Тертуллиан и его творения

Никогда, без сомнения, молодые силы не взялись бы за такой труд, который может, составить задачу целой жизни, как по множеству и важности сопряженных с ним вопросов, так равно и по громадному количеству работ, посвященных предмету в науке, по обширности литературы предмета. Достаточно сказать, что уже в древности существовали о нашем авторе различные мнения. Один древний писатель (Vincentius Larinensis, «Commonitor») говорит: «Hic apud Latinos nostrorum omnium facile princeps judicandus. Quid enim hoc viro doctius? Quid in divinis et humanis rebus exercitatius? Nempe omnem philosophiam et cunctas philosophorum sectas... omnem historiarum et studiorum varietatem mira quadam mentis capacitate complexus est... Iam porro orationis suae laudes quis exsequi valeat?... Cujus quot pene verba, tot sen tentiae, quot sensus, tot victoriae.» С другой стороны, встречаемся с мнением Лактанция (Instit. diviu. V, 1): «Septimius quoque Tertullianus, – говорит он, – fuit omni genere litterarum peritus; sed in eloquendo parum facilis et comptus, et multum obscurus fuit». Не менее разногласий встречаем и у новейших ученых.

Мы не думали предстать пред русской публикой во всеоружии учености, с законченными взглядами на предмет, – и то и другое в наше время едва ли возможно. Не писать новое исследование о предмете, не высказывать новые взгляды на предмет, – нет! мы желали дать возможность дальнейшей разработки предмета в русской литературе, дать такой трактат, чтобы будущему исследователю не пришлось затрудняться неизвестностью существующего материала, воззрений, поставленных вопросов и методов их разрешения, –словом, мы желали указать верный путь, идя которым можно скорее всего прийти к научной цели – всестороннему освещению личности и её деятельности. Это представляется нам тем более необходимым, что существующие, по нашему предмету, в русской литературе, труды, вследствие своей несамостоятельности не могут совсем удовлетворять серьезного исследователя. Мы, со своей стороны, полагали, что всего скорее разрешим задачу: 1) дав по возможности полную библиографию предмета и 2) познакомив читателя с сочинениями Тертуллиана, остановившись на наиболее характерных местах, причем сочли нужным дать полный перевод главного и наилучше обработанного труда Тертуллиана, именно его апологии. Надеемся, что не одни специалисты, но и вообще русская образованная публика не оставит без внимания труда, посвященного великому писателю, жившему и действовавшему среди знаменательной эпохи, интереснее и важнее которой едва ли представляет всемирная история. Мрак язычества, со всей языческой мерзостью, уже редел. Заря христианства разгоралась все более и более... Новый мир зарождался, по мере того, как древний уходил безвозвратно в бездну минувшего... Ничто не в состоянии поставить нас, так сказать, в самый центр этой знаменательной эпохи, перенести в нее целиком, оживить ее снова пред нами, как знакомство с сочинениями Тертуллиана, имеющими не только интерес литературный, но и чисто жизненный.

Еще одна оговорка: специалисты, хорошо знакомые с делом, с теми трудностями, которые представляет самостоятельное изучение нашего автора, надеюсь, оценят по справедливости этот опыт ознакомления русской публики с великим апологетом христианства и не вменят автору в вину случайные недосмотры, неизбежные впрочем при всякой большой работе, уже одно напечатание которой создает не мало трудностей и хлопот. Приношу мою искреннюю благодарность уважаемому М.И. Хитрову, который, ознакомившись с моим трудом и указывая на пользу его для русской богословской литературы, согласился взять на себя труд по напечатанию книги, вместе со всеми хлопотами, сопряженными с этим делом, что значительно ускорило появление ее в печати.

В заключение скажем словами нашего писателя, что для полного ознакомления с предметом «peregrinandum est in historias et litteras orbis. Et tamen quasi partem jam probationis intulimus, cum per quae probari possint, aspersimus. Verum differre praestat, ne vel minus persequamur festinando, vel diutius evagemur persequendo... (Apol. c.19).»

А. Источники общего историко-литературного значения.

1) Ioh Christ. Felix Bähr, Geschichte der Römischen Litteratur. Supplementbaud: Die christlich-römische Litleratur. II. Abtheilung: Die christl christlich-römische Theologie nebst einen Anhang über die Rechtsquellen. Carlsruhe. 1837. p. 15.

2) I. Nirschl, Lehrbuch der Patrologie und Patristik. I Bd. Mainz. 1881. p. 266.

3) Phil. Schaff в: Real-Encyclopädie für protestantische Theologie und Kirche. 15 Bd. Leipzig. 1885. p. .343.

4) A. Dictionary of Christian Biography Litterature, Sects and Doctrines During the first eight centuries... Editcd. by William Smithe and Henry Wace. Voll IV. London. 1887. p. 818. Статья I.M. Fuller’a.

5) W.S. Teuffel, Geschichte der Romischen Litteratur, neubearbeitet von Ludwig Schwabe. 5. Auflage. Leipzig. 1890. p. 939.

Более краткие сообщения см. в:

6) E. Hübner, Grundriss zu Vorlesungen über die römische Litteraturgeschichte. 4. Auflage. Berlin. 78.

7) Cyclopedia of Biblical, Theological and Ecclesiastical Litterature. Prepared by the Rev. John M-r Clinteck, D.D. and fames Strong. . S.T.D. Vol X. New. Jork. 1881. p. 288.

В. Источники касательно жизни Тертуллиана.

Источниками, могущими служить разъяснению вопроса о жизни Тертуллиана, признаются:

1) Свидетельства древних. писателей: Евсевия и Иеронима, – в разных местах их сочинений.

2) Соч. Тертуллиана, из которых путем комбинаций и умозаключений можно так или иначе прийти к известному выводу, так как его сочинения к различных местах могут служить отражением его духовной жизнедеятельности.

I. Кроме того, из древнейших трудов о нашем авторе существуют:

Jac. Рamelius, Tertulliani vita в его издании Тертуллиана. Antwerpen 1579.

Эта vita была также помещена в изд. Niс. Rigaltius. Lutet. 1634; в изд. Migne Patrologiae Cursus Completus. Т. I. р. 78; в изд. Oehler’a. Т. III р. 1.

P. Allix, De Tertulliani vita et scriptis в ero: Dissertationes tres, Lutet. 1680.

Dupin, Nouvelle bibliotheque des auteurs ecclesiastiques. 2 Ed. 1690. T. I. p. 90.

Tillemont, Memoires pour servir à l’histoire ecclesiastiques. Bruxelles. 1694. p. 196; 654. (2 Edit. Paris. 1710–12).

Fabricius, Bibliotheca Latina. III. Hamburg. 1712. p. 347.

Ceillier, Histoire generale des auteurs sacres et ecclesiastiques. Paris. 1723. T. II. p. 374.

N. Funecius, de vegeta Latinae linguae senectute. X. Marburg. 1744. p. 2.

Semler, Dissertationum in Tertullianum I: Tertulliani Vita в издании его же. Halae. 1770 p. 222.

Schröckh, Kirchengeschichte. Leipzig. 1772 – 1803. T. III. p. 317.

Sахіus, Onomasticon. I. p. 339.

Tricaletius, Bibliotheca manualis patrum. Passau. 1883. I. p. 93.

P. G. Lumper, Historia theolog. erit, de vita, script. et doctrin. patrum. Издан. Vindel. 1789.

Schoencmann, Bibliotheca historico – litt. patrum. Lips. 1792. T. I. cp. 2.

Cocnen, De Tertulliano. Utrecht. 1825.

Мünter, Primordia ecclesiae Africanae. 1829. Cp. 21. p. 128.

Из перечисленных здесь старых сочинений наибольшего внимания заслуживают труды Pamelins’а, Allix, Dupin, Ceillier, Semler, Lumper и до сего дня, хотя они были в своих выводах разработаны и исчерпаны следующими, более новыми учеными:

II. Новые исследования:

К. Hesselberg, Tertullians Leben und Sehriften. Dorpat. 1848.

Grotemeyer, Ueber Tertullians Leben und Schriften. I, II. Kempen. 1863. 1865.

F. Bochringer, Tertullianus, Stuttgart. 1873. (II издание).

A. Hauck. Tertullian's Leben und Schriften. Erlangen. 1877.

E. Noeldcehen, Tertullian. Gotha. 1800.

Из перечисленных в особенности заслуживает внимании по своей основательности книга Hauck’а; с другой стороны, труд Noeldcehen’a остроумен и талантлив; приложено много монографий и периодических изданий. Словом, – занявшись специально Тертуллианом, он обработал и приложил к делу все до него существовавшие научные данные, хотя, в частности, в своих заключениях, заходит слишком далеко.

В особенности хорошо написана статья Tertullian als Mensch und Bürger в Sybels historiches Zeitschrift. 54. 1885. p. 225. Другие его статьи суть: Tertullians Geburtsjahr, помещена в Zeitschrift für wissenschaftl. Theologie. 29. Bd. p. 207.

Tertullian in Griechenland, там же. 30 Bd. p. 385.

Tertullians Erdkunde помещена в Zeitschrift für Kirchliche Wissenschaft. 7. Bd. p. 310.

С. Сочинения Тертуллиана.

Рукописи и тексты.

Ch. Troggot Gotlieb. Schoemann. Bibliotheca Historico-Litteraria Patrum Latinorum а Tertulliano principe usque ad Gregorium M. et Jsidorum ad Billiothecam Fabricii I atinam aecomodata. Tom I. Lips. 1792 p. 57.

Приводит 20 рукописей:

J. P. Migne, Patrologiae Curcus Completus. Tom I. Parisiis 1878 p. 54.

Описывает 30 кодексов:

Древнейший и наиболее ценный кодекс это – Codex Parisinus Latinus 1622 г. Он представляет из себя письмо на пергаменте времен 9 века. По первому обладателю его архиепископу Агобарду Лионскому оп называется обыкновенно Cod. Agobardinus.

Этот кодекс, по Index’у помещенному вначале, содержал 21 сочинение Тертуллиана, но половина его утрачена (последняя), так что недостает конца трактата «de Carne Christi» и следующих за этим 8 сочинений. См. по этому поводу Maхimilianus Klussmann, Curarum T particulae tres. Gothae. 1887. p. 6 и Praefatio в издании Тертуллиана Reifferscheid-Wissowa. 1890. p. VI.

Эта рукопись вследствие влияния сырости и дурного сохранения очень испорчена, так что в конце листы сильно закруглены и во многих местах уничтожены, поэтому при обработке текста необходимо прибегать к более ранним сличениям (они относятся ко времени, когда Codex находился в более сохранном и лучшем виде).

Из этих сведений следует отметить:

Jac. Gothofredus в его издании соч. «ad Nationes». Genevae. 1625.

Оба сличенных текста были употреблены Оchler’ом для его издания сочинений Тертуллиана; из них один относится к Stephanus Balusius (на одном Мюнхенском экземпляре изд. Rigaltiana от 1641 г.; записано на полях), другой обнародован Gustav'ом Fridrich Hildebrand’ом. Наконец Codex Agobardinus был сличен Reifferscheid'ом для его издания соч. Тертуллиана. (Более подробные сведения касательно этого пункта обещаны Wissowa к 2 тому этого издания).

Большой важности является затем издание соч. Тертуллиана Joannes Gayneius, Parisiis, 1545, которое содержит в себе 9 до сих нор неизданных соч. Тертуллиана (в editio princeps Beatus Rhenanus). Gangneius пользовался для своего издания двумя рукописями так, что первая пошла в основание текста, а Codex Agobardinus, в его разночтении, он употребил, как замечания на полях.

За сим следует отметить издание Sigismudus Gelenius. Basileae. 1550. Он говорит в предисловии, что пользовался очень хорошей рукописью (из английского монастыря Masburg), которую вероятно сочетал с главною рукописью и которая идентична Gagneius’y.

Jac. Pamelius в своем издании 1579 г. употребил утерянный Codex Joannes Clemens Anglus’а, который впрочем, как надо думать, представлял мало ценного.

К сказанному нужно прибавить (кроме cod. Agobardinus) Codex Ambrosianus. Именно в codex Agobardinus не достает последних глав из соч. «de Oratione» (нач. с сар. 21). Издания Gelenius’а и Pamelius’а их также не поместили, а заканчивают 19 главой как бы заключительной; между тем конец, неизвестный этим ученым, содержит в себе вышеупомянутый Cod. Ambrosianus, на основании которого было сделано издание Muratori. 1713.

Что касается до критики текста, то ею занимались вообще все издатели, из коих в особенности обращают на себя внимание:

Nіс. Rigaltius с своим изданием 1634 г.

Franz Oehler. Изд. 1851 г.

Относительно последнего издания смотри сообщение и дополнение с разъяснениями касательно Тертуллиановых рукописей в Zeitschrift für wissenschaftliche Theologie, 1860. p. 82, 363 – статья Ernst’а Klussmann’а.

Наилучшее издание текста, обещающее отвечать всем требованиям филологической критики – это почти последнее издание Reifferscheid-Wissowa, которого вышел 1-й том: Quinti Septimii Florentis Tertulliani opera ex recensione Augusti Reifferscheid et Georgi Wissowa. Pars I. Vindobonae, Pragae, Lipsiae. 1890, как Vol. XX Corpus’а scriptorum ecclesiasticorum.

Издание это содержит: de Spectaculis, de Idololatria, ad Nationes libri duo, de Testimonio animae, Scorpiace, de Oratione, de Baptismo, de Pudicitia, de Jeiunio adversus psychicos, de Anima. Существенное отличие этого издания заключается в том, что в основу положено сличение Codex’а Agobardinus, сделанное Reifferscheid’ом (умершим за этим трудом), а также и в строго разумном выборе разночтений, сделанном для 2-го тома профессором классической филологии в Марбурге Wissowa’ом, который обещает более подробное введение касательно истории текста и критики оного, пока же цитаты делаются на основании большого Oehler’овского издания.

Сообщение о критике текста см. в Göttinger Nachrichten. 1878, 15 статья P. de Lagarde.

D. Издания

Ηаиболее старые издания приводит:

Saxius, Onomasticon Litterarium, trajecti ad Rhenum. 1775, tom. I, p. 338.

Schoenemann, Bibl. Patr. I tom., p. 9 – 56.

В заключение к последнему изданию Migne, Patrologiae cursus completus, Tom. I, p. 37 – 72, дает подробную библиографию до 1843 года. Наиважнейшие издания оценивает кратко Fr. Аd. Ebert, Allgemeines bibliographisches Lexicon. 2. Bd. Leipzig. 1830. №№ 22563–22585.

E. Полные собр. сочинений

Editio prineeps per Beatum Rhenanum. Basileae apud Froben 1521. Переиздано в 1525, 1528, 1530 гг.

Editio Basileensis. II. 1539.

Editio Parisiensis I per Gagnaejum. 1545.

Ed. Basileensis. III. 1550 (curavit Sigism. Gelenius).

Ed. Basileensis. IV. 1562 (повторение предыдущего).

Ed. Basileo-Parisiensis. 1566. (Excud. Andr. Wechelus).

Ed. Pameliana-Antverpensis. I, cum Jacobi Pamelii argumento et adnot. 1579.

Ed. Barraeana. 1580, studio et labore Renati Laurentii de la Barre. Parisiis apud Mich. Julianum.

Ed. Pameliana-Parisiensis. I. 1583.

Ed. Pameliana-Parisiensis. 1584 (per Jo. Mercerinm).

Ed. Pameliana-Parisiensis. III. 1585.

Ed. Heidelbergensis. I. 1596.

Ed. Pameliana-Franeckerae. I, cum notis Francisci Junii. 1597.

Ed. Pameliana-Genevensis. I. 1597.

Ed. Pameliana-Parisiensis. IV. 1598.

Ed. Pameliana-Heidelbergensis. II. 1599.

Ed. Pameliana-Heidelbergensis. III. 1601.

Ed. Pameliana-Franeckerae. II. 1607.

Ed. Pameliana-Parisiensis. V. 1608.

Ed. Pameliana-Antwerpensis. II. 1609.

Ed. Pameliana-Parisiensis. VI. 1610.

Ed. Pameliana-Parisiensis. VII. 1616.

Ed. Pameliana-Coloniae. L 1617.

Ed. La Cerdae imperfecta. Parisiis. 1624, 1630. Libri IX ex codice Agobardi, ed. Rigaltius. 1626 и 1628. (Typis Rob. Stephani).

Ed. Rigaltiana. I. Lutetiae. 1634. Nicolai Rigaltii observationibus et notis illustrata.

Ed. Rigaltiana. II. 1641.

Tertullianus redivivus auct. P. Georgio. Paristis. 1646 – 50.

Tertulliani opera omnia, op. Caroli Moreau. Parisiis. 1658.

Editio Pameliana-Rothomagensis. 1662.

Ed. Pamelio-Rigaltiana Priorii. Lutet. 1664.

Ed. Pamelio-Rigaltiana Priorii. II. 1675.

Ed. Pamelio-Rigaltiana Priorii. III. 1695.

Ed. Pameliana-Franeckerae. III. 1697 (y Migne не упомянуто).

Ed. Veneta. I. 1701.

Ed. Veneta. II. 1744.

Ed. Halensis, recensuit Jo. Sal. Semler 1769–76.

Ed. Veneta III. 1776. (у Migne не упомянуто).

Ed. Wirceburgensis, -ed Oberthür. 1780–1781.

Ed. Halensis. II. 1827–29.

Tertulliani opera, ed. E F. Leopold. Lips. 1839–41. Cur. E G. Gersdorf. в Bibliotheca patr. eccles, latin. selecta, IV–VII. (не приведено у Migne).

Editio Parisiensis, ed. Migne (Patrologiac: Cursus Completus. Tom I, II, III). Parisiis. 1843, переиздано 1878.

За сим из последних изданий – Tertulliani opera, quae supersuntю omnia. Edidit F. Oehler. Lipsiae 1851–54, в трех тома; третий тем содержит статьи–dissertationes:

Jac. Pamelii–Vita Tert.

P. Аlix–Vita TerL

Nic. le Nourry-Apolog., ad Nationes, et unam ad Seapul. dissert.

Laur. Mosheïm disquisit. Chronolog.

Got. Centnerus-omnia in Montanismo scripta.

Jo. Aug. Noesselt–de Vera aetate.

Semler–de Varia et incerta indole librorum.

Joh. Kaze–de Tertull. et ejus script.

Oehler, кроме того, в заключение издал в Лейпциге небольшое собрание текстов.

TeHulUam opera ex recensione Aug. Reifferseheul et Georgii Wissma. Pars I. Viudoboaae, Pragne, Lipsiae. 1890. Как vol. XX. Corpus’a scriptor, ecclesiastic. lat

Oehler’ское издание, как мы уже заметили, до появления нового издания Reifferscheid Wissowa, заслуживает полнейшего внимания и может служит образцовым текстом.

F. Отдельные издания

I. Apologeticum.

Venetiis, per Bernardinum Benalium, без года (1483).

Mediolani per Uldericum Senizinzeler. 1493.

Вместе с Лактанцием: Венеция, 1494, Париж, 1500 и далее 1502, 1509, 1511, 1513, 1515. 1535.

Apologet, cum commentar. Desiderii Heraldi. Parisiis. 1613.

Apologetic. et ad. Scapul. liber вместе с Oct. Minue. Felix’ом Cantabrigiae. 1686.

Apologetic. ed. S. Havercampius. Lugd. 1718.

Apolog. ed. Ritter, Elberfeld. 1827.

Apolog. et ad Nationes libri duo, ed. F. Oehler. Halae 1849.

Apolog. ed. Joh. Kavser, Padeborn. 1865.

Apolog. ed. T. Herbert. Bindley. Oxford. 1889.

II. De Praescriptionibus adv. haeret.

Parisiis (apud Wechelum). 1561.

Coloniae, 1601.

Cracoviae, 1605.

Bruxellii (eum scholiis Christ. Lupi). 1675.

Romae. 1702 и 1769.

Salisburgi. 1752.

In Assisi. 1784.

III. De Pallio.

Lugduni Batav. 1595.

Parisiis. 1600 (cum notis et. interpet gallica).

Parisiis. 1614.

Parisiis. 1622; Claudius Salmasius recens. Относительно спора, возникшего между этим и Anton. Kerkoetius’ом по поводу текстов, см. Ebert, Allgem. Bibliogr. Lexikon, Nr. 22574.

Lugduni. 1626.

Lugduni Batav. 1656.

IV. Ad Nationes.

Genevae. 1625 (cum notis Jac. Gothofredi).

V. De Oratione.

Patavii 1713, ed. Muratorius.

VI. De Spectaculis.

VII. Ложно-Тертуллиановские стихотворения:

Tertulliani opera poetica, ed. Andr. Rivinus, 1651.

Carmen de Iona et Ninive, ed. a Chr. Daumio. Lips. 1684.

Tertulliani poemata. Lond. 1715.

Tertulliani carmina, ed. Pisaurii, 1780.

Все указаны у Migne, Patrolog. Cursus, Tom II.

Fragmentum ex libris Tertulliani de exsecrandis gentium diis, erutum e Bibliotheca Vaticana, studio Ios. Mar. Suarezii. Paris. 1630.

Касательно соч., ложно приписываемых Тертуллиану, см. Walchius, Bibliotheca patristica, p. 199.

G. Переводы

I. На немецкий яз.:

Rösler, Bibliothek der Kirchenväter in Uebersetxungen und Auszügen. Lips. 1776. III, p. 32.

Веsnard, Tertullian’s sämtliche Schriften, übersetzt und bearbeitet von Franz Ant. Besnard, 2 Bd. Augsburg. 1837–1838.

Karl. Ad. Kellner, Tertull. sämtl. Schrift., aus dem lat. übersetzt. 2 Bd. Köln. 1882.

Laur. Alb. Franc, de Praescript. adv. haeret. übersetzt. 1572.

Luc. Maii, de Patientia. 1582.

Apologeticum. 1682. Lüneburg.

Ad. Scapulam. 1682.

Apologeticum. 1797, Frankfurt.

De Praescript. adv. haeret. 1797, Wien.

Joh. Hein. Lud. Schrӧder, de Patientia. Thorn. 1836.

II. На французский яз.:

Aubert de Maiere., de Praescript. adv. haeret 1562. Brosse. 1612; 1683.

Lud. Gyrius, Apologeticum. 1636, 1646.

Amsterdam. 1701.

Paris. 1714 – 15, 1780; 1822.

Apologeticum et de Praescript. adv. haeret. Lyon. 1823.

Apologeticum. 1827.

De Pallio, Titreville. Paris, 1640.

De Pallio, Patientia, exhortatio, ad Martyres. 1665.

De Cultu feminarum и de Virg. velandis, Paris, 1565; Genf, 1580; de Cult. fem., de Spectacul., de Baptismo, de Patient. 1733.

De Poenitentia, Paris, 1645; 1667.

De Corona militis pаr Aub. de Hacere. 1563; par Richeaume. 1594.

De Oratione и de Patientia, Ηоbiоrius. 1640.

De Carne Christi. Paris. 1601.

Ad Martyres, 1673; 1733.

De Testimonio animae, 1832.

III. На итальянский язык:

Opere di Tertull. trad. in Toscano, Roma. 1756.

Degli abbigliamenti e delle acconciature delle donne, Firenze. 1781

De Prescript. adv. haer. 1784.

IV. На испанский язык:

Obras, parte I: de Patientia, de Testimonio animae, ad Scapulam etc. – Jos Pellecier, Barcelona. 1639.

Apologeticum Petr. Manero. 1644; Madrid. 1657, 1789.

Ad Scapulam, 1644, 1792. de Patientia, 1644.

V. На английский язык:

Apologeticum. London. 1655; Cambridge. 1843.

Ad Uxorem, 1550, London; de Praescript adv. haer. Oxf. 1722.

Ad Scapulam. 1780.

VI. На шведский язык:

Forswarskrift for de Kristen mod. Haedningerne. Oversat af C. I. Arnesen. Christiania. 1880.

Udvalgte Skriften. Oversat af I. Arnesen. Christiania. 1887 (in Vidnesbyrd af Kirke fadrene XV).

H. Потерянные сочинения

Относительно этих сочинений см: N. Funecius, Dе vegeta Lat. linguae senectute, Marburg. 1714, X, § 3.

P. G. Lumper, Historia Theologico-critica de vita, scriptis et doctrinis patrum. Aug. Vindel. 1783. V. p. 231.

Из известных сочинений, находящихся на лицо, были писаны на греческом языке и переведены самим Тертуллианом на латинский следующие: de Spectaculis, de Baptismo, de Virgin. velandis, de Corona militis.

Известны, на основании цитат, следующие потерянные сочинения: de Censu animae, de Spe fidelium, do Paradiso, de Extasi libri VI, de Aaronis vestibus, de Animae submissione, de Superstitione saeculi, dc Carne et Anima, de Trinitate, de Animalibus mundis et immundis, de Circumcisione, de Virginitate.

I. Исследования частные.

Критические исследования касаются преимущественно следующих пунктов: возникновение (время) Тертулл. соч.; их объяснения; выраженных в них религиозных и философских взглядов Тертуллиана; характеристики Тертуллиана, как писателя, и наконец – языка.

I. Время возникновение сочинений

Allix, de Tertulliani Vita et Scriptis. Paris. 1680.

Lumper, de Vera aetate ac doctrina scriptorum Tertulliani в цитованной «Historia theol. crit., ve vita... patrum, Aug. Vind. 1789. (напечатана у Migne. Patrolog. Curs. I. p. 126).

J. A. Nӧsselt, de Vera aetate ac doctrina scriptorum Tertullani в его же opuscula ad histor. eccles. 3, 1, нанечатано у Oehler’a T. 3. p. 540).

H. Kellner, zur Chronologie Tertullian's, I, в Tübinger. Theolog. Quartalschrift. 52, p. 547; 53, p. 585.

G. Uhlhorn, Fundamenta chronologiae Tert. Göttingen. 1852.

Harnack, zur Chronologie der Schriften Tertullian’s в Zeitschrift für histor. Theologie. 1878, p. 573–582.

G. N. Bonwetsch, die Schriften Tertullian’s nach der Zeit ihrer Abfassuug, Bonn. 1879.

E. Noeldechen, die Abfassungs Zeit der Schriften Tertullian’s в Texte und Untersuchungen zur Geschichte der christ. Litteratur, V, 2. Leipzig. 1889. Рецензия была сделана G (ustav) K (rüger) в Litterarisches Centralblatt, 30 Maiz, 1889. Ответ Noeldechen’a см. в Zeitschrift für wissenschaftliche Theologie. 1889 (32) p. 411. Сравни Zeitschrift für Kirchliche Wissenschaft. 7, 87.

II. Объяснение соч. Тертуллиана.

Краткие резюме содержания соч. Тертулл. помещены в цитованных соч. Bähr’a, Nirschl’я, Dictionary of Christian Biography. Realencyclopedie für protestant. Theolog. und Kirche. A. Ebert, Geschichte der Christ, lat. litt. p. 32. Dictionaire de Theologie par ab. Bergier.

Более подробное изложение содержания дают Boehringer, Hauck и Noeldechen, кроме того – А. Neander, Antignosticus, Geist des Tertullian’s и Einleitung in seine Schriften. Berlin. 1849 (1 Auflas.).

K. Hesselberg, Tertullian’s Lehre aus seinen Schriften entwickelt. Dorpat. 1848.

E. Noeldechen. Tertullian von dem Kranze в Zeitschrift für Kirchengeschichte. II. Bd. 1890. p. 353.

P. Tamburini, analisi del libro delle prescrizioni, Pavia, 1782. (переведено на Португальский язык, Lisb. 1788). Кроме того:

Nani, Breve confronto del libro de Praescriptionibus coll’analisi fattane in Pavia, Bologna. 1784.

Chr. Ballenstedt, Terrullian’s Geistes Fähigkeiten, Religion, Kenntnisse und Theologie. Helmst. 1785.

Friedr. Aug. Burckhardt, Die Seelenlehre Tertullian’s nach dessen Tractat. de Anima. Programm Budissin. 1857.

Carl. L. Leimbach, Beiträge zur Abendmahlslehre Tertullian’s, Gotha. 1874.

Ochninger , Tertullian und seine Auferstehungslehre. Augsburg. 1878.

N. J. Laforet, Etude philosophique sur Tertullien. Louvain. 1869.

G. R. Hauschild, Tertullian’s Psychologie und Erkenntnisstheorie. а. M. 1880.

Günther Ludwig, Tertullian’s Ethik. Dissert. Leipzig. Programm. Frankfurt. 1885.

Pagano Paganini II Materialismo di Tertulliano. Pisa 1870.

III. Тертуллиан, как монтанист.

Shhwegler, Der Montanismus und die christliche Kirche des 2 jahr, Tübingen. 1841.

Baur, Das Wesen des Montanismus nach den neuesten Forschungen в Thelog. Jahrbücher. 1851. p. 538.

Baur, Kirchengeschichte der Drei ersten Jahrhunderte. 3 Ausg. Tübingen. 1863. p. 235.

P. Gottwald, De Montanismo Tertull. Vratislaviae. 1863.

G. Caucanas, Tertullien et le Montanisme. Genf. 1876.

Révelle, Tertullien et le Montanisme в Revue des deux Mondes. LIV p. 166.

Bonwetseh, Die Geschichte des Montanismus. Erlangen. 1881.

О значении Тертуллиана в истории догматики в особенности заслуживают внимания:

Harnack, Lehrbuch der Dogmengeschichte. 1 – 3 Bd. Freiburg. 1890. 1 Bd. р. 434.

У католиков:

Kolberg, Verfassung, Cultus und Disciplin der christlichen Kirche nach den Schriften Tertullian’s.

I. Kayc, Ecclesiastical History af the second and thrïd Centuries, illustrated from the writings of Tertullian. London. 1845 (3 изд.).

K. О языке

Касательно церковно-латинского языка вообще см.

Koffmann, Geschichte des Kirchenlateins. 1879.

Отдельные исследования:

Index glossarius styli Africani в Editio Rigaltiana. I. (Lutet. 1634).

Index latinitatis Tertullianeae в 6 t. Semler’овского издан. Halae 1776.

Статья E. F. Leopold’а у Migne, Patrol. Gurs. I. p. 72.

P. Langen, De usu praepositionum Tertullianeo. Münster. 1868–70.

J. Schmidt, De latinitate Tertullianea. Erlangen. 1870.

J. Schmidt, de nominum verbalium in tor et trix apud Tertullianum copia et vi. Erlangen. 1878.

Kellner, Die sprachlichen Eigentumlichkeiten Tertullian’s в Tübinger Theolog. Quartalscrift. 58. p. 229.

G. R. Hauschild, Die Wortbiltung bei Tertullian. Leipzig. 1876; 2 Theil. Frankfurt, a M. 1881.

J. P. Condamin, De Tertulliano christianae linguae artifice. Lyon. 1877.

Библию Тертуллиан цитует по-латыни; касательно сего см: Herm. Rolusch, Uns neue Testament Tertullian’s. Aus den Schriften des letzten möglichst vollstandig reconstruirt. Leipzig. 1871.

Касательно так называемой Италы, см. более точные сведения. J. Teuffel, Geschicht. der lat. Litt. p. 942.

L. Характеристика Тертуллиана

Нравственный образ Тертуллиана всего лучше обрисовывается в его произведениях, – затем в трудах, посвященных этому предмету, из которых наибольшего внимания заслуживают:

Dupin, Nouvelle bibliotheque des auteurs ecclesiastiquies. 1688. p. 320.

Neander, Antignosticus. Berlin. 1840.

Сочинения Bocringer’а, Hauck’a, а также статьи этого последнего: Tertullian und S. Рaul в Zeitschrift für wiss. Theolog. XXIX, 4. p. 478; – Tertullian als Mensch und Bürger в Sybel histor. Zeitschrift. 54 (1885) p. 22.

Краткие, но хорошие характеристики представляют:

Ebert, Geschichte der christl. lat. Litt. Leipzig. 1874. p. 32 и в Real-Encyclopädie für protestantische Theologie und Kirche. 15 Band. p. 343. v. Phil. Schaff.

M. Varia

I. О Тертуллиане и современном ему юристе того же имени, которого отождествляли с нашим писателей, см:

Teuffel, Gesch. der Rӧmich. Litt. (5 Aufl. 1890) p. 939.

A. Ebert. Ueber Tertullian’s Verhältniss zu Minuzius Felix в Abhandl. der Sachs. Gesellschaft der Wissenschaften. 12. p. 321. и в Geschichte der chrisfl. lat. Litt des Mittelalters p. 32.

Masselieau, Rev. de l’historie des relig. 1888. Tom. XV. № 33.

II. Касательно ложно Тертуллиановых стихотворений см:

L. Müller. Rhein Museum. 2è (1867) p. 329.

E. Hückstädt, Ueber das pseudotertull. Gedicht adversus Marcionem, ein Beitrag zur christl. lat. Litteratur-Geschichte. Leipzig. 1875.

Относительно Carmina Sibyllina см. Lumper. Ibid. p. 156. VI Bd.

III. О заблуждениях Тертуллиана см. статьи:

Paradoxa Tertulliani cum antidoto Pamelii в Editio-Pameliana ntwerpensis. I. (1579); также у Migne Patrol. Curs. c. I. p. 226. Сравни: Moroni, Dizionario di erudizione stoico-ecclesiastiea под рубрик. «Tertullian».

IV. Касательно выражений Тертуллиана см.

Proverbiales formulae operis Tertullianei contentae brevibus scholiis illustratae per Andream Hoyum в Editio Pameliana-Parisiensis, I (1583); перепечатано у Migne, I. p. 258.

V. Касательно географических сведений Тертуллиана см.:

Nöeldechen, Terlullian’s Erdkunde в Zeitschrift fur kirchliche Wissenschaft. 7. p. 310.

N. Добавления

Только что вышел первый выпуск труда:

D-r I. Van Der Vliet, Studia ecclesiastica. Tertullianus. 1891.

I. Lugduni Batavоrum. 1891.

Сочинение строго научного характера представляет цену как по обработке материала, которым пользовался автор, так и по характерному освещению личности Тертуллиана. В особенности интересны его observationes.

Весьма обстоятельная характеристика Тертуллиана и его сочинений с массой выдержек из них см. у –Karl Iohannes Neumann. Der Rӧmische Staat und die allgemeine Kirche bis auf Diocletian. Leipzig. 1890. T. 1. Второй том должен был выйти в 1891 г.

Квинта Септимия Флорента Тертуллиана. Защищение христиан против язычников, с латинск. Афанасием переведено. Москва. 1802. Очень точный перевод апологетика, хотя безусловно устарелый по языку.

Христианское чтение 1832 г. Часть XLV, стр. 269 и следующ. Перевод сочинения ad Scapulam (при Спб. Д. Акад.).

Тертуллиан и его сочинения. Христианское чтение. 1842 г. Часть 2, стр. 371–430; часть 3, стр. 72–152.

Тертуллиан и его век. Савельева-Ростиславича. Спб. 1848.

Сочиения Тертуллиана. Пер. Карнеева. 4 части. 1847–1850.

Перевод, по-видимому, сделан не с латинского. Местами совершенно неверен, местами представляет переложение. Есть основание полагать, что автор усердно пользовался французским переводом Genoude (см. примеч. к Apologeticus), потому что лишние обороты и вставки, не находящиеся в тексте и добавленные во французском переводе, также находятся и у г. Карнеева. Притом изложены не все творения Тертуллиана.

Историческое, учение об отцах Церкви. Соч. Филарета, apxиеп. Черниговск. и Нежинского. Спб. 1882, Т. I. Издание второе. Первое изд. в 1859 г.

Статья о Тертуллиане занимает от 150–168 стр. Разделена на §§ с кратким, но характерным изложением каждого.

§ 78. «Тертулліан. Его жизнь». Предмет излагается кратко и очень определенно. Так автор категорически выражает мнение, что Тертуллиан был адвокатам. Правда, некоторые ученые делают также этот вывод и в доказательство своего взгляда указывают в языке нашего писателя на лексические особенности и словообразования специального характера, напр. praescriptio, formulam dare, ex forma agere, crimen retorquere и др. Но многие ученые, не соглашаясь с этим мнением, или не касаются этого вопроса, или скорее склонны считать его ритором, так как значительных оснований для этого взгляда не существует.

К примеч. 7. Нам кажется не вполне убедительным заключение о возрасте Тертуллиана по тому увещанию, которое он написал для своей жены (Lib. I, ad Uxorem, c. 7). Автор полагает, что «завещаний не пишут в молодости». Но это не может служить основанием для сделанного вывода, потому что сочинение ad Uxorem есть не завещание в собственном смысле, а скорее увещание (Cap. 2. 3. 6), которое могло быть написано во всяком возрасте. Тертуллиан на случай смерти (на самом деле, как видно из трактата, автор и не опасается скорой смерти) просит свою жену не выходит вторично замуж, не потому, чтобы он ожидал скорой смерти, а для того, чтобы delectissima in Do mino conserva знала, post discessum meum quid sectandum sit (Cap. 1). В этом мы видим вполне естественную заботу мужа о любимой жене, особенно если вспомнить, то увещание писал строгий ревнитель воздержания, давший особый трактат об единобрачии. Nam disjunctis а matrimonio duae species humanae imbecillitatis necessarias nuptias faciunt. Prima quidem potentissima, quae venit de concupiscentia carnis, sequiens de concupiscentia saeculi.. Et tu adversus consilia haec ejus adhibe sororum nostrarum exempla, quarum nomina penes dominum, quae nullam formae vel aetatis occasionem praemissis maritis sanctitati anteponunt. Malunt enim Deo nubere. Deo speciosae, deo sunt puellae. etc. (Cap. 4).

§ 79. «Характер и заблуждения».

§ 80. Лучшие сочинения: апологетические – апологетик и свидетельство души. Краткое изложение содержания этих сочинений.

§ 81. Полемико-догматические: о давности против еретиков, о крещении.

§ 82. Против Праксея и Маркиона.

§ 83. Нравственные сочинения о покаянии, о молитве, о зрелищах.

Приведем суждения автора о некоторых трактатах:

О свидетельстве души. «Небольшое сочинение стоит ученого рассуждения и показывает нам, в каком отношении находилось язычество к христианству» (стр. 161).

О давности против еретиков. «Составляет превосходное опровержение всем еретическим и раскольническим толкам, не исключая протестантов и неологов. Ибо отделение от единства и власти апостольской церкви, отвержение предания, произвол в объяснениях Писания точно так же проповедуют протестанты и неологи, как проповедовали Маркион, Валентин и другие современные Тертуллиану еретики» (стр. 164).

О крещении. «С полною точностью определяет понятие о крещении и о видимой и невидимой стороне сего таинства, описывает и самый чин крещения, и, таким образом, важно как для догматики, так и для учения об обрядах церкви» (165).

Против Праксея. «Тертуллиан с торжествующею силою опровергает Праксея и утверждает догмат откровения. Он же первый из латинских учителей определяет учение о Св. Троице ясными выражениями и выполняет это с особенным искусством. Но первый опыт не мог быть без недостатков и Тертуллиан там, где своими соображениями объясняет откровенную мысль, не всегда выражается прилично» (163).

К жене. «Сочинение замечательное как по благочестивому духу своему, так по описанию весьма многих богослужебных действий времени Тертуллиана» (168).

О зрелищах. «С немногими изменениями все сочинение может быть отнесено к зрелищам нашего времени» (168).

Вообще, по словам автора, значение Тертуллиана в области развития догматики стоит очень высоко. «Самые трудные вопросы о единстве Божием, о свойствах Божиих, о воплощени Тертуллиан решает превосходно» (167).

Тертуллиан. Духовная Беседа. 1868. № 31.

История средних вв. Спб. 1863 г. Н. Стасюлевича. Ч. 1. Помещена часть Апологетика (XXXV–XLVI), с краткой библиографией.

Трактат Тертуллиана о молитве Господней и трактат о Зрелищах. К. Скворцова. Труды Киевск. Дух. Ак. 1865.

Статья представляет перевод. 10-й лекции аббата Freppel’я из его курса «Cours d’eloquence sacrée», читанного в Сорбонне в 1861–1862 гг.

Философия Тертуллиана. К. Скворцов. В Трудах Киевск. Дух. Акад. 1866. Том II.

Философия отцев и учителей Церкви. Период апологетов. К. И. Скворцова. Киев, 1868.

Статья о Тертуллиане занимает 135–183. Автор рассматривает источники познания истины; учение о Боге, Св. Троице, о человеке, о составе человеческой природы, о происхождении душ и о бессмертии, о воскрешении тела, а также и нравственное учение Тертуллиана.

При этом – краткая характеристика Тертуллиана.

Сочинение носит скорее популярный, чем строго-научный характер; намечаются характерные черты, поворотные пункты во взглядах Тертуллиана; в подробности автор не входит.

Сочинения Ешевского. Ч. I. Москва. 1870 г. В «Очерках язычества и христианства» – впрочем далеко не самостоятельная работа, местами простое переложение с немецкого, сравн., напр., на стр. 438, о вопросах, занимавших гностиков, с подходящим местом у Неандера.

Тертуллиан и его две книги ad Nationes. Перевод Н. Щеглова. В Труд. Киевск. Дух. Ак. 1876. Т. III.

Ереси и Расколы первых трех веков христианства. Исследование профес. Моск. Университета протоиерея А. М. Иванова-Платонова.. Часть I. Москва 1877.

В VII главе, от стр. 233 –249, кратко изложены сочинения Тертуллиана и снабжены подробными примечаниями библиографического характера. Глубокая начитанность автора и знакомство с источниками по данному предмету делают этот труд одним аз необходимейших руководств и настольной книгой всякого, кто возьмется за затронутые в нем вопросы. Впрочем, автор не имел в виду, так сказать, педагогического удобства при его составлении, и весь мелкий шрифт, преобладающий в изложении, является не столько для уяснения крупного, сколько самостоятельным исследованием. Не устанавливая своего собственного, нового взгляда на сочинения, воззрения или внешние факты из жизни Тертуллиана, а ограничиваясь изложением мнений и гипотез, созданных западными учеными, автор в особенности обращает внимание на следующие пункты: «подлежит исследованию вопрос, насколько он (Терт.) пользовался трудами предшествовавших обличителей маркионитства (ср. гл. 3, прим. 18), и, между прочим имел ли он в виду Ипполитово сочинение против Маркиона (5 гл., стр. 172–173)». Тертуллиан интересует автора не сам по себе, а лишь поскольку с ним связана история ереси или раскола, что, впрочем, объясняется задачей автора. Относительно Тертуллиана – «содержание последних книг сочинения против Маркиона, говорит автор, в настоящее время представляется особенно важным в виду возбужденного вопроса о первоначальном каноне священных новозаветных книг».

«Тертуллианово сочинение против Праксея в изложении патрипассианского учение представляется много сходным с Ипполитовым соч. против Ноэта».

Ставится вопрос: в каком отношении между собой находятся эта два писателя?

Для разъяснения его данных мало. Если же признать заимствование, то скорее – Тертуллианом у Ипполита. Насколько Тертуллиан мог пользоваться греческими писателями – вопрос неясный. Другой вопрос; как относится опровергаемый Тертуллианом Праксей к обличаемым Ипполитом представителями монархианства – Ноэту, Епигону, Клеомену, Савеллию? Название Праксея не есть ли имя какого-либо из представителей монархианства, обозначенных в философуменах, – если не самого Ноэта, как предполагает Землер, то, напр., Еипгона?

Нравственное учение Тертуллиана. Статья В. К. Варежанина, в Тр. К. Дух. Академии.

«При чтении творений западных писателей Церкви, мы часто по необходимости возвращаемся к Тертуллиану, как к началу, из которого вытекает и которым объясняется многое в оригинальном направлении Западной церкви и латинской христианской письменности». Христианский мир знает Тертуллиана более всего, как нравоучительного писателя, поэтому автор и задается целью разъяснить главным образом нравственное учение Тертуллиана. Он приходит к следующим выводам.

1. Сопоставляя мораль стоиков с нравственным учением Тертуллиана, можно как будто бы видеть между ними прямое сношение.

2. В деле нравственности Тертуллиан приписывает большое значение человеческому знанию и естественным силам человека.

3. Человек должен только прислушиваться к законам и стремлениям души, должен руководствоваться лишь светом своей разумной природы, где и найдет начала для нравственной жизни.

4. Неправильное, одностороннее понимание гармонического соединения божественного с человеческим, естественного с благодатным выразилось с особенной силой в западном христианстве и заметно уже у Тертуллиана, первого из западных писателей. В монтанистических сочинениях особенно заметно преувеличение нравственных сил действий человека в деле спасения. Отсюда вывод: взгляд Тертуллиана на начала христианской нравственности истекает не из влияния стоиков, а из одностороннего понимания естественного и благодатного состояния человека. Поэтому разгадки особенностей нравственного учения Тертуллиана следует искать в особенностях христианского образования Тертуллиана и в его догматических воззрениях.

5. Автор задается вопросом: «какая основная идея нравственности у Тертуллиана, какое главное, господствующее начало, из которого выходят все частные трактаты Тертуллиана»? Эта основная идея – торжество духа над плотью, господство его при помощи благодати Божией над чувственностью. Но Тертуллиан не остался верен ей. Он далеко не полно понял и усвоил дух Христовой веры и нравственного учения Евангелия, допустив много крайностей и преувеличений, противных духу истинного христианства.

6. Природная суровость Тертуллиана и живое, пылкое воображение, пораженное страшною безнравственностью современного языческого общества, расположили его к крайне мрачному ригоризму, который много ему повредил.

7. Переход в монтанизм объясняется стремлением к самоусовершенствованию. Бог Тертуллиана – Бог правды; дух христианства – строгость заповеди, строгость суда и вечного возмездия. В своих нравственных требованиях поэтому он заходит за пределы умеренности; отсюда – недружелюбный взгляд на брак и удобства жизни; осуждение украшений в одежде и удовольствий; аскетизм, подавление естественных стремлений; строгость и продолжительность постов и проч.

8. Описывая характер Тертуллиана, автор находит, что он был человек увлечения быстрого, судорожного, но, в то же время, решительного и бесповоротного, притом с сильной наклонностью к меланхолии. Свои рассуждения автор подкрепляет характерными выдержками из нравоучительных сочинений Тертуллиана.

О зрелищах. Пренебрежительное отношение к жизни и ее удовольствиям и стремление к одним духовным радостям руководило рукой писателя. Интересы духа решительно преобладают над земными отношениями. Ср. отзыв пр. Филарета.

О целомудрии. Монтанистически-ригористический взгляд на брак, противный истинно христианскому учению; стремление подтвердить свои взгляды неправильно понятыми местами Писания.

Об одеянии женщин. Осуждение употребления разноцветных тканей; стремление к искусственным украшениям – дерзкое нарушение воли Божией и служба диаволу, стремящемуся извратить дела Божии.

9. Отступая во многом от истинного смысла христианства (стр. 276), Тертуллиан больше всего любит свои взгляды, свою идею нравственности, но – не человека, о котором он как бы забывает, человека с его немощами и слабостями, живое существо с сердцем, с его радостями и горем... Над всем – царит суровый, непреклонный долг... (стр. 277).

10. Отсутствие в нравственном учении Тертуллиана высокого, животворного начала любви, без которой невозможна истинно добродетельная, истинно христианская жизнь, вело у Тертуллиана к понятию правовой, юридически оцениваемой праведности. Поэтому он опускает из виду постепенное нравственное развитие и усовершенствование личности; для него существуют только два разряда людей: праведники и грешники, духовные и душевные (ad Uxorem 1, cap. 3. См. стр. 281). Таким образом нравственный идеал Тертуллиана оказывается ниже и уже евангельского, особенно если обратить внимание на те побуждения к исполнению нравственного закона, какие выставляет Тертуллиан (страх и надежда, наказания и награда).

Тертуллиан, его теория христианского знания и основные начала его Богословия. К. Попов. Киев, 1880.

Сочинение разделено на четыре отдела. В введении автор обрисовывает личность Тертуллиана и устанавливает план своего труда. Второй отдел содержит изложение теории христианского знания вообще и, – в частности, теории Тертуллиана. Третий посвящен основным началам Богословия Тертуллиана и содержит учение о Боге в Самом Себе. Наконец, в четвертом излагается учение об откровении Бога в мире.

Автор приходит к следующим результатам:

1. Тертуллианова теория христианского знания представляет одну из более удачных попыток установить начала христианского знания, указанные в Св. Писании, хотя и не может считаться окончательным решением вопроса. По истолкованию смысла и значения источников и норм христианского знания она противоположна гностическо-еретической теории знания (гнозиса), по своей положительности отлична от философско-умозрительного направления в Богословии и близка ко взглядам Иринея, делая дальнейший шаг в их развитии. Заслуга Тертуллиана состоит в точном определении объема знания посредством ограничения его учением веры и устранением языческо-философского элемента, в верном определении отношения между положительными субъективными источниками и нормами христианского знания... Не чужда недостатков по отношению к истолкованию смысла и значения некоторых элементов знания.

2. Основные начала Богословия, развитые в учении о Боге Самом в Себе, состоят в установлении единства Божия, троичности божественных ипостасей и их взаимном отношении, не противоречащем единству или монархии. Раскрытие этих важнейших пунктов христианского вероучения не чуждо значительных недостатков.

3. В учении об откровении Бога в мире в качестве Творца его – раскрыты следующие положения: откровение Бога в творении мира есть дело благости Творца, создавшего мир из ничего, – в противоположность учению еретиков о творении мира из вечной материи. Относительно происхождения зла – Бог создал духовные существа, не лишенные, однако, sui generis телесности, одарив их свободною волею, в силу которой они уклонились от своего назначения и стали злыми, хотя в силу той же свободы они могли пребыть в добре. Учение о демонах, вообще о духах, не чуждо также недостатков. В учении о человеке развиты два общие положения: человек не есть соединение двух противоположных начал – доброго и злого. Зло, произведенное человеком, имеет нравственный, а не космологический характер: обладая свободною волею, он, подобно ангелам, мог устоять в добре, так что Бог не ответствен за грех человека, равно и за зло, происшедшее от греха

4. Богословие Тертуллиана выступает пред нами с положительным, конкретно-реалистическим характером, идущим рука об руку с суиранатуралистическим элементом, хотя нельзя сказать, чтобы было вовсе чуждо спекулятивного элемента.

Кинга г. Попова свидетельствует о добросовестном изучении предмета и справедливо занимает в русской литературе о Тертуллиане почетное место. В западной литературе мы могли бы сравнить с трудом г. Попова Tertullian’s Ethik. Dr. Ludwig. Leipzig. 1885. Последний труд несколько полнее и подробнее развивает вопросы, затронутые г. Поповым.

Тертуллиан, защитник христианства. А. Балановского, в Православном Обозрении за Август 1884 г.

«Главные мысли Тертуллиановой апологетики лежат не в философской области, а коренятся на более реальном грунте».

Переходя к изложению апологетических трудов, автор трактует о доказательствах в пользу христианства, которые Тертуллиан находит в созерцании природы, в порядке и целесообразности, царствующих в мире. Затем переходит к тем «свидетельствам в пользу истины христианства», которые апологет добывает из области психологических фактов, к доказательствам, которыя заимствуются из всеобщего Богосознания, из голоса совести человеческой, из природы души. Не он (Терт.) открыл область этих фактов, но зато он первый самым глубокомысленным и вдохновенным образом начал проповедовать свидетельство «души но природе христианской».

Рядом с психологическими доказательствами истины христианства и в непосредственной связи с ними идут у Тертуллиана доказательства исторические, «в истории народов». Последний ряд доказательств, дающий основание говорить о важности апологетических трудов Тертуллиана, автор видит в социальном оправдании христианства. В противоположность древне-языческой культуре христианство открывается, как религия свободы и любви.

Тертуллиана Апологетик Н. Щеглова. Перевод, в Трудах Киевск. Дух. Ак. 1887 г. №№ 8, 9, 11, 12; 1888 г. №№ 2, 3.

Тертуллиан, пресвитер Карфагенский. Очерк учено-литературной деятельности его. Николая Штернова. Курск. 1889.

Обстоятельное изложение с подробным воспроизведением эпохи в религиозном, умственном и нравственном отношениях.

Жизнь и труды св. отцов и учителей Церкви, соч. Ф. В. Фаррара. Перевод с англ. Лопухина. С.-Петерб. 1891.

Статья о Тертуллиане занимает 88 – 143 стр., снабжена многими примечаниями. Изложение живое и полное интереса. Автор свободно разбирается в многосложных вопросах предмета.

Начало африканской церкви теряется во мраке времени. Как во всяком неясном вопросе, здесь мы встречаемся с различными предположениями и догадками. Некоторые приписывают ее основание Апостолу Петру (Бароний), другие – Апостолу Симону Кананиту (греческие писатели). Для данного вопроса, нам кажется, большой вес представляют указания самого Тертуллиана, который, противопоставляя заблуждениям еретиков авторитет апостольского предания, перечисляет церкви, основанные самими Апостолами, но ничего не говорит о том, чтобы в Карфаген подвизался кто-нибудь из Апостолов¹. Напротив, мы встречаем у него следующие выражения: «Si autem Italiae adjaces, habes Romam, unde nobis quoque auctoritas praesto est». Описывая достоинство римской церкви, он говорит: «…ista quam felix ecclesia, cui totam doctrinam apostoli cum sanguine suo profuderunt, ubi Petrus passioni Dominicae adaequatur… и т.д.» Без сомнения, наш автор не выражался бы таким образом, если бы карфагенская церковь могла указать на кого-нибудь из Апостолов, как на своего основателя. Более ясности представляет вопрос об отношении карфагенской церкви к римской. Есть основания предполагать, что первоначальная организация христианской общины в Карфагене была делом Рима, как и следует предполагать, вследствие всестороннего влияния, которое имел Рим на все, его окружавшее и так или иначе соприкасавшееся с ним. Как бы то ни было, мы знаем, что в конце II века африканская церковь находилась в цветущем положении. Около 200 года Карфагенский епископ Агриппин собрал собор из 70 епископов, принадлежавших только к нумидийским провинциям и проконсульской Африке.

Но для нашей цели – всестороннего, хотя по возможности, и краткого освещения эпохи, в которой жил и действовал знаменитый церковный писатель, недостаточно ограничиться скудными собственно церковно-историческими данными.

Вследствие тесной связи христианства тогдашнего времени с окружавшими его историческими условиями эпохи нам необходимо набросать хотя несколько черт, рисующих ту, так сказать, нравственную атмосферу, которою дышал наш писатель.

После ожесточенной, три раза все с новой силой разгоравшейся, борьбы Карфаген пал под всесокрушающими ударами железного Рима. С 146 года, со времени разрушения Карфагена Сципионом Эмилианом, началось распространение и утверждение римского господства в Северной Африке. Цезарь покорил Мавританию, которая при Калигуле окончательно была присоединена к империи. За Мавританией настала очередь и для Нумидии. Как-бы мощным размахом, охватил могучий Рим свои новые владения целым рядом твердынь, следы которых не изгладились и по настоящее время.

За присоединением к империи следовало, само собой разумеется, учреждение в завоеванных землях римского управления и распространение римской образованности. Западная половина Северной Африки разделялась на несколько провинций: новая Африка (часть Триполиса), Африка (нынешний Тунис), Нумидия (восточный Алжир), Мавритания Императорская (часть Алжира) и Мавритания Tingitana (Марокко). В этих провинциях основано было государством около 30 римских колоний, не считая гораздо большего числа свободных поселений Римлян. Естественные богатства и торговые выгоды местности, при быстроте и легкости сообщения с метрополией, естественно, привлекали сюда переселенцев из Италии. Таким образом запустение Африки, после падения Карфагена, не могло быть продолжительным. Города возвышались из развалин. Быстро вновь развились торговля и земледелие, так что скоро новые провинции получили название питательницы Рима, Nutrices Romae. Воскрес и древний Карфаген к новой жизни. Август основал там колонию из 3000 римских семейств. Во времена Тиверия Карфаген уже по справедливости считался столицею Африки. Прежний торговый и промышленный дух возродился в новых обитателях Карфагена, чему без сомнения способствовало изумительно выгодное положение города. Карфаген снова грозил сделаться соперником Рима, конечно, теперь уже не на политической арене, но в отношении промышленности, торговли и связанного с ними накопления огромных богатств, равно как и в сфере образованности. Постройки нового Карфагена грозили затмить своим блеском и великолепием римский капитолий и Форум. Улица Coelestis вся сплошь была наполнена величественными храмами и зданиями, вызывавшими изумление у путешественников. Тоже самое можно сказать об улице Банкиров и других. Разноцветный мрамор и щедрой рукой рассыпанные украшения из золота громко говорили о богатствах обитателей Карфагена. Геродиан² говорит, что, кроме Рима, разве только одна Александрия могла поспорить с Карфагеном в этом отношении. Вместе с тем Карфаген скоро стал средоточием образованности для всего северо-западного угла Африки. Поэты, философы, риторы и ораторы стекались сюда со всех концов империи и находили здесь самый радушный прием и почет. К их услугам здесь были знаменитые школы философии и декламации, публичные чтения, библиотеки, театры. Им щедро выдавались денежные пособия, в честь их воздвигались статуи. Поэты не оставались в долгу у гостеприимного города. Они величали его небесною музою, Каменою людей, облеченных в тогу. (Муза Coelestis, Camena togatorum). Даже в ІV столетии, по словам бл. Августина, на свете было только duae litterarum artifices, Roma atque Carthago. И действительно, мы видим в истории римской литературы целый период, который по всей справедливости носит название латино-африканского. Языческий период начался около половины II второго столетия и продолжался почти до конца III века, заключившись Немезианом. Отсюда вышло много знаменитых юристов, ораторов, но наиболее видным представителем северо-африканской литературы считается Апулей. Вместе с тем, по мере увядания языческой образованности, начинает процветать христианская письменность. В числе ее представителей стоит славное имя Тертуллиана, далее – Минуций Феликс³ и позднее св. Киприан, Арнобий, Лактанций и наконец величайший из христианских учителей, влияние которого глубоко отразилось в средние века, бл. Августин. Все это свидетельствует о том глубоком, неотразимом влиянии, какое оказывал римский дух на подвластные населения.

Но с другой стороны нельзя отрицать и того влияния, какое несомненно оказывал на характер северо-африканской образованности туземный, местный элемент. Как ни тяжела была рука железного Рима, тем не менее она не могла изгладить коренных прирожденных черт подвластных национальностей. В северо-западной Африке римляне долиты были считаться с финикийской цивилизацией, пустившей там глубокие корни. В области языческой литературы Апулей, в области христианского учительства Тертуллиан служат наглядными примерами того, как из-под римских литературных форм речи пробивается наружу влияние местного племенного элемента. Но не только в языке – сила местного элемента должна была сказаться в складе ума, в особенностях народного характера, даже в физической организации. Страстная, необузданная натура сказывается в той чудовищной безнравственности, которая поражала современников, засвидетельствовавших, что не было такого пороки в мире, который не имел бы места среди африканцев. Ужасная безнравственность языческого общества заражала и христиан. На гробницах мучеников, в храмах происходили оргии, носившие языческий характер... В самом воздухе, если можно так выразиться, висела необходимость энергического протеста против страшной распущенности. Действительно рука об руку с последней мы встречаемся здесь с проявлениями мрачного ригоризма, отразившегося в творениях Тертуллиана, равно как и в церковной жизни вообще.

Не станем распространяться о том, что древние финикийские божества вновь ожили под именами римских богов, что во втором столетии продолжали еще приносить в жертву Ваалу под именем Сатурна живых детей. «Никакой бог не меняет своего природного характера!» восклицает Тертуллиан. Мы скорее укажем на то, что среди африканцев, одаренных необузданным воображением, все возникавшие в то время ереси принимали особенно вредный характер.

Таким образом под могущественным воздействием римской цивилизации с одной стороны, с другой на почве неизглаженных следов местных национальных особенностей развился могучий, богато одаренный от природы, характер величайшего из христианских апологетов.

Принимая во внимание все обстоятельства эпохи, среди которых жил и действовал Тертуллиан, мы легко поймем, что его деятельность выразилась главным образом в двух направлениях: в открытой борьбе с язычеством с одной стороны, и с влиянием, которое проявляло язычество на внутреннюю жизнь христианского общества с другой. Вражда язычества, против христианства выразилась, в свою очередь, в двух отношениях: во-первых, в гонениях, которые воздвигались как властями, так и со стороны враждебно настроенной толпы, и во-вторых – в тех нападках и клеветах на христианство, которые слышались как из уст образованных представителей язычества, философов, так и невежественной черни. Против всего итого выступил Тертуллиан в качестве страстного, глубоко убежденного в правоте своего дела апологета. Самостоятельность в гражданском устройстве Карфагена, доходившая до того, что город имел свой сенат, магистратов и т.п., отчасти объясняет нам смелый, исполненный благородства и достоинства тон его апологии, переходящей от защиты угнетенных в открытую грозную обвинительную речь против гонителей. Сам, не отличаясь глубиною и возвышенностью мысли, наш автор не любил философии, не находил нужным и препираться с философами. Считая философию источником всех ересей, он не хотел иметь с нею никакого дела. Его ум скорее твердый, ясный, логический. Тем не менее по местам, опровергая ереси, он касается и воззрений философских на равные вопросы – разумеется не к чести философов.

Переходя к внутренней жизни церкви, мы видим, что и здесь деятельность Тертуллиана носит двоякий характер: полемический и нравственно-практический. В ересях наш автор справедливо видит пережитки язычества в христианском мире. Восставая против господствующей ереси века – против гностицизма, он не вдастся в препирательства отвлеченного, спекулятивного характера: как римлянин, он противопоставляет им, как главный аргумент, авторитет давности и церковного предания, довольствуясь затем, как оружием, насмешкой и прямо отклоняя своих собратий от споров с еретиками по существу, равно как и на основании Священного Писания. Восставая против распущенности века, громовержец –моралист доходит до преувеличенной строгости, обнаруживая аскетически настроенный мрачный характер. Под конец он переходить в монтанизм, отвечавший его мрачной, суровой восторженности. Чтобы не ходить далеко за историческими аналогиями, укажем, напр., на Савонароллу, громившего современные ему пороки.

Итак, Тертуллиан явится перед нами 1) как апологет, 2) как полемист, разоблачивший ложь многобожия и бессилие человеческой мудрости; 3) как антигностик, борец против ересей и 4) как суровый проповедник-моралист.

Указав главные и существенные стороны той среды, в которой подвизался Тертуллиан, мы считаем возможным перейти к краткой биографии писателя, отметить, так сказать, поворотные пункты в его жизни, ибо точных сведений для его жизнеописания мы не имеем, а предположений и догадок передавать не будем. Большинство писателей полагают датой его рождения 160 год по Р.Хр., хотя вопрос этот один из спорных и неустановившихся. Так Ludwig, Schoenemann, Freppel, Alzog, Böringer принимают 160 г.; Zöckler и Nöldechen 150 год; другие же довольствуются только тем, что указывают моменты века, в пределах которых они предполагают год его рождения. Достоверно однако известно, что Квинт Септимий Тертуллиан (Quintus Septimius Florens Tertullianus) родился в Карфагене и был сыном одного римского сотника, состоявшего при проконсуле⁴. Что касается до его первых двух прозваний, то, вероятнее всего, здесь виден порядок его рождения вт. числе прочих детей того же семейства, а именно – он был quintus – пятый; в прозвании же Septimius Florens, выражено вероятно то расовое отличие, которое семья его считала нужным удержать за собой и передавать из рода в род.

Не смотря на кажущееся столь точным определение его личности, многие старались отождествить Тертуллиана с именем другого Tertullinn’a или Tertylian’a⁵, но мнение, основанное исключительно на сходстве имен, не имеет за себя исторически верного основания. Молодость Тертуллиана протекла в ревностном учении, результатом чего явилась его громадная эрудиция.

Одинаково способный ко всему, он легко изучил, как это явствует из его сочинений, все современные науки, почему и обладал глубокими и основательными историческими, юридическими, философскими и естественно-историческими сведениями, и хотя мы не беремся решать вопрос о том, был ли Тертуллиан впоследствии адвокатом или ритором, тем не менее, считаем нужным указать на мнение Евсевия, считавшего Тертуллиана большим знатоком римских законов⁶, его мнение, вместе с некоторыми местами в сочинениях самого Тертуллиана, подали повод к этому предположению.

Вполне преданный язычеству во все время своей юности⁷ он, по нашему предположению, около 190 года перешел в христианство⁸ и предался ему со всей пылкостью своей страстной души⁹. До перехода в христианство им были написаны уже некоторые сочинения; так известен один его трактат, писанный к другу о неудобствах брака, что не мешало ему однако впоследствии жениться самому.

Относительно причин, способствовавших его переходу в христианство, можно сделать три предположения, хотя в то распущенное время всякая нравственная натура могла бы их отыскать множество. Первою и наиважнейшею причиною нужно считать несостоятельность вообще язычества и недостаточность философских систем для утоления религиозной жажды души.

Второй причиной было знакомство с книгами Священного Писания, могущественно воздействовавшего на восприимчивую и впечатлительную натуру.

Наконец, еще больше влияли на окружающих язычников в пользу христианства мученическая кончины и величайшие пытки, принимаемые за веру Христову.

Тертуллиан в своем Apologeticus особенно указывает на это, когда говорит: «никого христианин не стыдится, ни в чем не раскаивается, кроме того, что не всегда был христианином; если на него доносят, что он принадлежит к числу христиан, он радуется; обвиняемый, он не защищается; допрашиваемый, он исповедует свою веру, осужденный благодарит». Говоря дальше, Тертуллиан, вероятно, описывает собственные впечатления при знакомстве с христианами. «Какой странный род, – говорит он, – преступления, не имеющий характерных признаков его: боязни, стыда, скрытой измены, раскаяния, сожаления!

Что за преступление, в котором обвиняемый человек радуется, и обвинение составляет предмет его благочестивых желаний, а наказание – его счастье»?

На защиту этих угнетенных восстал он со всею силою своего таланта, защищал новую религию от язычества, громил ереси, одну за другой рождавшиеся на почве ложного понимания христианства, ободрял мучеников, шедших на испытание, проповедовал среди всеобщей распущенности строгое воздержание, – словом, отдался весь, всеми силами души своей на служение христианству.

В то время, когда Тертуллиан явился на защиту угнетенных собратий, борьба язычества с церковью происходила на всем протяжении римских владений. Царствование Марка Аврелия было суровым временем для учеников Христа. Во время Коммода, преемника Марка Аврелия, для христиан наступил некоторый отдых, вследствие того влияния, которое имела на сына Марка некоторая женщина, по прозванию Марсия¹⁰, вследствие чего в продолжение двенадцати лет от 180 до 192 года христианство подвергалось преследованиям только случайным пли местным; но вот проходить краткий век правления Pertinax'a и Дидия Юлиана, Последний умирает насильственной смертью; претендентами на престол являются Септимий Север, Песценний Нигер и Клавдий Альбин, Вследствие политических неурядиц, внимание магистрата и народа обращается на ненавистную христианскую церковь. В 202 году новый эдикт направляется к тому, чтобы положить предел успехам христианства¹¹. Впрочем, впоследствии Септимий Север, если и не явился особенным защитником христианства, по крайней мере, не относился к нему враждебно, благодаря особому случаю в его жизни¹².

Каракаллу, сына его, как передает сам Тертуллиан, кормила кормилица из христиан, а к молодому сыну правителя допускались и товарищи сверстники из христиан, как мы ото знаем из биографии Каракаллы Элия Спартиана¹³, однако все это не препятствовало местным преследованиям, то и дело вспыхивавшим вследствие разнообразных поводов. В конце II века Вигеллий Сатуриин обагрил христианскою кровью Африку, чем открывается кровавая африканская эра, среди ужасов которой раздалась громовая речь Тертуллиана. Скоро однако карфагенские темницы были переполнены христианами, и к ним то, по всей вероятности, и относится трактат Тертуллиана ad Martyres.

Из еще немногого достоверно известного о жизни Тертуллиана можно заметить, что, женившись, он вступил в сан пресвитера и некоторое время пребывал в Риме¹⁴. Около 202 года перешел в монтанизм и сделался его главнейшим представителем в Африке вплоть до самой смерти, последовавшей в 220 году¹⁵. Школа его последователей продолжала существовать вплоть до 5 столетия под именем Тертуллианистов.

Прежде чем перейти к изложению сочинений Тертуллиана, считаем необходимым сказать насколько слов о его языке и дать приблизительное установление дат, к которым можно относить его отдельные сочинения. По языку Тертуллиан принадлежит к архаическому периоду истории латинского языка; стиль его речи, местами очень замысловатой, темен, как вследствие присущего ему лаконизма, так и по иным причинам: характерен своею жесткостью и некоторой неправильностью выражений. Тертуллианова речь, в смысле лексическом и стилистическом, уже давно обращала на себя внимание учёных, и по этому вопросу существует значительное количество специальных исследовании, хотя эти работы не всегда могут удовлетворить читателя. Так Engelhardt¹⁶ передает только общие характеристики содержания его сочинений, довольствуясь заявлением, что «Тертуллиан пишет так, как пишет только он». Neander¹⁷ обращает гораздо больше внимания на установление дат сочинений Тертуллиана, обходя молчанием язык и стиль, Точно то же делают и другие авторы¹⁸, писавшие на эту тему. Из дельных статей, касающихся чисто лексической разработки, интересны труды Langen’a – dу Usupraepositionum Tertullianeo. I. Münster. 1868 и Hauschild’a Die Grundsätze und Mittel der Wortbildung bei Tertullian, из которых последнее заслуживает наибольшаго внимания¹⁹.

Не смотря однако на подобный, мало разработанный характер этой стороны Тертуллиановского вопроса, лица, занимающиеся языками новыми, в частности группой языков романских, нередко обращаются при исследовании словообразования к нашему автору; это, например, делает знаменитый ученый, создавший, так сказать, романскую филологию – Диц²⁰. С другой стороны, Ebert в своем исследовании об историческом старшинстве Минуция Феликса по отношению к Тертуллиану говорит об обоих апологиях, что aus deren Schatze die modernen Literaturen zum Theil wenigstens hervorgingen und unter deren erzichenden Einflusse sie alle erwachsen sind²¹ и что in der individuellen Verschiedencheiten der beiden Werke schon jene doppelte Richtung kund, in der diese Literatur sich bewegt hat: auf der einen Seite eine vollkommenne Geringschätzung der Form als solcher... auf der andern Seite das Streben die antike formelle Bildung zu erhalten und dem christlichen Genius zu assimiliren и т. д. Ebert находит, что выразителем первого характера является Тертуллиан, а второго – Минуций Феликс, между тем как Haushild касательно Тертуллиана не находит достаточных оснований так полагать и надеется только еще в заключении своей работы придти к тому или другому выводу. Кроме этих ученых, Тертуллианом занимались и другие филологи, так называемые классики, которые однако смотрели на него, как на образец неправильного слога, как на пример того, как не нужно писать. – Конечно, они имеют свои основания, с которыми, однако, можно и не соглашаться²². Ritschl, сочинение которого мы уже имели случай указать читателю, говорит в своей книге об языке Тертуллиана, что хотя африканизм и носит в стиле языка печать высокой возбужденности духа, вследствие богатой фантазии и пламенной ревности тамошних христиан, однако ему нельзя отказать в своеобразной силе и энергии выражений, примеры которой мы можем встретить в творениях таких мужей, как Тертуллиан, Арнобий и другие, о которых можно сказать – в «Sprachbildung höchst merkwürdig» (См. lib. cit. 81–83).

В деле разработки языка нашего автора большую услугу оказал Rönsch своими исследованиями и изысканиями, особенно для установления идентичности Іtаl’ы с народным латинским языком (См. lib. сitat. стр. 21, 3, 22, 6). Этим он занимался предварительно, и последующим результатом его трудов явилось его сочинение – Das neue Testament Tertullian’s, написанное по сочинениям нашего автора, причем приложена критика текстов и лексические примечания. Rönsch устанавливает три точки зрения по отношению к Тертуллиановскому языку: юридическую, церковную, разделяющуюся в свою очередь, на библейскую и догматико- этическую и, наконец, – национальную, которую Hauschild находит возможным подразделить еще на три подразделения: на народный язык, встречавшийся повсюду в римской империи и не имевший разнохарактерности в своем строении, во-вторых, формы этой речи, вошедшие в употребление в письменный язык Африки, и, наконец, африканскую и пуническую латынь, отличающуюся характерными выражениями, специально свойственными африканской провинции.

Воззрения Hauschild’а, которые можно принять (насколько нам известно) за последнее слово науки в этом вопросе, хотя и не исчерпывают его безусловно, потому что работа его требует еще дальнейшего труда в этом направлении, тем не менее их нужно признать настолько основательными, что, по всей вероятности, они должны удержаться в науке, и его учение о словообразовании Тертуллиана может быть предложено в качестве введения в изучение языка этого автора.

Не велико число тех имен, которые связаны с литературою времени, предшествовавшего плеяде христианских писателей, нарождавшейся начиная со II века.

Теренций только по происхождению своему принадлежит Карфагену, ибо его языком был язык образованного класса римских граждан, среди которых он провел почти всю свою жизнь; его стиль не напоминал даже о месте его рождения; точно тоже можно сказать и по отношению к грамматику Сульпицию Аполлинарию, известному нам по стихотворным эпиграфам, которые он сделал к сочинениям своего земляка Теренция. Еще пожалуй ритор Фронтон лучше прочих дает понятие о том роде красноречия, который преобладал в то время в Африке. Несмотря на то, что он старался возвыситься над холодными декламациями современных ораторов, не мог однако достичь благородной простоты классических писателей, от которых его стиль стоял очень далеко. Он старается риторическими ухищрениями загладить в своих речах пустоту мысли, что доказывало упадок современного вкуса и силы самого языка.

Наиболее характерным представителем латинской литературы в Африке в эпоху, когда христианство уже было готово дать ей свое собственное отражение, был, бесспорно, Апулей, литературная карьера которого заканчивается как раз в то время, когда Тертуллиан только что начал свою.

Апулей, воспитанный школой римских риторов, принес с собой в Карфаген и вкус к тому декламаторскому красноречию, которое процветало в современном ему Риме. Достаточно пробежать его Florides, чтобы заметить однообразие и искусственность слога, служившего для панегириков либо самому автору, либо его слушателям. Правда, когда серьезный вопрос возбуждал Апулееву душу, как, например, когда он был вынужден представить проконсулу Африки апологию, в которой защищал себя против обвинения в магии, то речь его еще может показаться достаточно высокою, но в остальных случаях все его труды представляют пустую и скучную фразеологию²³; что касается самого языка, то он представляет большую аналогию с языком Тертуллиана, который принял в себя много латинизированных греческих слов.

Вообще о современной нашему писателю языческой латыни следует сказать, что никогда более искусственный и тонко выработанный слог не являлся на служение литературе, более бедной по своему идейному содержанию. В этом отношении особенно старался превзойти свою эпоху Апулей²⁴, приводивший в систему неологизмы и видевший в этом своего рода заслугу.

Вот откуда в литературных произведениях эпохи эта темнота и неясность – результат усилий играть словами, вводить новые и странные формы, способствующие стилю и застилающие мысль.

Бесспорно, Апулей имел наибольшее влияние на современную литературу, и она, явившись отражением этого писателя, приняла, конечно, в себя и все его недостатки вместе с его достоинствами и в свою очередь влияла на литературу последующих африканских писателей. В результате мы имеем то, что первые писатели латинской церкви не имели перед собой живых образчиков Цицероновского стиля. Латинский язык потерял уже свою элегантность и чистоту, но с другой стороны христианское вдохновение сумело настолько оживить и одухотворить этот пустой по бедности мысли язык, что он становится сильным и живым, обладая в тоже время грамматическими неправильностями, которые из-за живой речи упускают незамеченными. И вот когда Тертуллиан берется передавать свои взгляды на этом грамматически неправильном языке – все наше внимание приковывается к этой речи, и мы вынуждены сознаться, что немногие обладают той убедительностью, которую придают речи нашего автора искренность и глубина убеждения и пламенная ревность к защищаемому им делу. Если даже еще обладает ею кто-нибудь!

Правда, стиль его речи уже не гармонически-кадансированный стиль Цицерона, ни художественный сталь Демосфена, но если красноречие заключается в том, чтобы внушать своею речью другим высокие мысли, чтобы развертывать перед слушателями ряд могучих идей, иллюстрируя его живыми образами, представляя в глубоких чертах и в тоже время согревая все страстностью своей собственной души, то мы должны безусловно согласиться, что в этом удивительном человеке сказалось все, что было создано лучшего в Греции и Риме, в его глубоко-искренних и страстных излияниях перед миром, перед человечеством вообще.

Вникая в речь Тертуллиана, мы замечаем в ней результат хорошего знакомства с миром языческим.

Это в особенности высказалось в соч. «de Idololatria», и в «Apologeticus» и в трактате «ad Nationes». От него первого узнаем мы имена местных божеств, обрядов и обычаев, принадлежавших к языческому культу²⁵.

Знакомство с общественною жизнью не замедлило также проявиться в его сочинениях. Игры, театры и тому подобные общественные забавы, связанные тесно с жизнью языческого мира, – все отразилось в языке Тертуллиана соответствующим словообразованием²⁶. Не могла остаться без результата и его научная подготовка, которая, как нам известно, была всесторонняя и заключала в себе приблизительно все современное ему знание²⁷; она тоже в свою очередь характеризуется словообразованием, бывшим в употреблении, вероятно, в школах его времени²⁸; слова эти либо были взяты из греческого языка и перенесены на латинскую почву²⁹, либо были придуманы для соответствия какому-нибудь греческому слову³⁰.

Ко всему сказанному нужно еще присоединить влияние на его речь юридического настроения, независимо от того, принимать ли мнение некоторых учёных, утверждающих, что Тертуллиан был адвокатом, за предположение верное или же оставаться при взгляде, что он просто был ритором³¹, это нисколько но исключает того факта, что в его сочинениях видны стремления опираться на общие законоположения³²; знание законов в частности³³; мастерское умение давать определения³⁴ и наконец громадная юридическая терминология³⁵. Чтобы не быть голословными, приведем несколько примеров таких слов, которые по-видимому были изобретены им для лучшей передачи мысли и удержавшиеся впоследствии не только в юридическом язык, но и вошедшие во все прочие языки, как слова иностранные. Так, например: concivic; municipatus; consistorium; juridicina; dispunctio; dispunctor; manumissor; archivum – testimonialis, defensorius, authenticus; sponsare, sequestrare; justificare. Исследуя далее вопрос о происхождении словообразований Тертуллиана, мы замечаем, что большинство таковых имеют отношение к христианству и являются как бы его следствием. Первопричинами таковых нужно без сомнения признать Священные Писания иудейства и христианства. Что касается до первого источника, то Тертуллиан или переносил непосредственно в латинский язык слова еврейского текста³⁶ и не следовал строго (LXX) тексту, который имел уже сильный отпечаток ϰοινή διάλεϰτος³⁷, или же давал точный перевод цитаты на латинский язык³⁸.

Но Новым Заветом Тертуллиан пользовался с меньшим своеволием; он более строго придерживался текста и или оставлял непереведенною³⁹ какую-нибудь греческую форму, либо придавал ей латинское окончание.

Нужно заметить, что в это время сильно пользовались греческим текстом, т.е. черпали оттуда многие доказательства, так сказать, основы для убедительности своей речи, но заимствование это не имело строгих проверок; часто места толковались, как заблагорассудится автору, критической проверки не существовало⁴⁰ причиною чего явилась масса разночтений. Сам Тертуллиан, приводя некоторые места из Библии, цитирует их различно.

Hauschild полагает, что, может быть, именно Тертуллиановы цитаты дали точку отправления для «Vetus Latina» загадочной Ital’ы⁴¹.

Наиболее полно выразился Тертуллиан, как переводчик, не в том смысле однако, как мы это понимаем теперь, подразумевая сейчас какой-нибудь полный и обширный перевод с одного языка ка другой, – нет, здесь слово переводчик имеет чисто специальное значение – заимствователя в пользу какого-нибудь языка слов и выражений языка иностранного, по отношению к первому. С этой точки зрения мы желаем указать, каким образом Тертуллиан пользовался греческим языком, и вообще какова его роль, как заимствоватедя.

Одним из обыкновеннейших заимствований было конечно перенесение слова целиком в латинскую речь, при снабжении его наиболее подходящей характеру данных звуков латинской флексию. Подобное, с первого раза как будто ненужное наполнение языка греческими формами, объясняется очень просто: автору приходилось выражать понятия, для ясного и точного обозначения которых не доставало подходящих слов на его родном языке. Приходилось прибегать к описательному способу передачи новых понятий, что много вредило бы краткости и ясности изложения, делая речь растянутой и ослабляя ее множеством вводных предложений. Вместо этого, как это можем видеть хотя бы на примере русского языка, иностранное слово переносится в другой язык и мало-по-малу приобретает здесь право гражданства.

Вот причина, принуждавшая заимствование, так сказать, голого слова из другого языка.

То же можно сказать и о глаголах, образовавшихся из имен, которых у Тертуллиана насчитывается до 75.

Обратим внимание, как, например, распорядился Тертуллиан с греческим словом γεέννα. Это нам даст общее понятие о том, что можно сделать из любого слова.

Во-первых, он старается его добросовестно перевести и дефинирует его ignis perpes et jugis, но ведь это очень длинно, а поэтому, когда в другой раз нужно было употребить это же понятие, то он (de Resur, carn. 35) предпочитает сказать occidi in gehennam, переводя греческий текст (Мф.10:28) ἀπολέσαι ἐν γεέννη, а затем не стесняется придавать слову всевозможные значения, смотря потому, какие оттенки желает он придать ему сам⁴².

Достаточно было такого отношения со стороны ученого, чтобы народ, привыкший к слову gehenna, переделал его в глагол gehennare⁴³. Посмотрим, что было с этим словом дальше; глагол gehennare переходит в новые языки, в частности в новофранцузском выразился в форме gener от древне-французского gehenne (Montaigne пишет: Je me suis contraint et gehenné...), и в наше время, когда мы сплошь и к ряду употребляем выражение «ne vous gênez pas», нам не может и в голову прийти, что родоначальником этого gênez было греческое слово γεέννα. На этом примере ясно видно влияние на новейшие языки Тертуллианового словообразования.

В основе всего лежит, конечно, то обстоятельство, что римляне получили образование от Греков⁴⁴. Цицерон прямо заявляет, что doctrina Graeca nos et omni litterarum genere superabat...

Поэтому вполне понятно, что слова, соприкасающиеся с понятиями об искусстве, театром и т.п. учреждениями, составлявшими особенность греческой жизни, спешили проникнуть в римскую будничную жизнь. Сами римляне держались относительно этого вопроса различных мнений.

Одни отрицали возможность латинским языком передавать греческие мысли⁴⁵. (Illa, говорит Цицерон, quae а graecis accepissent, latine dici posse diffidunt); другие в равномерном пользовании и развитии обоих языков видели не только пользу для себя в образовательном смысле, – так Цицерон говорит: ad meam utilitatem semper cum Graecis Latina conjunxi⁴⁶ но видели в этом ступень общего образовательного подъема⁴⁷. Это стремление вперед путем греческой образованности, а в частности помощью греческого языка, Hauschild очень остроумно отмечает, как несоответствие, – именно то, что язык народа, чья общественная жизнь выражалась только форумом и лагерем, хотел идти рука об руку с языком спокойных мыслителей Платона и Аристотеля, Эпикура и Зенона⁴⁸.

Большее или меньшее пользование греческою формою или мыслью в латинской речи являлось мерилом образованности, как самого писателя, так, с другой стороны, и его читателей, потому что авторы всегда приспособлялись к пониманию публики.

Тертуллиан в частности оказывается весьма начитанным в греческой литературе, как духовной (Ветхий и Новый Завет), так и философско-изящной.

Сам Тертуллиан стоял, по-видимому, на высоте греческой образованности, ибо достоверно известно, что он писал даже по-гречески, так как некоторые его трактаты (de Spectaculis, de Corona militis, de Baptismo) были им выпущены на этом языке⁴⁹, а с другой стороны, он говорит (de Virg. vel. I): proprium jam negotium passus meae opinionis, latine quoque ostendam virgines nostras velari oportere.

Трактат «advergus Valentinianos» еще больше обнаруживает его греческую образованность, ибо он составлен, по его собственному же свидетельству, на основании переводов и компиляций из сочинений греческих отцов церкви⁵⁰.

Резюмируя способы Тертуллиана пользоваться греческим языком, мы получаем следующие выводы: он приводит греческие слова в греческом начертании или a) с греческой же флексией без перевода их или объяснения; таких слов немного: напр. έπινοήματα, νοῦς, βύϑος, σιγή, νοητός, ἀίων, ἀρχγή и др. b) или с греческой флексией и лат. переводом, который иногда сам является уже неологизмом. Hauschild дает такую таблицу для этих слов:

Повсюду проявляется стремление Тертуллиана по возможности точнее передать греческое понятие, причем при передаче греческ. слов на латинский заметно наблюдает некоторые правила, так греч. σι–ς передает чрез tio, διαμαστίγωσις, flagellatio, ἀνάστασις, resurrectio. Окончание μα чрез men: γέννημα, genimen.

Новообразования происходят большею частью путем предлогов, так напр. Цицероновское animare продолжает он в redanimare, откуда Французское ranimer англ. to reanimate; существ. redanimatio. Неологизм recorporatio, перешедший so французск. recorporation, происходит от Тертуллиановск. recorporare, продолжение Цицероновского corporare и т.п. Hauschild приходит к заключению, что неологизмы, предлагаемые и создаваемые Тертуллианом, не теряют под собой латинской почвы; что язык Тертуллиана составляет важное звено в цепи развития латинск. языка; что он имеет важное значение, как источник романских языков; что, наконец, язык Тертуллиана только тому может показаться horrida et monstruosa, кто будет смотреть на него с высоты Цицероновской латыни и, в конце концов, приводит следующую статистику словообразований:

А. Образования.

При этом следует понимать дело таким образом, что, напр., дальнейшим образованием будет recorporare, неологизмом – recorporatio.

В. Сочетания.

В своем последующем труде, служащем продолжением первого, Hauschild находит еще слова, переданные греческим написанием:

a) греческою флексией, помещенные для объяснения новосозданного латинского выражения (Hauschild, р. 2).

b) греческою флексией и рядом помещенным латинским объяснением (р. 46).

c) c греческою флексией и дальнейшим (непрямым) латинским объяснением (p. 49).

В заключение своего второго исследования Hauschild приводит перечень слов, впервые появившихся в латинском языке благодаря Тертуллиану и приведенных в его статьях «Grundsätze und Mittel der Wortbildung bei Tertullian». Их насчитывается у него 204 слова.

Переходя к установлению дат, к которым приурочиваются сочинения Тертуллиана, мы находим достаточным приложить только таблицу, составленную по указаниям, находимым у пяти ученых исследователей: Pamelius, Cave, Nӧsselt, Hesselberg и Bonwetsh⁵¹.

Pamelius.

Nӧsselt.

Cave.

Hessellberg.

Bonwetsch.

Приведенные распределения суть результаты кропотливых исследований, которые, как нам кажется, далеко не разрешили многих спорных пунктов. Указаны лишь пределы, между которыми можно предполагать появление того или другого сочинения. Со своей стороны, мы более склонны принять следующую схему, по которой, нам кажется, лучше всего можно получить цельное представление о сочинениях Тертуллиана, расположивши последние по поворотным пунктам Тертуллиановой деятельности. По прилагаемой схеме мы и намерены познакомить читателя с сочинениями нашего автора.

ДОМОНТАНИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД:

Группа сочинений апологетического характера:

Apologeticus; ad Nationes; de Testimonio animae; adv. Judaeoss.

Антигностические: de Praescriptionibus; adversus Marcion. Lib. I

Аскетические: ad Martyres; de Spectaculis; de Culta feminarum; da Idololatria; de Patientia.

Дисциплинарные: de Baptismo; de Poenitentia; de Oratione; ad Uxorem libr . II.

МОНТАНИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД:

Апологетического характера: de Pallio; ad Scapulam.

Антигностические: Scorp.; adv. Hermog.; adv. Valentinian. (adv. Apell.; de Fato.; de Paradis.; de Orig. anim.); de Anima; de Carne Christi; de Resurrect. carn., (de Spe fidel.); adv. Marcion. 2 и 3 изд.; adv. Praxeam; (de Exstasi).

Аскетические: de Virg. vel.; de Corona militis; de Fuga in persecut.; Adhort. cast.

Дисциплинарные: de Pudicitia; de Monogamia; de Jejuniis.

Для удобства изложения, книги против Маркиона мы рассматриваем вместе.

Сочинение ad Nationes считаем просто дополнением к Apologeticum.

(«Apologeticus adversus gentes»).

В правление Септимия Севера, Тертуллиан, побуждаемый пламенною ревностью к жестоко гонимой религии, счел своим долгом предпринять защиту христианства и представил римским властям апологию с целью укротить их свирепость против христиан. Его апология принадлежит к превосходнейшим произведениям в этом роде: по характерному способу выражения, по силе доводов, по многосторонности научных сведений, наш писатель своим произведением далеко оставляет за собою более ранние попытки в том же роде. К доказательствам в защиту христианства, известным уже из прежних апологий, он прибавляет много нового, а, самое главное, из обвиняемого становится обвинителем, обращая против язычества и язычников большинство упреков, которые делались христианам.

Argumentum:

Гл. 1. Недостаточность сведений о христианстве служит причиной ненависти к нему и гонений на него.

Гл. 2. Образ действия, принятый начальствующими лицами по отношению к христианам, нарушает все формы судопроизводства и принципы юриспруденции.

Гл. 3. Язычники сами себе не могут указать удовлетворительного мотива для всеобщей ненависти к имени «христиан».

Гл. 4. Опровержение воззрения, будто строй христианской религии противоречит государственным законам.

Достоинства и недостатки человеческих законов зависят от их целесообразности и проникающего их нравственного смысла.

Гл. 5. Возражение против законов, изданных против христиан.

То обстоятельство, что только дурные императоры подавали законы против христиан, возбуждает нелестное мнение о их достоинстве.

Гл. 6. История и собственный опыт учат, что законы также могут быть упразднены и часто упразднялись.

Гл. 7. Нисколько не констатировано, что у христиан совершаются преступные деяния –кровосмешение и прелюбодеяния; это мнение есть чистое изобретение клевещущей молвы

Гл. 8. Эти обвинения бессмысленны и нелепы сами по себе.

Гл. 9. Напротив, у язычников на самом деле совершаются такие вещи, которые приписываются христианам.

Гл. 10. Почему христиане не желают принимать участия в культе языческих богов? Боги последних не более, как обожествленные люди.

Гл. 11. Логическая и Физическая невозможность происхождения второстепенных богов.

Гл. 12. Так называемые боги язычников суть умершие люди, и их изображения не более, как неодушевленная материя.

Гл. 13. Об этом свидетельствуют и их отношения к своим поклонникам и обратно, равно как и самый культ.

Гл. 14. Разнообразные отрасли литературы сходятся в том, что рассказывают много недостойного о богах.

Гл. 15. В театрах публично освистывают, осмеивают, а в, храмах бесчестят и презирают богов.

Гл. 16. Народные представления язычников о Боге христиан.

Гл. 17. Христиане почитают Творца мира, как единственного и истинного Бога. Язычники также иногда невольно Его призывают.

Гл. 18. Бог явил Себя. Священное писание.

Гл. 19. Книги Моисея и их глубокая древность.

Гл. 20. Возвышенность и достоверность Священного Писания.

Гл. 21. Связь христианства с иудейством. Логос, Его божественность, воплощение, рождество, жизнь, чудеса, страдание, смерть, воскресение, вознесение.

Гл. 22. О природе демонов.

Гл. 23. Утверждение, что демоны, бытие которых признают и язычники, тождественны так называемым богам, подкрепляется фактами. Сила имени Христа и заклинания против них.

Гл 24. Так как языческие боги – не боги, то без всякого права обвиняют христиан в безбожии за то только, что они не почитают языческих богов. Им могли бы предоставить более религиозной свободы те, которые охотно адаптируют культы других народов.

Гл. 25. Ошибочно римляне приписывают свое господство над земным шаром усердному почитанию своих богов.

Гл. 26. Истинный Бог один по Своему произволению распределяет владычество над миром, кому Он хочет.

Гл. 27. Если христиане отказываются приносить жертвы, согласно требованиям язычников, в основе этого не лежит простое самодурство, но убеждение, что приносимые жертвы являются угождением злым духам.

Гл 28. Даже в том случае, когда требуют от нас приносить богам жертвы за здравие императоров –это не следует делать.

Гл. 29. Мнимые боги не в силах ни пользу приносить, ни вредить императорам: они бессильны.

Гл. 30. Отказ приносить жертвы богам за здравие императоров не может быть оскорблением величества. Христиане вместо этого молятся за императоров истинному Богу.

Гл. 31. Последнее заповедано христианам в Священном писании.

Гл. 32. Христиане желают благоденствия римскому государству.

Гл. 33. Если христиане не смотрят на императора, как на божественное существо, и не дают ему название «бога», они однако уважают и любят его и поступают вполне правильно.

Гл. 34. Продолжение рассуждения.

Гл. 35. Усиленные стремления обнаруживать перед императором свое почитание его, безумные и вредные прославления и почести не служат еще верным доказательством преданного образа мыслей и добрых намерений.

Гл. 36. Для христиан обязательна любовь к ближним по отношению ко всем без исключения, а не только к одному императору."

Гл. 37. Доказательство верноподданности христиан заключается еще в том, что они, как бы не были многочисленны, не восстают на гонителей своих и не выселяются целыми массами.

Гл. 38. Причина выделения христианства в число недозволенных религий не обоснована ничем.

Гл. 39. Ближайшие указания на это, почерпнутые из собраний, богослужений, образа мыслей и организации христианского общества.

Гл. 40. Что всеобщие бедствия посылаются богами из гнева на христиан, простая выдумка, как показывает история.

В действительности виновна всеобщая греховность, в особенности со стороны язычников.

Надо благодарить еще христиан за то, что эти бедствия не становятся еще более тягостными.

Гл. 41. Что касается до того, что христиане являются также страдающими существами при общественных бедствиях на ряду с язычниками, то причина этого заключается в теперешнем мировом строе, который Бог не нарушает из одного благорасположения к праведникам.

Гл. 42. Безосновательна жалоба на то, что христиане нисколько не стараются о всеобщем благе, и что они бесполезные члены человеческого общества.

Гл. 43. Продолжение рассуждения.

Гл. 44. Среди христиан нет преступников.

Гл. 45. Христианство для своих приверженцев заключает нравственное побуждение к добродетельному образу жизни.

Гл. 46. Христианство не новый род философского учения, но божественное учение и стоит выше всякой философии.

Гл. 47. Многочисленные философские взгляды не более, как выкраденные из книг св. Писания и искаженные учения.

Гл. 43. Краткая апология учения о воскресении.

Гл. 49. Если даже наконец учение христианства и не одобряют, то все-таки нет никаких причин преследовать это учение, но следует относиться к нему с терпимостью, как к каждой философской секте.

Гл. 50. Даже и по своей стойкости христиане превосходят философов. Похвала и заслуги мученичества.

I

Если Вам, власти римской империи⁵³, не угодно допускать христиан к защите их дела перед трибуналом, где вы сидите на самом возвышенном месте города для публичного отправления суда; если вы из боязни или стыда отрицаете право каждого обвиняемого отвечать своему обвинителю; если наконец, как это недавно случилось, неприязненные отношения к этой секте и домашние пересуды препятствуют всякой судебной защите, то пусть истина дойдет до внешних ушей хотя тайным путем при помощи безмолвных букв⁵⁴!

Она не просит милости, так как не удивляется своему положению⁵⁵. Она знает, что живет на земле, и что среди чужих всегда легко встретить врагов; а что касается остального, то свое происхождение, коренную почву, надежду, любовь, славу она имеет на небесах. Одного она добивается, чтобы не осуждали ее не зная⁵⁶.

Что потеряют законы, господствующие в империи, если будет выслушана защита истины? Или, может быть, с большим блеском выкажется могущество последних, если они будут осуждать истину, не выслушав ее? Но при этом, кроме несправедливой ненависти, вы заставляете думать, что вы не хотите выслушать защиты, потому что, раз вы ее выслушаете, то уже не будете в состоянии осудить ее.

Итак, прежде всего мы обвиняем вас в несправедливой ненависти к имени христиан⁵⁷. Ее отягчает и изобличает то, что должно было бы, по-видимому, извинить ее, именно ваше неведение⁵⁸, ибо что на свете более несправедливого, чем ненависть к тому, чего не знаешь, даже в том случае, если бы само по себе оно и было достойно ненависти⁵⁹.

Ненависть бывает законна лишь тогда, когда существует уверенность в том, что предмет ненависти действительно ее заслуживает; без уверенности в этом ненависть может быть несправедливой, так как справедливость ее должна быть показана не случаем, а отчетливым знанием⁶⁰.

Так как люди часто ненавидят потому, что не знают того, что ненавидят, то разве не может случиться так, что они будут ненавидеть то, что само по себе не заслуживает ненависти? Отсюда одно вытекает из другого, именно: не знают, пока ненавидят, и ненавидят потому, что не знают. Неведение, извиняя по-видимому вашу несправедливость, является с другой стороны обличением, так как все ненавидевшие, не отдавая себе отчета в том, за что ненавидят, перестают ненавидеть, как только постараются узнать. Они становятся христианами, а в силу того, что они стали ими, узнавши нас, начинают ненавидеть свое прежнее положение и исповедовать то, что раньше ненавидели; число их так велико, что на нас обратили внимание – уже кричат, что город как бы в осаде от христиан; что деревни, замки, острова полны христианами; что люди всех возрастов, полов, положений, даже люди высшего положения переходят в христианство...

Оплакивают это, как бы убыл народонаселения, и менее всего в то же время думают об расследовании, не скрыто ли у христиан какое благо⁶¹.

Не хотят быть справедливее в своих подозрениях, не стремятся ближе разобраться в деле; здесь, в этом единственном случае, человеческое любопытство усыплено: довольствуются неведением того, познанию чего радуются другие.

Судя о тех, которые знают, во что верят, эти незнающие более заслуживают критики Анахарсиса, чем те, которые судили о музыке, не будучи музыкантами⁶². Они предпочитают свое неведение, потому что ненависть привилась уже давно, мало того – они имеют предчувствие, что то, чего не знают, такого свойства, что не могли бы его ненавидеть, если бы вдруг узнали. Поэтому если не найдется никакой справедливой причины к ненависти, то благороднее от нее отказаться; если и откроется, что она имеет опору в самой действительности, то она не только не ослабится знакомством с истиной, но сделается тверже и законнее.

Но скажут, что не все то благо потому только, что многих обращает к себе⁶³. Сколько людей обращаются ко злу! Мало ли есть изменников добродетели?! Никто и не отрицает громадного числа их...

Но ведь те, которых увлекает за собой зло, не осмеливаются выдавать его за добро; природа отметила всякое злодеяние или бледностью страха или краской стыда⁶⁴. Злодеи любят мрак; избегают показываться явно; схваченные, они дрожат, при обвинении – отрекаются; даже в пытках не сознаются вовсе или же сознаются в самую последнюю минуту; при осуждении скорбят, упрекают себя и. вменяя в вину судьбе или своей звезде стремления дурно направленного ума, не считают себя виновниками того преступления, которое за собой признают. Можно ли встретить что-нибудь подобное среди христиан? Никого христианин не стыдится, на в чем ие раскаивается, кроме того, что не всегда был христианином; если на него доносят, что он принадлежит к числу христиан, он радуется; при обвинении он не защищается; при допросе исповедует свою веру; после осуждения благодарит... Какой странный род преступления, не имеющий характерных его признаков⁶⁵: боязни, стыда, увертки, раскаяния, сожаления! Что это за род преступления, в котором обвиняемый человек радуется, и обвинение составляет предмет его благочестивых желаний, а наказание – его счастье?

Вы не можете считать безумием того, в неведении чего вы изобличены⁶⁶.

II

Наконец если верно, что мы очень преступны, почему же вы с нами обращаетесь иначе, чем с другими преступниками равными нам? Одинаковое преступление должно бы вызывать и одинаковое к нему отношение. Другие обвиняемые могут доказывать свою невинность сами или при помощи наемного адвоката; все они имеют возможность ответа и возражения, потому что закон положительно запрещает осуждать кого-либо, не выслушав защиты. Одним христианам не позволено ничего говорить в свое оправдание, в защиту истины, в предупреждение несправедливого суда. Для осуждения христианина дожидаются только одного (что, впрочем, вполне достаточно для народной ненависти), а именно исповедания имени, а не расследования преступления. Допрашивая какого-либо иного преступника, вы не довольствуетесь его сознанием, напр. в убийстве, в святотатстве, в нечестии, в государственном преступлении (что нам приписывают наши обвинители), – вы у него выпытываете до вердикта все обстоятельства, род преступного деяния, место, способ, время, соучастников и свидетелей⁶⁷. В обращении с нами нет ничего подобного; а ведь не мешало бы одинаковым образом допрашивать христиан о преступлениях, которые им приписывают: скольких детей они отведали, сколько кровосмешений покрыто мраком, сколько поваров и собак были при этом соучастниками⁶⁸...

О, сколько чести было бы для председателя суда, если бы ему удалось вырвать у кого-нибудь признание в том, что он пожрал уже сотню детей! Однако мы находим, что даже розыск по нашему делу воспрещен. Плиний Младший⁶⁹, во время своего управления в провинции, казнив несколько христиан и лишив других прав состояния⁷⁰, испуганный однако их громадным количеством, обратился к императору Траяну с вопросом, как ему держать себя с ними впоследствии, добавляя при этом, что⁷¹, кроме их сопротивления приносить жертвы богам, все, что он узнал из христианских тайн, сводится к тому, что они собираются перед рассветом для восхваления Христа, как своего Бога, и для общей беседы о своем учении; что они отвращаются убийства, прелюбодеяния, обмана, измены и вообще всех преступлений. Траян ответил, что не надо их разыскивать; если же их схватят по доносу, то следует казнить. Увы, приказ противоречивый в силу необходимости⁷²!

Траян объявляет нас невинными, запрещая нас разыскивать, и в то же время считает преступными, приказывая казнить; он милостив и беспощаден, податлив и суров. Зачем же ты сам себя ловишь своим распоряжением⁷³? Если уж осуждать христиан, то почему их не разыскивать? а если не делать розыска, то почему не освобождать и от казни? В каждой провинции есть отряд солдат, на обязанности которых лежит поимка воров; по отношению к виновным в оскорблении величества или к государственным преступникам каждый гражданин играет роль солдата⁷⁴; розыск простирается на соучастников и свидетелей... Одних только христиан не позволено разыскивать, хотя позволено на них доносить, как будто розыск может привести к иным результатам, чем донос. Вы осуждаете (христианина), на которого донесли, хотя в то же время запрещаете делать розыск, и следовательно он заслуживает наказания не потому, что преступен, но потому что найден без розыска. Итак, вы нарушаете все формы криминального процесса в судебном следствии по отношению к нам, потому что других обвиняемых вы пытаете, чтобы заставить их сознаться, а христиан, наоборот, для того, чтобы заставить их отречься. Если бы здесь заключалось преступление, мы бы отреклись от него, а вы были бы правы, вынуждая у нас пытками сознание. Вы даже не можете сказать, что бесполезно стараться вырвать у христиан сознание в их преступлениях, потому что для вас исповедание имени «христианин» равносильно сознанию во всех преступлениях. Но когда убийца, сознается в своем преступлении, ведь вы вынуждаете же его выяснять подробности, хотя сами отлично знаете, в чем заключается убийство. Вы преступаете все законы справедливости, принуждая христиан пытками отречься от имени «христианин», т. е. отречься вместе с этим от всех преступлений, о которых вы заключили по исповеданию имени⁷⁵. Можно подумать однако, что вы не хотите нашей гибели, хотя и считаете нас за преступных людей! Поэтому вы обыкновенно говорите христианину, т.е. убийце: отрекись и, если он упорно исповедует себя христианином, вы бросаете нечестивца на растерзание зверям⁷⁶. Если в совсем не так поступаете по отношению к преступникам, то, значит, считаете нас вовсе невинными и как бы не желаете, чтобы мы, ни в чем невинные, упорствовали в исповедании, которое, по вашему собственному сознанию, вы осуждаете не по справедливости, а по необходимости. Вам говорят прямо: «christianus sum»! (Я христианин⁷⁷) и говорят правду, а вы хотите слышать противоположное. Постановленные на то, чтобы заставить обвиняемых говорить правду, почему вы одних нас хотите принудить ко лжи? Вы спрашиваете, напр., христианин ли я⁷⁸; я отвечаю утвердительно; зачем же вы пытаете меня, чтобы я сказал противоположное? я исповедую свою веру, и вы меня пытаете; что же бы вы сделали, если бы я отрекся?! Вы не легко верите другим, когда они отрицают преступление; нам же в случае отречения вы верите без затруднения. Такая перемена порядка подозрительна, и вы должны опасаться, нет ли какой скрытой силы, которая заставляет вас действовать вопреки всем формам, вопреки способу судопроизводства, вопреки самым законам⁷⁹... Ведь законы, если я не ошибаюсь, приказывают находить преступников, а не скрывать их; они предписывают казнить из, раз они сознались⁸⁰ в преступлении, а не освобождать. Это точно выражают все сенатские декреты, указы государей – сама власть, которой вы служите исполнителями.

Ведь вы властвуете над гражданами, а не над рабами. Только тираны употребляют пытки вместо наказаний, вы же пользуетесь пытками для открытия истины. Пользуйтесь же ими, но только до сознания преступника, раз же сознание предупредило их, то они более не нужны. Остается произнести решение и подвергнуть преступника казни, которую он заслуживает, а не освобождать его. Короче, нет судьи, который желал бы освободить преступника: он знает, что ему нельзя этого хотеть⁸¹. Поэтому не пытают обвиняемого с тем, чтобы он отрекся. А христианина, человека, виновного, по вашим словам, во всех преступленьях, врага богов, императоров, законов, нравственности, врага всей природы, вы принуждаете отречься, чтобы быть в состоянии освободить его, так как нельзя освободить его, если он не отречется. Извращение закона очевидно⁸². Вы хотите, чтобы он отрекся от того, что составляет его преступление, чтобы выставить его невинным и притом против его воли, вопреки тому, что он совершил. Откуда такая преступная превратность суждения, что вы не считаете возможным более поверять добровольному сознанию, чем отречению, вырванному насильственным путем? Разве принуждаемый отречься, он искренно отречется и, выпущенный на свободу, тотчас же после суда не посмеется над вашим доверчивым усердием, оставаясь по-прежнему христианином? Так как вы поступаете с нами во всем совершенно иначе, чем с другими преступниками, требуя от нас только одного, т.е. отречения от имени христианина, а мы отрекаемся от него, если поступаем не по-христиански, то вы понимаете отлично, что все наше преступление составляет одно это имя, являющееся единственным предметом вашей ненависти, нетерпимой, слепой ненависти, которая препятствует вам узнать то, что вы заведомо игнорируете. Поэтому вы выдумываете на наш счет то, что никогда не было доказано, не стараясь расследовать дело из боязни встретить доказательства противоположного. Вы предпочитаете сохранять ваши предрассудки для того, чтобы иметь возможность осудить на основании только исповедания нашего имени, которое вам ненавистно. Поэтому вы нас пытаете, когда мы исповедуем веру свою; осуждаете на смерть, если вы упорно держимся своего исповедания, и отпускаете на свободу, если мы отрекаемся, потому что вы ведете борьбу только против имени (христиан). Наконец, почему в своих приказах вы осуждаете нас, как христиан, а не как убийц, не как нечестивцев, не как виновных во всех преступлениях, которые вы приписываете нам⁸³? Мы единственные люди, преступления которых вы стыдитесь или не удостаиваете называть. Но если имя «христианин» не намекает ни на какое преступление, то не противоречит ли здравому смыслу, что вы ставите нам в вину одно это имя⁸⁴?

III

И что же? Ненависть, которую толпа питает к этому имени, ослепляет ее настолько, что, хваля какого-нибудь христианина, как человека, ставят ему в вину его имя («христианина»): «хороший человек – Кай – только... он христианин»! Или: «меня удивляет, что такой просвещенный человек, как Люций, вдруг стал христианином»! А никто и не подумает, что Кай добр и Люций умен потому, что они христиане, или они потому христиане, что один умен, а другой добр. Хвалят то, что знают и порицают то, чего не знают; и таким образом искажают и то, что знают, вследствие неведения; а между тем было бы справедливее судить о неизвестном по известному, чем осуждать известное на основании неизвестного. Другие, думая, что описывают христиан, которых они знали до их обращения за людей беспорядочных, низких, бесчестных, не замечают, что хвалят их этим; настолько их ослепляет ненависть! Как!? говорят они, – эта женщина, всем доступная, привыкшая к постоянному веселью, этот юноша, прежде так любивший удовольствия и такой распущенный – стали христианами⁸⁵! Их перемена не делает ли честь имени, которое они носят? Некоторые даже жертвуют собственными интересами своей ненависти, предпочитают вредить себе, лишь бы не мириться с именем, которое им так ненавистно. Муж, не имеющий более причин для ревности, отвергает жену, ставшую целомудренной. Отец лишает наследства сына, ставшего покорным, между тем как раньше терпел его непослушание. Господин прогоняет с глаз своих верного раба, с которым прежде он обходился кротко. Чем более кто-нибудь преобразовывается, становясь христианином, тем ненавистнее – он в глазах наших противников: настолько ненависть к христианскому имени сильнее блага, приносимого христианами! Но если ненависть направлена против имени, то в чем же может .быть виновно слово? Может быть, звук этого слова непривычно поражает уши или оно звучит зловеще, оскорбительно или намекает на бесстыдство? Ничуть не бывало! Слово «christianus» происходит от греческого слова, означающего «помазание»⁸⁶. Когда произносите его неправильно, (а у вас нет даже точного сведенья о происхождении нашего имени), то оно и тогда не имеет другого значения, как только доброта и приятность⁸⁷. Следовательно ненавидят невинное имя невинных людей; ненавидят секту, получившую имя от имени ее основателя. Но нет никакого нововведения в том, что ученики получают свое имя от имени учителя. Разве платоники, эпикурейцы и пифагорейцы не называются по имени основателей этих философских школ? А стоики и академики не заимствовали ли свое имя от места, где происходили их беседы? Ведь и медики получили свое название от Еразистрата, грамматики от Аристарха, повара от Апиция⁸⁸! Но разве им вменяется в вину, что они вместе с учением усвоили себе также имя основателя известного учения? Несомненно, если будет доказано, что и секта и основатель ее приносят вред, докажут и то, что и имя ее также вредно и ненавистно, но... в виду вреда самой секты и ее основателя. Поэтому, прежде чем возненавидеть имя «христианин», следовало бы разузнать о секте по основателю или об основателе по секте. По отношению к нам наши противники нападают на имя и преследуют одно имя, пренебрегая сведениями и разъяснениями относительно самой секты и ее основателя; осуждают секту и ее основателя, не установив степени их вины, взяв мотивом одно только имя христиан⁸⁹.

IV

После этого, как бы предисловия, показавшегося мне необходимым для посрамления несправедливой общенародной ненависти, направленной против нас, я приступаю к защите нашей невинности, не только опровергая то, в чем вы нас обвиняете, но и направляя против вас самих ваши обвинения, чтобы вы все знали, что христиане не совершают тех преступлений, которые вы им приписываете, и которые, как не безызвестно, совершаются в вашей среде, чтобы вы стыдились обвинять – ни скажу порочные люди безукоризненных – но, если угодна, хотя бы равных себе. Я разберу подробно все, что мы будто бы делаем тайно, а вы делаете публично, и за что вы на нас смотрите, как на самых испорченных, самых презренных изо всех людей, которых следует наказывать и осмеивать. Но едва истина ответит на все (нашими устами), как вы противополагаете ей авторитет ваших законов, разбор которых запрещен, и необходимость повиновения которым заставляет вас предпочитать их истине. Поэтому я сначала поспорю с вами, как с охранителями закона, о законах. Когда вы непререкаемо заявляете: «вам не позволено быть христианами», не обнаруживаете ли вы тем свою несправедливость и бесчеловечную тиранию, запрещая нам быть христианами только потому, что такова, ваша личная воля, а вовсе не потому, что этого не должно бы быть? Если вы не хотите допустить этого потому, что этого не должно быть, то, без сомнения, не должно быть того, что дурно; следовательно, должно быть допущено то, что хорошо. Если я сумею доказать, что религия, которую не признает ваш закон, заключает в себе благо, этим самым я докажу, что закон не может ее не признать, на что он имел бы полное право, если бы эта религия носила в себе принцип зла. Если ваш закон ошибся, его ошибка доказывает, что он создан людьми, а не упал с неба. Вы удивляетесь при предположении, что законодатель или мог погрешить при составлении закона иди одумался потом, исправляя его?! Но разве Лакедемоняне не исправили законов Ликурга? Разве творец их не был этим так огорчен, что сам осудил себя на голодную смерть на месте своего добровольного изгнания? А разве вы сами не вносите свет опыта в мрак древности, разве вы не очищаете громадный и спутанный лес ваших древних законов новыми рескриптами и эдиктами императоров? Разве император Север⁹⁰, этот коренной враг нововведений, не уничтожил вопреки почтенной древности Папиев закон (lex Papia), который предписывал иметь детей раньше срока, назначенного Юлиевым законом (leх Julia) для заключения брака⁹¹? Жестокий закон, дозволявший кредитору рассекать на части неоплатного должника, с общего согласия был уничтожен римским народом, и смертная казнь была замелена публичным позором. Установленная законом конфискация имущества заставляет кровь приливать к лицу банкрота, и закон довольствуется этим вместо пролития крови⁹². Сколько законов ждут реформы, если действительно законы пользуются уважением не на основании их древности или заслуг законодателей, а соразмерно с проникающей их справедливостью! А пока они признаются несправедливыми, мы имеем право осуждать те самые законы, которые осуждают нас. Но мало признать их несправедливыми; я могу назвать их бессмысленными, если они осуждают на смерть за одно только имя. Если же они налагают казнь за преступление, то почему относительно нас для признания преступления они довольствуются одним исповеданием имени, а других преступников они осуждают на основании доказанных фактов? Если я нечестивец, почему против меня не возбуждают следствия? Если я злоумышляю против богов или императоров, почему не выслушают моего оправдания? Нет закона, который запрещал бы расследовать доказательства преступления, которое он осуждает; так как ни судья не вправе судить, если он не знает о совершении преступления, ни гражданин не может неизменно повиноваться закону, если он не знает того, за что этот закон преследует. Не достаточно, чтобы закон сознавал, так сказать, свою справедливость, необходимо, чтобы ее сознавали те, которые должны ему повиноваться. Подозрителен закон, не терпящий в своей сфере исследования; деспотичен закон, требующий слепого повиновения!

V

Рассуждая о происхождении законов, касающихся религии, мы должны заметить, что старинным декретом было запрещено императорам признавать культ какого-нибудь, нового божества, без одобрения сената. Это знает и М. Эмилий по поводу своего бога Альбурна⁹³. Небезынтересно для нас заметить, что у вас человеческий каприз решает вопрос о божестве. Если бог не понравится человеку, он не будет богом; здесь человек должен проявить милостивое расположение к богу. Тиверий. в царствование которого возникло имя христиан, донес сенату о божественном происхождении его, приложив доказательства, полученные им из Палестины и подкрепив их своим голосом. Сенат, не разделяя мнения императора, отверг эти доказательства. Но Тиверий остался верен своему убеждению, угрожая казнью обвинителям христиан. Взглянув в летописи, вы узнаете, что Нерон первый извлек императорский меч и открыл первое жестокое гонение против последователей христианской религии, которая при нем только стала распространяться в Риме⁹⁴. Но мы считаем за честь себе, что имеем его во главе наших гонителей, потому что кто знает Нерона, тот поймет, что только что-нибудь слишком хорошее могло преследоваться Нероном. Домициан, наследовавший часть Нероновской жестокости, хотел последовать примеру своего предшественника; но так как в нем еще оставалась частица человека, он вскоре прекратил гонение, даровав амнистию сосланным⁹⁵. Таковы были всегда наши преследователи – люди несправедливые, безбожные, презренные; вы сами не колеблетесь их осуждать, возвращая из ссылки осужденных ими. Напротив, из всех государей, бывших до сего временя, которые сообразовались с природными и человеческими законами, – назовите мне хоть одного, который преследовал бы христиан! Мы даже можем назвать среди их одного, который явился покровителем христиан, именно философа Марка Аврелия. Прочитайте его письмо, где он свидетельствует, что жестокая жажда, мучившая его войско в Германии, была утолена дождем, полившимся с неба по молитве христианских воинов. Если он не уничтожил вскоре эдиктов против христиан, зато он отнял у них все значение, установив даже слишком строгие наказания обвинителям христиан. Что же после этого значат все законы, которые приводили в исполнение только безбожные, несправедливые, презренные, жестокие, пустые, сумасшедшие императоры? Траян отчасти обессилил их указы, запретив разыскивать христиан⁹⁶. Их не признавали ни Адриан, интересовавшийся всем, ни Веспасиан, покоритель Иудеев⁹⁷, ни Антонин, ни Вер. А ведь истребление преступной секты скорее бы согласовалось с характером хороших правителей, чем таких же преступников, какими они считали нас⁹⁸.

VI

Пусть ревнители законов, пусть покровители и почитатели дедовских постановлений ответят мне относительно своей преданности и своего уважения к узаконениям предков, не отступали ли они от этих законов, не забывали ли их, не оставляли ли в тени самых необходимых и пригодных из них для упрочения порядка в стране? К челу послужили эти строгие законы, направленные против роскоши и тщеславия, – которые не допускали, чтобы затрата на пир превышала ста ассов; которые предписывали употреблять для пира одну курицу, да притом еще не жирную; которые удаляли из числа сенаторов патриция, владевшего десятью фунтами серебра, как уличенного в чрезмерном тщеславии; которые заставляли срывать до основания только что возникшие театры ради предохранения нравов от развращения; которые, наконец, не оставляли безнаказанным безрассудного, насильственного отнятия знаков отличия, принадлежащих людям заслуженным и патрициям по происхождению? А теперь я вижу сотенные пиры, на которые тратят по сотне тысяч сестерций. Я вижу, что все серебро из рудников обращено в посуду, не говоря уже о сенаторах, – у вольноотпущенников, едва разорвавших цепи рабства. Я вижу, как умножается число театров; притом их теперь защищают от непогоды⁹⁹. Без сомнения, для защиты от холода членов изнеженных зрителей Лакедемоняне некогда придумали свои ненавистные тяжелые плащи... Я вижу, что римские матроны одеваются, как непотребные женщины. Уничтожились древние обычаи, которые поддерживали среди женщин скромность и умеренность. Прежде женщины не носили золота, кроме обручального кольца, которое жених надевал им на палец. Употребление вина было так строго запрещено им, что одна матрона была осуждена своим семейством на голодную смерть за то, что открыла погреб, где хранились вина. При Ромуле Мецений безнаказанно убил свою жену за то только, что она отведала вина. Поэтому женщины обязаны были целовать своих родных, чтобы по дыханию можно было судить, не преступили ли они этого запрещения. Где то древнее семейное счастье, основанное на чистоте нравов, которое было так прочно, что в течение почти шестисот лет от основания Рима не было ни одного примера развода? Теперь тело женщины склоняется под тяжестью золота; поцелуй лишен непринужденности от употребления вина. А развод теперь стал и обетом и как бы результатом брака. Ревнивые охранители традиций ваших предков, что вы сделали из их мудрых предписаний о культе ваших богов? Консулы согласно сенатскому декрету изгнали Бахуса и его мистерии не только из Рима, но даже из целой Италии. Консулы Пизон и Габиний, хотя и не христиане, запретили вход в Капитолий, т.е. в пантеон богов, Серапису, Изиде, Гарпократу с его Кинокефалом (богом с собачьей головой¹⁰⁰); они приказали опрокинуть алтари этих богов, чтобы прекратить бесчинства, узаконенные пустыми и позорными суевериями. А вы, возвратив эти божества в их святилища, окружили их царским великолепием. Где ваша религия? Где ваше почтение к предкам? В костюме, во вкусах, в роскоши, в убеждениях, даже в самом языке вы отрекаетесь от ваших предков! Вы постоянно хвалите древность, а в образе жизни стремитесь к новизне. Вы удаляетесь все более и более с каждым днем от смысла мудрых постановлений ваших предков, сберегая то, чего не должны бы сберегать. В своем месте я укажу, как, обвиняя христиан в отступлении от культа предков, вы сами презираете, оставляете без внимания, уничтожаете культ ваших богов, хотя и выставляете на вид, что наследовали слепую религиозную ревность ваших предков. Вы причисляли к римским божествам Сераписа, которому строите алтари; вы посвящаете Бахусу, как бы ставшему родным италийским божеством, свои оргии – божествам, которых будто бы по ошибке не хотели признавать предки. Теперь же я отвечу на ваши обвинения в тайных преступлениях, чтобы потом выставить оправдание против обвинений в общественных преступлениях, которые приписывают нам наравне с тайными.

VII

Говорят, что в наших мистериях мы убиваем ребенка¹⁰¹ съедаем его и после этого пира мы совершаем развратные поступки, между тем как собаки, пособники наших постыдных наслаждений, тушат факелы, освобождая нас от лишнего света и стыда за позорные страсти¹⁰². Вы толкуете об этом давно, но ни разу не подумали разузнать правду, с тех пор, как начали говорить об этом. Если вы верите тому, что говорят, то исследуйте, правда ли это; если же не хотите исследовать, то не верьте. Ваше равнодушие к этому достаточно доказывает, что нет никакой реальной основы в том, что нам приписывают, хотя вы не решаетесь этого высказывать. Далекие от истины, вы приказываете палачу пытать христиан не для того, чтобы добиться сознания в вымышленных преступлениях, но с тем, чтобы принудить их отречься от своего имени. Оценка христианской религии началась со времени Тиверия. Истину возненавидели, как только она открылись людям. Сколько чуждых ей людей, столько и врагов: Иудеи ненавидят ее из зависти, войско вследствие испорченности, рабы по характеру своего положения. Постоянно нас держат, как бы в осаде, постоянно нас предают; часто врываются насильственно в наши собрания. И что же! Слышал кто-нибудь крик будто бы убиваемого ребенка? Кто показал судье наши уста, окрашенные кровью, как у циклопов и сирен? Заметили ли вы в наших женах-христианках какие-нибудь следы развратных оргий, которые вы нам приписываете? Не скрыл ли кто-нибудь тех ужасов, свидетелем которых ему пришлось быть? Не был ли он подкуплен теми самыми людьми, которых он вел на суд? А если, по вашим словам, мы постоянно скрываемся, то каким образом могли быть открыты наши преступления? Кто мог выдать их? Конечно только сами преступники, участники в мистериях! Но этого никоим образом не может быть потому, что во всех мистериях обязательно соблюдается тайна. Она ненарушима в мистериях Самофракии и Элеванна¹⁰³. Еще более в наших, так как за людским мщением последовала бы кара Божия. Но если христиане не изменяют сами себе, то, значит, их могли выдать посторонние люди? Но каким путем люди, чужие нам, посторонние, могли познакомиться с нашими мистериями, когда все посвящения пугают профанов и удаляют лишних свидетелей? разве неверующие меньше боятся? Если же вы прислушиваетесь к молве, то все вы знаете, что такое молва. Ваш поэт называет ее «самым скорым бичом»¹⁰⁴. Почему он называет молву бичом? Не вследствие ли ее быстроты? Потому ли, что она все представляет на суд обществу или потому, что она по большей части лжет? Да, она лжет, даже говоря правду, потому, что она изменяет ее постоянно, или прибавляя, или убавляя что-нибудь. Ее характер таков, что она существует только тем, что лжет, и живет, пока остается в неизвестности сущность дела. Лишь только какой-нибудь факт констатирован, молва уступает ему свое место, так как ее функция вестницы уже исполнена. И затем уже остается один факт, о котором говорят категорично. Поэтому никто, напр., не скажет: «говорят, что это случилось в Риме», или: «говорят, что управление этой провинцией выпало на долю такому-то»; но все скажут; «это случилось в Риме», «такой-то подучил на свою долю управление этой провинцией». Молва, синоним неизвестности, не имеет места там, где все известно. Кто поверит молве, кроме легкомысленного человека? Благоразумный же человек никогда не неизвестному. Какое бы распространение не имело течение молвы, какое бы реальное основание она, по-видимому, ни имела, очевидно, что она получила существование от одного человека; отсюда она переходит, как по каналам, из уст в уста, из ушей в уши. Но. мрак ее происхождения до того закрыт ее широким распространением, что никто и не подумает, не основана ли она на лжи того человека, которому обязана своим существованием; это происходит или вследствие зависти, или от легкомысленных подозрений, или по врожденной наклонности некоторых ко лжи. К счастью, нет ничего, чего не открыло бы время; это вошло у вас в пословицу.

Природа устроила так, что ничто, даже неизвестное молве, не может быть долго скрываемо.

VIII

Допустим, что молва не без причины говорит о преступлениях христиан. Вы выставили ее единственной обвинительницей против нас, хотя она не могла доказать, того, о чем кричит столько лет в разных местах, успешно покоряя общественное мнение. Но я апеллирую к человеческой природе против тех, кто считает достоверными эти рассказы. Допустим, что мы обещаем вечную жизнь в награду за эта злодейства. Поверьте на минуту в существование у нас такого догмата; теперь я позволю себе спросить вас – раз вы поверили этому – захотели ли бы вы получить вечную жизнь на таких условиях? Ну что ж? Погрузите оружие в грудь невинного ребенка, который не может никому причинить зла, и на которого все смотрят, как на родное дитя; если же убийство поручено другому, то смотрите, как перед вами будет умирать человек, едва начавший жить. Ждите момента, когда уйдет душа, едва успевшая войти в тело; берите не остывшую кровь, мочите в ней хлеб и ешьте его с удовольствием. Во время пира внимательно замечайте места, занимаемые матерью и сестрой, чтобы не ошибиться, когда собаки потушат светильники, так как было бы преступлением не совершить нечестивого поступка. Ознаменовавши таким способом свое посвящение в наши мистерии, вы можете быть уверены в вечной жизни. Теперь ответьте мне: желаете ли вы бессмертия на этих условиях? Если нет, то вы не должны верить, что вечная жизнь покупается такой ценой. Если бы вы я поверили, вы не захотели бы; а если бы и захотели, то не могли бы. Как же другие могут, если вы не можете? и почему вы не можете, если другие могут? Может быть, у нас разная с вами природа? Может быть, мы киноны или скиаподы¹⁰⁵? Или зубы у нас устроены иначе? Или природа сформировали нас специально для разврата? Если вы относительно людей допускаете мысль об этих ужасах, вы можете их совершить потому, что вы сами такие же люди, как христиане. Если же не можете совершать, то не должны верить тому, потому что христиане такие же люди, как и вы. Впрочем, этим обманывают и улавливают только людей не сведущих; ведь они не знают, что что-либо подобное вовсе не с достоверностью приписывается христианам, между тем как во всяком случае надлежит оберегать себя и со всею тщательностью исследовать дело. Впрочем, обыкновенно, желающей достигнуть посвящения в мистерии, приходит к гиерофанту для получения необходимых инструкций. В таком случае гиерофант, вероятно, скажет ему: «необходимо достать невинного ребенка, который не знал бы, что талое смерть, который смеялся бы под ножом; потом хлеб, чтобы смочит его в крови, подсвечники и лампады, также собак для тушения их aveс un appȃt, чтобы спустить собак с веревки, сверх того надо привести с собой мать и сестру». А если они не захотят? А если их совсем нет у него? А если он единственный христианин в своей семье? Или, может быть, не будет принят, в число христиан тот, у кого нет ни сестры, ни матери? А что если все это приготовляется без ведома желающих стать христианами? Конечно, они узнают об этом после, терпят и прощают! Может быть, их связывает страх наказания? Но ведь они могут быть уверены, что, донося на нас, найдут себе защиту. Да и кроме этого, я надеюсь, они предпочли бы смерть подобной жизни. Пусть их удерживает страх! Но все-таки почему же они упорствуют? Ведь естественно желание разорвать условие, которого не принял бы, если бы знал раньше своего согласия на него.

IX

Чтобы сильнее отразить ваши неправильные обвинения, я докажу вам, что вы сами совершаете – частью открыто, частью тайно – те самые преступления, которые приписываете нам, вследствие, чего, может быть, вы и считаете нас способными на эти преступления. В Африке открыто приносили детей в жертву Сатурну вплоть до проконсульства Тиверия, который повесил жрецов Сатурна на обетных крестах¹⁰⁶, приготовленных из тех самых деревьев, которые осеняли места их преступных жертвоприношений. В этом я ссылаюсь на воинов моего отечества, исполнявших приказание проконсула. Но эти преступные жертвоприношения совершаются и до сих пор, только тайно. Таким образом не одни христиане ставят вас ни во что; никакое преступление не искореняется навсегда и никакой бог не меняет своего природного характера. Если Сатурн¹⁰⁷ не пощадил своих собственных детей, то может ли он щадить чужих детей, которых приносят по добровольному обету родители, ласкающие их для того, чтобы они не плакали во время жертвоприношения. Разве есть разница между отцеубийством и простым убийством (человека)? Древние Галлы приносили людей престарелых в жертву Меркурию, Трагические поэты пусть расскажут вам сказания о кровавых обычаях Тавриды. Но в Риме, в этом набожнейшем городе благочестивых потомков Энея¹⁰⁸, разве не поклоняются Юпитеру¹⁰⁹, которому даже во время игр совершают возлияния человеческой крови? Но ведь эти люди обречены на растерзание зверям, говорите вы; значит, они ниже людей. Пусть это презренная кровь, потому что кровь преступника; все-таки это человеческая кровь! О, этот Юпитер должен вам казаться христианином и единственным сыном своего отца по своей жестокости¹¹⁰! так как мало разницы между детоубийством в смысле жертвы богам или по какому-нибудь другому побуждению, (хотя и есть разница между отцеубийством и простым убийством). Но перейду теперь к римскому народу.

Сколько из вас замешано в крови христианской, сколько даже из ваших судей, столь справедливых к вам и столь суровых к нам, которые, если судить по совести, убивали только что родившихся детей! Вы усиливаете жестокость, разнообразя виды смерти: вы топите их, вы морите их голодом и холодом, отдаете на растерзание собакам, между тем как убийство обыкновенным оружием предпочитали и древние. Нам, которым запрещено всякое убийство, непозволительно также убивать зародыш в утробе матери, прежде чем он сформируется в человека. Препятствовать рожденью равняется предварительному убийству человека, так как нет разницы между препятствием рождающейся душе и удалением уже рожденной из тела¹¹¹. Человек уже и тот, которому предстоит вяньте на свет, – даже когда он заключен еще в семени. Об ужасных кровавых пирах, если я не ошибаюсь, вы можете прочитать у Геродота, – что некоторые народы для скрепления заключенных договоров выпивают друг у друга немного крови, выпущенной из плечевых вен. Нечто подобное происходило и при заговоре Катилины¹¹². Говорят также, что Скифы едят своих умерших родственников. Но не к чему нам ходить так далеко, когда освящаемые в мистерии Беллонны должны пить кровь из рассеченного бедра? Разве подверженные эпилепсии не сосут у вас с жадностью кровь преступников, убитых на арене, для своего исцеления? Разве не питаются человеческой кровью те, которые едят убитых на арене животных, которые отрывают куски от кабана, от оленя? Этот кабан залит кровью того, кого он разорвал в борьбе; этот олень лежит в крове гладиатора, и в брюхе медведей находятся еще трепещущие человеческие внутренности! Следовательно, вы едите мясо, напитавшееся человеческим телом. Чем же отличаются ваши игры от мнимых пиров христиан? Разве менее виновны те, которые вследствие чудовищной алчности бросаются на человеческое мясо только потому, что они пожирают живых? Разве, по своему бесстыдству они менее виновны в человеческой крови, потому, что они пьют кровь того человека, который еще не труп, но будет трупом? Ведь они едать не детей, а по большей части взрослых. Стыдитесь за ваши заблуждения относительно христиан, которым воспрещено употреблять, на пирах даже кровь животных и которые по этой причине воздерживаются даже от употребления в пищу животных, удушенных или умерших естественной смертью из боязни оскверниться кровью, хотя бы оставшейся во внутренностях! Вы сами пользуетесь кровью животных для испытания христиан, зная, что им запрещено есть то, что вы предлагаете им для того, чтобы склонить их к нарушению уставов церкви. Неужели вы можете считать виновными в человеческой крови тех, которые, как вы видите, питают ужас к крови животных? Может быть, вы находите, что человеческая кровь приятнее крови животных? Почему вы не примешиваете крови человеческой к огню и к благовониям, для испытания христиан? Вы признали бы легко в них христиан, так как они пили бы человеческую кровь и отказывались бы от жертвоприношений богам; и вы осудили бы их на смерть за то, что они отведали человеческой крови и отказались от жертвоприношения богам. И тогда у вас, без сомнения, не было бы недостатка в человеческой крови при допросах и осуждении арестантов. Затем, кто развратнее тех, которых приучил к разврату сам Юпитер¹¹³? Можно вычитать у Ктезия, что Персы жили со своими матерями, как с женами. Подозрение относительно существования этого обыкновения падает и на Македонян, – их выдает их смех над бедствиями, порожденными нечестием, при первом представлении Эдипа: «ῆλαυνε εἰς τὴν μητέρα» – говорили они. Подумайте, насколько заблуждения способны увеличить разврат среди вас, преданных разнузданной роскоши! Вы выкидываете своих детей, предоставляя их сострадательности посторонних пешеходов или освобождаете их из под отцовской власти для того, чтобы их усыновили лучшие родители. Следы таким образом рассеянного семейства необходимо должны изгладиться. Таким образом заблуждения, увеличиваясь, из поколения в поколение, усиливают и упрочивают разврат.

Наконец, так как ваша страсть путешествует с вами повсюду, на родине, за пределами ее, за морями, то может случиться, что дети, происшедшие от вашей невоздержности, рассеянные по всем местам, неизвестные вам самим, встретятся друг с другом или с родителями, не признавая родства, между собой. Самая строгая и надежная чистота оберегает нас от подобного результата, чистоте мы обязаны тем, что она предохраняет нас от прелюбодеяния и от любострастия в брачной жизни, как и от разврата. Некоторые, избегая в течение всей жизни этих заблуждений, сохраняют девство до могилы и умирают старцами по возрасту, детьми по чистоте. Если бы вы приняли во внимание, что вы сами совершаете те преступления, в которых вы обвиняете нас, то вы увидали бы в то же время, что мы. их не совершаем. То и другое стало бы вам ясно. Но в вас самих соединялись два рода ослеплений, благодаря которым вы не видите того, что есть, и видите то, чего нет. На это я укажу в дальнейшем изложении.

X

Теперь поговорим об общественных преступлениях. Вы говорите, что мы не почитаем ваших богов и не приносим жертв за императоров. Конечно, мы не приносим жертв за других, не принося их за себя самих, так как мы вместе с тем не почитаем ваших богов. Вот почему нас обвиняют в оскорблении религии, в оскорблении величества. Это высший пункт обвинения против нас, даже все оно целиком. Оно достойно полного внимания судьи, не проникнутого предубеждением или несправедливостью: первое отказывается верить истине, вторая не признает истины. Мы перестали почитать ваших богов, с тех пор как угнали, что их нет. Вы имеете поэтому право требовать от нас доказательства того, что богов не существует: следовательно их не надо почитать, так как наоборот их надо было бы почитать, если бы они были богами. Христиане были бы достойны казни, если бы было известно, что боги, которых они не почитают, думая, что их не существует, –существуют в действительности. Но вы возражаете, что вы считаете их за богов. Мы апеллируем от вас к вашей же собственной совести. Пусть она нас осуждает и приговаривает к смерти, если она будет в состоянии отрицать, что ваши боги были людьми. Если бы даже ваша совесть была в состоянии отрицать это, то она была бы изобличена памятниками древности, из которых вы получили сведения о богах, существующими доселе, –городами, где они оставили следы своего пребывания, и где показывают даже их гробницы. Я не стану рассуждать о бесчисленном количестве божеств: древних, новых, варварских, греческих, римских, чужеземных, покоренных, присвоенных, личных, государственных, мужских, женских, деревенских, городских, морских, военных. Излишне было бы перечислять всех их по именам; я скажу об них вкратце не для того, чтобы вы узнали о них, но с тем, чтобы вы вспомнили о тех, кого забыли. Раньше Сатурна у вас не было ни одного бога. От него ведется начало всего лучшего и более известного в сфере богов; поэтому – что ложно признать относительно первоначального бога, можно утверждать и об его, так сказать, потомках. Ни Диодор Сицилийский, ни Талл, ни Кассий Север, ни Корнелий Непот и никто из историков не говорят об нем иначе, как о человеке. Обратим ли мы внимание на памятники, мы нигде не найдем более достоверных, кроме Италии, где Сатурн после множества странствований и пребывания в Аттике быть принят Янусом (Jano vel Jane, как произносят Салии). Гора, на которой он жил, получила название Сатурнийской; город, основанный им, до сих пор называется Сатурнией. Наконец, вся Италия, потерявши имя Энотрии, стала называться Сатурнией. Он первый дал законы этой стране и с его времени стали чеканить монету с его изображением, почему он и считается покровителем казны. Следовательно, Сатурн – человек; а если человек – то сын человека, а не земли и неба! Но так как никто не знал его родителей, на него легко могли смотреть, как на сына неба и земли, которые до известной степени являются общими родоначальниками всех людей. Кто из уважения не называет небо и землю – отцом и матерью? Кто по врожденной привычке не говорит о людях неизвестных или явившихся неожиданно, что они сошли с неба? Подобный же случай произошел с внезапно появившимся Сатурном; его сочли за сына неба, как, напр., простой народ называет детьми земли людей темного происхождения. Я умалчиваю о том, что в те отдаленные времена люди были на столько грубы, что появление нового, неизвестного им доселе человека поражало их, как бы появление божества: ведь и теперь их просвещенные потомки в число богов включают людей, смерть которых была удостоверена общественным трауром. Довольно этих кратких сведений о Сатурне. Мы таким же образом докажем, что и Юпитер человек и сын человека¹¹⁴, и что весь род богов, происшедших от Сатурна и Юпитера, смертен, как и его родоначальники.

XI

Не осмелившись отрицать, что ваши боги были людьми, вы принялись утверждать, что они стали богами по смерти. Исследуем же причины, которые потребовали их обожествления. Прежде всего вам необходимо допустить существование верховного бога, сосредоточившего в своих руках божественность и сообщающего ее людям. Ведь не могли же бы получить божественность те, которые не имели ее, и никто не мог бы им дать ее, кроме того, кто владеет ей в собственном смысле. Короче – было бы нелепо утверждать, что эти люди стали бы богами, если бы не было существа, способного делать людей богами. Конечно, если бы они сами могли сделаться богами, то они никогда не сделались бы сначала людьми, имея возможность устроить себе лучшее положение. Итак, если есть существо, способное делать людей богами, я перехожу к разбору причин, которые Оно могло иметь для сообщения людям божественности. Я не вижу иной причины, кроме личной невозможности исполнять различные функции божества. Но, во-первых, недостойно Его было бы нуждаться в чьей-либо помощи, а тем более в помощи умершего человека. Почему бы ему не создать себе в помощники с самого начала какого-нибудь бога? А затем я не вижу даже надобности в существовании этого нового бога. По учению Пифагора, мир существует сам по себе, и не имеет начала; по мнению Платона, он имеет начало и создан верховным существом, и с тех пор, как создан, всегда находился в таком же положении как теперь. Не может быть несовершенным то существо, которое изливает всем другим совершенство, не может оно нуждаться в помощи Сатурна и его детей.

Только ограниченные люди могут не знать того, что только с началом мира и дождь полился на землю, и звезды засверкали, и свет воссиял, и гром возгремел, и сам Юпитер испугался молнии, которую вы даете ему в руки, – что земля производила плоды до Бахуса, Цереры и Минервы, даже до появления первого человека: то, что необходимо для жизни человека, не могло возникнуть после него. Люди изобрели различные предметы для своего употребления, но не создали их. Изобретенное существовало раньше и должно быть отнесено к тому, кто создал, а не к тому, кто изобрел способ для пользования созданным. Впрочем, если Бахус был сделан богом за то, что показал людям употребление винограда, то очень нехорошо поступили с Лукуллом, которого не признали богом за то, что он пересадил вишневые деревья из Понта в Италию: ведь Бахус сделан богом не за то, что он создал новый плод, но за то, что он первый открыл его употребление. Поэтому, если вселенная, с самого начала устроена так, что может сама исполнять свои функции, то нет никакой причины для того, чтобы призвать человечество на помощь божеству, назначая второстепенным богам функции, исполнявшиеся без них и до них.

Вы находите другую причину, утверждая, что апофеоз награда за заслуги. Вы допускаете, конечно, что этот бог, творящий богов, в высшей степени справедлив, что он не расточает щедро этой награды; что он безрассудно не дает ее тем, кто ее не заслуживает. Итак, посмотрим, достойны ли ваши бога своего возвышения на небо; не заслуживают ли они скорее низвержения оттуда в Тартар, который вы сами признаете, когда захотите, за темницу адских мук. Туда погружены растлившие матерей и сестер (кровосмесители), прелюбодеи, обольстители, мужеложники, люди жестокосердые, убийцы, воры, грабители и все те, которые походят на какого-нибудь из ваших богов, из которых вы не можете выставить ни одного, свободного от преступления или порока, если только не отвергнете его человеческого происхождения. Впрочем, чтобы лишить вас возможности отрицать, что ваши боги были прежде людьми, можно прибавить несколько замечаний, которые не позволят думать, что они и после стали богами. Ведь если вы облечены властью для казни тех, которые походят на них; если все честные люди избегают сообщества, беседы и совместного житья с бесчестными и дурными людьми, а ваш верховный бог приобщает подобных людей к своему божескому величию, то почему же вы присуждаете к смертной казне тех, чьим собратьям по преступлениям вы поклоняетесь? Ваш справедливый суд в таком случае не более, как поругание неба. Обожествляйте каждого необычайного преступника, и вы этим угодите вашим богам: ведь в обожествлении равных им – почет им самим. Но оставим дальнейшее рассмотрение этого бесчестия. Допустим, что они были честные, хорошие, безупречные люди. Однако сколько людей, которые были гораздо лучше их, вы поместили в преисподней? напр., Сократ по своей мудрости, Аристид по справедливости, Фемистокл до военной доблести, Александр по величию, Поликарт по счастью, Крез по богатству, Демосфен по красноречию. Кто из ваших богов строже и мудрее Катона, справедливее и доблестнее Сципиона, величественнее Помпея, счастливее Суллы, богаче Красса, красноречивее Туллия Цицерона? Верховный бог наш, зная наперед, что будут эти лучшие, достойнейшие люди, должен бы дождаться их, чтобы принять их в число богов! Он поторопился, как мне кажется, закрыть вход на небо и теперь, я думаю, краснеет, при ропоте этих лучших людей, находящихся в преисподней.

XII

Довольно об этом: объяснив наперед, что такое представляют из себя ваши боги, я, на основании самой действительности, раскрою и то, чего они не представляют из себя. Я не вижу в них ничего, кроме имен каких-то древних покойников; я слышу только мифы, и по этим мифам я получаю понятие о ваших таинствах. Что же касается самих изображений, я замечаю, что их материал одинакового качества с материалом утвари и обыденных предметов хозяйственного инвентаря; даже из этой самой утвари и принадлежностей хозяйства, изменяя их назначение и преображая их по произволу творческой фантазии, вы делаете священные изображения, притом таким оскорбительным и святотатственным способом, что нам, (христианам), мучимым за этих самых богов, может служить утешением в мучениях то, что такие же муки переносят и ваши боги перед тем, как стать богами. Вы привязываете христиан к крестам и кольям, но разве вы не прикрепляете глину к крестам и кольям прежде, чем слепить из нее изображение божества? Ведь тело вашего бога получает первое образование на коле? Вы скоблите ребра христиан железными когтями; но члены ваших богов подвергаются большему мучению от топоров, скребков и пил. Нам отрубают головы; но и ваши боги без голов – до употребления свинца. клея и гвоздей. Нас бросают зверям; таких же зверей вы изображаете рядом с Бахусом, Кибелой и Целестис. Нас сжигают на огне; тоже происходить и с массой, из которой лепят изображения ваших богов. Нас принуждают к работе в рудниках; но оттуда берут происхождение и ваши боги. Нас ссылают на острова; но на острове родится или умирает кто-нибудь из ваших богов. Если достоинство бога приобретается таким путем, то, значить, обожествляются те, которых вы казните, и, следовательно казни можно назвать обожествлением. Ваши боги совершенно не чувствуют обид и оскорблений при их фабрикации, равно как и почестей. Нечестивая брань, святотатственное злословие! Скрежещите же зубами, кричите с пеной у рта, вы, одобрявшие Сенеку, который в более сильных и горьких выражениях говорил о ваших предрассудках¹¹⁵!

Итак, если мы не почитаем статуй и безжизненных изображений, похожих на изображаемых ими мертвецов, что ясно понимают коршуны, мыши и пауки, то не заслуживает ли скорее похвалы, чем казни, наше отвержение очевидного для нас заблуждения? Раз мы уверены, что богов не существует, может ли казаться кому-нибудь, что мы оскорбляем их? Ведь не может быть страдательным лицом то, чего нет в действительности.

XIII

Вы говорите, что для нас они боги. Но тогда зачем же вы являетесь людьми нечестивыми, святотатцами, непочтительными к вашим богам? Вы пренебрегаете теми, чье существование вы предполагаете; вы насмехаетесь над теми, которых защищаете. Рассмотрите, лгу ли я. Во-первых, так как каждый из вас почитает одни тех, другие других богов, то не оскорбляете ли вы этим тех, кого не почитаете? Предпочтение одного бога не может существовать без оскорбления другого, потому что нет избрания без отвержения. Вы презираете тех, кого отвергаете, кого отвергая, не боитесь оскорблять. Так мы выше упоминали, что признание какого-нибудь бога зависит от мнения сената; не может быть богом тот, кого не желает признать и, не желая, порицает человек. С домашними богами, которых вы называете Ларами, вы обращаетесь по-домашнему, закладывая, продавая их, переменяя Сатурна на судно, Минерву на жаровню, по мере того, как они стираются и изнашиваются от долговременного почитания, или как только хозяева познают более священное божество – домашнюю необходимость. Государственных богов вы бесславите публично, сдаете их с публичных торгов ради дохода, как вы делаете это с Капитолием или овощным рынком. Берут к себе божество, проданное со слов глашатая по оценке ивестора. Но ведь земли, обремененные налогами, падают в цене; люди, принужденные к податям, теряют свое значение: все это знаки рабства. Боги же, чем более платят налогов, тем большим пользуются у вас почетом; вернее – чем большим почетом пользуются, тем более платят налогов. Величие богов становится продажным; религия просит милостыни по трактирам. Вы требуете платы за место храма и за доступ в святилище. Нельзя видеть богов даром: они доступны за плату. Что вы делаете для того, чтобы почтить их – не тоже ли самое вы делаете и для своих покойников? Вы одинаковым образом воздвигаете храмы и алтари (т.е. вашим покойникам и вашим богам). Вы соблюдаете одинаковые формы и украшения на статуях. Каковы была возраст, положение, занятия покойника, те же остаются и у бога. Чем отличается пир в честь Юпитера от поминок, жертвенная чаша от урны надгробной, гаруспекс (предсказатель по внутренностям животных) от бальзамировщика? Недаром гаруспекс появляется и при погребении! Похвально, что вы почитаете умерших императоров, как богов, ведь вы и при жизни присуждаете им те же почести. Ваши боги будут рады этому, даже будут благодарить вас за то, что владыки их стали равными им. Но если вы наряду с Юноной, Церерой и Дианой поклоняетесь непотребной женщине Ларентине (лучше бы уж Лаисе или Фрине!), если вы посвящаете Симону-волхву статую с надписью: «святому богу»¹¹⁶; если вы вводите в сонм богов какого-то ничтожного члена придворного ведомства, то хотя древние боги не лучше этих, все-таки они могут счесть за обиду от вас, что другим предоставляется то, чем с давних времен владели они одни.

XIV

Пересматривая ваши обряды, я не буду говорить, как вы держите себя при жертвоприношениях, как вы закалываете только изморенных, истощенных, больных животных; как от жирных и здоровых вы отрезаете только край головы и когти, что вы дома могли бы назначить рабам или собакам; как от десятины Геркулеса едва одна треть попадает ему на алтарь... Я скорее похвалю ваше благоразумие, что вы сохраняете часть из потерянного. Если я обращусь к литературе, где вы поучаетесь благоразумию и обязанностям благородного человека, сколько смешного найду я там! Боги бьются один против другого за Троян и Ахеев, как пары гладиаторов... Венера ранена стрелою смертного... Марс чахнет тридцать месяцев в оковах... Юпитер, благодаря содействию какого-то чудовища, избавлен от подобного же насилия со стороны прочих небожителей... Он то оплакивает участь Сарпедона, то развратничает с сестрой, поименовывая ей своих прежних, любовниц, которые ему не так нравились. Кто же после этого, из поэтов, по примеру своего корифея, не станет позорить богов? Один выводит на сцену Аполлона, пасущего стада у царя Адмета; другой выставляет Нептуна строителем у царя Лаомедона. Из лириков Пиндар воспевает Эскулапа, пораженного молнией за жадность, с которой он (на грех) практиковал свою медицину. Если Перун был брошен Юпитером, то он виновен в беспощадности к внуку и в зависти к изобретателю искусства. Ревнители благочестия не должны были бы ни обнародовать подобных фактов, ни вымышлять их. Трагики и комики не менее безжалостны; они говорят то о несчастиях, то об ошибках в домашней жизни какого-нибудь бога. Не говорю уже о философах. Довольно одного Сократа, который для насмешки над богами клялся дубом, козлом и собакой!.. Но ведь Сократ и был осужден на смертную казнь за то, что отвергал существование богов!.. Конечно и в его время, как и всегда, истина была предметом ненависти. Впрочем, когда Афиняне, раскаявшись в своем приговоре, казнили обвинителей Сократа и поставили в храме его статую, сделанную из золота, то отмена смертного приговора отдала должную справедливость Сократу. Но ведь и Диоген издевался за что-то над Геркулесом; а римский циник Варрон выставил триста безголовых Юпитеров.

XV

Изобретатели фарсов, выставляя богов на позор, стараются доставить вам наслаждение. Разберите литературные красоты Лентулов и Гостилиев и рассудите, над чем вы смеетесь в мимах и шуточных строфах – над комедиантами или над своими богами, напр. в мимах «Прелюбодей Анубис», «Луна, ставшая мужчиной», «Избитая Диана», «Чтение завещания умершего Юпитера», «Трое проголодавшихся Геркулесов»? Литература театрального мира разоблачает перед вами весь позор богов. Солнце оплакивает своего сына, упавшего с неба при вашем смехе...

Кибела вздыхает об отвратительном пастухе, и вы не краснеете... Вы благодушно сносите, когда поют эпиграммы на Юпитера¹¹⁷, когда пастух (т.е. Парис) перед вами разрешает спор между Юноной, Минервой и Венерой... И маска с изображением вашего бога покрывает лицо самого бесчестного человека, пользующегося дурной репутацией¹¹⁸! Человек с телом, преданным пороку, доведенным до крайней изнеженности для целей сценического искусства, играет роль Минервы или Геркулеса! Разве этим не оскорбляется, не бесславится величие богов при ваших рукоплесканиях? Конечно, вы более религиозны в театре, где на месте людской бойни, в лужах человеческой крови, танцуют ваши боги, доставляя преступникам сюжет для интермеццо; а часто сами преступники играют роли ваших богов. Мы видели как-то, как один оскопил себя, играя бога из Пессинунта-Аттия, а другой горел живой в роли Геркулеса. Мы смеялись, когда на жестоких играх полуденных бойцов¹¹⁹ Меркурий¹²⁰ испытывал мертвецов своим горящим жезлом... Мы видели, как брат Юпитера уносил трупы гладиаторов при помощи ударов молотом¹²¹... Да кто смог бы перебрать и перечислить все это поодиночке?! Если это затрагивает честь божества и ниспровергает богов с вершины их величия – это ясно говорит о презрении к богам со стороны актеров и зрителей.

Но ведь это театральные представления! Однако, если я прибавлю (чего ваша совесть не может отрицать), что в храмах у вас составляются планы прелюбодеяния, у алтарей ведутся переговоры со сводниками; что в притворах у жрецов и ключарей храма, под жреческими повязками, покровами и пурпурными одеждами, среди сжигаемых благовоний приютилось сладострастие, – не знаю: на кого ваши боги имеют больше оснований жаловаться, на христиан или на вас самих! По крайней мере, виновные в святотатстве попадаются из числа вас; христиане же даже днем не посещают ваших храмов. Может быт и они обворовывали бы храмы, если бы почитали ваших богов! Чему же поклоняются они, не поклоняющиеся подобным богам?

Можно наперед уже сказать, что они чтут истину, так как они не поклоняются лжи; потому-то они и перестали заблуждаться, лишь только поняли, что они заблуждались. Выставив этот тезис, я мог бы вам предоставить уяснить себе отсюда весь строй нашей религии; однако прежде сделаю необходимые возражения против ваших ложных об ней понятий.

XVI

Некоторые из вас бредили, будто мы поклоняемся, как божеству, ослиной голове: повод к этой басне подал Корнелий Тацит. В пятой книге своих «Историй», рассказывая об иудейской войне, говорит о происхождении иудейского народа, его названии и религии все, что приходить ему в голову; он рассказывает, что иудеи, освобожденные от ига или, как он предполагает, изгнанные из Египта, были изнурены от жажды в пустынных и безводных степях Аравии; что они последовали за дикими ослами, которые, кажется, возвращаясь с пастбища, шли на водопой – и увидали источники, в благодарность за это они обожествили фигуру осла. Отсюда, я думаю, предположили, что мы также, в силу близости к иудейской религии, поклоняемся тому же изображению. Но тот же самый Корнелий Тацит, столь словоохотливый на ложь, в той же «Истории» рассказывает, что Кней Помпей, взявши Иерусалим, вошел в храм, интересуясь узнать тайны иудейской религии, не нашел там никакого изображения. Если бы они почитали осла в виде какого-нибудь идола, то они выставили бы его скорее в своем святилище, чем где-нибудь в другом месте; (хотя чуждые посетители не стали бы, может быть, поклоняться этому идолу). Притом доступ в святилище был возможен для одних священников, а спущенная завеса преграждала даже возможность видеть то, что находилось внутри. А ведь и вы не станете отрицать, что почитаете меринов и кобыл с их божеством Епоной¹²². Может быть, вы ставите нам в упрек то, что из числа поклонников скотов и всех зверей мы остаемся поклонниками одного осла! Да и тот, кто думает, что мы почитаем за божество крест, разделяет ваш культ, когда молится перед каким бы то ни было куском дерева; что значит различная внешность, если материал один и тот же? Что значит форма, если этот кусок дерева рассматривается, как тело божества? Чем отличается от крестного столба аттическая Паллада или фаросская Церера, которая состоит из простого кола, без очертаний лица и из бесформенного куска дерева? Каждый кусок дерева, укрепленный в вертикальном положении, представляет часть креста; так что мы, значит, поклоняемся целому, неразделенному на части богу. Раньше мы сказали, что ваятели лепят ваших богов на кресте. Но вы также прославляете победы между тем, как в числе трофеев находятся кресты. Вce войско почитает благоговейно знамена, клянется ими, считает их выше всех богов. Между тем все возвышенные (рельефные) украшения изображений не более, как ожерелья крестов; полотнища знамен и штандартов ни что иное, как кресты. Я хвалю ваше усердие: вы не хотели почитать грубых, необделанных крестов... Другие естественнее и правдоподобнее считают солнце нашим богом; в таком случае нас следовало бы причислить к персам, хотя мы не поклоняемся изображению солнца на полотне, видя его всегда прикрепленным к своему щиту¹²³. Подозрение в этом явилось вследствие того, что замечали, как мы молимся, обратясь лицом к востоку. Но ведь и большинство из вас, желая почтить небо, шевелите губами, обратясь лицом к востоку. Если мы предназначаем для радости день Солнца¹²⁴, хотя и по другой причине, а не из поклонения солнцу, мы недалеко отстоим от тех, которые отдают день Сатурна праздности и пированью, отступая от обычая иудеев, которого не поняли¹²⁵. Недавно здесь, в нашем городе (т.е. в Карфагене) нашего Бога представили в новой форме. Один из наемных гладиаторов для борьбы со зверями выставил картину с следующей надписью «Deus Christianorum onoikotes»¹²⁶. Он был написан с ослиными ушами, с копытом на одной ноге, с книгой в руке, одетым в тогу. Мы посмеялись и над именем, и над формой; но другие должны бы были почтить ото двухформенное божество, потому что они признают богов с головой льва и собаки, с рогами козы и барана, с козлиными ногами, с голенями наподобие змей, с крыльями у подошв или на спине. Я говорю об этом в подробностях, чтобы не возбудить криков, что я нарочно обошел молчанием все нападки на нас.

XVII

Мы очистили себя от всех нападок. В дальнейшем изложении обратимся к разъяснению нашей религии. Мы почитаем единого Бога, который Своим Словом, премудростью и всемогуществом из ничего сотворил в прославление Своего величия весь этот мир с его сложным устройством сил природы (стихий), тел и духов; поэтому Греки дали миру название «κοσμος». Он незрим, хотя и можно Его видеть; Он бесконечен, хотя по благодати Его и можно представит себе; Он непостижим, хотя Его можно постигать при помощи разума. Отсюда открывается Его истинность и величие. Ведь все, что можно видеть, обнимать, ощущать обыкновенным путем, ничтожнее глаз, которыми видит, рук, которыми осязают, чувств, с помощью которых ощущают. Бесконечное же познается только Самим Собой. Вот эта-то непостижимость Бога и побуждает стремиться к Его познанию. Могущество Его величия делает Его постижимым и непостижимым для людей. В этом состоит главная вина тех, которые не хотят познать Того, Которого они не могут не знать. Хотите, мы докажем существование Бога по Его творениям, которые нас окружают, оберегают, радуют, устрашают?

Хотите, мы докажем Его бытие на основании свидетельства самой души? Душа, томящаяся в плену телесной оболочки, извращаемая дурными наставлениями, обессиливаемая страстями и вожделениями, раболепствующая перед ложными богами, лишь только пробуждается, как бы с похмелья, или от сна, или после болезни обретает свое здоровье, именует Бога единственным именем, которое прилично Ему: «Велик Бог! благ Бог! что Бог даст!» – так говорят все. Душа признает Бога за судью себе, когда говорит: «Бог видитъ»; «Богу себя вру чаю»; «Бог воздаст»! Это свидетельство души христианки по природе! И произнося эти слова, она взирает не на Капитолий, а на небо; там жилище Бога живого; а она знает, что она от Бога и и с неба сошла на землю.

XVIII

Для того, чтобы мы полнее и определеннее постигли как Его самого, так и Его предначертания и волю, Бог дал нам в помощь Писание для тех, кто хочет искать Бога и ища – найти и, найдя, верить, и веря, служить Ему. С самого начала Он послал в мир людей, по своей праведности и непорочности достойных познавать и проповедовать Бога, вдохновленных Святым Духом, – для того, чтобы они проповедовали, что существует один Бог, который создал, вселенную, Который сотворил человека из земли (ибо Он-то и есть настоящий Прометей), Который установил настоящее определенное распределение и смену времени, который в буре и огне¹²⁷ дал знамение Своего величественного суда; Который даровал руководство для того, кто хочет быть угодным Ему – руководство, которого вы не знаете или которое оставляете без внимания, между тем как соблюдающие его получат награды, Который по скончании века, воскресив всех умерших с начала мира, преобразовав их и предназначив каждого к награде по заслугам, будет судить верных в воздаяние вечной жизни, а язычников в муку вечного, неугасимого огня. Когда-то и мы смеялись над этим; ведь мы были из числа ваших единоверцев; христианами же люди становятся, а не родятся! Упомянутые нами предсказатели назывались пророками в силу их предсказаний. Их слова и чудеса, совершенные ими для утверждения веры в божественность их мисси, сохраняются в сокровищнице Писания, доступного ныне всем. Ученейшей из Птолемеев, прозванный Филадельфом, интересуясь всяким родом литературы, при составлении библиотеки (в чем, я думаю, он подражал Пизистрату), собирал книги, которые пользовались известностью или благодаря своей древности или вследствие особенно любопытного содержания. По совету Димитрия Фалерского, лучшего из ученых (или грамматиков, как их называли тогда) той эпохи, которому было поручено управление библиотекой, Птолемей истребовал от иудеев священные книги, написанные на их языке, находившиеся только у них. Пророки все происходят из иудеев, пророчествовали только им, как народу Божию, вследствие обетований, данных патриархам. Теперешние иудеи прежде назывались евреями. Отсюда и язык разговорный и письменный называется еврейским. Иудеи помогли Птолемею, отпустив для полного разумения и лучшей передачи текста семьдесят двух переводчиков. Философ Менедем¹²⁸, свидетель Провидения, с удивлением взирал на тождество в их переводах Священного Писания. Это подтвердил также Аристей: его греческое сочинение ясно говорит об этом факте. Теперь эти переводы хранятся в Серапеуме, в Птолемеевой библиотеке вместе с еврейским оригиналом. Иудеи открыто читают писание на своем языке всюду, за плату, каждую субботу. Кто услышит, тот обретет Бота; а кто употребит все старание, чтобы постигнуть Его – этим самым будет принужден и уверовать в Него.

XIX

Высший авторитет этому священному руководству придает глубокая древность этого памятника, а доверие к древности у вас стало как бы своеобразной религией. Книга одного пророка, в которых как бы заключено все сокровище иудейской религии, а, следовательно, и нашей, превосходят на несколько веков все существующее доселе: все памятники, все возникновения, все хронологические даты, источники древнейшего периода вашего языка; большую часть существующих ныне народов, славные города, самые древние исторические факты; даже письменные знаки, которые суть как бы показатели и блюстители исторических фактов; мало того, они превосходят древностью даже ваших богов, ваши храмы, оракулы, таинства. Вы, может быть, слышали о Моисее, а он ведь был современником аргосского Инаха¹²⁹!! Он жил почти на четыреста лет раньше Даная¹³⁰, самого древнего царя, по вашим преданиям; гибель Приама¹³¹ совершилась около тысячи лет после его жизни. Я могу также утверждать – на основании достоверных данных – что он жил на пятьсот лет раньше Гомера. Остальные пророки следуют за эпохой Моисея, но и позднейшие из них предшествуют древнейшим вашим мудрецам, законодателям и историкам. Нам не так трудно привести доказательства этих дат, но это увеличило бы объем сочинения; это вовсе не затруднительно, но утомительно. Пришлось бы много времени просидеть над цифровыми выкладками. Пришлось бы открыть тайны архивов древнейших народов: египтян, халдеев, финикиян; прибегнуть к помощи туземных историков, у которых сохранились любопытные для нас сведения в роде египетского Манефона¹³², халдейского Бероза¹³³, финикийского Ирома¹³⁴, царя города Тира, а также их последователей Птоломея Мендесского¹³⁵, Менандра Ефесского¹³⁶, Димитрия Фалерского, царя Юбы¹³⁷, Аппиона¹³⁸, Фалла¹³⁹ и иудея Иосифа, который то соглашается с ними, то опровергает их, говоря о родных ему иудейских древностях. Следовало бы также сличить летописи греков, установить даты исторических фактов, чтобы явилась точная и ясная беспрерывная из года в год летопись исторических событий. Для подтверждения наших слов пришлось бы ознакомиться с историей и литературой всего мира. Мы уже привели часть этого доказательства, указав источники, следуя которым можно убедиться в истине наших слов. Но лучше помедлим приводить доказательство все целиком, чтобы не уменьшить его силы от поспешности работы или не зайти далеко, строго и неуклонно следуя за ним.

XX

Вместо столь медленной ученой работы, мы докажем вам если не древность, то божественность происхождения Святого Писания. Мы докажем, что во всяком случае оно божественного происхождения, если кто желает оспаривать его древность. Не придется ни медлить с доказательствами, ни отыскивать их в разных местах. Они перед нашими глазами; их представляет нам мир, время, исторические события. Предсказывалось и читалось все, что происходит, что мы видим перед собой. Заранее предсказано было, что земля поглотит города; что море потопит острова; что международные и междоусобные войны зальют кровью землю; что царства сменят друг друга; что голод, чума, местные бедствия и несчастные случаи опустошат землю, дикие звери закроют доступ к горам, что низкие возвысятся, высокие унизятся; что справедливость станет реже, а кривда приобретет силу, что стремление к добру заглохнет; что даже времена года и действия стихий потеряют определенный порядок; что строй природы будет нарушен появлением чудовищ и сверхъестественных явлений. Испытывая какое-либо несчастье, мы находим его предсказанным в Писании; прочитывая предсказание, мы видим его оправдание. Исполнение пророчеств, по нашему мнению, наилучшим образом свидетельствует о божественном происхождении Писания. На основании исполнившихся пророчеств, мы безусловно верим в те, которым придет свой черед исполниться. Тот же голос звучит в них, те же слова передают их нам, тот же дух живет в них. Для пророчества существует одно время; предсказанное будущее; а люди различают время по мере его прохождения, выделяя настоящее из будущего, прошедшее из; настоящего. Скажите, виноваты ли мы, если верим относительно будущего тем, которые приучили нас верит себе в прошедшем и настоящем?

XXI

Так как мы высказали, что наша религия основана на древнейших книгах иудеев, а вместе с тем всем известно, что она недавнего происхождения и восходит только к временам Тиверия, что и мы открыто признаем, – то, пожалуй, станут наговаривать на нас, что под сенью знаменитой и терпимой религии наша религия скрывает некоторые свои предрассудки, – потому что ведь, кроме древности религиозных основ, мы не разделяем с Иудеями ни воздержания в мясе, ни празднования известных дней, ни обрезания, ни даже имени, что было бы необходимо, если бы мы служили одному и тому же Богу? Даже чернь знает, что Христос явился, как простой человек, за какого и приняли его иудеи; отсюда думают, что мы поклоняемся человеку. Но мы не стыдимся за Христа, мы рады гонению и казни за имя Его, и однако у нас одинаковое с иудеями понятие о божестве. Поэтому мне необходимо войти в некоторые подробности относительно божественности Христа.

В силу великой праведности и веры праотцов, иудеи пользовались особенной милостью у Бога; отсюда проистекали величие этого порода и могущественный блеск его царства; отсюда такое исключительное счастье, что голос самого Бога предостерегал их, чтобы они угождали Ему, а не гневили Его. Надменные заслугами отцов, они отступили от истинного учения, уклонившись на путь человеческих заблуждений. Хотя они и не сознаются в этом, их обличает их настоящее бедственное состояние. Рассеянные, скитающиеся, лишенные родной земли и родного им неба, блуждают они по всему миру; ни Бог, ни человек не предводительствует ими; им не позволено даже на правах иностранцев приветствовать родную землю. Те же пророки, которые угрожали им бедствиями, всегда и все возвещали им, что в последние моменты века Бог изберет себе из всякого народа и племени и во всех местах земли более преданных поклонников, на которых Он перенесет Свою милость, но в более полной степени, сообразно с достоинством Основателя учения. В пророчествах возвещался Сын Божий виновником и провозвестником этой благодати и учения, светом и вождем человеческого рода; Ему не придется краснеть за название Сына или за Свое происхождение: он не будет обязан своим рождением ни кровосмешению с сестрой, ни бесчестию девушки, ни прелюбодеянию с чьей либо чужой женой, ни отцу-богу, превратившемуся или в змея, или в быка, или в птицу, или в золотой дождь (во всем этом вы узнаете метаморфозы Юпитера!): у Сына Божия не будет порочной матери: даже та, которая будет Его матерью, незамужняя дева. Но прежде я поговорю о Его природе, чтобы вы поняли, каким образом Он родился. Мы уже говорили раньше, что Бог создал вселенную Своим Словом, премудростью и могуществом. Даже ваши мудрецы считают Творцом вселенной слово, разум, Λόγον. Зенон также принимает слово за создатели вселенной и называет его судьбой, богом, душой Юпитера, необходимостью. Клеант, собирая все признаки вместе, называет его духом, разлитым в целом мире, и мы также утверждаем, что сущность слова, премудрости в могущества, при помощи которых создан мир, есть дух, – которому присуще слово, когда Он повелевает, премудрость, когда Он всему ставит границы и порядок, могущество, когда Он совершает. Мы веруем, что это Слово изглаголано Богом и таким образом рождено, поэтому и называется Сыном Божиим и Богом по единству естества, потому что Бог – дух. Если от солнца простирается к земле луч, то этот луч часть целого; но солнце находится в этом луче, потому что это луч солнца, а естество не делится, но распространяется. Следовательно, от Духа – Дух, и от Бога – Бог, как свет, воженный от света. Основная материя остается целой и неуменьшенной, хотя бы множество отводков подучили в ней свое начало. Следовательно, что происходит от Бога, есть Бог и Сын Божий, и оба составляют одно Существо: таким образом от духа происходит дух, от Бога – Бог; это иное по личному свойству, но не по числу; по степени, а не по естеству; происходит из своего начала, не покидая его. Этот луч Бога, согласно древнему пророчеству, сойдя на деву и воплотившись в ее утробе, родился Богочеловеком. Плоть, соединенная с духом, питается, растет, говорит, учит, действует. Это – Христос.

Обратите сперва внимание на этот рассказ, ведь он похож на ваши мифы – пока мы не дойдем до доказательства божественности Христа. Те, которые у вас составили похожие мифы для искажения истины, знали, что придет Христос. Знали о Его пришествии Иудеи; им говорили об этом пророки, и теперь еще они ждут Его пришествия; и между нами и ими разногласие состоит только в том, что иудеи не верят, что Его пришествие уже совершилось. Ибо у пророков говорится о двух пришествиях Его, о первом, которое совершилось в уничиженном виде человека, и о втором, которое совершится при скончании века в блеске божественного величия. Они же (т.е. Иудеи), не понимая первого, надеются на второе, которое предсказано в более определенных и ярких выражениях, и которое они считают за единственное. Заслуженно нх ослепление, помешавшее им понять первое пришествие, в которое они поверили бы, если бы поняли, и спаслись бы, если бы поверили. Сами они читают о себе в Писании, что Бог наказал их лишением мудрости и понимания, так что они видя не видят и слыша не разумеют. Считая Христа только за человека по уничижению, естественно, что они считали Его за мага по Его могуществу. Изгоняя словом демонов из людей, возвращая зрение слепым, исцеляя прокаженных, оживляя расслабленных, воскрешая словом мертвых, господствуя над самыми стихиями, усмиряя бури и ходя по водам, Он ясно показывал Себя, что Он Λόγος Бога, т.е. вечное Слово первородное, полное могущества и разума в крепости духа. Учители и старейшины иудеев, озлобленные Его учением, которое обличало их, тем более, что массы народа следовали за Ним, привели Его к Понтийскому Пилату, прокуратору Сирии от Римской Империи, и при помощи бешеных криков добились того, что Он был выдан им для распятия на кресте. Христос Сам предрек это. Мало того, предрекли это еще раньше пророки. Пригвожденный к кресту, Он добровольно испустил дух вместе со словом и предварил обязанность палача. В ту же минуту небо покрылось тьмой в самый полдень. Люди, не знавшие, что это явление было предсказано о Христе, приняли его за затмение; потом, не поняв его причины, стили отрицать его. И однако это мировое явление занесено в ваши летописи, как таинственный феномен. Совлекши со креста и положивши во гроб тело Христа, иудеи приставили к гробнице военную отряжу, из боязни, чтобы ученики не украли Его тела и не обманули предубежденных людей, так как Он Сам предрек о Себе, что воскреснет из мертвых в третий день. Но вот на третий день внезапно задрожала земля; камень, закрывавший гробницу, откатывается, стража рассеяна в паническом. страхе; и прежде чем появился кто-либо из учеников, в гробнице не найдено ничего, кроме погребальных пелен. Однако старейшины иудейские, заинтересованные в распространении убеждения, что здесь не обошлось без преступления, для того, чтобы оставить народ в повиновении, заставить его по-прежнему платить им налоги и отстранить его от новой веры – распустили слух, что Христос похищен учениками. Христос не показывался народу, чтобы неверующие остались в своем заблуждении, чтобы религия, предназначенная быть значительной наградой человеку, досталась не без усилий со стороны человека. Он прожил с учениками сорок дней в Галилее, области Иудеи, наставляя их, чему они должны были наставлять в свою очередь других. Затем, повелев им проповедать Евангелие по всему миру, окруженный облаком, Он вознесся на небо, гораздо очевиднее вашего Ромула, как бы уверенно ни передавал вам о нем Прокул¹⁴⁰. Пилат, христианин уже по внутреннему убеждению совести, сообщил обо всем этом императору Тиверию. И императоры поверили бы в Христа, если бы они не были нужны своей эпохе в качестве императоров или если бы они могли быть христианами, оставаясь императорами. Апостолы, верные учению Христа, рассеявшись по всей вселенной и испытавши много гонений от иудеев, с уверенностью в истине своих слов, обрели кончину в Риме, при жестоком гонении Нерона. Но я еще приведу вам других достоверных свидетелей божественности Христа, почитаемых вами. Конечно, достойно будет внимания то, что я воспользуюсь теми, которые препятствуют вам верить христианам, – для того, чтобы вы поверяли нам...

Вот вам хронологическая дата нашей религии, вот вам сведения и о религии, и об имени ее, и об ее Основателе. Пусть не бесчестят нас; пусть не думают ничего другого, так как никто не лжет, говоря о своей религии. Говоря, что он почитает то, чего он не почитает на самом деле, он отрицает предмет своего поклонения, переносит, стало быть, свое поклонение на другой предмет, и, перенося его, уже не почитает того, что он стал отрицать. Мы же говорим открыто, громко, среди пыток, –истерзанные и окровавленные, мы восклицаем: «мы поклоняемся Богу через Христа!» Считайте Его за человека; но мы верим, что Бог хочет, чтобы Его признавали и чтили через Христа и во Христе, иудеям я отвечу, что они сами научились почитать Бога через человека, через Моисея. Я возражу грекам, что они были посвящены в таинства религии Орфеем в Пиэрии, Музеем в Афинах, Мелампом в Аргосе, Трофонием в Бэотии. А вам, владыкам мира, я замечу также, что человек был ведь и Нума Помпилий, обременивший Римлян массой докучных суеверий. Пусть же будет позволено Христу поведать о Своей божественности, не для того, чтобы смягчить, облагородить свирепое, дикое племя, поразив его воображение массой божеств, которых следует почитать, как сделал это Нума. Нет! для того, чтобы просветить для познания истины людей цивилизованных, но испорченных внешним лоском просвещения. Исследуйте, действительно ли Христос – Бог, действительно ли Его религия преобразует, ведет ко благу тех, которые познали ее! Отсюда можно будет заключить, что ложна всякая другая, противоречащая ей религия; в особенности та, которая, скрываясь под именами и образами мертвецов, доказывает свою божественность какими-то мнимыми знамениями, чудесами, прорицаниями.

XXII

Мы признаем духовные существа; самое имя их ни ново, философы признают существование демонов, сам Сократ прислушивался к голосу своего демона. Разве с самого детства не был связан с его существованием демон, отвращавший его всегда от хорошего? Поэты также признают демонов. Сама невежественная толпа то и дело употребляет имя демонов в проклятиях. По какому-то тайному инстинкту души она в клятвах и проклятиях упоминает имя сатаны, вождя духов зла. Ангелов также признавал Платон. А маги признают существование добрых и злых духов. Но только в Священном Писании подробно изложено, каким образом от ангелов, падших по своей воле, произошел еще более испорченный род демонов, осужденный Богом, вместе с вождем его и его соучастниками. Достаточно здесь упомянуть об их действиях. Демоны стараются только погубить человека; их злоба, с самого начала, была причиной грехопадения человека. Они причиняют болезни или другие случайные неприятности телу, душу же подвергают неожиданным и сильным потрясениям. Тонкость, воздушность их организации помогает им много при воздействии на тело и душу человека. Незримые и неосязаемые, они пользуются своим могуществом, так что становятся заметны не по действиям своим, а по результатам их. Напр., какая-то скрытая отрава в воздухе производит то, что начинают падать цветы, вянут зародыши, портиться плоды; или воздух разливает вокруг вредные испарения по совершенно неизвестной причине. Под таким же покровом тайной отравы действует веяние демонов и падших ангелов; они развращают души, лишают разума, внушают дикие страсти и разные заблуждения. Самое главное заблуждение – то, благодаря которому люди считают их за богов и перед их изображениями и идолами приносят в жертву тук и кровь животных. Но всего приятнее для них – отвратить человека от мысли об истинном Божестве посредством ложных чудес. Каким образом они производят их, я изложу вам потом. Всякий дух передвигается, как птицы. Таким образом ангелы и демоны переносятся повсюду в каждый желаемый миг. Весь мир для них – одно место. Поэтому они также легко знают все, что происходит, как и возвещают об этом. Их быстрота перемены места понимается, как божественность, там как не знают об их природе. Иногда они желают казаться виновниками тех фактов, о которых они возвещают; они и бывают иногда виновниками, но только зла и никогда – добра. Они знают предначертания Бога; прежде они узнавали их, слыша голос пророков; теперь же вслушиваются в чтение Писания. Похищая пророчество и узнавая судьбу времен, они усиливаются приравнивать себя к Божеству. Пример Креза и Пирра может вам дать понять, как остроумно двусмыслицы в изречениях оракулов согласовались с событиями. Пифийский бог возвестил, что Крез варил мясо черепахи с говядиной, узнав об этом тем же способом, о котором мы выше говорили, т.е. перенесясь в этот момент в Лидию. Живя в воздухе в соседстве с созвездиями, окруженные облаками, они знают состояние воздуха и предсказывают, напр., дождь, уже чувствуя его приближение. Они кажутся благодетелями, исцеляя болезни. Сначала они причиняют болезни, потом предписывают средства или противоядия для большего чуда и, переставая вредить, становятся как бы целителями. Зачем распространяться более о прочих способностях или могуществе духов лжи? К челу говорить об этих призраках Кастора и Поллукса¹⁴¹, о воде, носимой в решете, о корабле, движимом посредством пояса¹⁴², о бороде, порыжевшей от прикосновения? Все это послужило к почитанию камней за божества и к отвержению истинного Бога.

XXIII

Если маги вызывают привидения и бесчестят души умерших¹⁴³ они заставляют детей давать прорицания; если они, как шарлатаны, обманывают ложными знамениями, если они насылают сны при помощи призванных ими злых ангелов и демонов, благодаря которым козы и столы¹⁴⁴ дают предсказания, то насколько сильнее проявляется могущество ангелов и демонов, когда они стараются делать что-либо в своих интересах, по собственному почину? Если же ангелы и демоны делают то же, что и боги ваши, то в чем превосходство божества, которое должно быть выше всякого могущества? Не вернее ли предположить, что они стараются выставить себя богами, делая тоже, что и боги, чем то, что боги равны по силе своей ангелам и демонам? Вся разница не заключается ли только в месте, – кого в храмах вы признаете за богов, перестаете признавать за богов во всяком другом месте? А то ведь выйдет, что иначе безумствует взбегающий на священную башню¹⁴⁵, чем вскакивающий на крышу соседнего дома; что иная сила обнаруживается в том, кто отрезает себе детородные органы или руку, и тем, кто перерезывает себе горло! Одинаковые результаты бешенства обнаруживают одну и ту же побудительную причину.

Но до сих пор все это была слова. Теперь же я докажу, что боги и демоны одно и то же. Пусть перед ваш трибунал приведут одержимого бесом; пусть какой-нибудь христианин прикажет этому духу заговорить, и тот сознается, что он в действительности демон, а ложно назвался богом. Пусть приведут равным образом одного из тех, которые находятся под воздействием бога, которые воспринимают его, вдыхая жертвенный дым¹⁴⁶, которые прорицают отрывистым, задыхающимся голосом... Если дева Целестис¹⁴⁷, предсказательница дождей; если Эскулап, изобретатель медицины, возвративший жизнь Сокордию, Танацию и Асклепиодоту, предназначенным умереть на другой день, – не признают себя демонами, не решаясь солгать христианину, то на этом же месте пролейте кровь дерзкого христианина. Что яснее этого факта, что вернее этого доказательства? Простота истины очевидна для всех. В силу присущего ей могущества, она устраняет всякое сомнение. Может быть, вы скажете, что тут замешана магия или какой-нибудь обман, а глаза и уши допустили вас обмануться; но что можно возразить против того, что обнаруживается со столь безыскусственной простотой? Если, с одной стороны, ваши боги действительно боги, почему же они ложно признают себя за демонов? Или из повиновения к нам? Стало быть, ваши божества подвластны христианам! Разве может быть божество подвластно людям? и притом, что всего позорнее, своим врагам! Если же, с другой стороны, ваши боги – ангелы или демоны – то почему же они выдают себя в иных местах за богов? Те, которые считаются богами, если бы они действительно были богами, не захотели бы выдавать себя за демонов, чтобы не уменьшить своего достоинства. Равным образом и те, которых вы признаете прямо за демонов, никогда не стали бы выдавать себя за богов, если бы вообще были какие-нибудь боги, именем которых они злоупотребляют. Без сомнения, они не решились бы и побоялись бы присвоить себе величие высших богов! Поэтому ничтожны боги ваши, которых вы почитаете. Если бы истинно было божественное происхождение ваших богов, то им не злоупотребляли бы демоны, и не отрицали бы его сами бога. Если, таким образом, с обеих сторон появляется признание, ведущее к отрицанию божественности, то согласитесь, что нет богов и демонов, а существуют одни только демоны. Ищите себе поэтому богов в другом месте: избранные вами не более, как демоны.

Изобличивши ложность ваших богов при помощи самих же богов, мы тем же путем дадим возможность узнать, каков истинный Бог, – точно ли Он – Бог, и не один ли только тот Бог, которого исповедуем мы, христиане, и не следует ли веровать в Него и поклоняться Ему так, как предписывает вера и учение христиан? Ну-ка, пусть ваши боги скажут: кто это Христос, с Его историей, не человек ли Он, как и все? не маг ли? Не похищено ли Его тело по смерти учениками из гробницы? Не в преисподней ли Он теперь? Или скорее – Его нет на небе? и Он оттуда не явится более при разрушении вселенной, при трепете всей твари, при общем плаче всех людей, кроме христиан? Не придет, как обладающий могуществом и Духом Божиим, как Его Слово, Премудрость, Разум, как Сын Божий? Как вы смеетесь над нами, пусть и они посмеются над нами, – пусть они отвергнут, что Христос, по воскресении тел, будет судить всех скончавшихся от начала мира! Пусть-ка они скажут пред трибуналом, что, согласно с мнением Платона и поэтов, судьями появятся Минос и Радамант¹⁴⁸! Пусть они, по крайней мере, смоют клеймо своего позора и осуждения! Пусть они отвергнут, что они нечистые духи, что можно заключить по их кровавым, жирным, дымящимся жертвам и по нечистым устам их жрецов прорицателей! Пусть они отрекутся от того, что за злобу свою они будут осуждены в судный день вместе с своими чтителями и пособниками!

Все это наше могущество и власть над демонами заключается в имени Христа и в упоминании угрожающих кар, которых они ожидают себе от Бога через Христа. Боясь Христа в Боге и Бога в Христе, они подчиняются рабам Бога и Христа. Поэтому от нашего прикосновения, от дуновения, устрашенные мыслью и представлением об огне (вечных мук), они выходят из тел со скорбью, против воли повинуясь нам, стыдясь за себя в вашем присутствии. Веря их лжи, поверьте им, когда они говорят правду! Никто не лжет, раскрывая свой позор. Вы скорее можете поверить им, когда они сознаются ко вреду своему, чем в то время, когда они отрекаются в свою пользу. Свидетельство ваших богов увеличивает число христиан; веря в них, нельзя не верить в Господа-Христа. Они сами воспламеняют веру в Священное Писание; они укрепляют в нас стойкость нашей надежды. Вы же чтите их, насколько я знаю, возлияниями из крови христиан. Захотят ли они потерять в вас столь выгодных и ревностных слуг своих? Ведь вы, ставши христианами, изгнали бы их! Но им не позволено лгать, когда христианин хочет вам доказать истину!

XXІV

Благодаря их собственному признанию, что они не боги, что нет иного Бога, кроме Единого Бога, Которому мы служим, мы можем сложить с себя обвинение в оскорблении, главным образок, римской религии. Ибо если верно, что ваши боги – не боги, то и ваша религия перестает быть религией. А если нет религии, так как известно уже, что нет богов – то и мы не виновны в оскорблении религии. Напротив, на вас ложится обвинение в том, что, поклоняясь лжи, не только презирая истинную религию, истинного Бога, но и изгоняя ее, вы действительно виновны в истинном нечестии. Допустим существование ваших богов; во разве вы не согласны с общим мнением, что есть высший, более могущественный Бог, Владыка мира, обладающий совершенством могущества и величия? Ведь общее убеждение в вашей среде таково, что высшая власть находится в руках только одного Бога, а функции его разделены между множеством других богов. Поэтому Платон говорит, что верховного бога – Юпитера на небе сопровождает огромная свита богов и демонов, поэтому вместе с Юпитером следует почитать и его подчиненных богов: агентов, прожектов и наместников. Но разве какое-нибудь преступление совершает тот, кто переносит всю свою надежду и все свое усердие на то, чтобы угодить императору? Кто отказывается дать имя Бога, подобно тому как и императора, другому, кроме своего владыки? Ведь, напротив, считается уголовным преступлением именовать и позволять именовать императором другое лицо, а не императора.

Пусть один почитает Бога, другой – Юпитера! Пусть один поднимает руки с мольбой к небу, другой – к жертвеннику Верности! Пусть один смотрит на облака¹⁴⁹ другой на потолки! Пусть один жертвует Богу своей жизнью, другой – жизнью козла! Берегитесь, чтобы не навлечь обвинения в безбожии, лишая религиозной свободы и запрещая избирать себе божество, так что мне уж становится невозможным почитать то, что я хочу, и я принужден почитать то, чего не хочу. Никакой бога не согласится на то, чтобы его почитали против воли. Сам человек не захочет этого.

Поэтому египтяне дают полную свободу своим странным суевериям, обожествляя животных и птиц и казня смертью того, кто убьет одного из подобных ботов. Каждая провинция, каждый город имеет свое божество: Сирия – Астарту, Аравия – Дузара, Норика – Белена, Афрнка – Целестис, Мавритания – своих царей. Я назвал римские провинции; однако это не римские боги, потому что их почитают в Риме не более, чем божества италийских муниципий: Дельветина в г. Казилин, Визидиана Нарнийского, Анкарию, богиню Аскуланскую. Нурсию Вользинийскую, Валенцию Окрикульскую, Норцию Сутрийсвую, Юнону у Фалисков, по имени отца называемую Курис. Одним нам запрещено иметь собственную религию. Мы оскорбляем Римлян, мы даже не считаемся римлянами, потому что поклоняемся не римскому Богу. Но как бы там ни было, Бог один для всех, и все мы во власти Его. А у нас дозволено почитать все, что угодно, кроме истинного Бога, как будто не выше всех Тот, во власти Которого мы все.

XXV

Мне кажется, что не остается более никакого сомнения в ложности ваших богов и в истинности нашего Бога после стольких доказательств, подкрепляемых не одним разумом, но и свидетельством ваших мнимых богов. Бесполезно бы говорить дальше об этом, но так как я говорю собственно о римлянах, то я не оставлю без возражения утверждения, будто римляне, благодаря своему усердию к религии, вознесены на такую высоту, что владычествуют над миром; что доказательством божественности их богов служит то, что римляне превосходят другие народы за то, что особенно почитают своих богов. Значит, своей властью вы обязаны милости римских богов, в роде Стеркула, Мутуна, Ларенины¹⁵⁰? Ибо я не думаю, чтобы чужеземные боги скорее благоприятствовали чуждому народу, чем своему; чтобы они оставили для заморского народа родную почву, где они родились, выросли, прославлены и погребены. Может быт, Цибела полюбила Рим в память троянского народа, который она защищала против оружия ахеян; может быть, она захотела перейти на сторону мстителей, которые, как она знала, покорят греков, покорителей Фригии? В наше время она несомненно дала большое доказательство перенесения своего могущества в Рим, когда по смерти Марка-Аврелия, скончавшегося в Сирмиуме в 16-й день апрельских календ, святейший архигалл¹⁵¹, верховный жрец этой богини, в 9-й день апрельских календ заказывал обычные моления о здравии уже умершего императора, совершая возлияние из нечистой крови, взятой из исколотой руки. О, ленивые вестники, о замедленные письма! Вы виновны в том, что Кибела раньше не знала о смерти императора: тогда бы не было повода христианам смеяться над подобным божеством! Ну, а Юпитер, вы думаете, благосклонно смотрел на разорение острова Крита¹⁵² римскими солдатами? Разве он забыл пещеру на горе Иде, и трубы Корибантов¹⁵³,и приятный запах его кормилицы¹⁵⁴? Разве он не предпочел бы своей гробницы всякому Капитолию, так что отдал бы владычество над миром скорее той стране, которая скрывает его прах? А Юнона, вы думаете, хотела, чтобы был разрушен потомками Энея Карфаген, город пунийцев, для которого она оставила Самос, город, «где была ее колесница, ее оружие, который она хотела бы сделать всемирной столицей, если бы позволила судьба» (Verg. Aen. I, 16 seqq). Но несчастная супруга и сестра Юпитера оказалась бессильной против судьбы; судьбе подвластен сам Юпитер. И, однако, вы воздаете менее почестей судьбе, которая отдала вам Карфаген, вопреки воли Юноны, чем непотребнейшей из блудниц Ларентине!

Допустим, что большинство из ваших богов были царями. Но, если они теперь имеют власть раздавать царства, то, когда сами они царствовали, от кого они получили царства во владение? Кому поклонились Юпитер и Сатурн? Какому-нибудь Стеркулу конечно? Но Стеркул не древнее Рима и его туземцев. А если некоторые из ваших богов и не царствовали, то царствовали те, которые не почитали их, потому что тогда они еще не считались богами. Таким образом, распределение царств не зависит от богов, потому что цари были раньше их, раньше, чем явились боги. Но напрасно было бы приписывать величие римского имени заслугам перед богами, потому что ваша религия развивалась по мере возрастания политического могущества Рима, после того, как он стал царством. Хотя суеверие началось у вас со времени Нумы, однако религия не находила у вас внешнего выражения в сооружении статуй и в постройке храмов; она была слаба, обряды незначительны; не было Капитолия, соперника неба; кое-где попадались случайно устроенные дерновые алтари; Самосские (глиняные) вазы служили для скудных жертвоприношений. Нигде не было изображения божества; искусство греков и римлян не наполнило еще Рима статуями. Таким образом, религиозность римлян не предшествовала их величию, и величие их, стало быть, не есть следствие их религиозности. Да и каким путем они могли бы быть великими благодаря религиозности, когда величие пришло к ним благодаря их невниманию к религии? И действительно, ведь царства и империи, если я не ошибаюсь, получают начало от войны и расширяются победами. А войны и победы немыслимы без взятия и разрушения городов, что влечет за собой оскорбление богов. Храмы низвергаются наравне со стенами города, жрецы подвергаются убийству наравне с простыми гражданами; одинаково страдают от грабежа боги и люди! Следовательно, у римлян сколько трофеев, столько и святотатств; сколько триумфов над народами, столько же над божествами; о количестве вашей военной добычи можно заключить по числу сохраняющихся статуй плененных божеств, и они станут выносить поклонение своих врагов, и они захотят дать беспредельное владычество тем, кому они должны бы скорее отплатить за оскорбления, чем вознаградить за почесть!!. Но богов, не чувствующих ничего, можно безнаказанно оскорблять так же, как и попусту почитать. Возможно ли представить себе, что возвысились благодаря своей религиозности те, кто, возвышаясь, оскорбляли религию и, оскорбляя ее, возвышались? Ведь точно также и те, чьи царства слились в общее целое римской империи, при покорении своем разве не имели своей туземной религия?

XXVI

Не раздает ли царства Тот, в чьем владении находятся и мир, разделенный на царства, и люди, которые царствуют? Не Тот ли устроил порядок смены владычества в известные периоды времени, Кто был раньше всех времен, Кто создал века или периоды времен? Не Тот ли возвышает и унижает города, Кто владычествовал над человеческим родом, когда еще не было городов? Зачем вы обманываете себя? Кочевой Рим существовал раньше, чем любой из ваших богов; в нем были цари раньше, чем был выстроен тщеславный Капитолий. Вавилоняне царствовали раньше ваших понтифексов, мидяне раньше ваших квиндецемвиров¹⁵⁵ египтяне раньше ваших салиев, ассирийцы раньше ваших луперков, амазонки раньше ваших весталок. Наконец, если бы ваши боги распределяли царства, то никогда не имели бы царства иудеи, презирающие ваших богов. А вы сами почтили их Бога жертвами, храм их дарами, самый народ союзом с собой. И вы никогда не стали бы господствовать над иудеями, если бы они не погрешили напоследок против Христа.

XXVII

Мы достаточно возразили против обвинения в оскорблении божества, так что становится ясно, что мы не оскорбляем богов, которых, как мы доказали, не существует. Поэтому, принуждаемые к жертвоприношениям, мы отказываемся по чистой совести приносить жертвы тем, которые, как нам известно, не более, как идолы, обожествленные под именами людей.

Но некоторые из вас считают безумием, что мы предпочитаем нашему спасению упорство, между там как мы могли бы, принеся жертву, избавиться от мук, оставив при себе свой прежний образ мыслей. Вы даете нам совет против вас самих: мы узнаем, кем все это подведено, кто во всем этом действует, кто стирается уничтожить наше постоянство то хитростью убеждения, то жестокостью мучения. Это тот дух, злой ангел или демон, который, будучи нашим врагом со времени своего возмущении и завидуя нам за милость Божию к нам, воюет в ваших душах против нас, направляя вас посредством тайных внушений к превратным суждениям и к несправедливым мучениям, о которых я говорил в начале моего труда. Хотя все демоны и подобные им духи подвластны нам, однако, подобно негодным рабам, соединяют страх с непокорностью и стараются вредить тем, кого в иное время боятся, потому что страх дышит ненавистью. Осужденные безвозвратно, они ищут найти утешение среди своего отчаянного положения в наслаждении своей злобой в виду отсрочки своего наказания. Захваченные врасплох, они покоряются и, ниспадая на свое настоящее место, умоляют вблизи тех, на кого нападают издали. Поэтому они, подобно рабам, возмущающимся в смирительных домах, в тюрьмах или в рудниках против своих господ, устремляются на тех, в чьей власти они находятся, озлобленные еще более тем, что сознают наш перевес; мы сопротивляемся им со стойкостью, равной их ожесточению; в сопротивлении мы особенно отстаиваем себя там, где они на нас нападают, и ни в чем более мы не можем торжествовать над ними, как умирая, осужденные за нашу твердость в своей вере.

XXVIII

Принуждение свободных людей против их воли к жертвоприношению богам, тогда как человеческий дух стремится добровольно к религии, не только несправедливо, но и глупо: ведь каждый должен был бы умилостивлять богов ради самого себя. Разве принуждаемый, по праву свободного человека, не может возразить: «я не хочу, чтобы Юпитер был милостив ко мне, – чего же тебе нужно? Пусть разгневанный Янус обращает ко мне любую сторону своего лица, какое тебе дело до меня?» Те же самые духи настроили вас принуждать нас приносить жертвы о здравии императора. И вы тем более считаете себя обязанными принуждать нас к этому, чем сильнее мы вам оказываем сопротивление. Мы подошли таким образом ко второму пункту нашего обвинительного акта, именно к обвинению в оскорблении величества, более тяжкому, чем обвинение в оскорблении божества. С большим страхом и с более расчетливой трусостью вы служите императору, чем самому Юпитеру на Олимпе! Я порицаю вас заслуженно, не правда ли? «Худший из живых (в ваших глазах) лучше хорошего покойника!» Но вы поступаете так вовсе не по этой причине, а потому что на вас, внушительно действует видимое могущество (императора). Вы боитесь человеческого могущества более, чем силы богов; вы оказываетесь нечестивыми по отношению к вашим богам; поэтому вы скорее поклянетесь именем всех богов, чем гением одного императора.

XXIX

Уверьтесь сначала в том, что могут сохранить жизнь императору или вообще какому-нибудь человеку те, которым вы приносите жертвы; а тогда уже и обвиняйте нас в преступлении. Если злые духи, ангелы пли демоны, могут делать какое-либо добро, если погибшие могут спастись; если осужденные могут освобождать; если, наконец, что вы сами хорошо знаете, мертвые могут охранять живых, то пусть они сначала охранят свои статуи, свои изображения, свои храмы, которые принуждена охранять императорская стража. Материал для них извлечен из императорских рудников; храмы вполне зависят от воли императора; некоторые боги видели гнев императора; к другим он милостив, и они испытывают на себе его щедрость и расположение. Поэтому, если они во власти императора и вполне зависят от него, то каким же образом они могут иметь жизнь императора в своей власти, каким образом они могут охранять его, если их самих охраняет император? Не в том ли состоит совершаемое нами оскорбление величества, что мы не ставим императоров ниже подвластных вещей? Не в том ли, что мы не шутим долгом охраны императора, не считая ее делом спаянных рук? А вы, столь ревностные к охране, ищете ее там, где ее нет; молите о жизни у тех, которые не могут ее дать, забыв Того, Кто может ее дать, воюя против тех, которые знают, Кого молить о жизни, и которые, следовательно, могут вымолить жизнь.

XXX

Мы же за здравие императоров молим Бога, вечного, явного, милости Которого, предпочтительно перед другими (богами), ищут сами императоры, потому что они знают, Кто им дал царство, Кто им, как людям, дал душу; они сознают, что Он – единый Бог, что они зависят от Него, что они подвластны Ему, и первые, после Него, выше всех богов. Поэтому, если они выше всех живых и мертвых людей, то, рассуждая о границах своей власти, они познают Бога; а сознавая, что они бессильны против Него, они постигают, что только благодаря Богу они могущественны. Пусть император попробует начать войну с небом; пусть он повлечет пленное небо за своей триумфальной колесницей; пусть он поставит отражу на небе; пусть он наложит дань на небо! Но это превышает могущество императора, потому что он велик настолько, насколько он считает себя ниже неба. Он во власти Того, Кому покорны небо и все творения. Благодаря Ему, он стал императором, а еще прежде, чем быть императором, человеком; власть пришла к нему из того же источника, откуда и жизнь. Этому Богу мы, христиане, молимся с простертыми к небу руками, потому что они чисты; с непокрытой головой, потому что мольба наша идет от сердца... Мы просим всем императорам долголетней жизни, спокойного царствования, безопасности во дворце, храбрости в войсках, верности в сенате, честности в народе, мира во вселенной; наконец, исполнения всего, что может пожелать человек и император. Я могу просить об этом только у Того, Кто, как я знаю, исполнит мои прошения, потому что Он один может дать, и я один могу получить; я раб Его, потому что единственно я почитаю Его, единственно за Его учение умираю, я приношу Ему жертву лучшую и высшую, как Он сам заповедал, – мольбу от целомудренного тела и невинной души, внушенную Святым Духом. Я не приношу ему в жертву несколько зерен ладана, несколько капель смолы с арабского дерева, капли две вина, немного крови от истощенного быка и, вместе со всей этой гадостью, нечистую совесть. Я удивляюсь вашим порочным жрецам, почему они исследуют внутренности жертв, а не сердца жертвователей. Пусть в то время, как мы простерли руки для молитвы Богу, нас рвут железными когтями, пусть нас распинают на крестах, бросают в пламя, убивают мечом, отдают в съедение зверям, христианин на молитве готов перенести всякую казнь. Спешите, хорошие правители, исторгнуть душу у христианина, молящего Бога за императора. Где – верность по отношению к Богу и молитва, там может ли быть измена и преступление?

XXXI

Но, быть может, вы скажете, что мы льстим императору и лжем в своих обетах для избежания казни? Конечно, этот обман нам помогает. Вы ведь позволяете нам доказывать то, что мы взялись защищать. Кто полагает, что мы нисколько не заботимся о здравии императора, может заглянуть в наши книги, которые заключают в себе слова самого Бога; мы их не прячем, притом, в силу многих обстоятельств, они переходят в чужие руки. Оттуда вы узнаете, что нам заповедано для изобилия добрых дел молиться за врагов наших, желать блага гонителям нашим. Но кто может быть врагами и гонителями христиан больше других, как не те, в оскорблении величества которых нас обвиняют? Вы увидите, что Бог говорит ясно и точно: «молитесь за царей, правителей, властей, чтобы все у вас было спокойно». Когда потрясется империя, потрясение отзовется на всех частях ее, а равным образов и на нас, хотя и чуждых остальной массе населения.

XXXII

Впрочем, мы имеем другую важнейшую причину для молитвы за императора, даже за весь строй империи и за государство римское; мы ведь знаем, что существование Римской Империи отдаляет кончину всего мира и страшные бедствия, грозящие ему при кончине века. Таким образом, не желая видеть кончины мира и моля об удалении от нас этого момента, мы желаем долговечности Римской Империи. Мы клянемся не гением императоров, но их жизнью, которая священнее всяких гениев. Или вы не знаете, что гении называются демонами (daemones) откуда – уменьшительное название – daemonia. Мы угадываем в действиях императоров Божий суд, поставивший их над народами. Во власти их мы усматриваем произволение Божие, поэтому мы желаем, чтобы было невредимо то, что Бог определил, и клятву жизнью императора считаем великой для нас клятвой. Демонов же или гениев мы заклинаем только перед тем, как выгнать их из людей, а не клянемся ими, чтобы не оказать им божеской почести.

XXX

Но к чему мне более говорить о нашей религии и уважении христиан к императорам? В императоре мы видим избранника Божия, и я имею полное право сказать, что император скорее наш, чем чей-либо, потому что он поставлен на царство нашим Богом. На основании этого я более стараюсь о его здравии не потому только, что я испрашиваю долгоденствие императору у Того, Кто может его даровать, или что я таков, что моя просьба достойна уважения, но еще потому, что, ставя величие императора ниже величия Бога, я привлекаю на него Божие благоволение, так как Ему одному я подчиняю императора. Подчиняю же императора я Тому, с Кем не могу поставить его наравне. А богом я никогда не назову императора, потому что или не умею лгать, или не осмеливаюсь смеяться над ним, или потому что он сам не захочет именоваться богом; если он человек, то в его интересах считать себя ниже Бога; ему достаточно именоваться императором. Велико и это имя, потому что оно даровано Богом. Кто же называет его богом, тем самым не признает в нем императора, потому что нельзя быть императором, не будучи человеком. Когда он едет во время триумфа на высокой колеснице, ему напоминают, что он человек, крича ему вслед: «Оглянись назад и помни, что ты человек¹⁵⁶». Он считает себя настолько озаренным славой, что подобное напоминание о его положении необходимо. Он был бы менее велик, если бы стал называть себя богом, потому что это была бы ложь. Но он более велик потому, что отклоняется от того, чтобы его считали богом.

XXXIV

Август, основатель империи, не хотел именоваться даже господином, потому что это одно из названий Бога. Я согласен называть императора господином; но никогда меня не принудят, чтобы я назвал его Господом, как я называю Бога. Я не поклоняюсь императору, как Господу, потому что мой Господь – один Бог всемогущий, вечный, Господь и самого императора. Да и притом – каким образом «отец отечества» может быть господином его? К тому же это последнее имя скорее указывает на любовь подданных, чем на могущество императора. Отцы семейств охотнее именуются отцами, чем господами. Как неприлично называть императора богом, какая это гнусная и гибельная лесть! Как будто при живом императоре кого-нибудь другого еще называют императором! Разве вы не навлекаете на себя великой и неумолимой кары Бога, которая страшна даже тому, кого вы называете богом! Почтите Бога, если хотите, чтобы Он был милостив к императору. Перестаньте верить в царствование другого бога, кроме одного Бога истинного! Не называйте того богом, кто сам нуждается в помощи Божией. Если лесть не краснеет от лжи, при именовании богом человека, пусть она побоится хоть несчастия! Называть императора богом до его апофеоза – значит навлекать несчастие!

XXXV

Итак христиане – государственные преступники. Не потому ли, что они воздают императорам не пустые, не лживые, не безрассудные почести, но, исповедуя истинную религию, празднуют торжественные дни в честь императоров более чувством сердец, чем распутством? Какое в самом деле усердие в том, что выносятся на площади очаги и ложа для пиров; пируют на улицах; город целиком превращается в кабак; разливают по всюду вино; бегают толпами, готовые ко всякого рода оскорблению, к бесстыдству, падкие на всякий порок! Неужели общественная радость не может иначе выражаться, как всенародным срамом? Или то, что считается неприличным в другие дни, становится дозволенным в дни, посвященные монарху? Кто покоряется законам, из уважения к императору, может ли нарушать их в честь императора? Может ли безнравственная распущенность считаться преданностью, а удобный случай для взрыва разнузданности – за религиозное празднество? О, мы по истине заслуживаем наказание, так как мы желаем императору всех благ, не переставая быть чистыми, трезвыми, честными! Почему в праздничные дни мы не убираем ворот лаврами и не зажигаем ламп при дневном свете? Что может быть более почетного, в самом деле, как не придать частному жилищу вид публичного дома?

Кстати я покажу вам, насколько вы добросовестны в ваших обвинениях, по поводу почитания земного величия, упрекая нас в богохульстве за то, что мы не празднуем вместе с вами торжественных дней в честь императоров таким способом, который не дозволяет ни скромность, ни чистота, ни стыд. Может быть те, которые не хотят считать нас за римлян, а принимают за врагов римских императоров, сами окажутся преступнее, чем христиане!? Стоит только взглянуть на Рим, и спросить у этой толпы квиритов, обитающих на семи холмах, есть ли хотя бы один римлянин, язык которого пощадил бы императора? Тибр и цирк могли бы порассказать об атом кое-что. Если бы природа облекла наше сердце каким-нибудь прозрачным покровом, в чьем сердце мы не открыли бы образов все новых и новых императоров, с быстротою сменяющих один другого, причем каждый новый император раздает подарки, – как согласуются с этим ваши постоянные возгласы: «Юпитер! сократи нашу жизнь, чтобы продлить век императору»! Христианин не умеет так восклицать, да зато он и не мечтает про себя о новом императоре! «Но толпа, говорите вы, всегда останется толпой»! Тем не менее эта чернь – римляне и притом жесточайшие врага христиан. Люди прочих сословий, бесспорно, отличаются искренней верностью, сообразно своему высокому положению; ничего враждебного не найдется ни в сенате, ни в сословии всадников, ни в казармах, ни во дворце. Но откуда же появляются Кассии¹⁵⁷, Нигры, Альбины? Откуда те, которые убивают¹⁵⁸ императора между двумя группами лавровых деревьев? Откуда те, которые заранее усовершенствуются в гимнастике, чтобы искуснее его задушить? Откуда те, которые с вооруженной силой осаждают дворец, смелее всяких Сигериев и Парфениев¹⁵⁹? Все они римляне, если я не ошибаюсь, а не христиане!? И до самой последней минуты нападения на императора, все они и в храмах и дома приносили жертвы за здравие императора и клялись его гением, а христиан при всяком случае клеймили именем врагов общественного порядка. Участники и помощники недавних заговоров, открываемых чуть не ежедневно, ускользнувший от кары остаток партии, вожди которой погибли, не украшали ли своих дверей самыми свежими и самыми густыми лаврами? Не возжигали ли при входе в дом самые высокие и яркие светильники? Не наполняли ли всю площадь массой искусных и великолепных лож для пира – не для того, чтобы разделить среди празднования общую радость, но как бы для того, чтобы выразить свои тайные желания и, среди чужого торжества, наперед живо представить себе образ и пример осуществления своих надежд, называя в глубине сердца имя другого императора. Не также ли поступают и те, которые совещаются с астрономами, гаруспексами, авгурами и магами о продолжительности жизни императора, прибегая к чарам, изобретенным падшими духами, запрещенным Богом? Христиане даже в своих частных делах не прибегают ни к чему подобному. Откуда этот интерес, побуждающий разузнавать о продолжительности жизни императора? Не проистекает ли он из того, что кто-либо из вас или злоумышляет против императора, или желает удачи заговору, или надеется на что-либо после смерти государя, или оказывает поддержку злому умыслу? Ведь не составляют гороскопа о властителях по тому же побуждению, как о лицах любимых: тревожное любопытство родственной любви и рабства не одинаково.

XXXVI

Если верно, что оказываются общественными врагами те, которые зовутся римлянами, то почему, считая их врагами, не признают нас за римлян? Неужели мы не можем быть римлянами, не будучи врагами императоров, между тем как врагами оказываются те, которые считаются за римлян? Нет, уважение, верность и преданность императорам не состоят в подобных демонстрациях, которыми, быть может, маскируется измена, но в том внутреннем расположении сердца, которое мы должны питать к императору, как и ко всем вообще людям. Не одним императорам мы должны желать блага. Мы творим благо всем без лицеприятия, так как мы делаем это для себя, не ожидая ни от кото хвалы или награды себе, но с намерением угодить Единому Богу, который заповедал нам творить благо всем без исключения. Мы так же относимся к императорам, как к нашим ближним, потому что нам запрещено не только делать, но и желать, говорить, даже думать дурное о ком бы то ни было. Что запрещено относительно императоров, то недозволенно и по отношению ко всякому другому. Что недозволительно вообще относительно кого-либо, тем более – по отношению к человеку, облеченному властью самим Богом.

XXXVII

Если, как мы выше сказали, нам заповедано любить наших врагов, то кого же мы будем ненавидеть? Если нам запрещено мстить за обиды, чтобы не стать наравне с обидчиками, кого мы можем оскорблять? Будьте сами судьями в этом деле! Сколько раз вы жестоко нападали на христиан частью под влиянием ненависти, частью из повиновения законам! Сколько раз чернь, не дожидаясь вашего приказа, нападала на нас с камнями и угрожала сжечь наши дома! Среди вакхических оргий не щадят даже трупов христиан: их извлекают из мирной гробницы, как бы из убежища смерти, изменившихся до неузнаваемости, разложившихся, разрубают их на частя, растаскивают по улицам. Заметили ли вы, что мы и не стараемся мстить за то остервенение, которое преследует нас даже в могиле? А ведь было бы достаточно одной ночи и нескольких факелов для нашей мести, если бы нам было позволено воздавать злом за зло! Но не дай Бог, чтобы религия, имеющая божественное происхождение, прибегала для отмщения за, помощью к человеческим мерам, напр., к пожарам или чтобы она пала под ударами испытаний, которыми доказывается ее истинность! Если бы мы, вместо тайной мести, захотели действовать открыто, как враги государства, то неужели вы думаете, что нам не достало вы средств и сил? Неужели мавры, маркоманы, парфяне или какая-нибудь другая нация, заключенная в узких местных пределах, многочисленнее, чем народ, имеющий границами пределы вселенной? Мы вчерашние, а уже наполняем собою все – ваши города, острова, замки, деревни, рынки, ваш лагерь, трибы, курии, дворцы, сенат, форум; мы оставляем вам одни храмы! На какую войну не были бы мы способны и готовы, даже при неравенстве силы, когда мы охотно жертвуем жизнью, если бы одна, из заповедей не учила, что лучше быть убитым, нежели убивать? Безоружные, не возмущаясь против вас, мы могли бы бороться с вами при помощи простого обособления от вас. Если бы мы всей массой отделились от нас, чтобы удалиться в какую-нибудь заброшенную вдали страну мира, то потери и удаление стольких граждан, каковы бы они ни были в ваших глазах, смутило бы ваше правительство, и вы были бы наказаны. Без сомнения, вы были бы повержены в ужас вашим одиночеством, всеобщим безмолвием и оцепенением как бы вымершего мира... Вы будете искать, над кем вам повелевать; у вас останется более врагов, чем граждан. А теперь, в силу многочисленности христиан, число ваших врагов становится ничтожным; затем кто вас спас бы от тайных врагов, вредных одинаково для тел и душ ваших, – от демонов, которых мы изгоняем, не ожидая ни награды, ни выгоды? Для нашего мщения было бы довольно, если бы мы предоставили нечистым духам полную свободу владычества. А вы, не думая о награде за услугу, не думая, что мы не только полезны, но даже необходимы вам, предпочли считать нас за врагов! Да, мы подлинно враги, но враги греха, а не человеческого рода.

XXXVIII

Поэтому следовало бы вам щадить и считать в ряду дозволенных сект религию, в которой петь ничего, что возбуждает опасения в недозволенных сектах. Ведь, если я не ошибаюсь, эти секты запрещены только в виду общественного спокойствия, чтобы помешать распадению граждан на противоположные партии, что, конечно, подало бы повод к беспорядкам в комициях, в народе, в курии, сенате, даже на представлениях цирка, в особенности в такое время, когда все становится продажным, когда за плату люди готовы на всякое злодеяние. Не страдая ни честолюбием, ни тщеславием, мы не имеем никакой нужды в политических сходках; нас мало интересует внутренняя и внешняя политика: вселенная – вот наше государство. Мы отказываемся от зрелищ в вашем цирке, равно как не признаем и происхождения их, порожденного вашими суевериями, к которым мы относимся с презрением, отвращаемся и от всего, что там происходит. У нас нет ничего общего с безумными зрелищами цирка, с бесстыдными представлениями театра, с варварством арены, с пустым времяпрепровождением ксиста¹⁶⁰. Эпикурейцам позволено же выдавать идею наслаждения за истину. Чем же мы вас оскорбляем, если мы положили в основу своей жизни другие наслаждения? Если мы не хотим знать никаких удовольствий, то этим, пожалуй, мы себе делаем хуже, а никак не вам. Но мы только не признаем ваших наслаждений, а вы – наших!

XXXIX

Теперь я укажу вам, чем занимаются приверженцы христианской религии, чтобы, оправдавши нашу религию от обвинения в причиняемом зле, выставить на вид совершаемое ею добро. Соединенные общим исповеданием веры, единством учения и одинаковой надеждой, мы составляем единое тело. Мы сходимся для молитвы Богу; мы как бы устраиваем угодный Ему заговор. Мы молимся за императоров, за их министров, за их должностных лиц, за благоденствие живущих в мире, за мир всего мира, за отсрочку конца света. Мы собираемся для чтения Священного Писания, где мы находим указание на грядущие события или сличаем недавно минувшие события с тем, что встречаем в пророчествах. Святое Слово Божие питает нашу веру, поддерживает нашу надежду, укрепляет нашу уверенность, утверждает в доброй нравственности, запечатлевая в нас заповеди. Там происходят у нас увещания и наказания, там же произносится порицание во имя Бога. Как бы в присутствии самого Бога, мы произносим суд с большою строгостью. Самым сильным осуждением, предваряющим будущий страшный суд, является отлучение¹⁶¹ от общения в молитве, в собраниях наших и от участия во всех богоугодных делах, назначаемое для человека, тяжко согрешившего. Председательствуют пресвитеры, достигшие этой почести не подкупом, но ручательством в испытанной их добродетели, потому что в делах Божиих деньги не играют никакой роли. И если у нас есть нечто в роде казны, то это – деньги, за которые нам не придется краснеть: они не собраны продажею религии; каждый вносит свою лепту в начале месяца или когда он хочет; жертвует, сколько хочет и может, ибо никто не принуждается, но приносит добровольно. Эта как бы благочестивый вклад; он не тратится на пиры и попойки, и идет целиком на питание и погребение бедняков, детей-сирот, лишенных всяких средств к жизни, престарелых слуг и людей, претерпевших кораблекрушение. Если есть христиане, осужденные на каторжные работы в рудниках, на поселение на островах, на содержание в тюрьме – единственно за исповедание христианской религии, за то их также и питает исповедуемая имя религия.

Некоторые ставят нам в вину самое наше милосердие. «Взгляните (говорят они), как христиане любят друг друга!» Да, а вы вот друг друга ненавидите! «Посмотрите, как они готовы умереть друг за друга!» Да, а вы вот скорее готовы зарезать друг друга! Мы называем друг друга братьями, вы и это ставите нам в позор, но только потому, что у вас под родственными именами скрывают неродственные чувства. Мы также ваши братья по природе – общей матери всех людей, хотя в вас и мало человеческого и вы плохие братья. Гораздо более оснований имеют для того, чтобы называться и считаться братьями те, которые признают Бога за своего единого Отца, которые получили единую с нами благодать Святаго Духа; которые, выйдя из недр общего неведения, исполнились восторгом пред Светом Истины. Но может быть, нас не желают признавать братьями потому, что ни одна трагедия не говорит о нашем братстве, потому что мы – братья, соединяемые взаимною помощью друг другу своим имуществом, что у вас, напротив, разделяет родных братьев. Составляя одно сердце и одну душу, мы не колеблемся нисколько в вопросе об общности имущества. Все общее у нас, кроме жен. В этом одном пункте мы не признаем общения; а вы-то в этом отношении имеете общение со всеми. Вы живете с женами друзей своих и уступаете своих жен друзьям, вероятно по примеру древних мудрецов – Сократа у Греков и Катона у Римлян, которые уступили своих жен другим для рождения детей, которых они не были бы уже отцами. Навряд ли их жены противились этому: к чему им было заботиться о девственной чистоте, которой их мужья так легкомысленно жертвовали. О, аттическая мудрость! О, римское величие! Философ и цензор берут на себя роли сводников! Что же вы после этого удивляетесь нашим вечерям любви (агапам)? Вы считаете наши агапы не только преступными, но и расточительными. К нам можно применить, значит, слова Диогена: мегаряне тратят все на пир, как будто они на завтра собрались все помирать; зато строят так, как будто бы они – бессмертны! Но сучок в чужом глазу всякий видит скорее, чем бревно в своем. Воздух заражен миазмами от рвотных извержений стольких триб, курий, декурий! Вашим салиям скоро понадобится кредитор для поддержания блеска их пиров; потребуются специальные бухгалтеры для ведения расходных книг по статьям расходов на торжественные пиры в честь Геркулеса! Для праздника Апатурий¹⁶², Дионисий и аттических мистерий приглашают лучших поваров; дым от приготовления кушанья на праздник Сераписа производит тревогу в пожарной страже. А все говорят, без умолку говорят только о христианском триклинии! Смысл нашего пира можно понять по названию ἀγάπη, что по-гречески означает «любовь»¹⁶³. Сколько бы они нам ни стоили, мы рады представившемуся случаю истратить деньги на доброе дело. Мы подаем этим утешение беднякам. Мы не поступаем с ними, как вы со своими паразитами, которые, жертвуя свободой желудку, насыщаются среди всякого рода насмешек; нет, мы принимаем их, как людей, на которых милостиво взирает Бог. Зная, насколько честен мотив нашего пира, вы поймете, что все происходящее на пиру, согласно его цели, имеет основу и освящение в религии. Вы там не встретите ничего низкого или нескромного. За стол садятся не иначе как помолившись Богу; едят на столько, чтобы утолить голод; пьют не до потери сознания; насыщаются до такой степени, чтобы постоянно мысленно быть готовыми, даже ночью, к поклонению Богу; беседуют, как люди, знающие, что их слышит Бог; после омовения рук и возжжения свечей, каждый приглашается петь гимны, составленные им самим или взятые из Священного Писания. Таким способом узнают, не выпил ли кто с излишком. Пир оканчивается молитвою. Расходятся после него с той же скромностью и с сохранением приличий, да и не для того, чтобы спешить в шайки убийц, в кружки грабителей, в развратные компании. При выходе с пира можно подумать, что это люди, вкушавшие вместо пищи учение добродетели. Пусть не дозволяют этих собраний христиан, если они похожи на недозволенные; пусть их преследуют уголовным судом, если они одинаковы с теми; только может ли кто подать на них жалобу в той форме, которая употребляется при жалобах на политические собрания? Собираемся ли мы для чьей-нибудь гибели? Вместе и врознь, в собрании и в уединении мы одинаково никого не оскорбляем, никого не печалим. Когда же сходятся люди честные и благочестивые, не называйте это сборищем толпы – это заседание сената!

XL

Напротив сборищем можно назвать собрание той толпы, которая ненавидит и злоумышляет против этих добродетельных людей, которая требует с криками крови невинных, которая пользуется для оправдания своей ненависти пустым предлогом, будто христиане – причина всех общественных бедствий, всех государственных потерь... Тибр ли подходит к стенам Рима, Нил ли недостаточно разливается по пашням, стоит ли засуха, происходит ли землетрясение, случится ли голод или чума – тотчас начинают кричать: christianos ad leonem! (христиан ко льву)! Как! Столько людей на растерзание одного льва! Но раньше Тиберия, т.е. до пришествия Христа, разве весь земной шар и различные города не потерпели массы бедствий? Мы знаем, что Гиераполь, острова Делос¹⁶⁴, Родос и Кос затонули с тысячами жителей. Платон упоминает, что Атлантическое море похитило у Азии и Африки большую часть суши, чем остается теперь. Землетрясение высушило Коринфское море, а Лукания, напором волн отделенная от Италии, стала островом Сицилией. Подобные катастрофы прошли не без погибели жителей. Где были – не скажу христиане, презирающие ваших богов – а сами боги ваши, когда потоп покрыл водой весь земной шар или, как полагал Платон, только равнины? Города, где родились и умерли ваши боги, равно как и те, которые они даже построили, свидетельствуют, что боги ваши позднее потопа, так как и сами города не уцелели бы, если бы их основание предшествовало потопу. Иудеи, выйдя из Египта, задолго до возникновения христианства, не успели еще укрепиться в Палестине, как огненный дождь попалил пограничные с ними города Содом и Гоморру; земля еще до сих пор пахнет гарью; растущие там яблоки можно только смотреть, не беря в руки: при малейшем прикосновении они рассыпаются в пепел. Ни Этрурия, ни Кампания не жаловались на христиан, когда небесный огонь поразил город Вольсинии¹⁶⁵, а извержение вулкана истребило город Помпею.

Никто в Риме не поклонялся Истинному Богу, когда Аннибал после поражения при Каннах измерял мерой римские перстни. Все боги ваши почитались всеми еще, когда сеновы¹⁶⁶ осадили самый Капитолий. Так как те же самые бедствия, которые выпадали на долю городов, терпели одинаково и храмы богов, то вы сами понимаете, что эти бедствии происходят не от ваших богов, которые при этом не менее страдают от происходящих бедствий. Во все времена человеческий род мало угождал Богу; во-первых, не стараясь познать Его, хотя Он и открывался отчасти, люди почитали богов своего собственного изобретения; во-вторых, не находя покровителя невинных и судьи-мстителя виновных, люди впали во всякие пороки и преступления. А если бы они искали Бога, они познали бы Его; познавши, стали бы чисты. Угождая же Ему, узнали бы, что Бог милосерд. Бог, который карал людей до появления христиан, тот же самый, который карает и теперь. Бог сначала творил добро людям; но люди, не зная их благодетеля, создали себе идолов. Неужели они не поймут, что кары и бедствия ниспосылаются Тем, Чьих благодеяний не умели оцепить? Ведь кара не более, как следствие их неблагодарности. Впрочем, если сравнить предшествующие и позднейшие бедствия, то мы увидим, что эти бедствия стали слабее с тех пор, как, по милости Божией, появились в мире христиане. С этого времени невинность умерила и уравновесила вековую неправду, и появились ходатаи людей перед Богом. Когда засуха грозит неурожаем, вы приносите жертвы Юпитеру, вы объявляете народу о паломничестве босыми ногами¹⁶⁷ для молитвы о даровании дождя; на Капитолии ищете неба; на сводах храма ожидаете появления туч, позабыв и небо и Бога... И во все это время настежь открыты бани, кабаки, дома терпимости... Мы же, истощенные постами, очищенные всякого рода воздержанием, удалившись от житейских наслаждений, покрытые вретищем и пеплом, смягчаем гнев Неба; а как только Оно склонится милостиво на наши мольбы, вы прославляете Юпитера, пренебрегая истинного Бога.

XLI

Вы служите бременем миру; почитая идолов и презирая Истинного Бога, служите сами причиной всех общественных бедствий. Вероятнее предположить, что гневается Тот, Кого пренебрегают, а не те, кого почитают. Как несправедливы ваши боги, если они за христиан карают и своих почитателей, которых они должны бы были отделить от заслуживших кару христиан! Эти слова, скажете вы, можно отнести и к христианскому Богу, который допускает, что Его чтители терпят то же, что и неверующие в Него. Узнайте сначала Его предначертания, и вы возьмете назад свое возражение. Бог, определив вечному суду быть по скончания века, не спешит ранее кончины мира отделением, которое явится необходимым следствием суда. Пока же Его милосердие и гнев одинаково испытывают все люди. Он пожелал, чтобы неверующие в Него разделяли с верными посылаемые Им бедствия и творимое Им благо; чтобы те и другие испытали на себе Его кротость и Его суровость. Наученные Им Самим, мы любим Его кротость, боимся Его гнева. Вы же одинаково пренебрегаете и то, и другое. Отсюда вытекает, что все мировые бедствия вам служат казнью, нам же предостережением. Поэтому мы нисколько не ропщем на эти бедствия. Во-первых мы не имеем других интересов в этой жизни, кроме одного желания уйти из мира как можно скорее. Затем, если случается какое-либо несчастие, мы считаем его вызванным вашими преступлениями. Хотя эти бедствия отзываются и на нас, мы только радуемся исполнению слов пророческим, подтверждающему незыблемость нашего упования. А если все бедствия из-за нас насылают на вас ваши боги, то зачем вы так упорно чтите их, неблагодарных, несправедливых богов, которые должны бы были, кажется, на зло христианам, помогать и споспешествовать вам?

XLII

Нам делают еще один упрек: нас называют бесполезными членами общества. Каким это образом? Мы живем вместе с вами, пользуемся той же пищей, одеждой, тот же у нас внешний образ жизни, – те же жизненные потребности. Ведь мы не брамины, не индийские гимнософисты¹⁶⁸, не лесные дикари; мы не удаляемся от жизни. Мы помним, что всем мы обязаны благости Бога Творца. Мы не отвергаем ничего из сотворенного Им; мы только соблюдаем меру, чтобы не впасть в излишество или в злоупотребление. Живя с вами, мы не обходимся без форума, без рынка, без бань, без гостиниц, мастерских, ярмарок. Вместе с вами и подобно вам мы плаваем, отправляем военную службу, обрабатываем землю, торгуем. Мы занимаемся теми же ремеслами и продукты своего труда выпускаем в свет для вашего употребления. Я не понимаю, каким же образом мы можем оказаться бесполезными членами общества, в котором мы живем? Если я не присутствую на ваших церемониях, я, тем не менее, остаюсь и живу, как человек. Я не моюсь на закате солнца, во время Сатурналий, чтобы не терять даром дня и ночи. Я купаюсь в удобный и полезный час дня, чтобы не заморозить крови в жилах; ставши трупом, я успею еще похолодеть и посинеть после омовения. На празднике Бахуса я не ем среди толпы по примеру пирующих гладиаторов¹⁶⁹, назначенных биться со зверями, и где бы я ни ел, моя пища та же, что и ваша. Я не покупаю венков для головы, но я покупаю цветы, – и что вам за дело, какое употребление я делаю из этих цветов? Я люблю больше цветы, когда они не связаны вместе, не образуют ни венка, ни гирлянды. А если они собраны в венок, то я вдыхаю аромат с этого венка носом – прошу извинения у тех, кто носит венки на головах и имеет орган обоняния в волосах. Я не хожу смотреть на ваши зрелища; если же я не покупаю, что продается там, я ведь могу купить каждую вещь в своем месте. Мы, правда, не покупаем ладан, но если арабы вам жалуются на это, то сабеяне продают нам более ценные благовония и в большем количестве, чем вы тратите для курений богам, для погребения¹⁷⁰ наших покойников. Но вы скажете еще, что доходы храмов уменьшаются со дня на день... Кто теперь делает приношения? – Извините: наших средств не хватит для помощи и людям и вашим нищим богам. Сверх того, мы полагаем, что обязаны давать только тем, кто просит. Пусть Юпитер протянет руку, мы подадим и ему милостыню! Мы расходуем более на уличные милостыни, чем вы на жертвы в храмах. Что касается других сборов, то казначейство может только благодарить христиан, так как мы воздерживаемся от всякого обмана и аккуратно уплачиваем как частные долги, так и государственные сборы. А вот вы зачастую обманываете государство ложными оценками. Отсюда ясно, что упрек относительно уменьшения доходов в храмах следует оставить без внимания, ввиду выгод, доставляемых нами в других отношениях.

XLIII

Я готов, однако, сознаться, что некоторые люди имеют основания считать христиан бесполезными для общественной деятельности. Но что это за люди? Сводники, обольстители и их агенты; убийцы, отравители и маги; гаруспексы, гадатели, астрологи. Несомненно, мы имеем большую выгоду в том, что им нельзя вести с нами никакого дела. Если вы имеете невыгоды от существования христиан, то эта невыгода уравновешивается пользой, приносимой нами; чего стоит то, что имеете людей, изгоняющих бесов из вас, людей молящихся за вас Истинному Богу; людей, которых вам нечего бояться!

XLIV

Истинной, действительной потерей для государства, на которую, однако, никто не обращает внимания и в которой никто не отдает себе отчета – является потеря стольких невинных и праведных людей, которых вы губите. Я беру в свидетельство ваши собственные судебные акты, акты людей, председательствующих при судопроизводстве, постановляющих решения по делам. Среди массы преступников, осужденных вами, есть ли хоть один убийца, мошенник, святотатец, обольститель, банный вор – из числа христиан? Наоборот – среди тех, которые обвинены в исповедании христианской религии, есть ли хоть один, которого вы могли бы уличить в преступлениях, за которые вы налагаете наказания другим? Ваши собратья наполняют тюрьмы; их стонами оглашаются рудники; мясом их насыщаются звери; среди них набирают наемные шайки гладиаторов; нет ни одного христианина среди подобных людей. Только исповедание христианской религии привлекает христианина в суд на ряду с прочими обвиняемыми. А если он окажется виновен в каком-либо из преступлений, то он уже перестал быть христианином.

XLV

Мы одни невинны. Что тут удивительного, если невинность составляет для нас необходимость? Действительно – необходимость. Сам Бот наставил нас в ней; мы знаем ее в совершенстве, научившись ей от совершенного учителя; мы хранил ее верно потому, что мы получили ее от Судьи, к Которому нельзя относиться с презрением. Вам же человеческий авторитет вручил правила нравственности, человеческая власть предписала. Поэтому вы не можете ни знать ее так, как мы знаем, ни бояться ее нарушения. Может ли человеческая мудрость отыскать, в чем заключается истинное благо? Может ли человеческий авторитет побудить к его исполнению? Мудрость человеческая может легко ошибиться, авторитет – ослабеть. Какая из заповедей совершеннее: та ли, которая гласит: «не убивай» или та, которая предписывает: «не гневайся»? Та ли, которая запрещает прелюбодеяние, или та, которая ставит в вину даже соблазн глаза? Какая мудрее: та ли, что запрещает дурные поступки, или та, что запрещает даже злословие? Та ли, что запрещает поступать несправедливо, или та, что запрещает даже отплачивать за обиду обидой? Заметьте при этом, что ваши законы заимствовали все, что в них есть хорошего, из божественного закона, как более древнего, переменив только форму. Мы говорили о том, когда жил Моисей. Но еще раз спрошу вас, какой авторитет имеют человеческие законы? Почти всегда преступник, может избежать их кары, скрываясь за недоказательностью преступления; под влиянием страсти или необходимости люди легко нарушают их. Наконец самое наказание за нарушение вашего закона кратковременно и не простирается за пределы гроба.

Поэтому Эпикур презирал все мучения и все печали, говоря, что умеренные страдания сносны, а сильное мучение непродолжительно. Мы же, имея судьей своим Бога, который видят все и, зная, что Его кара вечна, являемся единственными людьми, которые истинно могут любить невинность, вследствие полноты сведений, которыми обладаем; вследствие невозможности скрыться от очей Божиих, наконец вследствие страшных мучений, не скажу – продолжительных, но вечных, вследствие страха не пред проконсулом, но перед Тем, Кого должен бояться и тот, кто судит боящихся, – пред Богом.

XLVI

Надеюсь, я отстоял христиан от всех обвинений, направленных против них из-за жажды крови. Я показал, в чем заключается наша религия, и доказал правду моих слов при помощи авторитета и древности Священного Писания, а также чрез свидетельство демонов. А кто захочет опровергнуть слова мои, тот пусть отложит в сторону свое красноречие и выскажет свои возражения с той же простотой и откровенностью, пример которой я подал в деле защиты истины.

Но недоверие, принужденное почтить превосходство нашей религии, узнанное из опыта и из сношений с нами, усиливается утверждать, что это не религия божественного откровения, а просто философская система. Философы, говорят нам, проповедуют ту же невинность, правду, терпение, трезвость, скромность. Но если наше учение похоже на философскую систему, то почему нам не позволено исповедовать ее с той же свободой и с той же безнаказанностью? Если философские школы похожи на наши, то почему же их не принуждают к тому же, к чему принуждают нас, и отказ от чего грозит нам лишением жизни? Найдется ли какой-нибудь последователь известной философской системы, которого бы вы принудили приносить жертвы, клясться богами, зажигать лампады при полном дневном свете? Напротив: они открыто опровергают культ ваших богов, пишут против ваших суеверий, и вы рукоплещете им. Большая часть из них кричат против императоров¹⁷¹, и вы их одобряете; вместо того, чтобы присуждать их к растерзанию зверями, вы их вознаграждаете, воздвигаете им статуи. Это и понятно: они называются философами, а не христианами, а имя философов не изгоняет демонов. Философы помещают демонов даже на втором месте после богов. «Если мой демон позволит» – говорил обыкновенно Сократ. И итог философ, который предчувствовал истину, отрицая многочисленность богов, в час смерти, однако, приказал принести за него в жертву Эскулапу петуха... без сомнения, чтобы почтить отца этого бога – Аполлона, оракул которого объявил его мудрейшим человеком всей Греции. Этот Аполлон оказался несообразительным, свидетельствуя о мудрости человека, отрицавшего его существование. Чем ненавистнее истина, тем ненавистнее делается человек, проповедующий ее во всей наготе. Самою верное средство угодить врагам истины – это маскировать и искажать ее. Это известный прием философов; они горячо берутся за истину и, хвалясь тем, что учат истине, искажают ее, потому что у них нет другой заботы, как только прославление себя самих. Христиане же, заботясь о своем спасении, естественно, любят истину и исповедуют ее во всей чистоте. Философов не стоит сравнивать с христианами ни по их учению, ни по чистоте нравов. Фалес, этот великий физик, мог ли ответить что-нибудь положительное на вопрос Креза о божестве? Не уклонился ли он от прямого ответа тем, что потребовал себе времени для размышления? А у христиан последний из ремесленников не только знает Бога, но может и другого научить Богопознанию и удовлетворительно даст ответ на каждый вопрос о Боге. Между тем как Платон утверждает, что Творца вселенной и познать нелегко и, познавши, трудно объяснить всем. Захотят ли философы беседовать с нами о чистоте, я прочту им часть аттического смертного приговора относительно Сократа, где он объявлен развратителем юношества. Христианин знает, что обхождение с женщинами имеет известные границы. Известно, как гетера Фрина смиряла любовный пыл Диогена, как Сверзнип, ученик Платона, был убит, захваченный на месте прелюбодеяния. Христианин же бывает мужем только своей жены. Демокрит, ослепляя сам себя, потому что он не мог видеть женщины без вожделения, а вожделея страдал, своим поступком обнаруживает только свою невоздержность. Христианин, сохраняя свои глаза, может безопасно взирать на женщин, потому что его сердце закрыто для приступов страсти. Заговорю ли я о смирении? Я вспомню, с какой гордостью Диоген пачкал своими грязными ногами роскошную обстановку Платова. Христианин не умеет быт гордым даже с бедняков. Коснусь ля я скромности? Пифагор добивался тирании над турийцами¹⁷², Зенон над приэнцами. Христианин не добивается даже должности эдила. Буду ли беседовать о спокойствии духа, мне вспоминается, что Ликург уморил себя с голода, потому что лакедемоняне изменили что-то в его законах; христианин же благословляет того, кто осудил его на смерть. Ставу ли говорит о честности, опять я вижу, как Анаксагор не выдает чужестранцам доверенного ему имущества. Люди всех стран свидетельствуют, напротив, о честности христиан. О простоте? Аристотель¹⁷³, согнал позорно своего друга Гермия с занимаемого им места; а христианин постыдился бы унизить своего врага! Тот же Аристотель, воспитывая Александра, низко льстил ему, а Платон за хороший стол продал свою свободу Дионисию; Аристипп, в пурпуре, под покровом самой строгой важности, предается разврату. Гипиий¹⁷⁴ убит в ту минуту, когда он готов был изменить отечеству. Христианин не решится на это никогда, даже с целью отомстить за самое бесчеловечное обращение с его собратьями. Но, может быть, скажут, что и среди нас найдутся люди, отступающие от правил доброй нравственности; но пуст не забудут при этом, что мы исключаем подобных лиц из числа христиан. Вашим же философам их безнравственные поступки не мешают по-прежнему носить почетное имя мудреца. Что общего между философом и христианином? между учеником Греции и учеником Неба? Между человеком жаждущим славы и жаждущим спасения? Между автором слов и исполнителем мудрых дел? Между разрушителем и созидателем? Между тем, кто выдумывает все новые заблуждения, и тем, кто бережно хранит истину? Между похитителем истины и ее стражем?

XLVII

Так как древность Священного Писания, которую я установил выше, должна заставить вас поверить, что оно – всеобщее сокровище, из которого черпали мудрецы, жившие после, все, что они знали; и я распространил бы доказательство этого, если бы не боялся увеличить объем сочинения. Кто из поэтов и софистов не заимствовал из пророков? Из того же источника и философы утоляли жажду души своей. Поэтому их сравнивают с христианами. Я думаю – на основании согласия их учения со Священным Писанием некоторые государства, как Спарта, Фивы, Аргос и изгнали философов от себя. Эти люди, страстно жаждавшие славы и стремившиеся к красноречию, старались проникнуть в возвышенный смысл нашего писания; встречая там что-нибудь, отвечавшее цели их любопытства, они присваивали себе. Не признавая божественности писаний, они не задумывались изменять их. При этом многого они не понимали, так как многие места писания прикровенны и были неясны даже для иудеев, которые считали писание своим. Презирая истину за ее наготу и примешивая к ней собственные вымыслы, они затемняли и то, что было ясно. Вместо того, чтобы познать Бога таким, каким они нашли Его в Священном Писании, стали размышлять о Его природе, свойствах, месте обитания. ІІлатоники считают Бога бестелесным, Стоики телесным. По Эпикуру – Бог состоит из атомов, по Пифагору – из чисел, по Гераклиту – из огня. По учению платоников, Бог заботится обо всем, по учению эпикурейцев, Он постоянно в покое и инерции, бессилен во всем, что совершается с людьми. Стоики предполагают Его живущим вне мира, который Он приводит в движение, как горшечник – свое колесо. По платоникам Он живет в мире, которым ни управляет, как лоцман кораблём. Не менее разнятся их взгляды и на, мир; был ли он сотворен или нет; окончится ли он или его существование не прекратится никогда. Различно смотрят они и на субстанцию души; по одним, она божественна и бессмертна, по другим, она неотделима от тела. Каждый прибавляет и изменяет согласно своему желанию. Не следует удивляться, что воображение философов исказило столь древние книги: их последователи искажали новые книги христиан согласно со своими системами и из одного пути они сделали много дорожек, так что теряется наконец всякий след. Это я говорю мимоходом, из боязни, чтобы большое количество сект не подало повод сравнивать христиан с философами, чтобы по противоречивому толкованию не судили о самой истине. Всем исказителям Евангелия мы возражаем, что единая, истинная религия получила начало от Иисуса Христа, передана нам Апостолами, которые предшествуют всем новаторам. В самой истине, при помощи духов лжи, найдено оружие против нее. Эти духи исказили наше спасительное учение, они изобрели разные мифы в подражание нашему учению, чтобы ослабить веру в истину или направить эту веру к ним самим. Нельзя де верит христианам, так как нельзя верить поэтам и философам, или скорее следует верить последним, чем христианам. Поэтому предсказывая, что за смертью последует суд Божий, мы подвергаемся осмеянию, так как поэты и философы говорят об адском суде. Угрожаем ли мы геенной огненной, под которой разумеем подземный огонь, уготованный для грешников, над нами смеются еще более, потому что в царстве Плутона протекает Пирифлегетон. Говорим ли мы о рае, предназначенном богом для душ святых и отделенном от этого мира огненным поясом, мы встречаем элизиум, предвосхищающий веру в рай. откуда же, как не из христианских тайн, заимствовали поэты и философы массу столь аналогичных истин? Если ваши тайны, как более древние, послужили источником для мифов поэтов и философов то, естественно, они более достоверны, чем несовершенное воспроизведшие их. Если же по-вашему поэты и философы почерпнули все из своего воображения, то наши тайны являются воспроизведением последующего, что нелепо: никогда тень, не предшествовала самой фигуре, ни копия – оригиналу.

XLVIII

Пусть какой-нибудь философ станет утверждать, как делает это Лаберий, говоря о мнении Пифагора, что мул становится мужчиной, а женщина – эхидной, пусть он употребит всю силу красноречия для доказательства своей системы, он вас увлечет и убедит воздерживаться от мяса животных, чтобы в быке нечаянно не съесть своего предка! Но пусть христианин начнет уверят, что человек снова станет человеком, что Кай снова будет Каем, мало того, что его изобьет народ, быта, может – он будет побит камнями. Если есть какая-нибудь причина верить возвращению человеческих душ в тела, то почему им не возвратиться в те же самые тела, так как воскресение состоит в воспроизведении того, что уже было? Ведь если души не будут вновь тем, чем были, т.е. душами человеческими, облеченными в тела, то они сами уже не будут тем, чем были прежде. Можно ли об них сказать, что они возвратились к жизни, если они не останутся те же? Одно из двух: став чем-нибудь другим, они не будут сами собой, или, оставшись сами собой, не могут произойти из чего-либо другого. Много можно было бы пошутить, рассуждая на эту тему: кто в какого зверя преобразится. Но разумнее верить, что каждый человек станет тем, чем он был, что каждая душа вновь войдет в свое тело, хотя, может быть, его вид не будет, вполне тожествен с теперешним. Так как воскресение предваряет страшный суд, то человек необходимо должен стать тем, чем он был, чтобы получить от Бога награду или осуждение! Тела должны также воскреснуть, с одной стороны потому что душа может чувствовать только в соединении с телом, с другой потому что с телом и в теле она совершила грехи, за которые придется ответить на страшном суде. Но каким образом, скажете вы, истлевшее тело может снова стать телом? Человек, обрати внимание на самого себя – и ты поверишь! Вспомни, чем ты был прежде, чем родился? Ничем, ибо ты вспомнил бы, если бы был чем-нибудь. Разве Тот, Кто из ничтожества призвал тебя к жизни, не может, после твоей смерти, вновь даровать тебе бытие и жизнь? Что тут нового? Тебя не было, и ты существуешь, тебя снова не будет, и опять оживешь. Скажи мне сначала, как ты был создан впервые? И тогда спроси, каким образом ты снова будешь жить. Вторичное существование твое должно стоить меньше труда, после того как первое ничего не стоило. Ведь не будете же вы сомневаться в могуществе Бога, Который сотворил вселенную из ничего, из царства запустения и смерти, Который дал жизнь всему живущему. Чтобы помочь вам верить, Бог дал вам несколько образов воскресения. Поочередно мрак сменяется светом и свет –мраком, звезды потухают и вспыхивают; времена года проходят и вновь наступают; плоды собираются и вновь произрастают; семена истлевают, чтобы принести обильнейший плод; все продолжает жить в своем уничтожении, находит новую жизнь в смерти. А один ты из всего существующего, хоть бы ты только от Дельфийского оракула¹⁷⁵ узнал о том, кто ты, – человек, владыка всего умирающего и возрождающегося – ты один после смерти погибнешь навсегда?!... Успокойся; где бы ты ни умер, что бы тебя ни сокрушило, ни поглотило, ни уничтожило, вновь возвратят тебя! Смерть властвует над всем, и в то же время ничто ей неподвластно. «Как!? скажете вы: придется постоянно умирать и возрождаться!?» А что ж такое? Если бы Владыка мира установил так, волей-неволей вам пришлось бы подчиниться этому закону. Но Он установил так, как Сам возвестил. Премудрость, устроившая мир из хаоса, из разнообразия элементов, соединившая в одно гармоническое целое пустоту и плотность, одушевленное и неодушевленное, ограниченность и необъятность, свет и тьму, жизнь и смерть, – установила два различных периода времени: первый, который начался вместе с началом мира, и окончится с его концом, и другой, которого мы ожидаем, – он будет продолжаться вечно. Когда же настанет срок и предел, зияющий между временем и вечностью, тогда исчезнет также образ мира сего, столь же временный, как и само время, исчезнет подобно завесе, отделяющей от нас вечность, – тогда воскреснут все люди для получения возмездия за то, что они совершили доброго и злого, – для вечных мук или для Вечного блаженства. Тогда мы уже не будем знать ни смерти, ни воскресения. Ставши вновь тем, что и теперь, мы более не изменимся. Чтители истинного Бога, облеченные в нетленные одежды, на веки будут соединены с Богом. Неверные, равно как и те, которые не окажутся беспорочными в очах Божиих, подвергнутся вечным мучениям в неугасимом, по своей природе, пламени. Даже философы знают об этом различии между обыкновенным и этим таинственным пламенем. Иное дело обыкновенный огонь, который служит на пользу человеку, и другое дело – тот, который появляется, по особенному определению Божию, или в виде молнии или при вулканических извержениях. Он сжигая не уничтожает и губя восстановляет: горы горят и не сгорают, человек, пораженный молнией, остается цел и никаким огнем больше не уничтожается¹⁷⁶. Вот доказательство, вот пример вечного огня, служащего для вечных мучений; горы горят и не сгорают – что же станется с грешниками и врагами Божиими?

XLIX

Все это у нас одних вы называете предрассудками, у философов и поэтов – высшим знанием и признаком гениальности. Они ведь – гении, а мы идиоты, они почитаемы, а мы достойны осмеяния, даже более – наказания. Но пусть наши догматы – ложные предрассудки, все-таки они необходимы; пусть они нелепы, но они полезны; верящие в них принуждены усовершенствовать себя из страха наказания и из надежды на вечное блаженство. Не следует поэтому считать ложными и нелепыми те догматы, в которые полезно верить. Нет никакой причины осуждать то, что приносит благо. И если говорить о предрассудках, то вы сами заражены ими, осуждая то, что полезно. Как бы оно ни было по-вашему нелепо, – не приносит никому вреда. Поэтому и относитесь к нему так же, как относитесь ко многим другим подобным верованиям, за которые вы не караете, – к пустым и неосновательным, но безвредным и потому не заслуживающим ни осуждения, ни кары. Карайте и наши заблуждения, если уж так, насмешкой, но не мечем и огнем, не крестною казнью, не растерзанием в цирке. Не только темная чернь неистовствует, при виде этой несправедливой жестокости, но и некоторые из вас, желая заискать пред толпою, хвастаются ею, как будто возможность ваша совершать ее над нами не зависит от нашей воли. Ясно, что, если я христианин, я желаю им быть, следовательно, вы осуждаете меня на смерть, потому что я хочу этого. Так как вы не имеете власти надо мной, если я вам не дам ее, то эта власть зависит не от вас, а от меня. Поэтому напрасно толпа ликует, видя наши мучения. Ведь это – наша радость, а не ее: мы предпочитаем быть осужденными, чем оказаться неверными Богу. Наши враги должны скорее печалиться, чем радоваться, потому что мы достигли, чего желали.

L

«Почему же вы жалуетесь на то, что вас преследуют, скажете вы, ведь вы никогда так не довольны, как в то время, когда вы терпите мучения? Вы должны быть благодарны тем, от кого вам идут мучения». Без сомнения, мы желаем страданий, но – как? Точно так же, как никто добровольно не идет на войну из-за тревог и опасностей, но раз дело дошло до боя, сражается с напряжением всех сил и радуется победе. Кто прежде жаловался на необходимость сражаться, после победы награждается славой и добычей. И для нас это – битва, когда нас зовут на суд, где нам приходится биться за истину с опасностью жизни. И эта битва сопровождается победой, потому что мы получаем то, что составляет награду за битву, т.е. честь угодить Богу и достижение вечной жизни. Вы, правда, не бежите от нас: мы теряем жизнь, но за то достигаем того, чего мы желаем. Наш арест становится освобождением, наша смерть победой. Наделяйте нас каким угодно количеством смешных названий, называя нас хворостниками и столбниками¹⁷⁷, потому что вы нас привязываете к столбам, крестам, чтобы сжечь с хворостом: это наши трофеи, наши наряды, наша триумфальная колесница! Побежденные нами не любят нас; поэтому они считают нас за людей помешанных и отчаянных. Однако это помешательство и это отчаяние, когда они являются следствием стремления к славе человеческой, считаются у вас за геройские поступки? Муций Сцевола сжигает руку на алтаре – какое величие духа! Эмпедокл¹⁷⁸ бросается в пламя горы Этны – какое мужество! Основательница Карфагена¹⁷⁹ предпочитает костер второму браку – какое целомудрие! Регул, не желая спасти свою жизнь ценою освобождения массы пленных врагов, терпит неслыханные мучения, – удивительное мужество, делающее из побежденного победителя, из пленника – свободного человека! Анаксарх¹⁸⁰, когда его растирали дротиком, на подобие ячменной каши, говорил: три, три шкуру Анаксарха, Анаксарх ничего не чувствует! Какое величие у этого философа, что он шутил при таком конце жизни! Я не говорю ничего о тех, которые хотели обессмертить себя, предавая себя смерти от меча или по иному какому-нибудь способу, и перейду к тем, твердость которых в перенесении мучений вы особенно прославляете. Афинская гетера, когда палач уже утомился, откусила себе язык и выплюнула его в лицо тирана, чтобы не открывать своих соучастников¹⁸¹, из опасения, чтобы не ослабла ее воля под влиянием мучений. Элеец Зенон, на вопрос Дионисия, к чему служит философия, отвечал: «к презрению смерти». Когда же тиран осудил его на казнь через бичевание, он запечатлел свой ответ кровью и умер под ударами. При бичевании лакедемонских юношей, которые в присутствии родителей производилось еще жесточе, мера пролитой крови служила почестью. Законная слава, потому что она исходит от людей! На нее не смотрят ни как на гибельный предрассудок, ни как на ослепление отчаянных людей, которое позволяет презирать смерть и самые страшные мучения, чтобы ее заслужить; позволено переносить мучения за отечество, за империю, за дружбу и не позволено за Бога! Вы воздвигаете статуи всем жертвам человеческой славы; вы вырезаете им похвальные надписи на мраморе и меди, чтобы обессмертить их память. Вы им доставляете, насколько возможно, воскресение, прославляя их память. Между тем христианина, надеющегося достигнуть от Бога действительного воскресения чрез страдания за Его имя, – вы считаете безумным. Продолжайте же, достойные властители, так действовать и впредь к большему угождению толпе, принося ей в жертву христиан. Осуждайте нас, распинайте, мучьте, истребляйте! Но знайте, что ваша несправедливость служит нам доказательством нашей невинности. Поэтому Бог терпит наши мучения. Недавно, присуждая христианку скорее к насильственному падению, чем к растерзанию львами, вы поняли и признали, что потеря девственности у нас считается ужаснее всякого наказания и всякой смерти. Но и самая изощренная жестокость ваша не приносит никакой пользы вам: она служит только приманкой для прозелитов нашей религии. Число наше увеличивается, по мере того, как вы уничтожаете нас: кровь христиан – это семя! Многие философы писали о перенесении страданий и смерти, как напр., Цицерон в Тускуланских беседах; Сенека в сочинениях о случайностях; Диоген, Пиррон, Каллиник... Все-таки их слава не привлекла, в себе общего внимания стольких людей, скольких обратили христиане, благодаря своим поступкам. То самое упорство, за которое вы нас упрекаете, служит к наставлению. Кто может быть свидетелем мученичества без того, чтобы не пожелать исследовать внутреннюю побудительную причину? Кто, разузнавши, не достигнет того, что станет христианином? А ставши им, не захочет страдать, чтобы ценой своей крови возвратить себе милость Бога, получив прощение. Все грехи прощаются мученику. Поэтому мы благодарим вас за ваши смертные приговоры. Какая противоположность между судом Божиим и судом человеческим! Осуждаемые вами, мы прощаемся Богом.

(«Ad. Nationes»).

I

Эти дне книги к народам представляют из себя дополнение к апологетику. Как читатель увидит, здесь повторяются мысли, высказанные в апологетике, так что оба сочинения следовало бы считать за одно. Некоторые так и делают. Kellner в своем полном переводе соч. Тертуллиана совсем выпустил этот трактат (точно также как не поместил и 5 книги против Маркиона). Воспользуемся некоторыми отрывками из этого сочинения.

«Трусость, говорит Тертуллиан, порождает страх, нечестие – стыд. Одним словом, злодеи стараются укрыться; они избегают взоров других; при аресте они трепещут; при обвинении в преступлении отрицают последнее; самая пытка не всегда может вырвать у них сознание вины; как бы то ни было, осуждение повергает их в скорбь; они упрекают самих себя, зачем они были дурными людьми; приписывают свое преступление или вину случайному заблуждению или року; поставленные в невозможность отрицать содеянное ими зло, они отклоняют от себя ответственность за него. Теперь скажите, так ли поступают христиане? У них нет стыда, нет раскаяния, кроме раскаяния о том, что они не всегда были христиане. Вы предаете христианина; он видит в этом свою славу; вы влечете его в темницу, он не сопротивляется; обвиняемый, он не защищается; осужденный торжествует. Что это за злодеяние, в котором не встречается свойств последнего?!»

«Скажите, какой мотив вынуждает вас столь горячо преследовать имя «христианин»? В чем тут преступление, обида, вина? В одном имени? На ваше преследование мы можем ответить: вы не имеете права упрекать нас в воображаемом переутомлении, которое не предусмотрено в наших кодексах, не определено в ваших протоколах об аресте, не указало в ваших приговорах. Покажите мне судью, руководящего судоговорением; следственное дело обвиняемого, его ответы на предлагаемые ему вопросы; сознание в своем преступлении; защитника, говорящего речь, и тогда я признаю, что в этом деле есть виновный. Но когда речь идет только о значении имени, когда желают производить суд над каким-нибудь словом и обвинять за какое-нибудь выражение, то я не вижу, в чем можно обвинять слова и выражения, разве только, в варваризме, или в том, что они звучат зловеще, или неприличны для произношения, или грубы для слуха. В этом все преступление слов; их нельзя обвинять ни в чем другом, как в варваризме, также как фразы в солецизме или неправильном обороте. Но название «христианин» равнозначаще по смыслу слову помазание; даже в том случае, когда вы выговариваете это неверно (вам даже неизвестно в точности наше имя), оно означает доброе или приятное свойство. Итак, вы преследуете невинное имя, которое дают себе невинные люди, имя, которое не затрудняет языка, не оскорбляет слуха, по предзнаменует ничего гибельного человеку или отечеству, наконец как слово греческое, наравне с другими звучное и своих составных частях и приятное по значению. Во всяком случае за имена не карают с помощью меча, креста или зубов диких зверей».

«Мы не оспариваем (по поводу некоторых из христиан) пороки, в которых вы обвиняете их; но это скорее говорит в чашу пользу: далеко не все порочны, даже не большинство. Напротив – порочных между нами очень мало. Возьмите самое красивое тело, самое чистое – всегда найдется какой-нибудь недостаток или несовершенство. Само небо не всегда настолько ясно, чтобы не замечались на небесах хотя бы легкие облака. Маленькое пятно на лбу еще лучше выставляет белизну и чистоту лица. Исключение, если последнее относится к какому-либо незначительному недостатку, свидетельствует об общем добром правиле. Указывая на то, что между нами встречаются порочные, вы не можете доказать этим, что все христиане одинаково порочны. Спросите скорее, в каком зле можете обвинять само общество? Вы сами признаете это в своих беседах против нас. «Почему такой-то, говорите вы, без совести, между тем как вообще христиане так честны? Отчего такой-то жесток, между тем как христиане ведь вообще милосерды?» Вы этим свидетельствуете о добродетели христиан, если удивляетесь, когда встречаете порочного христианина... Свойство предмета не зависит от названия, данного ему, но скорее встречаются предметы, которые носят несоответственные их свойствам названия. Поэтому обмалываются те, которые приписывают свойства предмета носимому им имени, между тем как следовало бы рассматривать, на сколько правильно имя дано какому-нибудь предмету. Подобно тому, как есть философы, живущие вовсе не сообразно с своей философией, так есть и христиане, живущие не по-христиански; но они уже перестали быть христианами; они не ходят в наши собрания и не молятся с нами; по своим порокам они уже вступили в ваши ряды. Они принадлежат вам.

«Выступил ли Тибр из берегов, Нил ли недостаточно разлился, произойдет ли засуха или землетрясение, война ли опустошает ваши поля, начнет ли свирепствовать голод, у вас один крик: «на смерть христиан, на смерть христиан!» Как будто для них еще мало разделять с вами ваши бедствия! Рассмотрим: мы навлекаем на землю эти бедствия несомненно вследствие оказываемого нами пренебрежения к вашим богам. Но не прошло еще трехсот лет с тех пор, как мы существуем, а между тем сколько бедствий обрушивалось на мир до нашего появления! Сколько было войн внутренних и внешних! Сколько моровых язв! сколько голодных годов! сколько пожаров! сколько провалов! сколько землетрясений приводили в ужас мир! Где были христиане, когда римляне давали истории случаи рассказывать свои бедствия? Где были христиане, когда острова Гиеренаппа, Делос, Родос и Крит исчезли с тысячами людей? Или когда тот остров, который, по словам Платона, превосходил своей обширностью Азию или Африку, был поглощен Атлантикой? Или когда небесный огонь пожрал Вольсинии? Или когда пламя, выброшенное из Тарпейской скалы, попалило ее? Когда стало сушей Коринфское море вследствие землетрясения? Наконец, когда всемирный потоп погубил весь мир? Где были, я не говорю, христиане-современники вашим богам, но сами ваши боги, явившиеся позднее этого разрушения, что доказывают города, где они родились, жили и похоронены, равно как и те, которые построены ими? Конечно, эти города не сохранились бы до наших дней, если бы не были построены позднее этой катастрофы».

Вторая книга посвящена поимущественно критике политеизма. Текст местами очень попорчен.

«Если я обращусь я Варрону с вопросом, кто создал языческих богов, то он скажет мне: философы, народы или пэоты. Итак, три класса богов: физические боги, обязанные своим бытием философам, мифические боги, живущие в голове поэтов; наконец, национальные боги, принятые различными народами. Но если философы создали своих богов при помощи гипотез, если поэты заимствовали своих мифических богов из баснословий, народы же придумали своих богов благодаря фантазии или своему произволу, –

то где же отыскать истину? В гипотезах? Но гипотеза предполагает недостоверность. В мифе? – Но миф ни что иное, как сплетение нелепостей. В народном почитании? Но такого рода божество только случайное божество и притом принадлежащее только почитающему его городу. Короче сказать: у философов нет ничего достоверного, ибо они в вечном несогласии между собой; у поэтов постыдные рассказы, не заслуживающие внимания; что же касается народов, то тут все случайно, временно, ибо все – плод произвола. Признаки истинной божественности таковы, что не выводятся из мало достоверных умозаключений или гипотез, не могут иметь никакою отношения к постыдным баснословиям, не нуждаются в случайном принятии божества тем или другим народом. Божество следует понимать таким, каким Оно есть в действительности, т.е. безусловно истинным, совершенным в своих свойствах и универсальным, т.е. принадлежащим всем людям вообще. Возможно ли веровать в какого-нибудь бога, опираясь на какую-нибудь гипотезу, миф или на основании постановления какого-нибудь города? Разумнее будет вовсе ничему не верить, чем допустить предполагаемого бога, или бога, за которого мне придется краснеть, или бога, возведенного в это достоинство городом».

«Мы, напр., выражаем нашу признательность или порицание не тем вещественным предметам, при помощи которых мы получаем, удовольствие или неприятности, но тем, у которых эти предметы в руках и которые употребляют их согласно своей воле. Ведь в ваших забавах вы назначаете наградный венок не флейте или арфе, но артисту, который сумел извлечь из флейты или арфы гармонические звуки. Точно также если кто из вас впадет в болезнь, то за излечение от нее он будет благодарить не шерсть, не противоядия, не лекарства, но врача, опытная рука которого сумела приложить или дать их вовремя больному. Раненый в бою жалуется не на меч, не на копье, но на неприятеля или разбойника. Страдающие зимою от холода в жалкой старой лачуге обвиняют не крышу, не трещины, но ветхость строения; также потерпевшие кораблекрушение клянут бурю, но не приписывают свои несчастия подводным мелям и волнам, и они нравы, ибо очевидно, что все происходящее должно приписывать не орудию, но производящей его причине: в ней начало каждого факта, цель и средства его совершения. Но ваши философы, мудрые во всем остальном, рассуждая о божестве, нарушают законы явлений и вещей, а именно – отнимают все значение и достоинство у Виновника всего и не стараются найти Верховную, все производящую Перво-причину».

«Если именно боги дали Риму господство над другими народами, то почему Минерва не защитила Афин от нашествия Ксеркса? Отчего Аполлон не вырвал Дельф из рук Пирра? Как!? Боги станут сохранять Римскую Империю, и не смогли оказать защиты своим городам? Нет, величие Рима не награда за его почитание богов, ибо это почитание явилось позднее возвышения Рима. Хотя Нума первый творец ваших суеверий, тем не менее в его время у вас не было ни статуй богов, ни храмов для воображаемого удовлетворений вашей благочестивой ревности. Тогда религия носила скромный характер, церемонии отличались простотой; кое-где по лугам попадались немногие алтари; грубой работы были ваши сосуды; богов нигде не было видно.

И притом, каким образом – поклонение богам со строгим исполнением религиозных церемоний могло доставить римлянам в награду могущество, если оно не могло иначе возрасти, как именно благодаря презрению римлян к богам? Царства и империи приобретаются, если не ошибаюсь, войнами, расширяются победами. Но города не могут быть разрушаемы без того, чтобы от этого не потерпели боги. Стены и храмы рушатся одновременно. Кровь жрецов смешивается с кровью других граждан: одни и те же руки похищают золото, принадлежащее храму и мирянам. Сколько у римлян трофеев, столько же и святотатств; сколько побед над пародами, столько же триумфов над богами. Кумиры последних наравне с побежденными забираются в плен. Итак, если божества одарены чувствами, то они не должны любить виновников подобных наносимых им оскорблений. Но вы могли их оскорблять совершенно безнаказанно, ибо почитаете богов, которые не чувствуют ничего. Нет, римляне, вы не имеете права приписывать свое величие покровительству ваших богов, потому что наше величие соединено с их оскорблением! Каждая нация господствовала по очереди: ассирийцы, мидяне, персы и египтяне. Я мог бы привести еще и других. Однако потерявшие господство не были без религии и культа: они тоже старались приобресть для себя благосклонность своих богов. Все империи пали одна за другой. Таков порядок, такова смена мировых событий: каждому свое время и свой жребий. Итак, ищите Того, Кто устроил порядок событий и их смену! Это – Тот же Бог, Который раздает царства. Он-то теперь соединил все венцы на голове римлян, подобно тому, как собираются в одну сокровищницу несметные денежные суммы, взятые в виде дани с народов. Что же Бог положил о судьбе самих римлян? Близким к Нему это известно. Этот Раздаватель венцов не то ли Верховное Существо, Которое держит в Своей власти и землю и тех, которых ставит властителями на ней? Не высшее ли Существо, существующее прежде всех времен, управляет течением веков и рядом мировых переворотов? Не Оно ли определяет в Своем совете судьбы царств и продолжительность их существования? Не возвышаются и не падают ли в свою очередь государства по воле Того, Кто властвовал над человеческим родом раньше, чем появились на земле первые государства? К чему же вся эта ложь? Необразованный, еще дикий Рим древнее некоторых из своих богов. Он царствовал раньше, чем Капитолий достиг теперешних размеров. Вавилоняне царствовали раньше ваших великих жрецов, мидяне – раньше ваших децемвиров, египтяне – раньше ваших салийцев, ассирийцы раньше ваших луперков, амазонки раньше ваших весталок. Наконец, если бы ваши боги располагали царствами, то иудеи, презирающие эти божества, не имели бы никогда могущественного государства. Λ между тем вы сами приносили жертвы их Богу и давали дары их храму. Некогда вы почтили своим союзом их нацию: никогда вы не покорили бы иудеев, если бы они потом не совершили насилия над Христом».

О свидетельстве души

(«De testimonio animae»).

Далеко не доверяя и не сочувствуя философским рассуждениям, ведущим часто только к бесплодным словопрениям, Тертуллиан предпочитает найти опору для христианской истины в голосе совести, в непосредственном сознании души, в том убеждении, что человеческой природе прирождено религиозное сознание, в котором запечатлены основные истины религии. Проявления этого сознания у души, не затуманенной человеческими измышлениями, гораздо ценнее, чем сложные философские системы или измышления поэтического творчества. В этом смысле и написано превосходное, полное глубоких истин, сочинение «О свидетельстве души».

Argumentum:

Гл. 1. Ученья защиты христианства мало обращают на себя внимания со стороны людей, поэтому – пусть прямая, честная человеческая душа, таковая, какова она есть сама в себе, свидетельствует об этом непосредственно.

Гл. 3. Она признает и выражает свою веру в Божественое единство, благость и справедливость свободными и непредвзятыми восклицаниями.

Гл. 3. Усматривает и подтверждает существование злого духа.

Гл 4. Свидетельствует о своем бессмертии и загробной жизни.

Гл. 5. На все эти свидетельства нужно смотреть, как на голос самой природы и ее первоначальной причины – Бога, а не как на следствие философских учений и литературной образованности. Если бы это было даже и так, то и тогда эти свидетельства являлись бы доказательством в пользу Священного Писания христиан.

Гл. 6. Заключение.

* * *

«Приди, о человеческая душа, явись перед нами, чем бы ты ни была: вечною ли божественною субстанцию, каковою считают тебя многие философы, и следовательно тем меньше способной ко лжи; чужда ли ты Божеству и следовательно смертна, как учил один только Эпикур, – тогда твое свидетельство еще менее подозрительно в пристрастии; нисходишь ли ты с неба или зачата землей; создана ли ты вместе с телом или дана ему после образования его; откуда бы ты ни явилась и каким бы образом ты ни сделала человека существом разумным, одаренным, умом и чувствами, – отвечай мне! Я взываю не к той душе, которая, образовавшись в школах, изощрившись в библиотеках и воспитавшись в академиях или под портиками Греции, говорит напыщенные изречения. Нет, приди сюда, душа, во всей своей грубости, по всей простоте твоего первобытного невежества, такою, какою обладают не имеющие ничего другого, кроме тебя; спеши сюда с больших дорог, перепутий, из мастерской! Мне нужна именно твоя неопытность, так как никто не поверит тебе, если ты будешь обладать хотя бы даже небольшой образованностью. Я прошу у тебя только того, что ты даешь вместе с собой человеку, берешь ли ты даваемое ему из самой себя или получаешь от своего Творца, все равно, кто бы последний ни был. Ты, и знаю, не христианка; ибо ты становишься ею, а не родишься. Тем не менее христиане требуют ныне твоего свидетельства; чуждая нам, свидетельствуй против своих для того, чтобы наши гонители устыдились пред тобой своего презрения к тому, чему ты сама по своей природе причастна».

Таким образом Тертуллиан ищет опоры христианским верованиям не у философов, а в том, что подсказывает каждому из нас наша человеческая природа, – в тайниках человеческой совести. Вот, наприм., как Тертуллиан старается утвердить истину единобожия.

«Не желают слушать нас, когда мы проповедуем об Едином Боте, от Которого все происходит, под властью Которого все существует – так скажи же нам, о душа, не знаешь ли ты чего об этом? Не слышим ли мы, как ты открыто, с полной свободой, в которой только нам отказывают, и дома и вне дома восклицаешь: «Что-то Бог, даст!» «Как будет угодно Богу!» Этими словами ты провозглашаешь Верховное Существо, ты признаешь этим всемогущество Того, пред Чьей волей ты преклоняешься; напротив, называя своими именами Сатурна, Юпитера, Марса, Минерву, ты отрицаешь существование этих богов; ты признаешь Единого Бога, Которого одного только и называешь Богом, так что, когда случится тебе называть других богов, то ты пользуешься как бы чужой или взятой взаймы монетой. Ты знаешь и о природе Бога, Которого мы проповедуем. Это видно из твоих восклицаний: «Бог благ!» «Бог милостив!» Ты явно исповедуешь благость Божию, следовательно косвенно и подразумевательно признаешь, что человек зол, и эта испорченность человека есть следствие его отпадения от Бога. Выражение: «Да благословит вас Бог!» не обозначает ли того, что источник всех благословений – всеблагой и всемилостивый Бог? Но ведь это – величайший догмат нашей веры, и ты произносишь его столь же охотно, сколь это обязательно для христианина. Даже тогда, когда ты обращаешь благословение в проклятие, и тогда, произнося имя Божие, свидетельствуешь вместе с нами о том, что всемогуществу Божию подвластно все... «Бог видит все!» «Богу предаю себя». «Бог воздает!» «Бог между нами рассудит!» –говоришь ты, о душа! Откуда это у тебя – не христианки? Откуда зародился в тебе страх Божий? Откуда взялось это представление о суде и всемогуществе Божием? Не опасаясь ни насмешек, ни запрещений, ты говоришь так и дома и вне дома, даже на форуме и наконец в капищах, – стоя пред статуями богов – ты взываешь к иному Богу, к иному Судии!.. Не голос ли это твоей совести?..

«...Все эти свидетельства души тем более вероятны, что обыкновенно бывают весьма просты. Простота делает их народными; а чем более они народны, тем более всеобщи; всеобщность их доказывает, что они естественны, и, следовательно, в некотором смысле божественны. Такого рода доводы, как я думаю, не представляются ни детскими, ни легкомысленными тому, кто хотя немного поразмыслит о величестве природы, от которой душа восприемлет свои свойства. По учительнице ценится и ученица. Природа даст урок, душа повторяет его. Но все то, чему учит первая и чему учится вторая, истекает от Бога, т.е. от наставника самой учительницы. Каким же знанием об этом Верховном Наставнике душа может похвалиться? Тебе самому следует судить об этом знании, посоветовавшись с той, которая живет в тебе. Спроси свою душу, благодаря которой ты способен к разумению! Ты увидишь в ней то пророчицу будущего, то богатую предчувствиями, то исполненную предвидений. Что удивительного, если, происходя от Бога, она владеет даром предугадывания? Тогда нужно было бы удивляться равным образом и тому, что она знает Создавшего ее! Даже после того, как была повлечена в обман своим врагом, она вспоминает всегда о своем Создателе, доброту и наставления Которого она приводит себе на память; она не забыла своего собственного предназначения, ни даже конечной участи своего врага. Что ж удивительного в том, что Божия дщерь напевает тайны, знания которых Бог сообщил споим чадам?»

Тертуллиан заканчивает свой трактат следующим образом:

«Если вы сомневаетесь относительно своих собственных памятников, говорит он, обращаясь к язычникам, то Бог и природа не умеют лгать. Но для того, чтобы верить в природу и в Бога, верьте в свою душу; а через нее вы будете верить в самих себя... Так как вы страшитесь стать христианами, то допросите свою душу! Спросите, зачем она призывает истинного Бога, поклоняясь иному? зачем называет демонами злых духов, проклиная последних? зачем она берет, в свидетельство Небо и ненавидит землю? зачем она, невольница здесь, ищет там руку, которая освободила бы ее? зачем она судит об умерших? зачем говорит она языком тех самых христиан, которых не желает ни видеть, ни слышать? зачем она передала нам этот язык или переняла его от нас? зачем она научила нас ему или выучилась сама? Признайте, что такого рода, однообразие в выражении мысли при различии образа жизни заключает в себе какую-то тайну. Какое ребячество приписывать такое согласие греческому и латинскому языкам, которые-де между собой братья, в видах отрицания всеобщности природы? Ведь не у латинян, не у греков только душа упала с неба! Человек везде одинаков, различается только имя. И душа одна и та же, но различен язык; один ум, но различны звуки слов. У каждого народа свой язык, но сущность, так сказать, материя языка обща всем народим. На всех языках Бог и благость Божия, на всех языках – демон и проклятие его. На всех языках призвание суда Божия, на всех языках – смерть, сознание смерти и свидетельства об ней. Всякая душа пользуется своим правом провозглашать истины, которые только нам не дозволяется произносить даже шепотом. Поэтому мы в полном праве называть душу виновницей и свидетельницей. Виновная в заблуждении она свидетельствует об истине. Что она ответит, когда предстанет перед судом Божиим в день судный? Ты, душа, проповедовала о Боге и не искала Его; ты проклинала демонов и поклонялась им. Ты взывала к суду Божию и не соединяла с этим веры в Него; ты предчувствовала адские муки и не думала избегать их; ты думала по-христиански и гнала христианское имя»!

(«Adversus judacos»).

В эпоху Тертуллиана, кроме еретиков-маркиопитов, иудеи также старалась разорвать единство Божественного домостроительства, разрушая гармонию, существующую между Ветхим и Новым Заветом, не признавая исполнения пророчеств о Мессии. Требовалось показать исполнение пророчеств в срок, указанный пророками, т.е. завершение Ветхого Завета, послужившего приготовлением рода человеческого к принятию Завета Нового. Это послужило Тертуллиану темой для его трактата: «Adversus judacos». Присутствуя однажды на прении между христианином и иудейским прозелитом и не находя возможным, в шуме прений, развить свои мысли с надлежащей полнотой и обстоятельностью, Тертуллиан решился написать отдельный трактат.

Argumentum:

Гл. 1. Причина написания трактата. Евреи отпали о Бога и сами потеряли путь к спасению. По той же причине произошло некогда их обращение к идолопоклонству.

Гл. 2. Еще до Моисеева закона существовал закон Божеский, данный прародителям в раю.

Еще до предписаний Моисеева закона Св. Писание указывает на некоторых людей, как на праведников.

Гл. 3. Обрезание было только внешним признаком, по которому в последние времена можно было отличить народ, избранный Богом, и Ветхий Завет уже предуказывал в будущем прекращение этого обычая и замену плотского обрезании обрезанием духовным, очищением и просветлением внутреннего духовного существа человека. Все это наступило наконец со вступлением в церковь язычников.

Гл. 4. Что справедливо сказано касательно законов и обрезания, в равной мере относится к празднованию субботы.

Гл. 5. Тоже самое и относительно подписаний о ветхозаветной жертве.

Вместо нее должна приноситься жертва другая, новая, чистая и без исключения везде.

Гл. 6. Задача исследования сводится, следовательно, к тому, чтобы решить вопрос: явился ли уже провозвеститель нового закона, обетованный Мессия или нет?

Гл. 7. Если пророки возвещали всей земле о господстве над миром Мессии, то все это совершилось во Христе, основавшем всемирное духовное царство – церковь.

Гл. 8. Что Мессия появился, это вполне ясно доказывается из пророчества Даниила о восстановлении храма, о рождении и страданиях Мессии и из указания времени, которое соответствует вполне эпохе Христа.

* * *

Забывая, что все народы земного шара должны быть благословлены в племени Авраама, иудеи приписывали себе исключительное преимущество Божественных щедрот. По их мнению, законы и обетовании существовали только для них; остальные же народы не заслуживали нисколько, чтобы Бог заботился об них.

Тертуллиан указывает, что закону Моисееву предшествовало более общее законодательство, и за ним (за законом Моисеевым) в свою очередь должен последовать новый более полный завет.

«...Почему следовало бы верить, что Бог, Который создал вселенную, Который управляет целым миром, Который сотворил человека Своими руками, Который расселил по земле все племена, – чтобы Он даровать Свой закон через Моисея одному только народу, а не всем? Во-первых, если бы Он не распространил его для всех, то никоим образом не было бы позволено прозелитам из других пародов принимать его. Но как подобает благости и справедливости Бога – Творца человеческого рода, Он учредил для всех народов одинаково один и тот же закон, повиновение которому предписал в определенные Им сроки, как, когда и кому Он хотел. Действительно, в начале мира Он дал закон Свой Адаму и Еве, запретив им вкушать плод древа, посаженного среди рая, под страхом смерти в случае нарушения заповеди. Этого закона было бы достаточно, если бы он был уважаем. Ибо в законе, данном Адаму, мы признаем скрытый зародыш всех предписаний, которые развились впоследствии в Моисеевом законе. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею. Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Не убей. Не прелюбодействуй. Не укради. Не давай ложного свидетельства. Почитай отца и мать. Не желай чужого. Для всех этих законоположений – первобытный закон, данный в раю, служит как бы матерью. В самом деле, если бы они возлюбили Господа Бога своего, то не нарушили бы Его заповеди. Если бы они любили ближнего, т. е. себя самих, то не поверили бы словам змия и не явились бы по отношению к себе человекоубийцами, потеряв бессмертие чрез нарушение заповеди. Точно также воздержались бы от кражи, если бы не вкусили тайно от плода дрена и не скрылись бы между деревьями от очей Божиих; не сделались бы соучастниками диавола, отца лжи, поверив ему, что они будут как боги, и таким образом не оскорбили бы Бога, как Отца, создавшего их из персти земной, как бы из утробы мастери. Если бы не пожелали чужого, не вкусили бы запрещенного плода. Таким образом в этом первобытном и всеобщем законе, который Бог приурочил к плоду одного древа, мы находим все предписания, которые, прозябши, должны были в свое время произвести позднейший закон».

«Сверх того, до Моисеева закона, написанного на каменных скрижалях, говорит далее Тертуллиан, существовал закон неписанный, внушаемый самою природою человека. Его то и соблюдали наши предки» ...

«Каким образом Ной мог бы считаться праведным, если бы правда естественного закона не существовала раньше его? Каким образом Авраам стал бы другом Божиим, если бы не соблюдал справедливость и правду естественного закона? Каким образом Мельхиседек мог быть назван священником Бога вышнего, если бы прежде левитского священства не было левитов для принесения жертв Богу»?

«Чрез это мы познаем, что существовал Господень закон раньше Моисея; что этот закон не ведет своего начала со времени Хорива, горы Синая и пустыни. Восходя ко временам рая, он был преобразован при патриархах, а после – для иудеев на определенное время».

Таким образом закон Моисея с догматической и нравственной стороны воспроизводил, расширяя только, первобытное верование патриархов и указания совести. Поэтому он не должен считаться принадлежащим одному еврейскому народу н, таким образом понимаемый, не мог быть никогда отвергнут. Остаются обрядовая к дисциплинарная часть Моисеева законодательства и собрание установлений гражданского характера, имевшие целью сохранить в целости великие обетования и учение веры, избранным хранителем которых и был иудейский народ – сохранить веру в единого Бога и грядущего Искупителя мира. Само собою разумеется, что все эти охранительные установления должны потерять свое значение с пришествием Мессии, с наступлением царства Божия, не ограниченного ни местом, ни народом. Об этом безграничном расширении царства Божия беспрестанно предсказывали пророки, говоря о царстве, которое распространится до пределов земли, о новом завете, более совершенном, чем завет Синайский; о чистой жертве, которую будут приносить народы с восхода солнца до заката...

Но настало ли это время, когда все временные постановления Моисеева закона должны потерять свою обязательную силу, – иными словами: пришел Мессия или нет? Отвечая на этот вопрос, Тертуллиан указывает на то, что в лице Иисуса Христа совершились пророчества, относящиеся к Мессии, ко времени Его пришествия, к месту рождества Его, к главным обстоятельствам Его жизни и Его страданий. В частности, Тертуллиан останавливается на знаменитом пророчестве Даниила относительно семидесяти седмин, по истечении которых Христос будет предан смерти.

Рассеяние иудеев по смерти Спасителя и распространение царства Божия по целому миру не оставляют никакого сомнении насчет исполнения пророчеств.

«В кого другого могли уверовать все народы, как не в пришедшего Христа? В кого другого могли уверовать парфяне, мидяне, еламиты, жители Месопотамии, Армении, Фригии, Каппадокии, Понта, Азии, Памфилии, Египта и той частя Африки, что по ту сторону Кирены, римляне и пришельцы, равно как и иерусалимские иудеи? Кто другой мог покорить различные племена гетулов, большую часть мавров, жителей крайних пределов Испании, различные галльские народы, и британцев, неподвластных Риму, но уже подвластных Христу, сарматов, даков, германцев, скифов и многое множество неизвестных народов, жителей неизвестных стран и островов, которых мы даже и исчислить не в состоянии? Всюду прославляется имя Христа, Который приходит и – воцаряется! Да! кто мог бы царствовать во всех местах, кроме Иисуса Христа, Сына Божия, Который был возвещен нам, как долженствовавший царствовать вечно над всеми народами? Правда, царствовал Соломон, но – только в пределах Иудеи. Границы его государства простирались от Вирсавии до Дана. Царствовал Дарий над вавилонянами и парфянами, но его могущество не распространилось на все народы. Фараон и наследники имени его царствовали над Египтом, но – над одним Египтом. Навуходоносор с подвластными ему царями простер свои завоевания от границ Индии до Ефиопии¹⁸², но этим и ограничивалось его могущество. Александр Македонский, покорив всю Азию и другие страны, не мог удержать их под своим скипетром. Германец никому еще не позволил переступать свои границы; британец отрезан окружающим его океаном, мавры и дикие гетулы обуздываются римлянами, сдерживающими их в своих границах. А что мне сказать о самих римлянах, у которых не достает легионов для защиты границ империи, и которые никогда не могли передвинут свои границы далее внутрь пределов этих племен?

Таково ли царство Иисуса Христа? Его имя и могущество проникли во все концы земли. Везде в Него верят; Его почитают все перечисленные мной народы; везде Он царствует; везде Ему поклоняются; везде Ему платят одинаковую дань; ни один царь не встречает к себе большего расположения; ни один чужеземец не принят с такой радостью, никакое преимущество происхождения или звании в Его царстве не даст особого значения. Одинаковый для всех, Он повелевает равно всеми, единый Царь, единый Судия, единый Господь и Единый Бог вселенной.

«Как поколеблешься ты поверить тому, что мы говорим, когда все это совершается перед нашими глазами? Если духовное владычество Мессии, по предсказаниям пророков, должно была объять всю землю, то, очевидно, пророчество исполнилось вполне».

Подобное заключение подкреплялось рассеянием Иудеев, равно предсказанным, как следствие Богоубийства.

«Так как, с одной стороны, продолжает Тертуллиан, было предречено, что иудеи будут рассеяны за отвержение Христа, а с другой мы – видим разрушение их царства и рассеяние их сбывшимся на наших глазах, то становится очевидным, что иудеи испытали эти несчастия за Христа. Все находится в согласии в данном случае: смысл Священного Писания, фактическая сторона и порядок времен. Если же Христос, при пришествии Которого, согласно пророчествам, бедствия иудеев должны совершиться, еще не пришел, то иудеи должны подвергнуться им при Его пришествии. Но где же тогда взять эту «дщерь Сиона», которая должна быть отвергнута, если она не существует более теперь!? Где искать города, которые должны быть преданы пламени, если они уже истлели в своих могилах? Куда рассеять этот народ, который уже блуждает по всей земле? Возвратите же Иудее царство, которое Христос мог бы найти, прежде чем поддерживать мнение, что придет другой Христос»!

(«Dе praescriptionibus adversus haereticos»).

Книга «Dе praescriptionibus» направлена против еретиков. Главный аргумент Тертуллиана – это «argumentum praescriptionis». Это название заимствовано из римского права, где давность владения имуществом узаконивает право собственности, а на истца падает onus probandi. У нас – это право давности.

Кроме враждебного отношения язычества, церковь на своем, еще не долгом, пути во 2 веке встретила уже много ересей. При виде их многочисленности некоторыми боязливыми душами овладели смущение и страх. Тертуллиан написал свое сочинение с целью успокоить их и утвердить в истине. Весь трактат можно разделить на две части: в первой Тертуллиан определяет значение ересей в плане Провидения, общий характер, источники и причины, порождающие ереси. Вторая часть посвящена развитию взглядов и правил, каких должны держаться верующие в виду возникающих ересей.

Argumentum:

Гл. 1. Причина, трактата и его цель.

Гл. 2. Не следует удивляться тому, что ересь причиняет так много вреда.

Гл. 3. Отпадение лучших членов христианской общины не должно удивлять и сбивать с толку, потому что подобное совершалось даже и во времена Самого Христа,

Гл. 4. Это же самое обстоятельство являлось предвестником будущих ересей.

Гл. 5. И сам Апостол Павел говорит об этом, как о зле неизбежном.

Гл. 6. Объяснение слова ересь.

Гл. 7. Ереси ведут свое происхождение от философии, в которой они находились, как в своем источнике, и появились. вследствие того, что философские гипотезы или воззрения стали смешивать с учениями христианства.

Гл. 8. Еретики пользуются словами Христа, говорившего: «ищите и найдете». Но это относится к тем, которые еще не знают Христа.

Гл. 9. Христос вовсе не имел в виду побуждать этими словами к постоянному, нескончаемому исканию, но – к исканию истинной веры.

Гл. 10. Тот же, кто, постигши, нашел истинную веру Христову, тому незачем продолжать свое искание; наоборот, он должен стараться удержать себя твердым в этой вере.

Гл. 11. Тот же, кто захотел бы продолжать без конца свое разыскание, находится в опасности не найти истинной веры. Постоянное искание ведет в результате к возникновению противоречий.

Гл. 12. Расследование веры дозволительно, – только не у еретиков; общение с ними воспрещено.

Гл. 13. Основания веры или краткое рассмотрение истин христианской веры.

Гл. 14. Истины веры не нуждаются более ни в каких исследованиях, у еретиков же только одна забота – найти себе приверженцев.

Гл. 15. Так как главнейшее оружие еретиков заключается в искажении Священного Писания, автор требует, чтобы еретики не были допускаемы к рассуждениям о Священном Писании.

Гл. 16. Св. Павел учит не вступать с ними в споры.

Гл. 17. Потому что спорами о местах Писания нельзя прийти к цели, ввиду неправильного пользования еретиков Священным Писанием.

Гл. 18. Точно также поставить на истинный путь колеблющегося верующего – безуспешно, если вступать с ним в препирательство по поводу Священного Писания.

Гл. 19. Поэтому этот способ не годится, а так как трактаты частных лиц все-таки есть критериум сомнительного достоинства, то необходимо прибегать в этом деле к авторитету церкви.

Гл. 20. Христос созидает кафолическую церковь. Созданные трудами Апостолов частные христианские общины составляют единую церковь.

Гл. 31. Истину Христову, вверенную Апостолами церквам, и следует искать в предании, хранящемся в церквах, основанных Апостолами.

Гл. 22. Если же искать истину Христову вне этого, то вытекает одно из двух: или что Христос не поведал Своим Апостолам всего Своего учения, или же эти последние оставили при себе нечто, имеющее характер тайного учения; вот следствие того, если станут искать истину, помимо апостольского предания.

Гл. 23. Опровержение первого предположения.

Гл. 24. Продолжение.

Гл. 25. Апостолы сами не обладали, кроме евангельского, каким-нибудь другим тайным учением.

Гл. 26. Хотя Апостолы в действительности прибегали к осторожности при распространении учения Евангелия.

Гл. 27. Хотя сами Апостолы порицали в отдельности некоторые церкви, из этого однако не следует заключать, что эти церкви ложно поняли учение Апостолов.

Гл. 28. Хотя отдельные церкви и заблуждались, они не могли бы однако все прийти к одному и тому же вероубеждению.

Гл. 29. Если бы учение какого-нибудь еретика было правильно, то, очевидно, из этого следовало бы, что во все это продолжительное время, протекшее от Апостолов до его появления, христиане верили в ложно понятое Евангелие.

Гл. 30. Ереси, существующие в наши дни, возникли долгое время спустя после деятельности Апостолов, а другие являются по милости лиц, еще и до сих пор живущих.

Гл. 31. Первоначальная передача всегда наивернейшая.

Гл. 32. Даже продолжительное существующие ереси не делает ее истиной; потому что она стоит вне церкви апостольской и единоучения всех прочих церквей.

Гл. 33. Даже если таковая (ересь) относится ко времени апостольскому, ее преимущество перед другими ересями заключается разве только в том, что она уже подвергалась отвержению и запрещению апостольскому.

Гл. 34. Если ересь возникла в апостольское время, то ими самими она и осуждена; новые же тем самым, что они по происхождению позднее других, сами произносят приговор себе.

Гл. 35. Продолжение.

Гл. 36. Как нужно пользоваться авторитетам хранящегося в церквах апостольского предания в каждом отдельном случае.

Гл. 37. Еретики стоят вне церкви и поэтому не имеют права прибегать к Св. Писанию, чтобы толковать его в свою пользу.

Гл. 38. Они принуждены постоянно и различно изменять Св. Писание, сообразно их заблуждениям.

Гл. 39. Это вовсе и неудивительно, так как подлоги очень часто случаются и с сочинениями частных лиц.

Гл. 40. Мысль, побуждающую людей к этому, дал диавол. Ересь, вместе с идолопоклонством – суть дела его ведения.

Гл. 41. Против истинности учения еретиков свидетельствует отсутствие у них порядка и их шаткое блуждание из стороны в сторону.

Гл. 42. К этому присоединяется недостаток усердия проповеди, и вся их деятельность направлена на то, чтобы подорвать церковь.

Гл. 43. Все подобные явления, встречающиеся у еретиков, имеют свое основание в самой природе ересей.

Гл. 44. Тот, кто отвергается от истинной веры, не заслуживает никакого оправдания; он тем самым ставит себя в положение глупого противоречия с чистыми, ясными истинами веры христианской.

* * *

«Нельзя удивляться ни тому, что существуют ереси – потому что они предсказаны, ни тому, что они уничтожают веру у некоторых людей, потому что ереси существуют для того, чтобы наша вера, пройдя через искушения, приобрела. тем большую крепость в очевидность истины, Поэтому множество людей безосновательно смущается тем, что ереси завоевывают себе успех. Что же это такое было бы, если бы их совсем не было? Когда известная вещь существует, она необходимо имеет свою причину и свойственную ей энергию, которая поддерживает ее существование, и без которой она не могла бы существовать. Ты не изумляешься нисколько, что существует лихорадка, этот наиболее злейший бич человечества, в числе других смертоносных и мучительных болезней, – не удивляешься и тому, что она уничтожает человека: такова, ее природа! Не будучи в состоянии уничтожить ее, мы предпринимаем все меры для предохранения (себя) от нее. Зачем же мы смущаемся и удивляемся тому, что ереси, которые сжигают вас более губительным огнем и приносят нам вечную смерть, могут иметь подобное действие, вместо того, чтобы воспрепятствовать им в этом, как будто бы мы не имели для этого возможности? Ереси ведь постольку и имеют силу, поскольку мы с удивлением смотрим на их могущество. Сбитые с толку испугом, мы смущаемся, и это смущение нас заставляет верить, что их могущество проистекает из некоторой истины. Было бы удивительно, без сомнения, если бы зло имело такое сильное могущество. Но ведь ереси оказывают свою силу только над тем, кто сам нетверд в вере. Посмотрите на бой атлетов и гладиаторов: победитель обыкновенно ни особенно храбр, ни непобедим; но ему попался слабый соперник. Ему противопоставляют более храброго, тогда победитель оказывается в свою очередь побежденным. В таком же положении находится дело и с ересями; сильные благодаря нашей слабости, они бессильны против твердой веры. Каждая ошибка, по Божьему Провидению, служит для большего торжества истины. Каждая ересь была удобным случаем и точкой отправления для нового развития света и истины. Поэтому ереси имеют свою относительную пользу, так как всякое частное зло обращается по воде Промысла в общее благо».

Нередко случалось, что ереси насчитывали в числе своих приверженцев людей, устроявших церковь своими добродетелями. Тертуллиан старается уничтожить в душе своих читателей неприятное впечатление, производимое на них подобными примерами.

«Как, говорят, вот тот и этот, которого мы знали за верного, мудрого, преданного церкви, мог перейти в лагерь еретиков? Делающие подобное возражение могли бы сами себе ответить: эти люди в основе своей не были нисколько тем, чем их представляли; иначе ересь не могла бы совратить их. Впрочем, разве очень уж так необычайно, чтобы люди испытанной добродетели впадали потом в заблуждение? Саул, лучший среди всего парода своего, падает впоследствии под влиянием чувств злобы и зависти. Давид, человек по сердцу Божию, становится виновным в двойном преступлении: убийстве и прелюбодеянии. Соломон, осыпанный дарами Божиими и исполненный Его премудрости, быть вовлечен в идолопоклонство своими женами; один только Сын Божий безгрешен! Что же удивительного, если епископ, диакон, вдова, девственница, ученый, даже мученик удаляется от правила веры? Разве ереси станут от этого истиной? Разве мы судим о вере по людям или о людях по вере? Никого нельзя назвать мудрым, если он не остался верен истине. Никого нельзя назвать более великим, чем истинного христианина. Никого нельзя назвать христианином, если он не останется твердым в вере до конца! Человек!.. Но вы судите об ином человеке только но внешним фактам, вы верите на основании того, что вы видите; а вы видите настолько, насколько велико поле вашего зрения...»

«...Пусть легкая солома улетает под влиянием первого дуновении испытаний; за то тем чище пшеница в житнице Господа. Разве некоторые из учеников Господа не соблазнились о Нем и не покинули Его? Другие тем не менее остались верны Ему; зная, что Он – глагол жизни и что Он пришел от Бога, они последовали за Ним до конца, хотя в свою очередь им была предоставлена свобода вернуться, если бы они пожелали этого. Один из Апостолов предает Его; что же удивляться тому, что Фигелл, Гермоген, Филет, Гименей покидают его Апостолов? Нам удивительно видеть, что некоторые оставили Его церковь; но то, что мы страдаем по примеру Христа, явно показывает, что мы – христиане. Они вышли из нашей среды, как смазано в Писании, но они не были нашими: если бы они были нашими, они остались бы среди нас .

В поступках или произведениях любого ересиарха до его отпадения от церкви всегда заметен зародыш его будущего отпадения. Некоторые умственные или нравственные предрасположения, при помощи внешних влияний, привели ето к отпадению.

Но откуда же происходят ереси, наносящие раны церкви? Тут Тертуллиан точно характеризует отношение ереси к истинной вере. Ересь (αἵρεσις, haeresis), как укалывает ее название, есть выбор, который делают среди других истин, чтобы отвергнуть одни из них и принять другие. Православие напротив принимает все учение во всей целости, так как приняли его от Христа и передали всему миру Апостолы. С одной стороны, каждый составляет свое верование по себе, под освещением своего разума и по прихоти свой воли; с другой стороны, все держатся одного символа, который сообщен нам путем законного свидетельства. Но ересь находит свое осуждение в самой же себе, выбирая между истинами откровения, которые имеют равную степень достоверности; отрицать одну из них – значит опрокидывать все, потому что причина достоверности тождественна у всех. Здесь Тертуллиан с обычной энергией указывает на разницу, существующую между человеческими учениями, предоставленными на свободную оценку каждого, и божественных откровением, которое должно пользоваться согласным признанием всех.

«Как я жалею, восклицает автор, что Аристотель изобрел диалектику, искусство, одинаково способное созидать и разрушать, переменчивое, как Протей, в суждениях, сухое, сведенное к предположениям в своих доказательствах, обильное прениями, противоречащее само себе, само беспрестанно уничтожающее то, что недавно сделало... От него явились эти басни, эти бесконечные аналогии, эти праздные вопросы, эти расползающиеся, как рак, речи, от которых Апостол старается нас избавить, заклиная в своем послании в колоссянам, чтобы мы с осторожностью относились к философии: остерегайтесь, чтобы кто-нибудь не обманул вас при помощи философии и пустых соблазнов, но преданиям человеческим и вопреки премудрости Духа Святого. Он был в Афинах, где узнал эту светскую мудрость, которая хвастается, что научает истине, искажая ее на самом деле. Он видел, что мудрость эта была разделена на множество толков, которые, как и ереси, всегда заклятые враги друг другу.

Что общего между Афинами и Иерусалимом, Академией и Церковью, между еретиками и христианами? Наше учение происходит из портика Соломона, который сам учил, что искать Бога надо в простоте сердца. Пусть разберутся между собою те, которые изобрели и открыли стоическое, платоническое или диалектическое христианство! Мы не увлекаемся любопытством после Иисуса Христа, не имеем нужды в изысканиях после Евангелия! Веруя им, мы не желаем верить ни чему другому. Думаем даже, что и верит более нечему». Напротив, еретики прилагают к Божественному откровению принцип свободного исследования. Прежде чем опровергать их, Тертуллиан старается установить генезис ереси в его источнике.

Отвечая гностикам на их доводы в пользу справедливости свободного исследования, Тертуллиан ставит различие между исследованием, предшествующим вере и последующим за ней; первое вполне законно, второе нелепо, если оно имеет своим объектом откровение. «Да, ищите, ищите Христа, если вы Его еще не знаете, ищите твердый и неизменный символ веры, который приняли все пароды; все это не требует бесконечных исследований. Но раз вы уже нашли то, чему учит Христос, остановитесь, положите предел вашим поискам, успокойтесь в уверенности, которую дает Божественное откровение, не оскорбляйте слово Божие, подвергая его критическому исследованию, как будто Бог может обмануть вас или ошибиться Сам».

Весь этот спор можно привести к трем пунктам: предмет искания, время и предел или мера, «Должно искать то, чему учил Иисус Христос; должно искать, пока не найдено, и продолжать искание до тех пор, пока не нашел. Но вы нашли с тех пор, как поверили, потому что вы не поверили бы, если бы не нашли, так как вы искали для того, чтобы найти, и вы находите для того, чтобы поверить. Итак, веруя вы полагаете конец всем вашим поискам: самый плод, результат наших поисков, когда вы его уже нашли, даст вам знак остановиться». Следовательно, весь вопрос сводится к тому, дал ли Бот откровение человеческому роду, и где мы можем найти его. «Бы хотите знать, продолжает Тертуллиан то, чему учил Христос: хорошо, это ваше право, наш долг; но будьте внимательны, не ошибитесь в дороге!» «Вы, которые ищете все не находя, не ищете ли там, где никогда не находят? Вы, которые стучитесь там, где вам не отворяют, не стучитесь ли там, где нет никого? Вы, которые просите так, что вам не дают, не просите ли у того, кто не может ничего дать? Где вы ищете? Не у еретиков ли»?

«Но если бы еретики даже и не были противниками истины, продолжает Тертуллиан, и если бы нам не было указано избегать их, – чему можно научиться у людей, которые сами сознаются, что они все еще ищут? Если они серьезно ищут, то они ничего еще не нашли достоверного, следовательно, какое бы мнение они ни имели в данный промежуток времени, они сами довольно свидетельствуют о своих блужданиях уже тем, что ищут. Так и вы, со своей стороны ищущие, если будете обращаться только к тем, кто ищет, сомневающиеся к сомневающимся, неуверенные к неуверенным, слепые к слепым, неизбежно вместе с ними падете в одну и ту же пропасть Когда они ради обмана и совращения выставляют на вид, что они ищут истины, для того, чтобы, ввергнув нас в беспокойство, привить нам свои взгляды, а между тем, сблизившись с нами, тотчас же авторитетно запрещают то, что сами же приглашали наследовать незадолго пред тем, – наш долг, их отвергнуть, чтобы они знали, что мы отречемся скорее от них, чем от Христа; потому что, ища , еще, они не нашли; не найдя, еще не имеют веры; не веруя, они не могут назваться христианами! Напротив, когда они верят и для защиты своих мнений продолжают говорить, что надо еще искать, этим, самым они уже отрекаются от. веры раньше, чем стали защищать предмет своей веры, так как сознаются, что не верят в него, продолжая свое искание. Каким же образом люди, которые не христиане в своих собственных глазах, могут быть христианами для нас? С таким обилием лжи к какой вере они могут прийти своими рассуждениями, что могут, защитить? Какой истине они покровительствуют, вводя ее при помощи лжи»?

Свободное исследование, как его понимает ересь, бессильно для восприятия акта веры, потому что оно не знает, будет ли предмет веры завтра тот же, что и сегодня; не изменит ли его совершенно крайний результат его исканий? Вера же предполагает полную уверенность, потому что отсутствие уверенности равнозначительно сомнению, что является отрицанием веры, так как она становится тогда в положение проблемы и подчинена случайностям изыскания, предела которому не предвидится. Следовательно, при свободном исследовании мы постоянно искали бы, никогда не находя; иными словами, с бесконечным свободным исследованием несовместимо никакое положительное исповедание веры. Следовательно, как говорит Тертуллиан, люди, которым их система, запрещает строить акт веры на учении, лишенном почвы, не заслуживают имени христиан в истинном смысле этого слова. Считая, что истинную веру следует искать там, где христианское учение существует во всей целости, под охраной достоверного свидетельства и законного авторитета, Тертуллиан воспроизводит в главных чертах символ веры вселенской. Но кроме правила веры, которое должно оставаться целым и невредимым, церковь оставляет широкое поле для исследований. Вы свободны, говорит Тертуллиан, исследовать то, что может служить вопросом, во оскорбляя правила веры. «Ищите, разбирайте, давайте простор нашему любопытству; если что-нибудь вам кажется темным или двусмысленным, то ведь среди ваших братьев некоторые подучили дар ведения, – обратитесь к ним; любопытствуя, в свою очередь, они станут искать вместе с вами; но еще раз: уважайте то, что выше всякого исследования и споров»!

Чтобы набежать осуждений, некоторые секты прибегали к Священному Писанию, где каждая из них думала найти оправдание своим учениям. Существовало два способа опровержения ересей: следуя аналитическому способу, переносили спор на почву Писания и брали один по одному члены символа, доказывая, что каждый из них опирается на слово Божие, между тем как мнение еретиков находит там осуждение себе. Но Тертуллиан находил этот способ бесплодным. «Вы хотите, говорит он, спорить с еретиком о Писании; но, во-первых, он принимает не все книги Писания; те же, которые он принимает, изменяет через добавки или урезки. Затем он перетолковывает их по своему произволу; местам, которые его смущают, он противополагает другие, неясность которых позволяет ему видеть в них все, что ему угодно. Как бы вы ни были опытны в знании Писаний, вы не помешаете ему ни авторитетно отрицать то, что вы предложите в качестве доказательств, ни поддерживать с одинаковым упорством то, что вы будете отрицать. Бесплодный по отношению к ереси, которую вы опровергаете, подобный разбор может стать опасным для свидетелей спора, которых вы стараетесь просветить. С изумлением видя, что отрицают и утверждают с обеих сторон, и ни один из спорящих не остается побежденным, они могут вынести из зрелища этой борьбы нерешительность и сомнение. Следовательно, вы подвергнетесь верной опасности в споре, который не даст вам ничего, кроме утомления и раздражения.

Спор с еретиком о Писании способен только произвести боль в голове и натрудит легкие. Но есть другой способ, более пригодный к борьбе, так как он отнимает у еретиков возможность толковать самые ясные и положительные тексты Писания разноречиво, по собственному их убеждению. На требование еретиков относительно критического разбора, библейских текстов Тертуллиан отказывается входить с ними в спор об этом, предлагая лишить, их права, спорить о Священном Писании. «Мы не имеем нужды, говорит он, исследовать в подробностях и опровергать ваши мнения одно за другим; весь вопрос между нами и вами сводится к тому, чтобы узнать, где находится учение Христа. Но Христос сообщил это учение Апостолам, которые, в свою очередь, передали его церквам, основанным ими. Следовательно, мы – истинные владетели его; одного факта владении достаточно для того, чтобы мы воспользовались правом отринуть ваши требования по отношению к учению, которое существовало до вас и вне вас».

Другими словами – предохраняем себя против вас, опираясь на известный осязаемый факт, и поэтому прерываем всякое дальнейшее обсуждение. Вот в кратких чертах мнение Тертуллиана.

Затем он развивает его в подробностях. Устраним на минуту всякий спор о догмате: он известен всем. Христос, будучи на земле, преподал Свое учение. Кому Он его передал? Второй пункт столь же ясен, как и первый. Все знают, что Он избрал двенадцать Апостолов, которым дал поручение учить народы, обещая притом Апостолам соприсутствие и помощь Святого Духа. Что сделали Апостолы? История покажет нам это. Апостолы основали церкви, сначала в Иудее, потом в остальной вселенной. Эта апостольские церкви дали начало другим, вышедшим, подобно отпрыскам, неотделимым от их общей ветви. Ибо все эти церкви, как бы они ни были многочисленны, образуют одну; все они апостольские по их происхождению, потому что связаны с Апостолами или непосредственно, или посредственно, равно как и по их учению, которое ни в чем не отличается от учения учеников Господа. Если наш Господь Иисус Христос послал Апостолов для проповеди, то не следует принимать других проповедников, кроме установленных Им, потому что никто не знает Отца, кроме Сына, и тех, которым Сын открыл Отца; а Сын открыл Его только Апостолам, посланным для проповеди того, что Он им возвестил. Но что проповедовали Апостолы? Другими словами, что им открыл Иисус Христос? Я полагаю, что это можно узнать единственно в учении церквей, которые основали Апостолы, поучая их сначала живым словом, потом своими посланиями. Если это так, то мы должны заключить отсюда, что всякое учение, согласное с апостольскими церквами, рассадниками и источниками веры, – истинно, потому что оно несомнительно содержит то, что церковь подучила от Апостолов, Апостолы от Христа, Христос от Бога. Напротив, по той же причине всякое другое учение должно быть отвергнуто без предварительного исследования, как противоположное учению церквей, Апостолов, Христа и Бога. Нам остается только показать, что наше учение происходит от Апостолов и, по неизбежному следствию, все другие и противоположные ему учения ложны. Мы находимся в общении с церквами апостольскими, потому что наше учение не отличается ни в чем от их учения: вот свидетельство истины!

На возражения еретиков, что Апостолы не все знали; или, если и знали все, не всему всех научили; или, если они передали все, церкви не хорошо их поняли, – Тертуллиан отвечает: «какой здравомыслящий человек мог бы утверждать, что не знали какого-нибудь пункта христианского учения Апостолы, которых Спаситель послал учить вселенную, наставляя их Сам прежде, чем доверять им миссию наставлять других? Что могло быть скрытым от Петра, названного камнем для создания церкви, – от Петра, который получил вместе с ключами царствия небесного власть вязать и решить на небе и на земле! Что могло быть скрыто от Иоанна, любимого ученика, которому Спаситель позволял возлежать к груди Своей, которому одному Он указал наперед предателя Иуду, и которого Он дал сыном Марии вместо Себя? Что Христос захотел бы скрыть от остальных Апостолов, спутников Его трудов в Его жизни, провозвестников Его учения после Его смерти? Без сомнения, Он сказал им: Я много имел бы сказать вам, чего вы не можете еще вместить теперь, прибавив: когда Дух Истины придет, Он научит вас во всякой истине! Но это обещание исполнилось сошествием Святого Духа на Апостолов в день, Пятидесятницы».

«Еретики возражают нам тем, что Петру возражал Павел, откуда они заключают, что первый не знал некоторых истин, которые знал второй». Но только невежество, говорить Тертуллиан, может смешивать в этом пункте совершенно разные вещи. То, что Павел порицал в Петре, было ошибкой в поведении последнего, но не в истинах веры. С целью пощадить предрассудки некоторых иудействующих христиан, более скрупулезных, чем другие, Петр счел за должное перестань есть с язычниками; Павел находил эту уступку излишней. Вот к чему сводится весь спор между ними. С одинаковым правом Петр мог бы укорять Павла за то, что, запрещая обрезание, не помешал обрезанию Тимофея. Все это доказывает только то, что в способах действия Апостолы сообразовались с условиями времени, места и лиц. Что касается до учения, оно было неизменно. Петр и Павел проповедовали одно и тоже Евангелие, как испытали одно и тоже мученичество.

Возражая еретикам на второй пункт их мнения, будто Апостолы не всему научили всех, Тертуллиан говорит, что «нет ни одного тайного пункта в откровенном учении. Иисус Христос повелел ученикам проповедовать Его учение на открытом воздухе и на кровлях, поставлять свет на светильнике, а не под светильником. Поручая им не бросать святыни псам и не кидать бисера перед свиньями, Он хотел этим единственно научит их поступать разумно и разборчиво. Но нельзя отсюда заключать, что они должны были наставлять двум различным родам истин, проповедовать об одном Боте в церкви и о другом в домах, об одном Христе публично, и о другом Христе тайно, о воскресении для всех и о воскресении для некоторых избранных. Наоборот, – как настойчиво Апостолы убеждали верных наблюдать, чтобы не было разногласий и расколов в церкви! Очевидное доказательство тому, что они передавали всем одинаковое учение без ограничения и без разделения.

Остается рассмотреть третье возражение еретиков, будто церковь неверно поняла апостольское наставление. Тертуллиан противопоставляет этому мнению совершенное согласие всех церквей относительно одного и того же символа веры. «Предположим, говорит он, если хотите, что все церкви заблуждаются; что Апостол обманулся, свидетельствуя о некоторых из них; что Святой Дух не позаботился ни одну из них направить в смысле истины, будучи послан Христом и будучи просим у Отца, чтобы стать наставником истины. Предположим, что Он пренебрег Своей обязанностью, оставляя церкви верить и понимать все другое кроме того, что Им передано было чрез Апостолов, – правдоподобно ли, чтобы столь многочисленные церкви соединились в одном заблуждении? Среди множества возможных случайностей нельзя было бы найти такого общего и одинакового у всех результата; если бы церкви заблуждались относительно учения, необходимо оказалась бы разница в этих заблуждениях. Нет! Что тождественно среди большего числа людей – не заблуждение, но предание. Пусть после этого осмеливаются поддерживать мнение, что заблуждались те, которые передали веру»!

Возвращаясь к своим первоначальным положениям, Тертуллиан говорит: «Мы владеем истинным учением, потому что мы восходим до Апостолов, которые нам передали его, и потому что наше учение согласно с их учением. Вы же, еретики, не имеете никакого права на апостольское наследство; ибо, с одной стороны, вы из недавно явившихся, а с другой, ваши мнения, не согласуясь с учением Апостолов, были преданы ими анафеме. Достаточно установить только одно это для того, чтобы навсегда осудить все ереси, каковы бы ни были их имя и родословие. Если же среди этих ересей некоторые осмеливаются называть себя современными Апостолам для того, чтобы оградить себя авторитетом апостольского предания, мы можем им ответить: покажите же нам происхождение ваших церквей, разверните перед нами преемственность ваших епископов с самого начала так, чтобы они восходили к Апостолам или к одному из апостольских мужей, которые находились в постоянном общении с Апостолами, ибо этим церкви, истинно апостольские, доказывают свое происхождение. Таким образом смирнская церковь указывает на Поликарпа, которого Иоанн дал ей в епископы; римская на Климента, поставленного Петром. Остальные указывают также на людей, поставленных епископами через Апостолов, и на тот путь, которым они получили семя апостольского учения. Пусть еретики придумают что-нибудь похожее! После стольких богохульств им ведь все позволительно; но как бы они ни придумывали, они не успеют в этом. Ибо их учения, при сравнении с апостольским, достаточно доказывают своим разнообразием и противоречиями, что основателем их не был ни Апостол, ни муж апостольский. Действительно, Апостолы не могли противоречить друг другу в своем учении, апостольские мужи не могли противоречить Апостолам, за исключением отпавших. Пусть еретики покажут согласие своего учения с учением апостольским! – вот вызов от лица церквей, которые хотя не могут назвать своим основателем ни Апостола, ни мужа апостольского, будучи недавнего происхождения или даже постоянно вновь возникая, тем не менее заслуживают название церквей апостольских, вследствие единства веры, единства источника их учения. Итак, все ереси приглашаются нашими церквами доказать по своему учению или по происхождению, что они апостольские. Но они не могут доказать того, чего нет. Разница их учения от апостольского ясно показывает напротив, что они нисколько не апостольские. Вот почему ни одна апостольская церковь не принимает их в общение мира».

Еретики выводили одну ересь из предшествующей и так до времен апостольских, думая этим прикрыть недавность своего происхождения.

«Да, возражает им на это Тертуллиан, мы без труда предоставляем вам это. Вы имеете своего рода преемство; вы имеете предшественников и предков. Вы восходите действительно, только не к Апостолам, а, в чем большая разница, к ересям, осужденным ими; вот ваше истинное происхождение!» Таким образом ереси по своему происхождению позднее апостольского времени, и тогда их новизна уже служит для них осуждением, или восходят к ересям времен апостольских – тогда они подпадают под осуждение Апостолов, высказанное ими по поводу современных им ересей.

«Где же искать истинное учение Апостолов? Хотите вы удовлетворить спасительной и похвальной любознательности? Идите к церквам апостольским, где еще теперь существуют на том же месте кафедры Апостолов, где, слыша чтение их достоверных посланий, вы как бы увидите их самих и услышите как бы звук их голоса. Живете ли вы близ Ахайи? Вы имеете Коринф; вблизи Македонии? вы имеете Филиппы и Фессалоники. Отправляетесь ли вы в Азию? Не минуйте Ефес! Будете ли в пределах Италии? Вы имеете Рим, к авторитету которого и мы прибегаем. Счастлива церковь, в лоне которой Апостолы пролили, вместе с кровию, свое, учение, где Петр был приобщен к страданиям Господа, где Павел был увенчан, как Иоанн Креститель, где Апостол Иоанн выходит цел и невредим из кипящего масла, чтобы быть сосланным на остров. Посмотрим же, что получил и чему учит Рим и в чек он имеет общение с церквами Африки! Рим признает Единого Бога, Творца вселенной; признает Иисуса Христа, Сына Бога Творца, рожденного от Девы Марии, исповедует воскресение плоти; соединяет закон и пророков, с евангелиями и посланиями Апостолов. Вот источники, где Рим почерпает свою веру!»

«Итак, если известно, что истина находится на стороне тех, которые благоговейно следуют правилу веры, данному церкви Апостолами, Апостолам – Христом, Христу же Богом – мы имеем основание поддерживать мнение, что с еретиками не следует вступать в спор о Писаниях, потому что мы, без содействия Писаний, доказываем, что они абсолютно чужды Писаниям. Ибо с тех пор, как они еретики, они не могут быть христианами, держась не учения Христа, но последуя тому, что сами произвольно набрали, вместе с именем еретиков. Не будучи христианами, они не имеют никакого права на христианские Писания. Кто вы? может сказать им церковь. Когда и откуда вы пришли? Что вы делаете у меня, не будучи из числа моих? По какому праву, Маркион, ты рубишь мой лес? Кто позволил тебе, Валентин, изменять направление моих источников? Кто уполномочивал тебя, Апеллес, передвигать мои границы? И вы, другие еретики, каким образом осмеливаетесь сеять здесь и пасти по своему желанию? Это мое благо! Я владею им уже давно; я имею всем известное начало, титул, происходящий от первых основателей. Я обладаю на том основании, что они так утвердили в своем завещании и таким образом вверили на сохранение, укрепивши клятвою. Вам отказано во всем этом, вы лишены участия в наследстве, как чуждые и враги! Но почему еретики чужды и враждебны Апостолам? Не потому ли, что учение, которое каждый из них придумал или усвоил, по своему произволу, пряно противоположно учению Апостолов?» ...

«Я не могу здесь опустить (заключает Тертуллиан свое сочинение) описания поведения еретиков. Как оно легкомысленно, низко, какой оно носит земной характер, лишено важности, авторитета, дисциплины, как все соответствует с их верой! Среди их не знают, кто оглашенный, кто верный; они входят, слушают, молятся все вместе, даже вместе с язычниками, если таковые присутствуют. Они повергают, не колеблясь, святыню псам, рассыпают жемчуг, хотя бы и фальшивый, перед свиньями. Разрушение дисциплины они называют простотой; нашу привязанность к ней считают напускным благочестием. Они дают мир всем безразлично. Противореча одни другим и своем веровании, они находят, что им все равно, так как они соединились дли борьбы е истиной» ... «Что скажу об их проповеди? Они не имеют намерения обратить язычников, но совратить наших. Они полагают свою славу в том, что опрокидывают тех, которые стоят, вместо того, чтобы поднять тех, которые лежат на земле. Я не удивляюсь этому; не будучи в состоянии ничего сами создать, они строят свое здание на развалинах истины. Они усиливаются пошатнуть пашу церковь, чтобы построить свою» ... «Нельзя сказать, чтобы были расколы среди еретиков; по крайней мере, не видно этого: схизма для них – единство. Удаляясь от своих собственных правил, они то и дело расходятся друг с другом. Каждый перетолковывает по-своему учение, которое он получает, так как ведь и тот, кто передает его, придумал его сообразно своей фантазии. Ересь, в своем успехе, обнаруживает свою природу и характер своего происхождения. Валентиниане и Маркиониты имеют право вводить в религию новое по своему произволу с таким же правом, как Валентин и Маркион. Короче, все ереси, если их исследовать до основания, удаляются на много от учения их основателей» ... «Еретики отрицают страх Божий, поэтому они живут в высшей степени распущенно. Да где же и не бояться Бога, как не там, где Его нет? Где нет Бога, там тем более нет истины; а где нет истины, там естественно встретишь подобную дисциплину; напротив, где Бог, там и страх Божий, который есть начало премудрости; где страх Божий, там найдем строгую точность, бдительную заботу, просвещенный выбор, осмысленное общение, заслуженный почет, благоговейное подчинение, скромность в обществе, церковное единство и все Божие».

(«Adversus Marcionem»).

Маркион распространял свое учение в конце второго века. Сущность его заключается в признании трех начал: верховного, абсолютно доброго Бога, – Демиурга, Бога, справедливости без милосердия, и диавола. Демиург – творец мира и человека. Ветхий Завет дан Демиургом, Новый – Мессиею, посланником абсолютно-доброго Бога, о котором люди раньше ничего не знали. Маркион считал невозможным признать в одном верховном начале любовь и справедливость: отсюда у него – два верховных начала, кроме диавола. В подтверждение своего учения оп написал книгу «Antitheses», т.е. противоположности, где собрал примеры из Ветхого Завета, говорящие о справедливости, карающей беззаконие, и противопоставил им примеры евангельской кротости. См. также примеч.: «Маркион и его учение».

Кн. I. Argumentum:

Гл. 1. Прежняя деятельность Тертуллиана против Маркиона. Его родина, личность и в общих чертах система учения.

Гл. 2. Два бога Маркина.

Гл. 3. Бог есть высшее благо и таковое может быть только одно.

Гл. 4. Два высших блага немыслимы одновременно, хотя бы они были отделены своими предела друг от друга.

Гл. 5. Потому что, в противном случае, могло бы существовать и более двух.

Между тем стараться представить себе два высших блата значит раздвоять (разделять) понятие единого блага.

Гл. 6. Два высших блага, даже различные по отношению друг к другу, не могут существовать друг подле друга.

Гл. 7. Продолжение и заключение этого доказательства.

Гл. 8. Бог-Творец и так называемый новый Бог Маркионитов – Бог чистого блага.

Гл. 9. Последний, очевидно, должен был уже прежде существовать, и уже потом был постигнут. Но это немыслимо.

Гл. 10. Бог всегда был известен в Своем творении.

Гл. 11. Представление о Боге неизвестном ведет к противоречию: все Божие, – что же принадлежит Богу, ничего не создавшему?

Гл. 12. Нечто подобное можно думать и о Боге, оставшемся бездеятельным, а потому само существование Его и не может быть известно.

Гл. 13. Творчество, как выраженное в великом, так равно проявляющееся и в малом, – удивительно и составляет признак Бога, что признавали в языческая философия и религия.

Гл. 14. Маркионитское воззрений на созданный мир кощунственно, не истинно и смешно.

Гл. 15. Если Маркион последователен в своем суждении, то он должен считать и материю, и пространство за божества.

Гл. 16. Нельзя делить мир так, чтобы видимое приписывать Демиургу, а невидимое – благому Богу.

Гл. 17. Одного искупления, которое Маркион приписывает доброму Богу, было бы недостаточно, между тем как другой проявлялся бы во всем остальном.

Гл. 18. Как нужно понимать это предполагаемое Маркионом откровение благого Бога? Оно очевидно должно быть достойно Божеского Существа.

Гл. 19. До Маркиона никто ничего не знал об этом подразумеваемом откровении нового Бога.

Гл. 20. Маркионитское сопоставление закона и Евангелия.

Гл. 21. Сущность вещей и предание запрещает подобное сопоставление.

Гл 22. Божественное благо, которое не явлено, не может быть узнано человеком, а поэтому для него и не существует.

Гл. 23. Когда благой Бог желает разрешить людей от страданий, то Он направляет свою деятельность в чуждую ему область, так как, по учению Маркиона, люди созданы Демиургом,

Гл. 24. Понятие об искуплении Богом только благим, но не всеправедным и правосудным, не верно.

Гл. 25. Бог познается не по одной Своей благости, но и по другим Своим свойствам.

Гл. 26. Например, по Своему правосудию, карающему за грех.

Гл. 27. В противном случае сознание добра и зла представлялось бы человеку лишь только кажущимся.

Гл. 28. Все исцеления, все спасительные установления, все заповеди в системе учения Маркиона теряют свой смысл и значение.

Гл. 29. Запрещение Маркионом брака, в котором будто бы заключается что-то нечистое, несправедливо.

Кн. II. Argumentum:

Гл. 1. Так как Бог Маркиона, так называемый Бог чистого блага, не может быть признан, то нет никакого другого Бога, кроме Творца вселенной, Которого и нужно всем признавать.

Гл. 2. Познать в совершенстве Бога для человеческих сил недостижимо.

Гл. 3. То же, что Бог Сам Себя проявляет Своим творением, уже само по себе есть благо.

Благо в свою очередь есть вечное свойство Боги,

Гл. 4. Божеская благость в начале создала для людей местожительство – место их пребывания.

Затем, по благости Своей, Бог дал людям закон.

Гл. 5. Маркиониты говорят, что действительное существование зла в мире не может сочетаться с сущей благостью, предведением и всемогуществом Божиим.

Гл. 6. О свободной воле человека по отношению к добру и злу.

Гл. 7. Бог не мог препятствовать человеку злоупотреблять свободной волей, раз он человека одарил таковой.

Гл. 8. Бог предназначил человека и сделал его способным к хорошей, добродетельной жизни.

Это следует из того, что и до сих пор, следуя законам своей свободной воли, люди могут приходить к этой цели.

Гл 9. Душа, хотя сама по себе и дыхание, и прообраз Бога, все-таки имеет возможность грешить.

Гл. 10. Искушение человека от злого духа во время его грехопадения нисколько не изменяет положения дела, потому что человек обладал свободной волей.

Искушение, явившись следствием грехопадения человека, еще более обнаружило для нас свойства Божия.

Гл. 11. Ложность понимания Маркионитами грехопадения и отношения Бога к нему, как Судии. Всеправедность есть необходимое качество Божества.

Гл. 12. Вот почему справедливость и благо постоянно совместны.

Гл. 13. Боязнь пред судом Божиим побуждает человека к добру, но не к злу.

Гл. 14. Уничтожение шаткого основания, ложно построенного на основании Ис.46:7 относительно Божеских наказаний.

Гл. 15. Почему Бог в Ветхом Завете говорил, что грехи отцов будут взысканы на их потомках?

Гл. 16. Если в Ветхом Завете иногда Богу приписываются свойства и аффекты, свойственные людям, то не следует поэтому думать, что и несовершенства, сопровождающие таковые свойства, какие встречаются у людей, также находятся и в Боге.

Гл. 17. Благость и строгость вполне и без противоречия сочетаются, как свойства одного и того же Бога.

Так Иегова в Ветхом Завете, известный, как Бог в высшей степени праведный, дал много доказательств Своей благости.

Гл. 18. Запрещение нечистой пищи и другие установления Ветхого Завета также подтверждают благость Божию.

Гл. 19. Продолжается развитие этой же мысли из рассмотрения ветхозаветных законоположений.

Гл. 20. Похищение серебра евреями у египтян, допущенное Богом, при исходе из Египта – уравновешивалось долговременным рабством и истреблением первенцев.

Гл. 21. Рассуждение относительно упрека в том, что, установив субботу, Бог сам нарушал Свой закон.

Гл. 22. О кажущемся противоречии в запрещении творить кумиры, между тем как на ковчеге завета были изображения Ангелов, в непринятии иудейских жертв, которые в то же время были заповеданы.

Гл. 23. Относился ли Иегова к некоторым отдельным личностям с непостоянством?

Гл. 24. Как нужно понимать выражение, что Бог, каялся?

Гл. 25. Следует ли некоторые вопросы, предлагаемые Богом в Ветхом Завете, признать за доказательство Его неведения?

Гл. 26. О Божеской клятве и об угрозе истреблением народа после поклонения тельцу.

Гл. 27. О человеческих слабостях, поставленных Маркионитами в упрек Демиургу.

Гл. 28. Антитезы, которые Маркион поставил по отношению к Иегове, обращаются против Бога Маркиона.

Гл. 29. Антитезы в достаточной мере находятся и в мире, Богом сотворенном. Почему не иначе?

Кн. III. Argumentum:

Гл. 1. Предмет следующей книги составляет учение о личности Христа.

Вопрос часто затрагивался ранее в со своей стороны служит только к укреплению и установлению уже доказанного раньше единства Бота обоих заветов.

Гл. 2. Если Христос был Сыном и посланником Бога, то Он не мог внезапно без всякого подготовления явиться и начать Свою деятельность, как учит Маркион.

Если бы это было так, то Он не имел бы достаточного основания требовать Себе от людей веры.

Гл. 3. Могли ли бы в подобном случае служить чудеса доказательствами в пользу Христа?

Они сами по себе без предварительных пророчеств, предвозвещавших об них, не имели бы всей силы убедительности.

Гл. 4. Если система учения Маркиона истинна, то все-таки его Бог, Бог чистого блага, избрал неподходящее время для Своего проявления.

Гл. 5. Излагаются два замечания касательно применения Свящ. Писания в деле доказательства к предлагаемому объяснению.

Гл. 6. Евреи отреклись от Христа не потому, что на Него смотрели, как на Христа другого Бога (как это желает выставить Маркион), но потому, что они Его совершенно не призвали за предсказанного пророками Христа.

Они осудили Его якобы за оскорбление, за глумление над законом Моисея.

Гл. 7. Маркиониты и иудеи изобличаются предсказаниями пророков о двух пришествиях Христа. Первого пришествия, в уничиженном виде человека, они не могли понять я уверовать в него.

Гл. 8. Учение Маркиона о плоти Христовой.

Это учение еретика приводит все христианство к одному кажущемуся виду.

Гл. 9. Были ли тела, в которых проявляются Ангелы, только кажущимися телами; и может ли Маркион на них ссылаться?

Гл. 10. Нет основания заключать, почему бы кажущаяся плоть должна была быть достойнее настоящей.

Гл. 11. Маркион создал весь этот вопрос, чтобы отклонить вопрос об истинном рождении Христа, ибо если Христос поистине был рожден, то, очевидно, Он не мог быть иным Христом, как только тем, который был предсказан в Ветхом Завете пророками.

Гл. 12. Маркион наоборот утверждает, что Христос не носил имени, которое Ему было свойственно по предсказаниям, а также и Его выступление на проповедь будто не соответствует тем характерным представлениям, которые дает Исаия.

Гл. 13. Насколько Христос может считаться завоевателем Дамаска и Ассирии по предсказаниям Исаии, глава V.

Гл. 14. Аналогичные места, встречающиеся в псалмах, только иносказательно приписывают Христу оружие брани.

Гл. 15. Христос, о Котором учит Маркион, ни в каком случае не должен был носить имени Христа.

Гл. 16. А еще с меньшим правом мог Он принять имя Иисуса.

Гл. 17. Внешний облик и проявления Христа доказывают, что он был тот Мессия, Который упоминается у Исаии.

Гл. 18. О крестной смерти Спасителя. Была ли она предсказана в Ветхом Завете и изображена в некоторых прообразах?

Гл. 19. Доказательства утвердительного решения этого вопроса.

Гл. 20. Идентичность Христа, Который был предсказан пророками в Ветхом Завете, и Христа, явившегося в правление Тиверия, несомненно доказывается теми фактами, которыми сопровождалось это событие. Наиболее характерным свидетельством является то обстоятельство, что христианство стало распространяться среди всех народов и господствовать.

Гл. 21. Каким образом произошло предсказанное обращение язычников?

Гл. 22. Пророки предсказали равным образом и то, что Апостолы будут провозвестниками не иного какого-либо бога, но того же Бога-Творца и вместе со Христом пострадают, равно как и все верные.

Гл. 23. Точно также предсказаны евреям бедствия, в случае их отречения от Христа.

Гл. 24. Предсказания, касающиеся нового небесного Иерусалима, и последних событий вообще не имеют в виду возбудить веру в рождение еще нового, второго Мессии. Обещан был только один Мессия, Который на самом деле пришел и основал на земле царство Божие.

Кн. IV. Argumentum:

Гл. 1. Маркион, как было уже сказано, для того, чтобы дать своему учению известную твердую почву, выпустил сочинение под названием с Antitheses», в котором учил, что Бог Ветхозаветный отличается от Бога Евангельского.

В этом сочинении он сопоставляет места из Ветхого Завета с местами Нового для того, чтобы доказать существенную разницу обоих Заветов.

Тертуллиан, возражая против такого метода, говорит, что убедительность Маркионовских доказательств можно уничтожить одним ударом, именно тем, что в Новом Завете очень ясно говорится о замене Ветхого Завета Новым, а вполне естественно, что все новое, по крайней мере, по свойству и виду своему должно отличаться от старого.

Гл. 2. Маркион из четырех Евангелий признает только Евангелие Луки, между тем как следует признавать божественный авторитет всего четвероевангелия.

Против этого есть очень простой способ возражения – не придавать сказанным измышлениям никакой веры, потому что для этого нет никаких оснований.

Гл. 3. Когда Апостол Павел будто бы укорял прочих Апостолов (как видно из посл. к Гал.1:14), то это происходило не потому, что они внесли искажение в Евангелие, но совершенно по другим причинам.

В конце концов получается, что истинное Евангелие Маркиона теряет свою историческую почву и само является подложным.

Гл. 4. Если Маркион осмеливается выдавать свое Евангелие за истинное и за настоящее Евангелие от Луки, а обыкновенный текст считает подложным, то этот вопрос может быть решен исторически.

Дело в том, что до отпадения Маркиона от церкви не возбуждалось вопроса о критике текстов, и никто и не знал о существовании двух текстов Евангелия от Луки, т.е., значит, был известен только один текст, который не был текстом Маркиона.

Гл. 5. Вопрос о подлинности Евангелий вообще разрешается свидетельством церквей, основанных Апостолами, которые должны были знать, следует ли данные письмена считать подлинными или подложными.

Достоверность преданий церкви доказывается рядом непрерывного епископского преемства.

Таким же путем, т.е. свидетельством непрерывного церковного предания, доказывается подлинность трех прочих Евангелий и Апокалипсиса, равно как и Евангелия от Луки.

Гл. 6. Доказательство и метод убеждения, что Христос, явившийся во времена Тиверия, не отличается от Того который в Ветхом Завете был назван Мессиею, что это был действительно настоящий Христос, а не тот Христос Бога истинного блага, о котором распространяется Маркион.

Это вполне ясно также из некоторых мест Священного Писания, которые Маркион признает за настоящие или не считает подложными.

Кн. V. Argumentum:

Подобно тому как в предыдущей книге на основании Евангелия от Дуки, которым злоупотреблял Маркион, так в следующей пятой книге Тертуллиан на основании послания Апостола Павла доказывает, что Апостол проповедовал не иного какого-либо Бога, но Бога-Творца.

Гл. 1. Сперва Тертуллиан выясняет, что сам Апостол Павел получает свой авторитет от Ветхого Завета Бога-Творца, и из Деяний апостольских, которые Маркион отвергает.

Гл. 2. Аргументацией служит место из послания к Галат. в І-й гл.

Гл. 3. Из того же послания, в гл.II и III.

Гл. 4. Из того же послания, в гл. IV, V, VI.

Гл. 5. Из первого послания Апостола к Коринф. в гл. I.

Гл. 6. Из того же послания в гл. II и III.

Гл. 7. Из того же послании в гл. IV, V, VI, VII, VIII, IX и X.

Гл. 8. Из того же послания в гл. XI, XII, ХIII и XIV.

Гл. 9. Из того же посл. из первой части XV главы.

Гл. 10. Из второй части XV гл. того же послания.

Гл. 11. Из слов Апостола Павла во II послания к Коринф. в гл. I, II, III.

Гл. 12. Оттуда же в гл. V, VII, XI, XII и XIII.

Гл. 13. Из слов Апостола в посл. к Римлянам в гл. I, II, III, IV, V, VI.

Гл. 14. Из того же послания в гл. VIII, X, XI, XIII и XVI.

Гл. 15. Из первого послания Ап. Павла к Фессалоникийцам.

Гл. 16. Из второго послания к Фессалоникийцам.

Гл. 17. Из слов Ап. Павла в послании к Ефесянам

в гл. I и II.

Гл. 18. Из того же послания в гл. III, IV, V и VI.

Гл. 19. Из слов Ап. Павла в послании к Колоссянам.

Гл. 20. Из слов Апостола в послании к Филиппийцам.

Гл. 21. И наконец из послания к Филемону.

* * *

Среди прочих ересей, ересь Маркиона привлекала всего более внимание Тертуллиана, потому что основатель этой ереси обладал смелым умом, находившим всюду противоречия. Так Маркион, согласно своей системе, противополагал закон (Моисея) Евангелию, иудейского Иегову – христианскому Богу, понятие справедливости, –понятию благости. Еще ранее написания своего трактата «adversus Marcionem» Тертуллиан написал против Маркиона опровержение, но не обнародовал его, желая обработать и дополнить впоследствии. Но один христианин-отступник похитил рукопись далеко несовершенную и обнародовал ее.

Вследствие этого, автор сочинения, счел себя вынужденным переделывать все уже по шире задуманному плану. Таким путем произведение Тертуллиана является уже в третьей переделке.

В первой книге Тертуллиан опровергает различие, делаемое Маркионом, между иудейским и христианским Богом и доказывает единство Божие. Во второй – он доказывает, что благость и правосудие вовсе не составляют несовместимых противоположностей. Третья книга показывает, что не было другого Христа, кроме предреченного пророками и рожденного от Девы Марии. Четвертая составляет обзор Евангелий, с целью указать на согласие между Ветхим и Новым Заветом, составляющим восполнение и усовершенствование Ветхого. В пятой заключается обзор посланий святого Павла, имеющий целью доказательство того, что Ап. Павел признавал святость Моисеева закона, наравне с прочими Апостолами, и что его проповедь ни в чем не отличается от Евангелий.

Возражая против двойственности в представления Маркиона о Боге, Тертуллиан дает свое определение Верховного Существа: «христианская истина ясно возвещает: если не существует только одного Бога, Бога не существует вовсе; потому что мы считаем достойнее Богу не быть, чем существовать иначе, чем это должно бы было. А для понимания того, что Бог должен быть один, старайтесь понять, что Он есть, и вы поймете причину признания необходимого единства». Насколько слабость человеческая может определить Бога, Тертуллиан старается выразить это, впрочем, согласно с общим сознанием. «Бог – Верховное Существо, существующее от вечности; Он не рожден и не сотворен; Ему нет ни конца, ни начала. Таково свойство вечности, что она являет Бога Существом Верховным. Все сказанное о вечности не менее подходят к другим определениям Божества, потому что понятие о Боге заключает в себе понятие о верховном величии в бытии, в разуме, в силе, в могуществе. В этом согласны все, потому что никто не может отказать Богу в верховном величии, не ставя Его этим самым ниже какого-либо другого начала – доброго и злого – все равно, так что непризнание какого-либо свойства за Богом равносильно полному отрицанию Его. Раз это несомненно, – какое же должно быть положение Верховного Существа? Такое, что ничто не может быт приравнено к Нему; следовательно, рядом с Ним, немыслимо другое верховное владычество. В противном случае придется признать существование равного Ему существа, и тем самым Бог перестает быт Верховным Существом. Каким образом два Верховные Существа могли бы существовать вместе, когда верховное величие состоит в неимении равного? Это приводит в конце концов к тому, что Оно – едино». Развивая дальше эту мысль, Тертуллиан приходит к такому заключению, что для разума человеческого нет спасения вне христианского догмата о единстве Божием, так как иначе, выйдя за пределы понятия о единстве, можно дойти до многобожия. Возражая Маркиону против его положения, что один Бог не может быть в одно время благим и справедливым, и что для этих двух свойств надо предположить существование двух божеств, Тертуллиан говорит, что эти два вида совершенства тесно связаны одно с другим; что благость без справедливости является слабостью, а справедливость без благости походила бы на тиранию. «Маркиону нужно, продолжает Тертуллиан, чтобы Бог был без гнева, без осуждения, без кары, одним словом Бог, Который не был бы Судьей. Но тогда, где же причина законов, которые Он установляется, где найти ее во всей ее полноте? Странен Бог, дающий заповеди, остающийся без исполнения, без результата! – Бог, который запрещает грех и оставляет его безнаказанным, потому что Он воздерживается от суда над ним, так как Ему чуждо всякое чувство строгости и суровости! К чему же запрещать закононарушения, за совершение которых Он отказывается карать? Гораздо лучше было бы не запрещать того, чего Он не может карать, чем не карать того, что Он запрещает. Далее: Бог должен бы допустит в мире несправедливость, так как, не наказывая ее, запрещал бы ее без всякой причины. Ибо молчаливо позволяют то, что запрещают с намерением не наказывать. С одной стороны, Бог Маркиона судит зло, не желая осуждать его, однако запрещая; с другой стороны, Он признает его, не карая, и разрешает его, удерживаясь от наказания. О, бог, нарушитель истины и разрушитель собственных законов! Он страшится осудить то, что он осуждает; он боится ненавидеть то, что не одобряет; он запрещает делать и терпит совершившийся факт. Подобная благость – не благость! Все это законодательство призрак, а эти предписания – мертвая буква, которая обеспечивает безопасность преступлению. Внимайте, грешники, и все те, которые еще не грешны, внимайте и научитесь грешить! Для вашего спокойствия изобрели более удобного бога, который не оскорбляется, не раздражается, не мстит; бога, в аду которого нет ни пламени, ни скрежета зубовного, ни мрака кромешного. Он благ; если он запрещает грешить – то только на словах! Вы можете ему повиноваться, если хотите, можете для вида почитать его, а страха он не хочет». На утверждение Маркиона, что человек не в состояния прийти к понятию о Боге вне христианского откровения, Тертуллиан возражает, что идея о Боге врождена человеческой душе. С самого начала Творец открылся в одно и тоже время со Своим творением, которое имеет целью научить Познанию Бога. Ибо хотя Моисей, придя позже, кажется, первый воздвиг культ Бога вселенной в храме Святых Писаний, – не воображайте, что познание истинного Бога возникло с Пятикнижием!»

«Весь Моисеев рассказ показывает нам, что Богопознание началось в раю с. Адамом и нет надобности производить его от Моисея. Даже более этого, большинство человеческого рода никогда не слыхало о Моисее, еще менее о его книгах, и однако большинство знало Моисеева Бога, даже во время господства мрака идолопоклонства. Оно различаю его от своих идолов, называло Бога принадлежащим Ему именем или Богом богов; оно свидетельствовало о своей вере в Него обычными восклицаниями: «если Бог это позволит»; «что Богу угодно»; «поручаю себя Богу». Исповедовать Его могущество не значит ли познавать Его? Книга Моисея тут не при чем. Душа предшествует пророчеству. Ибо познание Бога – природное приданое души. Душа не имеет различий; она одинакова в Египте, Сирии, Понте. Все видят в Боге иудейском Бога души... Бог имеет Свои свидетельства; свидетелями Он имеет все наше существование и мир, где мы существуем!»

(«Liber ad Martyres»).

Слово к мученикам написано Тертуллианом по следующему поводу. Еще за несколько лет до издания эдикта императором Септимием Севером, эдикта, которым воспрещалось открытое исповедание христианской религии, проконсул Африки, некто Вигелий Сатурнин, начал жестокое преследование христиан в управляемой им провинции. Вследствие этого положение африканской церкви подверглось большим опасностям. Многие из сынов ее были брошены в темницы, где ожидали исполнения произнесенного над ними смертного приговора. В этот то момент Тертуллиан обратился к христианам со своим словом для утверждения их мужества.

Argumentum:

Гл. 1. Мотив этого сочинения. Увещание мученикам быть единодушными.

Гл. 2. Мир для христиан собственно представляет темницу.

Гл. 3. Мученики должны смотреть на свои теперешние мучения, как на приготовление к окончательной борьбе.

Гл. 4. Многие, из простого честолюбия и не имея в виду благ вечности, терпят добровольно столь же тяжелые страдания, как и мученики.

Гл. 5. Другие делают это из сумасшествия или из-за денег.

Гл. 6. Многие теряют свою жизнь благодаря несчастным случаям, не приобретая себе этим никакой заслуги.

* * *

«Блаженные братья, предназначенные восприять мученичество! в то время как церковь, наша мать и руководительница, питает вас молоком своего милосердия, и преданность ваших братьев приносит вам в темницу пищу для поддержания телесной жизни, – позвольте и мне, в свою очередь, принять участие в питании не плоти, но вашей души. Вам известно, что нет пользы упитывать тело, оставляя в то же время голодным дух, – или лучше, если прилагаются заботы о поддержании того, что слабо, то не следует оставлять в небрежении и слабейшего. Но кто я, берущий на себя поддерживать ваше мужество? Однако самые испытанные в своем искусстве гладиаторы позволяют не только своим наставникам и начальникам обращаться к ним с советами, но даже людям не сведущим и неопытным в их искусстве. Сама публика своими возгласами воодушевляет их издали и часто не без пользы».

«Оставьте ваши воспоминания и заботы мирские у порога вашей темницы, где вы простились с вашими родными. С минуты вашего заключения в темницу вы отделены от мира, тем более от забот и суеты века сего. Не ужасайтесь этого отделения! Если признаем в самом деле, что мир заслуживает по многим причинам названия темницы, то поймем, что в сущности вы скорее вышла из темницы, чем вошли в нее. Мир в тысячу раз мрачнее вашей темницы: его мрак ослепляет сердца; у него оковы более тяжкие: они сковывают души. Мир испускает более вредные и нечистые испарения: это людские страсти. В мире больше преступников, чем в темнице – преступники его – весь человеческий род! Но судья их не проконсул, а Сам Бог! Итак, убедитесь из этого, блаженные исповедники, в том, что вы переменили темницу на неприкосновенное убежище. Бы живете в месте, полном мрака, но вы сами – свет. Бас связывают узы, но вы свободны пред лицом Божиим. Вы дышите зараженным воздухом, но вы сами – сладостное благоухание. Вы ожидаете приговора судьи, но вы сами будете судить земных судей. Пусть печалится тот, кто вздыхает об удовольствиях века! Христианин отрекся от мира даже в то время, когда он пользуется свободой. Входя в одну темницу, он освобождается от другой. Что значит для вас место, где вы находитесь в этом мире, для вас, которые вне мира! Если вы и потеряли некоторые радости жизни, то вы счастливы, как тот купец, который жертвует малой выгодой, чтобы получить большую».

«В темнице, по крайней вере, вы не видите чуждых богов; вы не наталкиваетесь на их изображения, а в праздники язычников, вы не сталкиваетесь с ними в ежедневном общении; вас не возмущает ни нечистый дым от их жертвоприношений, не смущают ни клики зрелищ, ни вид кровавых или бесстыдных сцен, происходящих на них. Ваши взоры не оскорбляются при виде мест общественного разврата. Вы защищены от скандалов, испытаний, дурных воспоминаний и даже преследования. Что давала некогда пустыня пророкам, то христианам дает теперь темница. Сам Господь искал часто уединения для того, чтобы свободнее предаться молитве и отдалиться от мира. В уединении явил Он и Свою славу ученикам. Наконец, отбросив название темницы, назовем ее просто местом удаления. Хотя тело находится в заключении, в плену, но дух свободен. Да, прогуливайтесь свободно, ходите духом, не под густыми тенями, не под длинными рядами колонн (портика), но по пути, ведущему к Богу. Как только вы пойдете по этому пути духом, вы будете чувствовать себя свободными. Нога не будет чувствовать оков, которые раздробляют ее, если душа на небе. Душа влечет человека с собою всего и несет его туда, куда она хочет. Где сокровище ваше, там будет также и сердце ваше. Итак, да будет ваше сердце там, где мы желаем хранить наше сокровище».

«Допустим, если угодно, блаженные исповедники, что темницы – неудобное местопребывание для христианина, но не вступили ли мы в ряды воинства Бога живого в тот день, когда мы дали свои обеты Богу при таинстве крещения? Какой воин ожидает найти когда-либо в военной жизни то, что льстит его изнеженным вкусам? Ведь не с покойного ложа бросается он в битву, а из тесной палатки, где жесткость голой земли, непогода и грубая пища приготовили его к перенесению тяжких трудов и усталости. Наконец, скажу больше: самый мир для воина только время тяжкого и безустанного обучения войне: он делает длинные переходы под тяжестью оружия, он скорым шагом проходит равнину, он роет ретраншементы и образует черепаху (род военной защиты из щитов). Все приобретается ценою пота для того, чтобы держать в постоянном напряжении тело и бодрость духа. Воин должен вечно переходить от тени к солнцу, от жара к холоду, от молчания к военному клику, от покоя к тревоге. Поэтому, блаженные братья, как бы ни были тяжки ваши испытания, смотрите на них, как на военные упражнения, где закаляются душевные и телесные силы. Да, вам предстоит выдержать добрую битву; свидетелем и судьей ваших подвигов будет Бог живой, руководителем Св. Дух, венцом – вечность, в награду же за победу получите ангельскую жизнь и славу на веки вечные».

«Если стремление к земной славе может дать душе и телу достаточную твердость для презрения меча, огня, креста, диких зверей, пытки, и все только для того, чтобы добиться человеческой похвалы, то я могу утверждать, что страдания здешней жизни мало значат в сравнении с небесной славой и божественными наградами. Если ценить так высоко стекло, то какой же ценой следует ценить жемчуг? Кто откажется сделать для истинного блага то, что другие делают для химеры»? «Разве не встречаются ныне люди, которые, так сказать, с жалким высокомерием. попирают ногами, не знаю вследствие какой душевной болезни, всевозможные лишения и ужасы боя? Сколько праздных людей доводит любовь к состязаниям до ремесла гладиатора! Они любят подвергать себя зубам диких зверей и считают себя тем красивее, чем больше на их теле следов укушений и ран. Одни берутся пройти известное пространство в объятой пламенем тунике; другие проходят с непоколебимой твердостью под настоящим градом ударов, сыплющихся на их выносливые плечи. И не бесцельно, блаженные исповедники, допустил Господь подобные факты в мире, но для того, чтобы поддержать ныне наше мужество и привести нас в смущение в последний день, если мы устрашимся перенести за истину, в виду вечного блаженства, беды, которые иные несут из-за суетности, имея в виду погибель».

«Достаточно вникнуть в наше положение для того, чтобы в бедствиях, постигающих нас, помимо нашей воли, отыскать повод переносить их с мужеством. Сколько несчастных погибших в пожарах! Сколько людей, растерзанных дикими зверями в глубине лесов или даже в городах, если зверь вырвется из своей клетки! Скольно людей погибло под ножом разбойников! Сколько распято на кресте врагами, после всевозможных мук и оскорблений! Не найдется ни одного, который бы не перенес за человеческий интерес того, что колеблется перенести за дело Божие! Сколько примеров представляет наше время, как лица самого высшего положения гибнут смертью, которой не предвещали им ни их рождение, ни их достоинство, ни их темперамент, ни их возраст! И из-за чего? из-за человека: гибнут от его рук, если они вели борьбу с ним; от руки его врагов если они приняли его сторону»!

(«De Spectaculis»).

Этот трактат написан Тертуллианом вероятно вследствие того, что многие из новообращенных африканской церкви не имели достаточно ясных понятий об опасности для них посещения театра. Хотя нельзя с достоверностью определить время написания трактата, но можно думать, что карфагенский пресвитер воспользовался, как поводом для него, знаменитыми играми, которые давались по всей империи в 198 г. по случаю побед, одержанных Септимием Севером над противниками.

Argumentum:

Гл. 1. Многим не ясно, как следует относиться к зрелищам с христианской точки зрения.

Гл. 2. Говорят, что все, употребляемое при представлениях, создано Богом; поэтому в зрелищах нет ничего дурного.

Гл. 3. Другие утверждают, что в Св. Писании нет никакого запрещения относительно их.

Гл. 4. Христиане однако отрекаются от них уже в обетах крещения.

Гл. 5. Так как игры имеют тесную связь с идол служением.

Гл. 6. На это отчасти указывают названия отдельных родов игр.

Гл. 7. Что игры находятся вне связи с языческой религией, следует из их внешнего украшения, убранства и употребляющегося во время их установленного церемониала.

Гл. 8. Также из характера тех мест, где они совершаются.

Гл. 9. Изобретение колесниц приписывают героям и богам.

Гл. 10. Театр также тесно связан с языческой религией.

Гл. 11. Тоже можно сказать и о состязании на призы.

Гл. 12. Тоже самое и об играх, происходящих на празднествах в честь мертвых.

Гл. 13. Выводы из предыдущего.

Гл. 14. Для суждения об играх выясняются еще дальнейшие точки зрения.

Гл. 15. Участие в них противоречит нравственности вообще.

Гл. 16. Благодаря им, возбуждаются самые жестокие страсти.

Гл. 17. Основа многих зрелищ безнравственна.

Гл. 18. Нравственное недостоинство стадиума или школы фехтования.

Гл. 19. Сильное порицание игр в амфитеатре.

Гл. 20. Некоторые говорят, что Бог терпеливо взирает на игры; поэтому их можно совершать; опровержение этого взгляда.

Гл. 21. Благодаря участию в зрелищах, всякое нравственное и хорошее чувство притупляется.

Гл. 22. Самих участников игр и частной жизни презирают.

Гл. 23. В глазах Бога их бесчинства в высшей степени противны.

Гл. 24. Удаляться от зрелищ – общий обычай христиан и отличительный их признак среди других людей.

Гл. 25. Созерцание зрелищ чарует и ошеломляет людей, так что их мысли совершенно отвлекаются от всего божественного.

Гл. 26. Бог иногда мгновенно и явно наказывает эту страсть.

Гл. 27. Нечто привлекательное, существующее в зрелищах, есть в сущности только сладкий яд.

Гл. 28. За языческой жаждой удовольствий следует печаль; за христианским отречением от мира – радость.

Гл. 29. Христианин имеет другие радости и зрелища.

Гл. 30. В заключение – пусть всякий припомнит грядущее величайшее и последнее зрелище, а именно страшный суд.

* * *

«Слуги Божии, говорит Тертуллиан, обращаясь одновременно к оглашенным и верным, как те из вас, которые готовятся приблизиться к Богу, так и те, которые уже открыто исповедуют Его, – да будет ведомо вам, на каких правилах веры, на каких началах истины, на каком законе христианской дисциплины основана обязанность отрекаться от зрелищ, равно как и от других заблуждений мира, из опасения впасть в грех – одним по незнанию, другим – по силе искушения. В самом деле, искушение удовольствий столь велико, что оно заставляет намеренно оставаться долгое время в невежестве или извращает нашу совесть до забвения долга. Кроме того, встречаются, может быть, такие, которым по сердцу следующее рассуждение язычников, имеющих обыкновение выставлять его против нас в вопросе о зрелищах: «что значат для религии, основа которой лежит в душе и совести, внешние утехи, доступные зрению и слуху? Может ли Бог оскорбиться каким-нибудь удовольствием, наслаждаясь которым, человек сохраняет все-таки страх и должное почтение к Богу? Нет! Забавляться в свое время и в своем месте не составляет преступления» ... Мечта! Мы имеем в виду доказать здесь, что эти забавы согласуются также мало с истинной религией, как и с чистосердечным повиновением истинному Богу».

«Бог, восклицают язычники – и мы с ними, Бог создал все предметы и дал их в дар человеку. Все создания Божии хороши, так как Творец их благ. К созданиям следует причислить все, что служит для зрелищ, – лошадь, льва, телесный силы, гармоничность голоса. Не должно считать чуждым или неприятным Богу какой-либо предмет, ибо он дело рук Его, или считать преступным то, что по своей сущности не чуждо Богу, не может быть Ему враждебно. Напр., амфитеатры со своим камнем, цементом, колоннами и мрамором – дело Бога, Который положил эти материалы в недра земли для нужд человека. Наконец, самые представления разве не даются под небом, жилишем Божества?»

«Когда мы, вошедшие в воду возрождения, громогласно произносили в установленных чином выражениях исповедание христианской веры, то мы собственными устами заявили, что отреклись от демона, служения ему и его аггелов. Но где же больше всего властвуют демоны и его аггелы, как не в идолослужении? Не от последнего ли исходит дух всего, что скверно и способно на зло? Но я не стану здесь больше распространяться об этом предмете. Если я докажу, что вся пышность театра, весь порядок его покоится на идолослужении, то вопрос будет решен заранее».

«Обязательства, данные нами при крещении, предписывают нам отречение от демона, от служения ему и его аггелов.

Обратимся теперь к происхождению каждого зрелища в отдельности и посмотрим, как были введены зрелища в мире, потом перейдем к рассмотрению названий, даваемых некоторым зрелищам, – далее обратим внимание на постановку их на сцену с происходящими при этом суевериями; наконец места зрелищ укажут нам, каким божествам они посвящены, и самый характер представлений – кто были основателями их.

Если что-либо из рассмотренного нами окажется чуждым, идолам, тогда подтвердится то, что зрелища не имеют никакого отношения ни к идолослужению, ни к клятвам, данным нами при крещении.»

Ставя дело таким образом, автор, становится на твердую историческую почву. Бесспорно, театральные представления, игры и зрелища древности возникли из религиозных оснований и стояли в самой тесной связи с язычеством.

«Так как мы коснулись вопроса о местах для зрелищ, продолжает автор, то предупредим возможное возражение. «Как? скажете мне. Разве я подвергаюсь опасности оскверниться, посещая цирк, когда в нем нет представлений? Места, как места, не закрыты для, посещений. Слуга Божий может идти без вреда не только в места, где собираются для зрелищ, но даже в языческие храмы, только имел бы к этому законную причину, независимо от характера и назначения этого места. Кроме того, разве улицы, публичные места, бани, гостиницы, наконец наши жилища не населения идолами? Сатана и его аггелы наполняют собою целый мир. Жить в мире не всегда значит отдалиться от Бога; преступления только отдаляют нас от Него».

«Как хитро и искусно рассуждает иногда, человек, желая оправдать свое пристрастие к удовольствиям века сего!» восклицает Тертуллиан. «Но нет! если мы отрекаемся от Бога, восходя на Капитолий или лучше – в храм Сераписа в качестве жрецов или поклонников, точно также – если отправимся в цирк или театр для того, чтобы смотреть представления, даваемые в нем. Не сами места оскверняют нас, но происходящее в них, – то, что делает их очагами пороков, так как зараза сообщает заразу. Мы должны помнить о том, каким божествам посвящаются вообще эти места, с той целью, чтобы лучше усвоить себе то понятие, что все, совершающееся в них, имеет особенное отношение к тем, в чьем владении они состоят». «Мне кажется, для каждого, кто посмотрит место, где даются представления, и всю сопровождающую их пышности будет очевидно то, что зрелища ничто иное, как многосложное идолослужение. Что же касается жертвоприношений, совершающихся там, то последние никоим образом не приличествуют христианам, которые дважды отреклись от идолослужения; и это не потому, чтобы, как говорит апостол, идолы были сами по себе что-нибудь, но потому, что приносимые идолам жертвы приносятся демонам, обитающим в них – все равно, изображают ли идолы умерших или то, что называют богами. Эти два рода идолов равной природы, так как умершие и боги язычников в сущности одно и тоже; вот почему мы одинаково запрещаем служение тем и другим. Мы одинаково презираем храмы богов и памятники умерших. Как мы не приближаемся к алтарям первых, так не покланяемся ликам последних; мы не совершаем жертвоприношений одним и не приносим даров другим; мы не вкушаем мяса, закланных в честь богов животных, так же как и мяса, предлагаемого умершим, ибо нельзя сидеть одновременно за трапезой Господа и за столом демонов».

Итак, если мы оберегаем наш рот и наш желудок от осквернения жертвенным мясом, то какой искать более настоятельной причины удалять наши глаза и уши, органы более священные, от какого бы то ни было нечистого удовольствия, своего рода жертвы в честь богов и умерших, жертвы, которая не исчезает в наших внутренних органах, и переваривается душой и умом? А чистота, ума и души приятнее Богу чистоты тела».

(«De Cultu feminarum libri duo»).

Тертуллиан желал охранить христианок своей эпохи от стремления к роскоши, поддерживаемых неумеренным желанием выделяться и нравиться, между тем как, по его мнению, единственной охраной достоинства жены и матери является простота и скромность вкусов. Особенное значение труду придавало постоянное столкновение верных с языческим обществом, в котором утонченность тщеславия не знала границ. Заметим, еще, что в эпоху написания трактата Тертуллиан склонялся уже к монтанизму, чем и объясняется несколько ригористический дух всего сочинения.

Argumentum: I.

Гл. 1. Женщины украшают себя не соответственно с тем положением, которое выпало на долю их вследствие грехопадения.

Гл. 2. Вещи и утварь, служащие для роскоши, происхождения диавольского, как это утверждает книга Эноха.

Гл. 3. Защищается подлинность книги Эноха.

Гл. 4. Переход к предмету сочинения.

Гл. 5. Золото и серебро получаются из земли, как и другие металлы, и сами по себе не лучше их.

Гл. 6. Тоже следует сказать о драгоценных камнях и о жемчуге.

Гл. 7. Достоинство этих вещей основывается только на их редкости и ценности, которая вызвана предпочтением людей.

Гл. 8. Предметы ее должны употребляться иначе, как с той целью, для какой предназначил их Бог,

Гл. 9. Благодаря неправильному употреблению, предметы часто приобретают ту ценность, которой они на самом деле и по существу не имеют.

II.

Гл. 1. Жажда нравиться при помощи разнообразных украшений не согласуется с целомудрием,

Гл. 2. Благодаря жажде нравиться, женщина может стать предметом греховного желания и таким образом сделаться участницей в чужих грехах.

Гл. 3. Что должен думать христианин о телесной красоте и прелести.

Гл. 4. Замужние женщины не имеют никакого уважительного повода искусственно возвышать свою красоту.

Гл. 5. Употребление косметических средств есть в некотором роде преступление против творческой премудрости Бога,

Гл. 6. Красить волосы есть признан безнравственности и извращенности.

Гл. 7. О фальшивых украшениях из полос и искусственных прическах.

Гл. 8. У мужчин, еще больше, чем у женщин, туалетное искусство противоречит христианской строгости.

Гл. 9. Христианка должна отречься не только от излишних украшений туалета, но и от дозволенных, соответственно общественному положению, украшений, в виду тяжких обстоятельств тогдашнего времени.

Гл. 10. Драгоценности и украшении для христиан должны иметь только то значение, чтобы от обладания ими перейти к отречению от них.

Гл. 11. Простота в одежде прилична христианину и служат к возвеличению Бога.

Гл. 12. Следует избегать даже кажущегося прелюбодейного вида и одеваться просто.

Гл. 13. Стремление к очарованию изнеживает, делает неспособным к выполнению христианских обязанностей и ведет к ослаблению твердости во время гонения.

* * *

В начале своего трактата Тертуллиан напоминает женщине, что закон жертвы я страдания был возложен на нее после падения. Евва¹⁸⁴ – первая виновница грехопадения; пусть женщины не забывают этого и, не привязываясь к тщеславному вздору, пусть подражают матери человеческого рода в ее последующей скорбной и покаянной жизни! «Что если бы при начале мира стали кроить одежды из милетской шерсти, из индийского хлопка, из тирского пурпура; если бы Фригия выслала свои вышитые вуали, а Вавилон – свои ткани; если бы забелел жемчуг, если бы засверкал огонь рубинов; если бы уже тогда жадность вырвала золото из недр земли, и если бы зеркалу было позволено лгать, – и Евва, изгнанная из рая, осужденная на смерть, пожелала бы всего этого – прилично ли было бы это?! Ну, так и теперь не желайте их страстно, если вы желаете возродиться к новой жизни!»

Все это бремя украшений, которое носит женщина, осужденная и уже мертвая, не более как печальная похоронная помпа.

Затем, для лучшего доказательства суетности украшений, Тертуллиан разделяет свою аргументацию на две части, смотря потому, порицает ли он излишек внешних украшений, свидетельствующий о внутренней душевной пустоте, или – те чрезмерные заботы, которые расточает женщина по отношению к своему телу.

«В первом ряду предметов роскоши, говорит он, фигурируют изделия золота и серебра. Но что такое эти металлы сами по себе? Земля, немного более блестящая, при извлечении из рудников руками рабов, осужденных на эту казнь, пропитанная их потом и слезами! Расставшись в пламени с своим названием земли и потеряв свою первоначальную форму, –вместо орудия казни начинает служить украшением, вместо истязания – потехой, вместо позора – почетной вещью... Но чем в сущности золото и серебро отличаются от самых малоценных металлов, железа, меди и друг.? Также, как малоценные металлы, они добываются из земли, чтобы затем подвергнуться переработке в мастерских. В природной сущности их нет ничего такого, что придавило бы им более благородства. Может быть, скажут, что золото и серебро обязаны своим преимуществом приносимой или пользе? Напротив, в этом отношении гораздо более выгоды на стороне железа и меди, которые имеют более необходимые и многочисленные заслуги перед человечеством и часто в свою очередь даже заменяют золото и серебро на более законном основании. Таким образом перстень делается из железа. Поэтому же, в воспоминание о древности, мы храним небольшие медные вазы, служащие для питья и еды. Пусть иногда чудовищное богатство золота и серебра низводит их до употребления в качестве грязной и низкой посудины, но никогда не станут обрабатывать поле золотым плугом и обшивать бока корабля серебряными досками; никакая кирка не погрузит золота в землю; никакой серебряный борт не укрепит наших балок. Все жизненные потребности удовлетворяются железом и медью. Да что еще? Сами по себе эти тщеславные металлы не могут быть ни извлечены из рудников, ни выкованы для употребления людьми без помощи железа и меди. Итак, откуда же происходит достоинство этих выскочек, где основание для того, чтобы их предпочитали их братьям, равным по рождению, превосходящим их по пользе? Далее – что такое драгоценные камни, которые вместе с оправой из золота усугубляют и свое высокомерие, как не простые булыжники, прихотливые выброски земли, которые никогда не были необходимы для укрепления фундаментов наших домов, для возведения стен, для поддержки крыш, для упрочения террас? Они с давних пор знают только одно; воздвигать твердое здание женского тщеславия, потому что их с большим трудом полируют, чтобы добиться блеска, искусно выделывают, чтобы играли разными цветами, осторожно сверлят, чтобы висели, и затем они служат вместе с оправой из золота к большему соблазну». «Пусть роскошь ловит в британских или индийских морях пресловутые раковины, пусть так! но они все-таки раковины, которые на вкус не отличаются от самых обыкновенных. Это не может служить причиной для того, чтобы я их считал выше какого-нибудь морского ежа. Если эта раковина заключает под своей покрышкой какой-то отросток, я считаю это скорей за недостаток, чем за достоинство. Зовите ее, сколько угодно, именем жемчужины, она все-таки останется не более, как твердой и круглой стклянкой. Говорят, что на лбу драконов растут некоторые каменистые отростки, похожие на те, которые находят в мозгу рыб. Право – христианке не достает только заимствовать у змеи свои драгоценности. Она вернее сотрет главу змия (диавола), когда она похитит у него украшение для своей шеи или для самой головы». «Стало быть, продолжает Тертуллиан, цена всех этих дорогих безделушек происходит от того, что они редки или иноземного происхождения. Переместите их в страны, обитаемые нами, и вся цена их пропадет! Это золото, которое стоит в такой высокой цене, пользуется презрением в глазах некоторых пародов, которые доходят до того, что сковывают преступников золотыми цепями. Вы делаете много шума по поводу ваших драгоценностей: парфяне и мидяне расточают драгоценные камня, как малоценные материалы, с гордым равнодушием. Вы с торжеством убираете ваши платки и ваши занавесы; у тирийцев пурпур находится в большем употреблении, чем у нас кирпич. Поэтому не придавайте такой важности излишествам, которые сами по себе не имеют никакого значения. Но нет! Достаточно того, чтобы вещь была редкой или заграничной, чтобы горели нетерпением обладать ей – вот что придает пустякам баснословную ценность».

«В маленьком ящичке оказывается вдруг громадное наследство; на тонкую ткань тратят десять тысяч сестерций; убор нежной головки стоит огромных поместий и островов; большие доходы висят на маленьком ухе; мешки, наполненные золотом, горят на каждом пальце левой руки! О, тщеславие сего века – вот как велика твоя сила! Тела слабой женщины достаточно для того, чтобы вынести вес стольких сокровищ»!

Но Тертуллиан не осуждает все-таки роскоши бесповоротно; он говорит, например: «если мы не можем без нее обойтись, то будем пользоваться его с некоторою умеренностью. Не следует только иметь сердечной привязанности к предметам роскоши, упоения ей, забвения своею положения и желания быть замеченной и понравиться».

«Жена – христианка, продолжает Тертуллиан, не должна усиленно стараться нравиться своему супругу; пусть она предоставит язычницам эти тысячи ухищрений, которыми убивают добродетель в самих себе, в то время как стараются искоренить ее в других. Впрочем, я не хочу объявить войны самой красоте. Она счастливая случайность тела; украшение, данное Богом Своему созданию, богатое одеяние души. Избави Бог, чтобы я стал внушать вам неряшливость, нечистоплотность и полное нерадение о своей внешности. Я стараюсь единственно внушить вам, в какой мере, по каким правилам вы можете заботиться о вашем теле, не смущая чувства стыдливости и целомудрия. Следует наблюдать скромность, простоту, которая не выходила бы за пределы того, что прилично или угодно Богу. Истинно грешат против Бога те женщины, которые покрывают свою кожу обманчивым составом, красят щеки румянами, удлиняют ресницы при помощи черной пудры. Дело Божественной руки, очевидно, им не нравится; они обвиняют, они осуждают Бога в Его творении. Не значит ли в самом деле осуждать Его, прибавляя то, чего Он не создал и исправляя созданное Им? И у кого выпрашивают они этих излишних прибавлений? У сатаны, своего врага. Да, у сатаны! ведь кто другой мог бы внушить нам секрет обезображивать наши тела, как не тот, кто уже сумел, благодаря своей злобе, исказить человеческий ум? Не сомневайтесь в этом: это он изобрел эти ухищрения, чтобы быть в состоянии некоторым образом положить руку на дело Бога в нашем лице. Все, что родится, творение Божие; а то, что есть чистый обман, происходит от дьявола. Какая преступная попытка скрывать дело Божие под выдумками и изобретениями сатаны! Я вижу, что некоторые дают своей прическе шафранную окраску. Стыдясь за свое отечество, они сожалеют, что не родились в Германии или в Галлии. Они переменяют свое отечество при помощи волос. Роковое предзнаменование заключает в себе эта огненная шевелюра! Они находят прекрасным то, что портит. Посмотрите, говорят они, как наши волосы из белых или черных – стали под нашей ругой рыжеватыми, как это придает нам больше изящества! С другой стороны, стыд показаться постаревшими наталкивает их на перемену белых полос на черные. О преступное безрассудство! Стыдятся возраста, которого желали бы достигнуть. Скрадывают годы; жалеют о молодости, полной всяких безобразий; хотят избегнуть того, что налагает на них необходимость держаться важно. Подобное безумие далеко от мудрых дел! Чем более стараются скрыть свою старость, тем скорее ее разоблачают. Хотите вы украсить свой лоб вечной юностью? Храните невинность, нетленную красоту, которой мы обязаны украшаться здесь, пока земное жилище не будет заменено тем, которое обещает нам божественный Промысл».

Преимущества природного дара красоты часто становятся орудием соблазна. В глазах Тертуллиана они – испытание, назначенное для того, чтобы лучше блистала добродетель; рисуя крайности человеческой суетности, он нападает на злоупотребления косметики, причем насмешка и негодование следуют друг за другом: «Какое значение имеют для спасения эти тревоги и заботы об украшении головы? Нет ни часа отдыха вашим волосам, то сдерживаемым узлом, то свободным от сетки, то спущенным, то распущенным по воле; здесь, как пленные, они заплетены в косы, там разбросаны и развеваются с природной небрежностью. Вот появляется новая мода: громадная масса фальшивых волос окружает голову, как шайка, как обширный чехол, которым охватывается вся голова, или переносится назад и покрывает шею. О победоносная сбруя! Я был бы весьма удивлен, если бы она не победила Божественные заповеди... Никто, сказано, не может прибавить себе роста, а вы – вы прибавляете свой вес, нагромождая на свою голову массу волос, которую можно принять за кругло выпуклую фигуру щита. Если вы не стыдитесь этой тяжести, постыдитесь по крайней мере ее неприличия. Обрывки се чужой головы, быть может, грязной, преступной и предназначенной к аду, – нет!! не прививайте их к святой христианской голове!.. Изгоните, удалите как можно дальше от свободного чела унизительное рабство этих украшений. Напрасно стараетесь выказаться украшенными, напрасно пользуетесь вы наиболее ловкими мастерами своего дела для того, чтобы построить здание ваших волос – Бог велит вам быть с покрытой головой! Зачем? Для того, чтобы скрыть, как я предполагаю, голову некоторых женщин. О, если бы мне грешному сподобиться в оный день торжества христиан (в день всеобщего воскресения) поднять свое чело хотя бы до пять ваших, – я увидал бы, с белилами и румянами ли, с этих ли подмостков тщеславия вы выйдете из гробов ваших? Разрисованных ли и отягченных ли, поднимут вас ангелы на облака, чтобы явиться перед Христом? И так откажитесь от таких украшений! Пусть Бог видит вас теперь такими, какими увидит в тот день!..»

«Положим, что приходится считаться с роскошью в силу требований общественного положения, рождения или богатства. Но, по крайней мере, говорит Тертуллиан, если ваше положение осуждает вас на роскошь, в известной степени умеряйте ее христианским смирением. Наконец, где мотивы для такой пышности у вас, которых род жизни удаляет от потребностей в роскоши? Для того, чтобы посещать храмы идолов? Вы их не посещаете. Зрелище? Они должны быть вам чужды. Праздники язычников? Вы их не должны знать. А, так это, значит, для собраний, для того, чтобы на людей посмотреть и себя показать! На этих то собраниях все украшения выставляются напоказ, чтобы блеснуть своей роскошью и увеличить свою славу».

«Нет, вас ничто не должно отвлекать от дома, кроме важных и серьезных мотивов, наприм., посетить больного, принести святую жертву, слышать слово Божие. Каждое из этих дел святое и скромное. Для участия в них не требуется ни особенной одежды, ни длинных приготовлений, ни развевающегося платья. Если долг дружбы или семейные отношения призывают вас к женщинам язычницам, почему же вам не показаться облеченными в ваши доспехи, которые служат именно вашим отличием, как служительниц истинного Бога, тем более, что вы являетесь веред лицами, чуждыми вашей религии? Не правда ли, – здесь представляется случай показать разницу, существующую между служительницами Бога и сатаны? Не следует ли вам служить примером последним, чтобы и они устроились по вашему образцу, и чтобы, по слову Апостола, Бог прославился в вашем теле? Но если Он прославляется в теле благодаря целомудрию, то одинаковым образом Он прославляется и во внешнем убранстве, которое может соответствовать целомудрию».

«Необходимо отвергнуть все наряды, роскошь которых, приучая к неге, может ослабить мужество веры. Я сильно сомневаюсь, чтобы руки, привыкшие к богатым браслетам, могли устоять против тяжести цепей; ноги, украшенные блестящими кольцами, могли вывести терпеливо железные оковы; чтобы голова, скрытая под сеткой из изумрудов и жемчуга, оставила свободное место для острия меча. Итак, возлюбленные сестры мои, приготовим себя своим образом жизни к перенесению наиболее трудного и тяжелого, и мы этого не почувствуем; оставим в покое то, что льстит нашим чувствам, и мы об этом не пожалеем. Будем готовы ко всем нападениям, не храня ничего, что бы мы побоялись потерять. Все блага мира – только цепи, которые сковывают нашу надежду. Бросим к ногам украшения земли, если мы хотим небесных украшений. Не любите золота, на котором вырезаны первые грехи Израиля! Вы должны ненавидеть то, что погубило иудеев, то, чему они поклонялись, оставив Бога! И теперь еще это золото – пища огня!

Впрочем, все времена, в особенности наши, железные, а не золотые – для христианина! Посмотрите: приготовляются уже одежды мучеников, ангелы несут их нам с вышины неба. Явитесь украшенными, но украшениями, преданными нам черев пророков и апостолов! У простоты ищите себе белизны, у невинности – румянца, у скромности– прикрас для ваших глаз; положите молчание на уста ваши; внедрите в уши ваши слова Господа; возложите на выи наши иго Христа; склоните голову вашу под власть вашего супруга, – и вы будете достаточно украшены. Занимайте руки ваши пряжей шерсти, прикуйте ноги ваши к дому, и вы будете более привлекательны, чем в блеске золота. Пусть честность станет вашим шелком, святость вашим льном, стыдливость вашим пурпуром; с этими драгоценностями и украшениями сам Бог вас возлюбит!»

(«Dе Idololatria»).

Евангельское учение старалось вдохнуть новый дух в древний мир в то время, когда последний был весь пропитал духом язычества. Отсюда между двумя началами – непримиримая противоположность, и все, относящееся так или иначе к одному из двух, считалось несовместимым с другим. Акты общественной или частной жизни, по-видимому, безразличные по своей сущности, могли стать, недозволенными вследствие своего отношения к язычеству, к языческим нравам. Напр., что могло быть невиннее – меняться подарками в известные дни года или писать договоры? Но эти дни посвящались языческим божествам, договоры заключали в себе языческие формулы. Не могло ли считаться участие во всем этом скрытой изменой христианству? Многие из христиан до своего обращения ко Христу занимались производством кумиров, торговлею благовониями для языческих жертв, жертвенными животными. Могли ли они после своего обращения продолжать со спокойной совестью свои профессии или ремесла? С целью решения беспокоивших современное общество вопросов Тертуллиан написал книгу «Об идолопоклонстве», которая, по-видимому, следовала вскоре за трактатом о зрелищах.

Argumentum:

Гл. 1. Культ идолов коренится собственно в нравственной испорченности. Каждый грех в дальнейшем своем развитии ведет к идолослужению.

Гл. 2. Идолопоклонство часто скрывается под личиною будто бы невинных действий – против тех, которые полагали, что в грехе идолослужения виновен только тот, кто возжигает ладан, приносит жертвы и т. д.

Гл. 3. Определение идолопоклонства: форма и материя, служащие для того, чтобы устроить идола, совершенно безразличны; все зависит от почитания его людьми.

Гл. 4. В запрещении почитания идолов заключается уже запрещение изготовлять их.

Гл. 5. Уже Ветхий Завет запрещает почитание идолов.

Гл. 6. Если Евангелие не заключает в себе никакого резко выраженного запрещения, то это уже следует из самого духа Нового Завета. Изготовление идолов было бы занятием недостойным христианина.

Гл. 7. Продолжение рассуждения.

Гл. 8. Христианин не должен приготовлять даже побочных вещей, которые могут служить для идолопоклонства.

Гл. 9. Запрещение астрологии.

Гл. 10. О положении учителя.

Гл. 11. О торговле предметами идолопоклонства.

Гл. 12. Кто, будучи язычником, занимался отраслью торговли, находящеюся в связи с идолопоклонством, тот, ставши христианином, должен от этого отказаться, даже с опасностью потерять средства к жизни.

Гл. 13. Придерживаться языческих праздников и уважать дни, посвященные языческим божествам, есть уже признак идолопоклонства.

Гл. 14. Продолжение рассуждения.

Гл. 15. Иллюминация и увешивание гирляндами домов и ворот недозволительны.

Гл. 16. О домашних и семейных праздниках.

Гл. 17. Как должны поступать христианские рабы и слуги при жертвоприношениях их господ-язычников. Едва ли возможно, чтобы христианин мог быть должностным лицом, не запятнал себя идолопоклонством.

Гл. 18. Должностные почести и знаки отличия имеют часто в себе нечто идолопоклонническое.

Гл. 19. О военной службе.

Гл. 20. Об употреблении имен языческих богов в обыкновенном житейском разговоре.

Гл. 21. Следует остерегаться клясться в присутствии идолов, равно не позволительно употреблять их имена в качестве проклятий.

Гл. 22. Не следует допускать благословлять себя именем идола и желать когда-либо быть принятым за язычника.

Гл. 23. При издании проскрипций и предохранительных мероприятий бывают случаи, способствующие идолопоклонническим речам и действиям.

Гл. 24. Заключение статьи.

* * *

«Разве для того ты отрекся от диавола и аггелов его, чтобы потом мастерить их? Как в таком случае утверждать, что ты отказались от тех, с которыми не скажу – живем, но от которых живем? Как можешь питать ненависть к тем, кому ты обязан поддержанием своей телесной жизни? Можешь ли ты отрицать устами того, кого признаешь рукой? Отвергаешь на словах то, что созидаешь на деле? Можешь ли ты исповедовать одного Бога, творя множество богов? Или – исповедовать Истинного Бога и творить в то же время воображаемых? Но, скажут иные, я изготовляю их, но не поклоняюсь им. Как будто та причина, которая запрещает поклоняться им, не запрещает также тебе и изготовлять их, так как это – во всяком случае оскорбление Бога. Я же скажу больше: ты поклоняешься им в истинном смысле, давая возможность другим поклоняться им; ты воздаешь им поклонение не дымом материального, грубого жертвоприношения, но благоуханием от самого себя. Ты приносишь в жертву им не жизнь животного, но свою собственную. Ты несешь им на заклание свои способности; ты совершаешь возлияние пред ними своим потом; твой разум, твоя воля – вот тот фимиам, который ты сжигаешь в честь их. Ты для них выше жреца, ибо они тебе обязаны тем, что у них есть жрецы. Своим ремеслом ты изготовляешь для них, т.е. для жрецов богов. Ты не поклоняешься, по твоим словам, как божествам, тем, которых производишь своими руками, но они не откажутся признавать тебя своим поклонником, ибо ты приносишь им на заклание богатейшую, питательнейшую, величайшую из жертв – свое спасение».

«Нисколько меня не извиняет то, что преступление совершается другими, если я доставляю им способы к нему. Я не должен становиться пособником никому в том, что запрещено мне делать самому. Из того только, что мне запрещено делать, я должен понять и то, что мне следует зорко наблюдать за тем, чтобы не оказать помощь и другим в запрещенном мне деле».

«Скажешь: я впаду в бедность! А разве Господь не, сказал: блаженны нищие! – Мне нечего будет есть! – Но разве не сказано в Писании: не имейте забот о пище? Относительно одежды нам также указан пример в лилиях. – Мне нужны были деньги! – Но следует продать все имение и раздать нищим. –У меня есть обязанности по отношению к моим детям, семье! – Но кто принимается за плуг с оглядкой, тот не способен на дело Божие. – Я не больше как работник того, кто мне платит за мою работу! – Но никто не может служить двум господам разом. Если желаешь быть учеником нашего Господа, возьми крест твой и иди за Господом, т.е. переноси нищету, страдание, только страдала бы плоть, которая сама по себе уже род креста. Родителей, жену, детей следует оставить для Бога! А вы, вы колеблетесь отречься от вашего промысла, вашей торговли, вашего ремесла в виду ваших детей и ваших родственников?! Но нам было сказало, что следует оставить все – семью, дела, занятия для того, чтобы идти за Господом. Иаков и Иоанн, позванные Господом, оставляют своего отца и свой корабль. Матфей встает немедленно и оставляет свою таможню. Для тогдашней веры – пойти похоронить отца казалось уже промедлением. Нашелся ли хоть один, который ответил бы на призыв Христа словами: мне нечем жить? Вера не боится голода, ей не безызвестно то, что в виду дела Божия не следует бояться ни – голода, ни даже самой смерти, какова бы она на была».

«Относительно различного рода церемоний, имеющих значение для одного или нескольких лиц, напр., при облачении в белую тогу, сговора, брака или при наречении имени – я не думаю, чтобы во всем этом лежала какая-либо опасность греха идолослужения. И в самом деле, подобно рассмотреть причину этих обычаев. Я считаю их невинными, принимая во внимание, напр., то, что мужская тога, кольцо и бракосочетание не берут своего начала от какого-нибудь идольского культа. Мне неизвестно, осудил ли когда-либо Бог одеяние вообще, разве только мужчина наденет женскую одежду (Втор. 22:5): «Да будет проклят тот, кто одевается в женское платье!» Но эти слова не могут быт приложимы к тоге, которая даже по своему названию – (toga virilis = тога возмужалости) – одеяние мужское».

«Пусть с торжеством совершают бракосочетание, – Бог не осудил брака, как не осудил наречения имен, но с этим торжеством соединены жертвоприношения. Если приглашают меня на эти торжества, то я пойду, лишь бы мое участие в них не имело никакого отношения к жертвоприношениям, совершаемым на них. Конечно, дай Бог даже и не видеть того, что запрещено делать нам! Но злой дух обвил мир столь плотною сетью идолослужений, что да будет нам дозволено присутствовать на некоторых церемониях, лишь бы мы шли на них для человека, а не для идола».

Если же приглашают на какую-нибудь церемонию формально религиозного характера, то я не пойду; ибо здесь дело идет о воздаянии идольской чести. Я не приму в ней участия никоим образом – ни советами, ни деньгами. Присутствуя на каком-нибудь жертвоприношении, на которое пригласили меня, я принимаю участие в идолослужении. Если же я принял приглашение по иному поводу, то я не более как случайный зритель жертвенной церемонии».

«Господь ходил по земле в унижении и безвестности, не имея постоянного жилища: Сын Человеческий не имеет, где головы преклонить, говорил Он. Он носил одежду из грубой ткани, иначе Он не сказал бы: одевающиеся в тонкие одежды живут в царских палатах. Наконец, Он был без славы по лицу и по внешности, как Исаия еще раньше предвозвестил Его. Если Господь не проявлял никакой власти, даже над Своими учениками, которым Он оказывал услуга раба; если, сознавая вполне Свое царское достоинство, Он, тем не менее, отказывался быть царем, то это для того, чтобы показать Своим, как следует понимать высоту и пышность достоинства или власти. Спрашиваю, кому более приличествовали они, как не Сыну Божию? Какие бы пучки с секирой носили пред Нил! Как бы пурпур развевался на Его плечах! Какая бы диадема блестела на Его голове, если бы Он не признавал того, что слава мира сего – предмет чуждый Ему и Его ученикам! Итак, чего Он не желал, то отринул; что отринул – то осудил; что же осудил, то причислил к служению сатане. Он не осудил бы, если бы это не было чуждо Ему; но что не принадлежит Богу, то принадлежит диаволу. Знайте же вы, отрекшиеся от служения сатане, что возврат к одному из них будет идолослужение. Довольно для вас этого простого предостережения!»

«Корабль веры плавает среди подводных камней, бродов, заливов и проливов идолослужения, развивая свои паруса по дуновению Духа Божия, всегда покойный, если он осторожен, и в полной безопасности, если не ослабевает бдительность. Кто же допустит себя опрокинуть, тот будет увлечен в неизбежную пучину идолослужения, подвергнется крушению, от которого никто не спасется, низвергнется в бездну, которая поглотит несчастных, осужденных на гибель. Каждая волна тогда поглотит, каждая пучина приведет в ад. Не говорите: кому же тогда удастся сохранить себя в безопасности? Лучше, в таком случае, уйти из мира. – Конечно, лучше уйти из него, чем оставаться идолопоклонником. Но ничего нет легче, как избегнуть идолослужения, лишь бы боялись его больше всего. Какова бы ни была наша бедность, она ничто в сравнении с такой великой опасностью, как идолослужение. Святой Дух освободил нас, по ходатайству Апостолов, из-под ига ветхого закона для того, чтобы потом мы посвятили все наши усилия на избежание идолослужения. Пусть это будет нам законом! Этот закон не тяжел, но тем более надлежит наблюдать его. Это отличительный признак. христиан, – он отделяет нас от идолопоклонников и служит нам искусом. Его прежде всего следует предлагать приближающимся к вере; его следует прививать тем, которые уже приняли веру для того, чтобы одни обсудили его, прежде чем приблизиться к вере, другие соблюдали бы его, третьи отступили бы от него заблаговременно, т.е. отказались бы от звания христианина, если не желают следовать ему».

«Должны ли войти в церковь, согласно символу ковчега, ворон, коршун, вол, собака и змея? Известно, что идолослужение не имеет своего образца в ковчеге: никакое животное, бывшее в нем, не было предметом идолопоклонения. Но что не было допущено в ковчег, то да не войдет и в церковь».

(«De Patientia»).

Трактат о терпении принадлежит к серии сочинений Тертуллиана, касавшихся нравственности. Он вызван не внешними отношениями христиан к языческому обществу, но внутренними, – имеет в виду, как и другие трактаты, установить на твердом основании нравственные законы и правила христианской жизни. Этот трактат в последствии послужил образцом подобным же трудам, вышедшим из-под пера двух знаменитых отцов церкви, св. Кирилла и св. Августина.

Argumentum:

Гл. 1. Автор сознает у себя самого недостаток терпении и свое недостоинство писать об этой добродетели.

Похвала терпению.

Гл. 2. Сам Бог терпелив.

Гл. 3. В Христе мы имеем величайший образец терпения.

Гл. 4. Терпение коренится в послушании, и праведный Бог терпением испытывает нашу веру.

Гл. 5. Недостаток терпения был причиною греха диавола и первых людей; то же случилось и с потомками их, в особенности с евреями.

Гл. 6. Терпение есть следствие веры. Совершенство закона, который дал Христос, существенно состоит в усиленных требованиях терпении.

Гл. 7. Оно учит нас, как следует правильно обладать временными благами и переносить их потерю.

Гл. 8. Следует противопоставлять терпение обидам.

Гл. 9. Страдание, вследствие потери имевшихся прежде благ, христианин должен переносить терпеливо и тем делать его сносным.

Гл. 10. Мстительность часто бывает причиной недостатка терпения.

Гл. 11. Однако поводы к нетерпению многочисленны. Надо соблюдать терпение в больших и малых, в допущенных Богом и заслуженных самим, обстоятельствах.

Гл. 12. Терпение заключает в себе мир, делает способным к раскаянию и пробуждает любовь.

Гл. 13. Терпение способствует воздержанию, сохранению себя в девственной чистоте и делает способным к мученичеству.

Гл. 14. Примеры терпения среди телесных страданий.

Гл. 15. Ценность, действие и красота терпения.

Гл. 16. Нельзя смешивать терпения с отупением, с состоянием отсутствия какой-либо чувствительности или обычным равнодушием.

* * *

«Я исповедуюсь перед нашим Господом Богом в том, что с моей стороны есть некоторая смелость, чтобы не сказать – безстыдство, писать трактат о терпении, – со стороны того, который ни дает в своем лице ни малейшего примера его, ибо я человек, лишенный всякого добра. Следовало бы, однако, если желаешь возвеличить какую-нибудь добродетель и доказать спасительность ее, начать с того, чтобы самому поступать в своей жизни согласно учению о ней и подтвердить собственным примером свое учение, из боязни, чтобы не заставить слова покраснеть за поступки. Дай Бог, чтобы такое смущение принесло мне пользу, чтобы стыд за несоблюдение того, что я желаю советовать другим, научил меня и самого поступать лучше.

Правда, что по отношению некоторых благ, равно как и некоторых зол, можно сказать: они до того велики, что мы не в силах стяжать первые или терпеливо переносит вторые иначе, как при содействии благодати, при помощи божественного внушения. И в самом деле, совершенное благо пребывает в Боге, и только Обладатель этого блага может уделить его нам в той мере, в какой Ему будет угодно.

По крайней мере, для меня будет утешением беседовать о добре, которое мне не дано испытать, подобно тем болящим, которые всегда твердят о преимуществах здоровья, которого нет у них. Так и я, как ни несчастен, будучи одержим горячкой нетерпения, должен просить воздыханиями, мольбами, непрестанной молитвой – здоровья терпения, которого у меня нет, особенно, если я усматриваю, сознавая мою слабость, сколь трудно быть крепким в вере и в учении Господнем, если у них в подмогу нет терпения».

Напомнив о том, что учители языческой мудрости (философии) советовали своим ученикам терпение, Тертуллиан подчеркивает различие между ложной аффектацией нечувствительности и бесстрастия, которыми хвалятся тщеславные люди, и христианской добродетелью, которая ищет в Боге свою силу и свой образец. «Что касается нас, говорит Тертуллиан, то мы не вдохновляемся какой-либо человеческой доктриной. Если мы признаем обязанность выполнять в жизни добродетель терпении, то не с целью выставлять напоказ циническое равнодушие, но с целью сообразоваться в своих поступках с живым законом небесного порядка, который открывает нам самого Бога, как образец терпения. Прежде всего Он изливает благость Своего света на праведников на неправедников; Он раздает достойным и недостойным блага различных времен года, дары природы и все, что приносит людям всякая тварь; Он переносит неблагодарность народов, поклоняющихся с свойственным искусству своенравием делу рук своих, хулящих Его имя и гонящих слуг Его. Наконец разврат, жадность, беззаконие, злодеяние, которое становится с каждым днем все нахальнее, все дерзостнее, все это Он сносит с таким терпением, что, по-видимому, оно вредит Его делу, ибо многие перестают верить в Господа, видя Его столь медлящим покарать мир. Таков образец Божественного терпения, который подается нам свыше для того, без сомнения, чтобы этим сказать нам, что добродетель терпения нисходит с неба».

Для большого убеждения своих читателей в спасительности терпения, Тертуллиан старается вызвать в их памяти тот Божественный образец, которого не знали язычники. «Как изобразить словами, продолжает автор, то Божественное терпение, которое люди могли когда-то осязать, так сказать, руками. Бог благоволит родиться в утробе Матери; Он ждет в ней Своего срока; родившись, растет, как все прочие люди; придя в возраст, не спешит заявить о Себе, но скорее старается унизиться, допускает крестить Себя Своему слуге, и только словом отражает нападения искусителя... Он не отталкивает от Себя никого из желающих быть при Нем; Он не презирает ни чьей трапезы, ни чьего крова; Он не отвергает ни грешников, ни мытарей. Он не гневается даже на город, отказывающийся принять Его, между тем как Его же ученики готовы призвать небесный огонь для наказания нечестивых. Он исцеляет неблагодарных, Он отдается вполне устраивающим против Него козни Его врагам. Дальше – Он держит около Себя предателя, не обличая его. Посмотрите на Него тогда, когда Он предан, когда Его уводят, – эту жертву, позволяющую вести Себя на смерть! Он не отверзает даже уст Своих, как агнец под стригущей его рукой. Он, Который мог бы одним только словом призвать с неба легион ангелов для Своей защиты, не позволяет одному из Своих учеников отмстить за Себя мечем... Говорить ли о заплевании, заушении, осмеянии, бичевании, терновом венце? Говорить ли далее?.. Изумительная ровность духа, никогда не изменяющая себе! Тот, Кто соблаговолил скрыть Свое величие в образе человека, не берет ничего у человеческого нетерпения. По этой-то черте особенно вы, о фарисеи, должны бы были признать Господа: человек никогда не был бы способен к такому терпению! Если многочисленные и столь великие примеры, по своей высоте, служа язычникам поводом ославлять веру, то нам, напротив, они служат доказательством ее истинности, ибо верующие видят ясно, как из страданий Господа, так и из Его учения, что само терпение – Божественной природы. В нем проявляется действие и превосходство свойств, присущих Богу»!

«Предавай все, что бы с тобой ни случилось, праведному суду Божию! Оскорблен ли ты? Вверь свое оскорбление Богу, Он отмстит за тебя; отняли у тебя что? Он возьмет на Себя заботу о возврате тебе отнятого. В болезни ли ты? Он будет твоим врачом; угрожает ли тебе смерть? Он воскресит тебя! Чудным преимуществом обладает терпение – преимуществом иметь своим должником Бога! И, конечно, вполне справедливо: оно хранит Его повеления, оно идет навстречу Его заповедям. Терпение укрепляет веру, утверждает мир, поддерживает милосердие, воспитывает смирение, располагает к покаянию, довершает сознание во грехах (исповедь), господствует над плотью, ободряет дух, обуздывает язык, останавливает руку, попирает искушения, отталкивает соблазны, совершает дела мученичества. Терпение утешает бедняка и внушает умеренность богачу; оно не обременяет слабого и не изнуряет сильного; радует истинно верующего, привлекает язычника, доставляет слуге благоволение господина, а последнему – благоволение Бога. Терпение украшает женщину и одобряет мужа; терпение любят в дитяти, уважают в юноше и чтят в старце; оно прекрасно в людях обоего пола и всякого возраста».

«Попытаемся уловить черты терпения во всей их совокупности. У человека, обладающего даром терпения, лицо приятное и покойное; чело чисто; ему неизвестны ни морщины гнева, ни облака печали. Его брови всегда раскрыты от удовольствия; глаза опущены, но не в знак неудовольствия, и в знак скромности; печать молчания лежит на его устах. Краска его лица – краски невинности и спокойной умеренности; оно сотрясает часто головой, чтобы выгнать из ума демона, и его смех полон угроз для него. Кроме того, самое одеяние, в которое облекается терпение, поразительной белизны и так хорошо прилегает к телу, что нет ни складки, ни пятна. Оно восседает на троне кроткого и спокойного духа, которого никакой вихрь не умчит за собой и ничто не затмит. Напротив, Он открывается в нежной, вечно светлой, вечно простой ясности, именно таким, каким видел Его в третий раз пророк Илия. Ибо там, где пребывает Бог, обитает с Ним и Его дитя – терпение»!

(«De Baptismo adversus Quintillam»).

Трактата о крещении – поучение, обращенное к оглашенным. Он вызван был тем обстоятельством, что в африканской церкви стали распространяться еретические мнения относительно крещения, отрицавшие его необходимость.

Argumentum:

Гл. 1. Похвала крещению. Причина и цель настоящего сочинения.

Гл. 2. Не следует удивляться, что вода имеет столь великое значение в таинстве крещения: это отчасти объясняется ее свойствами.

Гл. 3. Вода с самого начала творения есть элемент, наиболее необходимый и жизненный.

Гл. 4. Вода, уже во время творческого акта, была освещена Богом.

Гл. 5. Параллели в язычестве, как бы подражание крещению. Прообраз крещения.

Гл. 6. Омовение тела водой само по себе не дает ничего, кроме чистоты тела. Действие таинства.

Гл. 7. О миропомазании, следующем за крещением.

Гл. 8. Рукоположение имеет тоже значение, что и миропомазание – сообщение новокрещенному даров Св. Духа.

Гл. 9. Прообразы крещения в Ветхом Завете. Вода в Новом Завете.

Гл. 10. Крещение Иоанна и его действие.

Гл. 11. Необходимость крещения для спасения.

Опровержение противного взгляда. Отчего Христос сам не крестил?

Крестительская деятельность Его учеников.

Гл. 12. Были ли Апостолы крещены сами или нет? В противном случае – каким образом они могли быть праведными?

Гл. 13. В Ветхом Завете до воскресения Христова крещение не было необходимо для спасения души.

Гл. 14. Крестил ли Ап. Павел, по поводу текста из послания к Коринфян (1Кор.1:1–17).

Гл. 16. Есть только одно крещение – крещение церкви. Крещение, производимое еретиками, не действительно.

Гл. 16. Крещение кровию.

Гл. 17. О совершителе крещении. Должны ли женщины крестить?

Гл. 18. Крещение не должно быть производимо раньше, чем не будет крещаемый подвергнут испытанию.

Взгляд Тертуллиана на крещение детей.

Гл. 19. О времени крещения.

Гл. 20. Необходимое приготовление к принятию крещения.

Заключение.

* * *

В самом начале трактата мы узнаем повод, послуживший к появлению его, и какого рода читателей Тертуллиан имел в виду. «Благословенно таинство христианской воды! Оно, омывая греховную скверну, следствие прежней греховной жизни, ведет нас к вечной жизни. Трактат об этом предмете не будет, без сомнения, бесполезен как тем, воспитание которых еще не окончено, так и тем, которые, веря в простоте сердца, но не исследуя разумных оснований того, чему научили их, могут подвергнуться искушениям, способным поколебать их неопытность. Кроме того, не очень давно произошло то, что одна из самых ядовитых ехидн Каианской ереси заразила ядом своего учения большое число из наших братий. Особенно она нападает на крещение. Ничто конечно лучше не соответствует ее природе: ехидны, аспиды, сама царская змея, все пресмыкающиеся этого рода – ищут обыкновенно сухие и безводные места. Что же касается нас, рыбок, следующих за нашим Главой Иисусом Христом, то мы родимся в воде и не, могли бы найти спасения вне ее. Таким образом и Квинтилла, отвратительное чудовище, не имевший даже права учить истине, открыл секрет умерщвлять этих рыб: он лишает их воды, дающей им жизнь».

Как ни хитра злоба, подкапывающая основы, на которых утверждается вера, сколько для разрушения ее, столько же и для воспрепятствования тому, чтобы она была принята во всей полноте, но ничто так не приводит в смущение человеческие мысли, как простота божественных действий в области того, что воспринимается нашими чувствами, и вместе с тем обилие следствий, вытекающих из них. Это также относится и к крещению. Чего проще? Нет при совершении его никакой пышности, великолепия, дорого стоящей церемонии. И что же? только потому, что новообращенный, после своего погружения в воде, во время произнесения над ним нескольких слов, не выходит из нее более чистым на вид, чем прежде, не верят в получение им вечной жизни. У идолопоклонников, напротив, стараются вызвать веру и доверие великолепием, пышностью дорогих церемоний, торжеств и мистерий. Жалкое неверие! ты отказываешь Богу в свойственной Ему одному простоте, соединенной с могуществом! Как же в самом деле?! Не странно ли, что малое количество воды уничтожает смерть? Нисколько! Напротив, тем более следует верить, так как нет другой причины для отрицания, кроме величия чуда. И в самом деле, какое иное свойство могут иметь божественные дела, как не то, что они превосходят всякое удивление? Мы также поражаемся ими, но это потому, что мы верим. Неверующе напротив удивляются без веры. Что просто, то кажется им обманчивым, что великолепно, то кажется им невозможным. Чтобы ни думал ты, но тебя заранее опровергли божественные изречения. Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых. Невозможное людям – возможно Богу. Если Бог мудр и всесилен, чего не оспаривают даже непризнающие Его, то Он должен был допустить в область Своих дел и противоположное мудрости и могуществу, т.е. то, что кажется человеку безумием и невозможностью. Ибо обладающий способностью проявлять силу может также и пренебрегать ею». «С призыванием имени Божия сошедший с неба. Св. Дух освящает воду своей благодатью; освященная вода воспринимает в себя в Свою очередь освящающее свойство. Сверх того, самое действие погружения в воду при крещении указывает на смысл таинства: пятно греха загрязнило нас, вода смывает грязь. Но так как следы грехов не появляются на теле, ибо никто не носит на себе следов идолопоклонства, прелюбодеяния или лжи, то следовательно они оскверняют дух, который собственно и есть виновник греха, – дух, который повелевает, плоть же повинуется ему, подобно рабе. Однако вина в грехе лежит на обоих, на духе, потому что он повелевает, и на плоти, потому что она повинуется. Вот почему некогда воды подучали как бы целительное свойство через ангельское наитие: душа омывалась посредством тела, и плоть очищалась действием духа. Что некогда излечивало телесные недуги, исцеляет теперь душу; что содействовало некогда временному выздоровлению, то доставляет ныне вечное спасение; что избавляло ежегодно одного только человека, то спасает целые народы и уничтожает смерть, омывая грехи, ибо крещение, устраняя грех, устраняет также и наказание. Таким образом человек возвращается к Богу, наподобие того, который некогда был сотворен по образу Божию: образ в приложении к форме, подобие в вечности. И в самом деле, человек вновь сподобляется даров Св. Духа, Которого дыхание Божие сообщило ему первоначально, но Которого он лишился вследствие греха».

Затем Тертуллиан говорит о том, что человек не может войти в царство Божие без крещения после страдания и воскресения Господа, т.е. после проповедания Евангелия: «ибо закон постановлен и форма определена. Идите, сказал Господь Апостолам, научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Святаго Духа. К этому добавлено еще следующее: если кто не родится от воды и духа, тот не войдет в Царство Небесное. Отсюда вытекает для веры необходимость крещения».

Дальше Тертуллиан говорит о миропомазании и о священном чине, наблюдаемом при крещении.

«Я не утверждаю того, что вода сообщает нам дары Св. Духа, но вода, очищая нас, с помощью ангельского воздействия, делает нас способными к принятию Св. Духа», «По выходе из бани возрождения, мы принимаем св. миропомазание, подобно тому, как в Ветхом Завете священник приготовлялся к своему служению излиянием елея на его голову. Так Аарон был помазан Моисеем, и Иисус называется Христом от слова «chrisma», означающего помазание, посредством которого Бог Отец исполнил Его Своим Духом, как об этом читается в деяниях Апостолов: «Собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазаннаго Тобою» (Деян.4:27). Хотя помазание совершается на теле, но оно воздействует на нас духовно. Так и акт крещения – совершенно внешний акт, ибо одно только тело погружается в воду, но действие его духовное, ибо через него мы избавляемся от греха. Затем возлагают на нас руки, призывая благословением Св. Духа. Святый Дух соблаговоляет нисходить от Отца и, паря над водами крещения, как бы над древним престолом Своим, почивает на нас, очищенных и благословенных таинством. Он также некогда сходил на Господа в образе голубя, чтобы выразить Свою природу чистотой и невинностью этого незлобивого животного. Заповедь: будьте просты как голуби – также не без отношения к этому символу. После того, как потоп омыл в своих водах древнее беззаконие, одним словом – после крещения мира, если смею так выразиться, голубь, вылетевший из ковчега и прилетевший потом в него с оливковой веткой, возвестил этим вселенной о том, что гнев Божий утих. Известно, что у народов оливковая ветвь есть символ. мира. В явлении аналогичном, явлении, из которого вытекают следствия Духовные, именно после того, как наша земля, т.е. человеческое тело, выходят из возрождающей бани, очищенное от старых скверн, Св. Дух, небесный голубь, сошедший с высоты, приносит нам мир Божий, подобно голубю ковчега, – символа церкви».

Изъяснив сущность и Форму совершения крещения, Тертуллиан решает различные вопросы, волновавшие африканскую церковь его времени, но особенное значение имеет сказанное им относительно того, кто может. совершать крещение. «Право на совершение крещения принадлежит первосвященнику, т.е. епископу; за ним –священникам и диаконам, никогда однако без разрешения епископа, в виду уважения, должного церкви: пока такое уважение поддерживается, существует церковный мир. Впрочем, миряне имеют также участие в этом праве. Полученное от всех может даваться всем, по крайней мере, в тех случаях, когда нельзя призвать епископов, священников, которые суть ученики Господни. Никто не должен скрывать дара Божия. К тому же, так как крещение благо, которому все причастны, то каждый из верующих может совершать его. Между тем скромность и смирение обязывает мирян не присваивать себе того, что приличнее всего совершить предстоятелям, воздерживая их брать на себя обязанность, которая принадлежит по праву только епископу. Соперничество мать расколов. Все позволительно, говорит святейший Апостол, но не все полезно. Достаточно мирянину воспользоваться этим правом в случае необходимости, когда место, время, лицо требуют этого. Тогда опасность, в которой находится один, извиняет содействие другого. Отказать кому-нибудь в помощи, когда в нашей власти оказать ее ему – это значит быть виновным в гибели его души».

В заключение приводим слова, относящиеся к еретикам. Тертуллиан признает недействительным крещение, совершенное еретиками: «Что должно соблюдать относительно еретиков? Вот что необходимо тщательно исследовать. Истинное крещение только у нас; еретики же не причастны нашему учению, так как отделенные от общения с нами – они нам чужие. Я не обязан признавать у них того, что мне заповедано, потому что у них не тот Бог, по тот Христос, какой у нас. Следовательно, и их крещение отлично от нашего. Но не имея такого крещения, какое должно быть, еретики не имеют бесспорно никакого; невозможно принимать в уважение того, что недействительно; невозможно принимать крещение от еретиков, ибо у них нет его. Впрочем, мы изложили подробнее касающееся этого предмета в нашем сочинении, писанном по-гречески».

Здесь Тертуллиан имеет в виду трактат, где он доказывает недействительность крещения, совершенного еретиками.

(«De Poenitentia»).

В сочинения, которое рассматривается здесь, автор раскрывает понятие о покаяния, об условиях его действительности и живо рисует картину покаяния, как оно совершалось в древней церкви.

Argumentum:

Гл. 1. О покаянии вообще.

Люди, лишенные света Господнего, тем не менее знают раскаяние и понимают его, как известное движение души, возбуждающее сожаление о предшествующем дурном действии.

Но истинное понятие о покаянии существует только у христиан. Те, которые не понимают Бога, по необходимости не понимают и Его творения. Они не знают, как избежать бурь, свирепствующих в мире, раскаиваются часто в своей добросовестности, доброте, простоте, терпении, милосердии и при первой же неудаче не прощают сами себе, что сделали добро.

Гл. 2. Истинное покаяние вытекает из страха Божия и есть начало святости.

Никогда, не должно раскаиваться в сделанном добре. Сам Бог по Своей благости определил спасти человека, осужденного правосудием Его, и отложил Свой гнев, простивши согрешившего.

Иоанн исповедовал покаяние, определяя его, как очищение разума и сердца, удаление греховной скверны и исправление жизни. Тогда сердце делается чистым жилищем для обитания Св. Духа. Такова цель раскаяния: оно дает возможность нам пользоваться милосердием Божиим; спасая нас, оно служит к славе Божией. Но раскаиваться возможно и спасительно только относительно содеянного зла.

Гл. 3. Следует раскаиваться только во грехах. Что такое грех? Различие между грехом, совершаемым фактически, и только в воле или в помысле. При каких обстоятельствах раскаяние справедливо и законно?

Должно избегать и очищать посредством раскаяния не только содеянные преступления, но также и грехи мысли и воли.

Гл. 4. Польза и следствие раскаяния; похвала покаянию. Бог, Который обещал суд и наказание за все грехи, соблаговолил даровать прощение под условием раскаяния, (когда Он говорил народу: покайся и будешь спасен. Я Бог живых; не хочу смерти грешников и т.п.).

Если бы необходимо было перечислить все преимущества и всю пользу раскаяния, то это послужило бы материалом длинного трактата.

Гл. 5. Предостережение против вторичного впадения в прежние грехи после раскаяния и обращения. Борьба с заблуждением, будто греховные действия не вредят страху Божию. Раскаяние, указанное и предписанное Божьим милосердием, возвращает нам Его любовь и не должно быть впредь нарушаемо повторением греха.

Гл. 6. Готовящиеся к крещению перед принятием таинства имеют много времени для ведения покаянной жизни.

Поэтому обязанности христианской жизни начинаются еще до принятия крещения.

Все, что наша слабость старалась внушить для увещания в необходимости раскаяния и последующего исправления жизни, относится ко всем служителям Бога.

Господь предлагает нам прощении взамен раскаяния. Но очищены ли мы от греха сознанием, что мы прощены? Мы очищены, когда в момент раскаяния долг наказания нами уплачен при помощи сердечного сокрушения. Грешник должен оплакивать свои ошибки до дня прощения.

Гл. 7. Так называемое покаяние в собственном смысле этого слова. Зависть дьявола особенно возбуждается против новых прозелитов.

Поэтому Бог установил повторяемость покаяния. Тертуллиан воздерживается говорить о повторяемости покаяния, чтобы не дать поводов к продолжению греховной жизни. Тем не менее, не следует при впадении снова во грех и отчаиваться в виду повторяемости покаяния.

Гл. 8. Указание на это из Св. Писания.

Всякий находит себе облегчение, сознавая тяжесть своих грехов и исповедуя их, и равно увеличивает эту тяжесть, скрывая их. Исповедь есть начало успокоения и примирения с Богом, скрытность – начало падения.

Гл. 9. Описание благочестивых упражнений и подвигов, сопровождающих покаяние или исповедь.

Гл. 10. Борьба с ложным стыдом перед исповедью.

Большинство, между прочим, уклоняется от раскаяния, как бы избегая позора. Между тем необходимость раскаяния и исповеди для спасения должна побудить нас претерпеть все для очищения души.

Гл. 11. Доказательства этой необходимости.

Гл. 12. Указание на адские мучения, которых можно избежать только через покаяние.

Заключение.

* * *

Исповедь тебя пугает: вспомни об геенне огненной, от которой она тебя избавляет; обдумай сперва величину наказания, чтобы не колеблясь прибегнуть к спасительному средству. Господь после первого блага крещения открыл тебе еще второй источник милосердия и покаянии. Не следует отказываться от спасения.

Даже животные, лишенные речи и разума, и те инстинктом сознают в свое время средства, предназначенные Богом для их благополучия.

Тертуллиан точно определяет идею покаяния. Он сначала разграничивает сожаление от раскаяния и обрушивается на язычников, которые сожалели о сделанном благе, если оно не принесло им пользы, и не старались между тем раскаиваться в совершенном зле. «Эти люди, говорит он, переплывают житейское море без руля разума; поэтому они не умеют избегать бури, грохочущей над миром. Подобным поведением они отрицают истинное покаяние. Где же начало искреннего обращения? Оно кроется в страхе Божием, в страхе перед Богом, верховным Судьей наших поступков. Всякий, боящийся Господа, раскаивается в обиде Ему и обещает в будущем исправиться. Без страха Божия нет нравственного усовершенствования, перемены к лучшему, а без перемены жизни к лучшему и покаяние бесплодно. Грешник должен сокрушаться и оплакивать свои прегрешении, чтобы получить прощение их. Кроме того, раскаяние должно выражаться внешними признаками, потому что Бог не довольствуется внутренним выражением почитания Его. Отсюда основными элементами раскаянии являются сознание виновности со стороны кающегося, скорбь о грехе, решение исправиться и совокупность поступков, выражающих перемену происшедшую в душе». Подобного раскаяния требовал Бог везде и всегда.

Определивши понятие о раскаянии, Тертуллиан переходит к понятно о грехе. Он с величайшей прозорливостью анализирует нравственное значение человеческого поступка. Плоть и дух, будучи различными субстанциями, образуют одно целое существо, к которому должно относить все наши поступки: иначе говоря, единство человеческой личности объясняет солидарность души и тела относительно совершения добра и зла. Вследствие этого неисполнение поступка; свободно задуманного, не освобождает человека от вины, – короче, воля – источник нравственной деятельности – voluntas facti origo. Поэтому Бог, видящий всю глубь душевных помыслов, судит грех даже в его зародыше и начале.

Далее Тертуллиан приступает к убеждению оглашенных достойно приготовляться к крещению через покаяние. «Всевышний Судия, Который готовит кару всем грехам – плоти и духа, преступным желаниям, наравне с поступками, дал возможность получить прощение через покаяние. Он подтвердил это, говоря народу: покайся, и Я тебя спасу! и в другом месте: Я есмь Бог живый, Я предпочитаю покаяние смерти грешника. Следовательно, покаяние ведет к жизни и противополагается смерти. Грешник, подобный мне, или скорее – ниже меня, потому что я исповедую мое превосходство в грехе, прибегает к раскаянию, подобно тому, как потерпевший во время кораблекрушения овладевает доской, на которой он может спастись. Раскаяние поможет тебе преодолеть губительные волны и приведет тебя в пристань божественного милосердия. Лови благоприятный случай получить неожиданно счастье: бывши незадолго перед тем в глазах Бога не более, как каплей воды, атомом праха, глиняным сосудом – не замедли стать деревом, насажденным при потоках вод, листья которого не увядают, которое приносит плоды в свое время и которое не увидит ни огня, ни секиры. Раскайся в твоих заблуждениях, так как ты нашел истину, раскайся в том, что любил то, чего не любит Бог, потому что самому последнему из наших слуг мы не позволяем любить то, что нам не нравится. Сходство расположений и вкусов, действительно, служит порукой в послушании». Говоря об оглашенных, автор замечает, что у верных и оглашенных одна и та же вера, одно и то же упование, один и тот же страх перед Божьим судом; следовательно, раскаяние необходимо каждому.

Высказав свой взгляд на покаяние, которое должно предшествовать крещению, Тертуллиан переходит к учению о покаянии, установленном для верных. Тон речи его становится торжественнее соответственно предмету его трактата. Он как бы колеблется говорить о последнем средстве, которое остается грешнику после крещения. «Я колеблюсь, говорит он, упомянуть о второй или вернее – о последней надежде из боязни открыть более широкий путь греху, говоря об этой помощи раскаяния. Да не будет угодно Богу, чтобы истолковывали так дурно мою мысль, с целью вообразить, что возможность раскаяния является возможностью греха, что преизбыток небесного милосердия дает широкий простор дерзостному безрассудству человечества. Поэтому пусть никто не желает быть тем более виновным, чем более милосерд Бог, или вновь становиться грешником столько раз, сколько раз он получает прощение. Очевидно, кто постоянно грешит, может быть навсегда удаленным от Бога. Мы удалились от Него раз, – остережемся подвергать опасности наше будущее в предположении, что мы избегнем ее снова. Посмотрите на большинство спасшихся от кораблекрушения: они разрывают всякую связь с морем и кораблем и славят благодеяние Божие, т.е. их спасение, помня об опасности. Я хвалю их страх, я люблю их недоверие: они не хотят более искушать Божественное милосердие, они боятся оказаться назойливыми, прося снова того, что они уже раз получили; помня опыт, они боятся испытывать то, чего они научились бояться. Умеряя свое безрассудство, они этим обнаруживают свой страх. Но бояться для человека значит почитать Бога. Однако, если сама природа человека и искушения со стороны злого духа приводят его на путь порока, неужели не остается более никакого средства к примирению с Богом? Враг человеческого рода никогда не изменяет своей злобе. Он даже удваивает ярость, когда видит, что человек избегает его оков; чем более гаснут наши страсти, тем сильнее воспламеняется его ненависть. Я думаю, он печалится и скорбит оттого, что, благодаря прощению грехов, столько смертных дел уничтожено в человеке и столько осуждений вычеркнуто из списка (правосудия). Он горюет при мысли, что грешник, став служителем Христа, будет судить его и его аггелов. Поэтому он подстерегает человека, нападает на него, осаждает его; злой дух пытается всеми средствами – то поразить его взгляды вожделением, то привлечь его душу в сеть соблазнов мира, то уничтожить веру страхом пред земным могуществом, то совратить с истинного пути превратными учениями; смущения и искушения он рассыпает обильно. Бог же, предвидя, что сатана разольет этот яд, хота и отнял у человека возможность нового крещения, оставил ему однако выход из его положения. Он дал второе покаяние с тем, чтобы оно открывалось для тех, кто ищет Его, но только один раз, потому что это уже второе покаяние, – не более одного раза, потому что предыдущее было бесполезно. Можешь ли ты в самом деле сказать, чтобы тебе не было достаточно одного раза? Ты имеешь больше, чем заслуживаешь, потому что сам потерял то, что получил». Поэтому евангельские притчи о потерянной драхме и заблудшей овце и о блудном сыне Тертуллиан применяет не только к обращению язычников, но и к приведению верных, удалившихся от церкви, в ее лоно. «О каком отце (Тертуллиан говорит по поводу последней притчи), идет речь в евангельском рассказе? – О Боге. Нет ни одного Отца, подобного Ему; нет никого, столь милосердого! Ты – Его сын; ты попусту рассеял то, что получил от Него; ты вернулся к Нему нищим и нагим, – Он примет тебя потому только, что ты вернулся к Нему. Даже более: твой возврат даст Ему больше радости, чем верность других. Но под каким условием? Если ты покаешься из глубины души; если ты сравнишь свой голод с изобилием слуг твоего отца; если ты покинешь свиней, т.е. нечистую толпу, если ты вернешься в твоему Отцу, как бы Он ни был разгневан, говоря ему: Отец мой! Я согрешил, я недостоин более называться Твоим сыном».

«Чем более приносит утешения исповедание грехов, тем большая тяжесть ложится на человека, если он их скрывает. Исповедь – начало удовлетворения правосудия, скрывание же – продолжение возмущения против Бога. Не довольно ли внутреннего сокрушения сердца для получения прощения? Нет! Крайним средством, которое предлагает нам это второе и последнее покаяние, более трудное, должно состоять в испытании такого рода, чтобы оно касалось не только глубины совести, но довершилось бы и внешним выражением внутреннего сокрушения. Этот акт мы обозначаем греческим словом exomologesis (исповедь); мы исповедуем грех наш Господу, не потому, чтобы Он не ведал об этом грехе, но потому что исповедь располагает к удовлетворению, порождает раскаяние, которым умилостивляется Бог. Исповедь имеет целью смирить человека, требуя от него поведения, привлекающего милосердие; при этом даются предписания о поведении и образе жизни. Человек облекается во вретище и покрывается пеплом и пылью; душа погружается в печаль о грехах. Все, что служило приманкой греха, заменяется противоположными благочестивыми упражнениями. Нельзя ни пить, ни есть больше, чем сколько нужно для поддержания жизни, а вовсе не для услаждения желудка; молитва должна сопровождаться постом; грешник пусть стонет и плачет, пусть вздыхает день и ночь к Господу Богу; пусть падет на колена перед Божиими угодниками; пусть просит, молит за себя и всех собратьев, чтобы они своими молитвами ходатайствовали за него! Вот что наблюдается при исповеди для сообщения силы покаянию... наконец, для того, чтобы избежать... нет! для того, чтобы за вечные муки заплатить временными страданиями, которые она налагает на грешника. Таким образом, унижая человека, она его возносит; покрывая пылью, очищает; обвиняя – оправдывает, осуждая –освобождает. Поверь этому, – и чем менее ты простишь самому себе, тем более простит тебе Бог».

Таким образом ясно, что в исповеди (exomologesis) следует различать следующие три акта: раскаяние в грехе с твердым намерением исправиться, открытое сознание в совершенном грехе и, наконец, удовлетворение правосудия Божия благочестивыми упражнениями и подвигами. Исповедь отнюдь не должна ограничиваться внутренним исповеданием греха Богу, а должна приноситься Богу через пресвитера: «Я предполагаю, что большинство уклоняется от исповеди, как публичного объявления своих грехов, как бы пригвождающего к позорному столбу, или откладывают ее со дня на день, повинуясь более голосу стыда, чем голосу спасения, подобно тем больным, которые, стыдясь открыть врачу их тайные язвы, умирают от ложного стыда. Стыд не способен удовлетворить правосудию оскорбленного Господа и возвратить на путь спасения оставивших Его. По истине, твой стыд – хорошее извинение! С поднятой головой совершал ты грех, а теперь ты отказываешься склонить чело, чтобы вымолить себе прощение! По мне, так я не стесняюсь со своим стыдом, когда мне выгоднее прогнать его в пятки и когда он как бы сам мне говорит: не считайся со мной; будет лучше, если я погибну через тебя! Конечно, ты имел бы повод к опасению, если бы твое объявление снискало тебе издевательство и насмешки, как это бывает в свете, где страдание одного бывает торжеством другому, и где попирают ногой лежащего на земле! Но ничто подобное не ожидает тебя среди твоих братьев, которые служат общему с тобой одному Господу; у которых все общее: надежда, страх, радость, печаль, страдание, потому что один и тот же дух воодушевляет имеющих одного Господа и Отца. Почему ты их считаешь не равными себе по природе? Почему ты бежишь тех, которые огорчаются твоим падением, – как будто они рукоплещут ему? Тело не может радоваться болезни одного из его членов; напротив, оно необходимо должно страдать во всей своей целости и все целиком прибегать к лечению. Церковь заключается в одном члене, как и в другом; но церковь – это Христос. Итак, когда ты простерся на коленях перед твоими братьями, ты перед Христом простерся, Христа умоляешь. Даже, когда они проливают слезы о тебе, это Христос сострадает, Христос молить Своего Отца. Сын, что просит, легко получает. Много ли выиграет твоя скромность, стыдливость, скрывая грех? Можешь ли ты скрыть от Бога то, что скрыл от сведения людей? И можно ли ставить людское мнение наравне со всеведением Божиим? Неужели лучше быть осужденным тайно, чем быть оправданным явно?

Тяжело, скажете вы, приступят к исповеди!

Согласен; но за эту тягость вы должны пенять на свой грех; кроме того, эта тягость исчезает в покаянии, потому что она становится спасительной. Одинаковым образом тяжело подвергаться ампутации, прижиганию, мучениям от какого-нибудь едкого порошка. Но все это охотно претерпевают, подвергаясь лечению, в виду облегчения; ожидаемая от них польза заставляет забывать причиняемую ими боль. Переходя к упорству некоторых лиц, не желавших подвергать себя трудностям публичной исповеди, – «Что я отвечу им, говорит автор, если кроме стыда, выставляемого ими главным аргументом, они еще боятся лишения привычных удобств? Как? восклицают они, отказаться от бани, носить грязное платье, отречься от всякой радости, жить в грубом вретище, вдыхать неприятный запах пепла, побледнеть лицом, истомиться от поста. Не в тирском ли пурпуре прилично оплакивать свои грехи? Ну, хорошо, пусть будет по-вашему! Вот игла, чтобы разделить ваши волоса! Вот пудра, чтобы освежить блеск ваших зубов! Вот железные или стальные ножницы, чтобы обрезать ваши ногти! Распространите по нашим щекам и губам ложную белизну и лицемерный румянец. Ступайте в удобные бани, в тишине, в каком-нибудь укромном месте виллы или освежайтесь на берегу моря! Увеличьте ваши издержки, снабдите ваши столы редкими птицами; смакуйте старые вина и, когда вас спросят, к чему такое излишество, отвечайте: я согрешил против Бога; я в опасности погибнуть навеки; а не знаю, что мне делать для того, чтобы изнурить себя, распять себя и примириться таким путем с Богом, Которого я оскорбил моим вероломством... А! ты боишься исповеди – ну, так подумай об адском пламени, которое потушит для тебя исповедь. Поразмысли о величии кары, – и ты не будешь более колебаться в принятии спасительного средства!»

(«Liber de Oratione»).

Трактатом о молитве автор имеет в виду убедить верующих в необходимости молитвы, как существенного элемента христианской жизни, причем высказывает порицание пустым и суеверным церемониям, заимствованным отчасти у евреев.

Argumentum:

Гл. 1. Значение молитвы Господней, которой научил нас Сын Божий, Божие Слово и Премудрость.

Гл. 2. «Отче наш». Значение; этого призывания.

Гл. 3. Объяснение первого прошения.

Гл. 4. Второе прошение.

Гл. 5. Третье прошение.

Гл. 6. Четвертое прошение.

Гл. 7. Пятое орошение.

Гл. 8. Шестое и седьмое прошения.

Гл. 9. Славословие.

Гл. 10. Надо приносить Богу также другие молитвы и прошения.

Гл. 11. При молитве Богу не должно иметь никакого гнева на своих братьев.

Гл. 12. Во время молитвы следует быть свободным от всякого расстройства духа.

Гл. 13. Об обычае мыть руки перед молитвой.

Гл. 14. Апострофе.

Гл. 15. О снятии верхней одежды.

ГЛ. 16. О сидении после молитвы.

Гл. 17. О поднимании рук при молитве.

Гл. 18. О целовании.

Гл. 19. О посте.

Гл. 20. Об одежде женщин.

Гл. 21. О девушках – некоторые утверждают, что они должны являться в церковь с открытым лицом.

Гл. 22. Возражение на это.

Гл. 23. О коленопреклонении при молитве.

Гл. 24. О месте молитвы.

Гл. 25. О времени молитвы.

Гл. 26. Об увольнении у христиан.

Гл. 27. О чтении псалмов при молитве и аллилуия.

Гл. 28. О духовном жертвоприношении.

Гл. 29. О силе и действии молитвы. Заключение.

* * *

«Дух Божий, Слово Божие, Разум Божий, Слово Разума и Разум Слова – все это в совокупности Иисус Христос, наш Господь, научил нас, учеников Нового Завета, молитве по новому образцу. Это также необходимо, как и то, чтобы новое вино содержалось в новых мехах или чтобы заплата новая была пришита к одежде также новой. Сверх того, все, прежде бывшее, или отменилось, как напр., обрезание, или восполнилось, как недостающее в законе, или исполнилось, как пророчество, или усовершенствовалось, как вера. Новая благодать Божия одухотворила все, что было плотского в древнем законе, пройдя по всей (ветхозаветной) древности очищающей силой Евангелия, в котором Иисус Христос, наш Господь, показал, что Он одновременно и Дух Божий, и Слово Божие, и Разум Божий. Дух по силе Своего могущества, Слово по силе Своего учении, Разум по силе Своего проявления. Итак, молитва, установленная Иисусом Хрястом, составлена из этих трех основных частей (элементов): слова, ее выражающего, духа, дающего ей силу, и разума, подающего ее уразумение и понимание».

«В немногих словах совмещены изречения пророков, Апостолов и Евангелий! Наставления Господни, притчи, примеры, привила, все обязанности одновременно! Почтение к Богу в наименовании Его Отцом; исповедание Веры в прославлении Его имени; знак покорности в желании исполнения Его воли; выражение надежды в желании скорого наступления Его царства; прошение жизни, поддержанием которой служит хлеб; сознание наших грехов в прошении о прощении; предупреждение против опасностей для души в прошении Божественного покровительства!! Чему, впрочем, здесь удивляться? Один только Бог мог научить нас тому, какой молитвы Он желает; следовательно, устанавливая образец молитвы и одухотворяя ее Своим Духом в тот момент, как она исходила из Его уст, Бог одарил ее особым преимуществом восходить на небо для того, чтобы трогать Отца словами Сына».

«В чем откажет Бог молитве, сказанной в духе и истине, Он, Который такой и требует? Нам известно, насколько сильно действие молитвы, потому что мы читали или слышали об этом. Молитва Ветхого Завета избавляла от огня, диких зверей, голода, между тем она не получила своего образца от Христа; гораздо большею силой обладает молитва христианина! Если она не заставляет сходить со, неба ангела, не низводить росы для тушения пламени, если она не заграждает пасти львов, если она не приносит голодающим пищи, назначенной работающим к поле, если она не утоляет чувства боли чудодействием благодати, то она совершает большее, вооружая терпением страдающих и чувствующих свои страдания. Силой, полученной через нее, верующий может измерить величие благодеяния при страданиях, которые ему определено переносить во имя Божие. Некогда молитва навлекала бедствия на голову злых, рассевала полчища неприятеля, задерживала плодоносные дожди. Ныне же молитва справедливости отвращает Божий гнев, бодрствует над спасением врагов, – ныне к Небу взывает молящий голос за гонителей. Удивительно ли, что молитва может изливать с неба воды благодати, молитва, прежде низводившая огонь с неба? Одна только молитва преклоняет Бога. Христос, сообщивший ей могущество для добра, знал, что она не будет действовать для зла. Воскрешать мертвых, восстановлять силы расслабленных, исцелять больных, избавлять от власти демонов, отворять двери темницы, разбивать цепи невинным – вот единственные дела молитвы. Она заглаживает грехи, отстраняет искушения, прекращает гонения, ободряет робкие души, радует мужественные сердца, показывает путь страннику, успокаивает волны (страстей), наводит ужас на нечестивых, питает бедняка, руководит в жизни богатых, предостерегает, поддерживает или поднимает падающих: молитва – оплот веры; она служит нам оружием, стрелой против везде подстерегающего нас врага. Итак, ни шагу вперед без этого оружия; будем твердо стоять на своем посту днем и бдеть ночью! Вооруженные ею, мы должны беречь знамя нашего Царя, внимательно прислушиваясь к ожидаемому звуку архангельской трубы. Сами ангелы молятся. Кроме того, все твари присоединяют свои голоса к этому хору. Животные, как домашние, так и дикие, все молятся по-своему и преклоняют колена: выходя из своего стойла или пещеры, они не остаются немыми в виду открытого перед ними неба, но звуками своего голоса обнаруживают дыхание, одушевляющее их. Птица, пробуждаясь, стремится к небу, простирает вместо рук крылья в виде креста и издает звуки, похожие на молитву. Но зачем еще приводить доказательства нашей обязанности молится? Сам Господь молился – Он, Которому всякая честь и могущество во веки веков!»

(«Ad uxorem libri duo»)

Вполне разделяя взгляды автора на брак, как на божественное установление, и сочувствуя его задаче – защитить целость и неразрывность брачного союза против восстания страстей, нельзя однако не заметить ригористического оттенка, проходящего чрез все сочинение. Трактат превосходно характеризует автора, его время и те трудности, которые возникали из смешанных браков христиан с язычниками.

Argumentum:

Гл. 1. Автор намерен оставить жене-вдове, как духовное завещание, требование не выходить замуж вторично, после его смерти.

Гл. 2. Брак – необходимый рассадник человеческого рода, но только, будучи совершен однажды, соответствует мысли Бога.

Гл. 3. Совершеннее, конечно, девственность.

Гл. 4. Чтобы оправдать свой второй выход замуж, вдовы выставляют разные мотивы, особенно свою молодость и обеспечение средств к жизни.

Гл. 5. Христианкой в этом не должно руководить даже желание оставить потомков.

Гл. 6. Вторичные браки приводят, особенно у христианок-вдов, нередко к большему вреду, как это доказывают примеры.

Гл. 7. Если жена теряет мужа вследствие смерти, то это голос Бога к ней, зовущий ее к совершенству вдовства,

Вступление во второй брак делает человека, неспособным для сана духовного.

Гл. 8. Добродетель сохранять в вдовстве труднее, чем в девственности, и потому Богу это в особенности приятно. Вдовы должны быть особенно осмотрительны в выборе своего положения.

Кн.II.

Гл. 1. Ни в каком случае не следует прощать второго брака е язычником. Такие браки запрещает уже Апостол Павел.

Гл. 2. Изъяснение его изречений, относящихся к данному случаю.

Гл. 3. Подобный брак заключает некоторым образом опасность отречения от Христа и Его церкви и приносит вредные следствия и опасности для веры.

Гл. 4. Он затрудняет и соблюдение некоторых христианских обязанностей.

Гл. 5. Жена-христианка в языческом дому всегда находится в приниженном положении.

Гл. 6. Она в постоянной опасности от соприкосновения с языческой распущенностью и идолопоклонством.

Гл. 7. Она, однако, приняла на себя обязательство добровольно переносить подобные затруднения.

Гл. 8. Побудительные причины к бракосочетаниям с язычниками по большей части заключаются в распущенности человеческого характера.

Гл. 9. Христианские браки напротив украшаются благословением церкви и приводят к взаимному освящению обоих супругов.

* * *

«Я полагал, (говорит автор в начале своего трактата) что теперь будет кстати, любимая подруга моя в служении нашему Господу, начертать тебе правила, которым ты должна будешь следовать по отшествии моем из этого мира, если я буду призван раньше тебя, – и вручить их твоей вере, чтобы ты могла их соблюдать. В самом деле, когда речь идет о временных интересах, наша прозорливость никогда не страдает: мы пишем завещания, чтобы обеспечить тому или другому следующую часть наследства. Почему мы скорее не займемся духовными интересами нашего потомства , завещая ему советы и наставления относительно того, что может доставить ему нетленные блага небесного наследства? Пусть Бог, Которому принадлежит честь, слава, хвала, достоинство и могущество ныне и во веки веков, поможет тебе сохранить во всей целости залог тех заветов, которые я вверяю твоей вере».

Супруг-наставник советует жене не выходить вторично замуж. Формулируя это желание, он говорит: «я не позволяю себе увлечься чувством самолюбия или ревности: мне нет в этом никакой выгоды после моей смерти. Воскресение тел преобразует нашу природу, и единение супругов в той жизни будет вполне духовным. Единственной моей целью является нравственная польза, которую может извлечь из этого воздержания та, которая была подругой моей в здешней жизни. Брак – божественное установление; союз мужа и жены благословен самим Богом с тем, чтобы он был единственным. Адам был единственным супругом Евы; Ева была единственной женой Адама. Правда, Моисеева религия в известных случаях дозволяла уклонения от этого основного закона; но Евангелие пришло восстановить его в его первоначальной целости. Я далек от мысли утверждать, что Христос не одобрял брака: Он предпочитает только воздержание, как более высокую степень совершенства. Святой Павел позволяет вдовам вторично выходить замуж; но он говорит в то же время, что лучше им не пользоваться этим позволением. Впрочем, дозволять что-нибудь иногда значит сказать, что выгоднее воздерживаться от этого, потому что то, что является благом в глазах всех, не нуждается в частном позволении. Притом, что может вынуждать на заключение второго брака, как не похоть плоти и вожделение века? Отвечай на побуждения плоти примером наших сестер, имена которых написаны в книге Господа, и которые, послав вперед себя к Богу своих мужей, приносят в жертву святости соблазны красоты или молодости. Они предпочитают быть супругами Бога; для Бога они прекрасны; для Него они остаются юными; они живут с Ним, встречаются с Ним; они не покидают Его ни днем, ни ночью; приносят Ему в приданое свои молитвы и в обмен получают от Него, всякий раз как просят, вдовью часть Его щедрот. Таким образом они получают вперед вечный дар Господа. Супруги Бога здесь на земле, они уже зачислены в семью ангелов. Если ты пойдешь по их стопам, подражая их воздержанию, ты похоронила в могиле чисто духовной привязанности похоть плоти, ища в благах другого рода вознаграждения за временные наслаждения, которые могли бы обещать тебе возраст и красота».

«Многие вдовы ищут во втором браке роскоши и богатства, которых не может, им доставить вдовство. Но к чему так сильно заниматься излишеством, когда достаточно необходимого? Правда, Господь не дает вдовам, которые посвящают себя на служение Ему, ни тяжелых золотых ожерелий, ни роскошных и затрудняющих движение одежд, ни толпы галльских рабов и германских носильщиков, ни всей роскоши, которая разжигает желание второго брака; но к чему все эти пустяки, когда можно иметь Самого Господа?»

«Может быть, мотивом к браку является также желание жить в потомстве, которое заставляет женщину вздыхать о втором браке? Вот уж, можно сказать, выбрана удобная минута для таких стремлений, когда лучшее желание, которое христиане могут иметь по отношению к своим детям это – видеть их взятыми из итого нечестивого века, где им угрожает столько бедствий!»

«Я знаю хорошо, говорит Тертуллиан во 2-м письме, насколько может быть тягостно вдовство в известных обстоятельствах, поэтому я не располагаю налагать на тебя бремя, слишком тяжелое для твоих сил. По крайней мере, вторично выходя замуж, вдова не должна выходить за неверного. Женщина-христианка, которая выходить за идолопоклонника, не будет в состоянии выполнить свои религиозные обязанности, имея рядом с собой раба сатаны, неверного слугу, которому господин его поручил препятствовать благочестивой ревности верных. Нужно ли будет отправиться на стояние, муж утром назначит ей свидание в банях. Идет ли речь о посте – он назначит в этот день пир. Нужно ли жене выйти из дому – никогда не встретится больше занятий в хозяйстве, как именно в то время. Какой из супругов-язычников позволит своей жене посещать наших братьев в той и другой улице и заходить в самые жалкие уголки? Кто из них позволил бы ей встать для того, чтобы идти на ночные бдения, когда требует этого долг? Кто спокойно будет смотреть, как она будет отсутствовать для торжественной пасхальной службы всю ночь? Кто пустит ее без подозрений участвовать на трапезе Господа, о которой так много кричат язычники? Какой муж сочтет приличным, если она пойдет в темницы целовать цепи мучеников, омывать ноги святых, давать и получать от них лобзания мира? Кто из них не рассвирепеет от одной мысли, что она будет участвовать в агапах? Какой брат может прийти к ней в дом, какое гостеприимство встретит он в доме чуждого человека?! Если понадобится творить милостыню, амбар и кладовая окажутся запертыми. Даже в том случае, если бы муж не препятствовал жене в исполнении христианских обязанностей, сумеешь ли ты скрыть, спрашиваю я тебя, что ты будешь делать на одре или на теле знак креста, когда прогоняешь нечистого духа или, когда ты поднимаешься ночью для молитвы? Разве твой муж не вообразит, что ты занимаешься каким-то волхвованием? Разве скроешь от его глаз то, что ты тайно вкушаешь натощак перед другой пищей? Если ты откроешь, что это хлеб, то не подумает ли он, что это хлеб, о котором столько было толков? А так как он не может постигнуть тайны, которой он не знает, то сколько поднимется тревоги, сколько подозрений? Он станет думать об убийстве и об отравлении... Да и кроме того, каким опасностям не подвергнется жена язычника – христианка – среди распущенного общества, в развлечениях ц безобразиях которого она должна будет принимать участие!? Чего только не увидит, чего только не наслушается сестра святых в обществе, где царствует идолопоклонство с его пороками и хулами! Что она там услышит? Театральные гимны, трактирные песни, бесстыдные слова! А память о Боге, а воззвание ко Христу, а пища, почерпаемая верой в чтении святых книг, а обновление души, а божественное благословение при выходе из-за стола, – где их найти? Между столь различными по духу супругами все становится чуждым, все принимает враждебный характер, все становится предметом для осуждения, все разъединено злым духом, с целью погубить души».

В противоположность этому, Тертуллиан с увлечением рисует картину взаимного счастия супругов, привязанность которых освящена религией. «Где найти слов для выражения счастия христианского брака? Церковь его одобряет, принесение бескровной жертвы его утверждает, благословение кладет на него свою печать, ангелы объявляют о нем, Отец небесный признает его законным. Потому что в целом мире дети не имеют права жениться без согласия родителей. Какой это благословенный союз двух верных душ, соединенных одной и той же надеждой, одним и тем же утешением, узами одинакового служения! Оба они братья; оба они слуги – одного Господа; нет разделения ни плоти, ни духа! Да, они двое в одной плоти, – одна плоть, один дух. Они вместе молятся, они вместе падают на колена, вместе постятся, друг друга просвещают, ободряют, друг друга поддерживают. Вы встретите их вместе в церкви, вместе на божественной трапезе. Тоска, напасть, радость – все у них общее. Нет тайны для скрывания, вместо того – взаимное доверие, взаимная поддержка. Они не скрываются друг от друга для того, чтобы посещать больных; их милостыня без мучений, их жертвы без расчетов, их ежедневные упражнения без препятствий. У них нет скрытых крестных знаменований, нет робких поздравлений, немых благословений. Они согласно поют гимны и псалмы, соперничая единственно в том, кто лучше прославит похвалами Господа. Вот союзы, радующие Христа»!

Переходя к изложению сочинений Тертуллиана так называемого монтанистического периода, в которых более или менее сильно отразились заблуждении и увлечения монтанизма, считаем необходимым предпослать несколько данных о самом монтанизме, равно как, под влиянием его, и о заблуждениях нашего автора.

Около 160 г. по Р. X. в г. Ардабане, на границе Мизии, а впоследствии в городе Пепузе, в самой Фригии, обратил на себя общее внимание некий Монтан, новообращенный христианин, выдававшийся своими эксцентричностями. В собраниях своей церковной общины он впадал в состояние экстаза, уверял, что получать особенного рода откровение от Параклета, орудием или органом которого он провозглашал себя. В загадочных выражениях возвещал (ξενοφωνίαι) Монтан новые гонения на христиан, ободряя последних к бесстрашному мученичеству, а затем предсказывал поступление на земле царства Господня, славу и величие которого рисовал в увлекательных картинах. К нему присоединились в качестве пророчиц две женщины: Максимилла и Приска (Присцилла). Последняя утверждала, будто ей явился сам Господь в образе женщины в блестящем одеянии. «Он подошел ко мне, говорит Приска, излил на меня всю мудрость, сказав, что это место (Пепуза) свято, и сюда-то снизойдет небесный Иерусалим».

Монтанистическим пророчества носят на себе заметный характер языческой мантики.

Пророк является у них пассивным орудием воздействующего на него духа.

«Смотри! человек подобен лире, на которой Я играю как плектром. Человек спит – Я бодрствую!»

«Смотри! Господь возбуждает сердце человека!»

«Это – Я, всемогущий Бог, имеющий Свое обитание в человеке»!

Позднее Тертуллиан усиливался доказать многими местами Писания, что человек теряет самосознание в моменты пророческого вдохновения, – так Бог навел на Адама сон (Быт.2:21), так, например, Ап. Петр, по его уверению, не знал, что говорил по время преображения Христа; наконец, большинство людей узнает волю Божию в сновидениях и т.д. Само собой разумеется, что такое понятие о божественном вдохновении далеко от истины.

Параклет, по толкованию Монтанистов, не говорит ничего нового; он скорее restitutor, чем institutor. Подобно тому, как церковь признавала учителем (διδάσϰαλος) Христа, последователи Монтановой ереси признавали Параклета. Впрочем, монтанисты не претендовали на то, чтобы сообщать новые откровения в области догматической. Они стремились к установлению в среде своих последователей более строгих нравственных правил. Против нравственной распущенности современных христиан больше всего гремели Монтанисты и стремились противопоставить ей, как оплот, ригоризм в нравах и обычаях, порицая в то же время бегство в эпоху гонений. По их мнению следует желать умереть смертью мученика, чтобы тем прославить пострадавшего за нас, а не на постели дожидаться последнего часа. Для умерщвления плоти необходимо ввести строгие посты (xerophagia) даже накануне так называемых dies stationum, – дни, в которые воины Христовы должны были стоять на страже (Tert orat. 19). Таковыми днями считались середа, день предания Христа, и пятница – день смерти. Тертуллиан называет вторичный брак прелюбодеянием. Безбрачие для духовенства получает безусловную обязательность, Последователи Монтана –истинно духовный люди, как говорит Тертуллиан, – пневматики в противоположность психикам, не принимающим духа (πνεῦμα); они имеют только душу и плоть.

Если откровение Св. Духа сообщается каждому верующему, способному воспринять его, то нет необходимости в особенной организации духовного сословия или класса, на обязанности которого лежит быть посредниками между Богом и людьми. Идея всеобщего священничества стала орудием и руках Монтанистов в их нападках против духовенства, а главное – против епископов. Если нужно нам подняться против духовенства, то мы все за одно, говорил Тертуллиан. Тогда мы все священники, ибо Господь возвел нас всех в сан священников Бога и Отца. Мирянин, сподобившийся откровения духа, имеет такую же власть совершать таинства, какую и священник. Ученики Параклета могут отпускать грехи, но не делают того, чтобы не попустить людей совершать новые. Нападая на дисциплину церкви, казавшуюся им слабою, они считали непрощаемыми грехами блуд и прелюбодеяние и вообще увеличивали число так называемых смертных грехов. Монтанисты особенно громко заговорили против слабости церкви тогда, когда римский епископ Зефирин разрешил только что совершивших упомянутые грехи принимать снова в церковное общение, после того как они подвергнутся возложенному на них церковному покаянию или епитимии. Наконец Монтанисты пришли к тому, что отрицали за церковью совершенно власть отпускать грехи; это дело Божией власти – учили они.

Христианство, по учению их, постоянно обновляется, под никогда не прерывающимся воздействием на него Параклета, только не со стороны догматической, а со стороны нравственной и дисциплинарной. Если Христос, замечает Тертуллиан, отменил то, что заповедал Моисей, то почему же Параклет не может отменить то, что допускал еще Ап. Павел? Тертуллиан применяет к христианству исторический закон постепенного прогресса. Христианство, по его разумению, еще не достигло полного совершенства; оно достигнет его только тогда, когда наступит над миром царство Параклета.

Монтанова ересь наметила себе две цели: с одной стороны, подготовить к открытию на земле царства Господня, царства совершенных, свободных от грехов христиан. Отсюда проповедь аскетизма, стремление поднять христианство на высшую ступень совершенства, приблизить его, на сколько это возможно, к идеалу Христа. С другой стороны, в Монтановой ереси выразилась реакции против того, что христианство мало по малу приобретало, так сказать, право гражданства в мире, против омирщвления церкви, если можно так выразиться. Отсюда – проповедь, приглашавшая христиан возвратиться к тому положению, какое занимала церковь при самом начале.

Скажем несколько слов о постепенном развитии монтанизма. Первоначальный характер движения должен был несомненно измениться с переходом на Запад, где главным представителем монтанизма является Тертуллиан. Влечение к нравственному ригоризму, неудержимое стремление к мученичеству, вражда с епископатом – способствовали распространению ереси. Иных влекло к монтанизму высокомерное стремление стать выше своих собратьев, выделиться из толпы психиков в сонм духовных. Но, собственно говоря, пророческие общины организовывались только в Малой Азии под непосредственным руководительством Монтана и притом в немногих местностях. Сила Монтанизам, однако, лежала не в этом, а в том, что он отвечал тенденциям времени, неудовольствию против слишком больших претензий со стороны епископата и вследствие отстранения мирян от управления церковными делами. У Евсевия говорится в одном месте (V, 16) о том, что христианская община в Анкре кишит новыми пророками.

Предстоятели церквей часто собирались (так возникали соборы), чтобы опровергать монтанистических пророков; речи их приписывались внушениям демонов, и считали их даже бесноватыми. Шла своим чередом и литературная борьба, в которой принимали особенное участие два писателя апологета Клавдий Аполлинарий и Мильтиад; последний, между прочим, написал книгу, в которой старался умалить значение монтанистических пророчеств, но вообще, нужно сказать, борьба велась слабо. Некоторые из полемистов против монтанизма думали подорвать учение последнего о Параклете тем, что стали отвергать пророческие книги Нового Завета, Апокалипсис и даже Иоанново Евангелие, потому что в нем говорится об обещании Христа послать Параклета. Составление новозаветного канона способствовало умалению влияния Монтановых пророков. Непринятие же последователями Монтановой ереси учения о Логосе дало повод окрестить их неразумными или врагами Логоса «ᾶλογοι».

Значительная часть римской христианской общины выказала некоторую склонность к этическому ригоризму и дисциплине Монтанистов. Епископ Елевферий (а, быть может, и его преемник Виктор) нашел удобным отнестись снисходительно к малоазийскому движению, вызванному Монтаном. Впрочем к этому побудило его посольство, отравленное к нему от общин Галлии под главенством пресвитера Иринея, бывшего потом лионским епископом. Галльские общины всегда находились в близких сношениях с малоазийскими. Первые, как передает Евсевий, обратились с посланием и к братьям, жившим в Азии и во Фригии, советуя снисхождение и прощение обид. Их ходатайство однако в Риме не достигло желанных результатов. В это время в Рим является монархианец Праксей, уговаривает папу взять посланную им малоазийским общинам примирительную грамоту обратно и высказывается решительно против Монтанистов. Позднее и Ириней высказывался строго о малоазийском движении и считал пророчества Монтанистов лжепророчествами, хотя еще не решался объявить сам Монтанизм ересью.

Наиболее удобной почвой для развития Монтановой ереси оказались, после общин малоазийских, общины североафриканские. Впрочем северо-африканския общины не думали отделяться от церкви до того момента, пока не взял на себя руководительство движением человек пылкого характера, чьей натуре была присуща борьба – это Тертуллиан. Он пытался преобразовать Монтанизм совершенно, сделать его более глубоким и доказать истину его учения на основании Св. Писания. Если Тертуллиан раньше допускал покаяние после крещения, то теперь этого не разрешает; если он разрешал спасение бегством во времена гонения, то теперь он запрещает и с этой целью пишет книгу de Fuga in persecutione. В Карфагене организуется община Монтанистов, члены которой назывались Тертуллианистами; однако в эпоху Августина она вошла снова в общение с церковью. На Западе Монтанизм исчез, хотя начала его, особенно сочинения Тертуллиана, пользовались там большим уважением. В Азии же Монтанисты, окончательно побежденные церковью и литературой, например, сочинениями таких церковных писателей, как Серапион, Аполлоний (ок. 196 г.) и др., вели изолированное существование секты, которая выказала впрочем сильное мужество во время гонений третьего столетия. Она прожила до пятого.

Не считаем нужным подробно останавливаться над вопросом о погрешностях Тертуллиана, что потребовало бы от нас специального исследования. Мы постараемся лишь указать главнейшие из них, прибавив, что одни объясняются временем или эпохой, в которую жил и действовал Тертуллиан, другие – личными его свойствами и взглядами всем его умственным и нравственным строем, особенно же его монтанистическими увлечениями.

Вторичный брак есть блуд: ad Uxor. lib. 1, с. 1 de Virg. vel. с. 10. 11. adv. Hermog. 11. de Resur. carnis, c. 8. adv. Marc. c. 15. de Monog. de Pudicitia, c. 1.

Избегать гонений есть преступление. Лучше среди мучений пасть, чем бежать. ad Uxor. lib. 1, с. 3. de Cor. mil. с. 1.

Падшие ангелы грешили со смертными женщинами: de Idololatria, с. 9. de Habitu muliebr. с. 1. de Cultu femin. с. 10. de Virg. vel. с. 7. adv. Marc. V, c. 18.

Монтан – обетованный Параклет, долженствовавший донести церковь до совершенства: de Virg. vel. c. 1. de Anima, c. 51. de Resurrect. carn. c. 11. adv. Marc. I, c. 29. V, c. 2. adv. Prax. c. 1, 8, 13, 15. de Monog. c. 2. См. также de Fuga, do Jejuniis, de Pudicitia.

О непрощаемых грехах – блуде и прелюбодеянии в кн. de Pudicitia.

Душа имеет своего рода тело: ароl. с. 48. de Anima, с. 5, 6, 7, 8, 9, 22, 36, 37. de Carne Christi, с. 11. de Resurrect carnis, с. 17, 45, 53. adv. Marc. с. 10, 15.

Бог также имеет своего рода тело: de Poenit c. 3. adv. Hermog. c. 35. de Carne Christi, c. 2. adv. Marc. П, c. 16. adv. Prax. c. 7.

Крещение, совершаемое еретиками, недействительно: de Praescript. c. 12. de Baptism. c. 15. de Pudic. c. 19.

Иисус Христос являлся в Вет. Зав. в той же видимой плоти, какую впоследствии восприял во чреве Девы Марии: adv. Iudaeos, с. 9. de Carne Christi, с. 6. adv. Marc. II. c. 27. III, c. 6, 9. lib. V, c. 19. adv. Pax. c. 14, 16.

И. Xp. будет царствовать со Своими святыми в Новом Иерусалиме в течение 1000 лет до страшного суда: de Resurr. carn. с. 25. adv. Marc. lib. I, c. 29. III, c. 24. IV, c. 29.

Ангелы являлись людям в человеческой плоти: adv. Marc. III. с. 9, 11. Не станем перечислять других менее важных.

Интересующихся разъяснением затронутых здесь вопросов отсылаем к следующим сочинениям – на русском языке: «Тертуллиан, его теория христианского знания и основные начала его Богословия». К. Попов. Киев. 1880. Философия отцов и учителей церкви. К. И. Скворцов. Киев. 1868 г. Истор. учение об отцах церкви. Соч. Филарета, арх. Черниговского. Спб. 1882. т. 1. Из иностранных – G. Ludwig. Tertullian’s Ethik. См. также Böringer, Die alte Kirche. Защиту Тертуллиана от обвинений в материализме, равно как и в друг. погрешностях, см. в Patrologia Moehler’a. О так называемом материализме Тертуллиана есть особый трактат, «II Materialismo di Tertulliano» Pagano Paganini.

Относительно этого важнейшего упрека, делаемого Тертуллиану в догматическом отношении, мы склоняемся к мнению, что, говоря о «телесности» Бога и души человеческой, он разумеет под телом «сущность¹⁸⁵» всякой пещи, в противоположность небытию, хотя во всяком случае, считаем подобное выражение неуместным. Гораздо более заслуживают справедливого упрека его нравственные тенденции, проникнутые несвойственным духу христианства преувеличенным ригоризмом.

Изобличая ереси, Тертуллиан произнес знаменательные слова: «в поведении или произведениях любого лжеучителя до его отпадения от церкви всегда можно усмотреть зародыш его будущего отпадения. Некоторые умственные и нравственные предрасположения, при помощи внешних влияний, наконец приводят его к печальному концу – отпадению». Как нельзя более приведенные слова относятся к самому автору их. Нам не известна в точности настоящая причина, побудившая Тертуллиана к отпадению от церкви, да нет особенной надобности и доискиваться ее, когда мы видим в нем самом, в его духе главные побудительные причины. Суровостью дышать все его творения. Настроении его духа всегда пасмурно и скорее грустно… Приступая к чтению его произведений монтанистического характера, мы с грустью увидим, как эта суровость все усиливается, как свет тускнеет, а тени сгущаются все более и более... Но, ясно замечая заблуждения великого ума, особенно при ярком свете евангельской истины, не станем, подражая ему, сурово порицать великого апологета христианства, великого борца с зловредными ересями, – не станем строго осуждать того, чьей искренности не можем отвергнуть: в основе столь несвойственных истинному духу христианства нравственных тенденций Тертуллиана лежит стремление осуществить мечту о безгрешном еще на земле христианстве, мечту, недостижимую дли земных обитателей...

Вооружившись этими сведениями об ошибках и заблуждениях Тертуллиана, приступим без опасения к дальнейшему изложению его творений, которые, независимо от присущих им крайностей, отлично в тоже время познакомят нас и со взглядами наиболее строгой части тогдашних верующих внутри самой церкви¹⁸⁶.

(«De Pаllіо»).

Тертуллиан переменил тогу на плащ, одежду философов. Подвергаясь насмешкам, автор написал проникнутое иронией сочинение в защиту плаща.

Argumentum:

Гл. 1. Паллиум – исконная часть древне-карфагенского костюма. Поэтому, по крайней мере, жители Карфагена найдут эту одежду приятною и наименее странною.

Гл. 2. Изменения в природе и перемена и быту людей не заключают в себе ничего необычного, а составляют естественное явление.

Гл. 3. Точно также нередко происходят изменения и в мире животных.

Гл. 4. Примеры, представляемые историей относительно перемен в одежде, вызываемых потребностями жизни; а также примеры переодеваний, зависящих от мифологии.

Гл. 5. Юмористическое описание неудобства тоги. Паллиум образует поэтому удобное одеяние; это одежда философов и выражение любви к простоте.

Гл. 6. Паллиум предпочитается прочим одеждам теми лицами, которые посвящают себя духовной деятельности. Поэтому Тертуллиан избрал его, по примеру Христа, для своего собственного одеяния.

* * *

Чтобы усмирить язвительный юмор своих врагов, нападавших на него за перемену тоги на паллий, Тертуллиан заявляет, что плащ, который кажется им такой новизной, был древним костюмом карфагенян.

«Карфагенские люди, говорит он, – во все времена владыки Африки, столь же славные своею древностью, сколько счастливые своим новым положением! Я рад, что ваши дни так благополучны, что вы имеете досуг и охоту критиковать одежду. Вот плоды мира и изобилия! Со стороны империи и неба все обстоит благополучно. Однако, сознайтесь, вы не всегда одевались одинаково. Некогда вы носили туники, отличавшиеся тонкостью ткани, из которой они были сделаны, в них преобладала гармония цветов и соразмерность форм. В самом деле, они не заходили дальше колен и не висели, вопреки приличию, выше колен; они не связывали плеча, предоставляли свободу рукам и не требовали пояса для разделения складок; наконец, благодаря их симметричности, они превосходно шли к мужчинам. Что касается до плаща или верхней одежды, он имел одинаково четыре угла, откидывался с той или другой стороны, суживался около шеи и распускался по плечам, сдерживаемый аграфом. Он походил на тот, какой носят теперь жрецы Эскулапа, ставшего нашим богом. Так же в соседстве одевалась Утика, ваша сестра; так же одевались и тирийцы на другом конце Африки. Но когда урна мировых судеб изменялась, и Бог высказался за римлян, Утика добровольно поспешила переменять костюм, чтобы приветствовать Сципиона, как только он пристал к берегу, и, благодаря преждевременному усвоениею римской одежды, ее граждане сделались скороспелыми римлянами. Что касается до вас, тога была предложена вам после обидных благодеяний, как побежденным, потерявшим свою древнюю независимость, но не славу. Ах, сколько стран прошла эта тога! От иеласгов она перешла к лидянам, от них к римлянам, затем перешла на плечи самого знаменитого народа – карфагенян. С того времени вы носите более длинную тунику, с поясом, который охватывает ее по желанию, и поддерживаете громадный продолговато-круглый плащ, охватывающий вас со всех сторон своими складками, не считая добавлений, которых требует ваше положение, ваш сан или время года. И, вопреки этому, вы указываете пальцев на тех, которые носят плащ, забывая, что во все времена он был вашим обычным костюмом. Подобный недостаток памяти не изумляет меня! Впрочем никто не может упрекнуть кого-либо за перемену костюма. Все ведь в мире меняет форму: день и ночь следуют один за другим; солнце имеет свои ежегодные стояния; луна – ежемесячные фазы. Благодаря смешению и множеству созвездий, появляется в интервалах то, что только что было закрыто. Покров неба – то ясный и сияющий, то потемневший от туч; здесь стремятся потоки дождя, там отбросы смешиваются с дождем; то дождь идет каплями; то опять по-прежнему все ясно. На море то же непостоянство: сегодня, пока дуют равномерные ветры, оно спокойно; завтра умеренная буря волнует его; вдруг оно забушует под напором волн. Земля также меняет свои украшения, сообразно с временами года, – вы едва узнаете ее под этой поверхностью: то зеленой, то желтой, то белой. Возможно ли перечислить другие украшения ее? Потоки, низвергающиеся с гор; родники, бегущие под землею; лоно рек, покрывающееся илом – не изменяется ли все постоянно? Целый мир изменил некогда свой видь, потому что воды его поглотили. Раковины и морские рогатки находятся еще теперь в горах, доказывая Платону, что высочайшие вершины были покрыты водою. Когда же воды вернулись вспять, шар земной принял другую, отличную от прежней форму, ставши другим благодаря этому изменению, оставаясь в то же время самим собою».

Констатировав периодические перемены, происходящие в природе, Тертуллиан переходить к переменам в жизни и истории пародов. Постоянную изменчивость Форм встречаем также и в жизни животных. Павлин меняет свои перья, змея меняет кожу, гиена меняет свой пол, олень молодеет, хамелеон меняется, оставаясь в сущности тем же самым.

Переходя собственно к одежде, Тертуллиан делает исторический очерк искусства и промышленности в приложении к одеждам. Он перечисляет изобретения, которыми человечество обязано было сначала необходимости, потом – вкусам роскоши, начиная с фиговых листьев, которые прикрывали наших прародителей, – до шелковых одежд, материал для которых дает незначительное насекомое; говорит о фабрикации шерсти, полотна и льна. Перемены в костюме, проведенные по эпохам, достаточно показывают, что не всегда новая мода безупречна сама по себе; она становится неудобной, когда не соответствует природе или оскорбляет скромность.

Сохраните ваши насмешки, продолжает Тертуллиан, для Ахилла, замаскированного молодою девушкой, для Геркулеса, преобразованного в Омфалу, для римских матрон, меняющих покрывало и развевающееся платье на одежду, более удобную для их распущенности. Вот платья, на которые точно стоит указывать пальцами и осмеивать, потому что они оскорбляют стыд и противны не только обычаю, но и законам природы. А плащ пусть считается недостойным в глазах язычников, и это недостоинство – заслуга его: он стал одеждой мудрости, которая отрекается от пустых суеверий».

«Вот что делает его важнее всех покровов мира. Отличительный знак священника, плащ возвышается над тиарой и другими украшениями. Наконец, он носит защиту свою в выгоде, которую могут все оценить – удобство. Нет одежды, более удобной и менее обременительной. Нет необходимости, чтобы с вечера искусный слуга приводил в порядок складки, идущие сверху до низу, чтобы он их округлил в колечки, чтобы он их собрал в одном центральном пункте, как бы на выпуклости щита и укрепил их форму аграфами, и т.д…» (Следует исчисления разнообразных хлопот об одежде).

«Нет ничего свободнее плаща, даже если он двойной, как у Кратеса. Эта одежда не требует стольких приготовлений. Все усилие, которого он требует, это то, чтобы он был сложен для надевания; а это можно сделать, обернув им тело человека так, чтобы прикрыть его приличнее. Этот покров оставляет снаружи плечи или закрывает их по желанию; он привязывается к ним, но не обременяет их и не сжимает их очень. Плащ не беспокоится о симметрии складок, он держится легко и приводит сам себя в требуемый вид. Если скинули его, то не надо поручать никакому искусственному прессу на завтра. Если туника внизу, нет надобности в поясе. Обувь, сопровождающая его – одна из простых, или же нога остается обнаженной, что более свойственно мужчине, чем носить котурны».

В заключение, как бы осмеивая суетливую деятельность своих сограждан, автор заставляет плащ, одежду философов и аскетов, произнести речь в свою защиту: «я ничем не обязан ни форуму, ни Марсову полю, ни сенату; я не занимаюсь никакой службой; я не овладеваю вперед всех никакой трибуной; я не бываю на аудиенции у преторов; я не вдыхаю запах каналов; я не приближаюсь к барьеру ни одного трибунала; я не углубляюсь в скамьи судей, я не мешаю течению справедливости; я не защищаю с треском, я не солдат, не судьи; я живу вне толпы; я достаточно имею занятий в самом себе; мое единственное занятие – не иметь его. Но иногда и мне позволено быть полезным миру. На каждом углу улицы, перед каждым алтарем я имею обыкновение предлагать для нравов средства, более полезные, чем твоя деятельность, для благополучия государств, городов и империй. Кроме философии, я владею еще другими искусствами, полезными обществу. Моня носит тот, кто учит первоначальным знаниям; тот, кто читает голос ребенка, кто чертит на песке первые письмена: грамматик, ритор, софист, медик, поит, музыкант, астролог, гаруспекс... Все свободные искусства закутываются в мои четыре угла. Без сомнения, они появляются после римских всадников; но поэтому весь позорный род учителей фехтования и гладиаторов ходит, покрытый тогой. Есть ли какой-нибудь позор в том, чтобы скинуть тогу и надеть плащ? Что касается меня, я вижу для плаща новый почет в употреблении, которое делают из него общество и дисциплина, установленные Богом. Возрадуйся, плащ, и возликуй: лучшая философия признала тебя достойным ее с тех пор, как ты стал покрывать христианина».

(«Liber ad Scapulam»).

Болезнь проконсула подала автору довод написать к нему послание в виде увещания с целью остановить его на пути гонения, воздвигнутого на христиан в его области.

Argumentum:

Гл. 1. Настоящее защитительное послание о христианах написано не из боязни гонения и не из собственного интереса.

Гл. 3. Неблагоразумно и даже глупо принуждение христиан к принятию язычества.

Отклонение обвинения во враждебности к государству.

Гл. 3. Гнев Божий против гонителей не проходит, и следы его остаются навсегда.

Гл. 4. Проконсулы могут постоянно найти средства и пути выполнять эдикты о гонении кротко и человечно, если только они захотят этого. Если Скапула захочет применить напротив безрассудную строгость, то он, по крайней мере, должен держаться в пределах закона.

Гл. 5. Суровость не достигнет своей цели.

Просьба о даровании христианам пощады.

* * *

Посланием к Скапуле, проконсулу Африки, Тертуллиан заключил свою деятельность защитника христианской религии против нападок на нее со стороны язычников. Вот наиболее характерные места этого послания.

«Мы, христиане, не знаем, что значит бледнеть или трепетать перед теми бедствиями, которые мы претерпеваем от незнающих нас, христиан. В тот день, как мы вступили в церковь, наша жизнь стала битвой, причем у нас нет иного желания, кроме желания благ, обещанных нам Богом; у нас нет иного страха, кроме страха наказаний в будущей жизни. Мы непоколебимо боремся с вашим варварством; нет, что я говорю? Мы спешим ему на встречу, радуясь больше нашему осуждению, чем оправданию. И потому, если мы обращаемся к вам с этим посланием, то не из страха за самих себя, но за вас, наших врагов, нет! – за наших друзей; ибо наш закон повелевает нам любить врагов и молиться за гонителей; в этом то открывается та полнота доброты, которая свойственна нам, и которой никто, кроне нас, не причастен. Любить друзей – свойство всех; но любить врагов – удел только христиан. Поэтому мы, оплакивающие ваше невежество, жалеющие о человеческом заблуждении, провидя будущее, предзнаменования которого, как мы видим, грозно приближаются, – мы сочли за необходимое довести этим путем до вашего ведения то, что вы не желаете слышать прямо».

Дальше Тертуллиан говорит о карах, поразивших мучителей христиан. Так, напр., в Каппадокии жрец Герминиан, еще живой, сделался добычей червей, которые кишели в его язвах; умирая, он просил не говорить про это никому, из боязни доставить своей мучительной смертью радость христианам. «Торжествуйте, христиане», воскликнул другой гонитель христиан, Цецилий Капелла, правитель Византии. Проконсул Африки, Скапула был болен и мог страшиться такой же участи, как и его предшественники в гонении христиан.

Тертуллиан пользуется его болезнью, чтобы обратиться к нему с следующим строгим увещанием.

«Что касается до тебя, Скапула, то да будет беспокоящая тебя болезнь не больше, как простым предостережением; вспомни однако твой приказ о предании Мавила адруметского на растерзание диким зверям! И теперь кровь вопиет к небу! Но подумай также и о будущем, еще более страшном воздаянии! Далека от нас мысль о желании устрашать тебя, но, не имея страха ни перед кем, мы желали бы спасти всех людей, убеждая их не оскорблять Бога. Разве ты не мог бы, исполняя обязанности магистрата, сохранить в себе человеческие чувства, так как ведь и над вами висит меч? Осуждать виновных, сознающихся в своем преступлении, подвергай, пытке отрицающих его – вот твоя обязанность, большего закон не требует от тебя. Следовательно, вы – первые нарушители закона, подвергая пытке сознающихся для того, чтобы принудить их отречься. Таким образом вы сами провозглашаете нашу невинность, если не желаете карать нас по простому нашему заявлению о вине. Мы не страшимся ничего по отношению к себе, но мы желали бы воспрепятствовать вам, для вашей же пользы, оскорблять Бога».

«А нам чего бояться? Чем большие размеры проникает борьба, тем большая, вместе с тем, ожидается награда. Ваша жестокость служит к нашей славе. Смотрите, чтобы мы не поспешили сами на встречу нашим казням, с единственной целью убедить вас в том, что, вместо страха перед ними, мы призываем казни сколь возможно громче. Когда Аррий Антонин ожесточался на нас в Азии, то все христиане, какие были в городе, целыми массами предстали на его суд. И что же? Он ограничился только заключением в темницу некоторых из них, остальным же сказал: «несчастные, если вы желаете смерти, то разве мало у вас веревок и пропастей?» Если бы пришла нам мысль повторить здесь эту сцену, то как поступили бы вы с тысячами мужей и женщин всех возрастов и состояний, пришедших протянуть руки для цепей? Сколько костров, сколько мечей понадобилось бы вам?! Какие бы томления переживал Карфаген, если бы ты решил обездолить его казнями, и если бы каждый из пришедших зрителей признал в жертвах своих родных, обитателей одного с ним дома, быт может, мужей и женщин одинакового с тобою достоинства, личностей самого высокого положения, близких или друзей, – наконец твоих друзей?! Итак, пощади себя, если не желаешь пощадить нас; пощади Карфаген, если не желаешь пощадить себя; пощади провинцию, которую одно обнаружение твоих намерений предало грабежам жадной солдатчины и мщению со стороны отдельных лиц».

«У нас здесь нет другого властелина, кроме Единого Бога. Этот властелин перед тобою, и Он не может быть скрыт. Ты не можешь ничего предпринять против Него. Те, которых ты считаешь своими властелинами, не больше как люди, осужденные умереть не сегодня – завтра. Но наша религия неразрушима. Знай же! Стремясь к ее разрушению, ты лишь способствуешь еще крепчайшему утверждению ее. При виде такого поразительного терпения с нашей стороны, не один человек воспримет истину, как только узнает ее; к этому он будет побужден страстным желанием самому испытать его».

(«Adversus Gnosticos scorpiace»).

По свидетельству еп. Иринея и Климента Александрийского, приверженцы гностиков отрицали долг исповедовать веру с опасностью жизни. Так как во время Тертуллиана, как и всегда, было иного робких и нерешительных душ, готовых поддаться подобному учению, то он и вступил на борьбу с хулителями мученичества и с этою целью написал свое сочинение.

Argumentnm:

Гл. 1. Гностики стараются установить, что мученичество вовсе не требуется Богом.

Их образ действия и манеры похожи на уколы скорпионов; целебное средство против них.

Гл. 2. Раскрытие темы сочинения, направленного против утверждения еретиков, и его план. Уже Пятокнижие выразительно требует познания истинного Бога и запрещает строжайшим образом отпадение от Него. Тексты, служащие доказательствами.

Гл. 3. Кары над отпавшими израильтянами.

Гл. 4. Уже из запрещений идолопоклонства вытекает долг мученичества в тех случаях, когда иначе невозможно уклониться от идолопоклонства, как перенеся смерть.

Гл. 5. Благодаря мученичеству преодолеваются грех и греховное стремление.

Мученичество принадлежит к целебным средствам, которыми Бог очищает человечество от греха, и его можно сравнит с прижиганием и операцией врача.

Гл. 6. Опасности, которые Бог посылает Своим служителям, служат им удобным случаем доказать твердость веры и получить высокие награды.

Гл. 7. Поэтому не следует говорить вместе с гностиками: сели Бог посылает мученичество, то Он – убийца. Ведь смерть мученическая дает жизнь душе.

Гл. 8. Искони уже было так, что правда была ненавидима и гонима, и, следовательно, носители ее страдали. Примеры, взятые из Ветхого Завета.

Гл. 9. Для христианской правды было невозможно ждать чего-либо иного.

Наречение Господа: блаженны изгнанные за правду – имеет силу не только для Апостолов, как говорят гностики, но вообще для всех.

Борьба с гностическим толкованием стиха 33, 10 главы Евангелия от Матфея (Мф.10:33): (А кто отречется от Меня перед людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным), по которому следует не различать отречение христианства от отречения Христа.

Гл. 10. Гностики предполагают, что требуемое Христом исповедание Его должно быть совершено на небе и перед Богочеловеком; полудействительное, полуироническое опровержение этого взгляда.

Гл. 11. Стих 39, 10 главы от Матфея: (Сберегший душу свою потеряет ее, и потерявший душу свою ради Меня сбережет се) ни следует понивать аллегорически.

Между тем еретики в своих религиозных заблуждениях не хотят дать силы истинам, верят в разный бездоказательный вздор.

Гл. 12. Ученики Христа понимали всегда буквально изречения, относящиеся к мученичеству; так делали Петр и Иоанн.

Гл. 13. Точно такой же смысл имеют и многие изречения Ап. Павла.

Гл. 14. Мученичество не противоречит послушанию, необходимость которого (на основании послания к Римлянам, г. 13. ст. 1. 4) предписывается по отношению к властям предержащим.

Гл. 15. Изречения Апостолов, касающиеся мученичества; некоторые из них безусловно не допускают ложного толкования. Мы имеем примеры Стефана, Иакова, Петра и Павла, которые сами пострадали и своею смертью запечатлели истину своей проповеди.

* * *

«Земля рождает скорпионов, страшных животных, хотя ничтожных по величине. У каждого рода их свой особый яд; у каждого из видов свое убийственное орудие; одним словом – каждое из этих животных причиняет болезни, которые описал и изобразил Никандр. Общее свойство скорпионов то, что они наносят вред своим хвостом. Я называю хвостом то продолжение задней части туловища, посредством которого животное причиняет рану. Ряд узлов, где вплетена ядовитая вена, напрягаются с силой лука, чтобы выпустить, подобно метательной машине, свое копье. Называется ведь также скорпионом и военная машина, пускающая сплюснутые стрелы. Жало скорпиона, заостренное на конце для того, чтобы причинить рану, служит в то же время и каналом для проведения яда в нее. Лето – преимущественно опасное время года относительно укушения скорпионами. Жестокость их становится сильнее от дуновения южных африканских ветров. Что касается средств к излечению, то природа предоставляет перевязки, у медицины – железо и лекарственные пития».

«Но к чему ведет эта речь? Напомнить вере, что и у нее также есть свои скорпионы, от которых она страдает: племя, правда, не многочисленное, но ужасное, разделенное на несколько родов, вооруженное также жалом и не упускающее никогда случая для своих нападений выбрать жаркое время года, т.е. гонение на христиан. Лишь только вера начинает изнемогать, лишь только церковь объята пламенем, подобию горящей купине, сейчас гностики устремляются из своих скрытых убежищ, Валентиниане начинают ползать по земле, все ненавистники мученичества приходят в движение, кипятят свои яды с единственною целью напасть на какую-нибудь жертву, пронзить ее, умертвить...»

«Но если твоя вера хоти немного бодрствует, порази своими заклинаниями скорпиона-богохульника и оставь его умереть в его собственном сне. Берегись, если ему удастся влить яд в рану, отрава не замедлит проникнуть до самых сокровенных внутренностей твоего тела и распространится по нему. Что же случится вследствие этого? Все прежние великодушные чувства притупятся, кровь души застынет, духовный огнь потухнет под тяжестью плоти, самое имя христианина будет возбуждать отвращение, и душа будет искать места, куда бы его изрыгнуть. Таким образом, люди, слабые в вере, после первых ударов, окончательно потеряют свою ослабленную ядом веру, впавши или в ересь, или предавшись суете мирской».

«Удивляйтесь мудрости медика! Он противопоставляет разрушениям, производимым болезнью, лекарства, сходные с нею, применяя по способу (по-видимому противоположному делу) для нашего облечения то, что причиняет нам страдания. И в самом деле, он останавливает воспаление, производя еще более сильное воспаление; он тушит лихорадочный жар возбуждением жажды; он задерживает разлитие желчи горьким питьем; наконец он прекращает излияние крови, надрезывая жилу в другом месте. А вы считаете возможным обвинять Бога ревнивого (т.е. любящего Своих до ревности), когда Он в борьбе с злым началом приходит на помощь тем, что противопоставляет оскорблению оскорбление, уничтожает смерть смертью, отвергает заклание закланием, устраняет пытки пытками, казни казнями, дает жизнь лишением ее, облегчает боль тела понесением ему ран, спасает душу, избавляя ее от уз телесных. Что вы называете без порядком становится разумом; строгость, в которой вы обвиняете Бога, – истинной милостью Его. Божественный медик умеет извлекать вечную жизнь из испытаний одной минуты».

«С каким рвением люди прославляют те бои и торжественные состязания, которые суеверие, вместе с жаждой удовольствий, ввело некогда у Греков! Африка сама может подтвердить это. Все пригороды еще до сих пор нарушают своим рукоплесканием тишину Карфагена, пожалованного недавно пифийскими играми. Так во все времена полагали, что для ободрения соревнования, для развития телесной силы и звучности голоса необходимо было постановить, как цель, для атлетов награды, зрителей сделать судьями; а приговор их – побудительной причиной к подвигам ристания. Тогда нет утомления, нет ран! Награждают друг друга кулачными ударами, сталкиваются наконечники копий, жесть рвет мясо, бичи полосуют кожу; тем не менее найдется ли хотя один, который имел бы мысль обвинять судью за допущение насилия над людьми? Вне ристании за оскорбление требуется возмездие; тут же удары и ушибы исчезают от обольстительного обаяния венков и рукоплесканий, подарков, общественных щедрот, гражданских отличий, изображений и статуй – все это переносится в надежде жить в людской памяти и в виду воображаемого бессмертия. Слышали ли вы когда-либо жалобы атлета на свои раны? Нет, он сам желал их. Венок закрывает его язвы; пальмовая ветвь скрывает его кровь; он более гордится своей победой, чем негодует на удары. Скажите, разве вы считаете оскорбленным этого столь радостного бойца? Наконец, побежденный, разве он обвиняет председателя в своей неудаче? Если так, то неприлично ли Богу также назначать Свои игры и состязания, а нам открыть ту арену, на которой Он и покажет нас людям, ангелам и всем силам для того, чтобы испытать крепость нашей души и стойкость плоти? Не достоит ли Ему – назначить одному пальмовую ветвь, как знак победы, другому почести; третьему гражданские права; четвертому просто награды, высказать порицание некоторым из участвующих на арене и отринуть с бесчестием тех, которые достойны наказания? Уж не собираетесь ли вы, в самом деле, предписывать Богу место, время и тот порядок суда, по которому Он должен судить Свою семью, как будто не принадлежит судье право произносить свой приговор раньше остальных людей – не судей!»

«Страдания Апостолов служат нам ясным свидетельством того, каково их учение относительно этого пункта (мученичества); достаточно просмотреть книгу Деяний. Других не нужно: в ней встречаются повсюду: темницы, цепи, бичи, каменья, мечи, иудеи, наносящие оскорбления, приходящие в ярость народы, допрашивающие цари, позорящие трибуны, производящие суд проконсулы, и громоносное имя Цезаря. Петр казнен смертью, Стефан побит камнями, Иаков умерщвлен, Павел обезглавлен – вот факты, написанные их кровью. Желает ли еретик еще доказательств в подтверждение этого? Ну, вот пусть летописи империи заговорят подобно иерусалимским камням! Открываю жизнь Цезарей: Нерон первый окровавил в Риме колыбель веры. Тогда-то Петр, после пригвождения к кресту, препоясан был чуждой рукой; Павел, римский гражданин, пробуждается к новой жизни благородством своего мученичества. Читая об этих фактах, я учусь страдал...»

«Если бы Продик или Валентин нашептывал в уши Павлу: «нет нужды исповедовать здесь Господа перед лицом людей; еще меньше нужно думать, будто Бог жаждет человеческой крови, а Христос требует от нас в свою очередь мученичества, как будто Он ждет от Него своего спасения» он услышал бы из уст Божьего слуги то же, что сказал Господь дьяволу: «отойди от Меня, сатана, ты Мне соблазн; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи». Да падут эти слова на голову сектанта, ибо, спустя долгое время после Апостолов, он тайно разливает свои яды, гибельные для слабых, забывающих омочить свои губы в питье, предлагаемое ему с нашей стороны во имя веры, как предохранительное средство или как противоядие!»

(«Adversus Hermogenem»).

Трактат и против Гермогена заключает в себе защиту догмата творения из ничего (ex nihilo) против гностиков, и в числе их против Гермогена, который, отрицая догмат творения из ничего, признавал вечность материи и сводил творческую деятельность Бога к простой организации раньше существовавшего материала (дуализм).

Argumentum:

Гл. 1. Учение Гермогена, сравнительно с учением церкви, совершенно ново и в то же время заимствовано у стоиков.

Гл. 3. Излагаются два доказательства Гермогена, из которых будто бы следует, что Бог сотворил Мир из материи.

Допускаются только три возможности соображения, именно: или Бог сотворил мир из Себя Самого, или из ничего, или из ранее существовавшей материи.

Первое и второе, по словам Гермогена, невозможно, следовательно, имеет место третье предположение.

Гл. 3. Если материя, говорит Гермоген, существовала не вечно, то, очевидно, Бог постоянно не мог быть Господом, ибо в известное время не имел бы объекта Своего господства. Но этот аргумент обращается и свою очередь против самого Гермогена.

Гл. 4. Потому что если бы материя была вечна, то этим самым она приравнивалась бы к Богу и даже, заменив Его, была сама бы богом.

Гл. 5. Гермоген не хочет признать этого и поэтому впадает по внутреннее противоречие.

Гл. 6. Он говорит, что материя обладает вечностью и другими божественными свойствами, не лишая Бога Его свойств; но можно его же взгляд перефразировать и сказать, что Бог обладает этими свойствами, не лишая в то же время некоторых свойств и материю.

Весь вопрос сводятся к тому, какая разница в свойствах Бога и материи.

Гл. 7. Материя, по мнению Гермогена, более ограниченна и несовершенна сравнительно с Богом, между тем такой взгляд при его предварительном предположении невозможен.

Гл. 8. Если Бог нуждался в ней для Своего творчества, то этим самым доказывается, что Он находился от нее в зависимости.

Гл. 9. Кроме того, по его же предположению, она была несовершенна, и Бог не был в полном смысле господином над ней.

Каким же образом произошло, что Он был в состоянии из нее сотворить нечто?

Гл. 10. Продолжение и заключение изложения этого доказательства.

Гл. 11. Материя никоим образом не может быть злою, если она только вечна, ибо вечно только высшее благо.

Гл. 12. Как известно ((Быт.1:1,21): И сотворил Бог... и увидел Бог, что это хорошо), Бог создал также добрые существа из материи.

Если это так, то она должна была отказаться от присущего ей злого начала, следовательно, должна была себя совершенно изменить и поэтому не могла быть вечной.

Гл. 13. Если же она себя не изменила, то, следовательно, с самого начала была и хорошей, и дурной. Таким образом благо не является делом рук Божиих, но находит свое первое основание в материи, а, следовательно, рушится и представление о Боге добра гностиков.

Гл. 14. Гермоген, встречаясь с подобным возражением, желает пособить своей системе уверткою, что материя давала только возможность творчеству, но что творческая воля принадлежит всецело только Богу; но и при этих условиях Бог все-таки ставится в зависимость от материи.

Гл. 15. Если же благо произошло не из материи, а непосредственно от Бога, то, очевидно, оно появилось из ничего, точно также, как и злое начало. В противном случае, все соображения будут впадать в противоречие с собою.

Гл. 16. Свод доказательств, высказанных до сих пор, и логически силлогистическое опровержение Гермогена.

Гл. 17. Продолжение и заключение его.

Гл. 18. Если бы Гермоген желал разрешить трудные вопросы, касающиеся учения о сотворении, то Священное Писание дает ему наилучшую возможность это сделать.

Гл. 19. Рассуждение о ложном истолковании места: «в начале Бог сотворил небо и землю» (Быт.1:1).

Гл. 20. Дальнейшие доказательства того, что Священное Писание не учит о том, будто Бог творит из существовавшей раньше материи, на основании (Притч.8:22), и (Ин. 1:1–3)

Гл. 21. Если бы Бог сотворил мир из существовавшей материи, то Священное Писание должно бы было высказаться об этом вполне ясно.

В противном случае, конечно, и упоминать об этом не следовало.

Гл. 22. В Священном Писании наблюдается везде подобный порядок изложении.

Гл. 23. Учит ли Священное Писание о том, что существовала предварительно хаотическая материя, из которой Бог создал землю? (Быт.1:2).

Гл. 24. Все Писание направлено против Гермогена, ибо самое выражение «материя» неизвестно Священному Писанию.

Гл. 25. Он желает подразумевать под словом «земля» (Быт.1:2) материю, но подобный взгляд ведет к противоречиям.

Гл. 26. 27. Продолжение этого рассуждения.

Гл. 28. О мнимой невидимости и хаотическом состоянии материи.

Гл. 29. Как должно понимать последовательное создание и творение земли.

Гл. 30. Упоминание о мраке, о тверди и водах и Божественном Духе (Быт.1:2) говорит все против допущения хаотической материи.

Гл. 31. Данные Библии не являются доказательством существования подобной материи, но служат для характеристики первоначального состояния неба и земли.

Гл. 33. Заключение разъяснения взгляда Моисея на сотворение мира. Он ничего не знает о той материи, про которую учит Гермоген.

Гл. 33. Свод всего предыдущего.

Гл. 34. Предсказание конца настоящего мира есть доказательство его сотворения из ничего.

Гл. 35. О свойствах мнимой вечной материи.

Гермоген об этом не может ничего сказать. удовлетворительного. Он не может определит, материальна ли она или не материальна.

Гл. 36. В иных местах он выделяет ее то за материальную, то за не материальную.

Гл. 37. По отношению к ее духовным свойствам, по учению Гермогена, – она есть ни доброе, ни дурное.

Гл. 38. Он ставит ей границы и определяет пространство, что в то же время ведет его к противоречиям с самим собою.

Гл. 39. Изменения, которые Бог совершил в этой материи, находятся в противоречии с ранее допущенной вечностью ее.

Гл. 40. Новые противоречия.

Гл. 41. Материя, по учению Гермогена, находилась в равномерном движении между добром и алом.

Вследствие такого взгляда благо и зло являются материальными субстанциями.

Гл. 43. Дальнейшее противоречие, в которое запутывается Гермоген, предлагая учение о развитии материи.

Гл. 43. Продолжение этого рассуждения.

Гл. 44. Самый акт творчества, по мнению Гермогена, происходит так, что Бог приближался в пространстве к материи.

Гл. 15. Эта теория совершенно незнакома Священному Писанию.

* * *

«Ты принимаешь существование вечной материи, говорит автор, обращаясь к еретику, в которой Бог будто бы имел нужду для образования мира? Но если материя вечна, она равна Богу, так как вечность – отличительный признак Божественного существа.

Одному Богу свойственно существовать через Самого Себя, ни иметь ни конца, ни начала, – другими словами – не быть подчиненным условиям времени, которое служит мерой конечных существований. Следовательно, говорить о вечности материи, значит приравнивать ее к Богу. А придавая материи свойство бесконечности, необходимо признавать за ней и остальные свойства божественного существа.

Таким образом, рядом с Богом получится другое начало, равно необходимое, неизменяемое, совершенное. Какая нелепость! Признавая имеете одного – двух богов и ограничивай одного чрез другого, ты тем самым уничтожаешь их. Для человеческого разума нет исхода, кроме догмата сотворения мира из ничего. Сущность единого Бога требует этого условия: Он один, потому что Он есть только Он один, Он только один, потому что ничто не существует наравне с Ним; поэтому Он первый, потому что все после Него; все после Него, потому что все происходит от Него; все происходит от Него потому, что все появилось из нечего (ex. nihilo). Следовательно, Писание имеет полное основание сказать:

«Кто уразуме ум Господень, и кто советник Ему бысть, иже научает Его, или с кем советова и настали и ? Или кто показа Ему суд, или путь разумения кто показа Ему, или кто прежде даде Ему а воздастся ему (Ис.40:13–14)?» Очевидно, никто, потому что не было никакой силы, никакой материи, никакой субстанции, отличной от Него – чтобы помочь Ему».

Возражая Гермогену против его мнения о происхождении зла и несовершенства в мире от вечной материи, злой, по своей сущности, Тертуллиан признает невозможным допустить существование этой вечно злой материи. Эти два термина исключают друг друга: вечное – совершенно и, следовательно, устраняет всякую мысль о зле, которое не более, как падение, унижение. Далее более: если зло вечно – оно непобедимо, неодолимо; оно сопротивляется всякому усилию, которое делали бы для того, чтобы восторжествовать над ним; а поэтому к чему же послужила бы борьба с ним? Но если и предположить существование этой вечной, злой материи, то этим не устраняется от Бога упрек в том, что Он виновник зла. Ибо если Бог извлек из этой материи злое, отсюда следует, что это злое есть продукт Его воли; лучше было бы похоронить это злое в хаотической массе, чем призвать его к формальному, личному существованию. «Следовательно, по твоей системе, Бог хотел зла, так как Он произвел его с помощью материй. Не важно, откуда Он извлекает зло; с тех пор, как Он образует и организует зло, Он отвечает за него. И упрек, который ты хочешь удалить, при помощи гипотезы о предсуществующей материи, появляется снова в сопровождении других. Действительно, дело не только в объяснении происхождения зла, но и в происхождении блага. Из какого источника ты выводишь благо, существующее в мире? Из материи. Но ты признал ее существенно злой. Из субстанции Бога? Но ты отвергаешь пантеизм! Остается сказать, что Бог произвел благо единым действием Своего могущества и Своей воли. Отсюда ты необходимо должен прийти к догмату творения (ex nihilo).» Но Гермоген по примеру прочих еретиков II века, поддерживая свое мнение о предсуществовании материи, совечной Богу, опирался на то самое место которое цитируется постоянно защитниками догмата, творения (ex nihilo) – «in principio creavit Deus coelum et terram» ((Быт.1:1) – «в начале Бог сотворил небо и землю»). Но это место Священного Писания, исключая всякий вопрос о вечности материи, дает право заключить только то, что Бог сотворил все из ничего (ex nihilo creavit). Тщательно выделяя из библейского текста всякую возможность интерпретации, подходящей к космогонии древних или фантастическому вымыслу языческих поэтов или к грезам философских систем, Тертуллиан резюмирует рассказ книга Бытия в двух пунктах: общее творение мира из ничего и постепенное образование земли.

(«Adversus Valentiniamos».)

Учение Валентина, с его сложной генеалогией эонов, изображает в сущности ряд внутренних эволюций Божественного существа, которое, воплощаясь, развивается в мире, пока не приходит в человеке к познанию самого себя. Это – пантеизм. По мнению автора, заблуждения Валентиниан заслуживают не серьезного опровержения, но лишь осмеяния.

Argumentum:

Гл. 1. Общая характеристика Валентиниан. Их способы и уменье находить прозелитов.

Гл. 3. Они обвиняют истинных христиан в простоте и невежестве, между тем как сам Христос хвалил простоту, и в действительности знать меньше гораздо лучше, нежели знать дурно.

Гл. 3. Продолжение этого рассуждения.

Гл. 4. Происхождение и история секты Валентиниан.

Гл. 5. Предшественники Тертуллиана в борьбе против них.

Гл. 6. Каким образом автор будет пользоваться гностическими терминами.

Гл. 7. Бифос, Сиге, Нус и Алефейя, первая тетрада, со Словом, Жизнью, Человеком и Церковью–первая Огдоада эонов.

Гл. 8. Эоны двух прочих классов – Декады и Додекады.

Гл. 9. Последний эон Додекады – Соия и его роль.

Гл. 10. Другое, более разработанное изображение судьбы Софии. Возникновение от нее материи – Энтимезис.

Гл. 11. Создание Валентиниановского Христа и Св. Духа через Моногеноса дли Нуса (Разум) единородного.

Гл. 12. Одинаковое достоинство членов Плеромы – эонов и их блаженство. Произведение всей Плеромы – Иисус и ангелы.

Гл. 13. Завершение Плеромы. Дальнейшее развитие вне Плеромы.

Гл. 14. Описание состояния Энтниезиеа или Ахамота вне Плеромы. Ея страдания.

Гл. 15. Возникновение материи и элементов мира из страдальских аффектов Ахамот.

Гл. 16. Иисус очищает Ахамот от страстей и, сгустив их, дает начало веществу, – добрым и злым сущностям.

Гл. 17. От созерцания ангельской красоты Ахамот приходит в волнение и порождает три рода существ: материальные, душевные и духовные.

Гл. 18. Из душевной субстанции происходит Демиург, владыка всего существующего в мире.

Гл. 19. Продолжение предыдущего.

Гл. 20. Деятельность Демиурга.

Гл. 21. Другие функции Ахамот. Описание свойств Демиурга.

Гл. 22. Происхождение диавола по учению Валентиниан.

Гл. 23. Расположение отдельных царств: Плеромы, Ахамот, Демиурга и проч. и одушевление стихий огнем.

Гл. 24. Учение Валентиниан о природе, происхождении человека и о материи, из. которой он был создан.

Гл. 25. Когда Демиург одарил человека душою, в него также излилось духовное семя от Ахамот.

Гл. 26. Отсюда произошли три рода людей, имеющих каждый свой особый жребий и назначение.

Гл. 27. Христос – Избавитель человеческого рода по системе Валентиниан.

Гл. 28. Отношение Демиурга к делу искупления.

Гл. 29. Перстные, душевные и духовные люди.

Гл. 30. Добрые дела, равно как и мученичество, вовсе не необходимы для духовных, какими они считали себя, но только для душевных.

Гл. 31. Эсхатология Валентиниан.

Гл. 32. Конечная судьба человеческого рода.

Гл. 33. Разногласие между Валентинианами: последователи Птоломея назначают для Битоса двух жен: Мысль и Волю; от Мысли произошла Истина; от воли – Единородный.

Гл. 34. Другие де приписывают ему никакого брачного союза.

Гл. 35. Генеалогия эонов у других гностиков, по которой Битос занимает далеко не первое место.

Гл. 36. Иные гностики производят целиком Огдоаду (осьмерицу) от отца Битоса и Эпиойи, т.е. мысли.

Гл. 37. Один из гностиков придумал высочайшее божество-Менотеса (уединение) и рядом с ним Гепотеса (единство), которое произвело Монаду вместе с Союзом – отсюда произошли все остальные эоны.

Гл. 38. Учение Секунда о двух Тетрадах (четверицах), правой и левой, подобно свету и тьме.

Гл. 39. Другие заблуждения гностиков о лице Иисуса Христа.

* * *

Несмотря на сложную генеалогию эонов и их разнообразие, в основе системы мы видом языческий пантеизм, против которого вооружается наш автор.

«Если бы надо было избирать, говорит Тертуллиан в начале трактата, я предпочел бы знать лучше мало, чем знать дурно, ошибаться самому, чем обманывать других...»

«Я откладываю до другого времени, продолжает Тертуллиан, серьезную борьбу, а теперь удовольствуюсь только простым изложением теорий, однако всюду, где недостойный вымысел заслуживает посрамления, я не уклонюсь от того, чтобы не дать ему пинка и не пощипать, хотя и воздержусь от пронзания».

«Вообрази, читатель, что ты присутствуешь при какой-либо сшибке до начала серьезной борьбы. Я лишь намечу удары, но не стану причинять ран. Если ты при том или другом случае начнешь смеяться – не удерживайся: это вполне справедливо по отношению к подобным вещам. Ведь многое и не требует иного опровержения, иначе – серьезный ответ придаст важность пустым и вздорным вещам. Насмешки для них вполне достаточно. Прилично иногда и самой истине посмеяться: ведь она исполнена радости; прилично ей осмеять своих врагов, так как она уверена в своей победе. Надо только стараться, чтобы смех в свою очередь не заслужил осмеяния, если бы он оказался неуместным. Впрочем, повсюду, где смех приличен, – там его дело, его служба».

Затем Тертуллиан сатирически отзывается о Валентинианской теории эонов. Он называет эту систему комедией, первый акт которой происходит в самом круге плеромы. Затем занавес падает. Когда, он снова, взовьется, мы присутствуем при похождениях Софии... Ахамот вне Плеромы. За этой новой сценой следует симфония, оканчивающая всю драму. Иронизируя над Валентинианами, Тертуллиан спрашивает, например, у ересиарха, почему его воображение, плодовитое, по части выдумывания эонов, упустило из виду вывести на сцену кормилиц этих богов...

Переходя к вымыслу гностиков, по которому ангелы завладеют нашими душами для того, чтобы жениться на них, он сравнивает это небесное похищение с похищением Сабинянок...

(«Liber de Anima»).

В предлагаемом трактате автор излагает свои воззрения ли душу, ее происхождение и природу, в связи с относящимися сюда вопросами, причем опровергнет противоположные взгляды философов и гностиков.

Argumentum:

Гл. 1. Философы предлагали много разных учений о душе, но, несмотря на это богатство учений, без откровения они не достигли на этой почве никаких твердых результатов.

Гл. 2. Правда, философы в некоторых частных сторонах своих учений нашли и нечто правильное, что в то же время согласуется и с учением откровения, тем не менее доказательства их, приводимые ими в данном случае, очень часто неосновательны, или если даже иногда основные положении истинны, то выводы из них ложны. Таким образом у них происходит смешение истинного с ложным. Медицина со своей стороны расширяет нам кругозор знания касательно души.

Гл. 3. Философия есть мать ересей также и по отношению к учению о душе.

Гл. 4. Настоящее сочинение имеет целью исследовать сущность души и разрешить вопрос о происхождении души, направляясь против Платона.

Гл. 5. О том, имеет ли душа известную телесную оболочку, взгляды философов разделились. Платон и Аристотель отрицали ее.

Гл. 6. О том, что она таковой обладает, доказывают наблюдении врача Сорана и другие основания.

Гл. 7. Автор усиливается подтвердить свое воззрение о телесности души св. Писанием¹⁸⁹.

Гл. 8. Телесность души в то же время не содержит в себе понятия об ее материальности, но совсем другого характера.

Гл. 9. Более точное описание душевной телесности. Тоже самое доказывается будто бы из монтанистических видений.

Гл. 10. По учению откровения, душа есть единая субстанция и принцип жизни. Душа и дух таким образом не суть две различные субстанции.

Гл. 11. Душу следует называть духом, однако не в том смысле, как полагал Гермоген, будто она – Дух Божий, и не в смысле Валентиниан, учивших о каком-то духовном семени, привнесенном в душу.

Гл. 12. Продолжение этого рассуждения Опровержение взглядов Валентина, Анаксагора, а также частию – взглядов Аристотеля.

Гл. 13. Следует признать за душой единство, не смотря па различные выражения, которые употребляются для этого в латинском языке, именно animus и anima.

Гл. 14. То, что философы называли в душе составными частями ее, не более, как различные стороны ее или силы, или деятельности.

Гл. 15. Так называемый гегемоникон, высшая витальная область души, где сконцентрированы все ее деятельности, по учениям многих философов и врачей, а также по учению Св. Писания, находится в сердце.

Гл. 10. В душе находятся две стороны: разумная и неразумная, во только первая в полном смысле естественна,

а вторая появилась впоследствии, вследствие грехопадения. Платон заблуждается, когда он безразлично приписывает неразумному началу в душе гневные и чувственные движения.

Гл. 17. Следует ли призвать чувственные восприятия надежными.

Гл. 18. Учение Платона об идеях и родственное ему представление еретиков. Различие между чувственными восприятиями и интеллектом не ведет к признанию в человеке двойственной души.

Интеллект (разум – высшая способность души) несомненно стоит выше, нежели чувственное восприятие, и является только высшей способностью того же самого принципа, тем более что и объект его деятельности сам по себе стоить выше.

Гл. 19. Интеллект находится уже и наличности в существе несовершеннолетнем, будучи врожден душе.

Гл. 20. Точно также все остальное содержание свое душа уже получает с самого начала.

Различие и способностях души зависит от внешних обстоятельств во время ее развития.

Гл. 21. Душа едина и однообразна, имеет самостоятельность и способность изменяться в силу своей свободы.

Что касается тройственного деления души, но учению Валентиниана, то ничего подобного на самом деле нет.

Гл. 22. Краткий обзор свойств души, построенный на основании данных до сих пор объяснений.

Гл. 23. Борьба с теориями гностиков и Платона касательно образа происхождения души.

Гл. 24. Если бы душа не имела начала и все знание, которое она в себя воспринимает, являлось бы воспоминанием, как об этом учит Платон, то она сама по себе уже должна была бы быть существом высшим, существом божественного свойства.

Гл. 25. Душа является в человеке не со дня его Рождения; опытом ежедневной жизни, а также и с помощью медицины доказано, что уже плод в утробе чувствует, следовательно живет, следовательно и имеет душу.

Гл. 26. Об одушевлении зародыша очень часто говорится в Св. Писании.

Гл. 27. Учение Тертуллиана, по которому душа с телом должны воспитываться одновременно.

Гл. 28. Учение Пифагора о переселении душ, которое разделяет и Платон. Опровержение этого учения.

Гл. 29. Опровержение оснований, приводимых для подтверждения учения о переселении душ.

Гл. 30. Если бы переселение душ существовало, то статистика должна была бы показать, что число людей остается постоянно одинаковым.

Гл. 31. Трудности, представляемые человеческим возрастом и его занятиями, по отношению к учению о переселении душ.

Гл. 32. Нельзя допустить, чтобы человеческая душа переходила в тела животных и даже в растения, потому что это говорило бы против идентичности души.

Гл. 33. Утверждать же, что они туда переселяются в наказание, повело бы к слишком большим нелепостям.

Гл. 34. Осмеяние учения Симона волхва.

Гл. 35. Карпократ принимает учение о переселении душ для того, чтобы поддержать свою атомистическую теорию.

Гл. 36. Половое отличие души принимают одновременно с своим возникновением.

Гл. 37. Рождение и детство человека, которые язычники ставят в зависимость и под покровительство многих божеств, находятся под надзором ангелов.

Душа растет вместе с телом, но ее рост заключается только в развитии сил.

Гл. 38. Говорится о развитии души и влиянии на нее телесного питания.

Гл. 39. Дьявол с самого возникновения души становится ее спутником.

Гл. 40. Каким образом тело и душа различаются по отношению к греху. Тело не является местом нахождения злого начала.

Гл. 41. Сила и влияние первородного греха на человеческую душу.

Гл. 42. Вопросы о смерти и сне касаются учения о душе.

Гл. 43. Мнение философов относительно сна. Естественность этого явления. Сон является прообразом смерти и воскресения-

Гл. 44. Так называемый случай с Гермотимом.

Гл. 45. О снах и их возникновении.

Гл. 46. Об исполнениях снов и их значениях.

Гл. 47. Сны очень часто являются следствием влияния демонов. Некоторые посылаются от Бога, другие возникают вследствие причин естественных.

Гл. 48. На происхождение снов действуют также и телесные условия.

Гл. 49. Имеют ли все люди сны.

Гл. 50. О смерти. Все люди подвержены ей. Заблуждение еретика Менандра.

Гл. 51. В теле после смерти не остается никакой части души.

Гл. 52. Смерть, как естественная, так и ускоренная, не свойственна природе человеческой, но является следствием греха.

Гл. 53. Когда душевные силы в период умирания достаточно слабеют, на это не нужно смотреть, как на потухание души, но причина сего заключается в болезни.

Гл. 54. О том, куда приходит душа тотчас после смерти.

Гл. 55. Души отходят в преисподняя земли, где и остаются до страшного суда; только души мучеников тотчас же попадают в рай.

Гл. 56. О воззрениях древних, которые учили, что души не могут попасть в подземное царство раньше, чем трупы не будут погребены.

Гл. 57. О том, как следует понимать вызывание умерших.

Гл. 58. Наказание или награждение души в преисподней наступает тотчас же после ее смерти.

Для нас не существует индифферентного состояния.

* * *

Тертуллиан имел высокую идею о человеке, приписывая ему высшее происхождение и могущество. Поэтому к изучению человеческой души он направил все внимание проницательного и острого наблюдателя. Он допускает по этому предмету два источника знания: естественный – общее чувство или разум и сверхъестественный – откровение. Определяя душу, Тертуллиан называет ее субстанцией простой, неделимой, неразрывной и, вследствие этого, бессмертной, ибо разделиться – значит разорваться, а разорваться значить – умереть. Стало быть, нельзя делить ее с Платоном на две части, на три с Зеноном, на пять или на шесть по примеру IIанация, на семь с Сораном, на восемь с Хризиппом и т.д.; там, где эти философы предполагали разные части, следует видеть разные свойства, действия, проявления. Однако, с другой стороны, он поддерживает мнение, что душа телесна (хотя эта телесность далека от понятия плоти) и дает ей измерения, фигуру, даже цвет, который он называет воздушным и светящимся. В подтверждение этого он цитирует слова пришедшей в экстаз монтанистки и придает буквальный смысл притче о злом богаче и о бедном, принятом в лоно Авраама.

Называя душу телесной, Тертуллиан противополагает это название всему, ничем не заполненному, или абсолютной пустоте. Отсюда – он видит себя принужденным дать ей форму человеческую и даже цвет светящегося воздуха. По вопросу о связи души с телом, Тертуллиан энергически восстает против признания связующего звена между душой (animus) и телом (corpus) в виде жизненной силы (flatus vitae). Не допуская реального различия между жизненным началом и мыслящей душой, он с удивлением спрашивает, к чему разделять таким образом человеческое единство и вводить третью субстанцию там, где достаточно двух для объяснения органической и интеллектуальной жизни. Тот же принцип, который делает из человека живое существо, – делает его существом мыслящим и разумным. «Вы, (т.е. еретики) ставите с одной стороны жизненный принцип, а с другой принцип духовный и разумный, как будто бы это были две различные субстанции; но в таком случае можно бы было дойти до того, что дух отделялся бы от души, как душа отделяется от тела, и что дух покинул бы тело, когда еще осталась бы в нем душа; ибо между различными субстанциями есть возможность отделения. Что же мы видим напротив? Душа не покидает нигде тела без духа; душа и дух суть одно, ибо необходимо признать единтсво субстанции там, где никакое отделение невозможно. Даже более, вы вводите в человеческий механизм бесполезного двигателя: всю деятельность, которую вы приписываете этой третьей субстанции, мы можем с одинаковым правом отнести ко второй. Признавать две – значит осуждать одну или другую на бездеятельность. Но то, что Римляне называют mens, а греки νοῦς – есть сила, рождающаяся вместе с душой, находящаяся в ней и принадлежащая ей по праву рождения; сила, при помощи которой душа действует и размышляет, владея которой, она в то же время обладает и внутренними импульсами своей деятельности». Короче, субстанция, оживляющая и одушевляющая тело, одинаково служит центром и интеллектуальной деятельности; ибо душе следует приписать свою совокупность мыслительной способности и жизненной силы.

Определив природу души и ее отношения к телу, Тертуллиан исследует отличающие ее свойства; сначала он останавливается перед свидетельством чувств, достоверность которых он защищает против академиков. «Обвиняют, говорит он, зрение в обмане, потому что оно представляет как бы согнутыми или сломанными весла, погруженными в воду, вопреки очевидной их целости; потому что оно убеждает нас, что квадратная башня, замеченная издали, – кругла, потому что оно издали изменяет размеры портика, показывая его суживающимся на конце; потому что оно смешивает небо с морем, хотя небо находится на огромной вышине. Не менее упрекают слух во лжи. Например, грохот телеги мы принимаем за шум, идущий с неба; или если гремит гром, мы считаем наверняка, что это отдается шум колесницы. То же можно сказать об обонянии и вкусе; одни и те же благоухания, одни и те же вина впоследствии теряют цену от употребления. Тем более не избегает упрека осязание; нога считает гладкими полы, шероховатость которых поражает руку; в бане та же вода, которая сначала была горяча, несколько минут спустя кажется уже остывшею. Равным образом несомненно, что от обмана чувств наши суждения бывают разнообразны.

Чувства не заслуживают никакого упрека, возражает Тертуллиан, ибо они передают точно впечатления, воспринимаемые ими. А если их передача, не соответствует действительности вещей , то это зависит от обстоятельств, которые оценить может разум. «Что делаешь ты, безумная академия? Ты разрушаешь условии жизни; ты возмущаешь общий порядок природы; ты делаешь слепым Провидение самого Бога, который поместил во главе всех Своих творений – для того, чтобы их понимать, населять, распределять и ими наслаждаться, существа с лживыми и обманчивыми чувствами! Не они ли, в качестве вторых, после Бога, управляют всем творением? Не от них ли мир получил вторую форму, столько искусств, ремесел, наук, занятий, сношений, средств, советов, утешений, пищи, украшений и уборов?. Они дают смысл и понимание жизни, так как, благодаря им, один из всех живых существ – человек признается за существо разумное, имея способность понимать все, даже включительно до академии!»

Возражая гностикам против выставляемого ими различия между интеллектом и чувством, Тертуллиан признает это различие только по отношению к объекту деятельности и к способу проявления душевных сил. Та же самая душа, по его словам, служит центральной силой для мысли и чувства; она понимает то, что чувствует, чувствует то, что понимает; она проницает видимые вещи при помощи телесных органов и невидимые вещи при посредстве понимания. По-другому вопросу, будто понимание приходит к душе после чувств, Тертуллиан говорит: душа родится со всеми своими способностями; эти способности существуют в ней с первого момента жизни, хотя в бесформенном и зачаточном состоянии. Интеллект подобен врожденному семени, которое должно развиться в различных условиях и в неопределенно-разнообразных обстоятельствах. Он подкрепляет эту мысль примерами из царства растительности.

Говоря о врожденности понимания в душе, Тертуллиан подошел к другому важному вопросу, вопросу о происхождении душ. Он утверждает, что единение души с телом следует допускать не с момента рождения, но еще с момента зачатия.

Проявляя себя приверженцем теории традуционизма, Тертуллиан оспаривает пред существование душ и метемпсихозу или переселение душ, две идеи, господствовавшие еще в языческом мире в сфере философии со времен Пифагора, Эмпедокла и Платона. Итак, каким путем происходят души? Сотворены ли они Богом вместе с началом мира или наконец Бог творит их последовательно всякий раз?

Тертуллиан примкнул к теории традуционизма с целью объяснить передачу первородного греха Адама. Он объясняет эту передачу посредством гипотезы о рождении душ. По его мнению, душа ребенка содержится в зародыше в душе родителей, откуда она освобождается, чтобы начать личную жизнь. «Адам, в первородном грехе, погубил весь человеческий род, заключенный в нем, как в своем нравственном и физическом прародителе. Господ сказать: «если кто-нибудь не родится от воды и Духа, не может войти в царствие Божие», другими словами: не будет свят! Таким образом всякая душа относится к потомству Адама до тех пор, пока она не воспримет новой жизни во Христе, – остается нечистой и вследствие этого грешной, пока она не возродится к новой жизни. Искажение природы – как бы другая природа, имеющая своего бога и отца, т.е. виновника этого искажения. Однако это искажение не зашло настолько далеко, чтоб истребить в душе все благое – первоначальное природное достояние души – божественное, сродное ей благо, (т. е. образ Божий). Действительно, вещи, происходящие от Бога, скорее затемняются, чем погибают. Они могут затемняться, потому что они не Бог; они по могут погибнуть, потому что они от Бога. Подобно тому, как свет, заслоненный каким-нибудь препятствием, остается без блеска, если препятствие недостаточно тонко для проницаемости света; также и благо, подавленное в душе большей или меньшей силою зла, или совершенно делается незаметным, скрывая свой свет, или испускает лучи, лишь только получит возможность и свободу проявления. Поэтому есть злые и добрые, хотя все мы имеем душу одинаковую по природе; поэтому встречается некоторое благо в самых порочных, некоторое зло в самых добродетельных; ибо один Бог без греха, а Христос – один человек без греха, потому что Христос – Бог. Божественность души, в силу присущего ей блага, проявляется в предвидении, и совесть возвышает свой голос, чтобы свидетельствовать об истине: «Бог благ, Бог меня видит, я поручаю себя Богу!» Так – нет души без скверны, как нет души без семени блага.

Прежде, чем проследить душу в ее состояниях, в которых она может находиться после смерти и исхода из этого мира, Тертуллиан высказывает свои наблюдения о предвосхищенном образе смерти, т.е. о сне. «Нет ничего более естественного, говорит он, чем этот закон, установленный Богом для того, чтобы восстановить силы человека! Самым образом смерти, заключает он свое рассуждение о сне, ты посвящен в веру, им питаешь свою надежду: ты научаешься умирать и жить, ты научаешься бодрствовать, пока ты спишь. С вопросом о сне связан вопрос о сновидениях. Тертуллиан приписывает душе способность, называемую им экстазом, благодаря которой душа действует, когда чувства связаны, и проявление их задержано. Если же сон есть образ смерти, то смерть является долгом природе. Mors naturae debitum! Не то, чтобы человек был предназначен первоначально к смерти, – нет! – без греха он никогда не знал бы смерти, которая служит наказанием за грех».

«Между тем, как органы тела уничтожаются от повреждения, свойственного каждому из них, душа, принужденная удалиться, по мере того, как ее орудия, убежища и границы разрушаются, исходит из тела как бы уменьшаясь и ослабевая, подобно тому как кучер на колеснице кажется ослабевшим, когда лошади выбьются из сил от утомления: он лишается их содействия (для скорой езды), хотя бы сам и не ощущал утомления. Так и живой дух, управляющий телом, как бы слабеет, лишаясь служащих ему органов, – лишаясь своего проявления, но не своей силы, утомленный в своей деятельности, но не терпя ущерба в своей природе; истощаясь в своей крепости, но не в сущности, потому что, переставая проявляться, он не перестает существовать».

В заключение своего трактата о душе автор необходимо должен был коснуться вопроса о загробной жизни, об аде и райском блаженстве. Тертуллиан, повидимому, считает лишь мучеников достойными участвовать в блаженном созерцании Бога до страшного суда, между тем как другие души дожидаются, по его мнению, в преисподней этого дня общего воскресения и суда. Как кажется, он хотел просто сказать, что души праведных до воскресения не наслаждаются полным блаженством, потому что они остаются без тел своих. При этом он считает необходимым добавить, что душа нуждается в очищении от более легких грехов во время, следующее за смертью до воскресения тел, и что это очищение происходит в том месте, куда душа удаляется после смерти и исхода из тела.

(«Liber de carne Christi»).

Гностики, как Валентин, Василид и другие, под тем предлогом, чтобы отстранить от Христа, все, что казалось им несовершенством, пришли к отрицанию Его человеческой природы, выходя из той мысли, что из материи проистекает зло (вечное), и что Бог не может войти в соотношение с материей, не унижая Себя. Они утверждали, что тело Христово было только кажущееся (докетизм) или, по крайней мере, по своей природе было отлично от нашего. С этим фантастическим идеализмом гностиков и борется Тертуллиан в трактате «о теле Христовом».

Argumentum:

Гл. 1. Предмет статьи есть истинность плоти Христовой с ее человеческими свойствами.

Этот догмат тесно связан с другими и потому только отрицается еретиками, не желающими признавать последних.

Гл. 2. Способ Маркиона высказываться о рождении и детстве Христа.

Еретик отрицает историю рождения и детства Христа. Но он не имеет никакого права отрицать того, что известно нам из достоверного предания.

Гл. 3. Если бы Богу было неприлично и невозможно сделаться человеком, как это утверждает Маркион, еще менее приличествовало бы Ему казаться таковым, если бы Он не был им на самом деде.

Каким образом согласуется воплощение Бога с Его неизменяемостью.

Гл. 4. Продолжение–о мнимом недостоинстве для Бога воплощения.

Гл. 5. Рождение Христа столь же истинно и достоверно, как распятие и смерть – сколько бы ни отрицал этого Маркион.

Если бы у Христа было тело только кажущееся, то Он был бы в необходимости беспрестанно притворяться.

Гл. 6. Апеллес полагает, что Христос хотя и имел истинное тело, но оно явилось не путем рождения, а было взято из звездного пространства, как тела, в которых в Ветхом Завете людям являлись ангелы. Христос имел действительное тело, потому что действительно претерпел смерть.

Гл. 7. Вопрос Христа; «кто матерь Моя? и кто братья Мои?» – нисколько не отрицает Его человеческого происхождения.

Гл. 8. Если даже тело Христово, как полагают последователи Апеллеса, взято из небесной материи, то все-таки оно явилось бы греховным, как сотворенное из греховных элементов, по словам самих последователей Апеллеса.

Гл. 9. Тело Христа имело все признаки истинной человеческой плоти, а плоть человека создана из земли, а не из небесного материала.

Гл. 10. Учение Валентиниан, что тело Христово психической природы (душевное), ведет только к противоречиям.

Гл. 11. Утверждение других, будто душа во Христе стала плотию, ведет также к противоречиям и непреодолимым трудностям и недостойно Бога. Христос приходил вовсе не для того, чтобы обнаружить душу, сделавши ее телом.

Гл. 12. Душа человека по самой природе своей одарена самосознанием. Христос приходил для спасения человека.

Гл. 13. Если, по учению ереси, душа Христова восприняла, свойство и сущность телесную, и тело восприняло сущность души, то они не являлись бы ни телом, ни душой, ни чем-нибудь третьим.

Гл. 14. Христос ни воспринимал природы ангелов.

Гл. 15. Человеческая природа Христа доказывается Его собственными словами и Св. Писанием так ясно, что ересь Валентиниан – нисколько по существу не отличается от неверия язычников вообще.

Гл. 16. Хотя тело Христово и было человеческое, но оно не было обременено первородным грехом, и хотя произошло путем сверхъестественным, все-таки было истинным человеческим телом.

Гл. 17. Христос должен был получить Свое тело от девственной матери, как это было предсказано у пророка Исаии.

Гл. 18. Христос родился без участия человеческого отца. Опровержение учения Эвиона.

Гл. 19. Совсем не следует из Иоанна, 1:13. «(не от крови, ни от хотения мужа, но от Бога, родились)», что Христос имел пневматическое тело, как полагают это еретики.

Гл. 20. Другие священные писатели говорят точно и ясно об истинном рождении Христа от Девы.

Гл. 21. Мнение о том, что Христос прошел, так сказать, через Марию, ничего не получив от нее существенного, не согласуется как с природою вообще, так и со свидетельством Свящ. Писания.

Гл. 22. Христос в Свящ. Писании называется сыном Давида, сыном Авраама, н – следовательно от плоти Давида и Авраама чрез Деву Марию.

Гл. 23. Свидетельство Симеона Богоприимца исполняется на еретиках. Пророчество Исаии о рождении Христа от Девы и исполнение этого предсказания.

Гл. 24. Так как слова Писания по отношению к истинности рождения Христа совершенно ясны, то еретики в своих измышлениях довольствуются ничтожными придирками.

Гл. 25. Заключение рассуждения. Изложенное и доказанное учение в свою очередь является основою истинного учения о воскресении.

* * *

Приступая к опровержению взглядов еретиков на воплощение, автор уже в Ветхом Завете усматривает постепенное откровение Слова Божия. Он видит Слово Божие, беседующее с патриархами, являющимся Моисею в горящем кусте, и сквозь дым на Синае. Таким образом Слово открывалось в Ветхом Завете, пока не воплотилось и не явилось, в Сыне Человеческом.

Вся духовная история человечества была подготовлением к появлению Бога во плоти, и действие Слова на мир развивалось из года в год еще до воплощения.

Гностики, в роде Маркиона, возмущались при мысли, что Сын Божий родился среди людей. Без сомнения, возражает им Тертуллиан, нет достаточно благородного естества для того, чтобы служить одеянием Божеству. Но Бог облагораживает формы, в которые Он облекается. Действительное рождение не умаляет нисколько Божественного величия. Становясь человеком, Бог нисколько не уменьшает Своего величия, потому что Он не перестает быть Богом. Изменение проявляется не в Верховном Существе; соединяясь в одном лице, две природы остаются однако сами собой без всякого изменений: одна возвышается, не унижая другую.

«Может быть, тебя отталкивает факт рождения, говорит Тертуллиан, обращаясь к Маркиону. Стало быть, ты имеешь довольно низменное понятие о человеческой природе. Что ж, Маркион, говори, сколько тебе угодно, против святых и почтенных проявлений природы! Умножай свои нападки против того, из чего состоишь ты! Уничтожай начало плоти и души! Называй клоакой материнские недра, где формируется человек, это высшее из живых созданий! Не щади даже стыдливости женщины, становящейся матерью, достойной уважения за испытанные опасности, священной по возлагаемому на нее природой служению. В тебе, без сомнения, возбуждает омерзение и этот младенец, выпавший из утробы со своей «сорочкой» и замаранный. Ты презираешь сдерживающие его перевязки, окружающие его пеленки, расточаемые ему ласки – презираешь, Маркион, почтение, воздаваемое делу природы – как же ты сам родился?!... Ты ненавидишь человека, приходящего в мир, тогда – как же ты можешь любить кого-нибудь?!... Конечно, ты сам не любил себя, когда разрывал отношения свои с церковью и верой Христа. Но уж это твое дело знать, нравишься ли ты себе или нет, или не рожден ли ты как-нибудь иначе. Тем не менее верно то, что Христос возлюбил человека, зачатого в лоне женщины, сформировавшегося в отвержении, рожденного в позоре, выросшего среди ласк, которые тебе кажутся смешными. Для него сошел Христос, для него проповедовал, для него Он унизился до смерти и притом крестной! Да, без всякого сомнения Христос возлюбил его, так как искупил его такой ценой». Тертуллиан охотно допускает, что уничижение Богочеловека может стать предметом смущения для тех, которые удивляются только внешнему величию, но он не встречает никакого затруднения: для него это служить необходимым доказательством веры, ибо божественным делам свойственно казаться людям невозможными. «Сын Божий родился, восклицает он, – я не стыжусь этого, потому что этого не должно стыдиться; Сын Божий умер; этому следует верить, потому что возмущается против этого разум. Он восстал – факт верен, потому что невозможен!» Возражая гностикам, допускавшим, что Сын Божий только внешним образом явился в человеческом образе, Тертуллиан отправляется от положения, что не следует вообще выдавать себя за то, чего нет на самом деле. «Если, как вы утверждаете, материя по сущности была зла, то Христос должен был бы отвергнуть не только ее, но даже видимость ее. Притворяться одетым плотью значило бы обманывать глаза и смеяться над чувствами! И притом, не забудьте, – тою плотью, которая крепка без костей, тверда без мускулов; имеет цвет, не содержа ни капли крови; одета, не имея кожи; голодна, не испытывая голода, ест, не имея зубов для пищи; говорит, не имея языка для разговора! Нет, не старайтесь похитить у нас обманом половину Христа. Христос весь был истина».

Аппелес утверждал, что Христос заимствовал свою плоть у субстанции созвездий. Но разве на созвездиях явился свет Божий? Если земля должка была быть местом Его деятельности, то к чему же Ему было заимствовать свои органы у большой Медведицы, у Плеяд или Гиад? Правда, Апостол Павел называет «нового Адама» небесным человеком, но это из противоположения человеку плотскому, а не для обозначения различия материи. И мы можем духом стать небесными, хотя облечены земного плотию. Апостол говорит еще, что Иисус Христос был в подобии грешной плоти; но эти слова не обозначают, что Слово приняло только по видимости образ тела, не имея будто бы тела в действительности; они выражают совершенно противоположную мысль: плоть Христа, изъятая из греха, была подобна нашей, подобна по природе, а не по греховной нечистоте, унаследованной нами от Адама». «Нет материи, которая не носила бы в себе свидетельства о своем происхождении, вопреки новым особенностям, приобретаемым ею через преобразования. Наше тело, состоящее из оформленного ила (истина, на которой все народы строили свои мифы), обличает в своем составе два первоначальных элемента: земной – своею плотью, водяной – своей кровью. Пусть специфические качества с обеих сторон изменились, потому что из одного произошло другое, отличающееся от первого, но – что такое, в конце концов, кровь, как не красная жидкость? Что такое плота, как не преобразованная земля? Рассмотри часть за частью; мускулы походят на небольшие возвышенности земли; кости на камни, железы сосцов на маленькие голыши. В сплетении нервов не видишь ли ты распространяющихся корней? В венах, разветвленных по всем направлениям, – не замечаешь ли ты сходства с змеящимися реками? В покрывающем нас пушке род мха? В наших волосах подобие дерна? В сокровище мозга, заключающегося в наших костях, не видишь ли ты металл плоти? Все эти признаки земного происхождения равным образом существовали и во Христе. Это-то и скрывало в Нем Сына Божия, Которого принимали за обыкновенного человека именно потому, что видели в Нем субстанцию человеческого тела». Сын Божий хотел спасти человечество; следовательно, Он должен был обладать всем, что составляет человеческую природу, кроме греха – действительным телом и душой, подобной нашей. Если бы, согласно с мнениями еретиков, Его плоть, вместо материальной, имела природу души, Он не освободил бы ни нашей души, ни нашей плоти, ибо наша плоть не духовна, и наша душа не имеет субстанции плоти. Христос пришел спасти погибшее; человек погиб; следовательно, человека мог восстановить только человек, одинаковой с нами природы, (кроме греха). Смерть предполагает человеческое рождение; отрицать, одно – значит отвергать другую, – следовательно уничтожать дело искупления мира.

Для подкрепления своего мнения о призрачности плоти Христа, еретики повторяют слова Евангелия: «Кто Матерь Моя? и кто братья Моя?» Но Христос этими словами хотел только вразумить нас, что семейные отношения должны быть подчинены высшим духовным интересам, служению Богу, слово Которого следует слушать, а дело исполнять прежде всего. Проводя затем параллель между Евой и Марией, Тертуллиан доказывает, почему именно Сын Божий должен был родиться от Девы. «Вечная премудрость, говорит он, приготовляла нас сначала к тайне Бога, рождающегося от Девы. Земля была еще девственна; труд человека не давал еще себя чувствовать ей; ни одно семя не было бросаемо в ее грудь, когда Бог образовал из нее творение, предназначенное воспринят живую душу. Итак, если первый Адам был образован из подобной земли, по справедливости второй или «Новый Адам», как говорит Апостол, должен был произойти от Бога и от земли, т.е. из плоти, чистота которой не была никоим образом нарушена, и должен был стать животворящим духов. И – чтобы уж не даром упомянуто было у меня имя Адама, мог ли бы Христос быть назван таким именем, если бы Его плоть не была земной субстанцией? Здесь проявляется в полном блеске премудрость Бога, Который через противоположное действие возвращает образ и подобие Свое, похищенное, сатаной. Евва была девой, когда открыла свою душу слову-источнику смерти. На деву также должно было сойти животворящее Слово Божие, чтобы пол, бывший причиной вашего падения, стать орудием нашего спасения. Евва поверила змею, Мария поверила Гавриилу. Грех, совершенный первой, по ее легковерию, вторая изгладили своей верой. Но, возразят мне, Евва не зачала в лоне своем от слова сатаны. Мы поправим ошибку: она зачала! Ибо слово сатаны было для нее роковым семенем, которое привело ее к рождению детей в позоре и скорби. Наконец, она дала, жизнь диаволу – братоубийце. Мария, напротив, понесла во чреве Того, Который должен быть некогда спасти Израиля – Своего брата по плоти и Своего убийцу. Бог, следовательно, соблаговолил сойти в лоно жены Своему Слову, сострадательному брату, чтобы изгладить память о брате – убийце. Надо было, чтобы Христос, для спасения людей, вышел оттуда, куда вошел осужденный человек». Не будучи еще рожден от Девы, Сын Божий мог иметь Бога – Отцом, без матери по человеческой природе; равным образом при рождении от Девы, не имея человека отцом, Он мог иметь мать по человеческой природе». Характер двух субстанций показал нам во Христе Бога, и человека, родившегося и неврожденного; плотского и духовного, слабого и всемогущего; подвластного смерти и бессмертного. Эти различные свойства свидетельствуют о двух природах, божественной и человеческой, той и другой, действительно присущих Тому, в Котором вера признает действительность духа и плоти.

Тертуллиан, изложив свои доказательства в пользу действительности воплощении Слова, заканчивает свой трактат многознаменательными словами Симеона Богоприимца: «Се лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий!»

(«Liber de Resurrectione»).

Сочинение о воскресении плоти имеет тесную связь с другими сочинениями автора, направляясь против философов и еретиков, против которых он боролся в трактатах: de Carne Christi, adversus Marciоnem, de Anima и др. Особенное значение, кроме свидетельства Св. Писания, автор приписывает тому принципу, что вследствие тесной связи души с телом возмездие за поступки в здешней жизни человек должен получить в целом своем составе – в душе и теле.

Agrumentum:

Гл. 1. Учение о продолжении существовании личности после смерти и о ее воскресении суть дна главнейших догмата христианства.

Противоречивые отношении язычников и их философов к этому учению.

Гл. 2. Даже в самом христианстве существуют такие секты, которые отрицают воскресение.

Связь этого заблуждения с ложными учениями, опровергнутыми Тертуллианом в его более ранних сочинениях.

Гл. 3. Следует допускать только такие общие понятия, добытые человеческим разумом, которые согласуются с учением откровения, иначе эти учения будут впадать в ересь.

Гл. 4. У язычников и еретиков очень обыкновенны рассуждения, построенные на основании ходячих мнений касательно учения о воскресении плоти.

Гл. 5. Человеческая плоть, точно так же как и душа, имея свои отличительные признаки, имеет и свои собственные преимущества.

Гл. 6. Она представляет из себя земной прах, облагороженный рукой Бога и предназначенный служить оболочкой для воплощения Христа.

Гл. 7. После того как она получила человеческий образ, перестала быть прахом и возвысилась до более благородной субстанции.

Плоть служить душе, как орудие, как средство, как помощь во всякой деятельности ее, и потому в высшей степени необходима ей и важна.

Гл. 8. Плоть при получении спасения принимает в нем также участие.

Гл. 9. Бог никоим образом не презирает человеческой плоти: благость Бога и Христа простирается и на нее, несмотря на ее немощи.

Гл. 10. Св. Писание, не смотря на все упреки, которые оно делает ей за ее слабости, не отнимает однако же от нее и достоинств.

Гл. 11. Переход к теме этой статьи. Могущество Творца. Для воскресения плоти достаточно только восстановления ее, что гораздо возможнее, нежели ее первоначальное сотворение.

Гл. 13. Аналогии, взятые из природы, служащие примерами воскресения.

Гл. 13. Птица Феникс – образ воскресения.

Гл. 14. Существуют дальнейшие основательные причины, служащие доказательством воскресения плоти.

Гл. 15. Все действия человека добрые и злые принадлежат одновременно плоти и душе, следовательно, и наказание и награда должны быть возданы обеим.

Гл. 16. Еретики для того, чтобы обессилить этот вывод, говорят, что плоть представляет из себя неразумное орудие души, которое само по себе не имеет в себе никакой воли.

Гл. 17. Хоти по психологии Тертуллиана душа и имеет свою оболочку, из этого еще не следует, что нет надобности в воскресении плоти. Напротив, для полноты возмездия необходимо допустить его, так как плоть принимает участие во всех действиях души.

Гл. 18. Обзор сказанного. Истолкование слов воскресение мертвых.

Гл. 19. Еретики стараются свести это выражение к аллегории или к образному способу выражения.

Гл. 20. Они утверждают и, конечно, неосновательно, что пророки всегда говорили образно и никогда прямо.

Гл. 21. Однако на основании здравого смысла нельзя принимать, что воскресение плоти было выражением аллегорического свойства.

Гл. 22. Некоторые еретики понимают под воскресением – достижение истинного познания Бога. Но это не имеет основания, потому что и пророки, и Христос относят исполнение этого предсказания ко времени конца мира.

Гл. 23. Правда, Св. Писание знает воскресение и в смысле духовном, но это воскресение не есть собственно то последнее воскресение, о котором идет речь, и о котором в посланиях Апостолов говорится, как о факте, имеющем совершиться в будущем.

Гл. 24. 25. Продолжение.

Гл. 26. Обетования, высказанные в Св. Писании по отношению к земле, суть, действительно, образные выражения, но, правильно истолкованные, также подтверждают веру в воскресение плоти.

Гл. 27. Учение о воскресении очень часто скрывается и под другими образными выражениями.

Гл. 28. Продолжение рассуждения. Прообразы воскресения.

Гл. 29. Место из пророка Иезекииля (Иез.37:1–14).

Гл. 30. Еретики стараются словам пророка придать значение аллегории и полагают видеть в этом восстановление иудейского государственного строя. Опровержение этого мнения.

Гл. 31. Слова эти не содержат никакого ясного обетования восстановления иудейского государственного устройства, ибо это восстановление обещано всем людям вообще.

Гл. 32. Все должны воскреснуть, равно как и те, которые были пожраны дикими зверями и поглощены морем.

Произвольное отношение еретиков к изречениям пророков, которые они то считают аллегорическими, то считают нужным признать за ними прямой смысл.

Гл. 33. Переход к Евангелиям. Здесь также далеко не все выражено в притчах, особенно относительно воскресения, конца мира и всеобщего суда.

Гл. 34. Грехопадением человек погубил себя, как со стороны духовной, так и со стороны телесной. Восстановление и спасение обещано также человеку в его целости – в духовной и телесной природе.

Когда Христос говорит, что Он хочет спасти погибшее, то, очевидно, Его спасающая деятельность будет направлена и на восстановление плоти.

Гл. 35. Телесное восстановление следует еще из того, что в Евангелии очень ясно говорится о наказаниях телу, которым оно будет подвержено в аду.

Гл. 36. Доказательство воскресения лежит в ответе Иисуса Христа, данном саддукеям, приведенном у Луки (Лк.20:27–39).

Гл. 37. Устранение возражения на основании места у Иоанна (Ин.6:64)¹⁹⁰.

Гл. 38. Столь же убедительными являются, как и слова самого Господа, те воскрешения мертвых, которые были совершены Им.

Гл. 39. Переход к свидетельствам о воскресении плоти, взятым из посланий Апостола Павла.

Гл. 40. Рассуждение о тексте из второго послании к Коринфянам (2Кор.4:16–18).

Гл. 41. Рассуждение о тексте из второго послания к Коринфянам (2Кор.5:1–21).

Гл. 42. Рассуждение о словах, сказанных в первом послании в Коринфянам (1Кор.15:1–58).

Гл. 43. Устранение некоторых возражений, вытекающих будто бы из слов Апостола Павла.

Гл. 44. Продолжение рассуждения. Слова, сказанные во втором послания к Коринфянам (2Кор.4:10): («Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем») никоим образом не говорят против воскресения плоти.

Гл. 45. Противники истинного учения ложно понимают и применяют место из послания к Ефесянам (Еф.4:22–24), где Павел говорит о древнем и новом человеке:

«Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины».

Гл. 46. Объяснение учения Апостолов о плотском и чувственном вообще.

Гл. 47. Необходимость восстановления в нравственном отношении и исцеления человека, по учению Св. Павла, касается также и плоти, поэтому и для нее в будущем следует ожидать награды.

Гл. 48. Возражения, взятые из первого послания к Коринфянам (15:50), где Павел говорит, что плоть и кровь не могут получить царствия Божия: «скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать царствия Божия, и тление не наследует нетления».

Доказательство, что Павел, несмотря на сказанные слова, приписывает телу известное участие в заслугах, а, следовательно, и в благах царствия небесного.

Гл. 49. Продолжение рассуждения. Если плоть я кровь не могут наследовать царствия Божия, то под этим подразумевается не их субстанция, но греховная деятельность.

Гл. 50. Продолжение рассуждения. Апостол не отнимает у них возможности воскресения, но не обещает им только участия в благах царствия Божия, которое является вечной наградой на небесах.

Гл. 51. Продолжение рассуждения. Плоть и кров у прообраза нашего Христа вознесены были на небо.

Павел ясно учит об уничтожении смерти и восстановлении тления.

Гл. 52. Свойство воскресшей плоти.

Апостол Павел учит об этом под образом прозябания семени, – о тождестве воскресшей с настоящей плотью.

Гл. 53. Когда Павел говорит: «сеется тело душевное, восстает тело духовное», он разумеет здесь, очевидно, настоящее тело.

Христос – новый Адам по отношению к воскресению.

Гл. 54. Апостол Павел во втором послании к Коринфянам (2Кор.5:4) «ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью» никаким образом не говорит об уничтожении плоти.

Гл. 55. Тождество воскресшей плоти с плотью прежней. Различие в понятиях уничтожения и изменения.

Гл. 56. Тождество воскресшей плоти с плотью настоящей, доказываемое путем рассуждения о награде и наказании, которые она заслужила.

Гл. 57. Изуродованные и недоразвитые тела воскреснут цельными и неповрежденными и будут вечно и безболезненно существовать.

Гл. 58. Воскресшая плоть не подвержена никаким несчастиям.

Гл. 59. Нельзя говорить о том, что настоящая субстанция плоти не годится для грядущего века.

Гл. 60. О том, в каком состоянии будут находиться отдельные члены тела, деятельность коих должна отчасти прекратиться.

Гл. 61. Что произойдет с органами, служащими для питания и произрождения.

Гл. 62. Мы будем по воскресении как ангелы Божии.

Гл. 63. Общий вывод: resurget igitur caro, et quidem omnis, et quidein ipsa, quidem et integra!

* * *

Возражая гностикам в защиту действительности воплощения Слова, Тертуллиан указывал на то, что составляет нашу славу, величие и надежду, т.е. на воскресение души и тела.

Гностики говорили: можно ли надеяться, чтобы плоть, нечистая с самого начала, ставшая с течением жизни еще более нечистой, обратившаяся в труп, и потом в то, чему уже нет имени ни на каком языке, – чтобы она воскресла в том же состоянии, в каком она была некогда? Обнаружит ли снова плоть присущие ей потребности? Нужны ли ей будут пища и питье? Будем ли мы, как в прошлом, стыдиться одной части нас самих? Возобновится ли функция каждого из членов нашего тела? Будем ли мы иметь шрамы, раны, лихорадку, подагру – и смерть? Если такова участь, ожидающая плоть по воскресении, то остается пожелать вторично избавиться от такой плоти.

«Что говорите вы о телесных безобразиях!? возражает Тертуллиан. Плоть воскрешена будет во всей своей целости. Полное преобразование исцелит ее от недостатков. Как жизнь дана нам Богом, так будет и возвращена. Какую мы ее получили, такую и обратно получим. Нам будет возвращена природа, а не безобразие. Мы оживем такими, какими родились, а не такими, какими нас сделала жизнь».

«Пусть не говорят, что наши члены будут бесполезны, если им не нужно будет более исполнять их теперешних функций; эти функции имеют отношение только к нуждам теперешней жизни и должны прекратиться вместе с этими нуждами. Не будет голода – не будет и пищи, нет жажды – не нужно и питье; никто не будет рождаться – никто не будет и рождать; не будет потребности в средствах к жизни – не будет и труда. Раз уничтожена смерть – нища не нужна больше для поддержания жизни. Другая деятельность, менее грубая и более возвышенная, заменит здешние труды, ибо ничто из принадлежащего нам не будет бесполезным перед лицом Бога». «Уподобившись ангелам, по слову Божию, мы разделим с ними их свойства. не отрекаясь от нашей природы. Душа наша подобна жене; за ней плоть последует, как приданое. Душа будет иметь свое орудие, свое украшение, свою рабыню – это будет плоть: плоть последует за душой как молочная сестра».

«Быть может, нас устрашает затруднение при собрании элементов плоти, рассеянных по всем направлениям? Но Бог, сотворивший все из ничего, может воззвать из ничего плоть, ставшую ничем. Кто помешает Ему вырвать плоть из пучины, какова бы ни была пучина, где она погребена? Кто сделал что-либо, может снова, это переделать; более могущества в создании, чем в воссоздании; в даровании существования, чем в возвращении его. Поверьте – восстановление плоти легче творения!»

Гностики отвергали воскрешение плоти потому, что это казалось им недостойным Божественного величия, вследствие их глубокого презрения ко всему материальному. Тертуллиан, возражая еретикам, указывает на то, что Бог образовал человека Своей рукой для того, чтобы отличить его от прочих существ, созданных Его словом. «Конечно, это ил, это ничтожество. И то было уже счастье, если бы Бог только коснулся его. Разве Бог не мог сотворит человека простым прикосновением? Но Он заботливо обработал эту материю, так велико было приготовлявшееся чудо! Чем более на этой материи отпечатлеваются руки Господни, чем больше ее касаются, ее образуют эти руки, тем больше плоть приобретает чести. Вообрази себе Бога, всецело занятого Своим делит. Он отдается этому делу весь; здесь Его руки, дух, дело, совет, премудрость, провидение... Любовь водит Его рукой по набрасываемым линиям. Ведь через этот грубый ил Он пошлет Своего Христа, который будет человеком! Новую честь приобретает тело от соединения с душой». «Во-первых, ты видишь, продолжает он, что ил пробрел честь от того, что его коснулись Божественные руки; плоть приобрела еще больше чести от Божественного дыхания, при помощи которого она, восприняла достоинство души. Ты не искуснее Бога. если ты не оправляешь в свинец, в медь, в железо, даже в серебро драгоценного камня Скифии или Индии или блестящего жемчуга Красного моря; если, на оборот, ты вставляешь его в самое чистое и художественным образом отделанное золото; если для вин, как и для тонких благовоний, ты приготовляешь вазы, отвечающие их качествам; если даже для меча из хорошего клинка ты предназначаешь достойные его ножны –неужели ты можешь вообразить себе, что Бог доверил бы тень Своей души, дуновение Своего Духа, дело Своих уст какому-нибудь низкому сосуду, свидетельствуя таким образом о Своем пренебрежении недостоинством самого места, где Он поместил бы его? Да, поистине почетно для плоти заключать в себе душу, которая так близка к Богу!

«Не благодаря ли плоти душа наслаждается дарами природы, богатствами мира и красотою стихий? Не благодаря ли плоти она владеет орудиями чувств: зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания? Благодаря плоти, душа вооружена могуществом, способным совершить все словом и даже немым языком жестов и взгляда. Слово же есть один из органов плоти. Плоть – колесница искусств. Плоть поддерживает науку и гения. Плоть – условие промышленности, общественной жизни, всей деятельности. Жизнь души есть также и жизнь плоти, так что «не жить» для души значить быть отделенной от единения с плотью. Поэтому смерть – есть дело плоти, как и жизнь. Но, если все подвластно душе, благодаря деятельности плоти, значит – все подвластно одинаковым образом и плоти. Плоть, по служению ее душе, является ее подругой и сонаследницей: если сонаследницей временных благ, то почему же и не наследницей вечных?»

«Перейдем теперь к преимуществам, которые дает имя христианина перед лицом Бога этой субстанции, низкой и немощной. Конечно, было бы достаточно для значения плоти и того, что ни одна душа не может получить спасения, как только верующая в Бога, пока она в плоти: настолько верно, что плоть остается основанием спасения! Душа направлена к служению Богу – плоть доставляет ей эту честь. Плоть омывается, чтобы душа была очищена; плоть помазуется, чтобы душа была освящена; плоть знаменуется священным знамением, чтобы душа была укреплена; плоть подвергается возложению рук, чтобы душа была просвещена Духом; плоть питается телом и кровью Иисуса Христа, чтобы душа насытилась Богом. Они не могут быть разделены и в награде, так как они соединены в труде». Затем Тертуллиан перечисляет лишения и добровольные жертвы плоти, истязания, которым она подвергается в мученичестве.

«Неужели не воскреснет плоть, получившая от Бога столько почестей; плоть, которую Бот образовал Своими руками и по Своему образу; которую Он одушевил Своим дуновением по подобию Своей жизни; которую Он поселил во вселенной, чтобы плоть жила в ней, наслаждалась ей, владычествовала над Его творениями; которую Он удостоил Своих таинств и учения; плоть, чистоту которой Он любит, умерщвление одобряет, страдания ценит? Нет, нет! Далека от нас мысль, что Бог предоставит разрушению без возврата дело рук Своих, предмет Его творчества, оболочку Его дуновения, царицу Его творения, наследницу Его щедрости, служительницу Его религии, воина Его веры, сестру Его Христа!»

Гностики говорили, что плоть простой сосуд, не слуга души. Поэтому на Страшном Суде появится одна душа, так как плоть не ответственна за употребление, делаемое душой из сосуда – плоти, как не ответственна чаша, в которой был яд. Тертуллиан возражает на это, что сравнение здесь не точно. Всякий сосуд или орудие, в роде чаши или меча, не составляет части человеческого тела, которому они чужды. Напротив, тело составляет одно с душой, каждое проявление которой отражается и на теле в силу общности существования и жизни. Совершенство и полнота Божественного суда могут осуществиться только тогда, когда человек предстанет весь в своей целости. Но человеческая природа имеет свою целость в соединении двух субстанций – тела и души. Таким образом следует, чтобы человек явился в той и другой субстанции, чтобы быть судимым во всей целости. Каким он жил, таковым он и должен быть судим. «Везде, где священные книги говорят о воскресении мертвых (а они говорят точно и много раз), может быть вопрос только о воскресении плоти, ибо душа, будучи бессмертна, не имеет нужды в воскресении. Воскресение духовное не исключает воскресения плоти, которому оно служит образом и залогом. Не все у пророков образ; у них находится и действительность; не все тень, ибо тень предполагает тело. В известном пророчестве Иезекииля, как и в посланиях Св. Павла, в Евангелиях, в Деяниях Апостолов, и в Апокалипсисе св. Иоанна говорится о воскресении, которое совершится в последний день в конце времен, – о воскресении, отличающемся от нравственной перемены, происходящей в течение нашей земной жизни. Мы оставим без возврата наши грехи и пороки – дела нашей плоти, а не самую плоть, которая займет место одесную Отца, так как, и Христос, Бог и человек в одно время, воссел там в целости Своей природы. Все воскреснут для суда, но не все для славы. Между теми и другими есть общность субстанции и природы. Различие будет существовать только относительно свойств воскрешенных тел».

(«Liber adversus Praxeam»).

Исходным пунктом антитринитариев 2 и 3 века была кажущаяся невозможность примирить единство Божие с троичностью Лиц, или, выражаясь языком того времени, идею монархии с идеей воплощения. По их мнению, Отец, Сын и Св. Дух не более, как простые наименования, служащие для характеристики внешних проявлений одного и того же Божественного начала. Следовательно, цель автора состояла в том, чтобы установить догмат троичности Божественных ипостасей и в вместе с тем единства и неделимости Божественной сущности.

Argumentum:

Гл. 1. В эпоху римского папы, по одним Елевферия, по другим, Виктора, Праксей отличался своею деятельностью против Монтанистов, но т, то же время рассеивал семена своей ереси – патриасианства.

Гл. 2. Все ереси, точно так как, как и ересь Праксея, могут быть отвергнуты на основании истинного вероучения.

Гл. 3. Предмет сочинения. Противники говорят, что только на основании их собственного учения может быть доказало единство Бога. Ипостасное бытие Сына и Св. Духа не противоречит единству Божию.

Гл. 4. Что Отец и Сын – две ипостаси – следует из первого послания к Коринфянам, где говорится: «А затем конец, когда Он предаст царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство, и всякую власть и силу» (1Кор.15:24).

Гл. 5. Более точное определение задачи. Бытие, сущность и свойство Сына Божия.

Божественная мудрость, по аналогии с человеческой способностью мышления, в Боге вечна, как вечно Его слово.

Гл. 6. Божественная мудрость на основании книги Притчей и ее участие в сотворении мира.

Гл. 7. Бытие Божественного Слова на основании Притчей и некоторых псалмов.

Гл. 8. Каким образом и в каком смысле Сын может быть назван порождением Отца?

Гл. 9. Он именно таков, несмотря на то, что не произошло никакого деления в Божественной сущности.

Гл. 10. Отец и Сын не могут быть одной и той же ипостасью, что очевидно из естественных и логических оснований.

Гл. 11. Свидетельства, взятые из пророка. Исаии и псалмов, что Отец и Сын два различных лица.

Гл. 12. Продолжение рассуждения. Изложение хода творения указывает также на ту же истину.

Гл. 13. Но из этого не следует, что надо их считать двумя различными божествами.

Возражение против двоебожия. Смысл некоторых мест Ветхого Завета, говорящих, по-видимому, о двух Богах, служил к тому, чтобы пролагать путь вере в божественность Христа, но не внушает двоебожия и не противоречит единству Божию.

Гл. 14. Ипостась Бога Сына проявлялась в нескольких богоявлениях Ветхого Завета.

Гл. 15. Точно также из Нового Завета ясно, что Отец и Сын – две ипостаси.

Гл. 16. Откровения Сына Божия в Ветхом Завете.

Гл. 17. Сыну так же свойственно, как и Отцу, название Бога и притом Всемогущего.

Гл. 18. Священное Писание одновременно учит о единстве Божием и отличает Отца от Сына. Часто встречающиеся в. В. Завете указания на единство Божие направлены главнейше против склонности евреев к многобожию.

Гл. 19. Точно также не говорит против ипостасности Сына место у пророка Исаии, к которому привязывались еретики: Аз един распростер небеса. Но если в Священном Писании ясно выражено учение о втором лице Св. Троицы, этим вовсе не утверждается двойственность Божества и не уничтожается единобожие.

Гл. 20. Главным оружием патрипассиан служат места, в которых Господь высказывает Свое единство с Богом Отцом: (Ин.14:9–10) «Иисус сказал ему: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца; как же ты говоришь: покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне? Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела».

Гл. 21. Места из Евангелия от Иоанна, из которых явствует ипостасное различие Сына Божия от Отца.

Гл. 22–25. Продолжение рассуждения.

Гл. 26. Три прочих Евангелия согласны в этом отношении с Евангелием от Иоанна.

Гл. 27. Последняя уловка Праксея заключается в том, что он считает духовную сторону Иисуса Богом-Отцом, а телесную Богом-Сыном.

С таким положением возникает смешение божественной и человеческой природы в личности Христа, между тем как обе природы были в Нем соединены, но не смешены.

Гл. 28. Если бы Христос, иначе называемый Помазанником, был бы тем же самым лицом, как и Его Отец, то кем же Он мог быть помазан, а Христос ведь, как известно, Помазанник Отца?

Гл. 29. Праксей не хочет согласиться с тем, что он своим учением заставляет страдать и Бога-Отца.

Напрасно он старается различными риторическими уловками избежать этого следствия, выводимого из его учения.

Гл. 30. Точно также беспомощное состояние Христа на Кресте, Его могущество после смерти и воскресения и сидение одесную Отца не согласуются с патрипассианским учением.

Гл. 31. Монотеизм есть основное положение иудейства. Христианское учение о Св. Троице является законченным откровением и высшею ступенью Богопознания.

Спасительность Нового Завета зиждется на учении о Св. Троице.

* * *

Тертуллиан в начале трактата воспроизводит апостольский символ, затем излагает догмат о Троице в кафолическом смысле. «Еретики хвастают, говорит он, что владеют чистой истиной, потому что воображают, что единственно возможный способ верить в единство Бога значит смешивать в одном и том же лице Отца, Сына и Святаго Духа, как будто бы Один не есть все, если все происходит из одного по единству естества, при чем не уничтожается таинство домостроительства, открывающее нам Троицу и позволяющее различать три лица: Отца, Сына и Духа Святаго. Они суть три не по естеству, но по степени, не по сущности, но по лицу, не по могуществу, но по Своим личным свойствам – все три одного существа, одной природы и одного могущества, потому что есть только один Бог, и от Него происходят и степени, и лица, и личные свойства, под именем Отца, Сына и Св. Духа». В дальнейшем изложении автор указывает сначала в Ветхом Завете Следы догмата о Троице, приводя преимущественно те места, которые подтверждают, что Бог Сам по Себе невидим и в то же время открывается людям. Отсюда он выводит заключение, что Тот, Которого никто не видит и не может видеть, иное лицо, чем Тот, Который проявляется в последовательности времен. Затем он обращается к Новому Завету, где на каждой странице встречается свидетельство о троичности Божественных Лиц. Об этом догмате свидетельствует с начала до конца Евангелие Иоанна, то же подтверждают другие Евангелисты, называя Христом и Сыном Божием Того, Кто обещает Своим ученикам царство, уготованное Отцом Его; Кто, умирая вручает душу Свою в руки Отца; Кто, по воскресении Своем, дает, как последнее наставление Апостолам, повеление крестить во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Если все это, заключает Тертуллиан, не доказывает различия лиц в Боге, то значит следует отказаться навсегда от мысли что-либо доказать Евангелием. Но возможно ли в то же время сказать, на основании этих свидетельств, что есть два Бога, два Господа? Никогда подобное слово не вырвется из наших уст, не потому, чтобы Отец или Сын, или Святой Дух не был Богом; не по тому, чтобы каждый из Них не был Богом; но потому, что, различая лица, мы не делим естество, одинаковое в трех лицах.»

Возражая еретикам по поводу евангельского текста: «Аз и Отец едино семы», Тертуллиан продолжает: «на этом основании хотели утвердиться безумные или, лучше сказать, слепые. Во-первых, они не видят, что «Аз и Отец» означают двоих; затем «есмы» означает не одно лицо, потому что глагол стоит во множественном; наконец, сказано: «мы есмы одно», а не «мы семы один». Если бы было сказано – «мы есмы один», мнение еретиков имело бы некоторую опору. «Один» на самом деле, по-видимому, означает, единственное число. Кроме того, два требуют мужеского рода. Вместо этого сказано «одно» в среднем роде, как будто для того, чтобы подтвердить не единственное число, но единство, сходство, единение, любовь Отца, Который любить Сына, и послушание Сына, Который повинуется воле Отца. Эти слова: «Я и Отец –одно» доказывает., что есть двое, которых они приравнивают друг к другу, соединяя их». Таким образом единство субстанции Отца, Сына и Духа Святаго, Параклета, образует три неразделимых лица, который идут одно за другим, так что трое суть одно, но не один, согласно сказанному: «Я и Отец одно», что обозначает единство естества, а не единство лиц.

Прежде всего (говорит Тертуллиан по поводу рождения Слова) существовал один, будучи для Самого Себя Своим миром, Своим пространством и всем. Он существовал один, потому что не было ничего, кроме Его. Впрочем, Он не был и тогда Один, так как Он имел, вместе с Собой, как и в самом Себе, Свой Разум, потому что Бог премудр: Разум существует в Нем прежде всего, и таким образом все происходит от Него (Разума). Этот Разум ничто иное, как ум Его. Греки называют его (Разум) Λόγος. Это слово латиняне неправильно переводят словом sermo – речь, слово выраженное, тогда как Разум у Бога древнее: Бог от начала – не говорящий (non sermonalis), но разумный (rationalis). Это различие между Богом разумным и говорящим не следует понимать в том смысле, чтобы Слово не было присуще (имманентно) Богу от вечности; этим указывается только на внутренние моменты жизни Слова или второго лица Пр. Троицы. Как от вечности присущее Отцу, пребывающее в лоне Отца, Оно есть Разум. Открываясь во вне, Оно есть Слово. «Впрочем какая надобность в этих объяснениях? Ибо хотя Бог не изрек Слова (sermonem), Он все-таки имел Его (Λόγος) в глубине Своего существа (intra semetipsum) в самом Разуме и с Самим Разумом, тайно, молчаливо размышляя и располагая Сам с Собою то, что Он намеревался выразить чрез Свое Слово. В самом деле, с Разумом Своим размышляя таким образом и располагая все, (что хотел сотворить), Он произвел Словом то, о чем размышлял в Себе Самом». Отсюда видно, что Слово и Разум у Тертуллиана – второе лицо Св. Троицы.

«Для того, чтобы понять это скорее, ты, образ и подобие Божие, рассмотри, на основании самого себя, разум, который ты носишь в самом себе, так как ты разумное живое существо, созданное разумным Существом и одушевленное Им Самим. Рассмотри! Когда ты размышляешь молчаливо сам с собой, это внутреннее движение происходит вследствие твоего разума, который встречается у тебя сейчас же с словом ври всяком движении твоей мысли, при всяком возбуждении ума. Все, что ты мыслишь, есть слово и в слове – разум. Ты необходимо о чем-нибудь беседуешь в глубине души своей, и когда беседуешь, – то есть слово – собеседник твой, в котором присутствует и самый разум; ты говоришь с тем, чрез что размышляешь говоря. Итак, некоторым образом, в тебе есть второе слово, чрез которое ты говоришь, размышляя, и через которое говоря размышляешь. Это иное слово. Насколько полнее совершается это в Боге, Которого ты – образ и подобие! Даже безмолвный Он имеет в Себе Разум и вместе с Разумом Слово. Итак, я могу смело утверждать, что Бог не был один до сотворения вселенной, так как Он имел в себе Разум, а в Разуме и Слово, которое Он родил вторым после Себя, совещаясь Сам с Собою».

«Бог произвел Слово, как учит этому Параклет, как дерево выходит из корня, река из источника, луч от солнца; ибо эти различные виды суть эманации (προβολαί) тех сущностей, из которых они вытекают. Я не поколеблюсь сказать, что дерево, река, луч суть дети корня, источника, солнца, потому что во всяком происхождении есть отцовство, и все, проистекающее от начала, есть порождение (progenies). До своего проявления вовне, – в вечности безначальной второе лицо св. Троицы может быть назван Filius-Logos. Открываясь в творении, Он уже является Filius-Sermo. Слово произнесенное, открывшееся. В Ветхом Завете творческое Слово изображается, как Премудрость. Лишь только Бог благоволил в соответственных видах и субстанциях сотворить то, что располагал (по идеальному плану) внутри Себя с Разумом и Словом Премудрости, то Он прежде всего произвел (protulit) самое Слово, содержащее в Себе нераздельными Разум и Премудрость, чтобы все произошло и создано было чрез то, чрез что Он размышлял и располагал, насколько все существовало в Разуме Божием; ибо не доставало вещам того, чтобы они познались и утвердились в своих видах и субстанциях».

Когда осуществилось полное выступление и откровение Слова вовне? Когда произошло совершенное Его рождение? Тогда, когда раздалось творческое: да будет свет! «Тогда и само Слово восприяло Свой вид (speciem) и свойственное Ему убранство (ornamentum) – звук и голос. Это совершенное рождение Слова, когда Оно произошло от Бога; Оно создано (conditus) от Него сначала (т.е. от вечности) для обдумывания (ad cogitum) под названием Премудрости, потом рождено для действия (ad effectum), затем Оно стало Сыном перворожденным (primogenitus), как рожденный прежде всего, и единородным, какч. родившийся от Бога.. Эго слово не пустой звук, как полагали еретики: от Бога ничего пустого не происходит. Слово, создавшее все субстанции, не может само не иметь субстанции. С несравненно большим правом мы можем сказать это о Слове Божием, Которое носит собственно имя Сына. И однако ни дерево не отделяется от корня, ни река от источника, ни луч от солнца, также и Слово не отделяется от Бога. Следовательно, согласно с этими примерами, я исповедую и говорю, что есть двое – Бог и Его Слово, Отец и Его Сын. Ибо корень и дерево суть две вещи, но соединенные; источник и река суть два вида, но неотделимые; солнце и луч суть две формы, но тесно связанные. Всякая вещь, которая проистекает из другой, необходимо вторая по отношению к той, от которой она происходит, но от нее не отделяется. Но где находится второй, там есть два; и где находится третий – там три. Третий есть Дух, Который проистекает от Бога и от Сына, так же, как третий во отношению к корню есть плод, вышедший от дерева; третий по отношению к источнику –ручей, который вытекает из реки; третий, но отношению к солнцу, сет свет, испускаемый лучом. Ни один из них тем не менее не отчуждается от источного начала, от которого он получает свои свойства. Таким образом Св. Троица, проистекая чрез соединенные и сопряженные степени, ничем не вредит монархии и способствует в то же время божественному домостроительству».

«Я исповедую следующее правило, по которому признаю нераздельными Отца, и Сына, и Св. Духа; понимай Их всегда таковыми, и тебе уяснится, в каком смысле так говорят. Вот я утверждаю, что иной Отец, иной (alius) Сын и иной Св. Дух. Но это плохо поймет какой нн- будь неразумный, если увидит различие (diversitas) и из различия выведет разделение (separatio) Отца и Сына и Св. Духа. Я признаю Сына иным не по различию, но по распределению (distributio) субстанции, иным не по разделению (divisio), но по отличию (distinctio), потому что Отец и Сын – не одно и то же (modulo alius ab alio). Отец есть всецелая субстанция, Сын же произведение (derivatio) целого и часть Его (portio), по слову Его: Отец мой более Меня, – понимай в том смысле, что Отец все сообщает Своему Сыну, кроме свойства Отца. Сын Всемогущего – также всемогущ. Сын Бога – также Бог».

Одним словом – Сын обладает всею полнотою Божества, как и Отец, и столь же вечен, как Его Слово и Премудрость.

Не следует забывать, что Тертуллиан писал задолго до торжественных собраний – вселенских соборов, на которых во всей точности установлено учение о Св. Троице. Тем более возникает наше изумление пред его проницательностью. Тертуллиан приближался к истине, понимал и описывал ее, но нельзя сказать, чтобы она точно и ясно определилась в его сознании, чтобы он точно и отчетливо определил единство в различии и различие в единстве, хотя искренно и глубоко стремился к этому. Отражая ложное учение антитринитариев, он говорит в одном месте, что Отец больше Сына, хотя в тоже время aequit et jungit (уравнивает и соединяет). Имея в виду время Тертуллиана, мы вполне поймем некоторую неточность в развитии мысли и в самой терминология. Но принимая во внимание всю совокупность высказанных им понятий, мы увидим, что все неточности и недомолвки могут быть истолкованы в пользу православного образа мысли нашего автора.

Вся истина, находится в Отце, Сыне и Святом Духе, согласно с таинством христианской веры. Верить в Единого Бога, не допуская в единстве божественном Сына и после Него Святаго Духа значит иметь веру иудеев. Кто нас отличил бы от них без этого различия? Чем станет дело Евангелия и сущность Нового Завета, где сказано, что «закон и пророки продолжались до Иоанна», если с тех пор нет обязательства веровать, что Бог един в трех лицах: Отец, Сын и Дух Святой? Бог хотел возобновить завет веры, чтобы мир иным образом уверовал в Него, в Единого, через Сына и Духа, чтобы Бог был признан явно под именами и лицами, которые Ему свойственны.

(«De Virginibus velandis»).

Церковь ревниво охраняла честь своих девственниц, которых она могла противопоставить языческой распущенности, как доказательство своей божественности. Она простирала свою заботливость до внешности, стараясь устранить всякий повод к соблазну. Уже во времена апостольские возник вопрос, быть ли женщинам в собрании верующих с покрытой головой. Апостол Павел решил итог вопрос для коринфской церкви в положительном смысле. Но возникли несогласия из-за того, применять ли правило Апостола к одним замужним женщинам или также и к девушкам. Восточные церкви держались более строгого правила, подчиняя ему и девушек. Западные же церкви и в частности карфагенская держались более снисходительной практики. Эта разница взглядов и подала повод к написанию трактата.

Argumentum:

Гл. 1. Старинные христианские обычаи и образ жизни могут ли изменяться или улучшаться?

Правило веры не переменимо и не подвержено исправлению; но не то по отношению к церковной дисциплине, которая может развиваться.

Гл. 2. Обычай, допускающий покрытие голов девушек, освящен преданием некоторых христианских общин.

Гл. 3. Противодействие сказанному обычаю исходит из чересчур большой светскости девушек и приносит ущерб нравственности.

Гл. 4. Многие утверждают, что изречение Апостола в 1-м послания к Коринфянам, гл. 11, ст. 3, и след. (1Кор.11:3–15), касается только замужних женщин.

Тертуллиан указывает на то, что оно относится ко всем женщинам, так как выражение «жена» (mulier) общего характера.

Гл. 5. Продолжение. Такой же смысл имеет это слово и в книге Бытия.

Гл. 6. Продолжение. Тоже самое видим как у Апостола Павла, так и вообще в Новом Завете.

Гл. 7. Что Павел употреблял это слово в данном значении, доказывают мотивы, выставленные им в месте, сюда относящемся.

Гл. 8. Это вытекает из избранных им выражений.

Выражения же эти следует понимать так, как указывает практика коринфской церкви.

Гл. 9. Церковная дисциплина достигает того, что все женщины в церкви являются с покрытыми головами, и девушки, посвященные Богу, появляющиеся в церкви с непокрытой головой, не должны считать это за свой отличительный признак.

Гл. 10. Ибо и холостые мужчины не пользуются никаким подобным обозначением, хотя они, быть может, могли бы иметь более претензий на это.

Гл. 11. В каком возрасте женщины подходят под условия этого правила? По разуму и по преданию сроком для этого следует считать вступление в зрелый возраст.

Гл. 12. Продолжение рассуждения.

Гл. 13. Несообразность того, что девушки, посвященные Богу, не соблюдают в церкви обычая покрывать головы, а на улицах накрываются.

Гл. 14. Они оправдывают свое поведение под предлогом привлечь других к подражанию себе.

Но такие поступки, возбужденные завистью и почетом, вредят только их положению.

Гл. 15. Если девушка накрывается, она избегает дурного глаза и заграждает путь всяким покушениям.

Гл. 16. Ретроспективный взгляд на сказанное.

Гл. 17. Женщины также должны соблюдать обычай накрываться в церкви и строго ему следовать.

Заключение.

* * *

Для своей аргументации Тертуллиан был принужден обратиться к принципу, который, по-видимому, противоречит его любимому тезису – давности. Он имел против себя уже давнишнюю привычку, которую хотел заменить новизной. Как же примирить дух преобразования с его уважением к преданию? Но он находит выход из подобных упреков в противоречии себе самому. Прежде всего он различает догмат от дисциплины. Первый не может быть изменяем; последняя же подвержена переменам. «Правило веры, говорит он, абсолютно одно; оно единственно неизменяемо и непреобразуемо».

«Не то относительно дисциплины. Но надо, чтобы все имело свое время. Нет ничего, что не дождалось бы со временем своего усовершенствования. Екклесиаст говорит: всему свое время! Посмотрите на создания Божии: они постепенно достигают своей зрелости. Вот сначала зерно; из него выходит росток; из ростка кустарник; затем крепнут ветви и листва; наконец является дерево во всем своем развитии: почки наливаются; цветок распускается из почки, плод родится от цветка. Самый плод сначала сырой и невидный, некоторое время мало по малу растет, делается мягче и приобретает приятный вкус. Возрастала в правде Божией и церковь. Сначала она находилась в детстве, будучи природою, боящеюся Бога; в законе и пророках она достигает отрочества; чрез Евангелие юношеской силы; чрез Параклета – зрелости¹⁹². Его мы должны принять и почитать за нашего учителя после Христа. Он говорит не от себя, но то, что Христос поручил ему внушить нам. Он один должен предшествовать нам, потому что он один пришел после Христа. Те, которые приняли его, предпочитают истину привычке: те, которые слышали его пророчествующим теперь, как и древле, покрывают головы дев. В церкви, наравне с неизменяемым догматом, может также существовать прогресс ведения и святости. Христос обещал и послал, церкви Святаго Духа, чтобы этот наместник Господа присутствовал в ней, управлял ею и вел ее к ее целям. Да, постоянной миссией Параклета является упорядочение дисциплины, истолкование Св. Писания и направление душ по пути к совершенству».

«Вопрос о покрывале дев оставили нерешенным, потому что разные церкви поступали в этом случае, руководствуясь каждая своим толкованием».

Для защиты своего мнения Тертуллиан прибегает к искусственным и натянутым доказательствам: «Господь наш называется истинной, а не обыкновением; это не новизна, а истина, осуждающая ереси».

«Каждая благонравная девушка, которая показывается публично, подвергается в некотором роде бесчестию. Притом терпеть некоторое стеснение над своей плотью меньшая тягость, потому что можно видеть в этом дело природы. Но когда оскорбляют в девушке самый дух, исчезновение покрывала помогает ей терять то, что она хранила». «О, святотатственные руки, которые могли сорвать одежду, посвященную Богу! Что хуже мог сделать гонитель, если бы он знал, что это – удовольствие девушки? С тех пор, как вы открыли голову этой молодой девушки, она не вполне девушка в собственных глазах своих; она стала не то, что она была, стала другою. Восстань, истина, восстань! Ты долго терпела. Надо покончить с обычаем; я не желаю, чтобы ты защищала какой-нибудь обычай, потому что стерт уже тот, под сенью которого ты наслаждалась твоими правами. Покажи, что ты покрываешь дев. Истолкуй сама свое писание, которого не знает обычай, потому что, если бы он знал его, он не существовал бы никогда».

Для доказательства того, что Апостол Павел в своем повелении женщинам быть с покрытой головой и собрании верных подразумевал под словом mulier женщин вообще, т.е. и девушек, а не одних только замужних женщин, Тертуллиан приводит аналогичные места из книги Бытия об Евве и из Нового Завета о Деве Марии; затем он старается доказать, что мотивы, по которым Апостол убеждает женщин покрывать головы, подходят и к девушкам; скромность должна быть долгом, равно обязательным для тех и других; кроме того, они должны накрываться в знак своей зависимости и для отличия от мужчины, который является главой женщины Поэтому церковная дисциплина исключает равно тех и других из служения, приличного только мужчине. Наконец, сама природа указывает достаточно, что предписание Апостола имеет ввиду молодых девушек наравне с женщинами. Какое значение имеет отсутствие брачных церемотам, где тело и дух достигли своего развитии, подобно таблицам, на которых природа начертала свое обручение и свой брак?

Итак, повеление Апостола Павла обнимает родовое понятие женщины, без подразделения на замужних и незамужних. «Разве есть какая-нибудь новизна в употребления слова в более широком смысле, обнимающем все виды родового понятия, особенно если нет ровно никакой необходимости различать части одного целого? Краткость речи имеет свою приятную и необходимую сторону, между тем как распространенность ее столь же затруднительна, как и безполезна. Поэтому мы довольствуемся родовыми терминами, которые обнимают в их общности все видовые различия. Приложим этот принцип к разбираемому слову mulier. Слово mulier, жена является естественным и общим термином для обозначения всего женского пола. Под ним понимается: девушка, жена, вдова, – какое бы особое название ни было связано с возрастом женщины. Но так как вид подчинен роду, имеющему над видом превосходство, как последующее над предыдущем, как целое над частью, то это и выражено в обозначении рода, который превосходит и обнимает видовое понятие. Так, когда я называю тело, мне нет надобности перечислять руки, ноги или какой-нибудь другой член тела. Также, если говорят о мире, то подразумевают уже, что словом этим обозначено то, что он заключает в себе, т.е. солнце, луну, звезды, созвездия, земли, море, наконец, все стихии. Говорить все, значит обозначать то, из чего состоит все, поэтому называть женщину – значит обозначать весь женский пол».

«Конечно, продолжает Тертуллиан, девство, когда оно чисто, целомудренно, не страшится ничего более самого себя. Оно прибегает к покрывалу, как к шлему, как к щиту, защищающему добро его против нападок искушения, поводов к смущению, подозрений, тайных козней, ревности, зависти... У язычников есть нечто страшное, что называется сглазом; оно убивает похвалой или ложной славой. Мы приписываем иногда его действия сатане, которому свойственно ненавидеть благо, иногда Богу, Которому надлежит судить гордость, возвышая униженных и уничижая гордых. Святая девственница должна бояться – будет, ли это с одной стороны дурной глаз врага, наказание ли Бога, злоба ли первого, носящая зависть, свет ли суда второго; она должна радоваться, если ее будет знать только она сама и Бог. Пока ее будет знать один Бог, она мудро закроет дверь ко всем искушениям. Кто осмелится, в самом деле, беспокоить взглядами закрытое лицо, не чувствующее лицо, лицо, если можно так выразиться, печальное? Все дурные мысли разобьются об эту строгость. Та, которая закрывает свое девство, возвышается над своим полом. Одевайтесь оружием стыда; воздвигайте вокруг себя вал скромности; оградите лицо ваше стеной, которая останавливала бы ваши собственные взгляды, удаляя взгляды чужих. Дополните одеяние женщины для того, чтобы соблюсти состояние девства. Скройте от взора мужчин некоторые из ваших природных преимуществ для того, чтобы показывать правду одному только Богу; или лучше сказать, не лгите, смотря на себя, как на замужних, потому что вы – жены Христа. Ему вы предали плоть свою, Ему обручили зрелость своего возраста. Итак, являйтесь такими, какими желает Вас видеть ваш муж. Христос желает, чтобы жены и невесты мужчин были с покрытой головой; потребует ли Он меньшего от Своих?»

(«Liber de corona»).

В своем стремлении к крайнему ригоризму Тертуллиан шел дальше цели, намеченной церковью, – коснулся условий, без которых человечество не могло бы выполнить своего назначения. Он, по-видимому, не понимал возможности существования христианского государства. Ему казалось несовместными с Евангелием гражданские обязанности и военная служба; по крайней мере, он вводит такие ограничения, которые делают отправление их невозможным. Ригоризм его не соответствует духу христианства, которое не могло ограничить свою миссию небольшим числом аскетов, оставивших мир; его цель шире – воздействовать обновляющим путем и преобразить весь гражданский и общественный строй человечества, между тем как нравственные требования Тертуллиана, особенно со времени обращения к монтанизму, клонились к тому, чтобы обратит весь мир в монастырь.

Argumentum:

Гл. 1. Один солдат при раздаче императорского жалованья не хотел надеть на свою голову венка, как это сделали другие, указывая тем, что он христианин; был за это исключен из службы я заточен в темницу.

Поступил ли он правильно и по долгу?

Гл. 2. Нравственная строгость христиан простирается до того, чтобы не наделать на себя даже венков.

Гл. 3. В случае если Св. Писание не говорит ничего по какому-нибудь вопросу, общехристианский обычай имеет силу и обязательность закона для всех.

Гл. 4. Продолжение рассуждения.

Гл. 5. Носить на голове цветы в Форме венков представляется противным их естественному назначению.

Гл. 6. Указания природы так же хороши, как определенны ясно выраженные законы Бога. Св. Павел также придаете значение этим указаниям.

Гл. 7. Обычай класть венки на голову отличительная черта язычников и языческого происхождения.

Гл. 8. Если некоторые вещи, по чисто природным своим качествам, у христиан и язычников находятся в одинаковом употреблении, в этом нет оправдания для случаев в роде настоящего.

Гл. 9. Св. Писание не благоприятствует уподоблению венков.

Гл. 10. Применение всего сказанного к ношению венков вообще.

Гл. 11. О венках воинов в особенности.

Христиане должны избегать военной службы. (Говорится о языческ. войске).

Гл. 12. Всякое ношение венков, как это имеет место у воинов, находится в некоторой связи с идолопоклонством.

Гл. 13. Все украшения венками, столь употребительные в общественной и частной жизни, непозволительны для христиан.

Гл. 14. Указание на терновый венец Христа,

Гл. 15. Указание на вечный венец величия на небе.

* * *

Тертуллиан рассказывает в начале этого небольшого трактата одно обстоятельство, послужившее поводом к написанию его.

«Вот что случилось на днях. Державнейшие императоры раздавали должные награды воинам, которые явились для получения их с лаврами на головах. Один из воинов, скорее Божий воин, чем императорский, поэтому более твердый, чем его собратья, вообразившие, что могут служить двум господам, отделялся от других товарищей тем, что шел с непокрытой головой, держа свой праздный венок в руке и заявляя этим то, что он был христианин. Все указывают на него пальцами: издали – он предмет насмешек, вблизи негодования. Говор доходит до трибуна: приходит очередь и ему предстать пред последним. – «Почему ты так отличаешься от других?» «Я не могу поступать подобно им», отвечает воин. На вопрос же о причине он сказал: «Я христианин!» О, воин, славный у Господа! Отказ воина подвергнут был обсуждению, произвели следствие, обвиняемый был позван на суд префектов. Пред ними, готовый нести легчайшее иго, оп снимает свою тяжелую тунику, бросает свою неудобную обувь для того, чтобы вступить на святую землю, отдает тот меч, который не считался необходимым для защиты Господа, и выпускает из своей руки венок. Одетый пурпуром своей крови, обутый так, как требует этого Евангелие, опоясанный вместо меча Божиим словом, вооруженный в доспехи, о которых говорит Апостол, и готовый принять венок мученика, славнейший из прочих, он ожидает теперь где-нибудь в тюрьме щедрот Христа».

«Существует много установлений, которые мы поддерживаем, не имея однако возможности привести в защиту их ни одного текста из Св. Писания, а существуют они лишь по преданию или по силе обычая. Начнем, напр.. с обряда при крещении: прежде чем войти в воду, и несколько раньше в самой церкви мы клятвенно отрекаемся, повтооряя слова священника, от сатаны и служения ему и аггелов его; затем мы погружаемся до трех раз в воду: несколько больше того, чем назначил Господь к Евангелии. По выходе из воды мы вкушаем прежде всего напиток, составленный из молока, и меда; с этого дня мы удерживаемся от ежедневных бань и течение всей недели. Мы принимаем таинство Евхаристии в собраниях верующих, бывающих обыкновению пред, началом дня и только из рук председающих да них, хотя Господь вручил всем верующим власть давать Евхаристию и даже в час вечерней еды. Мы ежегодно, в день кончины и нового рождения на небесах мучеников, совершаем приношения за умерших. Мы считаем неприличным поститься и молиться, стоять на коленах в день Господень. Той же льготой мы пользуемся от дня Пасхи до дня Пятидесятницы. Если прольется капля из св. чаши или упадет крошка от хлеба, совесть беспокоит нас за нашу неосторожность. Идем ли мы куда или возвращаемся откуда, надеваем ли на себя платье или обувь, входим ли мы в купальню, садимся ли за стол, или ложимся в постель, наконец – что бы мы ни делали – осеняем чело крестным знамением. Поищи и не найдешь ни одного свидетельства Св. Писания в подтверждение этих установлений и подобных им. Но тебе укажут на предание, основавшее их, обычай, утвердивший их, и веру, соблюдающую их».

«Церковный обычай не освятил употребления венков. Но может быть ношение их на голове сообразно с законами природы? Властитель мира наш, Бог, Который создал человека, вместе с этим вложил в него чувства, снабдивши соответствующими органами, чтобы желать, понимать и наслаждаться созданными Им дарами. Он вложил слух в уши, просветил зрением глаза, поместил вкус на языке, вложил в ноздри обоняние и устроил осязание па конечностях рук. При помощи этих орудий внешнего человека, назначенных на службу внутреннему, душа пользуется божественными дарами. Какая же собственно польза получается от цветов? Существенный материал или, по крайней мере, главный – для венков доставляют полевые цветы. Ищут в них, ты скажешь, преимущество запаха, красок или того и другого. Какие же чувства возбуждаются красками или запахом? Мне кажется, чувства зрения или обоняния. Где седалище этих двух чувств? В глазах и ноздрях, если не ошибаюсь. Итак, наслаждайся цветами с помощью зрения и обоняния, воспринимающих от цветов удовольствие; пользуйся глазами и ноздрями, так как в них помещаются эти чувства. Материя дана Богом, но обычай создается людьми; однако обычай, который не в порядке вещей, не может быть узаконен в противность правильному употреблению. Пускай сплетенные, собранные в букет цветы, перевязанные шелковою нитью или обхваченные кольцом, остаются для тебя тем, чем они были, если бы оставались и на свободе, т.е. предметом, которым любуются и который нюхают. Если тебе так нравится пучок цветов, для того, чтобы иметь их в большом числе и в то же время вдыхать в себя их благоухание, храни их на своей груди, если они столь красивы; рассыпь их на своем ложе, если они столь нежны; поставь их в свою вазу, если они столь чисты – наслаждайся ими с помощью всех своих чувств. Но какое удовольствие они доставят тебе, если возложить их на голову? Чем венок предпочтительнее повязки? Употребляя цветы в виде головного венка, ты не видишь ни их красок, не вдыхаешь их благоухания, не ощущаешь их нежности. Искать цветов для головы также противоестественно, как искать звуков для ноздрей. Но все, что противоестественно, заслуживает, по общему мнению, названия уродства; у нас же подобное дело заклеймено наименованием преступления против Бога, Творца и Властителя природы.

Не думаете ли, что дозволено христианину совместить клятву, данную Богу, с присягой человеку и, ставши слугою Христа, вступить на службу к другому господину? Отречься от отца, матери, ближнего, которых уважать и любить после Бога повелевает древний закон, подтвержденный равным образом и Евангелием, ибо оно ставит выше их одного Христа!? Дозволено ли служить мечом, когда Господь сказал, что поднимающий меч от меча погибнет!? Пойдет ли христиан на битву, он, сын мира, которому недозволенно даже судиться? Поведет ли к цепям, в темницу, на пытки и на казнь тот, кому не дозволено мстить даже за свои обиды¹⁹³!? Или будет исправнее на страже для другого, чем для Христа!? Особенно в день Господень, когда Он не может быть на службе Христа!? Будет ли он стоять на страже перед храмами, от которых отрекся!? Примет ли участие в вечерних трапезах в местах, запрещенных Апостолом!? Станет ли ночью, опираясь на копье, которым, был пронзен Христов, охранять тех, кого днем прогонял своими заклинаниями? Будет ли он носить знамя врага Христа? Испросит ли он у государя отличительный знак за свою службу у него, получивши уже такой знак от Бога? Пробудится ли он от сна при звуке военной трубы, когда после своей смерти ему назначено ждать пробуждения от трубы архангела? Можно ли сжечь, согласно правилам военной дисциплины, того, которого Христос освободил от геенны огненной!?... Сколько таких деяний в военной службе, на которые можно смотреть, как на вероотступничество! Наконец самое вступление в лагерь тьмы не то же ли самое со стороны того, который причислен к лагерю света?».

«Какой венок, спрашиваю вас, носил Иисус Христос? Как кажется мне, венок, сплетенный из терния и волчца, как символ грехов, которые земля произвела, но от которых освободила ее искупительная сила креста, притупляя последнее жало смерти мучениями, терзавшими голову Христову. Несомненно, кроме своего значения, венок Христов свидетельствует об оскорблении, стыде, бесчестии и варварстве, которые, сплетенные вместе, поругали и терзаю чело Господа. После этого украшай свою голову венком из лавра, мирта, олива или иного прославленного дерева, наконец – тем больше, что это в большом употреблении – из столиственных роз, нарванных в садах Мидаса! Присоедини к ним лилий всех видов, фиалок всех оттенков, может быт, жемчуга и золота в подражание также тому венцу, который получил потом Христос; после желчи Он вкусил сотового меда и был приветствован небесным воинством, как Царь славы, но только не прежде, чем был в качестве царя иудейского пригвожден ко кресту; сперва был умален Отцем «малым чим от ангел», потом увенчан славою и честию. Если за все эти благодеяния Христа ты должен принести Ему в жертву свою голову, то отдай ее также увенчанную, как была увенчана голова Христа, которую Он принес в жертву за твою. По крайней мере, не венчайся цветами; если ты не решаешься венчаться тернием, на цветы ты не имеешь права».

(«Dе fuga in persecutione»).

Поводом к появлению этого небольшого трактата послужило следующее обстоятельство: император Сентимий Север, устрашенный успехами христианской религии, думал положить этому предел изданием в 202 году строгого эдикта. Тогда в среде верных возник вопрос, дозволено ли спасаться от гонения бегством или даже предупреждать, доносы на христиан, откупаясь деньгами, хотя и не было вопроса о том, дозволено или нет отказываться от своей веры перед судом, так как никто не сомневался в долге откровенно исповедовать свою веру в подобных случаях. Дело шло о том, считать ли дозволенным пользование человеческими средствами с целью избежать смерти? Тертуллиан не колеблется ответить на этот вопрос отрицательно в трактате «О бегстве во время гонения» в форме послания к одному из своих друзей, Фабию. По его мнению, сущность вопроса сводится к тому, откуда происходит гонение, кем посылается – Богом или диаволом? Если Богом – то бегство недозволительно¹⁹⁴.

Argumentum:

Гл. 1. Гонения на христиан нельзя считать просто за козни диавола, но правильнее приписать их попущению и положительной воле Бога.

Поэтому они требуют страха Божия и надежды на Бога.

Гл. 2. Особого рода участие диавола в возбуждении гонений. Гонение – искушение веры христиан.

Однако из Св. Писания можно увериться, что диавол никого не может искушать без попущения Божия

Гл. 3. В гонениях вера подвергается испытанию и укрепляется. Без воли Божией ничего не происходит в мире, след. и гонения.

Гл. 4. Не следует уклоняться от гонения бегством уже по той причине, что оно допускается Богом.

Гл. 5. Страх нельзя считать достаточным основанием к бегству, если бы у нас не достало твердости во время гонения.

Пример Рутилия.

Гл. 6. Ст. 23 10-й главы от Матея: (когда будут гнать вас в одном городе, бегите в другой) Тертуллиан приурочивает к Иудее и Апостолам.

Гл. 7. Другие места Св. Писания содержать прямые требования мужественного исповедания имени Господа.

Они ни могут быть выполнены, если прибегать к бегству.

Гл. 8. Сам Христос иногда уклоняется от гонения только для того, чтобы довести до конца Свое служение.

Когда это совершилось, Он принял смерть, хотя Сам сознавал немощь плоти.

Он молил, чтобы миновала Его чаша, но однако взял ее на Себя, покоряясь воле Отца.

Гл. 9. Апостолы в своих сочинениях ничего не упоминают о бегстве, но часто о твердости; к тому же убеждает и Параклет.

Гл. 10. Другие основания, почему не следует бежать. Наполовину бороться во всяком случае лучше, чем вовсе не бороться и бежать.

Все равно, должно же когда-нибудь умереть и нельзя отклониться от этого своего назначения.

Гл. 11. Еще менее, чем обыкновенным верующим, прилично бегство пастырям: епископам, священникам, диаконам.

Гл. 12. Должно ли покупать свободу от гонения подкупом должностных лиц.

Гл. 13. Продолжение рассуждения.

Гл. 14. Не должно подкупать лиц, исполняющих полицейские обязанности, чтобы тем облегчить собрания для Богослужения.

Заключение.

Ссылка на Параклета.

* * *

«Гонение – его испытание или суд, пред которым человек признается достойным звания христианина или обратно. Окончательный приговор принадлежит Богу. Гонением, как веялкой, Господь очищает Свое гумно – церковь, раздувая Своим духновением смешанную массу верных для того, чтобы отделить пшеницу – мучеников от соломы – отступников. Гонение еще подобно той лестнице, которую видел Иаков во сне, по которой одни восходили на небо, другие спускались на землю. Наконец гонение может считаться ареной для состязаний. Но кто зовет к борьбе, как не Тот, Кто обещает венец и награды? Все, что происходит во время гонения, совершается во славу Бога, который признает одних достойными Себя, других отвергает, как недостойных, возвышает или уничижает. Все во славу Божию! Ничто не может произойти иначе, как по Его воле».

«Когда имеют больше всего твердую веру в Бога, как не во время гонений? Тогда церковь больше всего на стороже; тогда вера отличается большей деятельностью, большей строгостью, большим усердием в наблюдении постов, в бдениях, в молитве, в исполнении подвигов смирения, набожности и милосердия к ближнему; тогда она больше всего ревностна в совершении дел святости и воздержания. У человека ведь нет других побудительных причин к деятельности, кроме надежды и страха. Нельзя приписывать демону какое-либо событие, конечная цель которого приготовить лучших слуг Божиих».

«Встречаются и забывающие божественные увещания; они любят применять к себе один греческий стих: «убегающий воин может вернуться на поле битвы», – вероятно для того, чтобы опять убежать. Но разве будет считаться победителем тот, кто раз уже признал себя побежденным, обратившись в бегство? Что это за воин – тот, кто в полном вооружении, полученном от Апостола, покидает свой пост, лишь услышит тревогу гонения! Я в свою очередь приведу одну языческую поговорку в форме вопроса: «Умереть – разве это ужасно?» Победителем или побежденным – все равно придется умереть. Если вы не устоите и откажетесь от вашей веры в минуты пыток, то все-таки вы боролись с ними, и лучше для меня сожалеть о вас, чем краснеть. Воин, погибший на поле битвы, привлекательнее солдата, обратившегося в бегство. О христианин! ты трепещешь перед человеком, ты, которого ангелы должны страшиться, ибо ты будешь судить ангелов; ты, которого демоны должны страшиться, ибо тебе вручена власть над ними ты, которого вся вселенная должна страшиться, ибо в твоем лице будет суд миру! Ты облекся во Христа в тот день, когда крестился во Христа. Спасаясь бегством от демона, ты наносишь бесчестие Христу, Который в тебе. Ты сдаешься демону, как перебежчик... Лучший слуга Бога тот, который говорит в своем сердце: Он – мой Господь, Он всемогущ; вся вселенная принадлежит Ему: все равно, где бы я ни был, я в Его власти. Да будет Его воля – я не уклонюсь от нее! Если Ему угодно, чтобы я погиб, пусть Он попустит мою гибель, лишь бы я был спасен для Него! Лучше мне погибнуть по воле Бога, слагая с себя ответственность на Него, чем возбуждать Его гнев спасением от гибели по своей воле».

«Как не должно спасаться бегством от гонения, так не должно откупаться от него деньгами. Разница только в деньгах. Если бегство – даровой откуп, то денежный откуп – то же бегство. Без сомнения, такого рода уловка внушена малодушием. Ты откупаешься от того, чего ты страшишься, следовательно, ты убегаешь. Ты бежишь не ногами, а золотом. Короче – ты убежал, хотя ты остался – ценою денег. Как!? Откупаться деньгами человеку, которого Христов откупил ценою Своей крови!! Какая недостойная Бога низость! Какое противоречие предначертаниям Того, Который не пощадил для тебя Своего собственного Сына!.. Лучше беги, чем иметь такие низкие чувства, чем платить презренною ценою за человека, который ценится так дорого у Господа. Христос освободил его от духов, держащих мир под своей властью, от злых духов, от тьмы настоящего века, от вечного суда, от вечной смерти. А ты, ты желаешь торговаться из-за Него с каким-нибудь доносчиком, солдатом, вероломным судьей, из-под туники и пазухи, как говорит пословица, торгуясь, как о краденом, – ты, которого Своею кровию откупил Христос, – что говорю я! – освободил перед лицом мира!! Какой другой ценой ты можешь откупить себя, христианин, и вернуть себе свободу, как не той, которую – так сказать – установил Господь, т.е. своей кровью? Зачем ты у человека покупаешь за деньги Христа в лице христианина, носящего Его в себе? Каким образом могли бы совершаться подвиги мученичества во славу Божию, если бы было дозволено нам покупать ценою какого-либо налога право оставаться христианами? Торговать своей верой – это ничто иное, как возмущение против воли Божией».

(«Liber de exhortatione castitatis»).

Трактат написан в монтанистическом духе в виде увещании овдовевшему собрату, которого автор старается отклонить от второго брака. Второй брак строго осуждается и как бы приравнивается в прелюбодеянию¹⁹⁶.

Argumentum:

Гл. 1. Повод к написанию трактата. Введение. О трех различных способах полового воздержания вообще.

Гл. 2. Воля Бога при возникновении какого-либо пожелании в человеке должна являться мерилом или руководством.

Свободная воля человека. Влияние диавола на нее.

Гл. 3. Позволяющая и попускающая воля Божия и воля Божия в собственном смысле. Indulgentia и voluntas. Об изречении Св. Павла в первом послании к Коринфянам¹⁹⁷, (1 гл. 10 ст. и след.) о втором браке.

Гл. 4. Изречения Ап. Павла из 1-го послании к Коринфянам, гл. 7 (1Кор.7), содержат в себе с одной стороны личное мнение Апост. Павла, с другой – служат выражением воли Божией.

Гл. 5. Только единократный брак соответствует плану Божию, открытому при творении.

Гл. 6. Отступлении от основного единобрачия, встречающегося и Ветхом Завете, имеют свои особенные причины, которых теперь больше не встречается.

Гл. 7. Христианин должен воздерживаться от второго брака в виду того, что священникам воспрещен, второй брак.

Гл. 8. Дозволение на второй брак дается не потому, чтобы второй брак признавался сам по себе за благо, но только в виду опасности падения.

Гл. 9. Второй брак скорее всего можно считать результатом чувственного вожделения.

Чтобы быть свободным от последнего, всем без исключения можно посоветовать девственность¹⁹⁸.

Гл. 10. Целомудрие освобождает дух, располагает его к молитве и ко всему духовному.

Гл. 11. Неприличие второго брака во время торжества годичного поминовения усопшего мужа.

Гл. 12. Желание иметь потомство и домашние выгоды не могут оправдывать в этом поступке христианина.

Гл. 13. Примеры из нехристианского мира.

Заключение.

(«Liber de pudicitia»).

В начале своего трактата «О стыдливости» Тертуллиан, защищаясь от обвинений в противоречиях, допускаемых им относительно правил морали, говорит: «этот новый трактат против психиков и против мнения, разделяемого прежде и мной, без сомнения доставит новый повод к обвинению меня в легкомыслии. Никогда отречение от общества не служат признаком ошибки. Как будто не было бы легче ошибаться с толпой, когда истина, которую любишь, разделяется немногими. Но полезное непостоянство не опозорит меня, как равно не сделало бы чести вредное легкомыслие. Я не стыжусь ошибки, от которой я отказался, потому что я радуюсь моему отречению, нахожу его лучше и целомудреннее. Никто не стыдится того, что прогрессирует. Знание во Христе имеет также свои периоды, которые одинаково прошел Апостол. Когда я был ребенком, говорит се. Павел, я говорил, как ребенок, и рассуждал, как ребенок. Но достигши возраста мужа, я освободился от всего, что удержал из детства». Когда римский епископ Зефирин издал эдикт о прощении прелюбодеяния и блуда, Тертуллиан не вынес этого, и взрыв вылился в известной тираде в трактате «o стыдливости»: я узнал, что издан эдикт и притом решительный. Верховный первосвященник или епископ говорит так в этом эдикте: «я отпускаю грех прелюбодеяния и блуда сотворившим покаяние...» Вот – эдикт, о котором нельзя сказать: доброе дело! Этот декрет следовало бы повесить не на дверях церкви, а на дверях домов терпимости; там его настоящее место! Сам Тертуллиан в вопросе об отпущении грехов – то отвергает власть церкви отпускать тяжкие грехи, то, признавая ее, утверждает, что церковь должна воздерживаться от ее применения, то ограничивает эту власть только церковью духовных, т.е. монтанистов, в лагерь которых перешел и сам¹⁹⁹!

Argumentun:

Гл. 1. Высокая ценность скромности в глазах всех, еще более перед лицом церкви Божией. Эдикт епископа епископов (папы Зефирина), напротив того, по мнению Тертуллиана, оскорбил ее разрешением прелюбодеяния. С тех пор Тертуллиан вышел из общения с римскою церковью, называя христиан, не разделявших его взглядов, психиками или еретиками.

Гл. 2. Свою чрезмерную суровость Тертуллиан усиливается защитить текстами из Свящ. Писания, выводя, в противоположность психикам, что одни грехи заслуживают прощения, другие – ни в каком случае.

Гл. 3. Если некоторые грехи отнюдь не могут быть прощены, тогда зачем же допущено покаяние? Тертуллиан отвечает, что покаяние подготовляет человека к суду Божию и вовсе не излишне.

Гл. 4. Рассуждение о степени греховности прелюбодеяния и блуда.

Гл. 5. Изображение порока прелюбодеяния. На основании Св. Писания доказывается, что этот порок следует осуждать наравне с идолослужением и убийством.

Гл. 6. Хотя в Ветхом Завете можно находить примеры прощения прелюбодеяния, но есть также и примеры осуждения. Но в Н. Завете должен быть установлен новый порядок, более строгий.

Гл. 7. Притча о заблудшей овце относится де не к христианам-грешникам, а к язычникам. Подобным же образом – и притча о потерянной драхме.

Гл. 8. В притче о блудном сыне старший сын не означает иудейского народа, а младший христианства, как обыкновенно понимают, но только де языческий мир.

Гл. 9. Продолжение.

Гл. 10. Так как раскаяние свойственно и язычникам.

Гл. 11. Факты прощения грешников со стороны Спасителя (жена-блудница, самарянка) будто бы ничего не говорят против автора и не указывают де на законность прощения тяжких грехов, потому что произошли до завершения Нового Завета в страдании, смерти и воскресении Спасителя и в сошествии Св. Духа.

Гл. 12. Переход к посланиям Апостолов. В Новом Завете, равно как и в Ветхом, убийство, прелюбодеяние и идолопоклонство приняты были во время апостольского собора за недопустимые грехи.

Гл. 13. Рассмотрение вопроса о прощении, данном Апостолом кровосмесителю.

Гл. 14. Продолжение.

Гл. 15. Рассуждение о взгляде Апостола на основании первого и второго послания к Коринфянам.

Гл. 16. Продолжение.

Гл. 17. В остальных своих посланиях Апостол Павел выражается о прощении блуда в таком строгом тоне, что, по-видимому, желает, чтобы христиане раз навсегда порвали сношения с виновным в нем.

Это де значит, что он считает прелюбодеяние за непрощаемый грех.

Гл. 18. Если психики возразят, что приведенные цитаты не имеют приписываемых им здесь значений, то есть еще много других мест, в которых прелюбодеяние специально осуждается. Прелюбодеи не должны иметь вновь общения с церковью, хотя они допущены к покаянию и должны каяться.

Гл. 19. Свидетельство посланий Апостола Иоанна относительно излагаемого взгляда о непрощаемости названных грехов церковью.

Гл. 20. Взгляд автора особенно де подкрепляется посланием к Евреям и некоторыми ветхозаветными прообразами.

Гл. 21. Апостолы имели, конечно, власть прощать грехи. Но только духовные люди, не психики, могут приписывать себе подобную власть.

Гл. 22. Церковные власти поступают вовсе не так, как следовало бы. По просьбе мучеников, они дают церковный мир впадшим в блуд, между тем не прощают тех, которые, не выдержав мучений, отрекаются от Христа.

* * *

Тертуллиан начинает трактат «о стыдливости» распределением грехов на два разряда: отпускаемых и не отпускаемых. В первой категории он помещает: чувства гнева, гордости, ревности, присутствие на зрелищах цирка, на боях гладиаторов, на театральных и пр. представлениях; ко второй категории он относит убийство, отступничество или идолопоклонство, прелюбодеяние и блуд. На возражение, что, если нельзя надеяться на прощение, то покаяние становится бесплодным, – Тертуллиан говорит, что грехи, не прощаемые церковью, могут быть отпущены Богом. «Противники наши правы, говорит он, упрекая нас, так как они узурпировали себе власть давать после раскаяния прощение. Но покаяние именно у них-то и остается бесплодным, так как оно доставляет только примирение с людьми. Насколько больше пользы принесет покаяние среди нас²⁰⁰, помнящих, что один Бог прощает грехи, к тому же не смертные грехи! Действительно, взывая только к Богу и только повергаясь пред Ним, раскаяние у нас тем скорее заслужит прощение, что оно испрашивается у одного Бога; что оно не довольствуется примирением, данным людьми, как недостаточным для омытия греха; что оно предпочитает стыд перед церковью, чем общение с ней. Оно стоить у дверей, служит назиданием другим через свое уничижение; оно призывает на помощь слезы братьев и становится богаче от этого сострадания, чем от общения, которое было бы дано. Если оно не пользуется миром в здешней жизни, оно сеет мир, чтобы пожать его у Господа. Не теряя жатвы, оно приготовляет ее. Оно не отказывается от преимуществ, так как не отказывается от подвигов. Покаяние этого рода не может быть тщетным, а дисциплина, понятая надлежащим образом, не может быть тяжела. Оба они прославляют Бога. Первое тем скорее получит прощение, чем менее будет обманывать себя. Вторая принесет тем больше помощи, чем менее заслуги будет приписывать себе». Таким образом позволяется надеяться на прощение у Бога, которого нельзя де получить у людей, и раскаяние никогда не бесполезно.

Тертуллиан исключает из числа грехов, прощаемых церковью убийство, идолопоклонство и нарушение целомудрия. Церковь, по его мнению, должна беспощадно удалить из своего лона виновных в каком-либо из указанных грехов и запрещать им навсегда всякое общение в молитве и таинствах, без всякой надежды на возврат к общению. Бог один может принять их покаяние, потому что Ему одному ведомы внутренние расположения. Поистине, такой порядок должен поднять человеческую совесть. На обвинения церкви, что Тертуллиан своими мнениями уничтожает божественное домостроительство нашего спасения и искажает смысл евангельского учения, он замечает, что евангельское учение следует толковать сообразно с вызвавшими его обстоятельствами времени. Фарисеи роптали на то, что Спаситель допускал к Себе мытарей и грешников; Спаситель противопоставляет им притчи о потерянной драхме, о заблудшей овце и о блудном сыне. Следовательно, эти притчи относятся к язычникам, удалившимся от Бога, благодаря идолопоклонству, и обращенным к Нему через Евангелие, а не к иудеям, и еще менее к христианам, тогда еще не существовавшим.

На возражении, что Спаситель дал Петру с ключами царства небесного власть вязать и разрешать, Тертуллиан отвечает, что эта власть должна быть отнесена только к личности Петра, а не к наследникам его и не к церкви. «Но допустим, говорит автор, что церковь имеет власть отпускать тяжелые грехи, о которых я говорю; только она не должна пользоваться этим правом из боязни, чтобы не воспользовались им для новых грехов».

Тертуллиан не понимает, каким образом ученик Евангелия может дойти до позорных падений, которые кажутся ему отступничеством. Он с крайним ригоризмом и проклятиями обрушивается на. нарушение закона целомудрия, ставя это нарушение наравне с убийством и идолопоклонством. «Я вижу, говорит он, как прелюбодеяние выступает с пышностью, предшествуемое идолопоклонством и сопровождаемое убийством. Конечно, прелюбодеяние заслуживает того, чтобы воссесть между этими двумя знаменитостями преступления и занять среди них вакантное место, на которое ему дает право одинаковый авторитет преступности. Таким образом охраняемое со обеих сторон, опирающееся на таких товарищей, оно никем не может быть вырвано из среды тех, с кем оно так тесно соединено. Кто разрубит узел, который образуют вместе с ним преступления – его соседи? Кто лишит его объятий его братьев, чтобы выделить его одного в ожидании плодов покаяния? Идолопоклонство с одной стороны, убийство с другой – не постараются ли его удержать? Они, если могут – заговорят, чтобы потребовать его себе снова. «Стойте, закричат они: это угол, который нас уплотняет, связь, которая соединяет нас! Идолопоклонство наш предел; прелюбодеяние, служа посредником нам, различает нас; блестя посреди нас, оно скрепляет наш союз. Само Божественное Писание нас как бы связало в одно неразрывное целое; его черты – наш взаимный цемент; само оно (прелюбодеяние) не может быть без нас – своих пособников. Иногда я, идолопоклонство, доставляю удобные случаи прелюбодеянию. Мои священные леса, мои холмы, мои живые воды – все, включая храмы среди городов, знают все, что мы делаем для ниспровержения целомудрия. Я, убийство, работаю также часто для прелюбодеяния; не говоря о трагедиях, – отравители и маги знают, скольким позорным сожительствам я мщу, сколько защищаю чрез истребление соперников, сколько стражей, доносчиков, свидетелей я стираю с лица земли. Акушерки также знают, сколько прелюбодейных зачатий было вытравлено. Даже у христиан прелюбодеяние не обходится без нас. Где находят дела нечистого духа, там и идолопоклонство, где человек запятнан нечистотою, – там же встречаем и убийство. Таким образом нет середины: или прелюбодеяние совершенно лишено благ покаяния или прощение можем получить мы все трое. Или мы удержим прелюбодеяние или последуем за ним!» Тонкость нравственного чувства, с которой Тертуллиан ставит в параллель три порока, не менее замечательна в похвале стыдливости, которой и открывается его трактат «о стыдливости»: «невинность – цвет нравов, честь тела, слава двух полов, чистота крови, обеспечение человеческого рода, основа святости, образец всякой добродетели!»

Тертуллиан предвидит упрек за то, что он собрал из Св. Писания массу разнородных текстов, осуждающих нарушение законов стыда, в защиту крайнего ригоризма, отнимающего у грешника последнюю надежду – испросить прощение своим раскаянием. «Я согласен, возражает Тертуллиан, что церковь имеет власть отпускать грехи, но какая церковь? Церковь ли психиков, церковь ли епископов! Нет! Только церковь людей духовных, церковь, руководимая самим Духом Божием. Власть прощать грехи после Петры и Апостолов принадлежит только людям духовным – Апостолу или пророку. Потому что церковь, по началу и существу своему, есть Дух, в котором Троица Единаго Бога, Отца, Сына и Святаго Духа. Церковь, которую образует Дух, есть та, о которой Господь сказал, что она существует там, где собраны трое во имя Его. Отсюда следует, что какое бы ни было число верных, которые собираются с этой верой, оно считается церковью, согласно со словами Основателя и Освятителя их. Поэтому церковь может простить грехи, но – церковь, состоящая из людей духовных, а не церковь, считающаяся таковой по количеству собравшихся епископов. Это право предоставлено Богу и не достоит Ею служителю: это власть самого Бога, а не власть священника...»

(«Liber de monogamia»).

Сочинение написано Тертуллианом Монтанистом²⁰². Автор рекомендует средний путь между теми, которые совсем отрицают брак, и теми, которые признают его повторяемость, причем старается доказать, что его учение не ново, но издавна известно церкви.

Argumentum:

Гл. 1. Некоторые еретики запрещают брак, психики допускают его повторение, монтанисты признают только единобрачие.

Гл. 2. Учение Параклета (чрез Монтана), разрешающее только единобрачие, вносит отчасти новизну и более строгости в христианскую нравственность. Но это согласно де со словами Спасителя (Ин.16:12).

Гл. 3. Если что-либо дозволяется, то дозволяется часто не потому, чтобы само по себе было хорошо, но потому, что считается за благо сравнительно с худшим.

Гл. 4. Прародители вступали только один раз в брак. Дальнейшие аналогии из священной истории.

Гл. 5. Пример И. Христа, не вступавшего в человеческий брак и оставшегося единобрачным в союзе с церковью.

Гл. 6. Как должно рассуждать о многоженстве Авраама.

Гл. 7. Закон, предписанный в книге Левит, не содержит никакого возражения против монтанистического единобрачия, – законные предписания о браке священников в Ветхом Завете прямо говорят за единобрачие.

Гл. 8. В Новом Завете, как раз на пороге его, встречаются нам такие лица, как Захария, Симеон, Анна, Иоанн, как образцы единобрачия и воздержания.

Апостолы, за исключением Петра, были не женаты.

Гл. 9. При уничтожении установленного в Ветхом Завете развода через разводное письмо Христос дал понять, что Бог, уже в начале, при установлении брака в раю, имел в виду только единобрачие.

Гл. 10. Браки христиан не нарушаются смертью одного из супругов, но остаются неразрывными и за могилой.

Гл. 11. Апостол и церковь хотят, чтобы в клире было принято единобрачие, неужели только клирики должны руководствоваться этим, хотя бы это предписание и не имело силы для мирян?

Объяснение изречений св. Павла о браке в 7-й главе первого послания к Коринфянам (1Кор.7).

Гл. 12. Что предписание единобрачия имеет силу не для одних только лиц духовных, следует по аналогии других нравственных требований, направленных к клиру.

Гл. 13. Изречении Апостола, во 1²⁰³-м послании к Тимофею, гл. 5, ст. 11 (1Тим.5:11), и к Римлянам, гл. 7, ст. 2 – 6 (Рим.7:2–6), следует понимать в смысле единобрачия.

Гл. 14. Если бы это понимание изречений апостольских не было основательно, то все-таки последней и решительной основой единобрачия является то, что Параклет усовершенствовал Новый Завет, подобно тому как Христос – Ветхий.

Гл. 15. Защита монтанистческой теории против обвинения в ереси: она сочетавает свободу с необходимостью.

Гл. 16. Ироническое отношение к основаниям, взятым из гражданской жизни и направленным к доказательству целесообразности вторичного брака.

Гл. 17. В язычестве есть примеры воздержания и девственности, которые должны бы заставить покрасней, христиан.

Заключение.

* * *

Тертуллиан никогда не относился благоприятно ко вторичному браку. Это можно видеть уже в двух его письмах в жене. Основанием для возражений против вторичных браков Тертуллиан ставит то, что следует стремиться к усовершенствованию, а сохранить воздержание более совершенно, чем вновь сочетаться браком; поэтому вторичный брак надо считать недозволенным. Кроле того, Апостол Павел позволял вдовам выходить замуж, потому что «лучше выходить замуж, чем разжигаться». Тертуллиан отсюда выводит, что вторичный брак хотя и меньшое зло, но все-таки зло. Затем автор приводит в пример Адама, имевшего одну жену, Евву, и Христа, соединенного союзом с одной церковью. Наконец, говорит он, смерть не разрывает уз брака, потому что она зависит не от человека, а от воли Божией. Поэтому, если будем вступать во второй брак, то без сомнения поступим против воли Божией, желая вновь получить то, что Бог взял. Ведь если бы Он желал (чтобы человек пребывал в браке), то не отнял бы (одного из супругов). Разве допустим такое толкование, что Бог желает снова дать нам то, в чем уже раз отказал!? Но твердой и истинной вере не достоит все относить к воле Божией таким образом, если кто-нибудь начнет успокаивать себя, что ничто де не совершается без Его мановения, как будто бы ничего уж и не было предоставлено нашему разумению. Ведь таким образом можно прийти к извинению всякого порока; ничего де не совершается с нами без воли Божией. Но это привело бы к отрицанию всякого закона и Самого Бога: тогда бы ведь Он совершал Сам то, чего не хочет, тогда бы ничего ведь не было, чего бы Он не желал. Если Он запрещает известные поступки под угрозой вечной кары, очевидно, Он не хочет того, что запрещает, потому что это Его оскорбляет. А чего Он желает, то повелевает, одобряет, награждает вечной наградой. Но если мы знаем через Его заповеди то, что Он хочет, и то, чего Он не хочет, мы, тем не менее, сохраняем нашу волю и свободу избрать одно или другое, по словам Писания: вот Я положил пред тобою добро и зло, – ибо мы вкусили от древа познания. Следовательно, мы не должны приписывать воле Божией того, что оставлено на наш свободный выбор, так как Тот, Кто не хочет зла, оставил, однако, нам свободу делать его. Отсюда проистекает, что мы пользуемся нашей собственной волей, когда мы хотим зла вопреки ноле Бога, Который хочет добра. Откуда же происходит, вы спросите меня, эта воля, руководясь которой мы хотим чего-нибудь против воли Божией? От нас самих, отвечу я вам, и не без причины: мы должны по необходимости походить на семя, из которого мы вышли, т.е. на Адама, согрешившего вопреки воле Божией».

Далее Тертуллиан доказывает, что Адам склонился ко злу по свободному выбору своей Воли без внутренней необходимости и без внешнего принуждения.

Веря в близкий конец мира, Тертуллиан в земной жизни видит торжество ада, которого надо избегнута, чтобы получить участие в царстве Божием в вечной жизни.

Поэтому, к чему же зарываться в семейные связи, обременить себя потомством, тогда как следовало бы освободить себя от всех оков, чтобы тем легче достигать мученичества? Христиане, для которых не существует завтра, мечтают о потомстве!.. Служитель Божий желает наследников, сам лишенный наследства в мире! Не будет ли он добиваться второго брака, под предлогом, что у него не было детей от первого? Но, в таком случае, – он попросит, наверное, дольше и жить, между тем, как Апостол спешил возвратиться к Господу. Не так ли в самом деле? Или Христианин будет свободнее во время гонений, тверже в мученичестве, пригоднее для общения со своими братьями, умереннее в своих желаниях; наконец, он умрет спокойнее, если оставит детей, которые отдадут ему последние почести!? Может быть, скажут, что христиане поступают так в интересах государства, из боязни, чтобы города не опустели за неимением потомства; чтобы законы, суды и торговля не прекратилось; чтобы храмы не были покинуты, и чтобы остался кто-нибудь для того, чтобы внимать крикам «христиан зверям!?». Должно быть, эти крики желательно слышать тем, которые хотят иметь детей!»

Вооружаясь против вторичного брака, Тертуллиан то старается доказать, что Апостол Павел, дозволяя второй брак, выражает только совет, а не божественное предписание; то утверждает, что Апостол обращал свое позволение к тем, которые крестились во время первого брака и хотят вступить во второй брак уже после своего обращения; тогда последний в действительности является первым, потому что жизнь начинается с обращения в христианскую веру. Наконец, он поддерживает мнение, будто Апостол Павел дал позволение вступать во второй брак, сообразно с временными обстоятельствами (pro conditione temporum), и что эти временные причины исчезли с появлением Параклета, органом которого является де Монтан. С другой стороны, Тертуллиан утверждает, что правила, который защищает, неновы. На упреки, что Апостол дал позволение всем мирянам на вторичный брак, не разрешая его только духовенству, Тертуллиан восклицает: «разве это не случайность, что миряне не священники? Но имеют ли они в самих себе право священства и, следовательно, не должны ли они также соблюдать и то же правило? Там, где собраны трое верных, хотя бы и мирян, есть церковь.»

Тертуллианом при написании последних двух сочинений руководило стремление охранить чистоту нравов и утвердить господство духа надо плотью. Вот как рисует он, в случае вторичного брака, неудобство разделения там, куда единство взаимного дара вносит гармонию совершенства: в подобном случае целомудрие терпит двойное оскорбление, потому что во вторичном браке две жены осаждают одного мужа, одна – в духе, другая – в плоти. «Ты не будешь в состоянии ненавидеть первую жену, потому что, сохраняя к ней более святое чувство, как к полученной от Бога, ты молишься за ее душу и ежегодно поминаешь ее при возношении бескровной жертвы. Или ты предстанешь перед Господом со столькими женами, сколько их ты поминаешь в своих молитвах! Или ты, быть может, принесешь жертву за двух зараз? и эта жертва будет предложена руками священника, который обязан своим посвящением единобрачию или даже освящен девством, и которого окружают девственницы или женщины, один раз вышедшие замуж?! С открытым ли челом представишь жертву свою Богу? И осмелишься ли ты, среди других милостей и добрых расположений, просить для себя и своей жены чистоты?». Под воздействием своей основной мысли, Тертуллиан приравнивает наконец вторичный брак к прелюбодеянию. До такой степени помрачились понятия автора под влиянием монтанизма!..

(«Liber de Jejuniis»).

Православные, которых автор называет психиками, порицали нововведения Монтана в правилах воздержания и поста. Автор в названном трактате берет их под свою защиту.

Argumentum:

Гл. 1. Так как психики считают ересью монтанистическое учение относительно брака, то надо удивляться тому, что они не делают того же относительно строгих постов; похоть и объядение связаны тесно между собой и служат друг другу.

Гл. 2. Психики желают соблюдать некоторые определенные дни поста, но только в легкой форме, не затруднительной для них. Они не признают (stationes) долгих пощений, как еретических нововведений.

Гл. 3. Так как поощрение объядения дает повод к греху, подобно тому как некогда желание вкусить запрещенный плод привело к падению и Адама, то страсть к излишеству в пище и питье должна быть особенно обуздываема.

Гл. 4. Тертуллиан старается предупредить возражение, почему в таком случае Бог после грехопадения Адама разрешил, сверх плодов земных, употребление в пищу мяса животных.

Гл. 5. Как скоро Бог избрал иудеев Своим народом, то Он дал им запрещение некоторых яств в наказание за их жадность.

Гл. 6. Наполненный желудок делает дух человека нерадивым в божественному, а пост действует обратно.

Гл. 7. Примеры из Ветхого Завета, указывающие на то, что постом приобретается милость Божия.

Гл. 8. Новый Завет открывается примерами: пророчицы Анны и сорокадневным постом Христа.

Гл. 9. Защита сухоядения и воздержания от отдельных яств.

Гл. 10. Защита монтанистической практики по отношению к так называемым продолжительным постам (stationes).

Гл. 11. Защита Параклета и его пророчеств от обвинений в новизне, ереси и дьявольском наущении.

Гл. 12. Осмеяние психиков, как служителей чрева, по случаю происшествии, бывшего с одним из мучеников во время последнего гонения.

Гл. 13. Утверждению психиков, что не должно ничего изменять в подобных вещах, наблюдаемых по преданию, Тертуллиан противопоставляет факт, что епископы могут назначать особые постные дни. При созвании соборов также постятся. Соборы в греческих краях.

Гл. 14. Опыт монтанистов в отношении постов не порицается Апостолами (Гал.6:10). Он не отличается существенно от опыта психиков, господствующего в церкви по традиции.

Гл. 15. Взгляды Апостола Павла на пост и на разграничение яств.

Отношение Господа к этому,

Гл. 16. Бог наказывал нарушении установленного им воздержания от яств. Примеры из Ветхого Завета.

Язычники и иудеи наблюдают установление Божие и стоят выше психиков.

Гл. 17. Горькое порицание агап психиков.

Заключение.

* * *

В своем трактате «о посте» Тертуллиан усиливает свыше меры средства умерщвления плоти. Христиане того времени постились в среду и пятницу, накануне праздников, и кроме того епископы назначали в известных случаях посты, сообразно с нуждами церкви. Точно также в церкви времен Тертуллиана наблюдалось воздержание, обязательное или добровольное, от некоторых продуктов, которое Тертуллиан называет ксерофагией или частным постом. Но этого недостаточно было монтанистам, к которым в эту эпоху принадлежал и сам Тертуллиан. Они продолжали до вечера пост, кончавшийся в полдень или в 3 часа пополудни; они же установили в течение года две недели воздержания, кроме предписанного времени. Монтанисты хотели сделать свои нововведения обязательными для всех, основываясь на авторитете Монтана и новых пророчиц Присциллы и Максимиллы. Тогда Тертуллиан выступил против церкви в защиту постов, предписанных Монтаном и его пророчицами.

Установив, что Монтан не проповедует ни другого Бога, ни другого Христа, автор входит в обширные рассуждения о пользе поста и воздержания, воздавая хвалу телесному воздержанию, результатом которого является господство духа над плотию. «Ты сделал, (говорит он, обращаясь к предающимся излишествам в пище и питье), из своего брюха – бога, из легких – храм, из желудка– алтарь. Твой жрец – повар; твой Святой Дух – пар от кушанья; твои духовные дары – приправы; твое пророчество – икание после обжорства! Если говорить правду – то ты ветхий человек, потому что ты так много занят едой; ты в праве требовать себе первенства! Я признаю его: посмотреть на тебя, как ты бегаешь туда и сюда за дроздами, как возвращаешься с поля распущенной дисциплины и беспрестанно готов упасть, – так ты всегда поймешь (Исава) охотника за дикими зверями. Если бы я предложил тебе вареной чечевицы в красном вине, ты продал бы мне все свои права на старшинство; твоя агапа кипит в котле, твоя вера подогревается в кушаньях; твоя надежда покоится на дне кушаний».

Напротив, в школе воздержания христианин должен научаться выносить тюрьму, терпеть голод и жажду, презирать лишения и беспокойства всякого рода, чтобы быть в состоянии войти в темницу таким, каким и выйти, т.е. войти туда не для того, чтобы покориться наказанию, но для того, чтобы повиноваться дисциплине; войти скорее мучеником своего долга, чем жертвой века, который мучительствует. «Освоившись таким образом со страданием, христианин пойдет на борьбу с большей уверенностью, не имея более плоти, которая представила бы материал для мучений. Заключенный в сухую оболочку своей кожи, он представит для железных когтей нечувствительное мясо, потому что он освободился предварительно от своей крови, как от оков свободной души, которая в свою очередь не новичок в этом и видела смерть вблизи во время умерщвления плоти. Нет! худоба нам нравится. Бог, сообразно с мерой рассудка, дает вес плоти. Изможденная плоть легче пройдет тесными вратами спасения; облегченная плоть скорее воскреснет; иссохшая плоть дольше будет противиться разрушению в могиле. Пусть атлеты и борцы на олимпийских играх тучнеют – в добрый час! Им идет к лицу роскошь плоти, потому что им нужны силы; хотя и они в то же время укрепляются воздержанием! Что касается до нас, наши силы иные, иная наша мощь, иная борьба!» Считая жизнь приготовлением к мученичеству, Тертуллиан для этого предлагает верным средство умерщвления плоти, причем он смотрит на всякую пищу, каким бы образом и в какой бы час ее ни принимали, как на настоящий яд.