Глава 4. Хлебопоклонная ересь

Кто не точию от христиан, но и от басурман не посмеется, яко уже 700 лет, отнелиже благоволи Бог просветити Россию св. крещением, обаче и ныне нецыи глаголют, яко еще православныя христианския веры истинно и доселе, аки бы не знахом, но во мраце неразумия пребывахом.

Сильвестр Медведев

Суть спора сводилась к вопросу о том, в какой момент евхаристического канона совершается пресуществление Святых Даров: при произнесении слов Спасителя «Приимите, ядите» или после призывания Святого Духа на Дары. Сам по себе этот вопрос имеет не только литургическое или догматическое, но и экклесиологическое измерение, подразумевая и определенное различие в переживании Церкви на Западе и на Востоке, и хотя именно это в конечном счете придало ему невиданную остроту в XVII веке, обсуждался он тогда как вопрос догматический по преимуществу.

Согласно иоакимо-евфимиеву «Остну» все началось с того, что «юноши неции из царствующаго града Москвы восхотеша отъити в Польское кралевство ради учения латинскаго». Именно они, насмотревшись на латинские обычаи (поклоны и звон

«во время словес Христовых от иерея глаголемых») и не зная, что Православная Церковь мыслит по-другому («не бо самовидцы быша когда стран и обычаев церковных греческих и писанием еллинским и святых Отец Преданием невежди: юноши бо»), по возвращении домой рассказали неким своим знакомым «священноначальником и благородным мужем», что «белорусцы и латини... в возглашении словес Господних: “приимите, ядите” покланяются телу и крови Христове»²⁶⁵. Впоследствии, после присоединения Малороссии, это учение распространяли приходящие из тех краев на Москву «иереи, и монаси, и мирстии».

Окончательно же утвердил на Москве неправославное мнение о времени пресуществления Святых Даров «Симеон, прозванием Полотский», который хотя и был «учен и добронравен», но прельщен «от изуитов, папежников сущих»²⁶⁶.

Эта история выглядит довольно странно, если вспомнить, что она исходит из уст церковной власти. Ведь косвенным образом из нее вытекает, что не только «юноши неции», но и священноначальницы были тогда «святых Отец Преданием невежди», иначе как бы могли они тогда так легко поверить невеждам-юношам? Но действительно, как будет показано ниже, до определенного момента почти все на Москве, даже будущие защитники православия, придерживались латинской точки зрения на предмет. Исключение составлял, быть может, только Епифаний Славинецкий, но и он вовсе не бил тревогу²⁶⁷. Правда, «Остен» содержит рассказ о беседе, бывшей между старцами Епифанием и Симеоном в крестовой палате патриарха. Во время этой беседы Симеон спросил будто бы, право ли веруют западные о времени пресуществления Даров, и получил ответ, что нет, неправо, ибо восточные отцы учат, что только после призывания Духа Святого «претворяется хлеб и вино, и бывает сущо истинное тело Христово и кровь Христова»²⁶⁸. Но и это известие кажется не вполне достоверным. Хотя текст этот, помимо «Остна», входит и в рукописный сборник сочинений Епифания Славинецкого, но не принадлежит ему самому, так как сам он упоминается здесь в третьем лице, как «муж многоученый, не токмо грамматики и риторики, но и философии и самыя феологии известный... испытатель и искуснейший разсудитель»²⁶⁹. Следовательно, скорее всего, беседу Симеона и Епифания сохранил для нас тот же Евфимий, автор «Остна». Но именно этот общепризнанный сегодня факт и понуждает усомниться в подлинности беседы. Епифаний умирает в 1675 году, а между 1675 и 1678 годами Евфимий по повелению патриарха Иоакима составляет первую редакцию «воумления священником»²⁷⁰ (в своем окончательном виде, который оно приобретает уже в конце столетия, известного как «Известие учительное»). В ней он ясно излагает латинское учение о пресуществлении²⁷¹. Того же учения держался, очевидно, и сам патриарх, приказавший царям Иоанну и Петру во время коронации творить земные поклоны на словах Спасителя «Приимите, ядите»²⁷².

Отсюда следует либо сомнительность известия о беседе Епифания и Симеона²⁷³, либо тот факт, что Епифаний не считал, по-видимому, нужным поделиться с ближайшим учеником своими соображениями о времени пресуществления²⁷⁴, но тогда откуда Евфимий узнал о беседе?

Наконец, латинского мнения о времени пресуществления Даров придерживались старообрядцы: «...расколоучитель диакон Феодор в своем послании из Пустозерска (написанном в 1678–79 гг.) прямо заявляет: “верую и исповедую со всеми церковными учители, яко прелагаются те предложенныя дары – хлеб и вино – в тело и кровь Христову Христовыми оными словесы, еже на тайной вечери рече: приимите и ядите, се есть тело мое”»²⁷⁵.

Итак, следует признать, что до определенного момента общепринятой или уж во всяком случае повсеместно распространенной на Москве была латинская точка зрения на предмет²⁷⁶, не вызывавшая ни у кого никаких особенных возражений.

Напротив того, после этого определенного момента спор разгорелся с такой силой, что, по словам того же «Остна», которому в данном случае вполне можно доверять, «попущением Божиим, поущением же душегубца врага диавола, везде друг с другом в схождениих, в собеседованиих, на пиршествех, на торжищах, и где любо случится кто друг со другом, в яковом любо месте, временно и безвременно, у мужей и жен то и слово о Таинствах, и о действе и совершении их... И от таковаго не лепаго и не подобающаго совершения и испытнословия и любопрения прозябóша свары и распри, вражды и ересь хлебопоклонная...»²⁷⁷.

В то же время «Остен» ничего не говорит о конкретном поводе к началу полемики. В результате складывается впечатление, что «огонь» внезапно вспыхнул там, где никто не ждал пожара, а это в свою очередь означает, что повод к столкновению дал какой-то внешний по отношению к теме случай. В 80-х годах XVII столетия из известных нам событий таким случаем мог быть, скорее всего, только приезд Лихудов²⁷⁸, и вот почему. Характерно, что «Остен» не упоминает их имени совсем, хотя, безусловно, именно они сыграли решающую роль в разгроме партии Медведева. При этом именно их приезд как начальную точку спора о времени пресуществления с определенностью называют по крайней мере два источника: сам Медведев и автор приписываемого святителю Димитрию Ростовскому²⁷⁹ трактата, о котором ниже еще пойдет речь.

Прозоровский думал, что поводом к началу обличительной проповеди Лихудов против «латиномудров» стал публичный диспут с Яном Белободским – одним из откровенных уже авантюристов, в изобилии стремившихся тогда в Москву в надежде легкого ученого заработка. Первый же вопрос, заданный Лихудами на диспуте, был вопрос о времени пресуществления, на который Белободский ответил латинским мнением, в чем с позором и обличен был Лихудами. Но любопытно вот что: диспут состоялся 15 марта 1685 года, а приехали Лихуды в Москву 6 марта и 9 марта были допущены пред «светлые государские очи». Таким образом, у них было меньше недели на то, чтобы ознакомиться с тонкостями московской жизни, притом что славянского языка они, очевидно, не знали. Кто мог обратить их внимание на этот вопрос – Евфимий? Но он сам еще, кажется, не подозревал о своем латиномудрии. Патриарх? Но скорее он черпал свои богословские познания у Евфимия, чем

Евфимий у него²⁸⁰.

Чтобы рассеять недоумение, стоит обратить внимание на то чрезвычайное внимание, которое «Остен» уделяет поклонам при произнесении слов Христовых «приимите, ядите». К числу ложных учений, которые Медведев воспринял у своего учителя Симеона, «Остен» относит: «первое, еже мнети, яко теми словесы претворятися хлебу и вину в тело и кровь Христову; второе, якобы тая словеса “приимите, ядите” к народу глаголема, повелевающа приимати и ясти; третие и злейшее (курсив мой. – Прот. Павел), яко на тех словесех покланятися яко сущо телу и крови Христове, егда еще хлеб и вино, по существу своему, токмо возъобразна тела и крове Христове...»²⁸¹ Но если такой акцент на внешней стороне обряда был вообще характерен для русской традиции XVII века, то немного странно, что поклонам не меньшее значение придали и «просвещенные» Лихуды, посвятившие этому вопросу специальный раздел в главном своем полемическом труде против латинствующих –

«Акосе», также заняв в нем крайне жесткую позицию.

Остается предположить, что Лихуды, не успев за несколько дней ознакомиться с московскими проблемами, успели все же побывать на московских службах, если не сами принять в них участие, и тогда либо смутились поклонами хозяев, либо сами смутили последних отсутствием оных. Это поставило их перед прямой необходимостью обличать неправомыслие, а тем самым и доказать собственную правоту. Диспут с Белободским давал возможность сделать это ex cathedra. Отсюда становится понятным и дальнейшее: с подачи Лихудов убежденный, очевидно, Евфимием²⁸², патриарх Иоаким переменил мнение и повторил роковую ошибку Никона: послушав греков, отменил поклоны. И если в тонкости догматического учения вникнуть могли далеко не все, то поклоны делали и видели все. Перемена была слишком разительна – вспыхнул пожар²⁸³.

Нашелся вновь и защитник старины – старец... Сильвестр Медведев. «Не откуду инуду таковое в московском царствии в вере православнии сотворися разнствие, точию от новых греческих печатных книг, которые во градех латинския веры и люторския и калвинския ереси печатаются, и с греческими древними рукописменными книгами не согласуются»²⁸⁴, – писал он. Русские люди наивно доверяются грекам, которые утверждают, что только они сохранили истинное православие. Между тем дьявол так «ересми тяжкими всю Грецыю насея, яко тамо редкий престол бе, при немже бы разныя ереси не раждалися и не возрастали...». Почему? Потому, что многие греки «люди неправедни, сребролюбцы, паче неже боголюбцы, вящще любят ложь, неже истину, якоже о них свидетельствует святый Павел глаголя: Критяне присно лживи, и тако они не точию самих себе, но и других простейших в погибель вводят...»²⁸⁵. И вот этих-то лукавых людей послушав, «неции духовнии», оставив во всем сходные с древними греческими книгами древние же «харатейные» славянские, стали править все по новым печатанным у немцев книгам. А те книги уже заражены новыми латинскими ересями, в которые впали, будучи зависимы от Запада, нынешние греки. Слушать их – безумие. Пусть даже так учит высшая церковная власть – и она может заблуждаться.

В этом пункте сходство позиции Медведева со старообрядческой становится просто разительным. «...Почто убо бяше подобало людем Бога боятися и не грешити, – вопрошал он, – аще бы той всю власть свою вязания и решения даде архиереем и они по своему хотению, егоже хощут, аще и грешника, того своим разрешением в небо пущают, а егоже хощут, аще и праведника, и они своим связанием в ад водворяют?»²⁸⁶

Нетрудно представить, как много сторонников среди тех же стрельцов мог обрести себе подобными рассуждениями Медведев²⁸⁷. А если вспомнить, что всего три года назад, в 1682 году, был с трудом подавлен «бессмысленный и беспощадный» стрелецкий бунт, тот самый, который Медведев сам с ужасом описывал в «Созерцании кратком» и во время которого не только чудом на своих местах усидели власти, но и патриарх был на волосок от смерти, – легко понять, почему таким опасным представился спор о поклонах тому же

Иоакиму²⁸⁸, как жалел он, что вообще ввязался в него, и почему так жестоко в конце концов обошелся с Медведевым – старец был действительно страшен властям поддержкой всех, склонных к старине, пусть даже и не прямых старообрядцев, хотя, конечно, вряд ли сам, как обвиняли его, злоумышлял на жизнь патриарха и собирался занять его место. Но патриарх помнил 1682 год²⁸⁹. Помнили его и другие.

И все же, прежде чем перейти к собственно аргументам сторон, следует заметить, что, для того чтобы братья Лихуды на диспуте с Белободским свой первый вопрос задали именно о времени пресуществления евхаристических Даров, было по меньшей мере еще два повода. Первый – частный: по дороге в Москву Лихуды имели во Львове диспут с иезуитом Руткой²⁹⁰, и там этот вопрос также поднимался. Быть может, в ходе диспута Рутка защищался тем, что вся русская Церковь согласна с латинянами в этом вопросе, и Лихуды решили по горячим следам проверить услышанное. Второй повод – общий: то было время европейских евхаристических споров. В частности, против гугенотов в защиту учения о пресуществлении Святых Даров выступили, как уже упоминалось, янсенисты, которым это кроме прочего позволяло заявить о своей «кафоличности». Спор, однако, вышел за границы Франции. Таким образом, вопрос о пресуществлении был тогда для людей, находившихся в курсе европейских событий – а Лихуды, безусловно, были таковыми, – вполне актуален, чем и объясняется его первенствующее место в диспуте.

Как бы то ни было, вспыхнувший пожар не утихал пять лет – только в 1690 году ересь хлебопоклонников была окончательно осуждена. Нетрудно догадаться, что стороны исчерпали свои аргументы гораздо раньше, а поскольку уступать никто не хотел и слышал, как это чаще всего бывало в XVII веке, только себя, то развитие полемики с обеих сторон шло по пути изобретения все новых бранных эпитетов друг для друга, а потому и были не восприняты те слова, которые могли бы привести к взаимопониманию.

Считается, что полемика началась с написания Медведевым небольшого сочинения «Хлеб животный», построенного в виде диалога учителя с учеником, где вопрос о времени пресуществления был далеко не единственным. Вообще, книга представляет собой не полемическое сочинение, но скорее просто изложение учения о Евхаристии. Там говорится: «Пречистое тело и пречистая кровь пресуществляется Христовыми словесы, глаголемыми от иерея при божественней литургии над хлебом: “приимите, ядите”... и проч. ... теми бо словесы истинно хлеб прелагается в тело Христово, вино в кровь Христову. Инако же словеса иереа вместо самого Христа глаголющаго, не были бы истинны, аще во изречении том “сие есть тело Мое, сия есть кровь Моя” и по сказовании десницею над хлебом и над вином, хлеб единако пребывал бы хлебом и вино вином, о чесом Св. Иоанн Златоуст в слове на великий четверток явственне глаголет тако: “сие есть тело Мое рече: Сей глагол предложенная претворяет сиречь пременяет естество хлеба в естество тела Христова...”»²⁹¹

Некоторые исследователи считают, что «Хлеб животный» был написан до 1685²⁹² года (хотя Прозоровский думал иначе), и это отчасти подтверждается его спокойным, как уже сказано, тоном.

Как утверждает он же, ответом на «Хлеб животный» стало написанное иноком Евфимием «Показание на подверг латинского мудрования». Его, собственно, также трудно назвать полемическим, но по другой причине: будучи написано в крайне жестком тоне, оно не содержало в себе никаких аргументов и только требовало веровать так, а не иначе. Быть может, если считать, что «Хлеб животный» был написан в 1681–1682 годах, оно стало запоздалой реакцией на него после диспута Лихудов с Белободским, когда вдруг выяснилось, что греки думают подругому и их точка зрения была принята просто как аксиома, а именно запоздалость и отсутствие пока собственной аргументации и о бусловили резкость тона. Видимо, поэтому за сим явилось в свет «Опровержение латинского учения о пресуществлении», написанное около 1687 года, судя по всему не без помощи Лихудов²⁹³, хотя в начале его и обозначено, что оно представляет собой изложение учения Епифания Славинецкого. В целом это скорее собрание выдержек из святых отцов, удостоверяющих, что преложение Даров совершается по призыванию Святого Духа на них священником. Малоубедительным здесь, собственно, следует признать только толкование того места из свт. Иоанна Златоуста, на которое ссылался в «Хлебе животном» Медведев: «Святой Златоуст в слове на предание Иуды яко глаголет: “яко иерей точию образ исполняя стоит и приносит моление, глаголы вещав сие есть тело Мое, – благодать же и мощь Божия вся делающая”. Явленно, яко приносит моление “сотвори убо хлеб сей”, и с сими словесы мощь Божия действует, сие есть Дух святый, яко инде сам же св. Златоуст (на Иоанна беседа 45) глаголет яснше, яко хлеб сей чрез приходящаго Духа в хлеб небесный претворяется»²⁹⁴.

Следующий этап полемики представляли собой собственно богословские сочинения: «Манна» Медведева и «Акос» Лихудов²⁹⁵. Однако вместе с богословием в них присутствует уже и очевидное раздражение²⁹⁶. Как бы то ни было, Медведев не преминул отметить неудачное толкование слов Златоуста, обвинив Евфимия в передергивании текста: «...списатель тетратей во всем своем писании усердное тщание полагал, дабы ему откуду бы не буди, хотя весьма неправдою, от древних святых отец и от новых ученых людей, не якоже они о оном писаша, но выбором и преступая в их писании инде речение, инде целую строку, а инде и многая и от писания их точию мнимое ему, ко его оправданию быти вземля...»²⁹⁷ Не упустил Сильвестр отметить и то, что Евфимий только прикрывается именем Славинецкого, а подлинных писаний его представить не может, между тем как Славинецкий вместе со всеми, как помнят очевидцы, клал поклоны на «приимите, ядите»; впрочем, если даже к концу жизни он (Славинецкий) и пришел к иному мнению, то это вовсе не повод отступаться от учения древних святых отцов²⁹⁸. Более того, и отеческие предания нуждаются в проверке. Если «списатель тетратей» утверждает, что русская Церковь издревле придерживалась в этом вопросе отеческого предания, то он говорит неправду: «не отеческое предание о вечери тайне и о пресуществлении тела и крове Христовы держаше [русская

Церковь], но самого нашего тоя тайны законодавца Христа Иисуса тако, якоже сам Он на вечери тайней ону предал есть, и своими всемощными словесы, купно со Отцем и Святым Духом, пресуществление из хлеба тело, а из вина кровь сотворил есть...»²⁹⁹ Мало держаться отеческого предания, поясняет Медведев, надо еще выяснить: согласно ли это отеческое предание «законоположению Христову о той тайне и Святым Апостолом и древним святым»³⁰⁰, потому что согласие с Римской Церковью в этом пункте само по себе еще ни о чем не говорит: если заботиться только о том, чтобы все было не так, как у римлян, то и в воплощение Сына Божия веровать нельзя.

Неслучайно в этом тексте и упоминание Троицы («купно со Отцем и Святым Духом») – оно представляет собой еще один полемический аргумент: с одной стороны, тот, кто утверждает, что пресуществление совершается словами «и сотвори убо», тем самым утверждает «аки бы ныне Дух Святый от Отца и Сына отделился и действует един, не Христовыми словесы, но иерейскими»³⁰¹; с другой – из чего следует, что слова Христовы «не суть достойна быша купнаго содейства к пресуществлению Отца и Св. Духа, но тоя благодати быша обнажена безвинно»³⁰²?

Чувствуя, что самым уязвимым местом в его рассуждениях является наличие эпиклезы, Медведев старается филологическими выкладками доказать, что она имеет другой смысл. «Преложив» означает то же, что и «преложивый» – а стало быть, речь идет уже о преложенных, пресуществленных Дарах, а «сотвори» относится к последующему тексту, иными словами, «сотвори... якоже быти причащающимся...» – сотвори, чтобы они [Дары] были причащающимся...»³⁰³

В заключение твердо отвергается возможность компромисса, так как компромисс представляется Медведеву, очевидно, признаком слабости собственной позиции. Некоторые утверждают, пишет Медведев, что будто Господними глаголами пресуществление начинается и иерейскими словами «и сотвори убо» совершается³⁰⁴. Но этого не может быть, заключает он, потому что тогда получается, что одно и то же таинство имеет две словесные формы, что нелепо³⁰⁵.

Не менее бранчлив и «Акос»; впрочем, здесь также выдвигаются богословские аргументы. Конечно, и на Тайной вечере, и теперь Христос действует вместе с Отцом и Духом, но там «через самого Себе без средства», а теперь через иерея, который является лишь инструментальной («органной») причиной совершения таинства «и образ исполняя точию стоит, яко не о себе глаголя...»³⁰⁶. Более того, Христос произнес «приимите, ядите», чтобы ученики поняли, о чем идет речь, а совершил таинство, как одни говорят, либо вообще без словесной формы, «но единою вседержительную властию хотения своего»; либо, как говорят другие, «словесы неизреченными и неудобь глаголемыми...»³⁰⁷. Кроме того, если сказано, что даже Сам Христос, совершая таинство, «благодари, благослови, освяти», то как же может совершить его «едиными словесы Господними» без призывания Святого Духа священник? «Почто во всех таинствах глаголеши священника слугу и служителя, обаче в сем и токмо именуеши его Христа без средства?»³⁰⁸ Не совсем вразумительно, но опровергается и филологический аргумент. «А еже “преложив” приемлется вместо наречия, сиречь вместо еже прелагательно или пременно. Есть бо грамматическое во аттическом диалекте сицевое глаголюще, яко егда есть глагол со причастием прешедшаго времене, причастие тогда вместо наречия приемлется... А елицы суть непричастни еллинскаго диалекта, молчание да понесут...»³⁰⁹ За сим доказывается, что ни мирским делать поклоны, ни монахам и иереям «снимать шапки» при произнесении «приимите, ядите» не следует, так как они произносятся чисто в повествовательном смысле, «и иногда иная словеса Господня кроме сих вечери тайныя повествуются в церквах Божиих, но не раскрываются тогда иереи и монахи, ниже люди поклоняются»³¹⁰. Разбирается и спорный текст святителя Иоанна Златоуста, о котором уже шла речь выше у Медведева. Точнее, одно только слово из него. Но что-бы сделать разъяснение понятным, пора привести спорный текст целиком:

«Впрочем, уже время приступить к этой страшной трапезе. Приступим же все с надлежащей скромностью и вниманием; никто пусть не будет Иудою, никто пусть не будет злым, никто пусть не скрывает в себе яда, нося одно на устах, а другое в уме. Предстоит Христос и теперь; Кто учредил ту трапезу, Тот же теперь устрояет и эту. Не человек претворяет предложенное в тело и кровь Христову, но Сам распятый за нас Христос. Представляя Его образ, стоит священник, произносящий те слова; а действует сила и благодать Божия. Сие есть тело Мое, сказал Он. Эти слова претворяют предложенное [μετα›œυθμŸζει τ¢ προκεŸμενα], и как то изречение:раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1: 28), хотя произнесено однажды, но в действительности во все время дает нашей природе силу к деторождению; так и это изречение, произнесенное однажды, с того времени доныне и до Его пришествия делает жертву совершенною на каждой трапезе в церквах»³¹¹.

Понятно, что, взятый в целом, этот текст был одним из самых сильных аргументов Медведева, который часто попадал в затруднительное положение, пытаясь не без насилия над мыслью авторов истолковать в нужном ему смысле святоотеческие творения. И хотя существовали и другие тексты святителя Иоанна, из которых явствовало, что он считал моментом пресуществления именно эпиклезу³¹², все же оставить без внимания этот текст Лихудам не представлялось возможным. Для опровержения Медведева они постарались доказать, что Медведев, не зная греческого языка, приписывает святителю Иоанну то, что он вовсе не собирался сказать. Глагол μετα›œυθμŸζω «знаменует от единаго чина движения или последования или образа или сравнения и проч., в высший чин движение или последование или образ или рассуждение полагаю, сиречь, прелагаю, а не совершаю или пресуществляю»³¹³. Следовательно, речь здесь идет не о совершении таинства. Но о чем тогда? Этот вопрос остается у Лихудов безответным. Правда, они вынуждены признать, что как «словеса Господни... без призывания Св. Духа молитвою иереевою, благословением и знамением креста, ничтоже совершают... [так и] призывание Святаго духа чрез молитву иерея, благословение и знамение креста без повествования смотрения Христова и словес Его ничто совершают... Сего убо ради и Златоуст прежде рече сие μετα›œυθμίζει, сиречь прелагает от единаго в иной чин или образ, не рече же “совершает или пресуществляет”, и послежди глаголет святый сие ¬πηρτισμενην, сиречь разлученную и разделенную от нижайшего чина, восходящего в вышший чин»³¹⁴. Однако, утверж-дая это, Лихуды вступают здесь в некоторое противоречие сами с собой. Признавая, что слова Господни, согласно святителю Иоанну, являются необходимым началом таинства, они стараются в то же время примирить это признание с высказанным выше ими же тезисом, согласно которому слова Спасителя даже в контексте Тайной вечери не имеют, собственно, отношения к совершению таинства, потому что, в свою очередь, на этом основывалась непозволительность поклонов и «снятия шапок» в современном самим Лихудам литургическом контексте.

Впрочем, Медведев, даже если бы и хотел, не мог уже указать Лихудам на недостатки их аргументации – «Манна» стала последним его крупным полемическим сочинением. Она была написана по заказу царевны Софьи, и как только пошатнулось ее положение, арестован был и Медведев, хотя и пытавшийся скрыться, но безуспешно. Ему было предъявлено обвинение в покушении на жизнь патриарха и государя Петра, и хотя, несмотря на пытки, он его отверг, тем не менее, по показаниям других участников дела, был приговорен к смертной казни. Уже после вынесения приговора патриарх прислал к нему увещателей, которые уговаривали его отречься от учения о том, что Дары освящаются словами Христовыми, в чем и преуспели. Медведев написал покаянное послание патриарху, где признавал, что смутил Церковь, отрекался от неправого толкования слова Василия Великого «возобразная»³¹⁵, и изъяснения этого слова Иоанном Дамаскином³¹⁶. Признавал слова Христовы «приимите, ядите» и т. д. «быти святыя Евхаристии начало и основание, яко святии Отцы, Восточныя Церкве Богоноснии, учат»³¹⁷, а самое «совершение Святых даров и пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христову» совершающееся «призыванием и действом Святаго Духа, чрез молитву и благословение священническое и печать креста в словесех, Бога Отца молящих: “и сотвори убо хлеб сей... а еже в чаше сей... преложив Духом Твоим Святым”...»³¹⁸. В конце Медведев призывал на себя всяческие клятвы и анафемы, если его покаяние окажется неискренним.

По решению патриарха для зачитывания покаянного послания Медведева и его единомышленника, лишенного сана иерея Саввы Долгого, был собран собор из бывших тогда в Москве архиереев и «всего царствующего града» священного чина. Савва произнес покаяние прямо на Соборе. Текст Сильвестрова отречения был зачитан в отсутствие его автора. Это дало повод Прозоровскому, и не ему одному, думать, что отречение составлено кем-то другим. Но В. Верюжский утверждал³¹⁹, что видел рукописный оригинал отречения Медведева, на обороте которого стояла его собственная подпись. Так или иначе, на Соборе сам вопрос о пресуществлении уже не обсуждался, но были только оглашены покаянные послания отступников, а затем «Поучительное послание патриарха Иоакима», в котором излагалась суть и история вопроса. Считается, что последнее было составлено иноком Евфимием. Аргументации в нем уделено самое малое место. Причем если Лихуды в «Акосе» и Медведев в тексте покаяния говорят о словах Христовых как об основании и начале таинства, то Евфимий, с одной стороны повторяя их, с другой – в двух местах послания твердо настаивает на том, что слова «приимите, ядите» произнесены Спасителем уже после совершения таинства на Вечере, неопределенно ссылаясь на мнение «само-го Иоанна Златоуста»³²⁰, что давало возможность в очередной раз настаивать на догматической необходимости отказаться от поклонов при произнесении этих слов. Кроме того, были анафематствованы сочинения Медведева и «Венец веры» его учителя, Симеона Полоцкого.

Через год после Собора Медведев был вторично пытан и казнен, а Лихуды издали большое антилатинское сочинение «Мечец духовный», в котором изложили свой диспут с иезуитом Руткой, где также касались вопроса о пресуществлении. Непонятно только, воспроизводит ли текст 1691 года действительный диспут, состоявшийся еще до приезда Лихудов в Москву, или он был правлен и дополнен уже с учетом московских событий. Как бы то ни было, там присутствует та же выдержанная точка зрения, что и в «Акосе»: «Перво, глаголет иерей словеса Господня, сиречь “приимите, ядите”... и по сих творит призывание Святаго Духа и глаголет: “сотвори убо хлеб сей...” и прочая якоже предречеся. Темже, ниже словеса токмо Господня без призывания Святаго Духа и молитвы иереовы, благословения же и печати креста могут совершити таинство, ниже, паки, едино призывание Святаго Духа чрез молитву иереову, благословение и печать креста может совершити таинство евхаристии...»³²¹

На этом под московскими спорами XVII века о времени пресуществлении Святых Даров можно подвести черту³²².

С точки зрения догматической в итоге их, безусловно, было утверждено православное учение по этому вопросу, учение, в котором мистическое действие Церкви было поставлено необходимым условием действенности слов Спасителя. На Западе умаление этого пункта было, возможно, одним из следствий принципов pax romana, о которых говорилось выше.

Однако с точки зрения богословско-исторической, а пожалуй, и психологической обращает на себя внимание одна подробность этих споров. Хотя защитники православного учения не раз упоминали в полемике имя святого Марка Эфесского, никто из них ни разу не сослался на его тексты. Между тем именно они дают и наиболее законченное изложение учения, и наиболее убедительное истолкование того самого места из святителя Иоанна Златоуста, которое было одним из главных камней преткновения в споре.

«Восприяв изложение Таинства Литургии от священных Апостолов и от наследовавших им учителей Церкви, ни у кого мы не нашли, чтобы словами Господними, и только ими, освящался и совершался дар Евхаристии, – пишет святитель Марк, – но у всех согласно эти слова приводятся описательно и являются как бы предисловием, ради памяти о совершавшемся тогда событии, и они как бы “влагают” силу предлежащим Дарам для пресуществления и последующих за сим молитвы и благословения священника, чтобы тем действием уже пресуществить Дары в самый Прообраз – Владычни Плоть и Кровь»³²³. И святитель Иоанн Златоуст, и святитель Василий Великий в своих литургиях сперва приводят слова Христовы, чтобы через них возобновить память тех событий и вложить «освящающую силу в совершаемое, но затем молятся и призывают благодать Святаго Духа, чтобы она, пришедши, тогда реченное, ныне делом соответствующим образом соделала и предложенные Дары совершила и претворила в Господни Тело и Кровь... Ибо как в первом том творении, хотя земля и получила по Божьей заповеди, силу произращать то, что происходит из нее, и эта заповедь, как говорит тот же Учитель, оставшаяся навеки в земле, придала ей силу непрестанно произращать, однако для совершения возрастаемого необходима также и наша забота... таким образом, и здесь, единожды сказанное Спасителем, как и говорит божественный Златоуст, всегда совершает действие, но, подобно же, содействует для совершения (освящения) предлежащих Св. Даров и сила божественного священства, действующая чрез молитву и благословение. Ибо и та вода крещения, которая по виду просто вода, соделывает отпущение всех грехов – чрез невидимое содействие Божественного Духа; итак, не в том смысле, что мы исключительно придаем веру нашей молитве или считаем те слова бессильными, мы молимся о предлежащих Дарах и таким образом совершаем их, но – и тем словам мы сохраняем свойственную им силу и являем значение божественного священства, которое совершает все Таинства чрез призывание действующего чрез него Святого Духа»1³²⁴.

И далее: «...что единожды сказанное Им, тем самым, что оно было Им сказано, как слово Творца, всегда действует – это говорит Златоязычный Иоанн. Что же касается того, что эти слова, ныне произносимые священником, тем самым, что произносятся им, могут совершить сие – этого отнюдь не должно учить, поскольку слово Творца не само по себе действует тем, что произносится тем или иным человеком, но в том его значение, что оно раз и навсегда было сказано Богом»³²⁵. Таким образом, когда святитель Иоанн говорит, что «Слово Владычнее, единожды реченное, соделывает Жертву совершенной», то выражение «единожды реченное» означает не «ныне произносимое», но то, что «единожды реченное Христом» всегда «влагает освящательную силу в предложенные Дары, но не уже и делом освящает их (чрез одно только произношение их); ибо это, чрез молитву священника, соделывает наитие Святаго Духа...»³²⁶

В свою очередь, учение святителя Марка есть, очевидно, прямое развитие учения святителя Николая Кавасилы, которого в приведенном тексте он цитирует дословно, не называя, впрочем, его имени. В «Изъяснении божественной литургии» у последнего аналогичное место звучит так: «Мы веруем, что само слово Господне совершает таинство, но именно чрез священника, чрез предстательство его и молитву; ибо оно действует не просто через все и не как-нибудь, но требуется многое, без чего оно не окажет своего действия»³²⁷. Те, кто верит, что Дары освящаются молитвой, вовсе не уничижают слов Спасителя и не полагаются на себя и на сомнительные человеческие молитвы, в чем упрекают нас латиняне. «Если, как говорят они, не видно, что производят молитвы, то равным образом не видно, священник ли то, что называется этим именем, не видно, может ли он освящать миро; и таким образом, не может совершиться таинство причащения, потому что на самом деле тогда нет ни священника, ни алтаря; так как они и сами не скажут, что слово Господне, независимо от лица и без алтаря, имеет силу совершительную. Но алтарь, на котором должно полагать хлеб, освящается миром, а миро священнодействуется через молитвы... Притом совершение таин молитвою предали Отцы, принявшие от Апостолов и их учеников и все прочее... и святую Евхаристию. Предали после многих других и Василий Великий, и Иоанн Златоуст, великие учители Церкви... Что же до того, будто для освящения Даров достаточно слова Господня о тайнах, произносимого в виде повествования, – о том не видно, чтобы сказал кто-то из Апостолов или из Учителей. Что однажды изреченное Господом, потому именно, что оно изречено Им, оно, как слово творческое, всегда действует, о том, говорит и блаженный Иоанн. Но что, будучи произносимо теперь священником, оно имеет силу, потому что оно произнесено, – этого ниоткуда нельзя видеть, ибо то творческое слово действует не потому, что в известных случаях произносится каким-нибудь человеком, а потому, что однажды произнесено Господом» (курсив мой. – Прот. Павел)³²⁸.

Сравнив теперь это учение отцов с «Акосом» или посланием патриарха Иоакима, легко заметить, что святой Николай и святитель Марк гораздо убедительнее разъясняют значение слов Христовых, чем это сделали Лихуды, и, в свою очередь, это является следствием того, что первые без оговорок признают за словами Христовыми присущую им творческую силу, показывая в то же время, что она (сила) обнаруживает себя именно в таинственной жизни Церкви, выражением чего и служит необходимость священнической молитвы для совершения Даров³²⁹. Догматика раскрывается через экклесиологию.

Предположим, что текстов свт. Марка мог не знать Медведев, но они определенно были известны, не говоря уже про Лихудов, даже Евфимию, который в 1689 году перевел «мудрейшаго и словеснейшаго Марка Евгеника, митрополита ефесскаго повествование церковнаго последования»³³⁰, разделившее, правда, печальную судьбу других его переводов и так и не дошедшее до печати. Знали «грекофилы» и «Изъяснение Божественной литургии» святителя Николая Кавасилы, но приводили из него только толкование эпиклезы³³¹, уходя от обсуждения цитированного выше места, где отдавалось должное творческой силе установительных слов Спасителя: очевидно потому, что это затрудняло возможность подвести оппонентов под «хлебопоклонную ересь». В итоге их учение двойственно, и понятно почему: отмена поклонов привела к слишком серьезным последствиям, чтобы можно было вновь признать ее необязательной³³², однако, аргументируя ее и настаивая на ней, они вынужденно подвергали сомнению свой же тезис о равной необходимости для совершения таинства как слов Спасителя, так призывания Святого Духа. В свою очередь Медведев, раз сделав поклоны знаменем разгулявшихся защитников «старины», также не мог даже отчасти поступиться ими. Следственно, в этом споре ни ему, ни Лихудам не оставалось иного выбора, как только погибнуть или победить, притом что это был, пожалуй, первый на Москве спор между учеными православными богословами, прошедшими сходную выучку в школе западного типа. Увы, все его участники оказались заложниками ситуации, которую сами спровоцировали. И может быть, поэтому в великих московских спорах XVII века были победившие и проигравшие, были твердые страдальцы за свои убеждения, но почти не было святых.

Эти споры были последним крупным событием в церковной жизни XVII века. Патриарх Иоаким умер в том же 1690 году, и на престол взошел Адриан – последний досинодальный патриарх. Вторым кандидатом на патриаршество был тогда митрополит Псковский Маркел, как говорят, сторонник прозападной партии, почему избрание Адриана многие восприняли с облегчением. Действительно, он твердо проводил линию Никона и Иоакима: также не любил латинского духа, также поддерживал греков, также был уверен в том, что священство выше царства. Однако историки отмечают грустную параллель между его избранием и избранием патриарха Никона: как и Никон, Адриан так же долго отказывался от престола, но, судя по всему, смущенный совсем другими думами, предчувствуя, что рано или поздно ему предстоит вступить в неравную борьбу с духом времени³³³. Так и случилось: известное Адрианово послание о брадобритии – прямое тому свидетельство. Последние пять лет жизни патриарх был разбит параличом, и все школьные начинания XVII столетия пришли при нем в упадок. После его смерти Местоблюстителем Патриаршего Престола 20 лет числился митрополит Стефан Яворский, а затем был учрежден Синод. Но между новым и старым временем явился все же святой, одиноко стоящий на стыке столетий, подобно кресту на перепутье дорог: святитель Димитрий, митрополит Ростовский.