Из академической жизни

В жизни учреждений, подобных Духовной Академии, бывают по временам такие периоды, когда отдельные события, из цепи которых слагается жизнь, наступают и оканчиваются как-то замечательно спокойно и ровно. И нельзя сказать, чтобы эта ровность зависела от того что в ряду этих событий не было выдающихся по своему значению для жизни учреждения: бывают в числе их и такие; но случается так, что или учреждение к ним по­степенно подготовлялось, так что наступление их не было неожиданностью, или людьми почему либо овладевало та­кое настроение, что они не ощущали в себе какого-либо особенного возбуждения, переживая такие события. Такой именно характер затишья несколько, впрочем, минорного тона, носит академическая жизнь за всю вторую половину учебного 18 94/93 года.

Замечательно однакож, что в то время, как внутри Академии господствовал этот характер тишины, вне ее и именно о ней слышался говор и говор довольно громкий. Итак, скажем по порядку сначала о том, что в Академии действительно было, а затем и о том, что о ней говорено было.

Начался 1895-й год для Академии заботами об изы­скании места для нового студенческого кладбища. Января 20-го члены академического правления, в виду умножившихся в академическом саду могил умерших студентов, имели суждение об изыскании более удобного места для погребения.…      И определили: благопочтительнейше про­сить Его Высокопреосвященство сделать распоряжение о том, чтобы причт ближайшего к академии Вознесенского кладбища отвел на последнем достаточно просторный участок для погребения студентов по возможности невдалеке от могил умерших профессоров академии Кудрявцева и Амфитеатрова и вошел о сем предмете в соглашение с правлением Академии….. Ходатайство правления увенчалось успехом: для академического кладбища отведен достаточно просторный участок близ кладбищенского храма Воскресения на одном из посадских кладбищ (в среднем одинаковом расстоянии между Посадом и Вифаниею).

Вот первая академическая новость за 1895 год! Само по себе событие это довольно обыкновенное и – не обинуясь сказать – не важное... Но в тоне академического хода­тайства слышится что-то болезненно грустное, что-то да­вящее тоской. «Умножившиеся могилы студентов», «до­статочно – просторный участок» – слова – печально-знаменательные! Они указывают ясно, что за последние годы процент смертности студентов увеличился и что по убеж­дению академического правления и нет оснований надеяться, что по крайней мере в ближайшем будущем этот про­цент уменьшится «Достаточно-просторный участок» тре­буется! И при том для студентов академии, т. е. значит для молодежи, стекающейся в академию из разных стран и рекомендуемой, как цвет местным духовных семинарий, молодежи, полной светлых надежд на жизнь, а не на достаточно просторное кладбищенское помещение.

Впрочем, дело возможное, что мы ошибаемся, придавая словам правленского постановления такое полновесное значение; может быть эти слова означают что-нибудь иное, или просто случайны. Дай Бог чтоб было так. Есть однако же некоторые основания полагать, что слова эти не случайны, а означают именно то самое, что мы разумеем: так, по настоянию академического врача с наступлением лета шесть студентов отправлены на лечение кумысом; по нервным болезням за последнее время тоже довольно частенько академии приходится обращаться за помощью московских врачей и больниц. Вообще грудные и нерв­ные болезни сделались довольно характерными студенческими болезнями. Невольно поэтому возникает вопрос о причинах этого грустного явления. Что же это за причины? Признаемся, мы почитаем для себя вопрос этот слишком трудным. Обыкновенно указывают на скученность помещения студентов.... В настоящее время число их доходит до 276-ти; следовало бы, говорят, помещая только половину этого числа; так, но куда же девать остальных? Говорят еще, что некоторые студенческие помещения сыры, холодны и не имеют здорового воздуха, так как окнами выходят на лаврское кладбище. Действительно, такие помещения есть и вышеозначенные свой­ства их давно уже подмечены студентами, с незапамятных времен прозвавшими их «лапландиею». Может быть, эти так сказать климатическая условия действительно дурно влияют на здоровье студентов; но, повторяем, мы совсем не берем на себя смелости рассуждать о каких бы то ни было причинах, а указываем на означенные явления людям компетентным, заметив с своей стороны, что таковые академические помещения существуют реши­тельно вопреки некоторым пунктам Духовного Регла­мента: ибо по Регламенту место для академии должно быть отведено «веселое», а не... лапландия ¹. На наш взгляд это постановление Духовного Регламента весьма важно. По самому характеру ученых занятий студентов духов­ной академии и по их сравнительной (сословной) бедности требуется обстановка не гнетущая полет души, а свобод­ная, веселая. Так уже самый цикл богословских наук весь проникнут характером отвлеченности и отрешен­ности от жизни. В самом деле, отвлеченнейшая диалектика, филология, библиография, археология – вот глав­ные элементы, которыми оперирует студенческий ум во все время прохождения академического курса. К этому нужно присоединить и то еще, что по установившемуся обычаю и особенно в Московской академии от студентов требуются не столько устные отчеты в их занятиях, сколько самостоятельные письменные работы. Но составление самостоятельного богословского сочинения есть такой труд, который и при навыке требует весьма значитель­ной умственной напряженности. Преподаватели Закон Божия в светских учебных заведениях – вот кто может непререкаемо и авторитетно засвидетельствовать тот факт, что студент отлично успевающий в естествознании, юриспруденции, даже чистой математике, становится не редко положительно в тупик пред сравнительно популярным изложением православного догмата….. Нередки и в сочинительской практике студентов академии случаи, что истерзавшийся над темою сочинения автор и почти вполне его окончивший рвет в клочки свою работу за два дня до срока сдачи. Почему? Да потому, что только теперь, почти вполне окончив свой труд увидел, что нужно совсем переделать его…… Но добра и благодетельна для развития такая напряженная умственная работа, когда она сопровождается чувством удовлетворенности, добрыми ре­зультатами затраченного труда и приложения усилий. При неудовлетворенности же труд – только изнурителен. А если к этому прибавить вышеозначенные климатические условия внешней обстановки, представление в прошлом и будущем лишь перспективы этой умственной борьбы и энергии лишь за насущный хлеб (ведь студенты большею частью бедняки и, получив степень кандидата, в последнее время с охотою поступают даже в псаломщики); то, пожалуй, и придется согласиться, что нервные и грудные болезни при таких условиях вполне естественны.

Могут, конечно, на это возразить, что занятие Богословием напротив требует именно строжайшего монашеского аскетизма, что вселенские учители и богословы были именно аскетами…..

Ответом может служить следующее: обязательным может быть только духовный, но отнюдь не физический аскетизм: ибо последний для одних – людей слабого, тем более от природы болезненного телосложения, был бы только медленным убийством, – для других – людей от природы здоровых он, конечно, мог бы быть и легким, и плодотворным, но конечно при весьма разумной методе и упражнении, а главное – чтобы он был добровольным и осмысленным, а отнюдь не насильственным: ибо только при этом условии с ним соединялся бы и укреплялся аскетизм духовный, без этого же последнего физического аскетизм не имеет смысла. Именно примеры великих аскетов богословов и объясняют это. Упражнения аскетические, добровольно ими предпринимаемые, были только продолжительным приготовлением к богословствованию, но не шли рядом с ним. Духовная школа, спартански устроенная, создала, как показал продолжительный опыт, типа бурсака, но отнюдь не богослова-аскета. Наоборот, школа, доставляющая все удобства для нормального роста духовных и физических сил, может дать и строгого аскета-богослова. Как задача физического аскетизма, так и разумного комфортабельно-физического воспитания одна и та же – дисциплинировать телесным силы и влечения разумным образом, т. е. чтобы они находились в подчи­нении разумной воле и соответствовали высшим стремлениям человеческой души. Вследствие сего умерщвление грубых страстных позывов и порывов строгим постом, умерщвлением плоти, не более целесообразно, чем разумная гигиена. Но последняя, как воспитательное сродство, приложима ко всем натурам, первое же – только к исключительным, особенно к школьникам юношеского возраста: ведь это – еще период роста и формирования орга­низма: недостаточное питание, недостаток отдыха при значительном умственном напряжении здесь прямо может повести к уродству и болезненности. На этом основании вышеприведенное постановление Духовного Регламента мы и почитаем весьма мудрым, целесообразным. Его полу­торавековая древность просто должна стыдить тех из представителей конца XIX века, которые не хотят или неспособны оценить его глубокой целесообразности.

Но довольно об этом. В настоящее время забота о новом академическом кладбище оказалась далеко не из­лишнею: не далее, как 13-го Мая выискался и насельник нового академического кладбища. Таковым ока­зался студент III-го курса, священник Петр Ильич Белтов.

Покойный был уроженец Владимирской губернии. По окончании курса поступил во священника в бедный сельский приход. Весьма неблагоприятные условия домашней и приходской жизни побудили его отважиться искать вы­хода к лучшему путем честным, хотя в его положении, как человека семейного, и весьма многотрудным: он стремился, оставив на родине семью, поступить в Московскую Духовную Академию. Поступление состоялось и семьянин священник, изолированно от семьи, три года с успехом выполнял студенческие обязанности, отличаясь в то же время и ревностью к церковной службе. За это усердие собратья-священники студенты прозвали его своим благочинным. Но от природы слабое его здоровье, в связи конечно с печалями и заботами семейными, не вы­держало житейской борьбы и лишь после краткой, но очень острой болезни (воспаление в мозгу) о. Петр скончался в одной из московских больниц, куда помещен был по настоянию академического врача. Больной пробыл здесь не более 3-х суток. – С разрешения Владыки Митрополита тело покойного из Москвы препровождено было в Сергиев посад. Здесь на вокзале гроб встречен был о. Ректором Архимандритом Антонием и перенесен в кладбищенский Воскресенский храм. Отпевание совершено было 15-го числа двумя архимандритами: Ректором Академии Архимандритом Антонием и настоятелем посольской церкви в Афинах, Архимандритом Cepгием в сослужении священников студентов. Из близких покойного при отпевании была только его супруга. Товарищи и сослуживцы покойного по академической цер­кви, священники выражали ему на прощанье свои симпатии глубоко прочувствованными речами. Особенно трогательно было произнесено во время отпевания слово священником о. Симеоном Никольским (в нынешнем году окончившим академический курс).

После продолжительного священнического отпевания гроб руками священников вынесен был из храма и в предшествии хоругвей обнесен был вокруг него и затем вблизи, с западной стороны, опущен в могилу, при тихом перезвоне малых кладбищенских колоколов. Так совершилось печальное начало заселения нового студенческого кладбища.

6-го февраля в 6 часов вечера в присутствии профессоров и студентов академии происходил магистерский диспут. Обсуждению подвергалась диссертация И.П. Ни­колина «Деяния святых Апостолов. Опыт историко-критического введения». Сергиев Посад 1895 г. Диспутант, по сообщению curriculum vitae, – сын священника села Рыжева, Егорьевского уезда, Рязанской губ. По окончании курса в Рязанской духовн. семинарии с аттестатом первого разряда поступил надзирателем рязанского духовного училища. В 1888 году был принят в число студентов Московск. Академии на казенное содержание. По окончании курса в академии был оставлен при ней в качестве профессорского стипендиата, но за неимением вакансий в академии приказом г. Обер-Прокурора Св. Синода от 4 февр. 1892 г. определен преподавателем догматического богословия и соединенных с ним предметов в Вифанскую духовн. семинарию, где состоит пре­подавателем и теперь. Еще будучи студентом, диспутант напечатал в Рязанских Епархиальных Ведомостях статью: «религиозно-нравственное состояние Иудеи в царствование Иосии». Затем в 1894 г. в «Чтениях в обществе любител. духовн. просвещения» было напечатано: «Опровержение мнения о заимствовании некоторых сказаний священной книги Деяний из повествования Иосифа Флавия», и в «Радости Христианина»: Ап. Павел на суде в синедрионе», «О почитании и призывании святых», «Учение Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова о Тро­ичности лиц в Боге».

Диспут открылся живою и одушевленною речью И.П. Николина, посвященной выяснению значения критико-исагогических трудов, к разряду которых относится и его диссертация, для положительного раскрытия христианского вероучения и критике противоположного мнения. В заклю­чение своей речи магистрант привел ряд интересных параллелей из истории христианской древности, наглядно показывающих с каким живым интересом относились отцы и учители церкви к вопросам о происхождении, авторах и подлинности священных книг.

Первым оппонентом выступил ректор академии о. apихимандрит Антоний. Соглашаясь с основными положениями, высказанными диспутантом в речи, и признавая важность и необходимость критической части в каждом сочинении, имеющем притязания на научность, о. ректор упрекнул, однако, магистранта в излишнем увлечении полемическими задачами. Именно магистранту было поставлено на вид, что он входит иногда в детальный и по­дробный разбор мнений, несостоятельность которых сама собою бросается в глаза, от чего полемическая часть его сочинения получает характер гиперкритики.

Выслушав обстоятельные от дискутанта объяснения по поводу своего возражения, о. ректор перешел к содержанию книги. Здесь прежде всего он не согласился с мнением диспутанта о цели написания кн. Деяний. Таковою целью он признал изложение истории жизни и деятель­ности ап. Павла. В подтверждение своего мнения он со­слался на то обстоятельство, что св. Лука кончает свое повествование Римом, как скоро прерывается жизнь и деятельность апостола.

Обоюдные объяснения о. Ректор закончил указанием возможности примирить мнение диспутанта со своим. Отметив далее еще несколько мелких недосмотров, оппонент с большою похвалою отозвался о достоинствах книги г. Николина. С особенным одобрением он от­несся к тому, что автор основывает свою экзегетику на снесении параллельных мест св. Писания, пользуясь герменевтическим правилом, против которого часто погрешают новейшие толкователи св. Писания, а также к последней главе диссертации, в которой автор обнаруживает полную самостоятельность, церковность направления и вполне освобождается от влияния иностранных пособий.

Сущность возражений второго официального оппонента, профессора по кафедре св. Писания Нов. Зав. М. Д. Муретова, сводится к указанию некоторых пробелов и излишеств диссертации.

Прежде всего он упрекнул г. Николина в неполном изучении литературы предмета. В частности, оппонент указал на незнакомство автора с капитальными трудами Цана, Фейне, с новым изданием и переработкой книги Шюрера и с трудом Шлейнера. Тем более заслуживающим упрека оппонент признал недостаток внимания со стороны г. Николина к трудам русских ученых: преосв. Иннокентия и Михаила, прот. Григория, свящ. Глаголева и др.

Пробелом исследования оппонент признал опущение вопроса об отношении кн. Деяний к посланиям ап. Павла. Книга Деяний написана после разрушения Иерусалима, сле­довательно два года спустя по смерти ап. Павла. Так. обр. св. Лука мог пользоваться при составлении кн. Деяний письменными трудами ап. Павла. Кроме того, современное состояние науки требовало коснуться вопроса о литератур­ной зависимости кн. Деяний от Ев. Иоанна Богослова.

В главе о писателе кн. Деяний оппонент также указал одно упущение. В ней не подвергнуты специальному обсуждению отрицательные даты касательно происхождения кн. Деяний от св. Луки. На стр. 160 своей диссертации г. Николин говорит о замечательном единодушии, с которым церковное предание всегда приписывало книгу Деяний св. Луке. На самом деле это единодушие было менее значительно, чем утверждает автор. Так напр. Златоуст говорит, что даже в его время происхождение кг. Деяний от Ев. Луки не было общепризнано, но одни приписывали эту книгу св. Луке, другие Клименту Римскому, третьи ап. Варнаве. О том же свидетельствует Фотий. Точно также некоторые еретики, напр. Маркиониты и Манихеи, принимая Евангелие Луки, отвергали кн. Деяний. Так. обр. свидетельство предания об авторстве Луки не вполне единодушно, и в задачу диссертации входит анализ отрицательных свидетельств.

Наконец, оппонент отметил еще один пробел в главе о цели кн. Деяний. Он упрекнул диспутанта в том, что он не уделил должного внимания одной суще­ственной теории, признающей кн. Деяний аналогией ап. Павла в его римском процессе, стремящейся доказать безвред­ность христианства для государства, теории, основанной на свидетельстве Mypaтopиeвa фрагмента, утверждающего, что ап. Павел взял с собою в Рим св. Луку, как юриста – ut juris studiosum, и изложенную в статьях Aberle в Tüb. Theol. Quartalschrift за 1855 г. стр. 173, 1863 г. 93 и Schӓfer’a в том же журнале за 1877 г.

В противоположность указанным пробелам оппонент отметил также в некоторых местах излишнюю пол­ноту диссертации. Так, по его мнению, автору не сле­довало касаться вопросов, был ли Лука живописцем и принадлежал ли он к числу 70-ти учеников Христовых.

На все возражения оппонента г. Николиным были даны соответствующие объяснения.

Диспут заключился возражениями неофицального оп­понента, доцента по кафедре цер. археологии, А. И. Го­лубцова. Возражения последнего относились к области его специальности. Он заявил, что ожидал встретить в диссертации подробный разбор предания об иконографии Ев. Луки, но нашел в ней лишь примечание, посвящен­ное этому предмету. Упрекнув далее диспутанта в силь­ной зависимости, в какой он стоял при составлении этого примечания к своим пособиям, г. Голубцов предложил ему два вопроса: 1) почему не было внесено по­дробна трактата об Ев. Луке, как живописце, в изложении его биографии и 2) почему вопрос об иконографии св. Луки решается диспутантом в положительном смысле, тогда как пособия, от которых он стоял в зависимости, высказываются об этом предмете с сомнением.

На первый вопрос диспутант ответил, что внесение в биографию св. Луки подробного трактата об его иконографии, как мало относящегося к главному предмету исследования, он считал излишним и потому ограни­чился одним примечанием. Что он в этом не ошибся, его убеждает мнение предшествующего оппонента, признавшего излишним даже это примечание. Относительно своей зависимости от пособий при составлении примечания об иконографии св. Луки диспутант заметил, что он ее вовсе не скрывал и с этою целью процитовал свои пособия.

Совет академии, признав защиту диссертации удовле­творительной, постановил ходатайствовать пред Св. Синодом об утверждении магистранта в степени магистра богословия.

Февраля 28-го Совет Академии заслушали прошение об увольнении от академической службы заслуженного экстра­ординарного профессора Павла Ивановича Горскаго-Платонова. Павел Иванович состоял на службе при Академии почти 37 лет. Тотчас по окончании академического курса в 1858 году 19 Августа он был определен бакалавром по классу Церковнобиблейской Истории и Еврейского языка, за тем с преобразованием Академии в 1870 году избрал для преподавания Еврейский язык и Библейскую Археологию. С 1878 по 1887 год проходил по избранию Совета Академии должность Инспектора Академии.

На место его 2-го Мая избран Советом Академии и Его Высокопреосвященством утвержден магистрант и профессорский стипендиат Павел Васильевич Тихомиров.

Мая 29-го Советом Академии заслушано было и другое прошение об увольнении от академической службы заслу­женного Ординарного профессора Евгения Евсигнеевича Го­лубинского. Всей службы его было также почти 37 лет. В 1858 году по окончании академического курса он определен был в Вифанскую Духовную Семинарию учителем словесности, а в 1859 году 26 Сентября перемещен в Московскую Духовную Академию бакалавром русской Церковной Истории и Немецкого языка. Ученые труды по Истории Русской Церкви и истории православных славянских церквей доставили Евгению Евсигнеевичу весьма почетную в ученом миpe известность. В на­стоящее время он состоит членом-корреспондентом Императорской Академии наук; почетным членом: Императорского Харьковского Университета, Общества Не­стора Летописца при Императорском Университете св. Владимира в Киеве, Ростовского Музея церковных древносей и Болгарского Книжовного Дружества в Средце (Софии); действительным членом Общества древне­русского искусства при Московском публичном Музее и Общества истории и древностей российских.

На место его Советом Академии 14-го июня избран профессорский стипендиат, только что окончивший курс, магистрант Сергей Иванович Смирнов.

Выбытие из Академии этих двух товарищей по курсу и долгой ученой службы составляет весьма заметную убыль духовноученой силы Академии. Духовной науке они при­несли свои богатые духовные дарования и посвящали все свои силы; неуклонное выполнение профессорского долга для них оставалось все время высокою целью жизни: вся их долгая служба была одним непрерывным ученым трудом – без развлечений: ибо таковых в Сергиевом Посаде по их вкусам и привычкам не было, а в По­саде они проживали безвыездно ². Ученые труды сменя­лись для первого лишь кратким отдыхом в кругу семьи, а для второго отдых состоял разве только в чередова­нии занятий в беспримерно замкнутом и отрешенном от житейских сует одиночестве ученого келлиота.

11-го Мая корпорации академическая и вифанская почтили этих двух своих учителей и сослуживцев прощальною братскою трапезою. В скромных задушевных речах здесь высказывались чувства любви, уважения, признатель­ности, выражались желания спокойного долголетия, при чем неизбежная в данных обстоятельствах грустная про­щальная нота несколько ослаблялась сознанием, что это прощание только внешнее; ибо долголетняя служба этих корифеев академической науки уже настолько сроднила их с академией, что внутренний союз их с нею оста­нется нерасторжимым и на будущее время и дай Бог, чтобы еще на долгое будущее...

Годичные испытания студентов в настоящем году, как и в предыдущем, были удостоены милостивого посещения Его Высокопреосвященства, Владыки Митрополита Московского. Владыка осчастливил своим посещением экза­мены по Нравственному Богословию и Догматическому. На первом Его Высокопреосвященство изволил пробыть довольно долго, чрезвычайно внимательно выслушивал ответы сту­дентов и сам давал им возражения и вопросы, извле­кая их из выслушанных ответов. На обоих экзаменах Владыка в заключении изволил выразить весьма лестный для студентов отзыв об их ответах.

14-го Июня происходил магистерский коллоквиум На­стоятеля Православной Посольской Церкви в Афинах о. архимандрита Сергия, защищавшего свою диссертацию: Православное учение о спасении. Сергиев Посад. 1895 г.

Секретарем Академии М. К. Казанским прочтен был следующий curriculum vitae о. Архимандрита Сергия.

О. Архимандрит Сергий первоначальное образование получил в Арзамасском Духовном Училище и Нижегогородской Духовной Семинарии, где окончил курс в 1886 году; за тем, отправился волонтером в С.-Петербургскую Духовную Академию, в которую, по выдержании приемных испытаний, и принят был на казенное содержание. По окончании курса в Академии в 1890 году, 13-го Июня того же года был назначен миссионером в Японию, где пробыл около 3-х лет. Возвратившись в 1893-м году в Poccию, о. Сергий, согласно избранию Совета С.-Петербургской Духовной Академии, утвержден был исправляющим должность доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета, а 30-го Декабря того же года назначен был указом Святейшего Синода исправ­ляющим должность Инспектора Московской Духовной Ака­демии и занимал эту должность до 21 Сентября 1894 года, ког­да указом Святейшего Синода назначен был настоятелем церкви при русской миссии в Афинах, каковую должность занимает и по настоящее время.

Кроме магистерской диссертации о. Сергий напечатал:

В Церковном Вестнике несколько мелких ста­тей – корреспонденции по вопросам и событиям текущей церковной жизни в Японии;

В Русском Вестнике (1892–93 гг.) – статью о призвании православной миссии на дальнем востоке под заглавием: «Христианство в Китае и Японии»;

В Богословском Вестнике – за текущий год – часть лекции по Нравственному Богословию под заглавием: «Вечная жизнь, как высшее благо».

Официальными оппонентами о. Сергию были: о. ректор академии, архимандрит Антоний и экстр. профессор по кафедре истории и разбора западных исповеданий В. А. Соколов. Первый оппонент, о. ректор академии начал с того, – что отозвался с большой похвалой о труде о. Сергия, знакомом ему еще в качестве кандидатской дис­сертации, а ныне существенно усовершенствованном и вполне согласованном по смыслу с основной идеей ав­тора о том, что спасение не есть воздаяние за условный подвиг мысли или воли, но раскрытие во всей силе того благодатного настроения, которое здесь постепенно стяжевается верующим и подвизающимся христианином.

Недостатки сочинения по мнению оппонента только частные и притом касающиеся скорее изложения, чем содержания книги. Так автор, установив вышеприведенное учение о спасении, не должен бы возвращаться к понятиям, от коих сам же старался отрешить читателя, и ставить вопрос о том: что же является действующею силою в усвоении спасительного богообщения: вера или дела? а он это делает в конце книги, и отвечает – вера; между тем следовало ответить – христианское настроение, как говорит Апостол, что царство Божие есть правда, и мир, и радость о Св. Духе.

Второе несовершенство диссертации оппонент находит в том, что автор, говоря о крестном подвиге Христовом, не указывает, в чем же его спасительная сила, если в царство небесное христианин входит сообразно своему внутреннему содержанию. Правда автор говорит об усвоении нас Христом, как новым Адамом, но не поясняет своей мысли и вдобавок допускает выражение: заслуга Иисуса Христа, созданное схоластическим латинством, и хотя усвоенное нашею учебною литерату­рою, но чуждое святоотеческой и совершенно неуместное в диссертации, посвященной именно тому, чтобы упразднить понятие внешней заслуги в деле спасения.

Третье возражение о. ректора исходило из того крайнего противопоставления между подвигами, предпринятыми ради страха и подвигами бескорыстной любви, вводящей нас в вечную жизнь, которое не раз подчеркивается автором. Как примирит автор это противопоставление с упоминаемыми в его же книге угрозами грешникам и обетованиями праведникам, так хорошо известными нам из слова Божия. Правда, автор оговаривается, что такие подвиги требуются на низшей ступени духовного развития христианина, но если они столь чужды духа евангельской любви, то какую же пользу могут они принести душе че­ловека? Ответа на такой вопрос нет в книге, а он заключается в том, что страх воздаяния, не влагающий, конечно, непосредственно чувств евангельских в сердце грешника, может по крайней мере привлечь его рассевшееся внимание к самоиспытанию, поискать в своей душе заглохших в тернии страстей семян добра и таким образом возвратить их к жизни; таково было влияние страха голодной смерти на блудного сына: он пришел в себя, а это и дало ему возможность покаяться.

Оппонент нашел неясность в диссертации по пред­мету 4-й главы, где идет речь о благодатных дарах крещения. Дары эти заключаются, между прочим, в вере по одному параграфу книги, а по другому вера предшествует крещению; наконец самая вера по автору возникает лишь в сердце добром и ищущем правды, а да­лее выходит, что любовь и добро возможны лишь, как благодатные дары веры и крещения.

Обменявшись еще несколькими возражениями, оппонент заключил их приблизительно следующими словами: «я так рад появлению в печати Ваших мыслей о важнейшем предмете богословской науки, как будто бы я сам был их автором. Радуюсь особенно тому, что Вы изложили их словами священного предания или говоря точнее, показали их тожество с последними Желал бы я чтобы Вы для большей и окончательной убедительности Ваших ученых положений, разобрали с установленной точки зрения все изречения св. Библии, имеющие отноше­ние к учению о спасительной силе веры или добрых дел. Говорю для окончательной убедительности, но не в том смысле, чтобы я ожидал быстрого усвоения всеми Ваших разъяснений. Напротив, многие явления нашей богословской литературы убеждают меня в том, что быстрого распространения ни Ваша книга, ни Ваши мысли не получат даже в духовном мире. За то книга Ваша получит значение долговечное. Она не потеряет своего интереса и чрез сто лет; мало того, интерес к ней будет возрастать постепенно и если не к ней, то к Вашим прекрасным разъяснительным мыслям, которые будут теперь же усвоены лучшими и наиболее искренними и верующими читателями, а затем будут из их умов распространяться в окружающую среду не заметно посте­пенно, как все глубокое, разумное, истинное. Ваша книга как исповедь духовного разумения, не относится к интересам дня, не есть предмет внимания текущей минуты: она смотрит в будущее, давая нам еще одно подтверждение той светлой надежды, что мы избавимся наконец от влияния инославного богословия и сольемся своими умами с преданием Церкви».

Второй оппонент, профессор В. А. Соколов, ото­звавшись также с похвалой о диссертации диспутанта, выставил однако же на вид следующие ее недостатки.

Прежде всего он упрекнул диспутанта за его резкое суждение о Богословской науке, выраженное на стр. 44 в следующих словах: «кто хочет, тот находит православие, но не в науке нашей, а в Богослужении нашей церкви, в келлии старца, около о. Иоанна Кронштадтского, вообще в жизни».

Мне думается – говорит оппонент – что этими неосто­рожными словами сказано гораздо более, чем бы следовало. Еще очень недавно сам о. Иоанн Кронштадтский, которого Вы упоминаете, торжественно заявил, что всегда с глубоким уважением относился к богословской науке и мало того – «ей именно обязан, что стал теперь тем, что он есть». Вы сами в своем исследовании, останав­ливая свой критический взгляд на творениях некоторых новейших богословов, у них именно и находите иско­мое православие. О преосвящ. Макарии Вы говорите, что он «хочет выразить отличительную особенность право­славного понимания», что его мысли и фразы «говорят с несомненностью за то, что преосвящ. Макарий видел несостоятельность юридическая (т. е. инославного) понимания спасения и обнаруживал понимание «более глубокое», православное (54–55). О труде о. протопресвитера И. Л. Янышева Вы говорите, что он «весьма определенно дает видеть истинное существо православия (57). Наконец – чьи труды новейших богословов-мыслителей пользуются Вашим особенным расположением и поставлены, так сказать, в основу Вашего собственного исследования на столько, что Вы именно ими по собственному Вашему выражению (215) «проверяете свое понимание святоотеческого учения?» Это – труды Святителя Тихона Задонского и преосвящ. Феофана, т. е. представителей нашей же бого­словской науки. В них именно вы и находите истинное православие: имеете ли Вы после этого право говорить, что «кто хочет, тот находит православие, но не в науке нашей?»

Благодаря некоторому полемическому увлечению, автор, по мнению оппонента, оказался, далее, не совсем справедливым к одному из своих противников, а именно к протестантизму. Неоднократно и настойчиво он утверждает, что при протестантском учении об оправдании верою не предполагается никакого деятельного участия самого человека в этом деле. «Вера спасает внешне» (19), душевное расположение не участвует в оправдании, не содействует ему» (20), веру нужно понимать отнюдь не в смысле какой-нибудь нравственной работы со сто­роны самого спасающегося (18), «для человеческого участия, для субъективной стороны нет места в протестантском оправдании» (22). Между тем из его же книги можно узнать (стр. 18), что вера оправдывающая человека, по учению протестантов, приобретается совсем не без участия протестантов, приобретается совсем не без участия самого верующего, а напротив является результатом его внутреннего настроения, требует с его стороны весьма не малого труда, а потому не есть нечто внешнее человеку, а внутренний в нем процесс и следов. нельзя утверждать, что при протестантском оправдании для человеческого участия места нет.

В главе IV-й – продолжал оппонент – автор много рассуждает о таинствах и в частности – о таинстве св. крещения. Здесь на основании многих свидетельств Св. Отцов и учителей церкви он подробно раскрывает пра­вославное учение об этом предмете и между прочим говорит: «действенность таинства стоит в зависимости от степени свободного участия в нем самого человека» (200) «возрождение совершается путем нравственным, при свободно сознательном содействии самого человека (201). «Сущность крещения состоит в коренном перевороте, совершающемся в душе человека, в изменении всей его жизни». «Собственное произволение оставить ветхого чело­века является условием благодатной действительности та­инства» 175). Если этого нет, то «вода останется во­дою» и человек «напрасно принимал таинство» (178–185). Все это прекрасно – говорил оппонент – и, будучи под­тверждено множеством несомненных отеческих свиде­тельств, запечатлевается в душе читателя как истин­ное церковное учение. Мало того; при таком значении таинства крещения оно является весьма ясным и важным моментом в изображаемом автором процессе личного спасения каждого человека; но православный верующий нашего времени приходит в невольное недоумение, когда знает, что в настоящее время ничего подобного в жизни церкви не встречается. Таинство крещения теперь совер­шается над младенцами, когда ни о каком нравственном перевороте, ни о каком сознательном решении пресечь прежнюю жизнь и начать новую, конечно, речи быть не может. В той же главе автор как будто подрывает и самую мысль о необходимости крещения для спасения че­ловека. Он говорит: «даже непринятие таинства в уста­новленной форме может не повредить человеку, раз образовалось в нем существо истинного христианина – желание царства Христова. Не успевший по независящим от него причинам осуществить, – или так сказать офор­мить своего желания сочетаться со Христом, тем не ме­нее принимается наравне с крещенным (217–218). Ergo не есть ли крещение простая формальность, без ко­торой можно обойтись и что же после этого означают слова Спасителя: аще кто не родится водою и духом, не может внити в царствие Божие? (Иоан. 3, 5)

За тем оппонент указал на некоторые места книги, где высказываемые автором мысли, благодаря неточности выражения, представляются ошибочными. На стр. 71 автор задает такой вопрос: возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? – И решительно от­вечаете невозможны. Почему? – Потому – говорит он, что правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия (71): Бог же в нас не нуждается, однако желает, чтобы мы делали добро для нашей собственной пользы... С правовой точки зрения это явление не понятно, даже прямо бессмысленно... Очевидно, здесь действует не jus и правовая точка зрения здесь мо­жет только исказить дело, а не объяснить. «Здесь дей­ствует не право, не желание «своих си», а милость (79). По моему мнению – говорил оппонент – возможны правовые отношения и без такого предположения». Я напр. совершаю акт дарения, или составляю духовное завещание. В обоих этих случаях действует мое право, однако совсем может не быть обнаружения моего себялюбивого желания собственного благополучия и взаимного самоограничения нескольких самолюбий. Значит между мною и мо­ими наследниками, или теми, в чью пользу я совершаю дарственный акт, хотя и установляются правовые отношения, однако без всякой себялюбивой заботы о собственном благополучии и о взаимном ограничении нескольких себялюбий. Следов. и без такого предположения правовые отношения возможны.

Неточными признал оппонент и некоторые другие выражения автора, напр. что будто бы «происхождение всякого богословского заблуждения и всякой ереси (2) нужно искать в области нравственной и что в основе своей все они имеют несовершенство нравственное. – Или: «Гос­подь Иисус Христос принес это учение (т. е. учение о личном спасении человека) во всей его небесной чис­тоте и удобопонятности для всякого религиозно-нравственного сознания, и не только принес, но и Сам прошел указанным им путем (стр. 1).

В заключение оппонент выразил желание, чтобы при втором издании книга была освобождена от того, что для многих затрудняет ее чтение, напр. от обильных латинских цитат, оставленных без перевода (см. введение), чтобы изложена была она более доступным, популярным языком, дополнена разъяснениями, иллюстрирована приме­рами и наблюдениями, вообще приведена в такой вид, чтобы могла найти себе широкий ход в массу читающей публики. Тогда – говорил он автору – он заслужил бы не только ученую богословскую степень, но и глубокую признательность многих православных верующих людей. После официальных оппонентов сделал еще одно замечание проф. М. Д. Муретов.

На все замечания оппонентов о. Сергий давал спокой­ные и основательные объяснения и потому Совет Академии признал защиту его удовлетворительной и постановил ходатайствовать установленным порядком об утверждении его в степени магистра Богословия.

Учебный год закончился обычным выпуском окончивших академический курс студентов. Таковыми оказались: 13-ть магистрантов, 51 кандидат, и 10 действительных студентов.

В течение истекшего учебного года Академия имела счастьe видеть в своей домовой церкви и жилых помещениях следующих преосвященных архиереев:

Высокопреосвященнейшего Сергия Митрополита Московского и Коломенского, Арсения епископа Сухумского, Агафодора епископа Ставропольского, Тихона епископа Можайского, Николая епископа Алеутского, Сергия Архиепископа Владимирского и Суздальского, Климента Митрополита Болгарского, Алексея епископа Вологодского.

Так благополучно и мирно закончился годичный круг трудовой академической жизни, протекшей в дружной совместной работе профессоров и студентов. Не шумна эта работа; напротив она любит тишину и уединение. Для внешнего наблюдателя она почти сокрыта: разве случайно запоздалый богомолец проникнув в Лавру в зимний вечер невольно устремит свой взор на ярко освещенные при окружающей темноте окна занятных студенческих помещений, в то время как обитатели Лавры Великого Серг­ия предались уже мирному сну ³, и сквозь эти окна за­метит бодрствующих юношей, за большими столами тихо работающих над книгами и тетрадями. Здесь растет и крепнет та духовная сила, которая потом, по выходе из Академии, по всему лицу русской земли устремится на распространение религиозного ведения на поприщах духовно-учебном, миссионерском, пастырском и учено-литературном ⁴.

И вот в то время как текла эта деятельная и ти­хая жизнь в стенах Академии, вдали от нее шли суды и пересуды ее обитателей, прорывавшееся по временам шумною газетною бранью. Что-то не припоминается времени когда бы печатно дозволялась подобная брань по адресу какого-либо существующего учреждения.

На эту брань Академия отвечала полным молчанием, неустанно продолжая обычную свою деятельность. И нами думается, что каждый благоразумный и честный человек признает, что поступив так, она избрала наилучшее сред­ство к обузданию безумных человек невежества (1. Петр. 2,15).

Теперь же, когда эта брань отошла в вечность, как факт перенесенный, прилично поведать о нем с про­стою летописною целью:

Молодым людям в наученье,

Старым на послушанье.

В самом начале учебного года на Академию обруши­лась бранью газета Гражданин. Ближайшим образом га­зета напала на проф. А. П. Лебедева за его статьи о гре­ческой иерархии после падения К–поля, печатавшаяся в Богословском Вестнике (1894 г. Февраль, Май, Июнь, Август). Совершенно голословно осудив их за их quasi болгарофильское тендециозное направление неизвестный автор (Н. Д.) не постеснялся бросить по адресу профессора Академии следующую инсинуацию: «Пропитанный проте­стантскими идеями, г. профессор московской духовной академии, конечно, не признает святости и нетления св. мощей, да и сердце его (?) лежит более к протестан­тизму, нежели к православию ⁵, а за тем и в лицо всей Академии осмелился бросить следующее обвинение: «Немуд­рено после этого – говорит он – что московская духов­ная академия уже сколько (вероятно – столько) лет вселяет в сердца своих учеников ненависть к грекам и к матери-церкви, и что воспитывающиеся в сей академии болгарские клерики: иеродиаконы и иepoмонахи, со­стоящие в расколе, и сей час свободно священно-действуют в церкви академии ⁶».

Спокойно вдумываясь и взвешивая эти слова, невольно спрашиваешь: зачем это автору, их напечатавшему, по­надобилось так позорить и себя и всю газету? В самом деле, какой же здравомыслящей человек решится кричать в газетах о другом ему совершенно неизвестном чело­веке (автор выражается об А.П. Лебедеве: «некто проф. А.П. Лебедев), что он не признает нетления мощей и что сердце его лежит более к тому то, чем к тому-то? Ясное дело, что так кричать может только пришедший в несостояние ума. Не доумываешь далее, что была за цель у автора именно так клеветать на ученого профессора? Обличай его в недостаточном знании предмета, в неверном, или неточном изложении фактов и т. п. ученых недостатках – тут будет смысл и мнимое или действи­тельное уязвление профессорского самолюбия, но раскрывать чужую душу, веру, сердце, – это….. что-то уж необык­новенно нелепое, дикое…..

«Московская Духовная Академия уже столько лет вселяет в сердца своих учеников ненависть к грехам и к матери-церкви» – заявляет далее г. Н.Д. Столько лет вселяет! – Несчастный писатель Н.Д., изрыгнувший эту хулу на высшее православное богословское училище столько лет состоящее в ближайшем ведении высшей церковной власти, вероятно «не ведал, что творит», – не сознавал должным образом всего тяжкого смысла произносимых слов и своей нравственной за них ответствен­ности.

Справедливость такого предложения оправдывается и даль­нейшими словами г. Н. Д., что «воспитывающиеся в сей академии болгарские клерики священно-действуют в ака­демической церкви». Мысль о ненависти академии к ма­тери-церкви у Н. Д. очевидно стоит в связи с тем фактом, что в академической церкви священно-действуют болгарские клирики: значит академия болгарофильствует – заключает отсюда г. Н. Д., значит она ненавидит греков и матерь-церковь – еще далее заключает он.

Как видно отсюда, г. Н. Д. похулил академию, ненор­мально мысля под влиянием так наз. болгарофобии.

Если это так, то от души желаем г. Н. Д. и ему подобным помочь следующими объяснениями:

В Академии обучаются студенты разных национально­стей: есть в ней кроме русских греки, болгары, сербы, черногорцы, грузины, арабы, эфиопы, японцы. По уставу Академии все они должны непременно участвовать каждый в своем чину в академическом Богослужении: они и участвуют, и это участвование их придает академиче­скому Богослужению особенную торжественность и произво­дит глубокое впечатление на богомольцев. Не даром же академический храм всегда, не смотря на свою обширность, бывает полон молящимися. Что ничего подобного нена­висти к матери церкви не вселяется от сего и вместе с сим в сердца студентов академии, доказательством слу­жит то, что в академической церкви при участии этих же разнонациональных представителей каждогодно совер­шается греческая литургия и студенты, как священнослужащие, так и певчие приготовляются к ней с особен­ною тщательностью, с великою охотою, с удовольствием. Сами студенты-греки никогда не высказывали жалоб на то, что бы профессора или студенты питали или возбуж­дали к ним ненависть в сердцах. Совершенно наоборот: в Московской Академии едва ли не более, а уж во всяком случае никак не менее чем в других академиях искони посвящалось трудов на изучение памятников греческой литературы экзегетической, патриотической, канонической, исторической и т. д. и студенты–греки были уже ради этого всегда желанными гостями в академии, и профессора академии входили с ними в частное знаком­ство для практического изучения их языка и для ближай­шего ознакомления с их бытом. Да и какая могла бы быть причина у Академии питать ненависть к грекам и к матери-церкви? Никаких непосредственных отношений, ни политических, ни церковных между академией и Константинопольской патриархией не существует: сфера же ученая и учебно-воспитательная, в которой единственно и могут завязываться эти отношения, образует и создает только отношения мира и взаимного уважения, а уж ни­как не питает чувства ненависти: это неизвестно разве только г. Н. Д.

Что же касается студентов-болгар-клириков, то не до­пускать их к священно-служению в академической церкви было бы крайнею жестокостью, да к тому же для академического начальства оказалось бы и деянием, прямо превышающем его каноническую компетенцию. Святейший Синод, разрешая Ректору Академии принимать клириков-болгар в число полноправных студентов академии не подвергает их нарочитому запрещению в служении. Не уже ли же Ректор осмелится собственною властью подверг­нуть их этому запрещению? Сверх того, по уставу Ака­демии в число студентов ее принимаются только лица православного исповедания: откуда же г. Н. Д. нашел в Московской Духовной Академии болгар «состоящих в расколе»?

Научитесь же г. Н. Д. оказывать достодолжное уважение предержащей церковной власти и ее уставам, – и со­знайте, что доселе вы вели себя крайне неблагоразумно и неприлично.

Еще лучше отличился другой неизвестный порицатель Академии, поместивший в №117 Москов. Ведомостей статью: о кандидатах Богословия.

Автор ее укрыл свое собственное имя, указав только, что он действует на литературном поприще под знамением «православного». Каково же деяние его?

Ближайшим образом, как следовало бы судя по заглавию статьи ожидать, она имеет в виду кандидатов богословия, однако же это не совсем так: кандидаты Богословия – только повод, ухватившись за который, «Право­словный» высказывает свое весьма решительное суждение о студентах, профессорах и целой постановке богословского преподавания в духовных академиях вообще.

Вот это решительное суждение:

а) «Приведенные два примера – говорит он – дают основание для ответа, что требуется и чего не тре­буется от сочинения для признания автора его кандидатом богословия. Не требуется при разработке темы ни ясного понимания своего предмета, ни согласования своих выводов с учением православной церкви, ни даже проверки этих выводов святоотеческим учениям. Словом, можно основываясь на своем разуме, да на своем же толковании священного писания защищать какую угодно ересь, или проводить противоцерковные доктрины и выставлять на показ свои инославные симпатии. Лишь бы только в сочинении была видимость труда, т.е. множество выписок и сносок да изложено было бы сочинение ясно; это последнее – самое главное».

б) «Студенты пишут глупости, профессора изощряют на этих глупостях свое остроумие – кому от этого беда! Но на самом-то деле за эти глупости студент признается достойным степени кандидата богословия».

«Не слишком ли легко достигается у нас ответ­ственное звание (!) кандидата богословия, не слишком ли формально относятся гг. профессоры к своему праву судить о достоинстве кандидата, и наши духовные ака­демии не становятся ли в этом отношении слишком похожими на немецкие богословские факультеты»?

Вот благосклонный читатель, суждение частного лица, опубликованное в большой русской столичной газете, о православных академиях, т. е. высших богословских училищах Православной России.

Долго мы стояли в раздумьи пред этим явлением, ста­раясь спокойно обсудить его и занести его в свою хро­нику с беспристрастием летописца. Но признаемся, гне­тущее душу впечатление от этого явления решительно про­тивилось такому спокойному к нему отношению. В нем нас возмущало во 1-х то, что большая русская газета всегда отличавшаяся уважением к существующим учреждениям, решилась напечатать огульное резкое порицание всех православных академий, стоящих под непосредственным наблюдением и руководством высшей церков­ной власти и воспитавших в стенах своих стольких мужей иерархии и богословской науки. Во-вторых, нас глубоко поражала по истине изумительная отвага и дерзость частного лица – анонимного автора.

Не такого отношения к себе имела право ожидать Мос­ковская Духовная Академия от этой большой газеты, по­койный редактор которой М. Н. Катков так поднявший престиж ее, был почетным членом Московской Академии....

Что касается анонимного автора, то нам в конце концов сделалось жаль его и под влиянием этого чув­ства мы решились поискать в его статье смягчающих его страшную вину обстоятельств. И наши поиски, ка­жется, не остались безуспешны. Нам показались в этом отношении важными следующие слова его статьи: «Увенчанный этою (т. е. кандидатскою) степенью сразу стано­вится в привилегированное положение среди неувенчанных. Он сразу же получает место в духовно-учебном ведомстве, стало быть, ему доверяется воспитание будущих пастырей церкви. Ему открыты двери всюду, везде он желанный гость, везде ему почетное место». Тщательно взвешивая эти слова, мы пришли к убеждению, что написавший их болеет недугом зависти. А что зависть есть тяжкий душевный недуг, этому мы научены от высоко-авторитетного духовного врача – Св. Православной Церкви, – которая проповедует, что «Зависть не весть почитати полезное» и устами одного из знаменитых своих иерархов учит, что «зависть есть скорбь души о чужом благополучии».

Если наша диагноза верна, то наше отношение к статье анонимного автора Московских Ведомостей определится так: несчастный написал ее зависти ради.

После того как предлежащая хроника наша была окон­чена и сдана в редакцию Богословского Вестника, в Ака­демии получен был следующий указ Святейшего Правительствующего Синода:

«По Указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод имел суждение о настоящем состоянии дел в духовных академиях Московской и Ка­занской. Приказали: на основании бывших рассуждений Святейший Синод определяет: назначить Ректора Казан­ской Духовной Академии, протоиерея Александра Владимирского членом учебного комитета при Святейшем Синоде с увольнением, согласно прошению, от занимаемой им ныне должности; распоряжение же о назначении ему пенсии за духовно учебную службу предоставить г. Синодальному Обер-Прокурору. На должность Ректора Казанской Ду­ховной Академии переместить Ректора Московской Духов­ной Академии Архимандрита Антония; Ректором же Мо­сковской Академии определить настоятеля Московского Покровского монастыря, Архимандрита Лаврентия: вместо него на настоятельскую должность в Покровский монастырь определить Ректора С.-Петербургской Духовной семинарии Архимандрита Иннокентия с увольнением его от духовно-­учебной службы; о чем для зависящих распоряжений по­слать Вашему Преосвященству указ, а в Хозяйственное Управление для распоряжения о выдаче Архимандриту Антонию прогонных денег передать выписку из настоящего определения. 21 июля 1895».