6. Анализ примера образования Ев. рассказов

Собрание изречений Иисуса Христа, это (по Эвальду) одна сторона дела в образовании материи Евангелий; вторая – образование связных рассказов. И если то явилось прежде и имело при этом свои многие трудности, это, как позднейшее, должно было иметь их еще более; поэтому образование связных рассказов, как дело более трудное, должно было бы и более оправдывать теорию Эвальда, по которой предполагаются многие трудности при образовании материи Евангелий. Действительно, развивая понятие трудности образования связных рассказов почти до понятия невозможности, теория Эвальда, по-видимому, находит в том свое полнейшее оправдание.

Трудности в образовании отрывочных изречений Спасителя, по теории, преодолевались обыкновенным раввинским способом комбинирования или сопоставления известных отрывков в группы; так составлялись сборники речей, но такими и так составленными трудами не могло, однако, удовлетвориться первоначальное христианское общество – должно было явиться собрание связных рассказов о Евангельских событиях. «Много труднее, нежели собрание, по воспоминанию, оставшихся слов (Worte) Христа, было собрание воспоминаний об отдельных обстоятельствах и делах Его» ¹⁶², обо всех в связи, и «если принимать понятие такой связи в том строжайшем его смысле, чтобы каждое отдельное малое происшествие и каждое отдельное дело было восстановлено совершенно точно на своем первоначальном месте, то ясно, что уже по причине великого множества подобных отдельных обстоятельств, строжайшая связь их (при воспоминании) была решительно невозможна».

Так, по теории, трудность в нестрого связном и невозможность в строжайше связном образовании Ев. рассказов, основываются на великом множестве рассказываемых обстоятельств. Кажется, это так, но множественность сама по себе не трудность и не условие трудности, тем более не причина решительной невозможности. Человек способен весьма многое и столь же разнообразное запомнить в связи, если для этого существуют свои условия, как, наоборот, и для того, чтобы забывать все, должны быть также свои условия. Для правильного и соответственного воспоминания служит условием усиленное до известной степени внимание при восприятии воспоминаемого; для забвения, наоборот, рассеянность в том же акте мышления, который обусловливает воспоминание, и т. д.

Если множественность и может быть, говоря неточно, трудностью, то при полнейшей бессвязности воспринимаемого, а её-то и не было в многочисленных событиях Ев. истории; так как и сама теория, условием воспоминания событий Ев. истории, со своей стороны, ставит исключительный, необыкновенный дух Христа, который все частные дела в Его жизни объединял в сознании наблюдателей их – евангелистов; следовательно, каждый из них мог, конечно, если не все, то весьма многие события из жизни Господа воспроизвести, по воспоминанию, в связи и без труда, под одним условием всеобъединяющего духа Христова. Но такое условие воспоминания еще не было единственным.

Если притчи Христовы можно было соединять в связи внутренней или внешней, формальной, потому что они были составлены в группы и проникнуты одной общей мыслью, то отчего же не могли быть соединены в связи и сами события Ев. истории? Притчи, как рассказы, содержат в себе действия или состояния известных предметов и в то же время выражают смысл учения Христова, не то же ли для воспоминания и сами действия Господа? Действительные события еще яснее и сильнее отражались в сознании, отчетливее и сильнее напечатлевались в соображении и крепче оставались в памяти очевидцев слушателей, нежели притчи. И этому сильнейшему влиянию со стороны предметов запоминания вполне соответствовала необыкновенная ревность, а с нею и внимательность, со стороны самих наблюдателей, глубоко искренно интересовавшихся каждым действием и мановением Господа – Сына Божья.

Условия Апостольского воспоминания, – единство духа Христова во всех его проявлениях исторических, им же самим объединяемых, живость и сильнейшая впечатлительность самих Ев. событий на приверженно внимательных наблюдателей, – эти условия, кроме других, тем подобных, – знание мест, действий, лиц, при которых они совершались, многократное повторение некоторых фактов на деле, а некоторых в воспоминании и повествовании не только апостолов, но и многих других очевидцев, все эти условия устраняют совершенно трудность воспоминания Ев. событий, состоящую в их множественности. Напротив, чем более совершалось разных событий, тем более работало над ними сознание, мышление и воспоминание наблюдателей, тем скорее «становилось гласным имя Иисуса по всей стране» (Mф. 6:14). Поэтому о сравнительно труднейшем воспроизведении и образовании материи Ев. рассказов в связи и по воспоминанию не должно быть и речи.

Если не было трудности для воспоминания при воспроизведении Ев. событий в соответственной им действительности и объективно данной связи, то оно могло затрудняться только при восстановлении рассказываемых событий в их исторической последовательности. Но относительно образования (Entwickelung) отдельных происшествий не могли быть неясные представления, принадлежит ли отдельное происшествие раннему или позднему времени открытой деятельности Христа, это не могло быть много сомнительным, по крайней мере, в отношении к важнейшим и особенно выдающимся. Точно также мало можно отрицать то, что в некоторых больших отделах Ев. истории (история удаления Христа из Галилеи, история Его страданий) первоначально была дана наибольшая связь отдельной повествовательной материи ¹⁶³. Это ясное представление об образовании в связи отдельных, особенно выдающихся, событий и еще первоначально данная связь материи отдельных Ев. рассказов служат новым, несомненно, важным и значительным условием для нетрудного воспоминания и образования связной повествовательной материи собственно синоптических Евангелий, как в главных частях, так и в целом.

Но, по теории, не та была связь в первоначальных Ев. трудах, какая существует между рассказами в канонических Евангелиях. Как же образовалась предполагаемая связь и в каком виде она была? Несмотря на многие трудности, говорит теория, некоторые евангелисты, хотя и с усилием, достигали наибольшей полноты отдельных воспоминаний, при этом сродные рассказы и воспоминания они старались соединять в группы ¹⁶⁴. Такой результат и такого усилия, как факт действительно исторический, необходимо сомнителен, потому что предположение усилия некоторых Евангелистов ничего не объясняет. Дело зависит именно от условий, при которых такое усилие (Bewältigung) достигало своей цели, причем успешно действовала сила, предполагаемая понятием «усилие». Таких условий теория не представляет, но они должны быть ею указаны, чтобы было понятно и убедительно то, как достигалась и достигалась ли бо́льшая полнота отдельных воспоминаний. Если теория не указывает надлежащих условий, то сомнение в действительном, историческом существовании труда, содержащего сравнительно большую полноту Ев. воспоминаний, еще не устраняется предположением усилия некоторых; а неизвестность его в истории Ев. письменности, как фактически данного, представляет основание прямо и решительно отрицать его.

Итак, где же можно видеть признаки того, что действительно была именно такая полнота исторических воспоминаний, собранных при усилии некоторых Евангелистов и расположенных в группы? Для Эвальда «не так трудно еще и теперь найти следы таких групп, сродных по материи рассказа...» потому что «при ближайшем взгляде (будто бы) оказывается очень ясно, что только такие группы составляют главные основоположения наших Евангельских книг ¹⁶⁵. Примечательно, для Эвальда, как и теперь еще в различных Евангелиях разнообразные краткие воспоминания приведены в порядок в виде групп; таковы, например, воспоминания о призвании последователей Христа (Mк. 1:16–20 и д.); или, хотя с некоторыми вставками, две истории о насыщении народа (Mк. 6:30–44, 8:1–9 ср. Мф. 14:13–21, Лк. 9:10–17 и Мф. 15:32–38), две очень сходные истории исцеления, впрочем, отделенные одна от другой некоторыми более краткими рассказами иного содержания, тем не менее, они и теперь, кажется, могут быть сгруппированы, если только снова удалить некоторые незначительные вставки, втеснившиеся при последующем наслоении Ев. материи» ¹⁶⁶. Но как же можно признать их вставками и потому удалить, если не видно для того никакого основания, прямо данного в канонических Евангелиях?

Указываемые рассказы о призвании апостолов, о насыщении народа, и под. должны быть, по теории, примерами групп Ев. рассказов, а теперь они существуют не в группах; следовательно, пример только должен быть, но его еще нет. Однако, что же будет следовать с устранением будто бы вставочных рассказов? Понятно, то, что Евангелистам также трудно было воспроизвести в связи отдельные события Ев. истории, как и изречения Иисуса Христа. Поэтому, настоящие примеры совершенно аналогичны с теми, но сами по себе еще более неправильны, чем те, а эта неправильность их, как и тех, убеждает в обратном предположении и прямо, но сравнительно с большею силою доказывает мысль, противоположную теории, – именно, что материя Евангелий возникла без труда и приняла простую повествовательную форму.

При общем своем недостатке произвольного выбора рассказов из последовательно изложенной истории канонических Евангелий мнение Эвальда на этот раз не имеет оправдательного для себя примера надлежащего, связного группирования рассказов на основании их внутренней связи, как подобное было указано прежде, в определении Собрания изречений.

Вот две группы (как будто группы), по теории, искусственно связных рассказов о призвании первых апостолов: Mк. 1:16–20, Мф. 4:18–22, 8:19–22 и Лк. 9:57–62. При сравнении этих параллелей, оказывается, что ев. Марк и Матфей говорят о призвании Симона и Андрея, а потом Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его. Это и кажется Эвальду группой двух призваний по два апостола. Однако это субъективное «кажется» не имеет соответствующего ему объективного «есть». Против мнения, так нетвердо выраженного Эвальдом, говорит решительно и сам контекст Ев. речи. «Проходя близ моря Галилейского, (Иисус) увидел Симона и Андрея... и сказал им, – идите за Мной... И прошедши оттуда немного, Он увидел Иакова и Иоанна... и тотчас призвал их (Мк. 1:16, 17, 19 и 20, Мф. 4:18, 19, 21; здесь – в соответствие: «и далее идя, Он увидел...)». Очевидно, рассказываются оба призвания ев. Марком и Матфеем так, как то и другое было последовательно исторически. В противном случае не было бы сказано: «идя далее (по греческому тексту: πρόβας δε и у ев. Матфея, и у Марка)», или: «проходя далее, немного» и п.; но «идя далее» и т. п. заменилось бы словами: «проходя после, идя в другой раз» и п. т. Так не сказано, следовательно, остается очевидная последовательно историческая связь двух данных событий, исторически одновременных, и двух рассказов одного исторически последовательного повествования; но это связь, а не искусственная группировка. Текст Евангелий ясно обозначает и одно время, и одно место обоих призваний: «проходя близ моря Галилейского» и «прошедши оттуда немного». Ев. Марк говорит: «прошедши оттуда немного...», а ев. Матфей: «оттуда идя далее»; все равно – «оттуда»; т. е. – откуда? От того места, где были призваны Симон и Андрей; притом ев. Матфей прямо говорит: «идя», чему у Марка соответствует: «немного прошедши оттуда». Господь совершил небольшой переход от места призвания Симона и Андрея до места призвания Иакова и Иоанна, совершил и увидел двух братьев, и призвал их. Следовательно, рассказы о призвании апостолов должны были, как того требует ассоциация при воспоминании, стоять рядом в Евангелии, потому что само призвание, как исторический факт, есть, собственно, одно событие, но разлагается на два непосредственно следующие момента: первый – призвание Симона и Андрея, второй – Иакова и Иоанна, как два момента одного и того же действия Господа. Так, если в Евангелиях от Матфея и Марка замечаются по два рядом стоящих рассказа о призвании апостолов, то не иначе это могло и должно быть, так как эти рассказы передают, собственно, одно дело, совершившееся в одно и тоже время, в одном и том же месте, – событие, которое стало одним актом воспоминания, рассказа и письменного изложения.

Еще менее в пользу мнения об искусственной связи Ев. повествовательной материи говорит следующее сопоставление рассказов: Мф. 8:19–22 и Лк. 9:57–62. Ев. Лука рассказывает о том, что сказал Господь одному книжнику, охотно желавшему поступить в число учеников Его и что – призванному Господом, но отказывавшемуся, чем хочет показать истинный характер апостольского служения в примере этих двоих, вероятно, впоследствии ставших учениками Иисуса Христа. Евангелист берет этот пример из призвания многих апостолов (далее еще семидесяти), о чем довольно ясно говорит в словах: «после сего (призвания) избрал Господь и других семьдесят учеников (Лк. 10:l)». Так, по указанию собственно ев. Луки, те два факта были в начале одного и того же избрания семидесяти учеников. Историческое единство этого события, а потом и рассказа, ясно утверждается ев. Лукой (9:57–62, 10:1), которого Эвальд признает более точным и обстоятельным историком ¹⁶⁷. В Евангелии от Луки: 9:57–62 и 10:1 и сл. рассказывается о призвании и послании семидесяти учеников и еще тех двух, о призвании которых сказано прежде (9:57–62), как об одном событии, в Евангелии от Матфея содержится рассказ только о начале этого события, о призвании двух учеников, а в Евангелии от Луки, хотя и кратко, оно налагается все вполне. Что ев. Лука рассказывает об одном и том же призвании и послании семидесяти и двух учеников, это видно прямо из его слов: «после сего избрал Господь и других семьдесят (και ετεροος ευδομηκοντα) и послал их по два пред лицом Своим во всякий город (10:1)». На это значение апостольского служения Сам Спаситель ясно указывает и первым двум ученикам, одному – просящемуся и другому – отказывающемуся поступить в число его последователей (9:58–62). Евангелист Лука говорит, что Спаситель призывал, избирал и посылал своих учеников не прежде, как говорил им кратко об их назначении и положении в мире: «после сего Господь избрал и других семьдесят», разумеется, таким же или подобным образом. Следовательно, призвание, избрание и послание семидесяти учеников излагается у ев. Луки, как одно, последовательно историческое событие с призванием прежних двух. И если, по теории, только ст. 9:58–62 составляют группу, то не к чему отнести слова ст. 10:1: «после сего, μετά δε ταυτα», а стихи: 58–62, очевидно, имеют тесную грамматическую связь между собою в гл. 9 и повествовательную со ст. 10:1 ¹⁶⁸. Стихи 58–62, 9 гл. характеризуют в самых главных чертах призвание истинных последователей Христа, а стих 1, 10 гл. указывает число действительно избранных последователей и отправление их на специальное служение в звании апостолов. Следовательно, ст. 58–62, 9 гл. нельзя отделять от ст. 1, 10 гл., не нарушая прямой последовательности повествования, а вместе с тем нельзя признать группой стихов 58–62, 9 гл., как последовательно соединенных с 10:1 ст. и д.

Желая сильнее аргументировать свои соображения относительно образования связных Ев. рассказов в виде групп, Эвальд делает еще новое сближение некоторых рассказов о событиях Ев. истории и выдает это за пример группирования; именно в Евангелии от Марка: 6:30–44 и 8:1–9; cp. Mф. 14:13–21 (Лк. 9:10–17) и 15:32–38. Здесь рассказаны две истории чудесного насыщения народа в пустыне. Один рассказ о насыщении содержится у св. Марка в 6 гл., а другой в 8 гл., у ев. Матфея один находится в 14 гл., а другой, хотя и в следующей 15, но отделен от первого сорока шестью стихами (14:22–36 и 15:1–31), где излагаются несколько историй, не имеющих внутренней связи с рассказами о насыщении. Ясно, что рассказы о двукратном насыщении не составляют группы, потому что находятся или не в одной и той же главе Ев. текста, или не рядом один с другим, хотя и в одной главе оба. Если же так неблизко расположенные один от другого рассказы признавать за группу, то, как же далеко следовало бы их расставить, чтобы они потом не казались сгруппированными? Понятно, они кажутся так сгруппированными только Эвальду, и ему одному потому, что сходны один с другим по своему содержанию, что отнюдь не дает права считать их когда-то записанными вместе и поставленными рядом в группу, а после несколько раздвинутыми посредством некоторых вставочных рассказов. Они могли быть воспроизведены евангелистами вместе, но также могли быть вспомянуты вместе с ними и другие события, которые как произошли между теми, так и записаны, и поставлены между теми, что и указывает на их историческую разновременность. В самом деле, один и тот же евангелист мог припоминать вместе с двумя событиями чудесного насыщения и несколько других, как, например, утишение бури и проч., и поставить их в исторической связи и последовательности одно за другим: после рассказа о первом чудесном насыщении – рассказ об утишении бури на море и т. д., а потом рассказ о втором чудесном насыщении; так что настоящее изложение и место этих рассказов в канонических Евангелиях соответствуют исторической действительности самых событий, не представляя, наоборот, искусственной группировки.

Подобно тому и в группе: Мф. 7:31–37, 8:22–26 «две сходные истории исцеления, хотя некоторыми краткими рассказами иного содержания и разделены одна от другой, но и теперь еще, по мнению Эвальда, могут быть сгруппированы ¹⁶⁹. Конечно, если для взгляда Эвальда рассматриваемые рассказы не представляют действительных признаков того, что они когда-то существовали в одной группе, то его настоящее предположение не имеет научного значения. Непосредственно и посредственно в тексте Евангелия очевидны только некоторые краткие рассказы различного содержания, которыми разделяются две истории чудесного исцеления: глухого косноязычного в пределах Десятиградия, и слепого в Вифсаиде. А если они разделены, как очевидно, то не представляют группы; если же между ними есть только сходство, но нет связи, то нет оснований и думать, чтобы они были и когда-нибудь в одной группе.

Из всех, по теории указанных, примеров связного расположения Ев. рассказов в виде групп, как и из каждого отдельно, не следует, что как отрывки речей, оставшиеся в воспоминании евангелистов, так и, в известной мере, малые или большие отрывки рассказов, где только это было возможно, соединялись по внутреннему сходству в искусственные группы, для того, чтобы только через это можно было еще тверже удержать их в памяти, – этого не следует, потому что таких искусственно сгруппированных рассказов нет в канонических Евангелиях. Что это за группы рассказов, если они состоят из двух, размещенных врозь и далеко одно от другого Ев. повествований, не представляющих никакой непосредственной связи?! Следовательно, и в таких, как и в предшествовавших, примерах, теория Эвальда и в частности это его мнение об образовании связных Ев. рассказов, не находят себе оправдания; а потому следует признать, что не было искусственной связи и трудностей при первоначальном образовании (Entwickelung) Ев. рассказов, как и всей материи синоптических Евангелий.

Более соответственно своей цели теория представляет пример последующего опыта связных рассказов обо всех событиях из жизни Иисуса Христа (Евангелиях).

Такие опыты, несомненно, требовались первым обществом христиан, но ясно само собою, что такому требованию «возможно было удовлетворить только посредством искусной (geschickte) связи двух родов Ев. материи: речей и рассказов» ¹⁷⁰, в такой связи и составлялась вся Ев. история. Но как?

«Главные отделения целой Ев. истории определялись важнейшими событиями из жизни и деятельности Христа, а между ними, соответственно, размещены были группы отдельных рассказов; таким же образом вставлены были туда и группы отрывков речей, на соответственные (однако!) им места. Такое составление Ев. истории должно было сохранять свой вид, по крайней мере, до тех пор, пока оно первоначально оставалось еще сравнительно более простым, несложным. В так составленной целостной Ев. истории отдельные части материи еще мало могли располагаться (в связи) и приводиться к своему высшему единству: они должны были еще оставаться более или менее отдельными или легко отделимыми одна от другой. Это ясно открывается из того, что в Евангелиях от Марка и Матфея часто встречаются слова (Wörtchen): και ευθέως и τότε (тотчас, потом, тогда), как переходные и вставленные для связи; или замечания, находящиеся в начале отдельных отрывков, как: «Иисус пришел в город, Он пришел на берег, Он перешел на другой берег» – особенно повторяющиеся в Евангелии от Марка. Отсюда – тем вернее то, что такой труд сохранял отдельные части Ев. материи еще совершенно в первоначальном виде устного предания и тем прозрачнее (durchsichtiger) оставалось в нем простое основание весьма многих рассказов, по которому эти были расположены. Однако и при такой простой связи материи многих Ев. рассказов мог сохраниться искусственный порядок её изложения. И труд в таком простейшем виде, хотя и нечуждом искусственности, мог достаточно соответствовать своей цели и отвечать потребности первого времени и первого общества христиан более, нежели какой другой» ¹⁷¹.

Понятно, что указанное расположение повествовательного материала по главным отделениям Ев. истории нимало не представляет группировки его в чисто формальной связи и не препятствует представлять изложение Ев. рассказов безыскусственным. Против этого ничего не говорят и слова και ευϑεως и τότε (тотчас, вскоре); они указывают скорее на безыскусственную связь рассказов по воспоминанию и на простое, но последовательное расположение их по времени, – рассказов, хотя отрывочных, но верных исторической действительности. Иначе, в Евангелиях нет, и не может быть правильно последовательной истории, если рассказы, составляющие её содержание, представляют события не в действительной и соответственно исторической связи, а в предполагаемой искусственной последовательности; так что по ним нельзя знать о постепенном ходе истории Спасителя. А этому прямо противоречит мнение самого Эвальда о расположении Ев. материи по главным событиям Ев. истории и соответственно.

Расположение событий в истории по главным, особенно выдающимся, её периодам Эвальд выясняет, и тем старается оправдать свое мнение, в примере. «Мы, говорит он, в состоянии теперь показать все существо опыта такого раннего исследования (т. е. собрания воспоминании о Ев. событиях) в труде, сохранявшемся еще в своем почти первоначальном состоянии. Это – Евангелие от Марка, впрочем, не теперешнее второе Евангелие, будто бы так в своем первоначальном виде принятое в канон, но и немного измененное. Так, что с достаточной точностью еще может быть принято как бы в его первоначальном состоянии (Urstande), так что мы с правом можем здесь рассматривать его, как образец (Muster) начальных Ев. произведений»; следовательно, это, так называемое, Urmarcus ¹⁷². Очевидно, этот первоначальный труд есть историческое X: это Евангелие от Марка, но не каноническое; оно сохранилось в каноническом Евангелии, но изменено; оно изменено, но может быть рассматриваемо, как образец первоначальных Ев. произведений! Ясно, что Эвальд представляет себе это дело неясно: что в Евангелии от Марка отнести к каноническому его составу, что – к доканоническому (Urmarcus), это ни по чему не известно. На это, конечно, должна бы отвечать только сама же теория; но здесь она сама настолько верна, насколько оправдывается примером доканонического Евангелия от Марка (Urmarcus): здесь пример основывается на теории, а теория оправдывается тем же, на ней самой основанным примером, а это – circulus in demonstrando. Отсюда, остается подлинным произведением первого времени Евангелие от Марка в его каноническом виде, так как о другом, доканоническом, никто, кроме самого Эвальда, никогда и ничего основательно не знал. Следовательно, пример образования целостной Ев. истории остается далеко не соответствующим в этом своем виде теории Эвальда, но его собственному сознанию, хотя этот пример представляет действительно тот план изложения Евангельской истории, который указан Эвальдом. Отсюда следует, что первоначальные труды по составлению Ев. истории имели план и состав такие, пример которых представляет именно каноническое Евангелие от Марка. А это Евангелие показывает, что рассказы о Ев. событиях излагались в порядке исторической последовательности самих событий, – по трем главным моментам (периодам) жизни и деятельности Господа, а не в искусственной группировке.

Общие характер и подробный план канонического Евангелия от Марка обнаруживает ясно всю безыскусственность изложения рассказов и речей в таких же Ев. трудах, как оно само.

«Евангелие от Марка ограничивает область своего рассказа еще только открытым явлением и общественной деятельностью Христа, как это показывает и надписание книги: Αρχή του Ευαγγελίου Ιησού Χριστου, υιου του θεου (1:1 ст.). Это надписание хотя относится только к первому отделению книги и находит для себя ближайшее применение к рассказу о том, между какими обстоятельствами Христос впервые возвестил Евангелие (1:14 ст. и д.), однако оно стоит и вместо надписания всей книги, которая сначала, конечно (sicher), не имела довольно долго никакого; оно показывает также, что автор этой книги принял слово Ευαγγελίον в его ближайшем значении рассказа только об открытой проповеднической деятельности Христа» ¹⁷³.

Что же это? Надписание показывает, что содержание книги ограничивалось открытым явлением Христа, надписание, которое то относится только к первому отделению книги, то может быть принято за надписанис и всей книги, то сначала довольно долго совсем не существовало в книге и т. д. Все это показывает, что Евангелие от Марка повествует об открытой жизни и деятельности Господа; но какое Евангелие? Конечно, то, над которым стоит надписание αρχή του Ευαγγελίου, а не доканоническое (Urmarcus). Надписание: αρχή του Ευαγγελίου... о доканоническом Евангелии (Urmarcus) ничего не говорит и не может ничего говорить, потому что оно само, по теории, неподлинное; так как его долгое время не было. Отсюда, если надписание Евангелия свидетельствует, что оно имеет вид первоначального труда, то само Евангелие от Марка, имеющее это надписание, и есть первоначальное произведение и прямо или непосредственно в его каноническом виде, где нет искуственной связи рассказов; так как они расположены, очевидно, по трем периодам всей Ев. истории и, определенно, по главным событиям её, но не по группам.

Как внешний вид и характер Евангелия от Марка не противоречат тому, что оно составлено непосредственно по воспоминанию, хотя оно, по мнению Эвальда, изображает только внешнюю сторону жизни и деятельности Господа, т. е. Его открытое служение в мире (das öffentliche Erscheinen und Leben Christi); так и подробный план этого Евангелия почти вполне соответствует исторической последовательности действительных событий Ев. истории.

«Открытая жизнь Христа, как предмет, которым ограничивается это раннее произведение (Евангелие от Марка), разделяется на три, очень различные, главные части. Как главную и средоточную часть всей Ев. истории оно определяет время, когда Христос избрал с определенным намерением и образовал Двенадцать апостолов, как первых, коренных и постоянных членов своего собственного общества. И действительно, время, когда Христос обращался в этом, твердо замкнутом числе ближайших учеников, только так ограничивая Свою открытую деятельность, с целью потом усилить и утвердить ее (bekräftigen und befestigen), это время образовало большой период в Ев. истории ¹⁷⁴. Третий главный и последний отдел Ев. истории начинается с путешествия Господа из Галилеи в Иерусалим к последнему празднику пасхи. Этим определяются начало и конец каждой из трех главных частей, так что течение всей Ев. истории, в трех величайших её периодах, нелегко может быть развито (entwickelt) правильно и наглядно» ¹⁷⁵.

Этот очерк общего расположения и плана Евангелия от Марка нисколько не выделяет его из числа самых первоначальных опытов образования Евангельской материи, потому что оно представляет собою образец именно первоначального труда, где материя расположена соответственно по главным периодам Евангельской материи. Но и Нагорная проповедь, и Речь против книжников и фарисеев, и Притчи расположены подобным же образом, по известным главным пунктам или нескольким основным мыслям. А потому, изложение связных рассказов, имеющее сходство с изложением изречений, должно быть признано одновременным по своему происхождению, одинаково первоначальным.

При этой аналогичности построения Евангелия от Марка с первоначальными произведениями по изложению Ев. истории, при его отрывочности и, по мнению Эвальда, искусственной связи, с точки зрения самой же теории, становится ясным, что Евангелие от Марка было также, если не менее, трудно составить, как и первые опыты, если то и другие, судя по аналогии их построения, должны были явиться весьма приблизительно в одно время. Но, если они одновременны, как и одинаково изложены, то следует, что Нагорная проповедь, Речь против фарисеев и Притчи должны были явиться не прежде и отдельно, а именно в одно время с Евангелием от Марка, вместе с ним и в нем или подобном ему труде, например, Евангелии от Матфея. Наоборот, Евангелие от Марка должно было содержать в себе вместе и рассказы, и собрание изречений. Это основывается на аналогии самого типа Евангелия от Марка с предшествующими ему трудами и утверждается на дальнейшей аналогичности и даже сродстве их с ним.

Аналогичность Евангелия от Марка с предшествующими ему трудами открывается и в тех недостатках наложения, какие Эвальд указывает в первой доканонической редакции этого Евангелия, как именно признаки его первоначального происхождения и вида. «При ясном и твердом определении трех великих периодов истории Спасителя в Евангелии от Марка оказываются два преимущественных недостатка, которые весьма ясно обозначают этот труд, как произведение только начального опыта. Первый из недостатков Евангелия от Марка тот, что в нем почти совсем недостает определения времени исторических событий; только раз оно сделано и то скорее как бы случайно – указана связь открытой деятельности Христа с учением и судьбою И. Крестителя (1:4–14 и 6:14–29). Второй недостаток тот, что при ограниченности сведений о времени и обстоятельствах рассказываемой жизни Иисуса, представляется вся Ев. история на одном, тесно ограниченном горизонте – в Галилее; так что Евангелие от Марка справедливо можно назвать собственно Галилейским Евангелием. Эти два недостатка различны по характеру, первый – чисто книжный, а второй, конечно, местный. Судя по второму, понятно, что Евангелие от Марка составлено из такой обширной повествовательной материи, которая имела свое происхождение и была собрана преимущественно в Галилее» ¹⁷⁶.

Если все это так, то, что же отсюда? Конечно, если книжный недостаток существовал и в первых опытах образования Ев. истории, ибо счисления времени недоставало и в них, то следует, что рассказы и речи расположены одинаково нехронологически, хотя и по главным основаниям, одинаково совершенны и недостаточны по своему изложению; следовательно, они, по всей вероятности, явились одновременно и должны быть, как и действительно находятся, совместными в Евангелии от Марка. А с точки зрения Эвальда за эту одновременность и совместность Ев. рассказов и речей, например, в Евангелии от Марка, говорит еще и то, что те и другие располагались по группам. После этого, различия между обоими в отношении ко времени их появления не остается никакого, они безразличны в отношении воспоминания и образования их.

Отсюда прямо следовало бы, что Евангелие от Марка, в его каноническом виде, и два другие синоптические Евангелия, с тем совершенно аналогичные по характеру и расположению содержания, имеют вид первоначальных трудов по Ев. письменности, или произошли непосредственно из устного предания, следовало, если бы теория не признавала еще за расположением Евангелия от Марка характер группирования; такой характер расположения в нем, по теории, есть.

Но характера искусственной группировки действительно не должно признавать за расположением исторической материи в Евангелии от Марка (конечно, каноническом, ибо Urmarcus – историческое X); потому что рассказы о частных событиях размещались (и в Евангелии от Марка, что бесспорно верно) по трем периодам истории Спасителя и соответственно распределялись при наложении главнейших событий; а вместе с тем здесь же и также удобно размещались и отрывки речей. Так это очевидно и вообще в Евангелии от Марка. Но это не может быть в то же время совместно с понятием группировки на основании сходства рассказов по их содержанию. Сходные рассказы пришлось бы соединять вместе, тогда как сами события сходные совершились в разные периоды Ев. истории; одно, например, в первом, а другое в третьем. Такое сближение сходных рассказов о далеко разновременных событиях (т. е. группирование их по теории) противоречило бы общему плану каждого Евангелия, где размещались частные рассказы при более общих, – построение не соответствовало бы плану, указываемому даже теорией Эвальда.

«Если, говорит Эвальд, пограничные столбы (grenzpfähle) и основоположения для сооружения здания утверждены, то соответственно устраиваются и его отдельные части, от величайших до малейших» ¹⁷⁷. Но если эти столбы суть действительно главные пункты (моменты) деятельности и жизни Господа, то и все подробности, примыкающие к ним, должны соответствовать историческому ходу Ев. событий, должны быть естественным воспроизведением обстоятельств из жизни Господа, а не искусственным группированием их. Если же так, то общая связь рассказов в Евангелии от Марка есть истинно историческая.

Такова эта связь и в каждой отдельной части Евангелия от Марка. Вот полный план Евангелия от Марка, как он излагается в теории Эвальда. В первой части этого Евангелия (1:1–3, 6 гл.) излагается начало открытой деятельности Христа и её продолжение до того момента, когда Он решился основать небольшое общество (избрать учеников). Отсюда, эта первая часть распадается далее на три меньшие части. Во-первых, излагается то, как вступление Иисуса Христа на открытое служение трояко обусловливалось историей И. Крестителя, – всем его учением и крещением и особенным Крещением, которое принял Сам Христос (на Иордане), наконец взятием Крестителя под стражу, что было для Христа последним и решительным побуждением, чтобы с этого времени начать Самому действовать открыто (1:1–20). После этого указано, как Он действительно является в Галилее с Евангелием и призывает первых учеников. Во-вторых, показывается, какой был род открытой деятельности Спасителя в Капернауме и в окрестностях его (21–39), как предотвращалось постороннее внимание к чудотворениям Его, хотя, наконец, и напрасно (40–45). В-третьих, сообщается, какое впечатление необычайный род деятельности Христа производил на тех людей, на которых он даже и не желал производить его, но которые, однако, очень скоро стали внимательными к Нему и преимущественно к Его земному деланию, это были властители и книжники того времени ¹⁷⁸.

Течением событий, наложенных в первой части Евангелия от Марка, естественно подготовлялся следующий второй период деятельности Господа и вторая часть Его истории. Здесь изображаются средина и высший пункт напряжения открытой деятельности Христа, описывается особенное дело Христа (избрание апостолов), следствием чего, наконец, было то, что временный исход Его истории был не таким только, каким его желали видеть враги Христа (3:7 – 9 гл.). Если обнаружилось, что мир готов был уничтожить Христа или лучше – Его дело на земле, то Он должен был напротив прямо теперь избранием и образованием Двенадцати (апостолов) положить основу своей дальнейшей деятельности – учредить малое, соединенное законом и нераздельное общество, если большего, каковое Он желал, в то время еще не могло существовать. С этого времени история Христа становится также и историей Двенадцати (апостолов), и если Он прежде являлся как Учитель и Спаситель (чудотворец), то теперь Он является как Воспитатель и Образователь (Bildner). Он образовал Двенадцать (апостолов), довел их постепенно до самостоятельного понимания глубочайших истин, так что они стали надлежаще сведущими. В частности говорится: 1 – что Двенадцать (апостолов) становились совершеннее в своих взглядах и в понимании учения Иисуса Христа (3:7–19 ст. и д.); 2 – что они уже не были с Христом при Его трудах и отдыхе, при прославлении и почитании Его в народе, что Двенадцать (апостолов) были вполне уже самостоятельными (6:1–6); 3 – евангелист показывает, как между тем оканчивается служение Крестителя (6:14–29) и Христос поэтому не остается далее в земле Ирода. Он должен был еще многому учить Двенадцать (апостолов), преимущественно всей высоте и непоколебимости правой веры при всех различных и величайших жизненных нуждах, в голоде, непогоде (sturmesnoth) и проч. (6:30–56). Он должен был выяснить действительное существо фарисеев, как самых сильных врагов Царства Божья, которые все чаще и враждебнее старались уничтожить его в самом его основании (7:1 – 8:20). Между тем Спаситель спокойно продолжал свою деятельность как в отношении к Двенадцати (апостолам), так и к остальному миру; при этом оказывалось, что в кругу Двенадцати (апостолов) уже начало зарождаться знание глубочайшего существа христианства, и взор особенно успевших в этом между ними был поражен ясным блеском всего откровения Христова, – внутренней и совершенной деятельности Его; а Он тем усерднее продолжал свою деятельность, сознавая необходимость близкой смерти своей и заботясь о надлежащем управлении (Herrschaft) только что основанной им церкви (8:27 – 9 гл.).

Таким естественным течением событий подготовлялся последний период деятельности Христовой, чему соответствует изложение третьей части Евангелия от Марка (10–16 гл.). Здесь евангелист повествует, что Иисус Христос, имея в виду скорый конец своей деятельности, учит апостолов Своих еще многому, в высшей степени удивительному и тому, что имеет важное и вечное значение, – рассказывает далее о том, что было при самом путешествии Христа в Иерусалим на страдания и что совершилось в последние недели и дни Ев. истории. В частности:

1 – при повествовании, собственно, о путешествии – то, что совершил Христос в последние минуты своего пребывания в Галилее (10:1–31), что совершено при самом путешествии (10:32–52), при торжественном входе Его в Иерусалим (11:1–26).

2 – Так как Христос при торжественном входе в Иерусалим стал еще ближе известен властям народа, то должна была скоро решиться и земная судьба Его, все главные партии (народа) желали уловить Его лукавыми словами, но при таком средстве они не достигли никакого успеха и только обнаружили неисцелимую внутреннюю порчу своего времени (11:27 – 12:44). Между тем Христос предсказывает необходимую погибель господства (Reiches) фарисеев и выражает твердую уверенность относительно скорого наступления (Vollendung) и вечного продолжения истинного Царства Божья (13 гл.). Вследствие этого, фарисеи решились употребить против Христа еще остающееся у них единственное средство – насильственное умерщвление Его, чего они могли достигнуть неожиданно быстро, по благоприятному для того случаю (14 гл.).

3 – Но прямо с этого момента начинается неожиданное (для фарисеев) оживление (Neubelebung) и вечное прославление (Verklärung) умерщвленного Христа, что запечатлевается последним великим поручением Его Двенадцати апостолам в Галилее (16 гл.) ¹⁷⁹.

Если, как видно, по этому очерку плана каждая из трех предыдущих частей Евангелия от Марка стоит в исторически последовательной связи и преемственности, так что содержание одной из них исторически взаимно обусловлено содержанием другой, то порядок изложения доканонического Евангелия от Марка (Urmarcus) был именно исторический. Прагматический, в общем смысле, потому, действительно «не требуется еще многих слов для того, чтобы признать внутреннее существо, достоинство и довольно чистую первоначальность (Ursprünglichkeit) этого, столь же простого, как и удовлетворительного порядка и его правильную последовательность во всех больших и малых частях (в Евангелии от Марка)» ¹⁸⁰. И если такой вид и порядок принимали самые ранние опыты связного целостного изложения всех Ев. событий, т. е. порядок нисколько не искусственный, а самый естественный, потому что все они располагались по исторически преемственной последовательности и по главным отделам Ев. истории, независимо от круглого числа семи; то следует, что первоначальные опыты образования Ев. рассказов были не только современны образованию речей из отдельных изречений, но и одинаково, как те, так и другие были чужды искусственной связи – в виде групп. Рассказы были расположены по главным трем периодам истории Спасителя, с ними расположены были в том же порядке и речи, как одновременные и по изложению одинаково совершенные с теми опыты по составлению Ев. истории. А если это так, то первоначальные опыты образования Ев. истории были именно в том виде, какой имеет наше каноническое Евангелие от Марка.

Однако, первоначальным трудам, таким как Евангелие от Марка, по теории Эвальда, недоставало (сравнительно с последующими) высшего характера, как именно Божественной истории, чем, по теории, запечатлен характер Евангелий от Матфея и Луки ¹⁸¹. Но этот мнимый недостаток, с точки зрения самой же теории, скорее свидетельствовал бы не о первоначальности канонического Евангелия от Марка, а о появлении его после двух других синоптических Евангелий, и, наоборот, о том, что Евангелие от Матфея, судя по его характеру, должно было явиться прежде Евангелия от Марка, как и Евангелия от Луки.

Если труды по первоначальному образованию Ев. рассказов не имели, со своей внутренней стороны, характера собственно Евангельского, – лицо Спасителя не имело на себе черт божественности, и вся жизнь Его не представляла в Нем особенностей Небесного Посланника, Сына Божья в мире, то для какой цели составлялись подобные труды? Что они значили для слушателей или читателей, если им не доводилось слышать или читать в этих рассказах о Богочеловеке? Богочеловечество Христа Спасителя было существенным предметом в деле новой веры, а преимущественно чудесные события из Его жизни были основаниями и авторитетными свидетельствами её истинности. Вся проповедь апостольская, имея в виду Царство Божье, должна была представлять всегда пред собою и другими Царя Основателя такого Царства, лице Господа Иисуса, как именно Сына Божья, а потому не могла быть и не должна была прежде появиться никакая история, как прямо и только история лица Спасителя Бога, только такая история имела для себя цель и была нужна, а иной, какую, например, представляет Эвальд в древнейшем, впрочем, исторически неизвестном, Евангелии от Марка (Urmarcus), не было нужды являться. Появление Ев. истории без её небесного характера следует признать явлением, несоответствующим своей цели. Если она должна была изобразить Христа, то она, чтобы быть соответственною своему предмету, в чем её и цель, должна была явиться, хотя краткою, отрывочною, но именно историею Мессии и Богочеловека, а не Учителя только (равви), как основателя новой религии. Этого Основателя новой религии апостолы, еще задолго прежде Его смерти, исповедали Сыном Божьим (Мф. 16:16). Почему же они должны были изображать жизнь Его не как Богочеловека, если не только они, но и другие из общества христиан знали, что Господь открыл Себя Сыном Божьим? А потому, если современники апостолов желали иметь историю Спасителя, то она должна была изображать Его, как Богочеловека. История, иначе изданная апостолами, унижала бы достоинство их собственного служения, умаляла бы авторитет Спасителя и не служила бы основанием для веры в Него, как Богом посланного Спасителя миру (Ин. 20:31), что противоречило бы призванию апостолов, их служению, и что, действительно, противоречит неотразимым историческим свидетельствам об основании, распространении и утверждении христианства в мире. Апостолы проповедовали то, чему учил Господь, а вместе с этим они должны были говорить и о том, что Он творил. Они проповедовали о Царстве Божьем, основанном Спасителем, а вместе с этим им непременно нужно было говорить и о Самом Основателе, так, как Он Сам открывал Себя пред апостолами и народом, так, как исповедовали Его сами же апостолы, разбойник, распятый на кресте, сотник и др., так, как свидетельствовал о Нем Сам Отец Его небесный на Иордане и на горе Преображения. А потому не только сама цель Евангелия, но и слушатели устной, и читатели записанной проповеди о Христе, требовали, чтобы Его история на первых же порах заключала в себе Его божественные дела и, вследствие того, необходимо отличалась характером божественности.

Но по теории Эвальда, дело представляется в обратном смысле: Евангелие, с его возвышенным характером, должно было явиться результатом постепенного развития и совершенствования Ев. письменности. Вследствие прогрессивного совершенствования её изображение высшего в Евангелии является уже после написания доканонического Евангелия от Марка (Urmarcus), как именно дальнейшее развитие воспоминания о Евангельских событиях.

Нет сомнения, что изображение возвышенного, как и всего другого в Ев. истории, было результатом апостольского воспоминания, но не естественнее ли прежде вспомнить самые важные и самые возвышенные события из жизни Господа и о них именно проповедовать и рассказывать в первоначальной истории Его?

Правда, и, по мнению Эвальда, общей возвышенности изображения, соответствующей внутреннему превосходству (Herrlichkeit) истории Христа, и сначала не могло недоставать, она находится, например, во всем Евангелии от Марка (каноническом), но для того, чтобы выдающиеся высоты (hervorragenden Hohen) всей истории изложить в соответствующих им местах и обозначить надлежащими картинами, для этого требовалось счастливое воображение и вымысел (уже не воспоминание только!), что свойственно не всякому рассказчику и сочинителю. Такие опыты в изображении возвышенного сначала были в незначительном числе и в немногих местах Евангелия, только постепенно такие необыкновенные изображения проникали далее, но, вместе с тем, легко теряли свою возвышенность ¹⁸². Так, изображение высшего является уже не как действительное воспоминание, а как вымысел талантливых рассказчиков! Значит и все возвышенное, что повсюду находится в Евангелии от Марка, принадлежит также, если не более, талантливым евангелистам, – фантазирующим историкам?... Почему же, однако, такие талантливые евангелисты, создавшие возвышеннейший характер Ев. истории, пример которого представляется в Евангелии от Марка (каноническом), не произвели сами всех, доселе известных, изображений возвышенного, но предоставили окончание своего дела, именно окончание, другим? Что было для первых художнических талантов препятствием к самоличному продолжению дела и, с другой стороны, побуждением для других продолжить и окончить дело, начатое предшественниками, если это продолжение состояло только в полнейшем раскрытии уже данных, хотя и кратких, изображений? Что было побуждением вымышлять картины для Ев. истории? Где окончили свое дело одни евангелисты и начали другие? Когда одни заменили других? Почему вместо этих других нельзя признать самих же первых евангелистов, докончивших свои работы после некоторого времени? Всех этих и подобных неизбежных вопросов не решает и не может разрешить Эвальд, а они устраняют предположение его об особенном и отдельном появлении изображений выдающихся высот, если такое предположение остается чисто теоретическим. Вообще, если другие евангелисты продолжали дело первых, то, значит, у тех оно было неудовлетворительно, а это не гармонирует с признанием их за талантливых евангелистов. Почему же нельзя, наоборот, представить, что именно краткое изображение возвышенного явилось после, как сокращение прежде обширного и подробного изображения? И на это нет ответа в теории. Но уже сама неудовлетворительность кратких изображений возвышенного свидетельствует против того предположения, что они явились прежде более обширных и подробных. Краткость повествования вполне понятна, – как во всяком кратком руководстве, при существовании полной истории, а полнота изображения возвышенного возможна и при первом начале воспоминания Ев. событий, под условием свежего и сильного впечатления их. Следовательно, изображение возвышенного и в кратком, и в полном его виде следует относить к первому началу образования Ев. истории.

Единственно, чем сколько-нибудь может объясняться по теории предполагаемая постепенность в образовании возвышенного в Ев. истории, это, с точки зрения самой же теории, – различная степень трудностей в изображении событий Ев. истории вообще и особенно возвышеннейших из них в частности. В данном отношении трудность должна состоять в том, что события из жизни Господа, в коих открывается участие Неба, труднее было изображать, чем те события, при которых этого участия не было; так как небесное вообще недоступнее земного. Поэтому, изображение до неба возвышенных Ев. событий является после изложения наземных, особенно возвышенные картины небесного характера – после кратких эскизов. Однако такое рассуждение есть (а оно непременно выходит в теории) в собственном смысле предрассудок, потому что теория предполагает это, не рассматривая самого дела. В самом деле, если Божество (у Эвальда – Небо) проявлялось с неба, то оно, конечно, было заметно, ибо проявлялось, так и настолько было заметно, как и насколько проявлялось или подлежало наблюдению; следовательно, участие Неба в жизни Господа открывалось так, как оно было заметно на земле для наблюдателей, как явление, наблюдаемое на земле, или как наземное явление. А если в первое время могли быть воспроизводимы по воспоминанию факты, совершившиеся и наблюдавшиеся на земле, то так и настолько могли быть воспоминаемы и изображаемы все Ев. события, в которых участвовало Небо, настолько, насколько его участие было наблюдаемо на земле. Если, например, ев. Марк припомнил Крещение Господа и при этом голос Отца Небесного, то и ев. Матфей мог припомнить тоже, также или полнее, обширнее и подробнее или, по крайней мере, ев. Марк и ев. Матфей могли одинаково полно припомнить событие Крещения Господа, но ев. Матфей мог изобразить это подробнее, нежели Марк, как и многое другое в Ев. истории; разность могла быть от различия дарований (талантов, по Эвальду) самих евангелистов, от разности в цели, назначения Евангелий и т. п.

С субъективной стороны в этом деле еще менее могло быть трудностей. «Мы, говорит Эвальд, должны при этом припомнить, что отдельное изображение такого рода (т. е. частное изображение возвышенного) само собою могло быть дано при отдельном, но необычайном происшествии. В Евангелии от Марка момент смерти Христа обозначается не многими различными картинами, как в соответствующем месте Евангелия от Матфея (Mк. 15:37; ср. Мф. 27:51–53), но одной краткой, сильной и довольно меткой картиной: «тогда завеса храма вдруг раздралась с вышнего края до нижнего». Это возвышенное, но отдельное и краткое изображение, обусловливается только особенностью происшествия, и могло сохраняться очень долго с рассказами о смерти Христовой» ¹⁸³. Очевидно, условие отдельного изображения особенно возвышенного есть необычайность изображаемого события. По такой необычайности, события из жизни Господа оставались долго в памяти наблюдателей и рассказывались при данных для того поводах и побуждениях. Но таких поводов и побуждений было много для запоминания и воспоминания всех других, столь же необычайных, обстоятельств, и составления соответственных им рассказов. Например, еще более чудесно, чем раздирание завесы храма, было воскресение мертвых в час смерти Господа. А эта еще бо́льшая чрезвычайность подобных других событий была лучшим условием точных рассказов о них и основанием для изображения возвышенного в Ев. истории – лучшим, нежели таких событий, как раздирание завесы храма. Так и даже много лучше обусловленные для воспоминания обстоятельства из жизни Господа и важнейшие в истории Его, как Богочеловека, должны и могли быть изображены прежде, нежели менее важные события, как раздирание завесы храма. Как все наблюдатели более чудесных событий, так и апостолы (они даже по преимуществу), должны были скорее проповедовать и писать о том, что Иисус Христос есть Сын Бога Отца, возлюбленный и единородный, подтверждать это учение невымышленными, а действительными, самыми важнейшими, сверхъестественными делами Его жизни. Исполнение этой первой, прямой, непременной и существенной их обязанности следует признать действительным на самых первых же порах. А потому изображение особенно выдающихся высот должно было находиться в самых первых опытах составления Ев. истории, скорее даже этих одних, самых возвышенных событий, как особенно поразительных, удобнее и скорее воспоминаемых и существеннейших в деле апостольской проповеди.

Если изображение возвышенного в Ев. истории должно быть первой целью истории, проповеди, предания и воспоминания апостолов; если воспроизводить возвышенные события было легче, потому что они долее хранились в памяти и передавались с другими рассказами, по необычайности самих событий; то следует, что первые труды по составлению Ев. истории должны были содержать таких возвышенных событий много и, по крайней мере, столько, сколько их находится в первых трех канонических Евангелиях.

Не указывая цели, Эвальд представляет причину, почему изображения возвышенного явились в конце развития Ев. письменности. «Изображение особенно возвышенного из жизни Христовой, по теории, возникло только после обзора менее выдающихся высот всей совокупной Ев. истории, подобные изображения, по-видимому, не мимоходом и не кратко набросаны, но представлены очень определенно, как выдающиеся возвышенности целой истории» ¹⁸⁴. Но если они являлись после обзора всей совокупной Ев. истории; то, значит, Ев. история явилась прежде без них, без самых возвышеннейших событий или, по крайней мере, с несоответствующим изображением их. Почему же так? Возвышенное изложено очень определенно, но почему в данной определенности оно не могло быть в истории при её первоначальном и простом составе? Неизвестно... Если признать, что очень определенное изложение возвышенного после обзора целой Eв. истории не заключалось в самой истории при завершении первого процесса её образования, а явилось после и в других трудах, то следует, что Ев. история, без её особенно выдающихся высот, была, во мнении читавших ее, недостаточною до неудовлетворительности с этой стороны. Почему же, однако, этот недостаток, потребовавший скорого удовлетворения, не ощущался и не устранялся историком составителем целого Евангелия, заключавшего в себе возвышенное, но не особенно выдающееся, по выражению Эвальда, например, ев. Марком? Этого нельзя объяснить неспособностью автора; потому что и в Евангелии от Марка встречаются изображения даже особенно выдающихся высот, притом верно поставленные и соответственно определенные на своих местах; такова, например, в Евангелии от Марка картина раздирания завесы храма и др. ¹⁸⁵ Нельзя того объяснить неизвестностью для автора многих событий или их подробностей, потому что рассказы о таких событиях долго сохранялись в памяти наблюдателей их и передавались из уст в уста новым поколениям долее, нежели другие. Если Ев. события, которым соответствовали изображения возвышеннейшего, были по преимуществу чудесны, то следует, что они тем более могли и должны быть записаны прежде всего в первой же полной истории, обнимающей жизнь Христа с начала и до конца Его земного бытия. Иначе, как же евангелист историк мог не заметить, что он в своем труде опустил самые выдающиеся события, ему, как и другим, общеизвестные факты из жизни Господа? Он мог и должен был знать то, что долго помнили и рассказывали все, как, например, раздирание завесы храма. Изображение возвышенного должно было явиться, по мнению Эвальда, после обзора всей Ев. истории в её совокупности. Но такое обозрение мог и непременно должен был сделать сам же автор впервые составленной целой Ев. истории и каждый евангелист историк, прямо по написании своего труда, при первом его пересмотре, как и всякий автор подобного произведения. Обзор всей истории, способность заметить её недостатки и восполнить их – это можно признать за одним и тем же автором целостного Ев. труда, за каждым евангелистом историком. Это оправдывается и фактически Евангелием от Марка. В этом Евангелии есть изображение особенно выдающихся высот; и хотя в нем отдельных возвышенных картин менее чем, например, в Евангелии от Матфея, но существующие равно возвышенны и одинаково распределены на своих местах. Если же ев. Марк поместил не все или не столько, сколько ев. Матфей, то это объясняется не тем, что Евангелие от Матфея явилось после Евангелия от Марка, а тем, что ев. Марк вообще более, нежели ев. Матфей, сокращает и число, и наложение событий, но не умаляя их объективной возвышенности. Если же он иногда неполно передает известные возвышенные Ев. события, то это опять объясняется его относительно кратким изложением, он и не особенно возвышенные события передает столь же кратко, как возвышенные, таков общий характер его Евангелия.

Если в Евангелии, вообще кратком, как в Евангелии от Марка, нет изображения некоторых возвышенностей, или некоторые сравнительно менее полно изображены, а с другой стороны – существующие одинаково возвышенны, то естественно, наоборот, что в более полном Евангелии, как Евангелие от Матфея, такие картины, как и все остальное содержание, могут и должны иметь относительно большую подробность и обстоятельность. Именно в таком отношении Евангелие от Марка находится к Евангелиям от Матфея и Луки. Евангелие от Марка сравнительно кратко, но по изображению особенно выдающихся высот оно одинаково с Евангелиями от Матфея и Луки, такие изображения возвышенного в этих трех канонических Евангелиях совершенно параллельны и распределены соответственно на одних и тех же местах. Отсюда, Евангелие от Марка есть труд самого первого времени, но в нем есть изображение особенно выдающихся высот, значит, такое изображение высот было современно появлению Евангелия от Марка, иначе, изображение возвышенного явилось не после составления целостных Ев. историй, но с ними и в них. Если же так, то и Евангелия от Матфея и Луки, несмотря на их более подробное изображение особенно выдающихся высот, должны относиться, поэтому, также к первоначальным трудам, как и Евангелие от Марка, с которым они различны только по краткости изложения, а не по возвышенности самих высот. Но, так как возвышеннейшие изображения в Евангелиях соответствовали особенно чудесным событиям из жизни Господа, которые по этому своему свойству должны были надолго остаться в памяти современников и евангелистов, то следует, что возвышеннейшие события записаны историками евангелистами или по их собственному личному воспоминанию, иди по преданию от очевидцев таких поразительных возвышеннейших событий.

По теории, изображение возвышеннейших событий из жизни Господа, в которых проявлялось участие Неба, еще не давало полнейшего совершенства Ев. истории. При изображении возвышенных событий, в которых проявлялось присутствие Божества, должно было параллельно следовать изображение чрезвычайных действий темных сил. «Вместе с земным течением истории Спасителя всегда одновременно с ней шло и небесное откровение с его чистых возвышенных сторон, но оно может быть представлено и с его обратной стороны, в истории Христа по необходимости было то, что с высшим и Божественным вступали в борьбу темные силы, злое с добрым, нечистое с чистым; из борьбы этих противоположностей произошла конечная и полная победа Божественного над земным. Сюда относится изображение таких выдающихся событий из Ев. истории, главным виновником (Hauptspieler) которых является сатана. Эти изображения возвышенного с его обратной стороны должны были находиться при изложении трех главных моментов откровения Божества (Mк. 1:10 и д., 9:2–9, 14:28, 16:7)» ¹⁸⁶. Разумеется, по теории, что и такие изображения должны были явиться после обзора всей Ев. истории, так как они суть изображения обратной стороны небесно-возвышенного. Но если так, то следует, что и эти изображения обратно возвышенного, как и первые, с которыми они, по чрезвычайности, однохарактерны и параллельны, должны были существовать при первом же составлении целостной Ев. истории. В самом деле, изображение возвышенного даже с его обратной стороны требовалось, конечно, для того, чтобы представить всему миру Христа Спасителя победителем всего злого, Небесным Посланником и Сыном Божьим. Эта цель единственно важная и непременная для всякой Ев. Истории, а потому и стремление к осуществлению этой цели следует относить к самому первому времени составления полной Ев. истории.

Так, изображение возвышенного в Ев. истории, с обеих его сторон, должно было непременно находиться при первоначальном составлении Ев. истории по воспоминанию или преданию, а потому и не следует предполагать особую для того творческую деятельность, чтобы она удовлетворяла мнимо особой потребности изображать возвышеннейшее в Ев. истории. Предположение новой творческой деятельности, однако, еще не решительно устраняется тем, что изображение возвышеннейшего в Ев. истории было при самом первом начале её составления и по преданию или воспоминанию, потому что к такому изображению теория относит еще своего рода поэтический элемент в Ев. истории, что предполагает именно новую творческую деятельность (художественный талант) ¹⁸⁷.

Что же такое это поэтическое в Ев. истории? Это – «большей частью суть опыты, с целью действительной возвышенности Ев. истории, как они должны казаться при взгляде на неё всю, в целом её составе, представить надлежащими, в истинно соответствующей возвышенности её. Где речь, по особенной высоте своего предмета, сильно возвышалась и подходила к такту стиха, как, например, при описании момента второго славного Пришествия Христова (Мф. 24:30), там такое парение ненамеренно принимало поэтический вид, но поэтому оно еще не должно быть относимо к области собственно поэтического, под чем в древности разумелось то, что создано действительно поэтическим искусством (т. е. без прямого и точного отношения к действительному миру» ¹⁸⁸. Если и принять слова Мф. 24:30: «тогда явится знамение Сына человеческого на небе: и тогда восплачутся все племена земные, и увидят Сына человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою» – в смысле действительно возвышенного изображения и, только в этом смысле, поэтическими; то еще нет основания относить образование в таком смысле поэтических Ев. изображений ко времени после составления Ев. истории в её полном виде, потому что указанные, по теории, слова Мф. 24:30 ст. суть изречения Господа, а изречения Его, по теории же, собирались прежде всего другого. И возможно ли, чтобы слова Самого Спасителя, заключающие изображение второго, славного пришествия Его, как Судии живых и мертвых, как Господа Иисуса, эти слова явились после составления всей истории? Нет, их нельзя было не помнить, по их возвышеннейшему содержанию и поразительной картинности выражения; их нельзя было не передавать последующим членам церкви Христовой – по существенности содержания этих слов в отношении к учению веры и по конечной важности их в христианской нравственной жизни. Запомнил, чтобы после воспроизвести и передать такие слова, было сравнительно скорее, сильнее и полнее можно, чем что-либо другое, потому что они составляют величественную картину, что для воспоминания вообще легче, нежели отвлеченные понятия, какие содержатся, например, в Нагорной беседе. Не только по содержанию, но и по самой форме своей так называемые поэтические изображения в Ев. истории должны были относиться к первым Ев. опытам, они написаны простой, прозаической речью, как и те; они не требовали особой деятельности творческой, будучи результатом простого воспоминания изречений. А для такой только деятельности много было способных людей. «Если и действительная поэзия находится в Евангелиях, то мы, говорит Эвальд, должны наперед признать, что это не иначе могло быть, как потому, что в обществе Нового Завета поэзия ожила вновь вместе с тем, как ожили вновь все лучшие силы и искусство древних, а также и поэзия» ¹⁸⁹. Но при таком возникновении поэзии в народе еврейском, собрание так называемых поэтических изображений в Ев. истории не должно представлять трудным. Ев. рассказы с поэтическим оттенком, судя по теории, могли быть даже самым нередким явлением в то время. Но как рано они могли явиться в истории развития собственно Ев. письменности? Конечно, в самый ранний период её. Так можно заключать не только по её содержанию, форме и по соответственным тому удобствам, но и по тому свидетельству, что «для непрославленного еще Христа, в день Его торжественного входа в Иерусалим, воспевалась радостная песнь победы, составленная в народе так, как она соответствовала тому моменту, именно: «осанна сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне! Осанна в вышних (Мф. 21:9)!» И эта древняя песнь (Urlied) могла быть пета с того дня и позднее в христианской церкви“ ¹⁹⁰. Понятно, такая песнь, составленная в народе, употреблявшаяся позднее в христианской церкви, могла быть записана историком евангелистом в самое первое время образования Ев. истории. Нет сомнения, что он ее знал или мог легко запомнить, потому что ее знали и пели даже дети (Мф. 21:15). А потому, такие, хотя бы и поэтические, украшения еще не предполагают для себя особой творческой деятельности особых евангелистов в позднейшее время образования Ев. истории; именно такие украшения и составляют то, что по теории называется изображением «особенно выдающихся высот с поэтическим оттенком». Таковы и все другие подобные изображения (Мф. 24:30, Mк. 9:9 и след.; срав. Мф. 21:9 и Лк. 19:З8; Лк. 1:46–55; 1:68–79; 2:29–32; 2:14). Все они суть изречения разных лиц. Но самое понятие изречения дает полное право относить их к одному и тому же первоначальному времени собрания всех изречений Христовых. Поэтические ли были эти изречения или чисто прозаические, по этому нельзя выделять их из Собрания изречений, и сам Эвальд эти, так называемые, поэтические отрывки неизбежно относит к Собранию изречений, явившемуся в раннее время ¹⁹¹. Следовательно, деятельность занимающаяся, по теории, изображением высот Ев. истории, отожествляется с деятельностью, не только вообще занимающегося составлением полной истории Спасителя, но и прямо собранием изречений. После этого, действительно «можно не удивляться, что поэзия принималась для пополнения отрывочных Ев. рассказов с особенной стороны» ¹⁹², только это могло быть в одном процессе составления тех же рассказов о возвышенных событиях, которые составляли содержание полной или целостной Ев. истории, и при них, а не после; потому что поэзия Евангельская, это «простое, но весьма достаточное для своей цели искусство, такое, каким оно могло возродиться в обществе Нового Завета» ¹⁹³. И эта возможность дает полное право признать недоказанным то положение, что «поэзия явилась напоследок», хотя такому появлению её теория Эвальда указывает и надлежащую цель. Напоследок, говорит Эвальд, поэзия пришла на помощь для выражения тех возвышенных чувств, которые должны были являться при историческом воспоминании, чтобы эти чувства выразить и передать в их непосредственной живости и притом в соответственно кратких или длинных песнях» ¹⁹⁴. Здесь обе мысли несправедливы, и та, что поэзия явилась напоследок, и та, что она явилась на помощь возвышенным чувствам при историческом воспоминании, или, как разумеется по теории, при обзоре всей совокупной Ев. истории. К делу идет, собственно, та мысль, что поэзия явилась напоследок: Эвальд это и старался доказать. Но эта, недоказанная им, мысль становится вполне несправедливою в связи с другой мыслью, что поэзия явилась на помощь для выражения чувств, потому что если она требовалась для выражения чувств, то эти чувства были в самое первое время воспоминания и также, если не более, требовали для себя удовлетворительного выражения; следовательно, поэзия, как она проявилась напоследок, собственно и правильно говоря, должна была, по той же своей цели, существовать в начальных опытах образования Ев. истории. Мысль о раннем возникновении в Ев. истории так называемых поэтических изображений противоречит тому мнению Эвальда, что «все силы и деятельности, направленные к собиранию, как и изложению истин Евангельской истории, под конец должны были возбуждаться и совместно действовать с тою целью, чтобы полнее удовлетворить здесь предлежащей им задаче» ¹⁹⁵. Почему же именно под конец? Теория, допуская с одной стороны, что силы должны были действовать отдельно, заставляет, с другой, действовать их еще вместе, и это – для поэтических изображений в Ев. истории. Но если эти силы действовали прежде отдельно, то нет нужды предполагать совместной деятельности их, чтобы объяснить появление поэзии в Евангелиях даже и на первых порах. А если они действовали потом совместно, то какое было участие каждой силы в поэтическом изображении Ев. истории? Почему отдельная сила не могла действовать самостоятельно и удовлетворительно для цели общей деятельности? Почему же и совместная деятельность таких сил не могла явиться и развиваться на первых порах составления Евангелий? Неизвестно... Если мыслимо участие каждой такой силы в изображении поэтического, то, конечно, всегда можно и должно признать за каждой содействующей или взаимодействующей силой возможность действовать и отдельно, индивидуально. А когда, собственно, и отдельно могла действовать и действовала известная индивидуальная сила (талант), то, говоря по теории, должно было определяться потребностями времени или настроением общества. Но религиозное одушевление новозаветного общества было сильно при жизни еще и непрославленного Господа, и тогда народ воспевал Ему победную песнь: «осанна»... Следовательно, еще при жизни Господа так называемая поэзия являлась выражением чувств еврейского народа; тем более она могла быть в первых же опытах исторического апостольского воспоминания о Христе после Его смерти. Сомнение касательно этого может опираться только еще на то, что сам предмет поэтического изображения мог быть труден, и потому такое изображение его требовало приготовительных занятий и особой деятельности, чем отдалялось появление так называемой поэзии в Ев. истории. Но так можно рассуждать только относительно оригинального творчества, а делом евангелистов было вспомнить или по преданию записать то, что сказано и как выражено было Иисусом Христом и другими. Вообще, Ев. история без поэзии или могла быть, или не могла – в раннее время её образования, она не могла быть, если не было поэтически талантливых евангелистов, и могла быть, если были такие люди. Такие талантливые люди действительно были при оживлении древнего поэтического творчества в том же обществе Нового Завета. Поэзия не могла бы явиться рано в Ев. истории только при том условии, если бы предмет самой истории был менее труден, чем предмет поэзии; но этого не было. «Поэзия, по сознанию Эвальда, выражала только такие истины и мысли, которые довольно сильно еще прежде вращались в новозаветном христианском обществе, получив в самой Ев. истории свое конечное поощрение (Anregung)» ¹⁹⁶. Такая общедоступность поэтического содержания Ев. истории не побуждает предполагать особой способности, чтобы внести поэзию в историю, если эта требовала той, а история требовала при собрании изречений вносить и так называемые поэтические отрывки. То́ же делает и сам Эвальд, внося их в составленное им Собрание изречений – произведение историческое и, по его мнению, первоначальное по времени составления ¹⁹⁷.

Следовательно, так называемые поэтические изображения в Ев. истории не должно относить к позднейшему времени, как и изображения особенно выдающихся высот её, то и другое должно было находиться в самых первых устных и письменных произведениях по Ев. истории.

Отсюда изображение высот в Ев. истории, с их поэтическим оттенком, составление полной истории в виде, например, канонического Евангелия от Марка, собрание рассказов и изречений – все это могло быть в одно и то же первоначальное время, или хотя и в разное время, но не преемственно и последовательно, – появление одного не обусловливалось непременно предварительным существованием другого. А с отсутствием такой преемственной последовательности образования сначала изречений, потом отдельных рассказов и т. д., оно остается простым изложением истории, по воспоминанию или преданию. Поэтому вполне несправедливо мнение Эвальда, основанное на невозможности одновременного появления рассказов и речей Спасителя в виде одного полного Евангелия, как, например, канонического Евангелия от Марка или Матфея, или Луки. Наоборот, вполне справедливо то положение, что каждое из трех первых канонических Евангелий могло явиться прямо, в его настоящем виде, непосредственно из устного предания, не слагаясь постепенно из последовательно образующихся составных частей его: изречений, отдельных рассказов и п. т., но прямо и непосредственно совмещая в себе рассказы и речи, по воспоминанию или преданию.

Так, для объяснения происхождения синоптических Евангелий остается справедливо указанный, но неправильно развиваемый Эвальдом, только один принцип устного апостольского предания или воспоминания.

Настоящий результат предшествующего разбора теории Эвальда можно теперь силлогистически выразить в общем виде.

Если так называемая поэтическая сторона в Евангелиях есть то же, что изображение особенно выдающихся в них высот, для составителей евангелистов, если изображение высот современно простому повествовательному изложению Ев. истории в полном её объеме, если образование полной истории Христа (Евангелие от Марка и под.] современно образованию отдельных и связных Ев. рассказов; если составление рассказов современно собранию изречений Христа, если образование рассказов и собрание изречений чужды искусственной группировки и естественны по своему непосредственному возникновению или из воспоминания, или из устного предания апостолов, то следует заключить, что образование всех Евангельских речей и рассказов или, что то же, целостной Евангельской истории, в настоящем её виде, как каждое из трех синоптических Евангелий, вопреки теории Эвальда, могло возникнуть, развиваться и завершиться при одном источнике устного апостольского предания и предшествующего ему или с ним совместного воспоминания. Вообще, теория Эвальда не представляет строго научных оснований того своего положения, что до появления письменных канонических Евангелий существовала еще письменная Евангельская литература в разнообразном её виде, что эта литература, в количестве нескольких книг, послужила источником и для синоптических Евангелий. Напротив, теория Эвальда скорее убеждает в том, что Ев. история, в таком виде, как каждое из канонических Евангелий, представляет собою письменное изложение только устного предания, без посредствующих письменных источников.

Так дознанная и такая возможность образования и составления первых трех канонических Евангелий непосредственно из устного предания и воспоминания прямо устраняет все предположения насчет преодоления трудностей, представленных в теории, и главное – то, что существовали, для устранения их, особые, кроме Двенадцати, деятели – евангелисты, усердными трудами которых преодолевались все трудности образования и составления устной и письменной Ев. истории.