Глава тринадцатая. Наименование Софии вечно соединенным существом и во временном процессе соединяющим с Божеством все, что есть

Но продолжим рассмотрение настоящего софийного определения. Дальнейшие его слова содержат в себе такие наименование Софии, в которых нашли себе выражение и пантеистические, и гностические воззрения о. Флоренского. В этих наименованиях София представляется, как «высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством, и соединяющая с Ним все, что есть. Несомненно, что в этом полный смысл Великого Существа...».

Как видим, в первой половине приведенных слов о. Флоренского предлагается учение о Софии, как о душе мира. Об этом подробнее говорится в сочинениях о. Булгакова. Поэтому будем о сем говорить, когда предметом нашего внимания будет учение прот. Булгакова о Софии, как о душе мира. А в настоящий момент выскажем православный взгляд касательно второй половины вышеприведенных слов о. Флоренского, где София представляется существом, чрез которое все что есть соединяется с Богом, в чем о. Флоренский видит смысл великого софийного существа.

Таким образом, София здесь представляется ничем иным, как гностическим посредством. Да, в этом гностическом посредстве заключается весь смысл Софии, следовательно, и весь смысл учения о. о. Булгакова и Флоренского о Софии. Если бы в вопросе об отношении Бога к миру они учили согласно с православною Церковью, то не стали бы выдумывать посреднического софийного существа, чтобы чрез него соединять Бога с тварным миром, со всем, что в нем есть. Но с этого у них и начинается расхождение с православным учением, ибо их сердцу сродно гностическое учение об отношении Бога к миру.

Говоря о гностическом учении, мы имеем в виду главным образом учение гностиков о посредствующих существах или о посредствующем существе, чрез которые будто бы Бог сотворил мир и вообще соприкасается ему и всему, что есть в мире. В некоторых гностических системах, которые с такою удивительною подробностью излагаются и так сильно опровергаются св. Иринеем в его пяти книгах против ересей, этими посредствующими существами являются ангелы.

Так, первый предтеча гностицизма и родоначальник всех гностиков Симон волхв, который упоминается в Деяниях Апостольских⁶⁴⁰, учил, что от Бога произошла Энния, мысль или понятие Его души, а от Бога и Эннии истекли в последовательных поколениях четы мужских и женских эонов. И вот эта Энния, исходя из Плиромы, произвела множество ангелов, которыми и создан был мир⁶⁴¹.

Гностик Керинф, также еретик апостольских времен, по свидетельству св. Иринея, учил, что мир сотворен не первым Богом, но силою, которая далеко отстоит от этого превысшего, первого начала и ничего не знает о всевышнем Боге⁶⁴². По словам Робертсона, автора «Истории Христианской Церкви», этой силою, чрез которую, по учению Керинфа, был создан мир, был Ангел⁶⁴³.

Как свидетельствует тот же св. Ириней, по учению основателя сирийского гностицизма Сатурнина, верховный Бог, или «неведомый Отец» произвел множество духовных существ, мир был сотворен из части вещественной массы семью ангелами, состоящими на низшей ступени духовного мира, близ пределов, отделяющих царство света от хаоса материи. Теми же семью ангелами был создан и человек, тело которого, по слабости ангелов, не могло стоять прямо и, как червь, ползало. Тогда «сжалилась над ним высшая сила и послала искру жизни, которая выпрямила человека, сделала поворотливым и оживила его»⁶⁴⁴.

По учению других гностических систем, – Василида, основателя Александрийского гностицизма, варвелиотов и офитов, – мир был сотворен при участии одного из Божественных эонов – Софии. Василид говорил, что мир был сотворен ангелами последнего 365-го класса, что то же, неба духов, истекших или происшедших от верховного Бога. Ангелы этого неба, которое видно с земли, создали мир по образцу, показанному им Премудростью, одною из семи разумностей, принадлежащих по своему происхождению от верховного Бога к разряду первого класса духов⁶⁴⁵.

Как видно из первой книги против ересей св. Иринея, название варвелиотов получило свое происхождение от Варвелоса – эона, никогда не стареющегося, в девственном духе, которому открылся неименуемый Отец. После этого стали появляться и другие Божественные эоны в двойных сочетаниях. Варвелиоты учили о «Духе Св. – Премудрости», как о творце мира; Премудрость же, по их мнению, произошла от первого ангела, находящегося при Единородном. Этот «Дух Святый (Премудрость)», побуждаемый простотою и добротою, произвел творение, в котором было неведение и дерзость. Означенное произведение Его, говорят они, есть первый, начальник, создатель вселенной... И как неведение, он сотворил все подчиненные ему власти, ангелов тверди и все земные вещи»⁶⁴⁶.

В гностической системе офитов «посредствующими существами между Богом и творением, творцами мира и «всего, что в мире», являются: Премудрость и ее сын Уалдаваоф, далеко отстоящие от верховного Отца – Глубины. Интересно отметить, что и по представлениям офитов «Премудрости» свойственно неразумие, в силу которого она спустилась в воды до самых глубин и могла быть потоплена материей⁶⁴⁷.

В учении гностика Валентина, хотя творцом мира является Димиург, тем не менее, главным посредствующим существом, чрез которое сотворен был мир и даже сам Димиург, была София. Система Валентина из всех других гностических систем является самою стройною, обработанною и влиятельною. Пользуясь библейскими изречениями, она принимала все книги Священного Писания, хотя и склонна была устранять их настоящее спасительное значение посредством своих извращенных толкований Богооткровенных свидетельств. Валентин отличался от других гностиков даже и тем, что допускал своего рода искупление, хотя его означенное учение было весьма не похоже на учение Церкви об искуплении, так как он не признавал истинным ни Божества ни человечества Спасителя. Насколько учение Валентина влияло на современников, об этом свидетельствует послание св. Иринея к Римскому пресвитеру Флорину. Последний, как и св. Ириней, был учеником знаменитого Апостольского мужа св. Поликарпа епископа Смирнского. И, несмотря на это, увлекся Валентиновым учением о происхождении зла⁶⁴⁸.

Надо иметь в виду, что чем более влияло учение Валентина на современников, тем более оно было вредным и опасным для Церкви. Поэтому св. Иренею с лжеименным знанием Валентина и его последователей главным образом и больше, чем с другими гностическими учениями приходилось бороться⁶⁴⁹.

Для нас учение Валентина и его последователей имеет больший интерес сравнительно с учением других гностиков. В нем мы находим больше сходства с софийным учением о. о. Булгакова и Флоренского, чем в других гностических системах. Поэтому остановимся на гностическом учении Валентина несколько подробнее, имея в виду его изложение и опровержение св. Иринеем⁶⁵⁰.

Валентин учил о существовании самосуществующего и совершенного первоначала, которое называл Вифос, т.е. неизследимая глубина. От него и Эннии, или мысли его души, произошла чета эонов: мужеский – Нус (ум), и женский – Аифия (истина). От этих эонов произошла следующая чета мужского и женского эона. В таком последовательном порядке составилось всего вместе с Вифосом 30 эонов, причем 30-м эоном была София. Кром них был еще один безбрачный эон – Орос, отрасль Вифоса и Эннии, обязанность которого, заключалась в том, чтобы удерживать всякое бытие в назначенном ему месте.

В частности для нас наиболее важным является учение валентиниан о Софии Божественной и в особенности о другой Софии, происшедшей от первой, которая называется Ахамофою⁶⁵¹. И та и другая София, по учению валентиниан, представляются с большими дефектами. Первая, исполненная неудержимой жажды знания, вышла из Плиромы с целью подняться к первообразу своего бытия, но едва не погибла в бесконечном пустом пространстве, если бы Орос не водворил ее в той области, которую она столь неразумно оставила.

Что же касается второй Премудрости – Ахамофы, то самое обстоятельство ее рождения показывает, как она несовершенна. Ахамофа родилась из неразумного помышления с страстью, ибо после неудачного полета Божественной Софии и водворение ее Оросом на прежнее место она убедилась, что Отец непостижим и отложила свое прежнее помышление вместе с страстью, происшедшею из желания исследовать Отца. Это помышление и есть Ахамофа, почему св. Ириней и называет последнюю еще Помышлением.

О несовершенстве Ахамофы свидетельствует и учение валентиниан, из коего видно, что по отложении от Софии Помышления-Ахамофы вместе с страстию, София сама осталась внутри Плиромы, как первоначальная Премудрость и божественный эон, a Помышление, как особое существо, вторая Премудрость, оказалась вне Плиромы с природой отличной, по словам св. Иринея, и прямо противоположной природе ее матери⁶⁵².

Ахамофа даже называется у валентиниан существом недоношенным, бесформенным и несовершенным. Как говорит св. Ириней, имея в виду валентиниановское учение, она есть духовная сущность, будучи некоторым стремлением эона, но не имеет образа и вида, потому что не получила его от матери – Божественной Софии⁶⁵³. Издатель книги св. Иринея говорит, что, по учению гностиков, при рождении от мужеского пола, происходит форма, а от женского – сущность. Глубина, как существо мужеско-женское, произвела и то, и другое. Посему Премудрость, как эон женский, могла произвести из себя только сущность⁶⁵⁴.

Правда, валентиниане заявляют, что Христос – произведение Божественного эона Нуса, показавши Ахамофе на одно мгновение отблеск небесного света, даровал ей «образ только по сущности, но не относительно знания»⁶⁵⁵; а Параклит или Спаситель, созданный всею Плиромою, явился Ахамофе с светлыми ангелами, своими сверстниками и даровал ей образ и относительно знания⁶⁵⁶. Валентиниане даже считают Ахамофу творцом мира. Но вместе с тем приписывают ей такой дефект в ее творческой деятельности, в котором тонут, как капля в море, все те положительные черты ее, о которых они говорят. Мы имеем в виду учение валентиниан о происхождении от Ахамофы сатаны с его злыми духами⁶⁵⁷.

Что Ахамофа является, по учению валентиниаин творцом мира, об этом мы находим сведения у того же св. Иринея. Последний показывает нам, что именно, по теории валентиниан, произошло от Ахамофы, как своей сущности или субстанции. По его свидетельству: «три рода (существ), говорят они (валентиниане), произведены Матерью (Ахамофою): первый, происшедший из смущения, печали и страха – это материя; другой – от устремления (обращения к свету) – это душевное, третий – тот, который она произвела от созерцания ангелов, окружающих Христа, – это духовное»⁶⁵⁸.

«Итак, поскольку, по словам их, вещественная сущность произошла из трех страстей: страха, печали и смущения, то думают, что душевное получили происхождение от страха и обращения, и именно от обращения производят Димиурга, а от страха – все прочие одушевленные существа, как то души бессловесных животных, зверей и человеческие. Посему, говорят, Димиург, будучи неспособен к к познанию чего-либо духовного, подумал, что сам он один Бог, и сказал чрез пророков: „Я Бог и нет кроме меня“. Далее они учат, что от печали произошли духи злобы; отсюда получили бытие диавол, которого называют они и миродержителем, бесы и ангелы и всякое духовное злобное существо… Но хотя Димиург думал, говорят они, что создал это сам собою, однако ж он творил при содействии Ахамофы»⁶⁵⁹.

Из этих слов св. Иринея ясно, что Ахамофа была не только сущностью, но и истинным творцом мира, и главным действующим лицом при его создании был не Димиург, а его матерь – Ахамофа.

В валентиниановском учении об Ахамофе, как творце мира, нужно обратить внимание на то обстоятельство, что здесь все творение представляются образами и подобиями Плиромы⁶⁶⁰. Абсурдность означенной мысли очень хорошо выявлял в своих творениях св. Ириней, когда указывал валентинианам, что в таком случае вечный огнь, диавола и ангелов его надо признать образами и подобиями Плиромы⁶⁶¹. He желая быть причастными такому абсурду, валентиниане заявляли, что эти вещи суть образы Помышления впавшего в страсть эона (т.е. первоначальной Софии)⁶⁶².

Мы не будем приводить по поводу этого абсурда валентиниан нового возражения со стороны св. Иринея⁶⁶³. Мы только отметим, что валентиниане именуют, как свидетельствует св. Ириней, Ахамофу Осмерицею, Премудростию, Землею и Иерусалимом⁶⁶⁴. По поводу означенных наименований Гарвей говорит: «Все эти имена показывают, что Ахамофа занимает посредствующее положение между божественною первообразною идеею и творением: она была отражением одной, и потому она мужеско-женская, и вместе служила образцом для осуществления в последнем и потому она названа Землею и Иерусалимом»⁶⁶⁵.

Из приведенных слов Гарвея видно, что валентиниане считали Ахамофу образцом всего творения, что то же – первообразом последнего, чем была в их глазах для творения и Плирома. Следовательно, все творение было образом Плиромы и Ахамофы, как своих первообразов. Отсюда ясно, что по учению валентиниан не только вечный огонь, диавол и ангелы его являются ее образами, но и вообще все творение.

В связи с учением валентиниан о творениях, как образах и подобиях Плиромы, мы находим у них учение об особенном значении числа Плиромы, т.е. 30-ти Божественных эонов, а также чисел: 8, 10 и 12, составляющих отдельные части Плиромы. По их представлениям и в частности по учению маркосиан, последователей Марка, главного представителя одной из валентиниановских школ⁶⁶⁶, число Плиромы лежит в основе всех явлений в жизни природы и в жизни человеческой, как образов и подобий того же числа Божественной Плиромы⁶⁶⁷. В таком смысле, по свидетельству св. Иринея, объясняются валентинианами многие места из Библии, в которых упоминаются числа: 8, 10 12 и 30⁶⁶⁸.

Сообразно с этим, как свидетельствует св. Ириней, валентиниане придают такое же значение и 24 буквам греческого алфавита⁶⁶⁹, которые в своих безгласных, полугласных и гласных сочетаниях изображают число всех Божественных эонов; a также именам, число букв которых имеет отношение к тому же числу всех Божественных эонов Плиромы.

Передавая о вымышленном гностиком Марком видении ему «Небесной Четверицы» в женском виде, св. Ириней приводит следующие слова, которые она будто сказала Марку: «Знай, что эти ваши двадцать четыре буквы суть изобразительные истечения трех сил⁶⁷⁰, содержащих все число горних стихий⁶⁷¹ (30 Божественных эонов). Представляй, что девять безгласных букв (φ, χ, θ, π, κ, τ, β, γ, δ)⁶⁷² суть образы Отца и Истины, потому что и сии безгласны, т.е. неизреченны и неизглаголанны; а полугласные, которых восемь (λ, μ, ν, ρ, σ, ζ, ξ, ψ)⁶⁷³, суть образы Слова и Жизни, потому что они суть как бы средние между безгласными и гласными и причастны природе высших и низших. Гласные же, которых семь (α, ε, η, ι, ο, υ, ω)⁶⁷⁴, суть образы Человека и Церкви, потому что голос, происшедший от человека, дал образование всему, ибо звук голоса придал всему образ. Итак, букв Слова и Жизни – восемь, Человека и Церкви – семь, Отца и Истины – девять. Но по неравенству числа низшел один, пребывавший в Отце и ниспосланный к тому, от кого отделился, для исправления сделанного, чтоб единство плиром, имея равенство, развивало во всем одну силу, которая происходит от всех, И таким образом семичисленный отдел получил силу осмичисленного и три отдела сделались подобными по числу, т.е. осмерицами, которые троекратно повторяясь, дают число двадцать четыре. Между тем и три стихии⁶⁷⁵ (о которых Марк говорит, что они сопряжены с тремя силами, почему их шесть, и от них истекли двадцать четыре стихии), учетверенные по числу неизреченной Четверицы, составляют одно и то же число с осмерицами, и о них Марк говорит, что они суть стихии Неименуемого. Они держатся, подобно невидимому, тремя силами. Образы образов сих стихий наши – двойные буквы, (именно: ζ, ξ, ψ – δσ, κσ, πσ, которые были сложены с двадцатью четырьмя стихиями, по силе подобия, составляют число тридцать»⁶⁷⁶.

В приведенных словах гностического учение 24 буквы греческого алфавита сначала определяются пантеистически, ибо называются истечениями Божественных эонов и притом – изобразительными; т.е. эти истечения изображают Божественных эонов, являются их образами. Так как в пантеистическом миросозерцании истечение Божества являются одною с ним сущностью, а в 24-х буквах греческого алфавита оказался от числового неравенства беспорядок, то маркосиане, отмечая этот дефект, тем самым аттестуют свою Божественную Плирому с отрицательной стороны.

Но дальнейшие слова «Небесной Четверицы» показывают, что эти истечения суть живые образы Божественных эонов, предназначенные к тому, чтобы действовать одною силою с Божественною Плиромою. Поэтому один Божественный эон, пребывавший в Отце, нисходит к буквам греческого алфавита и устраивает равенство в их числовых отделах, без чего не было бы во всем (очевидно, в обеих Плиромах) развития одной силы,

Мысль, что буквы греческого алфавита представляют собою реальные образы Божественных стихий, или эонов, выражается и в конце означенных слов св. Иринея. Здесь, как видели мы, Марк говорит о трех двойных буквах, дающих в итоге шесть букв⁶⁷⁷, и о трех стихиях, сопряженных с тремя силами⁶⁷⁸, что в итоге дает шесть Божественных эонов. Между означенными двойными буквами и стихиями он устанавливает аналогию. Но не об одной только аналогии здесь идет речь. Марк говорит и о сложении этих двойных букв с двадцатью четырьмя стихиями, т.е. Божественными эонами, в итоге какового сложения получается число тридцать. Несомненно, не в одном числе здесь суть дела, а в том составе, из которого оно состоит. Оно состоит из 24-х стихий, т.е. 24-х эонов Божественной Плиромы и 3-х двойных букв, сопряженных с другими 3-мя буквами. Ясно отсюда, что Марк ставит в ряд самих эонов эти буквы и даже отождествляет их с вышеуказанными тремя силами; причем последние, по учению маркосиан, являются главными в числе других Божественных эонов⁶⁷⁹.

Вот какое значение валентиниане придают буквам, а в особенности – буквам двойным.

Отметим и еще одну несообразность в учении Марка, о которой также говорится в конце вышеприведенных слов св. Иринея. Марк учит, что три стихии (сопряженные с тремя силами, почему их шесть и от них истекли двадцать четыре стихии), «учетверенные по числу неизреченной Четверицы, составляют одно и то же число с осьмерицами»⁶⁸⁰. Спрашивается, для какой цели эти три стихии, точнее шесть стихий, учетверены четверицею? Абсолютно никакой цели здесь Марк не указывает. Но ясно, как Божий день, что этой целью является одно только произвольное его желание так комбинировать числа, чтобы из них получились желательные ему сочетания, хотя бы эти последние по своей неосновательности были абсурдом, что здесь и наблюдается.

Впрочем, св. Ириней в корне разрушает всю гипотезу Марка и других гностиков – валентиниан относительно соответствия букв греческого алфавита числу Божественной Плиромы, когда говорит: «Если обратиться к началу, то, по признанию эллинов, они недавно, именно, как говорится, вчера или третьего дня, приняли сперва от Кадма шестнадцать букв, потом с течением времени сами изобрели то придыхательные, то двойные; после же всех, как говорят, Паламид присоединил к ним долгие»⁶⁸¹.

Такой же абсурд содержится в учении валентиниан и касательно имен, число букв которых, по их мнению, соответствует опять тому же числу Божественных эонов. Поэтому, в ряду других имен, особенное значение придается маркосианами имени: Иисус. Правда, это имя имеет только шесть букв, но оно, по свидетельству валентиниан, является знаменательным: ἐπίσημον, ибо число шесть имеет силу созидание и возрождения, и чрез присоединение этого знаменательного числа к двадцати четырем стихиям составляется тридцатибуквенное имя по числу Плиромы⁶⁸².

Кроме того, имя Иисус является, по учению маркосиан, неизреченным: ἀρρητον, ибо если каждую букву из этого слова написать буквами же, то получится имя из двадцати четырех букв⁶⁸³. В итоге же имя Иисус, имея эти шесть и эти двадцать четыре буквы, представляет собою опять тридцатибуквенное имя, чрез познание коего люди перестали быть в неведении и перешли от смерти к жизни⁶⁸⁴.

Наконец, имя Иисус является, по учению валентиниан, знаменательным и потому, что выражает таинственное число 888⁶⁸⁵. Я это число, как заявляют они, есть число греческого алфавита, ибо последний имеет восемь единиц, восемь десятков и восемь сотен⁶⁸⁶. Буквы же греческого алфавита, как видели мы выше, «суть, по учению Марка, изобразительные истечения трех сил, содержащих все число горних стихий», т.е. тридцать эонов⁶⁸⁷.

Конечно, само по себе учение гностиков о 30-ти Божественных эонах есть нелепость. Такою же нелепостью являются гностические доказательства, что имя: Иисус выражает число Божественной Плиромы, ибо искусственность и натянутость этих доказательств слишком очевидна. Но мнение валентиниан, что имя Иисус, как выражающее число 888, имеет отношение к числу Божественной Плиромы, является верхом гностической нелепости, что явствует из рассуждений Марка о неизреченном происхождении Иисуса. Об этом рассуждении св. Ириней передает такими словами Марка: «Иисус, – говорит последний, – имеет такое неизреченное происхождение. От Матери всего – первой Четверицы в виде дочери произошла вторая Четверица; и образовалась осьмерица, от которой произошла десатерица. Десятерица, присоединившись к осьмерице и увеличивши ее в десять раз, произвела число восемьдесят. Потом, удесятеривши и восемьдесят, породила число восемьсот, так что все число букв, происшедшее из осьмерицы, умноженной на десятерицу, есть восемьсот восемьдесят восемь, а это – Иисус, ибо имя Иисус, по числу заключающемуся в буквах, есть восемьсот восемьдесят восемь…»⁶⁸⁸. Из этого гностического рассуждения видно, что вместо 30-ти эонов получилось в Плироме 888 эонов. Таким образом, Марк в означенном своем рассуждении уничтожает свою собственную мысль о соответствии имени «Иисус» по количеству букв числу Плиромы и вместе с тем говорит абсурд в глазах самого Валентина, ибо, по учению последнего, Плирома состоит из 30-ти эонов, которые по своем появлении не увеличивались до такого колоссального количества.

Правда, Марк, говоря все время в вышеуказанном своем рассуждении о четверице, осьмерице и десятерице, т.е. о Божественных эонах, вдруг в конце заговорил о буквах, что именно этих букв стало 888. Но это существа дела не меняет, ибо мы видели выше, что буквы греческого алфавита, по его же мнению, суть истечение эонов, и что двойные буквы даже отождествляются, как нечто реальное, с самими Божественными эонами, по силе подобия. Если даже и предположить, что Марк в своем рассуждении о неизреченном происхождении Иисуса отличает буквы от эонов, то все равно его рассуждение о неизреченном происхождении Иисуса будет абсурдом. Ибо он складывал и умножал эоны, а в итоге получилось целых восемьсот восемьдесят восемь букв. Все время говорил об одном, а закончил совсем о другом.

Поэтому св. Ириней называет доказательства, которые валентиниане заимствуют из чисел, букв и слов, нелепостью. «Тут, – говорит он, – высказывается запутанность и нелепость, несостоятельность и натянутость их „знания“. Ибо они, переводя имя Иисус, принадлежащее совершенно иному языку, на греческое счисление, то называют его числом знаменательным (еписимон), так как оно состоит из шести букв, то «Полнотою Осьмериц», так как оно содержит в себе число восемьсот восемьдесят восемь. Но они умалчивают об Его греческом имени Сотир, т.е. Спаситель, – так как оно не подходит к их вымыслу ни по числу своему, ни по буквам… Ибо это слово Σωτήρ состоит из пяти букв, а число его есть 1408 (σ = 200, ω = 800, τ = 300, η = 8, ρ = 100, всего 1408)⁶⁸⁹. А это вовсе не подходит к их Плироме, и потому их толки относительно Плиромы не истинны. Кроме того, имя Иисус на собственном языке евреев имеет, как говорят их ученые, только две с половиной буквы… Следовательно, их число 888 совершенно падает»⁶⁹⁰.

Но несмотря на всю запутанность учение валентиниан о числах и буквах, о которой говорят только что приведенные слова св. Иринея и о чем нами было сказано выше, наличие их мысли, что число Плиромы есть сущность и основа всего творения, является бесспорным и очевидным. Здесь, по свидетельству того же св. Иринея, как и в своем учении о формах, образах, подобиях и образце мира, валентиниане делали заимствование из сочинений языческих философов⁶⁹¹. «Что они (валентиниане), – говорит св. Ириней, – переводят эту вселенную в числа, это заимствовали у пифагорейцев. И эти первые выставили числа началом всех вещей и положили в основание их четное и нечетное числа, из которых произошло все чувственное и нечувственное»⁶⁹². «А называя эти вещи образами того, что существует в горнем мире, они, очевидно, высказывают мнение Демокрита и Платона. Ибо Демокрит первый сказал, что многие и различные формы из всеобщего пространства низошли в этот мир. Платон же говорит о материи, образце и Боге. Следуя им, валентиниане назвали формы (Демокрита) и образец (Платона) подобиями того, что находится горе, изменив только названия, и выставляют себя изобретателями и создателями этого мечтательного вымысла»⁶⁹³.

Несомненно, на учении о буквах отрасли валентиниан, во главе которой стоял гностик Марк, сказалось влияние каббалы с ее учением о 22-х буквах еврейского алфавита, посредством которых будто Бог сотворил мир⁶⁹⁴. К тому же, это мнение наше находит себе подтверждение и в истории Робертсона, который в числе других источников, откуда делал заимствование Валентин для своего учения, указывает и каббалу, говоря: «Свое учение Валентин, по-видимому, заимствовал из религий Египта и Персии, из каббалы, у Платона, Пифагора и из Гезиодовой Теогонии»⁶⁹⁵.

Но закончим изложение учение Валентина. Представляя Ахамофу творцом мира, Валентин с своими последователями смотрит на нее, как на посредствующее существо в деле творения между Божеством и миром. По этой причине валентиниане говорят, что «Помышление, желая сделать все в честь эонов, создало подобие их, лучше же сказать, создал Спаситель при посредстве Помышления»⁶⁹⁶.

Что Ахамофа есть посредствующее существо, об этом свидетельствует то обстоятельство, что валентиниане именуют ее «осьмерицею, сохраняющею за собою число началородной и первой осьмерицы Плиромы»⁶⁹⁷. Здесь выражаются две мысли: помимо того, что Ахамофа, по учению Валентина, есть творческое начало или истинный творец мира, она вместе с тем есть посредствующее существо между Богом и миром. Ибо началородная деятельность первой осьмерицы Плиромы, по рождении всех прочих Божественных существ, доходит до Ахамофы. А с этой последней, т.к. она ставится в параллель с началородной осьмерицей, начинается другого рода творческая деятельность по созданию тварей, находящихся вне Божественной Плиромы. Значит, Ахамофа есть грань, отделяющая Бога от мира. Вот почему Гарвей в наименовании Ахамофы осьмерицею видит ее посредствующее положение между Божественною первообразною идеею и творением⁶⁹⁸.

Впрочем, св. Ириней передает нам и прямое свидетельство валентиниановского учения о срединном положении Ахамофы между Богом и миром, когда говорит: «Занимает же она (Ахамофа) место в средине: выше Демиурга и ниже или вне Плиромы, до самого скончания»⁶⁹⁹. «А после окончания всего она войдет в Плирому»⁷⁰⁰.

Таково учение гностиков и в частности валентиниан.