XXIX. Заметки о троичности (к стр. 50, 223).

Вопрос о троичности несколько раз был затрагиваем в тексте, но вскользь, ибо основательное обсуждение его потребовало бы особого трактата. Отлагая таковое до времени более благоприятного, мы наметим несколько мысленных ходов, имеющих разрыхлить для понимания идею троичности.

1.

Было говорено ранее о существенной невозможности дедуцировать троичное число Божественных Ипостасей; но, вместе с тем, была сделана как бы некая попытка на эту дедукцию. Как же должно разуметь такую попытку? – Прежде всего, не как дедукцию в строгом смысле слова. Мы вовсе не намеревались доказывать, что Ипостасей может быть только три, ни больше, ни меньше. Это число – «бесконечный факт», постигаемый в присно-сущем умном свете, но не выводимый логически, ибо Бог – выше логики. Надо твердо помнить, что число «три» есть не следствие нашего понятия о Божестве, выводимое оттуда приемами умозаключения, а содержание самого переживания Божества, в Его превыше-разумной действительности. Из понятия о Божестве нельзя вывести числа «три»; в переживании же сердцем нашим Божества это число просто дается , как момент, как сторона бесконечного факта. Но, т. к. этот факт – не просто факт, а факт бесконечный, то и данность его – не просто данность, не слепая данность, а данность с бесконечно-углубленною разумностью, данность беспредельной умной дали. ¹⁰²⁰.

Пока бесконечный факт не дан, не может быть безусловно никакой антиципации его, кроме формальной, a именно, что он – факт и что он бесконечен; a priori мы ничего не можем сказать о нем. Но, когда он уже дан, то мы можем уразумевать его содержание и открывать его бесконечную разумность. Мы стараемся тогда вглядеться в смысл его, углубить свое понимание его. А так как смысл его бесконечен, то и понимание наше этого бесконечного смысла само может развертываться беспредельно ¹⁰²¹, – однако, пребывая в каждом своем моменте тоже бесконечным. В том-то и разумность Бесконечности, что в ней все разумно и все бесконечно.

Усмотреть несотворенный Свет – вот первая ступень уразумения; усмотреть в нем множественное единство и единичную множественность – это вторая ступень; усмотреть в этой единичной множественности множественность, как троичность – такова третья ступень; понять смысл числа «три», значение его, его духовное отличие от чисел «два» и «четыре» и т. д. – это еще последующая ступень и т. д.

Но, опять, нельзя думать, будто каждая новая ступень – отвлеченно выводится, логически-рассудочно дедуцируется откуда-то совне, нежели самое созерцание Света. Каждая ступень есть лишь конкретное расчленение, разборка, дифференцировка того, что implicite содержится в созерцании ¹⁰²²неприступного Света Триипостасного Божества. Итак, наша «дедукция» есть лишь новый способ выразить то, что уже было выражено, – ничуть не более. Так, с высокой вершины вглядываясь в синеющую даль, мы открываем в ней все новые и новые подробности и тогда выражаем их восклицаниями радости и удивления; но можно ли назвать ряд этих восклицаний «дедукцией» этой голубой воздушной бездны? 

2.

Числа вообще оказываются невыводимыми ни из чего другого, и все попытки на такую дедукцию терпят решительное крушение, а, в лучшем случае, когда по-видимому к чему-то приводят, страдают petitio principii. Число выводимо лишь из числа же, – не иначе. А т. к. глубочайшая характеристика сущностей связана именно с числами ¹⁰²³, то сам собою напрашивается пифагоровско-платоновский вывод, что числа – основные, за-эмпирические корни вещей, – своего рода вещи в себе. В этом смысле опять-таки напрашивается вывод, что вещи, в известном смысле, суть явления абсолютных, трансцендентных чисел. Но, не вдаваясь в эти сложные и тонкие вопросы, мы скажем только, что число три, в нашем разуме характеризующее безусловность Божества, свойственно всему тому, что обладает относительной само-заключенностью, – присуще заключенным в себе видам бытия. Положительно, число три являет себя всюду, как какая-то основная категория жизни и мышления.

В пространстве , заключающем в себе все внешнее, и потому все внешнее своей природе подчиняющем, мы различаем три измерения. Отвлеченно-логически допустимо, конечно, говорить сколько угодно o пространствах n-мерных и изучать их ¹⁰²⁴, a потом применять найденные теоремы к механике, физике и др. областям науки ¹⁰²⁵. Но, тем не менее, проектируемое n-мерное пространство, понятие, и реальное трехмерное пространство, данность, несравнимы между собою, и никак нельзя говорить о них, как о чем-то однородном. Пусть даже вырабатываются или будут выработаны восприятия n-мерного пространства; все равно останется глубокая пропасть между этою естественною и общею для всех трехмерною средою жизни и ухищренным, по-моментным, единичным восприятием тех пространств. Пространственная реальность, с которою имеем мы дело, трехмерна, и все, что в  пространстве, – тоже трех мерно. Но, добавим, все попытки, – попытки многочисленные и упорные ¹⁰²⁶, – дедуцироватьтрехмерность нашего пространства, ни к чему не привели и, даже при беглом их обзоре, нетрудно убедиться, что они доказывают трех мерность пространства не иначе, как в предположении этой трехмерности.

То же самое – и о времени . Прошедшее, настоящее, будущее – вот опять выявление троичной природы времени. И эта троичность для времени настолько существенна, что даже отвлеченно-логически никто не пытался придумывать времени с большим или каким-либо иным числом подразделений, подобно тому, как это сделано для пространства. Однако и тут, для времени, попытки на дедукцию ¹⁰²⁷ его троичной природы, не достигают своей цели, и троичность времени остается простой данностью. Во всяком случае она имеет первостепенное значение. Не только мир физический, а и мир психический содержится в форме времени и, следовательно, как тот, так и другой получает от времени его троичность. Если – так, то, чрез пространство и время, все ознаменовано числом «три», и троичность есть наиболее общая характеристика бытия.

Но не одно только общее назнаменование троичностью свойственно бытию. Каждый слой его, каждый род его имеет еще свою особливую троичность. Не входя тут в подробности, отметим лишь то, что представляется нам наиболее глубоким онтологически. Три грамматических лица ¹⁰²⁸, не более и не менее, – явление общее языкам разнороднейшим, и оно служит выражением основного факта социологии. Может быть, в основе его лежит факт биологический, ибо троичной представляется всякая простейшая семья : отец, мать, ребенок. В самом деле, поскольку центром и смыслом семьи служит именно ребенок, постольку, при другом ребенке, или при другой жене, мы имеем дело, собственно с иною триадою, с иной семьей. А, в чистейшем своем виде, семья ограничена лицами отца, матери и ребенка. И язык и общество, таким образом, в корнях своих носят начало троичности.

Отдельная личность опять-таки построена троично, ибо у нее три, а не иное какое число, направлений жизнедеятельности, – телесная, душевная и духовная, – и каждое психическое ее движение трояко по качеству, так что содержит отношение к уму, к воле и к чувству. Что бы ни говорили психологи против теории трех психических способностей или трех сил,бесспорным остается тот факт, что всеми усматривается существенная разница между умом, волею и чувством и несводимость их друг на друга. Вероятно, наиболее подходящим к делу пониманием их будет понимание, как трех координат процессов психики, причем каждый реальный процесс непременно имеет характеристику во всех трех направлениях. Но, если бы было и не так, то все-таки остается в устроении психической жизни что-то троякое; и этот коренной факт троякости психики, хотя и не подлежит, несмотря на все старания, дедуцированию, остается, однако, непременным и непререкаемым ¹⁰²⁹.

Вникая глубже в устроение человека мы всюду находим, опять-таки, троичное начало, – как в устройстве его тела, так и в жизни его души. Жизнь разума, в своем диалектическом движении, пульсирует ритмом тезиса, антитезиса и синтезиса, и закон трех моментов диалектического развития относится не только к разуму, но и к чувству и к воле ¹⁰³⁰. Отсюда понятно, что всякое произведение разума, чувства и воли человеческой, в котором не изглажен искусственно диалектический ритм его возникновения, само неизбежно запечатлено троичным делением. Трихотомия, как прием аргументации, как манера классификации, как начало системы – слишком распространена ¹⁰³¹, чтобы можно было считать ее за нечто случайное; нужно полагать, что в ней мы имеем пред собою опять-таки выявление какой-то присущей душе троичности, хотя и тут мы не способны дедуцировать эту троичность. Но наиболее существенно число «три» в религии, как в догме, так и в культе и даже в суеверных обрядах быта. Трудно найти достаточно сильные выражения, чтобы достойно выразить широту распространения начала троичности в мире древней религии. «Мне хотелось бы, – пишет Узенер в своей статье, посвященной вопросу о божественных триадах, – попробовать дать более ясное представление о широком распространении и важности этой формы воззрения. Здесь не имеется в виду сказать что-либо новое. Фил. Бутман с совершенной ясностью судил об этом явлении, и Эд. Гергард называл божественную триаду средоточием почти всех религий ¹⁰³². Но мне представляется своевременным – путем собрания рассеянных следов дать доказательство того, что божественная триада была такою формою воззрения древности, которая твердо укоренилась и потому обладает могуществом движущих сил природы» ¹⁰³³.

Матeриал, coбранный Узeнeрoм, а такжe Нeйдгартoм, c нeoбыкнoвeннoю нагляднocтью дoказываeт вceoбщнocть прeдcтавлeния o бoжecтвах-триадах ¹⁰³⁴. Узeнeр дажe признаeт, чтo ширoкo раcпрocтранeннoe, «у бoльшeй чаcти, мoжeт быть у вceх нарoдoв дрeвнocти», cтрeмлeниe прeдcтавлять бoжecтвo в видe триады, дeйcтвoвалo c cилoю закoна прирoды ¹⁰³⁵.

Точно так же, весь культ древнего мира проникнут началом троекратногоповторения обрядов, троекратное возглашений призываний; троичноечисло, в прямом, или в усиленном виде, т. е. как 9, 12, 27 и т. п., наиболее характерно для всех литургических действ. Но, при всей бесспорной доказанности и при всем подавляющем количестве фактов, утверждающих все-человеческое религиозное значение числа «три», «самого любимого, – по выражению Люттихa, – из всех знаменательных чисел», попытки дедуцировать это значение из общих начал познания, или хотя бы обяснить их культурно-исторически ни к чему решительному не приводят ¹⁰³⁶.

Весьма правильно А. И. Cадов настаивает на первичности этой склонности к триадам и видит в ней врожденное человеку неясное тяготение к сверх-чувственному миру, смутное стремление к Триединому ¹⁰³⁷. Но это «объяснение» есть не иное что, как именно сознательный отказ от объяснения, ибо приводит объясняемый факт человеческой культуры к факту Божественной Троичности, уже безусловно не подлежащему дедукции.

Итак, никто не сказал, почему Божественных Ипостасей Три, a не иное число. Неслучайность этого числа, внутренняя разумность его чувствуется в душе, но нет слов, чтобы выразить свое чувство. Во всяком случае, бесчисленные попытки дедуцировать Три ипостасность Божества ¹⁰³⁸ мы не можем признать удачными. Утешением и назиданием философам да послужит же то, что даже числа измерений пространства, подразделений времени, лиц грамматики, членов первичной семьи, слоев жизнедеятельности человеческой, координат психики и т. д. и т. д. они не дедуцировали и даже не объяснили его смысла. Мало того. Чувствуется, что есть какая-то глубокая связь между всеми этими троичностями, но какая – это вечно бежит от понимания, именно в тот момент, когда хочешь почти найденную связь пригвоздить словом.

Подавляющее большинство философов и тех из свв. отцов, которые, вроде бл. Августина ¹⁰³⁹, были причастны к философскому мышлению, занимались этим вопросом. Но что дали они все? – Аналогии, – за которыми опять-таки лишь чувствуется более глубокое сродство, – лишь подобие, – одним словом, вместо объяснения того, что хотели объяснить, многократы увеличили объясняемое, ибо показали, что та же трудность содержится еще в бесчисленном множестве предметов мысли.