Письмо № 63. Н.С. Фуделю

20 Х [1951, Усмань] ³³⁷

Дорогой мой Николаша.

Записочка твоя, данная на прощанье, все мне вспоминается и греет сердце среди невзгод. Спасибо за нее, за деньги, за такое сердечное внимание. Невзгод очень много, холоду еще больше, и потому так ценишь любовь. Наверное, в нашей жизни если бы не было страданья, то люди бы и не понимали любви. Она нечто вроде костра среди тайговой ночи. Я мало пишу, так как все внутренне зябну от этой тайги, да и внешне в комнате тепло только поздно вечером, а когда зябнешь, лучше молчать. Дела мои прежние. Нет работы, все еще нельзя обменять паспорт, так как задерживается оформление на учет в военкомате, неопределенность с домом, траты, которые мне приходится делать, не имея заработка, неопределенность с комнатой и т. д. Но, Слава Богу, – как золотая осень сзади – несколько проведенных с тобой и мамой вечеров, как залог счастливого будущего. На этом обычно кончаются мои тревоги, и я, мысленно благословляя вас, иду спать. «Узок путь, ведущий в жизнь вечную» ³³⁸. И этот путь к счастью такой короткий! и чем ближе к концу, тем эта короткость все сильней ощущается. Дай Бог нам всем пройти этот путь с терпением и надеждою на жизнь вечную.

Мне кажется, что тебе трудно внутри живется, и боюсь, что дальше будет еще труднее. Когда лезешь в гору, то сначала не замечаешь усталости. О вашей семейной жизни я боюсь высказываться, но во всяком случае я еще тверже убежден в том, что писал тебе, еще не видя Ляли, а именно, что ты ее никак не «победил» и, чья будет победа, мне неизвестно.

То, что вам обоим часто сейчас бывает весело, конечно, не должно вводить в заблуждение. Это только всплески мелкой рыбешки у берега, а большая рыба, и неизвестно какая, лежит на дне. Для нее надо иметь крепкую снасть, твердость и покой в руке.

Жизнь гораздо серьезнее, гораздо тяжелее, чем ты ее представляешь даже и сейчас, в октябре 51-го года, не говоря о твоем представлении еще год тому назад.

Вот, например, тебе сейчас уже нельзя отступать и убегать.

Это с одной стороны, а с другой – тебе предстоит еще выше лезть в горы. Чем больше человек приобщается духовной культуре, тем дальше он невольно уходит от материального ребячества, от волейбола. Иные голоса, иные песни и слова начинают быть слышимы его ухом, как в ночные часы слушал Пушкин:

«Парки бабье лепетанье

Жизни мышью беготню» ³³⁹.

И так хорошо дальше сказал: «темный голос твой учу» ³⁴⁰. Учиться понимать голоса вечности, иметь двойной слух – внешний и внутренний – это путь духовного роста.

Я вспоминаю сейчас одну богато уставленную комнату, 33– 34 года назад. Зимой там было тепло и в свете лампы поблескивало красное дерево стульев. А большие часы били грозно и необычайно красиво. И вот вспомнились кусочки стихов, тогда мной сочиненные.

...«Там, где познав всю немощь Канта,

Веков державинская медь

Нам била медленно в курантах,

Что все должны мы умереть»... ³⁴¹

Конечно, «Кант» здесь больше для рифмы, и теперь ясно, что важнее не то, что предстоит умереть, а то, что предстоит жить и что сначала надо суметь жить и об этом думать, этого искать. Но я хочу сказать только то, что для правильной жизни надо развивать «второй слух».

Вот почему такой наивностью и глухотой веет от твоих стихов про эту девушку в противуположность «слушанию» трав и озер в стихах о Руси. Дело не в теме. Но после Фета, «Ночных часов» Блока («Ты в этот мир вошла как в ложу») ³⁴² и бакинского цикла Есенина ³⁴³ – нельзя в теме о любви плавать мелко. Тут что ни шаг – чья-нибудь пройденная и описанная колдобина. Да поможет тебе Бог жить просто и мудро.

Целую тебя. Писем пока не получил, но поджидаю. Сегодня занимался стиркой и баней, а сейчас пью чай и слушаю мурлыканье котенка. Целую Лялю, Тамару, Машеньку и Муню.

Твой п.

Сегодня видел во сне, что мы с тобой разбираем книги, которые у мамы на угловой полке.