Письмо № 10. Н.С. Фуделю
22 IV [1948, с. Большой Улуй] 62
Дорогой мой Коленька.
Я приехал из командировки и нашел у себя твое письмо – это было очень приятно. У меня теперь есть отдельная комната, то, что ты называешь «мансардой»: на втором этаже, очень маленькая, очень солнечная, с кроватью, столом, табуреткой и книжками. Ваши карточки висят на стене у стола, который у окна, из окна виден «загород» – лес и горы, словом, как раз для одинокого и неудачного философа. Книжки, которые стоят у меня, должны были бы тебя разочаровать – все больше насчет гражданского права и законов о труде: ничего философского и очень мало литературы.
Настроение у меня ровное, хорошее, часто веселое, но временами отвратительное. «Настроения» вообще имеют люди, не имеющие постоянного или никакого «строя», поэтому они все время «настраиваются», как балалайки, на всякие лады. Я, к сожалению принадлежу к ним, хотя и мечтаю о строе. У тебя его больше, чем у меня, по природе. Маму и мамину логику не суди никогда и ни в чем. Это тебе мое слово. Меня судить можешь и должен: я знаю, ты меня любишь и поймешь, т<о> е<сть> не обидишь. И маму ты любишь, возможно, даже больше, чем меня, но понять ты ее не сможешь. Ее брак с одним человеком, честно говоря, для нее несчастен. Есть, конечно, браки еще гораздо более несчастные, но от этого ей не легче. Каждому человеку своя мера. Те внешние и внутренние несчастья, которые переживала мама с своим мужем – выше ее меры.
Что касается вообще «мер» – то все меры равны, но все разные, и человек высшим Судом судится не по достоинству «меры», а по тому, как он свою, эту данную ему меру, пережил и вытерпел.
Мама «переживает» ее так хорошо, что да хранит ее Бог всегда и во всем, и прежде всего в вашей к ней любви и поддержке.
Кстати, не можешь ли ты, когда поедешь к ним в ближайшее время, захватить чей-нибудь фотоаппарат и снять маму и Вареньку, отдельно и вместе. Я уже год прошу этого, но голос мой как в пустыне. У меня есть карточки тебя и Маши, но нет ни единой современной Вареньки и совсем нет мамы. Сделай, дружок!
Почему-то я особенно воспринимаю то, что совершается с т<етей> Марусей: вот я опять все о ней беспокоился, ничего не зная, а сегодня в твоем письме прочел, что она болеет или болела сердцем.
Ей надо долго, долго жить, не для нее, конечно, а для того, чтобы нам всем было теплее в мире. Это создание тепла для нас – ее крест, а наша радость.
Я рад, что у тебя пока нет планов на женитьбу. В этом, может быть, мой отцовский эгоизм, но, кроме того, я уверен, что жениться надо как можно позже. Как Джулиан Форсайт средний женился на Ирэн 63.
Кстати я вчера прочел «Конские сады» В. Козина и его же «Лошадям нужен овес» 64. Очень, по-моему, хорошо написано. Знаешь ли ты? Ты ведь все теперь по этой части должен знать.
Но, впрочем, грамм<атические> ошибки и у тебя попадаются: ты пишешь: «дом покоситься на болоте». Мягкий знак, по-моему, нужен только в неопределенном наклонении, а по контексту здесь будущее время.
О свидании с вами не мечтаю. Т<о> е<сть>, конечно, мечтаю, но это плохо, т<ак> < как> это ложные мечты. Я говорю не о конце срока, а о более скором свидании. Лет 20 тому назад у мамы были бы силы приехать ко мне летом, но сейчас это для нее неподсильно. Дело даже не в деньгах, я бы накопил на дорогу, а в трудностях дороги –6 суток. Через 2,5 недели Пасха 65. Скажи т<ете> Марусе, что в Страстные неделю и на Пасхе я часто буду с нею и сам буду чувствовать ее любовь.
Целую крепко тебя, дорогой.
Твой п.
Не забудь о фотокарточке.
* * *
Датируется по ссылке на день Пасхи, наступающей через полторы недели после 22 апреля: в 1948 г. Пасха приходилась на 2 мая.
Речь идет о персонажах романа Д. Голсуорси «Сага о Форсайтах»; мужем Ирэн стал не Джулиан, а Соме Форсайт.
Речь идет о рассказах прозаика и очеркиста В. Р. Козина, вошедших в сборник «Конские сады» (М., 1946).
Страстная неделя в 1948 г. начиналась 26 апреля.