Письмо № 12. Н.С. Фуделю

18Х [1948, с. Большой Улуй] ⁷¹

Сегодня воскресенье, я отдыхаю и сейчас под вечер пишу те бе и слышу за стенкой патефон с разными вещами. Одновременно левым глазом гляжу на твое последнее большое письмо.

О женитьбе я уже писал тебе как-то свой совет: если это возможно, не торопиться с этим до окончания вуза. Муж должен быть вполне жизненно на ногах. Что значит: «если это возможно»? Я думаю, это значит то, что, если возможно для человека держать в узде свои половые чувства, не внешне только, но по существу. Бывает так, что человек внешне как будто вполне морален, а если подсмотреть под его покрышку, то оказывается он, как шипящий самовар, «уходящий» под трубой и брызжущий самыми темными половыми чувствами. Такой человек хуже всего: и для себя и для других. Ему надо немедленно найти хорошую жену, чтобы это неудовлетворяемое разжигание себя разрядилось.

Но есть и возможна узда настоящая. Человек, мужчина даже, вообще может жить и всю жизнь без этого, не впадая при этом (если у него есть воля и цель) ни в холостое разжение, ни в фарисейскую добродетель. Тем более это возможно на время: на год, на два. О «добродетельности» я не сумею написать, так как это очень ответственный вопрос, но думаю, как отец – сыну, высказаться так: цель, смысл, и радость, и блаженство человека в том заключается, чтобы в нем, всегда по возможности, горел и сиял божественный дух, веселя и согревая его сердце. Для этого горения нужен «дом», форма, чтобы огонь не потух на ветру. Вот этой формой, домом, деревянными, ничего в себе самом не составляющими предметами, грубыми и дешевыми бревнами, досками и железными листами, и являются те качества человека, которые называются «добродетелями». Сами по себе они ровно ничего не значат, сами в себе они пустота. Представь себе построенный дом, но без жизни в нем человека, пустой, заколоченный. В народе говорят о таких домах со страхом. Так и моральные качества. Как дом не есть еще дом, пока в нем не живет человек, так и они, составляя только некую форму для обитания духа, сами по себе ничто, делаются «чем-то» только как жилище духа. По каким-то необъяснимым и в тоже время абсолютно понятным для нашего естества законам дух не хочет жить в грязном доме. Он хочет, чтобы доски и бревна и пол были чистые, выструганные волей и трудом.

Когда это так, он, как божественный странник, как косой луч солнца, стучит в окно и входит – божественный гость – и вселяется в доме. И тогда согревается вся утроба человека и сердце его расширяется и готово обнять весь мир любовью и всех звать к участию в своей радости. И вот получается, что «нравственное совершенствование» само в себе действительно «ничто» и в то же время оно «нечто». т<ак> < как> без него не получить желаемого!

Слово «добродетель» потому и окорочено у нас, потому и сделалось действительно подозрительным словом, что люди забыли о цели построения дома, о цели добродетелей, т<о> е<сть> стали ценить их самих по себе слишком высоко. Слово «добродетель» вообще не должно было бы быть существительным. Надо было бы изменить его грамматику. Это не существительное, а глагол: добро делать – для себя самого прежде всего. Делать добро для себя – т<о> е<сть> засучить рукава, взять топор и рубить и тесать свой «дом», свое жилище духа. Это жаркая работа, и потому, если смыть всю вековую грязь, копоть и зарисовки со слова «добродетель», то там где-то, в сознании, оно начнет сиять, как золото, горящее и обжигающее.

Думаю также я, грешный человек, что к этому доброделанию относится прежде всего не то, чтобы что-нибудь «не есть» или «не пить», но то, чтобы не нарушать каких-то законов отношений с другими людьми: не завидовать им, не ожесточаться на них, не сердиться на них, не замышлять против них ничего того, чего не желаешь себе, сострадать им в их страдании и помогать им по мере своих сил. Это основное. Ведь есть разные породы дерева для постройки. Есть елка, есть и благоухающий кипарис.

Какими же законами ведется эта постройка?

Думаю, что человек может всю жизнь не прочесть ни одной написанной заповеди, требующей ту или иную моральную чистоту, и в то же время знать их все. Он может только притвориться, что их не знает. Они написаны внутри человека, каждому по мере его уровня. А те, кто их, кроме того, читал, вдвойне блаженны.

Вот, дорогой мой, сколько рассуждений я тебе преподнес. Об этом обо всем очень трудно говорить, т<ак> к<ак> люди – и прежде всего «религиозные люди» – веками здесь путали, затемняли и приспосабливали для своих личных целей. Потом трудно еще потому, что для того, чтобы получить удовольствие от плавания, нужно научиться плавать. Для того чтобы понять вкус чистоты, нужно вкусить ее. И как для того, чтобы научится плавать, говорят, нельзя бояться утонуть, так и здесь больше всего мешает страх и предрассудки.

Я обо всем этом пишу не из опыта, а по догадкам, по некоторым догадкам только.

Как ты живешь, как в институте, обошлись ли твои дела там? Ты что-то смутно писал о каких-то беспокойствах в связи с ним. Часто ли видишь маму? Конечно, часто ты и не можешь видеть. Я это спрашиваю, потому что за нее болит сердце. Она очень одинока и в одиночестве может быть ожесточена на него, на свои неоплатные труды, и ей твоя дружба была бы драгоценна.

Я иногда не надеюсь увидеть ее больше. Побереги ее. Конечно, может быть, мы с ней будем еще долго жить, а может быть, и нет. Бог знает. Я не в порядке меланхолии говорю это тебе. Работы у меня по-прежнему, с утра до вечера ⁷². Но я рад, что скоро опять начну получать какие-то деньги, накуплю себе меду и вообще растрачу их неблагоразумно, например (иногда хотя бы) на папиросы. Ненавижу я все-таки эту махорку. Сейчас покупаю себе мясо, картошку, масло, хлеб, так что основное все у меня есть. Достал и керосину и сейчас вот пишу при лампе и полагаю, что жизнь моя достаточно благополучна. За окном осень, дождь, холодно, но теплое у меня все есть и теплый угол.

Целую, дорогой мой, тебя крепко. Сейчас вспомнил, как мама вырезала и рисовала тебе к елке в Манихине ⁷³ брусничных и черничных дедушек и пела «в лесу родилась елочка». Дом был большой, хороший, теплый, ты бегал по всем комнатам, крошечный мальчик. Храни вас Бог. Твой папа.

Я из Улуя послал тебе открытку и письмо, а это третье. Получишь ли ты их?