Глава 3. Вспомогательные переводы

Издание вспомогательных или «пояснительных» русских переводов важнейших богослужебных текстов – не для богослужебного, но для учебного употребления – считали полезным средством для лучшего понимания богослужения многие авторы предсоборного периода. Одни из них находили такую меру лучшим ответом на требования служить по-русски (например, архиепископ Андроник)⁴³⁸. Другие видели во вспомогательных переводах скорее паллиативное средство – «если не для применения в самом богослужении, то по крайней мере для пользования мирян»⁴³⁹, порой выражая надежду, что со временем такие переводы найдут себе место и в самом богослужении⁴⁴⁰.

Предложения такого рода были включены в Отзывы епископов Полоцкого Серафима (Мещерякова), Архангельского Иоанникия (Казанского), Полтавского Иоанна (Смирнова) и некоторых других архиереев⁴⁴¹; высказывались они также в печати и на собраниях духовенства⁴⁴² и, наконец, получили одобрение в богослужебном отделе Поместного Собора⁴⁴³.

По-видимому, мысль о внедрении молитвенников с параллельными церковнославянским и русским текстом была позаимствована у католиков⁴⁴⁴; иногда в пример ставили и протестантов:

Лютеране имеют великолепный, достоподражательный обычай носить в кирки молитвенники и по ним следят за богослужением,

– писал о. Николай Дроздов⁴⁴⁵. Некоторые предлагали завести такой обычай и у нас – как будто забывая, что прихожане русских православных храмов не имеют в своем распоряжении пюпитров на спинках скамеек, которыми с удобством пользуются западные христиане. Довольно трудно представить себе плотную толпу молящихся в православном храме с увесистыми томами толковых молитвословов в руке или подмышкой. А в какой руке держать шляпу? А как перекреститься?

Новые опыты таких вспомогательных, учебных переводов в немалом количестве публиковались в начале XX века. Не будем все их перечислять – подробный библиографический обзор этих изданий представлен в статье Б.И. Сове⁴⁴⁶. Многие из них пользовались хорошим спросом: сообщается, что быстро расходились тиражи в сотни тысяч экземпляров⁴⁴⁷. Это свидетельствует о действительно возросшем желании лучше понимать богослужебные тексты. Показательным представляется и адресованное в Святейший Синод письмо банковского служащего из Гатчины П.И. Шишипторова с предложением ознаменовать 1500-летие кончины св. Иоанна Златоуста (1907) изданием на русском языке для употребления мирянами во время богослужения полного текста литургии, носящей его имя:

Очень многие миряне, даже образованные и благочестиво настроенные, не понимают смысла и значения нашего дивного и высоко-назидательного богослужения и, в частности, важнейшего из них – божественной литургии. Этот прискорбный факт настолько общеизвестен, что распространяться о нем нет надобности. (...) Такое издание принесло бы, по моему разумению, несомненную пользу, так как облегчило бы для мирян понимание смысла и значения важнейшего из богослужений⁴⁴⁸.

По ряду причин остановимся лишь на одной книге, появление которой в 1912 году привлекло наибольшее внимание. Это Большой толковый молитвослов (именно так хотел назвать книгу автор), по цензурным условиям получивший при печати довольно тяжеловесное заглавие: «Молитвы и песнопения православного молитвослова (для мирян) с переводом на русский язык, объяснениями и примечаниями»⁴⁴⁹. Во-первых, эта работа отличается наибольшей полнотой состава; во-вторых, исполнена она была с особой тщательностью – тексты переводились с греческого, но с учетом и славянского перевода, расхождения которого с греческим подлинником оговорены в примечаниях; в третьих, принципы перевода были отчетливо сформулированы и обоснованы в предисловии к книге; в четвертых, ее публикация породила острую полемику, в ходе которой дополнительно уяснялись цели вспомогательного перевода; в пятых, наконец, как составитель и переводчик этой книги Н.Ч. Зайончковский⁴⁵⁰, укрывшийся за псевдонимом Николай Нахимов, так и его главный оппонент П.П. Мироносицкий⁴⁵¹ принимали участие в работе Комиссии по исправлению богослужебных книг, которая станет предметом нашего рассмотрения в следующей главе; председатель этой Комиссии архиепископ Сергий и другой видный иерарх архиепископ Волынский Антоний участвовали в редактировании книги, которая, по совокупности всех этих признаков, явно перерастает значение одного из частных опытов.

История публикации книги такова. В феврале 1911 года действительный статский советник Зайончковский, получивший образование в области классической филологии, а ранее уже выпустивший под тем же псевдонимом учебник по Закону Божию⁴⁵², обратился в Святейший Синод с прошением о рассмотрении и, в случае положительной оценки, напечатании в Синодальной типографии подготовленного им толкового молитвослова⁴⁵³. В прошении содержится развернутое обоснование нужды в таком издании с указаниями на темные места и иные недостатки славянского перевода молитв, затрудняющие их понимание. Прошение снабжено ссылками на Отзывы епархиальных архиереев и публикации церковной печати, а также критическим разбором уже существующих аналогичных изданий. В частности, Зайончковский писал:

Церковнославянский язык все менее становится нам понятным, о чем свидетельствует ежедневный опыт каждого наблюдателя и указания наших иерархов, что даже священники не понимают многих церковных песнопений, добавим от себя, и молитв (см. перевод их в учебниках Закона Божия и Толковых молитвословах). (...) Наиболее поэтические и умилительные молитвы и песнопения Православной Церкви, как напр(имер) творения такого выдающегося поэта как св. Иоанн Дамаскин, уже в переводе на славянский язык, в действительности, потеряли и поэзию, и умилительность, иногда до смысла включительно; русским же людям вся церковная поэзия сделалась почти недоступной, «чужой» по языку.

(...) Протекло со дня крещения Руси 923 года, а русский православный народ вместе со своим духовенством до сих пор не понимают, что собственно они произносят в молитвах и поют в храме Божием. А между тем в этом понимании настоит великая и все возрастающая потребность. (...) Теперь народ, прошедши школу, хотя бы начальную, привыкает относиться ко всему сознательно, желает и молиться, по наставлению Апостола, не только сердцем, но и умом. Это его законное право, и, не имея возможности реализовать его в Церкви Православной, он уходит к еретикам, которые научают его петь гимны, ему понятные, и таким образом, сознательно вступать в общение с Господом Богом. Пора положить этому конец.

Из документов архивного дела видно, что переводчик предварительно обсуждал свою инициативу с обер-прокурором Святейшего Синода С.М. Лукьяновым, по-видимому, заручился поддержкой архиепископа Волынского Антония (Храповицкого) и показывал свою работу профессору А.А. Дмитриевскому⁴⁵⁴. В результате такой подготовки прошение Зайончковского было рассмотрено Синодом 10 февраля, в день его поступления в синодскую канцелярию (редчайший случай!) и, по заранее согласованному плану, направлено вместе с рукописью на рассмотрение архиепископу Антонию и проф. Дмитриевскому⁴⁵⁵.

Отзыв владыки Антония (в целом положительный, с небольшими поправками – в основном по составу сборника) был предоставлен уже через месяц⁴⁵⁶. Однако Дмитриевскому понадобилось более года, чтобы после троекратного напоминания канцелярии Синода прислать свое суждение. Профессор, признаваясь, что успел проштудировать лишь четверть рукописи, указывал на недостаток литургических, церковно-археологических и богословских познаний у переводчика, что привело к некоторым ошибкам и не позволило избежать «двусмысленности и тривиальности».

Потребность в таком труде в наше время весьма настоятельна, и попытка г. Зайончковского может быть приветствована с радостью. Но объять необъятное не под силу даже и такому труженику и горячему почитателю красот нашего церковного богослужения и глубокому знатоку греческого языка, каким является названный автор. (...) Труд Н.Ч. Зайончковского (...) в своем настоящем виде далек от желательного совершенства и не чужд таких промахов, авторизовать которые именем Св. Синода[,] я полагал бы[,] едва ли удобно⁴⁵⁷.

На основании этого отзыва Святейший Синод в мае 1912 г. отказал Зайончковскому в удовлетворении его прошения. Однако к тому времени переводчик уже был приглашен архиепископом Сергием (Страгородским) к участию в работе Комиссии по исправлению богослужебных книг (членом которой являлся и Дмитриевский), что усилило его позиции. Проявив чрезвычайную настойчивость, Зайончковский все же добился выхода книги в октябре 1912 года, хотя и с измененным заглавием и без желанного грифа «С благословения Св(ятейшего) Синода»⁴⁵⁸, но с более скромным указанием: «От Санкт-Петербургского духовно-цензурного комитета печатать разрешается». Корректуру читал архиепископ Сергий; он же помог Зайончковскому получить разрешение Святейшего Синода.

Задачу своего труда переводчик определил следующим образом:

Да не подумает кто-либо, что мы желали бы молитв, особенно богослужения на русском языке. Боже сохрани! Херувимская, Свете тихий, Волною морскою, даже Отче наш и проч. и проч. на русском языке – это нечто такое, что при первых же звуках заставило бы нас бежать из храма (...) Мы настаиваем на том, что русский православный человек должен читать молитвы дома и слушать богослужение в храме непременно на родном нам, высоком, прекрасном церковнославянском языке; но что в то же время каждый русский человек должен, имеет право понимать молитвы и богослужение⁴⁵⁹.

В соответствии со своим убеждением, что «подлинник наших молитв и песнопений должен оставаться неприкосновенным и незаменимым»⁴⁶⁰, Зайончковский заведомо сухим и прозаическим стилем своего перевода как будто желал подчеркнуть неприемлемость русского языка для богослужебного употребления. Он последовательно избегал славянизмов, которые, по мнению других переводчиков помогают «держать русский текст на уровне «высокого стиля«», предпочитая поэтичности «чистоту и правильность русского языка»; с другой стороны, неприемлемой для него является и русификация славянского текста. Так, «даже замена привычного нашему уху »живота» словом жизнь» производит на него «самое неприятное впечатление»⁴⁶¹.

Предложенный переводчиком подход вызвал противоречивые отклики. В газетах появились хвалебные рецензии. Священник В. Семеновский в «Колоколе» желал книге самого широкого распространения и отмечал, что она будет полезна не только для мирян:

Этим молитвословом с большим успехом воспользуется и наше духовенство, которое прежде всего нуждается в подобных трудах⁴⁶².

Еще более восторженными были оценки рецензента «Нового времени»:

Появление книги – великий праздник! Скольким людям теперь открыта дверь в святую сокровищницу! С этой книги начнется эпоха: сколько людей будут иметь возможность сознательно, проникновенно читать молитвы! И сколько людей полюбят наше богослужение! Православный человек обязан ее иметь⁴⁶³.

«Вполне безукоризненным» называл молитвослов Нахимова священник А. Ларин, горячо рекомендовавший книгу законоучителям и всем благочестивым мирянам⁴⁶⁴. «Богословский библиографический листок» тоже отозвался сочувственно, но в более сдержанных выражениях:

Не все частности его перевода бесспорны (...) но мы не берем на себя задачу оценки труда г. Нахимова, предоставляя это лицам, более компетентным. Бесспорным нам представляется одно: труд г. Нахимова, человека искренно верующего, есть первая серьезная попытка передать на русском языке точный смысл и несравненную красоту греческого текста наших молитв, попытка, исполненная с большим знанием дела, с любовью к нашему церковнославянскому тексту, который по возможности им сохраняется, и с искренним желанием принести посильную пользу Церкви. (...) К великому делу, им начинаемому, должен быть приложен соборный разум наших богословов-лингвистов, и только по долгом и тщательном обсуждении возможно ожидать, чтобы русский текст наших молитв появился в том совершенном виде, какой требуется от него его исключительным религиозным значением⁴⁶⁵.

А вот официоз Синода «ввиду исключительного положения, какое должна занять книга г. Нахимова в нашей церковной литературе» пригласил выступить с ее критическим разбором известного специалиста в области богослужебного языка П.П. Мироносицкого⁴⁶⁶, который ранее уже полемизировал на страницах того же журнала с Нахимовым-Зайончковским по поводу его опытов перевода⁴⁶⁷.

Магистр богословия Мироносицкий не без иронии относился к усилиям «мирянина» (читай: дилетанта) Нахимова:

Даже и у «мирян» жажда ясности от богослужебных песнопений приняла нетерпеливый характер. Мы видим, что в ожидании лучшего «свыше» миряне начинают действовать по принципу «помогай себе сам»⁴⁶⁸.

Это довольно меткая характеристика исторического момента: ожидание каких-либо действий со стороны церковных «верхов» действительно затянулось, а та работа, которая все же велась (прежде всего, деятельность Комиссии по исправлению богослужебных книг), оставалась скрытой от публики. Иронический тон критика встретил резкую отповедь мирянина:

Да, для нас, мирян, понимание молитв и церковных песнопений не менее, если не более важно, чем для духовенства; мы тоже члены Церкви, и нас во много тысяч раз больше, нежели лиц духовных; ни из какой области церковных интересов мы никем не исключены⁴⁶⁹.

В ответ же на справедливые вопрошания то и дело приходится слышать

очень почтенную и освященную временем, но для нас, «мирян», совершенно невыносимую формулу: «Сие надлежит понимать духовно и притом двояко»⁴⁷⁰.

Необходимо отметить, что Мироносицкий и сам занимался русскими переложениями богослужебных текстов⁴⁷¹. Тем не менее, в рецензии на книгу Зайончковского он утверждал, что русские переводы богослужебных песнопений

во многих случаях (...) совсем не нужны. Когда нам перекладывают на русскую речь песнопения, ясные и в церковнославянской, то получается только подстрочник (...) Напротив, в случаях трудных «перевод» является в сущности установлением нового текста, который будет понятен читателю лишь после пространных, большею частию филологических объяснений⁴⁷².

«Страшная, протокольная проза», некрасивость, будничность «рабского перевода-подстрочника», – такие упреки (во многом, пожалуй, справедливые) Мироносицкий адресовал труду Зайончковского, который, по мнению критика, может использоваться «лишь теми лицами, которые совсем не привыкли разбираться в церковнославянском языке»⁴⁷³.

Конечно, Мироносицкий, чуткий знаток литургической поэзии, в действительности не столько оспаривал нужду в русских ее переводах, сколько отстаивал преимущество собственного подхода к этому делу. Действительно, его переводы, тщательно отделанные в литературном отношении, ритмичные и уснащенные славянизмами, обладают самостоятельной ценностью и годились бы даже для литургического употребления⁴⁷⁴. Быть может, однако, он недооценивал многочисленность тех, кто «совсем не привык разбираться в церковнославянском». Зайончковский же, совсем не помышляя о создании достойной замены славянскому тексту, художественностью пожертвовал изначально. Он стремился «лишь дать ключ к пониманию подлинника», подобно тому, как это делают на уроках объяснительного чтения⁴⁷⁵. «Что делать, если мы не поэты? – оправдывался переводчик. – Да, сперва истолкуем, а наши преемники истолкованное (понятное), несомненно, облекут в литературно-художественную форму»⁴⁷⁶.

Острые выпады рецензента были связаны также с интерпретацией ряда «темных» мест богослужебного текста – таких, как Известно спасеся еже по образу... Столп злобы богопротивным, ирмосы Крест начертав Моисей... Любити убо нам... и Морский пучинородный китов внутренний огнь... (6 ирмос канона Успения). Всего Мироносицкий сделал 10 «крупных» и 15 «мелких» поправок к переводу Нахимова-Зайончковского. Переводчик нехотя признал справедливыми «лишь 1¹/₂» крупных и не более 4 мелких замечаний, причем ответ свой выдержал в не менее резких тонах⁴⁷⁷. Этим дело не кончилось: последовала новая порция критики Мироносицкого⁴⁷⁸, вызвавшая новые возражения переводчика, наконец-то озаглавленные «Несколько последних слов г. П. Мироносицкому»⁴⁷⁹, причем на этот раз в желчную полемику, разразившуюся на страницах синодского журнала, втянулась и редакция, снабдившая заметку своими примечаниями.

В позднейшей исследовательской литературе также встречаются разноречивые оценки работы Зайончковского: Б.И. Сове считал, что его переводы выполнены «не всегда удачно»⁴⁸⁰; специалисты по церковнославянской филологии А.Г. Кравецкий и А.А. Плетнева видят в молитвослове Нахимова «наиболее серьезные опыты перевода богослужебных текстов на русский язык»⁴⁸¹. Не входя в филологическую оценку этого труда, обратим внимание на церковно-общественное значение оживленной дискуссии, связанной с выходом книги. Она во многом способствовала обнаружению:

• трудности понимания существующего славянского перевода богослужебных текстов не только для рядовых посетителей храма, но и для образованных знатоков славянского и греческого языков;

• проблем перевода литургических текстов на русский язык, связанных как с выявлением смысла, так и с установлением стилистического соответствия.

Доколе славянский язык остается основным языком нашего богослужения, дотоле будет существовать нужда и в изъяснительных изданиях церковных песнопений и молитвословий с переводом их на русский язык. Ощущается такая нужда (не вполне удовлетворенная существующими изданиями) и в наше время. Возможно, наилучшие по качеству из таких параллельных русских текстов со временем окажутся пригодными и для литургического употребления.