I

Учреждение русского патриаршества было одним из замечательных событий в истории Русской Церкви и имеет в этой истории свой глубокий смысл. Наделение предстоятеля Русской Церкви высоким достоинством патриаршеского сана не только говорит о высоком посте церковной иерархии в древней России, о высоком положении Русской Церкви, какое она заняла в среде остальных церквей православного Востока; оно служит ещё выражением внутренних отношений между Церковью и государством в древней России, той идеи, с какой соединялось учреждение русского патриаршества; оно имеет интерес в описании хода и характера переговоров об учреждении его и значительно облегчает уяснение последующей судьбы патриаршества в России. С этой стороны оно заслуживает серьёзного внимания и изучения.

Источники для изучения утверждения патриаршества в России довольно многочисленны и не все ещё исследованы. В ряду этих источников на первом месте стоят дела бывшего посольского приказа, хранящиеся в московском главном архиве иностранных дел, где в статейных списках изложены переговоры, ведённые в Москве с представителями Востока по поводу учреждения патриаршества в России, приводится ряд посланий и грамот русских властей к восточным патриархам и последних к первым¹. Обнародование этих документов началось ещё с конца прошлого столетия: в древней российской вивлиофике помещена часть переписки с патриархом Иеремией об утверждении патриаршества в России²; затем историограф Карамзин привёл новые значительные выдержки из бумаг посольского приказа³; самая же большая часть извлечений из этих бумаг издана А. Н. Муравьевым в сочинении: «Сношения России с Востоком»⁴. Дела посольского приказа дают материал для описания главным образом внешнего хода переговоров с восточными патриархами об учреждении патриаршества в России; более подробные описания этих переговоров и рассуждений о них на соборах в Москве, подробный чин наречения и поставления патриарxа Иова изложены в делах двора митрополита, получившего потом название патриаршего приказа; для справок за этими сведениями бумаги посольского приказа всегда отсылают к делам этого двора. Но подлинные документы последнего рода, к сожалению, до сих пор остаются неизвестными в печати; о них не говорят описания библиотек и архивов русских. Нам удалось отыскать только два замечательных сборника, статьи которых, по нашему мнению, представляют древние списки с некоторых из подлинных документов, относящихся к занимающему нас вопросу. Это, во-первых, сборник московской синодальной, бывшей патриаршей библиотеки; в нём содержатся такие интересные подробности для описания переговоров с п. Иоакимом и Иеремией, наказы бесед с последними, какие не встречаются в других источниках; подробности эти много освещают характер переговоров об установлении у нас патриаршества⁵. Второй не менее интересный сборник принадлежит библиотеке, бывшей Соловецкой, ныне Казанской духовной академии⁶; сведения, помещённые здесь, касаются исключительно приезда п. Иеремии в Москву и по местам дополняют рассказ о порядке возведения Иова на патриаршество; в синодальной рукописи изложен наказ о порядке возведения Иова, в Соловецкой описывается степень выполнения этого наказа.

Другим важным источником для истории учреждения патриаршества в России служат письма и описания этого события, составленные представителями восточного православия; к сожалению источник этот ещё мало исследован в печати. Письма патриархов и других представителей Востока, присланные в Россию, сохранившиеся в переводах посольского приказа и извлечённые из других архивов, носят большей частью официальный характер и не рисуют всегда настоящих взглядов представителей Востока на учреждение патриаршества в России, насколько можем судить о них по другим немногим указаниям и письмам самих же патриархов⁷. Сохранились для нас рассказы двух учёных греков, сопровождавших п. Иеремию в Москву и описавших устройство патриаршества в России; таковы описания Арсения архиепископа Елассонского⁸ и Иерофея митрополита Монемвасийского⁹. Описания их, вследствие тогдашнего отношения Востока к России, хотя не отличаются полнотой и искренностью, но сохранили интересные детали для разъяснения характера описываемого события.

Уставные грамоты об учреждении русского патриаршества давно уже известны в печати; сюда относятся: 1) доклад п. Иеремии и московского собора царю Федору Ивановичу о согласии их на поставление патриарха в России и уложенная грамота их об учреждении и правах патриаршества¹⁰; 2) Соборная Грамота восточных патриархов от 8 числа мая 1590 г., присланная в Москву с Дионисием митрополитом Терновским¹¹ и 3) определение константинопольского собора 1593 г. о правах русского патриарха¹².

Такое важное событие, как учреждение патриаршества в России, не могло не обратить на себя внимания со стороны русских. Но, замечательно, свидетельства отечественных современных писателей об этом событии отличаются особенным характером. Нас поражает прежде всего малочисленность этих свидетельств; одни из них отличаются краткостью, неполнотой, недомолвкой; таковы отрывочные показания в летописях¹³ и хронографах¹⁴. Сам патриарх Иов нашёл возможным говорить о своем возведении на патриаршество стороной, только в повести о житии царя Федора Ивановича, говорить об учреждении патриаршества, как одном из случаев проявления царского благочестия, и самый факт описывает в кратком и общем очерке¹⁵. Другие известия о начале патриаршества в России описывают его с большей полнотой, но отличаются тенденциозным характером, и, по проверке показаний их с подлинными актами, представляют красноречивый искусственный рассказ, не всегда согласный с действительностью. Сюда относятся: 1) известие о начале патриаршества в России, составленное при п. Филарете и служащее предисловием к описанию возведения на патриарший престол этого святителя¹⁶ и 2) на основании его переработанное при п. Никоне подобное же известие о начале и правах русского патриаршества¹⁷. Оба эти известия задаются мыслью указать причины учреждения патриаршества в России, описать величие Русской Церкви и иерархии в общей судьбе православных Церквей Востока; для чего в кратких чертах раскрываются иерархические судьбы Русской Церкви, зависимость её от константинопольского патриарха, постепенное освобождение от этой зависимости и достижение ею той высоты, на какую она стала при упадке и порабощении восточных церквей под игом турок. Известие о патриаршестве, изданное при Никоне, не отличается таким обилием фактических указаний и короче известия, составленного при Филарете; зато оно и меньше запутывает исследователя при изложении фактического хода дела, чем известие Филарета, неоправдываемое показаниями других несомненных исторических данных.

Что касается научной разработки истории учреждения русского патриаршества, то она представляется далеко ещё не полной. Историограф Карамзин первый представил краткое описание внешнего хода учреждения патриаршества на основании документов посольского приказа. В церковных историях об этом предмет трактуется даже меньше, чем в истории Карамзина. В русских журналах нам известны только две статьи, специально посвящённые раскрытию занимающего нас вопроса, имеющие серьёзное значение по научной постановке вопроса и по раскрытию причин учреждения патриаршества в России, но к сожалению, основанные на одних только печатных в то время документах без проверки их по рукописям и от того не сообщающие всего драгоценного материала, неизвестного в печати¹⁸.

Предлагаемая статья имеет целью представить на основании проверенных печатных источников и неизвестного ещё рукописного материала возможно полный рассказ об учреждении патриаршества в России. В ней мы опишем: 1) причины учреждения русского патриаршества, 2) характер ведённых в Москве переговоров об открытии его и сами обстоятельства этого открытия и 3) определение прав русского патриаршества остальными восточными патриархами.

1 глава

В русской исторической литературе существуют различные взгляды на причины к учреждению патриаршества в России. Одни из историков дело учреждения патриаршества в России приписывают исключительно честолюбивым видам Бориса Годунова, когда он, заправляя делами в государстве при слабом царе Федоре Ивановиче, встретил протест своим планам в тогдашнем московском митрополите Дионисие, удалил его с митрополитского престола, приблизил Иова и, чтобы крепче привязать его к себе, озаботился возведением его в патриархи¹⁹.

Церковные историки, единогласно протестуя против указанного взгляда, выставляют свои и также различные мотивы к учреждению русского патриаршества. Митрополит Платон приписывает учреждение его исключительно предложению константинопольского патриарха Иеремии, из желания его угодить набожному государю, который думал чрез то возвысить у себя церковь и выказать к ней свое расположение²⁰. Преосвященные Иннокентий²¹ и Филарет²² причину учреждения патриаршества видят в благочестивой настроенности царя Федора Ивановича, в желании его поставить Русскую Церковь на ту иерархическую высоту, на которой стояли главные Церкви Востока, чтобы чрез то лучше помочь тогдашним нуждам православия. А. Н. Муравьев введение патриаршества в России считает единственно свободным делом всего правления царя Феодора, в котором не участвовало честолюбие Годунова, и прибавляет, что в переговорах об этом деле не участвовала и Русская Церковь, которая узнала о нём уже после согласия царя с цареградским патриархом²³. О всех указанных взглядах должно сказать следующее. Кроме того, что они противоречивы, взаимно исключают друг друга, кроме того, что раскрытие их не отличается полнотой и обстоятельностью и не уясняет всего хода учреждения патриаршества в России, в самой основе своей эти взгляды неудовлетворительны. Они основаны не на внимательном, подробном изучении всех документов, относящихся к описываемому факту, но на личных симпатиях писателей к истории и судьбе патриаршества в России. Вопрос о значении патриаршества имел живой интерес у нас даже до конца прошлого столетия; писатели, интересовавшиеся этим вопросом, высказывали свои субъективные и противоречивые взгляды на него, смотря потому, к какой стороне они принадлежали, – к стороне защитников, или противников патриаршей власти в русском государстве. Представители светской власти, желая оправдать её действия в уничтожении патриаршества, учреждённого не без ведома же государя, все дело учреждения его приписывали проискам и честолюбию Годунова; напротив, защитники духовной власти старались объяснить его исключительным делом самого светского правительства и участие духовенства в этом деле выставляли второстепенным. Последующие историки частью писали под влиянием высказанных взглядов, самостоятельно не изучали учреждения патриаршества по документам и специально им не занимались. От того патриаршество в России представлялось явлением случайным, вызванным волею тех или других единичных деятелей и случайными обстоятельствами без всякой подготовки его предшествующей исторической жизнью. Исследователи волею или неволею ослабляли значение патриаршества в России, как будто оно не оставило никакого влияния в истории и не вызвало тех усиленных толков, какие последовали сряду за петровскими реформами. Позднейшие писатели, специально занимавшиеся вопросом об учреждении патриаршества в России, не могли не заметить односторонности взглядов на появление его, высказанных прежде, и в своих объяснениях стали на более прочные основания. Причины учреждения патриаршества они видят как во внутреннем росте нашей церковно-исторической жизни, в частности в истории развития и усиления нашей церковной иерархии, в отношениях к ней русской светской власти, так и во внешнем положении нашей Церкви в общей судьбе христианского мира, в состоянии церквей Востока и Запада, обусловливавшем собой появление у нас патриаршества²⁴. Такое объяснение вполне оправдывается самим ходом учреждения патриаршества, насколько мы можем судить о нём по сохранившимся известным нам документам.

Действительно, если мы исторически проследим развитие древней русской церковной иерархии, то в характере её развития не можем не видеть одной из первых причин к появлению у нас патриаршества.

Известно, что с самых первых времен крещения русской земли с конца X в. до половины XV Русская Церковь находилась в полной и непосредственной иерархической зависимости от власти константинопольских патриархов. Русская митрополия была в полном подчинении у этой власти; русский митрополит считался на ряду с прочими епархиальными начальниками византийского патриархата и в этой византийской иерархии занимал далеко второстепенное место²⁵. Свою власть над Русской Церковью константинопольские патриархи основывали на том факте, что русские приняли христианство и крещение от греков. Церковно-юридической основой своей власти они считали 28-е правило Халкидонского собора, которым константинопольской патриаршей власти подчинялись жители областей, лежавших к северу от Фракии; под жителями этих областей разумели и русских. Власть константинопольского патриарха над русской митрополией была полной, исключительной, далеко превышавшей права патриарха над митрополиями, указанные правилами соборов. Патриарх не только управлял делами Русской Церкви, но и сам помимо согласия местных соборов, помимо согласия русского духовенства и русской светской власти, избирал, поставлял и отправлял в Россию митрополитов; назначал не только митрополитов, но и епископов, а иногда и лиц на низшие церковные должности – на архимандрии и игуменства. От митрополитов он требовал постоянного отчёта в управлении русскими церковными делами: без ведома и согласия патриарха русский митрополит не мог предпринимать ничего важного в своей области; через каждые два года он должен был являться в Константинополь для представления патриархy отчёта в своем управлении; если болезнь и другие обстоятельства мешали этой личной поездке митрополита, то он должен был посылать вместо себя доверенных лиц. Вместе с тем русские митрополиты обязаны были каждый год отправлять в Константинополь и денежную дань, цифра и стоимость которой не была регулирована точными законами, но которая была велика и тяжела для русских; эту дань митрополиты собирали со всех архиереев, а те со своих епархий, со всего низшего духовенства и народа. Такой порядок иерархической зависимости Русской Церкви от Константинополя продолжался долго, более 400 лет. Он был очень тяжёл для Русской Церкви, тяжёл не в материальном только отношении, но более всего по отношению ко внутренней стороне церковной жизни со стороны духовного развития русских. Правда, в первые годы по основании христианства в России, греческая церковь оказывала Русской существенную помощь: она передавала Русской Церкви готовые формы церковного управления, вероучения, богослужения; вместе с богослужебными книгами, правилами номоканона, она переносила в Россию и свою духовную письменность, свою богословскую литературу, и тем значительно облегчала деятельность русских пастырей и дело церковной организации в России. Но, с другой стороны, продолжительная опека греков над молодой Русской Церковью имела и свои тёмные стороны: она надолго задерживала свободный самостоятельный рост русской церковной жизни, старалась даже подавить немногие самостоятельные попытки русских людей к усвоению вселенской истины и к устройству своей церкви на началах местной, народной жизни; повсюду вносила уже устаревшие формы византизма, в управлении Русской Церковью не всегда согласовала свои действия с правилами номоканона. Грек-византиец не мог понимать нужд русского народа и не интересовался этими нуждами. В подтверждение тягости и односторонности опеки греков над Русской Церковью достаточно указать на слабость духовного просвещения в Древней Руси, на отсутствие самостоятельной духовной проповеди и литературы, на недостаток духовных школ в Древней Руси, на отсутствие проповеди самих митрополитов-греков, на быстрое подавление ересей, на быстро круто решённые споры о постах. Собственно в иерархическом управлении следует указать на тот замечательный факт, что греки до того открыто старались эксплуатировать высшие церковные должности в России, что не позволяли даже занимать их природным русским людям. Митрополитами в России были почти исключительно греки; в домонгольское время только два митрополита были избраны из русских (Иларион, Климент Смолятич); остальные до 20-ти человек были или природными греками, или лицами, присланными из Греции; со времен татарского ига до митрополита Ионы из 8-ми митрополитов только трое были из русских (Кирилл II, святители Петр, Алексий), остальные пять (Максим, Феогност, Киприан, Фотий, Исидор) присланы из Греции. Принята была особая тактика для удержания власти митрополита в руках греков; для этого содержалась особая подручная партия из греков, живших в России. Лица этой партии доносили в Константинополь о всех важных событиях в России, о смерти митрополитов; и из Константинополя спешили уже новые кандидаты на митрополии, чтобы поскорее занять вакантной кафедру. Если и назначались на митрополию русскиеe люди, то патриархи всегда протестовали против этого, от чего происходили долгие иерархические споры; если патриархи и соглашались на это поставление, то всегда с большими оговорками или в виде исключения, на время, или по настоятельной просьбе самих митрополитов-греков, и при митрополите, избранном из русских, назначали особых экзархов-дозорщиков из греков. В 1354 г. по поводу назначения митрополита Алексея патриарх прямо писал: «правилами не дозволено назначать в митрополиты кого либо не из Константинополя». И почти все митрополиты из русских должны были ездить за посвящением в Константинополь, или получать благословенную грамоту от патриарха; в архиерейскую присягу внесено было правило не принимать митрополитом того, кто не будет поставлен от Константинополя²⁶.

Такой порядок дел продолжался до половины ХV в.; порядок этот изменился вследствие долгих и настойчивых усилий Русской Церкви, ещё со времен Ярослава Мудрого направленных к тому, чтобы освободиться от непосредственной иерархической зависимости от власти константинопольских патриархов. Усилия эти долго не имели успеха потому, что Русская Церковь долго не могла окрепнуть в своих силах; народные представители её – русское духовенство и князья не всегда понимали хорошо нужды своей церкви, действовали изолированно и отвлекаемы были заботами об устройстве внешней общественной жизни, терзаемой удельными междоусобиями и татарским игом, хотя и они в то время пропитаны были нелюбовью к грекам, которых называли льстивыми и хитрыми. Но для нас важно то, что и в древнее время во всех этих попытках высказывался трезвый взгляд русских людей на церковные отношения к Константинополю, свидетельствовавший о росте русской национальной и религиозной мысли. Мотивы к ослаблению церковной зависимости от Константинополя выставлялись разные. То указывали на тягость этой зависимости в материальном отношении. Западнорусские епископы так писали по поводу присылки в Россию митрополитов греков: «гораздо познали, што они (греки) хотят того, штобы по своей воли ставити митрополита, по накупу, хто ся у них накупит на митрополью, штобы таковый в их воли был, зде бы грабя, пусто чиня, а к ним выносил»²⁷. То указывали на происходившие из-за корыстолюбия греков беспорядки и смуты в русской митрополии. Указав на быструю смену митрополитов, поставленных в Греции, Киприана, Пимена, Дионисия, на заботу Константинополя не о чести церковной, а о серебре и золоте, епископы продолжали: «отсюда происходили тяжкие долги, многия траты, толки, смятения, убийства, и, что всего горестнее, безчестиe церкви киевской и всей Руси»²⁸. В Москве указывали на слабость просветительного влияния митрополитов греков на Руси и на неудобство сношений с ними из-за незнания ими русского языка: «невозможно нам иметь митрополитом грека, потому что к нему часто приходится православным мирянам обращаться с просьбами и за духовными советами, а нам князьям – советоваться и по делам тайным, государственным: а между тем митрополит грек не знает русскаго языка, с ним приходится говорить через переводчика, что весьма неудобно»²⁹. В Древней Руси на соборе по поводу избрания Климента Смолятича епископы, стоявшие за русские национальные интересы, прямо заявляли о незаконности порядка тогдашнего поставления русского митрополита патриархом и говорили: «мы вычитали из церковных правил, что епископы области сами могут поставить себе и посвятить митрополита»³⁰. Bсе указанные мотивы к ослаблению иерархической зависимости от Константинополя после были сгруппированы и в мягких выражениях изложены в грамотах Великого князя Василия Васильевича (Тёмного), отправленных в Константинополь с просьбой дать Русской Церкви право самой избирать митрополита из русских людей и поставлять его в Mоскве без предварительного сношения с патриархом. Московский собор 1448 г. вполне одобрил такие желания правительства и посвятил Иону на митрополию³¹. С этих пор в России утвердилось правило, что митрополитом должен быть избранный русским клиром; избрание его стало совершаться на соборе русского духовенства; избранного утверждал великий князь московский.

Освобождение Русской Церкви в половине ХV в. от непосредственного подчинения власти константинопольских патриархов свидетельствовало уже о значительном росте Русской Церкви и в частности русской церковной иерархии и было первым важным шагом на пути её к достижению степени патриаршества. Теперь Русская Церковь, освободившись от чужеземной власти, стала под управление своих митрополитов, избираемых в самой России и из русских людей, для которых власть константинопольского патриарха была хотя высшей, но не такой сильной, как прежде. Мы должны посмотреть, насколько власть самого митрополита была сильна в Русской Церкви, насколько она была прочна и могущественна, каким отличалась характером в деле управления епархиями русскими, чтобы увидать здесь новые причины, которые влекли за собой перемену имени и власти русского митрополита на имя и власть русского патриарха.

С принятием христианской веры от греков, Русская Церковь приняла от них и те готовые формы церковного иерархического устройства и управления, которые изложены были в правилах номоканона и издавна развились на почве греко-римского законодательства. Первой отличительной чертой этого управления на практике служило полное развитие централизационной системы в управлении, выразившееся в строгом подчинении низших степеней иерархии высшим, епископов митрополитам, последних патриархам, в возвышении власти константинопольского патриарха над всеми другими патриархами, в сосредоточении прав местных областных соборов в так называемом «водворенном» соборе при константинопольском патриархе. Другой отличительной чертой управления в Византийской Церкви был установившийся обычай церковной власти действовать подле светской власти, развивать собственную власть на счет последней, приурочивать церковную жизнь к условиям гражданской жизни и действовать под влиянием власти светской. Такие формы управления перенесены были из Византии и в практику Русской Церкви и, развиваясь на местной почве, естественно вели к тому, что Русская Церковь в своей жизни, в своем иерархическом устройстве, незаметно для себя должна была повторить то, что создала практика церкви греческой. Иерархический рост в Русской Церкви совершался постепенно, в продолжении многих столетий, но он заключал уже в себе задатки к образованию на Руси особой самостоятельной митрополии и патриархии. Начало к тому было положено ещё в первые годы управления Русской Церкви константинопольскими патриархами.

Вскоре по крещении Руси при св. Владимире мы видим в ней полную и довольно многочисленную иерархию из клириков и епископов, прибывших из Константинополя, во главе с митрополитом. Христиан в России было ещё мало, епархий ещё не было, а епископы уже были. Это замечательный факт в нашей истории; он свидетельствует с одной стороны, как константинопольскому патриархy хотелось скорее утвердить и закрепить свою власть в России, а с другой о том, какие твёрдые основы для централизации церковной иерархии были положены в её устройство при самом начале. Мы оставим на время характер этой централизации, а обратимся к другим средствам, которыми митрополиты греки упрочивали свою власть в России. Средства эти заключались в отношениях церковной власти к власти светской. Митрополиты на первых порах поняли всю необходимость сближения с великокняжеской властью; они хлопотали о том, чтобы жить вблизи великого князя, и перенесли свою резиденцию из Переяславля в Киев. Они посоветовали великому князю раздать города в уделы своим детям и при отправлении князей на уделы отправили с ними и епископов под предлогом удобного и лучшего распространения христианства в России, и с целью дать места этим епископам, проживавшим около Киева. Так положена была византийская система в устройство русской церковной иерархии: и митрополия, и епархии учреждаются сверху по предписанию патриарха и великого князя в разных политических гражданских центрах России. Значение митрополита и епархиальных архиереев растёт вместе с возвышением власти великого князя и князей удельных: какой удел и князь был важнее, сильнее, там при нём возвышается и епископия, и епископ получает титул архиепископа; где устраивается великокняжеский престол, туда переносится и митрополия. Митрополиты очень рано поняли необходимость опираться на власть великого князя и поддерживать её, чтобы чрез то поддерживать и усилить свою власть в России; при самом начале княжеских междоусобиц они стали на сторону великого князя и убеждали младших князей подчиняться старшему, как отцу. Мало того, великих князей они стали приравнивать к византийским императорам и нередко титуловать их «царями» – именем, которое прежде прилагалось только к византийским государям. В свою очередь и великие князья скоро поняли необходимость сближения с епископами и особенно с митрополитом, и также стали оказывать им особое внимание и уважение, как отцам духовным. Во времена удельной розни русский митрополит был центром, около которого группировались все светлые, духовные силы, спасавшие крепость русской земли и облегчавшие бедствия народа. В Константинополе хорошо понимали такое значение митрополита при тогдашней гражданской неурядице в России и на этом значении митрополита думали поддержать свою власть над русскими. Когда в ХIV в. заявлены были настойчивые попытки к ослаблению церковной и гражданской централизации в России, то патриархи писали о необходимости поддержания единства в русской митрополии, как противовеса раздробленности Руси в гражданском отношении³².

Не смотря на такие заботы о поддержании единства митрополии, попытки к децентрализации церковной власти в России, к образованию нескольких особых митрополий выходили из разных политических центров и громко свидетельствовали о росте и значении церковной иерархии ещё в раннее время русской исторической жизни. Попытки к этому заявлены были прежде всего на севере России. Андрей Боголюбский, сильный тогда между удельными князьями и враждовавший с князьями киевскими, решился первый отделиться от Киева и образовать у себя особую митрополию, независимую от киевского митрополита; он отправил просьбу в Константинополь, прося у патриарха Луки Хрисоверга поставить своего любимца Феодора в особого митрополита; патриарх отказал Боголюбскому, ссылаясь на прежние порядки в России. Но обстоятельства вскоре оправдали намерения Боголюбского. Киев вскоре был разорён татарами; киевский митрополит Кирилл, не находя в нём приюта, должен был отправиться на север; преемник его митрополит Максим испытал тоже самое; верный традициям Византии, он вскоре сообразил, что ему лучше поселиться подле сильного тогда владимирского князя, и перенес свою кафедру во Владимир. Южнорусские князья ревниво отнеслись к такому переселению митрополитов; живя в Галиче, куда во время татарского погрома перенесена была столица киевских князей, они заявили открытые стремления удержать у себя митрополита; и потому Юрий Львович, управлявший тогда галицко-волынским княжеством, «восхоте галицкую епископию в митрополию претворити»; и предупредив северных князей, отправил в Константинополь своего кандидата на митрополию, игумена Петра. Но в Константинополе уважали права более сильных северных князей, чем галичского князя и не желали делить единую русскую митрополию; оттого поставили игумена Петра митрополитом «всея Руси» и дали ему позволение переселиться в возвышавшуюся тогда новую столицу северной Руси, Москву. Святитель Пётр был истинным патриотом, посвятившим себя делу возвышения московского государства и московской митрополии. Он всегда поддерживал сторону великого московского князя в борьбе его с удельными князьями. Живя постоянно подле московского князя и желая упрочить в Москве власть и значение митрополита «всея Руси», святитель Пётр убеждает великого князя устроить в Москве кафедральный собор и пророчествует о славе этого города, о пребывании в нём святителей и о покорении Москве всех других городов русских. Преемники св. Петра продолжают его дело и всеми силами заботятся о расширении власти великого князя и вместе с тем о расширении собственной митрополии. Русское царство к половине XVI в. простиралось на запад до Балтийского моря, на север до Ледовитого океана, на восток в пределы Сибири. Вместе с тем расширялись и пределы московской митрополии, которые равнялись пределам московского государства. Правда, власть московского митрополита простиралась не на все области и епархии, которые прежде были под властью киевского митрополита: западнорусская церковь перешла под управление своих особых митрополитов, поставляемых по желанию литовско-польских государей.

Взамен того, власть московского митрополита, значительно расширившись в объёме против прежнего на северо-востоке России, успела значительно окрепнуть и во внутреннем управлении делами церкви, успела получить великие государственные права и преимущества и в иерархическом отношении стать не только независимой от власти константинопольских патриархов, но и фактически сравняться с ней в управлении церковными делами своей обширной области.

Такого внутреннего роста она достигла не вдруг; централизация её власти шла вместе с централизацией светской власти, первая опиралась на последнюю и поддерживалась ею; но эта централизация московского митрополита началась далеко ранее образования самостоятельной московской митрополии, независимой от константинопольских патриархов. Ещё власть киевских митрополитов-греков положила задатки развития такой централизации. Как константинопольские патриархи в управлении делами Русской Церкви не думали строго подчиняться правилам, изложенным в номоканоне, так и древние киевские митрополиты в своих действиях превышали эти правила. Патриархи поставляли в России митрополитов без согласия русского духовенства и князей, даже вопреки их желанию; так и митрополиты в древней России посвящали епископов большей частью помимо такого же согласия удельных князей и местного духовенства; киевский митрополит на первых порах был и единоличным судьёй епископов и без собора удалял их с епископии. Вообще соборов по делам церковным в Древней Руси было мало; митрополиты действовали или самовластно, или по предписании из Константинополя. Правда, с конца XI в., когда Киево-Печёрский монастырь образовал у себя рассадник лиц, способных занимать епископские должности, в некоторых областях (Ростовской и Новгородской), благодаря усилившемуся вечевому складу народной жизни, установлено было правилом избирать на епископские кафедры лиц из местной низшей иерархии и при участии местного веча; но и тогда киевские митрополиты недружелюбно посмотрели на такой порядок местной церковной жизни и всеми силами старались ослабить его и уничтожить. В этом случае митрополиты перешли на сторону великих князей и старались поселить в них подозрение против остававшейся ещё свободы удельной-вечевой жизни и, опираясь на великокняжескую силу, успевали в своих централизационных планах. Интересна в этом случае борьба митрополита с новгородскими владыками. Новгородцы со своим владыкой издавна успели организовать местную церковную жизнь на народных общественных началах; они в 1353 г. жаловались в Константинополь на «непотребныя вещи, приходящия с насилием от митрополита»³³; в конце XIV в. они решились вовсе отложиться от Москвы; на вече отказались платить князю черный бор и поклялись, что не хотят зависеть и от митрополита, не будут платить ему суда и дани, целовали в том крест друг за друга, и грамоты о том «пописали, и попечатали и душу запечатали»³⁴. Узнав о том, митрополит Киприан приехал в Новгород, убеждал жителей и духовенство подрать составленную грамоту; но новгородцы «слова его не прияша, грамоты не подраша, и митрополит пойде из Новагорода, великое нелюбие держа»³⁵. Когда в XV в. новгородцы в тех же видах перешли на сторону литовского государства и литовских митрополитов, тогда московский митрополит, опасаясь совершенного ослабления своего влияния на новгородцев, представил их Ивану III изменниками православия, убедил его идти войной на Новгород и оружием принудить их подчиниться своему митрополиту. Новгород (в 1478 г.) пал в гражданском и церковном отношении; вечевой колокол был снят, отвезён в Москву и повешен, по характеристическому выражению летописца, «на колокольнице с прочими колоколы звонити»; туда же отправлены и многие колокола св. Софии; владыка новгородский схвачен и отослан в заточение. Новая попытка новгородцев в XVI в. отложиться от Москвы вызвала новый поход Грозного на Новгород, окончившийся страшным опустошением новгородской области и уничтожением остатков прежней свободной её жизни. С этих пор митрополиты закончили заботы о централизации своей власти в Русской Церкви и старались только оформить свои отношения к подвластному им духовенству. И вот в каких формах они определяли эти отношения.

Еще в конце XIV века святитель Алексей считал нужным открыто заявить, что он есть митрополит всея Руси, что он всем христианам, обретающимся во всей русской земле, пастух и учитель, что владыки всей русской земли находятся под его властью и в его воли³⁶. Хотя власть митрополитов его времени над русскими епископами далеко ещё была не полной и встречала противодействие себе в представителях областных интересов, в удельных князьях и некоторых епархиальных архиереях, но и в это время по мере ослабления уделов епископы чаще и чаще назначаются уже из Москвы и поставляются по избранию и благословению митрополита, по совету освященного собора и по повелению великого князя³⁷. К половине XV века окончательно вырабатывается такой порядок замещения епископских кафедр, который навсегда уже устраняет в избрании епископов участие местного клира и мирян и передаёт дело избрания освященному собору при митрополите, воле митрополита и влиянию великого князя. Порядок этот получил законное утверждение на соборе и был описан в особой уставной грамоте, разосланной по епархиям. В этой уставной грамоте, в своих «исповеданиях» и настольных грамотах епископы обязывались во всем повиноваться своему митрополиту, наблюдать его пошлины в своей епархии беспрекословно, являться к нему на соборы и для суда по первому зову³⁸. Такой порядок дел несколько времени не прививался к жизни новгородской архиепископии; но и здесь к концу XV века был установлен. Поставленные в такие подчинённые отношения к митрополиту, епископы не могли всегда обращаться к нему спокойно и с простым братским чувством просить его о разъяснении церковных нужд. Известно, что когда один из полоцких епископов в письме к митрополиту Ионе назвал его своим братом, то митрополиту такая форма отношения епископа показалась непочтительной. «Мы удивились, сын мой, – писал Иона, – что ты отнесся к нашему смирению не так, как изначала относились полоцкие епископы к прежним митрополитам, а по новому. Не знаем, дошел ли ты до глубокой старости и безпамятства, или забыл священныя правила и вопреки их надмился гордостию? Нам достойно оказывать смирение, чтобы каждый архиепископ и епископ соблюдал церковную степень, каждый свою, по чину их, как предано то из старины. Ну, посуди сам, пристало ли бы нам, митрополиту, писаться братом к св. патриарху? Да не будет. Но он волен, хоть и не должен, писаться так нам, своим сынам, когда пожелает. Равно и мы можем так писать к вам, но не вы, наши дети, к нам, разве только увлечетесь гордостию и будете без ума»³⁹. В последствии времени, когда образовалась полная теория верховной власти на Руси, когда государь Иван IV торжественно принял помазание на царство по примеру греческих царей, тогда он захотел ещё более возвысить и сан московского митрополита; на соборе 1564 г. по смерти митрополита Макария, среди многочисленных представителей высшего и низшего духовенства, царь открыто заявил, что «митрополит великия высочайшия степени русския митрополии архиепископом и епископом всем глава», что «его высокопрестольной степени перед архиепископы и епископы почести еще нет»; и потому на соборе составили и подписали уставную грамоту, определявшую высшие внешние отличия митрополита: ему предписывалось носить белый клобук с рясами (привесками) и херувимом и употреблять печать из красного воска, с изображением Божией Матери и предвечного Младенца⁴⁰.

И внешним своим положением московский митрополит напоминал собой главу епископов и владыку Русской Церкви. Двор его был устроен по образцу двора великокняжеского; он имел своих бояр, слуг и чиновников; у него был свой полк с особым воеводой. Простирая свою духовную власть на всю Русскую Церковь, митрополит московский имел много вотчинных земель – частью оставшихся от прежней киевской кафедры и от богатой владимирской епископии, частью вновь приобретённых в разных областях русских. Не смотря на попытки светского правительства ограничить владельческие права духовенства, владения митрополита оставались неприкосновенными и даже более и более умножались; светское правительство ограничивало права и владения низшего духовенства, епископов, архиепископов, но не митрополитов. Кроме доходов с вотчин и земель митрополит получал большие церковные доходы со своей епархии и епархий других епископов. Пошлины со всего духовенства, установленные ещё при митрополитах-греках, оставались при митрополитах из русских, и возрастали в своем количестве и качестве. При таких доходах кафедра московского митрополита была весьма богатой и давала ему полную возможность развивать свою власть в Русской Церкви.

Таков был собственный рост митрополитской власти в России, которая достигает самого высокого положения в церкви. Митрополит считается официально высшим духовным «отцем, пастырем и учителем», «главою епископов», под «властию и в воли» коего «всея русския земли владыки суть»; он давно уже достиг значительной самостоятельности и независимости от константинопольских патриархов; по внешней обстановке своей жизни он представляется как бы вторым государем. Все его права и значение в церкви и государстве признаются грамотами и уставами светской власти. Недостаёт ему одного имени патриарха, чтобы сравняться с остальными патриархами. Но, чтобы вполне уяснить естественность и историческую последовательность в учреждении русского патриаршества, необходимо определить, сознаёт ли нужду в перемене имени митрополита на имя патриарха сама высшая духовная и светская власть в России? Согласятся ли на это восточные патриархи? Раскрытие этих двух частных вопросов сводится к одному главному вопросу о положении Русской Церкви в ряду других христианских церквей Востока и запада. Здесь мы найдём другую причину учреждения патриаршества в России.

В то время, как Русская Церковь крепла в своей организации и делалась национальной, христианский мир на юго-востоке и западе Европы испытывал тяжёлые перемены. Латинская церковь давно уже отпала от православия; и не смотря на то, что папство вызвало против себя протесты в учении лютеран и кальвинистов, латинская церковь все ещё ширилась и хлопотала о слиянии с собой церквей православных; латинство прочно утвердилось в Западной России и отсюда простирало виды на Москву. Восток христианский также переносил тяжёлые испытания. Православная константинопольская церковь, хотя считалась первенствующею церковью, заправительницей судеб множества церквей поместных, на деле давно утратила значительную долю своей силы и самостоятельности, благодаря вмешательству во внутренние её дела византийских государей. Извне она, со всеми восточными патриархатами, страдала от нападения с одной стороны диких азиатских орд, с другой – от меча крестоносцев. Вскоре грозило ей нападение турок; чтобы избавиться от турок, греческие императоры согласились было на унию с Римом. Наконец в 1453 г. (29 мая) Константинополь был взят турками; греческий император Константин Палеолог был убит под стенами столицы; с ним окончилось могущество византийской империи, и управление ею перешло в руки султана Магомета II. Непрекращавшиеся в это тяжёлое время давние интриги трапезундских и цареградских греков были причиной того, что султаны, за первое время снисходительно относившиеся к христианам и к представителям их патриархам, вскоре изменили свои отношения к ним: обложили их непосильной данью, за поставление в патриаршество стали требовать тысячи червонцев, чаще сменяли патриархов, чтобы чаще получать эти червонцы; а когда патриархи не имели средств уплатить их, то разрушили здания патриархии и храм св. Софии превратили в мечеть. «Немного недоставало для того, чтобы все христианские храмы в Константинополе были обращены в мечети по приказанию верховнаго турецкаго первосвященника, Муфтием именуемаго» – говорит греческий летописец⁴¹.

Такие трудности, испытываемые Константинопольской Церковью, значительно ослабляли её силу в управлении Русской Церковью. Константинопольским патриархам при таком положении некогда и невозможно было удерживать свою власть над христианами в России. Ненормальности в отношениях патриархов к подвластным им церквам давно уже вызывали в последних протесты против патриаршего управления и настойчивое желание освободиться от этого управления. Болгарская и Сербская Церкви успели образовать у себя самостоятельные церкви и принять титулы церквей патриаршеских. В России также давно хлопотали о самостоятельных митрополитах. Здесь давно жаловались на слабое просветительное влияние митрополитов-греков, на вмешательства в русские церковные дела светской власти византийских государей и желали освободиться от этого вмешательства. Западнорусские епископы писали по поводу избрания митрополита Григория Цамвлака: «мы не думаем отделяться от восточнаго православия; патриарха цареградскаго мы по прежнему признаем святейшим патриархом,... но не можем без отвращения сносить насилия, какому подвергается церковь Божия от царя (греческаго). Св. патриарх и константинопольский собор не могут сами собою поставить митрополита по правилам, но поставляют, кого повелит царь; от того дар Св. Духа покупается и продается. Так поступил в наши дни отец ныне царствующаго императора (Мануила–Иоанн) с мотрополитами Киприаном, Пименом, ДИонисием и многими другими, заботясь не о чести церковной, а о серебре и золоте... Потому мы разсудили, что не следует нам принимать таких митрополитов, которые поставляются куплею от царя – мирянина, а не по воле патриарха и его собора»⁴². Неудавшаяся попытка греческого императора Иоанна Палеолога и константинопольского патриарха Иосифа вовлечь Русскую Церковь в унию с Римом на Флорентийском соборе и измена православию присланного из Константинополя митрополита Исидора ещё более вооружила русских против Константинополя; она поселила в русских православных людях недоверие к чистоте православия греков и была решительным побуждением к образованию в России самостоятельной митрополии. Падение Константинополя окончательно развязало руки русским. В это время на Руси стали поставлять митрополитов из русских без сношения с Константинополем, а в архиерейскую присягу внесена была клятва не принимать митрополитом грека, потому что греки в плену у поганых турок. Напрасно живший на Руси греческий патриот – Максим Грек старался рассеять в русских умах предубеждение против греков, против чистоты их веры и церкви; напрасно он среди своих обширных занятий написал отдельное сочинение о том, что церковь не осквернится, не теряет своей чистоты, если она будет и в плену у поганых; недоверие к грекам оставалось на Руси надолго; по временам оно ослабевало, но потом возобновлялось, и с резкостью заявлено было в конце ХVII в. во время раскольнических смут. Недоверие русских к грекам намеренно поддерживалось и врагами православия, иезуитами, которые, в видах отклонения западнорусских православных от Константинополя и от Москвы, в XVI в. настойчиво проводили мысль об утрате чистоты веры и церковных порядков греками и сносившимися с ними москвичами. Греческая Церковь, писал иезуит Петр Скарга, давно страдала от деспотизма византийских государей и подпала наконец самому позорному турецкому игу; турок возводит и низводит патриархов; патриарх и клир отличаются грубостью, невежеством; а в такой рабской церкви не может быть и чистоты веры. От греков переняла веру и порядки и Русь; она сносится с Востоком; от того и у ней нет чистоты веры, нет чуда Божия, духа любви и единения⁴³. Такие отзывы латинян о Русской Церкви переходили и в Москву; конечно не могли нравиться русским, поддерживали в них нерасположение к грекам и наводили на мысль об ином устройстве церковных иерархических порядков в России, о возвышении русской иерархии не только в собственном сознании, но в глазах западнорусского православного населения и всего христианского мира⁴⁴.

Падение византийской империи и разорение константинопольской патриархии, повлекши за собой уничтожение непосредственной зависимости Русской Церкви от Константинополя, вызвали в умах русских патриотов кроме недоверия к православию греков другую решительную мысль о возможности и необходимости перенесения царского величия и патриаршего достоинства в русскую землю. Мысль об этом появилась и настойчиво проводилась у нас уже со второй половины XV в. Мысль о сосредоточии в русской земле всех христианских царств и церквей и о перенесении в неё после падения Рима и Царяграда представительства как высшей светской власти византийских императоров, так и духовной церковной власти православных патриархов весьма рельефно изложена в посланиях старца псковского Елеазарова монастыря игумена Филофея к царскому наместнику во Пскове Мисюрю Мунехину и великому князю Василию Ивановичу: «мы только не много скажем о нынешнем православном царстве пресветлейшаго и великостольнейшаго государя нашего, единственнаго во всей поднебесной христианскаго царя, браздодержателя святых Божиих престолов святой вселенской и апостольской церкви, которая просияла вместо церкви римской и константинопольской и утвердилась в богоспасаемом граде Москве, и которая одна во всей вселенной светится и лучше солнца сияет.... Все другия христианския царства исчезли совершенно и совокупились в одно царство нашего государя по пророческим книгам, то есть соединились в одно российское царство. Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть.... Церкви римския пали от неверия, от аполлинариевой ереси; церкви втораго Рима, Константинова града, разрушены агарянами, и двери их разсечены секирами и мечами. Только одного нашего государя царство благодатию Божиею стоит; и этого ныне новаго державнаго царства, третьяго Рима, святая соборная и апостольская церковь во всех концах вселенной во всей поднебесной яснее солнца сияет»⁴⁵. Мысли о величии русского царства и Русской Церкви яснее этого и патриотичнее не возможно представить и выразить. Обстоятельства как нельзя более содействовали развитию этой мысли. Этими обстоятельствами служили не только падение Византии и разорение храма св. Софии Константинопольской, но и внутренние события в русском царствии и начавшиеся новые отношения его к судьбе церквей православных. Старец Филофей писал при сыне Ивана III; между тем царствование государя Ивана Васильевича III было весьма замечательно в развитии идеи о самодержавии русской власти. Иван III домогался воплощения на себе этой идеи. С этой целью он пошёл на Новгород, разрушил эту крепкую республику, долго и упорно не признававшую власти московского государя. Он случайно, совершенно по противоположным ему взглядам, получил предложение жениться на племяннице последнего византийского императора Константина ХII, царевне Софии Палеолог, но умел обратить этот брак в свою пользу. Царевна София, воспитанная в правилах византийского двора, внушила великому князю мысль о перенесении в Москву из прежней Византии всех порядков управления государством; она была виновницей многих нововведений при дворе московском, поселила в Иване III сознание, что он есть прямой преемник Палеологов, наследник прежнего величия их и титулов. Ивану III не удалось венчаться на царство царской короной. Это исполнил внук его, Иван IV; ему хотелось, чтобы венчание его на царство происходило именно таким чином, «яковым цесари римские, сущие христианские, от папы и патриарха венчаеми»; с этою целью он отправил нарочное посольство в Константинополь к патриарху, просил его прислать чин венчания византийских государей и благословить его на принятие царской короны. И патриарх не только исполнил желание русского государя, прислал ему утвердительную грамоту, «во еже быти и именоватися ему царем», но ещё старался доказать законность этого венчания историей и самим происхождением царя от деспины Анны (супруги Владимира Св.), сестры Василия Багрянородного⁴⁶. Венчание на царство и бывшее пред тем покорение Казанского и Астраханского царства ещё более возвышало русского царя в глазах не только русских, но и иностранцев. За это русские писатели сравнивали Ивана IV с царём Константином Великим, говорили, что ему Богом поручен живот всего православия, называли его непоколебимым столпом и недвижимым основанием Христовой церкви, браздодержателем святых Божьих церквей, престолом всех епископов и причтов, мудрым кормчим великого корабля всего мира⁴⁷. Иностранцы льстили Грозному для своих целей предложением ему высших почестей и титулов; иезуит Антоний Поссевин в переговорах с царём о вере льстил чувству его предложением императорского престола Царьграда и всего Востока⁴⁸. Крепость и сила русского царства, величие его помазанников, чистота и стойкость в нём православной веры издавна обращали на Россию внимание всего бедствующего под мусульманским игом христианского Востока. После падения Константинополя и разорения христианских церквей восточные патриархи переменили свой прежний начальственный взгляд на Россию и Русскую Церковь. Они теперь постоянно, каждый год, шлют в Россию не приказания, но жалобные письма о милостыне, в которых, желая подействовать на чувства русского правительства и народа, в ярких красках описывают свое бедственное положение и преувеличенно рисуют значение русского царства. Они писали царю: «церкви наши опустеют, если не будет вашего призрения и помощи... нет нам другаго помощника, кроме Бога и твоего царства»⁴⁹. Русского царя они величали всеми высокими именами: вторым Константином, единым правым государем, самодержцем всего христианского мира, христианским солнцем, освещающим всю вселенную (стр. 62–63), называли его «своим государем» (89); молили Бога, «да укрепит царство его и возвысит руку его, да избавит им повсюду все христианские роды от скверных варвар, сыроядцев и страшных язычников, агарян» (III), и «да подаст ему Господь Бог наследие царя Константина» (150–151). Отдавая себя в полное распоряжение царя, патриархи просили его в частности быть ктитором Церкви Цареградской (111–112), Иерусалимской (59), Александрийской (156); такие же послания получались с Афона (62) и с земель славянских (18).

С просьбой о помощи обращались восточные патриархи и к московским митрополитам и в этих просьбах также возвышали последних, приписывали им такие титулы, которые совершенно выдвигали значение митрополита и приравнивали его власть к власти патриаршей. В этом отношении для нас особенно важно послание константинопольского патриарха Феолипта к московскому митрополиту Варлааму (1516–1517 г.); на адресе патриарх пишет особенный титул: «Всесвященнейшему митрополиту московскому и всея Руси, нам же государю и владыке набожнейшему»; в послании просит о помощи и также называет митрополита священнейшим⁵⁰. Названия: «всесвященнейший, набожнеший» (ἰερώτατος μητροπολίτης κυγεβου,ὑπέρτιμος καὶ ἕξαρχος πάσης ρωσιας) – это такие титулы, которые прежде никогда не давались русским митрополитам, как занимавшим второстепенное место в константинопольской иерархии⁵¹. Перемена титула московского митрополита говорила уже о перемене взгляда восточных патриархов на русскую иерархию и о росте последней в глазах греков. Уважение к московскому митрополиту в мнении Востока возрастало до того, что ещё в половине XV в. иерусалимский патриарх Иоаким, вместе с просьбой к тогдашнему митрополиту Феодосию о помощи, просил его рукоположить на митрополию Кесарии Филипповой посылаемого им протосинкелла Иосифа, и наш митрополит исполнил просьбу патриарха⁵².

Указанные факты весьма важны в истории учреждения патриаршества в России. Во всех «известиях об учреждении патриаршества», во всех патриарших грамотах, присланных с Востока и утверждавших у нас патриаршество, бедствия восточных церквей под игом мусульманским, величие русского царства и стойкость в нём православия выставляются главными причинами утверждения в России и царского титула, и патриаршего сана. Учение о трёх царствах, изложенное в послании Филофея, буквально повторялось и в речах патриарха Иеремии, и в других письменных актах, присланных с Востока.

Но каким же образом с понятием о царском сане соединяется понятие и о патриаршестве церковном? Законно ли сопоставлять вместе эти двоякого рода власти – светскую и духовную? В понятиях византийских греков эти две власти стояли неразлучно одна от другой. Греческий император, светский глава христианского мира никак не мог жить без патриарха: этого требует достоинство, полнота христианского царства; император не может венчаться короной на царство, если его не будет венчать патриарх, и притом не всякий патриарх, но – или римский папа, или патриарх византийский. Равным образом по понятиям греков и патриарх терял долю своей силы и достоинства, если государство не управлялось царём и если патриарх не жил вблизи государя, не опирался в своих действиях на его помощь. Известен ответ патриарха Иеремии, когда ему предложили остаться патриархом в России и жить во Владимире: «будет на то воля великаго государя; только мне во Владимире быти невозможно, занеже патриарх бывает всегда при государе; а то что за патриаршество, если жить не при государе». Поэтому когда в московском государстве возникала и крепла мысль о самодержавии светской власти, когда московские князья по понятиям русских патриотов и книжников делались преемниками величия византийских государей, тогда в умах этих книжников носилась уже мысль и об утверждении патриаршества в России: возникало третье царство, московское, в которое сливались два прежних христианских царства; вместе с тем возникала и третья церковь – московская, которая сияла лучше солнца во всей вселенной. Такие идеи, зародившиеся на русской национальной почве, быстро облетали и страны православного Востока; и оттуда шли уже более оформенные образы, подробнее обрисовывавшие величие и русского царства, и Русской Церкви.

Русский государь в лице Ивана IV принял титул царский и торжественно венчался в московском Успенском соборе таким же чином, «яковым цезари римские, сущие христианские от папы и патриарха венчаеми»; но венчал его не патриарх, а московский митрополит Макарий. Здесь было уже нарушение греческого царского обычая; митрополит совершал такое дело, которое исключительно принадлежало патриарху константинопольскому. Недостаточность венчания на царство митрополитом сознавалась отчасти и царём. Поэтому Иван IV отправил особое посольство к константинопольскому патриарху и просил его прислать соборную грамоту с благословением на совершённое над ним царское венчание. Патриарх не сряду исполнил эту просьбу, получил богатые подарки и, отправляя в Москву просимую грамоту, намеренно отмечал в ней, что венчание на царство, совершённое митрополитом Макарием, «не крепкоствует», что по закону не могут совершать его не только митрополит, но и другие патриархи кроме римского и константинопольского; поэтому патриарх посылает в Москву своего особого экзарха-митрополита, «да совершит он божественное таинство и благословит государя – царя, как бы от лица патриарха, имея власть творить всякое начало священства невозбранно, как экзарх патриарший истинный и соборный»⁵³. Грозному не могли нравиться такие замечания патриарха о своём помазании на царство; он не принял нового торжественного благословения на царство от патриаршего посланника. Через два года после сего государь, как бы желая возвысить значение представителя церковной власти в России, на соборе 1564 г. торжественно назвал митрополита главой Русской Церкви, главой архиепископов и епископов, и предоставил ему внешнее отличие от них в праве носить белый клобук, который прежде носили новгородские и ростовские архиепископы. Но из истории последующих отношений Ивана IV к церковной власти видим, что царь вовсе не разделял мысли о таком возвышении церковной власти в государстве, какое приравнивало бы её к власти царской. В деле святителя Филиппа он не считал нужным обращаться к верховному суду константинопольского патриарха, за что и навлёк на себя нарекания от современников. В ответе князю Курбскому на эти нарекания Иван Грозный откровенно высказал, что он не хочет видеть усиления духовной власти в государстве и дозволять ей вмешательство в царские дела⁵⁴. Таким образом, при царе Иване IV русский митрополит, хотя носил уже высокие титулы и на деле пользовался правами и честью, какими пользовались восточные патриархи, но юридически ещё не был патриархом. Идеал единого православного христианского царства, какой выработан был в Византийской империи, по которому честь царская и патриаршая стояли вместе и неразлучно и помогали одна другой, по перенесении его в Россию оставался ещё не выполненным при царе Иване Грозном; этому мешали личные взгляды государя. Зато этот идеал нашёл для себя осуществление при сыне его.

И личные качества Феодора Ивановича, и современные ему исторические обстоятельства весьма много помогали выполнению этого идеала. По душевному настроению и взглядам на государственное управление царь Феодор совершенно не походил на своего отца. Физически слабый, малый ростом, болезненный, медленный и не ровный в походке, Федор Иванович не отличался ни быстротой и широтой мысли, ни стойкостью характера. Болезнь и воспитание заранее приучали его к кротости, молчаливости, уединению и набожности; в отношениях к окружающим он был чрезвычайно ласков и добр. Грозный, оценивая качества своего наследника, часто укорял его тем, что он создан быть не царём, а звонарём. Действительно, когда Феодор вступил на престол, то в нём увидели постника и молчальника, пригодного более для келии и пещеры, чем для управления государством. Он воплощал в себе тип набожного человека того времени. Вставал обыкновенно около четырёх часов утра; сряду же в крестовой принимал к себе духовника с крестом и благословением; дьяк вносил в комнату икону святого, празднуемого в тот день, и царь молился перед ней около четверти часа; а духовник кропил его святой водой. Затем царь шёл здороваться к царице и вместе с ней отправлялся в церковь к утрени, продолжавшейся около часа. Возвратясь из церкви, принимал поклоны от ближних бояр и духовных; в 9 часов ходил к обедне, которая шла два часа; в 11 часов обедал; после обеда спал около трёх часов; после отдыха шёл к вечерне, время после которой проводил с царицей, карликами и шутами; отходя ко сну, опять долго молился с духовником и ложился с его благословением. Царь любил благолепие и пышность при отправлении церковных обрядов, любил звон колоколов, каждую неделю ходил на богомолье в какой-либо монастырь. При таком настроении он меньше всего думал лично о своей царской власти; он боялся власти, говорит историограф, как опасного повода к грехам; если при выходе его на богомолье кто-либо подавал ему челобитную, то царь, «избывая мирския суеты и докуки», не выслушивал просьбы и отправлял с ней к управителю⁵⁵. Когда же он вынуждался разрешать государственные дела, то разрешение их подчинял своему личному чувству и взгляду о неразрывности церкви от государства; в внешнем величии государства и церкви с их учреждениями он видел непременный залог их внутреннего величия. Поэтому от такого государя, как Феодор Иванович, всего легче могло ожидать себе сочувствия и участия учреждение у нас патриаршества.

II⁵⁶

19 мая 1586 г. черниговский воевода князь Пётр Хворостинин извещал государя, что пришли в Чернигов старцы из Царьграда с торгом и сказывали, что видели в Львове антиохийского патриарха Иоакима, а патриарх идёт к государю, и старцы вполне не знают, через Чернигов ли он пойдёт, или через Смоленск; и если патриарх придёт в Чернигов, то воевода просил дать указ о приёме его. Царский указ от 21 мая предписывал, как придёт патриарх, тотчас отпустить его к Москве⁵⁷. Но патриарх отправился через Смоленск. 2 июня смоленский воевода, оршанский подстароста Андрей Шевердин в свою очередь извещал государя, что патриарх едет, с ним людей 14 и коней 19. Царь велел встретить патриарха с честью. 12 июня смоленские воеводы отписали, что патриарх прибыл к ним 5 числа, встретили его перед Смоленском за 12 вёрст, послали ему почётного корма в изобилии; вместе с донесением они прилагали грамоту Иоакима на имя государя⁵⁸.

Иоакиму не в первый раз приходится иметь сношения с Москвой и пользоваться милостями русского государя. Ещё Иван Грозный, узнав о затруднительном положении патриарха, послал ему бархатную соболью шубу и рухляди на 200 золотых, прося его молитв; за это Иоаким в изысканных выражениях благодарил государя, высказывал желание «лично видеть царский зрак и слушать сладчайший глас его»; в благодарность за подарки и в благословение послал государю части от мощей великомученика Иакова персианина, зуб св. мученицы Анастасии и миро, истекавшее от иконы Богоматери⁵⁹. Теперь Иоаким ехал в Москву за новыми милостями и в грамоте к царю описывал в новых изысканных выражениях величие и славу русского царства и своё давнее желание видеть доброту государя: «великое дело видеть великаго православнаго государя; писано – если кто видел небо и небо небеси и все звезды, а солнца не видал, тот еще ничего не видел... Солнце же наше в нынешние дни – ваша царская милость; и кто видит царское лице, возрадуется и прославит Бога, давшаго тебя в утверждение просвещения восточной церкви Христовой как солнце, светящее над всеми звездами». В заключение Иоаким просил дозволения посетить Москву, благословить государя и всех христиан его области, «ибо написано: приемляй пророка во имя пророче мзду пророчу приимет, и приемляй патриарха во имя патриарха мзду патриаршу приимет». Царь охотно согласился на просьбу Иоакима. Русский народ, много столетий зависевший в церковных делах от восточных патриархов, ни разу не видел ещё у себя ни одного из этих патриархов; приезд Иоакима был первым примером личного посещения патриархом России; религиозное чувство православного русского народа имело теперь случай высказать свои симпатии к одному из высших представителей православного Востока. Приезд патриарха открыто говорил не только о связи православного Востока с русским государством, но и о внимании, уважении первого к русским; русские патриоты могли воспользоваться этим обстоятельством для возвышения и прославления русского царства и Русской Церкви. Приказано было приготовить патриарху несколько почётных встреч по дороге его из Смоленска до Москвы. Первая встреча была в Можайске, где нарочно посланный боярский сын должен был приветствовать патриарха от имени государя; вторая встреча на последнем стану перед Москвой, в селе Мамонове, где патриарх должен был ждать особого указа о приёме в Москве; третья встреча при въезде в столицу на Дорогомилове, где встречал его боярин Иван Всеволожский с приставом. Иоаким прибыл в Москву 17 июня. Но торжественный приём его во дворце и от духовенства был отложен на некоторое время, частью для того, чтобы дать время престарелому патриарху отдохнуть после долгого и утомительного пути, частью для того, чтобы более ознакомиться с его нуждами, взглядами и настроением, и потом легче воспользоваться его приездом для успешного выполнения разных правительственных планов и нужд. Патриарху отведено было особое помещение на Никольском крестце в доме Шереметьева, куда отправлены ему царские дары, состоявшие из мёду, квасу и калачей⁶⁰.

25 июня состоялся торжественный приём патриарха во дворце. Церемониалы подобных приёмов, перенесённые из Византии и несколько видоизменённые на русской почве, в настоящем случае имеют для нас свое значение. Несмотря на свою сухую и мелочную обрядность, они служат самыми наглядным выражением тех взглядов, каких русский двор хотел держаться при известных жизненных отношениях к тому или другому лицу, или к принимаемому посольству. Церемониал встречи патриарха Иоакима не отличался такой пышностью, как было после при встрече патриарха Иеремии, может быть потому, что приезд Иоакима был неожиданным и первым в России и к нему не успели достаточно приготовиться; может быть и потому, что Иоаким не считался высшим патриархом на Востоке и ему не находили возможным оказывать те почести, какие были оказаны Иеремии. Во всяком случае и приём патриарха Иоакима отличался своею торжественностью. За патриархом были отправлены сани и санник митрополита. В этих санях, употреблявшихся по старинному обычаю при торжественных поездах русского митрополита, среди многочисленного народа патриарх Иоаким доехал до дворцовой церкви Благовещения, сошёл на крыльцо и папертью мимо церкви вошёл в государевы палаты. На крыльце встречал его посольский дьяк Андрей Щелкалов и проводил до подписной золотой палаты, где, сидя на троне, ожидал патриарха царь Феодор Иванович в полном царском одеянии, окружённый боярами и окольничими, одетыми в золотное платье. Иоаким был явлен государю; тот поднялся с трона и встретил его за сажень от своего места. Патриарх благословил государя, а последний предложил ему обычный вопрос о здоровье. Затем явлены царю окружная грамота цареградского патриарха, в которой свидетельствовались личность и нужды патриарха Иоакима; а от последнего дары государю – части мощей апостола Анании, Игнатия Богоносца, великомученика Георгия и мучеников Kиприана и Иустинии. Приняв дары, царь пригласил патриарха сесть по правую сторону от себя на другой лавке; посидев немного, звал его к себе обедать, а до обеда велел сходить в соборную церковь, где ожидала его встреча от московского митрополита и духовенства.

Для нас особенно интересна эта последняя встреча. Русский митрополит, представитель церкви, которая по понятиям тогдашних книжников считалась высшей между всеми церквами древнего и нового Рима, должен был встречать одного из восточных патриархов, занимавшего далеко не первое место в иерархии Востока. Русский митрополит, представитель цветущего православия, в своем главном кафедральном соборе должен был встречать хотя и почётного гостя, но пришедшего из далёкой угнетённой земли за милостыней и подаянием. По понятиям тогдашней Москвы, любившей чиниться своим величием пред другими землями и народами, русский митрополит естественно должен был воспользоваться первой встречей, чтобы наглядно показать антиохийскому патриарху величие Русской Церкви. Тогдашний московский митрополит «мудрый грамматик» Дионисий ожидал патриарха в Успенском соборе, в полном облачении, окружённый архиепископом, епископами, архимандритами, игуменами, протопопами, священниками и диаконами; на всех их сияли золотые парчевые ризы, украшенные жемчугом. Роскошь облачений, богатство церковных окладов на образах и раках мощей сряду должны были показать патриарху внешнее величие и благоденствие христианского царства. При входе патриарха в собор у южных дверей ему оказана первая почётная встреча от духовенства; его встречали митрополичий боярин Андрей Плещеев, дворецкий и соборный ключарь Григорий. Патриарх, войдя в собор, прикладывался к иконам и мощам и потом пошёл к амвону, где стоял митрополит. Как царь отошёл от своего трона на сажень на встречу патриарху, так и митрополит тоже сошёл с амвона на сажень. Но при приёме во дворце патриарх, как представитель церкви, свободно благословил государя; здесь же, в кафедральном соборе неподчинённой ему области, он встретился с другим представителем церкви, который, хотя носил низшую иерархическую степень, но на деле имел больше прав и власти, чем антиохийский патриарх. Митрополит Дионисий первый благословил патриарха, а потом уже патриарх благословил митрополита. Такой поступок Дионисия был прямым нарушением формы тех отношений к лицам церковной иерархии, которые издавна установлены на Востоке; совершённый при торжественной обстановке, он был более резок, чем тот, за который в прежнее время осуждал митрополит Иона полоцкого епископа; этот приём не мог не оскорбить патриарха. Но патриарх хорошо сознавал свое положение в Москве и не мог много протестовать против такого обращения с собой. В памятнике говорится, что сряду же за благословением митрополита «он поговорил слегка, что пригожее было бы от него митрополиту принять благословение прежде, да и перестал о том». Мы не можем много винить и митрополита за такое отношение к патриарху. Митрополит в настоящем случае был только выразителем идей о чести русского митрополита, которые тогда питались в умах русских патриотов; по всей вероятности Дионисий действовал так по наперед составленному царскому наказу, потому что церемониалам встреч и речей в подобных случаях всегда придавалось особое значение и они наперёд рассматривались и утверждались высшей властью. Такую же заботу русского правительства о сохранении чести русского митрополита мы увидим и при составлении церемониала первой встречи митрополита Иова с константинопольским патриархом Иеремией. После описанной встречи Иоаким остался слушать обедню, которую торжественно совершил митрополит; во время всей службы патриарх стоял по правую сторону у заднего столба в соборе позади царского места. По окончании обедни он отправился во дворец, где в набережной подписной палате ожидал приглашения к царскому столу. Обед происходил в золотой палате; патриарх сидел с правой стороны от государя за особым накрытым для него столом. После обеда он получил царские подарки и был отпущен на подворье⁶¹.

Приезд патриарха Иоакима, встречи его во дворце и соборе дали повод к оживлённым толкам в Москве между приближёнными к государю лицами о значении патриаршества и о необходимости учреждения его в России. Разговоры об этом были так настойчивы, что в самый короткий промежуток времени, менее двух недель от въезда Иоакима в Москву и в пять дней после приёма его во дворце, перешли уже в официальные переговоры царя с думой и патриархом и, можно думать, к 1-му июля были завершены⁶².

Душой начавшихся переговоров об учреждении патриаршества в России по сохранившимся памятникам представляется сам царь Феодор Иванович. Могла ли мысль об учреждении русского патриаршества зародиться в душе царя самостоятельно, под влиянием его благочестивой настроенности, привязанности к церкви и церковным учреждениям, и под влиянием давно уже укрепившихся в Москве рассуждений о русском царстве, как единственном и главном центре православия, которое должно украшаться титулами царя и патриарха? или эта мысль о патриаршестве появилась у царя под влиянием внушений посторонних лиц, окружавших государя? –решать эти вопросы положительно мы не имеем никаких исторических данных. Нет сомнения, что благочестие царя было искренне и в своих отношениях к представителям Церкви он не держался взглядов своего отца; с этой стороны нет причины отвергать, что мысль о патриаршестве в России могла зародиться в государе сама собой.

Верно и то, что в своих распоряжениях он действовал с совета и согласия боярской думы и особенно под влиянием соправителя Бориса Годунова. Что касается высказываемого историками мнения о том, что мысль о патриаршестве внушена государю Годуновым, то мнение это имеет против себя серьёзные возражения. Борис Годунов принимал непосредственное и деятельное участие в переговорах о патриаршестве; но мысль об учреждении последнего в России, как пособии к успешному выполнении честолюбивых планов Годунова, не могла ещё так рано окрепнуть в Годунове и настойчиво проводиться им за 5 и даже за 12 лет до начала выполнения его замыслов; царь Феодор мог иметь прямого наследника и помешать планам Годунова; для выполнения этих замыслов достаточно было содействия и митрополита и вовсе не было нужды в учреждении патриаршества; даже опасно было усиливать значение митрополита, потому что неизвестно, будет ли он всегда на стороне Годунова; наконец – сами переговоры об учреждении патриаршества начались ещё при митрополите Дионисии, который вовсе не был сторонником Годунова⁶³. Искал ли сана патриарха сам митрополит Дионисий и в этом смысле влиял на государя, – положительно тоже неизвестно⁶⁴. Дионисий считался человеком умным и образованным, в летописи назван премудрым грамматиком, обладал силой воли, следил за государственными нуждами⁶⁵; но известный поступок его при встрече патриарха Иоакима не может ещё служить подтверждением той мысли, что митрополит сам искал патриаршества и хотел стать выше антиохийского патриарха. В характере начавшихся переговоров об учреждении патриаршества в России должно отметить ещё ту замечательную черту, что переговоры об этом велись с особенной осторожностью только в кругу самых приближённых к государю лиц, в тайне не только от общества, но и от других должностных лиц, не принадлежавших к боярской думе⁶⁶; разглашением дела не желали помешать успеху предпринятых переговоров.

Вот как описываются переговоры о патриаршестве во время приезда патриарха Иоакима. Царь Феодор Иванович, помысля с своей супругой Ириной, с своим шурином Борисом Феодоровичем Годуновым, советовался и с боярами и в заседании боярской думы высказал им свои мысли в следующей речи:

«Из начала, от прародителей наших, великих князей, государей киевских, владимирских и московских наши богомольцы митрополиты поставлялись от патриархов цареградских и вселенских; потом милостию всемогущаго Бога и пречистыя Богородицы, христианския заступницы нашея владимирския, и молитвами великих чудотворцов всего российскаго царствия, за прошением и молением наших прародителей, благочестивых царей и великих князей московских и по совету патриархов цареградских начали поставляться особо митрополиты в московском государстве, по приговору и по избранию прародителей наших и всего освященнаго собора, от архиепископов и епископов российскаго царства даже и до нашей державы. Ныне Бог даровал нам милость видеть пришествие к себе патриарха антиохийскаго; возсылая за это славу Богу мы предлагаем испросить бы еще милость, чтобы Господь Бог устроил в нашем московском государстве российскаго патриарха на благочестие христианской веры; об этом посоветоваться бы с антиохийским патриархом и ему приказать бы посоветоваться со всеми патриархами, чтобы они благословили патриаршество московское»⁶⁷.

Так как предложение царя было сделано после частных предварительных переговоров с приближёнными лицами и представляло собой только соблюдение формальности для составления окончательного приговора о возможности начать сношения с патриархом по делу учреждения патриаршества в России, то в принятии царского предложения не было никакого сомнения. В заседании тогда же определено было отправиться Борису Годунову к патриарху Иоакиму, передать ему царскую волю и приговор думы.

Годунов ездил к патриарху на подворье и от царского имени передал ему слово в слово ту же речь, какую государь произнёс в тайном заседании с боярами; причём просил Иоакима, чтобы он «о том посоветовал с святейшим вселенским патриархом⁶⁸ цареградским, а пресвятейший бы патриарх посоветовал о том великом деле со всеми патриархи – с пресвятейшим патриархом александрийским Селивестром и с тобою патриархом Иоакимом и с иерусалимским патриархом Нифонтом и со архиепископы и епископы и со архимандриты и со игумены и со всем освященным собором; да и во святую бы гору и в синайскую о том обослалися, чтобы дал Бог такое великое дело в нашем российском государстве устроилося ко благочестИю веры христианския. А помысля бы о том нам объявили, как тому делу пригоже состоятися». В ответ на эту речь патриарх Иоаким благодарил государя за милостыни его бедствующим восточным христианам, одобрил мысль об учреждении в России патриаршества и обещал советоваться с остальными восточными патриархами и со всем освященным собором, прибавив, что «то дело великое, всего собора, а мне без этого совета учинить то дело невозможно». Эти слова переданы были государю, и царь, наградив патриарха богатыми дарами, приказал ему готовиться к отъезду из Москвы⁶⁹.

В 1-й день июля патриарх просил позволения посетить знаменитые московские монастыри⁷⁰; 4-го июля он был в Чудовом, а 8-го в Троицко-Сергиевой лавре; в каждом из них был встречен с почётом и получил подарки. 17-го июля патриарх опять был принят во дворце на прощальной торжественной аудиенции, где получил новые царские подарки; «а ести его (государь) не звал, а велел дать корм». Откланявшись государю, патриарх с царского дозволения заходил в Благовещенский и Архангельский соборы, в которых придворное духовенство пело для него молебны; в Успенском соборе патриарх не был; и по актам не видно, чтобы он прощался с митрополитом, может быть потому, что был недоволен первой встречей митрополита, может быть и по другим каким-либо причинам. 11-го августа Иоаким оставил столицу; его провожали пристав и боярские дети; с ним отправлен на Восток подьячий Михаил Огарков, который вёз патриархам царскую милостыню и грамоты. В грамотах исчислялись царские подарки на Восток и вовсе не упоминалось о намерении устроить патриаршество в России; просьбу об этом должны были передать патриархам на словах в тайне как патриарх Иоаким, так и отправленный нарочно с ним царский посланник⁷¹. Так началось дело об учреждении патриаршества в России; оно начато с большой осторожностью, с некоторыми опасениями за успех и с желанием сохранить до времени переговоры о нем в тайне.

Около года прошло в Москве в томительном ожидании вестей с Востока о том, как отнесутся патриархи к царскому предложению. Только в июне 1587 г. прибыл в Москву посланец с Востока, грек Николай, который на допросе в посольском приказе рассказал дьяку Андрею Щелкалову, что он отправлен из Царяграда патриархами Константинопольским и Антиохийским, что с ним посланы грамоты патриархов о милостыни, что патриархи дали ему наказ на словах передать государю ответ на его просьбу об учреждении патриаршества в России, что «цареградский и антиохийский патриархи соборовав послали по иерусалимскаго и по александрийскаго патриархов, а велели им быти в цареграде, и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал; и с собору хотят прислати патриарха иеруеалимскаго и с ним о том наказать, как соборовать и патриарха учинить»⁷².

Вскоре по приезде грека Николая произошли перемены в иерархии Москвы и Константинополя. Московский митрополит Дионисий за противодействие планам Годунова был оклеветан, низведён с митрополичьей кафедры и отправлен в новгородский хутынь монастырь на заключение; через два месяца место Дионисия занял Иов, бывший прежде ростовским архиепископом⁷³. В Константинополе патриарх Феолипт, происками успевший низвести с кафедры Иеремию II и занять его место, в 1587 г. сам был низведён с неё султаном и на первопрестольную кафедру в третий раз, после четырехлетней ссылки, возведён был Иеремия. Этим двум лицам, патриарху Иеремии и митрополиту Иову, суждено было принимать деятельное участие в учреждении русского патриаршества.

Иеремия сряду по возвращении из ссылки был озабочен устройством своей патриархии. Он так описывал свои заботы: «Я приехал в Царьград; вижу – Божия церковь (храм св. Софии) раззорена и строят в ней мазгит (мечеть), все достояние разграблено, кельи обвалились. Султан стал присылать ко мне, чтобы устроить патриаршую церковь и кельи в другом месте Царяграда; а мне строить нечем, вся казна была расхищена; и я бил челом султану, чтобы позволил мне идти в христианския государства для сбора милостыни на церковное строенье»⁷⁴.

Обращение за помощью в таких трудных обстоятельствах к доброму русскому народу издавна практиковалось на Востоке; а поездка в русскую столицу патриарха Иоакима была и готовым к тому примером. И вот в 1588 г. патриарх Иеремия решил отправиться в Россию. Его сопровождала многочисленная свита. К этой свите принадлежали: монемвасийский митрополит Иерофей, друг патриарха Иеремии, защищавший дело его от клевет и происков Феолипта⁷⁵, греческий архимандрит Христофор, патриарший архидиакон Леонтий, патриарший племянник Димитрий, 2 священника Макарий и Акакий, чернец старец Феолипт, казначей, келарь Стефан, толмачь, диакон, 9 человек служек; у митрополита Иерофея свой священник Григорий и 4 прислужника⁷⁶. Патриарх ехал чрез Волошскую и Польскую землю; в первых числах мая прибыл во Львов, где встретился с проживавшим там елассонским архиепископом Арсением, которого также причислил к своей свите вместе с старцем его⁷⁷. Проехав чрез Вильну и Оршу, 24-го июня Иеремия достиг Смоленска, где был остановлен московскими воеводами до получения царского указа о приёме и проводе его до Москвы.

Весть о приезде патриарха Иеремии в пределы России, полученная от смоленских воевод, произвела в Москве большое смущение; вместе с этим известием получена была и грамота от патриарха, в которой он, описав в кратких чертах свои страдания от султана, спрашивал государя: позволит ли он прибыть ему в Москву или нет? нужно ли ему быть в ней или нет? при чем патриарх неопределенно отмечал: «мы, чтобы учинить пользу своей великой церкви, изготовили все, что было по силе». Последние слова ещё более смущали московское правительство; оно недоумевало, что они значат. У него с одной стороны мелькала надежда, не везёт ли Иеремия обещанного приговора восточных первосвятителей об учреждении патриаршества в России, – тогда все сомнения рушатся и все хлопоты прекратятся сами собой. С другой стороны, оно задавалось вопросом о личности и правах Иеремии: состоит ли ещё он патриархом в Константинополе, потому что в Москве не знали о смене Феолипта и новом возведении Иеремии в прежнее достоинство; если он восстановлен в своих правах и везёт полномочия на учреждение патриаршества в России, то как его встретить, какую оказать ему почесть? Опасение сменялось в Москве приятной надеждой , а надежда переходила в боязнь новых хлопот и проволочек.

Из Москвы тотчас же были отправлены в Смоленск гонцы с царскими наказами к воеводам и архиепископу Сильвестру о приёме и проводах патриарха до столицы; туда послан пристав Семейко Пушечников для приветствия Иеремии. Воеводам сделан строгий выговор за оплошность, за то, что они узнали о патриархе только по приезде его в город; а от рубежа литовского, до 70 верст, он шёл как бы чужой землёй, нигде не будучи встречен, чего прежде не бывало; воеводам выставлено замечание и за то, что они не доставили никаких сведений о патриархе и цели поездки его в Москву. Им предписывалось оказать почёт патриарху и в встрече, и в корме, и в проводах такой же, какой бывает и московскому митрополиту⁷⁸. Если патриарх захочет войти в соборную церковь, то воеводам и архиепископу наказано встретить его с возможными благолепием, по тому же чину, как бывает встреча и митрополиту, чтобы в церкви было чинно, духовенства было много, чтобы на улицах и в церкви было людно и нарядно, чтобы дети боярские, и головы, и сотники стрелецкие, и стрельцы, и всякие торговые люди были нарядны⁷⁹. Приставу Пушечникову дан особый наказ приветствовать патриарха от имени государя и разведать о том, «каким обычаем патриарх к государю поехал, и ныне патриаршество цареградское держит ли, и нет ли кого иного на этом месте; где феолипт, бывший прежде патриархом; кто из них двух, по возвращении Иеремии, будет патриаршествовать; какая его нужда, что он едет за милостынею; не везет ли он с собою какого либо соборнаго приговора и наказа государю от всех восточных патриархов». Далее велено расспросить и о политических делах Турции, об отношениях её к Персии и западным государствам, равно и о том, кого видел патриарх в литовской земле, не вёл ли бесед с польским королём и панами – радою и не везёт ли каких литовских вестей и людей. Все это пристав должен разведать тайно, стороной, в разговорах со свитой, и обо всём, что узнает, должен отписать государю. Такие вести должны быть доставлены из Можайска, потом со второго стана от Москвы, и на последнем стану в селе Мамонове ждать особого указа о приезде в Москву⁸⁰. Смоленске воеводы донесли государю, что патриарх и его свита 4 июля ходили с их дозволения в Смоленский собор помолиться и слушали обедню; встреча им была почётная, духовенства было много, было людно и нарядно, корм давался почётный, и патриарх выехал из Смоленска 5 июля. Пристав в свою очередь доносил о полученных им сведениях о патриархе⁸¹.

Въезд Иеремии в Москву назначался на субботу 13 июля. Для встречи патриарха отправлен особый пристав Григорий Нащокин, который должен был приветствовать Иеремию у самой столицы на Дорогомиловской переправе через реку Москву и провожать его со свитой по лучшим улицам столицы на подворье рязанского епископа, назначенное для помещения Иеремии. Пребывание патриарха на этом подворье обставлено было хотя почётным, но строгим надзором⁸². Стол патриарху за всё время пребывания его в Москве выдавался из государевой казны⁸³.

В последующих затем сношениях с патриархом Иеремией правительство спешило заявить большее внимание и предупредительность, чем какие заявлены были патриарху Иоакиму, отчасти потому, что от Иеремии оно ожидало большего содействия начатым переговорам об учреждении русского патриаршества, отчасти и потому, что он был первым и старейшим патриархом восточной православной церкви. Прежде всего правительство как бы старалось загладить впечатление приёма, сделанного прежде Иоакиму в Успенском соборе. На другой день по въезде Иеремии в Москву к московскому митрополиту Иову послан был царский дьяк Андрей Щелкалов с наказом, чтобы митрополит отправил почётную депутацию из архимандрита, протопопа и дьяка приветствовать от своего имени прибывшего первосвятителя. И митрополит назначил в состав этой депутации чудовского архимандрита Феодосия, богородицкого кафедрального протопопа Евфимия и своего дьяка Тимофея Петрова. Депутация встречена на подворье царскими приставами и введена к патриарху, который в ожидании её сидел на заранее приготовленном помещении, на лавке против дверей, на подушке; перед ним был столик с книгами, а по краям стола сидели греческий митрополит и архиепископ. При входе депутации патриарх встал, прочитал по-гречески достойно и благословил депутацию, которая приветствовала его словами: «Пресвятейший вселенский патриарх Иеремей! Великаго государя, боговенчаннаго царя и великаго князя феодора Ивановича, всея России самодержца⁸⁴, отец и богомолец, великий господин, преосвященный Иов, митрополит всея великия России, у тебя благословения просит и свое благословение к тебе послал о Христе радоватися, и велел тебя о здравии впросити, как тебя всесильный Господь Бог сохраняет, и шествие твое путное здорово ли»? Затем в коротких словах выражены были сожаления митрополита Иова о гонениях на церкви восточные от неверных и благожелание, чтобы Господь всё «на первобытное обратил и всему православному христианству устроил полезная». Патриарх благодарил депутацию за привет и благожелания; посидев немного, вновь её благословил, отпустил и митрополиту Иову послал свое благословение и челобитье⁸⁵.

На следующее воскресенье, 21 июля, в 7 часу дня состоялся торжественный приём Иеремии во дворце. Патриарх ехал с подворья на осляти, а митрополит Иерофей и архиепископ Арсений ехали на лошадях в сопровождении царских приставов. Патриарх сошёл на крыльце у собора Благовещения, а спутники его сошли с коней, не доезжая до крыльца. На крыльце и всюду на пути, при входе их во внутренние царские палаты, расставлены были боярские дети и приказные люди в золотном наряде; патриарху сделаны три почётные встречи: на крыльце встречал его думный дворянин Татищев с дьяком; в проходной палате у лестницы – окольничий князь Петр Лобанов-Ростовский с дьяком, а у подписной золотой палаты казначей Траханиотов, который и возвестил государю о челобитьи Иеремии. Царь в большом наряде, со всеми атрибутами своей власти, сидел на троне, окружённый боярами, и, увидев патриарха, встал, подошёл к нему на полсажень от трона и просил благословения; патриарх прежде помолился перед образом и приветствовал государя. Царь спросил патриарха о здоровье: «как миловал тебя Господь в пути»? «Божиею милостию и твоим государевым жалованьем, я дошел до царства твоего здорово и позабыл все труды свои, когда увидел твои царския очи» – был ответ Иеремии⁸⁶. Приняв благословение, царь пригласил патриарха сесть на скамью с правой стороны, поодаль от патриарха посажены греческие митрополит и архиепископ; и за явкой даров от патриарха явлены были ответные дары государя⁸⁷. Посидев немного, царь простился с патриархом; обедать к себе не приглашал, но велел отпустить ему почётный стол на подворье. Тотчас за торжественной аудиенциею по просьбе патриарха следовала частная аудиенция его с Годуновым, на которой Иеремия должен был сообщить сведения о себе, о своих нуждах и по другим касавшимся до него вопросами. Он давал свои объяснения перед Годуновым в присутствии дьяков Андрея Щелкалова и дружины Петелина. Для этого патриарх отведен был в подписную малую ответную палату. Здесь он в первый раз был представлен Годунову; после взаимных обычных приветствий они сели; Годунов сряду же приказал лишним свидетелям – грекам митрополиту, архиепископам и старцам, также провожавшим их приставам и дворянам удалиться из комнаты в соседнюю проходную палату. Годунов обратился к патриарху с просьбой , чтобы он «подлинно разсказал о всем, для чего приехал к государю, в какую пору поехал из Царьграда; кто вместо него остался ведать патриаршеством; где находится феолипт, который прежде писал государю и назывался патриархом; проездом чрез Литву с кем он встречался и о чем говорил, и о чем вообще хочет возвестить государю»⁸⁸. Тогда патриарх в кратких чертах описал свои труды на константинопольской кафедре и притеснения от Феолипта, передал о поездке своей в Россию для сбора милостыни и о политических делах, слышанных им проездом через Литву⁸⁹. При этом патриарх присовокупил, «что есть у него некоторыя речи тайныя». Борис Феодорович выслушала их «вкратце» и обещал донести обо всём государю⁹⁰. Около часа времени продолжался приём патриарха во дворце; Иеремия поехал на подворье в 8-м часу дня. В Успенском соборе он не был; поклон ему от московского митрополита правлен раньше; а теперь разосланы были царские грамоты в города к архиепископам, епископам, архимандритам и игуменам с наказом прибыть им в Москву⁹¹ для оказания особенного почёта вселенскому патриарху при встрече его в соборе и главным образом на случай решения вопроса об учреждении патриаршества в России.

Что было предметом тайных речей, ведённых патриархом Иеремией с Борисом Годуновым, в актах не означено; но с безошибочностью можно заключать, что здесь говорили о русском патриаршестве. Так можно заключать из того, что переговоры о патриаршестве ещё во время приезда антиохийского патриарха Иоакима велись тоже тайно, и последующие переговоры по тому же вопросу с патриархом Иеремией будут долгое время происходить тоже тайно, и только по мере установления окончательных соглашений между патриархом и русским правительством рассуждения об этом примут официальную форму открытых рассуждений на соборе из русского духовенства. Из предварительных бесед с Иеремиею открылось, что Иеремия знал о желании русских устроить у себя патриаршество, слышал о переговорах, ведённых по этому поводу с Иоакимом и с остальными восточными патриархами, слышал и об обещании патриархов исполнить желание русских; но, отправляясь в Россию, он не повёз с собой никакого письменного определения восточных патриархов и официального полномочия от них устроить патриаршество в России; Иеремия приехал в Москву только за милостыней, за сбором подаяний для восстановления своей разрушенной патриархии.⁹² Сведения, полученные от Иеремии, не могли быть приятными для русского правительства; оно давно томилось ожиданием исполнения своих желаний и просьб к восточным патриархам, посылало на Восток значительные денежные подарки, но видело одну только проволочку дела, выслушивало одни обещания, а полного внимания к своим просьбам и материальным затратам не встречало. Поэтому в настоящий приезд Иеремии правительство положило действовать решительнее и хотело непременно настоять на согласии Иеремии устроить патриаршество в России, чтобы он, как патриарх вселенский, первый между восточными патриархами, сам дал свое благословение на это и потом своим влиянием настоял на таком же согласии других восточных патриархов. Дело о русском патриаршестве таким образом приходилось вести как бы с начала. Настояла нужда в новых переговорах лично с патриархом Иеремиею. Переговоры эти тянулись долго, пока не приведены были к окончательному решению⁹³. Продолжительность переговоров зависела с одной стороны от нерешительности, колебания, даже противоречия во взглядах патриарха Иеремии и сопровождавших его греков на учреждение патриаршества в России, с другой стороны от неискренности политики, принятой в Москве в переговорах с патриархом.

Ход переговоров с патриархом Иеремиею об учреждении патриаршества в России, на основании показаний русских и греческих источников, представляется в следующем виде⁹⁴. Прежде чем правительство приступило к прямым переговорам с Иеремией, оно хотело предварительно частным путем узнать личное мнение патриарха на это дело, согласится ли он поставить патриарха в России или нет. Для этой цели решились воспользоваться обстановкой жизни Иеремии на подворье, влиянием на него окружавших его лиц и личным настроением патриарха. Хронограф Дорофея, весьма сходно с актами посольского приказа, описав условия жизни патриарха и его свиты на подворье, рассказывает далее, что «патриарх со всех сторон был окружен подозрительными людьми, которые повсюду следили за ним по пятам, умели искусно льстить ему, выпытывали его мнения и что выслушивали, все передавали потом драгоманам, а те доносили государю; патриарх так был увлечен этими лицами, что неосторожно и без совета с кем-либо часто высказывал им свои думы и планы; он имел такую привычку, замечено в хронографе, что не слушал ничьего добраго совета даже от преданных ему лиц». В хронографе описана и тактика, какой держались приставленные к патриарху лица в частных предварительных беседах с ним о патриаршестве. Сначала они спросили Иеремию, как бы он поставил им патриарха? Патриарх на первый раз ответил, что он не может этого сделать, а соглашался только на поставление автокефального архиепископа для русских, подобно тому как он посвящает в Ахриду⁹⁵. Ответ Иеремии вызвал сильные возражения со стороны его друга, монемвасийского митрополита. Оставшись наедине с патриархом Иерофей заметил: «владыка мой, нельзя этого сделать, потому что Константин Великий на вселенском соборе учредил патриаршество и Юстиниан Великий на пятом вселенском соборе установил ахридскую архиепископию и иерусалимскаго патриарха ради страстей Христовых. Нас же представителей востока здесь только трое (и третий Арсений елассонский не имел уже своей кафедры); притом, владыка, мы пришли за милостыней к царю и ради нужды, какая настала во дни наши». Замечания Иерофея, направлявшие патриарха к осторожному и точному соблюдению канонов, на время поколебали мысли и чувства патриарха; Иеремия ответил на эти замечания: «и я не хочу» (т. е. устраивать здесь особое патриаршество); но при этом прибавил: «если же они (русские) захотят, то я сам останусь здесь патриархом». Иерофей опять возразил: «владыка святый, невозможно этому статься, потому что ты иноязычен и не знаешь обычаев здешняго края; здесь другие порядки и другия привычки; и они (русские) не хотят тебя иметь своим патриархом». Но патриарх настаивал на своём и ничего не слушал, отмечено в хронографе.

Несомненно, что мысль о возможности навсегда остаться в России и перенести сюда патриархию настолько овладела умом и чувствами Иеремии, что она долго занимала его и упорно им отстаивалась. Мысль эта могла быть незаметно подсказана Иеремии окружавшими его русскими приставами для известных целей, о которых говорится в хронографе Дорофея; она могла и сама зародиться в душе Иеремии во время частных переговоров о русском патриаршестве, как результат его личных продолжительных страданий во время бурного управления константинопольской кафедрой и его светлых надежд на успокоение православного Востока при виде цветущего состояния христианства под охраной и покровительством единственных тогда православных московских государей. Мысль эта на первый взгляд могла благоприятствовать и желанию русских, даже льстить их национальному чувству; чего проще было устроить патриаршество в России, когда является в ней сам вселенский, первенствующий патриарх, готовый навсегда в ней и остаться? Если русское царство, по понятиям тогдашних русских патриотов, должно вмещать в себе права и атрибуты всех царств древнего христианского мира, то необходимо, чтобы и патриарх Русской Церкви был вселенским и пользовался высшими правами в христианской церкви. Высказанное константинопольским патриархом желание остаться в России как нельзя более отвечало этим желаниям и взглядам известной части русских книжников и патриотов. На деле высказанная Иеремией мысль о своем желании остаться в России оказала великую услугу русскому правительству. Как только оно узнало о взглядах и намерениях патриарха, сряду же ухватилось за эту мысль и положило ее исходным пунктом и основой всех дальнейших переговоров с Иеремией об учреждении патриаршества в России. Это прямо подтверждают все как русские, так и иностранные свидетельства; только при раскрытии подробностей в ходе переговоров с патриархом русские источники умалчивают о некоторых посредствующих звеньях и несомненно бывших при этом затруднениях, о которых ясно дают разуметь свидетельства иностранные.

Как только при дворе узнали о желании патриарха остаться в России и здесь патриаршествовать, то порешили, не вступая ещё ни в какие официальные сношения с Иеремией, частным образом убедиться в искренности этого желания и хотели, чтобы он сам высказал его пред русскими. Об этом отмечено в хронографе Дорофея: «Наконец русские хитро придумали и говорят патриарху: владыка, если бы ты захотел здесь остаться, мы имели бы тебя здесь патриархом. Эти слова были высказаны ни царем, ни кем либо из главных придворных, а теми лицами, которыя были приставлены надсматривать за патриархом. И Иеремия неосмотрительно, и нерасчетливо и без совета с кем либо сказал: остаюсь». После этого русское правительство приступило к официальным переговорам с Иеремией о русском патриаршестве и приступило с некоторым опасением за успех своего дела, почему на первое время и скрывало эти переговоры от общества. Опасения вызывались большими затруднениями в предстоящем деле. С одной стороны, русские радовались изъявленному патриархом желанию остаться навсегда в России; это желание льстило национальному их чувству и на первый взгляд могло удовлетворить желаниям русских. На деле же оно встречало неодолимые препятствия. Русские знали, что желания и действия Иеремии уже вызвали протест себе в самой свите патриарха со стороны митрополита Иерофея; этот протест более настойчиво и в резких формах могли выставить и другие представители восточной церкви. Переселение патриарха Константинопольского в Россию могло совершиться только с согласия вселенского собора и всех восточных патриархов; а согласия этого невозможно было ожидать с Востока в деле такой громадной важности, потому что его нельзя было получить даже при первых и более упрощенных переговорах об учреждении патриаршества в России. Выполнению желания Иеремии остаться в России мешали препятствия и со стороны самой Москвы. В случае исполнения этого желания приходилось передать управление Русской Церковью опять в непосредственное заведывание грекам, от чего русские так долго и настойчиво желали избавиться и от чего они недавно ещё освободились; отдаться опять в руки греков и во всём подчиниться их влиянию значило добровольно отказаться от своей истории и от своего национального развития. Все эти затруднения очень хорошо сознавались и греками, и русскими. Не без причины Иерофей Монемвасийский, возражая Иеремии, указывал на практическое неудобство и невозможность оставаться ему в России патриархом. В свою очередь и русские, рассуждая на соборе о желании Иеремии, выставляли те же замечания, какие они высказывали раньше при устройстве самостоятельной московской митрополии: «он (Иеремия) здешняго обычая и русскаго языка не знает и ни о которых делех духовных нам с ним советовати без толмача не умети»⁹⁶. Патриарх Иеремия, как иностранец, мало знал Россию и сам мало был известен русским. Между тем в Москве был свой митрополит Иов, который издавна успел приобрести любовь к себе со стороны правительства⁹⁷. Для него низведён был с кафедры «премудрый грамматик» Дионисий; правитель Годунов, всегда с расчётом подбиравший людей и возвышавший их для своих целей, может быть подготовлял теперь в Иове усердного помощника в своих планах. Таким образом митрополит Иов считался лучшим кандидатом на предположенную к открытию кафедру всероссийского патриарха. Все эти обстоятельства естественно затрудняли выполнение желания Иеремии остаться в России патриархом. В переговорах об учреждении русского патриархата должны были таким образом обнаружиться разные противоположные влияния, и ход переговоров должен был затянуться на более или менее продолжительное время.

После предварительных частных собеседований с приближёнными лицами или, как говорится в русских актах, «помысля с своею благоверною царицею», государь собрал думу и говорил с боярами. Царская речь начиналась тем известным описанием порядка отношений Русской Церкви к константинопольским патриархам, какое мы видели выше из царской речи в приезд Иоакима. Далее царь описывал тайно ведённые с Иоакимом переговоры о поставлении русского патриарха и обещание Иоакима советоваться о том на Востоке с остальными патриархами и со всем освященным собором⁹⁸. Затем царь переходит к Иеремии:

«А ныне нам, великому государю, по велицей неизреченной милости Божией и пречистыя Богородицы нашея христианския заступницы и великих чудотворцев молитвами, велел Бог видети к себе пришествие патриарха цареградскаго Иеремея, чего доселе при наших прародителях никогда не бывало, чтобы от такого великаго и начальнаго вере христианской места и православнаго царяграда пришел патриарх. И мы, о том прося у Бога милости, помыслили, чтобы в нашем государстве в российском царстве учинити патриарха, кого Господь Бог благоволит. Будет похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремея, и ему быти патриархом в начальном месте в Володимере, а на Москве бы митрополиту (быти) по прежнему, а не похочет цареградский патриарх быти во Владимере, иноб на Москве учинити патриарха из московскаго собору, кого Господь Бог благоволит»⁹⁹.

Приведённая царская речь боярской думе, как она записана в официальных документах, обращает на себя особенное внимание. Она носит явные следы недомолвок и непрямоты в политике, какой думало держаться московское правительство в предстоявших сношениях с патриархом. В своей речи царь ни слова не говорит о частных предварительных сношениях с Иеремией и об известных ответах патриарха на пытливые слова царских приставов, между тем как полученные частным путём сведения о взглядах патриарха по занимавшему тогда вопросу одни только и могут объяснять смысл и характер предложения боярской думе. Самое предложение царя на первый взгляд не разъясняет, чего собственно желает правительство от патриарха – того ли, чтобы Иеремия остался в России? тогда не зачем предлагать ему жить во Владимире; или того, чтобы Иеремия посвятил Иова в патриарха России и сам потом уехал из неё? тогда не зачем было просить Иеремию оставаться в ней. В том и другом случае в царском предложении видны недомолвки и противоречия. Дело в том, что правительство, вступая в официальные переговоры с патриархом Иеремией, было сильно озабочено успехом этих переговоров и твердо высказанным желанием патриарха остаться в России. Вполне согласиться с желанием патриарха русское правительство не хотело по указанным выше причинам; прямо отказать патриарху в исполнении его желания оно тоже затруднялось, чтобы не оскорбить патриарха этим отказом, чтобы не ускорить его отъезда из России, не окончив задуманного дела, чтобы не остановить начатых переговоров о русском патриаршестве надолго, может быть и навсегда. Для этого и придумали посредствующую меру; решили просить Иеремию устроить патриаршую кафедру в России, не в Москве, где останется по прежнему митрополит Иов, а вдали от Москвы, в прежнем стольном городе северной России, во Владимире, вполне рассчитывая, что Иеремия, согласившись в принципе на царское предложение и не желая оставаться во Владимире, вынужден будет до своего отъезда из Москвы посвятить Иова на патриаршество. Такой смысл царского предложения, выражавший собой новый шаг правительства в начинавшихся официальных переговорах с Иеремией, подмечен в хронографе Дорофея, где записано: «русские, когда узнали, что Иеремия не согласен рукоположить другаго на патриаршество, а сам хочет здесь остаться, говорят ему: так как, владыка, ты хочешь здесь остаться, и мы согласны на это; но так как древний престол русский во Владимире, то ты и потрудись туда переехать и там жить». Со всею ясностью смысл царского предложения высказался в назначении особого лица вести официальные переговоры с патриархом и в данном по этому случаю наказе. Для этих переговоров назначался сам царский шурин, великий и ближний боярин и конюший, воевода и наместник казанский, Борис Феодорович Годунов; великому дипломатическому искусству его поручалось «с патриархом поговорить и посоветовать, возможно ли тому статься, чтобы ему быть (патриархом) в российском государстве в стольнейшем городе Владимире»¹⁰⁰.

Борис Годунов, прибыв на подворье, после обычных приветствий патриарху тайно держал ему такую речь: «Государь наш, благоверный царь и великий князь Феодор Иванович всея России самодержец велел тебе, святейшему патриарху, объявить свою государскую мысль. Прежде сего приходил к нашему царскому величеству святейший патриарх Иоаким антиохийский милостыни ради. И мы тогда, прося у Бога милости и у великих чудотворцев, помыслили с своею царицею и великою княгинею Ириною и с бояры своими о том поговорили, чтобы Господь Бог милосердие свое подаровал и устроил бы в нашем российском государстве патриарха, и к тебе и ко всем патриархам с антиохийским патриархом о том приказали есмя, чтобы вы все вкупе меж себя о том посоветовали в союзе со всем освященным собором, как бы Господь Бог такое великое и преславное дело ко благочестию веры христианския устроил. А ныне пришел к нашему царскому величеству ты, пресвятейший вселенский патриарх Иеремия, сказывал в распрос боярину нашему Борису Феодоровичу Годунову, что, по грехам всего христианства, неверный турский салтан на церковь Божию волнение и на тебя гонение учинил; тебя от церкви Божия отженя отсылал на белое море; патриаршескую церковь в Царьграде разграбил и учинил в той церкви мезгит; и то все сталося греха ради христианскаго. И ныне о том помыслили, чтобы тебе, святейшему патриарху Иеремии вселенскому, быти на патриаршестве в нашем государстве в российском царствии на престоле владимирском и всея великия России»¹⁰¹.

Предложение, сделанное Иеремии, не могло ему понравиться; в нём патриарх не мог не заметить затаённого желания, чтобы он не оставался в России, а посвятил на патриаршество митрополита Иова. Удаление из России прямо противоречило личному желанию Иеремии навсегда остаться в ней; а указание основать патриаршую кафедру во Владимире и поселиться в этом городе вдали от царя считалось в глазах патриарха унижением его чести и сана; жизнь вдали от царского двора приравнивалась к ссылке; не даром Иерофей Монемвасийский называл город Владимир худшим Кукоса, куда был сослан св. Иоанн Златоуст. Все такие мысли, хотя и в мягких формах, патриарх передал в своем ответе Годунову на сделанное предложение. На замечания Годунова о переговорах с патриархом Иоакимом и просьбах ко всему Востоку об учреждении патриаршества в России Иеремия сначала отвечал:

«О том нашему смирению о Христе брать наш антиохийский патриарх Иоаким государя вашего желание о патриаршестве в российском государстве извещал. И мы, прося у Бога милости, вкупе с александрийским патриархом Селивестром и иерусалимским патриархом Нифонтом и с антиохийским патриархом Иоакимом и со архиепископы, епископы, и со архимандриты, игумены и со всем освященным собором советовали, и советовав приговорили, что пригоже в вашем царстве патриаршеству быти и патриарха учинити. И ныне будет на то воля вашего государя царя и великаго князя Феодора Ивановича всея России, что мне быти в его царстве, и аз того не отмещуся. Только мне во Владимире быти невозможно, за иже патриархи бывают при государе царе всегда. А то что за патриаршество, что жити не при государе, тому статься никак невозможно»¹⁰².

Когда ответ патриарха был передан государю, царь, чтобы лучше испытать мысли Иеремии и вызвать от него прямое согласие на поставление Иова в патриархи, посылал Годунова «многажды говорити и советовати о том, чтобы патриарх Иеремей произволил быти на владимирском и всея России патриаршестве. И патриарх о том много советовал с боярином во многие приезды, да на то не произволил». По словам греческого хронографа, на все настойчивые предложения остаться во Владимире, заявленные ему во многие приезды, патриарх наконец решительно ответил: «не говорите мне таких слов; я этого никак не сделаю». По указаниям русских источников, патриарх представил даже особое встречное предложение. «А говорил: будет благочестивый государь повелит мне быти в своем государстве, в царствующем граде Москве при себе государе в том месте, где ныне митрополит, аз того не отмещуся; а митрополита мочно устроити и в ином городе, коли государь хощет меня устроити в своем государстве»¹⁰³.

Убедившись в непреклонном желании Иеремии остаться в Москве при государе на месте Иова, правительство нашло нужным действовать прямо и решительно. В первых числах января 1589 г. вновь собрана боярская дума, ей представлен доклад об ответах патриарха, о невозможности исполнить его волю и предложено было испросить письменное согласие патриарха на установление патриаршества в России, на возведение Иова в патриархи и, в соответствие такому возвышению российской иерархии на увеличение числа митрополитов и архиепископов. Приводим в подлиннике этот весьма интересный царский доклад боярской думе.

«Помыслили были есмя о том, чтобы святейшему патриарху Иеремии вселенскому быти в нашем российском государстве на патриаршестве владимирском всея России; а в нашем стольном месте в царствующем граде Москве у пречистыя Богородицы и у великих чюдотворцев московских быти отцу нашему и богомольцу преосвященному Иову митрополиту по прежнему. И святейший патриарх Иеремий на владимирском и всея России патриаршестве быти не хощет. А только мы произволим ему быти на Москве на патриаршестве у пречистыя Богородицы, где ныне отец наш и богомолец митрополит Иов, и он нашу волю чинити хощет. И мы себе о том помыслили, что то дело нестаточное, как нам то дело учинити, что таковаго сопрестольника великих чюдотворцев Петра, и Алексия, и Ионы, и достохвальнаго жития мужа свята и преподобнаго отца нашего и богомольца преосвященнаго Иова митрополита всея великия России от пречистыя Богородицы и от великих чюдотворцев изженути, и учинити греческаго закона патриарха. А он здешняго обычая и русскаго языка не знает, и ни о которых делах духовных нам с ним советовати без толмача не умети. И ныне бы еще посоветовати с патриархом о том, чтобы (он) благословил и поставил в патриархи на владимирское патриаршество российскаго собору митрополита Иова всея России по тому ж чину, как поставляет на патриаршество патриархов александрийскаго, антиохийскаго и иерусалимскаго; и поставление бы патриаршеское у цареградскаго патриарха взяти, чтобы впредь поставлятися патриархам в российском царстве от митрополитов и от архиепископов и епископов; а митрополит бы и архиепископы и епископы поставлялися от патриарха в российском царстве; а для бы того чину митрополитов учинити и архиепископов и епископов прибавити, выписав городы, в которых городех пригоже»¹⁰⁴.

13 января по определению боярской думы царский приказ передан был патриарху Иеремии Борисом Годуновым и дьяком Андреем Щелкаловым; последний с этого времени должен был заменить собой Годунова в переговорах с патриархом, так как главнейшие затруднения в них приходили теперь к концу и, в случае согласия патриарха на царскую волю, приходилось исполнять только внешние формальности в этом деле. Посланные заявили патриарху, что так как после неоднократных совещаний с ним во многие приезды, он отказывался быть на владимирском патриаршестве и жить во Владимире, то государь определил передать ему и посоветовать чтобы он благословил и поставил в патриархи на владимирское и московское патриаршество из российского собора митрополита Иова¹⁰⁵. Вопрос был поставлен прямо и ответ на него долженствовал быть решительный. Но патриарх не сряду дал свое согласие на это, ему было жаль расстаться навсегда с давно лелеянной мыслью о своем патриаршестве в России, не смотря на то, что на эту мысль он выслушивал резкие замечания со стороны своего спутника и друга, митрополита Иерофея. В этот приезд царских посланников патриарх много и долго говорил с ними; наконец должен был уступить царской воле и «приговорил, что он на патриаршество владимирское и московское и всея России благословит и поставит из российскаго собора, кого государь произволит, и вперед благословение свое даст, чтоб впредь патриархам поставлятися здесь в российском царстве от митрополитов, архиепископов и епископов по чину патриаршескому, как о том чин обдержит; а его бы государь пожаловал отпустил в Царьград»¹⁰⁶. Характеризуя согласие Иеремии на учреждение патриаршества в России, греческий хронограф отмечает, что патриарх дал это согласие против своей воли, уступая настойчивому требованию исполнить царское определение, вызванному настояниями самого патриарха о своём патриаршестве в России. Желая как бы оправдать Иеремию и в этих настояниях и в уступке его царскому желанию, хронограф даёт разуметь, что патриарх и сам под конец сознал свою ошибку и уступил из опасения нарушить правила церковных законов, чтобы, оставаясь патриархом Царьграда, в тоже время сделавшись патриархом России и живя в особой её области Владимирской, не быть ему дважды епископом, что несогласно с канонами.

Русским только и нужно было теперь же, во время пребывания Иеремии в Москве, получить согласие и обещание его устроить патриаршество в России и поставить ей своего патриарха. Заручившись таким обещанием, они спешили немедленно его исполнить. Представители из высшего русского духовенства давно были собраны в Москву и ожидали возможности приступить к торжественному утверждению заранее задуманного дела. Дело это ведено было без них и в тайне, хотя вести о нём не могли укрыться совсем от общества. Наконец на 17 день января назначено в Москве открытое заседание собора из представителей высшей русской духовной и светской иерархии. На соборе присутствовали кроме митрополита Иова три архиепископа, шесть епископов, пять архимандритов, четыре игумена и три соборных монастырских старца¹⁰⁷; греки на собор не приглашены.

Соборное заседание открылось речью, в которой царь в первый раз представил духовенству открытый доклад о всех предварительных переговорах с патриархами Иоакимом и Иеремией об учреждении патриаршества в России. Речь Федора Ивановича была буквальным повторением прежних речей его к боярской думе по указанному вопросу. Описав ответы Иеремии на сделанные ему предложения остаться во Владимире, государь обращается лично к митрополиту Иову и с горечью сообщает ему о предложении патриарха: «А тебя отца нашего и богомольца (патриарх советует) нам устроити инде. И мы о том и не помыслили, чтоб тебя отца нашего и богомольца от пречистыя Богородицы и великих чюдотворцев отженути и учинити бы патриарха греческаго. Он здешняго обычая и русскаго языка не знает и ни о которых делах духовных нам с ним говорити без толмача не умети». Сообщив затем о согласии Иеремии поставить русского патриарха, государь в конце предлагает митрополиту Иову посоветоваться с архиепископами, епископами и со всем освященным собором, как бы дело учреждения патриаршества в России довести до конца. Митрополит Иов, тут же на заседании переговорив с представителями духовенства, положился во всём на царскую волю. Тогда составлен был приговор царя с духовенством и боярами отправить дьяка Андрея Щелкалова к Иеремии, расспросить о патриаршем поставлении и получить от него письменное изложение чина этого поставления¹⁰⁸.

Дьяку Щелкалову Иеремия сообщил, что патриаршее поставление бывает такое же, как митрополитов, архиепископов и епископов, сначала наречение, затем и посвящение; причём вручил дьяку и письменный чин этого поставления на греческом языке¹⁰⁹.

Государю не понравился полученный от Иеремии чин поставления на патриаршество. Поставление на патриаршество у греков далеко не имело той торжественности, какой отличалось поставление на Руси даже митрополитов, потому что и внешняя обстановка жизни восточных патриархов под игом иноверных далеко не была такой блестящей, как жизнь московских митрополитов. Кроме того на Востоке никогда не было особого чина посвящения из епископов в митрополиты и хиротония не повторялась над митрополитами и патриархами, если они избирались из епископов. И этот греческий порядок не согласовался с тогдашними порядками Русской Церкви; здесь в сан митрополита рукополагали вновь, хотя бы рукополагаемый и носил прежде сан епископа; для нового высшего сана считалась необходимой и высшая благодать; тем более эта новая высочайшая благодать нужна была для превысочайшего патриаршего сана, какой в первый раз принимал на себя митрополит московский. Поэтому царь, любивший торжественность в церковных обрядах и опасавшийся каких-либо упущений, которые могли бы ослабить важность и силу вновь учреждаемого в России патриаршества, остался недоволен греческим чином поставления, приказал Щелкалову выписать чин поставления митрополита на Руси¹¹⁰ и из этих двух чинов греческого и русского составить новый чин избрания и поставления на патриаршество; приказал обставить его новыми подробностями, которые открыто говорили бы о величии и важности вновь учреждаемого в России сана патриаршего.

19 числа января происходило новое совещание царя с митрополитом, освященным собором и боярами; на этом собрании рассматривали и одобрили вновь составленный чин поставления русского патриарха и приговорили отправить к Иеремии особую депутацию из представителей духовенства, которая должна была править перед патриархом поклон от царя и челобитье от митрополита, вновь изложить перед ним весь ход задуманных и начатых переговоров об учреждении патриаршества в России и от лица всей Русской Церкви просить Иеремию «обновити московское государство российское царство патриаршеским и святительским саном великим».

Представив патриарху сам чин избрания и поставления на патриаршество, депутация должна переговорить, «как тому великому делу наречению быти и в который день совершити». В состав депутации входили ростовский архиепископ, смоленский епископ, архимандриты: новоспасский Сергий, чудовский Феодосий, преображенский из Казани Гермоген; игумены: пафнутиевский Левкий, хутынский Сильвестр, кирилловский старец Леонид Ширшиков, иосифовский старец Измаил Сназин, строитель Серапион Марков и царский дьяк Андрей Щелкалов¹¹¹.

Означенные лица, представившись патриарху, говорили ему речи по данной им форме и наказу. Иеремия совещался с депутацией, повторил перед ней свое обещание устроить патриаршество в России, спрашивал о вновь составленном чине патриаршего поставления, как он совершался прежде при митрополитах, каков при этом был порядок приёма духовенства в царских палатах, и что сделали с письмом, в котором изложен греческий чин поставления на патриаршество. На эти вопросы посланные отвечали: «каково письмо ты, святеший патриарх, прислал к государю о патриаршем поставлении, а у благочестиваго государя царя по тому-ж поставление митрополитом живет и розни нет; только у государя подлинно о всем том написано, как тот чин живет, а твое письмо коротко написано; а чин и поставление тож, что патриарху поставление, то и митрополиту поставление»; причём передали и сам чин избрания и поставления патриарха в России, одобренный государем, и сообщили, что избрание на патриаршество по воле государевой назначено на 23, а посвящение на 26 число января¹¹².

С четверга, 23 дня января 1589 года, в продолжении целой недели Москва была свидетельницей шумных празднеств по поводу избрания и поставления её первосвятителя, митрополита Иова, на патриаршество российское. С раннего утра, ещё до часу дня, начали съезжаться в кафедральный Успенский собор лица из высшего и низшего духовенства. Митрополит Иов оставался в своих палатах близ собора. Когда духовенство собралось, оно тотчас же по заранее составленному церемониалу отрядило депутацию из своих членов, которая должна была отправиться на рязанское подворье и просить патриарха Иеремию в первый раз вступить в кафедральную церковь Москвы и всего государства. Это первое посещение вселенским патриархом Русской патрональной церкви должно было ознаменоваться выражением особого внимания его не только к местной московской святыне, но и ко всей Русской Церкви; при первом же поклонении образам кафедрального собора, собрание которых из разных областей и концов государства выражало собой идею объединения гражданских и духовных интересов целой Руси, при поклонении мощам московских чудотворцев первосвятителей, которые прежде были в полном подчинении у константинопольских патриархов, Иеремия на деле должен давать санкцию и своё благословение на возвышение первосвятителя Русской Церкви, не только признать за ним самостоятельность в церковном управлении, но и наречь его вместо митрополита всероссийским патриархом. При такой важности предстоящего дела, патриарху Иеремии приготовлялась в соборе торжественная встреча, и отправленная к нему депутация была обставлена особенным почётом. В состав её входили два епископа – Иов Суздальский и Митрофан Рязанский, три архимандрита – Иона Владимирский; Онуфрий Нижегородский из Пёчерского монастыря и Левкий Суздальский, пять игуменов – Кирилловский Марк, Богоявленского из-за торгу на Москве монастыря Иосиф, Вологодский Прилуцкий Галактион, Псково-Печёрский Мелетий и Новгородский Вяжицкий Закхей, семь соборных старцев – кириловские Леонид, Савватий и строитель Иоанникий, Рождественского монастыря строитель Серапион, иосифовские старцы Измаил Сназин, Варсанофий Криницин, Моисей Неплюев и пафнутиевский Геласий. Означенная депутация после обычных приветствий патриарху от имени царя и духовного собора возвестила Иеремии о предстоящем наречении на российское патриаршество и просила его прибыть для того в собор, где дожидали уже пришествия патриарха. С соборной колокольни раздался благовест сначала в меньшой колокол, а в соборе протопоп с братией начал служить молебен. Иеремия теперь во второй раз выезжал с подворья ещё с большей торжественностью; перед ним во всю дорогу шёл свещеносец с большой зажженной лампадой «с двое шанданною»¹¹³. Как только дали знать, что патриарх въехал в большой каменный город, тотчас зазвонили в большой колокол. У собора назначены три почётных встречи, которые должны были затмить встречу, сделанную прежде антиохийскому патриарху Иоакиму. Правда, теперь не встречал патриарха сам митрополит Московский; последнему неудобно было присутствовать в то время, когда должно решиться близко касавшееся его дело; может быть и намеренно устранено было присутствие митрополита, с одной стороны чтобы не повторился случай, бывший при Дионисии, с другой стороны может быть желали, чтоб предстоятель Русской Церкви мог приветствовать константинопольского патриарха при другой более почётной обстановке с правом сохранять атрибуты и прерогативы своей власти. Когда Иеремия подъехал к углу собора, против дверей митрополичьего двора, его приветствовали крутицкий епископ Геласий, архимандриты – спасский Сергий, симоновский Тихон, свияжский Мисаил, казанский Гермоген, соловецкий Герман, переяславский горицкий Тит, ростово-богоявленский Иосиф, смоленский борисоглебский Адриан¹¹⁴ и вологодский спасокаменный Филарет, игумены – антониевский Кирилл, духовской Иона, старожевский Феодосий и старцы – пафнутиевский Аввакум, свирский Герасим. Когда патриарх подъехал к соборным дверям и поднялся на крыльце, ему сделана вторая встреча; здесь его приветствовали три епископа – смоленский Сильверст, тверской Захарий и коломенский Иосиф, два архимандрита – юрьевский Мисаил и чудовский Феодосий и три игумена – хутынский Сильвестр, пафнутиевский Варлаам и иосифовский Левкий. При самом входе в собор в третий раз встречали патриарха три архиепископа, троицкий архимандрит Киприан и соборные старцы. Патриарх благословил всех, встречавших его лиц. Войдя в собор, он остановился против образа Богоматери для выслушания входных святительских молитв, ходил прикладываться к образам и гробам чудотворцев, после чего возвратился на приготовленное ему место против указанного образа, где для него положены ковёр и орлец. Затем приступили к тайному совещанию об избрании кандидатов на русское патриаршество. В избрании, по царскому наказу, участвовали греческий митрополит Иерофей Монемвасийский, архиепископы – казанский Тихон и греческий Арсений Еласонский, епископы – суздальский, смоленский, рязанский, тверской, коломенский и крутицкий; другие не означенные здесь архиепископы в избрании не участвовали, потому что они сами назначались к избранию в кандидаты или на патриаршество, или на вновь открываемые митрополии. Избиратели удалились на верх в придел похвалы Богородицы и приступили к своему делу, а патриарх с остальным духовенством оставался в главном храме. Кандидатами на патриаршество предписывалось избрать митрополита Иова, архиепископов новгородского Александра и ростовского Варлаама. Вместе с тем предписывалось устроить две новых митрополии в Новгороде и Ростове. Кандидатами на новгородскую митрополии должны быть избраны снова новгородский архиепископ Александр и архимандриты троицкий Киприан и Владимирского Рождественского монастыря Иона; на ростовскую митрополию – ростовский архиепископ Варлаам и архимандриты Новоспасский Сергий и Чудовский Феодосий. Избрание указанных лиц было совершено во всём согласно с данным наперёд царским наказом. Имена кандидатов на патриаршество и на две новых митрополии были записаны на особых трёх избирательных грамотах митрополичьим дьяком Иваном Шебаршиным по тому образцу, как записывались имена архиепископов или епископов при переходе их с одной епархии на другую¹¹⁵. Указанные грамоты переданы патриарху, а патриарх со всем освященным собором сряду отправился в царские палаты для представления их государю. Bсе члены собора были встречены во дворце с почётом самим государем, рассажены по местам в установленном порядке. Посидев немного, патриарх встал, возвестил царю о совершённом избрании и, взяв протокол избрания кандидатов на патриаршество, поднёс его государю¹¹⁶. Царь велел своему дьяку прочитать бумагу вслух и остановил свой выбор из трёх кандидатов в патриархи на митрополите Иове¹¹⁷. Сряду же отправлена почётная депутация к митрополиту Иову просить его в царские палаты. В состав депутации входили от русского собора – новгородский архиепископ Александр, епископ Суздальский Иов и Рязанский Митрофан, от царя боярин и дьяк, от Иеремии – греческий архимандрит Христофор и патриарший племянник Димитрий.

Наступала торжественная минута для митрополита Иова; ему предстояло выслушать из царских уст своё избрание на вновь утверждённое русское патриаршество; в то же время ему в первый раз предстояло видеться с вселенским патриархом и принять от него благословение на своё избрание. При этом торжественность минуты несколько затемнялась опасением, как встретит вселенский патриарх русского первосвятителя? Выскажет ли перед ним своё иерархическое преимущество? Вопрос об этом сильно занимал русское правительство и в настоящую минуту тревожил Иова. Видно, что об этой встрече велись серьёзные переговоры с патриархом, не приведшие к каким-либо определённым решениям; в царском наказе об этой встрече хотя даётся решительное приказание патриарху, но не предусматривается возможность одного определённого действия патриарха в этом случае. Вот что говорится в этом наказе:

„И как придет митрополит Иев всея России к дверям палатным, и государь встретит его в дверех палатных и митрополит Иев благословит царя благочестиваго по чину государьскому. Иеремей, святейший патриарх вселенский со царем благочестивым и со архиепископы и епископы и со всем священным собором встретят митрополита Иева всея России. А митрополиту Иеву поити благословитися к святейшему патриарху Иеремею; а благоcловив патриарх Иеремей митрополита Иева всея России и меж себя о Xристе целование сотворят, как меж себя паmриархu целуются в уста; а посох в те поры митрополит свой отдаст на тот час которому архиепископу, как поидеть к патриарху благословлятися; а патриарх Иеремей вселенский свой посох потому ж отдаст своему митрополиту. О том к патриарху приказати. А будет посоха патриарх Иеремей отдати не похочет, и митрополиту Иеву своего посоха не отдав идти к патриарху благословлятися и поцеловатися во уста».

Сверх ожидания встреча Иова с патриархом прошла благополучно к торжеству русских властей. После встречи опять сели на назначенных местах: патриарх Иеремия ближе к трону, за патриархом митрополит Иов, подальше от Иова архиепископы и епископы и все члены собора по чинам; митрополит греческий Иерофей возле архиепископа Новгородского, Арсений Елассонский подле епископа Смоленского, греческий архимандрит возле чудовского архимандрита. Царь, посидев немного, встал с своего места и сказал Иову следующую речь:

«По изволению Божию и пречистыя Богородицы и великих чюдотворцев московских и по нашему совету со святейшим Иеремеем патриархом вселенским и со архиепископы и епископы и со всем освященным собором нашего российскаго царствия и со всеми бояры приговорили есмя быти тебе, Иову митрополиту всея России, на велий престол в патриархи в московское государство российскаго царствия. И ты бы, отец наш и богомолец Иов митрополит, нареченный патриарх московский и всея России, молил Бога и пречистую Богородицу и великих чюдотворцев московских, Петра и Алексея и Иону, и всех святых о нашем многолетнем здравии и о нашей благоверной царице великой княгине Ирине и о нашем чадородии и о христолюбивом воинстве, и о всем православном христианстве».

Тогда патриарх Иеремия вселенский благословил Иова, нареченного в патриархи московского государства. Спустя немного, государь снова встал и патриарх поднёс ему два остальных приговора об избрании кандидатов на митрополии Новгородскую и Ростовскую. Царь опять отдал их прочитать дьяку Щелкалову и, как это было исполнено, обратившись к патриарху, определить: «пригоже быти в великом Новеграде архиепископу Александру, а в Ростове быти в митрополитах архиепископу Варлааму; те оба добры и туто готовы». Иеремия благословил избранных на митрополию; посвящение последних отложено до благоприятного времени и должно быть совершено русским патриархом.

После сего царь провожал обоих патриархов до дверей палатных, где встречал их. Патриархи пошли в собор, стали против чудотворной иконы Богоматери с правой стороны Иеремия, с левой Иов, за ними остальные члены собора. После кратких молитвословий они все ходили к образам; после чего оба патриарха воздали друг другу взаимное приветствие, целование и разошлись. Чин наречения церковного, предложенный Иеремией, по которому Иов должен был при всём соборе благодарить Иеремию за утверждение патриаршества и избрание в патриархи, не состоялся. Иеремия вышел из собора красными, (южными) вратами на площадь; в соборе от святительского до царского места провожал его Иов; от соборных дверей до угла собора провожали его те же епископы и в том же порядке, в каком встречали; на подворье патриарх отправился в сопровождении своей свиты и той же назначенной к нему депутации. Иов остался в соборе слушать обедню, после которой торжественно был провожаем в свои палаты, где члены собора многолетствовали новонареченному первому русскому патриарху¹¹⁸.

В воскресенье 26 января было ещё большее торжество по случаю посвящения Иова на патриаршество. К этому дню за два часа до света велено было приготовить среди Успенского собора широкое и возвышенное место, на котором поставить три стула для царя, патриархов Иеремии и Иова. Царское место было обито дорогими красными сукнами; царский стул покрыт бархатом червчатым лазоревым с золотом; патриаршее место обито сукнами лазоревыми, а стулья на них покрыты черным бархатом. От этого возвышения по обе стороны к алтарю поставлены длинные скамьи для архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов. Дальше тех скамей к амвону, немного посредине, на церковном помосте был написан одноглавый орёл с простёртыми крыльями, внизу которого изображён город с забралами и столпами; орёл прямо и крепко упирался ногами на эти столпы. У орла назначено стоять 12 огненникам около новонареченного патриарха; они должны были беречь это место, чтобы кто-либо из посторонних не ступил на него¹¹⁹. У царского места назначены стоять дворяне Матвей Простев, Фёдор Дроздов, Борис Лодыгин и Борис Благово; у образов, у свеч, у гробов чудотворцев, у дверей и у амвона назначены стоять 20 человек боярских детей и церковные сторожа. В первом часу дня начался благовест в большой колокол и собор наполнился духовенством и светскими лицами по назначению. Через час прибыл в собор новонареченный патриарх Иов и, приложившись к св. иконам и мощам, удалился в придел похвалы Богородицы для облачения. Из собора была отправлена к Иеремии депутация из тех же лиц, которые прежде звали его на нареченье. По отпуске депутации в соборе начали служить молебны с колокольным звоном. Патриарх Иеремия шествовал в собор тем же порядком и ему сделаны три почётных встречи теми же лицами, которые встречали его при наречении. При входе в собор он слушал входные молитвы пред иконой Богоматери, прикладывался к образам и мощам, и возвратился на своё место для облачения; облачался в святительский сан «своей ризницы»; при облачении певчие его свиты под управлением племянника его Димитрия пели по-гречески славник кресту («Глас пророка твоего Моисея исполнися глаголюще»). По облачении патриарх сел; «и в те поры патриарху архидиакон его Леонтий кликал великим гласом трижды исполаети деспота; и по кликанье архидиаконове дьяки певчие пели ему исполаети деспота». Затем открылось торжественное шествие государя Феодора Ивановича из царских палат в Успенский собор, в сопровождении многочисленной придворной свиты из князей, бояр, дворян и детей боярских. В соборе государевы певчие дьяки встретили его входным многолетием. Приложившись к иконам и мощам святителей, царь пошёл за благословением к патриарху, который наперед сошёл с своего места и благословил благочестивого государя. После сего царь вошёл на возвышение среди церкви и сел на своём стуле с правой стороны, повелел патриарху подойти и сесть возле себя на новопоставленного и взаимного целования, служение литургии двумя патриархами шло обычным порядком. Евангелие на обедне читал соборный успенский протодьякон «повелением и благословением патриарха Иеремии для народу... Херувимскую песнь, да достойно есть, да второй кенаник пели греки» – певцы патриарха Иеремии. После изрядно патриарх Иеремия помянул имя патриарха Иова: «в первых помяни Господи святейшаго патриарха нашего Иова московскаго и всея России»; и потом Иов также говорил: «в первых помяни Господи святейшаго вселенскаго Иеремея патриарха» и затем Иеремия поминал по порядку имена остальных восточных патриархов. «И потом кликал цареградский архидиакон Леонтий, отворя царских дверей един отвор в алтарь идучи правый, и патриархов поминал имяны всех порознь, в первых помянув вселенскаго Иеремея и потом новопоставленнаго Иова и всех патриархов по чину. И тогда свещеносец вжег свещу лампадную, Иеву патриарху поклон сотворил по чину церковному и стал за престолом пред Иевом патриархом, держа лампаду до страшения. И как учали страшити и по благословению патриарха Иеремея подъяк с лампадою стал у царских дверей»¹²⁰. По окончании литургии и поднесения Иеремией просфоры государю следовал старинный обряд «настолования». Оба патриарха вышли из алтаря, причём Иова вели под руки два митрополита, за ними шло всё остальное духовенство. Архиереи возвели Иова на его святительское место и три раза сажали на стул с пением исполаети деспота; за духовенством пели тоже самое сначала певчие государя, потом – Иеремии, наконец певчие Иова, большая станица, став против новопосвященного патриарха. Иов затем снял с себя служебные одежды и патриарх Иеремия возложил на него «золотую воротную икону». Тогда царь перешёл на возвышение среди церкви и казначей Иван Васильевич Траханиотов поднёс ему золотую панагию, украшенную драгоценными камнями, «да клобук вязан шолк бел с камением с яхонты и с жемчюги; на верху (клобука) плащ золот чеканен, а на нем крест; по клобуку-ж дробницы золоты чеканены; у клобука-ж три полицы, а на них плащ, по них писаны святые, а по концам у полиц каменье яхонты червчаты и лазоревы и жемчюги великие; да монатью (мантию) бархат таусинен рытый со источники, а по источникам низан жемчюг; да посох золот с камением и с жемчюги». Поднесённую богатую панагию, клобук и мантию царь передал Иеремии с тем, чтобы тот возложил их на новопоставленного патриарха. Исполнив это, Иеремия приветствовал государя, государь приветствовал Иова, и Иов в свою очередь приветствовал государя. Затем все трое сели на приготовленных местах. Посидев немного, государь встал и говорил Иову обычную поздравительную речь, за которой вручил ему украшенный посох Петра митрополита для управления российским патриаршеством. Митрополит Иерофей, архиепископы, епископы и бояре приветствовали в это время Иова, а певчие государя и Иеремии пели ему многолетие. На царскую речь патриарх Иов отвечал своей речью, в которой обещал молить Бога за царя и его царство¹²¹. После речи Иова духовный собор приветствовал государя, а дьяки пели ему многолетие. За новым многолетием вселенскому патриарху Иеремии, оба патриарха благословляли на все четыре стороны присутствовавших в храме. Государь отправился в свои палаты, а патриархи со всем духовенством пошли в патриаршую белую палату, где должны были ожидать приглашения к столу¹²².

Сряду же на патриарший двор прибыл государев ясельничий Велизарий Иванович Благой с новым царским жалованьем патриарху Иову; он привёл двух серых санников, запряженных в сани; сани были обиты черным бархатом; полость к ним из таусинного бархата обшита лазоревой бахромой и подложена зелёной тафтой; к хомутам привешено по сороку соболей; шлея и вожжи обтянуты чёрным бархатом. За ясельничим прибыл окольничий Иван Иванович Сабуров с приглашением к царскому столу. И патриархи ехали к столу в описанных парадных санях; Иеремия ехал по правую сторону, за ним шли приставы Нащокин и Пушечников с боярскими детьми, а рядом с Иеремией по левую руку ехал Иов, за ним шли митрополиты, архиепископы, епископы, все лица освященного собора, патриаршие боярин Андрей Васильевич и дворецкий Савин Григорьевич Плещеевы, дьяки и боярские дети. Патриархи поднялись на переходы и у палаты их встретили бояре; сам государь вышел их встречать в сенях недалеко от золотой палаты и принял от них благословение¹²³. Столы были накрыты в подписной золотой палате. Царь пригласил сесть за большим столом Иеремию, возле него Иова; за другими столами посажены по порядку духовные и светские лица и бывшие тогда в Москве послы Иверии. Иеремия благословил трапезу, все сели и певчие запели духовные стихи. Греки были весьма поражены убранством царской трапезы, богатством и разнообразием серебряных и золотых сосудов, яндов, чаш, ковшей и кубков, представлявших собой формы различных животных со всех стран света и до верха наполненных превосходнейшим виноградным вином из южной Европы¹²⁴. На стол поставлены три яствы.

Во время третьей яствы патриарх Иов встал, запели достойно, и он отправился совершать объезд с крестом и святой водой около города. Он вышел из палаты красным крыльцем и лестницей, сел на осля, выехал во Фроловские ворота, поворотил направо на пловучий мост, проехал в Неглинские ворота и, как прибыли на Фроловский мост, остановился; здесь он сошёл с осляти на приготовленную скамейку и читал установленную для этих случаев молитву о благоденствии города, царя и царства. Потом благословил воздвизательным крестом врата, окропил их святой водой и, сев на осля, отправился ко дворцу. Всё время певчие пели избранные стихиры владычних праздников и великих святых; патриарха сопровождали архимандриты, игумены, кафедральный протопоп, греческий архидиакон, государевы бояре, дворяне, приказные люди и множество народа; осля под ним водил царский окольничий князь Петр Семенович Лобанов-Ростовский и патриарший боярин Андрей Васильевич Плещеев. Лишь въехал патриарх в кремль, раздался звон во все колокола. У лестницы Грановитой палаты его встретил Борис Феодорович Годунов с боярами и приказными людьми. Сойдя с осляти, Иов пошёл к царскому столу. После стола выпивались по старинному русскому обычаю положенные чаши во имя Богородицы столовая, в память Петра митрополита чудотворца, за здоровье государя, за государыню царицу и чаша за новопоставленного патриарха. После обеда государь являл дары патриархам Иову, Иеремии и всей греческой свите, затем отпустил и проводил их до сеней; Иов поехал к себе на двор, а Иеремия со свитой на подворье. Зимний вечер наступил рано; на улице было темно и патриархов провожали до дома с факелами¹²⁵.

На другой день, в понедельник, готовилось празднество у патриарха Иова. Ещё накануне вечером Иов отправил своих бояр – Андрея Плещеева к патриарху Иеремии, а Михаила Мануилова к греческому митрополиту и архиепископу приглашать их на обед. 27 января Иов служил обедню на своём дворе у Соловецких чудотворцев, а Иеремия слушал обедню у себя на подворье. Утром прибыли три епископа и царские приставы провожать Иеремию до патриаршего двора. У ворот этого двора встречали его патриаршие боярские дети, на дворе бояре, которые расставлены были внизу лестницы, на лестницах и переходах; на подъёме в палаты Иеремии встречали архиепископы, епископы, архимандриты и игумены; сам Иов вышел встретить его в сенях на крыльце. Обласканный царскими милостями и вниманием московского первосвятителя и желая оказать ему привет, Иеремия при встрече первый начал просить себе благословения у Иова, на что Иов заметил: «ты мне великий господин и старейший отец; я принял от тебя благословение и поставление на патриаршество, и теперь нам от тебя нужно благословляться». На эти слова Иеремия отвечал: «Во всей подсолнечной один благочестивый царь; вперед что Бог изволит; здесь подобаеть быть вселенскому патриарху: а в старом Цареграде за наше согрешение вера христианская изгоняется от неверных турок». Но по настоянию Иова, Иеремия первый благословил его, а потом и сам принял от него благословение, и совершили целование друг с другом; за это и Иеремия воздал почесть Иову, велел ему идти в палату вперёд себя. При пении «достойно» они вошли в палату, снова благословили друг друга и присутствующих и сели на приготовленных местах. Спустя немного времени все встали; патриаршие певцы, Иван Макарьев с товарищами, запели первое многолетие государю; тогда Иеремия подозвал к себе присутствующих; приветствовал от себя государя и царицу; за ним Иов сделал тоже самое. По окончании этого многолетия, вторая станица патриарших певчих под управлением дьяка Первого Фёдорова запела второе многолетие по-гречески в честь Иеремии; Иеремия тогда сел и Иова просил сесть с собой; московский патриарх хотел оказать честь Иеремии, но последний с великой почестию и челобитьем посадил его на уготованном месте; при конце пения Иов подошёл к Иеремии, подозвал присутствующих и всем собором приветствовал вселенского патриарха. Большая станица певчих запела третье многолетие – Иову; тогда оба патриарха привстали и опять сели на малое время. Затеи Иеремия «радостно велиим гласом снова держал такую речь:

«Вот Господь Бог просветил русское царство за чистое житие, моление, великую милостыню и за молитву благочестиваго государя царя и великаго князя Феодора Ивановича всея России самодержца, (дал) совершиться поставлению патриарxа в соборную и апостольскую церковь честнаго и славнаго успения Божией Матери и великих чюдотворцев русских, Петра, Алексия и Ионы; потому что во всей подсолнечной он один благочестивый царь и тепел верою к Создателю, милосерд к церковникам и нищим, без лести с благим опасением благоприветлив к воинству и ко всему православному христианству».

Сряду после речи он отдал ответное приветствие и Иову¹²⁶. Перед обедом оба патриарха по царскому приглашению, тут же заявленному князем Лобановым-Ростовским, со всей свитой ездили во дворец, где были приняты царём с почётом в золотой палате. Здесь Иов поднёс ответные дары государю; здесь оба патриарха получили новое приглашение представиться царице и благословить её. Сряду же вместе с царём они пошли к царице в сопровождении епископов, настоятелей монастырей и царского синклита; через двор и сени прошли на женскую половину, где в передней палате ожидала их Ирина в драгоценном своём уборе, окружённая родственниками, братом Борисом Феодоровичем и Дмитрием Ивановичем Годуновыми, и многочисленным штатом из княжеских жён и боярынь. Открылась золотая дверь внутреннего покоя, куда вошли только царь, патриархи, епископы и Борис Годунов; за ними дверь опять была затворена. Царица поднялась с своего трона, приняла благословение от патриархов и на приветствия сама отвечала им не менее восторженной речью, заслуживающей большего внимания, чем известные нам однообразные речи государя. Ирина благодарила Иеремию за подвиг пришествия его в Россию, чем – заявляла она –доставлено «великое украшение российской церкви; ибо отныне возвеличением достоинства митрополита ея в сан патриарший, умножилась слава русскаго царства во всей вселенной; этого давно желали князья русские, и этого наконец достигли ныне с пришествием вселенскаго патриарха». Затем царица просила вселенского патриарха благословить служивших при ней женщин и девиц, и каждая из них, получая благословение от патриарха, подносила ему в дар по вышитой ширинке. Тогда явлены были царице дары патриарха Иова, а от царицы явлены новые дары обоим патриархам и греческим архиереям; причём от имени Ирины просили всех святителей молиться особенно о царском чадородии и даровании наследника царствующему дому¹²⁷.

Возвратившись на патриарший двор, оба первосвятителя со всей свитой чрез белую палату пошли в палату большую и сели за стол – справа Иеремия, слева Иов; кравчими у них были перед первым Поликарп по прозванию Игумен, перед вторым Иван Бусурман ­– дети Леонтия Белова; с посохами стояли у обоих патриархов. К столу приглашены все члены духовного собора, а из светских Степан и Иван Васильевичи Годуновы, князь Фёдор Дмитриевич Шестунов, князь Иван Васильевич Ситцкий, окольничий князь Лобанов-Ростовский, дворяне: Фома Бутурлин, Невежа Бельский, Семён и Алексей Третьяковы, князь Григорий Иванович Долгорукий, князь Михаил Кашин, Василий Волынский, Иосиф и Семен Плещеевы, дьяки: Дружина Петелин, Сапун Аврамов и многие другие дворяне и боярские дети.

За столом сначала пела большая станица патриарших дьяков славник успению Богоматери («Богоначальным мановением»); после них пела вторая станица славник успению на литии («Приидите празднолюбных собор»); за ними пели певчие Иеремии по-гречески, а затем певчие новгородского новонареченного митрополита пели славник св. Ивану новгородскому архиепископу («Святителей образъ»); потом дьяки пели все вмести. В конце стола были чаши – столовая Богородицына, за ней Петра митрополита, причём пели стих славника первого гласа («Божественнаго свыше желания»); потом чаша государева, во время её пели особый стих («Пособивый Господи»); молитву за здравие государя говорил сам патриарх Иов, а певчие пели большое многолетие; чаша государыни царицы со стихом славника шестого гласа («Одесную Спаса предста Царица») с молитвой и многолетием; наконец две чаши за патриархов Иова и Иеремию. После стола патриарх Иов явил свои дары Иеремии, митрополиту Иерофею, архиепископу Арсению; благословлял подарками каждого из свиты греческого патриарха, провожал всех до сеней своей палаты и при прощании послал ещё своего дьяка на подворье «с перепоем»¹²⁸.

Утром во вторник 28 января царские и патриаршие дьяки прибыли на подворье к Иеремии и представили явленные прежде ему и его свите дары от царицы и патриарха Иова. Иеремия в ответ тогда же прислал Иову осля для предстоявшей в тот день церемонии. В тот же день, утром, к патриарху Иову пришли для благословения и челобитья государевы бояре, князь Фёдор Иванович Мстиславский, князь Фёдор Михайлович Трубецкой, пять человек из рода Годуновых – Дмитрий Иванович, царский конюший Борис Феодорович, Стефан Васильевич, дворецкий Григорий Васильевич и брат его Иван Васильевич, князь Никита Романович Трубецкой, Феодор Никитич Романов, князь Иван Михаилович Глинский, князь Иван Васильевич Ситцкий, князь Феодор Шестунов, князь Хворостинин, окольничие Лобанов-Ростовский и Андрей Петрович Клешнин, казначей Иван Васильевич Траханиотов и многие государевы дворяне, приказные, гости и торговые люди. Все они, поздравляя Иова с посвящением на патриаршество, приносили ему хлебы, соболей, кубки, ковши, чарки, братыни серебряные белые и позолоченные. В тот день Иов служил литургию торжественно в соборе, после которой был у него новый стол в большой палате для своего духовенства, бояр, боярских детей, приказных людей и гостей. После третьей яствы Иов вышел из-за стола для объезда остальной части города, благословил Бориса Годунова; при пении царю небесный, стихов на владычние праздники и в честь великих святых сел на подаренного ему осля и в сослужении духовенства, сопровождаемый дьяками из всех приказов, дворян и множества народа, с крестом в руке отправился из Фроловских ворот в Неглинские и на Тверскую улицу. Осля под ним вёл на этот раз Борис Феодорович Годунов с патриаршим боярином Андреем Плещеевым. Но Годунов шёл не всю дорогу; как только процессия вышла за Тверские ворота, царь прислал за своим ближним боярином, велел ему быть у себя, а вместо него вести осля назначил своему окольничему князю Лобанову-Ростовскому. Когда патриарх объехал большой каменный город и прибыл на Фроловский мост к Спасским воротам, то перед образом Спаса Вседержителя сошёл с осляти на приготовленное место, читал туже молитву, что и в первый объезд, благословлял крестом и кропил св. водой на все стороны; при колокольном звоне всех церквей он прибыл в кремль к своим палатам. У крыльца его встречали архимандриты и игумены, на переходах епископы, а в сенях архиепископы и митрополиты со множеством народа. Иов сел за стол и окончил его обычными чашами, какие всегда назначались при поставлении епископов. «И потом вся совершишася здорово и розыдошася по благословению патриарха Иова в домы своя во свояси»¹²⁹.

В четверг 30 января патриарх Иов рукополагал наречённого на новгородскую митрополию архиепископа Александра, а в ближайший день на ростовскую архиепископа Варлаама. Каждый из них на другой день по посвящении ездил к Иову с обычными дарами¹³⁰. В 4 день февраля Иеремия испросил дозволение съездить на поклонение мощам в Троицко-Сергиевскую лавру, где был принят с почётом, прогостил пять дней, получил со свитой большие подарки и 11 числа возвратился в Москву¹³¹.

Этим и закончились празднества, вызванные поставлением Иова на всероссийское патриаршество. Радость москвичей по этому случаю не знала пределов и была искренней; массы народа стекались к кремлевским соборам посмотреть на торжественные шествия обоих патриархов. Речь царицы Ирины перед Иеремией, продиктованная ей братом, была весьма искусным выражением взглядов и радостных чувств русского народа; она открыто и торжественно свидетельствовала об оправдании давних надежд русских патриотов, и в учреждении патриаршества в России видела лучшее украшение Русской Церкви и возвышение русского царства во всей вселенной. Русский летописец назвал приезд Иеремии в Москву делом, внушённым свыше от Святого Духа¹³². Сам Иеремия как бы соглашался с такой оценкой совершённого им дела; в речах, произнесённых после посвящения Иова, он проводил взгляды, которые гармонировали со взглядами русских патриотов; он говорил, что в его время во всей подсолнечной один благочестивый царь российский и в его царстве подобает быть патриаршеству вселенскому. Не так смотрела на дело, совершённое в Москве Иеремией, другая партия, состоявшая из патриотов-греков. Она, правда, сочувственно отзывалась о личных качествах царя и царицы; хвалила тогдашнего русского царя за миролюбие, простоту и кротость, находила в нём большое сходство с греческим императором Феодосием Младшим; царицу Ирину называла прекрасной , подобной Пульхерии; в её брате, Борисе Годунове, не отрицала присутствия великого, на всё способного ума. Но в преобладающем влиянии Годунова на управление, в отношениях его к Иеремии и учреждению патриаршества в России она видела большую хитрость и насилие. В лице Иерофея Монемвасийского греческая партия открыто заявляла, что патриарх Иеремия был обманут и против своего желания посвятил в России патриарха. В то время, как русские радовались поставлению своего патриарха и говорили, что с устройством патриаршества в единственном православном российском государстве положение христианской Церкви улучшится на Востоке и во всей вселенной, греки, по возвращении из России, со скорбью писали, что вселенский патриарх Иеремия своими действиями в Москве унизился сам и уронил церковь в глазах всего Востока. Два таких противоположных взгляда на учреждение патриаршества в России должны были войти между собой в столкновение; и, мы увидим, они на несколько лет затормозили решение вопроса о положении и правах русского патриаршества в ряду других патриаршеств православного Востока.