К Пэонию

1.1. Я слышал, ты недавно досадовал на философию, спрашивая, неужели не будет никакого предела человеческому нечестию относительно нее, и вместе с тем сетовал на жестокость судьбы и чрезмерную неразумность, ибо выдающие себя за философов благодаря своему непрерывному вранью пользуются хорошим именем и у власть имущих, и у толпы; настоящие же философы не вызывают доверия, удостаиваясь участи карийца¹⁵³. Меня восхищает твой гнев. Он происходит от всецело благородной природы. 2. Без сомнения, благоразумно, чтобы каждый человек добивался того, к чему он прилагает серьезные усилия и чем занимается, и, опять же, не добивался того, к чему никогда не стремился и никоим образом не заботился о его у себя появлении. Следовательно, если один полагает себе на сердце стать мудрым, другой же – только казаться таким, то каждый обладает потом тем, что задумал: один мудр, другой таким кажется. 3. Поистине могут претерпеть ужасное и вызвать праведный гнев те, кто, охотясь за славой, не есть, но кажутся философами, если те, кто стремился к другому, будут обладать и тем и другим [ – и мудростью, и славой -], эти же – ничем. Ибо они заботились о вещах легких не менее своих соперников, чтобы обмануть тех, кто ничего не знает о том, в чем их обманывают. Пусть же эти люди блистают, пусть увенчиваются в театрах, если хотят; они уклонились в сторону от истины, препираясь об ее имени. 4. Что же до нас, людей ничтожных (поскольку ты желаешь причислить меня к роду немногих, и отнюдь не маловажно, по-моему, это твое недовольство судьбой философии), пренебрегаемых у людей, то должно нам возлюбить такой строй жизни, при котором мы сами выстраивали бы себя. Мы не должны ни соревновать, ни завидовать этим недоноскам (ήμιπαιδεύτοίς)¹⁵⁴, когда они возносятся на небеса перед лишенным всякого воспитания [сбродом]. 5. Ибо не видят красоты очищенной души те, кто не возмог сам очиститься; они провозглашают себя и делают все, чтобы показать, что они не мудрецы, но софисты. 6. Поэтому красиво будет сказать лишенным той славы, которую видят в них неучи:

Нужды мне нет; я надеюсь быть чествован волею Зевса¹⁵⁵.

Принимаю радостно и с любовью встречу с мужем, обладающим разумностью и силой. Ибо таким образом, возможно, не придется мне столкнуться с недостойными и считаться [профанами] человеком всецело безчестным¹⁵⁶.

2.1. Как же не захотеть мне уделить центральное место в душе удивительнейшему Пэонию, который – найдя философию и стратегию разделенными множеством перегородок – соединил их и возвратил [к изначальному единству], сделав явной [сейчас] родственность занятий, [очевидную] в дни древние?! 2. Ибо Италия в древности обладала такими мужами, как ученики Пифагора, которые были гармостами¹⁵⁷ городов; она тогда называлась Великая Эллада, и это было справедливо. Харонд и Залевк дали итальянским полисам законы, Архит и Филолай командовали армиями¹⁵⁸. Величайший из астрономов Тимей управлял городом, был послом и занимался иными политическими делами – тот самый Тимей, опираясь на которого, Платон поведал нам о природе космоса. Эти люди жили девятью поколениями позже Пифагора, и они сохранили счастье Италии. 3. Не иначе обстояло дело и в элеатской школе Афин, где заботы об обучении владению оружием и словесным наукам считались равночестными. Говоря же о Зеноне [ученике Парменида], нелегко было бы сосчитать, сколько тираний он сокрушил, учредив в них здоровую полисность. И [ученик Сократа] Ксенфонт, взявший на себя командование десятью тысячами людей, изнуренных несчастьями, стоящими на шаг от гибели, повел их домой из самого сердца Персии и превозмог все препятствия. 4. Почему бы не сказать теперь и о Дионе, противоставшем монархии Дионисия, который поработил на Сицилии не только последние из эллинских полисов, но также и варваров; Дионисия, смирившего даже дух карфагенян и отогнавшего их уже от берегов Италии? Да, человек, который любил Платона и был любим им, сам вербовал наемников и отплыл на Сицилию, погрузив всё свое войско – и соратников, и наемников – на единственный купеческий корабль. И вот этими-то силами был низвергнут [могущественный] Дионисий! А случилось это потому, что Дион изменял политическую систему и восстанавливал в полисах гегемонию закона. Таким образом, у древних философия и полития возникали вместе¹⁵⁹ и когда вместе же и продвигались, то соответствующим оказывалось и предпринятое. 5. Но как и в случае других прекрасных и значительных вещей – а всех их без исключения испортило время, – этот двойной эйдос оказался также лишенным жизни, и разделенным в себе он дошел до потомков. Поэтому недостойно задерживаться на делах человеческих. Разве не из-за того же [губящего времени] мы лишены и других благ? Ибо худшее несчастье для полиса – обладать мощью без ума и умом без мощи [как сейчас дело и обстоит].

3.1. Но ты, по-видимому, восстанавливаешь для нас это соединение [ума и силы в его первоначальной целостности], совмещая управление делами общественными с мыслью о необходимости философских занятий. Дерзай же! Прекрасен агон! Не только ради нас, но и ради Муз ты вступил в борьбу! Теперь никто не выгонит их с рынка и из казармы, как бездушных и бездельных [нахлебниц], не приносящих пользы в делах под открытым небом, но являющихся остроумными штучками для детских забав и болтовни. Каждому из нас подобает протянуть тебе руку помощи, насколько это в его силах. Таким образом ты мог бы сделать себя человеком в самом деле мудрым: не мудрым наполовину, не калекой, как происходит с тем, кто опирается лишь на природные склонности. 2. Хорошо было бы тому полису, который управлялся бы таким мужем, и мы от этого получили бы пользу, стяжав – благодаря философии – у людей славу, пребывая при этом в границах нравственной жизни. Это справедливое и естественное положение дел было бы прямо противоположно тому, о котором мы недавно упоминали, говоря, что софисты улавливают невежественное большинство в западню, в результате чего истинные сыны философии менее славны, нежели подкидыши и незаконно усыновленные. 3. Но когда дела городов оказываются не в руках большинства, а у немногих архонтов, держащих бразды правления и имеющих при этом ум, они быстро определяют родных¹⁶⁰ и незаконнорожденных [философов]; и для народа уже не составляет труда распознать обман последних: ему даже нет нужды говорить с ними, ибо на поддельных философов [при таком правлении] ляжет тень собственной неизвестности. 4. Такова природа, что начальствующие вызывают восхищение, поскольку они властвуют. Даже и сейчас – о нелепейшая из вещей! – толпа следует за длинноволосыми [мудрецами]¹⁶¹ и всеми такого же рода нахалами, которые кажутся чем-то выдающимся; да и другим еще более разнообразным родам софистов люди едва ли не поклоняются и не благоговеют, а особенно перед теми, кто ходит с дубинами и отхаркивается, прежде чем заговорить¹⁶². 5. Так что ты поспешил на помощь философии в ее несчастье, но не стал ее обвинителем, поскольку в ней нет несправедливости. [Так как в тебе самом] явилось что-то естественное и справедливое, ты направляешь его к должному и наилучшему [тем решительнее], чем крепче обнимает тебя философия, ибо и теперь ты благородно подъял общую борьбу; оставив туне собачий лай, усердно принялся укреплять нашу Декелею¹⁶³.

4.1. Будучи наслышан о тебе от тех, кто знает тебя дольше, чем я – ведь я знаю тебя так недолго, – я возжелал раздуть искры астрономии, таящиеся в твоей душе и вознести их ввысь посредством внутренних сил. Астрономия ведь и сама есть в высшей степени почитаемая наука и может возвести к чему-то еще более достойному – к знанию, которое, думаю, есть перевозчик к теологии неизреченного. Ибо материя блаженных небесных тел подлежит (ύποβέβληται) [сфере неизреченного], и движение [неба] есть подражание Уму, как учат знаменитейшие из философов¹⁶⁴. И это происходит явно и доказательно, а не сомнительно и неопределенно, чему служат геометрия и арифметика, которым несвойственно самим изрекать прямые каноны истины. 2. Итак, я предоставляю тебе дар, наиболее приличный для того, чтобы мне подарить, а тебе принять его. Это вещь моей собственной конструкции, содержащая все, что внесла в науку и помогла мне усвоить достопокланяемая (σεβασμιωτάτη) моя учительница [Гипатия]. Вещь была сработана руками лучших мастеров по серебру – из тех, что я мог найти в нашем краю. 3. Но моя цель состоит в том, чтобы воззвать к [дремлющим в] твоей природе порывам к философии. Ибо если ты обретешь стремление пристально вглядываться в видимое, тогда я протягиваю тебе сейчас больший дар, [нежели просто драгоценный предмет,] нечто такое, что имеет отношение к самой науке. И тем самым обращаю твой ум [не к видимому только], но и к тому, что я называл явным и доказательным¹⁶⁵.

5.1. Развертывание поверхности сферы на плоскость сохраняет тождественными пропорции различия фигур. Об этом темно говорил уже древний Гиппарх – он был первым обратившимся к рассмотрению этого¹⁶⁶. Мы же – если будет приличным сказать нечто большее – довели изготовление этой ткани до самой каймы и придали ей совершенство. Проблема, на которую не обратили внимания, состояла в величине посредующего времени. Великий Птолемей и его чудный фиас¹⁶⁷ одни только восприняли это учение Гиппарха и были рады обладать им как полезной вещью, ибо шестнадцать звезд делают его достаточным для ночных наблюдений. Только Гиппарх переставил их, встроив их в инструмент¹⁶⁸. Эти великие мужи достойны всякого снисхождения: столь важные проблемы были [в их время] еще не решены, геометрия была еще в младенческом состоянии, и они были обречены трудиться в сфере гипотез. 2. Мы же – за совершенную красоту тела науки, которой мы безтрудно (благодаря их свершениям) обладаем – благодарны сим блаженным мужам, предупредившим нас на этом поприще. Мы уважаем их не чуждое философии честолюбивое стремление ввести [в науку] некие новые украшения, заняться делом искусства и сверх этого совершить еще нечто замечательное. 3. Ибо как и недавно основанные города заботятся на первых порах только о необходимом, чтобы сохраниться и продолжить существовать, а если достигают этого, то уже не довольствуются необходимым, но вкладывают средства в красивые портики, большие гимнасии, блестящую агору, – так же и в случае науки: ее выступление (πρόοδος) – в сфере необходимого, расцвет же – превосходящего [начальные нужды]¹⁶⁹. 4. Вопрос о проекции сферы на плоскость мы считаем достойным изучения сам по себе. Мы разобрали его и написали трактат, тонко рассудили о нем с необходимой полнотой и многообразием теорем¹⁷⁰. Затем мы поревновали перенести наши логосы в материю и, наконец, изготовить всецело прекрасное изваяние космической шири (πλάτους). 5. Таким же путем производится сечение ровной плоскости и равномерной вогнутости на тождественные друг другу сегменты. И поскольку мы считаем, что определенный вид вогнутости наиболее родствен совершенной сфере, мы вогнули лист (πλάτος)_у заботясь, чтобы образ инструмента возбуждал припоминание умного созерцания истины. Ибо инструмент отображает различение звезд по величине на шесть классов и сохраняет взаимоотношение их фигур. Что же до кругов¹⁷¹, то одни обращаются, другие же пересекают их путь. Мы разделяем их на классы (μοιριαίων), делая линии разделения между пятью классами крупнее, чем те линии, которые делят каждый из классов; мы также увеличили надписи, обозначающие число этих линий, черные же [буквы] на серебряном фоне создают видимость книги. 6. Но все они разделены не как рядоположенные (όμοστοίχως), и не сами по себе, и не в отношении друг к другу. Но некоторые разделяются, будучи равными по размерам, другие в своих явлениях не упорядочены (άνωμαλως) и не равны, но в логосе¹⁷² равномерны (όμαλώς) и равны. Должна иметь место согласованность, чтобы согласиться с различием фигур; потому же и наибольшие круги, проводимые через полюсы и обозначающие тропики, хотя они остаются кругами в логосе, становятся прямыми линиями в созерцании [т.е. в проекции на плоскость]. Таким же образом Антарктический круг полагается большим самого большого, и расстояние звезд друг относительно друга растягивается согласно чертежу проекции. 7. Что до эпиграмм, то они – чистое золото; мы вставили их, выгравировав на антарктическом круге в том месте, где он свободен от звезд. Второй тетрастих древний и представляет собой просто похвалу астрономии. «Я смертный, я однодневка; но когда мой путь вьется среди толчеи окружающих звезд, то уже не касаются стопы земли, но близ самого Зевса наполняюсь питающей богов амброзией»¹⁷³. 8. Предшествующее же этой эпиграмме восьмистишие написано одним из тех, кто сам конструировал инструмент, то есть мной, и представляет собой краткое и обобщенное сообщение о том, что можно увидеть на моей модели. Это слова – сильные скорее научностью, нежели [поэтическим] великолепием, ибо они обращены только к астроному и говорят о пользе, которую он может извлечь из инструмента. Эпиграмма утверждает места звезд, не говоря об их отношении к зодиаку, но в отношении к экватору, ибо в моей работе показана невозможность первого. Говорится, что кривые были даны (я имею в виду части зодиака в отношении к частям экватора) и для всех них указано восхождение – т.е. сколько частей в зодиаке, столько же и в экваторе; согласно первым разделен экватор. Вот эта эпиграмма; она была написана [в конце данного послания], чтобы ее могли прочесть и потомки, ведь для тебя достаточно текста [выгравированного] на карте (πίνακι)¹⁷⁴:

9. Мудрость нашла тропу в небеса – о великое чудо!

И ум пришел от этих небесных [существ].

Смотри! Он также упорядочен в изогнутости сферической

плоскости,

Рассечен равными кругами на неравные части.

Увидь же созвездия на ободе [неба], там где Титан

Правит, рапределяя ночь и свет!

Прийми кривизны Зодиака и не упусти

Славные точки схождения полдней¹⁷⁵.