Признаки истинности православного христианства и лживости мухаммеданства

Сочинение студента Казанской Духовной Академии IV учебного курса (1848–1852 г.) Павла Раева

Се есть живот вечный, да знают Тебя единого истинного Бога,

и Его же послал еси Иисус Христа. (Ин. 17:3).

Возлюбленной, не всякому духу веруйте,

но искушайте духи, аще от Бога суть. (1Ин. 4:1).

Православно-христианская вера есть единое, истинно Божественное откровение и, следовательно, единая истинно-божественная вера, спасительная для людей в настоящем поврежденном их состоянии. Все же прочие верования, существующие в человеческом роде, суть верования или нечисто истинные, или совершенно ложные, святотатственно усвояющие себе название откровенных, божественных.

К числу последнего рода верований должно отнести и мусульманство. Хотя сами мусульмане от всей души убеждены в высоком достоинстве своей веры, по их мнению, заключающей в себе тайны неба и земли, гордятся своим пророком и только себя одних величают истинными чтителями единого Бога, а всех прочих называют поноснейшими именами неверных, идолопоклонников и безбожников; но на самом деле вера их далеко не такова, как они думают о ней. Это – вера ложная, самодельная, составляющая произведение естественного человеческого разума, и то омраченного низкими страстями... Чтобы с «иной стороны быть готовым дать ответ исповедникам мусульманства. Говорящим против истине нашей веры, с другой – дабы их самих обличить в само прельщении, покажем основания непреложной истинности веры христианской – православной, равно как раскроем и лжебожественность мусульманской, и притом так, чтобы беспристрастия и. по крайней мере, некоторой убедительности нашего исследования не мог не восчувствовать и сколько-нибудь мыслящий мусульманин.¹

Какой же для сего употребим метод рассмотрения? Метод этот указывается нам самим предложением.

Для того, чтобы доказать, что истинно-божественная вера, действительно, есть вера православно-христианская, а не мусульманская, надлежит предварительно определить какие-либо, общие начала или истины, которые бы имели силу и значение для каждого и преимущественно для христиан и мусульман, и потом, на основании оных, раскрыть и утвердить истинность и божественность первой и ложность последней. А такими началами или истинами (т.е. которые бы могли служить основанием и поверкой всех мнений и рассуждений христиан и мусульман относительно веры) и могут быть здесь всего естественнее признаки истинно-божественной веры. Ибо, установив верный, сообразный с существом дела, и вполне удобоприложимый взгляд на них, нам останется после сего только сделать приложение сих признаков к вере православно-христианской и мусульманской. Прилагая их к первой, мы увидим, что все они вполне и всецело приличествуют ей, а потому она, по всей справедливости, вера истинно-божественная, благий дар, ниспосланный роду человеческому от источника всех совершенств Отца светов (Иак. 1:17).

На против, последней совершенно неприличны свойства истинно-божественной веры, а это значит, что она – верование ложное.

Отсюда уже сами собою вытекают и главные части нашего рассуждения, именно: исследование о признаках истинно-божественной веры составит часть первую, о истинности и божественности веры православно-христианской – вторую, о ложности и мнимой божественности мусульманского верования – третью.

Господь Бог, благоволивши даровать людям Свою божественную веру, не несвидетельствована себе остави (Деян. 14:17). в ней. Истинно-божественная вера имеет свои отличительные признаки, посредством которых она может быть отличена от всех других не истинных и ложных верований.

Признаки истинно-божественной веры можно разделить, как обыкновенно и разделяют, на два вида: А) на признаки внутренние и Б) на признаки внешние.

Внутренние признаки истинно-божественной веры заимствуются из самого содержания её. Посему представим наперёд понятие о существе истинно-божественной веры. Истинная, откровенная вера есть Богом дарованная вера, содержащая в себе совокупность истин, определяющих наше отношение к Богу, научающих нас истинному познанию о Боге, истинной любви к Нему и истинной надежде на Него, дарованная благостью и премудростью Божией с той целью, чтобы человек, руководствуясь ею, неуклонно шествовал по пути совершенства до совершенства высочайшего и прославляя Творца и Господа своего, вступал в теснейшее и внутреннее единение с Ним.

Такое определение существа истинно-божественной веры хотя снято с христианства, однако же в общих чертах оно имеет и должно иметь значение для всех; его не могут совершенно отвергнуть, не противореча самим себе, ни неупорный иудей, ни мыслящий мусульманин, ни ученый язычник. Теперь, когда известно существо предмета, значительно уже облегчается и суждение о внутренних существенных признаках его. В составленном нами определении сущности истинно-божественной веры указывается: а) на причину её – Бога; б) на человека, приемлющего эту веру; в) на предмет свыше-откровенной веры и г) на цель её. Выведем из этих частных понятий внутренние существенные признаки истинно-божественной, свыше откровенной веры.

Отсюда прежде всего вытекает то свойство богооткровенной веры, что она должна содержать в себе истины совершеннейшие. Это на том основании, что Бог, первоисточник и начало её, есть полнота всех совершенств, источник всякой истины и святости. Следовательно, быть не может, чтобы истинная, свыше откровенная вера заключала в себе что-либо, несовершенное в каком бы то ни было отношении. Так, в ней нельзя предполагать ничего ложного, поскольку Бог всегда неизменно истинен во всех глаголах Своих; никаких нелепых, и безрассудных мыслей: таких понятий Бог не может сообщить, не переставая быть Богом; ничего противоречащего от единого истинного Бога ничего не может происходить, кроме истины. а истина всегда и сама себе равна, и с другими истинами согласна.

Сверх сего, богооткровенная вера, как произведение бесконечного ума божественного, должна еще иметь несравненное превосходство пред всеми системами вероучения, составленными по началам естественного разума человеческого. Это – важное отличительное её свойство, потому что оно прямо указывает на её высшее происхождение.

Истинная, богооткровенная вера даруется людям: Следовательно, она необходимо должна иметь полное и всецелое приложение к ним, иначе, по справедливости, можно усомниться: для человека ли она назначена? Человек по самой своей природе сознает некоторые коренные истины, которые не изобретены им, но насаждены в нем Творцом. Таковы, например, истины: вера в бытие Божие, в бессмертие души, в провидение и прочее. Совокупность этих коренных истин составляет сущность естественной веры. Сущность же естественной веры неизменяема и непреходяща. Есть степени развития, на которых недоступны для человека ни науки, ни искусства, ни законы, ни порядки общественной жизни: но врожденное чувство веры в Бога всегда присуще человеку; оно не подлежит никаким условиям, видоизменяющим бытие его. Сущность естественной веры не может быть и ложною, иначе потерялось бы самое основание для благочестивого союза с Богом; но основание для этого союза не может уничтожиться в человеке без уничтожения его внутренней духовной природы. Притом, смеем сказать, если бы основные понятия естественной веры были не неизменяемы и ложны, или что тоже, если бы в человеке не было основания для религиозного союза с Богом, – тогда ни люди, ни ангелы, ни сам Бог не научили бы нас вере. Итак, в душе человека всегда, неистребимо остается несколько коренных истин, составляющих сущность естественной веры. Если же так; то сверхъестественная, свыше откровенная вера не должна и не может возвещать ничего такого, что бы противоречило сим истинам, извращало и ниспровергало их. Иначе, она неизбежно поставляла бы человека в противоречие в самим собою в деле веры. Тогда как, напротив, учение откровенное должно иметь основание свое в общей природе людей, так чтобы душа наша, когда опытно узнает сие учение, убедилась и восчувствовала, что оно есть именно учение ума и сердца нашего.

Далее, рассматривая свойства богооткровеной веры в отношении к человеку, естественно ожидать от неё, что она будет высшим освящением благороднейших способностей и сил человека, удовлетворит всем высшим духовным потребностям разумной природы нашей. Человек чувствует в себе тройственную потребность, или, по крайней мере, может чувствовать: потребность истины, поскольку он, коль скоро начинает развиваться его разум, имеет сильное, непреодолимое стремление к изысканию её, потребность святости, ибо, человек от природы предназначен к добру и ясно сознает это в свои лучшие минуты. Потребность блаженства, которое соответствует основному побуждению человеческой природы. Посему истинно-божественная, свыше-откровенная вера должна указать и высочайшую истину, и высочайшее добро, и высочайшее блаженство. Этого очень свойственно от неё ожидать духу человеческому: иногда никто и ничто в мире бывает не в состоянии удовлетворить его стремлениям; откуда же тогда чаять ему успокоения себе, как не с неба? Один только Бог вполне ведает все нужды человеческие и может совершеннейшим образом удовлетворит их.

Предмет сей веры известен: это вообще – совокупность истин, определяющих наше отношение к Богу, или истинное богопознание и истинное богопочтение. В частности, рассматривая истинно – божественную веру по отношению к предмету её, мы можем надеяться, что она сообщит нам верное, возможно полное познание о Боге, как в Его существе, так и в Его делах; о человеке, его положении в ряду других созданий Божиих и о цели его бытия; о мире, происхождении в нем зла нравственного и физического и т.п. богооткровенная вера должна также проникнуть и в непроницаемую для взора человеческого глубь будущего, должна несколько отторгнуть завесу, которою отделено от нас грядущее, осветить мрак, которым покрыто все, что ожидает нас на пути жизни; но касаться сих предметов она должна на столько, на сколько требует того самая необходимость, а не пустое любопытство, и отнюдь не с тем, чтобы питать праздное умозрение. Кратко сказать: богооткровенная вера должна возвестить нам все то, что особенно близко нашему уму и дорого для нашего сердца, что в каком-либо, отношении важно для нас в деле спасения, от чего зависит достижение нашего назначения. сообщая нам верные и высокие понятия о предметах веры. богооткровенная вера с одной стороны пояснит то, что в естественной вере темно, утвердит и усовершенствует то, что в последней шатко и недостаточно; с другой стороны – откроет нам и нечто новое, такие истины, которых разум сам от себя развить не может. А такие истины действительно есть: ибо, разум, по своей ограниченности и вследствие своего несовершенства, не в состоянии исчерпать всей совокупности истин веры; но Бог, по Своему всеведению, знает их и, по Своей благости, не может не сообщить нам оные. Это новое – двоякого рода: или такое, что человек тотчас поймет, как ему будет открыто, или такое, чего он не постигает. Это непостижимое опять может быть двоякого рода: или такое, что, хотя, сначала непостижимо человеку, но впоследствии может быть понято им, или такое, что если не в вечности, то по крайней мере в настоящей жизни человек никогда не постигнет. Непостижимое последнего рода составляют тайны.

Говоря о тайнах, входящих в предмет богооткровенной веры, мы считаем здесь не излишним сказать несколько слов о возможности их, вопреки мнению тех лжемудрователей, которые не хотят допустить в вере ничего таинственного. Тайны возможны в богооткровенной вере: разум наш всюду, почти на каждом шагу встречает тайны и в природе внешней, и в естественной вере; тем более тайны могут быть в откровенной. Богооткровенная вера предлагает нам истины, касающиеся Бога с Его высочайшими свойствами, с Его бесконечными совершенствами; истины, касающиеся человека с его судьбой – настоящею, прошедшею и будущею; истины относительно судеб мира и коренных вопросов о нем... Все это, очевидно, предметы сверхопытные и, следовательно, в настоящем нашем состоянии непосредственно недоступные уму нашему.

Кто же может сказать, чтобы во всем этом не могло быть для нас многого и очень многого совершенно непостижимого? Мало сказать, что тайны возможны в откровенной вере: они даже необходимы в ней. Здесь является Сам Бог, бесконечный Ум, говорящим к человеку. Положим, что мудрый учит дитя; сколько бы первый ни приспособлялся к понятию последнего, все однако же нельзя думать, чтобы дитя вполне поняло все то, о чем говорится ему: но что значить это сравнение в отношении к Богу, научающему людей? Недосягаема высота, неизмерима долгота, беспредельна широта, неисчерпаема и непроницаема глубина мудрости Божией; а потому кто, не говорим из людей, но и из ангелов, уразуме ум Господень? Ис. 40:13. Далее, откровение дается человеку из другого мира, дается во времени, но как существу по концу бытия своего вечному, которое бесконечно имеет усовершенствоваться. Следовательно, богооткровенная вера должна иметь в виду существование человека, простирающееся чрез всю вечность; следовательно, должна познакомить его с истинами вечными, непостижимыми, которые необходимо выше тех понятий, которые чело век имеет теперь на низшей степени своего развития.

Ясно, тайны не только возможны, но и необходимы в свыше-откровенной вере: они служат, также и очевиднейшим признаком её божественного происхождения. Если откровение заключает в себе истины, непостижимые сами в себе, но имеющие глубокий смысл и значение, отличающиеся спасительностью и животворностью и сверх сего находящиеся в тесной, неразрывной связи между собою и со всеми уже познанными истинами, такое откровение, очевидно, свыше. Ложные, лжебожественные откровения не могут содержать в себе таких истин: потому что человек не в состоянии выдумки своей фантазии совокупить в одно целое, связать внутренним союзом и соединить с святейшими правилами нравственности. Очевиднейшим доказательством тому могут служить языческие верования, которые хотя также представляют таинства своего рода, но их таинства состоят в пустых некоторых словах, без всякого смысла и значения, изучаемых и затверживаемых одною памятью, без всякого участия высшей познавательной способности. Говорят, «как же тайны могут быть признаком божественности откровенной веры, когда они, по самому понятию о них, суть истины непостижимые»? Но непостижимость истинно-божественных тайн состоит совершенно не в том, что будто нельзя уже иметь никакого определенного понятия о них, но в том, что мы не постигаем только внутренней их возможности, хотя всегда в состоянии составить о них полное и точное логическое понятие. Вообще, нельзя представить ни одной причины, почему бы истинные тайны не могли быть признаком истинно-божественной веры. Напротив, они составляют важный отличительный её признак, так что если бы откровенная вера не имела тайн, то можно было бы подумать, что она – произведение естественного ума человеческого: ничто тогда не свидетельствовало бы, что она и по содержанию своему божественного происхождения...

Касательно нравственности, мы имеем основание ожидать, что богооткровенная вера предложит нам нравственность чистейшую и возвышеннейшую. Она обязана научить человека достодолжным образом чтить Бога, покланяться Ему в духе и истине; равно как на ней лежит долг указать нам обязанности в отношении к ближним и самим себе. И при этом, быть не может, чтобы богооткровенная вера проповедовала какие-либо правила деятельности, пагубные для нравственности, предписывала постановления или внушала чувства, которые бы вели человека к развращению. По одному уже этому признаку нельзя было бы приписать ей божественного происхождения.

Излагая же правила для нашей деятельности, богооткровенная вера должна раскрыть и уяснить закон нравственный вполне и совершеннейшим образом. Мы видели, что в отношении к истинам веры откровение заключает в себе более, нежели сколько вера естественная: теперь можно ли ожидать, чтобы оно и в отношении к учению нравственному было обширнее последней? С первого взгляда это как будто представляется невозможным. Главные, коренные законы нравственности всегда одни и нисколько неизменяемы; но углубляясь более в существо дела, находим и нужду, и возможность того, что нравственное учение откровенной веры по содержанию своему может и должно быть обширнее, чем нравственное учение естественной веры. Так, богооткровенная вера должна предложить (что будет доказано в своем месте) способ примирения человека с Богом: отсюда по необходимости следует, что многие из прежних обязанностей естественных примут другой вид. Сравните поведение человека больного с поведением здорового: отношения первого к закону во многом не таковы, каковы отношения последнего. Далее, поскольку откровение сообщает нам много истин веры новых, то вместе с этим необходимо уже дается место и обязанностям новым. Возьмем пример из христианства. Здесь вводится новое лице в отношении к роду человеческому, Искупитель мира, Иисус Христос. Люди поставляются в новые отношения к Нему, которых нет и быть не может в вере естественной, именно – как к примирителю, как ходатаю и искупительной жертве за спасение рода человеческого. С введением такого лица необходимо многие обязанности изменяются, а многие даже вновь входят... Таким образом богооткровенная вера и в отношении к нравственной стороне своей должна содержать в себе нечто новое в сравнении с нравственностью веры естественной.

Истинная, божественная вера должна положить как основания нравственности самые твердые, так и побуждения к исполнению закона такого рода, которые бы могли отвлекать человека от пороков и располагать к добродетели. Эти побуждения в богооткровенной вере должны быть вообще сколько сильны и действительны, столько же чисты и возвышенны. Впрочем, она может и обетованием каких-либо, наград заставить любить добро; только бы блага земные, низшие, не были в ней главными, а тем более единственными побуждениями к нравственности: ибо, она обязана всегда преимущественно обращать внимание на существенное, чем на временное и преходящее, и иметь в виду не одну только внешнюю и земную жизнь нашу, но особенно духовную и небесную. В истинной, богооткровенной вере могут также быть допущены и побуждения страха, но как частное условие, посредством которого подавляются чувства и действия, несообразные с нравственным законом. Кратко: низшие побуждения хотя и могут иметь место в богооткровенной вере – они не порочат ее; но кроме этих низших необходимо она должна содержать еще высшие, чистейшие, так чтобы первые служили не более как приготовлением к последним, а все вместе – возводили человека от земного к небесному....

Для осуществления истин веры и нравственности во вне – в действиях и во всей жизни весьма много содействуют нам разные видимые знаки благочестия; посему можно полагать, что истинно-божественная вера не ограничится изложением только истин веры и нравственности, служащих основанием для внутреннего богопочтения, – она предпишет и установит и Богослужение внешнее, вполне сообразное с её внутренним достоинством или совершенством. На какой бы высокой степени духовного просвещения человек ни стоял, всегда он имеет нужду во внешних образах для выражения внутренней, духовной жизни своей, доколе не перейдет из мира образов в премирную область; в противном случае, легко сделаться опасным мечтателем до самопрельщения.² Уже и отсюда можно видеть, что одно чисто внутреннее служение Богу без внешнего, образного недостаточно для человека, и даже может быть крайне вредным; такое богопоклонение свойственно только бесплотным духам, а человек, состоящий из души и тела, должен обеими сторонами своей природы, и духовною и телесною, служить Богу. Потому-то мы и видим, что у всех народов, какую бы кто из них ни исповедовал веру, существовали различные религиозные обряды. Но разум человеческий, руководствуясь одними своими началами, не в состоянии предписать и установил внешнее богослужение, такое, которое бы для всех было годно и для всех священно. Ибо, не говоря уже о том, что предписания и установления самого человека касательно сего не могут иметь обязательной силы, он если в чем-то особенно здесь заблуждается и всегда может заблуждаться. Долговременный опыт показал, что коль скоро люди сами учреждали обряды, относящиеся к богопочтению, то обряды эти были или пустые и бессмысленные, или бесстыдные и суеверные, или жестокие и бесчеловечные.

Несомненным свидетельством тому служат верования народов языческого мира, которые, по выражению апостола, разумеете Бога, но не яко Бога прославиша или благодарима (Рим. 1:21). Только истинно-откровенная вера может предписать и установить внешнее богопочтение, вполне достойное Бога – Существа достойно покланяемого и человека – существа поклоняющегося. Только богопочтение, учрежденное откровенною верою, может представит нам средства для выражения всех тех мыслей и чувствований, какие мы обязаны иметь по отношению к Богу, и только оно одно может надлежащим образом питать и разогревать нашу веру, воспламенять и возвышать нашу любовь, окрылять нашу надежду.

Все, что происходит от Бога, имеет благие и премудрые цели: потому и дарованная Им вера должна иметь свою цель – высочайшую, животворную, спасительную. Ибо, если и дело человека благоразумного всегда предполагает собою какую-либо, цель: то тем более дело Божие не может быть без свойственной ему цели. Какие же могут быть признаки или свойства истинно-божественной веры, рассматриваемой в отношении к её цели?

Первая и ближайшая цель истинно богооткровенной веры – вести людей по пути истины и добродетели. Для этого прежде всего она должна извлечь род человеческий из тьмы неведения и заблуждений и просветить его светом истинного религиозного учения. Ибо, мудрость человеческая, руководствуясь одними естественными средствами, не в состоянии привести человека к чистой и совершенной истине.³ Это показали опыты многих веков; тоже ясно – до несомненности подтверждает и история философии, из которой видим, до какой степени люди, глаголющеся быти мудры обюродеша (Рим. 1:22), и как они, осуетившись помышлении своими (Рим. 1:21), премениша истину Божию во лжу ( Рим. 1:25). Затем, истинно-божественная вера, рассматриваемая в отношении к её цели, должна внутренне преобразовывать и нравственно усовершенствовать человека, так чтобы он в самой деятельности выражал свое богоподобие. Это также одно из важнейших, отличительнейших её свойств, ибо, сколько она сама в себе чиста и свята, столько же должна быть направлена к очищению и освящению существа человеческого. Наконец, истинная, богооткровенная вера должна несомненно приводить человека и к последней, высочайшей цели – к истинному блаженству, которое главным образом состоит в ближайшем нравственном общении с Богом, в удалении от Которого для человека не может быть ни истинной жизни, ни счастье, ни спасения...

Из понятия о цели истинно-божественной веры вытекают и средства, которые она должна предложить для достижения указанных ею целей.

Так как главнейшая из всех, конечная цель свыше-откровенной веры – привести человека к единению с Богом, а между тем человек находится в удалении от Него, во вражде с Ним: то истинно-божественная вера имеет непременный долг предложить самые действительные средства для примирения человека с Богом и для восстановления союза между ними.⁴

Действительно, род человеческий находится в состоянии падения, и мы не можем не ощущать в себе и вне себя множества гибельных следствий сего падения. В нас происходит настоящая борьба между духом и плотью, разумом и страстями, стремлениями к добру и влечениями ко злу, и в этой борьбе победа чаще остается на стороне последних: плоть преобладает в нас над духом, страсти господствуют над разумом, влечения ко злу пересиливают стремления к добру. Разум и сердце говорят нам, что мы созданы для добродетели: и, в самом деле, мы любим добро по своей природе, желаем его, соуслаждаемся ему, но, чтобы творить его, но находим сил в себе. Напротив, зла мы не любим по природе, осуждаем, – и не смотря на то, неудержимо влечемся к нему. В истине этого может каждый убедиться собственным опытом, если захочет со вниманием наблюдать за своею внутреннею духовною жизнью... Откуда же такое нестроение в природе человека? Очевидно, это не может быть явлением естественным, зависящим от воли Творца: несть бо нестроения Бог, но мира (1Кор. 14:33). Отсюда видно, что человек теперь не таков, каким вышел из рук Создателя: он находится в состоянии растления. Даже умнейшие из язычников, вникая в природу человека, выводили почти тоже заключение: «человек, – говорили они, – есть существо странное, непонятное, само себе противоречащее, само с собою несогласное, существо великое и ничтожное, святое и нечистое, законодательное и беззаконное, праведное и виновное, стремящееся к небу и пресмыкающееся в персти, окрыленное духом и тяготеющее плотью. Где причина этой вечной борьбы в одном существе? Откуда эта никогда не престающая вражда человека с самим собою? Конечно, не от Творца, источника единого добра и святости…»⁵

Посмотрим ли на человека в отношении к внешнему его состоянию, найдем новое подтверждение доказываемой истины. Человек родится, живет и умирает под законом страдания. Сколько бы кто не старался упокоевать себя чувственными удовольствиями и развлечениями мира, всегда ощущает какое-то недовольство, беспокойство. Истина эта и опытом прошедших веков, и собственным чувством каждого из нас, если только не хотим обманывать себя, гак ясно свидетельствуется, что не требует и доказательств. И где, в самом деле, в какое время человек, разумеется, неозаренный светом божественного откровения, был истинно счастлив, не жаловался на горькую судьбу свою, не испытывал бед и скорбей? Историю частных лиц, историю целых царств и народов можно уподобить тому книжному свитку, виденному пророком Иезекиилем, в котором вписано – бяше рыдание и жалость и горе (Иез. 2:10). Читая ее, невольно чувствуешь, что как будто какая-то кара небесная, грозная, неотвратимая, тяготеет над человечеством... Что же значит это горестное состояние рода человеческого? От чего оно? Всесовершенный, Святый и Преблагий, без сомнения, не мог создать человека столь несовершенным, как бы для одних бедствий и страданий. Следовательно, надобно допустить, что человек пал, прогневал своего Создателя, и от того сделался несчастным. Мнение о падении человека можно находить во всех древних верованиях; все верили в золотой потерянный век и источником зла большею частью почитали, согласно с священною историей (Быт. гл. 3), грех. Откуда же взялось такое предание непрерывное и всемирное, если в основе его не предположить действительного события?

Если мы прострем взор свой еще далее на внешнюю природу, то мы и здесь увидим явления, подтверждающие туже истину падения человека. Да, и сама тварь неразумная участвует в страданиях человека, и как бы совоздыхает и соболезнует ему. Пройдите по всем степеням видимых тварей, обозрите все области земной природы: где нет страдания, что не страдает? Не тяжкие ли это воздыхания земли слышатся в сокрушительных её бурях? Не обильные ли её слезы мы видим в водах потопных? А страшные потрясения земли, когда она с стоном раскрывает свои недра, не глубокие ли это её раны? Во всех и самых благодетельных силах природы сокрыты источники страдания и разрушения. Солнце согревает, но и палит зноем; холод укрепляет, но и убивает. Иногда воздух теряет правильность стихийного сорастворения, и его струи текут не для оживления, а на погубление; язва обходит землю, как ужасная рать, и нет сил, нет средств у человека остановить врага, который невидим сам, а видимо сокрушает и разит все, к чему не прикоснется. Нигде в мире нельзя найти чистой радости и не нарушаемого блаженства; напротив, всюду замечается какая-то тайная грусть и глубокая скорбь: это от того, что всякой жизни грозит смерть, каждой красоте и силе увядание, ослабление. Даже и тогда, когда все в природе, по-видимому, веселится, все как бы празднует и торжествует, нередко раздается вопль страдания и шум разрушения. Прислушайтесь к стройному, сладостному и величественному хору тварей радующихся, и вы приметите, как часто нарушается он глубоким стоном тварей страждущих...

Итак, разум, чрез исследование природы человека, настоящего его состояния, равно как и чрез рассматривание внешней твари неразумной, доходит до убеждения в падении человека. Подтверждение этой же истины мы находим и в истории. Если же так, если человек находится в состоянии падения, растления и унижения: то истинно-божественная вера необходимо должна восстановить его, указать ему отторгшемуся от союза с Богом, способ примирения и соединения с Ним. Потребность искупления глубоко лежит в человеке, и он не может не ощущать её, по крайней мере, иногда. Догмат этот также замечается во всех верованиях, в одних тайно, в других более явно. Тайно: потому что все народы допускали жертвы, которыми Бог умилостивляется, оправдывает человека и, следовательно, поднимает его. Явно: потому что многие народы желали и ожидали сверхъестественной помощи Божией; следы такого ожидания находят у древних египтян, халдеев, персов, индийцев, китайцев, греков и римлян и других.⁶ Посему та вера и не имеет права назваться богооткровенной, которая оставляет без удовлетворения существенную нашу потребность искупления. Какие же именно средства она употребит для восстановления и спасения рода человеческого, этого разум не в состоянии точно определить. Он может только полагать, что средства эти должны быть более высшие. чем человеческие, должны быть необыкновенные, сверхъестественные...⁷

Человек, по восстановлении, все еще остается существом крайне ограниченным, слабым и немощным, падает и всегда может падать: отсюда открывается новая потребность в некоторой высшей, божественной помощи. Эта потребность также существенная и, следовательно, необходимая. Все народы верили в действительность нравственного влияния Бога на душу человека, хотя определить самый образ сего влияния, показать, каким способом Бог возбуждает и укрепляет в душе человека благие мысли, намерения и чувствования, и было выше сил их разумения. Итак, истинно-откровенная вера, восстановив человека, должна даровать ему некоторую сверхъестественную силу, которая бы освящала его действия, должна даровать средства постоянные, которыми бы он мог всегда пользоваться во спасение свое...

Из всех понятий вместе, из понятия о Боге и человеке, предмете богооткровенной веры и цели её, могут быть выведены следующие два важные признака истинно-божественной веры: её всеобщность и неизменяемость – непреложность.

Истинно-божественная вера должна иметь приложение ко всем людям, где бы и когда они ни обитали, должна простираться на весь род человеческий. Бог есть Господь и Владыка всех людей всех времен и мест, посему, если Он глаголет, то глаголет ко всем, – и слово Его составляет непререкаемое правило веры и благочестия для всех и каждого. В Боге нет лицеприятия; если дается Им откровение, то дается опять для всех. Что же касается до человека, приемлющего истинно-откровенную веру, он имеет существенную нужду в ней, а существенная нужда одинакова у всех людей, поскольку природа человеческая в существе своем одна и та же. Всеобщность богооткровенной веры видна и из её предмета: ибо, она сообщает такие истины, познание которых необходимо не частным только лицам или одному какому-либо, известному народу, но всему человечеству. Все люди обязаны быть в истинном благочестивом союзе с Богом, должны верно знать и правильно чтить Его: но этому научает только богооткровенная вера. Только при посредстве её можно вступить в истинное надлежащее отношение к Богу, только в ней человечество находит свое восстановление и спасение. Итак, всеобщность есть одно из существенных свойств истинно-божественной веры: она должна быть достоянием всего человечества. Впрочем, это не то значит, чтобы богооткровенная вера уже и внешним образом обнимала род человеческий, она может распространяться постепенно и иметь различные пределы в отношении к пространству, но то, что учение её, по духу своему должно быть всемирно, то, что она не должна быть связана с каким-либо, политическим устройством и, следовательно, с какими-либо, определенными временами и местами.

Истинно-божественная вера, в существе своем, должна быть непреложна и неизменна: ибо, союз, в который Бог благоволил вступить с человеком, вечен и неизменен. Притом, глагол Божий не таков, как глагол человеческий, непостоянный и всегда усовершающийся, Бог глаголет в роды родов. Слово Его – чистейшая и совершеннейшая истина, которая была, есть и будет истинною для всех и каждого, и, следовательно, может и должна служить до скончания веков непреложным законом для мыслей и действий человеческих. Далее, истинно-божественная вера содержит все, что существенно нужно для человека, посему от неё ничего не должно быть отнимаемо, как излишнее, ничего не должно быть и прибавляемо, как совершенно нужное. Если, наконец, истинно-божественная вера совершенно достаточна для той высочайшей цели, для которой она дарована людям, т.е. для приведения их к единению с Богом: то нет никакого основания ожидать изменения или заменены её...

Доселе мы излагали внутренние существенные признаки истинно-божественной веры, выводя их в частности из понятия о Боге и человеке, из предмета богооткровенной веры и цели её, и вообще – из всех этих понятий вместе. Теперь, в дополнение нами сказанного, находим нужным сделать некоторые замечания о свойствах истинного откровения, методе его и особенно об образе изложения истин в самом откровении. Последнее замечание преимущественно важно для нашей цели, потому что оно прямо, будет идти против мусульманского лжеоткровения – корана.

Касательно способа сообщения людям откровения надобно заметить, что он вообще должен быть достоин Бога, что в нем не должно быть грубого, или странного, как это бывает в откровениях ложных, в которых Бог иногда представляется сообщающим свою волю по внутренностям животных, по полету и крику птиц, посредством трепетания листьев на дереве и т.п. Что касается метода откровения, то нельзя ожидать, чтобы он имел какой-либо, искусственный характер, как обыкновенно пишутся науки. Заключение откровения в оковы искусственно-логического порядка лишает его высочайшего свойства – непосредственно Божественного происхождения. Истинное откровение, несомненно, должно иметь порядок, но только ему свойственный, и всего приличнее держаться ему нити времени: так как откровение представляется воспитанием рода человеческого (Гал. 3:23–25; 4:1–5) и имеет предметом своим судьбы рода человеческого, раскрывающиеся постепенно... Касательно, наконец, образа изложения истин, естественно ожидать, что в откровении будет представлено все с такою ясностью, какая только возможна по свойству Открываемых предметов: этого требует премудрость Бога, виновника откровения; с такою приспособленностью к понятиям человека, какая только может быть допущена без ущерба истине: этого требует цель откровения.

Напротив, быть не может, чтобы истинное откровение, по образу своего изложения, было двусмысленно, загадочно и говорило вообще так, как способны говорить лишь хитрость и обман, а не истина. В таком случае оно не может происходить от Бога, не может надлежащим образом быть усвоено человеком, не может соответствовать и цели откровения. Так, рассматривая изречения древних языческих пророчиц, двусмысленные, непонятные, загадочные или вовсе неопределенные, нельзя не видеть, что эти прорицания – дело хитрости и обмана жрецов, а отнюдь не откровения Божии. Также естественно ожидать, что истинно-божественное откровение будет излагаемо таким тоном, из которого бы прямо видно было, что здесь вещает сам Бог. А потому язык в нем должен быть положительный, чуждый всякой нерешительности. Не странно ли было бы, если бы Бог, говоря к человеку, стал колебаться и усиленно доказывать ему?

В заключение всего, сказанного нами о внутренних признаках истинно-божественной веры, надобно заметить, что определить и с совершенной точностью изложить вес учение откровенное по частям, показать, что именно оно должно содержать и чего не содержать, каким имении способом должно быть предано и в каком виде, без сомнения, нельзя: это зависит от воли Божией. Потому мы и ограничивались обозначением только общих, важнейших признаков истинно-божественной веры, непосредственно очевидных из самого понятия о существе её.

Относительно достоинства и значения внутренних признаков истинно-божественной веры следует сказать, что хотя они совершенно необходимы в ней, но одни они еще недостаточны для полного и всеобщего убеждения в её высшем, сверхъестественном происхождении. Они необходимы: потому что отсутствие их в какой-либо, вере, выдающей себя за богооткровенную, было бы несомненным свидетельством, что она ложно усвояет себе это название. Поэтому с отрицательной стороны внутренние признаки божественной веры имеют силу непререкаемости: по ним всегда можно узнать верования ложные. Но с положительной, одни они, сами по себе, не вполне и не всегда достаточны: потому что бытие их в какой-либо, вере заставляет только гадать, что она есть свыше-откровенная, но еще не совершенно убеждает в том, т.е. ручается, что эта вера, как достойная Бога, по своему внутреннему превосходству, могла произойти от Него, но еще не показывает, что она и действительно произошла от Него... Эту недостаточность внутренних признаков истинно-божественной веры восполняют признаки внешние.

Между явлениями божественного откровения, сообщаемого людям, первое, что обращает на себя внимание, это – лицо, сообщающее оное, чрез которое говорит и действует Бог: отсюда признаки истинно-божественной веры, заимствуемые от лица Основателя её и частью других посланников Божиих, которые засвидетельствовали о истине её и проповедовали ее. Далее, поскольку истинная, богооткровенная вера назначена (что выше было доказано) для всех людей, для всего рода человеческого; то, чтобы на самом деле сделаться таковою, она должна быть распространяема, и притом свойственным ей образом: отсюда вытекает доказательство истинности и божественности свыше-откровенной веры, заимствуемое из рассмотрения способа её распространения. А так как при распространении истинно-откровенной веры, без сомнения, не может не происходить от неё благотворных действий в отношении к тем, которые принимают ее, ибо, древо доброе не может не приносить плодов добрых; то отсюда получается новое доказательство её истинности и божественности, заимствуемое из рассмотрения благотворных её действий. Раскроем обстоятельнее высказанные положения.

Основатель истинно-божественной веры вполне должен соответствовать своему чрезвычайному назначению и служению. В частности, рассматривая его достоинства, надобно брать во внимание цель его, с которою неразлучны и сродства, также умственные и нравственные его качества. Цель божественного посланника, явившегося для водворения на земле истинной веры очевидна: это всецелое исполнение всесвятейшей воли Божией, которой он есть провозвестник; следовательно, к этой-то цели и должны быть единственно направляемы вей его мысли, чувствования и желания. А потому, ни явно, ни тайно, он не должен стремиться к каким-либо, земным, своекорыстным целям: к могуществу, славе, чувственным удовольствиям и т.п. Само собою разумеется, и средства, какие он употребляет для исполнения своего великого предприятия, должны быть чисты и святы... Касательно умственных качеств основателя истинно-божественной веры прежде всего требуется, чтобы он во всем обнаруживал здравый смысл и светлую рассудительность, так чтобы не было ни малейшего повода к подозрению его в самообольщении и самообмане. Признак не маловажный: история представляет нам примеры, что были люди, которые, не имея намерения обманывать других, обманывались сами, вообразив, что в них действует Бог.⁸ Потому тогда только мы должны оказывать доверие свое к выдающему себя за посланника неба, когда видим, что он одарен необыкновенным навыком рассуждать о предметах божественных, благочестивою настроенностью углубляться в себя, особенным уменьем искушать себя и других: такое лицо не могло обмануться и принять мечты своего воображения или темное чувство за призвание свыше. Это доверие наше увеличивается, когда посланник проповедует учение свое с полным, непреодолимым убеждением в истинности своих слов, свидетельствуясь при сем своею совестью. Сила сего доказательства еще более возвышается, когда проповедующий, действуя во имя Бога, являет признаки высочайшей мудрости, открывает истины, возвышающиеся над современными ему понятиями и над образованием, особенно религиозным, своего народа, когда известно, что он не мог быть обязан своим духовным просвещением и мудростью веку... Основатель истинно-божественной веры с высокими умственными качествами своими должен соединять и нравственные равно превосходные. Он первый должен осуществить в своей жизни то, чему учит других (как вообще слова человека поверяются его поступками). Он должен во всем выражать глубокое благоговение и страх Божий. Ему несвойственно увлекаться какими-либо, раздражительными страстями, но всегда должно проявлять высокое, истинно-святое благо настроение духа, постоянно сохранять спокойствие, терпение, кротость и великодушие. Более же всего: он обязан пламенеть совершеннейшею любовью к Богу, обязан питать сильнейшую любовь и к ближним, даже до самоотвержения, до положения души своей. Вера наша в божественное посольство известного лица совершенно утверждается, когда мы усматриваем в нем образец возможного для человека совершенства. Такой высоконравственный характер невольно возбуждает к себе полнейшее доверие и делает нравственно невозможным какой-либо, обман.

Таковы требования разума относительно лица основателя истинно-божественной веры! Но полного идеала чрезвычайного посланника Божия разум не в состоянии начертать. Высочайше премудрый и неисповедимый в советах Своих Бог, для учреждения Своей божественной веры, может послать лицо и с такими совершенствами, пред которыми все представления нашего разума о совершенстве недостаточны. Кратко сказал: он может послать для сего лицо, высшее человека, может явиться и Сам...

Важное подтверждение истинности свыше-откровенной веры находим и в рассмотрении лиц, которые первые засвидетельствовали ее. От них прежде всего требуются такие качества, которые составляют неотъемлемую принадлежность всякого свидетеля истины. Потому надобно смотреть: не обманываются ли эти свидетели и провозвестники откровенного учения как-нибудь сами, потом, не хотят ли намеренно обмануть других? И если окажется, что они находятся в неестественном состоянии, увлекаются мечтами своего расстроенного воображения и исступленной фантазии, дышат фанатизмом или даже обнаруживают признаки умопомешательства: в таком случае не заслуживают никакого доверия. Также, если узнано будет, что они водятся в своих действиях нечистыми побуждениями, и стараясь, по-видимому, об исправлении веры и нравственности людей, на самом деле заботятся вовсе не о том, т.е. не о спасении ближних, а о собственных своих выгодах: такие учители веры опять не заслуживают доверия. Напротив, когда лица, возвещающие богоданную истину, всегда благомыслящи и во всем благонамеренны, свидетельствуются своею совестью в чистоте своих действий, сверх сего дышат любовью к Богу и ближним, даже, если нужно, готовы самою жизнью подтвердить свою проповедь, тогда невольно возникает в душе мысль, что здесь действуют, точно, не какие-либо, обманщики, и становится весьма вероятным, что эти лица достойны быть свидетелями и исповедниками свыше откровенного учения. Вероятность эта тем более увеличивается, чем превосходнее их нравственные совершенства, чем чище и святее их жизнь.

Что касается до способа распространения истинно-божественной веры, то способ этот естественно должен быть вполне достоин Бога. Ибо, если и человек истинно мудрый для достижения благих своих целей употребляет и средства самые чистые, то не в высшей ли степени это должно приложить в отношении к Богу? Посему никак нельзя согласиться, чтобы, при распространении истинно-божественной веры были употребляемы хитрость, обман и что-то подобное, чтобы здесь могли действовать подкуп, золото и серебро, или были допускаемы насилие, угрозы, огонь и меч. Такие пути распространения веры вовсе недостойны Бога. Напротив, когда усматриваем, что проповедники какой-либо, веры, выдаваемой ими за богооткровенную, не употребляют для распространения её других средств, кроме самой проповеди, стараются только просветить умы и сердца своих слушателей словом истины, предоставляя каждому на выбор, верить проповеди или не верить; когда видим, что, не смотря на отсутствие всяких других пособий (например, содействия со стороны сильных земли и т.п.) одна эта проповедь, сама собою, привлекает тысячи людей и распространяется повсюду с изумительною скоростью: не скажет ли тогда совесть всякому, что тут действуют не простые люди, что их образ действий может быть назван достойным и Самого Бога?

Истинно-божественная вера, как доброе древо, насажденное небесным Домовладыкою не может не приносить плодов добрых; она необходимо должна ознаменовать себя благотворными и спасительными действиями в отношении к роду человеческому. Это также важный признак и служит верным доказательством её истинности и божественности. Посему, если какая вера, по свидетельству всемирной истории, ускорила ход образования человечества, могущественно содействовала возвышению истинного просвещения, сильно влияла на усовершенствование нравственности, на улучшение гражданской и семейной жизни: то очень может быть, что та кая вера имеет происхождение высшее, она достойна Бога. Когда, напротив, какая-либо, вера, с притязаниями на божественность, в продолжении целых столетий не оказала никаких существенно благотворных действий, явилась недостаточною и неспособною к усовершенствованию человечества, даже замедляла ход его развития: такая вера, очевидно, не может быть от Бога; она не достигает своих целей, не выполняет того, что обещает...

И этих внешних признаков истинно-божественной веры, заимствуемых из рассмотрения лица основателя её, способа распространения и благотворных действий, недостаточно еще для полного, решительного удостоверения в её истинности и божественности, Они имеют такое же достоинство и значение в числе доказательств, подтверждающих божественное происхождение свыше откровенной веры, как и признаки внутренние, т.е. с отрицательной стороны они имеют силу непререкаемости: по ним всегда можно узнать верования ложные, а с положительной – силу одной вероятности: по ним можно находить только вероятным, что известная вера есть истинно-божественная вера.

И точно, пусть она возвещена проповедниками высокой нравственности, пусть распространилась самыми лучшими средствами и произвела действия благотворнейшие на человечество, предположив все это, нельзя еще вполне увериться, что она действительно от Бога: остается вероятность, что она могла произойти от людей. Ибо, в человеке есть способность ко всему истинному, доброму и святому, и история представляет нам, хотя не часто, такие деяния человеческие, которые были благодетельны для многих народов. Впрочем, внешние признаки, какие будучи присоединены ко внутренним, возвышают значительно степень их доказательности, усиливают их и подкрепляют, и вместе делают уже более вероятным божественное происхождение какой-либо, веры, нежели одни признаки внутренние.

Значит нужны еще другие признаки свыше-откровенной веры, для полного и окончательного убеждения в её истинности и божественности, именно, необходимы для сего некоторые особенные, чрезвычайные сверхъестественные знамения.⁹

Нужда и необходимость этих знамений для решительного убеждения в истинности и божественности свыше-откровенной веры и для отличия её от всех верований ложных открывается как по отношению к тому времени, когда она является и к тем народам, у которых впервые проповедуется, так и вообще по отношению ко всем временам и ко всему роду человеческому.

Свыше-откровенная вера имеет нужду в необыкновенных, чрезвычайных знамениях при первом своем явлении, чтобы обратить на себя внимание. Является посланник Божий, выходит на чреду действий: чем он в особенности может возбудить к своей проповеди внимание народа? Необычайными, чудесными действиями, имеющими вообще неотразимую силу над умами нашими. Чудеса породив в душе, особенно человека простого, благоговейный страх, заставляют ее, так сказать, встрепенуться и невольно влекут внимание к тому, кто совершает их, и к тому, в подтверждение чего они совершаются. Но положим, что свыше-откровенная вера и без особенных чрезвычайных знамений каким-либо, образом успела обратить на себя внимание, и тогда чудеса необходимы. Кому впервые проповедуется свыше-откровенная вера и для чего? Людям нравственно испорченным, удалившимся от истины и добра, водящимся большею частью чувственностью; дается она для того, чтобы привести их от заблуждений к истине, из порочного состояния к добродетели. Но способны ли такие люди, в которых еще не раскрыто нравственно религиозное чувство, трогаться и увлекаться внутренним достоинством богооткровенного учения и могут ли они чувствовать благотворность его? Нет, для них потребны доказательства внешние, с одной стороны, сильные, чтобы глубоко трогали и потрясали их душу, а с другой – краткие и очевидные, которые бы не требовали от них умствований и исследований; а таковыми доказательствами и могут быть – чудеса. Тут нужно иметь только здравое око и простое (нормальное) суждение, чтобы понимать впечатление и убедиться, что пред нами точно действует сила Божия. Посему-то чудотворец гораздо скорее покорит умы слушателей своему учению, воскресив одного мертвого, нежели проповедник своими речами и даже целыми книгами.

Кроме того, чудеса, как доказательство, весьма важны в богооткровенной вере и потому, что имеют равную силу по отношению ко всем предметам, какие только содержатся в ней. На основании чрезвычайных, чудесных знамений, совершаемых посланником Божиим в подтверждение возвещаемой им веры, мы можем принимать и истины постижимые для ума нашего, и истины непостижимые, тогда как по всем прочим признакам богооткровенпой веры убеждаемся только в достоинстве истин первого рода, а тайн никогда оценить и, следовательно, разумно принять не можем. Мало того: без чудесных знамений, этих сверхъестественных признаков, не будет достаточно твердого основания и для нашего убеждения в божественном происхождении свыше-откровенной веры. Откровенная вера требует, чтобы ее признавали сверхъестественною, но признать её таковой, надобно иметь основание, соответствующее сему требованию. Доказательства всегда должны быть, по крайней мере, равносильны доказываемому. Посему, если свыше-откровенная вера есть действие сверхъестественное, непосредственно происшедшее от Бога, то и путь к убеждению в ней главным образом должен быть такого же рода. Иначе меньшее доказывало бы большее, естественное – сверхъестественное.

Чрезвычайные знамения и чудеса необходимы в свыше-откровенной вере и вообще по отношению ко всякому времени и месту; они составляют всегдашнюю, неотъемлемую принадлежность. Это доказывается следующим соображением: истинно-божественная вера имеет предназначение быть верою всеобщею, верою всего человеческого рода, но таковою в самой действительности она сделается тогда, когда окончит свое распространение, когда будет принята всеми народами, а будет принята всеми народами тогда, когда покорит весь мир; но покорить его себе она может не иначе, как употребив главным и преимущественным образом туже всепобеждающую силу, которая содействовала её первоначальному распространению, т.е. чрезвычайные знамения – чудеса.

Обращаясь, наконец, к истории и к общему человеческому смыслу, мы находим, что все народы верили в откровение, и вера в откровение повсюду сопровождалась верою в чудеса: как люди согласились в этом? Не явно ли отсюда, что чудеса составляют необходимую потребность в деле веры, и значить, что потребность эта не есть относительная, которая со временем может пройти. Итак, когда все народы требовали от откровения чудес: то свыше-откровенная вера необходимо должна явиться, в сопровождении оных, для полного убеждения в её божественном происхождении и для посрамления ложных верований с ложными чудесами.

Таким образом полный характер божественности свыше откровенной веры должен состоять из признаков её как внутренних, так и всех внешних, т.е. из сверхъестественных, чудесных знамений.

Под сверхъестественными, чудесными знамениями в откровенной вере разумеются: чудеса, понимаемые в тесном смысле, и пророчества, которые суть те же чудеса в обширнейшем значении. Первые являют всемогущество Божие, последние всеведение Божие; первые происходят в известное определенное время и состоят в превышении Законов пространства, последние касаются будущих событий и, следовательно, состоят в превышении законов времени.

Чудеса – эго события в природе сверхъестественные, подлежащие нашим чувствам, события необычайные, которые приводят нас в изумление и которые могут быть совершаемы, непосредственно или посредственно, только десницею Всемогущего.

Возможны ли чудеса? Это один из вопросов чаще других предлагаемый и многократно решаемый. Ответ на него, без сомнения, положительный. Сомневаться в возможности чудес нет ни малейшего разумного основания. Чудеса были бы невозможны только в трех случаях: когда бы существовали неодолимые препятствия к этой возможности или со стороны самых чудес (в самом понятии о них), или со стороны природы, или со стороны виновника их, Бога.

Со стороны самых чудес нет никакого препятствия: в понятии о чудесах нельзя указать ни малейшего внутреннего противоречия или несообразности. Мы не говорим, что чудеса суть действия сверхъестественные, превышающие силы и законы природы, и однако же совершаемые этими самыми силами и по этим самым законам: тогда, точно, было бы явное противоречие в понятии, и чудеса были бы невозможны, по самому существу своему. Но говорим, что это суть события в природе сверхъестественные, совершаемые силою сверхъестественною же; значит, в действиях допускаем не более, как сколько есть в причине, и, следовательно, логической возможности чудес нельзя отрицать.

Со стороны природы также нельзя представить каких-либо, препятствий к возможности чудес: природа находится в безусловной зависимости от Творца своего. От Него получила она известные силы, известные законы; но могла получить и другие, если бы Творцу угодно было даровать их ей. От Него получила она известное направление и течение всей своей жизни, известный образ деятельности своих сил и законов, по Его же воле может допустить в себе и всякую перемену: в этом отношении, можно сказать, она безразлична. Теперь, на пример, солнце и все тела небесные, по данным им от Бога силам и законам, движутся в небесных пространствах; но все эти тела могут и остановиться, если Богу угодно будет сие: а это и будет чудо. Напрасно указывают на то, что законы природы неизменяемы и непреложны, а чудеса будто нарушают их, и тем колеблют все устройство мира: это несправедливо. Чудеса не нарушают законов природы, а только на время останавливают их течение, и притом – в одном каком-либо, частном случае и месте. И точно, как прежде, так и после какого-либо, чудесного события. законы природы остаются те же, и совершают свой естественный ход; даже в то самое время, когда они останавливаются в одном каком-либо, случае и месте, во всех других безостановочно продолжают свое обычное действие. Когда, например, в одном месте, по воле Божией, огонь не жжет, вода не топит и чудеса несообразны с совершенством природы: мы не говорим, чтобы чудеса производились для усовершенствования природы и в восполнение того, чего не достает ей. Природа прекрасна в своем целом и вполне достаточна для своих целей. Чудеса собственно нужны для целей существ нравственных, для того, чтобы или научить людей, если они заблуждаются, или наградить, когда они верны своим обязанностям и своему высокому предназначению, или наказать их, если обнаруживают в себе дух возмущения и противления.

Наконец, нельзя указать никаких препятствий к возможности чудес и со стороны Бога: действовать в природе Он всегда может, хотя и даровал ей отдельное бытие, как и действует своим постоянным промыслом; действовать именно сверхъестественно, т.е. производить в ней дела, превышающие силы и законы природы, также может: Он всемогущ. Кроме того, чудеса в высшей степени сообразны с премудростью Божией, потому что оказываются нужными для высочайших целей веры; сообразны также и с бесконечною благостью Божией, так как они благотворны для человека.

Вообще с какой стороны ни посмотрим на чудеса, ничего не найдем такого, что препятствовало бы возможности их, и здравый разум, неомраченный страстями, никогда не усомнится в действительности их. Неверие в чудеса есть следствие превратного мудрования человеческого.

Допуская возможность чудес, тем не менее должно смотреть: истинны ли они, дабы не принять ложные за достоверные чудеса. Во все времена являлись люди, которые умели обманывать простой народ; нередко невежество и суеверие поставляли в ряд чудес события естественные. При сем случае весьма прилично заметить, что ложь всегда является подле истины. Потому в исследовании чудес более, нежели когда-нибудь, должно помнить слова Писания: возлюбленнии! не всякому духу веруйте, но искушайте духи, аще от Бога суть. Вся искашающе, добрая держите (1Ин. 4:1; 1Сол. 5:21).

Что же требуется для достоверности чудес? Предварим решение сего вопроса следующим общим замечанием. Если дается одно или несколько чудес в доказательство божественности веры, то надобно, чтобы они вполне удовлетворяли всем, самым строгим, условиям здравой критики. Но предположив, что чудеса в богооткровенной вере имеют между собою взаимное отношение и связь, составляют нечто единое целое: в таком случае нет нужды требовать от каждого чуда, чтобы оно выполняло все условия критики. Здесь суждение должно произноситься не в частности о каждом чуде, но надобно взять в рассмотрение всю цепь чудес: ибо, и по началам разума известно, что не все части целого могут быть одинаковы. Таким образом здесь дух и сила чудес должны быть выводимы из взаимного их отношения.

А для примера довольно, если некоторые в необъятно великом ряду чудес выдерживают строгую критику.

Итак, что же требуется для признания достоверности какого-либо, чуда? поскольку каждое чудо есть известное событие в природе и событие именно сверхъестественное: то требуется, во-первых, уверенность, что это событие действительно случилось в природе, и во-вторых, что оно, точно, есть событие сверхъестественное.

Для достоверности первого рода требуется: если мы сами свидетели чудесного события, иметь здравые чувства и достаточное внимание, чтобы правильно принять впечатление от события; если мы слышим о чуде от других свидетелей, оценить их свидетельства, по правилам исторической критики; наконец, когда эти свидетельства дошли до нас только в писаниях, определить предварительно подлинность и не поврежденность этих писаний... Все эти требования, очевидно, самые справедливые, и те чудеса, которые не выдержат подобного испытания, должны быть признаны за ложные, за обман, или за позднейшую выдумку.

Для достоверности же второго рода необходимо прежде всего вникать в то, точно ли известное событие не могло совершиться по силам и законам самой природы. Для этого вовсе не нужно знать всех сил и законов природы, как утверждают некоторые: потому что, хотя, мы и не можем определить с точностью, сколь далеко простираются силы природы и её действия; однако же в состоянии видеть, куда они не простираются и чего нельзя объяснить по их законам. На пример, кто не знает, что слово человека, само по себе, совершенно бессильно для того, чтобы тотчас исцелять неисцелимые недуги и заставлять смертельно больных вставать с одра здоровыми?.. Далее, надобно смотреть на предмет чуда: чудо, как непосредственное действие силы Божией должно быть всегда достойно Бога; также на цель чуда, которая должна быть какая-либо, особенная, благая; по этой черте можно отличить истинное чудо от некоторых чудесных обольщений со стороны злых духов, у которых цель всегда другая, противоположная. Наконец, следует брать в рассмотрение обстоятельства чуда: место, время, способ совершения и другое. Здесь должно быть устранено все то, что может подать хотя малейшее подозрение в хитрости, обмане и подлоге...

Выше мы показали, что чудеса в деле истинно богооткровенной веры составляют одно из решительнейших доказательств божественного её происхождения; теперь остается нам только сказать: как именно они служат к подтверждению её истинности и божественности.

Чудеса, повторяя понятие о них, суть те дивные, необычайные события, которые превышают силы и законы всей сотворенной природы, т.е. не только силы людей, но и духов, как добрых, так и злых, и которые может совершать единственно всемогущая десница Божия.¹⁰ Следовательно, когда мы видим, что кто-либо, называя себя посланником неба и проповедуя святейшее имя Божие, в подтверждение своей проповеди творит знамения и чудеса; тогда мы можем быть вполне уверены, что он действительно послан Самим Богом. Начала, по которым мы в сем случае судим, заключаются в чистейших понятиях о Боге. Бог есть высочайшая благость, истина, святость и мудрость. Но сообразно ли было бы с Его благостью употреблять могущество свое для того, чтобы вовлекать в заблуждение свою тварь? Был ли бы Он святым и праведным, если бы даровал силы чудотворений каким-либо, обманщикам для обольщения людей? Был ли бы Он Богом премудрым, если бы употреблял своё всемогущество для унижения своей благости, правды и святости?

Так, при виде истинных чудес, совершаемых в доказательство божественности какого-либо, учения, повода к колебаниям и сомнениям нет и быть может никакого: здесь место одному беспрекословному убеждению, разумеется, если кто только не окажется намеренно упорным в неверии, не смежит очи свои, чтобы не видеть света истины. Вот как здесь заключает разум, непредубежденный страстями: аще не бы был сей от Бога, не могл бы творити ничесоже (Ин. 9:33), т.е. не мог бы совершать никаких знамений и чудес.

Под именем пророчеств разумеются ясные и определенные предсказания о будущих событиях, которых по естественному ходу вещей предвидеть невозможно, и которые единственно могут быть ведомы одному Богу. В мире физическом это – действия, превышающие порядок и законы природы, а в мире нравственном – действия свободные, имеющие произойти только от существ нравственно свободных.

Возможности пророчеств, т.е. что Бог всеведущий и всемогущий может сообщить человеку некоторые сведения о событиях будущих, а человек, способный к принятию всякого рода сторонних наставлений, в состоянии принять от Бога подобные сведения и потом провозгласить их пред другими, этой возможности нельзя отрицать ни в каком случае. И кто верует вообще в откровение (а не верить в него нет ни малейшего основания), для того вне всякого сомнения и возможность пророчеств. Ибо, пророчества суть только один из видов божественного откровения, касающийся предметов будущих.¹¹

Вообще, вопрос о возможности пророчеств не требует каких-либо, особенных доказательств: в пророчество верили все народы, даже не имевшие ни истинных пророков, ни истинных пророчеств. Гораздо важнее здесь вопрос о достоверности их.

В исследовании о достоверности пророчеств, во-первых, должно показать, что известное пророчество действительно изречено и исполнилось, и во-вторых, что это пророчество, точно, есть действие сверхъестественное и не может быть объяснено естественным образом.

При определении первого рода достоверности пророчеств возможны три случая: а) мы можем сами и слышать предсказание из уст пророка и чрез несколько времени видеть исполнение предсказания: здесь, для убеждения себя в исторической достоверности пророчества, нужно иметь только здоровые чувства и надлежащее внимание; б) можем не слышать пророчества сами, а только видеть его исполнение, узнавши, о первом из свидетельства других: здесь также должно иметь здоровые чувства п надлежащее внимание, и сверх сего поверить свидетельство других по правилам исторической критики; в) можем, наконец, и не слышать сами пророчества н не видеть его исполнения, а о том и другом узнать уже от других чрез свидетельство устное или письменное: здесь необходимо строго оценить свидетельство других по всем правилам исторической критики, ибо, на нем только мы и основываем свою веру в известное пророчество.

À для того, чтобы определить, достоверны ли пророчество во втором отношении, надобно прежде всего обращать внимание на их предмет, которым должны быть события случайные, не зависящие от обыкновенного хода вещей: этим только сверхъестественные предсказания и могут отличаться от всех предсказаний естественных, человеческих. Действительно, и человек в некоторой мере предугадывает будущее. Предугадывание это основывается на связи прошедшего и настоящего с будущим и зависит от следующих обстоятельств: от степени, в какой будущее приготовляется в настоящем и как бы уже некоторым образом высказывается в ном, от знания, какое человек имеет о настоящем, и от искусства соединить в одно целое свои наблюдения, Так астроном предсказывает затмение солнца, мореплаватель предвидит бури, врач предузнает исход болезни, искусный политик, знающий по опыту обыкновенный ход страстей, склонностей и дел человеческих, задолго предугадывает имеющие произойти политические перемены и говорит о них с уверенностью: однако же это не пророчества. Далее, при определении истинности пророчеств, должно брать во внимание образ предсказания, который, по требованию самого понятия о пророчестве, невозможности должен быть ясен н определенен: этою чертою отличаются пророчества от предчувствий человеческих, обыкновенно темных, от различных гаданий и предположений на счет будущих происшествий, от прорицаний языческих, которые всегда были двусмысленны и темны, как дело хитрости и обмана. Впрочем, ясность и определенность и истинных пророчеств не без ограничения. Бог свободно определяет, что и сколько открывать человеку о будущем и до какой степени изощрять духовное его оно; притом пророчества представляются отрывками будущей жизни, не без промежуточных обстоятельств, связывающих ее с настоящим: отсюда по необходимости в них относительная неясность и неопределенность, которые увеличиваются от сопоставления настоящего с будущим. В этом отношении свойство пророческого слова в писании прекрасно уподобляется светилу, сияющу в темном месте, дóндеже день озарит и денница воссияет (2Пет. 1:19).

При оценке пророчеств следует также иметь в виду и обстоятельства, при которых произнесено было то или другое пророчество: истинные пророчества, как получаемые непосредственно от Бога, не могут зависеть от условий места, времени и каких-либо, предварительных приготовлений; а потому странно было бы назвать пророчествами ложные прорицания языческие, которые привязаны были к определенным местам и временам и изрекались всегда после разных приготовлений.

Наконец, – и это условие при исследовании о истинности пророчеств самое важное, должно смотреть на самое исполнение известного пророчества. Предсказание, неоправданное событием, недостойно названия пророчества, хотя бы совмещало в себе некоторые из исчисленных нами свойств. Требуется еще, чтобы между пророчеством и событием оказалось не какое-нибудь случайное, самое незначительное сходство, но сходство существенное и полное, по крайней мире, в чертах главнейших.

Истинные пророчества служат важнейшим, самым решительным признаком истинно-божественной веры. Когда видим, что известный человек, проповедуя какое-либо, учение веры, в доказательство божественности его изрекает пророчества, которые потом действительно сбываются в своё время, не явный ли знак, что Сам Бог подтверждает проповедь такого человека? Ибо, предвидение будущего случайного, не зависящего от естественного хода вещей, находится выше прозорливости человеческого разума и не заключается в пределах, естественного нашего познания. Одному Богу известно то, что имеет случиться в грядущие времена; предвидение будущего собственно принадлежит Ему Единому (Ис. 41:3; 44:7–8). Но Бог, не противореча Самому Себе, не может сообщить дара пророчества человеку, не призванному в орудие промысла, и притом в подтверждение лжи и обмана. Особенную силу доказательности пророчества приобретают в том случае, когда они имеют предметом своим будущие события не только случайные, но и чудесные, совершенно зависящие от единой воли Божией, каковы были пророчества Моисея о десяти казнях египетских, пророчества Спасителя о своем воскресение и другие, также, когда они образуют собою одну непрерывную цепь предсказаний, продолжающихся чрез целый ряд веков в пользу одной какой-либо, веры, как это видим в вере христианской.      

Итак, пророчества, как и чудеса, составляют всеобщее и несомненное свидетельство, очевиднейшее и убедительнейшее доказательство истинности и божественности откровенной веры.

Все сии признаки истинно-божественной веры составляет разум при убеждении своем в действительном бытии божественного откровения и при свете беспристрастной истории; – и признаки эти могут служить для своей цели, т.е. быть общим началом и поверкой всякой веры при исследовании о её истинности. Так, прилагая их к вере православно-христианской и мусульманской, можем верно узнать по ним, что первая есть истинно-божественная вера, а последняя – ложная…

Вера христианская православная, которая во всей первоначальной чистоте и всецелой полноте сохранила и доселе неизменно содержит божественное учение, преподанное Иисусом Христом и апостолами, раскрытое, уясненное и утвержденное св. отцами и учителями церкви на, вселенских и поместных соборах, – есть истинная, божественная вера.¹² Это такая истина, на которой основываются, от которой получают силу и значение все прочие догматы нашего вероучения, основываются все сладостнейшие наши надежды, опирается вся наша нравственная жизнь. Посему можно судить, как должно быть драгоценно для ума и вожделенно для сердца сознать, сколько возможно яснее и отчетливее, эту основную истину нашего вероисповедания во всей её силе и непоколебимости

Истинность и божественность веры православно-христианской может быть доказываема различными способами, и все они равно приводят к одной цели, к убеждению в непререкаемой её истинности п божественности. И неудивительно, потому что истинно-христианская вера, с каких бы сторон разум ни стал рассматривать ее, вполне удовлетворяет всем его требованиям; она в состоянии выдержать с достоинством, ей только свойственным, самую строгую критику.

Метод, которым будем мы доказывать истинность и божественность веры православно-христианской, уже предпослан нами: это – приложение к ней признаков истинно-божественной веры.

Вера православно-христианская имеет все неотъемлемые, отличительнейшие свойства и принадлежности веры истинно-божественной во всей их полноте и всецелости, и притом свойства или признаки как внутренние, так и внешние.¹³

Внутренние признаки веры заимствуются из самого содержания или существа её. Посему, для изложения этих признаков истинно христианской веры, необходимо представить сущность или содержание её учения, т.е. изложить в возможно общих чертах учение её догматическое и нравственное, также сделать краткий взгляд и на внешнее её богослужение.

Важнейшие истины православно-христианской веры заключаются в исповедуемом нами символе святой кафолической церкви, составленном на первых двух вселенских соборах. Истины сии следующие:

Бог – един по существу, в трех лицах сущий и покланяемый: Отец, Сын и Дух Святый, Троица единосущная и нераздельная.

Бог – Отец не рождается и не исходит от другого лица; Бог – Сын предвечно рождается от Отца; Бог – Дух Святый предвечно исходит от Бога Отца.

Все три Лица или Ипостаси по божескому достоинству равны между собою: Отец есть истинно-всесовершейнеший Бог, и Сын есть истинно-всесовершенный Бог, и Дух Святый есть истинно-всесовершенный Бог. Все три Лица един истинно-всесовершенный триипостасный Бог.

Триединый Бог сотворил из ничего небо и землю, ангелов и человеков; весь мир, видимый и невидимый, содержит Он в бытии, и всем управляет.

Сын Божий, Иисус Христос, ради нашего спасения от Святого Духа и Марии Девы воплотился; будучи Богом от вечности, воспринял истинное человечество, и есть истинный Бог и человек или Богочеловек, в одном Божеском лице имея два естества, божеское и человеческое, нераздельно, неслиянно и неизменно.

Иисус Христос, пребывая на земле, божественным учением своим просветил мир, своими страданиями и крестною смертью совершил искупление человеков от греха, проклятия и смерти, своим воскресением и вознесением на небо отверз для них врата к жизни и вечному блаженству.

Иисус Христос на земле основал церковь для спасения верующих, которая пребудет до скончания мира. Церковь сия есть единая, святая, соборная и апостольская. Ей Господь даровал пастырей, свое учение и семь спасительных таинств. По вознесении на небо, Господь ниспослал на апостолов и на всю церковь Всесвятого Духа Утешителя, чтобы Он всегда пребывал в церкви.

Дух Святый, как от начала мира вместе с Отцем и Сыном дает тварям бытие и жизнь и всем управляет, и как в ветхом завете глаголал чрез пророков, так особенным образом действует в христовой церкви чрез слово Божие и спасительные таинства, сообщая верующим различные благодатные дары, необходимые для спасения.

Иисус Христос, при окончании мира, прилет на землю во славе. Все, по гласу Его, воскреснут из мертвых и предстанут на суд Его, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла (2Кор. 5:10), и идут грешные в муку вечную, праведницы же в живот вечный (Мф. 25:46).

Вот краткое изложение важнейших истин христианской веры, по учению святой православной церкви! Некоторые из сих истин суть истины естественной веры, только повторенные, более раскрытые и подтвержденные откровением: потому всегда могут быть доступны для нашего разумения. Вникая в эти истины, каждый здравомыслящий не может не сознаться, что все они изложены в христианстве с такою ясностью и непререкаемою важностью, в такой полноте, в какой не являлись никогда и ни у одного из любомудров. Некоторые же из представленных истин – сверхъестественны, составляют дар благодатного ведения, которые хотя принимаются разумом, но далеко превышают пределы опытного его ведения: это – тайны.

Что касается до тайн христианской веры, то хотя, не постигая их, мы не можем судить о их внутреннем достоинстве; но имеем основания утверждать, что они суть истинные тайны и совершенно достойны веры истинно-божественной. Тайны христианства имеют между собою самую тесную связь: все они образуют самую строгую, премудрую систему, в которой каждая мысль имеет глубокое значение и не может быть отвергнута без отвержения целой системы. Спрашивается, кто же составил столь чудно-премудрую систему тайн? Быть не может, чтобы разум человеческий: ибо, руководствуясь разумом, мы едва разумеваем, яже на земли, и яже в руках обретаем с трудом, а яже на небесех, по словам Премудраго, – кто исследи (Прем. 9:16)? Она не могла быть произведением и ума ангельского: ибо, и ангелы желают только приникнути в недоведомые тайны нового завета (1Пет. 1:12). Очевидно, это – дело самого ума божественного. Притом, тайны христианства все до одной суть важнейшие истины, отличающиеся особенною глубиною, высокою и спасительною, что составляет опять ясное знамение их высшего происхождения, показывает недосягаемое их превосходство пред всеми вероучениями естественного разума.

Говорят, что тайны христианской веры и сами по себе темны, и бросают мрак на её учение, но какую же истину они сокрыли от нас? Напротив, тайны христианства, оставаясь непостижимыми и недомыслимыми для нас в существе своем, объясняют нам многое, и очень многое, существенно важное в деле веры... Тайны христианства, наконец, имеют самое благотворное и спасительное отношение и к нашей деятельности, они научают нас смирению и покорности воле Божией, питают наше благоговение, возбуждают нашу веру, надежду и любовь, и вообще служат сильнейшими побуждениями к благочестью. На пример, тайна благодати Божией показывает слабость нашей природы и указывает, откуда мы должны получать помощь. Будучи бессильны сами по себе в делании добра, мы подкрепляемся свыше. Нужда в этой благодатной силе заставляет нас чувствовать зависимость свою от Бога и непрестанно напоминает нам о Нем. Обетование о ниспослании благодати окрыляет нашу надежду, являя в Боге любвеобильного отца, пекущегося о спасении нашем, и тем возбуждает в нас любовь к Нему и благодарность. Необходимость же высшей небесной помощи заставляет пламенно желать, с рвением искать ее, и таким образом поощряет нас к духовным подвигам, к большему преуспеянию на пути нравственного усовершенствования...

Говоря вообще о тайнах истинно христианской веры, скажем здесь несколько более о двух высочайших её тайнах: падении человека и, преимущественно, искуплении, как по особенной их важности, поскольку на них опирается все христианство, все домостроительство нашего спасения, так и по предположенной нами цели – проследить истины эти с большим пред другими вниманием, потому что ими подрываются самые основные начала ислама.¹⁴

И разум, как мы видели при изложении признаков истинно богооткровенной веры, вместе с историей, признает истину падения человека и чает от благости Божией его восстановления. Но исследования разума о сем предмете нетверды и не совсем решительны. Православная же вера христианская предлагает такое учение о тайнах падения человека и искупления, какого нельзя найти ни в каком другом вероучении: она учит о них, как свойственно только учить вере истинно-божественной.

Относительно тайны падения истинная вера христианская говорит не только то, что человек пал, но и показывает самый образ падения (Быт. 3:1–6). Чтобы заставить человека падшего сознать и живее восчувствовать глубину падения своего, она указывает на гибельные следствия греха первородного, которые не ограничились прародителями, но перешли и на их потомков, на весь род человеческий: все согрешиша (Рим. 3:23), единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде, в немже вси согрешити (Рим. 5:12), и даже простерлись далее, на мир видимый: суете бо, – говорит апостол, – тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю … вемы, яко вся тварь (с нами) совоздыхает и соболезнует даже доныне (Рим. 8:20,22). В чем же состоит эта суета, которой тварь подчинилась вследствие падения человека? Страдания всего, что видим на земле, есть ответ на это.

О таинстве искупления рода человеческого истинная вера христианская предлагает такое возвышеннейшее учение, пред которым разум должен только благоговеть. Она говорит, что всеблагий Бог не восхотел, чтобы человек, созданный для блаженства, но грехом удалившийся от источника жизни и света, погибал в мраке зол и прегрешений. В безднах неисповедимой премудрости Своей Он нашел для спасения погибавшего человека такое средство, в котором милость и истина Его сретостася, правда и мир облобызастася (Пс. 84:11); средство это состояло в воплощении Второго Лица Пресвятыя Троицы, Единородного Сына Божия.

По мысли некоторых святых отцов и учителей церкви,¹⁵ Бог, могущество Которого беспредельно и свобода неограниченна, мог восстановить человека и совсем иным способом, нежели какой Ему угодно было употребить; с другой стороны, поскольку употребленный Им способ восстановления человека вполне соответствует премудрости и славе Божией и потребностям человека, и поскольку закон высочайшей премудрости особенно и состоит в том, чтобы вернейшими и ближайшими средствами достигать величайших целей: то отсюда открывается, что именно воплощение Бога Слова потребно было для искупления грешного рода человеческого.

Что же требовалось для восстановления падшего человека, потребления наших грехов и уничтожения всех следствий их?

Чтобы искупить падшего человека и воссоединить его с Богом, для сего надлежало прежде всего удовлетворить за грех человека. Полное же, настоящее удовлетворение за грех необходимо должно было соответствовать: а) самому преступлению; б) лицу, против которого оно сделано и в) лицу, которым сделано.

а). Удовлетворение, говорим, должно соответствовать самому преступлению, в частности: аа) качеству преступления и бб) мере его.

аа) Преступление человека, как известно, состояло в преслушании воли Божией (Быт. 2:16–17; 3:6): посему искупитель человеков должен был принести Богу удовлетворение за грех человека, соответствующее качеству или свойству самого преступления, следовательно, должен был исполнити всяку правду (Мф. 3:15) закона, и притом так, чтобы исполнение сие имело полную силу пред очами верховного Судии и Законодателя.

В этом отношении не мог удовлетворить за себя сам человек. Заповедь Господня широка зело (Пс. 118:96), говорил муж, опытом изведавший широту её: где же обнять ее собственным слабым силам человека? Он, по самой природе своей, существо ограниченное, а по своему падению – существо, совершенно расстроившееся в силах, так что самое желание осуществить в жизни заповедь Божию не может возродиться в нем без противоборства темной стороны его духа: еже хотети – прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. 7:8–9). Притом, закон Господень так строг, так неразрывно соединен в частях своих, что нарушение одной его заповеди влечет за собою неизбежное нарушение всего закона. Аще совратится праведник от правды своея, и сотворит неправду по всем беззакониям, яже сотвори беззаконник, вся правды его, яже сотворил есть – не помянутся (Иез. 18:24): иже бо весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен (Иак. 2:10).

Но допустим невозможное; положим, что человек в состоянии выполнить весь закон Божий – до последней его черты. Что же из сего? Будет ли это, с его стороны, удовлетворением Богу полным и совершенным? Никак. Человек самым бытием своим и целью бытия обязан выполнять волю Божию; он создан на дела благая (Еф. 2:10). Будут ли, следовательно, его добрые дела заслугою пред Богом? Нисколько: они его долг – не более. Посему вся правда человека будет только правдою законною; всякое его дело будет отвечать только само за себя. Именно сию мысль имел в виду Иисус Христос, когда говорил своим ученикам: егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы, якоже должны бехом сотворити, сотворихом. (Лк. 17:10.)

Не мог удовлетворить правосудию Божию относительно свойства преступления – самый ангел, чистый дух. Цель сотворения ангелов, как и людей, чисто нравственная: это – деятельное приближение к высочайшему нравственному совершенству Творца и Первообраза своего. А потому и ангел, если творит волю Божию, если делает добро, то делает должное; он к этому обязан, делает только за себя. Притом, полное, надлежащее удовлетворение предполагает, образно выразимся, вознаграждение долга из собственных сокровищ. Но что имеет ангел, как и человек, его же несть приял от руки Творца и Промыслителя? И силами, и средствами, и самым бытием он всецело обязан Богу. Следовательно, все действия высших сотворенных духов на пользу человека принадлежали бы не им одним, и не могли бы иметь совершенной заслуги в очах правосудного Бога.

Кто же мог принести полное, совершенное удовлетворение небесному правосудию относительно свойства преступления? Кто был в силах исполнить за людей во всей целости и широте волю Божию? Лице высшее, нежели человек и ангел, только Сам Бог воплотившийся и вочеловечившийся. Конечно, Он мог и без этого освободить человека от греха, как Бог всемогущий, у Которого не изнеможет всяк глагол, но не мог, как Бог вечно, праведный и правосудный, действовать в царстве существ нравственных только по законам всемогущества, значить – действовать не по законам сего царства, значить – нарушать право свободы. Человек при падении обнаружил гордость, захотел быть равным Богу (Быт. 3:5); посему ходатай человека должен был явить глубочайшее смирение, себе умалить, зрак раба прият... (Флп. 2:7). Человек самовольно преступил волю Создателя своего: божественный Искупитель наш должен был показать совершеннейший образец послушания ей, – выполнить нравственный закон в строжайшем его смысле, так чтобы якоже ослушанием единого грешны, быша мнози, сице и послушанием Единого праведни будут многи (Рим. 5:19); Он долженствовал быть под законом, да подзаконныя искупит да всыновление восприимем (Гал. 4:4–5).¹⁶

Таким образом, если удовлетворение, соответственно качеству или свойству преступления, слагается из строжайшего выполнения закона божественного: то, очевидно, удовлетворитель за грех человека долженствовал быть Бог и вместе человек. Ибо, Божество, действуя по законам высочайшей свободы, Само по себе не может стать в ряд существ конечных и подчиниться нравственным их законам. Только Богочеловек – Сын Божий, мог выполнить всю правду закона; и поскольку Он, как Бог, не был к сему обязан, то заслуги Его и могли вмениться самому человеку.

бб) В лице первого человека согрешило все его потомство: в грехе прародителей, как в семени, заключались грехи всех последующих людей (Рим. 3:23; 5:12). Следовательно, удовлетворение, относительно меры преступления, должно простираться на все грехи, грехи всех люден и грехи людей всех времен. И представить невозможно, чтобы такою всеобъемлющей жертвою могла быть жертва конечная; и понять нельзя, каким образом могла бы жертва существа ограниченного удовлетворить за все грехи людей всех времен, когда она но может удовлетворить даже за него самого. В таком случае, существо сие, без видимой пользы, должно было бы страдать целую вечность: подобаше бы ему множицею страдати от сложения, мира (Евр. 9:26). Посему только Богочеловек мог сделать, чтобы Бог милостив был неправдам нашим и грехов наших и беззаконий не помянул ктому (Евр. 8:12); только Он один мог быть действительным очищением о гресех наших, не о наших точию, но и всего мира (1Ин. 2:2); только Он один мог, единем приношением совершит во веки освящаемых (Евр. 10:14) и обрести нам вечное искупление (Евр. 9:12). И точно, если Сам Богочеловек изнемогал под тяжестью креста прегрешений наших; если и Он готовил Себя к великому крестному жертвоприношению крепчайшею молитвою ко Отцу, молитвою до кровавого пота (Лк. 22:42–44; Евр. 5:7); если сверх того Он не раз молил Отца об отклонении от Себя горькой наши страданий, то какое другое существо могло устоять под бременем грехов всего мира?..

б)      Удовлетворение за грех человека должно соответствовать также лицу оскорбленному. Следовательно, требовалась столько же бесконечно великая умилостивительная жертва, сколько бесконечно оскорбление, причиненное человеком Богу, сколько бесконечна самая правда Божия, не потому, чтобы Бог искал мщения, но потому, что никакое свойство Божие не может быть лишено свойственного ему действия; без исполнения сказанного условия человек навсегда остался бы пред правосудием Божиим чадом гнева (Еф. 2:8), чадом проклятия (Гал. 3:10), и примирение, воссоединение человека с Богом не могло бы даже начаться. Но может ли быть таковою жертва существа ограниченного, конечного? Между конечным и бесконечным расстояние неизмеримое; потому и действие существа конечного пред бесконечным также ничто же но, как сравнительно ничтожен производитель его, и, следовательно, сколько бы человек, сам по себе, ни старался удовлетворить правосудию Божию, никогда не удовлетворил бы; Существо беспредельное даже вечными трудами человека было бы не удовлетворено, и человек оставался бы пред Ним вечным должником.¹⁷ И где найти между людьми такого совершенного праведника, который бы мог представил из себя Богу жертву, чистую, святую, благоугодную? Все мы до единого заражены грехом, все находимся под клятвою (Гал. 3:10); а потому мог ли кто из среды земнородных явиться ходатаем, нравственно-достойным Существа беспредельно совершеннейшего? Нет, ходатай-человек всегда имел бы нужду в другом, более сильном посреднике или поручителе... Даже никто и из высших сотворенных духов, если бы захотел, не мог принести Богу за человека. Все вознаграждающей, бесконечно-великой умилостивительной жертвы: жертва сотворенного духа и даже всех их вместе, в чем бы ни состояла она, по самой их ограниченности, не может иметь бесконечной цены.

Следовательно, не ходатай – человек, ниже ангел, но Сам Господь (Ис. 68:9) мог удовлетворить бесконечному правосудию Своему. Всегда так и бывает: не возможная от человек возможна суть от Бога (Лк. 18:27). Поистине, вполне достойным ходатаем за людей пред Богом мог быть только Бог; бесконечный только мог беспредельно удовлетворить бесконечному. Это ясно: против сего не будет спорить и разум. А между тем какое удивительное, истинно-премудрое единство, всегдашнее отличительное свойство дел Божиих, должно было выходить тогда в деле нашего искупления! Сам Бог был бы в нашем ходатае мир примиряя себе, не вменяя им согрешений их (2Кор. 5:19). «Ходатай, имевший примирить нас с Богом посредством жертвы, был бы едино с Тем, Кому она приносилась, соединял бы в Себе тех, за кого приносилась, и наконец был бы вместе жрецом и жертвою».¹⁸

в)      Но соответствуя величию лица оскорбленного, ходатай Бога и человеков должен был соответствовать и самому лицу оскорбившему. «Посредник, – говорит св. Иоанн Златоуст, – если не имеет сродства с посредствующими, не может быть посредником. Поэтому Христу, как посреднику между Богом и человеками, надлежало явиться как бы в некотором среднем состоянии, – божеством соединяясь с Богом, а человечеством – с человеками».¹⁹

Удовлетворить правосудию божественному нужно было от лица грешников сильному ходатаю, но по природе подобному им. Иначе дело искупления не будет прямо относиться к людям. Человек согрешил душою разумною и свободною: нужно было, чтобы божественный Искупитель освятил падшую душу, приняв ее в ипостасное единение с божественною Своею природою. человек согрешил в теле, которое, подобно душе, заразилось ядом греха, нужно было, чтобы Бог – Ходатай принял на Себя и нашу слабую плоть, и чрез то очистил, обожил ее.

«Како то слово Отчее имеяше исцелити человека, аще не бы аки пастырь приложился к человеку чрез соединение ему вочеловечением», – говорит св. Димитрий Ростовский,²⁰ при мысли о воплощении Сына Божия. Все это, наконец, подтверждается и самим Словом Божиим. Св. апостол Павел свидетельствует: не от ангел когда приемлет (Иисус Христос), но от семене Авраамова, приемлет; – и отсюда выводит такое заключение: отнюду же должен бе по всему подобитися братии, да милостив будет и верен Первосвященник в тех, яже к Богу, во еже очистити грехи людские. (Евр. 2:16–17).

Но недовольно сего: для восстановления человека в первобытное состояние необходимо было еще потребить грех во всем существе человека, просветить его разум, исправить его волю, восстановить в нем образ Божий. Ибо, и по удовлетворении правде Божией, если бы существо человека осталось греховным и нечистым, если бы разум его оставался во мраке и образ Божий искаженным, – общение между Богом и человеком не могло бы состояться, как между светом и тьмою (2Кор. 6:14).

Кто же мог выполнить это условие? Никто, кроме одного Бога.

Не мог сего сделать сам человек, больной, немощный, лишенный благодати Божией. Откуда бы он взял такие великие силы, чтобы потребить в себе грех, проникший все существо его, заразивший и извративший все его силы и способности? Нет, неминуемым следствием собственных попыток человека высвободиться из власти греха было бы только новое, опытное убеждение в своей немощи, в своем нравственном бессилии; изнемогая в трудной борьбе с самим собою, он наконец воскликнул бы: окаянен аз человек! кто мя избавит от тела смерти сея (Рим. 7:24)? Никто не мог и из высших сотворенных духов истребить грех в существе человека. Для сего требовалось не менее, как воссоздать человека, а могущество сотворенных существ, не только каждого порознь, но и всех вместе, ограниченно.

Один только Бог всесильный мог восстановить человека, пересоздав его внутренне по тому же образу, какой дал ему вначале и употребив для сего ту же творческую силу, хотя и другие средства. Только Тот, Кто сказал о Себе: Аз есмь, Аз есмь, заглаждаяй беззакония (Ис. 48:25; Пс. 102:3), мог очистить человека от грехов. И тем более, что дело искупления человека и восстановления в нем образа Божия св. отцы считают делом гораздо труднейшим для Самого Бога, нежели дело творения. «При сотворении вещей, говорит св. Афанасий Великий, было произнесено только повеление быть: да произрастит, да будет; а для восстановления твари надлежало Господу соделаться человеком».²¹

Наконец, искупитель человеческого рода должен был восстановить и вес мир видимый, снять с земли проклятие, уничтожить то расстройство и суету, которой тварь подверглась не волею, но за повинувшаго ю (Рим. 8:20). Очевидно, что здесь необходимо воссоздать уже не одного человека, но всю природу. Тем более, следовательно, не могли выполнить это условие ни человек, никакой-либо, ангел, а мог выполнить один только Бог. «Никакая часть творения не могла послужить спасению творения, когда и сама нуждалась в спасении», –говорит один отец церкви.²²

Итак, для восстановления падшего рода человеческого и всего мира видимого, которое могло состояться только под условием удовлетворения бесконечному правосудию Божию, изглаждения греха и всех следствий его, потребны были чрезвычайные, сверхъестественные средства. Эго дело, которое столько же велико, как и творение мира, или еще более, мог совершить только Бог воплотившийся и вочеловечившийся...

Учение об искуплении, будучи основано на ясных свидетельствах Слова Божия, и по суждению здравого разума ничего не представляет несообразного с беспредельными совершенствами Божиими. Напротив, в домостроительстве нашего спасения свойства Божии представляются в совершеннейшем между собою согласии: бесконечная благость Божия явлена в спасении погибающего человека: тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единородного дал есть, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имат живот вечный (Ин. 3:16); бесконечное правосудие Божие удовлетворено бесконечною же, все вознаграждающею жертвою Богочеловека; глубина премудрости открылась в избрании способа, которым примирена вечная правда с вечною благостью, – способа, о котором никакой ум сотворенный никогда не мог бы и помыслить, и который потому называется по преимуществу Божией премудростью, в тайне сокровенною (1Кор. 3:7), тайною, сокровенною от век и родов (Кол. 1:26); святость существа божественного осталась неприкосновенною: Искупитель был чужд скверны греховной; всемогущество не стеснилось, так как Спаситель явил ясные знамения его в своих чудесах; бесконечность и везде присутствие божества не уничтожились: Божество соединилось с человечеством, а не заключилось в тесных пределах его.

Так все в высочайшем таинстве нашего искупления, составляющем средоточие, сущность христианского вероучения, сообразно с беспредельными совершенствами Божиими.

Нравственное учение православно-христианской веры, как и догматическое, в высшей степени превосходно, чисто и свято.

Святая вера Христова, научая нас, с одной стороны, отложити по первому житию ветхаго человека, тлеющего в похотех прелестных, а с другой – облещися в новаго, созданного по Богу в правде и преподобии истины (Еф. 4:22–24), предлагает главным образом два начала деятельности: это, по отношению к нам самим, начало самоотвержения, по отношению к Богу и ближним – начало любви. Первое выражено в следующих словах Иисуса Христа: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8:34). Последнее указано также Самим Спасителем: возлюбити Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душем твоею, и всею мыслью твоею: сия есть первая, и большая заповедь, – вторая же подобна ей: возлюбити искреннего твоего, яко сам себе (Мф. 22:37–39).

Раскрывая, в частности, начало самоотвержения, вера христианская заповедует нам, чтобы мы, прежде всего, каялись во грехах своих: покайтеся (Мф. 3:2), так начал проповедь Свою Иисус Христос и так же повелел начинать ее апостолам (Лк. 24:47). Потом, вера христианская заповедует нам, чтобы мы вели непрерывную брань с собою, подвизаясь иногда до крове против живущего в нас греха (Евр. 12:4), и старались распять плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5:24), очистить себя от всякие скверны плоти и духа (2Кор. 7:1) и не согрешать не только делом, но и самою мыслью и словом (Мф. 12:36). В тоже время мы должны вести непрерывную духовную брань и с миром – областью, где повинуются не закону Божию, а своим страстям, где любят не истину Божию, а свои заблуждения, должны удаляться от всего, что может возбуждать в нас тройственную похоть – похоть плотскую, похоть очес п гордость житейскую (1Ин. 2:15–16). Наконец, закон христианский заповедует нам вести постоянную брань и с главным, исконным врагом нашего спасения – дьяволом, который есть первоисточник греха и виновник всех искушений (1Ин. 3:8), и для сего облещися во вся оружия Божия, яко возмощи нам стати противу кознем вражеским (Еф. 6:11), трезвиться и бодрствовать непрестанно (1Пет. 5:8) и возмогать о Господе и в державе крепости Его (Еф. 6:10).

Но самоотвержение, будучи направлено к искоренению в человеке всего нечистого и греховного, само по себе еще недостаточно к насаждению в нас новой, истинно христианской жизни: аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, никая польза ми есть (1Кор. 13:3), говорит святой апостол Павел. Итак, для полноты духовного совершенства необходима любовь. Любовь составляет сущность всего нравственного учения евангельского; она измеряет всю высоту, глубину и широту христианской деятельности. Из неё вытекают все обязанности наши к Богу и ближним.

Относительно обязанностей наших к Богу, христианская вера научает любить Бога любовью самою полною и совершенною (Лк. 10:27), всегда взирать на Него мысленными очами веры (2Кор. 8:18; Евр. 12:2) и покланяться Ему в духе и истине (Ин. 4:23–24). А для сего предложена и самая молитва, которая вполне заслуживает название Господней (Мф. 6: 9–11); это – образец мирного и разумного обращения к Богу; молитва сия, по своей разительной краткости, ясности и соответствию всякому состоянию человеческому, равно как по святости самонужнейших в ней прошений, не имеет равной или хотя подобной себе.

Далее, учение христианское повелевает все делать во славу всесвятого имени Божия (Флп. 1:11); прежде всего искать царствия Божия и правды Его (Мф. 6:33); совершенно предаваться воле Божией, и с терпением, охотно, без ропота переносить все, что только Он благоволит возложить на нас (1Кор. 10:10,13).

Относительно обязанностей наших к ближним, закон христианский учит, чтобы мы любили их, как самих себя, были к ним не только справедливы и искренны, но и милосерды, перенося оскорбления и великодушно прощая обиды не только до седми крат, но и до седми крат седмерицею (Мф. 18:22); чтобы делали им тоже, чего желаем себе от них: вся елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им (Мф. 7:12). Любовь к ближним в христианстве имеет тот отличительный характер, что она объемлет собою всех людей, друзей и недругов (Мф. 5:45). Это, если можно так выразиться, глаз любви, который смотрит на каждого человека и ни от кого не отвращается; это – сердце любви, которое сочувствует ближнему и в радости, и в печали; это – рука любви, готовая помогать каждому при всяком потребном случае.

Воодушевляемый сею возвышенною любовью столько бывает предан ближним своим, что не усомнится, когда нужно, положить за них, по примеру Спасителя, самую душу: сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбил вы, – больше сея любое никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. (Ин. 15:12–13).

Уже и из сего краткого очерка можно видеть, сколь превосходно нравственное учение христианской веры.

Учение это – единственное в своем роде, далеко отличное от нравоучения человеческого. Человек вообще привык чувствовать и делать так, чтобы в чувствах и делах находить для себя или приятное, или полезное. Любит ли он кого, ждет взаимности; одолжает ли, требует платежа; покровительствует ли, ищет услуги или удовлетворения своему тщеславию; служит ли, ставит в цену службу; благотворит ли, ожидает благодарности. Такой образ поведения кажется естественным и правильным. Самая строгая человеческая философия не найдет тут ничего предосудительного. Но учение евангельское показывает, что здесь скрывается тайное своекорыстие и самолюбие. Если за любовь любят нас, дружбу платят тем же: то мы уже награждены. А лучше бы любить без возмездия, благотворить, не ожидая благодарности, одолжать, не имея в виду вознаграждения. Та любовь земная, а эта небесная; это – совершенство любви; такую любовь имеет Один Бог. А Иисус Христос и хочет, чтобы люди в любви уподоблялись Богу: будите совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Мф. 5:48). Равным образом, кто учил из мудрых мира сего незлобию сердца и любви ко врагам? Напротив, мстительность всегда была признаваема за благородное чувство. Христос же Спаситель заповедует: любите враги ваша, благословите кленущие вы, добро творите ненавидящим вас, и молитеся за творящих вам напасть и изгонящие вы (Мф. 5:44). Какой свет – это учение Христово! Какою теплотой оно веет на сердце!

Нравственное учение христианской веры – и полнейшее, всеобъемлющее. Оно предлагает самые удовлетворительные решения на все важнейшие случаи деятельной жизни нашей. Нет ни одной добродетели, которой бы не предписывало Евангелие; не возможно указать никакого совершенства, которого бы оно не завещало; нельзя представить какого-либо, порока или слабости, коих бы оно не осуждало. И при этом, правила христианского нравоучения не ограничиваются одним внешним поведением человека, они простирают свою силу и на самые тайные мысли и желания, на самые сокровенные движения сердца. Закон христианский возбраняет не только грех, но и все, могущее подать повод к нему, чтобы не было клятвопреступления, он осуждает всякую клятву, без нужды употребляемую; для предупреждения от убийства, заповедует укрощать начальные еще движения гнева; для воспрепятствования прелюбодеянию, запрещает желание прелюбы творит, нечистое желание – уже преступление, похотливый взгляд – прелюбодеяние. Так при дверях самого сердца стоит закон христианский и отстраняет от нас всякую мысль злую.

Кратко сказать: нравственное учение, преподанное Иисусом Христом и апостолами, есть учение совершеннейшее. Самые злейшие враги христианской веры доселе ничего не могут выдумать против его непререкаемой истины, и только в изумлении недоумевают... Самые закоренелые в пороках не осмеливаются порицал его, а разве следуя внушениям лукавой воли своей, иногда говорят: оно тяжело, оно не по силам человека, надобно быть ангелом. Но цель учения сего и состоит в том, чтобы довести человека до равно ангельского состояния и усыновить его Богу: яко да будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех (Мф. 5:45).

Совершеннейшая чистота и высочайшая святость нравственного учения христианского видна и из побуждений, какие оно предлагает для того, чтобы отвлечь людей от нечестия и утвердить на пути добродетели. Прежде всего оно обращается к грешникам и говорит, что как бы ни были велики грехи их, все эти грехи простятся им, если только они искренно покаются и решатся жить свято: аще исповедуем грехи наша, верен есть и праведен, да оставит нам грехи наша и очистит нас от всякие неправды (1Ин. 1:9). В других местах Слово Божие вещает ко всем христианам вместе, как грешникам, так и праведникам, и возбуждает их к благочестью – то высотою данных ими обетов при крещении: или не разумеете, яко елицы во Христа крестихомся, спогребохомся убо Ему крещением в смерть: да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы в обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6:3–4); то достоинством собственного их звания, в неже звани бысте (Еф. 4:1), как сынове света и сынове дне (1Сол. 5:5). Иногда же Священное Писание указывает христианам на следствие пороков и добродетелей и говорит, что даже в настоящей жизни открывается гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков (Рим. 1:18), а в будущей жизни нераскаянных грешников ожидает огнь вечный (Мф. 25:41), иде же будет плач и скрежет зубом (Лк. 13:28), тогда как благочестие на все полезно есть, обетование имуще живота нынешнего и грядущего (1Тим. 4:8). Но самые возвышенные, без сомнения, и трогательнейшие побуждения предлагает нам христианство, когда говорит об изумительном величии щедрот к нам Божиих в таинстве искупления: молю вас, братие, щедротами Божиими, представите телеса ваша жертву живу, святу, благоугодну Богови, словесное служение ваше (Рим. 12:1); когда напоминает о бесконечной любви к нам Отца небесного, явленной в этом величайшем таинстве: о сем явися любы Божия в нас, яко Сына Своего Единородного посла Бог в мир, да живи будем Им (1Ин. 4:9); и особенно, когда призывает нас к добродетели крестными страданиями Искупителя: по Христе молим, яко Богу молящу нами, молим по Христе, примиритеся с Богом. Не ведевшаго бо греха по нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о Нем. (2Кор. 5:20–21).

Но истинно христианская вера не только преподает высокие правила жизни, не только представляет чистейшие и действительнейшие побуждения к исполнению оных; но вместе с тем возрождает нас духовно, и по возрождении подает нам все силы, яже к животу и благочестью (2Пет. 1:3). Это главное, самое важное и существенное превосходство христианской веры пред всеми нравоучениями человеческими, которые, налагая на человека бремя обязанностей, не хотят, так сказать, и перстом двинуть оного.

Духовное возрождение наше совершается божественною благодатью в силу искупительных заслуг Иисуса Христа: егда благодать и человеколюбие явися Спаса нашего Бога, не от дел праведных, ихже сотворихом мы, но по своей Его милости, спасе нас банею пакибытия и обновления Духа Святого, егоже излия на нас обильно, Иисус Христом Спасителем нашим (Тит. 3:4–6). Эта спасительная сила – божественная благодать, вселяясь в человека, производит в нем великое и таинственное действие. Она перерождает и преобразует его во всем существе, из ветхого делает его новым человеком, из нечистого – чистым, и затем вводит его в спасительную жизнь, которую он должен провождать. Видимыми средствами к сему служат Слово Божие и таинства. Слово Божие есть неистленное (1Пет. 1:23) семя, от которого человек возрождается в жизнь духовную, становится новою тварью, по Богу созданною в правде и преподобии истины.

Таинства – это постоянные и неиссякаемые источники, в которые Господь ввел спасительную благодать Свою; чрез них сообщается сила возрождающая, обновляющая, освящающая человека и соделывающая его членом царства Христова.

И после возрождения святая вера не оставляет нас без благодатной помощи; она содействует нам нести иго Христово, делая оное легким и приятным. А если мы, по слабости, претыкаемся и падаем под ним, она поддерживает нас и помогает восстать нам. Так мы получаем все божественные силы, яже к животу и благочестию и истинно верующий, действительно, постоянно пребывает в обилии даров благодатных. Он получает и дух страха Божия, который удерживает его от зла, и дух благочестия, направляющий сердце к исполнению известных добродетелей, и дух ведения, верно и несомненно объясняющий тайны христианской жизни, и дух совета, который вразумляет в сомнительных случаях и научает отличать важнейшие обязанности от менее важных, и дух крепости, утверждающий в хождении во свете заповедей Божиих, и дух разума, открывающий божественные основания добродетели, и дух премудрости, который непостижимым образом возводит на высшую степень духовного просвещения, с которой верующий зрит сокровенные пути премудрости Божией, не ведомые естественному разуму, зрит и познает: кое есть упование звания Божия, и кое богатство славы достояния Его во святых, и кое преспеющее величество силы Его во всех верующих и призывающих имя Его (Еф. 1:18–19). При таком преисполнении благодатными дарами, истинно возрожденный имеет все средства преуспевать в богоугодной жизни, восходить от совершенства к совершенству или, по выражению апостола, преобразоваться в тойже (т.е. Божий) образ от славы в славу (2Кор. 3:18). Все мысли его, при просвещении свыше, располагаются к тому, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвална, аще кая добродетель и аще кая похвала (Флп. 4:8). Воля его, чрез совершенную покорность воле Божией, отвращается от всего нечистого и порочного: всяк рожденный от Бога, греха не творит, яко семя Его в нем пребывает и не может согрешати, яко от Бога рожден есть (1Ин. 3:9). То есть, благодать Божия, как семя, как начало новой святой жизни в человеке, одушевляя его верою и любовью к Богу, непрестанно производит в нем благие предначинания и располагает к добрым делам, и потому ему вовсе несвойственно творить грех и находить в нем удовольствие. Действия божественной благодати обнаруживаются и в самом теле: возрожденные не представляют уды своя оружия неправды греху: но представляют себя Богови, яко от мертвых живых, и уда своя оружия правды Богови (Рим. 6:13).

Наконец и цель, какую указывает и к которой ведет своих последователей христианская вера, высочайшая, истинно-божественная; это – чистое и совершенное блаженство человека, вовсе непохожее на счастье мира сего.

Большая часть людей этого мира думает найти счастье в возвышении и господстве. Но это величие исчезает у дверей гроба. Напротив, Спаситель указывает на другой, надежный проводник – нищету духовную, т.е. смирение, попрание гордости и самолюбия, ту нищету, которая не любит владычества, не мечтает о себе: блажени нищии духом, яко тех есть царствие небесное (Мф. 5:3).

В состав земного счастье входят радости, удовольствия и разного рода чувственные наслаждения, которые все вообще мимолетны. А для царства небесного нужны слезы теплых молитв, сердечного сокрушения и покаяния. Кратковременные сии слезы осушатся вечною радостью: блажени плачущии: яко тии утешатся (Мф. 5:4).

Земное счастье – игра страстей. Оно рождает высокомерие, ожесточает нравы, раздражительно при оскорблении, злопамятно до кровавой мести. Заслуживает ли оно названия счастье, будучи так мрачно и сурово? Не справедливее ли отдать венец счастье кротости, незлобию сердца, этой неизменной благости души, всегда светлой, всегда довольной своею участью, никогда не оскорбляющей, не мстящей обидою за обиду, во всех случаях терпеливой и полной небесных надежд и предощущений? Для таких высоких нравственных доблестей и назначается рай Божий: блажени кротцыи: яко тии наследят землю (Мф. 5:5).

Многие полагают свое счастье в удовлетворении своих страстей, в беспрекословном исполнении своей воли; но закон Христов требует, чтобы мы умерщвляли в себе страсти и покоряли волю святым заповедям Господним. Это одно может удовлетворить всем высшим потребностям бессмертной души: блажени алчущии и жаждущий правды: яко тии насытятся (Мф. 5:6).

Счастье земное самолюбиво; оно все сосредоточивает в себе, в насыщении любимых своих желаний, от того глухо к воплям бедности, безжалостно к страданиям несчастливцев. Блаженство же обещается тем, которые облегчают тяжелую участь угнетаемых, утешают страждущих, не проходят без пособия мимо бедных: блажени милостивии: яко тии помилованы будут (Мф. 5:7).

Сердце земного счастливца, занятое миром, не годится для неба, где Иисус Христос обещает удостоить праведных лицезрения Божия. Для этого блаженства необходима чистота души, не оскверненной никаким земным пристрастием, углубленной лишь в дела божественные: блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф. 5:8).

Земного счастье по большей части домогаются путями неправды и разными хитростями. Пронырливый искатель счастье для целей своих и сам враждует, и возжигает вражды: увеселяется раздорами, в которых находит случай и средство возвысить и обогатить себя. Не для таких царство Божие, царство высочайшего нравственного порядка. Туда войдут и получат славное название сынов Божиих те, которые прекращают распри между ближними и поселяют мир и любовь: блажени миротворцы: яко тии сынове Божии нарекутся (Мф. 5:9).

Счастливцы земные не любят правды, они преследуют её ревнителей, и потому отчуждаются от царства небесного, которое представляется гонимым ими: блажени изгнани правды ради: яко тех есть царствие небесное (Мф. 5:10).

Иисус Христос – Вечная Истина, против которой враждует мир. Как блаженны те, которые пострадают или потерпят за эту Истину! Им предназначается великая награда на небесах: блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5:11–12).

Таким образом блаженство, назначаемое христианством за святую, богоугодную жизнь, есть блаженство истинное, нисколько непохожее на счастье, которого ищут и за которым гоняются люди в мире сем. Блаженство это в настоящей жизни состоит по преимуществу во вкушении сладости, от самой же добродетели проистекающей, в мире Божием, превосходящем всяк ум (Флп. 4:7), в предвкушении посредством надежды благ небесных, в сладостном духовном соединении со Христом, Богом всякие утехи (2Кор. 1:3), и в радости о Дусе Святе (Рим. 14:17). À полное блаженство для подвизающихся на пути веры и благочестия настанет уже в жизни вечной, где они узрят Бога лицем к лицу (1Кор. 13:12), просветятся, яко солнце, в царствии Отца их (Мф. 13:43), навсегда придут в общение с Господом (1Сол. 4:17), так что будет Бог всяческая во всех (1Кор. 15:28).

Таким образом нравственное учение истинно христианской веры содержит в себе правила для деятельности превосходнейшие и спасительные, побуждения и средства к исполнению их – самые верные и действительные, и цель, которую оно указывает и к которой ведет нас, – высочайшую, т.е. святость и блаженство. Все это ясно показывает, что вера сия, преподающая столь совершеннейшее учение нравственности, не может быть произведением естественного ума человеческого, видно, что Сам Бог начертал ее и предал людям.

Истинно христианское богослужение в существенных частях своих учреждено Самим Спасителем, раскрыто апостолами и в продолжении времени приведено в стройный единообразный чин, для всеобщего отправления его по всем церквам христианским, пастырями и учителями православными, по внушению Божию, на основании Священного Писания и Священного Предания.

Таким образом христианское богослужение произошло не по произволу человеческому и не есть самовольное служение Богу; оно поистине учреждение богопреданное, и, следовательно, как божественное, имеет высокое достоинство и непререкаемо-священную важность: это несомненно открывается также и из рассмотрения как внутренней, так и внешней стороны сего богослужения.

Истинно христианское богослужение совершается Богу живому и истинному. Все в нем непосредственно или посредственно направлено к славословию и прославлению всесвятейшего имени Божия, и притом все оно достойно Существа высочайшего. Посему общественные наставления и поучения, песнопения и молитвословия, возносимые христианами к Господу всяческих, не могут не быть совершеннейшими и угоднейшими Ему приношениями.

Места, где христиане большею частью совершают служение свое Невидимому, – храмы. Это – священные средоточия, в которых благодать Божия по преимуществу являет свои действия. Если ветхозаветная скиния и Храм Иерусалимский, но свидетельству боговидцев, могли вмещать в себе Невместимого и исполнялись славы Господней (Исх. 40:34–35): то тем более слава эта, слава Господа Вседержителя, открывается в храмах христианских: аще бо престающее славно, много паче пребывающее, в славе (2Кор. 3:11).

Сколь священны места, где совершается истинно христианское богослужение, столько же священны и лица, посредством коих оно совершается. Это, по слову Писания, ангелы Господа Вседержителя (Мал. 2:7), слуги Христовы и строители тайн Божиих. Божественная благодать, врачующая немощи и восполняющая недостатки человеческие, облекла их властью высокою и постановила в церкви Христовой учителями, священниками, пастырями к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова (Еф. 4:11). Как посредники между Богом и людьми, они низводят сами на себя пренебесное благословение, и через себя на других.

Дух есть Бог: и иже кланяется ему, духом и истиною достоит кланятися, так учил Иисус Христос покланяться Отцу небесному (Ин. 4:24). Таково, действительно, и есть истинно христианское богослужение в существе своем. Оно не состоит из каких-либо, обрядов и действий, не имеющих значения, и совершающие его не ограничиваются одним внешним, холодным, без всякого участия сердца, отправлением оного. Напротив, истинно христианское богослужение имеет глубокий, таинственный смысл; каждая часть его запечатлена особенною знаменательностью, и совершающие оное служат Господу Богу всем существом своим, приносят в жертву Ему и ум свой, и волю свою, и сердце свое.

Цель истинно христианского богослужения – высокая и спасительная, именно – чтобы жизнь христианина была подлинно-христианскою жизнью, а не тенью сей жизни. Потому, с одной стороны, оно представляет самое лучшее средство для выражения внутреннего сердечного нашего благоговения к Богу и чувства нашего ничтожества пред Ним и зависимости от Него; а с другой – способствует нам расти в вере, согреваться в любви к Богу и ближним, питаться благою надеждою блаженной жизни с Богом в вечности, да созидается таким образом сердце христианина в алтарь, в котором бы совершалась непрестанная, мысленная молитва (1Сол. 5:18). Сообразно с такою целью, в истинно христианском богослужении все направлено к назиданию, к возбуждению и утверждению истинно христианского благочестия. Здесь, в высоких и многознаменательных символах и обрядах раскрываются пред нами великие тайны и вечные истины, раскрывается ясно и вразумительно весь дивный порядок божественного домостроительства нашего спасения и особенно история земной жизни Искупителя, и воплощение, и служение, и крест, и погребение, и воскресение, и вознесение, и вся слава Его.

А это не может не возвышать душу верующего к самым высоким помышлениям, к самым святым к самым благим желаниям.

В частности, главнейшие из священнодействий в православном богослужении – таинства, указывая на бесконечные заслуги Спасителя и Его бесконечную благость к роду человеческому, в высшей степени возбуждают в нас глубочайшую благодарность к Нему и непостыдное упование на Его ходатайство и помощь. Равно и в других священных действиях истинно христианского богослужения легко усматривают поучение и назидание те, которые водятся не одною буквою, но проникают в самый дух богослужения. Так, взирают ли они на освещение храма от возжения светильников, тотчас переносятся к Тому Свету истинному, Который просвещает всякого человека, и сами горят желанием более и более просвещаться сим божественным Светом; смотрят ли на курение фимиама, на дым кадильный, который предносится в храме Божием, они представляют себе или ту божественную любовь, которая простирается ко всем и всем дает себя обонять, или ту божественную воню Духа Святого, которою исполняются и благоухают верующие; оглашаются ли Словом Божиим, оглашаются ли песнопениями и славословиями, внимают ли молитвам и благодарениям, воссылаемым священнодействующими к Отцу Небесному, из всего этого они извлекают для себя живые уроки нравственности.

Что же касается внешности христианского богослужения, то она вполне сообразна с совершенством внутреннего содержания веры чистой и святой.²³ Учредители священных обрядов и действий истинно христианского богослужения, с одной стороны глубоко постигая связь духовного с вещественным, и вещественного с духовным, а с другой – обладая высоким священным вкусом, всему здесь умели дать приличнейший, самый выразительный и вместе с тем благолепный вид. Здесь величественность соединяется с простотой, красота с естественностью. А посему нигде нельзя найти и лучшего училища для образования и раскрытия благочестивого, религиозного вкуса к предметам божественным, как в богослужении православно-христианской веры.

Итак, вообще, истинно христианское богослужение и по своему духу, и по цели, и даже по внешности совершенно достойно Существа Высочайшего и носит в себе ясные признаки не человеческого происхождения. Святая вера Христова и в сем отношении возвышается над всем высоким в мире. Это, если можно так выразиться, град Бога живого, не та жизнь, не те обряды, не те действия, какие мы видим в прочих областях земного бытия. Приступисте, – говорит св. апостол Павел, – к Сионстей горе, и ко граду Бога живого, Иерусалиму небесному, и тмам ангелов, торжеству, и церкви первородных на небесех написанных и судии всех Богу, и духом праведник совершенных (Евр. 12:22,28), – слова эти, сказанные, конечно, в ином смысле, без всякой погрешности можно применить к нашей православной церкви в богослужебном её отношении.

Мы изложили, сколько и как требовалось для нашей цели, внутреннее содержание православно-христианской веры: рассмотрели учение её догматическое, раскрыли нравственное, сделали краткий взгляд и на самое внешнее её богослужение. Теперь из всего нами сказанного о существе православно-христианской веры выведем следствия, именно покажем, что она действительно имеет все внутренние существенные признаки истинно-божественной веры.

Православно-христианская вера вполне достойна Бога – истинного своего источника. Учение её во всех отношениях сообразно с бесконечными совершенствами Божиими, с Его величием и премудростью. Все в ней чисто, истинно и свято, одним словом в высшей степени совершенно. Догматические её истины отличаются особенною глубиною, истины нравственности особенною животворностью и спасительностью, истины надежды – особенною чистотой и духовностью.

Истинно христианская вера имеет полное и всецелое приспособление к человеку. Она рассматривает его главным образом в двух отношениях, в состоянии падения и в состоянии восстановления; она следит за ним по всем степеням нравственного его бытия, внемлет всем его нуждам и не оставляет без удовлетворения ни одной высшей, чисто разумной его потребности. Вообще, истинно христианская вера, как нельзя более, сообразна с природою человека, или лучше – она есть именно вера духа человеческого. И действительно, христианство не составляет что-либо, внешнее, извне привходящее в нас, что можно навязать всякому. Нет, оно есть дух и жизнь, в высшей степени сродная с существом нашим. Потому-то в человеке есть сильная, неистребимая потребность христианства, или по прекрасному выражению Тертуллиана: «душа по природе христианка».²⁴

Что касается предмета истинно христианской веры, она и в этом отношении имеет все право на название божественной веры. Вера христианская сообщает самое верное и удовлетворительное познание о Боге, как творце, промыслителе, искупителе, освятителе и совершителе всякого блага. Она представляет нам и все то, что нужно знать о самих себе; раскрывает отношение наше, естественное и благодатное, к Богу; объемлет судьбу человека, настоящую, прошедшую и будущую. Наконец, учение христианства о мире – самое возвышенное, светлое и отрадное. Одно только христианское учение представляет нам во всем свете славу божественного мироправления и вполне оправдывает пути Промысла. Только оно несомненно верно и совершенно удовлетворительно объясняет тайну происхождения нравственного зла, примиряет все видимые противоречия, встречающиеся в мире, добро и зло, жизнь и смерть. Оно говорит нам: сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его (Быт. 1:27), и еще: Бог смерти не сотвори (Прем. 1:13); но единем человеком грех в мир вниде и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде, в немже вси согрешити (Рим. 5:12). Кратко: истинно христианская вера содержит в себе все, что нужно и полезно ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию, еже в правде, да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (2Тим. 3:16–17).

Цель, которую предполагает собою истинно христианская вера, есть цель истинно-божественной веры, такая, какой никто не может предложить, кроме Самого Бога: это – очищение, освящение и духовное блаженство человека. Учение истинной веры Христовой, как происходящее от Всесвятого, всецелым содержанием своим и внутренним направлением, образом воззрения на предметы и самым тоном отрешено от всего земного – чувственного и устремлено к небесному, божественному. Все оно также и в целом и в частях своих проникнуто единым духом спасения. Святи будете, якоже Аз свят есмь (Лев. 11:44; 1Пет. 1:15–16), и в другом месте: будите совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Мф. 5:48), – вот начало и коренная истина, которую должен выражать человек своею деятельностью и во всей жизни. Ее возвещал Иисус Христос, ее же раскрывали и апостолы в своем учении. Истиною этою они освящали все важнейшие обязанности человека в отношении к Богу, ближнему и самому себе; на ней основали план и порядок целой жизни человека. Наконец, истинно-божественная вера, и только она одна, приводит человека к истинному и вечному блаженству: без неё, без веры во Иисуса Христа, совершенно не возможно спасение, а, следовательно, но возможно и блаженство – никому, нигде и никогда. Несть бо иного имени под небесем, данного в человецех, кроме благословенного имени Господа нашего Иисуса Христа, о нем же подобает спастися нам (Деян. 4:11–12).

Между признаками истинно-божественной веры постановлено нами её всеобщность и непреложность, неизменность: истинно христианской вере вполне и всецело приличествуют и эти признаки.

Истинно христианская вера дана для всех народов, без исключения. Иисус Христос, божественный основатель её, есть свет во откровение языков (Лк. 2:32), свет всему миру: Аз свет в мир приидох, да всяк веруяй в Мя, во тме не пребудет (Ин. 12:46); равно и учеников своих называл Он солью земли (Мф. 5:13). А по воскресении своем сказав: дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли, послал апостолов проповедать всем народам: шедше убо, научите вся языки (Мф. 28:18–19).

И точно, истинно христианская вера по самому содержанию своему и духу есть вера всемирная, вера всего рода человеческого. Она приспособлена к существеннейшим, вечным потребностям человека; будучи свободна от всех частностей, преподает уроки всеобщие, которые имеют непререкаемую силу и значение без изъятия для всех, где бы и когда кто ни жил. И из самого взгляда христианства на человечество можно видеть также его всемирность. Человечество, по его учению, есть великое семейство Единого Отца Небесного (1Ин. 4:11; Деян. 17:26), – тело, оживляемое одним духом и управляемое одной главою, ближний наш, по его учению, без различия рода и племени каждый человек. Греки и римляне оказывали великое презрение ко всем прочим народам, называя их унизительным именем варваров; у этих просвещенных народов древности многочисленному классу рабов отказано было даже в общих правах человечества. Напротив, по взгляду христианскому, несть иудей, ни еллин, несть раб, ни свобод, несть мужеский пол, ни женский: вси бо едино о Христе Иисусе (Гал. 3:28).

Истинно христианская вера непреложна и неизменна, как непреложен и неизменен виновник её – Сам Бог. Скорее небо и земля прейдут, нежели йота едина, или едина черта прейдет от неё (Мф. 5:18), ибо, глагол Господень пребывает во веки (1Пет. 1:25). Но не противоречит ли сему вера ветхозаветная, которая хотя также происхождения божественного, но с течением времени как будто усовершалась, восполнялась и наконец заменена была новою, христианскою?

Действительно, ветхозаветная вера представляет собою какое-то усовершенствование, которое состояло в отмене одного и учреждении другого, и также в прибавлении. Сперва закон Божий начертан был только на сердцах людей и частью сохранялся чрез предание, переходя из рода в род, из века в век; потом дан был Богом закон письменный. Следовательно, первый престал и на его место поступил другой. В составе ветхозаветной веры мы находим также различные священные обряды, которые устанавливались постепенно в разные времена, например, обрезание, агнец пасхальный... Все это показывает, что ветхозаветная вера не оставалась в одном и том же виде, но распространялась, расширялась в своем объеме, а, следовательно, изменялась. Но точно ли это видимое, внешнее изменение ветхозаветной веры было на самом деле её восполнением, усовершенствованием в сущности? Нет. Закон естественный и закон письменный – тождественны, оба равно от Бога; и последний не уничтожил первый, а напротив восстановил его. Равно как и священные обряды, установленные в то или другое время, отнюдь не усовершали ветхозаветную веру. С установлением их не были возвещаемы новые истины, прежде не известные; все они раскрывали и изъясняли одно и тоже, именно – благодатную весть об обетованном Искупителе и грядущих благах, что знал и Адам.

Не вдруг, а в различные времена обряды эти учреждаемы были в народе избранном потому, чтобы не ослабевала вера его в будущее, но дабы поддерживалась и оживлялась ими. Итак, ветхозаветная вера во все её продолжение, в сущности оставалась одна и та же, ни мало не изменяясь, не совершенствуясь.

Что же касается того, что закон ветхозаветный имел конец, заменен был заветом новым, совершеннейшим, – это потому, что во времена Моисея, когда род человеческий находился на низшей степени духовного развития (Деян. 17:30; Ин. 3:3–12), по жестоковыйности людей (Исх. 33:3), нельзя еще было дать непреложного для всех времен закона. Тогда многое нужно было скрывать под покровом. Притом, отменена собственно только внешняя, обрядовая сторона ветхозаветной веры, что было неизбежно: ибо, на что сень, когда явился самый образ вещей? Внутреннее же, что составляло существо её, – чистейшие истины веры и нравственности, как тождественное с законом Христовым, осталось неизменным. И такая отмена ветхого завета было предсказана пророками: се дние грядут, глаголет Господь, и завещаю дому Израилеву, и дому Иудину завет нов, не по завету, егоже завещах отцем их, в день, в оньже емшу ми за руку их, извести я от земли Египетские²⁵ ... Яко сей завет, егоже завещаю дому Израилеву, по днех оних, глаголет Господь: дая законы Моя в мысли их, и на сердцах их напишу я, и буду им в Бога, и тии будут Ми в люди (Иер. 31:31–34).

Этот новый завет, закон Христов, назначен для всех времен и пребудет неизменным до конца мира, когда вера прейдет и заменится видением Бога лицем к лицу (1Кор. 13:12), Иисус Христос, посылая учеников своих научить все языки, присовокупил: и се Аз есмь с вами во вся дни до скончания века (Мф. 28:20), и, следовательно, имел в виду не современные Ему только языки, но и все будущие поколения людей на земле. Давая тем же ученикам своим обетование о св. Духе, Он сказал: и Аз умолю Отца, и иного утешителя даст вам, да будет с вами в век (Ин. 14:16). В числе признаков, какие последуют пред кончиною мира, Спаситель поставляет, что проповестся тогда Евангелие царствия по всей вселенной во свидетельство всем языком (Мф. 24:14); и также окончание Своего домостроительства и сеяния доброго семени на земле Он соединяет с самою кончиною мира, когда явится судить живых и мертвых и воздать каждому по делам (Мф. 13:24). Равным образом и святые апостолы проповедовали, что Христос вчера и днесь, той же во веки (Евр. 13:8), что завет Его – завет вечный, (Евр. 13:20), и что Ему подобает царствовати, дóндеже положит вся враги под ногама своима (1Кор. 15:25).

Отсюда несомненно открывается, что вера Христова назначена быть единою, неизменною, непреложною верою до конца мира. Она такова, действительно, и есть по своему содержанию и внутренним свойствам. Учение святой веры христианской, как полная, всецелая и совершенная истина, не требует ни малейшего исправления, дополнения, или вообще какого-либо, усовершенствования. Оно всегда будет достаточным на все время существования рода человеческого на земле, на все продолжение царства благодати до явления блаженного царства славы. Бог явил в новозаветном откровении столько премудрости, могущества и совершенства, сколько род человеческий, при всем своем развитии, и умственном, и нравственном, никогда иметь не может, по неизбежным причинам своей ограниченности и нравственным несовершенствам. Здесь Слово Божие произнесено уже с такою все достаточною полнотой, в таком неистощимом обилии света и познания, что других догматов веры и других правил нравственности не возможно изобрести, не должно ожидать, нигде не обещано и никогда не будет дано...

Из предложенного здесь очерка внутренних признаков веры христианской православной открывается, что это – именно признаки веры истинно-божественной, во всей их полноте и целости.

Православно-христианская вера и по внешним своим признакам есть истинно-божественная вера. Чтобы видеть это, рассмотрим сии признаки, сколько и как нужно для нашей цели.

Внешних признаков или доказательств истинности и божественности веры православно-христианской необычайное множество: ими исполнена 1) история жизни Иисуса Христа и 2) история святой церкви Его.

Предложим здесь важнейшие из этих признаков.

История земной жизни Иисуса Христа известна. Известно, где Он родился, где жил до тридцати лет, как проходил свое служение и претерпел страдания... Мы не станем раскрывать эту сторону Его жизни, но обратим особенное внимание на Его духовные совершенства и на те дела, в которых Он по преимуществу являл Себя, как чрезвычайный посланник Божий, совершенно заменявший Собою лицо, от которого был послан: Аз и Отец едино есма (Ин. 10:30); иже приемлет Мене, приемлет Пославшего Мя (Мф. 10:40).

Духовные совершенства Иисуса Христа так возвышенны и превосходны, что история не знает подобных им. Эти совершенства – истинно-божественные, посмотрим ли на цель, какую имел Иисус Христос, или на умственные и нравственные Его качества.

Цель, какую имел Иисус Христос постоянно, в продолжении всей своей жизни, и которую называл Своим делом (Ин. 17:4), была высочайшая и единственная, дотоле неслыханная. Цель эта состояла в том, чтобы основать царство Божие на земле, царство истины, добродетели и святости, которое бы обнимало весь род человеческий всех времен и всех мест. Предприятие необъятное! Одна мысль о нем заставляет предполагать необыкновенное величие в душе, питающего оное. Еще бы не так было удивительно, если бы мысль о таком предначертании возникла в голове великого и мудрого государя, который с высоты престола взором своим может обнимать целые царства и многие народы, или философа, который живет в области своих идей и привык обнимать ими все человечество; но она родилась в душе мнимого сына плотника! Средства, какие Иисус Христос избрал для достижения своей цели, также не менее чудные, необыкновенные. Не смотря на то, что Ему надлежало идти против народа иудейского, против всех прочих народов, их богов, их жрецов, словом – против всего мира, Он положил совершить великое преобразование человечества не чрез открытую силу, не чрез скрытные действия какого-либо, тайного общества, но посредством Своего учения, объемлющего весь мир и все времена...

Чтобы предначертать такую величайшую цель и избрать такие удивительные средства для осуществления её, потребны чрезвычайная, всеобъемлющая мудрость, беспримерная сила души, совершенная преданность воле Божией, высочайшая любовь к человечеству и полное самоотвержение. Иисус Христос обладал в высшей степени всеми сими качествами.

Мудрость Его была чрезвычайная, не века сего, не князей века сего престающих (1Кор. 11:6); чрезвычайная в том отношении, что Иисус Христос для приобретения её не употреблял никаких обыкновенных человеческих средств: откуда сему премудрость сия (Мф. 13:51), в недоумении спрашивали о Нем знавшие и Его род, и Его воспитание, како сей книги весть, не учився (Ин. 1:15); чрезвычайная в том отношении, что она предупреждала Его возраст (Лк. 2:52): будучи еще двенадцати лет, Он своими ответами и разумом привёл однажды в храме в смущение и ужас ученейших людей того времени (Лк. 2:46–47); чрезвычайная и потому, что возвышалась над познанием всех людей. Мудрость Иисуса Христа была всеобъемлющая и простиралась даже до сердцеведения. Иисус Христос читал самые тайные мысли человеческие и видел самомалейшие движения чувств: Сам бо ведяше, что бе в человеце, свидетельствует евангелист святый Иоанн (Ин. 2:25). А это черта ведения такая, которая может принадлежать Единому Богу (Иер. 17:10).

Сколько необычайны умственные качества Иисуса Христа, столько же необычайны и нравственные. Он представляет высочайший образец всех добродетелей, какие только можно вообразить. В отношении к Богу Иисус Христос всегда являл самую преданную любовь. Все действия Его свидетельствуют о совершеннейшей Его покорности и преданности воле и заповедям Божиим. Мое брашно есть, говорил Он, да сотворю волю пославшего Мя, и совершу дело Его (Ин. 4:31): да разумеет мир, яко люблю Отца, и якоже заповеда Мне Отец, тако творю (Ин. 14:31); и апостол засвидетельствовал о Нем, что послушлив был даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2:8). В отношении к людям Иисус Христос всегда показывал Себя не на словах, но на самом деле, самым лучшим другом. Все Его мысли, чувствования посвящены были спасению ближних. Он ходил, разливая вокруг Себя всякого рода благодеяния, всюду являл Себя безвозмездным врачом не исцельных болезней человеческих: дарил телу здоровье, душе отпущение грехов, совести мир. В отношении, наконец, к Себе Иисус Христос показывал полное самоотвержение и презрение благ внешних: лиси язвины имут, и птицы небесные гнезда. Сын же человеческий не имать где главы подклонити (Мф. 8:20). В беседах, которые предлагал народу, не было ни одного знака, чтобы Он хотел господствовать и повелевать, не исходило ни одного слова, которое бы обнаруживало, что Он ищет Своей славы. Его смирение – самое глубокое, Его кротость, незлобие и благодушие – изумительные. Будучи злословим, Он взаимно не злословил, страдая от других, не угрожать И, в довершение всего, умирая мучительнейшею и позорнейшею смертью, на самом кресте, среди жесточайших страданий, Он молился о бесчеловечных убийцах Своих: Отче, отпусти им, не ведят бо, что творят (Лк. 23:34).

Все это показывает, что жизнь Иисуса Христа была бесстрастная, в полном смысле святая. Она представляет собою отсутствие всякого несовершенства и совокупность всех чистейших добродетелей. Это вечная, неизменная белизна, не запятнанная ни пылинкой; это свет, всегда сияющий во всей своей силе. Но быть человеком и вместе не быть подверженным никаким слабостям и недостаткам – выше природы человеческой! Седмерицею в день падают и самые праведники (Притч. 24:16). Кто бо чист от скверны, – говорит праведный Иов, – никтоже, аще и един день житие его на земли (Иов. 14:5–6).

Иисус же Христос греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его (1Пет. 2:22). Первосвященники, старейшины и весь синедрион искаху лжесвидетельства на Иисуса, яко да убиют Его, и не обретаху (Мф. 26:59–60); Иуда предал Его и раскаялся, что предал кровь неповинную (Мф. 27:4); судия – Пилат нашел Его невинным: никоея же обретаю вины в человеце сем (Лк. 23:4), неповинен есть от крове праведного сего: вы узрите (Мф. 27:24); и разбойник, распятый с Ним на кресте, сказал о Нем: сей же ни единого зла сотвори (Лк. 23:41); самые нечистые духи исповедовали Его – Святым Божиим (Мр. 1:24). И поистине, Он Святый Божий!

Такая высочайшая цель, такие превосходнейшие умственные и нравственные качества ясно указывают в Иисусе Христе не только посланника Божия, но и выше, нежели просто посланника, подобного бывшим (посланникам) прежде Его, каковы были ветхозаветные пророки, ибо, между ними никто не был подобен Ему, указывают в Нем действительно воплотившегося Сына Божия. Он и Сам неоднократно объявлял о божественности Своего Лица и Своего учения: Мое учение несть Мое, по пославшего Мя (Ин. 7:16). И при этом не требовал, чтобы слышавшие Его верили Ему, если можно так выразиться, на слово, без всяких доказательств; напротив, в подтверждение истины Своих слов о Себе и Своем учении Он ссылался на все священное писание, говоря иудеям: испытайте писаний, яко вы мните в них имети живот вечный: и та суть свидетельствующая о Мне (Ин. 5:39); свидетельствовался также и своими делами: аще не творю дела Отца Моего, не имите Ми веры: аще ли творю, аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте (Ин. 10:37–38).

Таким образом, следуя указанию Самого Спасителя, рассмотрим прежде ветхозаветные пророчества, в которых говорится о Нем, как о Мессии, а потом – собственные Его чудеса и пророчества.

Говоря о пророчествах ветхого завета в подтверждение божественности лица Иисуса Христа и Его учения, чтобы это доказательство имело всю силу убедительности, мы рассмотрим: действительно ли между ними, ветхозаветными пророчествами, есть пророчества о Мессии и точно ли последние относятся именно к Иисусу Христу, а не к другому кому-либо?²⁶

Есть ли между пророчествами ветхого завета пророчества о Мессии? Ответа на это положительно прямой. В истине сего прежде всего удостоверяют нас многие и весьма ясные места самой же Библии. Ничто так часто не повторяется в книгах священного писания ветхого завета, как обетование о Мессии под общим понятием Великого Избавителя, Которому предназначено основать новый завет, новое благодатное царство на земле. По сознанию самых иудеев, все, о чем только упоминается в законе, пророках и писаниях (агиографах) указывает на Премудрость, т.е. Христа.²⁷ И, действительно, пророческие предсказания о Нем составляют главное содержание всего ветхозаветного учения, сущность всего домостроительства ветхого завета и как бы златую цепь, соединяющую всех избранных Божиих от начала мира и до пришествия на землю обетованного Спасителя. В этой же истине удостоверяет нас общее верование всего народа еврейского. Все лучшие надежды патриархов, пророков и вообще верных чад обетования сосредоточивались в вере в грядущего Избавителя и чаянии благ благодатного царства. В каждом веке можно находить следы ожидания иудеями Мессии, и без сомнения на основании пророчеств о Нем. Особенно ожидание это сделалось повсеместным, сильным и пламенным во времена Иисуса Христа, что подтверждается многочисленными местами священного писания (Ин. 1:19–20; 4:25; 10:24; Мф. 16:14; 21:9; Лук; 2:26,38; 3:15; Мк. 9:11–13), также свидетельствами Иосифа Флавия,²⁸ Светония²⁹ и Тацита.³⁰

Что же касается того, что ветхозаветные пророчества о Мессии относятся именно к Иисусу Христу, а не к другому какому-либо, лицу, для несомненного удостоверения в сей истине следует только сличить предсказания с их исполнением.

И притом Мессия, по сказанию тех же пророков, должен быть Бог, ибо, Ему приписываются такие свойства и действия, которые никому кроме Бога не могут принадлежать (например, Ис. 9:6–8). Тоже самое решительно подтверждают о Иисусе Христе многие и весьма ясные места священного писания нового завета. Именно, здесь говорится о Нем, что по божеству Он – Сын Божий, рожденный прежде веков, Сый в лоне Отчем, Слово Божие, мудрость Божия и сила, образ Бога невидимого и сияние славы Отчия (Кол. 1:15; Евр. 1, 8); и еще решительнее – что Он есть Сам Истинный Бог (1Ин. 5:20).³¹

Так, пророчества ветхого завета, касающиеся лица Мессии, все со всего точностью и во всей полноте исполнились на Иисусе Христе, как истинном Мессии. Правда, не все пророки благовествовали с одинаковою ясностью, но за то некоторые поразительно верно пред изобразили дух, дела и всю жизнь Иисуса Христа. С какою, на пример, очевидностью Давид представляет уничиженное и славное Его состояние в псалме 21? Здесь пророк слишком за тысячу лет предузнал и пересказал предсмертные слова Богочеловека; крест здесь является ему престолом сего нового, необычайного Царя: он – пророк видит, что Его руки и ноги пронзены, что все кости рассыпались в Его теле, что Его ризы разделены и об одежде Его мечут жребий, что язык прильпнул к устам, что враги Его подобно львам разверзают на Него пасть свою и жаждут насытиться Его кровью. Подумаешь, что писано на Голгофе, при кресте. В тоже время пророк видит и славные следствия страданий Господа; видит, что все народы земные вспоминают о Боге, забытом ими, что сначала обращаются к Нему бедные, потом богатые и сильные, что все племена земные покланяются Ему и благословляют, что, наконец, власть Его распространяется во всем мире. Равным образом и Исаия в многочисленных своих пророчествах, особенно в главе 58-й, так обстоятельно и в таких светлых и раздельных чертах описывает уничиженное состояние Спасителя и благотворные плоды оного, что по всей справедливости заслуживает высокое наименование евангелиста ветхого завета. И вообще, чем ближе приходило время пришествия Иисуса Христа на землю, тем большую ясность и полноту получали самые пророчества о Нем; каждый пророк прибавлял какую-либо, новую черту к картине, уже нарисованной прежними пророками, и когда Он явился, история Его, можно сказать, была кончена...

Рассмотренное нами доказательство в подтверждение божественности лица Иисуса Христа и Его учения имеет и должно иметь непререкаемую силу убеждения. Так и смотрели на него древние защитники и поборники Христовой истины. Святой Ириней свидетельствует, что «наставление пророков должно облегчать путь к вере во Иисуса Христа». Ориген утверждает,³² что «Цельс с намерением опустил самое сильное доказательство о Иисусе Христе – доказательство пророчеств, ибо, не нашел, что возразить против них». «Не верьте одним моим доказательствам, – говорит святой Кирилл Иерусалимский,³³ – вы можете думать, что вас обольщают софизмами, поверьте только тому, что предсказали пророки. Вы можете подозревать того, кто живет в настоящее время; но как иметь подозрение на того, кто пророчествовал более, нежели за тысячу лет до события».

Кроме Священного Писания (Ин. 5:39), Иисус Христос указывал, в доказательство божественности Своего Лица и учения, и на собственные дела: та дела, яже Аз творю, свидетельствуют о Мне (Ин. 5:36). И точно, чудеса Иисуса Христа самым очевиднейшим образом показывали божественную Его силу. Он являл Себя чрез них владыкою над всею природою – над водою, воздухом и землею; владыкою природы человеческой, когда исцелял недужных и прекращал всякого рода болезни (Мф. 9:2–9; Лк. 4:40; Ин. 5:9); владыкою жизни и смерти, когда воскрешал мертвых (Лк. 7:14; 8:49; Ин. 11 глава). И мир невидимый, мир духов был Ему подчинен: ангелы Ему служили (Мф. 4:16) и самые нечистые силы повиновались, когда только приближением Своим к людям, одержимым духами злыми, Он заставлял трепетать последних, и одним словом изгонял их из людей вон (Мк. 1:25; 5:8; 9:25; Лк. 8:26–40). К тому же, надобно присовокупить еще необыкновенные знамения, которые совершены были не самим Иисусом Христом, а ради Его в различных обстоятельствах Его жизни. Так, над Ним разверзались небеса (Мф. 3:16): во время преображения Его на Фаворе просветися лице Его яко солнце, ризы же Его быша белы, яко снег (Мф. 17:2); не раз слышан был глаз с неба: сей есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих (Мф. 3:17; 17:1–5; Ин. 12:28–31); смерть Его возвещена была затмением солнца, колебанием земли, восстанием мертвых святых из гробов (Мф. 27:45,51–52) и другое.

Высочайшее же и знаменательнейшее чудо в жизни Иисуса Христа есть славное Его воскресение из мертвых. Через это чудо Он, по словам апостола, открылся во всей силе Сыном Божиим (Рим. 1:4).      

Чудеса Иисуса Христа были истинные, т.е. события сверхъестественные, это показывает самое свойство их. Все они, очевидно, превышают силы и законы природы. Кто, например, станет утверждать, чтобы человек действительно умерший, естественными силами мог быть возвращен к жизни? Никакое искусство и никакая наука, ни в древние, ни в новейшие времена, не доходили еще до уменья воскрешать мертвых. И кто будет доказывать, чтобы простой знак или одно приказание человека могло иметь столько могущества, чтобы в одно мгновение укротить ветры и волнующееся море сделать тихим? Кому не известно, что. голос человека бессилен для того, чтобы тотчас исцелить неисцелимые раны и заставить смертельно больных вставать с одра здоровыми?

Действительность чудес Иисуса Христа, как событий сверхъестественных, доказывается и образом их совершения. Иисус Христос творил чудеса так, что решительно не возможно подозревать в них какого-либо, подлога, или искусства. Он совершал их без всяких усилий и каких-либо, приготовительных способов, совершал внезапно, как только представлялся случай, не пользуясь ни местом, ни временем, совершал одним словом, нередко одним прикосновением, или даже мыслью и желанием. Ему угодно было исцелить прокаженного: хощу, очистися – и сейчас тот очистился (Мф. 8:3); женщине недужной, страдавшей без надежды на выздоровление семнадцать, лет, Он только вымолвил, положа на нее руки: отпущена еси от недуга твоего, и абие простреся (Лк. 13:11–13); многолетнему расслабленному повелел: востани, возми одр твой и иди в дом твой (Мф. 9:5), и тот встал совершенно здоровым.

Истинность чудес Иисуса Христа открывается также из их многочисленности и разнообразия. Иисус Христос сотворил не одно какое-либо, чудо, не два, не десять, но бесчисленное множество. Его чудодейственная сила не ограничивалась какими-либо, известными немногими действиями, но выражалась в многоразличных видах, простиралась на весь мир и являла в Нем Господа всяческих, Которому покорено все небесное и земное, видимое и невидимое.

Наконец, истинность и божественность чудес Христовых усматривается из цели их и того действия, какое они производили на свидетелей. Цель евангельских чудес была самая высокая, вполне достойная Бога. Она состояла в том, чтобы показать людям во Иисусе Христе истинного Мессию, Сына Божия, расположить их уверовать в Него, принять Его учение и благодать, и таким образом достигнуть вечного спасения (Ин. 10:38; 15:24. Мф. 11:20–24). Действие же этих чудес на свидетелей было самое разительное. Первое знамение Иисуса Христа в Кане Галилейской укрепило веру в Него учеников Его (Ин. 2:11); после воскрешения Им сына некоего царедворца в Капернауме, верова в Него и сам царедворец и весь дом его (Ин. 4:53); после укрощения Спасителем бури морской, сущий в корабли, пришедше поклонитися Ему, глаголюще: во истину Сын Божий еси (Мф. 14:33); когда напитал пятью хлебами и двумя рыбами несколько тысячи народа, видевшие знамение, еже сотвори Иисус, глаголаху, яко сей есть воистину пророк, грядый в мир (Ин. 6:14). Вообще, побуждаемые чудесами Господа, мнози от народа веровали в Него, и глаголаху, яко Христос, егда приидет, еда болша знамения сотворит, яже сей творит (Ин. 7:31), – и число этих веровавших было так велико, что сами фарисеи сознавались: се мир по Нем идет (Ин. 12:19).

Все это несомненно показывает, что чудеса Иисуса Христа – истинно-божественные чудеса, и в свое время были так очевидны, что если бы кто тогда спросил (как иногда спрашивают ныне) о возможности чудес у самых жесточайших врагов Иисусовых – Фарисеев, то и для последних такой вопрос показался бы неуместным.

Что ж касается до исторической достоверности чудес Иисуса Христа, то они и с этой стороны вне всякого сомнения, как основывающиеся на ясных и неоспоримых свидетельствах. Они преданы восьмью современными писателями, которые имели полную возможность знать истину: ибо, почти каждый из сих писателей мог сказать: еже слышахом, еже видехом очима нашима, еже узрехом, и руки наша осязаша о Словеси животнем: и живот явися, и видехом, и свидетельствуем и возвещаем.... (1Ин. 1:1–2). Это еще более подтверждается тем, что священные писатели всегда открыто и безбоязненно указывали на чудеса Христовы. Мужие Израилстии, – воззвал апостол Петр в речи своей к иудеям, по сошествии на апостолов Духа Святого, – послушайте словес сих: Иисуса Назореа, мужа от Бога извествованна в вас силами и чудесы и знамении, иже сотвори тем Бог посреде вас, якоже и сами весте, Сего нарекованным советом и проразумением Божиим предана приемше, руками беззаконных пригвождше убисте. егоже Бог воскреси (Деян. 2:22–24), – и слышавшие не противоречили сему, но умилялись сердцем м спрашивали: что сотворим мужие братие (Деян. 2:37)?

Наконец, достоверность чудес Иисуса Христа засвидетельствована писателями не только своими и близкими, но чужими и даже враждебными христианству. Здесь можно привести слова иудейского историка Иосифа Флавия.³⁴ В своем сочинении о древностях иудейских, изображая правление Пилата и сказавши о возмущении против него народа, он присовокупляет: «в этоже время жил Иисус, человек мудрый, если только можно назвать Его человеком: ибо, Он совершил дела чудные, учил тех, которые с охотою приемлют истину, и приобрел себе множество последователей как из иудеев, так и из язычников: это был Христос. И хотя Пилат, по доносу наших старейшин, осудил Его на крест, однако последователи не оставили прежней к Нему любви. В третий день Он опять явился живым, согласно предсказаниям божественных пророков, предрекших как о сем, так и о других многочисленных чудесах Его». И в последующее время самые злейшие враги веры Христовой не отвергали чудес Спасителя, но или производили их от магии, как талмудисты³⁵ и Цельс,³⁶ или противополагали им чудеса вымышленные и ложные, как Иерокл³⁷ – лжечудеса Аполлония Тианского; или старались унизить их, делая предметом шутки или насмешки, как Юлиан богоотступник.³⁸ А что действительно в первые христианские века никто не отвергал подлинности чудес евангельских, это видно из христианских апологий, тогда писанных: здесь защитники веры с уверенностью говорят о них, как действиях доказанных, о которых никто с ними не спорит, и стараются только опровергнуть ту мысль язычников, будто чудеса Иисус Христос творил силою магии и будто такие же и даже высшие чудеса не раз были совершаемы богами и некоторыми героями мира языческого.

Заключим наше исследование о чудесах Иисуса Христа: это – чудеса, запечатленные всеми признаками истинно-божественных чудес; они утверждаются на таких исторических непререкаемых доказательствах, что с полным достоинством могут выдержать не только строжайшую, но даже самую злую критику.

Как чудеса Иисуса Христа являли в Нем божеское Его свойство – всемогущество, так пророчества – божеское Его всеведение.

Будущее известно одному Богу. человек не знает, что с ним случится завтра (Иак. 4:14). А Иисус Христос Своим взором с равною светлостью обнимал все будущее, как прошедшее и настоящее. Он предсказал, что иудеи не узнают Его, также как не узнали Иоанна Крестителя, предвозвещенного древним пророком под именем Илии (Мал. 3:5); что будет отвергнут старейшинами, первосвященниками и книжниками, пострадает от них, будет убит и в третий день воскреснет: се восходим во Иерусалим, и Сын человеческий предан будет архиереем и книжником: и осудят Его на смерть, и предадят Его языком на поругание и биение и пропятие: и в третий день воскреснет (Мф. 20:18–19; Лк. 18:31–32). Иногда Спаситель не прямо говорил о имеющих последовать страданиях Своих, но иносказательно. В притче о винограднике и виноградарях дал разуметь, что сын владельца виноградника, убитый мятежными наемниками, никто другой, как Он Сам (Мф. 21:33,39); крестную Свою смерть изобразил пророческим символом вознесенной на древе медной змеи (Ин. 3,14); тридневное погребение Свое сравнивал с пребыванием Ионы во чреве кита (Мф. 12:39–40); о воскресении Своем предсказал аллегорически: разорите церковь сию, и тремя денми воздвигну ю (Ин. 2:19); уподоблял Себя пастырю, который душу свою положил за овец (Ин. 10:15); предлагал плоть Свою в брашно и кровь в питие, показывая тем, что только пролитием Его крови и умерщвлением Его плоти спасется мир (Ин. 6:53). Когда еще не пришло время, в которое Он определил Себя быть искупительною жертвою, говорил: не у прииде час Мой (Ин. 2:4), время Мое не у прииде (Ин. 7:6). Когда же назначение Его приходило к своему пределу, то сказал: приспе конец, прииде час, се предается Сын человеческий в руки грешников (Мк. 14:41). Взор Иисуса Христа в ясном очертании обнимая все, что с Ним произойдет, простирался далее. Ученики Его были предуведомлены, что после отшествия Его из мира, их будут гнать, преследовать, предавать в руки судей и правителей народных: приидет час, говорил Он им, да всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу (Ин. 16, 2), и будете ненавидимы от всех имене Моего ради. (Лк. 21:13–17). Это пророчество буквально исполнялось в продолжении целых трех веков.

Касательно Своего учения и церкви Спаситель предсказал, что Евангелие распространится по всей земле (Мф. 24:14; Мк. 13:10), что Он и язычников допустит участвовать в благодатном царстве. Сначала давал разуметь об этом благоволении Своем к язычникам стороною: и ины овцы имам, яже не суть от двора сего: и тыя ми подобает привести, и глас Мой услышат: и будет едино стадо, и един пастырь (Ин. 10:16). При другом случае выразил Он эти обетования яснее: мнози от восток и запад приидут, и возлягут со Авраамом, и Исааком и Иаковом во царствии небеснем: сынове же царствия, изгнани будут во тму кромешную (Мф. 8:11–12).

Как вообще подлинность и не поврежденность книг новозаветных, так равно и свидетельства евангелистов о пророчествах Христовых не подлежат пи малейшему сомнению. Кто внимательно будет смотреть на этот предмет, тот вполне убедится, что пророчества Господа, содержащиеся не в одном месте писания, но в разных речах Спасителя, в многих притчах, и не у одного, но у четырех евангелистов, не могли быть ни вымышлены писателями, ни внесены в Евангелия в последующее время, без огласки повреждения: ибо, нельзя было во все экземпляры, скоро распространившиеся по церквам, внести одинаковые изменения и прибавления; а иначе не могло не быть в них разногласия, которого ни теперь, пи в древние времена не было замечаемо. Притом, известно, что эти пророчества с самого начала их произнесения, чрез изустную проповедь, уже были напечатлены в умах и сердцах верующих во Иисуса Христа. Так между обвинениями на первомученика Стефана главным было то, что он говорил, яко Иисус Назарей сей разорит место сие (т.е. город и храм иерусалимский) и изменит обычаи, яже предаде нам (иудеям) Моисей (Деян. 6:14). Из 2Сол. 2:1 видно, что некоторые христиане неправильно понимали предсказание Господа о втором Его пришествии, думая, что конец мира уже настает... и другое.

Равным образом и божественность пророчеств Христовых, как историческая их достоверность, выше всякого сомнения, т.е. это – такие предсказания будущих событий, сокрытых от естественного ведения человека, которых главным виновником может быть один Бог. Чтобы видеть это, рассмотрим какое-либо, пророчество Спасителя, которое бы могло ручаться за истинность прочих. Избираем известнейшее и достопамятное пророчество о разрушении Иерусалима и судьбе всего народа иудейского, на которое древние защитники христианства по преимуществу указывали, как на самое разительное и очевиднейшее доказательство божественности святой веры.³⁹

В исследовании о сем пророчестве рассмотрим, как самое предсказание и исполнение его, так истинность и божественность оного (пророчества).

В пророчестве касательно судьбы Иерусалима и вообще народа иудейского Иисус Христос предсказал обстоятельства, какие будут предшествовать разрушению святого града, обстоятельства, сопутствовавшие сему страшному событию, и обстоятельства, за тем последовавшие.      

Обстоятельства, предшествовавшие разрушению Иерусалима

Обстоятельства, сопутствовавшие разрушению Иерусалима.

Обстоятельства, последовавшие за разрушением Иерусалима.

Разобранное нами пророчество о разрушении Иерусалима и судьбе всего народа иудейского имеет все признаки пророчества истинно-божественного. Оно произнесено было почти за сорок лет до исполнения, произнесено не в общих каких-либо, чертах, но ясно и определенно; в нем означены не только время события (Мф. 24:34; Лк. 21:32) и сколько-нибудь важные обстоятельства, но даже малейшие частности (например, Лк. 19:43). Здесь противники священного писания, говорящие о неясности некоторых пророчеств, должны положить перст на уста свои. Иосиф Флавий, свидетель и участник событий, описывая ход войны иудейской, не имел намерения искажать истину в пользу христианской веры, и однако же многие страницы его истории как будто бы написаны с тою целью, чтобы засвидетельствовать пред потомством, с какою изумительною точностью исполнилось над народом иудейским предсказание Иисуса Христа. И предсказание это возвещено было не в виде догадок, но с такою силою и решительностью, более которой и быть не может: небо и земля мимо идет, а словеса Мои не имут прейти (Лк. 21:33). А между тем происшествия были чрезвычайно случайны. В самом деле, какая прозорливость человеческая могла несомненно сказать, что иудеи дойдут до такого незнания своей политической слабости, что восстанут открытою войною против римлян, владевших почти целым светом, которых одно имя покоряло и держало в повиновении народы, гораздо сильнейшие иудейского? И сколько причин могло уничтожить эту войну в самом начале, прекратить ее в продолжении, не допустить до тех последствий, которыми она кончилась!

Касаясь сих причин, иудейский историк не раз изумляется их недействительности, и все изъясняет предопределением небес.

И действительно, все здесь происходило по предопределению свыше. Страшные бедствия, постигшие Иерусалим и народ иудейский, были не что иное, как грозное мщение правды Божией за отвержение и убиение обетованного Мессии, истинного царя израильского, Спасителя мира. «что ты сделал народ неблагодарный? – говорит один знаменитый писатель.⁴⁰ – За что Бог, некогда избравший тебя, теперь оставил, и где прежнее Его милосердие к тебе? Какое преступление, самого идолопоклонства, которой ты не подвергался за молчишь, ты не можешь или сделало Бога столь неумолимым к тебе. Вспомни слова твоих предков: кровь Его на нас и на чадех наших (Мат. 27:25). Вместе с тем бедственная судьба иудейского народа служит и разительнейшим свидетельством божественности святой веры Христовой. Иудеи, по разрушении Иерусалима, рассеянные римлянами по разным странам света, и доныне остаются рассеянными по всему миру, без храма, без священника, без жертвоприношений, без утешений пророческих. Не показывает ли это, что времена ветхозаветные прошли, пришел обетованный Искупитель мира, установлен новый завет? Не явно ли, что уже минуло время левитского богослужения, ограничивающегося храмом иерусалимским, наступило время всемирного служения Богу в духе и истине, чрез посредство великого первосвященника по чину Мельхиседекову – Господа нашего Иисуса Христа, принесшего себя в жертву за грех всего мира.

Божественное величие истинно христианской веры ясно и много различно раскрывается не только в жизни и делах Иисуса Христа, но и в истории святой церкви Его.

Первое важнейшее и величайшее событие в церкви Христовой, которым началась и самая её история, есть сошествие Святого Духа на апостолов. Как случилось оно, описывает святой евангелист Лука в книге деяний апостольских. Егда скончавашася дние пятдесятницы, беша вси апостоли единодушно вкупе. И бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну, и исполни весь дом, идеже бяху седяще. И явишася им разделени язы́цы яко огненни, седе же на едином коемждо их. И исполнишася вси Духа Свята, и начата глаголати иными языки, якоже Дух даяние им провещавати (Деян 2:1–4).

Достоверность этого чуда несомненна; оно засвидетельствовано бесчисленным множеством народа из иудеев и язычников прозелитов, собравшихся в то время в Иерусалим со всех сторон на праздник пятидесятницы. Изумление этих свидетелей было так велико, что, едва апостол Петр объяснил им необычайное явление, случившееся пред ними, исказил: покайтеся, и да крестится кийждо вас во имя Иисуса Христа во оставление грехов: и приимете дар Святого Духа (Деян. 2:38), немедленно обратилось ко Христу в один день до трех тысяч. Непререкаемым свидетельством тому, что апостолы, действительно, получили дар языков, оставшийся при них навсегда, служит их проповедь: как могли бы они пронести ее по всей земле, возвестить всем народам и во всех частях мира основать общества верующих без этого чудного дара?

А важность сего события, т.е. сошествия Святого Духа, как доказательства божественности христианской веры, открывается частью из самого его свойства, оно, очевидно, есть событие сверхъестественное, а частью из того, что это первое чудо в церкви Христовой было началом и причиною всех последующих в ней знамений.

Благотворное и спасительное действие сошедшего Всесвятаго Духа прежде всего мы видим на самых апостолах, первенцах церкви: кроме дарования им дара языков, оно изменило их умственные и нравственные качества и облекло новою всепобеждающею силою на великое служение роду человеческому.

Апостолы были люди простые и некнижные (Деян. 4:18). Хотя Спаситель различным образом, и словом, и делом, приготовлял их на служение Евангелию, учил их не только вместе с народом, но и особо (Мф. 10:27; 13:18; 18:1; Деян. 1:3), нередко давал им наставления и изъяснения на те или другие свои изречения и целые притчи (Мф. 13:36; 15:15; Mк. 10:10 и т.д.); при всем том будущие просветители вселенной, всемирные учители многого еще не постигали в Его учении. Они не понимали, что такое воскреснуть, не смотря на многократные им внушения и оживление мертвецов: что есть, еже воскреснути (Мк. 9:10)? Иногда прекословили своему Учителю (Мф. 16:22) и не раз претыкались и соблазнялись о Нем. Петр видел Его Богом на Фаворе, и потом троекратно отрекся от Него. И даже, по воскресении Господа, после новых подробнейших от Него наставлений, они все еще не доуразумевали тайн Божия домостроительства и не были совершенно свободны от ошибочных мнений своих соотечественников (Деян. 1:6–7). Но по сошествии на апостолов Духа Святого, они делаются как бы иными, совершенно новыми, людьми. Дух Божий, согласно обетованию Иисуса Христа, наставил их на всяку истину (Ин. 16:13–14). Они уже ясно постигают и проповедуют самые высочайшие предметы веры, уже не соблазняются словом крестным, но торжественно и повсюду возвещают его. Они смело вступают в состязания с книжниками и философами, и своею проповедью, состоявшею не в препретелных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы (1Кор. 2:4), помрачают блеск учености языческой, приводят в изумление Иудею и прочие страны. Видно, что Сам Бог даровал апостолам уста и премудрость (Лк. 21:15).

Равно как и в нравственном отношении апостолы, по сошествии на них Духа Святого, сделались несравненно выше, чем были прежде. Велико было их самоотвержение, когда они, оставив все, последовали за Спасителем; но пример сынов Зеведеевых (Мк. 10:35–37) показывает, что в сердце учеников Христовых таились остатки некоторого своекорыстия и привязанности к выгодам житейским. Велика любовь апостолов к Господу; но она не пересиливала еще, не подавляла в них любви к себе: ибо, когда наступила опасность, ученики оставили своего божественного Учителя и разбежались (Мф. 26:56). Несомненна была также их любовь к ближним; но некоторые случаи обнаружили и её слабость (Лк. 9:54). Все изменилось в апостолах с снисшествием на них Святого Духа. Их самоотвержение, любовь к Богу и ближним вдруг достигают самой высшей степени. Ради славы имени Божия и спасения ближних, они решаются на все лишения и скорби, и алчут, и жаждут, и наготуют, и страждут, и скитаются, и труждаются, делающе своими руками, укоряема, благословляют, гоними, терпят, хулими молят, становятся якоже отреби миру и попрание всем (1Кор. 4:11–14). Неутомимый ревнитель Христовой веры святой апостол Павел с каким-то любочестием, пространно и подробно исчисляет свои заключения и страдания, претерпенные им за Господа, и говорит о них как о каких-нибудь блестящих знаках отличия и почестей (2Кор. 11:23–27). Он же с поразительною смелостью и самонадеянием восклицает: кто ны разлучит от любве Божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда или меч? И еще: ни живот, ни ангелы, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет, нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе Господе нашем. (Рим. 8:35,38–39)⁴¹

Наконец апостолы, по сошествии на них Духа Святого, получили и обильный дар чудотворений, который обнаружился в многочисленных знамениях, совершаемых ими. Святой Лука повествует: руками же апостольскими быша знамения и чудеса в людех многа, паче же прилагахуся верующий Господеви, множество мужей же и жен: яко и на стогны износити недужные, и полагати на постелях и на одрех, да грядущу Петру поне сень его осенит некоего от них. Схождашеся же и множество от окрестных градов в Иерусалим, приносяще недужные и страждущыя от дух нечистых, иже исцелевахуся вси (Деян. 5:12,14–16).

Итак, мы видим в апостолах, в первых свидетелях св. веры Христовой, в первых её провозвестниках, и образ мыслей не обыкновенно высокий, и поступки беспримерные, и простоту изумительную, и мудрость дивную, и дар чудотворный чрезвычайный. А это показывает, что они были достойные служители завета, егоже водрузи Господь, а не человек (Евр. 8:2), истинные посланники Божии, и действовали на великом поприще своего апостольства под особенным наитием высшей, божественной силы, – показывает, что, поистине, Дух Святый, обетованный Спасителем под именем Иного Утешителя (Ин. 14:16), неразлучно пребывал с ними.

Но Дух Святый обита и не только в апостолах, но и в других членах единого тела Христова – церкви. Особенно ощутительным образом Он обнаруживался в дарах благодатных, которых сподоблялись члены церкви Христовой. Апостол Павел в послании к Коринфянам пишет: разделения даровании суть, а тойжде Дух: и разделения служении суть, а тойжде Господь: и разделения действ суть, а тойжде есть Бог, действуяй вся во всех. Комуждо же дается явление Духа на пользу. Овому бо Духом дается слово премудрости, иному же слово разума, о том же Дусе: другому же вера, тем же Духом: иному же дарования исцелений, о том же Дусе: другому же действия сил, иному же пророчество, другому же рассуждения духовом, иному же роди языков, другому же сказания языков. Вся же сия действует один и тойжде Дух разделяя властью коемуждо якоже хощет (1Кор. 12:4–11).

И вообще, Дух Святый и сила Божия, всюду сопровождавшие святую веру Христову при первом её появлении, и после всегда были и будут присущи ей до скончания мира. Истина эта яснее всего открывается из не обыкновенно быстрого и чудесного распространения церкви Христовой, а также из непрерывного её пребывания на земле, при всех враждебных ей силах. Это суть новые важнейшие и несомненно очевиднейшие доказательства божественности христианской веры. А потому мы обратим здесь на них особенное внимание.

Книга Деяний, а также и писания апостольские свидетельствуют, с какою изумительною быстротой распространялась христианская вера и как далеко проникла она еще при жизни апостолов. Везде возникали церкви Божии, куда только достигали красные ноги благовестников Христовых. Так возникали одна за другою церкви, после Иерусалима, в Палестине и Сирии, в Кесарии и Антиохии, в малоазийских городах – Пафосе, Антиохии Писидийской, Иконии, Листре и Дервии; в городах македонских и греческих – Филиппах, Солуне, Берии, Афинах и Коринфе, в Ефесе и Милете; потом в самом Риме и сопредельных с ним странах даже до пределов, запада, далее в Крите, в Александрии, у парфян и индов, у брахманов и скифов. Святой Павел говорил о себе, что он наполнил благовествованием все места от Иерусалима и окрест даже до Иллирика (Рим. 15:19), о прочих апостолах, что во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенные глаголы, их (Рим. 10:18), и вообще, что Евангелие проповедуется во всем мире, растет и приносит плоды (Кол. 1:6).

Столь же быстро распространялось христианство и в последующее время. Плиний, проконсул Вифании, касательно сего предмета, в донесении своем к императору Траяну, писал: «мне кажется, дело достойно внимательнейшего рассуждения, особенно по причине множества находящихся в опасности: ибо, многие всякого возраста, всякого сословия и обоего пола подвергаются и будут подвергаться опасности: зараза сего суеверия распространилась не только по городам, но даже по селениям и деревням; храмы богов почти в запустении и торжества давно оставлены».⁴² Около двадцати лет спустя после сего, Иустин Мученик свидетельствовал, что «нет ни одного народа, ни между эллинами, ни между варварами, живут ли они в шатрах, или кибитках, или вовсе не имеют жилищ, переходя племенами с одного места на другое, – нет ни одного народа, среди которого не возносились бы молитвы и благодарения Отцу и Творцу всяческих во имя Иисуса Распятого».⁴³ Еще сильнее выражается Тертуллиан в своей апологии, писанной в конце II века; обращаясь к римскому правительству и народу, он говорит: «мы существуем, так сказать, с вчерашнего дня, и уже наполняем все ваше: города, острова, крепости, места собраний, самые лагери, трибы, декурии, двор, сенат, торжище; одни только храмы оставляем вам».⁴⁴ В последней половине III века язычество уже представляется, как град завоеванный, которого стены разрушены. А с наступлением четвертого столетия церковь христианская сияет торжеством и славою, и пространством своим, по словам святого Афанасия и Василия Великого, равнялась пространству всей земли, известной в то время.

С такою непостижимою, изумительною скоростью вера Христова распространялась по всему миру. Но для нас главным образом здесь важно не то, как быстро распространялось христианство, а то, что способ её распространения вполне достоин истинно-божественной веры и ясно свидетельствует, что оно – подлинно дело Божие.

Вникая в историю и наблюдая сердце человеческое, легко открыть те средства, при пособии которых люди могут сильно действовать на других и приводить в исполнение отважные свои предприятия. человека можно привлекать к себе славою и знаменитостью, блестящими талантами и обширными знаниями; можно управлять им и употреблять для своих целей хитрою и коварною политикою; можно обольщать его обещанием блестящих выгод житейских, богатства и чувственных удовольствий; можно, наконец, покорять его силою. Вот обыкновенные человеческие средства приобретать себе многочисленных сообщников; иметь над ними могущественное влияние и успевать в своих замыслах!

Христианская вера, при распространении своем, не пользовалась ни одним из этих средств.

Проповедники Евангелия были люди безвестные, не имевшие никакой власти и силы между соотечественниками, лишенные всех внешних, видимых преимуществ, которые влекут к себе умы и сердца, и притом вышедшие из среды низшего класса, презираемого тогда у всех народов. Апостолы не обладали ни обширною ученостью: так как были люди некнижные, совершенно незнакомые с мудростью века сего и сами называли себя буиими мира (1Кор. 1:27), не имели ни сильного и пламенного красноречия, увлекающего толпы: ибо, по собственному их сознанию, были невежды словом (2Кор. 11:6). И такие-то люди решились преобразовать все племена и народы, победить весь мир, и великое их дело сопровождалось блистательнейшим успехом. Нравственный переворот, быстро произведенный ими в современниках и столь же быстро распространившийся, и потом из века в век, из страны в страну, доселе еще продолжается. Не противоречит ли это всем расчетам человеческим? Не чудо ли это?

При распространении христианской веры не было употребляемо никаких средств недостойных, нечистых. Проповедники её как сами были люди простые и чистосердечные, так отвращались от всякого коварства и не терпели никаких хитростей. История говорит, что апостолы везде действовали откровенно, прямо, от души: в Иерусалиме они проповедовали пред Синедрионом, в Афинах – перед Ареопагом, в Риме при дворе самого кесаря. Апостолы не привлекали на свою сторону ни деньгами, ни подкупами: где могли взять сокровищ бедные галилеяне, оставившие ради Христа и то немногое, что прежде имели, дома, имущество? Им заповедано было божественным их Наставником, при апостольском служении, не иметь при себе не только золота, серебра и меди, но и двух одежд.

Проповедники христианства не могли обольщать своих слушателей и обещанием каких-либо, блестящих выгод, богатства и чувственных удовольствий. Они сами говорят: утешение бо наше не от прелести, ни от нечистоты, ни лестью (1Сол. 2:3). И точно, возвещаемое ими учение ни мало, не ласкало страстей человеческих, а напротив налагало на приемлющих его обязанности самые трудные, требовало пожертвований самых тягостнейших. Эгоистам оно предписывало самоотвержение, честолюбцам смирение, сребролюбцам обуздание пожеланий чувственных и удаление от всех нечистых удовольствий. Кратко, оно заповедовало последователям своим вести жизнь совершенно противоположную той, какую они вели прежде. С каким же буйным упорством должно было восстать сердце язычника против евангельского ига, столь тяжкого для его слабости и развращения! Посему-то весьма справедливо замечает один глубокомысленный писатель:⁴⁵ «если крест восторжествовал над сердцами людей, то он сделал такую победу, одержать которую гораздо труднее, нежели изменить порядок вселенной: ибо, ничего нельзя найти в мире столь упорного, столь гордого, столь неукротимого, как сердце человеческое».

Проповедники христианской веры не употребляли ни малейшего насилия против непослушных Евангелию. Они были в мире, по предречению Самого Господа, как овцы среди волков (Мф. 10:16), и проходили страны со словом благовестия, не имея при сем другого оружия, кроме убеждения. Это не были и какие-либо, энтузиасты, тем менее можно почесть их за фанатиков. В характере фанатиков есть что-то мрачное, дикое и ужасное; их ревность дышет убийством и кровью; их орудие для достижения успехов – меч и пламень; они мстительны, совершают злодейства во имя неба и не знают угрызений совести: вот фанатизм! Но судя по этим чертам, можно ли назвать фанатиками проповедников веры Христовой, которые всегда дышали миром и любовью? Правда, они были ревностны к вере, не взирали с холодностью на заблуждения и пороки язычников и для обращения их охотно жертвовали даже самою жизнью; но при этом не проливали кровь, разве только свою.

Был ли хотя один язычник, которого бы они заклали в честь своей веры? Умышляли ли на погибель какого-либо, Кесаря, их гонителя? Никогда. Не смотря на то, что их жесточайшим образом преследовали и гнали, они не оказывали с своей стороны ни малейшего сопротивления и всем насилиям противополагали одно лишь терпение. Посему вовсе несправедливо и нечестиво считать проповедников Евангелия и вообще древних христиан энтузиастами и их ревность к распространению веры производить из фанатизма.

А мученичество? Ужели и его должно приписать умоиступлению и фанатизму? Нет. Взирая на постоянное и непобедимое мужество мучеников, на крепкую и высокую силу духа, среди тяжких мучений поставлявшую их выше всех скорбей и страданий, нельзя здесь не видеть содействия божественной благодати, которая одна только могла укреплять целые миллионы людей всякого пола, возраста и состояния. Христианское мученичество составляет истинное чудо силы Божией и есть непререкаемое свидетельство божественности христианской веры.

Итак, христианство, при распространении своем, не пользовалось ни одним из тех средств, какие обыкновенно употребляют люди для достижения своих целей. Чем же оно покорило Христу вселенную и преодолело все препятствия? Оружия воинства нашего, –ответствует на это великий учитель языков, – не плотская, но сильна Богом на разорение твердем: помышления низлагающе, и всяко возношение взимающееся на разум Божий, и пленяюще всяк разум в послушание Христово (2Кор. 10:4–5); живо слово Божие, и действенно, и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов (Евр. 4:12); слово мое и проповедь моя не в препретелных человеческие премудрости словесех, но в явлении Духа и силы: да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет (1Кор. 2:3–5).

Вот где скрывается тайна всего успеха проповедников веры Христовой. Они изшедше проповедаша всюду, Господу споспешествующу, и слово утверждающу последствующими знамении, аминь (Мк. 16:20).

Христианская вера, а вместе и святая церковь Христова, необычайно скоро и чудесным образом распространившаяся по всему миру, всегда пребывала и непрерывно будет пребывать на земле до конца веков. Новое доказательство божественности истинно христианской веры!

Сила сего доказательства откроется, когда рассмотрим препятствия, угрожавшие церкви Христовой разрушением, преодоление ею всех препятствий к её существованию и наконец действия особенного попечения Божия о сохранении её на земле.

Созижду церковь Мою, – сказал божественный Основатель церкви божественному исповеднику Своему, – и врата адова не одолеют ея (Мф. 16:18). Спаситель предвидел, что врата адова, отверстыя в мире грехом, при создании новой церкви христианской, испустят против неё новые силы: полчища гонителей, сонмище еретиков и скопище разных соблазнов. И действительно, церковь, основанная Иисусом Христом, всегда, во все времена, имела и имеет многочисленных и жесточайших врагов, как снаружи, так и внутри себя. Сперва иудеи, а потом язычники явились злейшими врагами ново насаждаемой церкви Христовой и усиливались всеми средствами хитрости и жестокости уничтожить достояние Божие на земле. Императоры – Нерон, Домициан, Траян, Марк Аврелий, Септимий Север, Максимин, Деций, Валериан, Диоклетиан, Максимиан, также Юлиан богоотступник преемственно воздвигали гонения на христиан и старались истребить самое имя их.

Потом, когда язычество в римской империи не имело более могущественных покровителей и покорилось христианской власти, со всею жестокостью оно (язычество) свирепствовало против исповедников имени Христова в Персии. Далее, с появлением мусульманства, последователи ислама многие века были страшными и сильными врагами христианства.

Еще более церковь Христова имела врагов внутренних, которые различным образом вредили ей. Во времена уже апостолов являлись такие, о которых сами они говорят: от нас изыдоша, но небеша от нас (1Ин. 11:19), которые отделялись от единости веры (Иуд. 1:19). В последующие времена плевелы ересей и расколов возникали еще в большем количестве и усиливались с большим успехом. В продолжение борьбы христианства с язычеством, замечает духовный наш историограф,⁴⁶ умы добрые и злые, просвещенные и омраченные, приведенные в движение необычайным явлением небесного учения, сами устремлялись к деятельности, хотели создать нечто подобное, и приносили плоды по роду своему. Сердце, всегда лукавое, усиливалось прикрывать свои язвы и нечистоты блестящими умозрениями. Тоже представляет дальнейшая история церкви: на священных страницах её, на ряду с богосветлыми именами Афанасиев, Василиев, Григориев, Иоаннов, Кириллов, легли, как темные пятна, нечестивые имена Савеллиев, Ариев, Несториев, Македониев, Евтихиев и других хульников правоверия. часто враги сии усиливались до чрезвычайности, как, например, иконоборцы в VIII веке. Особенно в новейшие времена множество врагов церкви Божией порождено лжеименным любомудрием. Каких они ни употребляли средств, чтобы поколебать христианство в самых основных его началах! Пусть редко они воздвигали против церкви брань посредством огня и меча, подобно древним гонителям; но тем опаснее были нападения врагов, воспитанных лжемудрованием, чем менее, по-видимому, они были страшны и гибельны. Все силы естественного разула они употребляли на то, чтобы осмеять, извратить и ниспровергнуть учение христианское, так что едва ли можно указать какую-либо отрасль человеческих знаний, которую бы вольнодумцы не покушались употребить во вред ему. Кратко сказать: церковь Божия, среди множества враждебных сил, боримая столькими врагами, и явно и тайно делавшими подкопы под все столпы и стены града Христова, казалось, будет потрясена до основания и неминуемо разрушится, следуя обыкновенному порядку дел человеческих.

Но не яко человек Бог колеблется, ниже яко Сын человеческие изменяется: Той глаголаше, не сотворит ли? речет, и не пребудет ли? (Чис. 23:19) – Созданная Господом церковь пребывает непрерывно. Никакие нападения на нее со стороны тех или других врагов и никакие бедствия, нередко испытываемые ею, не могли ни исторгнуть, ни подавить сего насаждения Божия. Все противящиеся ей или восстающие против неё, рано или поздно, ослабевали и падали, несмотря ни на какие усилия производящих брань, ни на какие покровительства сильных земли, ни на какие временные успехи и торжества свои. Пусть желающий видеть славу церкви Христовой посмотрит на великом пространстве времен, которое протекла она, пусть посмотрит: где первые и древнейшие враги Христовой церкви – иудеи, которые в самом еще начале хотели и усиливались разрушить ее? Вот они доныне для нас служат свидетельством праведного суда Божия над врагами Его Единородного сына, Спасителя и Бога нашего, и сохраняются в бытии, по вечным определениям Божиим (Рим. 11:25), во свидетельство грозного мщения правды Божией пред всеми племенами и народами земными. Чего достигли те римские полчища гонителей христианства, которые так, по-видимому, могущественно и страшно действовали под сильным покровительством и руководством кесарей? Судьба самих кесарей – гонителей была ужасна; все они умирали насильственною кровавою смертью, а полчища их заметно рассеивались и исчезали вместе с гибелью вождей своих. Воинство же Христово каждый раз, как испытывало нападения и видимые поражения от полчищ ада, увенчивалось новыми доблестями и озарялось новым величием, новою славою. Много ли успели и успевают ли другие враги имени Христова, вооружающиеся против святой веры? Каждое покушение их против церкви Божией служит новым доказательством, с одной стороны, бессилия врагов, а. с другой могущества и твердости камня, на котором основана сия церковь, т.е. Иисуса Христа. Ибо, все враги один за другим являлись и исчезали, оставляя по себе только следы собственного заблуждения и зловредного влияния на других, а церковь Христова стояла и стоит доныне. Науки, которыми лжемудрование пользовалось и пользуется к ослаблению христианства, в детстве своем, когда еще не достигли познания своих оснований и не имеют довольно опытов для определения начал своих, могут быть направляемы против истины откровения; но когда приходят в зрелость, совершенствуются, тогда начинают утверждать истину божественной веры.

Так, царство Иисуса Христа, Его церковь уже несколько веков стоит незыблема, побеждая все враждебные ей силы, и до конца веков пребудет несокрушимою, непоколебимою, доколе из воинствующей не обратится в церковь торжествующую. «Свидетельство сей истины можно заимствовать из откровения святого Иоанна Богослова, которое пророчески изображает судьбу церкви Христовой до скончания века. В сем откровении непрерывно видим истинную церковь сперва в образе двадцати четырех старцев окрест божественного престола (Откр. Глава 4), поклоняющихся живущему во веки веков, потом, по мере, может быть, распространения христианства, в числе ста сорока четырех тысяч, запечатленных печатью Бога живаго, далее, в народе многом, его же почести никтоже может, от всякого языка, и колена, и людей, и племен, стоящем пред престолом и пред Агнцем (Откр. 7:4); далее, в виде храма с олтарем и поклонниками, который Иоанну повелено измерить (Откр. 11:1); еще далее, в лице жены, облеченной в солнце, т.е. в истину и добродетель Христову, Который есть свет миру (Ин. 8:12), украшенной венцем от звезд двенадцати, т.е. боговедением апостольским, имеющей под ногами луну, то есть, мудрость человеческую, естественную (Откр. 12:1); еще далее, под браком Агнца, она представляется женою Его, уготовившею себя и облеченною в виссон оправдания святых (Откр. 19:8); и еще, после изображения Тайновидцем перваго воскресения (Откр. 20:5), она именуется у него святым стадом и градом возлюбленным (Откр. 20:9), доколе, наконец, с новым небом и новою землею, обновляется и она в Иерусалим нов, сходящ от Бога с небеси (Откр. 21:2)».⁴⁷      

На чем основывается твердость и незыблемость церкви Христовой? Какими силами она победоносно противостоит нападениям врагов своих и торжествует над всеми их злоумышлениями, выходя из бедствий и искушений еще в большей чистоте и светлости?

Господь, владыка и глава церкви, хранит и защищает ее Своею всесильною божественною благодатью; потому-то она и взывает к Нему от лица верующих: «утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, церковь».

Для имеющих очи видеть ясно открывается особенное попечение Божие о сохранении церкви Христовой на земле. Иисус Христос даровал ей пастырей и учителей, и сие священнодействие доныне продолжается в непрерывном порядке от апостолов и запечатлевается благодатным таинством священства.

Он даровал ей, для руководства в вере и жизни, богодухновенное слово, и сие слово доныне спасаемым сила Божия есть (1Кор. 1:18); установил в ней семь спасительных таинств, и сии таинства доныне суть неисчерпаемые истопники многоразличной благодати Святого Духа, благопотребной и подаваемой спасающимся в различных обстоятельствах духовной жизни, Иисус Христос, как царь благодатного царства, когда нужно бывает, для подкрепления веры и надежды в членах церкви, являет ей чрезвычайную Свою помощь, воздвигая мужей сильных словом и делом и много различно благоустроил обстоятельства церкви на пользу её. Не оскудевает Христова церковь и чрезвычайными дарами. Так в ней издревле сохраняются и вновь открываются нетленные мощи святых: это составляет самое величественное, вековое и всему миру явленное и являемое доселе, безмолвное, но никогда неумолкающее свидетельство о всемогущей силе и славе Бога христианского, а равно и о божественности веры Христовой. Из писаний Святых Отцов и из достоверных преданий известно, что нетленные останки святых, тучнея и процветая во гробах своих, являли в себе, яко тук и масть, духовную силу жизни, чудесно изливающуюся и на то, что окружало их, и на тех, кто с верою к ним приходил и прикасался. В церкви Христовой находятся благотворные иконы, как кладези особенной благодати, подаваемой достойным, по мере их нужды. Были в ней во все времена и другие знамения присутствия божественной, сверхъестественной силы, как-то: дар веры чудодейственной, действия молитв, пророчества или прозрение в будущность, исцеления и т.д.

Все сии и другие действия особенного Божия промышления о церкви ясно и несомненно показывают, что Иисус Христос и Дух Святый (Мф. 28:20; Ин. 14:16) всегда присутствуют в ней и сохраняют бытие её Своею благодатною, силою, и это божественное сохранение церкви продолжится до совершенного торжества света над тьмой, добра над злом, когда будет Бог всяческая во всех.

Рассуждая о признаках истинно-божественной веры, мы поставили в числе их благотворность её по отношению к роду человеческому; теперь, в заключение представленных нами доказательств. божественности истинно христианской веры, рассмотрим: имеет ли последняя и этот признак?

В том нет ни малейшего сомнения, что истинно христианская вера, куда ни проникала, всюду приносила с собою и доселе приносит самые благотворные и спасительные плоды.

Благотворные действия христианской веры в первые века её существования. Чтобы видеть эти действия, надобно взять во внимание нравственное состояние тогдашнего мира, а, равно как и влияние Христова учения на жизнь истинно приемлющих оное. При появлении христианства, нравы народные в Греции и Риме дошли до крайнего повреждения. Все страсти человеческие были обоготворены в олицетворенном виде, и боги примером своим как бы уполномочивали людей на всякие непотребства. Века Тивериев, Калигул, Неронов и Каракалл известны в истории, как века самого печального унижения достоинства человеческого. В этом удостоверяют нас не только христианские писатели, но и языческие, и едва ли не все книги, написанные в то время, подтверждают сию истину. В доказательство можно указать на исторические сочинения Саллюстия, Тацита, Светония, на сатиры Ювенала, Персея и др. У приведенных писателей не только вообще представляются резкие обличения современных пороков, но и приводятся многие примеры ужасного разврата и злодеяний, которые показывают, до какого бесстыдства и закоснения во зле доходили нравы того времени.

Не столько ли же или более еще достоверно и то, какое удивительно благотворное действие имела вера Христова на исправление сих нравов. Апостольская история показывает, что верующие во Иисуса Христа составляли совершенную противоположность неверующим: как эти предавались нечестью, исполнены были неправды, лукавства, злобы, вражды друг против друга и т.п.; так, напротив, христиане дышали одним духом благочестия и любви к Богу и ближним, изобилующей всякими добродетелями, и составляли одно семейство, украшающееся высокими совершенствами. С такими свойствами изображают первенствующую церковь Христову книга деяний апостольских и послания святых апостолов. Святые Отцы и Учители церкви оставили также поучительные свидетельства о святости и чудных добродетелях членов Христовой церкви первых времен. Такие свидетельства можно находить у Климента Римского (в 1 посл. его к Коринфинам), Иустина мученика, Афиногора, Тертуллиана (в их апологиях), у Минуция Феликса, Лактанция и др. Даже и сами язычники удивлялись нравственному поведению христиан, особенно их кротости, смирению и любви. Одни из язычников чистосердечно выражали свое изумление пред недосягаемою высотою христианской жизни и невольно восклицали: «если здесь стали они (христиане) ангелами: то чем будут по отшествии из сей жизни?»⁴⁸ Другие, правда, осыпали христиан насмешками и клеветами, но в этих насмешках высказывается прекрасная похвала христианским добродетелям,⁴⁹ а в клеветах видна только немощь злобы.⁵⁰ Такая высоконравственная жизнь первенствующих христиан была плодом высшей, сверхъестественной божественной силы. Это было чудо, производимое благодатью в сердцах людей!

Благотворные действия христианской веры во все времена. Не в начале только христианская вера была благотворна и обильна такими чудными плодами; но во все века и доныне она остается такою же. Благотворные её действия открываются как в отношении частных лиц, содержащих истинную веру во Иисуса Христа, так и в отношении ко всему миру христианскому вообще.

История церкви весьма удовлетворительно показывает, какое высшее, благотворное влияние христианская вера имеет на жизнь истинно живущих по её духу и заповедям. Спасительная вера Христова произвела исповедников и исповедниц, бесчисленные сонмы светлых и добропобедных мучеников и мучениц, воспитала ревностных пастырей и учителей, образовала лики страстотерпцев, преподобных девственников и девственниц, неисчислимое множество и других доблестных подвижников веры и благочестия, каковы аскеты... И вообще должно сказать, что церковь Христова во все времена изобиловала чудными образцами истинных добродетелей, и доныне, без сомнения, изобилует, где только господствует живая и деятельная вера в Господа Иисуса Христа.

Благотворные действия христианства, производимые им в роде человеческом, бесчисленны. Здесь покажем мы только некоторые черты их, более заметные и более общие. Христианская вера возвысила понятия о достоинстве человека и о правах его личности, о добродетели и нравственности человеческой, о человеколюбии и проч. Она произвела множество благодетельных учреждений в пользу бедных, больных и несчастных: преобразовала также и улучшила состояние рабов. Христианство весьма сильно и могущественно содействовало и содействует к распространению между народами истинного просвещения; сообщает лучшие понятия о делах житейских, облагораживает самый вкус и светские нравы. А потому, под влиянием его частью искоренились, а частью ослабели многие языческие обычаи. Святая вера христианская внесла истинное счастье и в недра семейств. Она освободила жену от того презрения, которое тяготело над женским полом в мире языческом, и возвратила ей человеческое достоинство. Она запретила своим последователям многоженство и указала на истинный вид супружества – единоженство, при котором одном только возможны как искренняя любовь и согласие в семействах, так и достижение всех нравственных целей супружеской жизни. Она освятила, союз брачный таинственным священнодействием, чрез которое подаются благодатные силы к благословенному, в духе чистой любви, сожитию и такому же рождению, и воспитанию детей, и объяснила духовное значение супружества, назвав его образом таинственного союза Христа с церковью (Еф. 5:29–33). Равно христианство возвысило и освятило и взаимные отношения родителей и детей; естественная любовь к детям получила в нем гораздо высшее свойство; на детей стали смотреть как уже на чад Божиих и членов царства небесного. Христианская вера, где ее держатся истинно, имеет благотворное влияние и в отношении к гражданским обществам. Проникая во все начала гражданских учреждений, она внушает такие постановления и законы, которыми установляется и упрочивается благоденствие народов. Посему с того времени, как дух евангельского учения стал более и более входить в государственные дела и отношения к другим народам, войны сделались и реже и менее гибельны, a мирные сношения обширнее, благотворнее и тверже. Наконец, истинно христианская вера имеет весьма благодетельное влияние на взаимные отношения царей, или вообще правительства, и подданных. Она заповедует последним: Царя чтите (1Пет. 2:17), воздадите кесарева кесареви (Мф. 22:21), повинитеся всякому человечу начальству Господа ради, аще царю, яко преобладающу: аще ли же князем, яко от него посланным (1Пет. 2:13–14). И это потому, что несть власть аще не от Бога: сущыя же власти от Бога учинены суть (Рим. 13:1). А с другой стороны внушает и владыкам земли такие чувства, каких прежде они не знали по отношению к своим подданным, чувство справедливости, кротости и милосердия. Ибо, она возвестила земным правителям, что подданные их суть дети одного и того же с ними Отца Небесного (Мф. 5:45; 6:11) и братья их во Христе Иисусе (Кол. 1:2). Вместе с тем святая вера Христова самым лучшим образом определила, возвысила и укрепила и взаимное отношение подданных между собою; и это она преимущественно сделала заповедью о любви к ближним.

Так благотворна истинно христианская вера по отношению к роду человеческому! Кто без предубеждения и упорства будет смотреть на все действия, произведенные ею в мире, тот не может не убедиться, что она дело божественное и что чрез нее действуют сила, премудрость и благость Божия. И может ли в самом деле, древо, приносящее столь добрые плоды, произрастать не от Бога?

Из представленного нами исследования о божественности веры православно-христианской открывается, что она имеет все существенные, отличительнейшие признаки или свойства веры истинно-божественной. Сделаем здесь, в заключение, краткое указание на них.

Истинная вера христианская во всех отношениях содержит в себе учение в высшей степени превосходнейшее, такое, лучше и совершеннее которого человек ни представить, ни пожелать не может, учение вполне сообразное с высочайшими свойствами Божиими. Догматические истины её отличаются особенною глубиною, высотою и спасительностью; нравственные – особенною чистотой, духовностью и животворностью. Даже и внешнее её богослужение носит на себе ясную печать божественного происхождения. И притом, все учение христианское, во всех частях своих, представляет совершеннейшее между собою единство: все оно направлено к тому, чтобы сообщить нам возможно достаточное для настоящей жизни ведение о Боге, особенно о Боге, как Искупителе человеческого рода, Господе нашем Иисусе Христе. А потому, только в истинной вере христианской человек падший находит свое восстановление, чрез нее единственно вступает в теснейшее нравственное общение с Богом: вне её нигде и ни для кого нет и быть не может спасения.

Равным образом и по внешним признакам своим вера православно-христианская есть подлинно вера истинно-божественная.

Основатель христианства Иисус Христос был выше, нежели только посланник, подобный бывшим прежде Его посланникам Божиим: жизнь Его преисполнена очевиднейшими доказательствами божественного Его величия; об этом величии и славе Его предвозвестили другие пророки, неоднократно свидетельствовал с небеси глас Бога Отца; Он и Сам творил такие дела, которых никто из людей не может творить...

Первые свидетели святой веры Христовой и первые её провозвестники по вселенной апостолы вполне достойны чрезвычайного служения своего: они были сильны словом, делом и чудесами,

Те же несомненные признаки божественности, как мы видели, открываются и во всей истории истинной веры христианской. Она распространилась по всему миру с изумительною скоростью и не чрез обыкновенные средства человеческие, но чудесно, без всяких пособий внешних. Но смотря на множество жесточайших врагов, и внешних, и внутренних, она, посреди всех опасностей и восстаний на нее, доблестно торжествует над ними, непоколебимо пребывает и будет пребывать до конца веков. Святая вера христианская наконец ознаменовала себя и обширными неисчислимо благотворнейшими действиями в отношении к роду человеческому.

Вообще, истинность православно-христианской веры так непреложна, божественность её утверждается на таких непоколебимых основаниях, что сомневаться в её истинности и божественности, значит не верить никакой существенности, никакой очевидности, отвергнуть вековые и самые разительнейшие доказательства опытов и письменные свидетельства, восстать против убеждений ума, сердца и совести...

Переходя к рассмотрению мусульманства, мы уже не найдем здесь такой чистой истины и в таком божественном свете, как в вере православно-христианской. В мусульманской вере истина, и то почти всегда в несвойственном ей образе, стоит на ряду с ложью или с примесью человеческих вымыслов, строгая нравственность с явною поблажкою грубой чувственности, высокие мысли и благочестивые чувствования перемешаны с пошлыми и соблазнительными до оскорбления чувства целомудрия. Здесь встретим заблуждения самые жалкие, нелепости самые сумасбродные, басни до очевидности бессмысленные... Словом сказать: мусульманство так мало самым делом оправдывает притязания свои на название истинной, богооткровенной веры, что ему нельзя приписать и видимого характера оной. И действительно, по приложении к нему признаков истинно-божественной веры, тотчас откроется, что оно не только не в состоянии удержать за собою хотя некоторые из сих признаков, но даже не может усвоить себе и одного какого-либо, из них во всей целости и полноте.

Прежде, чем приступим к самому рассмотрению мусульманства (как предположено нами) на основании признаков истинно-откровенной веры, чтобы точка зрения на предмет была тверже установлена и взгляд на него вполне, правилен, предпошлем некоторые предварительные замечания о мусульманском вероучении.

Мусульманская вера в том виде, как ее исповедуют нынешние мусульмане, очень отлична от религиозного учения самого Мухаммеда. Взгляд Мухаммеда на веру был простой, чисто естественный, и притом общий, нисколько неразвитый в подробностях. Поклонение Богу, совершенная преданность Ему Единому, зависимость от Него людей, которые суть Его рабы во всех отношениях, и в настоящем и в будущем мире, вот сущность и, можно сказать, состав предложенной Мухаммедом веры, под именем откровенной. Эти общие положения неизменно, в различных только словах и выражениях, излагаются во всем ал-коране.

Впоследствии же времени мусульманская вера развилась в довольно стройную, саму в себе замкнутую систему. Богословы и комментаторы мусульманские не мало положили труда, пока их вера не достигла такого развития, не получила настоящего вида.⁵² Но поскольку они, при рассуждении о предметах веры, не давали мышлению своему достаточной свободы, не углублялись в самые основания богословских истин: то образовавшаяся под их взглядами система вероучения необходимо должна была принять множество внешних, пустых утонченностей, и от того естественно превратиться в формализм сухой, лишенный духа и жизни.

Далее, при изложении предварительных замечаний о мусульманском вероучении, находим нужным сказать здесь о том, как Мухаммед смотрел на веру вообще и, в частности, в каком отношении он поставлял ислам свой к истинному, божественному откровению. Важность сего вопроса будет видна из самого рассмотрения его.

Основываясь на некоторых местах корана, можно полагать, что Мухаммед в общих чертах имел почти верный взгляд на веру. Он смотрел на нее как на завет или нравственный союз между Богом и человеком. Союз этот сам собою предполагает условия как со стороны Бога, так и со стороны человека. С своей стороны Бог, для поддержания сего завета или союза, научает людей всему тому, что они должны знать и делать, и сверх того ущедряет их всякими благодеяниями; а люди с своей стороны обязаны веровать тому, чему они научаются свыше, должны совершенно предаться в волю Божию и осуществлять в деятельной своей жизни веру и преданность воле Божией.

Наставление людей от Бога предметам веры и нравственности началось со времени первого человека и вместе первого пророка – Адама и продолжалось чрез длинный ряд откровений, сообщаемых избранным Божиим до явления его – Мухаммеда, последнего пророка. Так, когда истинная вера приходила в забвение, или теряла главное свое основание, Бог посылал о том знамения и новые постановления устами Своих пророков, которые должны были или только указать людям их заблуждения и обратить от суеверия к установленным уже догматам, или утвердить некоторые новые догматы, преобразовать и усовершенствовать древние верования.

Отсюда можно видеть, что Мухаммед не отвергал божественного посланничества ветхозаветных патриархов и пророков; напротив, поставлял себя в тесной, необходимой связи с ними. Он неоднократно уверял своих последователей, что учит их той же самой вере, которой первоначально учили Адаме, Ной, Авраам, Моисей и Иисус Христос, что вера его есть только восстановление и усовершенствование веры иудейской и христианской. Так, во второй суре он несколько раз повторяет это уверение. «Мы поклоняемся, – говорит он, – Богу отцов наших: Авраама, Измаила и Исаака, единому Богу, и Ему предаем себя. Мы последуем закону праведного Авраама, который не был идолослужитель. Мы веруем и в то, что было ниспослано Аврааму, Измаилу, Исааку, Иакову и коленам их. Мы также веруем и тому, что было открыто Моисею, Иисусу и другим пророкам от их Господа; мы не делаем никакого между ними различия, и предаем себя Богу. Если прочие так веруют, как мы веруем, то они воистину шествуют путем истинным; если сего пути возвращаются вспять, то находятся в расколе и заблуждении».⁵³

Таким образом Мухаммед выдавал свой в сущности за туже самую богооткровенную веру, которую исповедовали древние патриархи, руководимые и наставляемые самим Богом, которая впоследствии была начертана в законе Моисеевом и которую, наконец, многочастне и многообразне древле Бог глаголивый отцем во пророцех (Евр. 1:1) раскрыл во всей полноте и всецелости чрез Единородного Сына Своего, Господа нашего Иисуса Христа. Но это со стороны само званного пророка есть дерзкое, святотатственное посягательство: ислам ни в каком случае не может и не должен стоять наряду с ветхозаветною, тем более с новозаветною верою. Христианство и мусульманство – две веры, не смотря на видимое в некоторых пунктах сходство, по духу своему и главным, коренным истинам, совершенно противоположные одна другой. Истинность первой необходимо исключает истинность последней. И действительно, мусульманство есть верование ложное, самодельное, составляющее собственное изобретение лжепророка, где отразились личные его недостатки и часто позорнейшие страсти, изобретение, показывающее всякое отсутствие истинно-божественной, свыше-откровенной веры.

Для раскрытия и показания лживости и мнимой божественности мусульманства, мы удерживаем тот же самый, весьма удобно приложимый, метод исследования, которым доказывали истинность и божественность веры православно-христианской, т.е. приложение признаков истинно-божественной веры.

Мусульманское верование не имеет ни внутренних, ни внешних признаков истинно богооткровенной веры, даже, как мы уже и говорили, не в состоянии выдержать и некоторых из сих признаков; мало того: к нему нельзя приложить и одного какого-либо, признака её во всей целости и полноте.

Чтобы суждение наше о лживости и мнимой божественности мусульманской веры по внутренним признакам имело твердое основание, изложим наперед, сколько нужно для цели, содержание её учения. Для сего нет нужды слишком подробно разбирать мусульманское вероучение: довольно рассмотреть в возможно общих чертах две главные её стороны: догматическую (иман) и нравственную (дин); также сделаем краткий взгляд и на внешнее богослужение мусульман. 

Догматическое учение мусульманской веры, по смыслу корана и по понятию богословов мусульманских, главным образом состоит из следующих частных пунктов: из веры в Бога Единого, из веры во всевластие Божие или учения о судьбе, из веры в ангелов, из веры в воскресение, день суда и воздаяние по делам и, наконец, из веры в писания и пророков.

Рассмотрим обстоятельнее исчисленные здесь пункты.

1.      У Мухаммеда была верная мысль о Боге, как не изобразимом Духе, чуждом всех условий материи, как о существе высочайшем, едином, вечном, премудром, всемогущем и милосердом, неограниченном царе и владыке, которому все подчинено на небеси и на земли. Но как человек шаткий и непоследовательный в религиозных своих убеждениях, Мухаммеде допустил в своем ал-коране много ложных и нелепых понятий о сей важнейшей истине веры, например, Бог представляется у него совещающимся с ангелами о создании человека,⁵⁴ попрекающим человека тем, что Он призывает его к истинной вере,⁵⁵ перехитряющим людей,⁵⁶ прельщающим их и посылающим дьявола побуждать их ко греху⁵⁷ и т.д. Также иногда Мухаммед приписывает Богу нечистые и предосудительные образы, вовсе недостойные существа всесовершеннейшего...

В частности, касательно учения о Боге, самый главный и существеннейший догмат мусульманской веры есть учение о единстве Божием. Догмат этот так излагается в символе мусульманском: «слово единства: исповедую, что нет Бога, кроме Аллаха. Он один; нет у Него соучастника; Ему царство, Ему хвала; Он живит и мертвит; Он жив и бессмертен; в руках Его счастье и Он всесилен.» Вера в единство Божие, по понятию мусульман, так важна, что без неё невозможно спасение, все дела без соединения с нею ничего не значат и совершенно бесполезны. Потому в ал-коране находятся самые строгие запрещения против не признающих, по мнению Мухаммеда, единства Божия. «Неверные говорят, – часто восклицает он, – Всесильный породил чад: как небеса не разрушатся, земля не разверзется, как горы не опрокинутся и не падут, когда они произносят это! Ибо, не прилично Богу рождать детей. Боже! отврати нас от такого безумия. Хвала Ему! Он создал небеса и землю. Как Он может иметь детей, когда у Него нет жены»?⁵⁸

2.      С верою в единство Божие тесно связана вера во всевластие Божие или в учение о судьбе. Все, что ни происходит в мире, происходит по изволению Всевышнего Бога, по Его намерению и Его неизбежному определению. Все бывшее, сущее и имеющее быть – от вечности написано по всемогуществу и предведению всеведущего Господа в ляуху-ль-мяхфуз.⁵⁹ Бог есть творец не только самого человека, но и всех дел его. Всякому уготована известная степень счастье или несчастье; судьбу каждого человека Бог привязал к шее его, как бы ошейник, который никакому смертному невозможно сбросить с себя. Он же, всемогущий, творит неверие неверных, праведность праведных, нечестие нечестивых. «Бог, – учит Мухаммед, – вводит в заблуждение и наставляет на путь правый кого восхощет, ибо, Он всемогущ и премудр»⁶⁰ Словом: все, когда-либо, существовавшее, существующее и имеющее существовать, должно существовать так и столько, как и сколько определено Богом, выполняя своим существованием, волею или неволею, Его божескую волю и намерение.

Впрочем, в ал-коране все так смешано, беспорядочно и нестройно, что трудно и едва ли возможно с точностью и определенностью высказать сущность того или другого богословского понятия, и в особенности это должно сказать по отношению к учению о всевластии Божием или о судьбе. В лжеоткровении мухаммедовом, при бесчисленном множестве мест в пользу безусловного предопределения, есть несколько мест, хотя и не решительных, и в пользу свободы человеческой. Видно, что Мухаммед колебался, совершенно ли отнять свободу у человека, или оставить ему хоть несколько оной, и склонялся более к безусловному предопределению.

Потому и последователи Мухаммеда не одинаково рассуждают относительно сего пункта учения. Одни из них допускают чисто безусловное предопределение. Это вообще приписывается суннитам, а в частности секте Джабрийэ, по понятиям которой все действия человека, добрые и порочные, происходят именно вследствие неотразимой необходимости. Шииты же, и преимущественно образованный класс между ними, или вовсе не верят в учение о неизбежном роке (доказывая, что такого странного догмата пророк и не думал внушать, и вследствие того места ал-корана, в которых прямо говорится в пользу безусловного предопределения, толкуют мистически), или хотя и признают значительно смягчают его, исповедуя так: «Бог хочет в нас нечто и хочет от нас нечто: то, что хочет в нас, Он скрыл; что же хочет от нас, открыл нам. Как дурно делаем мы, когда стараемся проникнуть в то, что Бог хочет в нас, пренебрегая тем, что хочет от нас».

Вообще же, надобно допустить, что учение о безусловном предопределении или судьбе составляет один из существенных догматов ислама, что подтверждается особенно практикою мусульман: они всюду видят владычество рока, как в делах житейских, так и в нравственно-религиозных действиях. Отсюда-то главным образом происходит и их нравственное и умственное усыпление...

3.      Весьма важное место в мусульманской догматике занимает учение об ангелах.      

Коран предписывает непременную веру в бытие ангелов; по его взгляду, тот неверный, кто говорит, что нет таких существ. Собственно же учение мусульман об ангелах можно представить в следующем: ангелы суть существа высшие человека; они имеют тело чистое и тонкое, созданное из огня; они ни едят, ни пьют, ни распространяют своего рода. Ангелы имеют различные должности: одни из них служат Богу различными телодвижениями, другие воспевают Ему похвалы, иные записывают деяния людей и возносят к трону Бога молитвы их, или отправляют другие должности.

Четыре ангела особенно близки к Богу: это: Джибрил – ангел откровения, Михаил – раздаятель даров Божиих, потребных людям на земле, Азраил – ангел смерти, который отделяет души от тел (этот же ангел, гласит мусульманское предание, принес Богу землю, из которой Он сотворил первого человека), и Израфил, который будет трубить в день воскресения.      

Дьявол, которого Мухаммед называет Иблис за его отчаяние, был один из числа ближайших к престолу Божию ангелов; он назывался Азазил. Падение его в грех, по ал-корану,⁶¹ последовало от того, что он отказался воздать поклонение Адаму. Когда, по одушевлении статуи последнего, вылепленной из глины семи разных слоев и разных цветов, Бог сказал ангелам: «простритесь пред Адамом и бейте ему челом за то, что он умнее вас: ибо, умел дать имена всем тварям земным»; тогда светоносный Иблис и полчища, других гордых духов воспротивились Божию повелению, за что и были низвержены с неба...

Между бесплотными ангелами и плотяными людьми находится особый вид существ, так называемых джиннов. Они созданы из воздуха и по природе своей грубее ангелов. Общее у них с ангелами то, что они имеют крылья, могут летать, как ангелы, с одного конца мира на другой, и имеют некоторое познание будущего; а общее с людьми то, что они едят и пьют, распространяют свои род и подвержены смерти.

4.      Весьма часто и весьма много Мухаммед говорит о последней судьбе мира и людей.

Будет, по учению корана, воскресение мертвых, страшный суд и воздаяние по делам. Время воскресения известно только Одному Богу; даже сам архангел Джибрил сознавался Мухаммеду в своем неведении касательно этого предмета. Впрочем, о близости последних судеб мира можно судить по некоторым чрезвычайным знамениям. Главные между ними, по преданию мусульман, следующие: солнце взойдет на западе и потечет на восток; луна рассечется на две половины, из коих одна явится на севере, а другая на юге; выйдет из недр земли чудовище невиданной, ужасной величины. Вот описание этого чудовища: форма его будет состоять из разных частей разных животных, оно будет с головою быка, ушами слона, глазами свиньи, рогами оленя, шеей страуса, грудью льва, ногами верблюда и криком осла. За тем последует взятие Константинополя, явление антихриста, которого Евреи признают за Мессию, сына Давидова, и который восстановит иудейское царство, сошествие Иисуса Христа на землю, который будто бы примет ислам, вступит в брак, убьет антихриста и будет царствовать 40 лет. Но вдруг вторгнутся в его царство Гог и Могог, разрушат храм в Мекке – Каабу, разобьют черный камень и осквернят гроб Мухаммеда.

Впрочем, эти признаки воскресения решительно еще не определяют часа его. Непосредственно предшествующий часу сему признак должен быть первый из трех звуков трубы архангела. Этот звук называется звуком смущения: потому что все живущие на небесах и на земле исполнятся великого ужаса, исключая тех, которых Вам Бог возжелает изъять от сего ужаса.⁶² Коран, для большего возбуждения страха к дню воскресения, приписывает удивительные действия первому звуку архангельской трубы. Так, например, что земля разверзет свои недра и будет трястись; не только здания сравняются с землею, но и горы; небеса поколеблются, солнце померкнет, звезды спадут на землю, моря иссохнут, или превратятся в огонь и т.д. За первым звуком воспоследует другой, называемый звуком умерщвления.

Тогда все твари, населяющие небо и землю, умрут; последним умрет ангел смерти. Все это произойдет в мгновение ока, или в один миг. Спустя 40 лет после второго звука, раздастся третий звук воскресения, когда трижды протрубит в трубу архангел Израфил, который вместе с Джибрилом и Михаилом будет воззван к жизни прежде всех других существ. По этому тройственному звуку трубы все умершие воскреснут, и тогда тот же Израфил, ставши на утесе Иерусалимского храма, позовет всех к суду.       ,

По верованию мусульман, воскресение будет общее распространенное на все твари: ангелов, джиннов, людей и животных.

Род человеческий будет судим не тотчас же, как только соберутся все народы; прежде суда ангелы расставят всех по чину и порядку, и люди в таком положении станут ожидать суда 40 лет, по другим 70–300, а по мнению некоторых даже 50 тыс. лет. Каждое из сих мнений основывается на авторитете пророка.

Когда после воскресения пройдет определенный срок, Бог, наконец, явится на суд. Мухаммед вступит в должность ходатая, после того, как Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иисус будут исключены из сей должности, довольствуясь испрошением освобождения от мучений только своим душам.

Последний суд продолжится не долго: Бог, всегда скор в произведении суда. Именно, по представлению мусульман. Бог будет судить только полдня, или, как некоторые сокращают, менее мгновения ока.

Для соблюдения справедливости, будут поставлены весы; архангел Джибрил будет держать их. Чашки этих весов, из которых одна будет повешена над раем, а другая над адом, столь огромны, что могли бы поддержать небо и землю. Хотя некоторые понимают в смысле аллегорическом то, что в коране говорится о весах, но древнее мнение правоверных принимает повествование о весах буквально. Поскольку же действия и слова не могут быть взвешиваемы, то на весы будут положены книги, в которых записаны оные. Приговор будет произнесен смотря потому, куда перетянет книга добрых или злых дел.

После суда, получившие право войти в рай пойдут с правой стороны, а осужденные – с левой; но те и другие по мосту, называемому сират, устроенному поверх ада. Мост этот будет тоньше волоса и острее острия меча. Добрые без всякого затруднения, легко и скоро, как молния или как ветер, пройдут по этому страшному мосту в след за Мухаммедом, и тотчас же вступят в рай, восклицая при вратах его: «хвала Богу, благоволившему совершить свои обетования! рай Его есть наследство наше». А нечестивые прямо низвергнутся в разверженный под ними ад.

Ни о чем так часто не упоминается в ал-коране, как о рае и аде. Нет почти суры, в которой бы не было сказано о том и другом несколько слов; и притом везде, где только говорится о сем предмете, говорится с особенным воодушевлением и увлечением в сильных, пламенных и энергических стихах. Видно, что – то был любимый предмет Мухаммеда.

Все, что могла придумать пылкая, неистощимая на вымыслы, восточная фантазия приятного, радостного и увеселительного, находится в изображении рая Мухаммеда. Так станем говорить словами корана, земля в раю будет из наилучшей пшеничной муки или из чистейшего шафрана; камни в нем, как перлы и гиацинты; стены усыпаны золотом и серебром; стволы всех деревьев чисто золотые. Между деревами красивейшее и наиболее лучшее дерево Тюба, или древо счастье. Дерево это хотя будет находиться в палатах пророка, но по отростку его будет в доме и у каждого верующего. Оно отягчено гранатовыми яблоками, виноградом, финиками и другими прекрасными плодами, необыкновенными по своей величине, неизвестными по вкусу для смертных. Так как обилие вод делает известные места приятными, то в коране часто говорится об источниках райских. «Там реки всегда чистой воды, там реки молока, всегда сладкого для вкуса, там реки вина, всегда приятного для питья, там реки светлого меду».⁶³ Кроме рек, рай будет орошаем бесчисленным множеством источников и фонтанов.

Правоверные, обитая в таком раю, будут провождать жизнь веселую, исполненную всяких удовольствий, будут покоиться на пышных ложах и мягких возглавиях, покрытых злато-швейными покрывалами, и на прекрасных коврах, под сенью самого престола Божия; будут облечены в зеленые одежды из превосходного шелка и атласа и украшены ожерельями и браслетами из золота и жемчужин, белейших снега. И Господь будет говорить им: «ешьте и пейте, услаждая чрево свое в награду за сделанные вами добрые дела; возлежите на ложах, стройно поставленных».⁶⁴

Но главное украшение рая и главное блаженство правоверных составят пленительные гурии. Они существа прекраснейшие, без всякого недостатка: созданы не из глины, как обыкновенные смертные женщины, но из чистого мускуса. Они свободны от всех нечистот и слабостей пола. «Я дам вам, – говорится в коране от лица Божия, – в супруги дев чернооких и голубооких: воистину я создал для вас райских дев особливым созданием, создал вечными девственницами и равными по летам с вами, для вашего увеселения.»⁶⁵

Степени блаженства будут различны: на высшей степени оного будет столько наслаждений и удовольствий, что для того, чтобы вполне воспользоваться ими, недостаточно обыкновенных сил человеческих. Посему Бог одарит каждого, предназначенного к высшему блаженству, сотнею сил человеческих. И притом, блаженные всегда будут иметь молодость неизменяемую, рост их будет величественный, одинаковый сростом Адама, г. е. (как думают мусульмане) не менее 60 локтей.⁶⁶      

Так, рай Мухаммедов по преимуществу рай чувственный, исполненный земных наслаждений, сладострастия и праздного покоя. Если в некоторых местах корана и встречаются указания на блага духовные, которые будут состоять в созерцании личности Божией утром и вечером, в общении с ангелами и молитвенных занятиях: то об этих благах Мухаммед говорит очень мало и как бы между прочим. Главным же образом обращает внимание своих последователей на такие удовольствия, которыми может наслаждаться только одна низшая половина существа человеческого, одно тело.

Сколько Мухаммед описал рай чувственно соблазнительными, приятными картинами, столько же воображение его позаботилось населить ад всем, что есть скорбного; мучительного и ужасного.

Для составления себе понятия об аде и адских мучениях, по взгляду мусульман, возьмем несколько мест из ал-корана и также из преданий.

От рая ад будет отделяться стеною необъятной широты и величины; это, кажется, копия с непроходимой пропасти, находящейся между раем и адом, пропасти, упоминаемой в Св. Писании (Лк. 16:26). Самый ад будет разделен на 7 отделений, одно другого ниже, в которых должны поместиться грешники разного рода. Поверх каждого отделения станет бодрствовать стража из 19 ангелов.

Что касается мучений, которым подвергнутся заключенные в аде, то эти мучения подробно и самыми черными красками описаны в коране и преданиях. Мучения ада главным образом будут состоять в нестерпимом жаре и холоде, ничем неутолимой жажде и голоде; особенно страшно для нечестивых будет дерево «Закум», возвышающееся из глубины преисподней, плоды которого столь же смертельны, как жало змиино. Степень адских мучений будет различна, сообразно степени самых преступлений. Мучения не для всех вечны: мусульмане грешники, после очищения наказаниями, освободятся по ходатайству за них пророка; противное сему мнению у них признается еретическим. Напротив, неверные вечно будут мучиться в аде. «Неверующих я повергну в ад, – говорит Бог, – да горят в огне геенском, и когда сгорят на них кожи, я дам им кожи другие, да восчувствуют болезненное мучение: ибо, Бог премудр и всемогущ».⁶⁷

5. Наконец, в коране также не редко заповедуется вера в писания и пророков, без чего не возможно быть и истинным муслимом. Это не чисто догматическая часть мусульманского вероучения, но собственно историко-догматическая.

Книгами, именуемыми священными, мусульмане называют те части божественного откровения, которые, по их понятию, написаны были перстом божественным. И все они суть не иное что, как выписки из небесной скрижали.

Всех священных, богооткровенных книг, по исчислению мусульман, 104: из них 10 даны были Адаму, 50 – Сифу, 30 – Еноху по Аврааму; Пятикнижие же, Псалмы, Евангелие и Коран преемственно сообщены Богом Моисею, Давиду, Иисусу и Мухаммеду. За исключением четырех последних, все остальные книги потеряны. А из этих четырех три первые потерпели столько изменений и повреждений, что, хотя, быть может, и есть в них некоторая часть истинного слова Божия, однако же никак нельзя полагаться на списки, находящиеся теперь в руках иудеев и христиан.

Число пророков, которых Бог время от времени посылал на землю, по преданию мусульманскому, простирается до 224 тысяч, или по другому – до 124 тысяч. Эти огромные числа отчасти объясняются тем, что арабы разумели пророчество совсем иначе, нежели мы. Предсказание будущего у них не характеризует пророка, так что в числе пророков Мухаммед поставляет, например, и Александра Македонского и вообще людей, оказавших значительное влияние на судьбу различных народов, как в делах религиозных, так и гражданских. Не все пророки равны между собою по своему достоинству; одни из них превосходнее других. Одни посылаемы были с частным поручением апостолов, т.е. обязаны обращать людей от их неверия и суеверия; другие имели важнейшее предназначение – преобразовывать и усовершенствовать веру...

Все пророки вообще были изъяты от тяжких грехов и не впадали в большие заблуждения. Все они проповедовали одну и туже веру (ислам), которая от начала мира была и до конца мира будет и должна быть единою истинною, православною верою, хотя частные постановления и обряды, установленные избранными Божиими, по воле Провидения, и могут изменяться в разные времена.

По словам самого Мухаммеда, особенною силою Божией были исполнены Моисей, Иисус и он сам, последний из пророков, после которого уже не будет более посланников Божиих.

В коране часто и с уважением говорится об Иисусе Христе, как великом пророке, издревле предвозвещенном в законе, имевшем все доказательства своего высшего, божественного посланничества. Так, Он называется там Апостолом Божиим, Мессиею, Словом Божиим, Духом Божиим, ниспосланным от Ветхого деньми в непорочную утробу Девы Марии чрез благовестие архангела, чудотворным Учителем Евангелия, Наставником на путь истины и спасения и другими именами. При всем том, Иисуса Христа Мухаммед считал низшим себя; а тем более, по его понятию, Иисус Христос не есть Бог, ни Сын Божий. «Те неверные, – учил Мухаммед, – которые говорят, что Иисус, Сын Марии, есть истинный Бог и Сын Божий: не приличествует Богу иметь Сына. Христос только апостол Божий, раб Божий, одаренный духом пророчества и назначенный быть примером для сынов Израилевых, ибо, Он Сам, будучи еще младенцем в колыбели, изрек о себе: Я есть слуга Божий; Господь дал Мне книгу нового завета, поставил Меня пророком, повелел Мне творить чудеса, наблюдать молитвы и творить милостыню.»⁶⁸

Что касается собственного лица, то Мухаммед называл себя высшим и чрезвычайным посланником Божиим, всенародным проповедником истины, мужем, превосходнейшим всех древних пророков, печатью их. Арабские писатели так описывают разговор Бога с Мухаммедом, когда последний восходил на 7-е небо. «Я сотворил Адама со славою, будто бы говорил Бог Мухаммеду, но по причине его неверности ко мне обесславил его. Авраама Я принял другом Моим, но тебя приемлю возлюбленным моим. Если Я близко обращался с Моисеем на горе Синайской: то не находится ли и ты здесь – на небе предо Мною, где Я говорю тебе и ты говоришь Мне? Если восхитил Я Еноха в превыспренняя, и ты теперь не отстоишь ли от Меня только на расстоянии двух луков? Если Я дал Давиду псалмы: то не дал ли и тебе коран?» «Если Я покорил Соломону ветры и птиц, то тебе покорю народы. Если Я сотворил из Моего духа и Моего слова Иисуса: то написал имя твое рядом с Моим».⁶⁹

Продолжим далее словами самого корана: «Я послал тебя, о Мухаммед! как милость ко всем тварям. Верующие в пророков прежде бывших! бойтесь Бога и веруйте в апостола Мухаммеда: высочайшее достоинство принадлежит Богу и посланнику Его».⁷⁰

Отсюда можно судить и о том, какую важности мусульмане усвояют своей священной книге. Ал-коран, по их убеждению, выше всех книг: Моисеевых, Пророческих и даже Евангелия; он есть несомненное утверждение того, что открыто было прежде, и изъяснение всего писания; это – истинное направление людей и увещание от Господа ко всем тварям. Ал-коран – книга превосходнейшая, истинно-божественного происхождения. «Я клянусь, – говорит Мухаммед, – заходящими звездами, и это есть великая клятва, клянусь, что аравийский коран есть превосходная книга и, без сомнения, начертан на первоначальной предопределенной скрижали, которая хранится у престола Божия, исполненная величественного слога и премудрости». «Я Господь, – будто подтверждает Бог слова Мухаммеда, – ниспослал книгу сию, именуемую на арабском языке ал-коран, исполненную обетовании и угроз, да боятся люди Бога и да возбудятся умы их к познанию Его».⁷¹

Но мы увидим, как далеко книга эта недостойна таких похвал, и что она не только не может назваться книгою божественною, но и замечательным произведением человеческим, основательно составленным.

Представив в общих чертах главные существенные догматы мусульманского вероучения, сделаем теперь нужные замечания на них.

Прежде всего надобно сказать, что внутреннее содержание мусульманского вероучения крайне скудно, и то, что в нем есть, почти все заимствовано – частью из раввинских сказаний касательно некоторых мест ветхого завета, частью из апокрифических книг христианских, частью из учения сабеев, магов и древних праотеческих верований арабов, и все это переработано, только очень поверхностно, собственным мышлением Мухаммеда, восполнено и украшено его фантазией. Таким образом мусульманское вероучение представляет не всегда разумное и не вполне сознательное усвоение того богатого наследства, которое досталось самозванному пророку от предшествовавших веков. Это сбор многих несовместных понятий, это неестественное, насильственное соединение разного рода теорий, без всякой внутренней связи. А потому, догматика мусульман теряет почти всю свою цену, при первом прикосновении к ней критики.

Мы видели, что Мухаммед не всегда верно учил и о Боге – этой первоисточной, основной истине веры. Бог у него представляется то полнотой всевозможных совершенств, так что, скажем собственными его словами, «если бы и волны морские обратились в чернила для описания высочайших свойств Божиих, то и их бы не достало для достойного прославления Господа всяческих»; то в некотором отношении источником многих недостатков...

Мухаммед часто хвастался учением своим о единстве Божием, но вера в Единого Бога глубоко внедрена в душу каждого человека и составляет существенную её потребность. Потому здесь нет особенной заслуги со стороны Мухаммеда. И притом, догмат этот, по всей вероятности, заимствован им, ибо, и христиане всех сект, и евреи, и сабеи, и маги, жившие тогда в Аравии, согласно признавали одно верховное существо, создавшее мир и управляющее им, что, действительно, Мухаммед язычник не понял и не умел понять во всей полноте и чистоте самой первой истины веры, это яснее всего открывается из того, что он не уразумел сущности и высоты истинного христианского учения о Боге Триедином, приписывая христианам в. этом отношении небывалые верования, например – будто они поставляют в число Лишь Пресвятыя Троицы и Деву Марию⁷².⁷³

Другой догмата мусульманской веры, т.е. о безусловном предопределении или неизбежной судьбе совершенно ложен и вовсе недостоин Бога, существа высочайше премудрого, всеблагого и праведного. По этому догмату Бог представляется не премудрым правителем мира, а скорее деспотом, который распоряжается всем, и миром физическим и миром существ нравственных, без всякого отношения к свободе последних, по какому-то слепому произволу, и который, не известно почему, одних предопределяет к райскому блаженству, а других к вечным мучениям во аде.

Мухаммед боялся сказать, что Бог имеет закон для себя и действует по закону, из опасения, как бы тем не ограничить существа Божия и не назначить предела Его действиям, между тем как мысль о законе, приличествующем Богу, нисколько не ограничивает и не стесняет беспредельности существа Божия. Бог имеет закон и всегда действует по закону. только этот закон – такой, которого никто и никогда не предписывал Ему: Он Сам для Себя закон. Иначе сказать: Бог действует всегда в высочайшей степени свято и премудро, а не по какому-то нерассудительному произволу, как думает Мухаммед.

Далее, догмат о неизбежной судьбе или неотразимом роке возмутителен и для человека, существа нравственно-свободного: потому что он делает последнего существом не действующим, безличным, как бы одною тенью... Кроме того: догмат мусульманский о роковой судьбе находится в противоречии с самим собою и с другими истинами. Мухаммед учил о безусловном предопределении; но он же должен был говорить и о свободе человека, и о вменяемости дел наших. Ясно, что ни то, ни другое нисколько не гармонирует друг с другом и не имеет для себя никакой примиряющей среды. Наконец, все приписывая Богу и не принимая никакого различия между попущением и самым действием, Мухаммед должен был выставить Бога причиною, производящею в мире не только добро, но и зло, не только жизнь, но и смерть. Бог – виновник зла и смерти!? Не богохульство ли это?

Учение об ангелах у Мухаммеда стоит на ряду с важнейшими истинами, составляющими сущность веры; а между тем он не позаботился о том, чтобы передать оное во всей чистоте и простоте. К мыслям верным и назидательным, заимствованным из ветхого и нового завета, Мухаммед привнес разные предания из еврейского талмуда и смешал оные с учением о добрых и злых духах из древнейшей веры персидской, и все это подкрасил вымыслами собственного своего воображения, суеверными и недостойными существ духовных. Вообще учение об ангелах, какое содержит в себе мусульманская вера, слишком чувственно, слишком отзывается антропоморфизмом. Сверх сего, Мухаммед изобрел какой-то особый, небывалый род существ между ангелами и людьми...

Учение мусульманской веры о последней судьбе мира и людей темно, сбивчиво и неопределенно; кроме того, исполнено нелепых рассказов и странных басен. Но где особенно Мухаммед дал широкий разгул своей, неистощимой на вымыслы, фантазии, и где вполне отразилась личность его – страстного восточного человека, то это в изображении рая и ада. Истинно христианское чувство оскорбляется грубостью и нелепостью красок, которыми Мухаммед описал удовольствия рая. Сладострастие, праздность, кушанья, питье, жены, великолепные сады и т.п., вот главные составные части мусульманского рая, с известными ограничениями в этом свете, но без границ и конца в будущем. чистые же наслаждения души, каковы: созерцание Бога, сообщение с ангелами и молитвенные занятия – с одной стороны стоят у него как-то в тени в картине рая, а с другой находятся в совершенном противоречии с общим её характером, чувственным и сладострастным. Равно как и ад Мухаммедов чисто-вещественный; он наполнен исключительно ужасами земными...

Наконец, касательно историко-догматической части мусульманского вероучения должно сказать, что тут нет ни догматики, ни истории. Да Мухаммед и вообще не любил рассуждать о догматах: омраченный чувственностью его разум был почти вовсе неспособен к тому; здесь же и фантазия его мало находила для себя пищи. Собственно, же историческая часть, представляющая длинный ряд посланников Божиих, не имеет истинного исторического достоинства.

Здесь непрестанно попадаются то противоречия, то анахронизмы, то явные нелепости; это – плохое произведение современного невежества и часто самого сумасбродного бессмыслия. Сказания ветхого завета о древних патриархах и пророках так обезображены вымыслами обманщика, искажающего до отвратительности все, к чему он не прикоснется, что едва можно узнать в них те самые лица и деяния, о которых с таким умилением и назидательностью читаешь в священной библии. Все пророки у Мухаммеда выходят более воображаемыми, небывалыми существами, чем действительными лицами, с их отличительными свойствами. Каждому из них приписал он свой собственный образ мыслей и выражений, всех их сделал настоящими мусульманами, вечно проповедующими одно и тоже; потому все изображения этих лиц выходят у Мухаммеда выкроенными, так сказать, по одной мерке и чрезвычайно между собою сходными.

Мы видели, что мусульманское вероучение большею частью заимствовано; видели, как оно несостоятельно, как светлые и чистые истины божественного откровения в нем извращены или перемешаны с разными человеческими вымыслами, с такими баснями и заблуждениями, которые почти совершенно затмевают их и подавляют.

Сверх всего этого, оно не полно, в нем не достает много такого, что существенно необходимо в деле веры. Так, мусульмане не признают высочайшего и важнейшего таинства искупления рода человеческого, такого таинства, которое составляет средоточие богооткровенной веры.

И разум, и свидетельство истинно-божественного откровения уверяют нас, что род человеческий находится в состоянии падения, и, следовательно, не может не чувствовать потребности восстановления. Мусульманское вероучение в некоторой степени допускает первую часть этой несомненной истины, т.е. падение человека. Мухаммед включил в ал-коран свой рассказ о падении наших прародителей,⁷⁴ говорил о суде Божием, лишившем их и потомство их первобытного блаженства, сознавал и слабость, удобопреклонность людей ко злу; но он не дал в своем вероучении места таинству искупления, и тем разорвал два друг от друга неразрывные события в домостроительстве нашего спасения, из которых одно без другого не может иметь никакого значения.

От чего же это произошло у Мухаммеда? Как Мухаммед смотрел на падение первых людей, почему он отделил эту истину от истины искупления и почему не допускал необходимости последнего?

Мухаммед, а за ним и его последователи понимали и понимают грехопадение первых людей не так верно и не совсем полно, как следует, не так глубоко, как научает нас смотреть на это величайшее в мире событие истинно-божественная, православно-христианская вера. Правда, мусульманин чувствует грех и живо сознает свою греховность пред Богом, но между тем касательно сего предмета он имеет много совершенно ложных понятий, вследствие которых далек от мысли о необходимости высшей, чрезвычайной помощи для избавления его от грехов, для освящения и обновления растленного его существа. Грех, по понятию мусульман, слишком велик и ужасен, потому что им оскорбляется величие и святость Бога, который жестоко карает нарушителей и презрителей Его святой воли. За то, по их же представлению, Бог весьма милосерд и милостив. Он знает, как человек слаб и немощен, как поползновенен ко греху, и потому охотно прощает и милует его. Когда человек поскорбит, ударит себя в грудь, повергнется пред Богом в слезах умиления и раскаяния, Всемилостивый и Милосердый все позабудет, все простит, переменит гнев на милость, и человек будет прав пред Богом.

А потому, следствия греха, как думают мусульмане, отнюдь не простираются на самую природу человека, на существо его. Как глубоко грех повреждает и, растлевает естество наше, этого мусульмане не знают: тление и смерть, по их мнению, в порядке вещей и определены самим Богом. Очевидно, с такими взглядами на грех и следствия его, трудно прийти к мысли об искуплении и искупителе. По понятию мусульман, искупление и искупитель вовсе не нужны, потому что грешник и после греха все тот же человек по природе, без всякого повреждения и растления своих сил и способностей. Что же касается самой вины за грех, то Бог, если только захочет, может снять ее с человека и простить; потому что Он милостив и милосерд, неограниченный царь и владыка всего. Пагубно-успокоительная мысль!

Не станем опровергать такого лжеучения мусульманского верования. Говоря об истинности и божественности веры православно-христианской, мы изложили истинное православное учение об этих двух высочайших и важнейших догматах: падении и искуплении. Здесь позволяем себе только повторить две, три мысли из прежде высказанных. Человек, согрешив, поступил, выражаясь ближе к понятию мусульман, против собственной души,⁷⁵ которая, сама собою, стремилась к выполнению закона божественного, и в тоже время дал превратное направление своим силам. Силы человека стремились по природе в одну сторону, именно – к добру, а он дал им другое направление – неверное, и таким образом, если можно так выразиться, сдвинул их с надлежащего пути, повредил, испортил, словом – нарушил закон своей природы. И потому, удалившись от Бога, источника жизни, он внес в свою природу беспорядок, разрушение и смерть. Для приведения человека в первобытное состояние потребны были сверхъестественные средства, необходимо было чрезвычайное лице для избавления его от греха и смерти.

Что же касается того, что Всемилостивый и Милосердый может снять с человека вину за грех и простить его без особенного со стороны его удовлетворения разгневанной правде Божией, должно сказать, что вина человека за грех пред Богом такова, что Бог при всей Своей милости, милости беспредельной, не мог и не может простить человека без должного со стороны его удовлетворения; потому что сколько с одной стороны велика милость Божия, столько же с другой стороны бесконечно велико и правосудие Его.

Не уразумев во всей полноте истины падения, как человек душевный, не имея возможности принять в сердце свое учения о высочайшем таинстве искупления, как человек плотяный, обманув многих, его послушавших, зловестием о легкости спасения собственными силами, как дух льстивый, Мухаммед лишил последователей своих величайшего блага, драгоценнее которого нет для человека, т.е. освобождения от вечной духовной смерти, ожидающей их за предназначенною всем телесною, временною смертью. Страшно и подумать о таком лишении, тем более, что оно произвольно и уже ничем не может быть вознаграждено. Это не какой-либо, посторонний догмат, не имеющий влияния на участь нашу, но самый существенный, на котором основано все наше спасение и в котором убеждает обуревающее нас чувство греховности нашей, взывающее о помощи свыше.

Не признав, при своем взгляде на грех и на следствия греха, потребности искупления и искупителя, Мухаммед не признал, и не мог уже признать, и на самом деле совершенного Господом нашим Иисусом Христом искупления. Мы видели, что в коране часто и с уважением говорится об Иисусе Христе, как великом пророке, но вовсе отвергается Его служение роду человеческому, как хода тая и искупителя, равным образом отвергается и Его божество. «Иисус в глазах Божиих тоже, – говорит Мухаммед, – что и Адам; Бог создал его из персти и сказал: будь, и он был. Это слова истины от Самого Бога; страшитесь сомнения».⁷⁶ И не удивительно, что чувственный разум Мухаммеда не мог возвыситься до духовного созерцания божественного естества в лице Иисуса Христа. Омраченный плотскими помыслами, самозванный учитель веры не понял и возможности для человека иного, духовного рождения, он не внес в свое учение догмата о божественной благодати, возрождающей нас. Тем более Мухаммед не в состоянии был постигнуть предвечного рождения Сына Божия от существа Отчего...

И вообще Мухаммед был вовсе неспособен к пониманию высоких и чистейших истин веры, о которых в его учении или совершенно нет ничего, или встречаются одни намёки. Потому важнейшие вопросы о Боге, человеке и мире скорее им рассекаются, чем разрешаются. Напротив, о других предметах, не нужных, или мало полезных в деле веры, он говорит непрестанно и распространяется с чрезвычайно утомительною подробностью.

Таким образом догматическое учение мусульманской веры совершенно не достойно веры истинно-божественной. Мухаммед – язычник отчасти не понял основных истин откровения, отчасти извратил их по своему взгляду, так что и те немногие истины, которые заимствованы им из ветхого и нового завета, почти совершенно затемнены и подавлены разного рода заблуждениями, баснями и нелепыми присказками.

Некоторые превозносят похвалами нравственное учение корана и находят, что оно почти не уступает или мало уступает христианскому. Мнение чрез меру пристрастное в пользу мусульманства и ни на чем не основанное, – мнение нелепое. Но с другой стороны нельзя не сказать и того, что в нравственном учении мусульманской веры есть не мало и добрых правил, и постановлений. И в этом ничего нет удивительного. Святой апостол Павел говорит, что и язычники, не имущие закона, естеством законное творит (Рим. 2:14). Следовательно, кто только внимает гласу совести, тот уже близок к добру, хотя не имеет достаточно силы совершать оное без благодати, свыше даруемой от Бога. Тем более Мухаммед, который выступил в качестве учителя веры спустя 6ть столетий после того, как утвердилась Христова вера на востоке, и который заимствовал учение свое частью и из христианства, мог иметь пред собою чистые источники для почерпания нравственных истин; и если чему здесь должно удивляться, то это самовольному уклонению Мухаммеда к «иным началам», в которые вовлекли его отчасти невежество, отчасти честолюбие и чувственность.

Нравственное учение мусульманской веры, не смотря на то, что в нем много заимствовано из книг ветхого и нового завета, далеко не есть учение истинно-откровенной веры, а разве только извращение оного. Прежде всего, недостаточность нравственного учения ислама открывается из того, что оно крайне односторонне, ограничивается почти исключительно внешним поведением человека, без всякого отношения к внутреннему расположению сердца, и почти все заключено в обрядовые действия.

По смыслу корана, сущность мусульманской практики состоит в исполнении узаконенных молитв с предшествующими омовениями, в раздаче милостыни, в строгом соблюдении поста в месяц рамазан и священном странствовании в Мекку.

1)      О молитве. Молитву у мусульман предваряют омовения, которые составляют необходимое к ней приготовление. Кто хочет молить Всевышнее Существо, тот должен быть чист, должен прежде омыть лицо, голову, руки и ноги.⁷⁷ Мусульмане верят, что эти омовения древни; они будто предписаны были Богом еще Аврааму, а архангел Джибрил, явившись в виде хорошенького мальчика, показал и сам способ совершения их. Для побуждения к точнейшему выполнению сей обязанности, т.е. омовения, Мухаммед объявил, что практика веры основывается на чистоте, которая есть половина закона; без чистоты и молитва не будет услышана. А чтобы это приготовление, столь необходимое для мусульманской набожности, не было оставляемо по недостатку воды или другим причинам, Мухаммед повелел употреблять вместо воды песок или пыль.

Самая же молитва есть необходимейшая обязанность; мусульмане называют ее столпом веры и ключом к раю. Чтобы молитва не была пренебрегаема, Мухаммед заповедал молиться пять раз в сутки: утром, в полдень – вскоре после наклонения солнца к западу, вечером – пред захождением солнца и после захождения солнца, потом ночью – пред первою стражею. Повеление относительно сего порядка, по уверению лжепророка, получено им во время ночного путешествия его на небо. Мусульмане во время молитвы делают определенные в числе и порядке наклонения, преклонения на землю и сиденья. Все эти движения сопровождаются произнесением, неизменно установленных при каждом из них, молитв и стихов ал-корана. Сура 1, именуемая «введение» составляет неотъемлемую принадлежность каждого молитвословия мусульман; она находится у них в великом уважении и называется главою молитвы, хвалы и благодарения Богу и даже сущностью корана.⁷⁸

У мусульман есть особенные дни, нарочито посвящаемые молитве. Пятница, или как они называют ее, день собрания, самим Мухаммедом назначена для народного богослужения, частью в воспоминание окончания, в вечер пятницы, сотворения Богом всего мира, частью в благодарение Господу за сохранение жизни пророка, по изгнании из Мекки, прибывшего в Медину в пятницу. «О правоверные, – говорит Мухаммед, – молитесь непрестанно и наблюдайте учрежденные времена молитвы; а когда вас позовут на молитву в день собрания (в пятницу), то спешите к воспоминанию дел Божиих, оставляя куплю и прочие работы житейские».⁷⁹

2)      О милостыни. Милостыня столь же важная добродетель, как и молитва. Мало глав в коране, в которой бы не говорилось о милостыне. «Да подается милостыня для вспомоществования бедным, неимущим, собирающим оную, совершенно во всем предающимся воле Божией, для выкупа пленных, для заплаты долгов, путешественникам, и для подкрепления священной войны. Злословящие же милостыню верных и смеющиеся их вере будут сами предметом посмеяния Божия и жертвою мучений.» Коран заповедует, как можно чаще, подавать милостыню, и особенно во время молитв, которые становятся действительнее от милостыни. Мусульмане смотрят на милостыню. как на дело великой заслуги. Она, по выражению корана, славное одолжение Господу. Один из первых калифов (Омар) говаривал: «молитва доводит нас до половины пути к раю, а милостыня открывает нам самый вход в него».

3)      О посте. Пост – обязанность столь важная, что Мухаммед назвал его дверью веры и говорил, что запах уст постящегося Богу приятнее мускуса.

Пост заповедан мусульманам в месяц рамазан, с появления новой луны до другой. В продолжение каждого дня рамазана, они должны воздерживаться от пищи и пития с восхождения до захождения солнца, а ночью могут разрешать на все. В этот пост, по сказанию Мухаммеда, был ниспослан ал-коран с высшего, седьмого неба на самое нижнее, откуда архангел Джибрил сообщал оный Мухаммеду разновременно, в продолжение 23 лет; и раздельно, статьями и отрывками; равно как и другие пророки – Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иисус в тот же месяц получали свои откровения от Бога. «Поститесь правоверные, – учит Мухаммед, – установленное число дней. Особенно вы должны поститься в месяц рамазан, в который вы получили коран с неба, руководство людям, наставление на путь правый и различение между добром и злом. Но вам, правоверные. законно и в пост входить ночью к женам вашим: они одежда вам, вы одежда им. Бог знает немощи ваши и прощает вам. Итак, идите к женам, вкушайте и пейте с ними до утра, пока возможно будет различать белую нить от черной, и потом поститесь до ночи и будьте непрестанно на местах молитвы. Таковы уставы Божии».⁸⁰

В соблюдении поста мусульмане строги более, чем в чем-либо. Поста уничтожается, если кто, умываясь, ненамеренно проглотит несколько капель воды; некоторые даже простирают свою точность в посте до того, что не открывают рта для разговора, из опасения, чтобы не взошел внутрь воздух. Но после захождения солнца мусульмане разрешают на все, предаются всяким непотребствам, всем удовольствиям плоти.      

Пример и удостоверение самого Мухаммеда одобряет посты произвольные; но особенно важны посты в известные дни месяцев, почитаемых священными.⁸¹ Один день поститься в священный месяц лучше, нежели три дня не в священный; а один день поста в месяц рамазан выше трех дней поста в эти священные месяцы.

4. О священном странствовании в Мекку. Каждый мусульманин обязан совершить путешествие в Мекку хоть однажды в жизни, если здоровье и средства позволят, для поклонения Богу в Каабе.⁸² Послушаем, как об этом у лжепророка в коране говорит Сам Бог: «О чада израилевы! вспомните милости Мои к вам и то, что я предпочел вас всем народам. Вспомните, когда Я, после искушения праотца вашего Авраама, рек ему: воистину я поставлю тебя образцом богослужения для всего рода человеческого, а он Мне ответствовал: и для всего потомства моего. И Я назначил святой дом Мекки быть убежищем роду человеческому, местом безопасности и храмом молитвы. И Я поставил с Авраамом и Измаилом завет, да сохранят дом мой чистым для притекающих к нему и в нем приседящих и молящихся с благоговением». «Воистину, – учит Мухаммед, первый дом, учрежденный для богомолья есть тот, который в Мекке – дом благословенный, к которому должны обращаться все твари в своих молитвах. Там есть ясные знамения: там место (на черном камне), где стоял Авраам, там безопасности для всякого туда входящего. Посещать этот дом есть обязанность по отношению к Богу каждого, кто может туда путешествовать. Ибо, сам Бог назначил Каабу святым домом, убежищем для человеческого рода; сам Он учредил священные месяцы для путешествий, обряды, жертвоприношения, украшения, которыми святой дом должно обвешивать. Итак, совершайте правоверные путешествие в Мекку и посещайте Бога. Кто замедлит посетить храм Мекки, должен принесть приношение, какое будет для него удобнее. Так надлежит поступать и тому, кто совсем не посетит святого храма Каабы.»⁸³

Мусульмане совершают путешествия с разными предписанными обрядами. Прежде, чем путешественник вступит в Мекку, должен очиститься чрез омовение, надеть свое лучшее платье, намазаться самыми дорогими ароматами и подать милостыню. Пришедши же в самую Мекку, он тотчас входит в храм, также с известными обрядами. Обряды состоят сначала в хождении кругом Каабы, потом между горами Сафа и Мерва, далее путешественник останавливается на горе Арафат, закаляет жертвы и остригает голову в долине Мила. Шествие вокруг Каабы начинается с того места, где находится черный камень. Делается обыкновенно семь кругов; в три первые – шаги малые и скорые, а в четыре последние – шаги большие и медленные. Шествие между Сафа и Мерва совершается также семь раз – частью тихо, частью бегом.

После поклонения Богу в Каабе, путешественник отправляется в Медину – на поклонение гробу Мухаммеда. Вступив во владения Медины, он беспрестанно должен повторять известные формулы. А приближаясь к мечети, обыкновенно говорит: «о Господи! Буди милостив к Мухаммеду и его роду. О Господи! отпусти мне мои прегрешения и отверзи мне двери Твоего милосердия». Потом уже приступает к гробнице лжепророка, и тут молится в различных местах, выполняя при этом разные обряды...

К обрядовой же стороне ислама надобно отнести и обрезание. Хотя в коране положительно не предписывается обрезание, и потому, по взгляду мусульман, оно не есть дело необходимое; однако же этот обряд считается важным и полезным, установлением древним и божественным. Обрезание было в обыкновении у арабов еще до Мухаммеда и, по преданию, перешло к ним от Измаила. Но измаилиты обрезывали своих детей не в 8-й день, как делали иудеи, но на 12-м или 13-м году жизни: ибо, в этом возрасте обрезан был их родоначальник. Мусульмане детей своих обрезывают тогда, когда они будут в состоянии произносить слова: «нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его». Именно, время обрезания они выбирают более удобное, от 3 до 8 лет. Некоторые этот обычай основывают на повелении, данном Аврааму, а другие полагают, что он внушен был еще Адаму архангелом Джибрилом, для того, чтобы удовлетворить проклятию обрезанием плоти, которая после растления грехом стала воевать на дух.

Таковы главные обряды, без исполнения которых не возможно быть истинным муслимом, учеником Мухаммеда и жителем рая. И жалкий мусульманин действительно верит, что без точного и мелочного исполнения внешних обрядовых действий самое чистое сердце, самая искренняя вера, самая святая любовь не достигнут того, чтобы быть приятными Богу; тогда как путешествие в Мекку или пост в месяц рамазан уничтожает всякое преступление. Потому-то мусульмане самым строгим образом, неопустительно, буква в букву, исполняют все предписания обрядового закона. Для них пятикратное посещение каждый день мечети, омовения, милостыня и т.п., суть дела первой важности, выше которых они не знают. Ими свидетельствуют они свою преданность Богу, чрез них надеются получить высшую или низшую степень райского блаженства. Последователь Мухаммеда, будучи весь погружен в одну внешность и обрядность и от того будучи не в состоянии понять высокой духовности христианской веры, отражающейся во всех действиях истинных христиан и проникающей их, не может надивиться с своей точки зрения, как христиане вообще мало служат Богу. Видя, что у христиан совершается служба три раза в сутки, и то в городах, тогда как у них производится она неопустительно пять раз в день, будет ли то в городе или селе, где есть мечеть, мусульманин отсюда заключает о забвении христианами Бога, нерадении их в отношении к Нему и, стало быть, к своему собственному блаженству.

И пусть бы обряды, которые с такою точностью исполняют мусульмане, ищущие в них своего опасения, заключали в себе высокое знаменование, a то они не содержат в себе никакого глубокого смысла. Так, внешние омовения, ежедневно повторяемые у мусульман только для чистоты внешней, не заключают в себе никакого внутреннего, духовного значения: ибо, они не возрождают из естественной в жизнь духовную, как у христиан единственное, неповторяемое таинство крещения, омывающее нас от первородного греха. Равномерно и обрезание крайней плоти, служившее знамением ветхого завета у евреев до установления нового завета обетованным Мессиею, не имеет и не может иметь у мусульман никакого духовного значения: ибо, они не ожидают Мессии. Оно даже не служит им и нравственным знамением обрезания плотских страстей: ибо, нигде, как у них, не открыто более свободы для постыдных страстей...

Таким образом нравственная часть мусульманской веры лишена почти всякого духовного содержания; во всем видна формальность, внешность, а не «поклонение Богу в духе и истине». А такая вера, которая состоит из одних обрядов, не соединяет человека с Богом и ведет скорее к суеверию, чем к добродетели. Действительно, самое строгое, постоянно-неизменное исполнение мусульманами обрядовых действий нисколько не содействует к нравственно-религиозному их усовершенствованию: потому что в основание исполнения сих действий не полагается сердечное расположение и благочестивое чувство. От того-то, можно сказать, вся нравственность мусульман более дело обычая, нежели совести и веры.

Если же в мусульманском вероучении и содержатся правила и предписания собственно нравственные, то их весьма мало, и все они, притом, или нечисто истинные, или совершенно ложные. В самом ал-коране упоминается только о некоторых добродетелях, например, о честности, справедливости, употреблении имения в защиту веры и т.п.; упоминается также и о некоторых пороках, коих должно удаляться, преимущественно же о многобожии, об отпадении от веры, убийстве и т, п. Правда, в коране не редко предписывается и любовь к Богу, но эта любовь необходимо превращается в рабский страх, который есть начало нравственности, по учению Мухаммеда. На каждой почти странице он повторяет: «бойтесь Бога, ибо, Он жестоко наказывает». В ал-коране также говорится и о любви к ближним, но число ближних ограничивается только одними правоверными, т.е. мусульманами, и к тому же друзьями, по отношению же к иноверным заповедуется непримиримая ненависть, преследование и даже убийство. «О правоверные! не входите в искреннее дружество ни с кем, кроме самих себя – муслимов; не принимайте в друзья себе ни евреев, ни христиан; не берите себе в друзья всех, получивших прежде вас писания, и неверных, смеющихся вашему закону и считающих оный за ложь и обман».⁸⁴ «О пророк! будто говорит Бог, нападай на неверных с оружием и поступай с ними жестоко. Я поражу страхом сердца неверных, а вы отсекайте им головы и все концы их перстов за то, что они сопротивляются Богу и Его апостолу».⁸⁵

В отношении же человека к самому себе, в ал-коране нет или почти нет никаких собственно нравственных обязанностей, потому что в нем вовсе, кажется, не обращается внимание на усовершенствование и внутреннее исправление сердца. О самоотвержении, благости души, кротости и смирении в исламе ничего не говорится. Будучи далек от того, чтобы приписать какую-либо, важность высшей из добродетелей – целомудрию, Мухаммед установил своим учением и уполномочил своим примером все то, что противно этой добродетели. «О правоверные! дайте сирым девам, пришедшим в возраст, пропитание; а если с сиротами женского пола вы не можете поступить по правде, то берите из них в супружество тех, которые нравятся вам, – две, три, четыре... Вы можете разводиться с своими женами дважды и опять оставлять их у себя с любовью; но если муж разведется в третий раз, то уже не законно будет ему взять ее опять прежде, нежели она будет замужем за другим. О правоверные! вы имеете в апостоле Божием превосходный пример, а ему дозволено иметь множество (до десяти) жен и сколько угодно невольниц, приобретенных куплею, или военною добычею. Зачем воздерживаться от позволенного Богом?».⁸⁶

В этом кратком очерке, можно сказать, заключается почти все собственно нравственное учение ислама! Из него видно, как это учение не чисто, жестко, часто ложно и нелепо. Главный его недостаток – это отсутствие духа святой любви, который проникает и просветляет все истинно-человеческое, любви, которая бы простиралась не только на друзей, но и на врагов. И в самом деле, все почти учение Мухаммеда проникнуто духом брани, а не любви и мира. Коран не только заповедует ненависть ко всем иноверным, но и укоряет тех, которые чуждаются брани. «Вам предписали войну, а вы гнушаетесь её»! восклицает Мухаммед.

Кто говорит эти воинственные речи? Конечно, какой-нибудь завоеватель славолюбивый? Нет. Так говорит духовный законодатель и учитель веры. Мухаммед думал, что он уже довольно справедлив, когда произнес следующие слова: «когда ты мстишь за нанесенные тебе обиды, старайся, чтобы месть твоя была соразмерна с ними». Мухаммед превозносит закон Моисеев: «око за око и зуб за зуб», как лучшее законодательство, хотя также велит руководствоваться и Евангелием. Но он не извлек из него сих высоких истинно-божественных слов: слышасте, яко речено бысть: око за око, и зуб за зуб. Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5:39). И послушные своему пророку, мусульмане в точности исполняют его предписания. В глазах их нет святее закона, как презирать всех тех, которых ислам назвал именем неверных. Всевозможные несправедливости, все утеснения, все оскорбления, все бесстыдства позволительны для них в отношении к не держащимся одной с ними веры. Это самое первое учение, которое напечатлевают им еще в юности.

Что же касается чистейших внутренних добродетелей, для Мухаммеда они как будто бы не существовали. Он оставлял без всякого внимания высшую, духовную сторону человека, а о низшей, телесной стороне уже слишком много заботился, и все в существенный вред первой. Это особенно открывается из учения Мухаммеда о многоженстве. Здесь же самым ясным образом высказался чувственный и низкий образ мыслей лжепророка. Самозванный учитель веры не стыдился потакать низким слабостям своих последователей. Вместо того, чтобы умерять и обуздывать страстные порывы своих последователей в жарких странах, где все страсти пылки и раздражительны, он разрешал почти на все, дозволив всякому иметь до 4-х жен, дав полную волю разводиться с ними до трех раз. Ни о каком предмете так многословно и так красноречиво Мухаммед не распространяется в своем небесном коране, как о чувственности и удовлетворении плотской похоти чрез многоженство и наложничество. Ясно, что это был один из любимейших его предметов, который он раскрывает и изъясняет во многих сурах разными способами, всегда соблазнительными и оскорбительными для благочестия, целомудрия и не скверного ложа супружеского.

Отвратительно даже следовать за всеми изворотами сладострастия и женскими интригами, которые были не раз оговариваемы в коране и подавали повод к какому-либо, новому узаконению, выдаваемому за видение свыше. И это случалось не редко. Надобно удивляться, что есть еще люди, которые превозносят похвалами нравственное учение мусульман, когда оно так низко и когда святейшее имя Божие столь хульно и часто приемлется всуе для предметов грубой чувственности!

Кроме сказанного, в восполнение нашего исследования о нравственном учении мусульманской веры, должно еще присовокупить: оно не имеет ни твердых оснований, ни достаточно сильных побуждений; не представляет ни действительных средств к выполнению налагаемых обязанностей, ни истинно-высокой цели.

Нравственное учение мусульманской веры, говорим, не имеет твердых оснований. Все правила и предписания корана, разбросанные и разъединенные между собою, большею частью касающиеся только внешних обрядовых действий, не имеют никакой внутренней, взаимно связующей их живой связи, не имеют никакого центрального начала, из которого бы они вытекали и к которому бы опять примыкали. А это происходит от того, что обрядность ислама, в чем и состоит его нравственность, оторвана Мухаммедом от понятия о добродетели, которая должна быть основою всего служения нашего Богу.

Нравственное учение ислама не имеет достаточно сильных и высших побуждений. В коране ясно высказаны только два побуждения: это – рабский страх и обещание награды, состоящей главным образом в наслаждениях чувственных в настоящей и будущей жизни. Но не смотря на всю обаятельную заманчивость, в раю Мухаммеда пожелает жить разве человек самый нецеломудренный, развратный и преданный всем земным страстям.

Человек, не имеющий понятия о высших чистых наслаждениях своего духа и о неизреченном блаженстве праведников в вечном соединении с бесплотными ангелами и Самым Богом, святейшим и совершеннейшим Духом. Очевидно, побуждения к нравственности, какие предлагает мусульманская вера, самые низшие; о любви же к Богу – Законодателю, которою мы должны руководиться при выполнении нравственных обязанностей своих, не говорится ничего.

Мусульманская вера не дает своим последователям никаких средств к легчайшему выполнению нравственного закона и всех обрядовых предписаний: она предоставляет каждому действовать собственными силами. Словом, в мусульманском вероучении нет ни малейшего понятия об одном из важнейших догматов истинно-откровенной веры, именно – о божественной благодати, без которой человек сам по себе ничего не может творить доброго.

Нравственное учение мусульманской веры не имеет и истинно-высокой цели. Мы видели, что нравственность мусульман заключена в одни внешние обрядовые действия, которые, очевидно, нимало не преобразуют и нравственно не усовершенствуют человека, а тем менее могут делать его существом святым и истинно-блаженным, что составляет непременную цель истинной богооткровенной веры.

Вообще, должно сказать, что если бы нравственность откровенной веры была такова, какова – мусульманской: то она была бы вовсе неудовлетворительна для рода человеческого, нисколько не содействовала бы к духовному его усовершенствованию. Нравственное учение мусульманства крайне односторонне и не только не дополняет естественного необходимыми истинами веры и правилами жизни, но и извращает последнее во многих отношениях. Если же и есть в нем добрые начала и предписания, то они находятся в явном разногласии с общим духом и характером всего нравоучения...

Внешнее богослужение мусульманской веры состоит из обрядов, не имеющих никакого высокого смысла и значения, из обрядов большею частью пустых и суеверных.

Внешнее богослужение мусульманской веры не достойно ни Бога, Существа достойно покланяемого, ни человека, существа, покланяющегося. Оно не возбуждает ни удивления величию Божию, ни благоговения к таинственному присутствию везде присущего Господа всяческих, не возбуждает в душе молящегося ни умиления сердечного, ни размышления разумного. Совершаемые народом в мечетях молитвословия, в которых предстоятельствует имам, состоят в монотонном чтении и пении положенных молитв и стихов корана. Они так однообразны, так стеснены числительным рядом поклонов, стояний, сидений и разных поворотов, что трудно допустить, чтобы при отправлении их могло возникнуть чувство благочестия, и чтобы ум мог углубиться в смысл произносимых слов, и это тем более, что малейшее уклонение от устава для молитвы, опущение некоторых, хотя очень не важных, слов, положение руки не на установленном месте, по понятию мусульманина, отнимает все достоинство и ценность молитвы. Моление же соединенных между собою дервишей, мусульманских аскетов – суфиев, состоящее в различных кружениях под такт голоса или музыки и оканчивающееся изнеможением и исступлением, нелепо в высшей степени и показывает только или безумный фанатизм, или жалкое изуверство.

По внешнему виду своему, богослужение Мусульманской веры бедно и крайне несовершенно. Это и естественно: как скоро пусто самое содержание веры, нет в ней красот внутренних, то не может быть и внешнего благолепия. Так, например, обряд жертвоприношения (курбан), совершаемый мусульманами в месяц зуль-хидже и состоящий в принесении в жертву Богу какого-либо, животного из домашнего скота, хотя основан, по учению мусульманскому, на желании приносящего жертву выразить свою покорность Богу, свое исповедание Его владыкою всего живущего и умирающего; но как обряд, в основании которого лежит один человеческий произвол смертью благоугодить Животворящему, есть обряд суетный. Видна только здесь преемственность предания, перешедшего от отцов, но уже утратившего духовную силу вместе с духовным значением. Авраам и Измаил, родоначальники арабского племени, приносили жертвы, и Моисей установил законный их порядок для народа израильского: но что предзнаменовали сии жертвы? Ибо, по словам св.

апостола Павла, не возможно крови юнчей и козлей отпущати грехи, и жертвами сими воспоминание грехов на коеждо лето бывает (Евр. 10:3–4). Теперь, после принесения великой голгофской жертвы, совершилось то, что предзнаменовали ветхозаветные жертвы. Вместе с тем совершилось и отпущение грехов, о коих они воспоминали. Потому жертвы теперь должны быть упразднены. Христос, – говорит апостол, – единем приношением совершил есть во веки освящаемых. (Евр. 10:14).

Но Мухаммед, не постигнув своевременного совершения сих таинственных образов, удержал их в своем законе, и доселе проливается у его последователей кровь бессловесных животных, вместо бескровного приношения умилостивительной жертвы, в, воспоминание той, которая примирила Бога, с человеком. Праотец Авраам, видевший, по словам Евангелия, день Христов (Ин. 8:46), предвидел духом и сию искупительную жертву, когда, ради послушания, хотел принести Богу во всесожжение возлюбленного сына своего Исаака, который был прообразом Сына Божия, за нас пострадавшего, и тогда обещано ему было, что в семени его, т.е. в том, кто имел произойти от его рода, благословятся все племена земные (Быт. 22:18). Сказание о вольной жертве Авраама находится и в коране,⁸⁷ хотя, не объяснен настоящий, таинственный её смысл. Когда же исполнилось предсказанное благословение над родом человеческим в лице Иисуса Христа, искупившего кровью Своею мир: то Мухаммед, живший спустя шесть сот лет после сего благодатного события, не уразумел тайны, которую за две тысячи лет созерцал Авраам. Столько зорко око духовное, предвидящее за тысячи лет, и столь слепо око чувственное, незамечающее и того, совершилось!

Рассмотрев внутреннее содержание мусульманской веры, изложив с должными замечаниями учение её догматическое и нравственное, сделав краткий взгляд и на внешнее её богослужение, покажем вытекающие из всего этого следствия, т.е. что мусульманская вера совершенно не имеет внутренних признаков истинно-божественной веры.

Действительно, на какую сторону мусульманской веры мы ни взглянем, везде увидим недостатки совершенно противоположные достоинствам истинно-божественной веры.

Мусульманская вера недостойна Бога. Она не только не содержит истин совершенно чистых и высоких, отличающихся спасительностью и животворностью, но в ней едва ли можно найти и одну какую-либо, истину в свойственном её достоинству виде. Мало того: мусульманская вера заключает в себе много ложного. Так, например, она представляет Бога виновником заблуждений человеческих и даже зла, представляет его пекущимся об одной телесной стороне человека и т.д. Далее, учение ислама проникнуто многими нелепыми и безрассудными понятиями о самых коренных и важнейших истинах веры и нравственности, – и кроме того, дышит фанатическою злобою, столько гибельною для всех иноверных. Также чрезвычайно легкомыслен и безрассуден взгляд в мусульманстве на способ примирения падшего человека с Богом. По сказанию корана, Адам и Ева, обитавшие в раю на 4-м небе, пали оттуда, по козням сатаны, один на остров Цейлон, а другая на гору Арафат близь Мекки, и чрез 200 лет покаяния и плача о грехах своих прощены Богом, и в знак этого умилостивления Бог соединил их на Арафате, удовлетворенный их слезами.

Наконец, мусульманская вера недостойна Бога и потому, что представляет в себе много противоречий. В поиске противоречий в ней затрудняться нечего. Первое противоречие касательно возможности спасения в той или другой вере. Мухаммед сначала допускал возможность спасения в христианстве, иудействе и вообще в каждой вере, только бы человек веровал в Бога, воскресение мертвых и суд.⁸⁸ Но такой взгляд стоит в явном противоречии с духом всего корана, и в частности – следующим стихом: «Истинный закон в очах Божиих есть ислам. Всякий, кто следует другому закону, а не исламу, следует напрасно: благоговение и молитвы не будут здесь приняты от него, а за гробом он будет один из вечно погибающих! Ибо, нет другого закона, кроме божественного ислама»⁸⁹

Другое противоречие в исламе – касательно распространения веры. На первых порах своего проповедничества, когда у Мухаммеда еще не было значительного числа последователей, и потому никакой внешней силы, он высказывал, в тоне скромного проповедника, довольно умеренные требования, именно, чтобы его соотечественники отреклись от идолопоклонства, признали возвещаемое им единобожие первобытной веры и уверовали в него, как уполномоченного свыше. Принуждать к вере своей он считал за грех. Но когда счастливые успехи увенчали его первое предприятие, а энтузиазм его приверженцев сообщил смелый полет и его фантазии, и его честолюбивым стремлениям: тогда он совершенно иначе стал действовать. Во имя неба он объявил войну за закон Божий и утверждал, что надобно воевать до тех пор, пока на земле не будет одной истинной веры. Тогда в коране явились стихи, дышащие убийством и кровью. Множество и других противоречий можно найти в исламе...

Мусульманская вера не имеет надлежащего приложения и к человеку. Не смотря на то, что мусульмане утверждают, будто каждый, по самой природе своей, рождается муслимом, только родители или воспитание делают из него или еврея, или христианина, или последователя другой какой-либо, веры: на самом деле мусульманская вера в высшей степени несообразна с природою души нашей. Она не служит высшим освящением благороднейших сил и способностей человека. Так, она запрещает всякое рассуждение о вере: но цель, с которою Бог даровал человеку разум, та, чтобы человек разумно познавал Бога и сознательно служил Ему. Мусульманская вера догматом своим о безусловном предопределении слишком ослабляет или почти уничтожает свободу человека. Дозволением многоженства и всяких чувственных удовольствий развращает сердце, или чувство, и делает его совершенно неспособным к наслаждению благами духовными. Ислам не удовлетворяет и высших потребностей души нашей: ни потребности истины, потому что и не проповедует чистой истины и не ведет к ней; ни потребности святости, потому что, напротив, подавляет эту потребность и не дает никакой верной идеи о святости; ни потребности блаженства, ибо, то блаженство, о котором он говорит, которое обещает своим последователям – ложное блаженство, совершенно недостойное существа богоподобного.

Далее, мусульманская вера не имеет и предмета истинно-божественной веры. Из содержания её учения видим, что она не заключает в себе ни чистых и высоких истин догматических, ни животворных и спасительных истин нравственных. Большею частью вся она наполнена сказаниями, похожими на басни, и, притом, часто нелепыми и безрассудными. О важнейших же вопросах, касающихся настоящей жизни и жизни будущей, о вопросах, которые содействуют к достижению нашего предназначения, в ней или нет и намека, или если и говорится, то вопросы эти скорее рассекаются, чем разрешаются. Кратко: мусульманская вера, рассматриваемая в отношении к её предмету, чрезвычайно пуста, и более всего бросается в глаза пустота её формализма, самого сухого, лишенного духа и жизни.

Ислам не имеет истинно-высокой цели, достойной свыше-откровенной веры. Эта вера не просвещает человека светом истинного религиозного учения, не служит для него необходимым пособием в деле богопознания. Тем менее она имеет силы делать человека нравственно-лучшим, нежели каков он в состоянии естественном, делать его существом святым и праведным. Ибо, она не предлагает никаких истинно действительных средств к оправданию человека и примирению его с Богом. От того несчастный мусульманин, сколько бы точно ни исполнял все предписываемые в коране обряды, всё равно остается под тяжестью грехов, как первородного, так и произвольных, и, стало быть, под тяжестью проклятия божественного. А потому, если бы свыше-откровенная вера была такова, как мусульманская, то человек не исходно пребывал бы во тьме и сени смертней... Отсюда уже само собою открывается и то, что мусульманская вера не приближает и не может приближать человека к последней высочайшей цели нашей – к благодатному союзу с Богом, в удалении от которого нет для человека ни истинного счастье, ни блаженства.

И такая-то вера, которая недостойна Бога, которая не сообразна с природою души нашей и её высшими потребностями, которая не имеет ни истинного предмета и почти никакой цели, и такая-то вера, по убеждению мусульман, будто бы дана для всего рода человеческого и навсегда. Нет, она нисколько не оправдывает самым делом таких притязаний, усвояемых ей жаркими её последователями. Та вера не может быть истинно-божественною верою, назначенною для всего рода человеческого, которая не возвещает общечеловеческих истин, которая более обращает внимание на внешнее и случайное, чем на существенное и необходимое для человека, которая почти вся состоит из пустых и мелочных правил и предписаний. Та вера не может быть истинно-божественною верою, дарованною на все времена, которая передана в форме споров и опровержений, которая оставляет без надлежащего решения многие существенно важнейшие для нас вопросы.

Напрасно Мухаммед говорил, что вера, возвещаемая им, есть полное руководство, в котором находится все нужное ко спасению: всякому, сколько-нибудь знакомому с мусульманством, известно, что такое хвастовство самозванного пророка – явная и самая бессовестная ложь.

Рассмотрев на основании внутренних признаков истинно-божественной веры мусульманскую веру, заключаем, что она, по содержанию своему, действительно, верование ложное и мнимо-божественное. И притом, нельзя представлять так, что мусульманская вера в начале была чище, ближе подходила к вере свыше-откровенной, а потом исказилась и обезобразилась ложными и суемудрыми взглядами своих последователей. Нет, она – ложна в самом своем основании, в самом истомном начале. Для подтверждения высказанного положения, рассмотрим ложное откровение мусульман, – эту небесную их книгу, которой они не знают и цены.

Хотя, по убеждению мусульман, ал-коран есть истинное откровение Божие, изъяснение и запечатление всех прежде бывших откровений; но это с их стороны не более, как святотатственное усвоение: ал-коран есть самодельное изобретение ума естественного, человеческого, изобретение, показывающее довольно низкую личность его составителя и полное отсутствие истинно-божественного откровения. И в самом деле, если отделить от него все заимствованное из священных книг ветхого и нового завета, что составляет почти целую треть корана, то останутся только вымыслы плодовитой фантазии Мухаммеда, басни, присказки, нелепости, часто самые сумасбродные.

Почему же мусульмане так высоко смотрят на коран, что не находят слов для достойного выражения своего благоговения к нему и удивления? Такой высокий взгляд на свое лжеоткровение Мухаммед сам же внушил своим последователям.

Известно, что Мухаммед искал доказательства божественного происхождения корана в его красотах. «Если бы, говорил он, все духи и люди соединились вместе, чтобы составить нечто подобное корану, то не произвели бы ничего ему равного, хотя бы на то сложили в одно все свои силы».⁹⁰ И точно, удивление, какое эта книга, т.е. коран, внушила к себе в мусульманах, происходит главным образом от красоты слога и того тщания, с каким изобретатель её украсил свою прозу прелестью поэзии, сообщая ей гармоническое течение и делая рифмованные стихи и периоды. Но красота языка, изящество слога, витиеватость, блеск выражений и т.п. ни в каком случае не могут служить доказательством высшего, чем человеческого, происхождения корана. Иначе наравне с ним, или еще справедливее, должно приписать тоже сочинениям Платона, Демосфена, Цицерона и многих других неподражаемых писателей на разных языках.

Напротив, эти выхваляемые красоты корана отнюдь не служат ему благоприятствующим обстоятельством. Истина не любит прикрас, она величественна сама по себе и может убеждать одним естественным представлением внутреннего своего достоинства. Внешние же красоты известного произведения наводят весьма сильное подозрение: это часто значит, что оно именно с тем расчетом разукрашено и мастерски отделано, чтобы хитростями искусства и прелестями слога очаровав слух и воображение, не допустить читателя или слушателя обратить более серьёзное и глубокое внимание на пустоту содержания самой книги.

Как по внешней своей форме, так и по внутренней организации мыслей коран не может объявить притязания не только на откровение, но и на замечательное произведение человеческое, основательно составленное. Кроме разбросанности и нестройности в мыслях, нередко встречаются в нем самые вопиющие, непростительные погрешности против логики. Правда, коран есть произведение поэтическое, но и поэзия имеет свои законы и свою логику. Здесь все перемешано, и времена, и лица, так что говоря о прошедшем, Мухаммед употребляет будущее время, и напротив, говоря о будущем, он рассказывает как прошедшее; часто переносит речь свою от первого лица на третье и на оборот: оттого-то в коране такая темнота и неясность.

Далее, непрестанно попадается повторение одних, и тех же историй, мыслей и фраз. Многоглаголание и пустословие – самая обыкновенная вещь в коране. Потому-то чтение его, при всем его поэтическом достоинстве, делается скучным, тяжелым и несносным. В каждой суре почти можно найти все учение корана; везде читаем одно и тоже: опровержение идолопоклонства и многобожия и неразлучные с этим истории о предшествовавших пророках от Адама до самого Мухаммеда включительно, и утверждения, что он человек не сумасшедший, не чародей, что он проповедует не старинные басни.⁹¹ Отсюда объясняется отчасти и то, почему так трудно составить полное и положительное понятие о какой-нибудь истине мусульманской веры, от чего мусульмане сами хорошо не знают своей веры и имеют столько противоречащих взглядов на нее.

И может ли быть, в самом деле, такое произведение свыше дарованным откровением, когда в нем почти ничего нет положительно твердого? Выше, при рассматривании признаков истинно-божественной веры, мы показали, что откровение естественно должно быть излагаемо таким тоном, из которого бы прямо следовало, что здесь вещает Сам Бог, иначе сказать: в откровении должен господствовать тон положительно-твердый. Напротив, в ал-коране на многие предметы веры и деятельности даются ответы предположительные, в которых нельзя быть уверенным; выражение «может быть» в нем очень обыкновенное.

Если, далее, обратим внимание на самое образование корана, на побуждения к составлению той или другой его суры; то и здесь не найдем ничего такого, что бы подтверждало притязания мусульман на высокое название его божественным откровением. Почти весь ал-коран составлен, для того, чтобы оправдать то или другое предприятие Мухаммеда, и смотря потому, как изменялись его обстоятельства, так точно изменялись и получаемые им откровения. Если его занимало какое-нибудь новое дело, или если нужно было устранить возражение со стороны врагов против его и его учения, или следовало уничтожить какую-либо, трудность, или успокоить неудовольствие народа, или оправдать сделанный соблазн, в таком случае Мухаммед прибегал к архангелу Джибрилу, чтобы получить от него откровение, и тотчас являлось новое прибавление в ал-коране, которое вполне соответствовало желанной цели. Таким-то образом составлялось лжеоткровение мусульман, к которому они вовсе незаслуженно имеют беспредельное уважение.

Наконец, яснее всего лже-божественность ал-корана, а вместе и ложность мусульманской веры открывается из того, что коран наводнен множеством басен, разных безрассудных историй, нелепостей и противоречий. Как именно много находится в нем мест суеверных, баснословных или совершенно ложных, то всею точностью и подробностью указано трудолюбивым Маракчи.⁹² Мы не станем перечислять басни и нелепости корана: довольно их можно видеть и из представленного нами учения мусульманской веры; здесь скажем только о находящихся в лжеоткровении мусульманском противоречиях. Это тем важнее для нас, что сам Мухаммед доказывал истинную божественность своего творения отсутствием в нем всякого противоречия.

По словам Мухаммеда, в коране нет противоречий, коран – слово Божие, а слова Божии исполнены истины и справедливости, они неизменны, ибо, нет перемены глаголам Божиим.⁹³ Тоже говорит Мухаммед и в других местах: «Не рассматривали ли они внимательно коран? Если б он был не от Бога, то в нем нашли бы, без сомнения, много противоречий».⁹⁴ Видно, что Мухаммед старался избежать противоречий в своем коране; и не смотря однако же на то, как человек непоследовательный и нисколько нелогичный, он допустил в нем множество противоречий, прямых и не прямых, которых вообще насчитывают около 150-ти.⁹⁵ Стоит только анализировать слова Мухаммеда, рассмотреть мысль логически, в Связи с предыдущим и последующим, непременно найдется противоречие в словах и мыслях. Еще современники лжепророка замечали это и с укорами говорили ему: «ты ковач этих стихов».⁹⁶ Мухаммед прибег к следующей хитрости, чтобы защитить себя от легкомыслия и непостоянства: он стал доказывать, что противоречия в коране не суть противоречия в собственном смысле, а только отменения одних определений другими, лучшими. И по этому случаю он заставил Бога сказать ему: «на место всякого стиха, который мы уничтожили, или повелели забыть тебе, принесем новый лучший, или подобный ему».⁹⁷ Так Мухаммед защищался от допущенных им в коране противоречий. Последователи его пошли еще далее. На основании выше приведенных мест корана, у них образовался целый отдел богословия – об отменяющем и отмененном в коране, где с точностью определены, какие стихи должно считать отменяющими и какие отмененными и, следовательно, не имеющими силы и значения. Желая сколько-нибудь уменьшить противоречия, они всячески старались примирить их между собою разными софизмами, и наконец решили дело так: в коране некоторые стихи отменены и по смыслу и по букве, а, следовательно, вовсе остаются недействующими, другие стихи отменены только по смыслу, а по букве остаются в силе, а иные – только по букве, а смысл остается. Но такое объявление противоречий корана, очевидно, недостаточно, нимало не освобождает его от них.            

Таким образом совершенно несправедливо представлять себе так, что мусульманская вера сначала была гораздо чище, ближе подходила к истинно-откровенной вере, а потом будто обезобразилась. Нет, мусульманство есть верование ложное в самых своих основаниях, в самом неточном начале.

Между внешними признаками известной веры первое, что обращает на себя внимание, это – лицо её проповедника. Посему естественно, при суждении о внешних признаках мусульманской веры, сначала остановить внимание свое на основателе её, Мухаммеде, сыне Абдаллы.

Трудно с точностью определить побуждения, заставившие Мухаммеда решиться принять на себя лице пророка и посланника Божия, уполномоченного будто свыше восстановить и исправить древнюю веру Авраама и следовавших за ним патриархов. Так, много существует разных пристрастных взглядов на самозванного пророка Аравии в среде врагов и ревностных его почитателей, что едва ли возможно показан, чего в нем было более – мечтательности, само прельщения, или обмана. Но как он сам понимал свое дело, как смотрел на свою веру, как на цель или как на средство?

Из ал-корана видим, что современники долго не соглашались признать Мухаммеда посланником Божиим. Они называли его многими укорительными именами, выражающими ту или другую частную черту его характера: мечтателем и льстецом, сумасшедшим и расстроенным духом и телом, лицемером, обманщиком,⁹⁸ поэтом,⁹⁹ имеющим в себе демона.¹⁰⁰ Но все таковые подвергаются в ал-коране ужасным проклятиям и осуждаются на страшные мучения.

Можно полагать, что в начале своих замыслов Мухаммед, действительно, имел намерение восстановить в своем идолопоклонническом отечестве древнее единобожие; и это свыше вдохновенное, по его понятию, намерение поддерживалось в нем энтузиазмом, свойственным арабу, возникшим в нем в след за мыслью преобразовать своих соотечественников в религиозно-нравственном отношении. Так смотреть на Мухаммеда заставляют и собственный личный его характер, пылкий, мечтательный и в высшей степени предприимчивый, равно и окружавшие его обстоятельства, которые вообще были такого рода, что возбуждали сильнейшую потребность в религиозно-нравственном преобразовании арабов.¹⁰¹

Но Мухаммед не остался верным первоначальному своему намерению, по вступлении своем на поприще духовного законодателя и восстановителя древней, праотеческой веры. Он не всегда смотрел на веру свою, как на цель; как только усилился, он стал смотреть на нее, как на средство к возвышению. Потому иным он представляется как пустынник пещеры горы Хира, иным – как проповедник Мекки, другим – как завоеватель Аравии и князь своего народа.

И в самом деле, когда обратим внимание на то, что Мухаммед, сперва ревнитель чистоты и святости веры, сделавшись сильным и приняв на себя лице владыки и судии, непрестанно меняет свои постановления и предписания, выдает за божественные откровения такие мысли и слова, которые не могут назваться даже разумно человеческими и, сверх того, влагает в руки своих последователей огнь и меч против непокорных его исламу, то мы не можем не усмотреть в нем не только энтузиаста до само прельщения, но и намеренного обманщика, желающего обольщать других.

Сколь мало, действительно, Мухаммед соответствовал в своей жизни и действиях самовольно и святотатственно принятому им высокому, пророческому служению, показывает его характер, нечистый и мрачный, обнаруживающий резкие черты самых позорных страстей и самых низких пороков, словом – характер вовсе не пророческий.

Мухаммед в посланничестве своем, которое выдавал за истинно-божественное, имел целью не славу Божию, а самого себя. Так за проповедь своего корана он именем Божиим требовал любви к себе от своих соотечественников, любил величать себя пророком, апостолом Божиим, и всеми мерами добивался громкой славы...

Мухаммед показывал сильную страсть к преобладанию и корысти. «Корысти городов, по его словам, дарованных Богом апостолу, принадлежат Богу и апостолу Его».¹⁰² В звании уже пророка, Мухаммед построил дом себе в Медине. И вообще – все он обращал в свою пользу, и свои частные выгоды подкреплял печатью неба: «вы перестали внимать гласу пророков, Бог накажет вас за ваше неповиновение», – говорил он своим не всегда покорным слушателям.

Мухаммед обнаруживал резкие черты фанатизма и бесчеловечия. Он не жалел опустошать города и веси, и нещадно, безжалостно проливал, кровь человеческую. По покорении Мухаммедом Мекки силою оружия, а более голодом и коварством, вождь корейшитов – Абу Софиан, впоследствии тесть пророка, раз пришел к нему и сказал: «заклинаю тебя Богом и родством между нами, скажи мне, ужели действительно думаешь, что ты милость, ниспосланная нам от Господа? Ибо, ты отцов наших погубил мечем, а детей поморил голодом».

Жестокость и кровожадность были присущи Мухаммеду, и он почти ни мало не старался умерять их. Сделавшись чрез происки и хитрости предводителем толпы суеверных фанатиков, Мухаммед не выпускал из рук своих оружия, и последние десять лет его жизни были, можно сказать, одною беспрерывною кровавою бранью. Даже среди жестоких мучений, которым подвергался пред своею смертью, он мечтал только о войне. Как Мухаммед сам любил войну, так заповедал и своим последователям непримиримую вражду против всех неверных, внушая им страсть к ужасам опустошения, кровопролития и насилия в самых сильных и энергических стихах. Кровавым пятном на Мухаммеде лежат его предписания относительно священной воины и истребления идолопоклонников. Этого пятна ничем нельзя смыть с его памяти.

Мухаммеда предан был особенно грубым чувственным удовольствиям и не заботился об ограничении своих страстей. По словам даже своих историков, панегиристов, он имел сильное пристрастие к женскому полу – свойство, совершенно недостойное духовного законодателя. И как странно такое чувственное развитие в преклонных уже летах, после пятнадцатилетнего пребывания в браке с Хадиджею! И до такой степени все более и более разгоралась чувственность Мухаммеда, что он для удовлетворения своего сладострастия не упускал ни малейшего случая в своих походах и на богомольях вступать в новые супружества, нередко родственные и противозаконные. В то время, как Мухаммеду было 50-ти лет, он имел единовременно девять жен, из коих некоторые были даже близкие его родственницы. Но что особенно нечестиво, это то, что Мухаммед, в оправдание беззаконного своего многоженства, кровосмесительных браков и любострастной жизни, неоднократно объявлял своим последователям, будто бы он на все это имеет повеление от самого Бога, и на этом основании Мухаммед разрешал себе в качестве пророка более, чем другим. Не грешно ли таким образом играть вдохновением для своих плотских наслаждений?!

Мухаммед и сам чувствовал свои недостатки и видел многие свои пороки. Потому-то во всем обнаруживал чрезмерную заботливость о предохранении себя от порицаний, которые он, по собственному внутреннему сознанию, заслуживал за многие соблазнительные поступки свои. Таковы всегда обманщики: им кажется, что все их подозревают. Опасаясь быть изобличенными, они непрестанно оглядываются вокруг себя, для предотвращения внезапных нападений, и неусыпно заботятся о том, как бы им еще наперед отразить неприязненные улики.

Все это несомненно показывает низкую в нравственном отношении личность Мухаммеда и срывает с него личину пророка, которою он так недостойно дерзнул облечь себя.

Знамения божественного послания пророков, равно как и разительнейшие, яснейшие доказательства истинности свыше-откровенной веры, суть чудеса и пророчества. Посмотрим теперь, доказал ли Мухаммед каким-либо, чудом свое, как он говорил, посольство от Бога? Или вообще: может ли мусульманская вера представить хотя одно истинное чудо в подтверждение своего притязания на высшее происхождение?

Сам основатель мусульманской веры в продолжение всей своей лже пророческой жизни не совершил ни одного чуда, и сам несколько (около пятнадцати) раз прямо сознавался в том.¹⁰³

Так как посольство древних пророков сопровождаемо было множеством чудес: то и от Мухаммеда современники его требовали, чтобы он подтвердил посольство свое, если оно истинно, каким-либо, чудом. Об этом мы читаем в ал-коране следующее: «неверующие говорят, что коран есть не иное что, как смесь сновидений, или произведение фантазии поэта, или собрание рассказов чародея, и требуют, чтобы ты явился к ним с каким-нибудь чудом. Так, например, чтобы ты извел им источник из скалы, или двинул горы с своих мест, или повелел проглаголать мертвецу, или взошел как бы по лестнице на небеса и принес на землю книгу, свидетельствующую о тебе, или низвел бы с неба ангелов для засвидетельствования твоего учения, или повелел бы разрушиться небесам и пасть на них, как угрожал ты им за неверие, или создал бы дом для себя из золота, устроил сады из пальмовых и виноградных дерев и провел посреди их обильные реки».¹⁰⁴ Что же в таком случае делал Мухаммед? Он пускался тогда в обычное свое красноречие, рассказывал занимательные истории, фантазировал о будущем, указывал на внутреннее, будто исполненное высоких тайн, содержание своих слов и т.п. Но, когда этим не удавалось успокоить своих возражателей, Мухаммед прямо принужден был отказываться от совершения чудес. «Я не говорю вам, отвечал тогда он, что владею сокровищем Божиим, что я знаю тайны, что я ангел; я исполняю только то, что мне открыто».¹⁰⁵

Причины на то, почему не творит чудес, Мухаммед представлял своим последователям и не последователям следующие: 1) вера есть совершенно свободный дар Божий, и чудеса тут вовсе не имеют никакого значения, здесь все дело зависит от свободы Божией; 2) прежние пророки, которые предшествовали ему, довольно совершали чудес для убеждения людей к принятию вполне достаточно и теперь для препобеждения неверия неверных, – предшествовавшие примеры доказывают это; 3) чудеса во власти Единого Бога, и Он как не всем пророкам назначает одинаковые должности, так и не всех их наделяет силою творить чудеса, а только дает эту силу тем, кому нужно. Так Моисей послан был преимущественно для доказательства и подтверждения провидения Божия; Соломон для обнаружения своей премудрости, славы и величия; Христос для откровения людям истины и правды, ведения и силы: для откровения правды, поскольку жил без греха; ведения, поскольку предсказывал будущее; силы, поскольку творил чудеса, свойственные единому Богу. Притом прежним пророкам необходима была сила чудес потому, что ни один из них не имел власти понуждать людей к вере, а он, Мухаммед, возвещая верным блаженство рая и неверным мучения ада, для доказательства всемогущества Божия, имеет нужду в мече, а не в чудесах, чтобы принуждать к вере не покоряющихся. Такими и подобными умствованиями Мухаммед отвечал своим последователям, язычникам, а больше всего иудеям и христианам, когда они требовали от него чудес. Приведем для подтверждения своих слов несколько мест из ал-корана.

Так, жители Мекки и Медины, после неоднократного прошения чудес от Мухаммеда и отказов с его стороны, говорили: «не веруем ему, если он не низведет на себя какое-либо, знамение от Господа своего». «Ты ответствуй им, – будто бы Бог повелевает Мухаммеду – это воистину тайна Божия, потому вы ожидайте ее и я буду ожидать».¹⁰⁶ В другом месте корана так пишется о жителях Медины идолопоклонниках: «клятвою клянемся святейшему Богу, что если б он чрез Мухаммеда совершил пред нами чудо, поистине мы уверовали бы в него». «Скажи им: чудеса во власти Божией, и он не попускает им уразумевать их; подлинно, когда бы по их желанию были совершены чудеса, они и тогда не уверовали бы: потому что я отвращу сердца и глаза их, чтобы они не уверовали с первого слова, так что если б сошли с небес у ним ангелы и мертвые стали бы говорить с ними, и тогда бы не уверовали».¹⁰⁷

И еще: иудеи, представляя причины, почему не веруют в Мухаммеда, между прочим говорили: «Бог заключил с нами условие, чтобы мы не имели веры ни в какого посланника, пока он не совершит пред ними какого-либо, чуда, например, жертвоприношения, сведши огнь с неба». В ответ на это в ал-коране мы читаем: «Отвечай им: приходили к вам прежде меня пророки и посланники с чудными доказательствами и с тем, чего вы требуете, – почему же вы убили их, если вы правдивы? Если они подозревают тебя в обмане, то не думай об этом, они называли и прежде тебя бывших посланников обманщиками, хотя те приходили к ним с доказательствами, законами и книгами священными.»¹⁰⁸

Впрочем, Мухаммед невольно чувствовал, что чудеса необходимы для доказательства истинности веры. И так как он не мог представить истинных чудес, то принужден был прибегнуть к обману и хитрости. Частые припадки эпилепсии, которым он был подвержен, помогли ему утвердить мнение, будто он находится в общении с небом. Время своих припадков он выдавал за такое время, которое Всевышним Существом назначалось для его пророческих восхищений и небесных наставлений, а судороги свои объяснял не иным чем, как живым ощущением близкого присутствия Божия.¹⁰⁹

Сверх сего Мухаммед, как на чудо, указывал на свои победы, чрез которые он из простого гражданина сделался князем своего народа и которые будто одержаны им при пособии сонмов ангелов, сражавшихся вместе с его воинами. Но из всех чудес, кроме величайшего и постоянного чуда – корана, который выше всех чудес Моисеевых и Христовых и который один заключает в себе несколько (шестьдесят) тысяч частнейших чудес, из всех чудес Мухаммеда самое славное чудо, – это путешествие его на небо.¹¹⁰

Но еще современники с насмешками приняли нелепую сказку дикой фантазии Мухаммеда об этом чуде. Эта сказка оскорбила многих до того, что некоторые даже из признавших ислам отреклись от него, и она едва не стоила жизни самому провидцу. Абу Бакр должен был клятвою подтвердить истину сказания нового пророка о путешествии его по небесам. Потому и позднейшие ученые мусульманские смотрят на это сказание различно. Впрочем, правоверные несомненно убеждены в истине сего лжечуда и повествование о нем принимают в буквальном смысле. Так Д’оссон, излагая по Омар Hécсефию члены мусульманской веры, под 28-м параграфом говорит:¹¹¹ «вознесение (мирадж) пророка несомненно: по воле Предвечного, он поднялся с плотью на самый верх неба». Но некоторые из мусульман и между ними Абульфеда,¹¹² самый скромный панегирист своего пророка из арабских писателей и сравнительно с ними очень добросовестный, выражают недоумение: было ли путешествие сие совершено с телом, или это только видение во сне.¹¹³

Жаркие поклонники Мухаммеда, из ревности к его славе, пошли еще далее своего пророка в вымыслах ложных чудес. При обычной своей наклонности к чудесному, фантастическому и таинственному, они приписывают учителю своему неисчислимое множество разного рода чудес, повествованием о которых, по их словам, можно бы наполнить целые книги. Так, Ахмед Эфендий, приводимый Д’оссоном,¹¹⁴ подробно рассказывает о чудесах, которые будто предваряли и сопровождали рождение, жизнь, апостольство и кончину Мухаммеда. Он упоминает о предсказателях и волхвах, предрекших рождение Мухаммеда, о радостных восклицаниях всех легионов духов и бесплотных существ при рождении пророка, о свете, коим пророк объят был при рождении и который распространившись по всей вселенной, освятил собою восток и запад, о том, будто Мухаммед произошел на свет уже обрезанным.

Тот же писатель упоминает о необыкновенной скорости возраста Мухаммеда, который по своему желанию тотчас же перешел из младенческого возраста в возраст мужа; о двух ангелах, покрывавших всегда его своими крыльями во всех воинских походах; о словах его, будто имевших силу оживлять засохшие деревья и в одно мгновение потом покрывать их не только листьями, но и плодами; о том, что дерева выходили к нему на встречу, камни приветствовали его, источники истекали из под его пальцев; о чудесном действии молитв его при гробе матери Эмины, которая будто бы воскресла и уверилась в апостольстве сына своего; о том, что предвидя последнее издыхание пророка, ангел смерти только с его согласия взял его душу и т.п.

Но все эти и подобные чудеса, рассказываемые мусульманскими писателями о своем пророке, не имеют ни малейшего правдоподобия; они лишены всякого исторического значения и собственною своею нелепостью совершенно опровергают себя.

Прежде всего, при рассмотрении подлинности приписываемых Мухаммеду чудес, поражает нас ничем непримиримое противоречие между собственными словами Мухаммеда и тем, что ему навязывают из слепой ревности его поклонники. Мухаммед никогда не ссылался на чудеса при опровержении своих противников и, как мы сказали, несколько раз прямо говорил, что не имеет дара чудес, что он не послан с властью чудотворца. Как же, вопреки собственному отречению Мухаммеда от чудес, последователи его приписывают ему неисчислимое множество их? Против этого последние говорят, что они лучше его знают, сколько он совершил чудес. Он будто так окружен был чудесами и так присмотрелся к ним, что как бы не замечал их. Но, очевидно, такое объяснение странно и нелепо до крайности.

Далее, рассматривая исторически чудеса, приписываемые мусульманскими историками лжепророку, мы видим, что они ни кем из современников не были видимы, никем не засвидетельствованы и объявлены в свет спустя целые столетия после смерти мнимого их виновника. Из этого по справедливости заключаем, что они составляют уже позднейший вымысел. И сверх того, поклонники Мухаммеда, чтобы как-нибудь наполнить жизнь своего пророка чудесами, нередко фантазирование его о будущем переделывали на настоящее и выдавали за чудо, например, рассечение луны непреоборимым словом пророка, тогда как в предании, усвояемом Мухаммеду же, только говорится, что в числе признаков будущего общего воскресения будет, между прочим, и то, что луна рассечется на двое. И так все чудеса, приписываемые Мухаммеду его чтителями, не более как чистые вымыслы последних, и на это у них была своя причина, именно – слепая ревность к славе пророка и к своей вере, желание, за отсутствием истинных чудес, хотя бы и ложные противопоставить чудесам христианства.

Что же касается внутреннего достоинства ложно усвояемых мусульманской вере чудес, то они и с этой стороны далеко не выдерживают даже видимого характера истинных чудес, и ни в каком случае не могут стоять на ряду с последними. Чудеса мусульманства не имеют прежде всего надлежащих качеств истинных чудес: каждое чудо, как непосредственное действие силы Божией, должно быть всегда достойно Бога; как же после сего можно признать за истинные чудеса нелепые и смешные рассказы арабских писателей, например, о нисхождении солнца с неба на дно Нила для осушки его грязи, при переходе чрез него евреев, о проходе разделенной луны чрез рукава Мухаммедова кафтана, о помещении Богом всего мира в уголке ореховой скорлупы, без уменьшения величины мира и без увеличения самой скорлупы и т.п. Чудеса мусульманства не имеют и цели истинных, божественных чудес. Цель последних, как действий особенных, сверхъестественных, должна быть также какая-либо, особенная, благая, которая бы содействовала роду человеческому и частным людям в высоком деле веры и нравственности. Чудеса же, ложно приписываемые мусульманской вере её исповедниками, вовсе чужды этой цели. И вообще об этих лже чудесах должно сказать, что они не могут выдержать и одного какого-либо, признака истинных чудес, а это достаточно дает видеть их ложность и мнимо божественность.

Мусульманская вера не подтверждена также ни каким истинным пророчеством, другим столько же важным, как и чудеса, знамением истинности свыше-откровенной веры. В священном писании нет ни одного пророчества, указывающего на меккского пророка и его ислам (истина не свидетельствует о лжи), и сам Мухаммед не изрек ни одного предсказания, которое бы в точности исполнилось в свое время.

Но не так думал само званный пророк Аравии и не так рассуждают его последователи.

В ал-коране Мухаммед нередко говорит, что за несколько столетий до его явления было предвозвещено о нем в Пятикнижии и Евангелии, и это говорит он с такою уверенностью, что просит последователей своих, для полнейшего убеждения, обратиться к иудеям и христианам и посоветоваться с ними. По этому случаю он заставил Бога сказать ему: «если ты находишься в сомнении относительно того, что ниспослано тебе свыше: то спроси об этом тех, которые еще прежде твоего явления читали священные книги; истина сошла на тебя от Господа; не будь из числа тех, которые сомневаются».¹¹⁵

Но, когда ответы иудеев и христиан оказались совершенно не в пользу Мухаммеда, то он тех и других обвинил в обмане. Мухаммед говорил, что они после того, как он явился, по-своему нечестью и злобе, уничтожили или скрыли пророчества, которые читались о нем в Пятикнижии и Евангелии и которые поддерживали надежду верных на его пришествие. По сему поводу мы читаем в лжеоткровении самозванного пророка: «когда посланник Божий явился среди них, утверждая их священные книги (т.е. предсказания о нем), часть из тех, которые получили писания, бросили за спину книгу Божию (коран), как будто они и не знали о ней. Те, которые получили писания (иудеи и христиане), так знают апостола, как знают собственных своих людей, но большая часть из них скрывают то, что знают».¹¹⁶ И в другом месте: «после того, как они получили от Бога книгу (коран), утверждающую их (христиан и иудеев) писания, ту книгу, которая предсказана была, они отреклись верить ей. Проклятие Божие постигнет неверных».¹¹⁷

Нет; проклятие Божие не на тех, которые не веруют Мухаммеду, а на того, кто других злонамеренно вводит в гибельный обман. Напрасно Мухаммед указывал на священные книги, в них нет ни слова о нем. Но лжепророк между тем не боится вымышлять ложь и выставлять ее на вид. Он богохульно приписывает Богу следующие пророческие о нем слова: «Мое наказание падет на всякого, на кого я хочу, Мое милосердие объемлет все вещи. Я определяю его тем, кои Меня боятся, кои подают милостыню и кои верят в Мои знамения, тем, кои последуют пророку неученому, указанному в их (иудеев и христиан) книгах, в Пятикнижии и Евангелии, пророку, заповедующему им добро и запрещающему зло, снимающему с них тяжкое бремя и узы, которыми они связаны; те, которые уверуют в него, последуют свету, с ним сошедшему, и будут доставлять ему вспоможение, блаженны.»¹¹⁸

Такого пророчества нигде не встречается в священных книгах ветхого и нового завета; там нет даже и подобного сему предсказания. Остаемся прямое заключение, что Мухаммед сам вымыслил его, с целью – обмануть легковерных своих последователей и поддержать святотатственно принятое им титул небесного посланника.

Выше приведенные места из ал-корана, которые Мухаммед выдает за древние пророчества о нем, заключают, очевидно, одни только намеки на какие-то пророчества, или представляют, как бы, одну форму пророчеств. Впрочем, кроме этих ложных пророчеств Мухаммед приводит и такие пророчества, содержание которых, хотя только в некоторой степени, находится и в Библии. Но и этого рода пророчества ни одною своею стороною, никаким намеком не говорят о мекканском пророке и его исламе, в том, стоит только со вниманием рассмотреть некоторые пророчества, более других замечательные и, по-видимому, более других благоприятствующие видам Мухаммеда, и мы увидим, что они вовсе не могут относиться к Мухаммеду.

Возьмем для примера по пророчеству из ветхого и нового завета.

Пророка от братии твоея, якоже мене, восставит тебе Господь Бог твой, того послушайте (Втор. 18:15). Слова эти Мухаммед относит к себе, на том основании, что пророком равным Моисею не мог быть никто из израильтян, ибо, говорится: не воста ктому пророк во Израили, яко Моисей (Втор34:10), и никто из сынов Исава, ибо, по признанию иудеев, идумляне не имели пророка. Но, не смотря на то, и к Мухдммеду всего менее можно отнести выше приведенное пророчество. Мухаммед не был от братии народа израильского; далее, он явился не к народу иудейскому, а к народу арабскому: наконец, не был таким же пророком, каким был Моисей: Мухаммед – пророк самозванный, лживый в учении и нечистый в жизни. Новозаветное писание, божественность которого наравне с ветхозаветным признают и мусульмане, показывает, что предвозвещенный и прообразованный Моисеем пророк есть Иисус Христос, Сын Божий, ходатай нового завета, посланник исповедания христианского. Слова: не во ста ктому пророк во Израили, яко Моисей – надобно понимать так, что до явления Мессии, пророка великого, предсказанного Моисеем, не восставал в народе израильском пророк, подобный Моисею.

Пророчество из нового завета, на которое Мухаммед особенно указывал, как на относящееся именно к его лицу, в коране приводится так: «вспомни, когда Иисус, сын Марии, сказал израильтянам: сыны Израилевы! воистину я апостол Божий, посланный для того к вам, чтобы подтвердить закон, прежде меня данный, и благовествовать вам о пришествии другого апостола, грядущего после меня, которому имя будет Ахмед.»¹¹⁹ Можно ли так не справедливо и столь нечестиво вымышлять ложь на Бога, Который будто приглашает этим пророчеством иудеев к принятию ислама? И где находятся такие слова в писании? В Евангелии от Иоанна мы только читаем, что Господь, прощаясь с своими учениками, сказал: и Аз умолю Отца, и иного Утешителя даст вам, да будет с вами во век (Ин. 14:10). Эти-то слова, извративши показанным образом, самозванный пророк приспособляешь к себе или по отъявленной хитрости, или по очевидному невежеству. Какое же отношение Мухаммед мог найти между сим обетованием Спасителя и своим посольством. Вот какое: на греческом языке Утешитель выражается словом παράκλητος – параклитос, а славный περἰκλυτος – периклютос. Этим-то созвучием Мухаммед, имя которого значит «славный», и воспользовался, чтобы отнести к себе пророчество Христово о небесном Утешителе, об Ипостасном Духе истины, иже от Отца исходит (Ин. 15:26). Или как другие объясняют это выдуманное кораном пророчество: Мухаммед имел под руками апокрифические книги нового завета, и между прочим, Евангелие от Варнавы, где, по свидетельству Кантю,¹²⁰ в обетовании Иисуса Христа ниспослать своим ученикам Св. Духа Утешителя вместо слова ГРРР стоит ГРРР – слово, отвечающее значением своим арабскому Ахмед.

Это пророчество Спасителя о ниспослании апостолам Утешителя ни в каком случае не может быть отнесено к лицу Мухаммеда ни на внутреннему своему содержанию, ни по историческим обстоятельствам: Утешитель, по пророчеству Спасителя должен был явиться вскоре после Его вознесения, а Мухаммед явился почти спустя шесть сот лет: следовательно, Мухаммед не был и не мог быть наставником апостолов, а тем более Духом истины, так как он не совершил, но извратил дело, начатое Иисусом Христом, касательно очищения и возвышения веры в человеческом роде. А между тем об Утешителе, обещанном Спасителем, в том же месте говорится: егда приидет Утешитель, егоже Аз пошлю от Отца, Дух истины, иже от Отца, исходит, Той свидетельствует о Мне (Ин. 15:26).

Вот эти и еще немного других пророчеств Мухаммед относил к своему лицу. Но восторженные его чтители не по разуму, ревнуя о славе своего пророка и его вере, приписывают ему неисчислимое множество пророчеств, как и чудес. В этом отношении замечательны, слова того же ученого арабского, приводимого Д’оссоном,¹²¹ т. о. Ахмеда Эфендия. Он прямо указывает на многие пророчества ветхого и нового завета, будто бы относящиеся к Мухаммеду. По словам этого писателя, рождение Мухаммеда и его послание в мир предвозвещено самыми явственными чертами во всех книгах небесных, и в Библии, и в Евангелии.

Так в книге Моисеевой читаем слова Господни к Аврааму: о Измаиле же се послушах тебе: и се благослових его, и возвращу его, и умножу его зело; дванадесять язык родит и дам его в язык велий (Быт. 17:20). Но ясно, что в этом пророчестве нет и намека на рождение и послание, величие и славу арабского пророка. Тот же писатель еще приводит следующее место из писания, как пророчество будто о данном чрез Мухаммеда законе. И рече (Моисей): Господь от Синая прииде, и явися от Сиира нам, и нрспе от горы Фарани и т.д. (Втор. 33:2). По понятию Ахмеда Эфендия, здесь указывается на Библию, врученную Моисею на горе Синайской, на Евангелие, данное на горе Синайской, и Коран, ниспосланный при горе Фаранской, что близ Мекки. Но в приведенных словах, говорится не о том, что предполагает арабский историк, говорится не о будущем обнародовании новой веры, а напротив, исчисляются события прошедшего времени. Именно: Моисей, желая привести на память израильтянам чудный промысл Божий, которым они были водимы и хранимы в путешествии своем из Египта, в особенности упоминает о трех славных явлениях Божиих – на горе Синае, в гористой стране Сиир и в пустыне Фарань (Втор. 2:1; Чис. 10:12).

И вообще должно сказать, что слепая ревность ученых арабских, писавших о Мухаммеде, простирается уже за пределы всякой добросовестности и вероятности: они относят к нему все пророчества, данные Богом Аврааму о распространении его потомства, также большую часть пророчеств мессианских и наконец все то, что в новом завете говорится о ниспослании Духа Святого.¹²² Но на все это не иначе можно смотреть, как на недобросовестное и святотатственное присвоение поклонниками Мухаммеда того, на что они не имеют ни малейшего основания. Грубая ложь сама себя выдает и без особенного обнаружения явственна для каждого.

Как нет в священных книгах ни одного предсказания, которое бы точно возвещало о Мухаммеде и его вере, так равным образом и Мухаммед с своей стороны не изрек ни одного пророчества, которое, бы исполнилось в свое время.

Мухаммед вообще не отваживался предсказывать будущие события по той простой причине, что не имел дара предведения, притом он соображал, что прибегать в этом случае к обману неудобно т.к. в случае неисполнения его предсказаний, он мог потерять всякую доверенность у своих последователей.

Впрочем, мы находим два предсказания Мухаммеда, которые, должно быть, невольно сорвались с его языка, или были высказаны им в пылу страсти: одно о личной своей безопасности в битвах, а другое о неизменном единодушии своих последователей; но то и другое предсказание решительно опровергнуты опытом, ибо, Мухаммед на многих сражениях был ранен и умер от яда, а последователи его, вскоре после его смерти, разделились на многие секты...

При исследовании об истинности и божественности свыше-откровенной веры, как было показано, надобно обращать внимание и на способ её распространения, который между прочим служит также важным её признаком. Мусульманская вера не имеет и сего свойства богооткровенной веры. Способ распространения мусульманства явно показывает, что оно от мира сего и дело человеческое.

Правда, ислам очень быстро распространился, в какие-нибудь пятьдесят лет наполнил своими исповедниками Аравию, Палестину, Сирию, Армению, Персию, Туркестан, всю северную Африку и некоторые острова Средиземного моря.

Но это быстрое распространение мусульманской веры было следствием причин естественных и разных принятых Мухаммедом мер, большею частью, впрочем, противозаконных и неодобрительных. Укажем эти причины и меры.

Мухаммед происходил от благороднейшего и знатнейшего в целой Аравии рода корейшитов. Прадед Мухаммеда спас Мекку от голода своею щедростью, пожертвовав огромным богатством на прокормление бедных граждан, а дед спас ее от сильного врага мужеством, защитив от нападения абиссинского царя Абраги. Отец Мухаммеда Абдалла был прекраснее и благороднее всех юношей арабских. У этой же, столь знаменитой между арабами, фамилии находилось во власти управление Меккой и главное попечение о величайшей народной святыне – Каабе. Знатное происхождение свое Мухаммед впоследствии подкрепил счастливым браком с Хадиджею, которая принесла ему огромные богатства, чем он очень хорошо успел воспользоваться для приобретения себе многочисленных и преданных друзей. Сверх всего этого, Мухаммед обладал редкими телесными и душевными качествами, что немало также могло содействовать к его популярности и возвышению. Наделенный прекрасною наружностью, величавою и привлекательною осанкой, внушавшею доверие и уважение, быстрым и проницательным умом, верною и обширною памятью, роскошнейшею фантазией, энергичною непреклонною волей, сильным поэтическим талантом, в высшей степени впечатлительным, глубоким и пламенным сердцем, он легко и скоро мог обратить на себя внимание своих сограждан. В действительной жизни Мухаммед как нельзя более обладал тактом сколько мысли, столько же и дела. В обхождении с другими он всегда соблюдал важность и какую-то торжественную учтивость. Свобода его речи была умеряема и облагораживалась хранением прилично-скромного и благовременного молчания. Его почтительное поведение пред богатыми и сильными приобретало особенное достоинство от приветливости его к беднейшим согражданам и благотворительности к ним, особенно когда он сделался мужем богатейшей во всей Мекке вдовы.

Таким образом, и знатное положение в обществе, и редкие дары природы, все это возвышало Мухаммеда между его согражданами и содействовало к исполнению задуманного им великого предприятия...

Посмотрим теперь на исторические обстоятельства в эпоху жизни Мухаммеда: не благоприятствовали ли и они введению новой веры?

Исторические обстоятельства, среди которых жил и действовал Мухаммед, были такого рода, что не только возбуждали сильнейшую потребность в религиозной реформе, но и в высшей степени способствовали к совершению этой реформы. Это раскроется для нас во всей ясности, если обратим внимание на религиозное, гражданское и умственное состояние арабов. Во времена Мухаммеда Аравия представляла сборище почти всех восточных верований. С самой глубокой древности господствовавшею верою там было язычество. Оно состояло в почитании солнца, луны и звезд, самого древнего и сколько простого, столько и обольстительного вида суеверия. Кроме язычества, собственно принадлежавшего арабам, язычества туземного, на их почве издавна утвердилось язычество, принесенное из Персии сабеями и магами. К числу многочисленных переселенцев в Аравию принадлежали и евреи, которые в то время далеки уже были от чистоты богооткровенного учения и преданы были раввинским басням. Там были, наконец, и исповедники христианской веры, но большею частью не право мыслящие. Побеждённые вселенскими и поместными соборами в своем лжеучении, а также строгими указами православных императоров, издаваемыми против савеллиан, ариан, несториан, евтихиан, павликиан, пелагиан, монофелитов и монофизитов, они искали убежища в Аравии, как стране свободной. Сюда стекались обломки всех сект христианского мира, каждая с своим учением, своими толкованиями и, к большему соблазну, со своими поддельными книгами, поддельными евангелиями, которые приписывали или апостолам, или святым мужам апостольским. В этом-то хаосе верований и исповеданий легко могла происходить мена религиозных убеждений.

А потому, когда одни из арабов в религиозной своей жизни переходили из грубого идолопоклонства к менее грубому – к сабеизму и магизму, другие к иудейству, третьи к христианству; то после этого им легко было перейти к такому верованию, которое совмещало в себе, по возможности, все другие, а предложенная Мухаммедом вера и была такова... Гражданское состояние народов Аравии также не мало способствовало к исполнению намерения Мухаммеда, т.е. преобразования отечества. Гражданский быт арабов был простой, запечатленный характером независимости, так что их скорее можно было покорить даром слова, чем оружием. Они жили поколениями, состоявшими из нескольких родов, кои подразделялись еще на семейства. При таком политическом состоянии арабов, чуждом деспотической власти, которая бы ревниво и упорно держалась старого образа правления, определенного образа жизни и отвергала всякое нововведение, при таком быте, где каждый член лично свободен и может поступать так, как ему угодно, стоило только явиться гениальному человеку, чтобы воспользоваться благоприятным положением дел для достижения своих целей. Таким точно и оказался Мухаммед. Равно и умственное состояние арабов не только не представляло ни каких препятствий к выполнению планов реформатора, напротив, весьма способствовало. Все жители Аравии, особенно природные, стояли на низшей степени просвещения, занимались только торговлею и ремеслами. Таким образом состояние тогдашней Аравии в высшей степени содействовало планам самозванного пророка, и он не мог не иметь блестящего успеха, особенно действуя искусно и приспособляясь к нравам и обычаям тех, на кого ему следовало действовать.

А Мухаммед, как нельзя лучше, умел так действовать. Мухаммед весьма искусно приноровился к духу и обстоятельствам времени; он соглашался со всеми в мнениях, если последние не противоречили его видам. И притом, все свои нечистые и незаконные виды он прикрывал лицемерием и любовью к истине. Мухаммед в действиях своих не показывал иного намерения, как только восстановить веру Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса Христа и других пророков и очистить ее от идолослужения. Такое уверение Мухаммеда благовидным образом обманывало в пользу его веры, и она не представлялась каким-либо нововведением, а казалась скорее приведением в порядок древних праотеческих преданий. В частности, чтобы расположить к себе иудеев, Мухаммед всегда отзывался с почтением и уважением о Моисее и Пятикнижии, и чтобы более привлечь их на свою сторону, наполнил ал-коран баснями талмуда. Еще большее Мухаммед оказывал расположение к христианам, вероятно, потому, что они были сильнее иудеев. Но если бы он усвоил себе взгляд на веру чисто христианский и стал распространять его в народе: в таком случае исповедники других верований, особенно язычники, которые составляли сравнительно наибольшую часть народонаселения Аравии, оттолкнули бы его от себя вместе с проповедью, как слишком возвышенною для них. Потому-то Мухаммед удержал в своей вере многие языческие верования и обряды. Так, посвятив храм Мекки единому истинному Богу, он почтил его равным с идолопоклонниками почтением, попустивши все басни о начале и высокой святости Каабы. Особенно обрядовая часть в мусульманской вере мало заключает в себе нововведений и есть не иное что, как подтверждение старины и возведение на степень догматов разных слабостей человеческой природы. Таким образом Мухаммед старался соединить в своем вероучении, по возможности, все верования различных обитателей Аравии, чтобы вера его всем могла нравиться и везде находить себе последователей. И точно, учение Мухаммеда более или менее нравилось всем, и иудеям, и лжехристианам, и язычникам, потому что каждый из них находил в нем для себя нечто знакомое, близкое.

Далее, к обращению в мусульманство весьма многих влекло и самое свойство Мухаммедова лжеучения. Оно было обольстительно для чувственности человека естественного, снисходительно к плотоугодию и ко всем страстям человеческим, даже обещало последователям своим беспрерывные наслаждения за гробом, в сладострастнейшем раю, где будто каждому верному слуге Божию даны будут по 100 сил (человеческих) на то, чтобы есть и пить и непотребствовать от зари до зари...

И к тому же эти прельщения чувственными наслаждениями, равно как и все свои догматы, Мухаммед выражал цветистым, витийственным, восточно-фигурным и сладкоречивым языком, который для арабов и вообще для жителей востока казался высоким и увлекательным красноречием и небесным словом. И точно, Мухаммед всегда старался подделываться под вкус арабов, привыкших к поэтическому выражению мыслей и чувствований; всегда сообщал свое учение в изящнейшей форме, в речи сильной, одушевленной и гармонической. Самым басням своим он умел придать занимательность и заманчивость. Оттого-то слова его для слушателей всегда были увлекательны.

Хотя Мухаммед самыми условиями жизни своей как бы нарочито был приготовляем к преобразованию своих соотечественников, хотя он имел на своей стороне все благоприятствовавшие обстоятельства исторические, и, хотя, наконец, удачно и очень хитро приспособлялся к нравам и склонностям разнородных обитателей Аравии: однако же руководствуясь только этими средствами, он не мог приобрести себе многих последователей, доколе не употребил других способов, более действительных – насилия и меча. Сделавшись главою многочисленной толпы фанатиков, Мухаммед употребил эту страшную силу для подтверждения своего лжепророческого служения. Он уже не убеждал тогда, не доказывал, а угрозами повелевал верить себе на слово. С чашею удовольствий в одной руке и с мечем в другой, он говорил каждому из идолопоклонников: «веруй мне или умри», а иудеев и христиан, если они не хотели быть мусульманами, осуждал на вечное рабство. Вот каким образом подчинялось такое множество разного рода. людей учению и страстям красноречивого фанатика.

И притом Мухаммед в равной степени искусно владел и мечем и скипетром: он был не только завоеватель, но и хитрым политиком. Мухаммед ничего не упускал что бы могло содействовать его планам, не колебался ни пред какими средствами для достижения своих целей и, когда нужно, умел сильно возбуждать любимые страсти своих подчиненных. Так, чтобы более воодушевить арабов при распространении своей веры силою оружия, он указывал им на победы, богатую добычу и славу, сверх того обещал высочайшие почести за мужество в боях в сем мире и будущем. Можно представить, до какой степени зверства Мухаммед воспламенял этим пылкие страсти своих воинов, и какая орда варваров, если можно так выразиться, спущена была с привязи на род человеческий. Особенно большою опорою успехам мусульманского оружия служило учение о предопределении: оно в высшей степени внушало мусульманам решимость на всякого рода самоотвержение. Оттого-то у них доселе, при завоевании городов и областей, резко обнаруживается безумный фанатизм, слепая преданность неизбежному року, бешенное мужество, отчаянная храбрость, холодное презрение собственной жизни, бесчеловечное пренебрежение жизни других и вообще ничтожное мнение о всем земном существовании. Мусульманин погибает с оружием в руках в твердой уверенности на блаженство: ибо, рай его, как говорит он в пылу исступления, находится под мечем.

Итак, быстрое распространение мусульманства при самом основателе его не заключает в себе ни чего необыкновенного: оно было следствием причин естественных и потом разных мер, большею частью неодобрительных, незаконных, насильственных.

По утверждении же мусульманской веры и основании сарацинской империи искусством и победами Мухаммеда, не трудно было Абу Бакру, Омару, Осману, Моавии, Валиду и другим калифам продолжать начатое так успешно дело лжепророка. Сарацины были народ многочисленный и притом, свежий и бодрый, неослабленный роскошью, не изнуренный развращением. Мухаммед составил из него сильное войско, которое несколько раз сам водил к победам и славе; и такое-то войско, уже обученное и закаленное в битвах, имевшее искуснейших полководцев, воодушевляемое фанатизмом, пророк-завоеватель оставил своим преемникам.

Что же, напротив, тогда представляли сопредельные Аравии царства? Греческая империя, одряхлевшая внутренне и обессиленная от общего повреждения нравов, тревожимая беспрестанными набегами северных варваров, раздираемая партиями, волнуемая ересями, не походила более на хорошо устроенное государство. Другая, знаменитая в то время держава, – Персия также и внутри и вне была потрясена и медленно, но неудержимо клонилась к падению. Такая слабость Греческой империи и её соперницы Персии весьма много облегчала успехи мусульманства. Ибо, что, при таком положении дел, греки и персы могли противопоставить, когда имя Мухаммеда и его коран проникали повсюду острием меча и силою пламени?

Таким образом, быстрое распространение мусульманства по разным странам после смерти основателя его также не представляет ничего необыкновенного, а тем более, чудесного. Вообще, вся проповедь мусульманской веры ясно свидетельствует о человеческом происхождении последней. Ибо, сколько было при сем пролито невинной крови! Полчища мусульманские производили во всех частях света, куда они только вводили веру лжепророка, неслыханные жестокости: достойная проповедь этой ужасной веры! Они были подобны потоку, выступившему из берегов и далеко распространившему свои опустошения, или лучше – это были новые, столь же страшные орды нового Атиллы, бича неба.¹²³

Что же касается того, что мусульманство и доселе держится упорно в тех странах, где впервые оно утвердилось, и, по-видимому, еще весьма сильно и твердо, для объяснений этого достаточно заметить: возникшее из недр невежества и после всегда распространявшееся, и утверждавшееся фанатическим невежеством, оно доныне преимущественно опирается на тоже невежество. Невежество – это, можно сказать, твердыня и крепостная стена, за которую держится все здание мусульманства.      .

Наконец, рассмотрим еще один и последний признак истинно-божественной веры в приложении к мусульманской, именно: оказала ли последняя какие-либо, благотворные действия в отношении к роду человеческому, или, по крайней мере, к мусульманскому миру?

Проследив ислам от его колыбели до позднейших времен, нельзя не допустить, что в некоторой степени он принес пользу языческим народам Азии и Африки. Он несколько воодушевил и оживил, хотя на короткое время, массы людей, составлявших население распадавшихся государств востока; потом представив старые языческие поверья в новом «corpus doctrinae», если не уничтожил, то, по крайней мере, ослабил между народами Азии и Африки разномыслие и привел к познанию Единого Бога племена, утратившие его в идолопоклонстве (сабеи) и в поклонении огню (маги). Кроме того, он несколько смягчил грубые нравы диких арабов и прекратил между ними некоторые вредные, бесчеловечные обычаи; так, например, кровавые жертвоприношения людей заменил молитвами, постом и милостынею...

При всем том, мусульманство вообще принесло народам, его принявшим, гораздо более вреда, чем пользы.

Не упоминаем уже о том, что Мухаммед не указал ничего такого, что бы клонилось к общему благу человечества, он даже, не воссоздал надлежащим образом и те народы, которые приняли его ислам, не одушевил их сознанием нравственных своих сил. Возбужденные, правда, обаятельным стихом корана к жизни бурной и воинственной, мусульмане сначала как будто хотели жить и действовать в историческом мире, хотели, по-видимому, сделаться преемниками богатого духовного наследства, завещанного человечеству гением Греции: но то была, можно сказать, минутная вспышка... Вскоре исчезли и самые следы этой образованности, и мусульмане как бы заснули умственно и нравственно, и таким образом спят уже несколько столетий, погрузившись в формализм своей веры и наслаждаясь умственным покоем и фантастическими грезами о сладком будущем... Так, ислам задержал ход человеческого развития в большей части Азии. Другого и нельзя ожидать от него. Коран осуждает своих последователей на неисцельное невежество; он запрещает всякие умственные занятия и повелевает на слово принимать все, что содержится в нем, а чего нет – то, но его взгляду, излишне, вредно и пагубно. Потому-то мы видим, что народы, исповедовавшие христианскую веру, после обращения своего в мусульманство, всегда делались варварами.

Политическая несостоятельность мусульманского мира в продолжении стольких столетий зависит, между прочим, от неопределенности и скудости законодательных предписаний Мухаммеда, предписаний, весьма несложных и оказавшихся только в начале удовлетворительными для религиозно-воинского братства, в котором все страсти сосредоточивались на угождении главе; но после смерти Мухаммеда, когда заговорили личные интересы, скудость и несовершенство сих правил обнаружились вполне. Внутренние волнения в мусульманском мире были почти беспрерывны как в религиозной жизни мусульман, так и в гражданской. Секты одна нелепее другой быстро возникали; заговоры и убийства сделались самым обыкновенным явлением; жертвы гибли даже в храмах во время богослужения. И вообще, вся последующая история халифата доказывает непрочность постановлений корана.

Если в заслугу Мухаммеду ставят то, что он соединил тесными узами веры разъединенные, кочующие племена Аравии и некоторых других стран востока; то не он ли же такт, резко очертил мусульманина, оттолкнув его от ближайшего соприкосновения с другими народами. Он сообщил своим последователям нестерпимую гордость и надменность, два качества, препятствующие единению народов.

Сверх всего этого, мусульманская вера во многих отношениях положительно вредна. Например, учением своим о безусловном предопределении она хотя с одной стороны укрепляет человека против бедствий, но за то с другой совершенно ослабляет, самобытность характера, сообщая последователям своим какую-то беспечность в действиях. Ибо, все случающееся с человеком, по её взгляду, нисколько не зависит от личных его побуждений, а от тяготеющей над ним судьбы, которой все должны покоряться безусловно. Оттого-то ислам, видя имущество свое гибнущим в огне, видя человека, умирающего от заразы, мореходца, поглощаемого волнами по не искусству кормчего, больного, жестоко страждущего от невежества врача, на все это смотрит самым холодным и равнодушным образом, восклицая только: «велик Аллах»!

Еще гибельнее и вреднее учение корана о многоженстве. Отсюда-то происходит у народов, исповедающих ислам, развращение обоих полов и, особенно, постоянное унижение и угнетение женского пола, т.е. целой половины человеческого рода, которая повергнута у них в жалкий позор и крайнее бедствие. Женщина, по смыслу корана, не более как вещь, сотворенная и назначенная мужу только для чувственных наслаждений. Какойнизкий и недостойный взгляд на жену, созданную Богом быть помощницею мужу! И сколько от сего бывает беспорядков и неустройств в семействах мусульманских!

После сего не удивительно предложить вопрос: делает ли сколько-нибудь и в каком-либо, отношении лучше мусульманская вера своих последователей? Ответ, кажется, должен быть отрицательный: ибо, чем крепче они держатся её правил, чем строже исполняюсь её предписания, тем становятся грубее, изувернее. Мусульманская вера подавляет в ревностнейших своих исповедниках почти все добрые свойства и чисто человеческие чувства. И этого она, к сожалению, очень легко может достигать: она наложила тяжелую печать свою на весь быт; мусульман, на духовный и вещественный, внутренний и внешний.

Но что всего пагубнее для исповедников ислама, это то, что мусульманская вера, сама, не принося им никакой существенной пользы, запрещает в то же время все то, чем бы могли они воспользоваться во благо и счастье себе. Мало того, внушая последователям своим совершенное равнодушие к высшим потребностям духа, которые рано или поздно, но непременно ведут к свету истины, она тем удалила и удаляет заблудших своих поклонников от истинного божественного откровения.

Из всего нашего исследования о мусульманской вере открывается, что она, действительно, представляет собою полное отсутствие признаков истинно-божественной веры, не имеет ни внутренних, ни внешних признаков последней. Все доказательства мусульманства основываются только на личных уверениях его основателя, на силе меча и следующем изречении: «веруй мне или умри».

Все, с надлежащею внимательностью рассматривавшие ислам, согласно признают его верою ложною, изобретением человеческим, и то крайне недостаточным во всех отношениях, а основателя ислама, не смотря на все его притязания на название пророка и посланника Божия, энтузиастом до само прельщения и обманщиком, обольщающим других до фанатизма.

Таким образом, обозрев прямым и беспристрастным взором веру православно-христианскую и вероучение мусульманское, обсудив высокое достоинство первой и недостатки последней, разумно усматриваем, что первая несомненно есть истинно-божественная вера, а последняя столь же несомненно – верование ложное.

Преклоним с св. апостолом Павлом колена наши пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется, да даст Он всем нам и также заблуждающимся поклонникам Мухаммеда, по богатству славы Своея, силою Духа Его утвердиться в божественной христианской вере, вселитися, Самому Христу верою в сердца наша, вкоренитися в любви к Нему во времени и в вечности, да возможем разумети со всеми святыми широту и долготу, глубину и высоту, разумети же превышающую всякое разумение любовь Христову к роду человеческому, и тако да исполнимся во всяко исполнение Божие. Могущему же паче вся творити по преизбыточествию, ихже просим или разумеем, по силе действуемой в нас, Тому слава в церкви о Христе Иисусе, во вся роды века веков. Еф. 3:14–21.