7. Евангелисты как составители Евангельских рассказов и речей

Предполагаемое по теории Эвальда, постепенное и многостороннее развитие Ев. письменности обусловливалось трудностями воспоминания событий Ев. истории. Но всякая объективная трудность ограничивается в значительной мере свойствами трудящегося лица. А потому, соответственно предполагаемым трудностям, Эвальд представляет и лиц трудящихся, так называемых первоначальных евангелистов. Кто же они были, и как для них было возможно и удобно составление Ев. истории?

«Если образование Евангельских рассказов на деле было столь трудно и если оно должно было всю свою задачу выполнить совершенно, если оно требовало столь различных способностей, и до своего конечного завершения должно было пройти столько различных степеней (Stufen), как все это выше указано и представлено наглядно (?) в некоторых больших примерах; то мы, говорит Эвальд, не должны удивляться, что скоро возник (sich erhob) особый род людей, которые преимущественным делом (Geschäft) своей жизни поставляли то, чтобы по возможности верно и обильно собирать, образовать, сохранять и распространять Ев. рассказы. Мы можем еще и теперь довольно определенно показать существование и деятельность такого рода людей в первенствующем христианстве. Это первоначальные евангелисты, без предварительного появления которых не могли бы явиться и существовать позднейшие, собственно, так называемые, т. е. канонические, Евангелисты» ¹⁹⁸. Это предположение дает основание и право рассматривать существование таких евангелистов, как исторический факт. Но действительно ли были такие именно евангелисты, как лица исторические? По теории, они занимались образованием, сохранением и распространением Ев. рассказов; так ли это по свидетельству истории первенствующего христианства?

«Двенадцать (апостолов), говорит Эвальд, были первыми и деятельнейшими евангелистами в самом начале апостольского века; так как они заключали (zusammenschlossen) в себе все силы и деятельности общества; и некоторые из них особенно должны были составить свое изложение жизни Иисуса по всегда главным источникам воспоминания о Нем. Впрочем, скоро должно было оказаться, что желание и искусство собрать исторические воспоминания и передать их в полноте – дело не всякого; и к тому же еще Двенадцать (апостолов) стали скоро самыми высшими руководителями (Leiter) великого, постоянно возрастающего и далее распространяющегося, движения» ¹⁹⁹. Очевидно, если Эвальд признает, что Двенадцать апостолов были самыми авторитетными евангелистами, как первоисточники для всех, то этим, по крайней мере, устраняется авторитет, а вместе с тем ограничивается и деятельность других евангелистов. «Двенадцать (апостолов) и особенно некоторые из них понимали всю полноту сведений о жизни Господа настолько, насколько могли её понимать люди; но, говорит Эвальд, собирание и пересказывание Ев. воспоминаний менее всего было обыкновенным их делом. Отсюда, как все в первенствующей церкви в течение немногих лет столь дивно развивалось, разделялось на части, членилось и снова вместе объединялось, как в весьма раннее время в Матери-церкви обособились семь диаконов (Gemeindepfleger) (Деян. 6:1–6), а потом старейшие из них, как предстоятели этого отдельного общества, оставались при Двенадцати (Деян. 11:30; 15:2, 4, 6, 22...): так же (?) возникли скоро и особые Евангелисты» ²⁰⁰.

Возникновение Евангелистов представляется действительным историческим фактом, но в истории апостольского века ничего неизвестно о таких евангелистах, какие предполагает Эвальд. Действительно, было членение и разного рода назначение в первенствующей церкви, но никто из её членов не назначался прямо именно в евангелисты, – путешествовать по разным местам Палестины с целью собирать рассказы о жизни Иисуса Христа. В Книге Деяний апостольских так передается рассказ об избрании семи диаконов: «тогда двенадцать апостолов, созвав множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божье, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости; их поставим на сию службу. А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова (6:2–4)» ²⁰¹. Только так и только семь диаконов были избраны для служения трапезам, с тем, чтобы только Двенадцать апостолов оставались именно служителями слова; а других еще евангелистов «служителей слова» не было избрано.

Принимая во внимание авторитет Двенадцати апостолов, не следует даже и предполагать особого назначения евангелистов «собирателей, хранителей и распространителей Ев. рассказов». И кто бы на первых порах мог быть настоящим евангелистом, кроме кого-либо из Двенадцати апостолов? По Эвальду – кто «свое главное призвание (Hauptberuf) находил в том, чтобы прилежно собирать материю истории Иисуса и Его времени, а преимущественно слова Христа, и сообщать другим, тот назывался евангелистом» ²⁰². Но что за призвание собирать материю Евангельской истории? Что за призвание передавать ее другим? В ком еще должно предполагать такое призвание, если только Двенадцать апостолов, по мнению Эвальда, были первыми и деятельнейшими евангелистами в самом начале апостольского века? Как мог кто-либо иной выполнить такую задачу, если и Двенадцать апостолов встречали в этом деле великие и многие трудности? «Легко понять, что такой евангелисг (т. е. обыкновенный член первенствующей христианской церкви, не апостол из числа Двенадцати), по словам Эвальда, должен был предпринимать очень много путешествий, чтобы собрать материю Ев. истории на тех местах, где она впервые явилась, и чтобы обо всем, что от него спрашивалось, давать надлежащие сведения; его делом (Geschäft) или, так сказать, его призванием, было первоначально такое же занятие, какое и вообще было делом посланного от Двенадцати (апостолов), – делом уполномоченного благовестника или же как некоего пророка (Деян. 11:27 и 21:10 и др. ср. Евр. 2:1,3, 13:7) ²⁰³. “Если был евангелист, то он совершал очень много путешествий»... но для чего, когда Двенадцать апостолов были первыми и деятельнейшими евангелистами? Когда они заключали в себе все деятельности и силы общества? Когда они были главным источником воспоминаний о Спасителе? Если бы составление истории и не было их обыкновенным делом, то они могли быть источниками для других евангелистов, которым уже не нужно и не должно было бы путешествовать. Предполагаемые Евангелисты «путешествовали», но для чего? Чтобы на месте события получить рассказ о нем. А через это сообщался ли бо́льший авторитет их рассказу? Нет, и на месте события, о нем можно было знать от очевидцев слышателей так же, если не менее, верно, как и от апостолов. Ужели предполагаемые евангелисты должны были путешествовать для того, чтобы собирать как можно более сведений о жизни и деятельности Иисуса Христа? Нет, неавторизованное множество сведений ничтожно по своему значению; а, конечно, не могло быть авторизовано то, чего не знали сами Двенадцать апостолов, как ближайшие Ученики и всегдашние, постоянные спутники Господа.

Если предположение первоначальных евангелистов теоретически становится излишним; то исторически оно представляется неосновательным. Откуда видно, что действительно было желание путешествовать и собирать Ев. рассказы не только у Двенадцати апостолов, но и у других лиц, и что эти лица были именно служителями слова в первое время Апостольского века? Если в Св. писании Нового Завета говорится, например, о пророках Апостольского времени, к которым Эвальд приравнивает предполагаемых им евангелистов, то там прямо говорится и о деятельности их. Например, Книга Деяний апостольских повествует: «в те дни пришли из Иерусалима в Антиохию пророки. И один из них, по имени Агав, встав, предвозвестил Духом, что по всей вселенной будет великий голод, который и был при Кесаре Клавдии (11:27–28)». Или еще: «пришел из Иудеи некто пророк, именем Агав; и, вошедши к нам, взял пояс Павлов, и, связав себе руки и ноги, сказал: так говорит Дух Святый: мужа, чей этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи, и предадут в руки язычников (21:10–11)». Много менее, нежели это свидетельство, говорит в пользу теории то наставление Апостола Павла, на которое ссылается Эвальд: «поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божье... (Евр. 13:7)» ²⁰⁴. Здесь весьма трудно видеть прямое свидетельство о существовании Евангелистов, путешествовавших по Палестине и собиравших воспоминания о Христе. В этом Апостольском наставлении действительно говорится о проповедовавших слово Божье, но таких лицах, которые в то же время были наставниками или руководителями (ηγουμενων), а не собирателями рассказов о Христе. Эти наставники были такими же апостолами, как св. Павел (ср. Евр. 13:7 и 17, 18). Следовательно, существование предполагаемых Эвальдом евангелистов остается еще только в возможности: между тем в теории существование таких евангелистов представляется историческим фактом. Где же факт? Его нет, а потому, если Эвальд и говорит категорически – возникли евангелисты, совершали много путешествий, и т.д.; то все это недостаточно основанные предположения, не имеющие значения научных положений. Отсюда понятно и то, что такие предположения легко опровергаются сами собой. «Мы, говорит Эвальд, не очень много знаем определенное время, когда впервые появились такие евангелисты, но в те времена, когда Матерь- церковь, после побиения камнями Стефана, впервые распространилась столь сильно в разных странах, когда ап. Павел и многие другие новые посланники-вестники возвысились и скоро достигли столь великих последствий своей деятельности, тогда могли возникнуть и евангелисты» ²⁰⁵. Однако, только могли, а не действительно были. Эвальд, представляя эту возможность, заменяет ее потом действительностью. «Первым примером таких евангелистов, говорит он, был ап. Филипп, сначала один из семи диаконов в Иерусалиме, а потом ставший евангелистом (Деян. 21:8, 8:4–40; Лк. 10:1–17; Деян. 1:21» ²⁰⁶.

Евангелисты действительно были, но их служение состояло не в том, в чем предполагает Эвальд. Ап. Филипп был благовестником, но был ли он евангелистом в смысле Эвальда и притом первым в своем роде? Нет и нет. Где же оправдание предположений о действительно историческом существовании первоначальных евангелистов? Решительно произвольно Эвальд признает ап. Филиппа первым евангелистом только потому, что он упоминается впервые, как благовестник, это первое упоминание не указывает на него, как первого евангелиста, ничего не говорит о путешествиях его для собирания материи Ев. истории и составления рассказов о Христе; здесь не видно, что ап. Филипп первый начал составлять повествования о совершенно известных апостолам вещах, и пр. Еще более остается сомнения в том, что ап. Филипп составлял (επεχερησατο αναταξασϑαι) Ев. повествования. В Книге Деяний апостольских (21:8 и д.) сказано: «Павел и мы, бывшие с ним, вышедши, пришли в Кесарию и, вошедши в дом Филиппа, благовестника, одного из семи диаконов, остались у него». Все основание для мнения Эвальда содержится в слове «благовестник», но прямой и точный смысл этого слова прост и понятен. Филипп благовествовал или проповедовал Евангелие и только, а по теории Эвальда, евангелист должен быть путешествующим собирателем, хранителем и распространителем истории Спасителя. Очевидно, в этом смысле ап. Филипп не может быть признан евангелистом. Он должен быть признан примером евангелиста, но только в смысле провозвестника евангелия. Думать так, что если ап. Филипп назван «благовестником», то он есть евангелист – собиратель и составитель Ев. повествований, – нельзя, это circulus in demonstrando. Именно, в первенствующей христианской церкви были евангелисты путешественники, собиратели, хранители, провозвестники и распространители Ев. повествований: это подтверждается примером ап. Филиппа, а что он был таким евангелистом, это видно из самого названия его благовестником (Ευαγγελιστός). Здесь теория подтверждает значение примера, а пример подтверждает положение теории... Это не доказательство!

Вообще, евангелистами в обширном смысле могли называться все те лица, которые возвещали о жизни и учении Спасителя, а по преимуществу те, кому повелевалось возвещать о Нем, но только и непосредственно возвещать, а не путешествовать для предварительного собирания Ев. повествований о Нем, и пр. Так было повелено возвещать Евангелие о Христе и ап. Филиппу. Следовательно, исторический факт, как такой, точно содержит только то, что ап. Филипп благовествовал по поручению и назначению от Двенадцати апостолов или от Духа Святого, но не путешествовал в качестве собирателя сказаний о Христе. Так же и в 8:4–40 Книги Деяний апостольских только и прямо повествует: «рассеявшиеся ходили и благовествовали слово. Так Филипп пришел в город Самарийский, и проповедовать им Христа. Народ единодушно внимал тому, что говорил Филипп, (ст. 4, 5, 6)... Но, когда поверили Филиппу, благовествующему о Царствии Божьем и об имени Иисуса Христа, то крестились и мужчины и женщины (ст. 12).... Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания (т. е. книги пророка Исаии), благовествовал ему (каженнику) об Иисусе (ст. 35)... Филипп оказался в Азоте, и, проходя, благовествовал всем городам, пока пришел в Кесарию (40 ст.)». Из этих свидетельств видно, что ап. Филипп благовествовал о Христе с целью крестить потом верующих во имя Его, при своей проповеди он толковал пророчества, относящиеся к Христу, и только. Поэтому и только в таком смысле он назван «благовестником».

Ап. Филипп был, по мнению Эвальда, первым евангелистом, значит, из числа многих или нескольких. Кто же были эти несколькие и были ли?

«Многие, говорит он, которых ев. Лука причисляет к ученикам Христа, избранным после Двенадцати апостолов (Лк. 10:1–17; Деян. 1:21 и сл.); они и могли быть Евангелистами» ²⁰⁷. Следовательно, ап. Филипп опять был первым из могущих быть многих евангелистов. Но были ли эти многие на самом деле такими, как ап. Филипп, евангелистами в смысле Эвальда? Ев. Лука говорит: «избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицом своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти (Лк. 10:1–17)». Для чего избрал? Говорить, как заповедал Спаситель: «мир дому сему»... исцелять больных... говорить: «приблизилось Царствие Божье»... и т. п. Следовательно, и семьдесят учеников отнюдь не были собирателями рассказов, а только, по заповеди Спасителя, должны быть (ст. 1–17) и действительно были (ст. 18 и сл.) проповедниками Царства Божья. Они могли быть, но неизвестно, действительно ли были такими евангелистами, каких старается указать Эвальд. Они могли быть, но не все, а кто именно и почему – неизвестно. Еще менее, чем свидетельством ев. Луки (10:1–17), оправдывается мнение Эвальда словами Книги Деяний апостольских (1:21). Здесь апостол Петр говорит: «и так надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его... И выпал жребий, повествует далее дееписатель, Матфею, и он сопричислен к одиннадцати апостолам (ст. 21–26)». Ясно, что избран только один из многих – Матфей, из числа находившихся с апостолами мужей, свидетелей жизни Иисуса от Крещения до Вознесения Его. Он был избран в свидетели Воскресения и в число Двенадцати апостолов. Отсюда очевидно, что ап. Матфей до своего избрания не был собирателем, составителем, хранителем и распространителем Ев. истории, потому что он еще не был служителем слова. Он теперь стал евангелистом по избранию его в число Двенадцати апостолов, но таким служителем слова, какими были сами апостолы, а не таким, каким представляет его Эвальд (ср. Деян. 6:1–6). Апостолы избрали в свидетели о Христе только одного Матфея, который был, как и они сами, очевидцем всей жизни Господа, это было сделано так по важности самого апостольского назначения. Двенадцать апостолов только за собою, как за очевидцами всей жизни Господа, оставили служение слову (т. е. Евангелию), а не за многими (Деян. 6:1–6), сознавая, что не все так точно знают и могут проповедовать слово спасения о Христе, другие, многие ученики Христовы были их сотрудниками, но под их непосредственным руководством. А потому, нет основания предполагать, что впоследствии явились и многие евангелисты кроме Двенадцати апостолов. «Чем далее распространялось христианство, говорит Эвальд, и чем тверже полагалось его основание сильною рукою великого апостола (Павла) на многих главных местах, тем необходимее была вспомоществующая деятельность этих евангелистов, мы, продолжает Эвальд, видим к концу апостольского времени особо стоящих между апостолами и пророками некоторых учителей отдельных обществ (христианских) с очень определенным названием (Евр. 4:11; 2Тим. 4:5» ²⁰⁸. Правда, здесь указываются евангелисты, как лица особые, но здесь не видно, чтобы эти евангелисты были собирателями, хранителями и распространителями Евангелия в том смысле, как полагает Эвальд, не видно, чтобы эти евангелисты специально трудились над постепенным образованием Ев. истории, преодолевая все, неизбежные для них, трудности независимо от Двенадцати апостолов. Здесь указывается только, что Иисус Христос «поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова». Для этой именно цели между прочими Спаситель поставил некоторых и евангелистами – благовестниками и только ²⁰⁹. Эго были не писатели, а проповедники Евангелия, им принадлежит устная проповедь уже известной им Ев. истории, конечно, от апостолов, как служителей Слова. Для чего, кроме проповедников Евангелия, должны были существовать путешествующие евангелисты, только собирать сведения о Христе? Или для помощи распространителям христианства? Но и без их помощи основание уже было твердо положено на многих главных местах сильною рукою таких апостолов, как, например, св. Павел. Что вспомогательного можно и должно было ожидать от повсеместного собирания, многочисленного и многоразличного составления Ев. истории, если эта история была известна апостолам и через них стала уже известною в основанных ими церквях? При апостольской проповеди скорее необходимо не должны быть такие евангелисты – путешественники и собиратели, потому что и без них вера Христова распространялась и утверждалась, потому что через них, без воли апостолов, не могло быть ни того, ни другого, потому что только при авторитете самих апостолов имела свое значение и проповедь их посланников или сотрудников. Какая же была бы цель собирать рассказы о Христе, независимо от апостольской проповеди и передавать их другим независимо от апостольского авторитета, как предполагает теория Эвальда? Никакая. Это тем более справедливо, что «между самими апостолами всегда могли и должны были находиться такие, которым следовало оставить после себя изложение Ев. истории, которые могли это исполнить; так как в кругу Двенадцати апостолов первоначально и заключались все силы и деятельности первенствующей церкви христианской, так как они были всегда главными руководителями всякого движения в развитии христианства» ²¹⁰.

Столь же мало мнение Эвальда находит подтверждение для себя в словах ап. Павла: 2Тим. 4:5. Здесь апостол говорит своему ученику Тимофею: «ты будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника» – благовестника, но не собирателя и составителя Ев. рассказов, совершай дело благовествователя Ев. проповеди ввиду того, что «меня, говорит здесь же апостол, уже приносят в жертву, и время моего отшествия настало (2Тим. 4:5)». «Из этого места (4:5) ясно видно, говорит Эвальд, что служение евангелистов признавалось в высшей степени близким к апостольскому и пророческому, притом как совершенно свободное (freiwilliges)» ²¹¹. Каково бы ни было дело благовестника в отношении его к делу апостолов и пророков – зависимое или независимое от того, но оно было делом благовествования только, а не собирания Ев. рассказов для постепенного составления Ев. истории.

Иисус Христос «поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями», но всех сих «к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова (т. е. Церкви)», а не для путешествия и собирания Ев. рассказов. Апостол далее прямо говорит: «Он поставил... дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков... Вы не так познали Христа; потому что вы слышали о Нём и в Нём научились (так как истина во Иисусе)... Я Павел сделался узником Иисуса Христа за вас язычников. Как вы слышали о домостроительстве благодати Божьей, данной мне для вас, потому что мне чрез откровение возвещена тайна... которая не была возвещена прежним поколениям сынов человеческих, как ныне открыта святым апостолам... и пророкам Духом Святым, чтобы и язычникам быть сонаследниками, составляющими одно тело и сопричастниками обетования Его во Христе Иисусе посредством благовествования, которого служителем сделался и я по дару благодати Божьей, данной мне действием силы Его (Еф. 4:11–12, 14, 20–21; 3:1–3, 5–7)». Ясно, какой авторитет и какое благовестие указывает здесь ап. Павел Ефесянам; очевидно, не путешествующих евангелистов, в смысле Эвальда, а истинных апостолов – наставников, вдохновленных благодатью Св. Духа. Тот же апостол Павел почти то же разумеет под «делом благовестия» и в завещании своему ученику Тимофею, то именно благовестие, над которым сам трудился, на которое поставил его своей благодатью Иисус Христос. Приготовляясь перейти в жизнь вечную, апостол говорил Тимофею: «подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил (2Тим. 4:7)». Каким же подвигом подвизался апостол? Разумеется, подвигом апостольства, которое состояло, собственно, в служении слову (Деян. 6:1–6). То же дело он завещает и Тимофею: «ты будь бдителен во всем, переноси скорби (следовательно, подвизайся), совершай дело благовестника (2Тим. 4:5)». Это – подвиг апостола как благовестника, а не собирателя Ев. рассказов, каким не были ни ап. Павел, ни ученик его св. Тимофей.

Если, таким образом, в указанных Эвальдом местах Евангелия от Луки: 10:1–17, Деяний апостольских: 1:21 и сл., послания к Ефесянам: 4:11 и 2-го послания к Тимофею: 4:5 нет прямого и ясного свидетельства о существовании в век апостольский евангелистов – путешественников и собирателей Ев. рассказов, как предполагает Эвальд, то следует, что его предположение недостаточно основательно и, как такое, ненаучно. А если так, то решительно нельзя признать, что «в течение того же времени, апостольского века, следовал один ряд Евангелистов за другим» ²¹². Апостольская история не указывает не только нескольких рядов, но и ни одного ряда и даже ни одного такого евангелиста, который бы собирал Ев. рассказы, путешествуя для этой цели по разным местам Палестины. А потому, конечно, не может быть ни характеристики, ни сравнения одних евангелистов с другими, как это сильно желает сделать и определенно признать Эвальд. Он говорит: «из того же времени мы получаем евангелистов уже второго рода – деятельного. Это основывается на свидетельстве предисловия к Евангелию от Луки, которое читается так: «уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как предали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями слова... (1:1)». Из первой половины этого предисловия ясно, что тогда уже были такие люди, которые почитались первыми, живыми источниками Евангельских воспоминаний. Они были очевидцами и слугами слова, именно Евангелия, которое здесь еще по обороту речи, употреблявшемуся в век апостольский, было названо словом Божьим, или короче – словом ²¹³. Выражение «слово» (λογος), которое, конечно, само собою могло означать также и Слово Божье Ветхого Завета, но которое тогда, когда сила Слова Божья в устах Христа была еще совершенно свежа, могло довольно ясно, хотя и не строго точно, означать то же, что и Евангелие. Здесь подразумеваемые очевидцы свидетели были таковыми в отношении именно к этому слову, оно стало первым условием достоверности их свидетельства. Но эти мужи служили этому слову с более определенным участием, именно при его распространении, хотя бы то были апостолы или только евангелисты» ²¹⁴. Из слов ев. Луки, на которые указывает Эвальд, очевидно только, что главным условием достоверности Евангельского повествования признавалось устное предание апостолов, как служителей слова, т. е. Евангелия. Отсюда прямо следует, что апостолы сами знали Ев. историю и других учили ей; а при этом для них не требовались еще евангелисты, которые бы путешествовали по разным местам Палестины с целью собирать Ев. рассказы и составлять Ев. историю. Такая цель их могла быть достигнута и без путешествий, при более удобном и верном средстве. Ев. история твердо хранилась в памяти апостолов, и только апостольское предание было достоверно, потому что апостолы, как служители слова, знали историю Христа с самого её начала. Но, может быть, под очевидцами и служителями слова Ев. Лука разумеет не апостолов только. По Эвальду, «общее выражение «служители слова» показывает, что евангелистов было более, нежели только двенадцать, оно указывает и на позднейших деятелей по составлению Ев. истории, которых ев. Лука в других местах своих писаний довольно ясно различает (Лк. 10:1–17, Деян. 1:21 и сл.). За первым рядом евангелистов следовал другой, в котором были многие евангелисты писатели, как и сам ев. Лука» ²¹⁵. Напрасно Эвальд указывает на общность выражения «очевидцы свидетели и служители слова». Это выражение точно и понятно заменяет собою выражение «Двенадцать апостолов», потому что в первенствующей христианской церкви только Двенадцать признавались «с самого начала очевидцами и служителями слова», как это видно из Книги Деяний апостольских (1:21–22). Ап. Петр, при избрании Матфея в число Двенадцати апостолов, говорил: «надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от Крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его (Деян. 1:21–22)». Только такие свидетели и были впоследствии служителями слова. Евангелист и дееписатель Лука повествует, что Двенадцать апостолов, при избрании семи диаконов, обратились к множеству своих учеников с такими словами: «братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Св. Духа и мудрости, их поставим на сию службу (т. е. пещись о столах). А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова (Деян. 6:3–4; cp. 2)». Как эти семь человек, избранные на служение при столах, назывались диаконами и с этим названием были определенно известны в первенствующей церкви, так и Апостолы по своему специальному «служению слова» были известны как именно «служители слова»; это их определенное и собственное, а не общее с другими, название.

Если же служителями слова, как и очевидцами всей жизни Господа от самого её начала были собственно и только двенадцать апостолов (Деян. 1:21–22, 6:4), а другие евангелисты проповедовали и письменно излагали Евангелие только по преданию этих очевидцев и служителей, как их сотрудники и ученики (Деян. 6:2 и Лк. 1:1–2), то предположение Эвальда о путешествующих евангелистах, собирающих Ев. рассказы независимо от апостольского предания и постепенно составляющих Ев. историю, следует признать решительно неосновательным и неоправданным историческими свидетельствами. Наоборот, историческое свидетельство, заключающееся в предисловии к Евангелию от Луки, дает полное основание отрицать предположение теории об особенного рода евангелистах.

В самом деле, если двенадцать апостолов, независимо от других евангелистов, действительно могли быть и были «источниками» всякого воспоминания об Иисусе, даже главными «источниками», то образование и составление трех первых канонических Евангелий не предполагает еще многих других особых источников, которые должны были бы явиться результатом многих путешествий и розысков, совершенных другими евангелистами. Даже и такое, сравнительно позднее и более полное изложение Ев. истории, какое находится в Евангелии от Луки, составлено на основании предания служителей слова, т. е. двенадцати апостолов, как об этом свидетельствует само предисловие этого Евангелия, – свидетельство самое вероятное и по мнению Эвальда (geschichtlicher Zeugniss).

Если же происхождение и образование материи Ев. истории не требовало для себя особых евангелистов, кроме двенадцати апостолов, то, по теории Эвальда, сохранение до времени и распространение Евангелия необходимо требовало особых евангелистов, кроме двенадцати апостолов. Это требование имеет значение только по отношению к условиям распространения Евангелия вне Палестины, а сохранение Евангелия, как устного и как письменного слова, решительно не требует специальных для того евангелистов, потому что вся материя Ев. истории твердо сохранялась в памяти или самих же двенадцати апостолов или даже весьма многих других членов церкви, учеников апостольских, но не евангелистов в смысле теории Эвальда.

Почему же требовались особые, кроме двенадцати, евангелисты при распространении Евангелия? Потому, отвечает теория, что для распространения Евангелия и религии Христовой нужны были такие необходимые средства, которыми (будто бы) не обладали апостолы, а именно – искусство речи и знание иностранных языков, чем в совершенстве владели евангелисты – сотрудники апостолов. «Способность и искусство (Geschicklichkeit) речи были, конечно, всегда главными потребностями евангелиста, был ли он деятельным сам по себе, или сопровождал особенно уважаемых благовестников. Когда ап. Павел, при своем самом раннем путешествии, как спутник старейшего апостола Варнавы, был почтен язычниками за бога Меркурия (Деян. 14:12), то он был тогда в качестве евангелиста самого раннего времени, не имея первенствующего значения, но соединяя высшую любовь к Евангелию с высшим искусством речи (Redefertigkeit) и неутомимую деятельность. Как чистый первообраз самых ранних евангелистов, является в апостольской истории еще Иоанн Марк, сын некоторой набожной вдовы в Иерусалиме, живший там, около времени распятия Христова, еще как дитя; а впоследствии он является в качестве спутника апостолов Варнавы и Павла, затем только одного Варнавы и, наконец, толкователем (Dolmetscher) ап. Петра, в его далеких путешествиях, и был любим последним, как сын (по свидетельству 1Пет. 5:13 и Отцов Церкви)» ²¹⁶. Однако, в этих примерах евангелистов – проповедников и толкователей совсем не видно, чтобы «искусство речи было для них всегда главной потребностью». Был ли ап. Павел евангелистом раннего времени потому, что имел хороший дар слова, или этот дар слова был для него «всегда главной потребностью» это не находит себе объяснения в указанном примере. Ни из того, ни из другого примера не видно, почему без особенного дара, с обыкновенною речью, не мог, например, ап. Павел быть евангелистом – проповедником или распространителем христианства? Сам ап. Павел говорил, что когда он приходил к Коринфянам, то приходил возвещать (χαταγγελλων) им свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости... Слово и проповедь его были не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1Кор. 2:1, 4). Он благовествовал (ευαγγελιζεσθαι) не в премудрости слова (ουκ εν σοφία λογου), чтобы не упразднить Креста Христова (1Кор. 1:17). Достаточно важное основание для простоты слова и столько же важное свидетельство высказывает здесь сам ап. Павел против того мнения, будто бы ему, как евангелисту первого времени, всегда и главным образом требовалось искусство речи (σοφία λογου?). И понятно слово апостольское: не внешнее красноречие, σοφία λογου, а искреннее чувство веры и любви христианской требовались для распространения учения Христова и утверждения Церкви Его; вера и любовь святых апостолов, при всей простоте их сердца, покорили мир, в простоте слова, а не в мудрости слова (ουκ εν σοφία λογου) возвещалось Евангелие апостолами, служителями слова (το Ευαγγελίον).

Даже и там, где обыкновенно употребляется искусство речи, – при письменном изложении устного слова, – евангелисты отличаются необыкновенной простотой повествования. Это очевидно для прямого взгляда на каждое из первых трех канонических Евангелий. Само сходство их в общем плане повествования и в изложении отдельных рассказов ясно свидетельствует только о намерении евангелистов передать Евангельскую историю по возможности точно и в порядке самой исторической последовательности Ев. событий: здесь нет признаков сравнительно большего или меньшего искусства историографии. Такой характер изложения Евангельской истории вполне согласуется с историческими свидетельствами о происхождении синоптиков. Например, одно из них говорит: евангелист «Марк, истолкователь ап. Петра, с точностью записал, сколько запомнил, то, чему учил и что творил Христос, хотя и не по порядку (μεντοι τάξει)... Впоследствии, правда, он был с Петром, но Петр излагал учение с целью удовлетворить нуждам слушателей, а не с тем, чтобы беседы Господни передавать по порядку. Посему Марк нисколько не погрешил, описывая некоторые события так, как припоминал их; он заботился только о том, как бы не пропустить чего-нибудь слышанного, или не переиначить» ²¹⁷. Так поступал евангелист и толкователь (Dolmetscher) Марк, на которого Эвальд указывает, как на «чистый первообраз Евангелистов раннего времени». Очевидно, по самому древнему свидетельству пресвитера Иоанна, со слов которого так говорит о ев. Марке св. Папий, еп. Иерапольский, что евангелисты толкователи (Dolmetscher) или сотрудники апостолов в деле распространения христианского учения, не употребляли никакого искусства речи, как ораторского средства, словесного витийства, они толковали то, что было проповедано в том или другом месте тем или другим апостолом, или сами проповедывали в качестве апостольских учеников и сотрудников. Если же они иногда обращали особенное внимание слушателей к своему слову, то отнюдь не витиеватостью речи, а её глубочайшим содержанием, – святостью истин и божественным авторитетом Ев. проповеди. Так, например, ап. Павел и Варнава в городе Листре обратили своей проповедью особенное внимание слушателей, которые признали их за богов, но тогда, когда ап. Павел исцелил хромого от рождения (Деян. 14:7–12). Ниоткуда не видно, чтобы подобный успех проповеди зависел именно от искусства речи.

Кроме искусства речи, для евангелиста распространителя христианского учения, по Эвальду, необходимо требовалось еще знание иностранных языков. «Мало, говорит Эвальд, можно сомневаться в том, что евангелист, как скоро он желал действовать вне Священной Земли, должен был по возможности скоро усвоить себе чужеземный язык, иначе он не мог бы достигнуть своего назначения (Beruf). Примерами этого служат евангелисты Марк и Лука, оба знавшие европейский язык (т. е. греческий) так совершенно, как знали в их время немногие из христиан. Это, можно сказать, прежде всего, были евангелисты, благодаря заслугам которых, столь рано и столь основательно повсюду было распространено христианство. Сам ап. Павел сначала был таким же евангелистом, хотя им прежде овладело еще высшее стремление, которое потом находило в нем только наивысшую помощь (Oberhand), так что и ему самому опять служили толкователи (Dolmetscher) и евангелисты» ²¹⁸. Заслуги спутников и сотрудников апостольских не были так велики, как представляет это Эвальд, иначе дело апостолов следовало бы признать делом их помощников, а вместе с тем и то, что сами апостолы не были служителями слова, так как, по теории, они не могли распространять Евангелие вне Священной Земли, потому что не знали чужеземных языков ²¹⁹. Но как при этом смотреть на ап. Павла, потрудившегося более других апостолов для распространения Евангелия? Эвальд и ап. Павла ставит в ряд евангелистов толкователей, не замечая того, что так он становится в прямое противоречие со своим мнением. Евангелисты по своему языкознанию нужны были апостолам при распространении христианства, но апостолы сами были распространителями христианства, как, например, ап. Павел и другие.

По теории Эвальда, евангелисты толкователи необходимо были нужны для апостолов, без них апостолы не могли (будто бы) распространять христианства, потому что для этого требовалось знание иностранных языков, которым апостолы не владели. Но апостолы, которые распространяли христианство вне Священной земли, сами знали чужеземные языки. Ап. Павел, во время своих путешествий, не имел при себе спутников, но он также, если не лучше, знал греческий язык, как и те. Например, св. Тимофей, спутник ап. Павла, был сын эллина, знал, конечно, греческий язык, но, судя по деятельности самого Тимофея и апостола Павла, следует признать, что и сам апостол, и его сотрудник были вместе отнюдь не потому, что неодинаково хорошо знали греческий язык (Деян. 16:1–6 и дал.).

Но могли ли все двенадцать апостолов обойтись без особых спутников евангелистов при распространении христианства вне Священной Земли и насколько велики были заслуги этих спутников апостольских? Это определяется сведением о том, на каком из иностранных языков должны были и как могли говорить сами апостолы – палестинские евреи, этим же определяется и мера трудностей самостоятельного апостольского распространения веры Христовой вне Священной Земли.

«Совершенно напрасно принимают, говорит Эвальд, что Христос возвещал свое Евангелие по частям и по собственному выбору на греческом языке, само собою ясно, что только общепонятный язык страны мог послужить Его цели, и Ему не было никакого побуждения употреблять притом еще какой либо другой» ²²⁰. Очевидно, Эвальд игнорирует некоторые факты из жизни Христа, свидетельствующие о том, что Он должен был иногда употреблять и греческий язык, – например, когда Господь разговаривал с сирофиникиянкою, которая называется ελληνις (Mк. 7:26), с языческим сотником (Мф. 8:5), с Пилатом, с эллинами (Ин. 12:20–22) и пр. Много случаев представлялось Спасителю говорить по-гречески и в Галилее, которая в тот век была населена большею частию язычниками эллинами. «Если же, продолжает Эвальд, иногда и употреблял Господь иной, именно греческий язык, то следы этого употребления очень незначительны. В доказательство того, что во время земной жизни Христа греческий и латинский языки были очень обыкновенными в Палестине, обыкновенно ссылаются на Пилатову трехъязычную надпись на кресте Христа (Ин. 19:29 и сл.) и двухъязычную Пальмирскую, но эти надписи показывают только, что тогда язык страны не был языком её правителей (Herrscher). Все следы скорее показывают то, что Иисус со Своими (апостолами) употреблял язык страны, выражаясь приблизительно так, как в то время говорили в Галилее, причем он мог быть довольно понятен также и в Иерусалиме ²²¹. Но в том и дело – какой же был этот отечественный и в частности Галилейский язык во время Спасителя? Эвальд решительно определяет, что это был «еврейский или точнее арамейский, потому что прямо в тех же первенствующих христианских писаниях, которые мы, говорит Эвальд, находим в древнейшие времена, оставались еврейские слова как священные, по особенному обаянию их, и противостояли чуждому влиянию» ²²². Но, можно сказать, что это такие же незначительные следы еврейского языка, какими прежде сам Эвальд признавал следы греческого. Если же следы греческого и еврейского языков, оставшиеся в Священных Новозаветных книгах, одинаковы, то по ним нельзя определить и того, какой именно был язык, на котором говорили Христос и Его апостолы в Палестине, нельзя утверждать и того, что Христос не имел никаких побуждений говорить по-гречески, если еще неизвестно, какой язык был в то время более распространен в Палестине; нельзя, по крайней мере, на этих основаниях, и, тем более, если сам же Эвальд признает, что еврейские слова «остались в канонических Евангелиях только как священные, по особому их обаянию».

По Эвальду, «весьма пространное и столь же неопровержимое доказательство того мнения, что во время Иисуса Христа (в Палестине) разговорный язык был арамейский, лежит в греческом языке наших настоящих Евангелий (канонических). Этот греческий язык имеет более или менее еврейскую окраску и, как кажется, такая окраска его признавалась существенно принадлежащею рассказам Ев. истории, и не только в числе нескольких прибавочных (eingestreuten) слов, но должна была проникать все содержание и поддерживать тон речи; она давалась, так сказать, вместе с биением сердца и обусловливалась внутреннею жизнью евангелистов. Напрасно думают, продолжает Эвальд, что эта окраска явилась оттого, что первые христианские писатели (евангелисты) недостаточно понимали греческий язык, скорее и такие авторы, которые даже хорошо могли писать по-гречески, должны были удерживать более или менее такую окраску языка; так как ев. Лука, по ясному свидетельству его предисловия (к Евангелию) и по другим признакам, действительно мог правильно и хорошо писать по-гречески, и в последних частях своей Книги Деяний апостольских действительно употребляет настоящий (без гебраизмов) греческий язык; но где он излагает собственно Евангельскую историю или самые ранние деяния апостолов, там подчиняется священной еврейской окраске языка ²²³. Однако еврейская окраска греческого языка канонических Евангелий не показывает того, что первые христианские писатели и евангелисты рассказчики недостаточно понимали греческий язык, так как еврейские слова принимались в греческий текст как священные. Если же еврейская окраска греческого языка Евангелий имеет только такое значение, то она решительно не доказывает, что Христос и Его апостолы пользовались еврейским или арамейским языком. Напротив, греческий язык был в употреблении, но с примесью еврейского, или арамейского, как священного, подобно тому, как это бывает, например, и во всякой проповеди, составленной на известном господствующем языке с намеренным или ненамеренным употреблением священных слов и фраз, например, в русском языке – славянских. Следовательно, в употреблении еврейских слов в Евангелиях нет доказательства, что Христос и апостолы говорили или только на греческом, или только на еврейском, а есть только свидетельство, что они говорили и на том, и на другом, или на смешанном греческо-арамейском, – то более на арамейском, то на греческом, применяясь к обстоятельствам и местам, где и когда были и говорили.

Так, язык Христа и апостолов был особенным по отношению и к арамейскому и греческому в чистом их виде. Особенность этого языка признает и сам Эвальд. «Мы, говорит автор теории, должны сказать, что вместе с Ев. историей произошел совершенно особенный род языка её рассказов, он произошел из полно таинственных недр самого первого и тесного христианского общества (апостолов и сотрудников их), и в последующее время тверже и тверже определялся» ²²⁴. Какая же особенность языка Ев. истории и почему он не мог послужить средством при распространении христианства вне Палестины? Потому что новый язык, по мнению Эвальда, составился из дотоле господствовавшего галилейского языка страны, соединенного с особой окраской слов Христа и видоизмененного под влиянием Его мысли и чтения Св. книг Ветхого Завета» ²²⁵. Следовательно, это был особый язык, но неизвестно какой именно; он был галилейский; но неизвестно в чем состояла особенность этого галилейского языка. Он был видоизменен под влиянием чтения Ветхозаветного Св. Писания и собственной мысли Иисуса Христа, но неизвестно, в чем состояла особенность этого видоизмененного галилейского языка в сравнении его со священным арамейским и эллинским. Однако, этот новый язык или язык Новозаветного Св. Писания, по мнению Эвальда, не мог быть эллинским, и вследствие этого, апостолы, как галилеяне, не могли распространять христианства вне Палестины не зная греческого языка, распространенного в то время во всей Римской Империи и в Малой Азии. Понятно, такая неправильность вывода Эвальда из его соображений состоит, в сущности, в том, что он, не определяя точно особенности галилейского языка, несправедливо заключает, что апостолы, как галилеяне, не могли говорить по-гречески, и потому (будто бы) необходимо должны были иметь при себе помощников – особых евангелистов при распространении христианства вне Священной земли.

Если же, по мнению Эвальда, всякий евангелист, желавший действовать вне Священной земли, должен был по возможности скорее усвоить себе иностранный язык, именно греческий, как самый распространенный, а для незнающего и неусвоившего этот язык требовался необходимо переводчик, то такой переводчик мог явиться, конечно, только в самой же Палестине. Отсюда естественно возникает вопрос – был ли во время Иисуса Христа в Палестине распространен греческий язык так, что апостолы могли говорить по-гречески? Несомненно, верным признается многими исследователями, что в Палестине, как и в других провинциях Римской Империи, в век Октавиана Августа, кроме языка страны (Landsprache), был распространен язык греческий ²²⁶.

Еще задолго до Рождества Христова, греки посещали Восток и распространяли здесь свой язык. По свидетельству Полигистора и Абидена, греки при Сеннахириме вторглись в Киликию и были им разбиты ²²⁷. По свидетельству Страбона, брат поэта Алкея, современника Навуходоносора, приходил в Вавилон ²²⁸. Клеарх, ученик Аристотеля, свидетельствует об одном еврее, жившем в Нижней Сирии, который, по его словам, был не только по языку, но и в душе сущий грек ²²⁹. К. Курций рассказывает, что в Персидском войске, вышедшем против Александра Македонского, находилось одно из греческих по происхождению племен, переселившееся некогда к Мидянам, но уже выродившееся ²³⁰. Сo времени похода Александра Македонского в Азию, греки и их язык проникли далеко на Восток, и особенно распространились в Малой Азии, Сирии и Египте. С этими данными вполне согласно и свидетельство Св. Писания Ветхого и Нового Завета. Еще со времен пр. Исайи Галилея называлась языческою, Γαλιλαια των εϑνών, gelil haggoim (Ис. 8:23); потом во времена Маккавеев она называлась «Галилея иноплеменников», Γαλιλαια αλλοφυλων (1Мак. 5:15), и во времена Христа «Галилея языческая», Γαλιλαια των εϑνών (Mф. 4:15). Кроме того, иудейский историк Иосиф Флавий, по крайней мере, два города Десятоградия – Гадару и Гиппос называет греческими, Ελλήνιδες πόλεις ²³¹.

Нет сомнения, что при таком распространении греков в Сирии и в Палестине, а, в частности, в Галилее, как до Рождества Христова, так и после, был распространен и греческий язык. Ко времени жизни Спасителя Ветхозаветное Св. писание в Палестине читалось на греческом языке, иногда даже только на одном греческом. Передают факт, что некто «Равви Левий пошел в Кесарию и, услышав, что евреи шестую главу из книги Второзакония читают наизусть по-гречески, хотел им запретить; но Равви Иосия, заметив это, сказал с гневом, – кто не может усвоить себе чтения по-еврейски (в Кесарии Палестинской!), ужели он совсем не должен читать наизусть из Писания? Пусть он твердит Писание на том языке, который понимает; он, таким образом, исполнит свой долг». Иосиф Флавий, родом Иерусалимлянин, был одним из лучших знатоков греческого языка и, как сам свидетельствует, изучил его грамматически; сочинение свое «О войне Иудейской» он написал на арамейском языке, а потом сам перевел его на греческий ²³². Подобно тому, ев. Матфей написал свое Евангелие первоначально по- еврейски или арамейски, а потом, вероятно, сам же перевел его на греческий язык, хотя первоначально оно назначалось для евреев ²³³. Все другие канонические писания Нового Завета написаны тоже по-гречески ²³⁴. Это все показывает, что греческий язык в век Христа и Его апостолов был очень распространенным в Палестине. А потому, вероятно, и апостолы могли и должны были знать и говорить по-гречески. Этому можно указать и фактическое подтверждение. Книга Деяний апостольских повествует, что ап. Павел, по случаю возмущения против него жителей Иерусалима, был скован по повелению тысяченачальника, как возмутитель народа. Тысяченачальник спрашивал его, кто он и что сделал? Павел, желая оправдаться, сказал тысяченачальнику: «можно ли мне сказать тебе нечто? А тот сказал: ты знаешь по-гречески? Так не ты ли тот египтянин, который пред сими днями произвел возмущение?... Павел же сказал: я иудеянин, Тарсянин... позволь мне говорить к народу», т. е., оправдательную речь. Когда же тот позволил, Павел «...начал говорить на еврейском языке», очевидно, так, потому что из его греческой речи тысяченачальник и народ заключили, что он египтянин, – Египетский иудей или эллинист-возмутитель. Павел, оправдываясь перед иудеями в том, что он не возмутитель-эллинист, начал говорить по-еврейски. Когда они услышали оправдание его на еврейском языке, еще более утихли. Еврейская речь апостола в данном случае много значила особенно потому, что в то время был очень сильно распространен в Иудее язык греческий. Павел, говоря так, действительно мог доказать иудеям, что он не эллинист, а такой же иудей, ревностный в законе, как и они, мог, ибо говорил как иудей, на священном языке, как обыкновенно мало употреблявшемся в Иудее (Деян. 21:31–40, 22:1–3). В том, что ап. Павел говорил эту речь к иудеям в Иерусалиме на еврейском языке, содержится прямое указание, что обыкновенная речь произносилась не по-еврейски, а, разумеется, по-эллински, или на еврейском, который был перемешан с греческим в виде разных диалектов, так сильно, что диалект, например, галилейский нелегко понимали собственно иудеи ²³⁵. Эллинизованный еврейский язык в разных местах Палестины склонялся то более к арамейскому, то более к греческому, впрочем, так, что жители разных мест Палестины могли понимать друг друга и даже говорить как на арамейском, так и на греческом палестинском. Если жители Иерусалима, Кесарии, Вифсаиды, Капернаума и других подобных городов знали греческий язык, понимали и говорили по-гречески, то и апостолы, как жители именно Вифсаиды, Капернаума, Иерусалима и других городов Палестины, конечно, говорили по-гречески. Правда, они были из людей простых, неученых, αγράμματοι και ιδιωται, промыслом большей частью рыбари; но кому же и внять практически греческий язык в Галилее, как не промышленникам Капернаума и Вифсаиды, рыбарям Галилейского озера – апостолам? Они были людьми некнижными, αγράμματοι, но они знали греческий язык не грамматически или литературно, как знали его, например, ап. Павел, Иосиф Флавий и др., им знаком был непосредственно общеупотребительный в их стране, прямо разговорный, греческий язык. Судя по промыслу, которым занимались апостолы до своего призвания, должно предположить скорее, что им непременно нужен был именно разговорный язык греческий более, нежели кому другому из их соотечественников ²³⁶.

Решительным доказательством того, что апостолы понимали и говорили по-гречески до сошествия на них Св. Духа в день Пятидесятницы, служат свидетельства евангелистов Иоанна и Матфея. «Из пришедших (в Иерусалим) на поклонение в праздник были, говорит ев. Иоанн, некоторые эллины. Они подошли к Филиппу, который, замечает евангелист, был из Вифсаиды Галилейской, и просили его, говоря: господин! нам хочется видеть Иисуса. Филипп идет и говорит о том Андрею; и потом Андрей и Филипп сказывают о том Иисусу (Ин. 12:20–22)». Так эллины обращались к апостолам-галилеянам Филиппу и Андрею; а Филипп, по указанию того же евангелиста Иоанна, был «из Вифсаиды, из одного города с Андреем и Петром (Ин. 1:44)»; а потому, если эти апостолы и не выставляются прямо знавшими греческий язык, то, по аналогии с Филиппом, как их согражданином, должно признать, что и они знали по-гречески. Ап. Андрей носил греческое имя, а был братом Петра, также и Филипп ²³⁷. Относительно же, собственно, писателей канонических Евангелий – Матфея, Марка и Луки, не может быть сомнения в том, что они могли говорить по-гречески. Ев. Матфей, до своего призвания к апостольскому служению, был мытарем и, как такое должностное лицо, должен был знать греческий язык. Ев. Марк, родом Иерусалимлянин, по утверждению Эвальда, тоже знал греческий язык. Ев. Лука признается всеми (и Эвальдом) за эллиниста и справедливо.

Итак, апостолы и евангелисты знали разговорный язык греческий, только разговорный и только греческий, как могли знать его жители, например, Вифсаиды Галилейской. А если так, то не должно предполагать особых евангелистов-переводчиков (Dolmetscher) при составлении, по крайней мере, трех канонических Евангелий от Матфея, Марка и Луки. Эти евангелисты, несомненно, знали греческий язык и потому не затруднялись передавать Ев. историю по-гречески.

Положим, что апостолам, при распространении христианства, требовались помощники евангелисты. Но эти евангелисты уже известны, как сотрудники апостолов в деле Евангельской проповеди. Такими евангелистами были Марк и Лука. Известна и самая деятельность этих евангелистов. Они оба были спутниками апостола Павла. Действительно, они помогали ему проповедовать Евангельское учение, но отнюдь не служили ему в качестве переводчиков, потому что он сам, родившийся и живший в Тарсе Киликийском, знал хорошо язык греческий. Эти евангелисты не были переводчиками при ап. Павле, не были они для него и источниками Евангельской истории, потому что он, сопутствуемый ими, знал Евангелие Христово по преданию от очевидцев свидетелей и служителей слова – двенадцати апостолов. Наоборот, сопровождающие его евангелисты, может быть, сами от него узнали и поняли Ев. историю. А ев. Марк, как известно из Отеческого предания, был спутником, толкователем и учеником еще и ап. Петра. Следовательно, ев. Марк и Лука узнали Ев. историю от самих апостолов, а не от путешествующих евангелистов собирателей Ев. рассказов, и сами не были такими путешествующими собирателями их. Но эти именно евангелисты – Марк и Лука были писателями и канонических Евангелий, известных под их именами. Каноническое Евангелие от Марка имело источником своим устную проповедь апостолов Павла и Петра, которых ев. Марк был спутником; а каноническое Евангелие от Луки имело своим источником устную проповедь Ап. Павла, которого Ев. Лука был спутником. Таким образом, канонические Евангелия от Марка и Луки следует признать письменным изложением непосредственной устной апостольской проповеди, а потому решительно не должно предполагать в них евангелистов, путешествовавших по Палестине для собирания Ев. рассказов. А каноническое Евангелие от Матфея, принадлежащее самому ап. Матфею, как одному из очевидцев Господа и служителей Его Евангелия, также не предполагает для себя сборника Ев. рассказов, составленного путешествовавшими евангелистами, уже потому только, что все рассказы, содержащиеся в Евангелии от Матфея, весьма сходны с рассказами, находящимися в других синоптических Евангелиях, содержание которых несомненно апостольского происхождения. И относительно речей Иисуса Христа, содержащихся в Евангелии от Матфея, Эвальд сам убежден, что они воспроизведены самим ап. Матфеем, очевидцем слушателем Иисуса Христа и служителем Его слова ²³⁸. Следовательно, первые три канонические Евангелия произошли из устного апостольского предания и для своего составления не требовали особых специальных евангелистов, путешествовавших и собиравших Ев. рассказы. Иначе говоря, предположение особых евангелистов для постепенного образования Ев. истории делается излишним с точки зрения самой же теории Эвальда, признающей действительность того исторического факта, что Ев. Марк и Лука были спутниками апостолов Петра и Павла и что ап. Матфей был одним из числа двенадцати очевидцев, свидетелей Господа и служителей Его слова ²³⁹.

Впрочем, устранение деятельности особых евангелистов, как толкователей и переводчиков, еще не устраняет собственно авторскую деятельность их или письменность. По теории – «первоначальные евангелисты, конечно, немного заботились о письменном изложении и литературной обработке материи Евангелий, однако, если потребность в письменном изложении её появлялась, то они скоро удовлетворяли ей. Таковы ев. Марк, спутник и толкователь ап. Петра, и ев. Лука, друг и спутник ап. Павла. Однако, предостерегает Эвальд, это неоспоримо верное и в высшей степени важное положение не следует распространять так далеко, чтобы уже не оставалось возможности тому или другому из двенадцати апостолов письменно излагать Ев. историю. Двенадцать апостолов были большею частию главными проводниками всего христианского движения и нашли при этом много дела для себя, но Христос избрал их не для того только, чтобы иметь них хороших (geschickte) руководителей многочисленными массами народа, а для того, чтобы они образовали собою существенную, основную часть общества, и в своем поведении подавали пример жизни истинно верующих людей. Но при всем том двенадцать апостолов имели время и желание или особенную потребность увековечить свои воспоминания о Христе в писаниях, и само собою не представляется никакого основания, чтобы сомневаться в том, составил ли Матфей или Иоанн Ев. историю, как равно нет основания удивляться и тому, что, например, ап. Петр не написал Евангелия» ²⁴⁰. Если это так, то мнение Эвальда относительно авторской деятельности особых Евангелистов нисколько не делает их самостоятельными и непременными помощниками апостолов в деле благовествования. Отсюда видно только, что первые три канонические Евангелия несомненно могли быть написаны и самими двенадцатью апостолами, как первое из них и действительно написано апостолом Матфеем. А если второе и третье написаны Марком и Лукою, сотрудниками апостолов, то под непосредственным влиянием и по преданию апостолов Петра и Павла, независимо ни от каких специальных Евангелистов писателей.

Следовательно, ни для письменного изложения Ев. истории, ни для устного распространения её, ни для собирания её материи не требовались первоначальные специальные евангелисты, кроме двенадцати апостолов, служителей слова, избранных и посвященных на такое специальное служение. Таких «особых евангелистов» действительно и не было, были только помощники апостолов в устном благовестии слова Божия, и те были не как необходимые толкователи или источники Ев. истории, а как апостольские ученики и сотрудники, благовествовавшие с дозволения и по поручению кого либо из двенадцати апостолов или ап. Павла.

Итак, не было «особого рода людей, которые бы преимущественным делом своей жизни поставляли то, чтобы собирать, сохранять и распространять Ев. историю», не было таких особых Евангелистов, кроме двенадцати апостолов; потому что они сами или их ближайшие помощники, под их влиянием, без труда и непосредственно из устного предания или воспоминания могли составить каждое из первых трех канонических Евангелий. Предполагать будто бы необходимую деятельность особых евангелистов для составления именно первых трех канонических Евангелий совершенно излишне.

Деятельность предполагаемых Эвальдом особых евангелистов, кроме двенадцати апостолов, по его мнению, имела результатом своим обширную Евангельскую литературу, о чем можно судить по составу первых трех канонических Евангелий. «Мы, говорит автор теории, по всем известным следам в канонических Евангелиях можем достоверно указать древнейшие труды, которые в виде отрывков содержатся уже в позднейших произведениях Ев. литературы» ²⁴¹, именно – в канонических Евангелиях. Раскрытие того, как составлялись первые три канонические Евангелия (Composition) из разных письменных, предварительно составленных, источников, есть приложение второго принципа теории Эвальда, – принципа заимствования, и в то же время – содержание дальнейшего развития теории. Для того, чтобы правильнее разобрать состав (Composition) синоптических Евангелий, который предлагает теория, должно внимательно критически рассмотреть признаки, по которым открываются «следы» древнейших и, вообще, более ранних Ев. трудов, нежели канонические Евангелия, и проверить сам состав их на основании указываемых Эвальдом «следов», при всех других средствах, предлагаемых самой же теорией для своего оправдания, как-то: филологических и исторических доказательствах и свидетельствах. Отсюда, первый по важности и при исследовании верно руководящий вопрос должен быть такой: почему следует признать самостоятельным известное воспроизведенное по теории сочинение (Composition), как отдельное произведение по Ев. истории, которое было источником, основанием и частью других Ев. трудов при постепенном и преемственном развитии Ев. письменности? Для решения этого вопроса всегда должно иметь в виду критерий, при котором теория открывает, выделяет и обособляет известные части Ев. истории и сопоставляет их потом в виде особых Ев. произведений, в качестве источников для первых трех канонических Евангелий.