2. Гомилетика Герарда Гиперия

(De formandis concionibus sacris, sev de interpretatione scripturarum populari. Libri II)

В истории гомилетики из писателей XVI века первое место принадлежит не Лютеру и Меланхтону, главным двигателям реформации, а Андрею Герарду Гиперию, профессору богословия в университете марбургском. Его гомилетическое руководство, вышедшее в первый раз в Марбурге в 1553 году под заглавием: «De formandis concionibus sacris, sev de interpretationе scripturarum populari», no своему составу и содержанию обладает многими характерными особенностями, весьма выгодно отличающими его от прежних средневековых гомилетик, и вместе с тем обнаруживает в авторе так много вкуса и понимания церковно-ораторского приличия, что его руководственные замечания можно рекомендовать и проповедникам наших времен. Его называют творцом научной гомилетики, ³⁹ освободившим гомилетику от уз риторики и возвысившим ее до степени самостоятельной богословской науки,⁴⁰ и от него новая гомилетика может вести свое начало.

Родовая фамилия Гиперия – Герард; Гиперием он назывался от места своей родины, города Ypern в Фландрии. Таким именем он подписывался в своих сочинениях, и оно осталось за ним в истории вместо фамильного прозвания.

Своим образованием он обязан парижскому университету, тогда главному святилищу науки, считавшему тысячами своих питомцев. Здесь он прослушал полный философский, а потом богословский курс. Знания, сообщаемые школьной наукой, он дополнял домашними самостоятельными занятиями, и в этих домашних занятиях первое место занимало у него чтение писаний отцов древней церкви, что благодетельным образом отразилось в его дальнейших сочинениях и в частности в его гомилетике. В Париже особенным сочувствием его пользовались гуманисты, которые в значительном числе призваны были туда при Франциске в триязычную коллегию, основанную в 1529 году. Чрез них Гиперий знакомился с древней литературой, сам усердно изучал древние языки, и от них он заимствовал критическое отношение к постановке богословской науки в том виде, какой она имела в средние века. Тридцати лет он занял кафедру богословия в университете марбургском (в 1542 году), и держал ее за собой более двадцати лет, до самой смерти, которая последовала в 1564 году. Обладая многосторонними знаниями и отличаясь даром преподавания, он с таким успехом излагал с кафедры экзегетическое, систематическое и практическое богословие, что о нем распространилась слава по всей Германии, и в университет марбургский со всех концов Германии во множестве стекались молодые люди, для получения образования. В то время, когда Гиперий выступил на учено-литературное поприще и преподавал уроки с кафедры, в протестантском обществе велись горячие споры. Лютеране полемизировали с пылкой ревностью, доходящей до фанатизма, не только с римско-католиками, но и сами с собой. В новооснованном Лютером церковном обществе появились разные партии, отличавшиеся одна от другой своеобразным пониманием того или другого частного пункта догматического учения. Эти партии с ненавистью относились одна к другой, и спорам между ними конца не предвиделось. Полемическое богословие при таком положении вещей являлось главным предметом в школах протестантских, и им занимались более, чем другими отраслями богословской науки. Гиперий был человек мирной натуры, и он скорбел о том направлении, какое принимала богословская наука в протестантстве, и по мере возможности старался умерить горячее споры, волновавшие умы, часто по вопросам маловажного значения. Сам он на кафедре раскрывал положительные начала богословского знания, не вдаваясь в полемику, и существенным недостатком прежних изложений христианского учения считал то, что излагавшие это учение пренебрегали историческими сведениями и не хотели обращаться к ним.

С именем Гиперия в учено-богословской литературе известно нисколько сочинений, которые составились из его чтений, какие он держал в качестве профессора. Из них нашему вниманию подлежит одна гомилетика, известная под заглавием: «De formandis concionibus sacris, sev de interpretatione scripturarum populari». Явилась она первоначально, как мы говорили выше, в 1553 году, а в 1562 году вышла в значительно увеличенном и распространенном виде. Первое издание повторялось несколько раз, даже было переведено на французский язык, и снабженное несколькими замечаниями и добавлениями одним римско-католическим богословом (Лоренцом Виллавинценцием) было выпущено в свет с его именем. Экземпляры первого издания гомилетики Гиперия (1553 г.), по отзывам ученых исследователей,⁴¹ чрезвычайно редки. Мы имеем таковой из библиотеки университета св. Владимира, и на нем, на первом пустом листе неизвестной рукой древнего ценителя написано: «Libellus egregius et perrarus, uti cetera Hiperii, ex quibus vid. Vogt p. 358, qui vero hunc ignoravit».

Книга написана, как объяснял Гиперий, в посвящении ее благосклонному читателю, по побуждению некоторых слушателей, вышедших из той школы, в которой Гиперий занимал кафедру профессора, т. е. марбургского университета. Призванные исполнять должность учителей в церкви, они просили своего бывшего профессора дать им какое-либо руководство для составления проповедей. «Я (говорит Гиперий) обыкновенно отсылал таких к чтению тех авторов, которые издали полезные и уважаемые сочинения, посвященные этому предмету. Но таким ответом не довольствовались многие мои приятели; они сильно настаивали предо мной, даже с прямым принуждением, чтобы я после других изложил свое суждение. Итак, уступая частым настоятельным просьбам некоторых, я кое-какие небольшие замечания о способе проповедания и о популярном толковании Писания записал на бумаге, но без порядка и нестройно, и в таком виде предложил их желавшим слышать мое суждение... Но не много спустя, я понял, что этим я не удовлетворил их: почему то самое изложил полнее…»¹¹

Принятая благоприятно при своем появлении и имевшая в XVI столетии не одно издание, гомилетика Гиперия в XVII столетии была почти совсем забыта, и о ней не говорили и к ней не обращались и в первой половине XVIII века. Причина этого забвения заключалась в том, между прочим, что Гиперий по своим убеждениям принадлежал не к главной протестантской партии, возникшей из реформации, – лютеранской, а к реформатскому исповеданию. Ревнивые о чести своей партии, лютеранские богословы не хотели воздавать должного умным писателям, не стоявшим с ними в одном лагере. Восстановление авторитета Гиперия и признание важного значения за его гомилетическим руководством последовало уже в последних десятилетиях прошлого столетия. Известные историки Штрекк и Вагниц, издавшие в 1781 году не первую краткую, а распространенную гомилетику Гиперия (1562 г.), выставили на вид забытые его достоинства в гомилетической области, и с тех пор у всех немецких писателей, ⁴² при обозрении трудов предшествующих поколений по части гомилетики, имя Гиперия ставится высоко, как имя одного из лучших представителей этой науки.

Гомилетика Гиперия имеет оригинальный характер. В ее построении меньше зависимости от риторических систем, которым более или менее подчинялись прежние гомилетические руководства. В ней преобладает богословский или специально-гомилетический элемент пред риторическим, и гомилетика в том виде, какой дал ей Гиперий, является больше богословской наукой, чем словесной или риторической. В этом состоит новость постановки гомилетической науки, и вместе главная заслуга, которая дает Гиперию почетное место в ряду других представителей науки о проповедничестве.

Гиперий сознает, что у проповедника в его обязанностях и деятельности весьма много общего с оратором. Деятельность оратора определяется принятыми в риториках терминами: изобретение, расположение, изложение, память и произношение. Те же самые обязанности или виды деятельности и у проповедника. Равным образом имеют отношение к проповеднической деятельности и другие риторические трактаты, – о целях ораторства: учить, нравиться, трогать, – о трех родах слога, об искусстве разнообразить и украшать речь посредством тропов и фигур, как это показал блаж. Августин в своей «Христианской науке». Знание всего риторического учения нужно и полезно для проповедника, как это видим на примерах св. Златоуста, св. Василия Великого, св. Григория Назианзина и других. Но наш автор не считает нужным излагать в своей гомилетике то, о чем распространяются риторы. Все, что нужно знать проповеднику касательно расположения, изложения и памяти, все это подробно изложено в трактатах риторов, и пусть проповедники к ним обращаются для изучения этих частей. Произношение совершенно иное ныне, чем было в старину: в церкви нужно соблюдать при произношении больше приличия и важности, чем на форуме, и потому у светских риторов проповеднику нет нужды учиться произношению. Но Гиперий, несмотря на то, не вводит в свою гомилетику особого трактата о произношении, но рекомендует проповедникам практически учиться искусству произношения, советуя проповеднику подражать тем учителям, которые прекрасно произносят и действуют на кафедре, и этим снискали себе славу у своих соплеменников. Главное внимание Гиперий обращает на изобретение: в этом пункте, по его указанию, проповедник более всего должен трудиться, и этим он отличается от оратора. Потому, когда светская риторика учит тому, как нужно составлять речь и действовать оратору, гомилетика излагает то, что проповедник должен предлагать народу: там форма – главное, и здесь материя.⁴³ И виды речей или проповедей Гиперий указывает не те, какие обычно выставляла и выставляет риторика. Обыкновенно риторика разделяла красноречие на три рода: красноречие показательное или панегирическое, совещательное и судебное. Эти же роды речей указывала гомилетика и в духовном красноречии, находя здесь подобие и судебного красноречия, едва ли уместного на церковной кафедре, что однако допустил в своем гомилетическом трактате и наш Феофан Прокопович. Гиперий взял новое начало деления церковного красноречия на роды; именно в основание деления он положил изречение Апостола Павла во втором послании к Тимофею: всяко писание богодухновенно и полезно есть ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию еже в правде (2Тим. 3:16), с присовокуплением текста из послания к римлянам: елика преднаписана быша, в наше наказание преднаписашася, да терпением и утешением писаний упование имамы (Рим. 15:4), и указал пять родов проповедей, – род учительный (doctrinale или διδασχαλιχόν) обличительный (redargutivum или ελεγχιχόν) наставительный или воспитательный (institutivum или παιδευτιχόν) – употребив такое название для третьего рода проповеди, неупотребительное в научной терминологии, Гиперий оговаривается, что он считает позволительным в своей специальности пользоваться словами апостола, хорошо выражающими дело, – исправительный (correctorium или έπανορθωτιχόν) и утешительный (consolatorium – παραχλητιχόν или παραμυθητιχόν). Гиперий первый ввел такое разделение церковного красноречия на роды, и сам чувствовал, что это необычное деление многим покажется странным и может вызвать против себя возражения. Потому, еще в посвящении своей книги благосклонному читателю, он оправдывает себя в допущенной им новости, ссылаясь на то, что в этом случае он имел руководителем своим св. Апостола Павла, которого можно считать, по его словам, корифеем всех проповедников, и выражает уверенность, что благочестивые и ученые люди не скажут, что он сделал то неправильно. Деление это, хотя не сделалось общепринятым, но после Гиперия не редко повторялось в последующих сочинениях гомилетического содержания, и оно удержалось, между прочим, в нашей Книге о должностях пресвитеров приходских.

Далее, творение Гиперия отличается тем, что свидетельствует о чистом гомилетическом вкусе своего автора и наполнено светлыми суждениями о предметах и вопросах, входящих в круг науки о проповедничестве. Оригинальной и весьма выгодной чертой в нем является то, что он указывает на прекрасные образцы проповеднического слова, на их примере основывает свои правила, и к ним отсылает желающих научиться полезному и плодотворному способу действования на церковной кафедре. Эти образцы он представляет в библейских речах, – пророков, апостолов и самого Господа Иисуса Христа, и в творениях святых отцов древней церкви, – Златоуста, Василия Великого, Григория Назианзина и других. Где нужно ему подтвердить свои правила и советы примером, он всегда обращается к речам и творениям тех, кого считает высшими и безупречными представителями церковного или священно-религиозного красноречия. Особенно он рекомендует вниманию молодых проповедников св. Иоанна Златоуста и выражает желание, чтобы они непрестанно, день и ночь, читали и перечитывали его беседы. Ни у кого, как у св. Златоуста, нельзя научиться говорить ясно, просто, популярно, и вместе учено, умно, вполне прилично и важно.⁴⁴ Вообще к древним отцам обращается Григорий, как наставник проповедничества, и склоняет внимание других, имеющих в виду проповедническое служение, потому что у древних отцов находит больше знания или священной эрудиции, чем у позднейших проповедников, больше горячей ревности о спасении людей, и более обильное проявление в их слове вспомоществующей силы Св. Духа.⁴⁵

Войдем в более подробное рассмотрение сочинений Гиперия. Книга его, по своему достоинству и по практической годности и меткости своих замечаний, заслуживает внимательного рассмотрения.

Свое сочинение о составлении проповедей Гиперий разделил на две части: в первой части он излагает правила, касающиеся проповеди вообще, а во второй разбирает роды проповедей и указывает, что нужно наблюдать по отношению к каждому роду проповедей в отдельности.

Приступая к уяснению того, что должен делать и соблюдать проповедник, при исполнении своего долга, Гиперий в начале книги считает нужным кратко показать высокое значение должности проповедника. Между всеми церковными должностями она самая важная и самая достойная, говорит наш автор. В проповедовании слова Божия состоит главное служение апостольское. Господь, пред отшествием с земли, дал ученикам своим повеление идти и учить все народы. Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари (Мк. 16:15). Долг учить ставится Спасителем на первом плане, сравнительно с долгом крещения или совершения таинств. Потому и Апостол учение считает делом, принадлежащим апостольскому чину, и его считает своей обязанностью, предоставляя другим другие дела. Не посла бо мене Христос (говорит он) крестити, но благовестити (1Кор. 1:17). И нет другого более верного признака, которым истинная церковь отличается от ложной, как чистое и здравое учение; так как и еретики в своих собраниях отправляют богослужение, а чистого учения не имеют. Апостол Павел вменяет себе в особенную честь, что он служил Богу духом в благовествовании Сына Его (Рим. 1:9). Потому ищущие служения проповеднического, согласно указанию Апостолов, ищут доброго и высокого дела, и хорошо упражнявшиеся в нем должны быть всеми любимы и почитаемы (1Тим. 3:1). Прилежащие добре пресвитеры сугубыя чести да сподобляются, паче же труждающиеся в слове и учении (1Тим. 5:17).

После указания высокой важности проповеднического дела и служения Гиперий (во второй главе первой книги) выставляет главные требования, которым должен удовлетворять принимающий проповедническое служение, – разъясняет, чем он должен обладать для того, чтобы быть достойным своего служения и с успехом вести его. Три требования предъявляет проповеднику наш автор: от него требуется ученость или достаточные познания, чистота жизни и дар сообщения учения или способность говорить сильно и убедительно. Определяя познания, необходимые для проповедника, Гиперий не ограничивает их одной богословской ученостью, а требует от него знания и светских, гуманитарных наук, знания языков, даже сведений в праве гражданском и делах политических. Заметно у него в этом пункте влияние гомилетики Эразма: только он говорит об образовании и знаниях проповедника более коротко, чем Эразм, и старается подтвердить законность своего положения примерами и изречениями библейскими, чего нет у Эразма. Второе требование – требование чистоты жизни – не новое требование у Гиперия: излагая это требование, Гиперий говорит согласно с другими гомилетами, прежде его излагавшими правила касательно проповедника и проповеди, начиная с Августина. Добрая жизнь проповедника, по словам Гиперия, есть как бы печать, которой утверждается пред слушателями здравое учение. Но он считает нужным ограничить это требование, в существе дела совершенно законное и справедливое; потому что не везде и не во всякое время можно иметь таких проповедников, которые были бы известны святостью жизни, и которых бы жизнь столько же назидала, сколько и слово. Все мы рождаемся в беззакониях, и человеческая природа удобопреклонна ко злу. Потому пусть проповедниками являются, если не святые и вполне безупречные по жизни, то по крайней мере люди доброго направления, держащиеся здравого учения и не зараженные никакими нечестивыми или еретическими мнениями. Апостол находит добрым и благодарить Бога, когда проповедуют Христа, по какому бы это побуждению ни было, и каковы бы ни были те лица, которые проповедуют чистое учение (Фил. 1:14–18). Третье требование – требование духа и силы в учении. Это требование не имеет полной определенности. Дух и сила в учении – это не то, что дар красноречия, которым отличаются светские ораторы. Это некая особенная способность излагать здравое учение, трогать и увлекать души. Эту способность можно означать словом помазание, и сам Гиперий, чувствуя, что особенность этого требования трудно означить одним точным словом, для выражения того, что нужно разуметь под свойством проповедника, здесь указываемым, употребляет разные выражения, заимствуя их из Священного Писания. Этот дар (говорит он) в Писании называется то словом δύναμις; – сила, власть, с какой учил Господь Иисус Христос (Мф. 7:29. Мк. 1:22. Лк. 4:32), то словом πάρρήοία – смелость, дерзновение (Деян. 4:13), то словом έξχσία – могущество, то словом πνεύμα – дух (Деян. 4:8), то άπόδειξις πνεύματος χαί δυνάμεως – явление духа и силы (1Кор. 11:4). Дух или сила в учении зависит не столько от естественных способностей человека, сколько от благодати, даруемой от Бога. Потому нужно просить этой благодати у Бога. Дар учения, сообщаемый Богом, умножается частой молитвой, а питается и сохраняется горячей ревностью о спасении братии.

Цель, которую всегда должен иметь в виду проповедник, – спасение людей и примирение их с Богом. К этой цели всецело должен быть направлен весь труд его, и слово его должно быть не чем иным, как словом спасения или словом о спасении (гл. 3).

Главное и первое внимание Гиперий рекомендует проповеднику обращать на материю проповеди, и с определения свойств материи, пригодной для церковной кафедры, он начинает подробное изложение гомилетических законов. Материю для проповеди Гиперий советует избирать 1) полезную, 2) легкую и 3) необходимую. Конечно, весьма полезно все учение евангельское; но из него то в особенности нужно предлагать народу, чем питается вера, чем побуждаются люди к любви и добрым делам, и чем утверждается наша надежда. Нужно брать во внимание всего человека, как внутреннего, так и внешнего, и говорить не только о делах и обязанностях жизни настоящей, но и об ожидании жизни будущей. Ибо чрез познание и правильное употребление сих вещей человек делается совершенным и приготовляет себе вечное блаженство. Гиперий при этом подробно перечисляет пункты, обнимаемые понятием веры, любви и надежды, – конечно, не все (кто все их в порядке перечислит?), – а только такие, которые особенно полно изъяснены пророками, Господом Иисусом Христом и апостолами, которые с особенной пользой могут быть предлагаемы народу, о которых всегда благовременно говорить и о которых учители народа никогда не могут любомудрствовать до пресыщения.

Второе требование Гиперия по отношению к материи, годной для церковной кафедры, состоит в том, чтобы она была легкая, понятная для всех. Слушателями проповедника являются большей частью люди простые, неученые, а если между ними попадаются люди образованные, то и из них мало сведущих в божественных вещах. Потому напрасно предлагать в проповеди то, чего никто не понимает, или поймут очень и очень немногие. И от рассуждения о вещах трудных скорее можно бояться опасности, чем ожидать пользы. Апостол Павел поэтому очень часто увещевает своих учеников избегать суесловов и прекословов лжеименного разума и всякого учения, которое не ведет к благочестию (1Тим. 1:4; 6:4, 20; 2Тим. 11:14, 16–17, 23. Тит. 1:10–11), и уклоняться от всего того в учении, что делает людей надменными и более надлежащего пытливыми, что рождает споры и никого не назидает. Нужно остерегаться поднимать в проповеди праздные вопросы и приводить утонченные рассуждения.

В-третьих, Гиперий советует проповедникам излагать материю необходимую. Необходимой материей он называет ту, которая прилична месту и времени, и которая требуется состоянием и духовными нуждами народа, для которого проповедник является учителем. Множество богословских предметов весьма полезных по своему существу, но не все их благовременно изъяснять в том или другом месте, в то или другое время. У иных народов одни пороки, а у других другие; в одном городе господствуют такие заблуждения, какие в другом почти неизвестны. В одном месте поднимаются религиозные споры, а в другом все спокойно. Часто случаются разные обстоятельства, о которых или по поводу которых проповеднику нужно говорить речи известного рода, приспособленные к обстоятельствам, например, во время голода, моровой язвы, войны, града, неблагорастворения воздуха, смятения или другой какой-либо опасности. Долг проповедника в таких случаях утешать народ, приводить к сознанию греха, возбуждать к молитвенному испрошению милосердия Божия. Одним словом, как различны состояния и случаи в обществах человеческих, так различны должны быть и проповеди, и уже самая необходимость предписывает проповеднику пользоваться тем или другим родом речи, раскрывать ту или другую материю в назидание народа.

Особенную осторожность должен иметь проповедник и особенную заботливость прилагать к тому, чтобы в своих проповедях не сказать чего-либо не точного, не твердого, не согласного с здравым учением, извлеченным из Священного Писания и из достойных толкователей веры и принятым церковью за образец веры в символах.

За общим определением свойств проповеднической материи Гиперий излагает некоторые правила о форме и частях проповеди.

Касательно формы проповеди он требует 1) чтобы проповедь была кратка: это нужно для того, чтобы народ бодро, без скуки и утомления слушал речь проповедника, и легче удержал в памяти слышанное; можно и в немногих словах сказать много полезного. 2) Проповедь должна быть изложена ясно и вразумительно. Вполне ясно и вразумительно может говорить тот, кто прекрасно владеет народным языком. Для приобретения такой способности рекомендуется имеющим в виду проповедническое служение слушать проповеди церковных ораторов, отличающихся талантом и умением говорить народу вполне понятно для него, – и читать книги, писанными людьми, владевшими даром популярного изложения. Этим талантом всех превосходит св. Иоанн Златоуст, и потому Гиперий желает, чтобы молодые проповедники^: никогда не выпускали из рук его книг, и день и ночь читали их, чтобы достигнуть, если то возможно, того достоинства речи ясной, популярной и вразумительной, каким в совершенстве владел св. Иоанн Златоуст, не напрасно названный этим именем. 3) Проповедь должна состоять из законных частей, т. е. в ней должен быть соблюдаем порядок расположения и изложения мыслей. И в письме, которое адресуется одному лицу, и в котором говорится о домашних делах, по возможности, соблюдается порядок изложения. Тем более это необходимо в проповеди, в которой предлагается учение о предметах самых важных и высоких, и которая говорится пред большим собранием народа.

Частей проповеди у Гиперия указывается семь: чтение Писания, призывание, приступ, предложение или разделение, доказательство или исследование, опровержение, заключение.

Чтение Священного Писания предшествовало проповеди и непосредственно соединялось с ней в древней церкви. Писание или известный отдел его читал чтец, особо поставляемый в церкви для совершения чтения при богослужении, и тотчас после него другой кто-либо, ученый и облеченный особенным полномочием, восходил на кафедру и изъяснял то, что прежде было прочитано. Этот обычай заимствован был из синагоги иудейской. О порядках синагоги иудейской, нашедших отражение в практике христианской церкви, мы читаем в Деяниях апостольских (Деян. 13:14–15), где говорится, что когда Павел и бывшие с ним в Антиохии Писидийской в субботу вошли в синагогу, то по чтении закона и пророков начальники синагоги послали сказать им: мужие братие, аще есть слово в вас утешения к людем, глаголите, и в Евангелии Луки, который, говоря о посещении Спасителем в день субботний синагоги назаретской, замечает, что Ему дали книгу пророка Исайи, и Он, прочитав найденное Им место, тотчас же, согнув книгу и отдав служителю, сел и начал разъяснять чтение, к великому изумлению всех присутствующих в синагоге (Лк. 4:16–22). Но чтение Писания или отдела из него, хотя было в обычае в древней церкви, не было ненарушимым законом. Были проповеди, говоримые по случаю и не состоявшие в изъяснении Писания. Таким проповедям не предшествовало чтение Писания, а проповедник брал из Писания только несколько слов или выводил из него тему, а иногда начинал слово, не приводя никакого места из Писания. Примеров подобного рода проповедей много у древних отцов церкви, – св. Григория Назианзина, св. Иоанна Златоуста, св. Василия Великого и других.

Заслуживает внимания замечание Гиперия о том, в каком переводе или на каком языке приводить в проповеди слова Священного Писания. Он требует, чтобы проповедник, когда ему нужно употребить слова Писания, пользовался при этом тем текстом или переводом, какой наиболее известен народу и освящен церковным употреблением. Приведение слов Писания в переводе, отступающем от освященного употреблением текста, будет иметь значение комментария, а не подлинных выражений богодухновенного писателя. Благочестивый слух многих может оскорбиться, когда священные слова, взятые из Библии, произносятся пред ними с церковной кафедры не в той форме и внешней оболочке, в какой они привыкли слышать и читать их. Спиридон, епископ кипрский, в присутствии многих епископов и в виду всего народа, с сильным укором обратился к епископу Трифиллию за то, что тот осмелился в тексте Евангелия: возьми одр свой – τήν χλίνην вместо слов χλινής употребить другое слово, которое казалось ему благозвучнее. «Ужели ты (сказал Спиридон) лучше того, который сказал: τήν χλίνην, когда стыдишься пользоваться Его словами». ⁴⁶ И Августин сообщает в письме к Иерониму об одном епископе в Африке, что когда он прочитал место из книги пророка Ионы не так, как оно читалось в тексте, тогда употреблявшимся в церкви, то подвергался опасности от негодования возбужденного народа, оскорбленного изменением текста, и едва не прогнан был с кафедры, и был бы прогнан, если бы не обещался впредь быть осторожнее и не позволять себе отступлений от общепринятого текста священных книг.

Противно этому правилу, имеющему свои твердые основания, у нас поступают те, которые позволяют себе в церкви в проповеди приводить тексты из Священного Писания в русском наречии, снимая с них оболочку церковно-богослужебного языка. Наш народ привык слышать слово Божие на церковно-славянском языке, на каком оно неотступно читается при богослужении, и отступление от принятого церковно-богослужебного славянского языка, когда оно встречается в проповедях, произносимых с церковной кафедры, неприятно режет и оскорбляет благочестивый слух многих. И это не есть следствие слепой безотчетной привязанности к утвердившемуся обычаю, а выражение чистого вкуса и благоговейного настроения души. То благоговейное уважение к священному слову Библии, каким должен быть преисполнен каждый, видящий в нем не простое выражение мысли человеческой, требует, чтобы и внешней формой это священное слово отличено было от нашего обыкновенного будничного языка. И когда оно произносится на языке церковно-богослужебном, этим не только соблюдается церковное приличие, но вместе с тем тогда чувствуется всеми, что это именно слово Божие, отличное от слова человеческого. А когда вы произносите библейские тексты на языке обыкновенном, употребляемом в домашнем обиходе, как-то значительно умаляется священная важность слова Божия, и библейский текст, принимая обыденную форму, из слова возвышенно-церковного нисходит в разряд слова будничного, служащего простым выражением нашей мысли, и уже в нем не тот вес его и не та сила. Церковно-богослужебный язык для слова Божия в проповеди то же, что священные одежды и облачения совершающих богослужение. Странно и неприлично было бы, если бы совершители богослужебных действий являлись в обыкновенном облачении, в каком они являются пред людьми в домашнем быту и на улицах. То же самое должно чувствоваться, когда мы не хотим являть слово Божие в церковной проповеди в присвоенном ему облачении священно-богослужебного языка. Когда мы в рукописях приводим тексты из Писания, в доказательство или разъяснение своих мыслей мы подчеркиваем их, и тем отличаем их от наших собственных слов и рассуждений и мнений авторитетных людей. Когда печатаем свои сочинения и проповеди, для отличения библейских мест от нашего собственного текста употребляем особый курсивный шрифт. Пусть же и при произношении проповеди библейские места, в ней приводимые, будут отличены от нашего собственного разглагольствования тем особым величавым церковным языком, на каком Церковь предлагает слово Божие для народа при богослужении. И, несомненно, народ с большим вниманием и покорностью примет тогда свидетельство из слова Божия, когда и внешней формой оно будет отличаться от обыкновенного течения нашей простой или литературной речи. Пусть русский текст при передаче слова Божия будет иметь значение комментария и употребляется тогда, когда известное библейское место темно и невразумительно в церковно-славянском переводе.

Призывание в нынешней проповеднической практике не является необходимой частью или принадлежностью проповеди, и у нас употребляется оно весьма редко. Но в проповедях схоластического периода оно служило необходимой частью, в которой проповедник испрашивал себе у Бога, иногда у Божией Матери и святых, помощи свыше для достойного совершения служения церковного слова, а вместе с тем часто и слушателям испрашивал благодатного вспомоществования для лучшего усвоения святого учения, предлагаемого в проповеди. Гиперий удерживает эту часть, и законность ее доказывает примером апостолов и некоторых из древних отцов. Так, по свидетельству Деяний апостольских, апостолы молились Господу, чтобы Он дал им силу со всяким дерзновением глаголати слово Его (Деян. 4:29). Блаж. Августин в «Христианской науке» предписывает проповеднику: «пусть он, молясь за себя и за слушателей, сделается прежде молитвенником, чем проповедником. И в ту самую минуту, когда выходит на кафедру, прежде нежели отверзет уста свои, пусть он вознесет жаждущую душу свою к Богу, да по благодати Его отрыгнет то, чем сам напоен, и да излиет от полноты своей».⁴⁷ Призывание, если оно введено и удерживается обычаем церковным, по предписанию Гиперия, должно быть кратко и благоговейно прилично, и состоять в испрошении помощи Святого Духа проповеднику и слушателям.

Приступы в проповедях бывают чрезвычайно разнообразны и проповеднику здесь предоставляется полная свобода располагать свою речь, так или иначе. В других родах красноречия приступ своей целью поставляет то, чтобы слушателей сделать более внимательными и благосклонными. А здесь, в проповедях, материи, о которых говорится, сами по себе располагают слушателей к вниманию; да и приходящие в храм приходят с готовым расположением выслушать святое учение, здесь предлагаемое. Потому в проповеди приступ можно и опускать, а прямо начинать с предложения или разделения, как это и делает св. Златоуст в проповеди о трех отроках. Касательно содержания и состава приступов Гиперий не представляет подробных правил, но предпочитает на примерах показать, чем можно наполнять вступительную часть проповеди. Эти примеры берутся им главным образом из проповедей Златоуста, и частью из проповедей Григория Назианзина и Василия Великого.

После приступа Гиперий делает замечания о предложении и разделении. Предложение и разделение составляют одну нераздельную часть. Если вся проповедь посвящена только одному предмету, то все содержание проповеди обнимается и указывается одним предложением или темой. А если речь будет о нескольких пунктах, то присоединяется разделение, указывающее все те члены, о которых будет речь впереди. Всякое разделение должно быть кратко, логично и ясно, то есть, в нем не должно быть много членов (редко более трех); далее члены в порядке должны указываться такие, каких требует природа обсуждаемых предметов, и, наконец, они все должны быть выражены словами совершенно прозрачными и вразумительными. Разделение, внося порядок в расположение частей, в то же самое время помогает и памяти как самого проповедника, при раскрытии известного учения, так и слушателей, при усвоении ими предлагаемого им проповедником.

За вводными частями, прежде указанными, следует главная часть, в которой раскрывается и доказывается избранная и намеченная материя. Она обыкновенно называется исследованием, а у Гиперия означается именем «Confirmatio» – утверждение или доказательство.

Касательно этой части, по замечанию Гиперия, нельзя дать одного и простого правила. Как различны роды проповедей, так различны доказательства, приводимые в проповедях. Иное годится для утешения, другое для утверждения догмата, третье для увещания слушателей и побуждения их к какому-либо полезному делу. И в одной и той же проповеди, по различию мест или частей, необходимо разнообразие в приведении доказательств. Когда возьмешь какое-либо место для изъяснения или изберешь тему, смотри, раскрывай эту тему так, чтобы твое раскрытие наиболее отвечало настоящему положению вещей. В постановке темы и в развитии ее нужно приспособляться к обстоятельствам времени, к нравам, настроению и состоянию слушателей. Иначе нужно говорить пред придворными и властями, иначе пред знатными и богатыми, иначе пред военными, иначе пред представителями высшей школы, иначе пред ремесленниками, иначе пред земледельцами. Немалое искусство требуется при изложении христианского учения для того, чтобы говорить приспособительно к тому или другому роду слушателей. Далее, рекомендуется, при изъяснении какого-либо места Писания или раскрытии предмета, по примеру Златоуста и других отцов, сначала показать сущность всего дела, а потом входить в подробности. Что касается порядка доказательств, то некоторые риторы предписывали на первом и последнем месте ставить более сильные доказательства, а в средине менее сильные; но святые отцы в этом отношении пользовались большой свободой, и, смотря по качеству дела, различно располагали свои доказательства, поэтому Гиперий не считает нужным постановлять по этому вопросу определенное правило, а советует только не приводить доказательств без рассуждения. – Для уяснения предмета могут быть приводимы сравнения и примеры. У Златоуста немного найдешь проповедей, в которых бы не было многих сравнений, и они встречаются у него в каждой части проповеди. В этом отношении едва ли кто с ним может сравниться. И речи пророков и Господа Иисуса Христа изобилуют частыми сравнениями и украшаются притчами. Примеры для проповеди наиболее годны те, которые заимствуются из священных книг: к ним нужно обращаться потому, что простой народ легко понимает и с удовольствием слушает их. – После доказательств и примеров, заимствованных из Писания, можно иногда, для убеждения слушателей, приводить свидетельства и из внешних, т. е. из сочинений философов и других светских писателей, – можно пользоваться пособием внешней, чуждой религии, науки. Чтобы не показался кому-либо подозрительным и неуместным такой совет, Гиперий старается подкрепить его примерами священных лиц. Сам Господь Иисус Христос, говоря о провидении Божием, нас охраняющему, указывает на сено сельное, на лилию, на воробьев (Мф. 6:36–30). Апостол Павел, утверждая догмат о воскресении, указывает на зерно, брошенное в землю, и потом получающее новую форму (1Кор. 15:36–38). Тот же апостол в речи, сказанной в афинском ареопаге, привел полустишие из поэта Арата (Деян. 17:28), в первом послании к коринфянам привел стих из Менандра (1Кор. 15:33), а в послании к Титу другой стих из Епименида (Тит. 1:12). Равным образом и отцы пользовались свидетельствами внешних, сведениями, заимствованными у светской мудрости, как, например, Златоуст в одном слове об избежании клятв говорит: после того, как не мог я убедить вас от писания, я хочу – увещевать вас от внешних. Но допуская в проповеди приведение свидетельств от внешних, чуждых религии и писателей, Гиперий делает ограничение этого правила. Он говорит, что приводить такие свидетельства нужно с большой осторожностью и редко, – именно тогда, когда нужно убеждать людей упорных, и когда для побеждения их упорства и неверия можно с пользой указывать на людей, не знающих божественных вещей, которые своими свидетельствами могут пристыдить упорное невежество или неверие. – В средине проповеди можно делать краткие отступления, для обличения пороков или для возбуждения слушателей к добродетели. Такие отступления хороши тогда, когда вызываются течением речи и являются как бы не преднамеренными. В заключение всего, когда исчерпаны все доказательства, можно действовать на страсти, и тогда у слушателей получается более сильное впечатление от всего сказанного.

Особой частью в гомилетике Гиперия ставится опровержение (сonfutatio). Но оно не есть непременная часть каждой проповеди. А к нему нужно обращаться тогда, когда само дело требует, чтобы мы разобрали и опровергли те возражения, какие противники выставляют против нашего положения, и в этом случае лучше следовать обычаю ораторов, а не диалектиков, и опровергать противников кратко, основаниями ясными, вполне отвечающими пониманию слушателей. И не нужно опровержения все комкать в одно место, но рассеивать их по различным частям проповеди. Иногда, впрочем, по требованию обстоятельств нужно бывает всю проповедь направлять или к опровержению ложного учения, или к искоренению суеверия, или к уничтожению какого-либо дурного обычая: в таком случае и прилично и необходимо собирать все, что может вести к истреблению того зла, против которого вынужден ратовать проповедник: – при опровержении проповедник может пользоваться всем, что предписано ораторами касательно полемики. Но в проповедническом опровержении не должно быть ничего софистического, не должно быть хитрой диалектической утонченности и адвокатских изворотов, и проповеднику должно быть чуждо стремление осмеять противника. Не должно давать ни малейшего повода к подозрению, что проповедник хочет шутить или обойти противника. Церковное пpeниe может облачаться и украшаться только истиной и простотой. Некоторые при опровержениях слишком горячатся и, увлеченные гневом, дозволяют себе ругательства и даже проклятия. Таких нужно увещевать, чтобы они излишества своей горячей речи старались умерять уздой любви. Обличение и резкое не так оскорбляет, если заметно, что оно происходит от любви.

В заключении, – последней части проповеди, – делается краткое повторение сказанного прежде, в особенности каких-либо наиболее сильных доказательств; а иногда оно примыкает к одному последнему отделу проповеди, и из него выводит соответственное применение к слушателям. Если проповедь посвящена какому-либо важному делу, требуемому состоянием церкви, тогда в заключении уместны патетические места, которыми, действуя на страсти, можно побуждать людей к снисканию какой-либо добродетели или к уклонению от какой-либо опасности или зла. Но встречаются, – и очень часто, – в заключениях увещания или порицания, не имеющие непосредственной связи с изложенным в проповеди. Такие заключения мы видим во многих проповедях Златоуста. Так в 19-й беседе на книгу Бытия он, после изъяснения Писания, в заключении дает увещание, в котором осуждает скупость и умоляет всех помогать бедным и уделять им щедрую милостыню. В другой беседе, где он раскрывал бесконечное милосердие Божие к роду человеческому, после разъяснения этой истины, он увещевает слушателей с пользой проводить остальное время четыредесятницы и стараться воздерживаться не только от пищи, но еще гораздо более от грехов и злодеяний. Весьма часто он заключает свои беседы просьбой и заклинанием, обращенными к слушателям, чтобы они хранили предложенное им спасительное учение, – пришедши домой повторяли его, передавали и разъясняли его другим и, наконец, обращали его к исправлению своей жизни.

В древних риториках видное место занимал отдел о страстях, и древние риторы предписывали ораторам не только действовать на ум, но и возбуждать страсти, т. е. стараться тронуть сердце и чувство слушателей; без этого речь оратора будет холодной и малодейственной. Гиперий считает это необходимым и для проповедника, и у него в гомилетике есть особая глава (XVI первой книги) о возбуждении страстей (de movendis affectibus). По его указанию, проповедник не последнее старание должен прилагать к тому, чтобы действовать на страсти, и все ученые признают, что ни в чем он так не нуждается, как именно в этой одной способности. Кто в храме учит так, как профессоры в школах, тот не может производить великих духовных плодов, и весьма немногие или даже никто такими проповедями не может быть доводим до раскаяния и исправления жизни. Потому, кто принимает на себя долг учения в церкви, тот должен дни и ночи трудиться над тем, чтобы приобрести себе дар говорить не для рассудка только, но и для сердца.

В рассуждении о возбуждении страстей Гиперий дает ответы на три поставленные им вопроса: 1) какие аффекты прилично возбуждать проповеднику? – 2) где, в какой части проповеди? – и 3) наконец, чем можно производить требуемые аффекты?

В риторических руководствах указываются четыре главные страсти, какие может возбуждать оратор: радость, надежда, страх, скорбь. Каждая из этих главных страстей имеет свои частнейшие виды. Когда какой аффект нужно произвести или на какую страсть нужно подействовать, – это должен решать собственный такт проповедника, по соображению с содержанием проповеди и состоянием слушателей. Положим, ты замечаешь, что люди, являющиеся твоими слушателями, преданы роскоши и пьянству, и ты объясняешь место Писания, где говорится о трезвости и воздержании, или против роскоши, на этом ты можешь дольше остановиться, и в увещании слушателям или обличении их будешь стараться подействовать на их сердце, чтобы побудить их хранить трезвость или отвращаться излишней роскоши. Или где многих из народа гнетет бедность, и они, при дороговизне хлеба, не в состоянии достать себе пропитание, и к тому же, может быть, страдают от холода, – там всеми нервами нужно стараться действовать на чувство любви и сострадания, и людей, владеющих достатком, побуждать к благотворительности и милосердию к бедным...

К патетике, к возбуждению страстей можно обращаться не в одной какой-либо части проповеди, не в исследовании только, но и в приступе и в заключении, и ее тогда только, когда приходит к концу обсуждение предмета, но всюду, где по ходу речи покажется удобным и полезным тронуть их души. Проповеднику в этом отношении предоставлена большая свобода, чем оратору, как и во многом другом. Ибо проповедник повелевает, приказывает, строго журит и обличает, угрожает, как судья, изрекает приговоры; а оратор ничего такого себе не может позволить, но иногда должен льстить судьям и унижаться пред трибунами.

Чтобы произвесть в слушателях известный аффект, проповедник прежде всего сам должен быть в этом аффекте, – чтобы возбудить в их сердцах то или другое чувство, проповеднику самому нужно одушевиться этим чувством. Когда известное чувство волнует душу проповедника, оно дает силу его слову и перельется в сердца других. Кто, положим, скорбит о страданиях людей, нуждающихся в чужой помощи и заявляет это словами, голосом, лицом, жестом, тот весьма скоро возбудит других к милосердию. Кто сам воспламенен желанием совершить тот или другой подвиг, тот своей речью и как бы своим примером и других воспламенит к тому же. Кто искренно ненавидит тот или другой порок и это выражает в горячем слове, тот без сомнения и других увлечет к ненависти этого порока и борьбе с ним. Как же в себе самом возбудить требуемый аффект? Прежде всего, тщательным обсуждением тех вещей, о которых имеет быть речь проповедника, например, страданий бедствующей нищеты, и внимательным взвешиванием всего, заключающегося в этих вещах, во-вторых, работой воображения, когда после внимательного рассуждения о вещах, составляющих содержание проповеди, живо рисует он себе картины, имеющие непосредственную связь с этими вещами, напечатлевает их в своей душе и так проникается представлением их, как будто это – его собственное дело. В-третьих, много помогает в этом случае чтение подходящих мест, особенно в священных книгах, в которых сильно и трогательно представлено известное положение. В-четвертых, если сам желаешь воодушевиться известным чувством и других тронуть, старайся пред началом проповеди горячей молитвой испрашивать себе помощи у Отца Небесного; ибо способность говорить сердцу людей зависит не столько от познания, сколько от дара Божия. Сила возбуждать страсти и действовать на сердца полагается не в изысканных словах и выработанной художественной речи, она гораздо более истекает от особенной способности, свыше даруемой иным людям. Часто мы видим, что иные говорят совершенно просто и без всякого искусства, и между тем они сильно трогают сердца и производят глубокое впечатление на слушателей. Нельзя не прибавить еще, что произведению впечатления на слушателей и возбуждению добрых страстей немало способствует живое произношение и приятное действование проповедника.

Свои рассуждения о патетике Гиперий дополняет указанием некоторых искусственных мест (loci artificiales) или мыслей, заимствованных из богословия и священных книг, какими проповедникам можно пользоваться для возбуждения страстей в своих слушателях. Чувства, какие проповеднику обыкновенно настоит надобность пробуждать в народе, ждущем от него назидания, – это, во-первых, забота и беспокойство о своем спасении, скорбь или негодование по поводу содеянных преступлений, ненависть ко греху, любовь к добродетели, страх суда Божия, надежда на божественное милосердие, любовь и сострадание к ближнему, и другие, сим подобные. На каждую из указанных тем автор наш приводит те мысли и представления, какими можно действовать на сердца слушателей в целях, предположенных проповедником, и после приведенных им разъяснений прибавляет: о чем бы ни говорил проповедник, из источников богословия он легко может почерпать нужные и пригодные ему доказательства. Ибо богословие богато всякого рода материалами, необходимыми для проповеднического красноречия, и эти материалы оно обильно и щедро дает всем, ищущим их у него.

После изложения гомилетических правил, касающихся проповеди вообще, Гиперий во второй части своей книги подробно разбирает разные роды проповедей, и о каждом из них дает немало полезных замечаний, достойных внимания людей, призванных к служению церковного слова.

Гиперий, как мы говорили выше, отступая от принятого древними риторами деления красноречия на три рода, делит церковное красноречие на пять видов: учительный, обличительный, наставительный или увещательный, исправительный и утешительный. При общих условиях, выполнение которых необходимо во всех родах проповеди, каждый род имеет свои особенности, требующие особой постановки дела.

Первый род проповедей, указываемых Гиперием, – учительный. В проповедях этого рода разъясняют теоретические темы и рассуждают о вере, любви, надежде, законе, грехе, смерти и тому подобных материях. Желателен некоторый порядок в изъяснении вопросов, ставимых в проповедях этого рода. Диалектики предписывают, при обсуждении подобных тем, прежде всего, показать, что такое обсуждаемая вещь, во-вторых, – какие части ее или сколько видов, в-третьих, какие причины, в-четвертых, какие действия, в-пятых, какие сродные вещи или обстоятельства, в-шестых, какие противные. И нет нужды пренебрегать этим порядком, напротив, весьма полезно, как для учащего, так и для слушателей, держаться известного метода. Могут сказать, что такая форма рассуждения свойственна более Аристотелю и его последователям, чем богословам. Но и у пророков и святых отцов встречаются проповеди, расположенные согласно этому методу. Этот метод самый естественный, какому можно следовать, когда нужно раскрыть и из тьмы вывести на свет природу и свойство какой-либо вещи. Только то различие в этом отношении между диалектиком и богословом, что диалектик имеет дело с учениками с известным научным направлением и запасом, и потому может утонченно вести обсуждение подлежащих вопросов. А богослов, в особенности проповедник, имеет пред собой толпу, значительное большинство которой составляют люди необразованные, должен избирать для разъяснения только то, что соответствует пониманию его слушателей, месту и времени произнесения проповеди.

Для руководства проповедникам и в предостережение от ошибок в важном и трудном деле дидактической проповеди, Гиперий дает следующие правила;

1) Нужно избегать изъяснения таких догматов, которые мало ведут к благочестию, и обсуждение которых больше удовлетворяет любопытству, чем доброму назиданию. Это имеет в виду апостол Павел, когда в различных местах своих посланий к Тимофею и Титу запрещает им давать в церкви место учению не по благочестию, басням и родословиям бесконечным, которые производят больше споры, нежели назидание в вере (1Тим. 1:3–4; 4:6), состязаниям и словопрениям, от которых происходят зависть, распри, злоречия, лукавые подозрения, пустые споры (1Тим. 6:4–5), непотребному пустословию (2Тим. 11:16; 3: 5–9; Тит. 1:10–11; 13–14) и глупым вопросам (Тит. 3:9).

2) При изложении догмата, изъясняемого в назидание слушателей, нужно держаться учения книг пророков и апостолов, которые одни служат основанием истины и нормой, какой все должны следовать, но затем можно пользоваться и другими богословами, которые изъясняли писания и догматы, в них содержащиеся, и с рассуждением вносить в проповеди их мнения и замечания.

3) Из методов, какие допускает свойство изъясняемого догмата, старайся выбирать такой, какой наиболее приличен времени, месту и вниманию слушателей. Это, кажется, имел в виду апостол, когда писал Тимофею: потщися себе искусна поставити пред Богом, делателя непостыдна, право правяща слово истины (2Тим. 11:15).

4) Всячески нужно остерегаться приводить доказательства искусственные или слишком отдаленные. Ибо когда слушатели заметят хоть одно такого рода доказательство, они меньше веса будут придавать и прочим доказательствам, и с подозрением станут относиться к учителю.

5) Все, приводимое в разъяснение и доказательство догмата, должно быть твердо, ясно и несомненно.

6) Не должно примешивать к учению ничего такого, что в трудности или темноте может быть перетолковываемо нечестивыми и приводимо ими к утверждению ложного учения или извинению преступления. От этого предостерегает апостол Петр, когда говорит, что в посланиях Павловых встречается нечто неудобовразумительное, что невежды и не утвержденные в вере извращают к собственной своей погибели (2Пет. 3:16).

7) После изложения догмата никогда не нужно забывать показать практическое применение его (usus), как ко всей церкви вообще, так в частности к совести каждого. Когда не раскрыто применение известного учения, тогда праздно и почти бесполезно познание этого учения.

Другой род проповедей, по разделению Гиперия, – обличительный (redargutivus). К этому роду проповедей Гиперий относит те проповеди, в которых разбираются и опровергаются ложные учения. По вызову обстоятельств, проповедники иногда целую проповедь посвящают опровержению какого-либо заблуждения, другой раз, в одной части проповеди опровергается ложное учение, а в другой утверждается и разъясняется противоположный заблуждению истинный догмат. В борьбе с ложными учениями можно пользоваться всяким родом оружия, и выступающий против него хорошо должен быть наставлен в том искусстве, каким владеют защитники ложного учения.

1) При опровержении ложного учения, прежде всего, нужно замечать, где погрешность у его защитников в форме или материи доказательств, и потом явно показывать эту погрешность, однако так, чтобы по возможности сокрыто было твое диалектическое искусство. Если ты будешь выставлять свое диалектическое искусство и в храме будешь пользоваться терминами, взятыми из школы, то можно опасаться, как бы твои доказательства не сделались подозрительными, подобно изворотливым возражениям противников.

2) Можно опровергать противников, показывая несостоятельность и неприличие их возражений, или противопоставляя им другие веские возражения. Пример первого мы можем видеть в послании к римлянам, где апостол говорит: ты скажешь мне: за что же еще обвиняет (Бог)? Ибо кто противостанет воле Его? А ты кто человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал?.. (Рим 9:19–20). Пример другого мы можем читать в Евангелии Матвея, где повествуется, что приступиша к Иисусу учащу архиерее и старцы людстии, глаголюще: коею властию сия твориши? И кто ти даде власть сию? Отвещав же Иисус рече им: вопрошу вы и аз слово едино: еже аще речете мне, и аз вам реку, коею властию сия творю. Крещение Иоанново откуду бе? С небесе ли, или от человек? (Мф. 21:23–25).

3)  Можно приводить и выставлять на вид изречения противников, когда они явно несостоятельны и неправы, показывая при этом свое негодование. Так делает апостол, когда в послании к римлянам говорит: Не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых (Рим. 3:8). Эти слова вышли от души, возбужденной негодованием по причине недостойного поведения противников. Подобной же формой пользуется апостол в послании к колоссянам, когда говорит против тех, которые возрожденных во Христе старались принести к соблюдению Иудейских постановлений: Если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся?.. Это имеет только вид мудрости в самовольном служении (Кол. 11:20–23).

4)  Пользуясь всеми средствами, какие ораторы считают полезными для опровержения ложных мнений, проповедник в особенности должен пользоваться такими формами, какие указывает богословие, именно, он может противополагать мысль Божию мысли человеческой, или против мнения низшего ставить мнение высшего. Так, Господь Иисус Христос в беседе с книжниками и фарисеями, преданиям старцев противополагает заповедь Божию, и упрекает их в том, что они из-за предания старцев преступают заповедь Божию (Мф. 15:2–6). Далее, может он показывать истинный и подлинный смысл Писания, когда другие превратно толкуют его. Так, когда диавол сказал Иисусу Христу: аще сын ecu Божий, верзися низу: писано бо есть, яко ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя, и на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, – Господь отвечал ему: паки писано есть: не искусиши Господа Бога твоего (Мф. 4:6–7). К указанному противником можно добавить что-либо из Писания, служащее к разъяснению истины, или приводить место, дающее новое освещение предмету. Так, когда диавол сказал Господу Иисусу Христу: аще сын ecu Божий, рцы, да камение сие хлебы будут, Господь отвечал: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяцем глаголе, исходящем из уст Божиих (Мф. 4:3–4). Можно примирять места, по-видимому, противоположные.

5) В конце проповеди, направленной к опровержению ложного учения, не бесполезно свести убедительные доказательства, или лучше представить увещания слушателям отвращаться от этих ложных учений и заботливо блюсти себя, как бы не заразиться пагубным учением лицемеров.

6) Проповедник должен остерегаться, чтобы в его опровержении противников не проявлялось ничего, происходящего от нечистой страсти. Это может быть, когда он слишком уже выставляет себя или свое мнение, более надлежащего хвалит и рекомендует все свое, или когда слишком сурово нападает на противников и пылает более ненавистью к лицам, чем ревностью о распространении и защищении истины. – Всей проповеди прилична крайняя сдержанность и умеренность, из которой бы все могли видеть, что проповедник ищет спасения и раскаяния заблуждающих, а не осуждает их.

Третий род проповедей, наставительный или увещательный (institutivus), по определению Гиперия, заключает в себе несколько разрядов церковного слова, и между ними есть такие, которые прямо не подходят под понятие, указываемое названием этого рода. Первее всего, и совершенно справедливо, сюда отнесены проповеди нравоучительные, направленные к устроению жизни человеческой по закону Христову. Но рядом с ними поставлены слова, относимые риторами к роду показательному или похвальному. Под понятие увещательных проповедей Гиперий отнес панегирики лицам или делам, славословия (δυξολογίαι), в которых проповедник возбуждает слушателей воздавать благодарение Богу за полученные благодеяния, и слова надгробные. Нельзя не заметить натяжки в этом сведении под одну категорию таких разнообразных слов. Автор и сам чувствовал это; но свое логическое разделение увещательного рода проповеди на частнейшие виды он оправдывает тем, что похвала в панегириках или надгробных речах, когда произносится в церкви, не в самой себе должна полагать свою конечную цель, а в том, чтобы побудить слушателей к подражанию тому, чему воздается похвала. Равным образом δυξολογίαι или славословие Богу направляется к тому, чтобы пробудить или усилить в народе благодарные чувства к Богу, нашему Промыслителю и Искупителю. Но несмотря на это оправдание Гиперием принятого им логического распорядка видов церковной проповеди и на указание им сродства между увещательными или нравоучительными словами с одной стороны, и панегириками и надгробными словами с другой, нельзя не чувствовать существенной разницы между этими сопоставленными видами церковного красноречия. В этом случае ощутительной является искусственность и вместе с тем некоторая неполнота введенного Гиперием деления церковной проповеди на роды. Построивши это деление на словах апостола Павла, указывающих, к чему может быть с пользой употребляемо слово Божие, он опустил из вида или не обратил внимания на то, что иные из существующих произведений церковного красноречия, по своему характеру, отличаются от всех родов, какие указаны в словах апостолом. Но совершенно оставить их без внимания оказалось невозможным. Потому наш автор и постарался примкнуть их к какому-либо роду проповеди, – и примкнул к такому, с которым у них нет прямого сродства.

В трактате об увещательных или нравоучительных проповедях Гиперий первее всего разъясняет, что может быть содержанием таких проповедей, или чем можно пользоваться, чтобы убедить слушателей совершать какое-либо доброе дело, например, помогать бедным, устроить страннопримницу, восстановить разрушающуюся школу и.т.п. В таких случаях проповеднику можно заимствовать доказательства из следующих мест или категорий: от честного, от справедливого, от благочестивого, безопасного, приличного и похвального, от необходимого, от легкого и возможного. Чтобы доказать, что известное дело и справедливо, и благочестиво, и похвально и необходимо, можно и нужно обращаться к преизобильному богатству Священных Писаний, и в них всегда найдется множество доказательств на какую угодно тему, которые могут быть располагаемы в каком угодно порядке. Здесь могут быть указываемы повеления или заповеди Божии, обетования Божии, советы святых пророков и апостолов, примеры и деяния святых, польза для души или для целой церкви, прославление величия Божьего и Его святого имени, назидание других и т. п. К этим главным местам, заимствуемым из богословия, могут быть присоединяемы и другие, если не столь важные, как указанные выше, но все же имеющие свое значение в деле убеждения других, – хвала вещи, о которой рассуждается, надежда на успех при помощи Божией, ожидания других братий или церквей, ожидание славы, как у Бога, так и у людей, страх бесчестия, несомненность и величие наград, как в настоящей жизни, так и в будущей. При нравственных увещаниях вполне уместны и никогда не должны быть оставляемы различные способы к возбуждению страстей и к произведению наиболее сильного впечатления на души и сердца слушателей.

При увещаниях нужно иметь в виду и соблюдать следующие предосторожности: 1) проповедник должен увещевать народ только к тому, что необходимо и существенно полезно; 2) в увещаниях в говорящем свобода должна быть соединяема с чистосердечной простотой: свобода придает силу и вес слову, а простота удаляет подозрения, с какими иные слушатели могли бы относиться к проповеднику; 3) не следует проповеднику унижать себя из ласкательства пред слушателями. Кто учит народ, тот не должен пренебрегать своим авторитетом; 5) В увещаниях не должно быть жесткой суровости, но вместе с тем нужно стараться и о том, чтобы не показаться слишком мягкими и снисходительными, вялыми или робкими.

Для панегирика, по указанию руководства Гиперия, на церковной кафедре не должно быть отводимо широкого места, и он расположен по возможности сокращать его употребление в церковном слове. Он считает вовсе неуместными на церковной кафедре такие похвальные речи, какие говорили древние ораторы, и каких употребление встречалось и у древних отцов церкви, где подробно изображалась вся жизнь хвалимого лица, – его отечество, род, предки, разные качества телесные и душевные, воспитание, учение, подвиги и заслуги и прочее, тому подобное. Живых превозносить похвалами в церкви совершенно неудобно, потому что все мы подвержены искушениям и грехам. Допускать панегирики лицам, еще не окончившим жизненного подвига, – это значило бы или ласкательствовать или торжествовать прежде одержания победы. Проповедник может воздавать похвалу только тем, которые переселились в жилище блаженных и праведных. Но прославляя какого-либо праведника, проповедник с крайней осторожностью должен пользоваться теми местами и доказательствами, какими наполняли свои панегирики светские ораторы. Ему, например, не следует сплетать похвалу хвалимому лицу из перечисленных внешних телесных совершенств и даров счастья земного, какими обладало оно. А если по обстоятельствам придется касаться подобных вещей, то кратко и как бы мимоходом, и не с иной какой целью, как только с тем, чтобы научить, что праведник не высоко ценил их и не злоупотреблял ими. Из жизни святого рекомендуется брать одно, два, редко более трех деяний, и, выставляя их, указывать в них пример для подражания. Учитель церковный и в похвальных словах должен направлять свое слово к исправлению нравов людских, к распространению и возвышению истинного благочестия среди живущих, и к прославлению Отца Небесного, даровавшего силу святым достигнуть того совершенства, за которое они удостаиваются хвалы и чести.

Если Гиперий не допускает широкого развития похвалы в речах о святых, то тем более не расположен допускать панегирический тон в речах надгробных. Он на разных страницах своей книги отсылает желающих научиться проповедничеству к древним отцам, проповеди которых представляет достойными образцами для подражания. Но в рассуждениях о надгробных речах он расходится с ними и не советует всецело подражать им. Древние отцы, – св. Григорий Назианзин и св. Амвросий Медиоланский, – оставили нам несколько надгробных речей, которые по своему содержанию являются пышными панегириками. Но они в этом случае следовали обычаю, проникшему в церковь от языческих риторов. Гиперий находит более приличным и сообразным с достоинством церкви, если кто хочет почтить проповедью умершего, брать темой не похвалу усопшему, а какую-либо другую материю, более полезную для слушателей и приспособленную к их положению, например, – о приготовлении к смерти, о смерти, как оброке греха, о бедствиях настоящей жизни, об освобождении от них чрез смерть, о презрении мира и земных благ, о будущей жизни и бессмертии души и вечном блаженстве, о воскресении тел, о последнем суде, об ответе на нем за все, содеянное нами в жизни настоящей, о милосердии Божием ко всем грешникам, о том, что не нужно предаваться безутешной скорби по умершим, о честной смерти пред Господом преподобных Его и т. п. После изложения таких общих назидательных материй можно нечто сказать и об умершем брате, и присовокупить краткое слово о роде жизни, им проводимой, и о том, как он чтил Бога и старался быть верным Ему. Для слушателей это будет назиданием, напоминающим им, чтобы они, каждый в своем звании, заботились об исполнении воли Божией и благоугождении Богу. Если умерший брат известен был той или другой добродетелью, например, преданности церкви или благотворительности, можно выставить ее в подражание оставшимся.

Чтобы похвала, допускаемая в церковных проповедях, была достойна священной кафедры и производила доброе впечатление на слушателей, нужно избегать следующих крайностей: 1) не нужно рассказывать какие-либо баснословные истории или представлять кучу чудесных событий или деяний, не проверенных историей; 2) не нужно преувеличивать дела и вещи, а нужно соблюдать в похвалах известную меру; 3) нужно воздерживаться от сравнения хвалимого лица или деяния с другими с целью показания превосходства данного лица или подвига пред прочими.

Четвертый род проповедей носит у Гиперия название рода исправительного (correctorius). Этот род точнее можно бы назвать родом обличительным. Но так как это имя употреблено Гиперием для означения таких проповедей, в которых опровергаются заблуждения, то здесь оказалась нужда в новом названии, и достаточным основанием к этому названию послужило слово, употребленное апостолом Павлом в тексте, послужившим для Гиперия руководством при разделении проповедей на роды. Исправительный род относится к проповеди нравоучительной и составляет ее видоизменение. Он составляет обратную сторону проповеди воспитательной или увещательной и служит той же цели, какую имеет в виду проповедь увещательная. Отношение между ними то же, какое между проповедью дидактической, положительно-учительной и проповедью, названной Гиперием проповедью обличительной, состоящей в опровержении ложных учений. Одна идет к цели положительным путем, а другая отрицательным. Увещательная проповедь положительным образом раскрывает нравоучение и указывает побуждения и средства к достижению возможного нравственного совершенства и к исполнению обязанностей, возлагаемых на христианина. А исправительная проповедь обращает внимание на уклонения от святого закона, замечаемые в жизни, ратует против них и старается исправить нравы, обличая нечестие и убеждая людей, впадающих в беззакония, оставить недостойную жизнь и обратиться на путь правый. Конечная цель этой проповеди состоит в том, чтобы люди сознали грехи свои, увидели их гнусность, и, познавши то, с большим рвением совершали спасение свое.

Для надлежащей постановки исправительной проповеди требуется очень многое, и кто хочет с пользой обличать пороки, тому нужно особенное благоразумие. Первее всего в нем предполагается забота и горячая ревность о спасении братии. Но при этой ревности необходимо соблюдение многих предосторожностей.

1) Пусть учитель церковный всегда помнит и живо представляет, что обличение грехов входит в круг его обязанностей, и что он тогда добросовестно исполняет долг доброго пастыря, когда внимательно смотрит, как бы от одной больной овцы не заразилось все стадо, вверенное его попечению. Все проповедники к себе должны относить слово, когда-то сказанное Богом пророку Исайи: возопии крепостию и не пощади: яко трубу возвыси глас твой и возвести людем моим грехи их и дому Иаковлю беззакония их (Ис. 58:1). Сильным побуждением для них к исполнению этой обязанности может служить заклинание апостола Павла, обращенное к Тимофею, которое никогда не должно изглаждаться из их памяти: заклинаю тебя пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом, который будет судить живых и мертвых в явлении Его и царствии Его: проповедуй, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием (2Тим. 4:1–2). У кого живо хранятся слова эти, тот не уклонится от исполнения обязанности обличителя или исправителя беззаконных из страха опасности и негодования людей обличаемых, из-за человекоугодничества или каких-либо временных выгод.

2) Хотя каждый проповедник должен осуждать пороки, но с строгими обличениями обращаться к народу приличнее всего таким людям, которые пользуются у народа особенным уважением. Таковы, во-первых, старцы, почтенные возрастом, много послужившие церкви и людям. Далее, выступающие обличителями должны быть свободны от всякой вины и отличаться доброй жизнью. С каким духом будет обличать других тот, у кого совесть отягчена сознанием преступления? В-третьих, право на обличение может давать превосходное образование, которое всем заметно. Этими двумя качествами, то есть, чистотой жизни и знанием отличался Тимофей, потому ему, хотя и юному, Апостол заповедует обличать нещадно согрешающих (1Тим. 4:12; 2Тим. 4:2). Наконец, обличающие должны обладать силой духа, которая должна проявляться в их речах.

3) Нападать нужно на те пороки, которые начинают увеличиваться в народе, и болезнь нужно лечить в начале, пока она не застарела и не сделалась неисцельной. Врач душ прежде постарается пресекать более тяжкие грехи, а потом перейдет к более мелким.

4) Ни одного рода греха проповедник не должен оставлять без внимания, но чаще он должен говорить о таких грехах, которых народ не считает важными, и по отношению к которым он имеет неверные представления.

5) Обличению нужно предпосылать положительное учение и указание верных оснований, из которых и простые могли бы понять, что деяния, в которых обличают их, – тяжкие грехи, ведущие к вечному осуждению.

6) Смотря по роду пороков, и по состоянию людей, преданных тем порокам, обличение может быть то более строгое, то более умеренное. Какое благоразумие нужно для лечения болезней телесных, такое же, если не большее, нужно для лечения и болезней душевных.

7)  Против иных нравственных недостатков достаточно мягкого и любовного увещания, например, против увлечения модой. Если против таких вещей будет восставать проповедник с громкими и суровыми прещениями, то слушатели, возвратившись домой, вместо того, чтобы исправиться, пожалуй, будут смеяться над проповедником, не к месту расточавшим свои громы.

8)  Но и при легком увещании нужно остерегаться, как бы не дойти до умаления или извинения греха. Грех грехом и должен представляться в речи.

9)  Не изображай греха, против которого ратуешь, слишком живыми и яркими цветами: доставляя этим некоторое щекотание слуху слушателей, ты можешь возбудить в них вожделение ко греху. Если найдешь, что слушатели услаждаются твоим картинным изображением, старайся повести более строгую речь.

10) Более строгого обличения требуют те грехи, которые доставляют прямое нарушение заповедей Десятословия, которые далее служат соблазном для многих, – еще те, которым преданы весьма многие из народа, и которые не могут быть искоренены без острого лечения, то есть, без резкого обличения.

11) Но и в этом случае не следует слишком разгорячаться и выходить из границ скромности: иначе могут думать, что проповедник увлекается не столько ненавистью к порокам, сколько ненавистью к людям.

12) Благоразумие должно указывать проповеднику, как о каких пороках говорить ему: об иных пороках, например, о пьянстве или человекоубийстве, он может говорить сильно и резко, – подробно объяснять и описывать их тяжесть и гнусность. А о других неудобно много распространяться: таковы пороки, происходящие от плотской похоти. Их не нужно открыто описывать, а только с отвращением, так сказать, кончиками пальцев касаться их.

13) Так как ни одно сословие людей не свободно от грехов, – то проповедник не должен делать различия между ними, а всех без исключения, когда нужно, подвергать обличению. Апостол Павел в посланиях к Тимофею и Титу предписывает им увещевать и обличать людей всякого положения (1Тим. 5; Тит. 2). Согрешающих пред всеми (говорит он вообще) обличай, да и прочие страх имут (1Тим. 5:20). То же внушается проповедникам у пророка Иезекииля, где предписывается возвещать беззаконнику беззакония его, кто бы он ни был, без различия его положения (Иез. 3:17–21).

14) Но у святых учителей заметно некоторое различие в образе обличения и исправления людей, не право поступающих. Пророки, например, сильнее и резче говорят против Иудеев, которым хорошо была известна воля Божия, чем против язычников, погруженных во тьму неведения. И апостол Павел строже укоряет галатов и коринфян, чем других, и Титу советует обличать критян нещадно (Тит. 1:13). Каждый раз нужно соразмерять тон обличения с родом преступлений и с личными и местными обстоятельствами, замечаемыми в среде слушателей. Кто глубже пал и упорнее держится своего дурного направления, или кто может более вредить другим и производить на народ более худое влияние, тех решительнее и строже нужно обличать и исправлять.

15) Но людей власти, отличенных в обществе особенными достоинствами, если нужно обличать, то нужно обличать с особенной скромностью и осторожностью. Апостол Павел советует Тимофею и простого старца не отягчать жесткими словами: старца не укоряй, но увещевай, как отца (1Тим. 5:1). Этим правилом должен руководствоваться проповедник, когда обращает слово к людям высоко поставленным. Горячее слово может быть вызываемо горячей ревностью по вере и благочестию; но благоразумие должно умерять этот жар души. Историки, и не без основания, не оправдывают Златоуста в том, что он дозволял себе в проповедях слишком резкие нападки и порицания на императрицу Евдоксию и на Евтропия (Tripart. Hist. lib. X, cap. 4, 13 и 15). Неумеренными и не сдержанными упреками людям власти можно подать повод людям бесчестным возмутительно говорить о них или даже прямо выходить из повиновения им. Таким образом вместо уничтожения соблазна можно произвесть больший соблазн. Церковное обличение всецело должно быть направлено к исправлению, а не к возмущению, к созиданию, а не разрушению.

16)  Имен людей обличаемых не следует называть; но когда иные приносят гибель всему народу, каковы ересиархи, виновники сект и явные возмутители, таких имена невозбранно можно произносить и прямо изображать их. Так апостол Павел в послании к Тимофею называет еретиков Иминея и Филита и повелевает избегать их (2Тим. 2:17), и Александра ковача, соделавшего ему много зла (2Тим. 4:14).

17) Часто и в различных проповедях можно бичевать одни и те же пороки, если ими заражены слушатели, до тех пор, пока не будет заметно исправления.

18) Может увещевать проповедник христианских начальников оказать содействие ему к истреблению господствующих пороков и безнравственных обычаев. Мало подействует учитель церковный на людей развращенных, если светские власти не будут знать своих обязанностей и не думают приходить к нему на помощь. Он может день и ночь сильно возглашать против пороков, и едва ли будет от этого польза, когда власти будут потакать людям, дурно себя ведущим, или, еще более, будут поддерживать обычаи, заслуживающие осуждения.

19) В исправительных проповедях нельзя довольствоваться одним обличением, а нужно разъяснять, как можно избегать пороков, и как побеждать греховные привычки. Так делает Златоуст, когда говорит против дурной привычки прибегать без нужды к клятве.

20) Ко всякому строгому и сильному обличению хорошо примешивать некоторое утешение; этим утешением может быть указание на милосердие Божие, по которому Бог с любовью приемлет всякого грешника, обращающегося к Нему. Врачи телесные, приписывая больным сильные и горькие лекарства, стараются примешивать к ним нечто сладкое, чтобы легче был прием тех лекарств. Также прилично поступать и врачам духовным. Пророки ветхозаветные свои обличения народу обыкновенно растворяли утешениями и обетованиями благ в случае исправления его.

21) Если заметит проповедник исправление в обличаемых, он может хвалить их и утверждать в добром намерении.

22) Если случится проповеднику за свои строгие речи и справедливые обличения навлечь на себя оскорбление и ненависть людей, не нужно малодушествовать и отступать от исполнения долга, но нужно крепиться и всякими способами домогаться того, чтобы слушатели принимали к сердцу слово, направленное к исправлению ближних. Проповедник должен напомнить себе в таких случаях, что призван к делу не от людей, но от самого Бога, и что от благодеющего Бога уготована награда всем, которые мужественно выполняют возложенный на них подвиг.

Последний род проповедей, указанный и разбираемый в гомилетике Гиперия, – род утешительный. Необходимость такого рода проповедей указывается нашим состоянием и обстоятельствами жизни нашей. От времен нашего праотца Адама бесконечные опасности угрожают нам, и разные треволнения и бури бедствий обуревывают нас. В историях почти постоянно изображаются тяжелые времена, переживаемые народами: мирная жизнь их возмущается то войнами, то внутренними смятениями и междоусобной бранью, то голодом, то моровыми язвами, то наводнениями, то пожарами и другими несчастьями, преследующими страждущий род человеческий. В таких бедствиях, само собой разумеется, необходимо людям утешение и одобрение. Но где искать его? И кто может дать довлеющее утешение? Ораторы светские совершенно устранили от себя эту обязанность, и между их произведениями нет и в помине речей утешительных. Они предоставили это дело философам и нравоучителям, но и те оказываются слабыми утешителями. Собственно богословие или вера – вот лучший и незаменимый источник утешений среди бедствий, нас постигающих, и служители церковного слова, в вере почерпающие истины, служащие к назиданию, можно сказать, являются единственными представителями утешительного красноречия. Таким образом утешительный род речей есть специальная принадлежность церковной кафедры, ей одной свойственная.

Говоря об утешительном роде проповедей, Гиперий старается указать, что может быть содержанием таких проповедей, то есть, чем можно умерять и облегчать скорби наши при бедствиях, нами претерпеваемых. Именно, по его правилам, можно указывать на род бедствий, нас постигающих, и представлять, что они не так тяжки, как кажется народу, и что они служат нам ко благу, возбуждая нас к покаянию. Можно напоминать, что они не могут быть продолжительными, что они тяготят только тело, но не касаются души, которая может быть свободна от всех внешних треволнений, – что мы не одни страждем, и что наши бедствия, может быть, очень малы в сравнении с бедствиями, других постигающими; можно выставлять и блага, какими мы пользуемся, и какими можем быть вознаграждены за бедствия, какие мы претерпеваем. Можно далее указывать на провидение Божие: Бог лучше нас знает, что кому нужно, и ничего не делает и не попускает напрасно без благой цели; без Его воли ни один волос не погибнет с головы нашей. Можно обнадеживать помощью и заступлением ангелов, которым Бог заповедует хранить нас на всех путях наших (Пс. 90:11). Еще, вера, для примирения скорбящего сердца с бедствием, указывает на правду Божию: Бог, разгневанный грехами нашими, справедливо посылает на нас настоящие бедствия, и если бы Он захотел взвешивать все наши действия, то мы оказались бы заслуживающими еще больших зол. Вера говорит, что любящим Бога вся поспешествуют во благое (Рим. 8:28), и что мы, по слову апостола, должны хвалиться в скорбех, видяще, яко скорбь терпение соделовает, терпение же искусства, искусство же упование: упование же не посрамит (Рим. 5:3–5). Добрым утешением в скорбях может быть правая совесть (1Пет. 3:14, 16–17). Бедствия смиряют нас, обращают к Богу, побуждают нас творить дела любви и милосердия к ближнему, презирать все темное и т. п. Бедствия служат доказательством отеческой любви Божией к нам: егоже бо любит Господь, наказует: биет же всякаго сына, его же приемлет. Аще, наказание терпите, якоже сыновом обретается вам Бог (Евр. 12:6–7). Утешением служат и обетования Божии, на которые указывает Писание: верен Бог (говорит апостол), иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести (1Кор. 10:13). Могут быть приводимы для утешения примеры терпения, и между ними первее всего пример Начальника веры и Совершителя Иисуса, иже вместо предлежащия радости претерпе крест, о срамоте нерадив, одесную же престола Божия седе. Помыслите убо таковое пострадавшаго от грешник на себе прекословие, да не стужаете душами своими ослабляеми (Евр. 12:2–3). Далее примеры многих святых, удивительное терпение которых представляет история, а затем и удивительное освобождение от скорбей благостью Божией и последующее просветление. К будущей жизни можно возводить внимание скорбящих и указывать на тамошнее воздаяние. По апостолу, недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас (Рим. 8:18). Ныне легкое печали нашея, по преумножению в преспеяние – тяготу вечныя славы соделовает нам (2Кор. 4:17). Говоря вообще, Священное Писание или вера христианская представляет широкое море, из которого проповедник может черпать удивительные утешения, пригодные на всякую потребу, для всякого рода людей.

Чтобы утешение было более действенно, рекомендуется соблюдать следующие правила:

1) Намеревающийся утешать других, сам должен быть тронут тем состоянием, в каком находятся требующие утешения. Из уст человека, глубоко сочувствующего несчастным, всегда речь будет теплее и сердечнее, чем из уст человека чуждого и холодного по отношению к переживаемому горю.

2) Утешения лучше брать от вещей духовных и вечных, чем плотских и преходящих: утешения, почерпаемые из живого источника веры, всегда чище и действеннее, чем почерпаемые из мутных луж философии.

3) Если захочешь указывать причины, по которым правда или провидение Божие наказывает и поражает нас, не будь слишком смел и решителен в своих приговорах, и не говори ничего, что не могло бы быть основано на Свящ. Писании.

4) Тоже соблюдай, когда обещаешь избавление от несчастья, чтобы не явиться лживым пророком, и не навлечь осуждения на себя.

5) Печаль нужно стараться умерять, но делать это нужно умеючи. Неосторожное, не взвешенное надлежащим образом, слово проповедника может иногда увеличить скорбь, или наоборот подать повод к преждевременной и потому ложной радости.

6) В утешениях конечной целью должно быть поставляемо утешение внутреннее, состоящее в спокойствии духа и совести, а не внешнее, состоящее в вещах земных и временных. Спокойствие духа легко дается тем людям, которые презирают горькие неприятности настоящей жизни.

7) Наконец, проповедник должен увещевать всех своих слушателей, чтобы они всем сердцем умоляли Отца Небесного ниспослать им Святого Духа Утешителя, благодатию которого единственно может умериться печаль, рассеяться смущение, возродиться истинное мужество и ожить твердая надежда. Ибо утешение есть собственный и нарочитый дар Святого Духа.

После разбора всех родов церковной проповеди и указания подробных правил касательно лучшей постановки дела в каждом из них, Гиперий в заключительной главе своей книги дает проповеднику дружеский совет всегда иметь в виду, при исполнении своей обязанности три вещи: во-первых, пользу слушателей; во-вторых, соблюдение возможного приличия в речи и произношении, и наконец, в-третьих, заботу об охранении мира и поддержании согласия в церковной общине. Эти три правила заботливо будет соблюдать во всякое время тот проповедник, который ставит целью своей передавать и разъяснять людям для славы Божией чистое учение, хранимое в церкви.

Ищущий пользы своих слушателей дает ясные знаки своего теплого расположения к ним и избирает материи для изъяснения такие, которые особенно пригодны и полезны слушателям. Пример такого отношения к народу представляет Господь Иисус Христос, который говорил о себе: коль краты восхотех собрати чада твоя (Иерусалима), якоже собирает кокош птенцы своя под криле, и не восхотесте (Мф. 23:37), и св. апостол Павел, который в своих посланиях неоднократно и сильными словами выражает свою необычайную любовь, какой он во всякое время пылал ко всем, кого родил благовествованием Христовым.

Соблюдение приличия в речи и во внешнем действовании – вещь весьма важная. По речи и по внешней поступи судят о внутреннем настроении человека и его душе. Проповеднику, в виду важности его дела, особенно нужно обращать внимание на соблюдение приличия в совершении своего служения. Чистота и простота, соединенные с благоразумием или тактом, – вот качества, какие всегда должны быть соблюдаемы проповедником, как в жизни, так и в речи. Всячески должен остерегаться проповедник, чтобы в словах, в произношении или жестикуляции не допустить чего-нибудь такого, что могло бы возбудить осуждение у народа. Мы видим, что иные проповедники чрезвычайно часто и в каждой проповеди употребляют одно какое-либо слово или один известный оборот, другие к священным доказательствам и рассуждениям примешивают малоприличные тропы, могущие показаться смешными, иные в проповедническом действовании допускают движения не совсем благопристойные. Подобные вещи подавали повод народу пересмеивать проповедника, что, конечно, могло вредить доброму действию его учительного слова. Из-за некоторых неприличий, допускаемых проповедниками, в народе ходят о них забавные анекдоты, которые рассказываются для общего увеселения.

Два средства можно рекомендовать проповеднику к избежанию подобных неприличий. Первее – учиться совершению проповеднического дела у какого-либо славного проповедника, который с полным достоинством ведет свое дело и тем заслуживает себе общее одобрение, – замечать его методу и манеру, и подражать ему. К подражанию нужно присоединить соревнование и прилежное изучение требуемых для проповедничества вещей: быть не может, чтобы при этом ты не усвоил себе некоторых добрых его качеств, хотя бы и не сделался подобным ему. Всегда найдет одного или нескольких, достойных подражания, проповедников тот, кто не будет надменным и несправедливым ценителем чужого искусства. Другое средство – просить доброго совета у человека близкого и понимающего дело: пусть он замечает, когда ты говоришь, что в твоей речи режет ухо, и что в твоем действовании неприятно бросается в глаза, и пусть сообщает тебе о том в частной беседе. Мы сами не замечаем своих недостатков, а некоторым даже нравится у себя то, что на самом деле заслуживает осуждения. И вот, когда близкий к нам человек замечает, что мы допускаем неприличного и достойного порицания, и по-дружески представляет это нам, – это может много способствовать нашему исправлению. Благоразумный проповедник не будет уклоняться от таких дружеских упреков и замечаний, а напротив, будет благодарен другу – обличителю, ревнующему о большем достоинстве и большей действенности его проповеди. Самому Златоусту его друзья делали замечания и упреки по поводу его проповедей, именно за длинноту его приступов, и он с благодарностью принимал эти замечания. По слову Премудрого только глупый пренебрегает наставлениям отца своего, а кто внимает обличениям, тот благоразумен. Отвергающий наставление нерадеет о душе своей, а кто внимает обличению, тот приобретает разум. (Притч. 15:5, 32).

Согласие и мир церковный, о соблюдении которого должен заботиться проповедник, различным образом может нарушаться со стороны его. Так часто проповедники, в особенности молодые, надменные своим образованием и не чуждые самообольщением, стараются говорить и делать так, чтобы снискать благосклонность толпы и прибресть пустую славу, и вместе с тем оттенить с невыгодной стороны других старых проповедников и привесть их в презрение у народа. Этим, само собой разумеется, полагается семя раздоров. Taкиe вводят в храм иностранные слова и необычные в церковном языке обороты речи. Люди, мало сведущие, слыша их новомодные по внешности речи, думают, что они возвещают действительно новые и возвышенные вещи и учат тому, чему прежде другие проповедники не учили, или чего даже не разумели, между тем как в существе дела в этих новых речах нет ничего особенно умного и достойного удивления. А от этого здесь и там, в народе и в среде служителей церковного слова, начинаются толки и пересуды, в которых набрасывается тень на одних и воздается незаслуженная слава другим, – и в конце всего являются неудовольствия и раздоры. Случается, что иные проповедники не словами только, не внешней только формой, но самым делом много отличаются от своих собратий, смело заявляя какие-либо новые мнения по церковным вопросам, или примешивая к церковному учению чуждые воззрения, заимствованные из области не твердых и изменчивых светских знаний. Такими вещами у людей малоосмотрительных они могут снискивать одобрение и удивление себе: нет ничего столько глупого, чтобы не нашлись иные люди, которые бы приняли то с благосклонностью и рукоплесканиями, в особенности, если это глупое является в виде новинки. От этого опять сильный повод к разногласию и раздорам... Нет нужды перечислять все случаи, когда проповедник своими действиями или словами может сеять семя раздора и неудовольствия. Но каждый проповедник должен быть в высшей степени внимателен к себе и всемерно должен заботиться о том, чтобы из-за самолюбия и самомнения не нарушить союза любви и единомыслия. Проповеднику, служителю Божию, неразумно увлекаться желанием суетной славы и превозношения пред другими. Тот не может быть учеником и служителем Христовым, кто хочет нравиться и служить миру. Иное дело искать славы Христовой, и иное – искать славы своей собственной: первое служит к созиданию, а второе – к разрушению.

К избежанию всех опасностей, могущих встретиться на пути проповеднического служения, рекомендуется одно, самое действительное и верное средство, – усердная молитва. Пусть все проповедники пред каждой проповедью воссылают усердные мольбы к Отцу Небесному, да очистит и просветит Он Духом своим Святым сердца и умы всех, да даст самим проповедникам рвение и силу благопристойно возвещать самое чистое и спасительное учение, и да возбудит и утвердит во всех искреннее стремление к сохранению мира и к преуспеянию в истинном благочестии.