1. Гомилетические правила Лютера и Меланхтона

Со времени реформации Лютера, в обществе, отделившемся от римско-католической церкви, настали новые условия для проповедничества, которые должны были действовать на видоизменение гомилетических взглядов и вызывать новые гомилетические тeopии или руководства.

В лютеранстве проповеди дано более широкое место, чем какое она имела в церкви римско-католической. Лютером сокращен был чин богослужебный, и из него выброшено многое из священных песнопений и обрядовых действий, способствующих большему благолепию совершения богослужений и действующих на сердечную сторону молящихся. Нужно было чем-либо заменить религиозно-поэтический элемент, каким богато римско-католическое богослужение, и этой заменой явился элемент дидактический, – именно проповедь. В лютеранском богослужении она стала главной составной частью, и потому ей должны были посвящать более внимания, и более заботиться о возможно лучшем ведении ее. Было и другое побуждение в лютеранстве к усилению проповедничества. Лютер отверг многое из догматики римско-католической, обличал ту церковь, к которой прежде принадлежал, в разных отступлениях от первобытного, истинного христианства и вводил по многим пунктам новое учение, которое он представлял восстановлением подлинного, чистого христианства, искаженного, по его представлениям, папистами. Это новое учение нужно было защищать, утверждать и распространять, – то, что он считал ложью и заблуждением, опровергать, и колеблющихся людей приводить в единение с собой. Ко всему этому самым пригодным средством была проповедь, и ею пользовались в лютеранстве для опровержения папистических заблуждений, для защищения и распространения нового учения.

При возбужденном внимании к проповеди ясно сознавались недостатки, какими страдала средневековая проповедь, и она в той форме, какую имела в средние века, оказывалась мало пригодной для дела, которому должна была служить в лютеранстве. Впрочем, независимо от новых требований, предъявляемых к проповеди лютеранством, многие недостатки средневековой проповеди подмечены и указаны были зоркой и резкой критикой Эразма Роттердамского, который своими замечаниями о проповедничестве и проповедниках, рассеянных в его сочинениях, и своей гомилетикой, известной под заглавием «Ecclesiastes, sive concionator evangelicus» значительно содействовал очищению гомилетических взглядов. Признана была несостоятельной жесткая, тяжелая форма схоластической проповеди, с ее длинными приступами, мало ведущими к делу, с ее кучей делений и подразделений, придающих сухой, школьный характер изложения и скорее затрудняющих для слушателей усвоение содержания проповеди, чем способствующих тому, – с натянутыми искусственными доказательствами, подтверждающими то или другое положение при пособии разных посредствующих умозаключений (например, положение о том, что танцы от диавола, у Мено, проповедника ХV века, доказывается свидетельством Писания из книги Иова, где говорится, что диавол, обшед землю и прошед поднебесную, явился ко Господу (Иов. 1:7), со специальными утонченными вопросами, мало приложимыми к жизни, не касающимися ни земли, ни неба, выдумываемыми прихотливой мыслью проповедников, ставимыми без всякого отношения к теме проповеди, и обсуждаемыми, без применения к пониманию народа, по обычаю школьных диспутов, с приведением мнений разных авторитетных мужей, как говорит Эразм, – докторов славных, докторов остроумных, докторов серафимских, докторов херувимских и пр. и пр. Вызывал осуждение утвердившийся в средневековой проповеднической практике обычай мешать на церковной кафедре священные авторитеты со светскими, и наряду с изречениями Господа Иисуса Христа и апостолов ставить изречения Сенеки, Аристотеля и прочих представителей языческой литературы и учености. Осуждали также излишнее пристрастие к легендам и разным баснословным рассказам, заимствуемым не из житий святых, а из сборников сомнительного достоинства, отличавшимся более остроумием и замысловатостью, чем назидательностью, и приводимым более для забавы слушателей, чем для их научения. Еще более благочестивому чувству претили разные забавные выходки и комические эпизоды, к которым прибегали, в видах большей популярности, проповедники, славимые в свое время, и которыми они, по слову Эразма ¹, не хуже какого-либо скомороха или комедианта, забавляли народ, возбуждая громкий смех в церкви, где слово поучения должно быть выслушиваемо в благоговейном молчании и в умиленном настроении духа.

Но несмотря на резкие отрицания средневековой схоластической проповеди, практиковавшейся пред явлением реформации Лютера, нельзя сказать, чтобы положительный тип проповеди, такой, какой она должна быть, был надлежащим образом выяснен теорией. Новые требования назревали; но в большинстве были смутные и нерешительные представления о гомилетических законах, подчинение которым необходимо для соблюдения надлежащего достоинства церковной проповеди и для более надежного успеха ее благотворного влияния. Сам руководитель лютеранского общества, виновник реформации Лютер, на первых порах своей проповеднической деятельности не имел определенных воззрений о том, какой лучший путь для служителей церковного слова. По признанию Мосгейма, одного из наиболее видных представителей лютеранской гомилетики и проповеди, Лютер в начале проповедовал довольно дурно (schlecht genug), как и прочие его братия ². Старые предания схоластические сильно действовали на него, и он не мог вдруг от них отрешиться. Его близкий современник Эразм, несомненно более его сильный и ученостью и талантом, гораздо лучше его понимал и объяснял гомилетические законы.

Новый путь для проповедников Лютер открыл, можно сказать, случайно. Он увлечен был на него тем стремлением, которое поставило его в оппозицию к папству и ко всему строю церковной жизни в римском католичестве. Этот путь он пролагал своей практической деятельностью, а потом уже свою практику оправдывал и защищал теорией, так что теория, как это часто бывает, стояла позади практики, и ей следовала в начертании своих законов.

Новостью в проповеднической практике Лютера было то, что он явился восстановителем древнехристианской омилии или постиллы, как она называлась на латинском западе, и своим авторитетом увлек за собой ближайших своих сотрудников и последователей. К восстановлению изъяснительной древнехристианской омилии Лютер приведен был следующими побуждениями и соображениями. Восставая против папства, он обличал его в искажениях подлинного, чистого христианства и выставлял на вид произвольные и незаконные добавления его к евангельскому учению; свое дело он представлял восстановлением чистого христианства, искаженного папистами. Это склоняло его к временам первобытной христианской церкви, и к тем порядкам, какие тогда наблюдались. А в первые века христианства господствующей формой проповеди была омилия, состоявшая в изъяснении Священного Писания. И вот, вместе с восстановлением других частностей древнецерковного порядка, Лютер восстановил и древнюю форму проповеди, стремясь приблизиться во всем к первобытному христианству. Это было с его стороны заслугой в истории проповеди и шагом вперед в сравнении с тем состоянием, в каком находилась до него средневековая проповедь, хотя в других частях своей реформы он дозволял себе слишком много произвола, и своим отрицанием действительных и мнимых отступлений латинства от чистого христианства исказил его еще более, чем сколько то сделано было папистами, с их разновременными добавлениями к тому, что заповедано было церкви Господом Иисусом Христом и Его апостолами. Далее, Лютер отверг предание, как источник вероучения и законоположения церковного, и единственным источником веры и учения христианского признал Священное Писание. На слово Божие, и на одно слово Божие он постоянно ссылался и опирался в своей полемике с папистами при опровержении их заблуждений, и сам признавал и других научал признавать за истину только то, что согласно со словом Божиим. Нужно было больше знакомить последователей своих с этим словом Божиим, этим, по его учению, единственным источником веры. А для этого главным средством являлась проповедь церковная, которой в богослужении Лютер дал такое широкое место. Прежде, мало обращали внимания на Священное Писание средневековые проповедники. Правда, они писали проповеди на тексты Писания; но эти тексты они брали в отрывочном виде, и брали их только из перикопий или зачал, приуроченных к тому или другому дню церковного года, и эти тексты не столько изъяснялись, сколько служили поводом к постановке известной темы, теоретического или нравоучительного характера, рассматриваемой независимо от смысла текста Писания. Лютер сбросил, как он говорил, узы перикопий и стал изъяснять целые книги Писания вместо того, чтобы класть в основание своих проповедей отдельные тексты, взятые из какого-либо дневного евангельского или апостольского зачала, – подражая в этом случае древним отцам-проповедникам.

Вступив на этот путь, Лютер считал нужным теоретически защищать и оправдывать его. Таким образом явилась новая гомилетическая теория, которая указывает на изъяснительную омилию, как нормальный тип церковной проповеди, и старается определить ее характер.

Лютер впрочем не писал особой гомилетической теории. Он случайно высказывал свои гомилетические взгляды и суждения. Но к ним внимательно прислушивались его почитатели, и впоследствии составили из них цельное гомилетически-пастырское руководство. Главным источником, из которого черпали суждения о проповедническом деле, высказанные Лютером, служили его «Застольные беседы» (Tisch-reden), в которых собраны мелкие суждения Лютера о разных предметах богословского характера. В XXII отделе этих «Застольных бесед» (Tischlireden von dein Predigamt oder Kir-chendienern) ³ представлено много замечаний Лютера о проповеди и проповедническом служении, и на этих замечаниях собственно основывается та гомилетика, которую означают именем основателя и виновника реформации, учредившая особое церковное вероисповедное общество.

Первый опыт изложения правил Лютера, относящихся к проповеднической должности, представил эйслебенский проповедник Конрад Порта в книге: «Pastorale Lutheri», явившейся первоначально в 1582 году, и имевшей потом несколько изданий. Труд Порты продолжали другие, и наибольшее восполнение его дает Вальх в своем сочинении «Sammlung kleiner Schriften von der Gottgefalligen Art zu predigen» (Iena. 1746) (Собрание небольших писаний о богоугодном способе проповедовать), где словами Лютера изъясняется искусство популярного, практического проповедничества. В 1893 году в журнале «Странникъ» (№№ 9–11) и на русском языке, на основании трудов немецких почитателей Лютера, воспроизведены его гомилетические замечания, и в 1894 году статьи, печатавшиеся в Страннике, вышли отдельной брошюрой под заглавием «Проповедь и проповедничество по Лютеру» А. Ласкеева.

Как в отделе Застольных бесед Лютера о проповеднической должности, так и в построенном на высказанных в них замечаниях «Pastorale» Порты и брошюре Ласкеева «О проповеди и проповеднической должности по Лютеру» не все относится прямо и непосредственно к гомилетической области. Многое в них скорее может служить уяснению предметов, составляющих содержание пастырского богословия, например, о значении и важности пастырской должности, о тяжести ее и ответственности, лежащей на принимающем ее, о призванных к ней, и о тех нравственных условиях, выполнением которых необходимо от принимающего и несущего пастырское звание, и т.п. Все такие суждения о пастырском служении, имеющие только косвенное отношение к гомилетике, мы не считаем нужным включать в исторический обзор гомилетики, и для уяснения гомилетических взглядов Лютера берем из его бесед и суждений только то, что касается проповеди, ее содержания и характера, и что вообще прямо входит в область гомилетики, как науки о проповеди и лучшем способе проповедания.

Главное стремление, которое заправляет мыслью Лютера при его суждении о лучшем способе проповедничества, и которое видно во всех его частных гомилетических заметках, состоит в том, чтобы изгнать из проповеднической практики всякую искусственность и ученые замашки, и возможную простоту мысли и изложения сделать обязательным законом для проповедников. Когда бы ни заходила у него речь о том, как нужно проповедовать, он всегда сводил свое слово к тому, что проповедовать нужно как можно проще, и верхом искусства проповеднического ставил искусство просто проповедовать.

Когда он думает о содержании проповедей, он не советует проповедникам пускаться в ученую область и раздумывать над изобретением каких-либо интересных и мудреных материй. Разве некто Лайтербах жаловался пред ним на затруднение вести дело проповедничества и на свое бессилие заслужить одобрение слушателей. «Напрасно (заметил ему Лютер) ты хочешь быть ученее меня и других и ищешь себе чести. Проповедуй только Христа и катехизис. Такая мудрость поставит тебя выше суждения всех людей; потому что это слово Божие, которое умнее людей: Бог даст тебе то, что ты должен говорить. Проповедуя слово Божие, не нужно стесняться суждениями людей, их похвалой или порицанием».⁴ В другой раз он замечает другому пастору: «Если ты хочешь проповедовать, то беседуй с Богом и говори: Всеблагий Боже, я хочу проповедовать во славу Твою, о Тебе хочу я говорить, Тебя славить, благословлять Твое имя, хотя я не могу это делать, как должно... Ты будешь самым ученейшим, если будешь на кафедре говорить о Боге».

Когда случалось Лютеру определять характер проповедничества, почти всегда твердит он одно и то же, всегда внушает всем свое заветное желание. «Каждый проповедник (говорит он) должен заботиться о том, чтобы все его проповеди и рассуждения были так просты, чтобы их мог легко понимать всякий и необразованный человек. В церковных проповедях не должно употреблять ни еврейских, ни греческих или других чужестранных слов; в церкви, как дома, должно говорить на простом отечественном языке, который каждый понимает и знает... Доктор Штаупиц, хотя быль очень учен, но проповедник был досадный, и народ охотнее слушал худого проповедника, который просто говорил, так что его можно было понимать. Смотрите, как детски Христос говорит в притчах. В церкви не должно искать никакой пышности и славы; там все должно быть безыскусственно, просто и прямо (recht)»⁵. Определяя самый лучший способ проповедничества, Лютер в другой раз замечает: «Простого человека не нужно занимать высокими трудными предметами и учить мудреными словами; ибо он не может понимать этого. В церковь приходят бедные малые дети, служанки, старухи и старики, которым высокое учение нисколько не полезно; они из него ничего не могут удержать. И если они говорят: «да, прекрасно говорил он, и хорошую проповедь сказал», и вы спросите их: «О чем же была проповедь?», они ответят: «Я не знаю». Бедным людям нужно называть белое белым, черное черным, говорить самым простейшим образом, обиходными ясными словами, и то они едва понимают».

«Ах, как Господь наш И. Христос заботился о том, чтобы учить просто! Он брал сравнения от виноградника, от овцы, от деревьев и т. д., и все для того, чтобы люди могли понять, усвоить и удержать то, чему учил Он».⁶ Кроме Господа И. Христа, Лютер указывал на примере св. апостола Павла, который не говорил таких высоких и пышных речей, как Демосфен и Цицерон, но беседовал просто и ясно, и слово его заключало и объясняло нечто великое.⁷

Представляя в образец проповедникам, в высшей степени приспособительный к пониманию слушателей образ учения Господа Ииcyca Христа и простое слово апостолов, Лютер советует всем, выходящим на церковную кафедру, иметь в виду людей самого не высокого умственного развития и к ним направлять или с их пониманием сообразовать свое слово. Доктор Эразм Альбер спрашивал его, как ему проповедовать пред князем, и Лютер отвечал ему: «Все твои проповеди должны быть как нельзя более просты, и ты смотри не на князя, а на простых, неразвитых, грубых и неученых людей, в кругу которых и князь будет. Если бы я в своей проповеди имел в виду Филиппа Меланхтона и других докторов, то я не сделал бы ничего хорошего; но я проповедую самым простым образом людям неученым, и это всем нравится»⁸. «Каждый проповедник должен приучить себя проповедовать бесхитростно и просто, каждый должен представлять, что он проповедует неразумным людям, каковы крестьяне, которые также мало понимают, как дети и юноши двенадцати, тринадцати, четырнадцати, двадцати лет. Не должно проповедовать, поражая высокими словами, пышно и художественно, чтобы видели, как красноречив и учен проповедник. О, нет, это ничего не стоит! Должно приноровляться к слушателям, и всем проповедникам нужно поставить правилом, чтобы они проповедовал так, чтобы бедный народ мог хоть немного научиться из их проповеди... Просто проповедовать великое искусство. Христос сам делает это: Он говорит о земледелии, о зерне горчичном и т.п. и употребляет самые простые, крестьянские сравнения».⁹

Иногда Лютер раздражается словом сильного негодования на тех проповедников, которые хотят блистать на церковной кафедре ученостью и художественностью изложения. Так, ему не нравится всякая искусственность и напыщенность церковного слова! «Да будут прокляты (говорит он) все проповедники, которые в церквах стремятся к высоким, трудным и утонченным вещам и их преподносят народу и о них проповедуют, ищут своей чести и славы, хотят делать угодное одному или двум честолюбцам!.. Честный, благочестивый, усердный проповедник, проповедуя слово Божие, должен смотреть на детей, слуг и служанок, на бедную, простую толпу, которая нуждается в наставлении. К ним он должен направлять свое слово. Как мать, которая ухаживает за своим дитятей, ласкает его и играет с ним, кормит его своим молоком, не дает ему ни вина, ни мальвазии: так должны делать и проповедники, они должны учить в своих проповедях просто, бесхитростно (schlecht) и прямо, чтобы простые могли понимать их и удерживать то, чему они учат... Употреблять в проповедях греческие, еврейские и латинские слова – это явное тщеславие, неприличное ни месту, ни времени, рассчитывающее на то, чтобы бедные, необразованные люди удивлялись им и хвалили их. Да, скажут они, это многоученый и красноречивый муж, хотя они ничего не поймут в такой проповеди, и ничему не научатся из нее».¹⁰

Восставая против искусственных и ученых проповедей, Лютер восстает и против длинных проповедей. Вместе с простотой, он требует от проповеди возможной краткости. Длинные проповеди делаются досадными и утомительными. Доктор Поммер в оправдание своих длинных проповедей любил приводить изречение: иже есть от Бога, глаголов Божиих послушаешь (Ин. 8:47); но хороша мера во всем.¹¹ «В немногих словах уметь коротко высказать много, – это искусство и великая добродетель; но глупость – говорить много и ничего не сказать».¹²

Что делать, чтобы надлежащим образом проповедовать? Нужно стараться хорошо уяснить себе ту материю, о которой хочешь говорить. Это первое условие хорошего проповедничества. «Кто хорошо понял и усвоил себе известную вещь, тот легко может говорить о ней. Искусство следует за познанием вещей. Те обманываются, которые, не поняв прежде дела, стараются говорить о нем по правилам искусства, какие они изучали в диалектике и риторике».¹³

Другое условие, выполнение которого желательно от проповедника, для успеха его учительной деятельности, указывается Лютером в том, чтобы держаться в проповеди одного предмета и не вводить в нее разнообразных материй, не имеющих непосредственной связи с главной мыслью, составляющей тему проповеди. Это правило Лютер подтверждает примером своей практики. «Я (говорит он) в своих проповедях стараюсь выбрать одну мысль и на ней останавливаюсь, и когда я разъясняю ее народу, они могут сказать: вот о чем была проповедь. То есть, я держусь одного члена, одного главного пункта и одной материи, о которых предположил говорить».¹⁴ Другой раз, когда ему заметили, что не так легко усваивать содержание проповедей доктора Поммера, потому что он часто уклоняется от того, что предположил, и вводит в свою проповедь сторонние вещи, Лютер, заметил: «Он, Поммер, проповедует, как обыкновенно говорят женщины: что им взбредет в голову, о том и говорят они. Доктор Ионас обыкновенно говорил, не нужно заговаривать со всеми солдатами, которые встречаются на дороге. А доктор Поммер иногда вступает в беседу с теми, кто с ним встретится. Это глупый проповедник, который думает и хочет все сказать, что ни представится ему. Проповедник должен держаться одного предложения и его разъяснять, чтобы хорошо понимали и усваивали то, что он говорит. Те проповедники, которые хотят все сказать, что им взбредет в голову, напоминают мне кухарок, идущих на рынок. Если с ними встречается другая кухарка, они останавливаются с ней на площади или перекрестке; встречается с ними новая кухарка, опять они заводят с ней разговор; так делают они с третьей и четвертой, и таким образом долго и медленно идут на рынок. Подобно им поступают и проповедники, qui nimis procul discedunt a proposito (которые слишком далеко уклоняются от темы): они разом хотят все высказать: но не делайте так».¹⁵

Требуя, чтобы проповедник в каждой отдельной проповеди держался одной главной мысли и не говорил разом о разных материях, Лютер в то же самое время замечал, что нельзя в проповедях, произносимых в разное время, повторять одно и то же, а нужно разнообразить проповедь и изменять ее содержание, применительно к обстоятельствам, и потребностям и настроению слушателей. «Проповедник (замечает он) есть как бы плотник, его инструмент и орудие – слово Божие; и так как слушатели, с которыми он имеет дело, различны, то он не должен постоянно петь одну и ту же песню, и в учении предлагать одно и то же, но смотря по слушателям, должен видоизменять свое слово, иногда устрашать, обличать, журить, утешать, примирять и т.д.»¹⁶

В частности Лютер выставляет на вид необходимость и законность обличения в проповедях, и жалеет, что обличительные проповеди редко говорятся, несмотря на усиление развращения между людьми. Не любят обличительных проповедников, и когда благочестивые и ревностные проповедники бичуют пороки, их осуждают и называют сварливыми и бранчивыми... «Но на служителей церкви (замечает Лютер в ответ хулителям обличительных проповедников) Богом возложена обязанность и им дано право обличать и казнить то, в чем они видят неправду и грех. Если мы обязаны словом способствовать утверждению благочестия и учить тому, что праведно, честно и согласно с христианством, то мы по истине должны преследовать и нечестие с его плодами и осуждать то, что не праведно, ложно, не чисто и не согласно с христианством; иначе Бог взыщет от нас крови погибающих. И какое богобоязненное сердце может равнодушно смотреть на такие тяжкие грехи, как богохульство, неповиновение, воровство, ростовщичество, прелюбодеяние, раздоры, вражду, и т. п.? Мы ужасаемся подобных пороков, проклинаем и осуждаем их. И каждый домохозяин жалуется на великую злобу, всюду видную в мире, жалуется на распущенность, неповиновение и неверность челяди и работников, на чрезмерную дороговизну и проч. Если ты вправе жаловаться на все это, почему же хочешь заградить уста проповедникам, которые обличают именем Божиим»?¹⁷

Основное гомилетическое требование Лютера, – требование простоты и безыскусственности слова, – не освобождает проповедника от труда мысли, при исполнении своего долга. Умственная работа необходима при изъяснении проповеднической материи, – и работа не легкая. «Проповедник (говорит Лютер) должен быть и диалектиком и ритором, – он должен учить и увещевать. Если он хочет учить о каком-либо предмете или члене, он первее всего должен указать, что собственно он значит; во-вторых, он должен определить и описать его; в-третьих, он должен привесть на него изречения из Писания и ими пояснить и подтвердить его; в-четвертых, пояснить примерами; в-пятых, украсить сравнениями; наконец, ленивых увещевать и поощрять, непокорных и распространителей ложных учений строго обличать, однако так, чтобы видели, что это делается не по антипатии или ненависти, но что проповедник ищет единственно чести Божией и пользы и спасения людей».¹⁸

Есть несколько замечаний у Лютера и о произношении, впрочем, незначительных. Так, по его совету, «удобнее всего проповеднику медленно произносить свои проповеди; ибо в таком случае он внимательнее и обдуманнее будет излагать свое учение. Сенека пишет о знаменитейшем латинском ораторе – Цицероне, что он всегда медленно произносил свои речи»,¹⁹ и как бы в сердце клал слова свои.

Не нравилась Лютеру излишняя жестикуляция, какую дозволяли себе средневековые проповедники, в особенности итальянские, обладающее живым, подвижным темпераментом: они бегали по кафедре туда и сюда, вскрикивали и употребляли странные, дикие жесты, как какие-нибудь паяцы. Такие жесты, по его замечанию, годятся только для того, чтобы морочить людей.²⁰

Вот сущность гомилетических воззрений виновника реформации – Лютера. Нельзя сказать, чтобы эти воззрения всесторонне охватывали предмет и отличались глубиной исследования. Во всех речах Лютера о гомилетических требованиях, адресуемых им проповеднику, заметна редкая односторонность: все сводится к тому, чтобы проповедь была как можно проще. Но если это и законное требование, его нельзя назвать единственным и всеобъемлющим гомилетическим законом. Это одна сторона или частность, которая далеко не обнимает всех гомилетических требований, и которая предполагает множество других требований, составляющих полноту гомилетических законов, и определение этой части довольно легковесно. Но взглядам и суждениям Лютера придают особенно важное значение в силу того авторитета, каким пользуется в протестантских обществах этот патриарх реформации, и потому им отводится видное место в истории гомилетики.

Они впрочем имеют значение в истории проповедничества как оппозиция той схоластической искусственности, какой страдала средневековая проповедь, и указывают проповедникам новый путь, более легкий и очищенный, чем каким была проповедь церковная, до его вступления на дело служения церковного слова.

Гомилетическая теория Лютера неразрывно связана была с его проповеднической практикой: ею она предварялась, сопровождалась и подтверждалась. Проповедь Лютера, посвященная изъяснению Священного Писания, отличалась теми свойствами, каких он требовал от проповеди в своих теоретических замечаниях, именно, простотой и безыскусственностью. Он указывал в местах Писания прямой, буквальный смысл, избегая всяких утонченностей, не думая об искусственном построении плана, и не заботясь о красоте и изяществе словесного выражения мысли. Он сам так определяет образ своего проповедничества: «Когда я был юн, тогда я был учен, и странно, прежде чем я вошел в дух богословия, я занимался аллегориями, тропологиями и анагогиями и гонялся за суетным искусством. Но теперь я знаю, что это дрянь. Теперь я бросил все это, и мое самое лучшее и первое искусство – tradere scripturam simplici seusu (передавать Писание в простом смысле), ибо literalis sensus (буквальный смысл) есть дело; в нем жизнь, в нем сила, учение и искусство; а прочее – дело только дураков, хотя бы оно и казалось возвышенным».²¹ Другой раз (в письме к Кюнцельту, пастору эйленбургскому) он говорит: «ты спрашиваешь меня, как начинать и заключать проповедь. Я не следую обычаю других. Я опускаю длинные приступы и в кратких словах говорю так: чтобы слово Божие было плодотворно для нас и Богу угодно, призовем сначала божественную благодать и скажем от души Ave Maria или Pater noster. Затем тотчас я читаю текст без всякой темы, и или изъясняю Давида или предлагаю учение из него. В конце я говорю так: Об этом довольно, или, в другой раз об этом скажем более, или, вот что сказано об этом. Будем просить у Бога Его благодати, чтобы мы могли выполнить это, или так: да поможет нам Бог. Затем, когда поднимаются все, благословение Бога Отца и пр. Аминь. Вот мой способ проповедничества».²²

Лютер так высоко ценил объяснительную постиллу, что выражал желание, чтобы другие давали народу с церковной кафедры краткое, простое и ясное толкование Писания, и хвалил тех, которые в проповеднической практике следовали путем, им проложенным. И вот в подражание его и во исполнение его желания явилось множество постилл, в которых изъяснялись то Евангелия, то апостольские послания, то те или иные книги Ветхого Завета, и они разнообразились по тем лицам, для которых назначались, были постиллы детские, крестьянские, городские и т.п.

Но как ни влиятелен был образец его проповедничества, и между почитателями его не могло не явиться некоторой неудовлетворенности этим методом проповедничества, в особенности, когда хотели возвести его в обязательный закон для всех. Односторонность такого рода проповедничества не могла не чувствоваться в самом протестантском обществе. Прикованная всецело к тексту Писания, и ставящая своей задачей изъяснение смысла, в нем заключающегося, постилла Лютерова мало обращает внимание на потребности слушателей и не хочет считаться с обстоятельствами времени, вызывающими со стороны проповедника особое слово, к ним приспособленное. Она слишком объективна, – вращается в том общем, выспреннем круге, какой указывает ей буква Писания, и из этой сферы, намечиваемой и отмежевываемой буквой Писания, только изредка и случайно нисходит в низшую область, где движутся люди, занятые житейскими заботами и волнуемые разными чувствами и страстями. Постилла Лютера представляет из себя чистое рассуждение; в ней мало живого собеседовательного элемента, несмотря на видимую простоту ее. Если бы в ней не было обращений и не стояло в конце выражений, подобных следующим: «да поможет нам Бог» или «попросим у Бога благодатной помощи, чтобы выполнить это», то трудно было бы признать такое изъяснение Писания за проповедь, предназначенную для слушателей. Если далее представляется какой-либо особенный случай, когда требуется живое слово, к нему приноровленное, например какое-либо празднество, воспоминание какого-либо важного события, или настоит надобность обличать вторгающееся и распространяющееся заблуждение, восставать против грубых пороков, развращающих общество и оскорбляющих благочестивое чувство, постилла, следующая за рядом стихов текста той или другой изъясняемой библейской книги, является в этом случае недостаточной и от нее нужно уклоняться, выступить на другой путь, чтобы сказать слово, приличное случаю и отвечающее требованию времени.

Ту односторонность, какая сразу заметна в гомилетической теории Лютера, старается восполнить теория ближайшего сотрудника Лютера в деле реформации – Меланхтона. Если Лютер хотел восстановить и ввести в проповедническую практику постиллу или аналитическую беседу, и ее своими советами и своим примером рекомендовал всем, обязанным вести дело церковного проповедничества, то Меланхтону приписывают²³ создание синтетической проповеди в лютеранстве. Эта синтетическая проповедь была если не прямой противоположностью постилле Лютера, отличавшейся простотой и безыскусственностью, то, во всяком случае, видом проповеди, отличным от нее и по исходной точке, и по методу раскрытия истины проповеднической, и по способу изложения. Она не связывала себя текстом Писания и не поставляла своей задачей изложение текста, а если и примыкала к слову Писания, то свободно брала и выводила из него предмет поучения, и его подвергала более или менее подробному исследованию, независимо от того текста, из которого выводилась определенная тема. Далее, если в беседе Лютера простота была главным законом, и для формальной стороны проповеди не было установлено никаких правил, а все здесь предоставлялось личному вдохновению и вкусу проповедника, то синтетическая проповедь имела вид более или менее искусственного произведения, и она подчинялась требованиям логической стройности и эстетического приличия: она считалась с теми законами, которыми определялись сущность и характер красноречия. К этой синтетической проповеди обращались служители церковного слова, когда какие-либо временные обстоятельства вызывали с их стороны живое слово, прямо отвечающее потребностям минуты, когда беседа, всецело погруженная в текст Писания, оказывалась чуждой всем видоизменяющимся явлениям движущейся современности. Меланхтон к теории, предписывающей законы синтетической проповеди, пришел не потому только, что видел односторонность аналитической беседы. Эта теория была требованием его ума и образования: Меланхтон был ум методический, расположенный все формулировать и приводить в систему. Он был ученик Рейхлина, который высоко ценил ораторов классической древности и в своих сочинениях внушал уважение к классической литературе; в своем сочинении гомилетического характера «Liber congestorum de arte praedicandi» Рейхлин для уяснения законов церковного красноречия обращался к древним классическим риторам, и правила Аристотеля, Цицерона и Квинтилиана прилагал к церковным христианским поучениям. От него наследовал Меланхтон любовь и уважение к ораторам классической древности, и влияние классического красноречия невольно отражалось у него, когда ему приходилось говорить и писать о церковном красноречии.

Меланхтон не был проповедником и не хотел принимать на себя церковной должности, как ни побуждали его к этому Лютер и другие, близкие к нему, ценившие его ум и ученость. Не преподавал он и гомилетики; тогда еще не было этой науки в числе наук, преподаваемых в школах. Но он излагал риторику и диалектику, и этими чтениями, вместе с чтениями о богословских предметах, имел не мало влияния на проповедничество, касаясь часто условий церковного красноречия. При его авторитете его замечания выслушивались с особенным вниманием и имели большое значение и в науке, и в практике проповеднической. В своей риторике, которая издавалась несколько раз,²⁴ Меланхтон делает замечания и о проповедях, и часто приводит примеры из Писания и богословских книг. В построении своих правил он следует, главным образом, Цицерону и Квинтилиану, и к их сочинениям отсылает тех юношей, которые желали бы овладеть искусством красноречия.²⁵ Цицерон был любимым его автором; он читал в свое время, как профессор, об «Ораторе» Цицерона и разбирал его речь за Apxию поэта. Уже поэтому можно судить, что в своих требованиях по отношению к красноречию, и, в частности, красноречию проповедническому, он не мог держаться одной теории с Лютером, настаивавшем более всего на простоте и безыскусственности слова. В посвящении своих риторических Элементов юношам Альберту и Иоанну Рейфенштейнам он признает важность и великое значение красноречия и вместе великую трудность его, и потому советует им прилагать особенное старание к тому, чтобы овладеть этим искусством, и не довольствоваться одними его уроками, а читать других, в особенности, знаменитых древних риторов, и присоединять к этому долгие домашние упражнения, и только после серьезного и долговременного занятия этим искусством выступать на публичное поприще. Это искусство он считает нужным и полезным не только для толкования и защищения законов, для ведения судебных дел и для защиты государственных интересов, но и для распространения веры и опровержения ложных религиозных учений, т. е. как для светской области жизни, так и для церковно-религиозной,²⁶ и потому правила риторики, им излагаемые, имеют одинаковые требования как к светскому, так и к духовному красноречию. Kpacноречие, которому учит риторика, есть, по его определению, способность умно и красно (sapienter et ornate) говорить. Из пяти частей, на которые древние разделяли риторику, – об изобретении расположении, изложении, памяти и произношении, – Меланхтон в своих Элементах риторики излагает правила только касательно первых трех; так как в них, по его словам, почти все искусство состоит; о памяти и произношении он не считает нужным говорить, – о памяти, потому что ей весьма мало помогает искусство, а о произношении, потому что оно ныне не то, какое было у древних; и что хорошо и чего нужно держаться при ораторском действовании и произношении, тому нужно учиться чрез подражание.²⁷ Правила свои Меланхтон часто объясняет примерами, имеющими отношение к религиозной или проповеднической области. В трактате о дидактическом роде речей (de genere didascalico), в пояснении методов раскрытия материи, он представляет, как по указанным им категориям (определения, разделения, причины, действия) можно проводить понятие добродетели, покаяния, веры.²⁸ Когда идет рассуждение у Меланхтона о показательном (demonstrativо) роде речей, в пример панегирика он приводит псалом 67-й: Да воскреснет Бог и расточатся врази его.., в котором, по его указанию, описывается Христос, и подвергает его краткому риторическому разбору.²⁹ В рассуждении об общих местах (de Locis communibus), он берет примеры не только из Цицерона, но и из церковных проповедей, и ссылается на беседы Господа Иисуса Христа, – о преданиях фарисейских, и о покаянии, по поводу жестокости Пилата, смесившего кровь галилеян с жертвами их (Лк. 13:1–5)³⁰. В трактате об изложении, в частности, о тропах, есть особый отдел о четырех смыслах Священного Писания, – буквальном, тропологическом, аллегорическом и анагогическом, какие указывались в Писании богословами и проповедниками³¹ – поясненный разбором нескольких примеров, и заключающийся советом предпочитать всем смыслам смысл прямой и простой, согласный с контекстом речи и с обстоятельствами дела.

Гомилетическая теория Меланхтона, подчиняющая строение проповеди риторическим правилам и указывающая проповедникам на речи классических древних ораторов, как на образцы для подражания, в разные времена вызывала неодинаковые суждения. Авторитет Меланхтона в лютеранском обществе был очень велик, особенно в первые годы после отделения протестантов от римско-католической церкви, и ему подчинялись многие из проповедников протестантских. При господстве аналитической беседы Лютера, широко практиковалась и развивалась синтетическая проповедь, называемая Меланхтоновской, и синтетики (как называли в истории проповеди последователей Меланхтона) стояли рядом с аналитиками, и число первых скоро перевысило число последних. Арзаций Шофер, проповедник в Виртембергском герцогстве в самые первые годы после введения реформации, дает такой похвальный отзыв о методе Меланхтона (в ведении к своему сочинению: Enarrationes Evangeliorum Dominicalium, 1544): «Филипп Меланхтон, украшенный всяким родом знаний, в своей диалектике показал нам метод, которому, как меркуриальному (Меркурий – бог красноречия по языческой мифологии) образцу следуют кандидаты богословия в объяснении священных тем».³² – В XVIII столетии панегиристом Меланхтона был Мосгейм, который обладал недюжинным ораторским талантом, и считался в свое время величайшим оратором Германии, который, как и Меланхтон, был поклонником классического красноречия, и свои проповеди, отличавшиеся ораторским характером, издал под именем: Heilige Beden. В введении к гомилетике Мосгейма, изданной после его смерти,³³ представлена краткая история проповедничества и здесь в § 9 мы читаем: «Лютер не держался никакого искусства и не связывал себя никакими правилами, и его проповеди не похожи на наши теперешние проповеди. Но Филипп Меланхтон, который, вообще, был методической головой, хорошо видел, что такой способ не удобен ни для учителя, ни для слушателей. Он учил тому, как должно прилагать к духовному красноречию законы риторики и светского красноречия, и наставлял юношей, как они должны располагать и по правилам искусства построять свои публичные речи. Таким образом, от него идет наш теперешний способ проповедничества. Лютеру мы обязаны материями наших проповедей, а Меланхтону формой их. Поэтому в шестнадцатом столетии произошли две партии гомилетов, – лютеране и меланхтониане. Первые следовали Лютеру и проповедовали без порядка и раздельности. Последние проповедовали так, как мы теперь проповедуем, и располагали свои проповеди в порядке и по правилам искусства».³⁴

Разъясняя это общее положение § о методах проповедничества Лютера и Меланхтона, Мосгейм замечает, что «Меланхтон стоял за то, что красноречие (к которому решительно не хотел прибегать Лютер) нужно употреблять на кафедре, и проповедники так должны сочинять свои речи, как греки и римляне изготовляли свои. Поэтому он учил молодых людей, как они должны разбирать и изъяснять текст, как делить и построевать речи... Он показывал, что духовные речи должны иметь приступ, разделение, исследование и практическое приложение... Под влиянием двух великих мужей (Лютера и Меланхтона) в шестнадцатом столетии господствовала двоякая метода проповедничества. Считавшие себя последователями Лютера думали, что они тем более будут приближаться к своему учителю, чем будут беспорядочнее, и таких речей мы очень много имеем из шестнадцатого столетия. А меланхтониане наблюдали порядок, и они получили перевес... Лютеровой методе проповедничества следовали те, которые от природы одарены были силой воображения, были полны жизни и огня. А философские головы считали за лучшее следовать проповеднической форме Меланхтона, и это в самом деле лучше».³⁵

Взгляд Мосгейма был господствующим в протестантской гомилетической литературе, и он повторялся у многих позднейших писателей, занимавшихся историко-гомилетическими вопросами. С Мосгеймом совершенно согласен Шмид, автор Руководства к популярному церковному красноречию, вышедшего в конце прошедшего столетия,³⁶ третья часть которого представляет очерк истории духовного красноречия и гомилетики. Но Шулер, автор «Истории изменений вкуса в проповеди, в особенности между протестантами в Германии», ограничивает его. Он не отрицает влияния Меланхтона на протестантское проповедничество, и признает его значительным в отношении к формальной стороне проповеди, но он не хочет признавать такой противоположности между лютеранской и меланхтоновской методой проповедничества, какая выставляется Мосгеймом, и считает суждение Мосгейма исторически не доказанным.³⁷

В новое время слышатся голоса, неблагоприятные для Меланхтона и той гомилетической методы, которая означается в истории его именем, и за которую Мосгейм воздает ему особенную честь. Выразителем таких отрицательных суждений о меланхтоновской гомилетической методе является Ахелис, профессор богословия в университете Марбургском, автор Практического богословия, вышедшего в 1890 году. Признавая, что книга Меланхтона о риторике и его рассуждение de officiis concionatoris 1535 г. имели большое влияние и нашли широкое распространение в евангелическом обществе, он сожалеет об этом и не расположен вместе с другими признать Меланхтона родоначальником евангелической или протестантской гомилетики. «Меланхтон (говорит он) дает риторику, а не гомилетику; ритор предлагает наставление проповеднику, гуманист богослову, чтобы сделать из проповедника оратора, из богослова гуманиста на кафедре. Имя сочинителя и основанный на нем авторитет его риторики неблагоприятно действовали на развитие гомилетики; предание средних веков чрез него осталось господствующим чтобы подружиться с новой схоластикой».³⁸

Указанное Ахелисом опущение из вида особенностей церковной проповеди и смешение церковного красноречия с светским и проистекающее отсюда подчинение обоих видов красноречия одинаковым риторическим правилам составляет главный недостаток теории проповеднической, ведущей свое начало от Меланхтона. В ней совершенно преобладает риторический элемент, закрывающий гомилетическую сторону; так как правила, в ней раскрываемые, взяты с образцов классической древности, и служат видоизменением учения древних риторов, ничего не знавших о церковном красноречии и не предполагавших его существования.