Глава I. Классические гипотезы древнегреческих мыслителей о сущности и происхождении религии

Как свидетельствует история развития человеческого самосознания, вопрос о сущности и происхождении религии начал занимать мыслящие умы в слишком отдаленную от нас эпоху. Религия, как универсальное явление духовной жизни человека, по-видимому, становится предметом особенного внимания анализирующего рассудка даже раньше, чем Сократ произнеси свое знаменитое наставление человеческому сознанию: „познай самого себя!“ Во всяком случае уже среди мыслителей древне-языческой Греции, задолго до P. X., мы встречаем много различных попыток – разрешить этот трудный и нелегко поддающийся рассудочному анализу вопрос на чисто рациональных началах. Несовершенные и отрывочные в первое время, у позднейших мыслителей попытки эти получают вид более или менее законченной системы и затем нередко повторяются с незначительными только изменениями мыслителями христианских стран уже позднейшего времени. Собственно говоря, новейшие, даже современные нам, западноевропейские мыслители, так гордящиеся успехами наук и просвещения, ничего существенно важного не прибавили к тому, что было выработано по вопросу о происхождении религии в роде человеческом древне-языческими мыслителями в дохристианское время. Так, напр., анимистическая гипотеза Спенсера, Леббока, Тэйлора и других эволюционистов, которая в основу религии полагает предкопочитание, а на сны и сновидения указывает как на главный фактор, действовавший в процессе образования религиозных верований и представлений, признается западно-европейскими либерально-атеистическими писателями новейшего времени как „последнее слово науки“ и „открытие“ чего-то необычайного; а на самом деле, как свидетельствует Секст. Эмпирик (Math IX, § 25), еще „Эпикур утверждал, что свое познание о богах люди почерпнули из сновидений“, Фейербах и все новейшие германские материалисты – Фогтг, Молешот и Бюхнер, полагая сущность религии в боготворении природы, свою гипотезу объявляют важным новейшим открытием в области истории развития философской мысли; а на самом деле почитанием и боготворением природы объясняли сущность и происхождение религии уже древнегреческие мыслители Продик, Демокрит и Аристотель. Это обстоятельство служит для нас лишь особенным побуждением к тому, чтобы относиться к трудам древних мыслителей с должным вниманием и интересом. Впрочем, наибольшею популярностию и распространением среди древнегреческих мыслителей пользовались только следующие гипотезы: 1) политико-государственная (по не совсем удачной терминологии позднейшего времени) 2) гипотеза Эвгемера и 3) гипотеза договора или соглашения.

Политико-государственная гипотеза, первая по времени появления рационалистических гипотез о сущности и происхождении религии, известна нам в трех видах: по одному-виновниками религии признаются цари и законодатели, по другому-жрецы, по третьему-философы. Общее в этих трех видах „политико-государственной гипотезы“ состоит в том, что религия понимается только как явление, навязанное человеку отвне по тем или другим совершенно посторонним для нее побуждениям, а ее происхождение объясняется исключительно механически, причем вовсе не принимается во внимание внутренняя и существенная потребность самой духовной природы человека. Этот первый, чисто-рационалистический взгляд на религию и ее происхождение в роде человеческом настолько легкомыслен и поверхностен, что об нем можно было бы даже и совсем не упоминать, как о подлежащем забвению для серьезной науки,-тем более, что его научную несостоятельность, как увидим ниже, вполне ясно видели и основательно раскрыли многие древние, даже языческие мыслители, подвергавшие его критике как с исторической, так и с психологической стороны. Но не следует оставлять без внимания особенностей нашего „смутного“ и беспринципного времени, когда, „за неимением ничего лучшего“, нередко придается серьезное значение и тому, что, по своей негодности и научной несостоятельности, было брошено уже дохристианскими языческими мыслителями. Как ни странно это, но мы увидим ниже, что „политико-государственную гипотезу“ о происхождении религии усвояли и усвояют не только многие западно-европейские писатели, но даже и правительства.

Кого же мы должны признать первым виновником этой рационалистической гипотезы? Как свидетельствует история развития философской мысли, уже за пять веков до P. X. среди древне-языческих философов, известных под именем софистов, пользовалось особенною популярностию мнение, что религия или – точнее – вера в богов была вымышлена древними народоправителями и законодателями. В частности греческие писатели уверяют, что именно Критий – древний философ, оратор и поэт, от которого до нас дошло несколько отрывков из его элегии³¹, но который более известен как один из тридцати афинских тиранов, в 403 г. до P. X. павший в сражении с Фразивулом, – первый высказал такое мнение и считал его вполне достаточным для разрешения вопроса о происхождении религии в роде человеческом. Секст Эмпирик причисляет его к классу атеистов наравне с Эвгемером, Диагором, Продиком и Феодором. По словам этого древнегреческого скептика, именно Критий высказал предположение, что древние законодатели выдумали сверхъестественного надзирателя над всеми человеческими добродетелями и пороками, дабы из страха пред божественным наказанием никто и тайно не совершал несправедливости. Вот подлинные слова Крития. (Сожалеем, что учение Крития о происхождении религии в роде человеческом, изложенное стихами, мы должны приводить здесь в простом прозаическом переводе). „Было некогда время, когда жизнь людей не управлялась правилами и была дикою, когда насилие было законом, когда преступника не устрашало наказание, а добродетельного не чтили наградой. Потом они (законодатели) измыслили законы для наказания преступников, дабы справедливость стала правительницею человечества, а несправедливость была подавлена, дабы тот, кто согрешал, был подвергаем наказанию. Но так как законы карали вообще только явный порок, и так как теперь стали грешить еще более скрытно, то какой-то разумный и благомыслящий человек решился измыслить пугало, которое подавляло бы у народа тайные преступления, даже каждую преступную мысль, каждое гнилое слово.

И вот он выдумал божество, высший дух, жизнь которого никогда не увядает, который все видит, и слышит, и знает, обо всем заботится. Никакое слово смертного никогда не может уйти от его уха, никакое действие никогда не может быть сокрыто от его глаз! Даже самое сокровеннейшее уединение не может остаться у тебя недоступным для его взора! В таких словах этот муж распространял свое новое учение и овладевал умами своих сограждан. А для того, чтобы произвести на человечество еще более глубокое впечатление, он учил: боги живут там, откуда для смертных приходят многие ужасы и так много вредного-для человеческого рода,– в горных странах, где он видит ниспадающую молнию, где он слышит страшные раскаты грома, где свод неба усеян прекрасными звездами,– величественное, превосходное дело величайшего художника-времени!... где чудно движется солнечный шар и дождь ниспадает на землю. Так он привел смертных в страх и затем по местам он посвятил бессмертным храмы, какие приличествовали их достоинству. Так законом он умертвил порок». Добавив к сказанному еще несколько слов, говорит Секст Эмпирик Критий заключает: „Так, мне кажется, первоначально один человек убедил остальных что существуют боги“.

Это мнение Крития о происхождении религии в роде человеческом,– как сказали мы выше,-в древне-классическом мире пользовалось большою популярностию и было весьма распространенным. По словам вышеуказанного скептического философа, Секста Эмпирика, его защищали не только философы математики, но и философы догматики. Поэтому и сам Секст часто касается его в своих (11-ти) книгах. Так мы встречаем у него в книге «Против математиков» (IX, § 14– 16) еще следующее: „Некоторые утверждают, что первые повелители людей и изобретатели удобств человеческой жизни, как умные мужи, высказали предположение, будто существуют боги, и выдумали баснословную нелепость о подземном мире. В древнейшие времена жизнь людей была дикою и без правил; было время, когда, как говорит Орфей,

....„Человек пожирал человека,

„Когда более сильный приготовлял себе пищу из более слабого“.

Чтобы прекратить несправедливости, они прежде всего изобрели законы для наказания явных несправедливостей. Затем они измыслили также и божества-надзирателей за всеми человеческими пороками и добродетелями, дабы люди не дерзали совершать несправедливости даже и тайно, в убеждении, что

„Облеченные воздухом боги проникают на землю,

„Видят и добродетель, и всякое зло“.

Эту гипотезу, по общему отзыву древнегреческих писателей, в особенности высоко ценили мыслители, известные под именем софистов. Они много работали над нею и старались обосновать ее не только философскими, но и мнимо-историческими доводами. Впрочем, основная мысль Крития всегда была удерживаема даже и софистами позднейшего времени. Известный историк развития философской мысли, немецкий ученый Целлер, обобщая отдельные мнения различных древнегреческих софистов, излагает их учение о происхождении религии в таком виде³². Первоначально люди жили как животные, без всяких законов и правильного устройства их общественной жизни; впоследствии из ряда обыкновенных людей стали мало-по-малу выдвигаться более умные и более энергичные, которые начали действовать в качестве вожаков, народоправителей, царей и законодателей. Для обеспечения своих прав и для более точного определения обязанностей своих подданных, с другой стороны – для защиты одних от насилия и несправедливости со стороны других, они издавали законы. Но своего собственного авторитета они не считали достаточным для того, чтобы сообщить изданным законам надлежащую силу и обязательность. Кроме того, они видели, что их законы могут пресекать и предотвращать только явные преступления. По этой-то причине какой-то умный и изобретательный политик пришел к мысли – отдать народные законы под защиту более высокого авторитета, который был-бы в состоянии карать и тайные нарушения справедливости. И вот он начал рассказывать всем, что существуют невидимые боги, которые всемогущи, справедливы, бессмертны, и видят сокровенное; а чтобы увеличить страх пред ними, он назвал их местопребыванием небо, откуда они могут преследовать нарушителей справедливости не только в этой жизни, но и за гробом. Таким образом народоправителями и законодателями было измышлено учение не только о существовании богов, но и о личном бессмертии человека. В подтверждение своего мнения о происхождении религии в человеческом роде софисты ссылались обыкновенно на разнообразие народных религиозных верований. Если бы вера в богов коренилась в самой духовной природе человека, говорили они, то все должны были бы почитать одних и тех же богов; но различие представления о богах лучше всего будто бы доказывает, что почитание их обязано своим происхождением вымыслу различных лиц-народоправителей и законодателей.

Как широко в древнегреческом мире было распространено мнение софистов о происхождении религии, видно из того, что оно повторяется даже и у Платона, у которого мы читаем, между прочим, следующее: „богов, о блаженный муж, утверждает не сама природа; нет! они установлены единственно образованием и законами. Отсюда-то и происходит, что каждая страна, каждый народ имеют своих богов, смотря по различию дарований и способностей тех, которые издавали гражданские законы“.

Тем не менее не смотря на то, что „политико-государственная“ гипотеза софистов о происхождении религии в роде человеческом пользовалась большою популярностию и распространением, она не могла удовлетворить многих мыслителей даже и дохристианского времени. Ею, напр., был недоволен уже Цицерон. По его мнению³³, совершенно не понимали смысла и значения религии, даже „уничтожали всякую религию те, которые утверждают, что все учение о бессмертных богах было измышлено мудрыми мужами ради государства, чтобы религия побудила к исполнению обязанностей тех, у которых не может сделать этого разум“.

Не мог признать удовлетворительною „политико-государственную“ гипотезу софистов о происхождении религии в роде человеческом и древнегреческий скептик Секст Эмпирик. Вот что мы читаем у него по этому поводу (Math. IX, §§ 80–33): „Те, которые думают, что понятие о богах людям первоначально навязали древние законодатели и мудрые мужи, по-видимому, не обращают внимания на самый существенный пункт в вопросе, ибо вопрос состоит в следующем: что́ первоначально побудило людей веровать в богов? От этого вопроса они уклоняются и говорят, что первоначально это понятие было вложено в людей некоторыми законодателями; они не замечают, что они неудачно наперед утверждают то, что именно и должно было сначала разъяснить. Ибо их всегда снова можно было бы спросить: а каким же образом те законодатели пришли к понятию о богах, которому бы их сначала никто не научил? Кроме того, все люди имеют понятия о богах, только неодинаковые: персы, напр., почитают огонь, египтяне – воду, а другие- опять нечто иное. Но было бы весьма невероятным – признать, что все люди одновременно были собраны законодателями в одно место для того, чтобы получить наставление о богах, ибо первоначально народы были несмешаны и незнакомы друг с другом, и корабль аргонавтов, насколько мы знаем из истории, был первым. „Хорошо!“ может кто-либо сказать,– „однако уже раньше всего этого законодатели и правители отдельных народов изобрели это понятие, а потому один народ и чтит этих, а другой – тех богов“. Но это также глупо: ибо все люди имеют определенные, наперед образованные понятия о Боге, по которым Он есть существо блаженное, неизменяемое, вседовольное, свободное от всякого зла. Но было бы совершенно неразумно признавать, что все пришли к мысли об одних в тех же божеских свойствах, не будучи к тому одновременно побуждаемы самою природою. Таким образом не чрез законодательство люди научены тому, что существуют боги“.

Из христианских писателей первых веков более всего, по-видимому, поддерживает рассматриваемую гипотезу древнегреческих софистов о происхождении религии в роде человеческом известный противник язычества и ревностный апологет учения Божественного откровения – Лактанций. Таковыми находят его рассуждения о Нуме, Миносе и Фауне. „Тот, кто начал вводить в Риме нелепые суеверия, – говорит он, – был Нума Помпилий, второй его царь, который, нашедши людей грубых, способных к принятию всякого рода впечатлений, воспользовался таким их расположением, чтобы внушить им все то, что хотел он между ними ввести касательно богослужения. А дабы придать тому более авторитета и успешности, он притворился, будто бы некая нимфа Эгерия открывает ему высокие мистерии в разговорах своих с ним в ночное время.... Он подражал в этом случае Миносу, который, желая законам своим придать более уважения, разгласил, что Юпитер преподавал ему их в священной своей пещере, где проводил он многие часы в беседах с ним, дабы люди научились повиноваться не только из страха, но и по религиозному побуждению. Нетрудно было Нуме воспользоваться легковерием простых пастухов, составлявших тогда большую часть его подданных. Он учредил верховного жреца, жрецов Юпитеровых, Салийских и авгуров; сочинил генеалогию богов, составил из них различные ветви и особые свойства“.

Из этого отрывка видно, что Лактанций приписывал Нуме Помпилию установление религиозного культа в Риме и института жрецов, т. е., что, по его мнению, Нума внушил своим подданным «все то, что он хотел ввести у них касательно богослужения». Кроме того, на основании сказанного Лактанцием можно сделать заключение, что некоторые законодатели отдавали свои законы под охрану богов, в бытие которых народ уже веровал раньше (так поступил Минос). Но об измышлении самой религии Лактанций ничего не говорит, – и едва-ли можно указать более непримиримого противника „политико-государственной“ гипотезы софистов о происхождении религии, чем каким был Лактанций. Он находил эту гипотезу легкомысленною и научно совершенно несостоятельною. „Ничего не может быть лживее,– утверждал он, – как мысль тех людей, которые думают, что религия выдумана одними только политиками с тою целию, чтобы таким образом воспрепятствовать невеждам предаваться всякого рода злодеяниям. Если-бы это было так, то древние мудрецы ввели бы нас в обман. А если бы они имели намерение обмануть нас и изобрели религию для того только, чтобы вовлечь в заблуждение род человеческий, то они не были бы мудрецами, потому что мудрость несовместима с обманом. Но допустим, что, будучи обманщиками, они были в тоже время и мудрецами; каким образом они могли распространить свою ложь так ловко и так успешно, что могли уловить в свои сети не только невежд, но Платона, Пифагора, Зенона, Аристотеля, и ввести в заблуждение таких просвещенных людей, какими были эти главные представители главнейших философских школ?“.

Тем не менее эта «политико-государственная» гипотеза древнегреческих софистов о происхождении религии в роде человеческом, не смотря на всю свою очевидную безосновательность, продолжала находить своих защитников и во все последующее время, не исключая совершенно даже и настоящего. Среди западно-европейских философствующих мыслителей особенно энергично поддерживал ее английский политик и деист XVIII века, Болингброк, бывший министром иностранных дел в Англии, а потом даже премьером, легко торговавши своими как религиозно-философскими, так и политическими убеждениями (Утрехтский мир, бегство во Францию к претенденту на английский престол Иакову III и т. п.)³⁴. Впрочем, мнение Болингброка о происхождении религии в большей или меньшей степени разделяли почти все английские деисты³⁵, немецкие и французские атеисты и материалисты, Вольтер, Д’Алямбер, Руссо, и им подобные. Насколько в христианской Европе в самом конце XVIII века было распространено мнение, что религия изобретена первыми политиками и государственными законодателями, об этом можно судить по декрету от 10-го ноября 1793 года, коим французское правительство объявляло об уничтожении религии во Франции: „Все религии (было сказано в этом декрете) введены различными законодателями, чтобы посредством их управлять народами; религии необходимы только тогда, когда основания правительственного искусства еще недовольно тверды; наше правительство не нуждается в подобной опоре“³⁶. Мнение это о происхождении религии в роде человеческом, к сожалению, людьми неверующими и атеистами нередко высказывается еще и в наше время...

В доказательство верности изложенного учения о сущности и происхождении религии его защитники, по примеру английских деистов и французских энциклопедистов, обыкновенно приводят следующие основания: а) важное значение религии для государственной жизни, б) исторические факты подчинения религии государству и ее служения интересам государственного управления и поддержанию порядка в государственной жизни и в) указание самих древних народоправителей и законодателей на мнимо-божественное происхождение изданных ими законов и теократический строй древних государств.

Рассматривая эти „основания“, мы не можем однако же признать их достаточными для того, чтобы ими оправдывать выше изложенную „политико-государственную“ гипотезу древнегреческих софистов и многих западно-европейских рационалистов о происхождении религии в роде человеческом.

а) Совершенно верно, что религия имеет весьма важное и ничем незаменимое значение для устройства, порядка и правильного развития народно-государственной жизни. Эту истину сознавали как древние, так и новейшие мыслители, как защитники рассматриваемой гипотезы, так и ее противники. У Лактанция, напр., мы читаем³⁷: «Если бы мы лишены были религии и правосудия, то подверглись бы такому ослеплению и жестокости, каких и звери не имеют, ибо, вместо того, что они щадят род свой, человек, освободясь от боязни верховной власти, конечно, не пощадил бы ничего и был бы свирепее и жесточе самых хищных зверей в тех случаях, где мог бы скрыться от правосудия и от строгости предписываемых законами казней. Таким образом, один только страх к Богу охраняет гражданское общество и человеческую жизнь». Важное значение религии для государственной и общественной жизни признают даже многие безбожники, богохульники и ненавистники религии. Известна фраза Вольтера, повторенная затем и Робеспьером: „если бы Бога не было, то Его нужно было бы выдумать“. Тем не менее важное значение религии для государственной жизни, само по себе, вовсе не дает никакого основания для предположения, что религия и действительно выдумана в политических целях. Такого заключения не допускает и здравая логика. Религия имеет весьма важное, даже исключительное значение также и для жизни семейной: только супруги благочестивые, верующие, религиозные и боящиеся Бога могут устроить счастливо свою жизнь, насколько счастие возможно на нашей грешной земле. Религия имеет весьма важное, незаменимое значение и для личной жизни каждого отдельного человека: она подавляет в нем те бурные эгоистические страсти и похоти, которые мучат, терзают, гнетут человека, не дают ему никогда покоя и делают его по истине самым несчастнейшим существом на земле. Но все это показывает только, что религия вообще есть великая, могущественная и благотворная для человечества сила, – и ничего более. Никакого другого вывода делать нельзя. Быть полезным или иметь важное значение для чего либо не то же, что быть делом вымысла. Врожденный человеку нравственный закон и присущее человеку стремление к познанию истины также имеют весьма важное значение для жизни общественной и государственной; но значит ли отсюда, что и нравственный закон и стремление людей к истине измышлены народоправителями и законодателями в политических целях, в виду именно их важного значения для народной жизни? Важное значение для человека и целых обществ имеют так называемые инстинкты, как, напр., инстинкт самосохранения или инстинкт сохранения рода; но инстинкты эти не измышлены народоправителями и законодателями, а они присущи самой природе человеческой. В области физической природы весьма важное значение имеет свет солнца и солнечная теплота; но значит ли это, что свет солнца и теплота только измышлены кем либо ради той пользы, которую они приносят жизни всей внешней природы? Здесь сам атеизм, отмечая тот многозначительный факт, что религия есть основание социальной жизни и государственного благоустройства, тем самым утверждает, конечно, и истинность религии, ибо погрешность, вымпел или обман не могут обусловливать прочного существования ни общества, ни государства; благополучие человеческих семейств, народов и государств не созидается на пустой иллюзии.

б) Второй пункт, на который ссылаются рационалисты, защищающие „политико-государственную“ гипотезу о происхождении религии, находится в тесной связи с первым. Если религия вообще имеет важное значение для общественной и государственной жизни, то понятно, что история может указать много фактов „подчинения религии государству“ в смысле ее служения интересам государственного управления и поддержания порядка в государственной жизни. Но здесь мы должны несколько оговориться по крайней мере в отношении того, что касается религии истинной – богооткровенной. Истинная религия всегда содействует благосостоянию, развитию умственных и нравственных сил, наукам и просвещению, миру и благоденствию государства, которое усвоило ее божественные начала и ими руководствуется в достижении своей прямой цели. Но государство не может рассчитывать на содействие со стороны истинной религии тогда, когда оно само уклоняется от цели, предуказанной ему Божественным Промыслом, и принимает течение враждебное учению Божественного Откровения. В доказательство этого можно привести множество примеров даже из ветхозаветной истории. История христианской церкви также свидетельствует ясно, что не всякая религия бывает полезною для государства и не со всяким государством может мириться истинная, богооткровенная религия и не всегда может поддерживать его. Как известно, христианская религия не только не оказывала поддержки греко-римскому языческому государству, но она именно и разрушила его своею проповедию учения, непримиримого с язычеством. Из истории мы видим, что государства могли подчинять себе не религию, а лишь недостойных представителей ее и то-временно и даже не к благу самого государства. Но гораздо больше можно указать фактов, что народоправители руководствовались религиею и в ней находили для себя опору для благоустроения своих государств.

в) Таким образом, в истории мы не можем найти достаточных оснований для того, чтобы признать правдоподобною „политико-государственную“ гипотезу о происхождении религии в роде человеческом. Правда, как мы видели, нам указывают на некоторых древних законодателей, напр., Зороастра, Миноса, Нуму Помпилия и др., которые источником своих законов и постановлений называли божественное откровение или поставляли их под защиту и покровительство высших, внемирных, божеских существ, вследствие чего у всех народов древнего мира первоначальная форма правления носила будто бы теократический характер. В частности,– Зороастр возвестил людям непосредственно будто бы открытую ему волю Агуры-Мацды (Ормузда), Минос II, который был, по мифическому сказанию греков, внуком мифического критского царя Миноса I, сына Зевса и Европы, ставшего после смерти одним из трех судей подземного мира, дал критянам законы, полученные-де им от бога деда; Нума Помпилий, по народному сказанию, второй царь древнего Рима (715–672 до P. X.) объявил, что изданные им законы были внушены ему нимфою Эгериею; Моисей дал еврейскому народу закон Иеговы. Солон, Ликург и другие также полагали религию в основу своих законодательств и введенного ими государственного устройства. По их узаконениям отрицание признанных государством богов считалось преступлением против самых государственных законов. Но нет никакой нужды приводить особые доказательства того, что упомянутые законодатели не измышляли религий для ограждения и охранения законов, ибо из их собственных слов видно, что религии существовали раньше их и что люди веровали в своих богов раньше, чем законодатели явились к ним с своими законами. Каждый народоправитель уже находил у своего народа определенную религию существовавшую с незапамятных Времен. Иначе – как было бы возможно, чтобы законодатель пользовался религиею как средством для охранения и точного исполнения законов? Нашед религию уже существовавшею издавна, народоправители лишь усматривали в ней ту могущественную силу, которая была в состоянии сдерживать народные страсти, и потому ставила себя и свои законы под ее охрану и защиту. „Так как религиозные верования, по справедливому замечанию В. Д. Кудрявцева³⁸ , были уже существенно связаны с общественным бытом племен то и законодатели не могли не пользоваться влиянием религии для утверждения своих постановлений“. Они пользовались им для благоустроения государственной жизни народов точно так же, как пользовались они присущим человеку влечением к добру и справедливости, народным чувством любви к отечеству, чувством чести и самосознания, видя в них опору твердого и продолжительного гражданского порядка. И как возможно допустить, чтобы все древние законодатели у всех народов, как бы сговорившись между собою, стали измышлять различные религии для охранения своих законов?

Защитники „политико-государственной» гипотезы о происхождении религии утверждают совершенно несправедливо, будто бы государственное или общественное устройство у всех первобытных народов носило теократический характер. Против такого утверждения со всею решительностию говорит история Китая, Греции и Рима, равно как и жизнь многих дикарей нашего времени, о которых нам рассказывают путешественники и миссионеры. Замечательно, что указанное мнение высказывают часто те именно атеистически настроенные мыслители (напр. Бюхнер и Геккель), которые отвергают неподлежащий сомнению факт всеобщности религии и в подтверждение этого называют даже некоторых дикарей, которые будто бы не имеют совершенно никакого представления о Божестве, но подчиняются известному порядку общественной жизни!...

Наконец, нельзя не согласиться с совершенно справедливым замечанием Секста Эмпирика, что „политико-государственная“ гипотеза о происхождении религии не может быть признана удовлетворительною уже потому, что она собственно говоря, даже и не касается вопроса о происхождении религии. Ибо естественно спросить: а каким образом сами законодатели пришли в мысли о бытии Божества? откуда у них явилась Его идея? На этот вопрос рассматриваемая гипотеза ответа не дает.

Неосновательным оказывается и другой вид „политико-государственной“ гипотезы о происхождении религии в роде человеческом, по которому предполагается, что религия обязана своим происхождением и распространением среди всего человечества выдумке, обману и своекорыстным измышлениям жрецов³⁹. Поводом к такому предположению послужили те злоупотребления в виде обмана и выдумок, которые с корыстными целями были допускаемы языческими жрецами. Но где не возможны злоупотребления? Где действуют страсти, там всегда будут и злоупотребления. Охотно допускаем возможность вымыслов, обмана и другого рода злоупотреблений в области религии не только языческой, но и христианской. Дурные люди везде найдутся! И ложно ли не возмущаться, когда нам показывают, напр., как это было в некоторых католических монастырях,– часть бороды Ноя или перо архангела Гавриила? Но от существования злоупотреблений в области религиозных верований нельзя еще заключать к тому, что и самая религия обязана злоупотреблениям своим происхождением. Скорее, – должно делать совершенно противоположное заключение, ибо всякое злоупотребление ясно свидетельствует о том, что уже гораздо раньше его существовало то, чем злоупотребляют и что преступно эксплуатируют. Если бы у людей не было от природы внутренней религиозной потребности, настойчиво ищущей для себя удовлетворения, то не были бы мыслимы никакие злоупотребления на этой почве. Кроме того, злоупотребления в области религии если и бывают, то они всегда носят на себе характер случайный и временный, так как они могут касаться только внешней, объективной стороны, но никак не внутренней или субъективной.

Если мы обратимся к истории, то мы увидим, что она прямо свидетельствует против рассматриваемого предположения о происхождении религии в роде человеческом. Несомненно, что у первобытных народов религия существовала раньше жрецов. „Влиятельнейшая каста жрецов-браманы, закабалившие индийцев в беспримерное религиозное рабство, говорит Шанц, всегда ссылались уже на Веды, канонические книги, на религию“. Из библии мы также знаем, что у евреев, до Моисея, жрецов и священников не было. Древние патриархи сами приносят жертвы Иегове. У еврейского народа жреческое сословие является уже тогда, когда этот народ был освобожден от ига египетского, получил законы, стал народом самостоятельным, с известным устройством своей общественной жизни. То же самое нужно сказать и обо всех других древних народах. Первоначально обязанности жреца повсюду исполняет отец семейства или старший в роде; он возносит молитвы, он же совершает и жертвоприношения. Только с развитием общественной жизни народов, с установлением определенного религиозного культа, как общественного богослужения, у древних народов начинают появляться жрецы. Многие путешественники рассказывают, что еще и в настоящее время у многих африканских и австралийских дикарей нет жрецов, хотя дикари эти имеют уже определенные религиозные представления и верования, так или иначе выражают свое религиозное настроение и хранят многие религиозные предания, достойные того, чтобы быть предметом серьезного изучения. Ясно, что религия гораздо древнее жрецов. А если так, то и на основании свидетельства истории нужно сделать заключение совершенно противоположное тому, какое делают защитники разбираемой гипотезы: не жрецы выдумали религию как потребность человеческого духа, а религия создала институт жрецов. Жрецы, поэты и художники могли создать только языческую мифологию, могли усложнить религиозный культ, ввести в обычай различные религиозные церемонии, учредить оракулов – и только. Но мифология и религия – далеко не одно и то же.

Далее,– рассматриваемая гипотеза о происхождении религии в роде человеческом оказывается несостоятельною и сама в себе. По мнению ее защитников, поводом к измышлению религии для жрецов служило их эгоистическое стремление к пользе, выгоде, удобствам жизни. Корыстолюбие, властолюбие и честолюбие жрецов – вот что будто бы создало религию и распространило ее среда всех народов, обитающих на земном шаре. Но такому предположению противоречат те основные требования, которые предъявляет каждая религия к своим жрецам и служителям. Каждая религия требует личных жертв и жертв тяжелых от своих жрецов; она требует от них подвигов покаяния, лишений, воздержания, постов, самоограничения. От жреца религия требует всегда больших жертв, чем от простого мирянина. И тот жрец признается более достойным своего служения и сана, который во имя своей религии несет более тяжкие лишения и жертвы. Вспомним только о религиозных самоистязаниях индийских факиров или о тяжелых и дивных подвигах христианских аскетов и отшельников! Ясно, что слишком легкомысленно думать, будто бы отдельные лица, по своекорыстным побуждениям, могли измышлять то, что прежде всего от них самих требует ограничений и лишений, чуждых всякого своекорыстного характера. Прекрасное рассуждение по этому поводу мы встречаем у В. Д. Кудрявцева. „Не значит ли быть крайне односторонним и несправедливым к достоинству человека, производя такое многозначительное и всеобщее явление в человечестве, как религия, из такого мелкого и мутного источника, как эгоизм некоторых отдельных лиц или сословий, напр., жрецов? История религий у всех народов ясно показывает нам, что жрецы не были только эксплотаторами в свою пользу религиозных убеждений народа, и что в области этих убеждений было много такого, что не представляло ни малейшего практического интереса для жрецов и никак не могло быть употреблено ими в свою пользу. Не везде жреческое сословие представляется нам богатым, сильным, влиятельным, пользующимся в своих эгоистических интересах мнимыми благами, доставляемыми религиею. Напротив, мы находим, что жрецы добровольно принимают на себя многие ограничения и лишения, предписываемые религиею, – лишения, которые не были обязательны для других людей; что благами жизни они наслаждаются и почитают себя наслаждаться в праве меньше, чем не жрецы; обеты воздержания, посты, продолжительные молитвы, самоистязания, аскетическая жизнь, исполнение многочисленных и тяжких часто обрядовых постановлений;-все это почитается преимущественною обязанностию жреческого сословия во всех почти религиях; у всех народов господствует убеждение, что люди, думающие стоять ближе прочих к Божеству, должны быть нравственно совершеннее, нем прочие люди, и быть первыми и более строгими исполнителями тех нравственных и религиозных предписаний, которые они обращают к другим. При таком положении дела, можно ли говорить, будто жрецы установили и поддерживали религию только для своекорыстных целей? Жрецы, конечно, могли быть обманутыми и самообольщенными в своем служении религии, но никак не намеренными обманщиками, и уже по тому одному, что они сами вкушали бы более горькие, чем сладкие плоды своего обмана, в виде различного рода лишений, ограничивающих чувственность“.

Кроме того, что было сказано Секстом Эмпириком против первого вида „политико-государственной“ гипотезы, то имеет значение и по отношению ко второму, т. е., к предположению, что религия была измышлена жрецами. Это предположение также, собственно говоря, даже и не касается вопроса о происхождении религии. Каким образом явились религиозные представления и идеи у самих жрецов? – этот вопрос разбираемая гипотеза оставляет совершенно неразрешенным. А между тем нельзя не согласиться с положением, которое было высказано Декартом, что представление о Боге есть такого рода идея, которая не может быть отнесена к обыкновенным произведениям человеческого рассудка, так как обычная область представлений и понятий, заимствуемых из окружающего нас мира, ограниченных, изменчивых и несовершенных явлений, не представляет элементов, необходимых для составления или воспроизведения идеи Божества.

В обоих видах „политико-государственной“ гипотезы можно усматривать разве только речь о распространении религии среди людей, но никак не о происхождении ее. Тем не менее и распространение идеи Божества, как основной религиозной идеи, среди человеческого рода по разбираемой гипотезе представляется совершенно немыслимым и необъяснимым психологически. И Шеллинг (во втором чтении своей „Философии мифологии“) справедливо назвал чрезвычайно странным то предположение, по которому „тот обман или вернее- тот ряд обманов, в котором каждый последующий невероятнее предшествующего, повторялся бы у второго, третьего, четвертого народа“. И в самом деле, возможно ли допустить, не издеваясь над человеческим разумом, чтобы пустой вымысел, созданный фантазиею одного или нескольких властолюбцев, честолюбцев или корыстолюбцев, был потом навязан всему человечеству и стал всеобщим достоянием всех древних и новых, культурных и некультурных народов, отразился на всех сторонах духовной жизни человечества-в нравственных действиях, произведениях искусства, песнях, преданиях, народных мировоззрениях, в жизни частной, семейной и общественной, – был тем сокровищем, которого покоренные народы, лишившиеся своей политической самостоятельности, своей династии, своих законов, своей страны, ни за что не хотят обыкновенно уступить своим победителям. Мы видим, – скажем словами В. Д. Кудрявцева⁴⁰ , с каким трудом распространяются в массах самые верные и полезные сведения; естественно ли предположить, чтобы ту силу всеобщего убеждения, которой часто не имеет истина, могло получить ни на чем не основанное заблуждение?... Человек бывает иногда легковерен и падок на выдумки, но только тогда, когда эти выдумки льстят его наклонностям, оправдывают его порочные стремления. Но не легко человек чувственный поверит такому вымыслу, который будет лежать тяжелым гнетом на всех его действиях будет ограничивать его чувственные влечения запретом и угрозою наказания не только в жизни, но и после смерти. Люди простые, руководящиеся в жизни одною внешностию и чувственностию (какими представляет их рассматриваемая гипотеза в эпоху происхождения религии), едва ли бы-стали бояться какого-то невидимого существа больше, чем внешних наказаний. Если и теперь в большей части случаев бывает так, что страх общественного мнения и правосудия более обязывает к нравственности, чем мысль о невидимом Законодателе и загробном суде, то это еще больше должно бы иметь места в ту воображаемую эпоху, когда о высших требованиях нравственности, по совершенному еще отсутствию религиозных понятий, не могло быть и речи. Невозможно представить, чтобы в ту эпоху господства чувственных представлений и эгоистических стремлений удалось кому-нибудь посредством хитрой выдумки склонить народ к признанию истины бытия Божества и к исполнению обязанностей, налагаемых религиею“.

Впрочем, справедливость требует сказать, что иногда в народных массах были распространяемы и ныне распространяются и вымыслы из области религии, каковы напр., религиозные мифы и легенды, равно как и факты, указанные выше из жизни католических монахов. Но возможность распространения их легко объясняется существованием уже наперед потребности человеческого духа – верить в сверхъестественное и таинственное. Мифы суть образы; тех идей которые смутно сознаются духом человека, как предикаты идеи бесконечного, как ее воплощения. Мифы-не первичные, а производные явления, – и они только заменяют собою истинные выражения религиозных идей. Но чтобы религиозные мифы могли быть распространяемы между людьми, для этого нужно, чтобы у людей уже наперед была вера, которая сделала бы их доступными для восприятия или – точнее – чтобы у людей была религиозная потребность духа.

Вместе с тем нельзя не иметь в виду еще и того обстоятельства, что содержание религии не исчерпывается одними религиозными представлениями или идеями; оно включает в себя еще целый ряд чувствований, называемых религиозными, и религиозное настроение, в основе которого лежит свойственное только человеческому духу влечение к Высочайшему Существу – Богу. Но чувства и влечение нельзя выдумать и вложить, так сказать, в душу всего человечества; чувства и глубочайшие изгибы человеческого сердца не измышляются и не навязываются отвне механически, их можно только затуплять или развивать, но создавать их заново невозможно. Вообще нужно сказать, что как врожденное человеческому духу стремление к истине и усвоение знаний отвне есть истинная причина появления и существования ученых людей и как присущее человеку влечение к прекрасному и соответствующее ему воздействие отвне произвело художников и поэтов, так и прирожденное человеческому духу влечение к Богу, о чем ясно свидетельствует уже один факт всеобщности религии в роде человеческом, обусловливало появление и существование как жрецов, так и религиозного культа, а не наоборот. Поэтому как неразумно было бы утверждать, что ученые вложили в природу человеческого духа влечение к истине или что художники и поэты измыслили стремление людей к прекрасному, так неразумно думать, будто бы жрецы по тем или другим побуждениям создали влечение человеческого духа к Высочайшему Существу, т. е., чувство религиозное.

После сказанного ясно, что против „политико-государственной“ гипотезы о происхождении религии резче всего говорит факт всеобщности религии в роде человеческом. Смысл этого факта ясен. Если нет и не было народа, который бы не имел религии, то для каждого должно быть очевидным, что религия есть не случайное явление в духовной жизни человечества, как предполагается рассматриваемое гипотезою, а необходимое проявление и обнаружение того, что заключается в самой духовной природе человека. „Политико Государственная“ гипотеза, признавая религию явлением случайным, т. е., таким, которое может быть и не быть, очевидно, становится в непримиримое противоречие с этим фактом и таким образом сама для себя приготовляет могилу. Но религия есть факт не только всеобщий, но и изначальный, ибо история не знает народа, который не имел бы религии с самого начала своего существования. Если же мы будем иметь в виду этот факт, то мы прямо должны прийти к заключению, что „политико-государственная“ гипотеза о происхождении религии в роде человеческом лишена всякой твердой, научной, исторической почвы и есть лишь произведение одной праздной фантазии атеистически настроенных мыслителей, ибо оказывается, что религия несравненно древнее и самой истории. Все народы представляются уже имеющими религию прежде, чем выступают они на арену истории. Поэтому на основании несомненных исторических свидетельств нельзя установить ни времени, ни источника, ни способа происхождения религии. Спросите защитников рассматриваемой гипотезы, когда именно и какие именно жрецы или законодатели выдумали религию, – и вы не получите от них никакого ответа; вам они не укажут в области истории ни малейшего следа, ни самого незначительного памятника, ни даже смутного народного предания о том, что религия есть дело хитрых законодателей или корыстолюбивых жрецов. Ясно, что в лице защитников „политико-государственной“ гипотезы мы имеем дело не с учеными исследователями, а с пустыми фантазерами, старающимися успокоить свою мятущуюся от безбожия совесть пустыми вымыслами собственной фантазии.

Третьим видом „политико-государственной“ гипотезы, как мы сказали выше, можно назвать еще одно предположение, высказанное некоторыми древне-греческими софистами,– а именно, что религия обязана будто бы своим происхождением вымыслу философов или древних мудрецов. Поводом к такому предположению послужило то обстоятельство, что каждый философ так или иначе учил о Божестве и посвящал этому вопросу в своей системе особый отдел- πρώτη ϕιλοσοϕία или ϕιλοσοϕία θεολογικῆ⁴¹. Тем не менее и это предположение совершенно неосновательно и все, что сказано нами выше против „политико-государственной“ гипотезы вообще, относится и к нему. Правда, что между мыслителями, заслуживающими имя философа, легкомысленных атеистов история не знает. Правда и то, что в своих философских системах даже языческие философы, начиная с Аристотеля, всегда отводили видное место учению о Боге и Его свойствах. Но это не значит, что философы выдумывали религию; а это значит только то, что в своих суждениях и мышлении они строго следовали врожденному человеческому духу, логическому закону достаточного основания и не могли мыслить действия без причины, творения без Творца, закона без Законодателя, мира без Бога, идея Которого так же прирождена им, как и всем вообще людям. История знает время появления философских мыслителей и категорически утверждает, что религия несравненно древнее не только жрецов и законодателей, но и философов. Правда, что древне-греческие философы в большинстве случаев излагали такое учение о Боге, которое не было согласно с народными религиозными верованиями и представлениями; а мифологии они прямо отвергали как не истинные и даже безнравственные (Пифагор, Платон, Плутарх, Сенека); но это не значит того, что философы создавали нечто новое, не существующее; это не значит, что они измышляли религию; а это значит только то, что, неудовлетворенные искаженным представлением о Боге в своей языческой религии, признавая религиозное учение язычников ложным, они хотели восстановить истину или даже только приблизиться к ней, насколько это возможно для ограниченного человеческого разума. Впрочем, что касается философских мыслителей позднейшего и в особенности нашего времени, то о них нужно сказать, что они скорее разрушают религию, чем создают ее.

Итак, после сказанного ясно, что „политико-государственная“ гипотеза о происхождении религии совершенно неосновательна и можно только удивляться тому, что она еще и в наше время находит для себя защитников – хотя, впрочем, только среди лиц легкомысленных и крайне враждебно относящихся к истинной и богооткровенной религии. Неверие, впрочем, всегда таково: явную ложь оно охотно противопоставляет истине. Из евангельской истории мы знаем, что неверующие иудеи охотнее думали объяснять чудеса Иисуса Христа силою Веельзевула, чем всемогуществом Божиим. Поэтому и в наше время, защищая самые легкомысленные гипотезы, атеизм остается только верным самому себе. Легкомыслие – его свойство.

Не подлежит сомнению, что „политико-государственная“ гипотеза о происхождении религии в роде человеческом имела своих противников уже в древнем греко-римском мире. Как мы видели, ее признавали неудовлетворительною Секст Эмпирик и Цицерон. С нею не соглашался и греческий философ киринейской школы Эвгемер, предложивший вместо нее свою собственную гипотезу, названную по его имени эвгемеризмом. Свое учение о сущности и происхождении религии Эвгемер изложил в форме романа или рассказа путешественника. По его мнению, все греческие боги суть не что иное, как знаменитые и заслуженные мужи отдаленного старого времени – цари, военачальники и философы, которым сограждане, после их смерти, стали воздавать божеские почести; художники-скульпторы и ваятели делали их статуи для поклонения народа; поэты воспевали их в своих гимнах, как богов. Таким-то образом-думал Эвгемер-по истечении долгого времени, когда уже совершенно была забыта земная жизнь этих благодетельных для народа людей, их стали признавать действительными богами. Но Юпитер заставил будто бы боготворить себя еще даже при своей жизни. Вот как говорит об этом Лактанций: „Что касается Юпитера, то из священной истории Эвгемера видно, что он, вступив на престол, дошел до такой наглости и гордости, что сам себе повсюду воздвигал храмы и жертвенники. Путешествуя, он умел так искусно вкрадываться в расположение посещаемых им царей и правителей и старался так привязывать их к себе изъявлением притворной дружбы под видом священных обязанностей гостеприимства, что при расставании брал с них обещание строить ему храмы, как-бы вечные памятники заключенного им с ними союза. Отсюда произошли имена храмов Атабирианского, Лабрандкого, Лаприйского, Молионского, Казийского и многих других, под именем которых Юпитер обоготворяется в разных местах и которые названы именами тех легковерных и услужливых государей, которые, думая увековечить свое имя роскошными зданиями, работали более для славы Критского царя (т. е., Юпитера), нежели для собственной своей. Заметно было в этих царях даже некоторое к нему благоговение, бывшее причиною того, что они охотно подвергали себя его владычеству и повелевали подданным своим ежегодно отправлять празднества в честь его. Таким образом богослужение Юпитеру распространилось по всей земле, и пример одного бога, который, так сказать, сам себя освятил, послужило образцом множеству последовавших затем других богов, так что, наконец, вся вселенная наполнилась божествами“.

Довольно согласно с Лактанцием кратко излагает учение Евгемера о происхождении религии и древне-греческий скептик Секст Эмпирик. „Учение атеизма Эвгемера, говорит он⁴², состоит в следующем: Когда человеческая жизнь еще не была управляема законами, то мужи, превосходившие остальных умом и силами, чтобы придать большее значение своим повелениям и создать себе более удивления и почестей, приписали себе высшую и божескую власть, и после этого многими были почитаемы за богов“.

Учение Эвгемера о происхождении религии, насколько мы знаем, пользовалось популярностию в греко-римском мире и имело своих защитников. По словам Цицерона⁴³, и последователь Зенона, Персей из Циттиума, также утверждал, что „богами были признаны люди, которые изобрели что-либо полезное для жизни“. Излагая этот взгляд на происхождение религии, как его защищали и другие ученики Зинона – Клеанф и Хризипп, подробнее в другом месте указанного сочинения⁴⁴, Цицерон говорит: „Общественная жизнь и сношение людей повели к тому, что мужи, отличившиеся как благодетели людей, общественным мнением или хитростию были помещаемы на небо. Отсюда происходит Геркулес; отсюда-Кастор и Поллюкс; отсюда- Эскулап; отсюда-и Либер... То же самое нужно сказать и относительно Ромула, которого считают за одно лицо с Квирином. Так как души этих мужей пребывают и пользуются вечностию, то они справедливо считаются богами, ибо они – наилучшие и вечные“.

Многие древние историки пользовались учением Эвгемера, чтобы чем либо наполнить пустоту доисторического времена, вследствие чего были объявлены историческими событиями, напр., троянская война, поход аргонавтов, странствования Одиссея; бог ветров Эол был превращен в старого моряка, искусного в предсказаниях погоды, Атлас – в астронома, Скилла – в морского разбойника.

Из древнехристианских писателей учением Эвгемера пользовался известный апологет Лактанций, но применял его к разрешению вопроса не о происхождении религии вообще, а только о происхождении языческих религий! Так, в своем рассуждении De ira Dei (XI) на вопрос: „откуда произошло ложное мнение, объявшее людей тем предположением, будто существуют многие боги?“ Лактанций отвечает таким образом: Те, которые почитаются теперь как боги, прежде были люди. Прежде они были могущественными царями. Памяти их возданы почести уже после их смерти, и имя их удостоено богопочтения в благодарность или за оказанные ими своим народам выгоды, или за изобретенные ими для общего блага искусства. Не только мужчины, но и женщины удостоились сих почестей, как о том свидетельствуют древнейшие писатели Греции, именуемые теологами, и самые римляне, явившиеся уже после них и им подражавшие. Главнейшие из сих писателей суть Эвгемер и Энний, которые описали их рождение, супружество, потомство, царствование, жизнь и смерть, и которые упоминали также и о воздвигнутых в честь их статуях“.

Удивительно, что даже французский аббат Банье высоко ценил легкомысленную гипотезу Эвгемера о происхождении религии в роде человеческом и на основании ее думал доказывать, что не смотря на все фантастические прикрасы, которыми снабжены языческие басни, не трудно увидеть, что они содержат часть истории древнейшего времени“. А. Воссий пошел еще дальние Банье и в своем сочинении „De theologia gentili et physiologia christiana sive de origine et progressu idolatriae“ хотел всех библейских исторических лиц превратить в богов греческой мифологии: Сатурна он обожествлял с Адамом или Ноем, Януса или Прометея – также с Ноем, Плутона – с Иафетом или Хамом, Нептуна-тоже с Иафетом, Тувалкаина – с Вулканом, Тифона – с Огом, царем Васанским, и т. д. Вообще он уверял своих читателей, что все языческие боги народною фантазиею созданы из исторических лиц Библии. Французский епископ Huet в своем сочинении „Demonstratio Evangelica“ пришел даже к тому заключению, что почти все языческое учение о богах было заимствовано у Моисея, а сам Моисей послужил будто бы основанием для древнегреческих мифов об Аполлоне, Вулкане и т. д.⁴⁵ По поводу такого увлечения эвгемеризмом со стороны католических аббатов и епископов известный знаток классической мифологии, немецкий философ Шеллинг совершенно справедливо заметил, что им не исключается и противоположная возможность, т. е., что, следуя тому же самому методу, враждебные богооткровенному учению мыслители могут поставить вопрос и таким образом: не произошли ли напротив рассказы о библейских лицах из мифологических сказаний о богах?

Учение Эвгемера о сущности и происхождении религии в роде человеческом О. Пфлейдерер вполне основательно назвал „легкомысленнейшим и нелепейшим“ (seichteste und abgeschmackteste). И действительно можно только удивляться тому, что христианские богословы так долго не замечали всей ее лжи и научной несостоятельности, когда это усматривали уже древние благоразумные языческие мыслители. „Не заключается ли странной нелепости в том, – спрашивал, напр., Цицерон⁴⁶,– чтобы оказывать божеские почести грязным и отвратительным вещам или поставлять в число богов людей, которые были уничтожены смертию и все почитание которых могло бы состоять разве только в трауре“? Вот эта то „странная нелепость“ и делает для здравого разума невозможным принятие Эвгемеровой гипотезы.

Собственно говоря, учения Эвгемера и нельзя причислять к попыткам разрешения вопроса о происхождении религии. Если глубже вникнуть в смысл рассматриваемой гипотезы, то нельзя не увидеть, что Эвгемер говорит лишь о том, как произошли языческие мифы и при том – мифы даже не о богах, а о героях и полубогах. В этом отношении с его предположением в сущности нельзя не согласиться. Так объясняет развитие чувственных языческих представлений о богах и Божественное Откровение. Вот что мы читаем в книге Премудрости Соломоновой (гл. 14, ст. 15–20): „Отец, терзающийся горькою скорбию о рано умершем сыне, сделав изображение его, как уже мертвого человека, затем стал почитать его, как бога, и передал подвластным тайны и жертвоприношения. Потом утвердившийся временем этот нечестивый обычай соблюдаем был как закон, и по повелениям властителей изваяние почитаемо было как божество. Кого в лицо люди не могли почитать по отдаленности жительства, того отдаленное лицо они изображали: делали видимый образ почитаемого царя, дабы этим усердием польстить отсутствующему, как бы присутствующему. К усилению же почитания и от незнающих поощряло тщание художника, ибо он, желая, может быть, угодить властителю, постарался искусством сделать подобие покрасивее; а народ, увлеченный красотою отделки, незадолго пред тем почитаемого, как человека, признал теперь божеством“.

Так, по учению слова Божия, произошло грубое идолопоклонство языческого мира и его мифические представления о различных богах. Но как здесь, так и у Эвгемера речь идет, повторяем, только о происхождении языческого идолопоклонства, а не о происхождении религии в собственном смысле, как внутреннего влечения к Высочайшему Существу – Богу, не о происхождении религиозной идеи в духе человека, а только об ее воплощении во внешних чувственных образах. В самом деле, если своим умершим благодетелям-царям, героям или отдаленным предкам и родственникам-люди оказывали божеские почести, а поэты воспевали их, как богов, то ясно что еще до появления этих благодетелей люди имели уже представление или идею о божеских почестях и о богах; откуда же взялись у них эти представления?-Вот-вопрос, на который прежде всего должна ответить та гипотеза, которая имеет своею целию разъяснить источник, из которого произошла религия, ставшая достоянием всего рода человеческого! Но Эвгемер, как мы видели, даже и не касается этого вопроса. На этот коренной недостаток эвгемеризма указывали уже древние, дохристианские мыслители. Так, у Секста Эмпирика мы читаем следующее⁴⁷: „Те, которые говорят, что первые повелители людей и правители государственных дел, присвоили себе высшую власть и почесть, чтобы тем сильнее подчинить себе народ, и что они вскоре после своей смерти были почитаемы за богов, собственно говоря, не понимают даже вопроса. Ибо как же те, которыми они были причислены к богам, получили понятие о богах, которое они перенесли на тех мужей? Таким образом пройдено молчанием то, что собственно, и нуждалось в доказательстве. Утверждение это невероятно также и с других сторон. Ибо что вводится повелителями, то – особенно, если оно погрешность, – продолжается только до тех пор, пока они владычествуют; после их смерти оно снова уничтожается. Я мог бы привести многих, которые во время своей жизни были боготворимы, а после своей смерти- презираемы: особенно когда они не заставили почитать себя под божеским именем, как Геркулес, сын Юпитера и Алкмены. Ибо вначале он назывался Алкеем. Потом он усвоил себе имя Геркулеса, который тогда был почитаем за бога. Отсюда молва говорит, что некогда в Фивах найдена была посвященная Геркулесу статуя с такою надписью: Алкей сын Амфитрона, поставляет Геркулесу памятник благодарности. Те, которые таким образом пролезли в число богов, отчасти достигали своей цели. Те же, которые сами об]являли себя богами, потом были презираем».

После сказанного выше, трудно прямо объяснить себе, каким образом гипотеза Эвгемера, научную несостоятельность которой ясно усматривали уже древние, нашла для себя защитников даже в лице современных нам западно-европейских мыслителей, называемых эволюционистами– Спенсера, Тайлора и др., которые, как известно, в основу религии полагают предкопочитание и предкопочитанием стараются объяснить происхождение религии в роде человеческом⁴⁸...

После того как уже в древнегреческом мире была обнаружена полная научная несостоятельность „политико-государственной“ гипотезы о происхождении религии путем простого вымысла со стороны корыстолюбивых жрецов и властолюбивых законодателей, некоторые древние мыслители и западноевропейские писатели XVIII столетия предложили вместо нее новую гипотезу, не нашедшую, впрочем, особенного распространения и потому мало известную. Мы говорим о гипотезе договора или соглашения. Защитниками этой гипотезы должны быть названы в древне-языческом мире-Секст Эмпирик и вообще скептики, а в христианском мире – Гоббес, английские деисты XVII и XVIII веков и в особенности известный французский писатель Руссо (в его „Contrat social“ 1762). Эти мыслители объясняли договорами и соглашениями все религиозно-нравственные понятия людей. В „политико-государственной“ гипотезе их смущало не то, что происхождение религии объясняется вымыслом законодателей, жрецов и философов, а то, каким образом этот вымысл отдельных лиц мог стать общим достоянием всех народов или-точнее-всего рода человеческого. Этот недостаток указанной гипотезы они старались восполнить тем, что происхождение религии объясняли уже не частным вымыслом отдельных лиц, а договором или соглашением законодателей и жрецов с их народами или даже целых народов между собою. Так, по определению Гоббеса, „сущность религии состоит в страхе пред наказаниями со стороны невидимых богов, которые хотя и вымышлены, но были приняты и утверждены всенародно“. Защитники „гипотезы договора или соглашения“ особенно любили ссылаться на практику римского сената, торжественно причислявшего к богам каждого из римских императоров.

Что сказать об этой „гипотезе“?

Не трудно видеть каждому, что эта гипотеза не только не разъясняет, а еще более запутывает дело. Заключая в себе все недостатки „политико-государственной“ гипотезы, она вместе с тем обнаруживает еще и новые. Если первая исходит от обмана частного, тайного, единичного, который народные толпы принимали будто бы за действительность; то последняя представляет религию уже делом обмана явного, открытого, всенародного. Но кто может допустить, не издеваясь над достоинством здравого человеческого разума, чтобы все народы, по сделанному наперед соглашению, явную ложь ипустой вымысл стали признавать истиною и действительностию? Кроме того,-есть еще и в настоящее время многие племена дикарей, обитающие, напр., на уединенных австралийских островах и островках, изолированные от всякого влияния культурных и некультурных народов; они не могли вступать ни в какие договоры и соглашения с другими народами; как же у них явились определенные религиозные верования и представления? Наконец, всякие договоры и соглашения имеют только временный характер; между тем религия слишком глубоко укоренена в духе и сердце человека, чтобы ее можно было создать путем официальных договоров.

Практика римского сената, причислявшего каждого из римских императоров к богам, – плохая опора для рассматриваемой гипотезы. Императорский культ, как понимают его и сами римские историки, был не началом, а концом греко-римской языческой религии; он ясно свидетельствует лишь об окончательном упадке религии в ту мрачную эпоху: кто мог назвать богом безумного и развратного Нерона, тот уже не нуждался в своей религии. Кроме того, в этом случае нужно сказать то же, что было замечено и выше. Если сенат предписывал воздавать императорам божеские почести, то ясно, что идея о Божестве не была новостью для римского народа. Откуда же она?