[И. Л. Мейер.] Как погибла Царская Семья⁵

Перед печатанием этой брошюры нам советовали выпустить те места, в которых мы встречаем несправедливые и ложные отзывы о Царской Семье. Но мы их печатаем полностью, чтобы не нарушать общего тона воспоминаний австрийца-коммуниста. Коммунист-иностранец, не бывший в России в мирное время и, познакомившись с нею только через очки компартии, не мог иначе писать.

Но, оставляя все без изменения, мы даем свои примечания к некоторым местатам этих воспоминаний.

Редакция. (Журнала «Согласие»).

В немецком журнале «7 ТАGЕ», с 14 июля по 25 августа 1956 года печаталось следующее сообщение:

«Прошло 38 лет после события, которое потрясло весь мир.

В течение 38 лет последние подробности этой кровавой бани оставались неизвестными.

Теперь, в первый раз, выступаеть человек, который был свидетелем. Он подтверждает свое сообщение документами, которые еще никогда не были опубликованы.

Редактор журнала «7 ТАGЕ» нашел его и задал ему сперва следующие вопросы:

Вопрос: Вы были в те дни, когда была убита Царская Семья, в Екатеринбурге? Как вы туда попали?

Ответ: Шестого июля 1916 г. под Ровно, я попал в русский плен как солдат австрийской армии. Я был отправлен в Сибирь и должен был там работать на постройке железной дороги и в шахтах. Когда большевики пришли к власти, они нас освободили. Многие из нас поступили в красную гвардию, чтобы не погибнуть от голода.

Вопрос: Вы оказались на ответственном месте в Красном Совете в Екатеринбурге?

Ответ: Благодаря моему знанию языков, я был доверенным лицом Международной Бригады в Уральском военном округе и работал в МОБ отделе Советского Уральского Управления.

Вопрос: Вы присутствовали на решающих заседаниях Екатеринбургских Советов?

Ответ: Да, я был на заседании, на котором было решено ликвидировать Царскую Семью, а также на заседании, на котором цареубийца Юровский сделал последовательный доклад об убийстве. Я так же был в лесу «Четыре брата», где произошло уничтожение трупов.

Вопрос: Вам известны имена до сих пор неизвестных участников разстрела?

Ответ: Я сохранил документы, в которых указаны все люди, участвовавшие в разстреле и в уничтожении трупов.

Вопрос: Почему вы молчали 38 лет, чтобы только теперь опубликовать Ваше сообщение и документы?

Ответ: В 1922 году, когда я оставил Россию, то на моей родине Австрии, солдаты, предоставившие себя в распоряжение красной Армии, считались изменниками. Я не хотел тогда осложнять свое обывательское существование. Под властью национал-социалистов признание в принадлежности к русской коммуннстической партии было смертельно опасно. Затем я жил долгое время в русской оккупационной зоне Германии и должен был так же молчать.

Вопрос: Почему вы теперь сообщаете вашу тайну и ваши документы?

Ответ: Появление различных, так называемых, «Царскихь Дочерей» заставило меня наконец опубликовать правду об убийстве Царя.

Вопрос: Вы можете доказать ваши показания, которыя гораздо обширнее сообщения Соколова, русского белого следователя, и других личностей?

Ответ: Я не только могу подтвердить мое сообщение, но и доказать документами, до сих пор неизвестными. Некоторые документы, вывезенные мной в Европу, пропали во время войны, при бомбардировках. Но то, что я при этом сообщении прилагаю, должно еще быть достаточным, чтобы вполне разъяснить, наконец, одно из самых потрясающих событий нашего столетия».

Четвертого июля 1918 г. я пришел в первый раз в «Дом особого назначения», как официально называлась вилла Ипатьева. Это был тот день, в который была разрушена последняя надежда на спасение извне для Царя и Его Семьи. Революционный штаб сделал внезапное посещение, т. к. ему стало известно, что в доме, где находилась под стражей Царская Семья, должны произойти странныя происшествия.

Дом купца Ипатьева был двухэтажной постройки и находился на возвышенной части т. н. Вознесенского Проспекта.

Конечно, это было редкое совпадение, что последний Царь Дома Романовых как раз был заключен в дом, который носил одинаковое имя с тем монастырем, из которого Его Предок, боярин Михаил Феодорович Романов вступил на дорогу к трону.

Фасад дома выходил на восток. Весь верхний этаж был предоставлен Царской Семье, за исключением одной комнаты, которую всегда занимал комендант дома. Царь, Царица, и больной Наследник занимали большую угловую комнату. Рядом жили четыре дочери в одной комнате. Следующую комнату занимала придворная горничная Демидова. Около угловой комнаты расположился доктор Боткин, а в одной из задних повар Харитонов и слуга Трупп. Позади находилась кухня, ванна и туалет. В нижнем этаже помещались красногвардейцы, которые несли внутреннюю охрану. Их было 20 человек. Они носили штатское платье, белый пояс с патронташем и такой же ремень на винтовке. Только коменданты стражи и дома носили красную повязку на левом рукаве. Внешняя стража была расположена наискось, в доме Попова.

Вокруг дома был построен двойной забор из сырых бревен и телеграфных столбов. Внутренний забор окружал только часть дома, а внешний – весь дом. Он имел только двое ворот, которыя очень строго охранялись. Внутренняя стража, в то время, состояла только из русских. Ее поведение не было особенно хорошее и часто поступали жалобы в революционный штаб, что эти люди были по ночам пьяны и громко кричали. Но жалобы, которыя привели к обыску 4 июля, казались значительно серьезнее, т. к. обыск был предпринят без какого бы то ни было предупреждения. Мы вышли рано утром и Мебиус, начальник революционного штаба, заставил стражу выстроиться. Поверяли имеет ли каждый человек винтовку и установили, что ни у кого не пропало его оружие. Затем Мебиус взял коменданта дома Авдеева с собой и начал обыскивать дом снизу доверху. Было ясно, что он предполагает что-то определенное. Внезапно Мебиус нашел в ванной комнате, под самой ванной, пять винтовок, завернутых в тряпки. Некоторое количество патронов лежало спрятанными под опилками.

В этот момент неопределенная судьба Романовых была окончательно решена. Мебиус не был человеком, который мог безнаказанно оставить попытку освободить Царя.

Во всех сообщениях «Западного мира» о последних днях Царской Семьи говорилось об одном «латыше блондине», который сыграл решающую роль в убийстве Царской Семьи. Его имя не было никогда известным. Этот «блондин латыш» был в действительности немец и его имя Александр Мебиус. Его родители поселились в России в 70-х годах. Он сам учился в Петербургской гимназии, а впоследствии в Горном Институте. Как и многие студенты, он так же принадлежал, еще в ранние годы, к революционной организации. В начале войны, как и все немцы, он был сослан в Сибирь, как гражданский пленный. Он умел привлечь к себе многих немецких и венгерских военнопленных, которые прибывали в Сибирь в течение следующих лет и наблюдал, чтобы они не очень страдали от понукания казаков. После крушения Царского правительства он уехал в Петроград и организовал позднее в Выборге первый городской совет, а затем был послан Троцким в Сибирь в качестве начальника революционного штаба. Я редко встречал такого безкомпромиссного защитника своего дела, как Александр Мебиус. Личных интересов он не знал, так же как и любовных похождений или друзей. Он мало говорил, а там, где он появлялся, он действовал, как железная метла.

Так же в тот момент, когда Мебиус нашел винтовки и патроны в ванной комнате Ипатьевского дома, он не сказал ни слова, взял винтовки и поехал в свою канцелярию. Ровно через час маршировала рота 1-го Камышевского стрелкового полка вместе с командиром Чернышевым около дома Ипатьева, Мебиус снова уехал в своем автомобиле и отправился к военному комиссару Голочекину, который был долго в ссылке, в сибирских тундрах, вместе со Свердловым. Он был высокий и худощавый человек с глубоко-сидящими глазами, высоким лбом и густыми усами. Ему подчинялась вся военная организация красной армии на среднем Урале.

– «Товарищ Голочекин!» – сказал Мебиус резко, – «прикажите всем людям построиться. Кто не принадлежит к ЧК будет сейчас же отправлен на фронт».

Через несколько минут все люди стояли с винтовками перед домом. Они вынули из патронташей свои патроны. У каждого была винтовка. Откуда появились те винтовки и патроны, которые лежали наверху, в ванной комнате? Мебиус не давал никому покоя: все склады оружия были проверены. Также производимые Голочекиным допросы в течение несколеких дней в доме советов не дали никаких результатов. Одно было ясно: еще находилось оружие в городе, о котором советския власти ничего не знали, и были люди в городе, которые серьезно думали при помощи этого оружия освободить из заключения Царскую Семью.

Это произошло, как сказано, 4-го июля. С этого дня революционный штаб не упускал из вида дом Ипатьева. Если подобная попытка будет еще раз предпринята, то она натолкнется на этот раз на бдительность новой охраны, которая теперь состояла только из органов ЧК и Интернациональной бригады, т. е. людей, которые под Царским режимом много страдали, как военнопленные, людей, которые дадут себя скорее застрелить, чем допустить освобождение Романовых.⁶.

Команда новой охраны, с этого дня, была поручена человеку, который вошел в историю как убийца Царя: Янкелю Юровскому.

Янкель Михайлович Юровский родился в религиозной семье в 1878 г. в одном городе Томской губернии. Он позднее участвовал в возстании в Лодзи и бежал в Германию, где он научился говорить хорошо по-немецки, конечно с еврейским произношением. Позднее он снова выплыл в южной России, завязал связь с конспиративным коммунистическим движением, был арестован и сослан в Екатеринбург. Здесь он открыл фотографическое ателье и вскоре насчитывал среди своих клиентов всех лучших представителей города. Это имело роковое значение для тех, кого он фотографировал, т. к. с каждого снимка он оставлял себе копию, на которой было написано имя и точный адрес. Эта коллекция в чистом виде находилась теперь на его письменном столе, председателя ЧК, в комнате № 3, в доме советов, который раньше был американской гостиницей. Как только от революционного трибунала поступала справка, Мебиус имел обыкновение спрашивать: «Товарищ Юровский, принесите ваш фотографический альбом, может быть вы имеете карточку человека, которого мы ищем?» Обыкновенно эти слова сопровождал громкий смех, но Юровского это не смущало, он был очень горд, если он действительно сейчас же мог достать нужную карточку.⁷.

Юровский был без сомнения, одним из самых несимпатичных людей, которых я когда-нибудь знал. Он был высокого роста и обладал огромной физической силой. Неряшливая борода обрамляла его полное, грубое лицо, из которого недоверчиво смотрели два темных глаза. Его всегда немного грязныя руки, неряшливая одежда и никогда нечищенные сапоги дополняли внешний вид этого всегда подкарауливающего шпика, которого каждый остерегался. На вечерних собраниях он был обыкновенно под действием наркотиков, он их доставал от своего помощника Войкова, который по распоряжению ЧК контролировал банки, аптеки и продовольственные склады. Сколько золота и других ценностей себе присвоили Юровский и Войков, в течение трех недель, конечно, никто не мог установить. Во всяком случае Войков еще в 1925 году, как советский посол в Варшаве, носил драгоценное кольцо с большим рубином, которое он себе взял при уничтожении Царской Семьи.

Тридцатого апреля прибыл первый транспорт Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург: Царь, Царица, Великая Княжна Мария, Князь Долгорукий, доктор Боткин, горничная Демидова и трое слуг.

Начальники уральских советов встречали этих важных пленников; между ними присутствовали: окружный комиссар Белобородов, военный комиссар Голочекин, комендант города Дидковский и, как представитель ЧК, Войков. Прибывшие были немедленно отправлены в дом Ипатьева. Только князь Долгорукий был отправлен в тюрьму 11, в которой находились такие арестованные, чья ликвидация была только вопросом времени.

До тех пор я мало интересовался судьбой Царской Семьи, т. к. я был много занят переданной мне работой в отделе МОБ. Но я знаю, что был живой обмен телеграммами между Белобородовым и Голочекиным с одной стороны и московским советом с другой стороны. Свердлов, который в то время, по поручению Ленина вел работу в Москве, казалось, имел намерение вынести приговор Царю в большом показательном процессе, но товарищам в Екатеринбурге это не совсем нравилось, т. к. в Тобольске было сравнительно небольшое количество надежных красногвардейцев и ходили слухи о попытках похитить Царскую Семью и увезти в Крым или Прибалтику.⁸.

Товарищ В. Яковлев, наконец, по распоряжению Голочекина, прислал специальный поезд в Екатеринбург. Яковлева доставили не то гостя, не то как арестованного в дом советов⁹. Но его не удалось ни в чем обвинить и он был послан назад в Москву под охраной двух людей. Он получил записку, что Царская Семья официально принимается Уральским Советом, а что с ними в Москве могут делать что угодно.

Двадцать третьего мая прибыл второй транспорт. В нем доставили Наследника, трех остальных дочерей и целый ряд людей из ближайшей свиты Царя, между ними баронессу Бугсгевден, Графиню Гендрикову, Графа Татищева, воспитателей Царских Детей: Жильяра, Гиббса, Теглеву, чтицу фрейлину Шнейдер, слуг Волкова и Труппа, повара Харитонова и маленького приятеля по играм Наследника Седнева. Только Царские Дети и Трупп попали в «дом особого назначения», остальные – в тюръму. Жильяр и Гиббс, будучи иностранцами, были освобождены и получили разрешение жить в городе. Повара Харитонова хотели тоже освободить, но он настойчиво просил разрешения присоединиться к Царской Семье. За свою привязанность он должен был заплатить жизнью. Таким образом в доме Ипатьева были под стражей только одиннадцать человек: Царь, Царица, Наследник и Его четыре Сестры, доктор Боткин, Демидова, Харитонов и Трупп.

Я подчеркиваю одиннадцать человек, т. к. их число будет еще играть не маловажную роль.

Что касается личной жизни Царской Семьи в доме Ипатьева в течение этих последних недель, то сам Царь покорился своей судьбе с удивительным спокойствием. Он всегда носил свою коричневую форму без погон, с Георгиевским Крестом на левой стороне груди. Его сапоги не были больше новыми, на фуражке недоставало кокарды. Он курил почти без перерыва свои папиросы, говорил иногда со стерегущими его солдатами, или делал маленькия прогулки в саду дома. Казалось, он едва сожалеет о своем Царском Троне. Должно быть он чувствовал себя в сущности хорошо, т. к. он не должен был теперь принимать решений. В основном он не был никогда настоящим властелином, а только заботливым отцом семейства, чье, может быть, самое большое желание было, со своими близкими, где-нибудь далеко в России вести созерцательную жизнь с некоторым комфортом, но без большой роскоши. Царь наверно разсчитывал быть сосланным, новыми господами в Москве, куда-нибудь в Сибирь, т. к. о своей дальнейшей судьбе, казалось, он особенно не думает и уже внутренне свыкся с такой судьбой. О том, что он не оставит этого дома живым, он, наверно, никогда не думал.¹⁰.

Совсем другое Царица. Она была, еще тогда, очень статная и даже красивая женщина. Ее черное платье и темные волосы особенно выделяли ее бледный цвет лица. Два больших бриллианта в ушах и бриллиант в кольце на левой руке она носила до своей смерти. Она вела себя по отношению к страже с ледяным высокомерием. Она не обменялась ни одним словом с окружающими ее красногвардейцами, в противоположность тому, что иногда делали другие члены Царской Семьи.

Все ея заботы были о Наследнике, чья наследственная болезнь крови из-за незначительного падения, в Тобольске снова появилась. Она тяжело переносила страдания Сына, вину за которые она себе приписывала, а еще тяжелее она переносила потерю власти. Большую часть дня она проводила у кровати «Беби», как она еще всегда называла Наследника. Вечера посвящала она обыкновенно игре в карты с мужем или читала Евангелие. Со своими детьми она говорила только по-английски и передо мной и теперь ее высокомерный взгляд, которым она смерила Мебиуса, когда он ее иронически спросил не научилась ли она уже говорить по-русски. Я видел тогда Романовых живыми в последний раз. Я еще вернусь к этой драматической сцене в моем сообщении.

Большую часть времени Наследник лежал в кровати. Во время своих редких прогулок, или когда он на стуле сидел в саду, он носил матросскую форму и выглядел в ней ребенком. В холодные дни он носил пальто. Он жалко выглядел.

Что касается дочерей, то их всегда видели в белых блузах и темных юбках. Их волосы были очень короткие, т. к. они были из-за инфекционной болезни, еще в Царском Селе, выстрижены под машинку и волосы медленно отростали. Старшая из них Ольга, была, со своей стороны стройной фигурой и белокурыми волосами, настоящим русским типом. Она была единственная, которая говорила почти свободно по-немецки. Кроме того, она была отличной пианисткой и иногда играла на единственном рояле в доме, пока Юровский не приказал перенести его в свою комнату.

Татьяна была самая высокомерная из всех. Она была так же замкнута, как и ея Мать. Она больше остальных занималась своей внешностью и ее темные волосы были всегда особенно старательно причесаны.

Мария имела больше всего контакта с солдатами стражи. Своими редкими серыми глазами испытующе смотрела она на грубых сибиряков как будте хотела прочесть в этих лицах будущую судьбу их Семьи.

И хотя всем красногвардейцам было строго запрещено говорить с заключенными, все же это случалось, что не могло нравиться революционному штабу. Я сам тайно подслушал некоторые разговоры охраны и между ними были такие, которые говорили о Царской Семье с полным сожалением.¹¹. Конечно, после, 4-го июля, когда была сменена охрана, состоящая из русских красногвардейцев и заменена стражей из чекистов, эти разговоры прекратились. С этих пор появилась ледяная стена молчания вокруг обреченной на смерть Царской Семьи.

Младшая Царская Дочь Анастасия была самая веселая. Она сохранила свой юмор даже в заключении и еще в Тобольске заботилась о сохранении многих театральных пьес, которыя она разучила с учителем Жильяром, для развлечения Семьи. Еще в доме Ипатьева я нашел позднее книги с ея ролями. Она бегло говорила по-английски, достаточно хорошо по-французски, но почти ни слова по немецки, несмотря на то, что ее Мать очень старалась ее научить. В общем все члены Семьи тогда, когда я их видел, были в хорошем расположении духа. Во всяком случае они не имели никакого представления о предназначенной им судьбе, которая быстро приближалась к роковой развязке после находки оружия четвертого июля. Меня позднее часто спрашивали можно ли было вообще спасти Царскую Семью? Можеть быть они и сохранили бы жизнь если бы не было гражданской войны и интервенции иностранных сил, которые, только что рожденную советскую власть поставили на край гибели и вынудили ее к твердым решениям. Это было верно, что в Москве, во всяком случае у Свердлова, который в то время был одним из могучих, преобладало мнение, что Николая II предать суду. Может быть тогда приговорили бы к смерти только Его, а Семью отправили бы в ссылку. Но люди из Екатеринбурга отняли это решение от центральной власти. Спасти Царскую Семью, после того, как она прибыла в Екатеринбург, было больше невозможно. Было вполне достаточно надежных войск в городе, которыя всякую попытку насильственного освобождения подавили бы в корне. День и ночь патрулировали отряды пехоты и кавалерии по улицам, а дом Ипатьева был особенно строго охраняем. Войти в дом постороннему было невозможно. Выйти из него или кого-нибудь из него похитить было вполне безнадежно.

Седьмого июля состоялось историческое заседание революционного комитета, на котором было принято решение о судьбе Семьи Романовых.

Председательствовал Александр Георгиевич Белобородов, который раньше назывался Вайсбарт. Он сам перевел свою фамилию на русский язык¹².

Он родился в 1880 г. Его отец Исидор Вайсбарт торговал мехами. Сам он получил коммерческое образование и долгое время служил бухгалтером на сибирских лесопильных заводах графа Шуварова. Он тайно состоял, в течения многих лет, в коммунистической партии и предоставил убежище Троцкому во время его бегства. Это дало ему теперь пост политического шефа на всю Уральскую область. В общем он был неповоротливый человек с характером, привыкшим подчиняться; он во всех своих решениях ссылался на приказания из Москвы. Так же и теперь, в эти судьбоносные тяжелые часы, когда чешския бригады, все более угрожали городу Екатеринбургу, приближались с востока и юго-востока, Белобородов не мог найти мужества для собственного решения. Его безконечныя объяснения заключались в предложении послать товарища Голочекина в Москву и получить решение центрального комитета от товарища Свердлова, т. к. Уральский совет не может решить самостоятельно о судьбе Романовых. Можно, во всяком случае, товарищу Голочекину дать в дорогу препроводительную бумагу, в которой объяснялось бы как нужно поступить по мнению уральских властей. Едва закончил Белобородов, как Голочекин поднялся. Он был старый приятель Свердлова, с которым долгие годы прожил вместе в ссылке, в сибирских тундрах. Никого лучшего нельзя было бы послать в Москву, если бы нужно было чего-нибудь добиться от Свердлова. А время заставляло торопиться.

Этот Голочекин был высокий и худой человек, с глубоко сидящими глазами, в которых дремала ненависть, накапливавшаяся в нем в течение безконечных лет тягчайших преследований.¹³. Падение Царского режима застало его в Нарыме на Оби. Керенский сейчас же дал ему свободу, но это не воспрепятствовало фанатику большевику, немедленно после падения Керенского, появитъся в Екатеринбурге с горстью красногвардейцев и захватить там власть. Как военный коммисар Уральской области он приложил наирешительныя старания из ничего создать армию, которая это название до некоторой степени заслужила.

Командиры ненавидели его, но они также его очень боялись, т. к. они знали, что он быстро подписывает смертные приговоры, и это было так же и на этот раз.

– «Революционный комитет», – сказал Голочекин при мертвом молчании, которое царило в комнате, – «считает, что Романовы заслужили смерть. Я призываю всех членов присоединиться к этому предложению, чтобы я мог его передать в Москву».

В течении нескольких секунд продолжалось молчание. Как это уже часто бывало, никто не отважился возражать Голочекину. Но все же один отважился. Один, от которого это меньше всего можно было ожидать, т. к. он был один из старейших большевиков. Это был Павел Быков. Этот Быков был немного примитивным, можно даже сказать, глуповатым человеком. Он не возглавлял никакого учреждения, но так как он действительно был старейший член партии, ему было предоставлено место в военно-революционном комитете и таким образом он имел место и голос в этом собрании, которое теперь должно было вынести тяжелое решение: что делать с Царской Семьей?

– «Мое мнение», – сказал Быков, по своему немного нескладно, – «нужно Романовых или лучше Николая поставить перед народным трибуналом и начать процесс». Голочекин сделался белым от злости. Белобородов, казалось, на мгновение потерял дар речи. Но в этот момент обоим пришла неожиданная помощь. Она пришла от Александра Мебиуса, председателя военно-революционного комитета: «Оставьте эту безсмыслицу, товарищ Быков», – сказал он резко, по своему обыкновению отрывисто и твердо. – «С процессом мы потеряем только время. Вы кажется забыли, что мы находимся в войне. Не предполагаете ли вы, что нас раньше поставят перед трибуналом, если нас поймают живыми. Они нас убьют как собак. Предложение товарища Голочекина вполне правильное. Комитет присоединяется к этому предложению. А товарищ Свердлов согласится с этим предложением. Полное молчание воцарилось после этих слов в большом помещении. Тогда поднялся Белобородов и сообщил резолюцию. На другое утро Голочекин уехал в Москву.

Девятого июля я отправил на станцию транспорт на фронт. Когда я вернулся в дом советов, я встретил там Мебиуса. Около него стояли Белобородов и Маклаванский. Этот Маклаванский был одной из интереснейших фигур между руководящими людьми революционного штаба. Мебиус привез его из Москвы, когда он получил задание на Уральском фронте, и назначил его своим заместителем в революционном комитете. Собственно говоря этот Маклаванский не был большевнком, а был т. н. синдикалистом, приверженцем князя Кропоткина. Тем не менее, он пользовался доверием Троцкого и Свердлова. Он владел русским языком совершенно так же свободно, как и немецким и французским. Я никогда не мог узнать о его происхождении и когда я однажды прямо спросил об его родине, он засмеялся и сказал, что он вообще не имеет родины. Он был приблизительно сорока лет, носил всегда штатское и не терял своего тонкого юмора даже в самых тяжелых обстоятельствах. На заседаниях он редко говорил, но иногда тайно спасал жизнь какому-нибудь маленькому человеку, который из-за какого-нибудь проступка был предан трибуналу. Нет никакого чуда, что его очень не любили чекисты, а в особенности Юровский. Но со своей стороны он не скрывал к ним своего отвращения. Я его позднее потерял из вида, после того, как он со мной оставили Екатеринбург, в последнем бронированном поезде. Позднее он играл роль в испанской гражданской войне, но он исчез без вести.

И так Маклавинский, Мебиус и Белобородов стояли при входе дома советов, когда я вернулся со станции.

– «Вам не нужен автомобиль?» – спросил меня Мебиус.

И когда я отрицательно ответил, он добавил:

– «Мы хотим посетить Романовых. Хотите вы отправиться с нами?

Мы сели в автомобиль и поехали. Через несколько минут мы были перед «домом особого назначения». Стража, конечно, нас знала, но, несмотря на это, она нас не впустила за забор, пока не появился вызванный Юровский. Только после его распоряжения они нас пропустили. Строгий приказ, никого не пропускать, кто бы это ни был, к Семье Романовых, кажется действительно подействовал. Мы прошли через двор и поднялись по узкой деревянной лестнице в верхния комнаты.

– «Приведите нам Романовых!» – сказал Мебиус Юровскому. Через несколько минут появился Царь в дверях, куря свою неизменную папиросу. Он вежливо поклонился. Он носил свою коричневую форму с Георгиевским Крестом. Он казался несколько удивленным от неожиданного посещения, т. к. он еще не знал Мебиуса.

– «Пожалуйста, что вы от меня желаете? – спросил он, обращаясь к уже известному ему Белобородову.

– «Не много», – сказал Белобородов. – «Мы хотим только раз услышать от вас куда бы вы хотели с Вашей Семьей. У нас в стране война и здесь вы не можете долго оставаться».

Царь медлил с ответом. Вопрос пришелся ему неожиданно. Может быть, предполагал он также западню.

– «Если мы уж должны уехать», – сказал он медленно, – «то я хотел бы больше всего в Крым. Вы знаете, мой Сын болен.

– «Нет», – сказал Мебиус, – «может быть, когда-нибудь позднее».

Казалось Царь размышлял. Он в нерешимости затянулся дымом своей папиросы.

– «Хм! Куда мы могли бы в таком случае?», – сказал он осторожно. «Нигде нас не хотят видеть». – «Вы наверно, все же имеете связи? – сказал Мебиус выжидая. Он строго посмотрел Царю в глаза. Николай почувствовал западню, которую ему поставил неизвестный. Теперь он взвешивал каждое слово.

– «Пожалуйста, о каких связях вы говорите?», – сказал он медленно, осторожно взвешивая каждое слово. – «Все ведь от нас отвернулись. В несчастьи всегда бываешь одиноким», – прибавил он не без грусти. – «Может быть вы можете нам как-нибудь помочь? Это не так касается меня как моей Семьи. Мы все же люди, как и вы. Я не думаю, чтобы революция могла быть такой же жестокой, как французская...» Он замолк и пытливо посмотрел на Мебиуса, как будто он мог по его выражению прочесть свою судьбу и судьбу своей Семьи.

– «Ваша судьба не от нас зависит только», – сказал Мебиус. – «Революция бывает часто опаснее войны. В большинстве случаев она пожирает тех, кто вел войну».

Царь медленно покачал головой. – «Поверьте мне, господа, я не хотел этой войны. Я противился этому, но другия силы были сильнее, чем я и моя жена...»

Мебиус прервал его слова горькой усмешкой. – «Вы могли многое избежать если бы вы не находились под диктатурой вашей жены», – сказал он холодно. Царь сделал вид, что его не понимает. – «Это всегда одно и то же», – сказал он тихо. «На того, кто в несчастьи, бросают камни. Я хочу только, чтобы моя Семья была пощажена. И больше всего мой больной Сын...»

Казалось, что Царь теряет свое самообладание. На его глазах показались даже слезы.

– «Где ваш сын»? – спросил Маклаванский. Возможно, что он хотел смягчить разговор.

– «В комнате у моей жены... Вы хотите убедиться в его болезни, пожалуйста...», – сказал Царь и сделал движение правой рукой, приглашая его следовать за собой.

Мы прошли через несколько комнат. Царь сам открыл двери. Мы увидели Наследника. Он лежал в кровати, правое колено было в толстой перевязке. Это была рана, которая при кровоизлиянии никогда не заживала.

Царица сидела около своего сына. При нашем появлении она безмолвно встала. У ног стоял доктор Боткин. Вид Наследника действительно был потрясающий. Но самое потрясающее для меня было то, что я точно знал, что через несколько дней произойдет в этом доме и что даже и этот бедный мальчик не будет помилован.

Доктор Боткин смотрел на нас через свои толстыя очки. Затем внезапно прозвучал его громкий голос. – «Ребенок должен быть определен в больницу. Я больше не имею лекарств и перевязочного материала. Сегодняшние господа должны быть гуманны хотя бы к детям!...»

– «Оставьте ваши нравоучения, доктор!», – сказал Мебиус злобно. – «Вы не в Петербурге. Мы никому не позволяем нам делать предписания. Вы можете идти куда вы хотите. Но о Романовых решаем мы и никто больше».

Доктор Боткин молчал. В это время открылась дверь сзади. Дочери вошли. Они смотрели удивленными глазами на непривычных гостей.

Царица повернулась к ним и сказала что-то по-английски. После этого они безмолвно повернулись и оставили комнату.

– «Вы еще не научились говорить по-русски?», – спросил Белобородов с холодной усмешкой.

Царица повернулась к нему. На ее бледном лице появилось невероятное высокомерие и глубокая печаль. – «Русские сделались очень неверными!» – сказала она тихо, так, как будто она говорила кому-то, кто не был в комнате.

– «Неверными», – прогремел Мебиус. – «Это вы осмеливаетесь обвинять русских в неверности? Миллионы заплатили жизнью за верность. В Мазурских болотах, в Карпатах, в болотах Рокитно лежат сотни тысяч верных русских. Они не могли требовать никакого доктора и никакой больницы. И вы осмеливаетесь еще...» – Он повернул и вышел не поклонившись.

Царь находился при этом в нерешительности. Он не противоречил ни одним словом. Он был для меня загадкой. Его красивые глаза нежно светились, смотря вперед. Был ли это действительно человек, который, не моргнув глазом, подписывал тысячи приговоров и десятки тысяч приговоров на ссылку? Теперь, в это мгновенение, он казался никем другим, как боязливо озабоченным отцом семейства, безобидным и очень скромным человеком, который никому не мог причинить страданий.¹⁴.

– «К этим людям иметь сострадание, значило бы быть действительно не на своем месте!» – сказал Мебиус горько, когда мы ехали назад.

– «Оставим их жить еще несколько дней!» – промолвил Белобородов и закурил папиросу.

Я думал о больном Наследнике. Но прежде всего о слугах и о враче, который так смело заступался за своего пациента. Как будто Мебиус угадал мои мысли. Он повернулся к рядом сидящему Белобородову. – «Я бы хотел, чтобы этот доктор еще раз пришел к нам!» – сказал он. – «Нужно его вызвать в один из ближайших дней».

Я знал, это был последний шанс для доктора Боткина. Воспользуется ли он им?»

Мебиус, Маклаванский и доктор Милютин сидели в комнате революционного штаба, когда вошел доктор Боткин. Этот Боткин был великаном. На его лице, обрамленном бородой, блестели, из-за толстых стекол очков, два пронизывающих глаза. Он носил всегда форму, которую ему пожаловал Государь. Но в то время, как Царь позволил себе снять погоны, Боткин воспротивился этому. Казалось, что он ни в коем случае не желал признавать себя пленником, так как он держал себя со стражей в доме Ипатьева грубо, как будто она была ему подчинена.

Ермаков, комендант Вохры, который через несколько дней должен был в «Лесу четырех братьев» выполнить свою ужасную работу, сам привел доктора. Доктор Милютин предложил ему сест и отправил из комнаты Ермакова и двух конвойных. Тогда Маклаванский начал говорить: «Слушайте, доктор» – сказал он своим приятным, всегда искренним голосом, – «революционный штаб решил вас отпустит на свободу. Вы врач и желаете помочь страдающим людям. Для этого вы имеете у нас достаточно возможностей. Вы можете в Москве взять управление больницей или открыт собственную практику. Мы вам дадим даже рекомендации, так что никто не сможет иметь что-нибудь против вас».

Доктор Боткин молчал. Он смотрел на сидящих перед ним людей и, казалось, что он не мог побороть известного недоверия к ним. Казалось, что он почуял западню. Маклаванский должен был это почувствовать, т. к. он продолжал убедительно: – «Поймите нас пожалуйста правильно. Будущее Романовых выглядит несколько мрачно». Казалось, что доктор начинал медленно понимать. Его взор переходил с одного на другого. Медленно, почти запинаясь, решился он на ответ. – «Мне кажется я вас правильно понял, господа. Но видете ли, я дал Царю мое честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить Наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью. Вы все же должны это понять...» Маклаванский бросил короткий взгляд на своих товарищей. После этого он обратился еще раз к доктору. – «Конечно, мы это понимаем, доктор, но видете ли, сын неизлечим, это вы знаете лучше, чем мы. Для чего вы жертвуете собою для... ну скажем мы, для потерянного дела... для чего, доктор?»

– «Потерянное дело?» – сказал Боткин медленно. Его глаза заблестели. – «Ну, если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем случае не оставлю Царя!»

– «Россия не погибнет!» – сказал Мебиус резко. – «Мы позаботимся об этом. Большой народ не гибнет...»

– «Хотите вы меня разъединит силой с Царем?» – спросил Боткин с холодным выражением лица. – «Этому я все же не поверю, господа!»

Мебиус посмотрел пристально на доктора. Но теперь вступил доктор Милютин. – «Вы не несете никакой ответственности в проигранной войне, доктор!» – сказал он слащавым голосом. «Мы вам ничего не можем поставить в упрек, мы только считаем это своим долгом, вас предупредить о вашей личной гибели...»

Доктор Боткин сидел несколько минут молча. Его взор был устремлен в пол. Коммисары уже верили, что он передумает. Но вдруг облик доктора изменился. Он приподнялся и сказал: «Меня радует, что еще есть люди, которые озабочены моей личной судьбой. Я вас благодарю за то, что вы мне идете навстречу... Но помогите этой несчастной Семье! Вы сделаете хорошее дело. Там в том доме цветут великия души России, которыя облиты грязью политиков. Я благодарю вас, господа, но я остаюсь с Царем!» – сказал Боткин и встал. Его рост превышал всех.

– «Мы сожалеем, доктор», – сказал Мебиус. – «В таком случае поезжайте опять назад. Вы можете еще обдумать». Он приказал позвать Ермакова, который появился со своими красногвардейцами и отвел доктора снова в дом Ипатьева. Я никогда не узнал, сообщил ли Боткин Царю об этом разговоре. О том, что судьба Романовых была уже теперь окончательно решена должно было быть ему ясно. В сущности, Семья Романовых должна была сама заметить, что что-то происходило, так как Юровский в течение этих дней начал осматривать багаж Царя и его Семьи. Он приказал открыть все находившиеся в доме Ипатьева ящики и чемоданы и все находившиеся в них ценности сложить в одну комнату подвальную. Все драгоценности, которыя еще открыто носили Царица и ее дочери, Юровский потребовал от них, сложил их все в пакет и их запечатал. Для видимости он оставил лежать этот пакет в комнате Царицы, но он каждый день лично проверял целость пакета. О том что Царица и Великия Княжны зашили много драгоценностей в одежду, которую они носили, ускользнуло от хитрого Юровского. Это заметил он только тогда, когда Вохра делала свое страшное дело в лесу «Четырех братьев».

Сама Семья совершенно не казалась испуганной от всех этих приготовлений. Царь и его дочери ходили, как и прежде, гулять в маленький сад дома Ипатьева и Юровский даже дал строгое распоряжение ни в коем случае их не безпокоить. Он знал, что их дни сочтены.

Положение Екатеринбурга было изо дня в день все более угрожающим. Шестого июля наступающие с востока белыя войска заняли Уфу. Десятого ожидалось большое наступление на Екатеринбург. С каким ожесточением велись эти бои я знаю, т. к. я сам их пережил, поехав вместе с Мебиусом на фронт. Мы прибыли в полдень в штаб 3-й интернациональной бригады. Это была деревянная изба, такая, какия часто встречаются в этих маленьких селах. Позади избы находилось много военнопленных. Они спали. На их фуражках блестели кокарды с бело-зеленым бантом.

– «Что это?» – спросил Мебиус строго и показал на толпу.

– «Все чехи!» – засмеялся начальник штаба. – «Все пьяны до потери сознания».

Действительно, начальники белой армии давали своим солдатам пить огромное количество водки, прежде чем их гнать против наших позиций.

Мимо нас проезжали телеги с ранеными. На одной телеге лежал мертвый, покрытый шинелью. Его сопровождали два санитара. Они остановились когда нас увидели. Мебиус спросил в чем дело. – «Мы имеем мертвого на телеге, хотим его похоронить. Чехи его повесили».

– «Повесили?» – спросил Мебиус. Я видел как ему кровь ударила в голову.

– «Да», – сказал санитар. – «Это часто делают эти свиньи». Он поднял шинель, которая покрывала труп. К моему удивлению я увидел моего друга Либермана, одного из наших лучших стрелков. Наверно у него вышли все патроны и чехи заняли его позицию. Пленных они принципиально не брали.

– «Разбудите этих преступников!» – сказал Мебиус голосом, который, казалось, шел из могилы. Он указал на толпу пленных, которая лежала за избой. Некоторые солдаты стражи толкали спящих ногами в бока. Медленно, еще не совсем трезвые, встали чехи.

– «Всех разстрелять! Всех... немедленно!» – кричал Мебиус. Через несколько минут затрещали выстрелы.¹⁵.

Это была безпощадная война, которая здесь велась. Мы знали что нас ожидает если Екатеринбург попадет в руки белых.

Когда мы вечером вернулись в город, мы застали Голочекина в его канцелярии. Решение о судьбе Романовых было уже вынесено.

Заседание революционного трибунала состоялось в 10 часов вечера 14-го июля. Сначала говорил начальник штаба Мальцев о военном положении. Не было никакого сомнения, что город нельзя было удержать больше чем десять дней. После этого поднялся Голочекин и сделал доклад о своей поездке в Москву. Он имел разговор по делу Романовых с председателем совнаркома товарищем Свердловым. Совет народных комиссаров не желает, чтобы Царь и Его Семья были доставлены в Москву. Уральский совет и местный революционный штаб должны сами решить, что с ними делать. «Ликвидацию Романовых мы и без этого уже решили» – сказал Голочекин. – «Я предполагаю, что все члены согласны с этим решением, так что голосование излишне. Взгляд Голочекина останавливался на каждом из присутствующих. Он встал; никаких возражений.

– «Революционный штаб никогда не будет возражать против решений, которыя полезны революции» – сказал доктор Милютин. – «Нужно только выяснить, когда и как должна состояться ликвидация и кому она должна быть поручена».

Глубокая тишина следовала за этими словами. Казалось, что никто из собравшихся не мог найти выхода.

– «В данном случае не надо много обсуждать», – сказал Мебиус во время всеобщего молчания. – «Революционный штаб считает, что ликвидация должна быть поручена Чека. Я предлагаю поручить это дело товарищу Юровскому, как руководителю Чека. Экзекутивная команда будет назначена революционным штабом. Способ ликвидации должен определить товарищ Юровский. Само собой разумеется это не должно привлечь слишком много внимания. Юровский встал. Видно было, что он был горд этим возложенным на него поручением. Но он имел еще одно размышление. – «Что должно случиться со слугами?» – спросил он нерешительно. «Что должно, то пусть решится!» – сказал Мебиус холодно. – «Мы предлагали доктору Боткину его освободить. Он не хотел, тогда пусть он умрет и другие тоже». Не было никаких возражений. «Я хотел бы еще, чтобы мы усилили внешнюю охрану этой ночью», – сказал Мебиус, обращаясь еще раз к Юровскому. Лучше всего окружить весь проспект. Когда это будет готово, дайте мне знать, товарищ Юровский!»

Голочекин хотел выяснить еще один вопрос. – «Место, где Романовы должны быть закопаны, вы уже выбрали?» – спросил он.

– «Я их просто не закопаю», – сказал горячо Юровский. – «Я уже нашел место, недалеко отсюда...» Заседание было окончено. Голочекин продиктовал еще протокол. В нем было сделано замечание, что ликвидация не должна состояться позже 17-го июля. Судьба последнего Царя и его близких была таким образом окончательно решена. Рано утром Юровский с Ермаковым, начальником Вохры и с членом международной бригады Хорватом отправились на место, которое он тайно выбрал за несколько дней, чтобы там истребить Семью Романовых. Они вернулись только после обеда и сделали Мебиусу сообщение. Юровский был в хорошом настроении. Он насвистывал себе песенку. Вечером я его видел в собрании вместе с Белобородовым, Войковым и Ермаковым. Видимо, они обсуждали последния подробности своего плана.

На следующее утро, 16-июля, я получил требование, подписанное Юровским и Голочекиным. Внизу с краю бумаги было написано: «По делу Романовых». Юровский требовал 30 метров шинельного сукна; этого сукна на складе еще было много. Я поставил свою печать на эту бумагу.

Для чего он требовал это сукно, я узнал через 24 часа. Перед обедом я был вызван в комнату революционного штаба, где находились Мебиус, Маклаванский, Голочекин, Белобородов и Юровский. Голочекин спросил меня из какой части можно выбрать 50–60 человек для специального ночного задания. Пятьдесят человек было откомандирозано из городской стражи. Первый эскадрон кавалерийской дивизии Шермана взял на себя патрулирование вокруг дома Ипатьева. Второй эскадрон, под командой Черныша, окружил часть леса. Отряд Вохры последовал за ним. От Хорвата я слышал в течение дня, что ему было поручено из интернациональной бригады, охраняющей дом Ипатьева, выбрать семь надежных человек и около полуночи явиться в распоряжение начальника Чека Юровского. Это было около 9-ти часов вечера, когда я пришел в собрание и там увидел всех начальствующих. Я сел за стол, за которым сидел Мебиус и с ним разговаривал о том, что должно быть с женским батальоном, который в течение месяцев находился без дела в городе. – «Пошлите баб на фронт!» – сказал, смеясь, Мебиус. – «Чтобы они узнали что такое война».

В 11 часов я видел, как Хорват появился в дверях и дал знак Юровскому. Он встал и просил Мебиуса и Маклованского наверх. Через полчаса появились оба опять, без Юровского. Мы еще сидели не долго после полуночи. В это время Мебиус, посмотрев на часы, сказал: «В час это должно совершиться. Мы должны туда пойти и посмотреть, как там; вы пойдете с нами!» Поднялись Голочекин, Белобородов, Войков и последовали за нами. В этой части города, которая обычно в это ночное время была как будто вымершая, царило необычное движение. Всюду наталкивались мы на посты. Всюду выплывали силуэты лошадей, это были кавалерийские разъезды, которые блокировали эту местность. Я уже не помню как часто мы должны были показывать наши удостоверения. Один из постов вообще противился нас пропустить. Когда мы пришли на угол Вознесенского проспекта, улица была в полумраке, фонари не горели. Но здесь тоже стояли посты и образовывали железное кольцо, которое окружало дом особого назначения. Меня часто позднее спрашивали не было ли возможно кому-нибудь неизвестному проскользнуть в дом и позднее из него выйти. Я могу только сказать, что это было совершенно невозможно. В этот час были в доме Ипатьева только 22 человека. Одинадцать, которые должны были умереть и одиннадцать убийц. Я стоял около Мебиуса на углу Вознесенского проспекта и Вознесенской улицы. Мы разговаривали с Павлом Анчутиным, который был из ближайшей деревни и здесь с несколькими товарищами стоял на посту.

Вдруг сделалось стветло в доме Ипатьева. Теперь Юровский разбудил Царя. Это было вскоре после половины первого, утром 17 июля 1918 года.

Я могу разсказать о разстреле Царской Семьи только по сообщению, сделанному Юровским вечером 19 июля перед Уральским советом и революционным комитетом, а также на основаннии отдельных разсказов, которые мне сообщили Хорват и другие члены экзекуционного комитета.

Юровский разбудил сперва Царя. Он объяснил, что в городе произошли безпорядки и что он ответствен за безопасность Семьи. Поэтому они должны все одеться и собраться в столовой. Прошло известное время, т. к. нужно было сначала разбудить дочерей, которые спали в соседней комнате, и слуг.

Когда все собрались, Юровский сам повел ничего не подозревающих людей вниз в сутерен. Медведев, Никулин и Ваганов были при этом, причем Ваганов держал лампу, чтобы освещать узкую и темную лестницу.

Впереди шел Царь. Он держал Наследника на руках. Нога у Наследтка была перевязана толстым бинтом и при каждом шаге он тихо стонах. За ним шла Царица, сопровождаемая четырьми дочерями.

Анастасия несла на руках собаку своей сестры Татьяны, маленькую собаку японской породы Чин, которую называла Джеми.

Маленькая лягавая собака Наследника, Джой, осталась наверху. Это было единственное существо, которое осталось живым. Один красногвардеец взял ее позднее себе.

За Великими Княжнами шел доктор Боткин, затем слуга Трупп, который предусмотрительно нес под рукой одеяло. Демидова несла две подушки. Последним следовал повар Харитонов, когда заключенные пришли в темный, только одной слабой матовой лампочкой освещенный, подвал и при том совершенно пустой, Царь удивился и безпомощно озирался несколько раз вокруг. Царица потребовала стулья прежде всего для Наследника, которому было невозможно стоять на ногах. Юровский дал распоряжение Ваганову и этот принес три стула из соседнего помещения.

На один стул сел Царь, направо села Царица, а между ними прислонился стонущий Наследнил: Дочери стали за стульями своих родителей. Налево от Царя стал доктор Боткин, который внимательно и с недоверием наблюдал за жуткой сценой. Он, должно быть, был единственным, которому предчувствие подсказывало, что сейчас должно произойти что-то решающее. Около левой боковой стены, т. е. в правом углу от Царской Семьи, стояла прислуга. Ближе всего Трупп, который завернул Наследника в свое одеяло. Затем Демидова, которая держала свои две подушки. Последним был повар Харитонов, который появился в домашних туфлях.

В одном из других подвальных помещений ждала наготове экзекуционная команда. Между тремя уже упомянутыми русскими: Медведевым, Вагановым, Микулиным и предводителем Юровским находилось семь человек. Все были из Международной бригады, отборные люди из 1-го Камышовского полка. Они годами были в плену и тогда, когда они были освобождены большевиками, они предоставили себя в распоряжение новым властелинам. Их ненависть к Царю была настоящей, т. к. им было ясно, что Россия будет продолжать войну против их родины в случае если контр-революция белых армий победит. Это могло быть причиной тому, что они были назначены на эту задачу и что они ответили на опросе, что они были готовы выполнить это поручение.

Несмотря на усердное старание вступивших позднее в город белых войск, а также через девять месяцев прибывшего на место белого следователя Соколова, не удалось точно установить имена людей, которые в эту ночь погасили жизнь Семьи Романовых. Я могу теперь, через 38 лет после ужасного происшествия в доме Ипатьева, без размышления назвать их имена, т. к. большинство из них уже мертвые. Будут ли их проклинать, как цареубийц, или согласятся с тем, что они, как солдаты, выполняли возложенное на них поручение, я предоставляю приговору истории.

Вот имена одиннадцати людей, которые в эту ночь в доме Ипатьева разстреляли Царскую Семью:

Юровский

Медведев

Никулин

Ваганов

Хорват

Фишер

Эдельштейн

Фекете

Над

Гринфельд

Вергази.

Каждый из них имел револьвер Наган. Это семизарядное оружие калибра 7,62 мм., такое, которое еще во вторую мировую войну частично употреблялось советскими комиссарами. Утверждение, что употреблялись винтовки или даже штыки, является сказкой. Было предвидено 77 выстрелов. Они должны были быть достаточны, чтобы погасить 11 человеческих жизней.

После того, как Юровский еще раз бросил испытующий взгляд на свои жертвы, он пошел к поджидавшим его членам международной бригады и дал им последния инструкции. После этого он зашагал во главе команды, назад в слабо освещенное помещение, где ждала Царская Семья и их сопровождающие. Это было точно 1 ч. 15 мин. утром 17-го июля 1918 г., когда Юровский с командой вошел в помещение; доктор Боткин был первым, который понял серьезное положение. В течение несколько секунд, казалось, что великан хочет броситься на вошедших солдат. Овладев собой с трудом, он спросил: «Что это значит?»

– «Молчите!» – приказал Юровский и первый вынул свой револьвер.

Он повернулся к еще не подозревающему Царю.

– «По распоряжению революционного штаба» – сказал он и вынул бумагу, которая содержала решение комитета, – «мы должны разстрелять вас и вашу Семью!»

Казалось, что Царь еще не понимал. Он приподнялся немного со своего сидения. – «Как так?» – произнес он еще.

В этот момент в него попала первая пуля из револьвера Юровского. В тот же момент остальная команда начала стрелять. Каждый сначала выбрал себе цель.

Доктор Боткин должен был сделать еще шаг вперед, раньше чем пуля Хорвата в него попала, т. к. он лежал свесившись впереди лицом на полу. Его поднятая правая рука почти касалась головы Государя. Царь, сам, также упал вперед и вплотную лежал к своему стулу. Царица упала налево оть стула. Оба лица не были повреждены.

Наследник, который между ними сидел, должен был раз повернуться вокруг своей оси, т. к., когда я вошел в комнату, он лежал на спине. На шее был след одного выстрела.

Дочери упали под выстрелами позади своих родителей. Они повалили некоторыя стулья и лежали вместе, как будто они держали друг друга за руки. Между ними лежала маленькая собачка, которую Великая Княжна Анастасия до последнего момента прижимала к себе.

Демидова, которая, по разсказу Юровского, страшно кричала, имела еще обе подушки в руках, которыя она, как бы защищаясь, держала перед собой. Она лежала вплотную около стены, куда она была отброшена после первого выстрела. Около нея лежал Трупп, который должен был сделать пол шага назад. Харитонов лежал лицом наверх, лицом вплотную к ногам Великих Княжен.

В своем позднейшем сообщении перед революционным штабом, на котором я присутствовал, Юровский не сказал ни слова о том, что кто-нибудь из разстрелянных лиц давал еще признаки жизни. Он, конечно, не забыл об этом упомянуть, т. к. Хорват был при сообщении и был один из особенно доверенных лиц Мебиуса.

На улице не слышали стрельбы. Но когда мы услышали как проехал заказанный транспортный грузовик, Мебиус сделал нам знак и мы вошли через правый вход в дом Ипатьева. Еще у входа услышали мы голос Голочекина, который вошел первым в дом и сейчас же обратился к сидящему на диване и курящему папиросу Юровскому: – «Ну, все в порядке?» – спросил Голочекин.

Юровский взял, как только он увидел Голочекина, свой, около него лежавший, револьвер.

– «Все кончено!» – сказал он.

– «Все ли мертвые?» – спросил Голочекин.

Юровский оскалил зубы. Казалось, он обиделся от вопроса. – «Разве не достаточно больше чем 70 выстрелов?» Спуститесь вниз и посмотрите сами!»

Он сильно затянулся своей папиросой. Его внимательные глаза преследовали нас подозрительно. Он должно быть размышлял, что мы все, собственно говоря, здесь хотим. Но он сдержал вопрос, который у него был уже на языке. Он бросил папиросу на землю и провел рукой по лбу. Голочекин, Белобородов и Войков хотели пойти вниз. Как раз, когда Мебиус и я хотели за ними следовать, появился Ермаков. Этот Ермаков должен был выполнить один из самых ужасных приказов, который я когда-нибудь в жизни знал. Он был комендант Вохры, специальной команды, которая подчинялась непосредственно революционному штабу и которая должна была выполнить ликвидацию приговоренных к смерти. Сколько тогда людей лишилось жизни в Екатеринбурге и окрестностях от команды Вохра, нельзя было даже приблизительно сказат. Но теперь Ермаков должен был выполнить свое самое важное поручение и он, казалось, отдавал себе отчет в этом. Юровский встал, когда он увидел своего друга, взял его под руку и пошел прямо перед нами в комнату мертвых.

Когда мы вошли, Войков был занят обследованием разстрелянных, не остался ли кто-нибудь еще жив. Он поворачивал каждого на спину. У Царицы он взял золотые браслеты, которые она носила до конца.

Медведев, Ваганов и Никулин были заняты заворачиванием трупов в то шинельное сукно, которое я, несколько дней тому назад, распорядился выдать Юровскому. Ермаков тащил носилки. Было одиннадцать трупов. Это были, и в этом нет никакого сомнения, Царь со своей Семьей и своими последними верными людьми. Некоторые чекисты, из стражи в доме, пришли сюда по приказанию Юровского, между ними Якимов, Старков и Стрекотин, которых я всех знал. Они тащили завернутые трупы по одному на улицу, куда приехал транспортный автомобиль. Медведев влез на грузовик и складывал там мертвых. Когда все лежали наверху, Якимов принес еще маленькую собаку, которую Великая Княжна Анастасия несла с собой. Он ее взял за задния лапы и бросил мертвое животное к трупам. Я был удивлен безразличию человека в эту минуту.

Шофер, который заснул на своем месте, совершенно не интересовался тем, что́ творилось за его спиной. Ермаков разбудил его несколько сурово. «Хе!» – закричал он, – «Вперед, вперед!» Шофер повернул ручку и мотор загудел. Юровский, который тоже появился, дал приказания Медведеву и Ваганову ехать вместе. Юровский и Войков остались еще в доме Ипатьева и дали присутствовавшим чекистам приказ вычистить комнату, где были произведены разстрелы. Никулин заснул и никто ему не мешал.

Вместе с Мебиусом, Маклаванским, Голочекиным и Белобородовым я вернулся в казино. Около четырех часов утра я пошел домой. Всюду на улицах стояли еще посты, которые опять задерживали меня. Я должен подчеркнуть, чтобы было раз навсегда ясно, что в эту ночь было невозможно, чтобы кто-нибудь без разрешения вошел в дом Ипатьева, или из него вышел. Вынос трупа или еще живого раненого было совершенно невозможно.

Около десяти часов утра я пришел опять на службу. Мебиус и Маклаванский еще не спали, когда я к ним явился.

– «Есть ли у вас здесь автомобиль?» – спросил у меня сразу же Мебиус. В тот момент у меня не было ни одного свободного автомобиля, но он настаивал. – «Достаньте. Мы хотим поехать в лес и посмотреть, что там творится». Это было 17-го июля после 10-ти часов утра. Я послал одного из стражи. Вскоре он пришел и привел лошадей, запряженных в коляску. «Если вы можете молчать, можете с нами ехать», – сказал серьезно Мебиус. Я принес свою фуражку. Когда я вернулся, Мебиус и Маклаванский сидели уже в коляске. Это были хорошие лошади и они без особых усилий преодолели разстояние. Мы ехали в северо-западном направлении через Верхний Иссецк, через две колеи железной дороги в густой лес. Уже при переезде через вторую колею мы натолкнулись на первый пост. Это были кавалеристы 2-го эскадрона, которые окружили кольцом место, где должно было происходить полное уничтожение Царской Семьи. В этой части леса должны были находиться четыре, почти одинаковой величины сосны, которыя население называло «Четыре брата». Немного на запад от дороги находились старые шахты, оставшияся с тех пор, когда здесь еще разрабатывалась железная руда. Эту заброшенную часть леса выбрал Юровский для выполнения своей работы уничтожения. Когда мы приехали на нашей коляске, то горело несколько костров, вокруг которых сидели красногвардейцы.

Голочекин, Белобородов, Войков и Юровский стояли в группе отдельно, не далеко от которой Ермаков спал около костра.

Мертвые лежали еще завернутые в шинельное сукно на краю шахты. Чего все они еще ждали, не было совсем понятно. Во всяком случае казалось, что все делается очень медленно. Только после того, как Мебиус резкими словами начал торопить Юровского, появилось немного жизни в различных группах.

Ермаков был разбужен и он с Войковым начали разворачивать мертвых из шинельного сукна и их раздевать, при чем они внимательно обыскивали одежду. Юровский положил свою фуражку на землю и туда складывал все драгоценности, которыя находились у мертвых. Действительно Царица и дочери имели большое количество драгоценностей на теле. Они наверное надеялись с этими драгоценностями когда-нибудь еще убежать.

Я стоял с Мебиусом и Маклаванским приблизительно в 30 шагах от них. Все мертвые были раздеты за исключением Наследника, у которого они должно быть не предполагали найти никаких драгоценностей. Мы стояли до тех пор, пока не столкнули мертвых в шахту. После этого Мебиус позвал нас, чтобы садиться в коляску. Он должен был вернуться в город, т. к. там нужно было сделать много важного.

Военное положение было и без того достаточно серьезным. При нашем возвращении нас встретил большой автомобиль с бензинными бочками. Я мог предполагать для чего они будут служить.

О том, что произошло впоследствии в лесу «Четыре брата», знаю я только из доклада, который Юровский сделал перед революционным трибуналом. Он описал точно, как сперва спустили в шахту дрова, потом трупы, потом опять дрова. На это налили бензин, приблизительно 220 литров. Затем все это зажгли. Медведев был тот, кто зажег бензин и для меня представляется еще загадкой, как он при этом остался живым, т. к. при этом образовался огромный огненный язык. В течение ночи оставались Юровский и Войков на месте и на другой день повторили еще раз ту же процедуру. Затем налили серную кислоту в шахту. Шахта была затем покрыта большими выкопанными кусками дерна и ее сравняли.

Это было действительно настоящее адское дело, даже последние следы Романовых должны были быть навсегда уничтоженными.

Вечером 19-го июля Юровский сделал свой доклад перед революционным трибуналом. В этот час я вижу его еще сегодня ясно перед собой, он, конечно, воображал себя самым большим героем революции.

В конце заседания Белобородов диктовал протокол собрания. Он также взял все драгоценности к себе, которые были найдены на трупах. Семь больших ящиков со всем сколько-нибудь ценным из дома Ипатьева, стояли в корридоре и были несколько дней позднее отправлены в Москву. Как мне через несколько дней позднее сказал Хорват, одна вещь пропала из драгоценностей, которые лежали в фуражке Юровского. Это было кольцо, которое носил Царь с особенно ценным большим рубином. Никто не знал кто себе его взял, но некоторые могли догадываться. Это был Войков и он его носил еще когда много лет спустя в Варшаве, где он был послом СССР, пуля аттентатора его смертельно пронзила. Кольцо Царя не принесло ему никакого счастья.

Голочекин взялся сообщить центральным властям в Москве о совершившейся казни над Царской Семьей. Свердлов принял телефонное сообщение и, на происходящем в это время заседании Совнаркома, Ленину и другим об этом доложил. Как в действительности думали в Москве об уничтожении Царской Семьи, я никогда не узнал. Наверно, главные советские вожди были довольны, что уральский совет их освободил от этой неприятной задачи. Официально было сообщение только о разстреле Царя.

Комиссариат иностранных дел вел переговоры, даже через несколько недель, с иностранными властями о выдаче родных Царя. Таким образом могла произойти легенда, которая все продолжает говорить об оставшихся в живых Великих Княжнах. Другое обстоятельство привело в заблуждение умы в самом Екатеринбурге. Белобородов перестарался и распорядился напечатать листовки, которыя должны были быть вывешены всюду в городе, и в которых сообщалось, что Царь был разстрелян со своей Семьей. Но Голочекин и Мебиус не хотели ни в каком случае, чтобы в эти и без того тяжелые дни еще были внесены в население волнения. Мебиус распорядился собрать все напечатанныя листовки и все, кроме небольшого количества экземпляров, уничтожить.

Первое официальное сообщение появилось в Екатеринбургской газете «Известия». В ней сообщалось, что только бывший Царь был разстрелян, но что его Семья была отправлена в безопасное место.

Положение Екатеринбурга быстро становилось теперь утрожающим. Эвакуация велась в быстром порядке. Двадцать второго июля был составлен специальный поезд из тех вагонов, в которых раньше приехал Царь с сопровождающими его. В эти вагоны были погружены все деньги Уральского банка, всего 64 миллиона рублей и много ценностей, также те ящики, которые Юровский, в доме Ипатьева, поставил под охрану. С этим же поездом оставила город и вся команда, которая поизводила разстрел.

На другой день я пришел в последний раз в дом, который приютил перед смертью последнего Царя и его близких. Когда мы пришли, то перед домом сидели, развалясь на стульях, пять красногвардейцев и клевали носом. Комната, в которой было совершено убийство, была немного прибрана. Но на левой стене были еще видны следы выстрелов. На некоторых стенах были выцарапаны имена и изречения.

В комнате, где жил Царь с Царицей и их сыном лежало Евангелие. В нем я нашел несколько рублевых билетов, на которых члены семьи увековечили свои имена. Наверно для проведения времени, в тоске последних дней. Всюду лежала одежда, большое количество портретов из времени блеска и власти. Много книг, большинство на французском и английском, некоторые на русском языке. Но самое редкое что я видел, это были шахматы, которые стояли на маленьком столике. Это была та игра, которую вели Царь и Царица в течение последних вечеров. Все фигуры еще стояли на месте, но у короля и королевы были сломаны головы.

Утром 25-го июля, вместе с Мебиусом, я оставил город с последним бронированным поездом. Вдали, мы видели уже первые кавалерийские разъезды наступающей белой армии. Когда мы въехали в Алапаевск, там стояло много транспортных вагонов на запасном пути. На некоторых из них была надпись мелом, которая была видна издали: «да здравствует Николай Второй, долой цареубийц».

Я обратил внимание Мебиуса на это. Он только подернул плечами. Он не подозревал, что уже так скоро это проклятие над большинством из них, а в особенности над ним самим совершится.

Из Нижнего Тагила, где мы были расквартированы, в середине августа он сделал инспекционную поездку на фронт; оттуда он уже не вернулся. Я взял себе его сумку с важными документами, чтобы ее отвезти в Москву, но когда я туда приехал, там была такая путаница, что никто не знал, кому должны принадлежать эти документы. Таким образом я их сохранил и привез в Европу.

Также остальные люди, которые были ответственны за убийство Царской Семьи, не были счастливее. Голочекина я видел в последний раз во время большого наступления красной армии около Иркутска. Он был военным комиссаром 13-й армии. Кажется он не остался жив, т. к. его имя больше никогда не выплывало.

Белобородов был некоторое время, как близкий друг Троцкого, во главе министерства внутренних дел, а когда Троцкий был смещен, он был опять сослан Сталиным на Урал.

Маклаванский, как старый анархист, был в 1919 году в Москве арестован по приказанию Ленина и после его смерти выслан из СССР. Я его видел в 1926 году в Берлине. Он участвовал в Испанской гражданской войне на стороне красных, а позднее уехал, как безподданный беженец, в Южную Америку.

А человек, который убил Царя своей собственной рукой, Янкель Юровский, большой герой революции, нашел безславный конец. Когда он явился в Москву, Ленин и в особенности тогдашний глава всероссийской Чека Дзержинский, отнеслись к нему с большим недоверием. По окончании гражданской войны он был послан в отдаленный округ на Манчжурской границе.

В 1926 году он был опять вызван в Москву, но, будучи предупрежден друзьями, не исполнил этого приказания. Сталин приказал его арестовать и как арестованного привезли в Москву. В течение месяцев он сидел на Лубянке и изучил на собственном теле методы, которые он раньше применял к своим жертвам.

Создавать для него процесс Сталин не считал удобным. Попросту однажды ночью его ликвидировали. Участь, которую он приготовил Романовым, теперь совершилась над ним самим.