Письмо № 8. Н.С. Фуделю

19 II [1948, с. Большой Улуй] ⁵⁰

Дорогой мой Николаша.

Твое письмо шло ко мне всего неделю и особенно меня порадовало. Я последнее время был точно болен какой-то нервной болезнью, много страдал, беспокоился, терял себя. Кажется, это все проходит, и в этом есть и твое участие: твои письма и ощущаемая мною через них забота и любовь. Так страшно – терять себя. Для каждого есть свой духовный минимум, которого нужно держаться и не выплескивать его в собственную помойную яму.

Спасибо Марусеньке за ее письмо через тебя. Конечно, всегда нужно писать правду о ее здоровье. Хорошо, что ты препятствуешь приходу к ней всяких знакомых. Я думаю, тишина и одиночество ей очень нужны. Вот и для нее, значит, ты уже что-то делаешь. Мама пишет, что ты прожил там каникулы и что она была так рада. Об устройстве дома я ей напишу, спрошу об этом. Я ведь совсем не в курсе всех этих дел в подробностях; конечно, надо было бы устроить кухню, тогда помещение было бы достаточно, но как мыслимо достать стройматериалов? Значит, Варенька поправилась и порозовела?

Читал недавно Лескова в издании, кажется, 1945 года ⁵¹, замечательные у него есть вещи: «Запечатленный Ангел», «Однодум», «Кадетский монастырь». А в его «Леди Макбет» есть место, страшнее которого, по-моему, нет в русской литературе. Это эпизод удушения маленького купеческого мальчика, когда «ставни оттаяв, потекли и заплакали».

Читал я еще биографию Суворова, какие-то астрономические книжки, книгу о Шекспире.

Тютчева я люблю. В его «Мурановском» музее его, конечно, нет ни на копейку (кажется, мы с тобой туда ездили?). О нем вообще толком ничего не известно. Нет ни одной значительной книги о нем и его творчестве. Кажется, только Брюсов или кто-то еще в журнале «Весы» (начало 900-х годов) писал о нем интересные статьи ⁵². Между прочим, журнал «Весы» тебе как специалисту надо было бы посмотреть. Там же должны быть любопытные работы о Гоголе («испепеленный Гоголь») ⁵³. Тютчев, конечно, совсем не умел писать стихи и совсем об этом не беспокоился. Он находил, что сама жизнь есть поэзия и что наша задача не в том, чтобы писать, а в том, чтобы Слушать. Поэтому, лишенный литературного тщеславия, он смог, как никто из литераторов, услышать голоса природы и ночи, т<о> е<сть> вещей серьезных, не терпящих тщеславия профессионального писателя. Из биографии я знаю только книжку, кажется, И. Аксакова ⁵⁴, женатого на его дочери, она была где-то в моих книгах. Были еще какие-то работы Дарского о «Космическом сознании у Тютчева», я их не читал, но предполагаю, что это только ходульная болтовня на тему о «раздвоении сознания», о пресловутой проблеме «дня» и «ночи» ⁵⁵. Тютчев нам дорог именно потому, что он зовет не писать, но слушать, творить свою собственную жизнь. Лучшим учителем в этом творчестве жизненной поэзии для него была его способность ощущать вечные корни жизни, первоисточник ее и устье, в которое она впадает. Это он называл «ночь». Она не была страшна ему, хоть он и писал: «вот отчего нам ночь страшна» ⁵⁶, или, если и «страшна», то еще более нужна, абсолютно необходима, как живое дыхание вечности.

У него особенная любовь к двум цветовым эпитетам: к черному и золотому, т<о> е<сть> к солнцу и ночи, и, я думаю, практически он сочетал в себе то и другое начало. Дух человека, сумевшего их сочетать, испытывает состояние блаженства, и тогда ему все равно – хорошие или плохие стихи он пишет.

(Средь суеты дневного круга

Ночь – неразгаданная Мать –

Рукою благостного друга

Нас учит жить, любить и знать.)

(Это выскочило из какого ящика памяти)... ⁵⁷

Но чем меньше человек «знает» о своем знании, чем больше он теряет своих полунаписанных стихов, как это делал Тютчев, тем лучше для него и для мира. Истинное знание есть «знающее» бытие, а не проекция ума, жизнь, а не теория о жизни. Поэтому был мудр «Однодум» Лескова ⁵⁸, гораздо мудрее автора, который, судя по биографии, был в жизни несносным, иногда просто плохим человеком. Эти все авторы только мечтали о целостности своих однодумов, а жизнь проходила мимо, пока они мечтали и ссорились с своими близкими.

Еще раз спасибо тебе, дорогой мой Николашенька, за письмо. Ношу его в боковом кармане, как грелку, для согревания души. Целую крепко Марусю. Твой п.

Муню целую.