающимся в этом руководстве и требующим его, а не входить в препирательства с искажающими чистую истину.

Дидактические уроки и чтения, в которых, при пособии естественного разумения, обсуждаются и разбираются положения религиозной философии и ифики, и опровергаются заблуждения и ложные идеи, распространяемые светской литературой и увлекающие современников, могут иметь значение и могут производить благотворное влияние, особенно если они предлагаются в увлекательной форме. Но их место, по словам Юнгманна, одного из лучших гомилетов последней половины истекшего столетия, „не в храме, а в салоне или в светской аудитории, куда допускается избранная публика по билетам, и где они могут быть предложены и выслушаны при газовом или электрическом освещении. Это не слово Божие, какое обязан возвещать христианский проповедник. Христианский проповедник без нужды не должен прибегать к таким чисто естественным средствам для утверждения и распространения между людьми царствия Божия; иначе его могут упрекнуть в том, что он упраздняет крест Христов (1Кор.1:17); ибо в этом случае, вопреки примеру и наставлению Апостола, он проповедует не в явлении духа и силы, но в препретельных человеческия премудрости словесех (1Кор.2:4)⁷⁸.