Глава 6. НА НОВОМ ПОПРИЩЕ

Чудно приходит к праведникам посреди их бедствий мысль благодарения Богу. Она исторгает их сердца из печали и мрака, возносит к Богу, в область света и утешения. Бог всегда спасает прибегающих к Нему с простотою и верою.

Святитель Игнатий Ставропольский

В 1891 году на Московскую кафедру был назначен Преосвященный Леонтий (Лебединский), бывший до этого епископом Варшавским. В отличие от своих предшественников, Владыка Леонтий не благоволил к протоиерею Валентину, возможно, смущаясь его общением с представителями, как тогда говорили, либеральной интеллигенции.

Мы не имеем документальных свидетельств о том, как относился обер-прокурор Священного Синода того времени К. П. Победоносцев к прот. Валентину.⁶⁰ Этот великий русский государственный деятель и защитник самодержавия действительно был глубоко верующим православным человеком и ревнителем блага церковного, и неоднократно подвергался несправедливым нападкам и клевете революционно настроенных современников. В отличие от своих предшественников, порой вообще индифферентных к религии, Победоносцев сделал многое для Православной Церкви: он добивался уважения к священнослужителям, широко заботился об их материальном благополучии, учреждал пенсии и жалования, был создателем церковноприходской школы и других духовно-просветительных и благотворительных учреждений, необычайно развил церковное книгоиздательство и строительство.

Однако, будучи человеком светским, Константин Петрович имел свои заблуждения. В частности, он сам перевел и способствовал многократному изданию книги Фомы Кемпийского «О подражании Христу»; считая, что «каждый верует, как ему сроднее», был противником прославления прп. Серафима Саровского, не понимая некоторых явлений духовной жизни. Вот что пишет исследователь, опираясь на свидетельства современников Победоносцева:

«Создав себе идеал пастыря Церкви, стойкого в вере, в исторических национальных традициях, скромного и тихого, К. П. Победоносцев относился достаточно отрицательно и порою недружелюбно к тем представителям нашей Церкви, деятельность которых почему-либо сложилась шумно и слишком на общественном виду. Он далеко не всегда с ожидаемым сочувствием и полным одобрением относился к таким деятелям русской Церкви, как о. Иоанн Кронштадтский или архиеп. Волынский Антоний. Та популярность и как бы боевая позиция, которую оба названных духовных лица заняли в нашей современной жизни, не совсем приходились ему по вкусу и не во всем встречали его поддержку и сочувствие...»⁶¹

Можно предположить, что по тем же причинам Победоносцев не совсем понимал и деятельность прот. Валентина. Известно, что после назначения митр. Леонтия, о. Валентин начал терпеть притеснения. По всей видимости, непонимание вызывал обычай частого причащения и окормление отцом Валентином многочисленной паствы. Батюшке угрожало даже удаление из Москвы.

«Когда в Москву был назначен митрополитом Варшавский архиепископ Леонтий, начались преследования о. Валентина, и размеры прежней благотворительной деятельности его должны были сократиться», – пишет А. Ф. Кони⁶².

Вот пронзительные строки, написанные о скорбных для него событиях самим пастырем в письме к А. Ф. Кони 30 сентября 1892 года: «Со мной поступили, как если бы поступили с работником, который нашел болото, осушил его, очистил, культивировал и начал видеть результаты своих восемнадцатилетних забот, – и вдруг у этого работника взяли бы ниву и прогнали с нее. И это с грубостию жестокой, в присутствии посторонних, с резкими жестами. В ответ на мою просьбу оставить меня при старом деле мне было сказано: “Бесповоротно! Если отказываешься, отчислю! Мне недосуг много говорить”. Окружающие насмешливо смотрели на меня и были довольны, что неожиданно приобрели анекдот, а на оскорблявшего меня устремили свои глаза подобострастно, льстиво, и, может быть, даже благоговейно. До сих пор мне слышатся эти слова, произнесенные звучным голосом и в повелительном тоне, обычном в обращении с уличными нарушителями порядка. Но Ваше письмо закалило меня против огня. Теперь буду искать дверей для своего выхода тверже и спокойнее, но, несомненно, что ближайшей дверью будет вечность...»

Вместе с духовными чадами и прихожанами своего храма отец Валентин в скорби молился перед чудотворной иконой Владычицы. Благодаря ходатайству почитателей пастыря из придворного духовенства Москвы и Санкт-Петербурга, дело окончилось даже повышением отца Валентина, поскольку он был назначен настоятелем Кремлевского собора Архангела Михаила и всех Небесных Сил Бесплотных. Но и этот перевод из возрожденного пастырем храма «Нечаянной Радости», где восемнадцать лет он трудился на ниве Божией, был для него скорбным. Рассказывают, что после последней своей Литургии в Константино-Еленинском храме батюшка со слезами молился перед чудотворным образом Божией Матери. Паства вслед за духовным отцом перешла в Архангельский собор.

«Дверь, – замечает А. Ф. Кони, – после многих испытаний нашлась в среде придворного духовенства, – и в Архангельском соборе Московского Кремля о. Валентин мог продолжать дело своей жизни. Однако пережитое оставило на нем след, его силы надломились...»⁶³

Тем не менее, праведный пастырь, несомненно, видел во всем промысл Божий и пресекал ропот и осуждение духовных властей, возникавшие в пасомых: «Когда батюшку из церкви “Нечаянной Радости” переводили в Архангельский собор, муж Марии Петровны, Василий Филиппович, был этим очень недоволен и все сетовал на митр. Леонтия, что такое перемещение сделалось по его распоряжению. Батюшка, благословляя его во время вечерни, произнес: “Напрасно ты обижаешься на митрополита Леонтия; совсем он не виноват в этом”. Потом Марии Петровне сказал: “Скажи мужу, чтобы он не бранил митр. Леонтия, митрополит тут не причем”»⁶⁴. И всем духовным чадам батюшка говорил: «Не скорбите: я буду настоятелем, будете приходить ко мне, как и прежде».

В величавом и строгом соборе все было иначе, чем в небольшой церкви «Нечаянной Радости». Старинные темные иконы, тонущие во мраке скудно освещенного храма, многочисленные гробницы Царей и князей, обилие посетителей-иностранцев, приходящих осматривать исторические достопримечательности – все это вносило какую-то холодность и официальность. В целом собор находился в запустении, не имел постоянного прихода, богослужение совершалось небрежно. Находившиеся в соборе великие святыни: чудотворный образ Матери Божией «Благодатное Небо», мощи св. страстотерпца царевича Димитрия, мучеников блгв. князя Михаила Черниговского и боярина Феодора, и еще не прославленного в то время благоверного князя Димитрия Донского – тоже были позабыты и не были почитаемы.

«Небрежность, невнимательность церковнослужителей собора к своим обязанностям так глубоко укоренилась здесь, что требовались большие усилия для приведения всего в подобающее состояние. Монотонная служба, лишенная благоговения и усердия, небрежность причта – все это делало собор не храмом молитвы и умиления, а местом посещения туристов»⁶⁵.

Чтобы придать церковным службам тот молитвенный настрой, тепло и простоту, к которым отец Валентин привык в храме «Нечаянной Радости», чтобы восстановить должное почитание святынь, потребовались многие, неустанные труды. Прежде всего собор был тщательно убран. Быстро исчезла нависшая повсюду паутина, была стерта пыль и плесень, обновлена живопись, тщательно выметен сор. Чудотворный образ Божией Матери «Благодатное Небо» был ярко освещен. Перед ним стали ежедневно совершаться торжественные молебны. Отец Валентин организовал обновление живописи и украшение покровов и пелен. Это было поручено живописцу из духовных чад батюшки.

В Архангельском соборе священники служили по чреде. Батюшка служил целую неделю, а следующие две были не его. Он приезжал в собор в 8 часов утра и начинал утреню, во время которой исповедовал. Каждый день перед началом служения отец Валентин с благоговением прикладывался к мощам св. страстотерпца Димитрия, которого очень почитал, затем к мощам благоверного князя-мученика Михаила и боярина Феодора. Видя это, народ также проникался благоговением к святыням.

«Сделали батюшку в соборе главным, окружили почетом, – пишет новомученица Анна. – Собор, дотоле мало кем посещаемый, вдруг наполнился множеством молящихся: вся батюшкина паства перешла вместе с ним. Начались вновь продолжительные службы, но пастырь увидел, что обстановка здесь совсем иная, чем в “Нечаянной Радости”. В соборе было четыре дьячка, которые привыкли служить наскоро: и вдруг приходилось теперь вычитывать и петь не спеша, с благоговением, так как батюшка строго следил за правильным исполнением церковной службы. Начался тайный ропот, недовольство, пришлось бороться, покорять недовольных и усмирять их лаской и любовью. Не высокомерно, а смиренно, кротко обращался батюшка со своими подчиненными, как бы подчиняясь сам всем, и таким образом он мало-помалу укротил недовольные сердца и расположил их к себе.

Сначала на о. Валентина смотрели искоса, относились с недовольством, но потом полюбили его и стали почитать. Младший из священников – Платон Андреевич Воскресенский – очень полюбил батюшку, проникся к нему полным доверием и стал обращаться к нему за духовной помощью и советами. При продолжительных службах, когда у батюшки было много причастников, он помогал ему: вынимал просфоры и исповедовал»⁶⁶. Отец Платон, кроткий и смиренный пастырь, стал духовником о. Валентина.

Другой священник – отец Александр – не так скоро проникся уважением к новому настоятелю, но батюшка подолгу беседовал с ним, приводя его к смирению, и, видимо, достиг взаимопонимания.

«В соборе все было “на аристократический лад”. Здесь был прекрасный хор, но с театральными напевами. Старостой был Кузьмичев, который с презрением смотрел на простой бедный люд, перешедший вместе с пастырем из церкви “Нечаянной Радости”, и говорил: “Что это такое? К чему вся эта дрянь перебралась к нам вместе с настоятелем? Я всех их выгоню – этот ведь собор, а не простой храм”.

Эти тяжелые слухи дошли до батюшки. Тогда о. Валентин в порыве праведного гнева взошел на амвон и сказал: “Тут кто-то хочет прогнать мой народ, но пусть он знает, что хочет вырвать у меня сердце. Я глава этого храма, и этот народ мой, и всегда будет со мной, а кто замышляет против меня, тот сам скоро вылетит из храма”. И действительно: староста скоро был удален из собора. Удален был и театральный хор со своими виртуозными напевами, а святой собор при трудах светильника-пастыря стал процветать и славиться чудесной помощью, подаваемой по молитвам батюшки. Когда не стало строптивого старосты, о. Валентин с радостью сказал: “Слава Богу, я избавился от самого главного своего врага...”»⁶⁷

Однако полной свободы окормлять многочисленную паству у батюшки не было: «Нет-нет, да и явится начальство в лице благочинного, который терпеть не мог оригинальности, и свысока, по-начальнически относился к батюшке. Придет, бывало, он ненароком в собор, и увидит, что большинство женщин толпится на амвоне, дожидаясь благословения батюшки. С удивлением посмотрит он на такое вольное нарушение благочиния храма и сделает батюшке замечание. И терпит, бывало, за нас дорогой пастырь. Крикнет на нас, чтобы мы разошлись, не толпились,– но все хотят получить благословение, не слушаются, а начальство волнуется и раздражается.

Но батюшка не унывал. Все стремились к нему, как к целебному источнику: лишь только после службы покажется он из алтаря, как волна его духовных детей течет к нему. «Пустите, пустите»,– просит он, бывало, то с угрозой, то с досадой, но ничего не поделаешь: толпа еще больше теснится и прибывает»⁶⁸.

В книге «Истинный пастырь Христов» новомученица Анна сообщает такой факт. До назначения о. Валентина в Архангельский собор, о. Платона Воскресенского сильно притесняли. Его супруга, уже хорошо знавшая батюшку, горячо молилась об облегчении тяжелого положения мужа. Вскоре батюшка был переведен в Архангельский собор. «Сняв с о. Платона бремя клевет и нападок, он возложил это бремя на себя и понес тяжелую ношу: враг всячески старался помешать деятельности пастыря, на него сыпались мерзкие клеветы, доносы митр. Сергию, который многократно вызывал пастыря к себе для объяснений»⁶⁹. (Митрополит Сергий (Ляпидевский), известный церковный писатель, занимал Московскую кафедру после митр. Леонтия, с 1893 по 1898 год). Защита о. Платона стала одним из нескольких поводов для неких несправедливых претензий к о. Валентину, о которых упоминает новомученица Анна и в результате которых поговаривали даже об удалении батюшки из собора.

При всей своей обширной пастырской деятельности, 27 сентября 1892 года батюшка был назначен миссионером Москвы, что налагало на него новые обязанности⁷⁰.

Однажды в Архангельском соборе случился пожар: 3 марта 1893 года загорелось в алтаре, как раз за чудотворной иконой «Благодатное Небо». По этому поводу батюшка сказал в проповеди: «Случилось несчастие, которое низкоустная и печатная молва стараются объяснить по-своему; люди узнали, почему это случилось, нашли даже виновников совершившегося, но, как бы они ни рассуждали, никогда истины не найдут. При случившемся несчастии образ Пречистой Богородицы находился под действием всепоглощающего пламени, а между тем, ни одна черточка его не пострадала, и он теперь предстал еще более лучезарным и блестящим перед вашими глазами. Алтарь не сгорел, престол не сгорел, не сгорело ни одной вещи в алтаре, ни одной книги церковной, ни одной бумаги, и все только благодаря тому, что корабль нашел себе тихое пристанище – Владычицу «Благодатное Небо». А между тем все эти святые иконы могли быть уничтожены, испепелены, эти своды могли рухнуть, и погребенные здесь Цари и Великие Князья восплакали бы. И всякий, кому дорог этот святой образ, кому дорог этот святой храм, кто сокрушался и скорбел душой за него, поймет, от какого несчастия, от какой скорби избавила всех Пресвятая Владычица – «Благодатное Небо». Как произошло это чудесное событие? Одно можно сказать, что произошло оно благодатно. Это могут сказать все служители и все частные лица»⁷¹.

Несправедливые притеснения батюшки прекратились с передачей Архангельского собора из епархиального в придворное ведомство и причислением причта к составу придворного духовенства, по указу Государя св. страстотерпца царя Николая от 13 января 1895 года⁷². Собор стал богаче, благолепно украсился, стал лучше жить причт.

Как настоятель придворного собора, отец Валентин участвовал в больших церковных торжествах: «20 октября 1894 года скончался благочестивейший государь император Александр III. Царственные останки его направлялись с юга России в северную столицу. Во время этого торжественного шествия тела монарха первопрестольная Москва удостоилась принять его. Гроб был поставлен в Архангельском соборе, несметная толпа стекалась отовсюду, чтобы поклониться телу дорогого царя-миролюбца. Батюшка встречал тело монарха, присутствовал при нем и с высшими духовными властями провожал его в дальнейший путь.

После вступления на престол Государя Императора Николая II Москва в мае 1896 года праздновала коронование его и Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Батюшка встречал в соборе коронованную августейшую чету и сопровождал Государя Императора и Государыню Императрицу при их поклонении святыням собора.

Батюшка участвовал также в крестном ходе по случаю освящения памятника Государю Императору Александру II в Кремле»⁷³.

Как рассказывала дочь батюшки Вера Валентиновна, будучи настоятелем придворного собора, о. Валентин, несомненно, был лично знаком и общался с будущим новомучеником Государем Императором Николаем. Жаль, что об этом общении высоко-духовных людей ничего неизвестно. Однако знакомство с царем для некоторых являлось и поводом к зависти.

Вот как описывает обстановку Архангельского собора В. Н. Зверев: «Службы о. Валентина в обстановке усыпальницы Князей Великих и Царей наших стали еще торжественней. Батюшка постоянно служил соборне с другими священниками – о. Платоном, крупным, благообразным и импозантным, и о. Александром, маленьким, тщедушным и смиренным священником. Имя златокудрого и голосистого о. диакона у меня не сохранилось в памяти. Его облик и манера служить много содействовали благолепию службы.

...Не могу не вспомнить дней Великого поста, когда массы желавших исповедаться толпились в молчаливом сумраке между гробницами неосвещенного храма и понемногу просачивались в правый придел, где находится гробница Грозного. В приделе места было мало. Большая его часть была занята надгробиями наших венценосцев и их сродников. Исповедники толпились перед глухим иконостасом, ставили свечи в огромные подсвечники, вздыхали, переминались с ноги на ногу и изредка обменивались немногословными речами.

В середине иконостаса одна из больших икон – их было, помнится, четыре,– в тяжелом, кованом окладе помещалась на незаметной двери. Время от времени эта дверь бесшумно распахивалась, и из находившегося за ней тайничка выходил побывавший у батюшки кающийся. За таковым входил следующий, и дверь, обитая зеленым сукном, бесшумно захлопывалась. Тайничок был не так велик, но после тесноты в приделе оставлял впечатление простора, света и воздуха. Неподалеку от окна – узкого и высокого, стоял аналой. На подоконнике грудами лежали маленькие Евангелия в разноцветных переплетах, иконки и крестики, которыми о. Валентин благословлял при случае.

По древним церквам и соборам московским такие тайнички не редкость. Они бывали устраиваемы и между стен; бывали расположены и в куполах, и между церковными главами, в выступах постройки. Ко многим из них ходы были забыты и за давностью заделаны, и их находили случайно. В 1917 году в одном из таких тайничков была чудесным образом обретена икона Божией Матери, невиданного дотоле письма, получившая название Державной...»⁷⁴

При всей своей занятости, отец Валентин уделял немалое время общению с детьми и очень тонко и без навязчивости умел привить им любовь к Богу и добродетели.

«К этому времени отношения семей наших к о. Валентину вылились в близкое знакомство. Одни безоговорочно и радостно предались его руководству, другие сохраняли свою независимость, но все сходились на единодушном признании его великих достоинств. Нас, детей, о. Валентин любил приласкать по-стариковски и баловал подарками, даря иконочки, маленькие Евангелия и книги. Любил он иногда и побеседовать с нами, и многое, сказанное как будто случайно, незаметно западало в душу. Вспоминаю, как однажды, подарив нам с братом сборник наших русских былин в великолепном голубом с золотом переплете, батюшка сказал, усмехаясь: «Вот вы, детки, переплетом любуетесь. Правда, красиво: и золото, и рисунок... А вы лучше хорошенько самые былины прочтите, повнимательней: там сокровища языка нашего, русского. С этим богатством никакое золото не сравнится...» Перед нами открылся неведомый нам дотоле мир русского эпоса, и вскоре мы с братом наизусть распевали древние сказания про старину стародавнюю, инстинктом восприняв красоту родного слова.

В другой раз о. Валентин подарил мне «Дон-Кихота», по-французски, в полном издании. «Вот ты, я знаю, любишь посмеяться... Здесь найдешь немало веселого и смешного,– сказал он мне.– Но запомни, что я тебе скажу: не смейся никогда над Дон-Кихотом. Это был добрый-добрый и хороший человек...»

В соборе о. Валентин любил знакомить детей с историей и происхождением находившихся там святынь и предметов церковного обихода. Показывал он нам и дарохранительницу, стоявшую на престоле под стеклянным колпаком, привезенную на Русь еще Софией Палеолог, и старинное Евангелие с коваными крышками, усыпанными драгоценными камнями. Показывал и дары боголюбивых ревнителей, жертвовавших драгоценности. Осталось в памяти обилие таковых на громадной иконе Царицы Небесной, помещавшейся по левую сторону врат Царских перед обитым красным сукном клиросом...

Объяснял нам о. Валентин и содержание и смысл икон древних, сообщая особенности их написания и случаи, коим они были обязаны помещению их в соборе. В таких случаях за толпой нас, мальчишек, часто двигались за батюшкой и большие группы заходивших между службами посетителей, с благодарностью ловивших пояснения о. Валентина. Батюшка любил проводить свободное время в храме и приходил туда задолго до службы»⁷⁵.

Вот как описывает батюшка свой труженический день в письме к Е. М. Машкиной от 17 апреля 1896 года:

«Если сердце Ваше чистое всмотрится в мое краткое слово, то найдет уверение в искреннем желании Вас всегда видеть. Но я не живу, а движусь в эти месяцы. Дух не перевести: часы времени бегут, не слушаясь даже моей тоски, досады и плача. Сего дня был занят с ранней зари, и теперь мчится перо мое среди людей, явившихся ко мне по необходимым делам. Сегодня была архиерейская служба, сегодня было заседание... Завтра служу за своего расхворавшегося священника, а в час дня заседание в Дворцовой Конторе, в 3 часа пополудни еще – и еще неотложное. Нет, в этот приезд я Вас не увижу».⁷⁶

И в другом письме: «Вы пожаловали в Москву в такие дни, когда я решительно не буду иметь одного часа, чтобы к Вам явиться, и не могу указать свободного получаса, в который я был бы уверен, что буду дома, чтобы принять дорогую, достопочтенную гостью. Сегодня, завтра и в понедельник и так далее до понедельника будущей недели весь я не свой: по часочкам все рассчитано время. Только в церкви в указанное время Вы можете меня увидеть».⁷⁷

Особенно напряженными были во дни Великого поста: «Явиться к Вам не мог и не могу, и по недосугу и усталости, которая в Четыредесятницу донимает и дух, и плоть еще решительнее, нежели в другие дни года. «Сегодня, в пятницу, мои самые трудовые часы, от утра до вечера. Буду целодневно в соборе с молящимися»⁷⁸.

Отцу Валентину приходило множество писем и телеграмм с просьбами о молитвенной помощи – не только со всей России, но и из-за границы. Все их батюшка прочитывал.

Если это было нужно для духовной пользы, какие бы обстоятельства ни препятствовали, Господь предоставлял возможность духовного общения пасомых с пастырем: «Однажды, по случаю приезда Государя, не было доступа в Кремль, только и пускали в Успенский собор по случаю храмового праздника, но всем нам с Божией помощью удалось пробраться в Архангельский собор на службу. Приедет батюшка в собор, благословляет, а сам как будто удивляется, спрашивает: «как это вы сюда попали?» Помню, знаменательно произнес тогда батюшка, благословляя радостную толпу: “Если Царь Небесный разрешил вам собраться здесь, то царь земной запрещать не будет”».⁷⁹