Отделение второе. Жизнь священника

Вот кандидат священства, о которых мы доселе говорили, определен на место, принял рукоположение и является пастырем на приходе. Как теперь он должен вести себя и устроять свою жизнь?

Если нужен один краткий и определенный ответ на этот вопрос, то мы не можем ответить на него иначе, как напоминанием слов св. апостола Павла Тимофею: образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою (1Тим. 4:12). В этом наставлении св. апостола выражено основное правило, которым священник должен руководиться в своей жизни.

Закон нравственный для всех один, и начала христианской жизни, положенные в откровенном законе и раскрытые в Евангелии, равно обязательны, как для священника, так и для мирян. Пусть священник строго выполняет в своей жизни то, что требуется от каждого христианина или от каждого благочестивого человека, – пусть все освящает молитвою, пусть с благоговением относится ко всякой святыне, пусть не опускает ничего из повеленного нам Господом или Церковью, и пусть избегает всякого дела, могущего соблазнить других и навлечь на него осуждение, – и он будет верен своему званию. Но вдвойне худо в священнике уклонение от христианских обязанностей или невнимательное отношение к ним. К священникам по преимуществу относится слово Христово: вы есте свет мира: не может град укрытися верху горы стоя (Мф. 5:14), Они, по тому же слову Христову, светильники, поставленные на подсвечнике, чтобы светить всем, иже в храмине суть, и свет их должен светить пред людьми, чтобы они видели их добрые дела и прославляли Отца небеснаго (Мф. 5:15, 16). Поставленный пастырем стада Христова и руководителем словесных овец, священник должен идти впереди этих овец, и овцы по нем идут (Иоан. 10:4), как говорит евангельская притча. Не словом только, но и жизнью священник должен учить других, служа для всех примером в исполнении нравственных обязанностей христианина. На служителя Церкви все смотрят, – добрые прихожане смотрят с почтением, с желанием найти в нем для себя образец в жизни; в нем хотят видеть олицетворенное выражение христианства, осуществленное выполнение на практике того, что носится в идее христианской, и чему должен учить других пастырь Церкви. Не все, в особенности в настоящее время религиозной теплохладности, с такими почтительными чувствами относятся к служителю Церкви. Иные, по преимуществу из лиц, принадлежащих к образованному классу и утерявших прадедовскую веру, смотрят на священника свысока и не хотят признавать его своим руководителем. Но и у тех есть сознание того, что пастырь Церкви должен быть чист и безупречен в своей жизни, и по своему нравственному характеру возвышаться над другими. Такие со злорадством замечают не только крупные недостатки, но и малейшие погрешности в священнике, не стесняются осуждать его за то, что себе ежедневно позволяют, нарушая евангельский закон, и вместе с тем готовы оправдывать себя в своих недостойных поступках примером священника, если видят, что он по жизни не стоит на высоте своего призвания. Всегда должен помнить это священник, всегда должен сознавать, что и в частной жизни он лицо публичное, Жизнь его – открытая книга, по которой другие должны учиться жить. Vita clericorum, говорит латинское изречение, liber est laicorum. Если священник дозволяет себе что-либо незаконное, он двойную вину навлекает на себя, – во-первых, тем, что сам грешит, во-вторых, тем, что соблазняет других, которых должен направлять на добрый путь своим примером.

В силу такого значения священника, вследствие того, что на него обращено внимание других, для которых он служит олицетворенною христианскою совестью, действующею пред их глазами, ему следует быть крайне осторожным и осмотрительным в своем поведении, чтобы не подать соблазна другим. Он не может пользоваться христианскою свободою так, как другие. Он не только в точности должен выполнять все, повеленное законом, не только должен отстать от всего недозволенного, но должен сдерживать и ограничивать себя в области дозволенного. Своею жизнью он должен назидать других; а многое дозволенное не назидает, когда видят то в священнике. Отсюда поведение священника, определяемое законом, обязательным для всех, должно выдерживать свой строгий и твердый характер.

Св. апостол Павел, уясняя тот нравственный характер, каким должен отличаться священник, указывает несколько частных свойств, какие желательны и необходимы для священника. Подобает (говорит он) епископу быти непорочну, единыя жены мужу, трезвену, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну, не пиянице, не бийце, не сварливу, не мшелоимцу, но кротку, не завистливу, не сребролюбцу, свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою, не новокрещену... Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних: да не в поношение впадет и в сеть неприязненну (1Тим. 3:2–7. Ср. Тит. 1:6–9). Частные черты, указанные апостолом, хорошо рисуют образ и поведение священника и с положительной и с отрицательной стороны, и во все последующие времена к характеристике, сделанной апостолом Павлом, обращались, когда хотели определить, каков должен быть пастырь Церкви. Но частные черты, при исчислении нравственных свойств священника, служа определением и уяснением образа доброго пастыря, какой носился пред боговдохновенною мыслю апостола, можно сказать, случайно поставлены одна подле другой. Апостол не имел в виду передать всю совокупность свойств, какие желательны в священнике, и не считал нужным своему образу давать вид замкнутого логического определения. Мы не погрешим против богодухновенной мысли святаго апостола, если, вникая в смысл его слов, постараемся найти между частными свойствами пастыря, указанными у апостола и определяющими его поведение, одно свойство, которое может иметь преобладающее значение и которое составляет, если можно так выразиться, коренную нить в ткани жизни священнической.

Из исчисленных у апостола нравственных свойств, составляющих образ доброго пастыря, наиболее широкий круг обнимает и более общий характер имеет то свойство, на которое он указывает, когда говорит: подобает епископу быти благоговейну, честну. Этими словами определяется и внутреннее настроение пастыря, и такт его внешнего поведения, и ими указывается основной тон, какой должен выдерживать пастырь Церкви в своей жизни всегда и везде, и они поэтому могут быть поставлены во главе других частнейших определений, упорядочивающих нравственное поведение пастыря. Два слова нашего славянского текста (благоговейну, честну) заменяют собою одно слово греческого подлинника, – χόσμιον. В латинском тексте это слово χόσμιον переведено словом compositum, а в русском вместо слов: благоговейну, честну мы читаем: епископ должен быть благочинен. Слова апостола и в подлиннике и в переводах указывыют на особенное благоприличие или блaгoчиниe в поведении, требуемое от священника.

Чтобы соблюсти это благоприличие, священнику всегда и везде нужно быть и являться серьезным, степенным, более или менее сосредоточенным, сохранять и выдерживать во всех возможных положениях важность, подобающую сану. Этому священническому благоприличию противно все легкомысленное: оно не допускает в священнике ни рассеянности, ни беспричинной веселости, ни излишнего фамильярничания в обращении с другими, тем более никакой пошлости и цинизма. Оно требует от священника самообладания, при котором бы он всегда держал себя с достоинством и не дозволял себе никаких увлечений, ни выходок грубой страсти. От всякого человека, занимающего видное положение в обществе, требуется твердый такт, необходимый для соблюдения достоинства, соответственного его положению. От священника этот такт требуется более, чем от кого другого вследствие его призвания, вследствие того, что к его сану все относятся или, по крайней мере, должны относиться с почтением. Представьте, что священник где-либо не выдерживает достойного тона: вот он в своем доме кричит и ссорится со своими домашними, сердитым и бранчивым голосом говорит со слугой, с гневом обращается к каким-либо работникам и спорит с ними о плате, – и это видят и слышат сторонние люди или кто-либо из его прихожан; или вот он балагурит на улице и тараторит о пустяшном среди людной компании; или вот он в Церкви размахивает руками и кричит на пономаря или церковного сторожа, заметив какую-либо их неисправность, и нетерпеливо выражает свою досаду. Если увидят с его стороны возбуждение, горячность, дикий жест, неспокойную речь, вообще какую-либо несдержанность и распущенность в слове и телодвижении, тотчас же подумают и скажут, что это не священник, а мужик или чернорабочий, одним словом, человек низшего общественного слоя. Люди достойные заслуживают уважение себе в обществе своим серьезным характером и нравственной выдержкой. Но что у других является свободным нравственным достоинством, то для священника составляет обязательное требование. Если не находят в нем черт и действий, заслуживающих почтения, соблазняются его поведением и находят противоречие между идеей и действительностью, между тем, что он есть, и между тем, чем он должен быть. Когда идет священник среди селения, в котором живут его прихожане, перед ним встает и стар и млад, и все скидают шапки и воздают почтение его сану. Когда он входит в какой-либо дом, ему предоставляют первое место, и при нем умолкают вольные беседы. Когда говорить он, его все слушают, и слова его принимают, как слова вестника Божия. Чтобы отвечать такому положению, нужна особенная выдержанность, особенная внимательность к себе.

При общем нравственном законе, обязательном для всех, есть различие между духовным и светским, и священник, чтобы соблюсти свое достоинство, должен удаляться от многого, допущенного и принятого в свете. Какие-либо недостатки, незаметные в человеке светском, священнику ставятся в позор. Иная житейская мелочь, безразличная в нравственном отношении, роняет священника и подвергает его осуждению, когда священник, забыв свой духовный сан и характер, не остережется разделить ее с людьми светскими, что может быть, например, тогда, когда он явится на место какого-либо общественного гулянья, где раздается музыка и собравшиеся предаются разным светским развлечениям. Значит, на почве общего закона нравственной жизни нужно искать особых требований, которые бы имели специальное отношение к священнику, и строй жизни священника, соответственно его особенному призванию, должен быть несколько иной, чем у людей светских, не стоящих на виду Церкви и не носящих никакого звания церковного.

Для уяснения особенного строя жизни, приличного священнику, мы не считаем нужным перечислять те добродетели, о стяжании которых должен заботиться пастырь Церкви, и те грехи или недостатки, каких особенно он должен избегать, как это сделано в Пастырском богословии Кирилла и Антония. У того и другого излагаются требования общей нравственности, – указываются добродетели, необходимые не для одного священника, но и для всякого христианина, и грехи против обязанностей христианина к Богу, к ближним и к самому себе, ни у кого не терпимые. При обилии правил, направленных к урегулированию жизни священника, в них нет собственно пастырской морали, тех специфических требований, какими должна определяться жизнь священника в отличие от жизни мирских людей, и рисуется в них идеал не священника собственно, а всякого доброго христианина. Само собой понятно, что всякий священник должен быть добрый христианин, и не для чего предъявлять ему требований, для всех равно обязательных, в роде того, что он должен иметь любовь и благоговение к Богу, любовь к ближним, кротость ко всем, трезвенность, воздержание, целомудрие и т.п. и что ему несвойственны отречение от веры и Церкви, кощунство, небрежение о богослужении, клятвопреступление, похищение святыни, сварливость, дерзость, буйство, нарушение целомудрия, пьянство, скверностяжательность, гордость и т.д.¹⁶... Вопрос в том, что еще должен иметь в виду священник, при соблюдении общих христианских обязанностей, и о чем особенно он должен заботиться, чтобы отвечать своему званию.

Ответ на этот вопрос не может быть сложен. Удельных специфических требований, адресуемых пастырю Церкви, не может быть особенно много, когда все существенное и главное дано в общем христианском нравственном законе. Все требования, какие можно предъявлять священнику в силу его звания, как особый частный закон, должны вытекать из сознания важности пастырского служения и предписываемого этим сознанием священнического благочиния.

Священнику, помнящему и блюдущему важность и святость своего звания, необходимо вести не рассеянную, а более или менее самососредоточенную жизнь. Ему не нужно совершенного уединения и уклонения от жизни общества, как это требуется от иноков, отрекающихся от мира и удаляющихся в пустыни или монастырское уединение. Совершенное уединение – особый аскетический подвиг, возлагаемый на себя людьми по обету. Священник не может взять на себя этого подвига и не может прервать все связи с обществом. Он поставлен среди общества, как его учитель и руководитель и совершитель религиозных треб для своих ближних, окружающих его. По долгу своего звания, он должен иметь частые и непосредственные соприкосновения с миром и в частности со своими прихожанами. Но не разрывая связи с обществом, не имея возможности, ни даже права по своим должностным обязанностям совершенно удалиться из мира, священник не должен дозволять миру поглощать себя и свое время. Его сану противна, с его служением несовместима рассеянная жизнь, – такая жизнь, которая боится домашнего уединения, которая вся тратится вовне и постоянно ищет себе внешних развлечений.

Более или менее сосредоточенная жизнь необходима священнику, как для него самого, так и для других, – для сохранения и восполнения внутреннего содержания его души, и для сохранения и возвышения его авторитета в глазах других.

Как учитель и руководитель народа, священник должен сообщать другим от полноты своей веры и своего звания то, что им нужно для их научения. Школа могла дать достаточное содержание его душе из области богословия. Но и это содержание может иссякнуть, если он не будет стараться обновлять и оживлять его, и вместе с тем его может быть и недостаточно для удовлетворения тем потребностям, с какими обращаются к нему ищущие религиозного назидания и просвещенного слова веры, если он будет пробавляться только тем, что вынес из школы. Время несет с собой постоянно нечто новое, и иные вопросы, даваемые течением жизни, могли быть и не намечены в школе; а между тем на них требуется ответ от религиозного руководителя народа. Старое и новое должен выносить священник из своей внутренней сокровищницы знания. А для хранения и восполнения этой сокровищницы необходимо беречь время, и употреблять его для себя самого, а не тратить на внешние рассеяния, – необходимо иметь свободные часы тишины и спокойствия для размышления, для чтения и вообще для удовлетворения потребности внутреннего самоусовершенствования. Священник страж народа; а страж должен быть бдителен и не может позволять себе развлекаться разными сторонними вещами. Он молитвенник пред Богом, обязанный с благоговением совершать тайны Божии. Но дух молитвенный, дух благоговейный сохранится ли в том, кто мало входит в самого себя и любит рассеиваться то тем, то другим, то третьим, не имеющим отношения к прямому делу его служения?

С другой стороны, и для поддержания авторитета своего звания священнику необходимо избегать всякого вида рассеяния. Если он хочет, чтобы его чтили, как служителя Божия, он по возможности пусть реже является среди светского или мирского общества, когда его не призывают к тому его прямые обязанности. Иначе, привыкши его встречать за забавами и развлечениями, свойственными светскому человеку, или за занятиями сомнительного нравственного достоинства, сторонние люди не будут видеть в нем того, что нужно, и при исполнении им высоких священнических обязанностей. Если его ныне встречают, положим, в гостиной, среди людей разнообразных возрастов, положений и характеров, а завтра в другом месте среди другой компании; если при том, может быть, видят в нем забавного и веселого товарища и шутника, усердного участника во всех удовольствиях, принятых в свете, или суетливого хлопотуна по делам, совершенно чуждым цели его служения: то находят странным и невольно поддаются смешанному чувству недовольства и изумления, когда этого участника в светских играх, этого забавного собеседника и весельчака видят пред престолом Божиим в священническом облачении, с руками воздетыми к небу. Внутренний голос будет говорить им, что не на своем месте теперь этот человек, взявший на себя звание служителя Божия. Когда такой священник будет совершать богослужение или говорить проповедь, им волей или неволей будет припоминаться тот легкий и игривый образ, какой он оставляет по себе чрез то, что разделяет рассеяния света и принимает участие в его забавах, – и у многих при этом могут слышаться шутливые и насмешливые возгласы. И светскому человеку трудно представить в одном лице благоговейного служителя Божия и товарища веселой компании.

Строгая жизнь, предписываемая священнику пастырским благоразумием, не исключает развлечений и удовольствий, какими мы можем разнообразить время, данное нам в распоряжение, не закрывает пред ним тех земных утешений, какие не запрещены нам Господом для нашего услаждения. Суровый подвиг, изгоняющий все обыкновенные житейские радости, один непрестанный труд был бы непосильным бременем для обыкновенного человека, и этого бремени не налагает на священника его служение, для которого вовсе не нужно отречение от удовлетворения добрым естественным потребностям нашей души в пределах умеренности и закона. Как сон необходим человеку после долговременного бодрствования для восстановления и освежения его сил, так точно необходимо развлечение и отдохновение после более или менее напряженной, продолжительной деятельности в одном определенном направлении. Не все время для дел высокого и трудного служения, не все дни от утра до вечера на серьезные, изнуряющие духовный организм, занятия. Священник не будет красть время у себя, у Церкви и своей службы и у Господа, если, по требованию своей природы, будет употреблять попадающиеся ему свободные часы на благородные развлечения для освежения и ободрения своего духа, погруженного в служебные дела и занятия. Ему невозбранено то, что свойственно человеку при добром направлении его стремлений и желаний.

Но если где, то в этой области дозволенного нужна особенная осторожность и осмотрительность со стороны священника, чтобы, предаваясь тому или другому роду удовольствий, не нажить себе какой-либо предосудительной привычки, или не подать кому-либо повода к соблазну и к осуждению самого себя.

Трудно указать точные и неизменные правила, которые бы ясно решали вопрос об удовольствиях и развлечениях, доступных для священника, которые бы показывали, как проводить ему и чем наполнять часы, могущие служить ему для отдохновения и освежения сил, что нужно ему избирать при этом, и чего избегать. Ни в Священном Писании, ни в канонах соборов и отцов нет подробных указаний того, что прилично священнику в этом отношении, и что не прилично ему. Притом понятие приличного довольно растяжимое понятие, и не так неизменно, как понятие чисто нравственного, предписываемого положительным законом. Если не в общем и главном, то в частностях, с изменением мест и времен, замечается изменчивость во взглядах на приличное, не стоящая в противоречии с законом. За отсутствием точных канонических постановлений, регулирующих пользование со стороны священника доступными ему удовольствиями, здесь решителем дела должен быть его пастырский такт, его благоразумие, никогда не опускающее из вида высоты и святости того звания, какое он носит.

Если далее мы будем разъяснять предмет, поставленный в заголовке настоящей главы, то мы будем говорить то, что, по нашему мнению, должно подсказывать священнику его собственное благоразумие. Но чтобы наши замечания не показались произвольными, мы не опустим из внимания тех немногих указаний в священных документах, какими можно воспользоваться, и на каких можно опереться, при уяснении вопроса об удовольствиях и развлечениях, доступных священнику.

Первое и главное правило, какое должно быть предписано, священнику касательно пользования удовольствиями его собственным благоразумием, требует от него, чтобы он по возможности ограничивал себя в этом случае, и не позволял себе всего того, что позволяют люди светские. Добровольное самоограничение в деле удовольствий для священника важное средство к тому, чтобы сохранить свое священническое достоинство и избежать от соблазна и нареканий. Если в Св. Писании можно указать места, касающиеся предмета, нами обсуждаемого, то все они клонятся к возможному ограничению в области дозволенного. Наставляя Тимофея, а в лице его и всех последующих пастырей, как вести себя, ап. Павел между прочим предписывает ему: похотей юных бегай (2Тим. 2:22), т.е. бегай удовольствий юности. В другом послании тому же Тимофею он пишет: никтоже о юности твоей да нерадит: но образ буди верным словом, житием... (1Тим. 4:12), т.е. так веди себя, чтобы никто не соблазнялся твоею юностью. Здесь же вполне может быть приложимо признание или наставление того же апостола Павла, указывающее различие между дозволенным, и предписывающее пользоваться не всем дозволенным, а избирать из него лучше и достойнейшее, и этим пользоваться с умеренностью. Все мне позволительно (говорит апостол), но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною; все мне позволительно, но не все назидает (1Кор. 6:12, 10, 23). Этими словами или своим примером апостол указывает нам из позволительного выбирать только полезное, – в настоящем случае из невинных удовольствий такие, которые могут способствовать освежению и ободрению душевных сил после более или менее напряженной деятельности. Он не запрещает предаваться удовольствиям, но не желает, чтобы мы увлекались ими, и предостерегает нас, чтобы мы от частого повторения того или другого вида удовольствий не нажили пристрастия к ним, порабощающего себе нашу волю и не дающего ей возможности противиться нажитому стремлению к известного рода развлечениям. Этого мало. Апостол желает, чтобы и в области дозволенного мы не теряли из виду цели назидания. Это в особенности должны помнить пастыри Церкви, жизнь которых должна быть образцом для других. Если кто-либо соблазняется, видя священника, предающегося какому-либо, хотя бы самому невинному, удовольствию, священнику его благоразумие должно предписывать воздерживаться от этого удовольствия. К речи о дозволенных священнику удовольствиях могут иметь полное приложение рассуждения апостола о пище. Употребление той или другой пищи может быть безразлично в нравственном отношении. Но и в этих безразличных и не предосудительных в существе вещах апостол советует быть осторожным, в виду возможного соблазна со стороны немощных. Пища (говорит апостол) не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. Берегитесь однакоже, чтобы сия свобода ваша не послужила соблазном для немощных. Если пища соблазняет брата моего, не стану есть мяса во век, чтобы не соблазнить брата моего (1Кор. 8:8, 9, 13). В особенности молодым священникам следует помнить правило благоразумия об ограничении своей свободы в пользовании дозволенными удовольствиями. Молодые люди, легко поддавшиеся внешним впечатлениям, более склонны к рассеянию и развлечениям, чем люди, вступившие в другую половину жизни и уже более или менее охладевшие, и им более, чем последним, может угрожать опасность нажить какую-либо непозволительную страсть к предметам невысокого нравственного достоинства. Кроме того и сторонние люди более взыскательны к молодости, когда она является в таком важном звании, каково звание священника, и более расположены замечать в ней уклонения от высокого священнического идеала, чем в людях старых, по самой природе более спокойных, и степенных, внушающих почтение к себе своими летами и сединами. Совет бегать юных похотей или удовольствий юности, какой мы читаем в послании апостола Павла к Тимофею, дан был именно в виду относительной молодости Тимофея, в какой он призван был к управлению Церковью. Этим советом Апостол хотел внушить Тимофею, а в лице его и другим людям, рано призванным в предстоятели Церкви, по принятии высокого звания, вести себя не так, как ведут себя другие молодые люди, и не предаваться наравне с ними разным, хотя бы и невинным, развлечениям. Иначе его сочтут несоответствующим высокому званию, им на себя принятому, могут потерять уважение к нему, а вместе с тем и к его сану, и не будут слушать его слово с таким вниманием и доверием, какого должно заслуживать слово пастыря, облеченного особенными полномочиями от св. Церкви.

Войдем в более подробное обсуждение предмета, нами поставленного.

Самое невинное развлечение из доступных священнику – это обращение в обществе близких и знакомых людей. Хорошие знакомства могут быть источником многих добрых удовольствий. Разделить час-другой в непринужденной беседе с человеком, нам сочувствующим, – это может доставить нам немалое облегчение от тяжелых должностных занятий, напрягающих душевные силы в одну сторону, и может послужить к полезному обману чувствами, наблюдениями и соображениями.

Но знакомства священника не могут и не должны быть слишком обширны. Широкие знакомства могут повести его к рассеянию, и могут отнимать у него много времени, необходимого ему для тщательного исполнения своего долга и для домашних занятий, способствующих внутреннему самоусовершенствованию. Далее священнику не прилично сводить знакомство со всяким встречным человеком, а нужно быть осмотрительным в выборе знакомых. Иное знакомство может совершенно скомпрометировать его в глазах других, может повредить чистоте его мысли и вовлечь его в круг занятий, несвойственных священническому званию (1Кор. 15:33). Священнику нужно искать знакомств в среде людей единомысленных, в среде людей доброго христианского направления, полных духа веры и уважения к Церкви и сочувствующих званию священника. Апостол Павел прямо и настоятельно советует Тимофею, а в лице его и всем преемникам его служения, удаляться от людей недоброй славы, дурного характера и предосудительного образа жизни. В последния дни (говорит он)... будут человецы самолюбцы, сребролюбцы, величавы, горды, хульницы, родителем противящиися, неблагодарны, неправедни, нелюбовни, непримирительны,... клеветницы, невоздержницы,... неблаголюбцы, предетеле, нагли, напыщени, сластолюбцы паче, нежели боголюбцы, имущии образ благочестия, силы же его отвергшиися. И сих отвращайся (2Тим. 3:1–5). Что подумают о священнике прихожане и другие сторонние люди, если он будет иметь частое общение с людьми сомнительной нравственности, недоброгого образа мыслей? Не повредит ли он через то своей славе и не унизит ли авторитета своего звания? Может ли он еще будет при этом поступиться своими убеждениями? Или не потерпит ли какого ущерба его твердая вера, если в беседах и спорах то и дело будут делать напор на его верующую мысль воззрения не церковного склада, пожалуй, прямо антихристианские? Не приразится ли к нему, помимо его воли, примесь нечестия, с которым носятся и которое распространяют люди, подобные тем, каких описывает св. апостол Павел? Строгие нравы предписывает священнику его звание. Но не будет ли сопровождаться нарушением и ослаблением этих строгих нравов согласие или охота священника вести знакомства и делить время с людьми легких нравов, боящимися тяжелого подвига добродетели и серьезного труда, и ищущими больше рассеяния и разгула? С большой заботливостью предостерегает от неосмотрительных знакомств пастырей Церкви св. Амвросий Медиоланский в своей книге «О должностях священнослужителей» в видах их блага. «Целомудренная скромность священнослужителей (говорит он) имеет камни преткновения, которые хотя и не сама она подставляет, но, по несчастью, нередко нападает на них: это – товарищества и сообщества с людьми невоздержными и распутными, которые под видом приятнаго дружества вливают яд в сердца непорочныя. Знакомство и обращение с таковыми людьми, особенно на пиршествах, в забавах, играх и разнаго рода увеселениях, среди разгульнаго препровождения времени, незаметно подрывает и самое прочное основание доброй нравственности. Поэтому надлежит нам всячески бороться и остерегаться, чтобы в то самое время, когда думаем в обществе и сообществе найти некоторый отдых, необходимые для нашей природы, ослабевающие от постоянного напряжения сил душевных и телесных, не подвергнуться нам опасности расстроить гармонию в правильном образе жизни и добрых делах, ибо, привыкнув к чему бы то ни было, нам уже не легко бывает отставать от своих привычек».¹⁷

Св. Амвросий советует священнослужителям иметь «знакомство с людьми испытанных нравов честности и заслужившими всеобщее одобрение.» Ближе всего к священнику его собратья по служению. С ними и еще с людьми, по своему направлению примыкающими к церковному кругу и заботящимися о благочестии, он должен более всего делить часы, свободные от насущных обязательных забот... Если в местности, где живет священник, есть несколько его собратий по служению и людей, близких к нему по духу и направлению, они могут устроять взаимные, более или менее периодические собрания. Эти собрания должны и не могут быть слишком часты. Частые собрания послужили бы к рассеянию и праздности, а не к отдохновению и освежению духа. Да и нет в распоряжении священника столько свободного времени, чтобы собираться у знакомых или собирать к себе знакомых чуть не каждый день.

Мы не думаем, чтобы священники находили приличным и полезным для себя на своих взаимных собраниях предаваться какой-либо игре сомнительного нравственного достоинства, например игре в карты. Ныне игра в карты в нашем обществе слишком широко распространилась; в светских собраниях и на вечерах она является главным времяпрепровождением, и многие нарочито ходят в клубы или к знакомым, чтобы за карточным столом просидеть долгий вечер, а иногда большую половину ночи. Но несмотря на это общее распространение карточной игры, священникам следует воздерживаться от нее. Уже то одно должно сдерживать их в этом случае, что многие не благоприятно смотрят на священника, позволяющего себе эту забаву, и часто слышится слово осуждения на пастыря, не чуждающегося карточной игры, даже со стороны тех, которые готовы предаваться этому развлечению каждый день, и которые приглашают священника разделить с ними компанию. Это явный знак, что в глубине нашего общественного сознания гнездится представление о несовместимости строгого и высокого звания пастыря с таким легким, малосодержательным и несерьезным развлечением, нередко сопровождающимся недобрыми последствиями. При виде такого отношения общественного сознания к священнику, не чуждающемуся карточной игры, священник, чтобы не соблазнить брата своего и не ввести его в осуждение, должен отказаться от этого развлечения, помня пример апостола Павла, который, говоря об идоложертвенных яствах, давал слово или обет не есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата своего (1Кор. 8:18). Кроме этого есть другие побуждения для священника к уклонению от карточной игры. Пристрастие к этой игре в наших общественных слоях получило чрезвычайное, можно сказать, болезненное развитие, и от одного слоя к другому, от прежнего поколения к последнему, переходит, как зараза. Очень много дорогого времени тратится на эту бездельную игру у людей деловых, часто крадущих у настоятельной работы нужные часы для этой забавы, и человек, не могущий просидеть трех-четырех часов за серьезным трудом, готов просиживать ночи напролет за карточным столом. К этой нерасчетливой трате времени присоединяются другие вредные следствия излишнего пристрастия к карточной игре, – расстройство здоровья от частых бессонных ночей и расстройство состояния. Предстоит нужда бороться с заразой, охватившей наше общество, и принять меры к ограничению страсти, готовой овладеть большей половиной общества. Церковь не может оставаться совершенно равнодушною к явлению, принимающему ненормальные размеры, и на пастырях лежит долг напоминать обществу о вреде страсти, его обуявшей. Может ли же священник при этом со спокойной совестью предаваться тому, к ограничению чего нужно всячески стремиться, против чего его долг призывает иногда говорить слово осуждения? Если он и не имеет страсти к этой игре, но изредка только в доброй компании разделяет ее, он этим своим участием в ней как бы узаконяет ее. После этого участия ему трудно ратовать против господствующей страсти. Иначе ему могут сказать: врачу, исцелися сам. Независимо от этого, карточная игра сама в себе не есть особенно достойное занятие: в ней, как и во всякой игре, есть нечто детское, что не вполне приличествует серьезному характеру, какой предполагается в священнике. Вместе с тем она представляет из себя опасное занятие: в ней есть немало увлекательного для человека. Производя некоторое раздражение в нашем чувстве, давая возможность провести время легко и пятно, вдали от всяких забот о серьезном, она вызывает в воле желание повторения раз испытанного раздражения; отсюда рождается потребность, влекущая человека к этому роду развлечения, и незаметно для самого человека, часто даже против его воли и расчета, наживается страсть, которая подчиняет себе слабую волю, и делает человека своим невольником. А тогда создается положение, унизительное для священника и несообразное с его достоинством. Тогда он не будет знать меры в развлечении, к которому будет влечь его нажитая страсть. Тогда не отдохновение, а утомление он будет выносить из тех часов, которые должны быть назначаемы для восстановления сил.

В Правилах апостольских и соборных, по которым священник должен устроять свою жизнь, нет прямого запрещения той игры, которая составляет ныне обычное времяпрепровождение нашего общества в свободные часы, и не могло быть; потому что в то время, когда составлялись эти правила, не существовало такой игры. Но тот дух, который руководил составителями этих правил, не мог благоприятно относиться к подобным явлениям, и не мог допускать в священнике страсти к занятиям вроде карточной игры. Есть апостольское правило (42-е), которое хотя не называет по имени нынешней игры, но своим смыслом и содержанием запрещает ее священнику. Оно гласит: Епископ, или пресвитер, или диакон, игре, и пиянству преданный, или да престанет, или да будет извержен. К какой игре может иметь ближайшее отношение это правило в наше время, если не к той, какой предаются в нашем поколении люди разных возрастов, состояний и положений? Могут сказать, что здесь разумеется преданность игре, доходящая до страсти. Но игра в карты, раз допущенная человеком, так заохочивает его, что он и не заметит, как из простой, случайной забавы она вырастет до размеров привычки, а потом и страсти.

Приведенное нами апостольское правило осуждает, священника, как преданного игре, так и пьянству. Отсюда в тех собраниях, какие могут быть устрояемы для развлечения священниками или людьми, им более или менее сочувствующими, и в каких, без нарушения своего достоинства, могут принимать участие священники, не должно быть ничего, хотя мало-мальски напоминающего разгул. Конечно, не для попойки или шумного веселья священник может являться в дом своего знакомого или близкого человека и принимать его к себе. Развлечение, соединенное со всякими излишествами, а в особенности сопровождающееся неумеренностью в употреблении спиртных напитков, – дело, в высшей степени компрометирующее служителя Божия. Могут быть собрания без отяготительных угощений, и таковыми они должны быть, если они повторяются периодично, и если хотят иметь характер дружеский или товарищеский. Гораздо более свободы будет чувствовать хозяин, открывающий свой дом для близких людей, если обычай не будет налагать на него обязанности заботиться об угощении их и предлагать им больше, чем сколько для них требуется в своем углу. И гости, собирающиеся к священнику или доброму мирянину, само собою разумеется, собираются не с тем, чтобы на чужой счет удовлетворить потребности своей природы более той меры, какая предписана им благоразумием.

Приятная, непринужденная беседа, обмен мыслей, наблюдений, сведений и чувств, свободное обсуждение вопросов, выдвигаемых временем, литературой, состоянием и направлением общества, жизнью церковною или политической – вот что должно наполнять часы, свободные от обязательных занятий, в которые священник может видеть себя среди кружка сочувствующих себе лиц. В таком общении мысли и любви можно отвести душу и найти себе успокоение, приводящее в равновесие расстроенные или утомленные силы. Вместе с тем такое общение мысли может быть не только приятным, но и полезным времяпрепровождением: при нем мы можем увеличивать запас своих сведений; через него мы можем получать больше света и ясности в суждении о делах, нас интересующих; при нем могут зарождаться добрые замыслы, благотворные для нашего личного положения или для исправления той или другой стороны приходской или общественно-церковной жизни; через него наконец могут скрепляться связи, способствующие успешнейшему проведению в жизни того или другого предприятия.

Можно ли священнику принимать участие в пиршествах, устрояемых по случаю свадьбы, именин или другого подобного торжества, и бывать на званных обедах и вечерах, общественных или частных?

Нет необходимости священнику отказываться от приглашения на какой-либо праздник или домашнее торжество к тому или другому близкому лицу, и устраняться от всякого участия в обедах и собраниях, бывающих в том или другом почетном кругу общества. В особенности, если видит священник, что приглашающий его с надлежащим уважением относится к званию священника, и считает за честь иметь его в числе своих гостей, то по долгу любви он с полной готовностью может принять доброе приглашение и удовлетворить желанию человека, выражающего к нему искреннее расположение. Многие из прихожан, привыкшие чтить в священнике своего духовного отца, считают не полным свое домашнее торжество, если не видят среди себя своего пастыря, и при всяком удобном случае просят его оказать им честь своим посещением. От чего священнику не посетить своих духовных детей, к нему расположенных, если они того желают, и если он имеет свободное время? Чем больше случаев представляется священнику для откровенной беседы с людьми, видящими в нем своего духовного отца, тем более могут скрепляться его связи с ними, и тем более он может простирать на них свое влияние. И Господь Иисус Христос являлся на званных собраниях, принимал угощения от лиц, желавших оказать Ему, вместе с другими, свое расположение, и разделял трапезу любви. Так мы видим Его на брачном торжестве в Кане Галилейской, на которое звана была Его Пречистая Матерь, Сам Он и ученики Его, и при котором Он сотворил первое чудо, чтобы доставить хозяину дома возможность угостить, как требует приличие, собравшихся его знакомым (Иоан. 2:1–11). Мы видим Его в доме одного из начальников фарисейских, куда Он был приглашен в субботу вкусить хлеба, причем было много званных, и где Он, замечая, как званные выбирали лучшие места, предложил возлежащим с Ним и разделявших трапезу несколько назидательных притчей, в которых вечеря послужила основным образом для уяснения учения о Царствии Божием (Лук. 12:1–24). Еще молил Его один фарисей (Симон прокаженный), чтобы Он пришел к нему разделить с ним хлеб, и Господь не отказался, и с Ним было несколько возлежащих, и Он на вечере хозяину дома и его гостям преподал поучительный урок, когда жена грешница явилась в дом фарисея с алавастровым сосудом драгоценного мира, чтобы почтить великаго Учителя, возливала миро на ноги Его, отирала их волосами головы своей, чем возбудила недоуменные мысли в самом Симоне и его гостях (Лук. 7:36–50). В древней христианской Церкви были агапы, или трапезы любви: то были общественные вечери, составлявшиеся из приношений верующих, и предстоятели Церкви не находили для себя неприличным принимать в них участие. При высоком духе благочестия, каким отличались пастыри первенствующей Церкви, они благосклонно смотрели на эти общественные вечери, как на выражение любви, связующей членов Церкви, и поддерживали их потому, что через них укреплялся союз любви, долженствующий соединять всех верующих во Христа.

Но являясь по приглашению разделить трапезу любви или на званный вечер, священник не должен забывать требований особенного приличия, налагаемых на него его саном, и среди собраний, в особенности больных и смешанных, должен так вести себя, чтобы ничем не подать никакого повода к осуждению себя. Можно принимать приглашения на обед или вечер от доброго прихожанина, близкого знакомого, уважаемого кружка и учреждения. Но это не значит, что можно сколько угодно бражничать, когда представляется случай. Боже сохрани, если священник дозволяет себе переступить границы умеренности и воздержания среди общественной трапезы. Тогда доброе дело любви превратится в дело предосудительное. Худо и в высшей степени неприлично, если священник, долженствующий своим присутствием напоминать другим о правилах долга и чести, и обязанный служить примером для мирян, сам среди собрания обнаружит свою слабость и допустит хотя малейшее нарушение трезвости и воздержания. Этим он унизит сан свой, и в своем лице вызовет нарекание на служителей Церкви. Можно быть на вечере, устрояемом по случаю брака, именин или другого семейного торжества. Но не нужно долго засиживаться на них, не нужно принимать участие в тех удовольствиях и играх, какими увеселяет и забавляет себя на них светское общество, в особенности молодежь. Соборное правило (53-е правило Лаодикийского Собора) всем христианам предписывает брачные торжества, вслед за ними и другие подобные, совершать с возможным приличием и скромностью. Не подобает (заповедали отцы Лаодикийского Собора) христианам, на браки ходящим, скакати и плясати, но скромно вечеряти и обедати, как прилично христианам. Если скромное поведение на брачных торжествах предписывается христианам и из мирян, то тем более оно обязательно для священников. Когда торжество или вечер в том или другом семействе ведется так, как предписано этим правилом, священник без стеснения совести может присутствовать на нем. Но наши брачные торжества и другие вечера устрояются весьма часто не по этому правилу, а по обычаю, не принимающему в расчет строгих предписаний Церкви. Они тянутся часто не только за полночь, но почти до самого рассвета; на них одни предаются танцам и пляске, другие карточной игре и т.п. Священнику нужно быть слишком бестактным и не понимать своего положения, чтобы присутствовать при подобных увеселениях и глазеть, как одни танцуют, а другие играют в карты, третьи предаются какой-либо иной забаве. (Мы не говорим уже о том, как вещи, трудно допустимой, чтобы он принимал участие в той или другой забаве). Между увеселениями юности, здесь допускаемыми, и строгим характером служителя Божия такой контраст, что нельзя не видеть несовместимости этих явлений. Потому священник, идущий на вечер, на котором предполагаются удовольствия, неприличные для него в его положении, пусть сидит на нем полчаса-час, пока еще не начинаются увеселения и забавы, допускаемые обычаями света. Но как скоро открываются удовольствия юности, вроде танцев и пляски, как скоро раскрываются карточные столы, его такт должен предписывать ему оставлять гостеприимный дом, хотя бы даже ко времени его ухода еще не собрались все гости. Да и не один такт это предписывает священнику. К этому обязывает его положительное правило. Так мы читаем в 24-м правиле шестого Вселенского Собора: Аще кто из клира зван будет на брак: то при появлении игр, служащих к обольщению, да востанет, и тотчас да удалится: ибо так повелевает нам учение отец наших. Аще же кто обличен будет в сем: или да престанет, или да будет извержен. Тот же смысл имеет и 54-е правило Лаодикийского Собора: Не подобает освященным или причетникам зрети позорищныя представления на браках или на пиршествах: но прежде вхождения позорищных лиц воставати им, и отходити. Устроители русской жизни в древнее время, руководясь соборными и отеческими правилами, не возбраняли священникам ходить к мирянам на пиры и разрешали им благообразно и с благословением вкушать предлагаемое на этих пирах, но в тоже время они заповедывали им внимательно охранять достоинство своего сана, и предписывали им, когда начнется играние, плясание и гудение, тотчас вставать, да не осквернятся их чувства видением и слышанием, и вообще, отнюдь не чуждаясь таких пиров, уходить, когда будет соблазн¹⁸.

Обычай, давно установившийся в Православной Церкви, затворяет для священника двери в подобные места общественных увеселений, и с церковной точки зрения явление священника в театре, цирке или на общественном гулянии было бы делом предосудительным, и подвергало бы его не только нареканию, но и церковному суду и наказанию. Между тем в настоящее время нередко заявляется протест против этого строгого обычая, и люди нового направления желали бы отворить для священника двери и в театры, и в цирки, и в другие места общественных увеселений. Там-де предлагается благородное наслаждение и даже даются представления, имеющие в себе много поучительного. Туда невозбранно ходят, нисколько не унижая своего достоинства, люди почтенные, занимающие высокое общественное положение и отличающееся серьезным характером и добрым религиозным настроением. Представители духовенства в других христианских вероисповеданиях дозволяют себе посещение театров и других подобных мест, и в этом-де не находят ничего дурного, и этим они не подают другим никакого соблазна.

Рассуждающие так и желающие расширения свободы священнику в пользовании общественными удовольствиями не хотят знать положительных узаконений Церкви касательно этого предмета, или стараются обходить их. Между тем вопрос, нами поставленный, не может быть решен на основании одних общих соображений. Руководительной нитью при его решении должно быть положительное правило, постановленное и принятое Церковью, и вместе с тем суждения отцов, заботившихся о благоустроении Церкви Христовой. Но здесь мы можем найти основания только для отрицательного решения вопроса.

Церковь всегда очень неблагоприятно смотрела на театральные зрелища, и от тех, которые по своему званию должны были отличаться строгой нравственностью, она требовала удаления от этих зрелищ. Отцы шестого Вселенского Собора определили запретить ходить на конские ристалища или на позорищные игры числящимся в клире. «Никому из числящихся в священном чине, ни монаху (читаем мы в 24 правиле этого Собора), не позволяется ходити на конския ристалища, или присутствовати на позорищах играх... Аще же кто обличен будет в сем: или да престанет, или да будет извержен». Этого мало. Карфагенский поместный собор (18-м правилом) повелевает и детям священников не представляти мирских позорищ, и не зрети оных. Сие же и всем христианам всегда проповедуемо было, да не входят туда, где бывают хуления. В основании таких правил лежит то, что, по воззрениям отцов древней Церкви, театральные и другие подобные зрелища – удовольствие мало того, что не серьезное, но и опасное для нравственности, не согласное с истинным благочестием. У древних писателей и отцов, когда ни заходит речь о театральных или ристалищных зрелищах, всегда высказываются неблагоприятные суждения о них. Известен трактат Тертуллиана о зрелищах (de spectaculis). В нем строгий нравоучитель развивает и доказывает такую мысль, что посещение театра дело в высшей степени недостойное христианина и опасное для него, и при этом разбивает все возражения или доводы, какими любители зрелищ желали бы извинить или оправдать свою страсть к театрам, «Наши глаза (замечаете он) созданы не для страстных созерцаний, уши не для слушания худых бесед... Мы в Крещении отреклись от дьявола, всех дел его и всего служения. Но демон в идолослужении и вся суть театра основана на идолослужении"… В Священном Писании (говорили) нет запрета против зрелищ. На это отвечает Тертуллиан, что Спасителю и апостолам не было повода говорить об этом предмете, так как у иудеев не было театра. Но если внимательно поискать в книгах Священнаго Писания, то можно найти не одно место, осуждающее посетителей театра. Тертуллиан прилагает к вопросу о театрах первые стихи первого псалма и видит неодобрение посещения зрелищ в словах: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на седалищи губителей не седе (Псал. 1:1). Силу правил соборных, закрывающих для священника двери в театр, и силу резких и строгих суждений о зрелищах древних отцов и писателей, желающие изменения обычая, поддерживаемого в Православной Церкви, думают ослабить и устранить тем, что эти правила и суждения имеют в виду не наши нынешние театры, а древние языческие, которые с одной стороны тесно связаны были с языческой религией и составляли часть идолослужения, так как посвящены были Вакху или Дионису, и среди них устроен был жертвенник, на котором курился фимиам в честь бога, а с другой стороны они не заслуживали доброго слова от отцов потому, что на них было много вольностей и распутства, и допускались бесчеловечные, кровавые сцены, как например на гладиаторских играх. Но если это и так, если действительно соборные правила и отеческие суждения направлены против языческих зрелищ, то их нельзя опускать из виду при мысли о нынешних театрах; потому что между нынешними театральными представлениями и представлениями времен язычества слишком много аналогического и сродного. То, что мы ныне видим на театрах, было и на театрах языческой Греции и Рима с несущественными изменениями, и если к тогдашним зрелищам законоположители церковные относились строго, то они не иначе отнеслись бы и к зрелищам наших дней, если бы жили среди нас. Правда, новоевропейский театр возник из мистерий и представлений религиозного характера, и ютился первоначально около Церкви. Но мистерии и религиозные представления сделались уже преданием старины глубокой, и нынешний театр совершенно порвал связи с тем религиозным началом, из которого вышел, и каждый, знакомый с историей театра, должен сознаться, что нынешний театр родной брат древнему греко-римскому театру, а не среднеевропейскому мистериальному. В древнем театре было много вольности и нравственной распущенности, так что император Юлиан запретил языческим жрецам присутствовать на театральных зрелищах. А ныне разве одно чистое художественное наслаждение предлагается на театрах? И если даются иногда пьесы поучительного характера и содержания, то разве в них интерес театральных зрелищ? Разве для поучений и назидания большинство ходит в театры? Не видим ли мы на театральных представлениях под фирмой искусства много пошлого, чувственного, чем более всего возбуждается и услаждается современный посетитель театра? Бывают серьезные вещи на театрах, как бывали они на театрах Греции и Рима. Но рядом с ними множество нравственного легкомыслия, грубые шутки, цинические выходки, грязные картины; средоточием обыденных представлений служит чувственная любовь с ее соблазнами, с ее увлечениями, с ее надеждами, иногда с ее мало прикрытой наготой. Подобные представления рассчитаны не на удовлетворение высшим потребностям нашего духа, а на удовлетворение нашим низшим инстинктам и страстям. Присутствие священника на таких зрелищах было бы узаконением той пошлости, какая на них видна и представляется, и оно делало бы его участником в тех легкомысленных безпутствах, какие довольно часто находят место на театрах.

Не в силу связи театральных зрелищ с языческой религией и языческими суевериями соборные правила и древние отцы воспрещали христианским священникам посещение театров. Они считали вообще несообразным с достоинством служителя Церкви, долженствующего всегда и везде выдерживать строгий, серьезный характер, присутствие на шумных общественных увеселениях, способствующих излишнему рассеянию духа, и выдвигающих его из той колеи, идя по которой он сохраняет приличную своему сану важность. Правила (21-е пр. шестого Вселенского Собора) запрещают числящимся в клире не только присутствовать на позорищных играх, но и ходить на конские ристалища, – и запрещение соборное с одинаковой силой простирается как на то, так и на другое увеселение. Между тем конские ристалища не имеют никакого отношения к языческим суевериям, и даже их нельзя винить за ту нравственную распущенность, из-за которой-де отцы строго отнеслись к древнему театру. Далее не в театре только правила соборов возбранят священнику смотреть на позорищные игры. Они заповедуют ему удаляться и из собраний в частных домах, где не было жертвенника, напоминавшего в театрах о языческом идолослужении, когда там начинались сценические игры и представления. Не подобает (говорит 57-е правило Лаодикийского Собора) освященным, или причетникам зрети позорищныя представления на браках или пиршествах: но прежде вхождения позорищных лиц воставати им, и отходити. И по приведенному уже нами 27 правилу шестого Вселенского Собора, аще кто из клира зван будет на брак: то при появлении игр, служащих к обольщению, да востанет и тотчас да удалится: ибо так повелевает нам учение отец наших.

И древние церковные писатели не языческую заквасу преследуют, когда восстают против театров: они ратуют против них во имя чистоты и целости нравственного духа, какой они желали бы воспитать в христианах, ратуют потому, что видят в них много опасностей для доброй нравственности. Тертуллиан не на языческие только зрелища нападает, не за то только желал бы закрыть театр для благочестивых христиан, что он связан с идолослужением, – он порицает зрелища вообще. «В цирке и театре (говорит он) возбуж­даются бурные и гневные чувства... Нет зрелища, которое бы не возмущало души. Там, где есть возбуждение души, есть страсть... Где страсть, там горячность; а горячность влечет за собою гнев, мщение и свиту других страстей, не мирящихся с учением христианским. Положим, что кто-нибудь на зрелищах сидит со скромным и важным видом, зависящим от его положения в обществе, возраста или характера: не верьте между тем, что душа его остается неподвижною и без всякаго скрытаго волнения. ...Могут рассказывать в театре вещи хорошия и скромныя. Но диавол всем пользуется. Он вливает смертоносный яд в самыя приятныя и дорогия творения Божия»... Честность, гармония, видимая на театре, – это частица, подслащающая яд, предлагаемый здесь. – Тертуллиан (могут сказать) был ригорист, преувеличивавший требования христианской нравственности до беспощадной суровости. Обратитесь к проповедям св. Иоанна Златоуста, которые говорились жителям таким городов, как Антиохия и Константинополь; его нравоучение нельзя укорять в своеобразной исключительности. Между тем у него множество сильных нападений на театральные зрелища. Не священников только, а всех добрых христиан он просит «убегать сатанинских зрелищ и вреднаго посещения конских бегов»¹⁹. Какая выгода (говорил он) ходить на зрелища беззакония, посещать общее училище бесстыдства, публичную школу невоздержания, восседать на седалище пагубы? Ибо не погрешит тот, кто сцену, это пагубнейшее место, полное всякаго рода болезней, эту вавилонскую печь, назовет и седалищем пагубы, и школою распутства, и училищем невоздержания, и всем, что ни есть постыднейшаго. Действительно, дьявол, ввергнув город в театр, как бы в печь какую, затем поджигает снизу, подкладывая не хворост, как некогда иноплеменник тот (Навуходоносор), не нефть, не паклю, не смолу, а что гораздо хуже этого, любодейныя взгляды, срамныя слова, развратныя стихотворения и самыя негодныя песни. Ту печь разожгли руки иноплеменников, а эту разжигают помыслы, неразумнейшие иноплеменников. Эта печь хуже той; потому что и огнь здесь пагубнее: он не тела сожигает, но разрушает благосостояние души; а еще хуже то, что горящие (в этом огне) даже и не чувствуют этого; ибо если бы чувствовали, то не производили бы громкаго смеха при виде того, что происходит»... Там можно видеть и блудодеяния, и прелюбодеяния, можно слышать и бого­хульныя речи, так что болезнь проникает в душу и чрез глаза, и чрез слух»²⁰. «Не все ли здесь соединено для того, чтобы губить душу? И безстыдныя женщины, и не целомудренныя песни, и страстная музыка. Смотря на все это, как ты можешь говорить, что ничего человеческаго ты не чувствуешь? Разве тело твое камень? Разве железо? Или ты более успел в христианской жизни, чем те великие мужи, которые пали от одного возрения²¹?» Театр, по воззрениям Златоуста, приучает к жизни праздной и рассеянной, – порождает холодность к обязанностям семейным и к святому благочестию. «Не отсюда ли (спрашивает он в одном слове²², изобразив разные обольщения, каким подвергаются посетители театра) развращение жизни, разстройство брачных союзов, распри и ссоры в семействах? В самом деле, когда ты, разстроившись тамошним зрелищем, и сделавшись более сладострастным и похотливым, и совершенным врагом целомудрия, возвратишься домой и увидишь жену свою: тебе уже не так приятно будет смотреть на нее, какова бы она ни была. Распалившись возбужденною на зрелищах похотью и пленясь чужим обольстительным лицом, ты отвращаешься от целомудренной и кроткой жены, подруги всей твоей жизни, оскорбляешь ее, осыпаешь тысячью упреков, не потому, чтобы было тебе за что винить ее, но потому, что стыдно выказать страсть и пока­зать рану, с которою ты возвратился оттоле домой; сплетаешь другие предлоги, безумно выискивая повод к ссоре; с отвращением смотришь на всех домашних, предавшись совершенно той гнусной и нечистой похоти, которою уязвлен, и нося в душе запавший в нее звук голоса, поступь, взгляд, движения и все образы блудные, ни на что домашнее не смотришь с удовольствием. И что говорю о жене и детях? На самую церковь будешь смотреть не так приятно, и слова о целомудрии и чистоте будешь слушать с неудовольствием. Слова эти будут тебе не поучением, а осуждением; мало-помалу ты уклоняешься и наконец совсем отстаешь от этаго общеполезнаго учения. Потому прошу всех вас, – и сами избегайте гибельнаго пребывания на зрелищах, и посещающих оныя увлекайте оттуда. Ибо все, что бывает там, ведет не к исправлению души, но к погибели, осуждению и наказанию. Что пользы в этом кратковременном удовольствии, когда из него раждается постоянная скорбь, и ты, днем и ночью уязвляемый похотию, для всех становишься тягостным и неприятным?» Слишком расслабляющее нравственное действие приписывает христианский нравоучитель театральным зрелищам, и он с крайним изумлением отнесся бы к суждениям тех, которые желали бы открыть доступ в театры и служителям Божиим.

Ссылаются на пример представителей духовенства других христианских вероисповеданий, которые-де невозбранно посещают театры и другие места общественных увеселений. Но этот пример не может иметь для нас никакого значения и нисколько не может говорить против обычая Православной Церкви, когда есть прямые и положительные правила, запрещающие для числящихся в клире вход в театр и на конские ристалища. Притом, если и допускается там посещение театров лицами, принадлежащими к клиру, то это допускается не как правило, а как уклонение от правила, за целостью которого перестали наблюдать. Из жизни инославного духовенства нам нужно брать для подражания то, что заслуживает одобрение, а не то, что может вызывать против себя нарекания, и в чем видно нарушение прежней церковной дисциплины. Да и там, где обычай дозволяет служителям религии посещать театры и места общественных увеселений, и где в практике жизни более или менее забываются древние строгие церковные правила, например в протестантских обществах, – и там очень многие соблазняются, когда видят в театре освященное лицо, долженствующее служить у престола Божия. Это явный знак, что в сознании христианского общества есть безотчетное представление о несовместимости в одном лице служения Богу и участия в общественных увеселениях. И когда там у людей, желающих лучше устроить и направить жизнь духовенства, заходит речь о предмете, нами обсуждаемом, они, следуя внушениям благоразумия, дают такой совет²³ своим собратьям по служению: в виду воззрений общества на театры, и в виду того, что в них представляется, если не закон, то такт должен бы предписать служителям религии не посещать театров и других подобных мест, чтобы не подать повода к соблазну.

Священнику, всегда и во всем обязанному блюсти достоинство своего звания, нужно не только охранять внутреннюю чистоту своей души и быть образцом для других в исполнении нравственного закона, но и быть внимательным к своей внешности, чтобы не подать повода к осуждению себя. Внешность человека, – его видимая поступь, походка, телодвижения, образ ведения речи, одежда, – служит обнаружением его души и как бы дополнением его нравственной личности. При явлении человека в обществе, среди других, первое, что бросается в глаза и производит на других такое или иное впечатление, – это именно внешний вид его, и по этому внешнему виду слагается у людей выгодное или невыгодное представление об их собрате. Еще премудрый сын Сирахов сказал: по виду узнается человек и по выражению лица при встрече познается разумный. Одежда и осклабление зубов и походка человека показывает свойство его (Сир. 19:26–27). И эта истина, признанная всеми. На основании этой истины святой Амвросий Медиоланский советует клирикам и священнослужителям сохранять целомудренную скромность в своих телодвижениях (в книге «О должностях» священнослужителей». «В движениях тела (говорит этот святой отец) выражается состояние нашей души, так что из внешних действий телесной природы нашей, по тесной связи души с телом, мы заключаем и о внутренних свойствах духовной природы нашей. Посему-то мы, и не видя души человека, потому что она закрыта для нас, об одних говорим, что они ветрены, а о других, что они степенны, иных называем гордыми и надменными, а иных смиренными и кроткими, в одних подозреваем хитрость и лукавство, а в других усматриваем искренность и чистосердечие и т.п. Таким образом, душа наша отражается во всех телодвижениях наших, как в зеркале, и все они служат для нас как бы отголоском или вывескою души. Помните, дети мои, как я одного приятеля нашего, искавшаго у нас места, не смотря на все его желание и усердие занять при нас должность, не принял в свой клир потому только, что приемы его телодвижения в обращении и действиях были очень непристойны, а другаго, котораго я застал в нашем клире, удалил от себя, приказав ему и на глаза не являться, по той именно причине, что он своею наглою и неистовою походкою и разными кривляниями, как бичем, поражал взор мой. И не обманулся я в своем о них мнении и распоряжении: ибо оба они впоследствии отпали от Церкви, чем и доказали на самом деле, что какими они являлись по внешним телодвижениям своим, такими оказались чрез свое вероломство и по внутренним качествам души»²⁴.

Священническое служение есть служение высокое. По званию пастыря Церкви, священник есть отец для своих прихожан, каким именем они и величают его. Соответственно этому званию, и внешний вид его должен внушать почтение к нему. Как служитель Божий, он всегда и везде должен выдерживать строгий и степенный характер. Отсюда и во всех внешних приемах его не должно быть ничего резкого, ничего грубого и дерзкого, ничего, отзывающегося легкомыслием и обнаруживающего в себе недостаток меры и самообладании; но на всем внешнем виде его должна лежать печать серьезности, скромности и, если возможно, благоговейности, приличной сану священника.

Главная причина, могущая вести к нарушению внешней благопристойности, требуемой от священника, – не сдержанная страсть, и первые видимые признаки во внешнем поведении священника, роняющие его сан и могущие вызывать на него осуждение со стороны других, – это беспорядочные обнаружения какой-либо страсти, возобладавшей душою, лишающей ее спокойного самообладания. В особенности в этом отношении опасна страсть гнева, или раздражительность. Кто поддается этой страсти, тот в минуту гнева не владеет собой и бывает непохож на самого себя: во внешнем виде его замечается такой же беспорядок, какой бывает виден на лице земли во время бури. Лицо его теряет спокойное, полное достоинства выражение, и во внешней поступи его возможны такие явления, каких он не допустил бы при твердом самообладании. Раздраженный выражает свое внутреннее волнение дикими угрожающими жестами, – неумеренно размахивает руками, топает ногами, голос его издает неистовые крики и теряет тон спокойной рассудительности. У человека, пришедшего в гнев, по изображению св. Василия Великого, «кровь в сердце кипит, бурля и клокоча, как на сильном огне; устремившись на поверхность тела, показывает она разгневаннаго в ином виде, обыкновенныя и всем известныя черты его заменив как бы личиной, употребляемой на позорище. У них не узнаешь тех глаз, какия им свойственны и обычны; напротив взор блуждает и сверкает огнем. У них зубы скрипят, как у вепрей, когда точат зуб о зуб. Лице бледно и налито кровию; все тело надуто, жилы готовы лопнуть, оттого что дух взволнован внутреннею бурей. Голос жесток и напряжен, речь несвязна, вдается в излишество, течет нераздельно, не в порядке, не вразумительно. А когда, как огнь при обилии сгораемаго вещества, человек воспламенен до крайней степени огорчительным для него; тогда, о! тогда увидишь такия зрелища, которых нельзя пересказать словами и стерпеть на самом деле»²⁵.

Неприличные в каждом благовоспитанном человеке, бурные проявления гневной страсти в особенности унижают и оскорбляют достоинство священнического сана. Священник – служитель мира, долженствующий научать других умерять и побеждать свои страсти. Вид его, увлеченного раздражительностью до забвения приличия и нарушения внешней благопристойности, – прямое противоречие тому понятию, какое соединяется с его саном, и он подает невольный повод к осуждению священника, и если не к подавлению, то к умалению уважения, какое должно быть в сердцах людей по отношению к лицу, облеченному священным авторитетом. Потому св. Амвросий Медиоланский советует служителям Божиим «всячески воздерживаться от гнева и раздражительности, чтобы по возможности всегда сохранять приличие и благопристойность. Если же нельзя совершенно предостеречься от этого, то нужно по крайней мере стараться сдерживать и укрощать в себе гневливость. Необходимо нам прежде всего стараться о том, чтобы незлобие и спокойствие душевное, чрез возможно частое упражнение и привычку к ним, обратились в самую природу нашу. Потом, так как чувство гнева заключается в самой природе человека и, так сказать, прирождено ему, так что искоренить его, или совсем уничтожить, нельзя: то должно стараться о том, чтобы разум наш предотвращал причину гнева, когда это можно предвидеть. Но если уже гнев овладел нами прежде, чем мог разсудок наш предвидеть его, то нужно, по крайней мере, размышлять о том, как бы ослабить, успокоить в себе раздражительность, и умерить чувство гнева… Если гнев вдруг явится у тебя, предускорит твой разсудок, и овладеет твоею мыслию, то ты всячески противься чувству гнева, будь тверд и не падай духом; старайся терпением и благоразумием укрощать в себе порывы гнева. Но если нельзя удержаться от гнева, если противник твой непомерною дерзостью и злобою вызывает тебя на гнев, то старайся, по крайней мере, удерживать свой язык от злословия... Не гневаться нельзя. Не статочное дело, чтобы неправедливост и коварство другого не трогали нас, не возмущали нашего духа! Это уже будет не добродетель, а безчувственность. Но гневайтеся так, чтобы не впадать в согрешение и не доводить себя до потери разсудка. Гневайтеся, но не согрешайте (Псал. 4:5), научает нас Давид. Вот наш учитель, который умел больше побеждать свои страсти благоразумием и благочестием, нежели совсем искоренять их»²⁶.

Есть другая страсть, которая может доводить священнослужителя до нарушения внешнего приличия, и которая, собственно говоря, никогда бы не должна встречаться в круге лиц, призванных к служению Церкви, – это страсть, ведущая человека к нетрезвости. Всякого вида нетрезвости следуете избегать пастырям Церкви. Известно, какими печальными и унизительными последствиями сопровождается несоблюдение воздержания и умеренности, предписываемых священнику. Какое почтение будут оказывать священнику, если увидят сторонние люди, как он под влиянием винных паров теряет твердую походку и спотыкается, если заметят, что у него язык прилипает к гортани, соловеют глаза, и в одежде замечается такая неряшливость, какой он не допустил бы, если бы был в обыкновенном трезвом состоянии? Мы не говорили бы об этом нарушении внешней благопристойности от нетрезвости. Но, к сожалению, действительность, хотя и редкая, делает нелишним напоминание об этом. Тем более нужно быть осторожным в этом случае, что суд светского общества любит обобщать явления, и замеченную неисправность в одном готов переносить на целое сословие пастырей Церкви.

Этого мало, чтобы не нарушать внешней благопристойности каким-либо беспорядочным проявлением несдержанной страсти. Св. Амвросий Медиоланский советует священнослужителям всегда и во всем, во всех телодвижениях соблюдать благоразумную меру и выдерживать вид благородства и достоинства. Он желает, чтобы пастырь Церкви, насколько возможно управлял обычными движениями членов нашего тела, и силой своей воли исправлял и смягчал всякую резкую форму этих движений, и устранял всякое уклонение от правильной закономерности. Например, походка человека вещь не важная в нравственном отношении; она, по-видимому, не входит в область предметов, управляемых нашей волей, и, кажется, излишне заботиться о том, чтобы не нарушить здесь благопристойности. Но св. Амвросий находит возможным и считает нужным давать советы и касательно упорядочения этой вещи, на которую обыкновенно не обращают никакого внимания. И здесь воля, руководимая чувством меры, может оказывать влияние, клонящееся к соблюдению большего внешнего приличия.

«Походка в священнослужителе (по словам св. Амвросия Модиоланского) должна быть вообще скромная. Скоро ходить я не считаю для него приличным, разве когда этого требует какая-либо особая нужда; ибо поспешно идущие, запыхавшись, кривляют ртом, и при утомлении и разсеянности своей они обыкновенно спотыкаются или же и совсем падают. Но я говорю не о тех, которые редко и по нужде делают это, но о тех, у которых скорая походка, суетливая беготня от частаго повторения обращается в неисправимую привычку, делается как бы природою их. Впрочем бывают и такие, которые в тихой и плавной походке подражают телодвижениям комедиантов, или особенному колебанию статуй в церемониальных носилках (как это обыкновенно бывает в торжественных процессиях), так что в каждом шаге они как бы стараются наблюдать особенную меру, или такт. Я не одобряю ни надменной походки последних... ни суетливой побегушки первых... Хороша и благопристойна походка простая и естественная, без всякаго притворства, когда она выражает степенность и спокойствие духа. Всякое притворство и неестественность всегда и во всем неприятны. Телодвижениями нашими должна управлять сама природа. Если есть какой-либо недостаток в природе, то его нужно исправлять посредством частых и тщательных упражнений, но так, чтобы при этом не было никакой искусственности или подделки под природу, а чтобы было одно только исправление»²⁷.

Во внешнем виде, по наставлениям св. Амвросия Медиоланского, священнослужители особенно должны заботиться о соблюдении требований целомудренной стыдливости. Пренебрежение к этим требованиям может подрывать уважение к человеку, облеченному священным саном и как бы отделенному из среды обыкновенных людей. Нас, по рассуждению святого отца, сама природа учит стыдливости. Расположив в совершенстве все части нашего тела, она некоторые низшие члены отчасти удалила от глаз и как бы скрыла, а отчасти научила покрывать их. Если обнаружится как-либо нагота нашего тела, мы приходим в смущение и стыд. Св. Амвросий указывает, на похвальный древний обычай, бывший в Риме и других городах, что взрослые дети и зятья не мылись в банях вместе со своими родителями, чтобы через это не уменьшалось уважение их к родителям²⁸. Нет нужды много распространяться о том, к чему обязывает священнослужителя естественное чувство стыдливости. Требования, отсюда вытекающие, понятны сами собой, без особенного разъяснения их. Но не излишне напомнить, что соблюдение стыдливости, обязательное для всех людей, в особенности необходимо для служителей Божиих. Они являются для народа вестниками и посланниками Божиими, совершителями великих таин и раздаятелями небесной благодати. Их недаром зовут людьми духовными. В силу такого их значения все низменное нашей животной природы в них должно быть более сокровенно, чем у других простых людей.

Самая большая опасность нарушения внешней благопристойности может угрожать от необузданности и несдержанности нашего языка. Наш язык стоит в большей связи с нашею душою, чем другой какой-либо орган нашего тела, и через него мы выражаем то, что есть внутри нашего духовного существа. Между тем в своем проявлении он похож на неукротимого коня, который, не будучи сдержан строгой уздой, может подвергать нас большим неприятностям. Будучи мал и незаметен, он скорее, чем какой другой член наш, может нарушать то приличие, о соблюдении которого мы должны заботиться, – скорее, чем другой член, может наносить безчестие человеку, не умеющему владеть им. Еще Господь, внушая особенную осторожность в слове, сказал некогда народу, собравшемуся слушать Его: слышите и разумейте: не входящее во уста сквернит человека: но исходящее изо уст, то сквернит человека (Мф. 15:11). И апостол Иаков, давая наставление братиям о воздержании языка, замечает, что язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Всякое естество зверей и птиц, пресмыкающихся и морских животных укрощается и укрощено естеством человеческим (продолжает он, указывая на опасную силу языка), а язык укротить никто из людей не может: это неудержимое зло; он исполнен смертоноснаго яда (Иак. 3:6–8). Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело (Иак. 3:2). Эти священныя и богодуховновенныя слова побуждают служителя Божия быть крайне внимательными к своему слову. Одно неосторожное, срамное или бранное, слово может нарушить ту стройную гармонию, которую всегда и везде должен выдерживать священник в своем внешнем поведении.

У св. Амвросия Медиоланского есть несколько замечаний, предостерегающих священнослужителя от нарушения благопри­стойности словом. По его наставлениям, строго должны смотреть священники, чтобы как-нибудь случайно не сказать чего-либо не благопристойного или не скромного, чтобы из уст их не вышло ничего срамного. «Это и у простаго народа (говорит он) считается постыдным, безчестным; в нашем же духовном звании никакое неприличное, а тем более бранное слово не должно оскорблять и поражать чувства стыдливости»²⁹. Этого мало, что священникам никак не следует говорить ничего не благопристойного; им не прилично и слушать чужие беседы, обнаруживающие бесстыдство, полные грубости и цинизма. Как скоро услышит священник что-либо, оскорбляющее его благородный слух, привыкший к священным словам, его чувство должно побудить его оставить то место, которое оскверняется произношением неприличных слов.

Св. Амвросий Медиоланский в своих наставлениях идет далее. Он касается не одного содержания, но и тона речи, внешней формы ведения бесед или разговоров, даже самого способа произношения слов. И в этой, по-видимому, мелочной и безразличной в нравственном отношении области нельзя все предоставлять случаю или естественному движению своей природы, если священник хочет быть внимательным к сохранению своего достоинства. По словам св. Амвросия, «в обыденных беседах, – будет ли то простой дружеский разговор или разсуждение о вере, нужно наблюдать большую осторожность и осмотрительность. Вообще разговоры наши должны быть тихие и приятные, исполненные доброжелательства и чужды всякой неприязни. В дружеской беседе не должно быть упорного спора; ибо такой спор больше обыкновенно возбуждает пустые вопросы, чем приносит какую-либо пользу беседующим. Разсуждение о спорных предметах должно быть без гнева и запальчивости, а советы и увещания без обиды и раздражения… Речь наша должна быть простая, ясная, раздельная и не сбивчивая, без притязаний на искуственное украшение, но вместе с тем и не грубая. Она должна сопровождаться спокойствием и степенностью... Самое произношение слов должно быть проникнуто и растворено у нас скромною учтивостию, дабы грубо выговоренная речь не оскорбила слуха другаго... И голос наш должен быть естественный, не слишком громкий и не слишком тихий, сколько чужд деревенской или простонародной грубости, столько и театральности. Он должен быть вполне приличен важности нашего звания и святости служения. Шуток в разговоре о серьезных предметах нужно нам, служители Божии, всячески избегать. Неуместными шутками мы можем оскорбить и унизить, как предмет разговора, так и свой сан. Да и вообще шутливость нам не прилична»³⁰...

Как видит читатель, не сами от себя мы делаем замечания касательно соблюдения внешнего приличия священником. Мы заимствуем их у святого отца, который, излагая обязанности священнослужителей и научая их, как они должны вести себя, чтобы не уронить своего достоинства, счел полезным и нужным преподавать им подробные правила касательно благоустроения их внешности. Думаем, что приведенные нами замечания, подкрепленные авторитетом святого отца, не покажутся излишними и малозначительными служителям Божиим.

К вопросу о внешнем приличии священника имеет ближайшее отношение одежда, в какой он является перед другим. Достоинство внешнего вида, о каком должен заботиться священник, требует от него не только скромности и сдержанности в телодвижениях и действовали членов нашего тела, но и особенного приличия в одежде и во внешнем убранстве.

Обычаем древности, наследованным нами из Греции, строго определена особенность священнической одежды и его внешнего вида, и нашим священникам остается с возможной точностью выполнять требования этого обычая. По требованию этого обучая, священнику нельзя, не прилично являться в обществе в одежде мирского или светского человека. Ему усвоена особая, ему исключительно принадлежащая, одежда, которую запрещено носить людям, не имеющим священного сана. Верхнею священническою одеждою служит длинная и широкая ряса, отличающаяся своим покроем от других одежд, употребляемых в нашем обществе, а нижнею длинное полукафтанье, тоже не встречающееся в ряду одежд, носимых светскими людьми. Вместе с этим, к особенностям внешнего священнического вида относятся длинные волосы и борода: приличие не дозволяет священнику стричь волосы на голове и брить бороду. Даже прическа волос на голове у священников не такая, какая у других людей светских. Это узаконение обычаем особенной одежды и особенного внешнего убранства для священника имеет в своем основании разумные причины. Особая священническая одежда и другие особые принадлежности его внешнего вида – символ его особого звания, символ христианской серьезности, символ христианского отречения от мира, и возвышения над его обычной, низменной суетой. Она напоминает ему о его высоком служении, для которого избираются люди, отделяемые из среды мирян. Вместе с тем, отличая священника от людей светских, она и другим, не утратившим в себе духа веры и преданности Церкви, способна внушить почтение к ним и может побуждать встречных людей смотреть на них, как на служителей Божиих. За то говорят обычаи нашей старины, доныне хранимые у нашего простого народа. Когда среди наших сел и деревень идет или едет священник, встречные люди из простого народа, и не знакомые с ним, видя по одежде пастыря Церкви, одним этим видом располагаются к тому, чтобы скинуть перед ним шапку и поклониться ему, а некоторые еще и к тому, чтобы испросить себе у него благословения. Только для людей, воспитанных не на национальных началах, и под действием заносной цивилизации утративших в себе дух церковный, перестал быть внушительным нынешний вид священника.

Между тем в наше время замечается стремление к изменению обычая, узаконившего особенную одежду для священника. Людям нового модного направления в духовном сословии противной кажется длиннополая ряса с развевающимися рукавами, – противны длинные волосы на голове. Противна была прежде и борода; но ныне люди узаконили ношение этого украшения мужчины и для людей светских, и потому борода перестала быть предметом отвращения и вызывать кислые недовольные гримасы у прежних ненавистников ее. Нередкость ныне слышать заявления, что пора бросить священникам их длиннополую одежду, и если нужно оставить ее, то разве для выхода в Церковь к отправлению богослужения, (как это принято у православных русских священников, служащих за границей), – что гораздо лучше носить им общеевропейскую одежду, употребляемую в образованном обществе, и одеваться в сюртук, а в более парадных случаях и во фрак. Модным священникам, тяготящимся своей одеждой, вторят в этом случае и многие из светских радетелей их блага. Лет пять, шесть назад был довольно оживленный спор по этому предмету даже в литературе. Органом новаторов, желавших одеть священника во фрак и сюртук и уничтожить резкое различие во внешнем виде между священником и представителями светского общества, был, как известно, Церковно-Общественный Вестник. Он с жаром защищал и проводил новомодные идеи касательно изменения священнической одежды, и хотя встретил серьезные возражения и должен был прекратить спор, но не счел себя побежденным в этом споре.

Мы отнюдь не сочувствуем новаторским стремлениям по отношению к изменению священнической одежды. В суждениях новаторов много важных недомыслов, и их желания возникают не из добрых, не из похвальных побуждений, и нигде не могут найти себе оправдания.

Одежда не есть случайное, произвольное, не имеющее никакого значения, облачение человека. Она связана с внутренней жизнью человека или народа. Ее характер определяется не одними климатическими условиями, но вместе с тем и еще более тем духом, каким живет тот или другой человек или народ, и какой, действуя внутри, создает такую или иную форму своего проявления и вовне. Одежда своего рода язык: как язык человека показывает принадлежность его к тому или другому племени, так точно и одежда показывает принадлежность человека к тому или другому кругу людей, живущих известными началами. Изменение ее человеком или народом свидетельствует об изменении начал их внутренней жизни и является следствием этого изменения, и с другой стороны ведет к изменению внутреннего строя жизни. Недаром реформаторы, подобные Петру Великому, замышляя обновление народной жизни и привитие к ней новых чуждых начал, между другими средствами к тому считали нужным делать особые узаконения касательно изменения одежды и привычного убранства, употребляемого в народе, и даже с изменения костюма начинали проведение в жизнь своих реформаторских планов. Их инстинкт или государственный ум подсказывал им, что разрушение привычной привязанности в народе к своей одежде и к наследованному от дедов убранству внешнего вида непременно поведет к разрушению старых начал жизни и к изменению ее строя, и они не обманывались в своих надеждах и расчетах. Гонение Петра Великого на бороду и навязывание русским его подданным европейского костюма нельзя считать капризом гения, не имеющим для себя оснований. Недаром и люди, дорожащие внутренними основами жизни, не поддавались охотно воле реформаторов, нападавших на стародавнюю одежду, и готовы были скорее платить штрафы и терпеть гонения, чем расстаться с тем, с чем свыклись они, как со своею душою: им чуялось, и не совсем без основания, что душу их хотят выворачивать, когда заставляют изменять их внешнее облачение, служащее дополнением и выражением их нравственной личности. У каждого народа есть свои национальные одежды, и эти национальные одежды приятны, выразительны, своеобразны и характерны. Их создает народная эстетика или народная фантазия. Пока народ крепко держится основ своей народной веры и общественности, он не решится изменить своего национального костюма. Наши раскольники, где бы они ни жили, – в Румынии, Добрудже, Малой Азии, Австрии или Швейцарии, нигде не изменяют своего русского костюма и стоят за него, как за святыню, и собственно потому, что в них крепок национальный дух, создавший эту одежду, что они верны его заветам во внутренней своей жизни. Но как скоро привходят в жизнь народа чуждые, иноземные влияния, и начинает изменяться тип национальный, в обществе, образующемся из среды народа, и поддающемся наносному влиянию, является измена национальному костюму, и люди, усвоившие чужие начала, вместе с тем бросают свою народную одежду, и усвояют себе костюм тех, воздействие которых заметно в их внутренней жизни. Этнографы не только по покрою платья, но и по цветам, употребляемым в одеждах той или другой местности, определяют, и довольно безошибочно, те племенные наслоения, какие вошли в состав живущего там национального типа. Наблюдательная история замечает, что при столкновении или совместном жительстве двух племенных рас перевес влияния одной расы над другой, прежде всего, обнаруживается в перенимании форм и цветов одежды побеждаемой слабейшей расой от сильнейшей. Когда великороссийский элемент сталкивается с каким-либо инородческим элементом, – мордовским, черемисским, и т.п. – первыми признаками подчинения инородцев русскому элементу во внутренней жизни служит то, что они оставляют свой покрой платья и начинают носить одежды русские, теряют пристрастие к прежним любимым цветам в одежде, и начинают отдавать предпочтение цветам русским, – красному, синему и белому. Очевидно, есть неразрывная связь между духовным началом, определяющим характер народной жизни, и внешним облачением, создаваемым народной эстетикой.

У нас ныне в употреблении несколько разрядов одежд, и каждый из них служит вывеской известного направления, известных начал жизни. Когда вы видите человека в русской, национальной одежде, – по этой одежде вы заключаете, что этот человек принадлежит к слоям народа, верным прадедовскому обычаю. Но есть одежда смешанная или переходная, какую носят торговцы средней руки: выделяясь из среды народа, вследствие каких-либо обстоятельств, и. хоть немного подвергаясь влиянию цивилизации, веющей сверху, люди как-то невольно и незаметно оставляют простоту прежнего костюма, и у них является нечто среднее между одеждой народной и одеждой европейской. Высшие слои нашего образованного общества, усвоившие себе начала европейской цивилизации, совершенно оставили принадлежности национального костюма, и у них принята одежда, употребляемая во всей образованной Европе. Священническая одежда, отличная по своему характеру и от одежды народной и от одежды общеевропейской, принесена к нам вместе с православною верою с Востока, и служит выражением православного религиозного начала, долженствующего одушевлять духовное сословие. Хранение и употребление ее нашим духовенством является свидетельством силы влияния этого религиозного начала в его нравственной жизни.

Что же значит после этого желание изменения священнической одежды на одежду, носимую светскими людьми, и служащую символом европейской цивилизации, началами которой живет наше образованное общество? Это значит желать подавления или стеснения религиозного начала, которому должно служить и которому должно быть верно и предано наше священство, в пользу начал европейской цивилизации и обычаев света; это значит стремиться к поставлению служителей Церкви на одном уровне со светскими людьми и к низведению их с той высоты, на которой ставит их достоинство их сана; это значит хотеть уничтожения всякого различия между духовным и светским, между представителями духа религии и представителями духа мира. Много доброго вмещает в себе и принесла нам европейская цивилизация, но немало и дурного. По крайней мере к религии и Церкви, и в частности к вере православной ее отношение или холодно и безучастно, или прямо враждебно. Она порывает связи с Церковью у многих представителей нашего интеллигентного общества, и волны неверия, обуревающие наше поколение, и угрожающие большими опасностями нашему отечеству и нашей Церкви в будущем, привнесены к нам влиянием европейской цивилизации. Люди честные, не руководящиеся поверхностными и ветреными суждениями, увидят победу мира над Церковью в лице его духовенства, если, оно вместо своей оригинальной одежды, служащей символом религиозного начала, оденется в светский костюм, служащий выражением духа, чуждого Церкви, и глубоко поскорбят о том. Без всякого сомнения, не похвалу заслужит и в истории тот, кому удалось бы в этом случае успеть переменит нынешнюю священническую одежду на сюртук и фрак или короткие пальто. Особая одежда священническая напоминает служителям Божиим то, что сказал Господь ученикам своим: от мира несте, но Аз избрал вы от мира (Иоан. 15:19). Но желающие лишить священников этой особой, одежды и советующие им носить общий светский костюм тем самым как бы хотят сказать им: «будьте едино с миром, и ничем не отделяйтесь от него, хотя бы он был враждебен тому святому началу, служить которому вы призваны». Это была бы измена тому знамени, которое должно одушевлять пастырей Церкви на подвиг их служения, – это было бы началом отречения от тех святых и высоких идей, проводить в жизнь которые для ее освящения пастыри Церкви должны считать главным своим призванием.

Нам могут сказать, что мы преувеличиваем дело, что простому незначительному житейскому явлению даем важный смысл, какого оно иметь не может, и что новаторам, ратующим за перемену священнической одежды, приписываем такие тенденции, которых они отнюдь не признают своими. Охотно верим, что так думают наши новаторы, и легко допускаем, что у них нет сознательно антицерковного намерения, когда они хотят заменить рясу сюртуком, но не можем признать справедливыми и основательными их рассуждения. Они так говорят потому, что не вдумываются в вещи, смотрят на одни случайные внешние явления, а не добираются до связи причин и явлений, не хотят вникать в законы жизненных явлений и не соображают последствий, какими сопровождаются изменения в самых незначительных мелочах. Если их нельзя обличать и обвинять в прямых антицерковных стремлениях, то, во всяком случае, можно пожелать им более внимательного и более глубокого обсуждения дела. Тогда для их сознания откроются такие перспективы, каких и не подозревают они при узком и поверхностном взгляде на дело. История очень внушительно предостерегает от безразличного отношения к таким вещам, каковы одежды, и жизнь, если только серьезно наблюдать за ее течением, очень ясно показывает, что существенные изменения в одеждах имеют своим непременным последствием изменение в направлении духа, движущего людьми. Наши новаторы спроста, без задних расчетов, требуют новых одежд для нашего священства, руководясь одним своим вкусом или подражанием моде. Но сделайте раз уступку началу реформы или разрушения установившихся порядков жизни: это начало, раз допущенное в ту или другую сферу жизни, не ограничится одной уступкой; оно потребует другой, третьей, и трудно предвидеть, где остановится это реформирующее начало. Новаторы, думавшие ограничиться переменами в одной одежде, если успеют в этом, и сами не заметят, как помимо своей воли они очутятся на таком скользком пути, который заведет их туда, куда они и не думали.

Мы желали бы знать, что собственно побуждает людей желать перемены нынешней священнической одежды, и, признаться, не находим и не слышим от других никаких разумных и нравственных оснований к этому. В самом деле, что может заставлять священников желать перемены нынешнего их костюма? Костюм нынешний, говорят, стесняет их. Но в чем стеснение? В том, что они, отличенные им от прочих светских людей, нося его, не могут позволять себе многого такого, что позволяют себе светские люди. В нем нельзя, неприлично явиться в театр, в цирк, в места общественных увеселений и т.п. Иначе, узнавая священника по костюму, будут указывать на него пальцами, и говорить, что он попал не в свое место. В том, что в нем священнику необходимо вести себя везде с особенной осторожностью, чтобы не уронить достоинства своего сана. В том, что он обязывает носящего его выдерживать особенный тон в поведении и заботиться о нравственной чистоте действий, приличной служителю Божию. Хочется смешаться с толпой, чтобы в светском костюме не быть узнаваемым, и под покровом чужой одежды свободнее вести себя и спускаться в такие низменности, до каких не допускает теперешняя ряса. Но нравственное ли это желание? Достойно ли пастыря Церкви и служителя Божия такое побуждение к перемене ныне принятой одежды? По нашему мнению, нужно желать особого костюма для священников, нужно было создать его, если бы его не было. Для слабых, способных к увлечению, это узда, сдерживающая их от уклонения на такие скользкие пути, на которых можно потерять священническое достоинство. Для всех вообще это значительное поощрение к внимательному наблюдению над собой и к возвышению видимого строя жизни в уровень с требованиями, предъявляемыми священным саном.

Говорят, колет глаза другим одежда священническая, и некоторые не могут равнодушно, выносить ее. Но это пустая отговорка, которой нельзя придавать никакого серьезного значения. Если действительно есть такие, которым противен костюм священнический, то это разве те, которым тяжелы и ненавистны церковные и религиозные начала жизни, сдерживающие вашу волю. И таким не сам по себе противен этот костюм, а именно потому, что служит для них неприятным напоминанием о той святой, сдерживающей силе религиозного закона, от которой уклонилась их испорченная воля, и о которой они желали бы забыть вовсе. Ужели дорожить мнением таких людей? Благочестивый взор, нам кажется, скорее оскорбится, если пред ним предстанет служитель Божий в короткой и кургузой светской одежде. Наш коренной простой русский народ не захочет признать и за священника своего пастыря, если он для отправления какой-либо требы явится в его дом в костюме приказчика или станового. Это будет для него новый повод к расколу и к уклонению от Церкви; это будет для него большой соблазн, которого он не перенесет. Да и не один простой народ, но и люди образованного круга, доброго направления, считают явлением ненормальным, противным их религиозному чувству, когда видят пред собою служителя Божия во вседневном костюме мирянина. Некоторые великосветские барыни высказывали, что их религиозное чувство всегда было невольно встревожено, когда в бытность их за границей православный священник после Литургии выходил к ним в сюртуке и пальто: такой непривычный и нежелательный для них вид служителя Божия способен-де разогнать или ослабить то теплое религиозное дуновенье, какое сообщает нам вера и Церковь, и какое выносится из дома молитвы после богослужения.

Если мы отвлечемся от условных отношений к одежде, наживаемых временем, и посмотрим на священнические одежды с точки зрения их нравственной целесообразности и их эстетической формы, мы не найдем в них ничего, что бы могло оправдывать нападения на них, и не можем отдать предпочтения перед ними нашим одеждам светским. Кроме климатических условий, которым одинаково может удовлетворять как священническая, так и светская одежда, употребление одежды вызывается нравственными побуждениями, для прикрытия наготы нашего тела. В этом отношении священническая одежда более целомудренна, более удовлетворяет нравственной стыдливости, чем общеупотребительная одежда светских людей. Обнимая вполне весь стан человека, она гораздо более прикрывает стыдения плоти нашей, чем наши светские разрезанные и короткие одежды. И эта совершенная целомудренная прикровенность нашего тела как нельзя более отвечает характеру духовного лица и достоинству его служения. Не излишне припомнить при этом, что Сам Господь в Ветхом Завете заповедал священникам заботиться об особенном сокрытии наготы своей. Он повелел Моисею сотворить для священников надраги льняны, покрывати стыдения плоти их, от бедр даже до стегн будут. И да имать их Аарон и сынове его... да не наведут на ся греха, да не умрут. И это поведение обставлено в законе Моисеевом словами: это устав вечный (да будет) для него и для потомков его по нем (Исх. 28:42, 43). И с эстетической точки зрения вовсе не совершенство та одежда, которую всевластная мода узаконила для нашего образованного общества, и на которую иные желали бы переменить священническую одежду. Чтобы удовлетворять эстетическим условиям, одежда должна быть одеждой движущейся, свободной, полной, и не должна стеснять человека и препятствовать движению его членов. Мы не видим, чтобы этим требованиям больше отвечал светский костюм, чем нынешний духовный. Широкая священническая одежда придает человеку, носящему ее, более строгий, степенный и величественный вид, чем короткий и урезанный сюртук с прочими принадлежностями светского костюма. И при ней меньше стеснения для деятельности членов нашего тела, чем при бальном костюме. В этом светском костюме жесткие и резкие формы; всюду снурок и принуждение; все более или менее стянуто, и нет свободы и выражения. Мы привыкли к этому костюму; но у эстетиков он встречает самый беспощадный суд. Фишер не находит слов, чтобы достаточно изобразить все безобразие наших модных одежд, образовавшихся из грубой готоской одежды. Самую парадную нашу одежду, – фрак, – он представляет самой смешной и безобразнейшей из всех мыслимых одежд: без нужды и без цели урезанный спереди, он имеет хвост позади; этот хвост назначен для прозаического кармана, который в средние века гораздо изящнее носили, как особую привеску, на красивом ремешке или цепи; кривая линия хвоста или разреза, идущая по бедрам, безобразным манером перерезывает органическую форму тела... Немного лучший отзыв заслуживают у него другие принадлежности нынешнего европейского костюма. По его словам, форма, данная модой нашей одежде, такая урезанная, «жалкая, голодная, холодная, и не приглядная, что самый последний нищий из народа, может чувствовать побуждение подать пфенниг, (или копейку), самому богатому из нас для сооружения более приличнаго костюма»³¹. И на такой костюм, карикатурный и нищенский по форме, менять простую, но в то же время приличную и величественную священническую одежду – это было бы признаком неразумия и свидетельством искаженного вкуса.

Если не убедительны для кого представленные нами соображения, тот пусть обратится к истории и положительным узаконениям, и здесь он найдет прямые распоряжения, направленные к сохранению особой одежды священнослужителей, которой нельзя переменять по прихоти или произволу. Правда, в самые первые века христианства, когда еще не успели определиться подробности внешнего проявления церковной жизни, не было различия в одеждах между царскими и освященными людьми. Все благочестивые христиане считали нужным соблюдать возможную скромность в своем наряде: эта целомудренная скромность была главным руководительным началом, которому следовали все члены новосозидаемой Церкви по отношению к выбору и употреблению одежд. Климент Александрийский в своем Педагоге³² не столько дает правило, сколько указывает на то, что было в его время, когда говорит, что «людям чистым прилично пользоваться чистыми, белыми и не изысканными одеждами». Христиане знали и употребляли только шерстяную или льняную одежду, – белую или темно-коричневую. Но по мере того, как развивалась и определялась церковная жизнь и вырабатывались формы общественных отношений, – клир, выделенный из мирян, и внешним образом отличался от них. История не может указать точно, когда явился обычай, установивший особую одежду для лиц, принадлежащих к клиру; но несомненно, что он явился довольно рано. На VI Вселенском Соборе, или Трулльском, обычай этот возведен в закон; 27 правилом этого Собора предписано всем духовным, где бы они ни находились, носить одежду, которая дана или определена для них прежде, и запрещено употреблять одежду мирских людей. Никто из числящихся в клире (говорит это правило) да не одевается в неприличную одежду, ни пребывая во граде, ни находясь в пути: но всякий из них да употребляет одежды, уже определенныя для состоящих в клире. Аще же кто учинит сие: на едину седмицу да будет отлучен от священнослужения . А так как этот Собор не хотел составлять новых правил, а прекрасным и крайняго тщания достойным признал то (как читаем во 2-м правиле этого Собора), чтобы отныне тверды и ненарушимы пребывали приятыя и утвержденныя бывшими прежде нас святыми и блаженными отцами, а также и нам переданныя именем святых и славных апостолов, то отсюда естественно вытекает то заключение, что правило о ношении клириками одежд, уже определенных для них, – не нововведение Шестого Вселенского Собора, а только подтверждение обычая, бывшего в силе задолго до него. После этого мысли об изменении одежд, усвоенных клиру, нельзя не признать мыслью антиканонической, и во имя канонов церковных нельзя не отвергать ее.

Распоряжения, подобные приведенному нами правилу Шестого Вселенского Собора, встречались и в последующие века. Для западного духовенства подтверждено правило о ношении особой, ему усвоенной, одежды римским собором 743 года (3-е правило). Даже в протестантских обществах, где заметно больше стремления к сглаживанию различия между людьми духовными и светскими, чем в нашей восточной и римско-католической Церкви, даже и там не раз давались и подтверждались распоряжения о том, чтобы пасторы, и вне церкви, когда не отправляют возложенной на них службы, и являются в обществе не по вызову своих обязанностей, постоянно носили свою духовную одежду; потому что (говорит дармштадский церковный указ 1629) в духовных, позволяющих себе являться в светской одежде, не будут видеть духовных, и через это они могут иногда подвергаться оскорблению; и потому что (говорит другое распоряжение 1720 г.) духовным лицам прилично и во внешнем виде отличаться от простого народа.

Таким образом, трудно найти законное основание или оправдание для желания переменить нынешнюю священническую одежду на одежду светскую.

Но и при употреблении узаконенной для священника одежды приличие налагает на него обязанность соблюдать законную меру в своем внешнем убранстве. Чтобы не уронить своего достоинства и не подать повода к соблазну и осуждению, ему нужно избегать с одной стороны щегольства и изысканности, с другой стороны неряшества. «Темных одежд не носи точно также, как и светлых (говорит блаж. Иероним в письме к Негоциану об образе жизни клириков). Щегольства и неопрятности одинаково должно избегать: первое говорит о любви к удовольствиям, а второе о тщеславии. Похвально носить льняную одежду, но не обращать внимания на ее ценность. Но смешно и крайне неприлично, разставляя карман, хвастаться, что не имеешь платка для утирания пота».³³

Щегольство в священнике противно той скромности, печать которой должна лежать на всех его действиях, на всех обнаружениях его внутреннего существа. Заботясь об излишнем убранстве своего внешнего вида и о некоторой изысканности своего костюма, священник платит добровольную дань той су­етности, которой служить мода со своими малозначащими и часто жалкими изобретениями, и от которой желает предохранить своих служителей св. Церковь, давши им одежду, на которую не смеет простирать своего влияния изменчивая мода. А ныне попадаются эти добровольные данники суетности, в особенности между молодыми священниками. У них подстриженные волосы, подрезанная борода, ряса какого-либо необычного цвета, бросающегося в глаза, и укороченная против обыкновенной формы из-под рясы виднеются выпущенные на сапоги брюки, не всегда черные, а иногда пестрые и клетчатые, над рясою широкие накрахмаленные воротники; у них не застегнута ряса на груди, как у прочих священников, а намеренно отворочена, отворочены и края рукавов рясы, суженных против других, – и там, и здесь блестит какая-либо яркая шелковая оторочка или подкладка; в руках вместо трости священнической маленькая палочка, какую носят светские люди; на голове шляпа, взятая из модного магазина. Когда идет по улице в городе такой франт-священник, на лице его видно выражение самодовольства и самоуслаждения. Но на сторонних зрителей он далеко не производит такого впечатления, какого ожидает. Людям, привыкшим к скромному и почтенному виду служителей Божиих, неприятно режет глаза такое франтовство лиц, облеченных званием пастыря Церкви, и многие, встречая на дороге такого щеголя-священника, провожают его двусмысленной улыб­кой. «Экой шут гороховый!». Вот какой отзыв дал один из богомольцев среднего класса, когда случайно встретил на дороге в Киев священника, одетого по-модному, с претензией на оригинальность в костюме.

Если противно в священнике суетное увлечение щегольством, то с другой стороны не достойно его и допущение неряшливости в костюме. Священник не должен забывать, что сан его обязывает его хранить благородство и чистоту своей внешности. Грязь, нечистота, неопрятность везде дурны, как выражение внутреннего беспорядка; но особенно они предосудительны в человеке, поставленном на виду, и более или менее возвышенном над другими. Они роняют достоинство сана, какой он носит, и могут подрывать уважение к нему. Когда священник является с нечесаными, всклокоченными волосами, в засаленной и грязной одежде, совершенно утратившей свой первоначальный цвет, пожалуй, дырявой или заплатанной, чувствуется как то неловко, жалко и тяжело, – чувствуется, что совершенно не таков должен бы быть вид служителя Божия. Дело не в том, чтобы одеваться богато и роскошно. Нет, роскошные одежды вовсе не нужны для священника. Пусть он одевается просто, – пусть костюм его будет из самых дешевых материй. Но нужно для приличия, чтобы все у него и на нем было чисто и в порядке. Можно немного тратить денег на костюм, но в то же время, и при небогатой одежде, можно не нарушать требований чистоты и порядка. Чистота и порядок при бедности способны внушить уважение к человеку, их поддерживающему. Иначе, если священник небрежет о своем костюме, и ходит неряшливо, скажут, что это человек опустившийся, не заботящийся поставить себя на том уровне, на котором желательно видеть служителей Божиих. В особенности священник должен быть внимателен к своему внешнему виду, когда идет совершать службу Божию. В это время вся внешность его должна быть приведена в такой порядок, чтобы видящие его, по виду его, могли замечать, что он идет совершать великое и святое дело Божие, и что он чувствует высоту той тайны, к которой приступить намеревается.

Подобает епископу (или священнослужителю) быти непорочну, единыя жены мужу... свой дом добре правящу чада имущу в послушании со всякою чистотою: аще же кто своего дому не умеет правити, како о Церкви Божией прилежати возможет (1Тим. 3:2, 4–6)? Женам такожде чистым, не клеветивым (не навадницам), трезвенным, верным во всем (1Тим. 311). Сего ради оставих тя в Крите (читаем мы в другом послании апостола), да недокончаная исправиши, и устроиши по всем градом пресвитеры, якоже тебе аз повелех. Аще кто есть непорочен, единыя жены муж, чада имый верна, не во укорении блуда, или непокорива (Тит. 1:5, 6).

Рассуждение о семейной жизни священника и ее устроении нельзя начать лучше, как приведением относящихся сюда богодуховновенных слов святого апостола. В них содержатся основные руководящие правила по этому предмету для всех христианских веков.

Священнику прилична, и от священника требуется скромная, сосредоточенная жизнь. Но эта скромная священническая жизнь не отшельничество; звание священника не налагает на него такого сурового ига, какое принимают на себя по особому обету люди, обрекающие себя на аскетические подвиги иночества, – и отречение от семейства, от семейных забот и радостей не входит в число условий, которых выполнение необходимо для принятия священнического сана. Брачная, семейная жизнь священника предполагается словами апостола, хотя она не предписывается ему никаким церковным каноном, как непременная обязанность.

В римско-католической церкви, со времени папы Григория VII (1076), сделано обязательным безбрачие духовенства. При известных условиях оно допускается и у нас: по законоположениям 16 апреля 1869 года дозволяется рукополагать в сан дьякона и священника и неженатых, равно как и вдовых после первого брака, по достижении ими сорокалетнего возраста, если они известны епархиальному начальству безукоризненной жизнью. Но в практике бессемейные или неженатые священники в нашей русской Церкви составляют редкое исключение. На всю Россию таких священников едва ли наберется десяток-другой. Можно бы желать больше таких исключений. Бывают положения и времена, когда безбрачный и бессемейный священник, больше может оказать пользы Церкви, чем семейный. Так, например для миссионерского служения могли бы быть избираемы по преимуществу священники, не связанные семейными узами. Обязанный переезжать с места на место и иметь в своем ведении приходы, простирающиеся на целые тысячи верст, как в наших сибирских тундрах, священник-миссионер не может посвящать много времени семейству. Для него дом должен быть там, куда призывают его обязанности его служения. Походную жизнь, вынуждаемую условиями миссионерства, удобнее вести человеку одинокому, чем обремененному семейством. Да и больше самоотверженной преданности делу в этом случае можно предполагать у человека, которого не отвлекает от трудов служения среди чужих людей мысль о своих близких, ждущих своего отца-кормителя и тоскующих по нем. Дальше, больше безсемейных священников могли бы требовать времена гонений и преследований Церкви, и вообще времена общественных бедствий и волнений. Когда угрожают священнику в его имуществе и в его жизни за преданность своему долгу, тогда конечно в более тяжелом положении чувствует себя человек, который, как глава семейства, должен заботиться и думать не о себе только, но и о других, связанных с ним союзом кровной любви, чем человек одинокий. При большей тяжести жертвы, требуемой в этом случае от семейного священника, ему естественно более колебаться, чем человеку, живущему одной своей головой, и скорее можно изменить верности долгу, чем первому. Но времена гонений и преследований исключительные времена. При покровительстве Церкви нашего правительства, от нас далека мысль о подобных временах, и дай Бог, чтобы никогда не увидали их и наши потомки. Но говоря об условиях жизни священника, мы должны представлять все возможные, и самые крайние, положения. Наша цивилизация, несмотря на все ее успехи, не обезопашивает служителей Церкви от преследований: в ней таятся и зреют семена дикости и начала, противные вере и христианству. Времена преследований служителей Церкви всегда возможны, как показывает краткосрочный период господства парижской коммуны, – и страдания за преданность долгу пастырей Церкви дело сбыточное и в наши дни, как показывает пример нескольких пастырей нашей Православной Церкви, скончавшихся мученически от рук жандармов-вешателей польской справы во время польского мятежа. Но как ни желательно при известных условиях увеличение числа безбрачных священников, во всяком случае, в Православной Церкви они всегда были и будут немногими исключениями.

При установившемся у нас порядке вещей, брачная семейная жизнь священников более обычное и естественное явление, чем жизнь одинокая. В древние времена находились люди, которые смущались брачной жизнью священников и гнушались принимать причащение от служителей алтаря, имеющих семейство, и живущих с женой. Встречаются и ныне, хотя очень редко, такие радетели благочестия и святости, которые священнослужителя инока предпочитают священнослужителю женатому, и от первого надеются как будто больше получить благодатной силы в таинстве, им совершаемом, чем от второго. Вселенская Церковь весьма неблагоприятно относилась к подобным неразумным ревнителям чистоты церковной: в их воззрениях она видела опасное и грубое заблуждение и соборным голосом осудила его. Она высоко ценила и ценит девство, принимаемое тем или другим человеком, но отнюдь не хотела и не хочет унизить брак, учрежденный Самим Творцом и благословенный Господом, и пренебрегавших этим божественным учреждением подвергала строгому осуждению и отлучению. Аще кто из девствующих рада Господа будет превозноситься над бракосочетавшимися (постановили отцы Гангрского собора (340 г.): да будет под клятвою ³⁴ . Она запрещала пресвитерам, имеющим жен, разводиться с ними под видом благоговения, угрожая в противном случае отлучением от общения церковного и извержением от священного чина (Апост. прав. 5). А на тех из мирян, которые соблазнялись брачной жизнью священника, и стеснялись принимать от него благодать в таинствах, она налагала клятву. Аще кто о пресвитере, вступившем в брак, разсуждает, яко не достоит причащатися приношения, когда таковый совершил литургии считаем мы в правиле того же Гангрского собора): да будет под клятвою. В этом отношении особенно замечательно 13-е правило Шестого Вселенского Собора: оно со всею обстоятельностью разъясняет дело, которое иным кажется спорным, и навсегда узаконяет тот священный порядок, который наша русская Церковь наследовала от древности, и по которому честный брак не содержит в себе ничего, несовместимого с высотою священства. Понеже мы уведали, (постановили отцы Шестого Вселенского Собора), что в римской церкви, в виде правила, предано, чтобы те, которые имеют быти удостоены рукоположения во диакона или пресвитера, обязывались не сообщатися более с своими женами: то мы, последуя древнему правилу апостольскаго благоустройства и порядка, соизволяем, чтобы сожитие священнослужителей по закону и впредь пребыло ненарушимым, отнюдь не расторгая союза их с женами, и не лишая их взаимнаго в приличное время соединения. Итак, аще кто явится достойным рукоположения в иподиакона, или во диакона, или во пресвитера, таковому отнюдь да не будет препятствием к возведению на таковую степень сожитие с законною супругою: и от нею во время поставления да не требуется обязательства в том, что он удержится от законнаго сообщения с женою своею, дабы мы не были принуждены сим образом оскорбить Богом установленный и Им в Его пришествии благословенный брак: ибо глас Евангелия вопиет: яже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19:6): и Апостол учит: брак честен и ложе нескверно (Евр. 12:4): такожде: привязался ecu жене, не ищи разрешения (1Кор. 7:27)... Аще же кто, поступая вопреки Апостольским правилам, дерзнет кого либо из священных, то есть пресвитеров, или диаконов, или иподиаконов, лишати союза и общения с законною женою: да будет извержен. Подобно и аще кто, пресвитер, или диакон, под видом благоговения, изгонит жену свою: да будет отлучен от священнослужения, а пребывая непреклонным, да будет извержен.

Церковь не возбраняет брачной жизни священникам по двум причинам. Первое, низшее, побуждение к допущению брачной жизни духовенства имеет в своем основании потребности нашей плотской природы. Во внимании к этим потребностям нашей природы, апостол Павел заповедует христианам лучше женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7:9). По-видимому, в деле священного служения менее всего можно бы давать поблажки низшим побуждениям нашей природы, и от людей, избирающих своим жребием жизнь священника, естественно требовать возвышения над этими потребностями и отречения от них. Но святые отцы признали это неудобоносимым игом и рассудили, согласно с указаниями Самаго Господа, что не вcu вмещают словесе сего, но имже дано есть (Мф. 19:12). Была мысль возложения этого ига на всех, призываемых к служению Церкви, у некоторых отцов Первого Вселенского Собора. Но против нее восстали люди святой жизни и высокого аскетического настроения, проведшие жизнь в победоносной борьбе с разными искушениями, и она согласным голосом отцов собора, после совещания, признана была непрактичной. Священнику по обязанностям своего звания приходится иметь дело с людьми разных полов, возрастов и состояний, и в разных обстоятельствах жизни. При этих сношениях, в особенности с лицами другого пола, ему, при безбрачном состоянии, может открываться весьма тяжелая борьба с соблазном, из которой нелегко выйти победителем. Недаром в странах римско-католических, где узаконено обязательное безбрачие духовенства, в народе ходит множество рассказов о ксендзах слишком скандалезного свойства. Связи незаконные у людей, обязавшихся безбрачием, сплошь и рядом заменяют там брачный союз, благословенный Богом. Если даже не предполагать частого прямого падения в священнике безбрачном при сношениях с лицами другого пола, нужно по возможности остерегать его от приражения нечистых помыслов, не соответствующих святости его служения. А это приражение греховных вожделений ближе к человеку, живущему вне брачного союза, чем к тому, кто испытал и радости, и тяготы семейной жизни. Брачные узы, дозволяемые Церковью священнику, в этом случае служат для него спасительным средством к укрощению и усмирению страстных возбуждений. Безбрачие великая жертва Богу, которую приносят для снискания Царства Божия люди, имеющие в виду высшее нравственное совершенство, Но тех людей, которые по доброй воле возлагают на себя обет безбрачия или совершенного целомудрия, Церковь зовет в пустыни, чтобы здесь вдали от общества человеческого, вдали от всех житейских соблазнов, они безпрепятственно могли выполнять воспринятый ими на себя обет. Она не дозволяет без нужды частого обращения с миром, а тем более с лицами другого пола, и людям, уже утвердившимся в аскетических подвигах, не доверяя их полному безстрастию и справедливо опасаясь, как бы соприкосновение с миром не лишило их венца подвижнического. Священнику же, по долгу его звания, невозможно жить в отрешении от мира, вдали от людей и от условий обыденной жизни. Потому и не налагается на него подвиг добровольного воздержания от брака.

Но порядок, существовавший в Православной Церкви и допускающий брачное состояние духовенства, принять во внимание не по одному низшему, сейчас указанному нами, побуждению. Мы видим здесь действие соображений высшего нравственного достоинства. Семейство есть место для олицетворения и выражения чистой самоотверженной любви христианской, по указанию св. апостола Павла, облеченное особым таинственным величием и представляющее из себя отрасль любви, связующей Христа с Церковью (Еф. 5:31. 32). Каждое семейство в христианстве; есть малая церковь, и все тело Церкви составляется из совокупности таких малых церквей, на которые, при созидании их, призывается особое благословение и особое содействие освящающей благодати в таинстве брака. В видах религиозно-нравственных, в видах устроения Царства Божия на земле, весьма важно, чтобы в каждом более или менее значительном круге, в каждом приходе во главе всех малых церквей, его составляющих, стояла домашняя церковь служителя алтаря, во всем подобная другим малым церквам, но устроенная соответственно всем высоким требованиям христианской жизни. В благословенном браке, в доброй семейной жизни священника Церковь представляет образец для других, живущих подле него, и в особенности для вверенных его нравственному руководству. При безбрачии священника в его жизни не может быть всей полноты тех условий, из каких слагается обыкновенная домашняя жизнь христиан, и уже одним средством у него меньше быть полезным обществу: в его одиноком доме, в устроении им своей жизни, чисто личной и особной, нет полного назидательного примера для людей, живущих семейной жизнью.

Как скоро в порядок церковный введена брачная, семейная жизнь священника, весьма естественно и необходимо заботиться о возможно лучшем устроении ее и самому, призываемому к священному служению, и людям, имеющим влияние на направление и ход церковной жизни. Служение священника между прочим есть служение добрым примером, и этот добрый пример должен подавать он не одною своею личностью, не одним своим поведением: вместе с ним должны служить примером для других и его домашние. Вообще вся обстановка жизни священника, и все, с чем непосредственно соприкасается он, и что более или менее зависит от его воли, должно служить отражением того святого духа, какой Церковь желает видеть в служителе Божием.

Святая Церковь, в видах устроения допускаемой ею семейной жизни священника, соответственно требованиям ого высокого служения, дала несколько руководящих правил, какими должно определяться свойство и поведете членов священнической семьи. Блюдя достоинство священного сана и охраняя доброе влияние священнического примера, Церковь требует, чтобы все члены семьи человека, призванного к служению престолу Божия, были православные и отличались честным, незазорным поведением. Ему не позволено иметь женой иноверную (Четвертого Вселенск. Собора прав. 14) и даже нельзя без разбора совокупляти детей своих брачным союзом с еретиками (Лаод. Соб. прав. 10 и Карф. пр. 30). По правилу Карфагенского Собора епископы и пресвитеры и диаконы не прежде да поставляются, разве когда всех в доме своем соделают православными христианами (тоже требование заключается и в 14 правиле Четвертого Вселенского Собора). Далее, в охранение нравственной чистоты семейного дома священнического, по правилам церковным, может быть удостоиваем рукоположения во священника из людей, не отказывающихся от семейной жизни, только человек, вступивший в брак с девицею честною. А вземший в супружество вдову или отверженную от супружества, а тем более не целомудренную (блудницу или позорищную) не может быти епископ, ни пресвитер, ни диакон, ниже вообще в списке священнаго чина (Апост. прав. 18, Шестого Всел. Собора прав. 3). Требование нравственной чистоты от жены священника так строго, что если она впадет в прелюбодейство, по рукоположении мужа, то он должен развестися с нею. Аще же сожительствует: не может касатися служения, ему порученнаго (Неок. Соб. пр. 8).

Но этого мало, чтобы в семейной жизни священника не было нарушения прямых постановлений Церкви. Соборные правила, нами указанные, намечают только главные черты того характера, какой должен быть выдержан в жизни и поведении священнического семейства, но не определяют полноты всех тех условий, соблюдение которых необходимо для поддержания на надлежащей высоте нравственной чистоты и достоинства семейной жизни священника. Дух, которым продиктованы эти правила, должен быть усвоен во всей целости священником и членами его семьи, – и тогда сама собой устроится добрая жизнь в семейном доме священника. В древней Церкви не было подробных правил, определяющих условия достойной священнической жизни; но служители Божии, руководимые духом Христовым, в устроении своей семейной жизни были влиятельным образцом чистой семейной нравственности; их безупречная жизнь снискивала им уважение и немало содействовала утверждению начал христианства среди тогдашнего христианства. Видя благотворное влияние семейств христианских пастырей на окружающую среду, Юлиан богоотступник, с целью ослабления этого влияния и в видах конкуренции христианству, предписывал языческим жрецам держать своих жен, детей и слуг в возможной чистоте нравов.

При устроении семейной жизни в соответствии с требованиями, предписываемыми священнику духом Церкви и сознанием его высокого служения, первый самый важный вопрос для человека, избирающего священство своим жребием, представляет выбор для себя достойной спутницы жизни. В этом деле кандидату священства нужно быть особенно осторожным и осмотрительным, в виду того, что он, но принятию священнического служения, будет отвечать не только за себя, но и за поведение и настроение своей жены и своих детей, если Господь благословит его ими. Чем же руководиться кандидату священства при выборе для себя супруги?

Трудно указать в этом случае точные правила, с которыми бы каждый сообразовался при решении такого важного вопроса жизни, какой представляет заключение брака. Можно начертить прекрасный идеал женщины, которая достойна разделять жизненный подвиг с пастырем Церкви, можно составить подробный реестр тех качеств и добродетелей, какими должна отличаться невеста будущего священника. Но эти идеальные предначертания оказываются мало приложимыми к делу, когда решается такой практический вопрос жизни, как брачное соединение двух любящих сердец. Слово: выбор жены или спутницы жизни, какое мы употребили, приступая к речи об этом предмете, и какое встречается в подобных случаях, у людей, писавших об устроении семенной жизни священника (Практическое руководство для священнослужителей, Нечаева, §29; Пастырское богословие архимандрита Антония, §50) своим прямым смыслом не отвечает существу дела. Брак не есть дело одного рассудка и не должен быть таким; настоящий правильный брак не бывает результатом простого холодного расчета. Брак первее всего дело сердца: в молодом человеке, когда он решается вступить в брак, определяющей силой являются не холодные соображения, не рассудочное применение носящегося в голове идеала к той или другой особе, а влечение сердца, часто совершенно внезапное и действующее помимо всех расчетов. И когда поддается человек этому влечению, тогда трудно подвергать холодному анализу и испытанию избранницу сердца. Притом влечение сердца, решающее дело брака, не может безразлично простираться на несколько особ; оно обыкновенно сосредоточивается на одном предмете, и тем самым устраняет простой выбор одной из многих. Наконец, браки заключаются, в особенности со стороны лиц женского пола, в такие молодые годы, когда в девице, избираемой в невесты тем или другим человеком, не выяснился и, можно сказать, не определился вполне ее нравственный характер, и когда на основании даже близкого зна­комства с нею нельзя с уверенностью сказать, какой она будет женой впоследствии, и как сложится ее характер, по достижении ею полной нравственной зрелости. Каждый брак есть своего рода риск, который должен быть предпринимаем с надеждою на Бога, – и каждый счастливый, благословенный брак есть особенная благодать Божия, за которую нельзя давать наперед человеческого ручательства. Недаром установлено в Церкви таинство брака, и недаром при заключении каждого брака молитвенно испрашивается и свыше низводится от Бога на брачующихся таинственная благодать, освящающая их союз и утверждающая их взаимное согласие и семейное счастье.

Но нельзя предоставлять одной случайности дело такой великой важности, имеющее роковое значение для человека на всю жизнь, как заключение брака. И при надежде на божественную благодать, устрояющую счастье людей, нельзя не придавать значения советам благоразумия, нельзя не взвешивать побуждений, склоняющих решение самоопределяющей воли в ту или другую сторону. Куда ж советы благоразумия могут направлять волю кандидата священства, ищущего себе супруги или спутницы жизни?

При решении этого вопроса, можно дать одно руководящее указание: пусть человек, имеющий в виду быть священником, ищет себе супругу в благочестивых семействах, преданных Церкви и свято блюдущих ее уставы. В пастырском богословии Антония «советуется кандидату священства избирать себе супругу непременно из духовного звания (§50 п. б.): ибо взятая из другого звания (по его словам) может принести с собою вовсе чуждый дух, или образ мыслей и чувствований, нравы и обычаи». Мы не скажем этого и не поставим происхождения от родителей духовного звания непременным условием, которому должна удовлетворять невеста кандидата священства. Семейств, расположенных к Церкви и живущих по духу благочестия, есть довольно и в кругу мирян. Но, во всяком случае, надежнее всего кандидату священства искать себе супруги в таких семействах, духовных или светских, в которых блюдутся строгие благочестивые нравы. В таких семействах заботятся о том, чтобы дать доброе воспитание и доброе религиозное направление детям, и юные члены таких семейств выносят с собою из дому настроение, наиболее соответствующее тому духу, каким должен отличаться и какой должен встречать в окружающих себя пастырь Церкви. Правила и привычки, каких должен держаться священник в своей домашней жизни, не будут казаться новыми и тяжелыми для его жены, если он возьмет ее из такого семейства. Но те светские семейства, на которых мало заметно влияние Церкви, и который не руководствуются в своей жизни духом религии и не держат церковных уставов, не могут привлекать к себе внимание кандидата священства, человека более или менее благочестивого и преданного Церкви, и среди них ему не следует искать себе жены-помощницы на житейском поприще. Если бы случилось какому-либо кандидату священства вступить в брак с девицей, возросшей среди такого семейства, то едва ли бы не почувствовалась, при первом устроении семейных обычаев, большая дисгармония между мужем-пастырем Церкви и его женой, воспитанной в семействе, не отличающемся преданностью Церкви. Тогда от него может потребоваться большой труд, чтобы подчинить ее своему влиянию и заставить уважать те требования, каким необходимо удовлетворять в семействе служителя Божия, или и сам он может поступиться многим из того, соблюдение чего считает необходимым по сознанию и указанию своей пастырской совести, чтобы только избежать семейных раздоров. В таком случае в доме священника может водвориться порядок, которому свойственнее быть в доме светского человека, чем духовного, и который для стороннего, хотя бы и невольного, наблюдателя может подавать немало поводов к соблазну. В настоящее время между молодыми девицами не только светского, но нередко и духовного происхождения встречается немало таких, которые не хотят соединять своей судьбы с людьми, имеющими в виду посвятить себя пастырскому служению. Иной человек кажется вполне достойным и заслуживает всякого внимания; но если он объявляет, что он хочет быть священником, от него сторонятся такие девицы, которые без того готовы были бы соединить с ним свою судьбу. Это происходит с одной стороны от недостатка уважения к высокому званию служителя Божия, а с другой от желания светских развлечений, которых пастырь Церкви, при ограничениях, налагаемых на него званием, не может доставлять своей супруге. Как скоро замечается такое, недружелюбное к священству, расположение в молодой девице, – кандидат священства должен отказаться от мысли иметь ее своей женой, хотя бы она в других отношениях возбуждала его расположение к себе. Не для чего сходиться вместе и думать о заключении нерасторжимого союза на всю жизнь таким лицам, которые смотрят в разные стороны и хотят идти по расходящимся дорогам, из которых один желает посвятить себя на служение Церкви, а другая стремится платить дань миру и его суетности. Отсюда может проистекать много разных и нескончаемых пререканий и неудовольствий. В невесты кандидату священства не годятся модные и светские девицы, думающие о нарядах, танцах, балах и других подобных развлечениях, не любящие сидеть дома и избегающие домашних занятий, свысока смотрящие на то служение, какое несут пастыри Церкви. С такими спутницами жизни трудно священнику устроить свой домашний кров, согласно с требованиями Церкви. Их место не в скромном доме пастыря Церкви, а в светских салонах, где можно думать больше об удовольствиях, чем об обязанностях.

В жене священника желательно видеть женщину скромную, мирную и сдержанную, которая бы своими желаниями не уносилась в великосветские круги, и довольная своим положением способна была охранять покой своего дома, – женщину, отличающуюся безупречной нравственностью, которая никаким поступком не могла бы подать повода к соблазну и осуждению себя, а через себя посредственно и к осуждению своего мужа, – женщину религиозную и благочестивую, отнюдь не пренебрегающую тем служением, какое избрал супруг ее, а напротив высоко уважающую звание служителя Божия и дорожащую счастьем разделять с ним тяготу жизни, – женщину, преданную своему мужу, сочувствующую всем его заботам, и не уступающую ему в строгом исполнении уставов Церкви, обязательных для каждого христианина, и при этом женщину, достаточно образованную, для того, чтобы разделять чувства и стремления своего супруга, человека более или менее развитого школьным образованием, и чтобы уметь поставить свой дом соответственно тому уровню, на каком стоит домашняя жизнь в классе людей образованных. Когда отыщется такая жена для человека, посвящающего себя пастырскому служению, она будет для него помощницею, соответственною ему, и будет отвечать тем целям, какие имел премудрый Творец, когда при творении человека, в Своем троичном совете нашел, что не добро быти человеку единому (Быт. 2:18), и когда, создав жену из ребра мужа, привел ее ко Адаму.

Добрая жена священника может быть помощницей своему мужу во многих отношениях. Она берет на себя главную часть забот по устроению и приведению в порядок домашнего хозяйства. Освобождая мужа от хлопот по этому делу, она дает ему больше свободы и возможности посвящать себя и свое время на труды, вызываемые пастырским долгом. Уверенный в ее заботливости о домашнем хозяйстве и ее умении вести его, он спокойно отправляет свою службу, и когда возвращается домой, знает, что все здесь в порядке, и все приготовлено, как следует. Верная идеалу добродетельной жены, начертанному некогда премудрым Соломоном, она, не беспокоя своего мужа, добывает шерсть и лен, и с охотою работает своими руками... она встает еще ночью (раньше всех в своем доме), и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим, задумает она о поле и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноград... Она чувствует, что занятие ея хорошо, и светильник ея не гаснет и ночью, – протягивает руки свои к прялке, и персты ея берутся за веретено... не боится стужи для семьи своей, – потому что вся семья ея одета в двойныя одежды... Наблюдая за хозяйством в доме своем, она не есть хлеба праздности. Встают дети, – и ублажают ее, – муж, – и хвалит ея. Цена ея, по словам Премудраго, выше жемчуга (Притч. 31:10–28).

Другая помощь мужу-священнику от жены своей – в воспитании детей. Мужу, занятому внешней деятельностью и часто разными требами отвлекаемому от своего дома, нельзя с таким постоянством следить за детьми своими, как то может делать его жена, сосредоточенная главным образом на заботах о доме своем, и видящая в служении семье своей первое свое призвание. Да у нее больше сердечного влияния и материнской мягкости и теплоты, чтобы плодотворно действовать на детей в нежном возрасте.

Далее жена немало может облегчать мужу несение подвига жизни вообще. Присутствие при священнике благословенной для него Церковью помощницы, вполне сочувствующей ему и готовой разделять с ним как его заботы, так и радость и горе, способствует поддержанию и сохранению в нем бодрости и энергии духа. Оно освобождает его от невыгод тяжелого одиночества, способного наводить уныние на человека слабохарактерного, в особенности при встрече с какими-либо житейскими невзгодами, для подавления которого бессемейные люди часто прибегают к опасной чарке, доставляющей минутное забвение тяжелого положения. Оно доставляет человеку неисчерпаемый и самый близкий источник утешения, в котором не может не нуждаться священник, идущий по неровному пути жизни. Могут постигать его разные неприятности, – от прихожан, от соседей и сослуживцев, от начальства, от таких или других ударов неприветливой судьбы: может он испытывать разные неудачи и тяжелые разочарования; могут ослабевать его силы в борьбе с такими или иными препятствиями при стремлении к доброй, намеченной им цели, и т.п.: в таких случаях одно доброе слово сочувствия лица, соединенного с человеком, вызванном на жизненную борьбу, уже может иметь великую силу ободрения и успокоения. Он не падет духом, когда видит и знает, что подле него есть другое лицо, готовое взять на себя часть бремени, его подавляющего. Здесь важно не одно деятельное участие в труде мужа, но и простое нравственное сочувствие. Поддерживаемый этим, всегда верным себе и неизменным, сочувствием, он с большей ревностью будет браться за те задачи, которые предлагает ему жизнь, перед ним развертывающаяся.

Наконец священник может встречать помощь в жене своей и при исполнении долга своего звания. Правда, жена не может принимать непосредственного участия в том, что возлагается Церковью на пастыря, как на лицо освященное, получившее особенные полномочия от иерархической власти для совершения своего высокого служения. Жены ваша в церквах да молчат (говорит св. апостол Павел): срамно бо есть жене, в церкви глаголати (1Кор. 14:34, 35. Сp. 1Тим. 2:11, 12). Пленять людей в послушание Христово жены, по «апостолу Петру, могут житием без слов, когда другие видят их чистое, богобоязненное житие (1Петр. 3:1, 2) В отношении к совершению священного дела служителя Божия нет разницы между женою священника и другими женами, – женами мирян: как те, так и она должна быть вдали от алтаря Господня. Но обязанности пастыря Церкви очень многосложны, и он призывается содействовать устроению и лучшему направлению жизни прихожан в различных ее отношениях. Он не только совершитель богослужения и треб церковных для душ, вверенных его пастырскому руководству, не только поставленный Богом учитель веры и нравственности: чувство долга может побуждать его оказывать помощь своим прихожанам в разных нуждах, ими испытываемых. Он сделает достойно своего звания, если будет заботиться о бедных и больных своего прихода и не останется безучастным при какой-либо беде, разразившейся над той или другой частью ею прихожан. Он призывается устроить школы и содействовать распространению доброго просвещения в своем приходе. От него ищут утешения и советов не в одних делах церковно-религиозного свойства, но и в разных житейских столкновениях и неурядицах, например, при семейных раздорах. Во всех этих и подобных случаях добрая жена может быть незаменимой для него помощницей, если она сознает призвание своего мужа и достаточно развита и образована, чтобы оказать ему в том или другом случае существенное содействие. Она может взять на себя часть заботы о бедных и больных, слу­чающихся в приходе, может являться с посильной помощью туда, где требуется эта помощь, и располагать к этой помощи других, владеющих достаточными для того средствами, и ее содействие в этих случаях не только облегчит труд священника, но и будет способствовать возвышению его авторитета и усилению расположения и уважения к нему среди его прихожан. Она может принять участие в образовании в особенности девочек прихода своего лужа, и ее труд здесь может быть более полезен, чем труд какого-либо случайного или заезжего учителя. При ее женственной мягкости, и при желании держать себя поближе к членам своего прихода, она может приносить мир и согласие в те семейства, в которых начинается раздор и раздувается вражда, и сердце ее, руководимое любовью, способно оказать здесь больше пользы, чем властное слово ее мужа. Даже в делах, непосредственно соприкасающихся с выполнением существенных и коренных обязанностей священника, может быть приносима со стороны жены известная доля пользы трудящемуся мужу-пастырю. Она может указывать ему упущения, какие он может допустить по своей должности, занятый разными делами. Она может возбуждать его усердие и ревность при выполнении им своего долга, если сама, одушевлена духом благочестия. Она может, в помощь мужу, домашним частным обращением с тем или другим членом прихода утверждать в сердцах слово веры и содействовать в распространении среди прихожан духа благочестия. История древней Церкви представляет примеры жен, которые содействовали своим мужьям в распространении благочестия Христова, и вместе с ними несли труды на пользу веры и Церкви. Таковы были Акила и Прискилла, которых имена неразлучны у апостола Павла, которых обоих апостол называет сотрудниками своими во Христе Иисусе, и которым благодарны были все церкви из язычников (Рим. 16:3, 4. 2Тим. 4:19. 1Кор. 16:19). По сказанию Деяний Апостольских, они, встретившись в Ефесе с Аполлосом, мужем красноречивым и сведущим в Писании, и увидев, что он знакомь только с начатками пути Господни, зная одно крещение Иоанново, – приняли его к себе в дом и точнее объяснили ему путь Господень (Деян. 18:24–26). И, конечно, не один Аполлос обязан был христианским просвещением этой супружеской чете, в которой жена не уступала мужу в ревности по вере, почему у апостола имя ее стоит иногда выше имени мужа (Рим. 16:3. 2Тим. 4:19).

Какова же должна быть семейная жизнь священника? Ни в Священном Писании, ни в канонах церковных нет подробных специальных предписаний, которые бы с точностью определяли, как нужно устроять собственно семейную жизнь священника, и какие порядки блюсти в священническом доме. Апостол Павел говорит только: подобает пресвитеру быти свой дом добре правящу (1Тим. 3:4). По смыслу этого руководственного указания святого апостола, в доме священника должно быть все, чего нужно желать для каждого благоустроенного и благочестивого семейства. В доме, хорошо устроенном и управляемом, предполагается взаимная любовь и доброе согласие между всеми, в нем живущими. Все члены его блюдут чистоту нравов и заботятся о безукоризненном поведении, и ни один из них не подает повода к соблазну никаким неприличным поступком, никаким резким, тем более грязным словом, вообще никакой выходкой дикой страсти. Каждый, вступающий в дом священника, должен встречать здесь скромность и приветливость: при входе в него тотчас же должна чувствоваться каждым теплота сочувственной любви, готовой без пренебрежения отнестись к каждому, хотя и низкому, человеку, как скоро по какой-либо нужде он переступает порог дома своего духовного отца.

В семействе священника должны строго соблюдаться обычаи, предписываемые религиозным чувством и согласные с церковными установлениями. В положенные дни поста при столе его не будет скоромной пищи, и нарушать пост не должен позволять себе не только сам священник, но и каждый из его домашних. И не у себя только дома, но и в других местах – в гостях или в общественных собраниях, – члены священнического семейства не будут безразлично и равнодушно относиться к нарушению поста, ныне входящему в обычай среди более или менее образованного общества. Далее, все члены семьи священника должны по-христиански чтить праздники церковные, и посещение богослужения во все дни, чествуемые благочестивой частью нашего общества, должно быть для них священной обязанностью. Члены семьи священника не устроят пирушки под праздник, когда Церковь зовет всех на всенощное богослужение и желает сосредоточить мысли верующих на предметах священного характера, и не примут участия в подобные часы в каких-либо светских увеселениях, устраиваемых другими. В доме священника не будет забыта и каждодневная молитва: каждый, живущий в нем, пусть верно держится того обычая, по которому добрые христиане молятся Богу, садясь за стол и воставая от стола, освящают молитвою начало каждого дня, после сна ночного, и без молитвы не приступают к делу, им предстоящему, и по окончании дневных трудов благодарят Бога за счастливо проведенный день и просят у Него покрова себе и доброго покоя душе и телу, когда отходят ко сну. У нас не в обычае, по крайней мере, редко случается, чтобы все, входящие в состав семейства священника, вместе совершали свою ежедневную домашнюю молитву, положенную Церковью или налагаемую усердием. А это было бы весьма хорошо, если бы в домах или домашних церквах служителей Божиих ввелся и укоренился такой обычай, чтобы положенная молитва совершалась всеми вместе, чтобы в присутствии всех в уроченный час читал ее или сам глава семейства, или кто-либо из других членов. В семействах пасторов англиканских и протестантских гораздо чаще встречается этот обычай, чем в семействах наших православных священников, и все благонамеренные люди, которым случалось говорить об этом, всегда отзываются о нем с большим одобрением. Привычки семейной жизни священника должны определяться духом, соответствующим высокому званию служителя Божия, и этим привычкам должны подчиняться все члены его дома, как бы ни казались они со стороны стеснительными. Это не бремя, налагаемое на родных; семейство должно ценить то служение, какое несет глава его, и с сердечной готовностью исполнять все требования, вытекающие из особенного положения священника. Начала строгой и религиозной жизни, предписываемой священнику его званием, добровольно должны быть приняты всеми членами его дома, в силу интереса, разделяемого семейством со своим главой.

Самая внешняя, видимая обстановка дома священника должна носить на себе отпечаток с одной стороны скромности, а с другой порядка. Если священник владеет значительными материальными средствами, едва ли поступит он благоразумно, когда заведет в своем доме такую роскошь, какую видит у людей богатых высшего круга. Зачем ему изысканная дорогая мебель? У места ли в его доме картины на стенах, изображающие бытовые сцены сомнительного нравственного достоинства, какие так часто приходится встречать в светских гостиных? Простота и скромность при богатстве везде свидетельство хорошего вкуса; а для священника она может быть поставлена в обязательное требование. Роскошь, в чем бы она ни проявлялась, не гармонирует с званием и служением пастыря Церкви, и если изысканная обстановка бьет в глаза людям, являющимся в дом священника, она производит на них неблагоприятное впечатление. В доме священника более, чем в другом светском доме, являются люди бедные, несчастные, нуждающиеся в утешении: не будет ли оскорблять глаза таких людей и не будет ли тяжело действовать на них пышность человека-пастыря, обязанного иметь дело не с одними богатыми людьми и призванного приносить утешение всякому, постигнутому горем и бедствием? Приличие во внешней обстановке может и должно быть соблюдаемо священником, и может в ней проявляться довольство, каким он владеет; но все это может быть в форме скромной, без всякой изысканности, без увлечения суетностью, гоняющейся за эффектом, и без потворства чувственности.

Впрочем роскошь доступна только небольшому числу наших священников, и претензии на аристократизм и изысканность во внешней обстановке можно замечать изредка у немногих городских священников. Большинство наших пастырей люди, располагающие незначительными материальными средствами; таким нечего и думать о том, чтобы в устройстве и обстановке своего дома подражать людям богатым. В домах таких священников желательнее всего видеть возможный порядок и чистоту. Такими качествами, по изображениям английских романов, воспроизводящих жизнь сельских пасторов, приятно поражает всех домашняя обстановка англиканских священников. Порядок и чистота, замечаемые в доме, лучше всякой роскоши, приятнее всех изысканных украшений. Викария можно встречать иногда и у людей сравнительно небогатых. Нет ничего хуже, как стремление жить выше средств своих, и неприятное впечатление на всякого производит невыдержанная претензия на роскошь в доме бедном. Но порядок и чистота при бедности обнаруживает душу твердую, характер серьезный, сердце мирное, и служит свидетельством и выражением внутренней благонастроенности и нравственной крепости человека или семьи. Порядок и чистота у человека, живущего незначительными доходами, почти добродетель, внушающая невольное уважение; а нет порядка, видно неряшество, – впечатление невыгодное, и дом такой очевидно не может быть назван домом, хорошо управляемым, чего требует от священника по отношению к его дому апостол.

По предписанию апостола Павла, ожидается и требуется от священника ревностная забота о своем семействе и детях, об их добром воспитании, их чистом нравственном и христианском направлении. Эта забота пастыря о воспитании и добром направлении членов своей семьи – начало и сокращение заботы обо всем приходе. Любовь пастыря есть расширение любви отца. Хороший семьянин, хороший отец семейства обещает из себя хорошего пастыря, и наоборот. Аще кто своего дома не умеет правити, говорит апостол, кто о Церкви Божией прилежати возможет (1Тим. 3:5)? И аще кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть, и невернаго горший есть (1Тим. 5:8). Совершенно неестественно священнику оставлять семейство без попечения, и тем нарушать требования закона любви, вложенного в наше сердце. Для священника, как и для всякого, семейство представляет самый близкий предмет, возбуждающий к себе наибольшее и самое теплое участие. Тот дух, которым живет священник, первее всего должен распространяться в среде, непосредственно с ним связанной и служащей как бы продолжением его личного существования. Семейство далее – малый приход, где по вызову самой природы, должны делаться опыты ревности, благочестия и благоразумия священника, и эти опыты ревности, благочестия и благоразумия в воспитании священником своих детей находят свое приложение в заботах его о нравственно-религиозном воспитании вверенных его попечению душ его прихожан. В случае небрежности священника о своем семействе приход теряет уже потому, что не имеет перед глазами назидательного примера, который священнику, по долгу своего звания, нужно доказывать лицам, им руководимыми. И суд Божий постигает карою небрегущего о семействе своем пастыря, как можно видеть из примера ветхозаветного первосвященника Илия. Он мало обращал внимания на распущенность и легкомысленное поведение своих сыновей и не прилагал должной заботливости к их исправлению, когда слышал об их дурных поступках, И вот Господь объявляет ему чрез отрока Самуила: Вот, Я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обеих ушах. В тот день Я исполню над Илием все то, что Я говорил о доме его... Я объявил ему, что Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их. И посему клянусь дому Илия, что вина дома Илиева не загладится ни жертвами, ни приношениями хлебными во век (1Цар. 3:11–14). Известно, как исполнилась эта угроза Божия: евреи побеждены и порабощены были филистимлянами, пленен был ковчег завета, убиты были оба сына Илия, вызвавшие гнев Божий, и скоропостижно скончался сам Илий, услышав печальную весть о смерти детей своих и пленении святыни народной. Поучение епископле к иереом, приписываемое митрополиту русскому Кириллу II, бывшее одним из главных руководительных архипастырских наставлений нашему священству в старой России, обращает особенное внимание пастырей на обязанность их заботиться о своих детях. «Блюдите (говорится в нем)³⁵ и родимых детей ваших, да не осквернятся блудом до женитвы... Или бо поп без греха был пред Богом, за сыновня грехи послан бысть в муку: занеже не учил на добро сыну своего, ни казнил».

Дух воспитания детей в доме священника должен быть строго христианский. Дать детям своим религиозное образование и религиозное направление – вот первое, что должно лежать на мысли отца-священника. И дети, выходящие из семейств священников, приходя в возраст, должны показывать из себя людей, не только хорошо знающих члены веры, но вместе с тем близко принимающих к сердцу дело Церкви и дело Православия. И Церковь и общество имеют право ожидать от них полной преданности вере и готовности защищать ее от нападений вольнодумства и религиозного индифферентизма. Недаром, по смыслу соборных правил, в доме священника не может быть терпимым человек, уклоняющейся от веры и зараженный ересью, и сыну священника нельзя сочетаться браком с еретичкой (14 пр. Шестого Всел. соб. 45 и 30 Карф. соб.). Заботясь о религиозном воспитании своих детей, вместе с тем священник должен так вести их, чтобы они представляли из себя образцы послушания и нравственной чистоты, как требует того святой апостол (1Тим. 3:4. Тит. 1:6). Если в детях священников не встречается того, что естественно ожидать от детей служителей Божиих, т.е. если они оказываются людьми маловерующими и пренебрегающими Церковью и ее началами, если в своем поведении они допускают нарушения нравственного долга, обязательного для всех христиан, – это служит немалым соблазном для общества, и голос народа вину за такое направление детей лица духовного возлагает на самого священника, его осуждает за то, что он не сумел или не позаботился дать детям своим такое воспитание, к какому, преимущественно перед другими, обязывал его сан и его положение среди общества.

Нравственная строгость, ожидаемая от членов священнической семьи в силу духовного единения с главой семьи, обязывает их соблюдать некоторую сдержанность и в отношении к обычаям общественной жизни. Дух служителя Церкви, определяющий его поведение, должен находить отражение и во внешних формах, или общежительных привычках его жены и его детей. Явление их в свете или в обществе должно быть скромное, и нет нужды часто являться им в местах общественных собраний и увеселений. Семейство священника может иметь друзей, может видеться с ними, сколько угодно; но неприлично членам его пристращаться к общественным увеселениям, неприлично играть роль среди увеселительных собраний и блистать в свете. Личная строгость священника не загладит впечатления, производимого суетностью и увлечениями его жены и детей. Мы не рекомендуем заключения членам семьи священника; это бы было насилием природы; молодости нужно повеселиться. Но не всем нужно увлекаться, что предлагает свет для развлечения людям. Есть много видов развлечений, семейных и скромных, в которых могут принимать участие жена и дети священника, не навлекая никакой тени на главу своего дома. А рассеянная светская жизнь, если они предаются ей, будет соблазном для других.

Иногда случается слышать похвалы тому или другому священнику, что он живет открытым домом. Похвалы эти имеют обоюдный смысл. Еще апостол предписывал служителю Церкви быть страннолюбиву (1Тим. 1:11. 2.Тим. 1:8). Если священник или его семья открывает дом свой, чтобы исполнить долг любви по отношению к ближнему, ищущему приюта во время пути, если он с готовностью принимает всякого, желающего найти у него добрый совет или побеседовать с ним о предметах серьезных и священных, – это добродетель с его стороны, могущая заслужить ему уважение и расположение других. Если, далее, двери священнического дома всегда открыты для близкого гостя, связанного с ним чувствами родства, духовного единомыслия и внутреннего расположения, – в этом нет ничего предосудительного. Добрый гость может вносить освежение в дом среди обыденных однообразных занятий его членов. Но у нас большей частью не в этом скромном смысле разумеют открытый дом, когда хвалят то или другое семейство за открытую жизнь. У нас нравятся и вызывают одобрение те открытые дома, в которых чуть не каждодневно можно найти удовлетворение людям, ищущим светских развлечений, в которых всегда готовы карты, всегда собирается веселое общество, не знающее, куда девать время, пожалуй, слышно пение и музыка, и часто составляются танцы. В таком смысле не подобает быть открытым домом дому священника. И если нечто подобное замечается в том или другом семействе священника, то у серьезного человека оно скорее вызовет не похвалу, а сожаление по не соответствию привычек этого дома с требованиями долга и приличия священнического. Все шумное, светское, рассеянное здесь не на своем месте. Самое гостеприимство, от которого пусть не уклоняется семейство священника, не должно нарушать тишины и скромности, каш должны обитать в доме служителя Божия.

Древнее Поучение епископа к иереом заботливость священника о благоустроении своего дома простирает и на слуг, живущих в нем. «Слуг своих (говорит оно)³⁶ наставляйте в учении Господнем; доставляйте им пищу и одежду в довольстве». В доме служителя религии и Церкви не естественно видеть и между нанятыми слугами людей без веры и без благочестия; не естественно встречать и между прошлыми членами его семьи ветреность и какой-либо вид распутства. Пастырь Церкви, по долгу своего звания, должен употребить всю силу своего влияния, чтобы поставить своих слуг в нравственно-религиозном отношении в полное соответствие с требованиями того духа веры, какой должен царить в его доме и определять собой поведение всех, живущих в нем. Пренебрежение к Церкви и ее уставам, уклонение от Православия в раскол или штунду, безнравственность лиц, живущих в семье священники для таких или иных услуг, кладет пятно на его дом и подвергает его нравственной ответственности перед своею совестью, перед обществом и пред Церковью. И можно опасаться при этом дурного влияния этих лиц, поставленных в близкие отношения к священнику, на других прихожан. Невнимание со стороны священника к безверию или распутству слуг, живущих у него, может быть поставлено ему в прямое нарушение его пастырского долга. Если нравственные увещания его к исправлению их не оказывают должного действия, его пастырское благоразумие должно побуждать его искать себе других слуг, своим характером и поведением более отвечающих духу, его руководящему и им распространяемому.

Это одна сторона в отношении к слугам, которой не должен пренебрегать священник. Но в Поучении к иереом его вниманию указывается и другая сторона, которую он не должен опускать из вида. Именно, священник должен показывать другим пример человеколюбивого отношения к низшей братии – к слугам, на него работающим. Он должен давать им довольное содержание: дурно, если будут говорить, что в доме такого-то священника слуг морят голодом. Он всегда добросовестно должен рассчитываться с ними, и никогда не должен удерживать у себя условленной им платы. Безчестие для пастыря, если слуги будут жаловаться на него, что он нечестно расплатился с ними, и будут требовать у него заслуженного ими перед судом. В доме священника, по-христиански управляемом, не будут отягощать слуг излишними работами и отнимать у них свободные часы отдыха, хотя в то же самое время не будут поблажать их бездельничанью. В доме священника в обращении с наемными слугами не будут показывать и тени пренебрежения к ним, но всегда будут относиться к ним со снисхождением и мягкостью, растворяемыми духом любви. Если везде неприятны и неприличны несдержанные гневные крики на слуг, суровые, жесткие бранные слова и обидные клички, какие позволяют себе иные господа и хозяева по отношению к людям, нанимающимся в услужение им, то тем более они неуместны в доме или семье священника. Кому, как не священнику, сознавать, что все люди, – и высоко поставленные, и принужденные нести низкую и тяжелую долю слуг, – равно создания Божия, все плоть едина, все равно дороги Творцу, все одинаково искуплены кровию Христовою, и все по существу братья между собою? Христианское чувство братства в доме священника должно говорить сильнее, чем в другом светском доме. Под действием этого чувства, слуги в семействе священническом меньше будут чувствовать тяжесть своего приниженного зависимого положения, больше будут питать расположения и привязанности к дому, и с большим усердием будут трудиться для блага семейства, видящего в них не просто слуг, но братьев о Христе.

Под домашними занятиями священника, к речи о которых мы приступаем, мы разумеем такие занятия, которые не входят в круг служебных его обязанностей, а составляют частный свободный труд его, предпринимаемый им помимо исполнения своего прямого пастырского долга.

Посильный труд есть призвание каждого человека в жизни. В этом труде, к какому призывается человек, первое и главное место должны занимать такие дела, которые налагаются на человека его званием и его служебным положением в обществе. Но выполнение служебного долга обыкновенно не поглощает всего времени и всех сил священника. У него в распоряжении есть время и силы для других занятий, помимо занятий официальных или служебных. Кроме того, как человек образованный, как член общества, как семьянин, обязанный пещись о своих близких, он не может отказаться от частных интересов, вызывающих его на такую или иную деятельность, служащую дополнением его деятельности служебной.

Священник не должен довольствоваться одним исполнением церковных треб, на него возлагаемых, и не должен уклоняться от труда частного. Всегда и везде он должен показывать из себя человека занятого, любящего труд. Неприятное впечатление производит на всякого, в особенности на людей, в поте лица приобретающих для себя хлеб насущный, если священник, кроме воскресных и праздничных служб, кроме треб, на которые случайно могут позвать его, не знает, куда девать время, ничем не интересуется, ничего не делает и ни к чему не прилагает рук своих, если он поздно встает и после завтрака или утреннего чая ждет скорее обеда, если он праздно ходит целый день, ищет, с кем бы провести время, готов пускаться в расспросы и пустые беседы со всяким встречным и рад случаю поехать куда-нибудь, чтобы поболтать лишний час-другой. Но если священник, помимо своей службы, имеет серьезные интересы, возбуждающие его к деятельности, если ему дорог каждый свободный час и на каждый такой час есть у него готовая работа, если, одним словом, он представляет из себя человека делового и трудящегося, – то труд его, посвященный доброму делу, вызывает и умножает уважение к нему у всех, приходящих с ним в соприкосновение.

Какой же частный труд наиболее приличен и полезен для священника? Чему должны быть посвящены его домашние занятия? И какие занятия не совместимы с его служением?

Служение священника, в ряду других общественных служений, есть служение наиболее духовное, требующее умственной или духовной работы. Оно ближе всего подходит к служению учителя и воспитателя детей, так как Церковь возлагает на него обязанность преподавать народу учение веры и благочестия и воспитывать его для Царства Божия. Соответственно такому характеру служения священнического, соответственно его званию, имеющему право на наименование духовного по преимуществу, наиболее приличный труд, какому он может посвящать свободное время, – есть труд духовный или умственный, труд книжный, требующий работы мысли и способствующий обогащению и укреплению ума.

Первый предмет, которым может заниматься священник в часы, свободные от служебных занятий, – богословская или религиозная наука и богословская или духовная литература. На занятие этим предметом священник должен бы смотреть не как на частный труд, предоставленный его свободе, а как на прямой долг свой. Религиозный учитель народа, он должен обогащать и наполнять свою душу тем знанием, от полноты которого призван сообщать потребную часть людям, вверенным его нравственному попечению. Поставленный на страже веры, обязанный сеять семена доброго учения в сердцах людей, составляющих приход его, он должен обновлять и умножать запас тех знаний, при помощи которых мог бы бороться с нападениями неверия, неправоверия и раскола, разрешать разные сомнения и недоумения, давать добрые советы нуждающимся в религиозном назидании, вносить свет веры в умы, его ищущие, при помощи которых, одним словом, мог бы без затруднения давать ответ всякому, вопрошающему словесе о нашем уповании. Правда, в священника поставляется человек, уже испытанный в вере, прошедший курс, по крайней мере, среднего духовного заведения – семинарии, и изучивший в нем богословскую науку в возможной широте. Но наука вообще, и в частности наука богословская – нескончаемый материал. Только что кончивший курс школьник, как бы он ни был усерден в продолжение своего школьного образования, не может допустить мысли, что он овладел уже всем материалом науки, и уже не над чем более работать ему в ней. Целой жизни не достанет, при самом усердном специальном занятии наукой, для того, чтобы вполне овладеть ею и всем ее содержанием. Пусть же человек, прослушавший полный курс богословия, на месте священника не останавливается на том, что дала ему школа, и не довольствуется тем, что он вынес из места своего юношеского воспитания. Он должен идти далее по пути, указанному и проложенному для него школой, должен дополнять запас знаний, вынесенных из нее, и утверждать в своем уме то, что внешним и страдательным образом воспринимал от своих наставников; он должен освежать в себе источник сведений, почерпнутых в школе. Если он не будет продолжать умственной работы над той наукой, которая ближе всего к его служению, – заглохнут и покроются забвением и те знания, какие вынес он из школы, огрубеет его мысль, и он потеряет большую половину сил для успешного продолжения своего духовно-нравственного, учительского служения. Равнодушие к науке и книжным занятиям, отвращение от умственного труда, уклонение от занятий литературой и наукой богословского характера – унижение звания священника и противоречие соединяемому с ним понятию религиозного учителя.

Чем же заниматься в науке священнику? Нельзя требовать от него, чтобы он, подобно ученому или профессору, специально изучал ту или другую отрасль богословской науки, хотя конечно нисколько не унизило бы его, если бы он специально занялся той или другой частью духовной науки и показал в этом специальном изучении заметные успехи. Для такого изучения науки у священника, говоря вообще, не достает времени и средств. Да это в его положении составляет своего рода умственную роскошь, если он специализирует свои занятия и хочет быть ученым или историком, или канонистом, или догматистом и т.п. Для него нужнее и в его положении естественнее восполнение общего богословского образования. Чем же заниматься ему, в видах восполнения общего богословского образования? Каждому священнику в этом случае должно подсказывать его собственное сознание, на что ему нужно обратить внимание, и многое здесь зависит от обстоятельств, среди которых он поставлен. Было бы напрасным и излишним делом, если бы кто-либо решился составить каталог книг, которые должен читать священник по поступлении на место. Здесь не может быть ничего обязательного, и дело должно быть предоставлено личному усмотрению священника, который по соображению нужды и возможности сам найдет, что для него наиболее пригодно и доступно. Пусть только он не бросает книги и не заглушает в себе интереса к той науке, которую изучал в школе, готовясь к духовному званию, и любовь к которой старалась возбудить в нем школа. Тогда само собой откроется, на что ему следует обратить внимание при своих умственных занятиях. Он будет обращаться к книге, чтобы оживлять в памяти школьное приобретение и восполнять то, чего не успела или не могла дать школа. Он не будет опускать случая знакомиться с капитальными произведениями по богословской науке, о которых он слыхал, но которых не читал во время школьного образования. Наука и литература постоянно движется вперед, постоянно обогащаете новыми и новыми произведениями. Весьма желательно, чтобы образованный священник следил за движением духовной науки и литературы, и знакомился, если не со всеми, то, по крайней мере, с лучшими творениями, относящимися к той или другой отрасли религиозной науки, или уясняющими ту или другую сторону деятельности служителя Церкви. То являются сильные проповеди какого-либо замечательного церковного оратора, то выходят новые изложения систем по главным богословским наукам, и печатаются специальные исследования, проливающие новый свет на важнейшие пункты богословской или церковно-исторические науки. Нельзя священнику быть совершенно равнодушным к подобным новым явлениям в области богословской науки и литературы. Как скоро поднимается говор о них, его любознательность должна побуждать его поближе познакомиться с тем, говор о чем, как замечательном научном или литературном явлении, доходит до него. Наконец каждое время выдвигает и делает предметом особенного внимания свои вопросы, имеющие ближайшее отношение к служению пастырскому. Например, возникает и усиливается штундизм или другая подобная секта; распространяются материалистические учения в подрыв религиозной вере и доброму церковному направлению; замечается в разных кругах увлечение спиритизмом и т.п. Или по местным обстоятельствам оживают споры со старым расколом, делаются запросы служителям Православной Церкви от людей, увлекающихся чем-либо в римском католичестве или протестантстве. Наука школьная могла ничего нечего не говорить об этих вопросах, вновь выставляемых жизнью. Но пастырь Церкви не должен быть немым в виду этих живых вопросов. Он должен стараться приобрести ясное представление о тех вопросах, какие возбуждают толки в людях, его окружающих. И вот для него указание, чем ему заняться, чем дополнить свое образование. Он должен знать, в чем состоит неправота тех или других увлечений, замечаемых у современников, и должен иметь в мысли готовый запас оружия для отражения неправых мнений. Литература, разбирающая учения, занимающие и увлекающие современные умы, должна быть ему более или менее известна.

Но священнику можно заниматься не одной богословской наукой. Если он имеет склонность и владеет достаточными научными средствами, он может посвящать свободное время и на изучение какой-либо из светских или гуманных наук и умножать свои знания по отраслям наук небогословских. В этом никто не найдет ничего странного, а тем менее предосудительного. Всякая истина, которой доискивается какая бы то ни было светская наука, – представляет из себя предмет, достойный внимания серьезного человека, призванного отправлять самые священные миссии в обществе. И всякий серьезный научный труд, хотя бы он относился к специальности, не имеющей непосредственной связи с богословием или пастырским служением, может свидетельствовать только об умственной зрелости священника и о стремлении его к духовному самоусовершенствованию. Нельзя предписать священнику изучать одну богословскую науку и читать одни религиозные книги: однообразие занятий отнюдь не закон для него; напротив оно может быть отяготительно для него. Своего рода развлечение, доставляющее немало оживления, – занятие какой-либо отраслью знаний, не стоящих в прямой связи с главным предметом его служения. Может он изучать и философию, и филологию, и историю, и астрономию и даже естественную науку. Видные успехи его в какой-либо из этих наук могут способствовать возвышению его личного авторитета и снисканию уважения к служителям религии вообще со стороны людей светских, как это показывает пример Сидонского, Павского, Григоровича и других. Даже естественной наукой, сказали мы, можно заниматься священнику. Эта наука в современной постановке, по принятому ныне взгляду, менее всего пригодна священнику и менее всего гармонирует с его настроением. Но в таком взгляде много фальши. На самом деле есть много внутреннего сродства между наукой о Боге и наукой о природе. Книга природы есть другая библия или другое откровение о Боге: чудеса, рассыпанные в ней творческой рукой, открывают человеческому глазу, по указанию апостола Павла, невидимое Божие, присносущную силу, неистощимую благость и неизъяснимую премудрость Творца вселенной (Рим. 1:20). А если ныне книга природы неумеющих читать ее скорее отводит от Бога, чем приводит к Нему, если современная естественная наука сблизилась с неверием, и последнее из нее заимствует возражения против божественного откровенного учения, то здесь, по нашему представлению, побуждение не к тому, чтобы бежали от нее служители религии, а, напротив, к тому, чтобы они обратили на нее особенное внимание и посвящали ей свои заботы. Чтобы успешно бороться с неверием, священнику весьма важно знать ту науку, из которой неверие любит брать свои возражения против истин религии. И когда неверующие естественники будут встречать в верующих служителях церкви людей, знакомых с их отраслью знаний, умеющих бороться с ними их же оружием, они будут терять под собой твердую почву. Можно надеяться, что наука о природе приняла бы другое направление, если бы чаще к ней и ее возделыванию обращались люди твердой религиозной мысли.

С занятием книгой, самым естественным занятием в положении священника, – тесно связан труд авторский. Священнику можно не только страдательно усвоять то, что пишется в книгах, и изучать чужие произведения, но и деятельно самому участвовать в литературном труде. При том развитии и образовании, каким владеет большинство наших священников, этот труд должен быть вполне доступен для них. Духовная школа издавна приучение к сочинениям и образование навыка стройно, логично и чисто излагать свои мысли считала одной из главных своих обязанностей по отношению к своим воспитанникам. Мы не хотим представлять этот труд духовной школы напрасным, не достигающим своей цели, и имеем основание полагать, что каждый, окончивший в ней курс, достаточно владеет пером, чтобы излагать и передавать другим свои мысли, наблюдения и познания. Потому священник авторский труд не может считать чужим для себя.

Священник впрочем, не призван быть писателем, и мы не можем приглашать его сделать авторский труд формальным своим занятием. Мы говорим об этом труде, как труде, предоставленном свободе человека, на который он может употреблять свое свободное время, – находя этот труд вполне приличным для священника и соответствующим его положению и научному развитию. Не можем, однако, не заметить, что есть род авторской деятельности, упражнение в котором не только желательно, но даже требуется от священника, – это проповедничество. Духовная школа для того главным образом приучает всех своих воспитанников к свободному изложению своих мыслей или авторству, чтобы сделать их искусными и сильными в деле проповедническому. Проповедничество вменяется в обязанность пастырю Церкви и наставлением апостола (2Тим. 4:2), и соборными правилами, и постановлениями нашей Церкви. По 19 правилу Шестого Вселенского собора предстоятель Церкви, как епископ, так и пресвитер, должен поучать народ словесам благочестия во вся дни, наипаче же в дни воскресные. А наш Устав духовных консисторий (ст. 9) требует, чтобы священники, получившие надлежащее образование в духовно-учебных заведениях (каких мы видим, за немногими исключениями, на наших приходах), произносили свои собственные поучения, составляя их применительно к понятию и потребностям местных слушателей. Выполняя это требование, они (как выражено в Инструкции благочинным) делают честь своему сану и пользу христианам. Считая дело проповеди³⁷, согласно с Книгою о должностях пресвитеров приходских, первейшей для себя обязанностью, священник не только может, но и должен свои свободные часы употреблять на то, чтобы усовершать себя в этом, существенно важном для него, занятии. В эти часы он может обдумывать то, о чем ему нужнее и полезнее говорить с народом, может изучать и уяснять для себя те пункты, о которых считает нужным чаще беседовать в церкви, может упражнять себя в том, чтобы говорить со своими слушателями вполне понятным и вразумительным для них языком, и в то же время достойным священной кафедры, наконец, может заблаговременно заготовлять ряд поучений, с какими он имеет выступить перед народом, по долгу своего звания, излагая их вполне или только начертывая главный план их. Если священник серьезно займется этим делом, Господь не замедлит благословить успехом его труды, и он поставит себя в ряд тех пресвитеров, которые, по апостолу, должны сподобляться сугубой чести за свое умелое слово и учение (1Тим. 5:17).

Священник может заниматься авторским трудом, относящимся к области проповедничества, не имея в виду обнародования своих произведений в печати. Его может побуждать к этому одна заботливость о своем самоусовершении и о лучшем выполнении лежащего на нем учительского долга. Но ничего нет выходящего из порядка вещей, если священник пишет что-либо не для себя только и не для одного блага своих прихожан, а имея в виду более широкий круг читателей, именно для печати. Ныне так много печатных органов и повременых изданий, что дельному слову, в особенности слову убеждения, проникнутому добрым духом, всегда можно найти себе место. В Германии пасторы довольно часто заявляют себя своими произведениями в печати, и это служит выразительным свидетельством того, что они не бегают умственного труда и стоят, в ряду других сословий, на достаточно высокой степени развития. В последние десятилетия и у нас все чаще и чаще стали являться в печати труды православных священников, и некоторые из пастырей не только академического, но и семинарского образования приобрели своим литературным трудом довольно видную известность в круге, интересующемся духовною литературою. Эта известность служит сколько к чести их личной, столько и к чести того сословия, которое, в лице их, выставляет трудящихся и мыслящих представителей. Мы можем пожелать не сокращения, а расширения и увеличения той авторской производительности, с какой наше пастырство является в нашей печати.

Делиться с читающей публикой через печатное слово можно священнику рассуждениями о предметах разнообразного свойства. Ближе всего ему предлагать вниманию своих собратий и людей, сочувствующих интересам духовным, опыты проповедного слова, свои пастырские наблюдения и рассуждения о вопросах, имеющих непосредственное отношение к кругу обязанностей священника. Можно и естественно ожидать от него статей для назидательного чтения, способных возбудить и поддержать чувство веры и дух благочестия, а также учебных пособий по предметам начального религиозного образования. Но ничто не препятствует ему, если есть у него склонность, усердие и достаточный запас знаний, расширять программу своих авторских занятий и являться в печати с учеными трудами, разъясняющими те или другие предметы из области богословской, церковно-исторической или даже общей гуманной науки. Чем шире его деятельность, чем достойнее в учено-литературном отношении его авторские труды, тем с большим уважением будут относиться к нему и к его слову.

Для поддержания интереса к умственным научным занятиям и для ведения таких занятий необходимы книги, без которых в научной сфере, как без рук, ничего не поделает. А книги для большинства наших сельских пастырей не легко доступны, по крайней мере, в таком обилии, какое требуется для того, чтобы следить за наукой и литературой и не урывками заниматься этим делом. Вблизи нет мало-мальски порядочных библиотек, из которых священник мог бы брать нужные и полезные для него сочинения. А самому ему при тех достатках, какими он располагает, и на какие должен содержать себя и свое семейство, часто затруднительно уделять какую-либо сумму на покупку и приобретение книг. И вот в этом недостатке, или в этой малодоступности книг для нашего сельского священника заключается причина того отчуждения от умственного труда и того равнодушия к научным интересами, какое нередко замечается среди нашего священства, и какого не должно бы быть у людей, более десяти лет обучавшихся в школе и в ней привыкших к книге. Мы не можем не признать серьезного значения за этим обстоятельством, и в виду его отнюдь не расположены разделять сурового осуждения, какому подвергаются часто наши пастыри за заглушение в себе научных интересов со стороны лиц, смотрящих на дело свысока и не желающих принимать во внимание тех условий, в какие поставлены наши пастыри. Но мы не можем считать неустранимым это затруднение для священника к продолжению умственных занятий, и думаем, что при стремлении к самообразованию священники найдут средства к выходу из этого затруднения. Самонужнейшие книги они могли бы приобретать для себя на свой счет: таких книг не может быть много, и на приобретение их не невозможно уделять малую часть и при небогатых доходах, какими располагают наши священники. Не будет ни от кого запрета, если что-либо употребить на покупку книг из церковных сумм; в церкви, этом первом и для всех открытом училище, не только может, но и должна бы быть учительная библиотека. Не одни богослужебные книги непременно должны находиться в церкви: в ней не должно быть недостатка и в книгах, назначенных для назидания народа. К этому обязывает Устав церковный, по указаниям которого³⁸ должны читаться в церквах при богослужении известные учительные творения отцов церкви, например в период времени от Пасхи до Пятидесятницы толкования Златоуста на Евангелие от Иоанна, от недели Пятидесятницы до сентября толкования того же отца на Евангелие от Матфея, от недели по Воздвижении до сырной недели толкования на Евангелие от Луки Феофилакта, Метафраста Логофетов, толкования Златоуста на послания св. апостола Павла и Маргарит, а в Четыредесятницу Шестодневник Златоуста, отделы из творений св. Ефрема Сирина, Лавсаика и Лествицы. Значит, эти указанные творения отеческие и другие подобные предполагаются Уставом находящимися в церкви, наряду с книгами церковно-богослужебными. К этому располагает и наша правительствующая власть церковная, когда она нарочито рассылает по всем церквам книги, ею составленные или признаваемые полезными для назидания народа, как это сделано в последней половине прошлого столетия. Тогда нарочито составлено было митрополитами Платоном и Гавриилом «Собрание разных поучений на все воскресные и праздничные дни, на три части разделенное» и этими поучениями за полезное и нужное рассуждено снабдить все церкви. Вместе с этой книгой издана и назначена для чтения по церквам и для домашнего чтения в семействах «Книга кратких поучений о главнейших спасительных догматах веры и заповедях Божиих и о должностях, из разных св. отец и учителей собранная», а в дополнение к ней из творений святителя Тихона Задонского издано Синодом «Наставление о собственных всякаго христианина должностях». Такими распоряжениями церковной власти полагается основание церковным библиотекам: поддержание их и пополнение книгами, являющимися с течением времени и важными с религиозно-назидательной точки зрения, вполне согласно с видами, проводимыми нашей властью в жизнь церковную, и по мере возможности поощряется ею.

Этими библиотеками, частной, личной и церковной, пожалуй, еще не много может быть дано идя удовлетворения ученой любознательности священника и для поддержания и оживления тех умственных интересов, какие питать ему следует. В этом отношении целям самообразования с большей пользой могут служить окружные библиотеки, и устроение их, при недостатке частных средств священника, можно рекомендовать в видах той существенной пользы, какую они могут приносить священникам, не желающим оставлять умственных занятий и заботящимся об обогащении себя нужными сведениями. Что трудно и не по силам для одного, то может сделать товарищество: несколько лиц известного округа, внося ежегодно небольшую плату на книжное дело, с течением времени могут образовать порядочную библиотеку. Начало такому учреждению положено так называемыми благочинническими библиотеками, инде существующими для духовенства, входящего в состав известного благочиннического округа, и поддерживаемыми на счет небольших взносов от членов этого округа. Этих благочиннических или окружных библиотек у нас очень мало, и какие есть, те идут вяло и едва держатся. Между тем это дело очень важное и полезное, и заслуживает не только сочувствия, но и всяческого поощрения со стороны людей, могущих иметь влияние на быт духовенства. При них могут быть обеспечены более или менее те умственные средства, в каких не может не нуждаться священник, живущий в сельской глуши, если хочет держать себя на известной высоте образования и следить за движением современной мысли и жизни. И существование их с другой стороны может будить и оживлять любовь к книге, а вместе с тем поддерживать живой умственный интерес к разным вопросам науки и жизни в тех людях, которые без них легко могут поддаться влиянию обстановки, не располагающей к книжному труду, и всецело погрузиться в хозяйственный и мелкие приходские хлопоты. Для устроения таких библиотек не нужно больших пожертвований. Здесь нужнее всего добрая инициатива, неослабное постоянство и умелый расчетливый распорядитель. Если деньги, собираемые на эту библиотеку, не будут тратиться на летучие листки, интерес которых ограничивается пределами одного нынешнего дня, и которые завтра бросаются, как ненужные, если далее библиотека не будет наполняться произведениями так называемой легкой литературы, которые читаются для одной забавы и праздного времяпрепровождения, и если все внимание распорядителей библиотеки будет обращено на то, чтобы приобретать серьезные и прежде всего капитальные сочинения по предметам, имеющим ближайшее отношение к религиозно-умственным потребностям духовенства, то без сомнения в недолгий срок библиотека обзавелась бы значительным количеством наиболее важных произведений духовной литературы. А когда в библиотеке будут на лицо главные капитальные произведения духовной литературы, то легко пополнять ее новыми сочинениями и, если позволяют средства, полезно разнообразить ее содержание, и кроме произведений духовной литературы выписывать в нее и сочинения, относящиеся к светской гуманной науке, отдавая предпочтение между ними тем, которые снискали себе почетную известность в читающем мире и отличаются добрым направлением. Если представим, что подобная библиотека существует и пополняется десятки лет, с умелым выбором и расчетливостью, то без ошибки можем полагать, что в ней найдется все, в чем окажется существенная надобность священнику, не оставляющему заботы о своем самообразовании. Из подобных окружных библиотек могли бы циркулировать или переходить от одного члена к другому выписываемые в них периодические издания, а равным образом и новые капитальные сочинения, являющиеся в литературе и заставляющие говорить о себе. А за другими книгами, прежде приобретенными в библиотеку, по мере надобности каждый член мог бы обращаться во всякое время. Таким образом, облегчилась бы возможность удовлетворения умственным запросам, какие мы предполагаем в образованном священнике.

В Германии существуют подобные окружные библиотеки, и они поддерживают живой научный интерес в тамошнем духовенстве. В Виртемберге определено законом, чтобы каждый пастор вносил известную небольшую сумму в книжный фонд, существующий для поддержания окружной библиотеки, и на этот фонд в окружную библиотеку выписывается все замечательное, являющееся в современной литературе и могущее интересовать священника. Периодические издания и книги, по порядку, всеми аккуратно соблюдаемому, обращаются между членами, входящими в состав округа, и каждый из них во всякое время имеет под руками полезные и серьезные книги, пользуясь которыми он освещает свой кругозор, следит за тем, что делается в науке и жизни, и умножает свои сведения.

Книжные и умственные занятия, как ни приличны они в положении священника и как ни полезны для него в видах его собственного самоусовершения, не должны быть центром его деятельности и поглощать собой его главное внимание. Первый предмет его внимания – это обязанности его службы, и к усердному выполнению этих обязанностей, к возможно лучшему совершению того, чего требует от него долг его звания, должны быть направлены все его заботы. Книжные и умственные занятия, какие можно рекомендовать ему и к каким он может иметь склонность, – для него занятия частные, и к ним он может обращаться только в часы, остающиеся у него свободными после исполнения служебных обязанностей. Прекрасно видеть в священнике человека многознающего, ученого, писателя. Но если священник до того увлекается занятиями ученого или писателя, что из-за них готов пренебрегать обязанностями своего служения, если для него неприятно всякое отвлечение от них к исполнению какой-либо требы, и он спешно и пожалуй кое-как отправляет требы, какие должен совершать по долгу приходского пастыря, то этим он ставит себя в фальшивое положение и не может не вызывать против себя нарекания и осуждения. Священник должен помнить, что он прежде всего священник, а не присяжный ученый, специально обязанный изучать ту или другую науку, и видящий в этом главное свое призвание. Пусть книга или перо будут друзьями священника, пусть по возможности часто они являются в руках священника в свободное время; но как скоро зовут его обязанности службы, он охотно и без замедления должен оставлять их: служебная деятельность должна иметь у него предпочтение перед всеми другими частными занятиями. Не одни книжные, но и всякие другие частные занятия, к каким может обращаться священник по разным побуждениям, должны отступать на второй план перед тем, чего требует от него долг его звания.

Впрочем, кажется, у нас только в редких случаях может иметь приложение предостережение священников от увлечения книжными умственными занятиями до пренебрежения обязанностями своего звания. Не уместнее ли у нас напротив возбуждение любви к книге в среде духовенства и принятие каких-либо мер, чтобы не дать заглохнуть научным интересам в нашем пастырстве? В Германии, где весь пасторат состоит из людей с высшим университетским образованием, считают не излишними подобные мероприятия, направленные к поддержанию в пасторах живого интереса к научным занятиям и к возбуждению среди них умственно-религиозной деятельности. В иных протестантских странах (Виртемберге например) члены духовенства обязаны представлять генерал-суперинтенденту особые богословские рассуждения, – молодые викарии каждогодно, а настоятели церквей, более занятые служебными обязанностями, каждые два или три года, по одному рассуждению. Темы для таких рассуждений предлагает генерал-суперинтендент, по сношению с деканами, ему подведомственными; но не запрещается пасторам и самим выбирать предмет для рассуждения и разъяснить тот или другой вопрос, их интересующий. Упоминаем об этом не для того, чтобы рекомендовать или вызвать у нас что-либо подобное. Та широкая практическая деятельность, к которой призывается наше священство, мало совместима с подобными отвлеченно-школярными занятиями, и обязательное составление богословских рассуждений нашими священниками, – рассуждений, напоминающих собою школьные задачи или упражнения, – было бы для них тяжелым игом и могло бы часто причинять ущерб тому церковному делу, для какого они поставляются среди прихода. Мы выставляем чужой обычай на вид, чтобы показать, как в других вероисповедных обществах считают необходимым сохранение живого научного интереса к научным занятиям среди духовенства, но желаем, чтобы у нас этот интерес поддерживался не внешними принудительными мерами, а свободным сознанием нашего пастырства, которому Церковь в школе дает достаточно полное образование.

Кроме книжных занятий, вызываемых потребностью умственного самоусовершенствования священника, священник может посвятить себя и свое свободное время, остающееся у него от исполнения прямых служебных обязанностей, делу педагогическому, – делу воспитания и образования детей, у себя ли в доме, или лучше в школе.

Это педагогическое дело вполне сообразно со званием священника, обязанного учить вере и благочестию всех, находящихся в его приходе, и может быть дополнением его пастырской учительской деятельности. Занятия в школе священник может брать на себя в видах более успешного достижения той цели, которая указана ему Церковью, призвавшею его к пастырскому служению. Если он хочет в своем приходе создать поколение, преданное Церкви и живущее по духу Христову (а он должен стараться об этом в силу своего пастырского звания), он должен обратить особенное внимание на детей своего прихода в этом нежном возрасте, восприимчивом ко всем добрым впечатлениям; он должен сеять в душах семена веры и доброй нравственности для того, чтобы они, возрастая потом, принесли плод свой и сделали из детей добрых христиан и полезных членов общества: «Младенческий возраст (говорит Книга о должностях пресвитеров приходских) яко скудельный сосуд чим напоен будет, добрым или злым, таковую³⁹ воню и впредь издавать будет». Потому (советует эта книга⁴⁰) «пресвитер прилично своему званию сделает, если во всякий недельный день по полудни собираться велит в церковь или школу маловозрастным отрокам, и тамо их будет обучать». Священник упустит благоприятное время, когда не приложит никакого попечения к воспитанию и обучению детей своего прихода: с взрослыми вести дело труднее, чем с детьми, податливыми на всякое влияние, и направление их на путь спасения (а это лежит на обязанности священника) будет соединено с не малыми, препятствиями, когда в юности они были брошены на произвол случая или возрастали под влияниями, мало благоприятными для утверждения в них духа веры и благочестия.

Независимо от этих целей, входящих в виды пастырского служения, есть и другие побуждения, могущие склонять священника к педагогически-образовательному делу. В нашем народе есть большая потребность образования, хотя она и не ощущается живо всей его массой. Народ наш называет себя темным народом, и характеризуя так себя, он тем самым заявляет, что он лишен света образования, необходимого для возвышения человеческого достоинства и для лучшего устроения нашей жизни. Среди этого темного люда священник является наиболее просвещенным лицом, и из любви к народу, из желания ему блага, ему естественно распространять вокруг себя те начала знания, какими он может осветить темную массу народонаселения, – естественно содействовать тому, чтобы народ наш знакомился с грамотностью и вместе с грамотностью усвоял себе облагораживающее и просвещающее влияние знания. Наше правительство заботится о просвещении народа, и в последние десятилетия явилось немало народных сельских школ, открываемых и поддерживаемых министерством народного просвещения. Но если бы этих школ было вдвое, втрое более теперешнего числа, они не могли бы удовлетворить всей потребности просвещения нашего многомиллионного народа, и при них еще много остается детей, которые не имеют возможности ознакомиться с грамотой. Новый усердный учитель народа никогда не будет лишним, как бы много ни устрояло министерство своих школ. К этому нужно прибавить еще то, что наш народ издавна привык относиться с особым доверием к учителю, прикосновенному к Церкви, по самому служению своему могущему дать ему излюбленную им грамоту церковную и научить тому, что для его благочестивого чувства всего дороже, – вере и закону Божию. Учители светские возбуждали у него прежде недоверие к себе, и нельзя сказать, чтобы это недоверие исчезло совершенно и теперь: несмотря на заботы правительства приготовить учителей мирян для народных школ, эти учителя не снискали себе внимания народа, и священник-учитель всегда будет для него почтеннее, авторитетнее, чем учитель светский, готовый иногда идти в разрез со святыми преданиями, хранимыми в народе, и посягать на неприкосновенность обычаев, освященных Церковью. Не нужно пренебрегать этим доверием, с каким народ относится к своим пастырям, желая им первее всего поручать образование или обучение своих детей. Нужно пользоваться им, чтобы не выпустить из рук одного из важнейших средств к проведению в народ религиозного влияния Церкви и утверждению в нем добрых начал веры и нравственности, какое представляет из себя школа. При небрежении священников об этом деле, образованием детей могут овладеть силы, чуждые Церкви, и они могут вести школьное дело в направлении, вовсе не желательном для служителей Церкви, как и бывали примеры вредной пропаганды в школах со стороны людей, отшатнувшихся от Церкви и утерявших веру.

Наше правительство сознает великое значение духовенства для образования народа, и желает, чтобы это образование основывалось на церковных началах и велось в духе Церкви, чему служить главным образом могут пастыри Церкви. Положением о церковно-приходских школах оно зовет наших священников к усиленной просветительной деятельности во благо народа, и недавно наше духовенство с высоты престола слышало этот святой призыв, и вместе с тем выражение надежды Монарха, что духовенство окажется достойным своего высокого призвания. Мы не хотим допускать грустного предположения, чтобы этот призыв не возбудил возможно горячего усердия к осуществлению благих намерений Монарха, касательно просвещения народа, среди нашего духовенства, так преданного Церкви и Богом установленной предержащей власти.

Священник не может вести школьных занятий с учениками так регулярно, как это может делать учитель, кроме учительской должности не знающий никаких других служебных обязанностей. У священника много прямого пастырского дела, много треб, отрывающих его от исполнения учительского долга, и иные из них так важны и настоятельны, что из-за них он должен оставлять даже служение литургии, уже начатой, если например его позовут напутствовать, т.е. исповедать и причастить тяжко больного или окрестить слабого, умирающего младенца. В этом обстоятельстве, по мнению иных, заключается немаловажное препятствие, мешающее священнику брать на себя педагогические занятия в школе, требующие строгого порядка. Само собой понятно, что исполнение пастырских обязанностей должно быть первым делом священника, и он не должен оставлять их ни для какого другого дела. Но, несмотря на сложность пастырских обязанностей, исполнение их не поглощает всего времени священника. А неотложные требы, обязывающие его прекращать какое бы то ни было, им исправляемое, служение, вовсе не так часты, чтобы на них указывать, как на серьезное препятствие к занятиям священника с детьми в школе или дома. Полагаем, что усердие священника, если только оно есть у него, найдет достаточно свободных часов для доброго и полезного педагогического дела. Беды не будет, если изредка, по встретившимся обстоятельствам, священнику придется оставлять или изменять урочные часы, назначенные для школьных занятий. Церковь указывает ему, чем он может пользовать приходящих в храм на богослужение людей, если настоятельная нужда заставляет его на время остановить служение литургии. Тем возможнее занять ему чем-либо полезным детей, у него учащихся, если он не может быть с ними в час, назначенный для его учительской беседы с ними.

Мы впрочем говорим о педагогических занятиях священника в школе или дома, не как о чем-либо обязательном и необходимом для него, а как о деле, в высшей степени приличном для него. Пусть он, соображаясь с обстоятельствами и с мерою времени, находящегося у него в распоряжении, берет на себя из педагогического дела то, что для него наиболее сподручно и менее затруднительно. Может быть, для него неудобно брать на себя обучение грамоте, – чтению, письму, арифметике и другим подобным предметам мирского свойства, входящим в курс народной школы. Но Закон Божий, религиозное обучение – это его предмет, и он не должен бы допускать, чтобы преподавание этого предмета переходило от него к другим учителям. Пусть на этом предмете он сосредоточить свое внимание, пусть им одним ограничится: тогда не потребуется от него столько времени, сколько его нужно для учителя, занимающегося с детьми по всем другим предметам, и окажется для него вполне возможным совместить с исполнением пастырского долга и исполнение долга религиозного учителя в школе. Это религиозное обучение он может брать на себя в школе народной, в школе частной или домашней и в школе церковно-приходской. Устроение последней лежит ближе всего к его заботам. Нельзя требовать, чтобы священник непременно сам занимался в этой школе. Он может иметь, он должен искать сподручных помощников себе для занятий в этой школе. Такими сподручными помощниками ему в этом деле могут быть подчиненные члены клира, – дьяконы (где они есть) и псаломщики, члены семьи священника или кого-либо из его причта, – могут быть и приглашенные отинуду, в особенности из лиц, готовящихся к священническому служению. Но сам он отнюдь не должен стоять в стороне от этой, близкой ему, школы. Ему должно принадлежать самое бдительное наблюдение за ходом, направлением и успехами обучения в этой школе; ему должно принадлежать главное руководство всем педагогическим делом, какое ведется в этой школе, и для придания ей большего авторитета в глазах прихожан, для более благотворного влияния на учащихся ему следовало бы самому являться в ней в качестве учителя и сообщать детям то, что им необходимее знать с точки зрения религиозно-воспитательной, и что способно воспитать в них дух веры и благочестия.

При слове о педагогических занятиях священника с детьми, в школе или дома, нельзя опускать из вида и соображений экономического свойства. При многочисленности нужд, каким должен удовлетворять священник, как домохозяин и отец семейства, и при незначительности его доходов, он нередко оказывается вынужденным искать побочных занятий для приумножения средств содержания, доставляемых ему его должностью. Из этих побочных занятий обучение детей, с видами на некоторое вознаграждение за этот труд, представляется наиболее соответствующим его служению и образованию. Так смотрела всегда на это дело и Церковь. В древние времена случалось иногда, что пастыри Церкви, для приумножения своих доходов, обращались к сторонним светским занятиям, принимали на себя мирские и житейские попечения у мирских начальников и вельмож. Церковь неодобрительно относилась к этому и, возбраняя совмещение пастырского служения с мирскими попечениями, указывала священникам, ищущим себе какого-либо прибыльного труда, на обучение детей, как на дело, наиболее приличное пастырю. Лучше да идет священник, занимающий мирскую должность у глаголемых вельмож, учити отроков и домочадцев, читая им божественное Писание: ибо для сего и священство получил (говорит 10-е правило Седьмого Вселенского собора).

Может обращаться священник и к другим честным и полезным занятиям, в видах обеспечения себя и своего семейства и приумножения скромных средств своего содержания, и он не сделает ничего предосудительного, если тем или другим родом труда, им на себя предпринимаемого, будет стараться устроять благосостояние своего дома. Это дозволено ему канонами церковными. Тот же Вселенский собор, который рекомендует священнику избирать для себя из разных житейских занятий обучение детей, как труд, наиболее ему приличный, разрешает ему и многие другие труды, могущие приносить ему какой-либо доход. Запрещая замеченное им отступление от церковного обычая, состоявшее в том, что клирик, в видах получения больших доходов, определялся к двум церквам вместе, что, по словам отцов собора, свойственно торговле и низкому своекорыстию, собор, вместо этого совмещения служений в двух церквах, рекомендовал служителям церкви, для обеспечения себя, обращаться к каким-либо честным занятиям. Для потребностей сея жизни (постановили отцы в 15 правиле Седьмого Вселенского собора) есть различныя занятия: и сими, аще кто пожелает, да приобретает потребное для тела.

Соответственно приведенным нами указаниям соборных канонов, священник, не уклоняясь от труда умственного, может предаваться и труду физическому, может брать на себя и занятия материального свойства, какими люди снискивают себе средства жизни, хотя нужно заметить, что Церковь свое разрешение священнику занятий подобного рода обставила некоторыми ограничениями.

Пример физического пли телесного труда представляют для пастырей церкви святые апостолы, которые, пронося благовестие Христово и служа Церкви, не уклонялись от житейских занятий, к каким приучались и приобыкли с детства. Апостол Павел, по его собственному признанию (1Кор. 15:10), потрудившийся более других апостолов в проповедании Евангелия и благоустроении церквей, при своем апостольском служении находил время и считал не неприличным для себя заниматься ручным ремесленным трудом, и этим трудом добывал средства для удовлетворения своих собственных нужд и нужд близких ему лиц. Он был ремеслом скинотворец, и этого ремесла не оставлял во все продолжение своего служения Церкви Христовой (Деян. 18:3). Не раз в своих речах и в своих посланиях он ссылался пред верующими на то, что он снискивает пропитание трудом рук своих и, ссылаясь на это, заявлял желание, чтобы и другие подражали ему в этом отношении. Сребра или злата, или риз ни единаго возжелах (говорит он пресвитерам ефесским). Сами весте, яко требованию моему и сущим со мною послужисте руце мои cиu (Деян. 20:35). Вы помните, братья (писал он солунянам), труд наш и изнурение: ночью и днем работая, чтобы не отяготить кого из вас, мы проповедывали у вас благовестие Божие (1Сол. 2:9). Вы сами знаете, как должны вы подражать нам (читаем мы в другом послании тем же солунянам); ибо мы... ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас; не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам (2Сол. 3:7–9. Ср. 1Кор. 4:12).

Какого же рода хозяйственные занятия приличны священнику? К какому труду внешнего материального характера ему можно обращаться, в видах приобретения или некоторого приумножения средств жизни?

Апостол Павел занимался ремеслом и ремеслом снискивал себе необходимое обеспечение. Имея в виду такой высокий пример, священник может не стыдиться ремесленного труда, если есть у него к тому расположение и практическое умение, и никто не осудит его, если он в свободные часы занимается каким-либо благородным мастерством, и занимается с тем, чтобы произведениями своего труда содействовать благоустроению своего хозяйства. Между занятиями, требующими физического труда, есть много видов, и иные из них не составляют простого ручного мастерства, и из области ремесла переходят в область искусства, например, живописное или иконное искусство. Занятия этим или подобным искусством, нисколько не оскорбляя достоинства священнического звания, составляют своего рода приятное и полезное развлечение для него и, разнообразя его жизнь, вносят в нее больше полноты и содержания, и предохраняют от скуки и пустоты, независимо от тех возможных материальных выгод, какие через них можно приобретать.

Но практически ручной труд по изготовлению каких-либо предметов искусства или ремесла, хотя он не предосудителен для человека в звании священника, не может быть для него трудом обыкновенным. Он требует предварительной подготовки, некоторого нарочитого обучения, и только немногие из людей, готовящихся к священному званию, вследствие известных природных предрасположений, могут овладевать тем или другим практическим искусством, и в нем упражняться, по поступлении на место, улучая для него свободное от служебных занятий время.

Самое естественное и обычное для священника в его положении занятие, к которому может обращаться он без особенных долгих приготовлений, – это занятие сельским хозяйством. К этому занятию располагает священника тот порядок вещей, по которому у нас в селах дается священнику или причту каждой церкви известное количество десятин земли, и дается с тем, чтобы он извлекал из нее доход в подспорье к другим средствам своего содержания, и, обрабатывая ее, приобретал необходимое для пропитания себя и своего семейства. Это экономическое условие жизни нашего священства утверждено издавна, и нет нужды стремиться к изменению его; оно принято не у нас только в России, но и в других странах. Кроме экономической выгоды, можно ожидать и других добрых действий от этого занятия. Оно обращает священника к природе, и это обращение может освежительно действовать на его дух: природа на восприимчивого человека производит нравственное укрепляющее влияние. Недаром люди, истомленные условиями искусственной городской жизни, бегут нередко из мест своего обитания, обставленных всеми удобствами, в сельскую глушь, чтобы здесь, на лоне матери-природы, почерпнуть для себя освежение и найти струю новой жизненной силы, могущей сообщить бодрость и энергию надломленным душевным силам. Далее, через занятие сельским хозяйством священник входить в близкие отношения к своим прихожанам: вместе с ними собирая плоды, какие дает человеку земля, предоставленная в его распоряжение, он непосредственно участвует в их интересах и живет, так сказать, одною жизнью с ними. А это не остается без значения для внутреннего нравственного сближения его со своими прихожанами, необходимого для усиления и утверждения его пастырского влияния на них.

При мысли о сельском хозяйстве и его приличии для священника многих смущает черная работа, какая с ним соединяется. Эта черная работа, говорят, совершенно не приличествует сану священника и может унижать его, когда он принимается за нее. Можно ли, например, священнику удобрять и унавоживать землю и собственноручно нести другие труды, каких требует обработка поля? Не унизит ли он своего достоинства и не оскорбит ли святыни тайны, которую призывается совершать, если будет приступать к ней с грязными, заскорузлыми руками, прямо от сохи или рабочей телеги? Будут ли питать к нему подобающее уважение его прихожане и сторонние люди, когда будут видеть его в поле за работой наемника или простолюдина? Видя неудобства, сопряженные для священника с трудом возделывания земли, многие высказывают желание, чтобы священник избавлен был от необходимости вести сельскохозяйственные занятия, и чтобы вместо земли, которая дается причту в виде обеспечения его содержания, полагалось определенное денежное вознаграждение, соответственное доходу с той земли. Но черная работа, которой боятся и стыдятся ревнующие о достоинстве священного сана, не есть необходимость для священника и при нынешнем положении вещей, когда причту каждой сельской церкви отведено известное количество земли. Если священник опасается уронить свое достоинство земледельческим трудом, он может возделывать землю и извлекать из нее некоторый доход наемными руками, в которых у нас нет недостатка. Все, более или менее крупные, землевладельцы не сами пашут и обрабатывают землю, не сами собирают ее произрастения, а при посредстве рабочих за определенную поденную, месячную или годичную плату. Можно заниматься сельским хозяйством, обрабатывать землю и собирать то, что она приносит, уклоняясь от труда, чернящего руки, и предоставляя себе более чистую и благородную часть в земледельческой работе. Можно извлекать доход из земли, и в то же время не допустить ничего, что могло бы, на чей-либо щепетильный взгляд, умалить и унизить благородство священнического звания. Пусть же священник, при занятиях сельским хозяйством, обращается к пособию наемных сподручных сил для выполнения низкой черной работы; тогда в этих занятиях не будет ничего, могущего служить к унижению его авторитета. Это гораздо лучше, чем отказаться от земли и требовать за нее соответственного вознаграждения. Это вознаграждение соединено с большими затруднениями, и если оно будет разложено на прихожан, оно может вызывать нарекания и едва ли будет исправно доставляться. И едва ли это вознаграждение, раз постановленное, будет удовлетворять священника. Ценность земли и ее произведений постоянно и постепенно возвышается: а доход с нее, раз, положенный священнику, не может постоянно измениться и весьма скоро окажется значительно ниже того, что он сам извлекал бы из нее, если бы имел ее в своем владении. Пока же добьется причт его возвышения, пройдет немало времени, и, пожалуй, – встретится при этом много неприятностей, да если и увенчаются успехом хлопоты о возвышении вознаграждения за землю, величина его опять едва ли будет отвечать потребностям времени. Нет, совершенно не практична мысль о замене земли, предоставляемой в распоряжение священника или причта, определенным денежным вознаграждением.

Не видя необходимости священнику самому собственноручно обрабатывать землю, мы впрочем, не считаем унизительным для кого бы то ни было непосредственный физический труд, какого требует занятие сельским хозяйством. Всем потомкам Адама сказано после грехопадения прародительского; в поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт. 3:19), Этот приговор Божий касается всех, и мы не в праве считать унизительным для себя исполнение этого приговора Божия. В древних республиках иные лица, оказавшие великие услуги отечеству, от дел гражданского управления удалялись в тишину сельского уединения, и в этом уединении не стыдились прилагать руки свои к таким работам, какие несли последние из граждан, и это отнюдь не служило к их унижению, а напротив еще более возвышало их имя в глазах других. И в христианской Церкви, в древние же в средние времена, служение священника не считалось не совместимым с физической работой, какой требует возделывание земли. Евстафий, митрополит солунский, живший в XII веке, в одном слове представляет идеал человека в лице Филофея опсикийского. Этот Филофей был добрый семьянин и усердный земледелец, и по своему желанию удостоен был звания священника. Когда он сделался священником, он не мог много времени отдавать прежним своим обычным занятиям по хозяйству и по всему тому, что необходимо для живущих в мире, но не отказался от земледелия. «Любил же он (говорит Евстафий) не только наемными руками распахивать землю для разнаго рода посевов, но и собственными руками трудиться около нея, считая это делом благородным и приличным для себя. И земледелие привлекало его не только потому, что это занятие честное, но и потому, что оно изсушает лишнюю влагу в теле, укрепляет человека и приучает его к терпению и постоянству в занятиях, а потому и в добродетели. Таким образом, уроками от земли поучая душу, он и домашним своим приобретал достаточное для них, и нуждающимся давал хлеб от праведных трудов своих»⁴¹. С этим примером св. Филофея опсикийского и с похвальным указанием на него Евстафия солунского не согласуется совет нашего отечественного писателя, издавшего довольно замечательные руководительные письма по пастырскому богословию, протоиерея Е. Попова, по которому «нигде и никогда священник не должен заниматься работами по сельскому хозяйству до подобия крестьянина, так что трудно было бы узнать его среди этих занятий и терялось бы уважение к его сану»⁴². Сопоставляя эти два разногласные показания, мы предоставляем самому читателю решить, где больше правды, – в похвальном ли слове Евстафия Филофею опсикийскому, или в письмах по православно-пастырскому богословию.

Между сельскохозяйственными занятиями священнику в особенности сподручны такие виды их, которые в сельскохозяйственном быту выходят за пределы необходимого, не требуют такого сложного физического труда, какого требует обработка поля, а требуют скорее любви и охоты к делу и небольшого знания, легко приобретаемого опытом. Таковы, например, садоводство и пчеловодство. Для успешного ведения этих отраслей хозяйства не нужно долгого изнурительного труда, не требуется и черной работы, могущей казаться унизительной для священника. Священнику не стыдно и он не унизит своего сана, если, время от времени, сам своими руками будет трудиться над насаждением, культивированием и усовершенствованием своего сада, или если устроит у себя пчельник и будет смотреть за ним, как добрый хозяин. Труды его, требуемые этими отраслями хозяйственной деятельности, будут не изнурением для него, а отдохновением среди других забот и хлопот, и они будут доставлять ему то движение; какое, по словам Евстафия, необходимо для иссушения излишней влаги в теле и укрепления здоровья. Относится к удовольствию, а не к удовлетворению существенной потребности человека то, что доставляет сад или пчелы. Тем приятнее должны быть эти занятия, что в результате они имеют приобретение вещей, служащих к невинным наслаждениям человека. Но независимо от приятностей, здесь может быть и существенная польза. Хорошо поведенное садоводство или пчеловодство может давать плоды не для одного собственного потребления священника, но и для продажи; и этим можно немало умножать средства, необходимые для удовлетворения разнообразных семейственных потребностей. При недостаточном развитии у нас подобных побочных отраслей хозяйства, они могут быть весьма прибыльны, и в тех местах, где священники не пренебрегают ими, они составляют не последнюю выгодную статью в их хозяйстве.

Как ни естественно, при настоящем порядке вещей, нашему сельскому священнику заниматься сельским хозяйством, – оно не составляет для него необходимости, и хорошее ведение своего сельского хозяйства не может служить к возвышению его пастырского авторитета. Можно быть отличным священником, всецело преданным благу своей паствы, и в то же время мало заниматься хозяйством или вовсе не заниматься им. Сельское хозяйство для священника всегда побочное занятие, служащее подспорьем ему в приобретении средств содержания. Если он найдет возможным обойтись в устроении своего внешнего быта без излишних сельскохозяйственных забот, от этого не пострадает то пастырское служение, к какому призывает его Церковь. У нас, в не так давние годы, хотели сделать из священников специалистов-агрономов и включили было в число обязательных предметов преподавания в семинарии сельское хозяйство, которое и значилось в семинарской программе не один десяток лет. Надеялись, что будущие священники, познакомившись в школе с усовершенствованными способами ведения сельского хозяйства, по поступлении на место, и сами станут получать больше дохода со своего участка земли, а вместе с тем послужат поучительным примером рационального ведения сельского хозяйства и для крестьян. Но это была ошибочная мера, которая не привела ни к каким добрым практическим результатам, и потому скоро была оставлена. Священники не сделались учеными агрономами, да и не могли сделаться такими ни в школе, ни в жизни, – в школе потому, что их отвлекали от занятия агрономией другие предметы, изучение которых более необходимо для приготовления к достойному прохождению пастырского служения, – в жизни потому, что их внимание не могло быть сосредоточено на сельскохозяйственных заботах, как этого можно ожидать и требовать от людей, считающих сельское хозяйство главным своим призванием, и им они предавались после других дел, входящих в крут прямых их обязанностей. Потому, и при изучении сельского хозяйства в семинариях, священники не были двигателями улучшений в сельском хозяйстве. Да это и не их дело. Нам кажется не практичной, если не прямо опасной, самая мысль расположить священника к усиленному занятию сельским хозяйством и побудить его идти впереди других в этом деле. Священник может заниматься сельским хозяйством, не унижая своего сана. Но делать его экономом, специалистом по агрономии – преувеличение, могущее вести к вредным для пастырского служения последствиям. При излишней преданности этому делу он может дойти до религиозного загрубения. Мы представляем, что священник первее всего должен быть носителем высших идей и служителем духа. А при увлечении агрономическими интересами в той мере, в какой оно возможно и дозволительно для помещиков, полагающих, так сказать, всю душу в сельское хозяйство, или для арендаторов чужих имений с целью извлечения из них наибольшего дохода, – его религиозно-идеальное настроение может быть подавлено материально-промышленным духом, какому тогда он невольно поддается.

Разрешая священнику различные прибыльные занятия, Церковь, как мы заметили, обставила свое разрешение некоторыми ограничениями и указала несколько занятий, которые не приличны священнику и не совместимы с его высоким, святым служением. Это, во-первых, дела, безнравственные по своему характеру и унизительные для служителя Божия, долженствующего распространять среди других начала благочестия. В правилах соборных между запрещенными для священника занятиями упоминаются такие, каких, полагаем, не допустит совесть священника, и о каких не может быть и мысли у современных пастырей, – это занятия тех, которые на пагубу душ собирают и содержат блудниц (86 прав. Шестого Всел. собора). Древность, нужно думать, подавала повод постановить правило, подвергающее отлучению и извержению клириков, занимающихся этим постыдным и презрительным делом. Но ныне, полагаем, нет нужды предостерегать священников от подобных занятий. Никто, далее, из нынешних священников не откроет корчемницы или питейного заведения, что положительно запрещено им канонами (9 правило Шестого Всел. собора), и не станет приобретать пропитания, служа в корчемнице другим и унижая через то свой сан. Но этого мало для поддержания чести и достоинства священника. Эта честь священническая не должна бы дозволять ему и отдавать другим свои дома под питейные заведения или передавать в аренду устроенные в его имении винокурни и корчемницы, хотя это последнее не запрещено законами (Св. Зак. т. IX ст. 381). В-третьих, в высшей степени неблаговидно занятие ростовщика, и оно прямо запрещено священнику канонами (апост. пр. 44, 11 прав. Первого Всел. собора, 4 пр. Лаодик. соб. 10 пр. Трульского, 5 и 21 прав. Карфаг.). Но для священника мало, если он только не является официальным ростовщиком, дающим под залог деньги из корыстных видов. Ему не пристало вообще свои деньги давать другим в долг с тем, чтобы получать с них больший процент, в видах скорейшего приращения капитала. Священник должен помнить, что постановили по этому предмету отцы Первого Вселенского собора: Понеже (читаем мы в 17 правиле этого собора) многие причисленные к клиру, любостяжанию и лихоимству последуя, забыли божественное Писание, глаголющее: сребра своего не даде в лихву (Псал. 16:5), – и давая в долг, требуют сотых: судил святый и великий собор, чтобы, аще кто после сего определения обрящется взимающий рост с даннаго в заем, или иной оборот дающий сему делу, или половиннаго роста требующий, или нечто иное вымышляющий ради постыдной корысти, таковый был извергаем из клира и чужд духовнаго сословья. Священник может и должен давать от своих избытков нуждающимся. Но в этом случае им должно руководить желание помочь ближнему, а не личная корысть, не стремление к обогащению на счет человека, делающего долги. Давая другим деньги, священник должен иметь в виду пример милосердого самарянина, который помогал несчастному, из чувства сострадания, новее не рассчитывая на какое-либо вознаграждение, и отнюдь не следовать тому евангельскому рабу, который, поймав единого от клеврет своих, должного ему сто пенязей, ем его давляше, и вед всади его в темницу, дóндеже воздаст должное (Мф. 18:28–30). Достаточно священнику довольствоваться тем приростом капитала, какой дают государственные кредитные учреждения. При нынешних условиях экономической жизни, помещение в них капиталов не запрещено ни причтам, ни церквам. Помещая в них свои излишки, священник освобождает себя от личных сношений с должниками и от необходимости взыскания с них долгов, часто сопряженной с большими неприятностями, и поставляющей священника в неловкое положение. Несовместимы далее со священным служением такие дела и занятия, которые раздвояют внимание служителя церкви, отвлекают его от исполнения прямых пастырских обязанностей и ставят его в разряд лиц, занимающих известное место в обществе в силу той профессии, какую несут они. В силу этого запрещены священнику мирские попечения (6 апост. пр. и 10 прав. Седьмого Всел. собора), связанные с отправлением какой-либо гражданской должности. Не подобает епископу и пресвитеру (говорить 81 апостольское правило) вдаватися в народныя управления, но не опустительно быти при делах церковных. Или убо убежден будет сего не творити, или да будет извержен. Епископ, или пресвитер, или диакон (читаем далее в 83 апостольском правиле), в воинском деле упражняющийся и хотящий удержати обое, то есть, римское начальство и священническую должность, да будет извержен из священнаго чина. Ибо Кесарево Кесареви, а Божие Богови (Ср. 7 прав. Четвертого Всел. соб.). Еще более, чем занятие каких-либо гражданских должностей, запрещается священнику принятие какого-либо служения у вельможи или частного лица, принятия на себя обязанности быть управителем домом, имением и т.п. у кого-либо, владеющего значительными средствами. Кроме того, что подобные дела отвлекают священника от его долга, они унижают его сан, заставляя его быть в некотором услужении у другого. Четвертый Вселенский собор очень строго отнесся к тем, которые дозволяли себе подобное нарушение порядка церковного. В основании запрещения таковых занятий лежит, во-первых, то соображение, которое выражено в Евангелии словами Господа: никто же может двема господинома работати: либо единаго возлюбит, а другаго возненавидит: или единаго держится, о друзем же нерадити начнет: не можете Богу работати и мамоне (Мф. 6:24), на что и указано в 81 правиле апостольском, а, во-вторых, желание ограничить дух корыстолюбия, который увлекает духовных лиц к подобным, чуждым им, занятиям. Так в 3 правиле Четветрого Вселенского собора мы читаем: дошло до святаго собора, что некоторые из принадлежащих к клиру, ради гнуснаго прибытка, берут на откуп чужия имения, и устрояют мирския дела, о Божием служении не брегут, а по домам мирских людей скитаются, и поручения по имениям приемлют из сребролюбия. Посему определил, святый и великий собор, чтобы впредь никто, ни епископ, ни клирик, ни монашествующий не брал на откуп имений и в распоряжение мирскими делами не вступался: разве токмо по законам призван будет к неизбежному попечительству надо малолетними, или епископ града поручит кому иметь попечение о церковных делах, или о сиротах и вдовах безпомощных, и о лицах, которым особенно нужно оказать церковную помощь, ради страха Божия (Ср. 19 пр. Карф. соб. 10 пр. Седьмого Всел. соб. 11 пр. Конст. двукратн. соб.).

Наравне с гражданскими делами, возлагаемыми в обществе на известный чиновный класс людей, наравне с управлением чужими имениями, Церковь считает несовместимой со званием священника и торговлю, как постоянное занятие. Для этого занятия в государстве существует особый класс людей, считающий торговые дела своим главным призванием, несущий особые гильдейские повинности и снабженный особыми, вытекающими отсюда, правами. Торговля, как постоянное и специальное дело купца, требует себе человека из дня в день, и если бы предался ей член клира, он по необходимости стал бы нерадеть о деле Божием. Никто же воин бывая (говорит апостол Павел) обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет (2Тим, 2:4). А священник есть именно воин Христов или страж Церкви: купли житейские помешали бы ему быть усердным служителем Церкви, угодным высшему небесному Воеводе. И когда отцы Церкви старались урегулировать занятия священников, они припоминали приведенное выражение апостола, и всем лицам духовного сана повелевали взирать на написанное: никто, воинствуя Богу, не обязуется куплями житейскими (19 прав. Карф. соб.). Но если торговля не прилична священнику, как ремесло или как постоянное занятие, это не значит, что он не может вовсе за определенную цену сбывать другим свои достатки. Нет, он всегда может, не нарушая достоинства своего звания, продавать другим произведения своего поля или сада или произведения своего труда, физического ли то или умственного. Такая повременная и случайная продажа не подлежит осуждению и так же доступна для него, как для другого, не вписанного в сословие купеческое. Ему не пристали и для него запрещены только такие вещи, берясь за которые он вторгается в дела людей, вписанных в купеческой гильдии. К этому его мог бы увлекать дух корысти, которого не должно быть у пастыря Церкви.

В основание своего поведения священник должен поставить правило Апостола: не сребролюбцы нравом: довольни сущими (Евр. 13:5). Священнику не следует забывать, что апостол Павел, определяя качества, какими должен отличаться пастырь Церкви, между прочим, поставляет на вид то, что епископу или пресвитеру подобает быть не мшелоимцу, не сребролюбцу (1Тим. 3:8) и не скверностяжательну (Тит. 1:7).

Как держать себя священнику в сношениях с другими людьми, приходящими в соприкосновение с ним или по служебным делам, или по каким-либо частным отношениям?

Умение жить с людьми есть своего рода наука, которая не всем одинаково дается. Священник, самым званием своим поставляемый в близкие отношения к разным лицам, должен постараться более или менее овладеть этой наукой, чтобы создать себе достойное положение среди других и избежать многих неприятностей, происходящих часто от мелочей, легко устранимых в общежитейском быту, при доброй воле и умелом такте священника.

Первые лица, с которыми более и чаще всего имеет сношения священник – это его прихожане. Живя среди них_; он постоянно видит их пред собою: они обращаются к нему по вызову своих религиозных потребностей, а нередко и по своим частным делам, и сам он является к ним не только тогда, когда нужно принести им слово религиозного утешения и совершить для них ту или другую церковную требу, но и тогда, когда его вызывают к тому не духовные, пастырские побуждения, но общежитейские хозяйственные нужды. Устроить добрые отношения между собой и своими прихожанами – дело житейской мудрости пастыря, о котором он должен позаботиться в видах своего собственного блага, а вместе с тем и в видах более успешного достижения цели, указанной ему его служением или Церковью, призвавшею его к этому служению.

Отношения пастыря к своим прихожанам должны определяться духом любви, какую он должен иметь к своим духовным детям, и отзываться сердечностью. К священнику в его приходе все обращаются со словом: отец или батюшка. Это не пустое слово. Оно указывает тот тон, какой священник должен выдерживать в своих ежедневных сношениях с прихожанами, как членами одной духовной семьи. Священнику следует своим поведением в отношении к прихожанам оправдывать это многознаменательное название, утвержденное за ним не только обычаем, но и Церковью. Священник не отвечает этому названию, если стоит в холодных, чисто официальных отношениях к своим прихожанам, и не хочет ничего ни знать, ни делать, что выходит за пределы этой холодной официальности. Мало он оказывает внимания и любви своим прихожанам, если хочет быть только исправным по должности и не заставляет долго ждать себя, если его зовут совершить какую-либо требу, в церкви или в доме. Требуется и ожидается от него, как от духовного отца, сердечное участие в положении и делах его духовных детей, непосредственная, так сказать, семейственная близость к ним. В силу этой близости священник не встретит своего прихожанина суровым взглядом, когда тот обратится к нему по какому-либо поводу, и не поскупится для него на теплое слово. В силу этой близости он не будет сторониться от того, чем живут его прихожане, и что волнует и занимает их, а с сердечной готовностью войдет в их положение и в их интересы, разделит их радость и их горе, и не откажется дать им добрый совет в таких или иных затруднительных обстоятельствах их жизни. Нам представляется желанным такое отношение священника к своим прихожанам, чтобы они, привязанные к нему любовно и уверенные в его внимании к себе, видели в нем своего ближайшего руководителя, и к нему, а не к кому-либо другому обращались, со своими недоумениями и затруднениями, со своими заботами и предположениями, со своими печалями и радостями, и чтобы он был их и советником, и попечителем, и судьей, и решителем всех споров.

Близость священника к своим прихожанам не должна простираться до полного влияния и уравнения с ними в привычках и во внутреннем складе жизни и до принижения перед ними пастырского авторитета. Будучи близок и доступен для всех из своих прихожан, священник не должен опускать из вида то достоинство, каким облечен он Церковью, и во всех сношениях с ними должен вести себя так, чтобы не уронить своего сана. Нужно, чтобы не только любили его прихожане, но вместе с тем чтили в нем служителя Божия и своего духовного отца. Нужно, чтобы он являлся пред ними не другом и товарищем только, но и отцом, имеющим над ними высшую власть, данную ему чрез Церковь от Бога, и отцом первее, чем товарищем и другом. Чтобы поддержать на надлежащей высоте свой пастырский авторитет перед прихожанами, священнику не нужно облекать себя перед ними напускной литургической важностью, не нужно усвоять себе начальственные замашки и высокий тон в обращении с простыми людьми. Эти внешние средства, бьющие на глаза, сами по себе не достаточны для цели в настоящем случае и не могут создать уважения к священнику в сердцах, ищущих духа, содержания в человеке, приходящем с ними в соприкосновение, и не могущих долго довольствоваться одной формой; они скорее удалят от священника его прихожан, которые при начальственных приемах обращения с ними пастыря, закроют перед ним свою душу, ослабят и умалят те обычные связи, какие должны существовать между пастырем и его духовными детьми. Можно держать себя просто с простыми поселянами, не набрасывая на себя никакой важности, и лучше держать просто; только нужно при этом избегать всего, могущего компрометировать священника. Это главное, о чем нужно заботиться священнику в видах поддержания пастырского авторитета и снискания уважения к себе со стороны прихожан. В этих видах священник в своем обращении с прихожанами не ниспустится до пустого балагурства и плоских шуток с ними, не позволит в своем присутствии цинических бесед и грубых перебранок тех или других из прихожан, не станет участвовать в их попойках и деревенских увеселениях. Наш простой народ привык делить хлеб-соль со своими пастырями, и в дни празднеств каких-либо, церковных или семейственных, когда он видит в своих домах священника, он считает долгом угостить его. Можно не отказываться от предложения разделить трапезу с прихожанином, если это предложение делается от доброго сердца и искреннего расположения к своему духовному отцу; суровым отказом, пожалуй, можно оскорбить любовь и усердие доброго духовного сына. Но разделяя предложенную трапезу, священнику нужно показывать из себя пример трезвенности и воздержания. Если же, напротив, заметят в нем слабость и нетрезвенность, если он, принимая угощение прихожанина, допустит какое-либо излишество, предосудительное и в человеке, низко поставленном, он уронит тем свой сан и свой авторитет и подорвет уважение к себе у тех людей, которые должны чтить его, как своего духовного отца.

Чтобы не нарушить добрых отношений к своим прихожанам, священнику нужно иметь немало снисходительности и великодушия и не быть слишком настойчивым в своих требованиях. Могут беспокоить его те или другие из прихожан мелочными, пожалуй, неуместными, просьбами, могут приставать к нему с назойливыми заявлениями, могут обращаться к нему с такими требованиями, каким он не может удовлетворить. Терпеливо нужно выслушивать подобные заявления и не разражаться гневными словами, даже и тогда, когда видит неуместность обращенной к вам просьбы. Можно спокойно и с самообладанием разъяснить заявляющим перед вами неуместные просьбы и желания, почему вы не можете принять их и действовать согласно с ними. Может быть допущена со стороны простых прихожан невежливость и грубоватый тон в обращении со священником; ниже достоинства священнического обижаться этим: чаще всего проявления грубоватости и невежливости со стороны простых селян зависят не от их злой воли и намеренного желания оказать неприятность своему священнику, а от их необразованности, от их неумения поставить себя в должные отношения к людям, выше их стоящим, и вести перед ними приличную речь. В случаях замеченной невежественной формы обращения того или другого прихожанина можно, не сердясь, со спокойствием и лаской дать ему дружеское или отеческое наставление.

Весьма возможны случаи столкновения и пререканий священника со своими прихожанами по поводу каких-либо вопросов, возникающих при житейских сношениях между людьми, живущими в соседстве и пользующимися взаимными услугами, например при расчетах за какую-либо наемную работу, совершенную для священника кем-либо из его прихожан, при покупке или продаже какой-либо вещи, при возникновении вопроса о праве на владение тем или другим участком земли и т.п. Не хорошо и не благовидно, если священник своею притязательностью или духом корысти возбуждает и вызывает спор из-за подобных материальных интересов. А если они возникают помимо его воли, он должен испытать все способы мирного, любовного решения спора, и вместе с тем должен помнить, что его сану и положению соответствует более уступчивость, чем неумолимая требовательность и настойчивость. Если замешан в деле его личный материальный интерес, им может пожертвовать священник, чтобы не нарушить и не испортить добрых отношений к своим духовным детям. Уступчивостью в своем интересе, за который может стоять формальное право, он покажет добрый пример христианского поведения другим; ею он может более возвысить свой авторитет, когда увидят те христианские побуждения, во имя которых он готов отступаться от своего формального права, и едва ли прогадает он и с точки зрения материальных интересов, если раз-другой поступится своими выгодами в пользу своих прихожан при столкновениях с ними. Кроме чувства мира, покупаемого такой уступчивостью, он найдет при этом оправдание себе со стороны лучшей части своего прихода, которая не может не замечать христианского духа, руководящего ее пастырем, и совесть народа не позволит ему злоупотреблять добротой своего духовного отца, и доставит ему вознаграждение за те потери, какие он терпел прежде вследствие своей уступчивости прихожанам и желания жить мирно с ними. Между тем священник, жалующийся суду на своего прихожанина по поводу несогласия из-за какого-либо житейского интереса, представляет из себя явление, мало говорящее в свою пользу, хотя бы при этом он был прав, и совершенно на его стороне был закон и внешнее право. Ему свойственнее суд совести и дух прощения, чем искание внешней правды перед судом граждан­ским. И тот священник, который делает частые жалобы и позывы в суд тем или другим из своих прихожан, через это не приобретает ни любви, ни уважения своих прихожан, а только показывает себя человеком, чуждым пастырского духа. Руководственным предостережением в этом случае может быть для священника известное наставление ап. Павла, обращенное ко всем верующим, в котором апостол укоряет их за то, что они, имея дело с другими, обращаются к житейским судам. И то уже весьма унизительно для вас (говорит апостол), что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? Для чего бы вам лучше не терпеть лишения? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев (1Кор. 6:1–8). Если апостол находил уместным и необходимым с таким словом обращаться к простым верующим, то тем более оно должно находить приложение к поведению священника, служителя и учителя мира и любви по преимуществу. Все прихожане его дети по духу, и отеческая любовь к ним не должна допускать его до жестких препирательств с ними по житейским делам и судебных жалоб на них.

Впрочем уступчивость священника и стремление к полюбовному решению дела в столкновениях со своими прихожанами должны иметь свои границы. Там, где дело касается одного личного интереса священника, он может действовать, руководясь тем духом, какой внушал всем Господь наш в Своей нагорной беседе, говоря: хотящему судитися с тобою, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (Мф. 5:40). Но когда он замечает посягательство не на свой личный интерес, а на интересы церкви, когда например, хотят завладеть деньгами или имуществом, принадлежащим той церкви, в которой он приставлен, как ее настоятель, или когда хотят урезать у причта его церкви землю, данную ему в обезпечение его существования, он обязан выступить на защиту церкви и причта, обязан отстаивать право на владение тем или другим имуществом, незаконно отнимаемым чьими-либо корыстолюбивыми стремлениями. Нельзя позволять незаконно расхищать собственность церкви или причта. В этом случае во имя интереса церкви священник вынуждается принять все законные меры к тому, чтобы удержать при церкви то, что дано ей и что принадлежало ей прежде, и искание перед судом или вчинание гражданских жалоб не будет тогда служить к унижению его сана. Скорее он будет виновен в нерадении о церковном благе, если по своей доброте и уступчивости позволит оттягать от церкви то, что ей бесспорно принадлежало. Также точно следует поступать, когда будет нанесена какая-либо неприятность священнику, например, будет взведена на него грубая хула или оказано ему дерзкое оскорбление. Долг христианской любви побуждает его терпеливо перенести нанесенное ему оскорбление, если дело касается его личности. Но когда при этом нанесено оскорбление не его личности, а его сану, или когда вместе с ним поругана святыня Церкви и подверглась публичному осмеянию вера, которую он должен защищать и охранять перед всеми, то и при всей готовности простить личное оскорбление, священник может и должен просить закон и власть, его охраняющую, защищать от поругания то, что должно быть предметом общего почитания и благоговения.

В отношениях священника к своим прихожанам важное значение имеют те доходы, какие он получает от них за свое служение и требоисправление для них, и на какие он имеет право рассчитывать, поступая на место. Между средствами обеспечения священно-церковно-служитей на первом месте, по нашим церковно-гражданским постановлениям, стоят добровольные даяния прихожан за исполнение для них церковных и приходских треб. Эти добровольные даяния прихожан очень часто служат камнем претыкания, о который разбиваются добрые отношения пастыря к своим духовным детям, и который подает повод ко многим пререканиям и неприятностям обеим заинтересованным сторонам, т.е. и священнику и его прихожанам. Многие священники недовольны таким способом обеспечения своего содержания, – недовольны, во-первых, потому, что находят его неблаговидным и унизительным для себя, во-вторых, потому, что находят, что этот источник подвержен разным случайностям и поставляет их в прямую зависимость от прихожан, а, в-третьих, потому, что не доставляя им обеспечения в той мере, в какой бы они желали, вынуждает их быть требовательными там, где все должно быть предоставлено одной доброй воле. А прихожане часто тяготятся этою обязанностью давать плату своему священнику за его служение, и когда нужда заставляет их обращаться к священнику при святом религиозном деле, если они бедны, их немало беспокоит мысль о вознаграждении, какое по обычаю следует священнику за его дело. Если при этом священник, прямо или через других, напомнит прихожанину, что он не вполне доволен данным ему вознаграждением, – пойдут пере­суды и жалобы, – и нарушен добрый мир между священником и его духовными детьми. В нашем народе, при всем его религиозном строе, ходит очень много поговорок, обидных для чести священника, и они обязаны своим происхождением тому обстоятельству, что священник, если хочет иметь средства к жизни, волей или неволей должен принимать подаяния от своих прихожан.

Для устранения лишних поводов к взаимным неудовольствиям между священником и прихожанами и для поставления себя перед ними в более независимое положение, многими священниками настоятельно заявлялось желание, чтобы они освобождены были от необходимости принимать доброхотные подаяния, часто тяжелые для той и другой стороны, т.е. для дающих и принимающих, и чтобы эти доброхотные подаяния заменены были определенным денежным жалованием от казны. Мысль об этой замене доброхотных подаяний жалованием от казны была и у правительства, начиная с императора Петра I; в особенности много думали над ее осуществлением при Александре I, и с тех пор, как манны небесной, духовенство ожидало себе жалования, которое бы улучшило его положение и в котором оно видело наиболее благородный способ обеспечения своего содержания. При Николае I эта мысль частью приведена была в исполнение, когда введен в действие (1847 г.) проект новых штатов сельских причтов, и когда во многих епархиях стали выдавать из государственного казначейства причтам городских и сельских церквей определенное жалование. Ныне идет казенное жалование церковным причтам едва ли не в большинстве епархиях и нет его во внутренних епархиях великороссийских и сибирских. Но и там, где есть жалование духовенству, не устранена необходимость принимать доброхотные подаяния. Жалование выдается не в таком размере, чтобы могло вполне обеспечивать содержание причтов (за исключением некоторых привилегированных епархий); оно служит только подспорьем к другим средствам содержания, какими может пользоваться наше духовенство. Наши священники увидели бы себя в большом затруднении, если бы принуждены были довольствоваться одним жалованием. А большим содержанием, могущим покрыть все нужды духовенства, не может снабдить наши причты государственное казначейство при тех источниках доходов, какими оно располагает. Вместе с тем иные, и ревнующие о благе Церкви и сочувствующие положению духовенства, находят ту невыгодную сторону в порядке обеспечения духовенства казенным жалованием, что при нем священник превращается в гражданского чиновника, что при нем ослабляются внутренние связи священника со своими прихожанами, и он становится гораздо дальше от них, чем при прежнем порядке обеспечения его содержания со стороны самих прихожан, а удаление священника от своих прихожан по каким бы то ни было обстоятельствам вещь нежелательная.

Были проекты, и ныне высказываются желания случайные доброхотные подаяния прихожан за требы церковному причту заменить не казенным жалованием, а определенным годичным взносом, назначаемым приходской общиной и собираемым со всех членов этой общины в известном размере независимо от того, сколько раз и для каких треб является священник в тот или другой дом. Обеспеченные условленным содержанием, доставляемым в назначенные сроки, священники, при таком порядке вещей, уже безмездно исполняли бы все требы и не видели бы надобности брать поручную, часто копеечную, плату за святое дело, совершаемое ими для прихожан. Еще в Духовном Регламенте проектировалась такая мера. В 22 пункте Прибавления к Регламенту о правилах причта церковного мы читаем: «Намерение есть Его Императорскаго Величества так церкви распорядить, чтоб довольно ко всякой число прихожан было приписано, и определить, что всякой приходской человек должен в год причту своея церкве, так чтоб подаяния тех весь причет тот могл иметь довольный трактамент. Того ради по Его Императорскаго Величества Указу Святейший Правительствующий Синод, согласясь с мирскими честными властьми, сочинит совет, и намеренное определение уставит. И когда сие станется, то священники должны будут и малейшаго за службы своя, им определенныя, награждения не искать, разве кто с доброхотства своего похощет нечто подарить, но и то, чтоб не в то время, когда священник потребу какую исправляет, но несколько недель спустя». Как видит читатель, более полутора веков назад в правительственных сферах проводилась мысль о замене случайных плат за требы священнику определенным годичным вознаграждением от приходской общины. Но долгое время, протекшее от составления Регламента, нисколько не приблизило осуществления этой мысли, несмотря на то, что в инославных обществах есть примеры такого вознаграждения духовенству за его служение, – и наши священники по-прежнему не могут избегнуть необходимости брать деньги от прихожан, когда совершают для них ту или другую церковно-религиозную требу. Попадаются по временам в газетах известия, что там или сям земства или общества постановили обеспечить церковные причты, вместо поручной платы за требы, достаточным годичным содержанием, и такие известия обыкновенно сопровождаются панегирическими комментариями и пожеланиями, чтобы пример, данный тем или другим обществом, нашел себе как можно больше подражателей. Но мы не видим и не слышим, чтобы такой порядок вознаграждения причтам входил в общее употребление, и случаи переложения доброхотных случайных подаяний на постоянное определенное годичное вознаграждение от общины остаются явлениями единичными и исключительными. Да если бы и утвердился в жизни такой порядок вещей, едва ли бы он освободил окончательно наших священников от всякого ропота на поборы и удалил от них всякую тень неудовольствия, возбуждаемого в прихожанах долгом вознаграждать священника за его служение. С крестьян или с прихожан стала бы собираться сумма, которая должна идти на содержание и вознаграждение причта. Всякий раз, когда потребовали бы назначенной платы с того или другого прихожанина на жалование причту, этим требованием так же могли бы быть не довольны те, которые ныне тяготятся долгом вознаграждения священника за требы, и так же, как и ныне, могли бы роптать на священника. И если бы это дело, т.е. определение годичного вознаграждения священникам, предоставлено было всецело воле общин, разве нельзя ожидать того, что бы они по возможности стремились к сокращению и уменьшению этого вознаграждения?

Таким образом, доброхотные даяния прихожан священнику за его требы до сих пор остаются необходимостью, которой должен подчиняться священник в видах обеспечения содержания своего семейства, и этой необходимости не устранили никакие проекты, составлявшиеся в разные времена, и никакие меры, предпринимавшиеся правительственными лицами или общественными деятелями. Нужно думать, что и в будущие века эти доброхотные даяния останутся одним из средств, пожалуй, и главных, к обеспечению причтов церковных, и в речи об урегулировании отношений пастыря к своим прихожанам неизбежно наталкиваетесь на вопрос об этом предмете.

Нет надобности стыдиться и сторониться этого способа вознаграждения священнику за его служение, и видеть в нем унижение священнического сана. Это будет уже излишней щепетильностью со стороны человека, не желающего мириться с принятыми условиями жизни. В обществе есть целые классы лиц, поставленные довольно высоко на иерархической лествице, например доктора или врачи, которые за свои врачебные советы или за свои визиты получают известную плату со своих пациентов, живут этой платой и ею составляют значительное состояние. И они не стыдятся этого, и никто не видит в этом унижения их звания и профессии, никто не отказывает им за это в том уважении, какого они заслуживают. Почему же то же самое не может иметь места в быту духовенства и в отношениях его к обществу, пользующемуся его услугами? Издавна, практикой многих веков, утвержден этот способ содержания духовенства, и он имеет на себя основание в самом Священном Писании. Еще Господь сказал: достоин есть делатель мзды своея, когда посылал Своих учеников с проповедью по городам и весям израильским, и когда при этом не велел им брать с собою ни золота, ни серебра, ни меди, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, а разрешал им есть и пить то, что найдется и что предложат им в тех домах, в какие они принесут слово благовестия (Лук. 10:7–8. Мф. 10:9–10). То содержание, какое они будут получать от принимающих их, будет, по указанию Спасителя, законным вознаграждением их за тот труд, какой они несут для них. Апостол Павел любил своими руками добывать себе пропитание во время своего служения апостольского, чтобы не быть в тягость другим (2Сол. 3:8–9. Деян. 20:33, 34), но он утверждает за служителями Церкви законное право пользоваться пропитанием и содержанием от тех, для которых они поставлены служителями. Или мы не имеем власти (говорит он) есть и пить (т.е. получать от других нужное для пропитания)?... Какой воин служит когда либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не пьет молока от стада? По человеческому ли только разсуждению я это говорю? Не то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай устен вола молотящаго (Втор. 25:4). О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас сие написано: ибо кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, с надеждою получить ожидаемое. Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?... Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим евангелие жить от благовествования (1Кор. 9:4, 7–14). И наша руководственная Книга о должностях пресвитеров приходских, ссылаясь на приведенные нами места Писания, замечает, что доброхотному подаянию всячески должно быть, по словеси Господню...⁴³.

Но пользуясь доброхотными подаяниями, утвержденными обычаем и дозволенными законом, священник в этом случае должен быть крайне осторожен, чтобы не подать повода к неудовольствиям со стороны прихожан и не вызвать нарекания и обвинений в корыстолюбии. Нужно, чтобы доброхотные подаяния были в полном смысле доброхотными. Требование большего от прихожан, чем сколько дают или могут дать они, торг с ними из-за платы за совершение какой-либо требы, отказ совершить для них то или другое богослужебное действие в случае неуплаты ими такой или иной суммы вознаграждения, – вообще всякий вид вымогательства дело, в высшей степени недостойное священника, могущее и унизить его в глазах прихожан и расстроить те добрые отношения, какие должны быть у пастыря с пасомыми. Даже обнаружение легкого неудовольствия со стороны священника перед прихожанином, если он не дает ему обычного вознаграждения, или дает слишком ничтожное, набрасывает на него тень, а в душе прихожанина поселяет недоброе чувство по отношению к своему пастырю. В особенности неуместна и даже прямо преступна притязательность священника, когда ему известна бедность человека, обращающегося к священнику за удовлетворением какой-либо религиозной нужды: в этом случае мало того, чтобы не требовать платы за свой труд, нужно отклонять усердие доброго прихожанина, если он старается возблагодарить священника, наравне с другими более достаточными лицами, выше сил своих,

Соблюдая возможную осторожность при принятии обычного вознаграждения церковному причту за его труд, и избегая при этом всякого вида корыстолюбия, священник обязан показывать полное бескорыстие, когда преподает какую-либо тайну своим прихожанам. Он может принять от них вознаграждение, если оно, помимо его воли, предлагается ему усердием прихожанина. Но требовать какой-либо платы за совершение таинства и сообщение таинственной благодати – это и грешно, оскорбительно для святыни таинства, и противно канонам церковным и может подвергать его законному взысканию за симонию. Никто из епископов, или пресвитеров или диаконов (читаем мы в 23 правиле Шестого Вселенского собора), преподая пречистое причастие, да не требует от причащающагося за таковое причащение денег или чего инаго. Ибо благодать не продаема: и мы не за деньги преподаем освящение Духа, мо неухищренно должно преподавать оное достойным сего дара. Аще же кто из числящихся в клире усмотрен будет требующим какого либо рода воздаяния от того, кому преподает пречистое причастие: да будет извержен, яко ревнитель Симонова заблуждения и коварства. Имея в виду это правило, Книга о должностях пресвитеров приходских⁴⁴ дает священнику такое наставление: „При подаянии таин должно и то пресвитеру помнить, что если святая продавать так запрещенно, что причащаяй Телу и Крови Христовой священник, аще медницы единой воспросит, извержению подлежит, то конечно следуее крепко берещись, чтобы не истязывать ничего за совершение таин, по словеси Господню: туне приясте, туне дадите (Мф. 10:8), а довольствоваться доброхотным подаянием»... «Если (продолжает эта Книга, отвечая на возможное возражение) священник с причтом так убог, что к содержанию своему лишится нужных, то может в другое время, кроме подаяния таинств, требовать от прихожан вспомоществования, по силе учения апостольскаго: кто воинствует своими оброки когда»?...

Но, может быть, оскудеет содержание и слишком сократятся доходы священника, если не заявлять никакой требовательности касательно вознаграждения за исправление треб церковных? Едва ли может быть состоятельно подобное опасение. Скорее можно ожидать, что притязательный священник получит менее, чем священник, всегда довольствующейся тем, что ему предлагают. Притязательность священника располагает прихожан не к увеличению ему обычных даяний, а к возможному сокращению их: по естественному закону, усиленное требование с одной стороны всегда вызывает с другой соответственный отпор. В этом случае имеют приложение условия торга, хотя вовсе неуместного в деле служения священнического: чем больше просит один, тем меньше хотят дать ему другие. И если сойдутся в количестве вознаграждения, в существе дела дают священнику по его требованию такую же плату, какую дали бы и без его запросов, только после запросов дают неохотно и с неудовольствием, и доброхотное подаяние превращается в неприятное и тяжелое вынужденное даяние. Но если священник всегда и везде руководится духом бескорыстия, с готовностью идет на зов прихожанина совершать для него какую-либо церковную требу, не рассчитывая на то, много ли вознаградят его за это, и всегда довольствуется тем, что предлагают ему, тогда он приобретет себе в приходе нелицемерное расположение, и после этого усердие прихожан будет предупреждать его желания. Довольные своим священником и любящее его прихожане окружат его своими попечениями, и на его нужды будут доставлять ему больше, чем сколько он может требовать, и если увидят его в крайности, они будут готовы делиться с ним всем, что имеют. Нельзя думать, что в приходской общине, если не будет внешних возбуждений, утвердится уклонение от обязанности поддерживать свой причт церковный посильными приношениями. Основываясь на данных доступного нам опыта, мы полагаем, что в большинстве ее членов одно чувство долга в силу прежних преданий, без всяких запрашиваний со стороны священника, представляет довольно сильное побуждение к доставлению ему приличного вознаграждения во всяком случае, когда священник служит чем-либо для своих прихожан, и исполняет для них какую-либо требу.

Некоторые священники из новых стесняются совершать установленные обычаем хождения с крестом и молитвословием по домам прихожан в известные общие или местные праздники церковные – и не по лености и небрежности, а по излишней деликатности, чтобы этим не подать повода прихожанам к лишним подаяниям причту и не быть для них в тягость. Не может быть оправдано подобное уклонение от стародавних обычаев, хотя нельзя не признать некоторой доли благородства за чувствами, руководящими подобными священниками. Нужно поддерживать добрые религиозные обычаи, где они существуют. На них опирается и ими хранится существующая в нашем народе привязанность к клиру и Церкви и отеческое благочестие. Если священник, по каким бы то ни было побуждениям, не будет блюсти этих обычаев и даст им заглохнуть в народе, он тем самым будет способствовать умалению в нем духа благочестия и охлаждению его к Церкви. Пусть тяжело человеку с деликатной душой ходить из дома в дом и принимать часто копеечные подаяния. Что же делать? Чего требует долг или обычай, утвержденный временем и одобряемый Церковью, то нужно выполнять. Если требуется при этом жертва какая-либо, ее нужно принести, нужно подавить в себе всякое смущение, какое может происходить от щепетильно-деликатного чувства, при сознании неловкости положения, создаваемого обычаем. Притом едва ли справедливо, при исполнении этого обычая, на первом месте ставить денежный прибыток причта. Первое, что здесь имеется в виду и что достигается явлением священника в известный праздник в дом прихожанина со знамением нашего спасения, – это освящение дома, принесение в семейство благословения Церкви, придание празднеству религиозного характера. Денежный прибыток для священника при этом вещь более чем второстепенная. Так смотрит на это дело большинство православных христиан. Потому священник уклонением от исполнения этого обычая не столько доставит удовольствия прихожанам освобождением их от обычной платы за его праздничное посещение, сколько оскорбит их в их религиозном чувстве. Из сотен и тысяч в приходе разве единицы, потерявшие веру, будут довольны тем, что не видели в своих домах в известный праздник священника, которому нужно что-либо платить за это, а огромное большинство будет чувствовать горечь и досаду, что священник, уклонившись от прежнего обычая, лишил их дом того освящения и благословения, к какому в известные дни привыкли они, но преданиям отцов и дедов.

Хорошо ли сделает священник, если будет совершенно отказываться от принятия так называемых доброхотных подаяний со стороны своих прихожан, и будет настаивать, чтобы ему никогда не платили за те требы, какие он исполняет для них? Это может позволять себе человек обеспеченный, имеющий независимое состояние или получающий достаточное содержание от других должностей, например, учительских или законоучительских, соединяемых нередко со званием приходского священника. Но там, где доброхотные подаяния существуют, как узаконенные средства к обеспечению церковного причта, и где они не заменены определенным годичным вознаграждением, там и такой обеспеченный священник не должен бы делать этого. Положим, он сам не нуждается в случайных доходах, имеющих неблаговидную форму подаяний, и легко может обойтись без них. Но он не себя только должен иметь в виду, должен блюсти не один свой личный интерес, а общий интерес своих братий и сослужителей. Отказываясь от всякого вознаграждения со стороны прихожан, он может приобрести себе славу бескорыстия, и молва о нем пойдет из одного прихода в другой. Но рядом с ним стоит другой священник, не имеющий никакого обеспечения, нуждающийся и многосемейный, который, если бы и хотел, никак не может отказаться от принятия доброхотных подаяний. Молва о бескорыстии его соседа, для которого это бескорыстие ничего не стоит, не будет ли ложиться тенью на его имени потому только, что он не может подражать примеру своего собрата? Не будут ли его прихожане, указывая на известный им пример бескорыстия чужого священника, пенять на своего духовного отца за то, что он не такой, как этот, и хваля того, нарекать на него за то, что в существе дела не может заслуживать нарекания? Не хорошо, если священник, приобретая лестную славу себе и тем угождая своему самолюбию, вредит через то другим, несущим одинаковое с ним звание, но поставленным в менее благоприятные жизненные условия. Кроме соседей, хорошо обставленному священнику не следует опускать из вида и интерес своего преемника. Он не берет сам подаяний от прихожан и отучит их от платы священнику за требы. Но его место займет другой священник со скудными достатками, для которого доходы от прихожан существенно необходимы. Легко ли ему будет снова вводить то, что вывел его предшественник? И как отнесутся к этому прихожане, уже забывшие о той повинности, какая лежит на них по отношению к своему духовному отцу? Они будут тяготиться теми, хотя и скудными, взносами, от каких отвыкли и какие снова принуждены будут делать. Сравнение невольно заставит их унижать преемника перед предшественником, и первый, по вине последнего, сразу поставит себя в неловкие отношения к прихожанам, которые не так легко исправляются.

Другой разряд лиц, с которыми после прихожан должен позаботиться священник устроить и поддерживать добрые отношения, – это члены причта, служащего при одной с ним церкви.

Члены причта известной церкви соединены с настоятелем ее священником единством места и совместной службой. Их деятельность является дополнением деятельности, совершаемой священником, и они в своем служении неразрывные и необходимые помощники священника. Живя друг подле друга, видясь почти ежедневно за одним и тем же служением, в одной и той же церкви, вращаясь среди одних и тех же прихожан, они должны составлять единое целое, дышащее одним духом, и образовать собою одну семью, соединенную не внешней только официальной связью, но внутренним союзом братолюбия. При этом братолюбии они должны избегать всего, могущего расстраивать их добрые отношения, – всяких разногласий, препирательств и ссор. При этом братолюбии им естественно носить тяготы друг друга, делиться между собой, когда потребует того надобность, всем, что относится к житейскому обиходу, и оказывать возможную помощь друг другу, когда тот или другой из них окажется в положении, вызывающем ближнего на какую-либо поддержку. Священник, старший в причте, и обладающий по своему званию большими средствами, и нравственными и материальными, чем подчиненные ему члены его причта, в этом отношении должен показывать пример им, давать тон и направление их взаимным отношениям, и своим влиянием, – своею готовностью всегда поддерживать их, – охранять их от тех неприятностей, какие могут угрожать им, или какие могут выпасть на их долю.

Члены причта приходского, – дьякон и псаломщик, – подчинены священнику, и он, как настоятель церкви, есть их непосредственный начальник. Правила церковные очень сильно выставляют на вид это подчиненное отношение к священнику других низших членов причта, и требуют, чтобы оно выражалось со стороны их и внешними знаками почтения. По постановлениям отцов, устроявших на соборах благочиние церковное, дьяконам нельзя сидеть посреди пресвитеров, и если он может сесть в присутствии пресвитера, то только с его позволения (18 правило Первого Всел. собора, 20 прав. соб. Лаодикийского, 7 правило Шестого Всел. собора.). Тем более это имеет свое приложение по отношению к причетникам. Несмотря на это, священнику не следует показывать ни превозношения, ни заносчивости в своем обращении с подчиненными членами клира. Нехорошо сделает священник, если будет смотреть как на слугу, на своего дьякона и псаломщика, и едва будет удостаивать их своей беседы, обращаясь к ним только с жестким повелительным словом. Соборные правила удерживают за ним власть по отношению к ним и право требовать от них возможного уважения к его сану. Но едва ли кто одобрит его, если он без всякого повода со стороны своих клириков, с буквальной точностью будет держаться указанных правил. Они занимают хотя низшее положение по отношению к священнику, но все же, по своему служению, и весьма часто и по происхождению, братья его, хотя и меньше. Братским обращением с ними, полным близкого и теплого участия к ним, священник более, чем другим чем-либо, может привязать их к себе и сделать их преданными и исполнительными слугами и помощниками себе в разных отношениях. Скажут, что, пожалуй, уважать не будут священника подчиненные члены его причта, если он слишком приблизит их к себе и станет обращаться с ними запанибрата. Едва ли это можно допустить по отношению к большинству лиц, стоящих на низших степенях клира. У людей нельзя не предполагать сознания своего положения, и оно не дозволит им переступить границы должного почитания своего настоятеля. Если же кто забудется, священник всегда может напомнить таковому о его зависимом положении и о том месте, какое ему принадлежит в ряду других. Но и это, когда есть к тому вызов, лучше делать не строгим начальническим тоном, а в духе братского вразумления. Последнее больше может подействовать на забывающегося, тогда как начальническая строгость, при выговоре, может оскорбить подвергшегося ему, и не столько исправит его, сколько возбудит в нем неудовольствие на священника. Священнику не следует допускать, чтобы пренебрегали его саном в особенности те, которые ближе всех стоят к нему при исполнении им своих служебных обязанностей, и которые должны показывать другим образец в почитании служителей Божиих. Но этого можно достигнуть ровным, безукоризненным поведением, достойным отправлением своих обязанностей и духом пастырской любви, общительной со всеми, а не старанием держать себя подальше от других, стоящих ниже. Не внешнее превозношение над другим может возвысить священника, а его внутреннее достоинство, которое ни мало не умалится от того, что он скромно и близко держит себя по отношению ко всем, и не имеющим равного с ним общественного положения.

Пользуясь положением настоятеля, имеющего в своем подчинении низших членов причта, священник иногда злоупотребляет своими правами. Случалось часто прежде, пока в псаломщики не поступали люди, получившие образование, что священник для себя требовал от причетников таких услуг, к каким они не были обязаны, и какие выходили из сферы их служебных отношений. Им давались поручения часто хозяйственного свойства, исполнение которых отвлекало их от их собственных частных занятий; им навязывали работу или труд для удовлетворения какой-либо личной потребности священника, к их собственному ущербу. Причетники, зависимые от своего священника, не смели отказываться от таких дел, на них возлагаемых, боясь оскорбить своего настоятеля; но в душе они чувствовали несправедливость навязчивых требований священника и в тайне роптали по этому поводу. Это уже некоторое притеснение низшей братии, от которого должно бы воздержать священника чувство справедливости и любви к ней. Для причетников такое притеснение тем чувствительнее, что по своему положению они более, чем священники, вынуждены трудами рук своих добывать и увеличивать средства содержания своего и своего семейства, если оно есть у них. Причетник, преданный своему настоятелю, по доброй воле готов оказать ему возможную со своей стороны услугу. Никто не возбранит священнику воспринимать эту услугу и платить за нее, чем он знает и может, хотя бы одним благодарным вниманием. Но требовать от него для себя того, что не положено, – это уже своекорыстие священника, могущее вести к неприятностям и выходить за пределы закона и правила.

Инструкция благочинным, касаясь упорядочения отношений между членами причта, предписывает (п. 26) «священнику диакона и причетников не обижать, и доходов у них не удерживать, и бить их не дерзать». Не думаем, чтобы в современном, образованном и благовоспитанном пастырстве возможно было последнее, от чего предостерегает священника Инструкция благочинным, потому что возможность этого предполагает такую грубость нравов и такую необузданность воли, какая немыслима в благочестивом и благонастроенном служителе Церкви. Притом Апостольское правило (27-е) повелевает пресвитера (равно как и епископа и дьякона), биющаго верных согрешающих, или неверных обидевших, и чрез сие устрашати хотящаго, извергати от священнаго чина. Ибо Господь отнюдь нас сему не учил; напротив того Сам быв ударяем, не наносил ударов, укоряем, не укорял взаимно, страдая, не угрожал (1Петр. 11:23). Но раздел доходов нередко дает повод к пререканиям и жалобам на священника со стороны подчиненных членов причта. Чтобы избежать этих пререканий и жалоб, священнику следует строго держаться тех правил касательно раздела церковных доходов между членами причта, какие на этот счет утверждены высшей властью⁴⁵. Тогда он будет чист в своей совести и свободен от сторонних обвинений. Если же и при этом возникает какой-либо спор, священник, для прекращения этих споров и для соблюдения взаимного мира между членами причта, может поступиться некоторой частью своих доходов, особенно когда видит бедность и нужду подчиненных ему служителей церковных.

Священник обязан заботиться о том, чтобы богослужение в его церкви и приходе совершаемо было благообразно и по чину, с соблюдением устава церковного и с возможным благоговением. Но он обыкновенно не один совершает богослужение, а при участии псаломщика, и может быть, и диакона. А так как сам он является главным совершителем и распорядителем священного дела, то и неисправность его псаломщиков, не имеющих никакой самостоятельности в деле служения церковного, лежит на его ответственности и может быть вменена ему в вину. Отсюда его долг делать соответственные указания и наставления подчиненным членам клира, чтобы не было где какого-либо упущения и отступления от утвержденного чина церковного, чтобы не было допущено ничего неблагопристойного и неблагоговейного. Священник, например не сам должен мести и очищать церковь, но его дело смотреть за тем, чтобы храм его содержался в возможной чистоте и благопристойном виде. Это вменяет ему в обязанность «Поучение святительское», которое говорит: «церковь держи чисто, без пороха и паутины, паче же алтарь». Поэтому священник должен наблюдать затем, чтобы подчиненные ему церковнослужители по возможности часто очищали помост церковный от всяких уметий, также и стены и верх кронный от праха и паутины», и при этом он должен внушать им, чтобы самые «уметия не были отметаемы на места непотребные, но или в реку, или в неходном и непопираемом месте»⁴⁶. Пение и чтение клиросное не сам священник исполняет; но он не должен оставлять без внимания какую-либо небрежность или неумелость, допускаемую в этом отношении низшими клириками, И долг и иерейская совесть заставляет его внушать им, чтобы и пение было по возможности благопристойное, и чтение неспешное, внятное и вразумительное, без самовольных опущений. В храме и вне храма, при совершении какого-либо богослужебного действия, священник обязан наблюдать полное благоговение. Но он не за собой только должен смотреть в этом случае; он не должен допускать, чтобы и вспомогающие ему при этом лица держали себя не достойно священного дела. По Учительному Известию, «алтарю служащия, сиесть пономари, должен иерей зело учити, яко да велиим страхом и трепетом, и всяким благоговением входят во святый Божий алтарь, и свое им надлежащее дело сотворяют, ведуще, яко тамо присутственне Христос Бог наш на престоле»⁴⁷... За свое поведение низкие клирики сами отвечают; но если они дозволяют себе какое-либо безчиние в виду прихожан или сторонних людей, производят шум, употребляют слова неприличной брани, забывают правила трезвенности и т.п. священник не должен смотреть на это равнодушно: унижение, до какого ниспускается публично один из членов причта, косвенно касается всего причта. Долг настоятеля – остановить безчинствующего и внушить ему, чтобы он вел себя достойно того звания, которое на себе носит.

Священнику дано право⁴⁸ штрафовать дьякона и причетников выговорами наедине и при других, кроме того причетников и поклонами в церкви, а если они не вразумляются и не исправляются, доносить о них благочинному или жаловаться епархиальному начальству, равно как и они сами, в случае обиды от священника, могут приносить жалобы благочинному или епархиальному начальству. Но нужно всячески стараться, чтобы дело между членами причта никогда не доходило до жалоб начальству и до письменных кляуз. Если начались эти жалобы, – нарушен мир и спокойствие в причте, связанном единством служения, и водворилась вражда, которая будет препятствовать правильному течению жизни. Вместе с тем будет не малый соблазн и для прихожан, когда они узнают о несогласиях и беспорядках в своем причте, для устранения которых требуется содействие сторонней силы или высшей власти.

После прихожан и подчиненных членов клира ближайшими лицами к священнику являются его собратья, облеченные одинаковым с ним саном и несущие одинаковое с ним служение. Каковы должны быть их взаимные отношения?

И единство сана, и единство служения, и общность интересов располагают священников к возможному сближению между собою. Между ними должны быть гармония, взаимное доверие и частые братские сношения, если они живут и служат в одной местности, и внешним образом не удалены один от другого. От священников, живущих вместе или сходящихся между собою, ожидается, что они, в собраниях и при частных встречах, и везде, будут обнаруживать дух мира и взаимного уважения друг к другу, и через то будут служить добрым примером назидания для людей сторонних. Согласно с духом мира и любви, каким должны быть одушевлены они, – оказывать им гостеприимство друг другу и поддерживать общение между своими семействами. Но соблюдая братское общение, они не забудут при этом достоинства своего сана, и во взаимных сношениях не оставят серьезности обращения, к какой обязывает их положение, и не ниспустятся до цинического балагурства, грубых и плоских шуток и беззастенчивого буршества. Если постигает кого-либо из священников какое-либо несчастье, любовь собратий по служению должна побуждать их оказать посильную помощь и возможное утешение постигнутому несчастьем и предупреждать других в пособии их собрату. Если кто из священников нуждается в поддержке нравственной, такой первее всего ему можно ожидать от людей одинакового с ним положения. Делиться друг с другом всем, что может предложить братская любовь, и чего может требовать нужда, – долг, внушаемый священникам их совестью по отношению к своим сослужителям. При единении внешнем желательно между ними самое искреннее единение внутреннее. Если где могут иметь приложение прекрасные слова Псалмопевца: се что добро или что красно, но еже жити бpamиu вкупе (Пс. 132:1), то в особенности там, где устрояются взаимные отношения проповедников любви и служителей примирения.

Между тем действительность нередко представляет совершенно противное тому, что ожидается от взаимных отношений между людьми, призванными распространять и поддерживать в окружающей среде начала любви христианской. В особенности это несоответствие идеалу замечается там, где при одной церкви служат несколько священников. Летописи тех мест, где служат многосоставные причты, наполнены сказаниями о раздорах и неприятностях между живущими совместно священниками, возникавших часто из-за мелочей, и нередко доходивших до епархиального начальства. Нельзя при этом не пожалеть о потере лучшего блага здешней общественной жизни, – доброго мира, без которого людям неприятно и тяжело жить рядом друг с другом. Кроме того через эти взаимные раздоры унижается и теряется авторитет священнический и ослабевает уважение к ним среди их прихожан, и жизнь священников, долженствующая служить примером для других, при такой постановке способна производить дурное влияние на тех, которые видят раздоры своих духовных отцов, или слышат об их крупных несогласиях.

Поводом к раздорам и неприятностям между сослужителями бывает большей частью соперничество между ними в любви и доверии прихожан, в том уважении, каким они пользуются в окружающей среде, во внимании начальства, в наградах и т.п. В основании такого соперничества лежит естественная страсть человека, побуждающая его заботиться о том, чтобы в жизни стоять не ниже, а выше других, равных себе. Но соперничество, достойное пастыря и служителя Церкви, все должно быть направлено к тому, чтобы не уступать другим в добродетельной жизни, чтобы со всем усердием выполнять дело, ему порученное, и по мере сил своих заботиться о распространении в пастве чистого учения и доброй нравственности. Ищите прежде Царствия Божия и правды Его (Мф. 6:33), – вот правило, которым должны определяться все заботы священника о достойном поставлении себя среди других. А что будет следствием или плодом этих исканий, этих усилий честно и праведно вести свое дело, – пусть это будет предоставлено воле Божией, которая не оставляет без вознаграждения никакого подвига, предпринимаемого по чистым побуждениям и с добрыми целями. Если другой успевает больше нас, если его больше любит, больше ценят и больше награждают, – ничего не будет благоразумнее, как в смирении признать преимущества своего собрата, отличающегося усердной и влиятельной деятельностью, подавить в себе голос зависти и присоединиться к другим в справедливом уважении достойного. Кому, как не священнику безропотно покоряться велениям Промыслителя, дающего, по Своему премудрому усмотрению, одному один талант, другому два, а третьему пять, одного ведущего таким путем, а другого другим? Но по твоему суждению, несправедливо предпочитают тебе другого, рядом с тобой стоящего, собрата? Нельзя придавать большой цены одним нашим личным представлениям. Не следует забывать, что в суждениях о других, в их сравнении с собой, мы часто поддаемся обольщениям своего самолюбия, и свое обольщение желали бы навязать другим. А если бы и в самом деле мы терпели несправедливость и незаслуженное унижение, – благоразумно ли, достойно ли служителя Божия из-за этого волноваться, и косвенными путями, поношениями, интригами и происками действовать к умалению чести другого, чтобы тем восстановить свою честь? Таким способом мы не возвысим, а скорее унизим себя. Свою награду мы должны носить в своем сердце, в спокойствии и мире совести. Этой награды никто не отнимет у нас, если мы преданы своему долгу, и с усердием действуем в своем приходе во имя Божие, во славу Церкви и во благо прихожан. Беда вся в том при неприятных явлениях соперничества, что мы отвлекаемся своим вниманием от главной цели, нам указанной нашим служебным положением, и разные посторонние нечистые примеси смущают нас и портят наше дело. Истинный пастырь, сосредоточенный на цели, ему указанной, знает себя и овец своих, вверенных его попечению, и чувство исполненного долга для него дороже тех внешних отличий, за которыми гоняется суетность человеческая. Если болит кто в священстве болезнью неудовлетворенного честолюбия, то это происходит от отсутствия истинно-пастырского духа у людей, поддающихся мелкой страсти.

Между священниками есть старшие и младшие по летам службы и положению, есть облеченные доверием и полномочиями от иерархической власти, например, члены консистории и благочинные, в столице в некотором подчинении им рядовые приходские священники. При иерархическом равенстве их между собою, лета, заслуги и положение ставят немалую разницу между ними, с которой не могут не сообразоваться их взаимные отношения. Старейшинство, в особенности почтенная летами старость в священстве должны внушать к себе уважение со стороны младших представителей духовенства. Молодость, надменная новым образованием, готова с некоторым пренебрежением относиться к людям старым, как людям отжившим, мало знакомым с потребностями нового поколения, и с теми идеями, какими живет это поколение, и в каких заключаются ростки будущего. Такое отношение противно требованиям нравственного закона, который повелевает молодости вставать перед лицом седого и чтить лицо старче. Люди прежнего отживающего поколения есть как бы общие отцы наши. Своими трудами в лета силы своей они немало послужили и Церкви, и общему благу, и тем приобрели себе право на наше внимание к ним. Являясь на служение после них, мы вступаем во владение наследием, если не созданным, то сохраненным их заботами. Если малы и отсталы их знания в сравнении с новыми приобретениями, вынесенными нами из школы, если патриархальны и странны их привычки, это не дает нам повода к кичению и превозношению перед ними. На этот раз прекрасное наставление дает премудрый сын Сирахов: аще и разумом оскудевает (отец твой), прощение имей, и не обезчести его всею крепостию твоею (Сир. 3:13). У молодых священников может быть больше бодрости и энергии, могут быть свежие понятия. Но старые пастыри богаче их опытностью, и весьма естественно начинающим служение обращаться за советом к старшим, и со вниманием выслушивать их указания, в уважении к опытности и заслугам старца, и если эти указания противоречат нашим убеждениям, бестактно было бы со стороны младших выступать против этих указаний с резкими отрицаниями и безнравственно поднимать их на смех, хотя бы в их отсутствии.

Если младший священник со старейшим служит в одной церкви и одном приходе, он должен предоставлять и воздавать старейшему во всех случаях, где они являются для совместного служения, подобающую честь первенства и соблюдать некоторое нравственное подчинение ему. Было бы неблагоразумно младшему идти наперекор желаниям и распоряжениям старшего и выставлять свое я там, где нужно действовать по обоюдному согласию, и где первое решающее значение должно принадлежать пастырю, заслужившему честь первенства. Нет нужды восставать против установившихся порядков приходской жизни и местных обычаев и настаивать на их изменении, если в них нет ничего неблагопристойного и ничего противного законоположениям церковным. Если по нашим взглядам приходское дело может быть поставлено лучше, если нам не нравятся порядки, заведенные исстари в той местности, куда мы призваны служить вместе с другими, прежде нас выступившими на чреду служения, не нужно настойчиво навязывать свои взгляды другим, не нужно стремиться производить крутые перемены, если их не одобряют и если на них не согласны старейшие, более знакомые с местными нравами и более умудренные опытом. Иначе дело может дойти до неприятностей и вражды, произойдет смута в среде приходской, и вместо улучшения только расстроится порядок, существующей в той или другой местности. Решать дела, в особенности важные, нужно общим советом, и из нововведений настаивать на приведение в исполнение только необходимых, а не таких, которые нам кажутся полезными. У нас в виду должны быть не ломка и разрушение старого, а продолжение начатого в духе мира и любви.

Основанием, упорядочивающим отношения между священниками, из которых одни облечены особенным доверием власти, а другие являются им подведомыми и подчиненными, должно быть равенство их в иерархической степени. Противно духу Церкви и унизительно для священнического сана, если подчиненный священник перед другим, тоже священником или протоиереем, имеющим некоторое начальственное положение, является низкопоклонным, заискивающим и угодливым без меры. Нам случалось видать священников, кланяющихся в ноги своим старшим сослужителям и целующих у них руку, как у архипастыря. Подобное обращение с равным себе по сану не может не казаться чрезмерной человекоугодливостью, оскорбительной для священнического сана и слишком унижающей его достоинство. Почтение можно и должно соблюдать по отношению к людям, заслуживающим чести и уважения; но его нужно выражать в приличных формах, соответствующих положению, занимаемому священником, и если просьба есть какая к собрату, имеющему в своем распоряжении то, чего домогается проситель, ее можно изъяснить просто, не присоединяя к этому изъяснению, для усиления просьбы, форм рабского низкопоклонства. Равным образом и со стороны старших представителей священства, облеченных доверием власти, совершенно неуместна, по отношению к простым священникам, холодная важность и начальническая мина. Умный и уважающий свой сан старший представитель духовенства не заставит своего младшего собрата по целым часам дожидать, пока он выйдет к нему, не примет его в передней, не будет держать его на ногах перед собой и не допустит, чтобы он в присутствии его для выражения почтения к нему употребил что-либо унизительное для своего достоинства. Братолюбия должны не забывать священники, отличенные от других своих сослужителей некоторыми преимуществами, и этим духом братолюбия должны определяться все отношения их к своим младшим сослужителям.

Священник может быть поставлен в близкое соприкосновение с именитыми высокопоставленными лицами, занимающими видные места в гражданском обществе. Они могут жить в его приходе, и он по месту своего служения является для них пастырем и духовным отцом. Могут заставить его обратиться к высшим представителям гражданской власти какие-либо частные дела, личные или церковные. Как держать ему себя перед этими высокопоставленными людьми? Само собой понятно, что было бы признаком неблаговоспитанности и безтакности священника, если бы он в сношениях с именитыми лицами не оказывал им надлежащего почтения, был мало внимателен к ним, а тем более, если бы дозволял себе по отношению к ним какую-либо дерзость и горделивость. И наших пастырей, за весьма редкими исключениями, едва ли кто и обвинит в недостатке уважения и почтительности к лицам, занимающим высшие места в гражданской иерархии. Скорее их можно .обвинить в противоположном, именно в излишнем смирении и унижении перед лицами высшего светского общества. Этого уничижения себя со стороны священника также не должно быть в обращении со светскими высокопоставленными лицами, как и горделивого пренебрежения к ним и обнаружения какой-либо дерзости перед ними. Священник всегда и везде должен сознавать достоинство своего сана, и при этом сознании твердо и с самоуважением держать себя, с кем бы ни столкнула его жизнь. Пастырь должен помнить, что он поставленный Церковью попечитель о спасении всех в его приходе, что он отец, брат и друг не одних бедных и низких, но и богатых и высоких, что ему дана власть и сила всех благословлять именем Божиим и на всех низводить божественную благодать, потребную всякому христианину для преуспеяния в духовной жизни. Священный сан его, если и не дает ему положения в гражданском обществе, равного с заслуженными представителями высшего общества, имеет в себе достоинство, которое чтили не только благочестивые вельможи, но и цари. В нашем светском обществе, возвышенном над другими заслугами или богатством, часто мало обращают внимания на своего приходского пастыря, неохотно принимают его в своем доме, и иногда с явным пренебрежением встречают, когда он является в то или другое семейство для выполнения каких-либо церковных треб. Неуместно и бездельно в таких случаях изливаться перед другими в сантиментальных плаксивых жалобах и громко заявлять свое неудовольствие на то, что вот не признают священнического авторитета, и пастырю Церкви не хотят оказывать того внимания, какого он заслуживает по своему сану и по высокому делу, на него возложенному. Этими жалобами не расположит к себе и не заставит уважать себя тех, которые привыкли слишком свысока смотреть на скромного служителя Церкви, а только унизит себя перед другими: к подобным жалобам прибегает только тот, кто сознает себя безсильным завоевать себе лучшее положение в обществе, и потому как бы выпрашивает у других снисходительного внимания к себе. Ведите себя достойно своего звания и не унижайте сами себя какими-либо неблаговидными поступками, – вот все, что требуется от пастырей Церкви для снискания себе подобающего уважения со стороны других. И если этим вы не приобретаете внимания и уважения со стороны лиц, выше вас стоящих по своему общественному положению, – вина за это падает не на вас, а на тех, которые не умеют поставить себя в надлежащие отношения к своему духовному отцу и пастырю. С другой стороны не пристало служителю Божию, с целью снискать расположение светского общества, быть слишком человекоугодливым перед ним, стараться усвоять себе манеры светского человека, подлаживаться к тону салонного разговора и стремиться к полной ассимиляции с чуждым нам кругом. Не нужно изменять тому своеобразному приличию, к какому обязывает священника его сан и его служение. Священник и светский салонный человек – два понятия, несовместимые между собою. Случалось видеть священников, которые, попав в круг высшего общества, как будто хотели заставить других забыть, что они духовные лица, – принимали на себя услуги, свойственные молодым светским кавалерам, обращались к собеседникам и собеседницам со словами: messieurs, mes dames, mes demoiselles, расшаркивались с ловкостью почти военного человека, и ни словом, ни жестом не напоминали о своей церковности, – и выходило нечто неестественное, можно сказать, грустно-смешное. Подобное обращение священника, если может нравиться кому, то разве одному легкомысленному слою светского общества, желаю­щему видеть в священнике только веселого собеседника, а не служителя Божия. Не этим напрасным стремлением к обезличению священника можно снискать внимание и расположение серьезной и благомыслящей части светского общества; им напротив можно только уронить достоинство священническое. Гораздо более может нравиться и гораздо более может располагать светское общество к священнику его простое естественное обращение, полное вежливости, но в то же время чуждое всякой подделки, – такое обращение, в котором чувствовалось бы веяние духа Церкви, которым в особенности должен быть проникнут священник, и который от него должен передаваться другим. Не большая честь священнику, если его принимают как простого знакомого, и если в нем при этом не видят пастыря и служителя Божия.

Именитые прихожане иногда требуют от своего приходского священника подчинения себе в вещах, относящихся к совершению богослужебного чина, и заявляют ему желания, с которыми приглашают его сообразоваться в своей богослужебной практике. Они, например, назначают час, когда должна начинаться литургия в тот или другой праздничный день; другой раз просят его сделать какие-либо изменения в порядке отправления служб церковных; иногда зовут к себе в дом отслужить всенощную накануне какого-либо праздника или совершить какое-либо частное молитвословие и т.п. Нельзя оставлять без внимания подобных желаний, чтобы не вызвать напрасного неудовольствия со стороны сильных прихожан, в особенности если эти сильные прихожане преданы Церкви и являются главными благотворителями местного храма. Но есть границы, далее которых не должна простираться угодливость желаниям именитых людей в деле церковного приходского служения. Если в этих желаниях нет ничего, противного чину и уставу церковному, и если от исполнения их не терпят религиозные интересы других прихожан, от чего не сообразоваться с ними в своих действиях? Но как скоро они требуют чего-либо, клонящегося к изменению или нарушению установленного церковного чина, или когда они идут наперекор желаниям всего прихода, и когда в случае согласования с ними действий священника могут пострадать религиозные интересы других прихожан и могут остаться без своевременного удовлетворения их религиозной потребности, тогда он должен действовать так, как велит ему совесть и достоинство священника, а не соображения человекоугодничества. Нельзя, например, спешить на зов к именитому прихожанину, когда зовут священника причастить тяжко больного, или когда ждут в церкви приготовившиеся к принятию какого-либо таинства, – Крещения, исповеди, брака. Нельзя под великий праздник оставлять церковь и прихожан без всенощного богослужения и идти совершать вечернюю службу в доме вельможи по его желанию. Если он не может придти в церковь для участия в общей молитве, и если будет у него сильное желание выслушать на дому праздничное богослужение, можно сделать это по окончании вечерней службы в общем храме, Нельзя отлагать начало литургии в какой-либо праздничный день, по желанию сильного прихожанина, до позднего часа, когда весь приход, обыкновенно постящийся до обедни, желает, чтобы литургия совершалась раньше, и в ранние часы привык ходить в церковь для ее слушания. Неблаговидно долго не начинать литургии или всенощной, в ожидании прихода знатного прихожанина, когда собрался в церкви весь народ, и когда прошел обычный час, назначенный для начала церковного богослужения. Нельзя в церкви, в угоду тому или другому прихожанину, выпускать известные чтения или песнопения, положенные в том или другом богослужебном чине и т.п. Желания людей, стоящих высоко и считающих себя главами прихода, бывают иногда очень капризны и прихотливы. Ниже достоинства священнического безпрекословно подчиняться капризным и прихотливым требованиям какого-либо именитого прихожанина. Он может отклонять их, опираясь на свое право, указывая на требования долга, благо и желания всего прихода, и выставляя неудобства, сопряженные с исполнением прихотливых желаний. Твердость и самостоятельность в законном деле не повредит священнику, и если раз-другой – священник отклонит высокомерные притязания прихотливого прихожанина, желающего по своему распоряжаться в области церковной приходской жизни, и укажет основательные к тому причины, пропадет у этого прихожанина охота предъявлять священнику свои прихотливые и неумеренные желания. Если при этом такой прихожанин человек серьезный и рассудительный, он не будет гневаться на своего приходского священника за обнаружение им известной доли самостоятельности в отправлении им церковной службы, а скорее почувствует уважение к нему, как человеку независимому и действующему по сознанию своего долга.

В отношениях гражданских от священника ожидается точное исполнение всего, чего требует закон или долг верноподданного, и полное подчинение всем, основанных на законе распоряжениям установленных властей. Как руководитель пасомых, долженствующий служить для них примером во всем, – в исполнении всех, лежащих на нем, гражданских обязанностей, он будет идти впереди других, всегда и везде будет показывать себя образцовым гражданином и безупречным сыном отечества. Он не позволит себе, опираясь на покровительство Церкви и особенность своего положения в обществе, уклониться от исполнения начальственных распоряжений, вызываемых условиями гражданской жизни, и не обнаружит ни упорства, ни ропотливого недовольства, когда на него, вместе с другими, в силу общественных нужд или особенных временных обстоятельств, налагается какая-либо повинность, кажущаяся ему обременительной, а тем более не доведет себя до того, чтобы привлекли его к ответственности за неисполнение законных распоряжений власти. Чтить власть, повиноваться ей и воздавать всем должное он учит словом; то же самое он должен показывать и делом, в своем примере и поведении.

Не рекомендует служителя Церкви бумажное сутяжничество, если он, без уважительного повода, вчинает иски и жалобы, и призывает для решения каких-либо мелочных споров содействие гражданской, судебной или административной, власти. Распри и тяжбы совершенно не пристали служителю мира и проповеднику любви, и унижают его достоинство. А если жалобы и притязания других или важные нарушения его интересов или интересов церкви с чьей-либо стороны вынудят его обращаться к властям и просить у них защиты или восстановления нарушенного права, он должен держать себя перед властями без страсти, без обиды, спокойно и с самообладанием. Само собой понятно, что священник в этом случае будет говорить и отстаивать только честное и справедливое. И если власть не будет на стороне священника, можно стойко защищать правое дело, смело выставляя все, клонящееся к его освещению, но было бы при этом недостойно священника дозволять себе неумеренные выражения обидчивого встревоженного чувства или унизительные просьбы.

Действующими законоположениями священники допускаются или приглашаются к участию в земском или городском самоуправлении. Они могут участвовать в выборе гласных и сами являются в качестве гласных, и в этом звании вместе с другими решают дела, относящиеся к пользам земства или города. Там, где допущены выборы и где дан простор общественному самоуправлению, весьма часто составляются партии и идет борьба их. Священнику не свойственно приставать к той или другой партии. Ему следует стоять выше духа партии и действовать самостоятельно и независимо, по своему убеждению. Своим независимым образом действий, руководящимся чистыми побуждениями, он несомненно приобретет себе доверие и уважение общества. А когда он дозволит себе пристав к какой-либо партии, поддастся влиянию ее вожаков и будет следовать их велениям, – он окажется игрушкой в руках других, что ниже достоинства служителя Церкви, и вместе с унижением себя вызовет против себя неудовольствие со стороны других, не принадлежащих к той партии, к которой пристает он. Где действует дух партии, там есть место и интриге, низвращению дела, и своекорыстию, и, пожалуй, подкупу. Не одно прямое, а только косвенное прикосновение к этим нечистым делам партии марает имя и сан священника, и пастырь, уважающий свое достоинство, будет держать себя вдали от всего, что может навлечь на него нарекание. Когда будет он призван к участию в делах общественного самоуправления, – первым долгом для себя должен поставить защищать интересы Церкви, веры и нравственности, и если видит, что другие готовы оказывать пренебрежение к этим интересами, должен собрать всю свою энергию, чтобы не дать возобладать в представительных собраниях недобрым, антицерковным и антирелигиозным стремлениям.

В среде, окружающей священника, могут открываться брожения и волнения общественно-политического свойства. Поставленный в ограде церкви, ведающей дела царства не от мира сего, – Царства Божия, а не человеческого, он, во вред себе, злоупотребит своим положением, когда дает увлечь себя этим волнениям. Священная кафедра, на которой он является учителем, не создана для обсуждения вопросов политического свойства, тем менее для служения страстям политическим. Во времена общественных и политических брожений дело пастыря Церкви – усмирение и укрощение возбужденных умов, напоминание им о долге, проповедь евангельского учения о смирении и покорности властям, о взаимном примирении и прощении, склонение воли, готовой выйти из подчинения, к спасительным требованиям веры и высоким обетованиям, указанным нам свыше.

Мы ничего не говорили об отношении пресвитера к своему епископу. Но это отношение не входит в круг частных житейских отношений священника, о которых мы теперь трактуем, а переходит в сферу отношений чисто-служебных, и не только в общем, но и в подробностях точно определено канонами церковными. Если для полноты изображения предмета, нами рассматриваемого, нужно коснуться этих отношений, то в этом случае можно только напомнить те церковные правила, которыми определяется надлежащее отношение пресвитера к своему епископу. По этим правилам, священник должен оказывать полное повиновение своему епископу, как своему священно-начальствующему правителю, и вместе с тем во всех потребных случаях воздавать ему подобающую честь. По 39 апостольскому правилу, пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают. Ибо ему вверены людие Господни, и он воздаст ответ о дущах их, и всякое своеволие пресвитера по отношению к своему епископу строго осуждается и запрещается Церковью, если епископ не обличен ни в чем, противном вере, благочестию и правде (ап. пр. 31, Карф. 10, Конст. двукр. 13 и 15). Оскорбление или пренебрежение, оказанное пресвитером епископу, может подвергать его извержению из сана. Аще кто из клира (говорит 55 апостольское правило) досадит епископу: да будет извержен. Князю бо людей твоих да не речеши зла (Деян. 23:5), (ср. Конст. двукр. пр. 14). В случае обиды или несправедливости, учиненной епископом пресвитеру, последний имеет право жаловаться областному собору, но до решения высшего суда не может оказывать ни противления распоряжениям своего епископа, ни пренебрежения и непочтения к нему. Аще обрящется (читаем мы в 14-м правиле Сардикийского собора) некий епископ, склонный ко гневу (что в таковом муже не должно имети места) и внезапно быв раздражен на пресвитера, или диакона, восхощет изринути некоего из Церкви: подобает предохранение употребити, да не тотчас таковый будет осуждаем и лишаем общения: все епископы рекли: извергаемый да имеет право прибегнуть к епископу митрополии тоя области... Ибо недолжно заграждати слуха от просящих. А епископ оный, праведно или не праведно извергий таковаго, благодушно сносити должен, да будет изследование дела, и приговор его или подтвержден будет, или, получит исправление. Но прежде, нежели тщательно и верно изсепдованы все обстоятельства, отлученный от общения до разсмотрения дела не должен присвояти себе общения. Аще же сошедшися некоторые из клира увидят в нем пренебрежение власти и надменность: то (поскольку не прилично попускати обиду или неправедное порицание) долженствуют несколько суровыми и тяжкими словами обращати его к порядку, да соблюдается покорность и повиновение повелевающему должное. Ибо как епископ обязан являти подчиненным искреннюю любовь и расположение: таковым же образом и служащие обязаны не притворно исполняти долг служения епископам. Жаловаться на епископа, помимо своего духовного начальства, светской власти или царю не дозволяют правила церковные. Аще который епископ, или пресвитер, или вообще кто либо из клира (постановили отцы Антиохийского собора), без соизволения и грамат от епископов области, и наипаче от епископа митрополии, дерзнет отъити к царю: таковый да будет отрешен и лишен не токмо общения, но и достоинства, какое имел, яко дерзнувшие, вопреки правилам Церкви, стужати слуху боголюбезнейшаго царя нашего. Аще же необходимая нужда заставит кого ити к царю: таковый да творит сие с разсмотрением-соизволением епископа митрополии и прочиих тоя области епископов, и да напутствуется граматами от них (пр. 11). Аще который пресвитер или диакон, изверженный от своего сана своим епископом, или даже епископ, изверженный собором, дерзнет стужати царю: подобает ему обратитися к большему собору епископов, и то, чим мнится быти прав, предложити множайшим епископам, и от них прияти изследование и окончательный суд. Аще же, сих пренебрегши, царю стужати будет, таковый да не удостоивается никакого прощения, да не будет места его защищению, и да не имеет он надежды возстановления (пр. 12) (Карф. пр. 15, Второго Всел. соб. пр. 6).