302. Нечто о переоценке идейных ценностей

Мы живем в век переоценки всех ценностей. Как будто люди согласились в том, что все, кто жил раньше нас, не умели оценить, как следует, все, что подлежит оценке, а вот теперь люди стали-де умнее и, отвергая прежнюю оценку, все переоценивают по-новому, по-своему. Всем хочется сказать какое-то новое слово, всем хотелось бы показать, что они – не отсталые “ретрограды”, а люди “просвещенные”, с “прогрессивным направлением”. Одно только забывают, чтоб быть оценщиком, надо быть, во-первых, совершенно честным чело­веком, а во-вторых, – сведущим в той области, к какой относится переоцениваемый предмет. Честный человек не станет оценивать то, в чем малосведущ. Особенно это надо сказать в отношении к печатному слову. Уж если хочешь говорить о чем в печати, то, прежде всего, спроси себя: достаточно ли знаешь, о чем будешь говорить? Если да, то помни еще: надо говорить честно, не искажая чужой мысли, не подменивая авторитетов, говори, как пред Богом.

Так и было в доброе старое время. А ныне повелось не так. Ныне берут мысль, подлежащую модной переоценке и принадлежащую авторитету великого мыслителя и гениального учителя мудрости, и, сознавая, что с таким авторитетом им не под силу бороться, что он еще достаточно силен в умах даже наших современников, что восставать против него зна­чило бы подвергать себя опасности известного маленького существа, что вздумало оскорб­лять слона, – эту мысль приписывают маленькому человеку, как будто это – его мысль, а с ним уж нечего церемониться: его можно и осмеять, и окритиковать, и таким образом подо­рвать доверие, если не к великому авторитету, о коем обычно умалчивается, а к мысли, им высказанной; ведь цель все равно будет достигнута; эта мысль, как мысль маленького чело­века, будет искажена, подвергнута злой критике, лишена доверия, отброшена, как старая ветошь. Явление печальное и не делает чести нашему “просвещенному прогрессивному” времени.

На эти мысли навел меня г. В. Рязанский (известный псевдоним) в “Колоколе”, передающий свою беседу с “московским канонистом”, присяжным поверенным Н. Д. Кузнецовым. По словам г. Рязанского, г. Кузнецов будто бы сказал: “Мы никогда не забудем, как в 1909 году (не 9, а 8-м), на миссионерском съезде в Киеве член его архиепископ Никон, бывший тогда вологодским епархиальным архиереем, прочел лекцию. (Лекции я не читал, а вел уст­ную беседу). В ней была проведена мысль, что человеческая, земная жизнь должна служить отражением небесной. (Моя тема беседы была об основном начале христианской жизнедея­тельности по православному воззрению). На небе, как старался разъяснить почтенный лек­тор, оказывается строй самодержавный, а потому этот последний непременно должен быть и на земле. (Было сказано только, что именно такой строй можно считать наиболее соответ­ствующим идеалу власти). Ссылка архиепископа Никона на небесный порядок для оправда­ния известного политического строя (только политического строя, а не народного идеала?) на земле казалась нам тем большим соблазном для многих, что другой архиерей (г. Рязанский называет его, но я не хочу пятнать имя собрата) старался доказать, что на небе господствует как раз не самодержавная идея, а конституционная, и потому конституция в России оправ­дывалась бы высшей небесной жизнью”.

Ясно, что и г. Кузнецов, и г. Рязанский приписывают мне высокую честь указания на небесный идеал самодержавной власти. Но пусть простят мне почтенные публицисты, если я скажу откровенно: не верю я, чтоб они забыли, что я не свои мысли тогда высказывал, а прямо назвал великого святителя, мужа мудрости и разума, совета и духовного рассуждения Московского митрополита Филарета. А чтобы их читатели не впали в заблуждение и не подумали, что мне принадлежит такая, по моему убеждению, высокая мысль, приведу точные слова премудрого Филарета: пусть с ними, а не со мною считаются упомянутые выше публицисты, пусть и читатели знают, кого обвиняют они в “понижении вселенского церковного сознания”, в коем видят “опасность для русской церковной жизни”. И тот и другой настолько учены и просвещены, что, конечно, знают государственное учение Филарета, а следовательно, позволительно думать, что намеренно умалчивают о нем, приписывая мне мысли великого святителя, чтоб легче было убедить читателей, что эти мысли – политикан­ство. Нужно ли спрашивать: честно ли это?..

Вот что говорит митрополит Филарет: “Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле Царя; по образу Своего вседержительства – Царя самодержавного; по образу своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наслед­ственного. О, если бы – восклицает святитель, – все цари земные довольно внимали своему небесному достоинству и к положенным на них чертам образа небесного верно присоеди­няли требуемые от них богоподобную правду и благость, небесную недремлемость, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небес­ное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговением и любовью к Царю, смиренным послушанием его законам и повелениям, и взаимным согласием и единодушием удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия!.. Все царства земные были бы достойным пред­дверием Царства Небесного. Россия! ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. Держи, еже имаши, да никто же приимет венца твоего!” (Апок. 3:11).

Вот то, на что сослался я в моей Киевской беседе. Как видит читатель, царство зем­ное, по учению святителя Филарета, глубоко обоснованному на слове Божием, устрояется по образу небесному, царское самодержавие – по образу Божия вседержительства, и царь, и подданные его должны отражать черты образа небесного. Странно после этого, что гг. Рязанскому и Кузнецову мои слова показались чем-то новым и повели якобы к “большому соблазну”.

Великий святитель Филарет пророческим взором своим как бы предвидел наше время, наши “соблазны” и смуту мыслей и вещал вдохновенно: “Когда темнеет на дворе, усиливают свет в доме. Россия! Береги и возжигай сильнее твой домашний свет, потому что за преде­лами твоими, по слову пророческому, тьма покрывает землю и мрак на языки... Шаташася язы́цы и людие поучишася тщетным. Перестав утверждать государственные поста­новления на слове и власти Того, Кем царие царствуют, они уже не умели ни чтить, ни хранить царей. Престолы там стали не тверды; народы объюродели. Не то, чтоб уж совсем не стало разумевающих: но дерзновенное безумие взяло верх и попирает малодушную муд­рость, не укрепившую себя премудростью Божией. Из мысли о народе выработали идола и не хотят понять той очевидности, что для столь огромного идола не достанет никаких жертв. Мечтают пожать мир, когда сеют мятеж: не возлюбив свободно повиноваться законной и благотворной власти Царя, принуждены раболепствовать пред дикою силою своевольных скопищ. Так твердая земля превращается там в волнующееся море народов, которое частью поглощает уже, частью грозит поглотить учреждения, законы, порядок, общественное дове­рие, довольство, безопасность”.

Приводить ли дальнейшие златые слова великого иерарха? Можно ли в наше время повторить их со всею ободряющею их силою?

“Но благословен Запрещающий морю! Для вас (русских людей) еще слышен в событиях Его глас: до сего дойдеши и не прейдеши. Крепкая благочестием и самодержавием Рос­сия стоит твердо”.

Можно только молиться: Утверди нас, Господи, на камени заповедей Твоих, ибо возмутилось страстей море и грозит той скале, о которой говорил великий Филарет...

Странную претензию заявляет г. Скворцов в своем “Колоколе”. По его мнению, выходит, что С. Синоду не следовало открывать своего “Прих. Листка” потому, что существует “добровольный полуофициоз” (читай – самозваный) “Колокол” и с открытием “Прих. Листка” его “издательская касса лишилась чувствительной подписной суммы”.

Но кто же давал право “Колоколу” считать себя полуофициозом С. Синода? Да и сам он не открещивался ли от такого названия, когда левые газеты называли его официозом Синода? Что же касается иудея Рубинштейна, он не просто член, а директор Русско-французского банка, следовательно, важное лицо в банке. Слышится попрек и в том, что я употребил слово “жид”. Но почему не употреблять этого слова, когда оно не только имеет право гражданства у всех народов Запада, но и в нашем славянском Евангелии? Да и “Колокол” до несчастного займа в жидовском банке нередко употреблял это слово. Я спросил бы г. Скворцова, что значит его фраза в письме ко мне, что он “бесповоротно разочаровался в старом режиме”?