1. Задача исследования и два рода теорий, её решающих

Канонические Евангелия от Матфея, Марка и Луки носят название синоптических. Это название хорошо соответствует общим характеристическим свойствам и взаимному отношению первых трех Евангелий, в отличие их от четвертого, потому что в этих Евангелиях рассказы о событиях из истории земной жизни и деятельности Иисуса Христа и Его учение излагаются так сходно и параллельно, что удобно могут быть сопоставлены в параллельных таблицах для совокупного и одновременного обозрения их (συνοψίς) ¹.

Синоптики сходны между собою с внешней и внутренней стороны. Внешнее сходство их состоит в том, что содержание всех трех Евангелий одинаково и почти равномерно распадается на известные отделы и представляет ряд отдельных рассказов, иногда буквально сходных в подробностях и последовательно преемственной связи. Так, напр., события Крещения, искушения, возвращения Иисуса Христа в Галилею ² и другие отдельные события Ев. истории изображаются иногда с дословным сходством всеми тремя, а чаще двумя синоптиками. Классический пример такого сходства и параллельности представляет рассказ об исцелении расслабленного в Капернауме (Мф. 9:1–8; Мк. 2:1–12; Лк. 5:17–26). Точно также некоторые отделы речей Христовых во всех трех, а чаще в двух, Евангелиях изложены буквально одинаково, – что в греческом тексте, по мнению некоторых исследователей (Holtzmann), особенно замечательно, если Иисус Христос говорил по-арамейски. Таковы, напр., предсказания о последних временах (Мф. 24, Мк. 13, Лк. 21), и под. Встречаются одинаковые цитаты, согласно отступающие как от еврейского текста, так и от греческого перевода LXX ³. Некоторые цитаты, общие двум синоптикам, заимствованы из LXX ⁴. С внутренней стороны примечательно, что все три синоптических Евангелия имеют одинаковый порядок и связь в изложении очень многих событий, а некоторые отделы – по большей части одинаковое заключение. Параллельные рассказы, именно повествования о чудесах, имеют, по большей части, одно и тоже расположение, последовательность и изображение отдельных моментов ⁵. Точно также параллельные речи сходны иногда в указании поводов к их произнесению и в порядке мыслей, а иногда и в примечаниях относительно их впечатления на слушателей и, отсюда, – последствий ⁶. Всем этим частным сходствам синоптиков соответствует и общее сходство их в том, что они изображают жизнь Иисуса Христа, после Крещения и искушения Его, вообще в Галилее, и эта область, с её ближайшими границами, остается у них до самого рассказа о путешествии Господа на страдания почти исключительным местом Его деятельности, хотя у ев. Луки сравнительно подробнее изображается путешествие Господа по Иудее (Лк. 17:11, 17:18,19) и далее, но и этот евангелист не переменяет своей главной местной точки зрения, общей для всех синоптиков.

Так сходны между собой синоптические Евангелия; но сходство – не тожество, оно предполагает и различие; поэтому, и синоптические Евангелия различны в некоторых отношениях. Каждое из них имеет свое особенное свойство. Например, Евангелие от Марка, самое краткое между тремя, почти вполне содержится в двух других; но, сравнительно с теми, в нем нет сказаний о многих событиях, преимущественно из истории до вступления Иисуса Христа в открытую общественную деятельность, с чего начинают евангелисты Матфей и Лука. В отличие от них, Марк начинает свое Евангелие прямо с проповеди Крестителя о покаянии, опускает Нагорную беседу и т. п. При самом изложении порядок сказаний не у всех во всем одинаков и параллельные сказания иногда стоят в различной связи; встречаются прямые уклонения от параллельного изложения событий и т. п. ⁷ Преимущественное различие замечается в речах, некоторые из них имеют неодинаковое положение между рассказами, неодинаковую связь, полноту ⁸  и т. п. Текст синоптиков различается в конструкции, – по длине и краткости оборотов, по идиотизмам и т. п. В Евангелии от Матфея, например, преимущественно встречаются гебраизмы, в Евангелии от Марка латинизмы ⁹ и пр. Цитаты заимствованы не всеми и всегда одинаково из LXX, например, св. Матфей приводит некоторые из них по еврейскому подлинному тексту Ветхого Завета ¹⁰. Сходство и различие синоптиков в общем и частном, выражающие их взаимные отношения, составляли и составляют одну из важнейших и труднейших проблем библейской науки, в частности – одну из важнейших задач высшей критики Евангельских писаний. Важность настоящей задачи определяется историческим характером и соответственным значением её для библейской науки вообще: настоящий вопрос вполне касается истории возникновения евангельских писаний и уже имеет обширную историю своих решений.

Факт сходства и различия синоптиков ¹¹ сам по себе таков, что невольно обращает на себя внимание наблюдательного читателя Евангелий и внимательному рассуждению представляется наглядно несомненным доказательством истинности Евангельских сказаний или, при известном направлении мысли, не подлинности Евангелий. Эти два возможных и действительно существующих взгляда на характер синоптиков и взаимное их отношение лежат в основании ортодоксального церковного учения с одной стороны и отрицательной исторической критики Евангельских писаний с другой.

Два противоположных взгляда на взаимное отношение синоптиков в сущности состоят в том, что или сходство Евангелий признается свидетельством их полной исторической достоверности, а разности между ними – только индивидуальными особенностями евангелистов; или сходство Евангелий свидетельствует о том, что «писатели составляли их компилятивно и различия суть непреднамеренные, но иногда решительные противоречия между ними». Первый взгляд основывается на подлинности Евангелий, засвидетельствованной и самим св. Писанием, с его внутренними и внешними признаками, и древним преданием Вселенской Церкви; а второй – на теоретических соображениях, филологических и вместе исторических данных ¹².

Для того и другого взгляда вопрос о взаимном отношении синоптических Евангелий доселе остается весьма важной проблемой. Св. Писание и Предание не представляют положительных данных для определения собственно взаимного отношения первых трех канонических Евангелий. Неизвестно с точностью, тот или другой евангелист, при составлении своего Евангелия, знал ли о прочих Евангелиях, пользовался ли ими и в какой мере; или каждый евангелист писал независимо от других, не имея в виду их трудов. Некоторые христианские писатели первых четырех веков свидетельствуют, что Евангелия расположены в каноническом кодексе хронологически, – по времени их происхождения ¹³. Таким образом, Евангелие от Матфея было написано прежде всех прочих, и о нем могли знать последующие евангелисты и пользоваться им, если то было нужно. Некоторые толкователи в словах ев. Луки: «многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях… (1:1)» видят указание на евангелистов Матфея и Марка и допускают, что ев. Луке известны были их два первых Евангелия, и он ими пользовался, как источниками для составления своего труда ¹⁴. Но это – предположение, и только. Допустив это предположение, трудно будет согласовать разности в повествованиях об одном и том же событии у различных евангелистов. Если, например, св. Лука знал Евангелие от Матфея и пользовался им, то как могло случиться, что он в своем Евангелии поместил родословие Иисуса Христа, отступающее в некоторых пунктах от родословия у св. Матфея, и проч.? Поэтому вероятнее предположение, что евангелисты писали независимо друг от друга, тогда кажущиеся разноречия между ними примирить удобнее и тогда уже те события, о которых согласно говорят все евангелисты, получают характер вполне несомненной исторической действительности. Но и это – предположение, при котором остается множество недостаточно решенных вопросов: как же именно произошли столь сходные между собою Евангелия? Отчего первые из них не были известны последующему евангелисту, если они составлялись в одно время? А если не в одно, то какая же между ними была последовательность и преемственность во времени? Отчего зависело их величайшее сходство при разновременном написании и пр.? Так, основной вопрос о взаимном отношении первых трех канонических Евангелий доселе остается весьма важной проблемой, которая решалась, но не вполне удовлетворительно, в различных теориях, как в известной мере ученых исследованиях, – или в прямой зависимости от св. Писания и Предания, и в согласии с ними, или, независимо от св. Писания и Предания, и в разногласии, даже в противоречии с ними.

Первая попытка теоретически разрешить вопрос о взаимном отношении между синоптическими Евангелиями принадлежит западной церкви, именно бл. Августину, еп. Иппонийскому. У него Евангелие от Матфея было поставлено основным источником, а Евангелие от Марка представляется в зависимости от него: по Августину, св. Марк в отношении к св. Матфею был «последователем и сократителем» (pedissequus et breviator). Впрочем, уже Августин сам соглашался с тем, что хотя евангелисты писали в зависимости друг от друга, но не всегда одинаково полно и точно вспоминали о событиях Евангельских и потому, от влияния чисто личных свойств писателей евангелистов, часто нарушалось параллельное течение их повествований ¹⁵.

Церковь средних веков оставалась при этом, хотя и недостаточно основанном предположении, и первые столетия реформации в существе дела не подвинулись далее в решении этого вопроса о взаимном отношении синоптиков. После, с целью решить этот вопрос, появились во множестве, особенно в 18 и 19 столетиях, между протестантскими богословами, различного рода и характера гипотезы и теории. Первоначальными и основными для последующего – до настоящего – времени для многих исследователей служили и служат теории а) устного и б) письменного Первоевангелия (Urevangelium), и, за ними, как видоизменения их, теории в) заимствований и г) предания.

Первые две основные теории вышли из гипотезы о евангелистах, как человеческих писателях, составленной Лессингом ¹⁶. По его соображениям следует признать, что по смерти Иисуса Христа сведения о Его жизни сохранялись в памяти Его последователей и переходили из уст в уста. Сведения эти были отрывочны и при устной передаче необходимо должны были подвергнуться изменениям: каждый мог пересказывать их со своими собственными дополнениями и в содержании, и в выражении передаваемого; а от этого могло, и должно было, произойти то, что потом трудно было бы восстановить подлинную Евангельскую историю по таким разрозненным сведениям. Для предотвращения этого стали рано собирать еще немного различные сведения о Христе, приводить их в порядок и отделять в них истину ото лжи, – от произвольных прибавок, чтобы так дать более постоянный и определенный вид Евангельскому повествованию и через то обезопасить его от изменений, – стали записывать. Так появились письменные сборники, составленные из устных рассказов о жизни и деятельности Иисуса Христа. Первый письменный сборник устных рассказов, по мнению Лессинга, есть неканоническое Евангелие к Евреям: оно было первым по времени составления и общим источником для канонических Евангелий от Матфея, Марка и Луки.

Для развития гипотезы Лессинга явились теории, с одной стороны устного, а с другой – письменного Первоевангелия (Urevangelium).

Теория устного Первоевангелия была основана еще Гердером ¹⁷. Он, в противоречие с Лессингом, утверждал, что канонические Евангелия произошли не из одного какого-нибудь письменного источника, а составлены непосредственно на основании рассказов самих очевидцев или тех лиц, которые слышали от них. Каждый апостол или другой проповедник христианства сообщал своим последователям более или менее подробные сведения о жизни Иисуса Христа и таким образом как бы составлял для них устное Евангелие. Затем, эти устные сказания собирались и записывались разными, способными на то, лицами. Так произошли и канонические Евангелия. Мнение Гердера подвергалось многим критическим переработкам у его последователей: Эккермана, Кайзера, особенно Гизелера, а потом Сарториуса, Шварца, Тирша, Гэрике, Эбрарда ¹⁸ и др. и получила следующий характеристический общий вид.

Взаимное отношение синоптических Евангелий изъясняется предположением о возникновении их из общего устного источника, – твердого типа Евангельской проповеди. Этот тип создан самими апостолами. Они, по вознесению Господа, несколько лет оставались в Иерусалиме; в это время в собраниях апостолов история жизни Иисуса Христа и Его учение были общим и постоянным предметом их одушевленных разговоров. При этом каждый апостол сообщал свое воспоминание о делах и речах Господа, – один помогал другому. Так, постепенно возникло известное количество рассказов, передающих в значительной полноте и порядке жизнь Иисуса Христа, – устное Первоевангелие. Эти рассказы, при частом повторении их, даже и по выражению твердо удерживали свою однажды принятую форму, – каждый в отдельности. Определенный вид Евангелия мало мог изменяться и в проповеди апостолов, когда они преподавали Евангелие новообращенным, из которых впоследствии весьма многие сами должны были учить других тому же, что говорили апостолы. Опасность, чтоб устное Евангелие не было впоследствии искажено, делала крайне необходимою ту потребность, чтобы изложить его письменно в одном постоянном и определенном виде (Лк. 1:1–4). Впрочем, соответственно разным потребностям и целям первоначального христианского общества, впоследствии явились несколько различные письменные Евангелия, которые были потом переведены с разными видоизменениями в изложении рассказов и речей с языка Палестинских иудеев, на котором было Первоевангелие, т. е. с арамейского или сиро-халдейского на греческий и другие языки ¹⁹.

Теория устного Первоевангелия противоречила смыслу и характеру гипотезы Лессинга, в полном её виде, и ближе стояла к учению Церкви о боговдохновенности евангелистов, а главное к подлинности Евангелий. Но, несмотря на свои преимущественные совершенства, что засвидетельствовала история решений данного вопроса, она еще в самом начале своего возникновения и потом в продолжение своего развития находила себе отрицание в теории письменного Первоевангелия, основанной Лессингом и развитой его последователями. Еще сам основатель теории устного Первоевангелия – Гердер нашел критический разбор своего мнения в теории Эйхгорна (1804) ²⁰. Впрочем, эти два взгляда не стоят в существенном и радикальном противоречии друг с другом, в исходном и главном пункте они оба согласны с Лессингом.

По мнению Эйхгорна ²¹, канонические Евангелия составлены на основании письменных сказаний, но они явились довольно поздно, уже во втором веке и даже в конце его. Апостолы, посылая на проповедь своих учеников, кроме устных, дали им в руководство и письменные наставления – списки с одного, ими составленного, Первоевангелия, в которых, конечно, излагалась не только учительная деятельность Христа, но и жизнь Его, вообще, вся; изложение было краткое и представляло письменный перечень самых важных событий. Списки с этих кратких жизнеописаний во множестве расходились между христианами, и прежде чем они дошли до составителей канонических Евангелий, подверглись многим изменениям; иногда переписчик, при списывании, прибавлял к оригиналу то, что он знал из других источников, что видел в других списках и что находил нужным по собственным соображениям. Все эти списки впоследствии послужили материалом для составления подобных, приведенных в порядок и расположенных по плану, жизнеописаний Иисуса Христа или Евангелий. В первые два века их было много; но церковь, по тщательном исследовании, выбрала из них и одобрила для общего употребления только четыре, которые названы были именами учеников Христовых. Эта теория особенно защищалась Бертольдом, а потом ее разрабатывал Шлейермахер, отчасти сходно с ними Вейссе и др. ²²

Теории устного и письменного Первоевангелия, вышедшие из гипотезы Лессинга, сами, в свою очередь, являются в истории вопроса как основные и первоначальные в отношении к другим. Из гипотезы Гизелера, относящейся к устному Первоевангелию, вышла теория устного предания, а в связи с мнением Эйхгорна явилась теория заимствований. Эти две производные теории действительно уже содержались в известной мере у Гизелера и Эйхгорна, как и их собственные мнения основывались в известной мере на гипотезах Гердера и Лессинга.

Гипотеза заимствований разрабатывалась Шторром, Грисбахом, Фричем, Зиффертом, Гфрёрером, Блэком, Гугом, Деличем, Вильке, как теория ²³. Сущность её состоит в том, что одно какое-нибудь из трех синоптических Евангелий или два признаются первоисточником для составления двух или одного из остальных при помощи заимствования.

Теория предания, напротив, признает, что письменному Евангелию предшествовало устное предание, впоследствии, по требованию обстоятельств, записанное евангелистами, отчасти в зависимости друг от друга. Эта теория, имея свое основание в гипотезе Гизелера, разрабатывалась впоследствии в исследованиях Баура (1860), Швеглера, и др. ²⁴

Но при этих двух теориях заимствования и предания существовала еще третья, средняя или примирительная (Vermittelungshypothese). В примирительно посредствующем положении находятся воззрения Де-Ветте, Креднера, Лахмана и отчасти Вейссе ²⁵.

К этой же посредствующей теории примыкают по исторической преемственности и по своему характеру и новейшие, особенно замечательные, гипотезы или теории Г. Эвальда и Ю. Гольцмана. В этих теориях принимаются принципы теорий предания и заимствования; первый по преимуществу принадлежит Эвальду, второй по преимуществу же – Гольцману; но тот и другой вместе примыкают к основной для них теории устного Первоевангелия ²⁶.

Теории Эвальда и Гольцмана являются заключительными в предшествующей им истории критики Евангельских писаний; а потому уже можно судить об их сравнительном совершенстве и важности. Но, чтобы понять все достоинство и важность этих, последних в своей истории и замечательнейших в ученом отношении, теорий, нужно иметь в виду величайшую важность самого вопроса, который может и должен решаться и разрешиться при научных исследованиях с помощью теории только устного Первоевангелия, как сравнительно более простой и прочной; потому что теория письменного Первоевангелия уже обнаружила в историческом её развитии большие и решительные недостатки. Сравнительно более достойна внимания и критического разбора, как более совершенная, теория устного Первоевангелия, в том её виде, как она, наконец, со стороны отрицательной критики, представляется у Эвальда и Гольцмана.

В чем же состоит важность самого вопроса о первоисточниках или взаимном отношении синоптиков и, соответственно тому, важность новейших теорий?

Вопрос о взаимном отношении первых трех канонических Евангелий возбуждал и возбуждает тщательное исследование ученых с целью основательно и верно выяснить причины сходства и различия, указать их источник (устный или письменный). От такого или иного решения этого вопроса зависит авторитет Евангелий, как подлинно исторических и непосредственно апостольских писаний; а такой авторитет их есть основание всей библейской науки и христианской религии; так как каноническое Четвероевангелие есть равно основной источник и для той, и для другой. Так понимает это и Церковь; так об этом судит, со своей точки зрения, и отрицательная критика.

Но церковная древность, обращая внимание на взаимные отношения синоптиков, должна была находить предметное и буквальное их согласие делом понятным и решенным в своем учении о боговдохновенности св. Писания вообще; только разности Евангелий обращали на себя особое внимание Отцов Церкви и очень рано подали им повод писать соглашения и примирения, непрерывные сопоставления и совокупные обозрения всех четырех Евангелий ²⁷. А с течением времени (у бл. Августина), и с развитием библейской науки на Западе потребовалось точнее определить взаимное сходство и различие синоптических Евангелий и открыть в таком отношении их постоянный закон или определенное правило, чтобы так решить вопрос удовлетворительно в научном смысле, и тем более тогда, когда самое учение о боговдохновенности св. Писания поставлено было и с тех пор стало на научную почву, когда оно подвергалось аналитическому разбору критики систем христианского вероучения.

Стремление к научному решению вопроса о сходстве и различии синоптиков создало обширную литературу теорий отрицательной критики и строго церковной апологетики. Перед взором отрицательных критиков сходства синоптиков являлись очевидным доказательством того, что «писатели составляли их мозаически (Гольцман)», что синоптики явно расположены по известному порядку в зависимости от главного повествовательного образца, что о самостоятельности евангелистов (будто бы) нельзя более и думать. Это – с одной стороны. С другой – разности Евангелий представлялись видимыми, а для некоторых исследователей и действительными противоречиями. Так, противоречие видели и видят, напр. в том, что ев. Лука повествует о явлениях воскресшего Спасителя только в Иудее, а ев. Матфей – только в Галилее; или одно Евангелие заключает в себе такие составные части, которых в других вовсе нет. Так, сообщаемое ев. Марком из речей Спасителя в сравнении с Евангелиями от Матфея и от Луки есть как бы самый скудный выбор из них; или ев. Лука излагает целый ряд важных речей, каковы притчи о блудном сыне (Лк. 15:11–32), о сострадательном самарянине (Лк. 10:30–37), и др., из которых оба первые евангелиста не сообщают ничего такого ²⁸. Подобные разности, противоречия, мнению критики, последовательно приняты ею как доказательства неподлинности и основания недостоверности Евангелий. А отсюда прямо следует решительное слово о неосновательности христианской богословской науки в её источнике, мифическом, мистическом или философски-теологическом, а не действительно историческом и боговдохновенном характере самой религии христианской и письменности Евангельской; а, вместе с тем, и решительный вывод относительно общественной религиозно-нравственной христианской деятельности и жизни. И если такое слово, подобное следствие в строгом смысле важно во всякое время истории христианства, то в настоящее – по преимуществу и, особенно, для нашей русской истинно православной богословской науки. В настоящее, новое время, более и более «стараются подорвать в основании высокое знание и поколебать великое здание христианской религии и нравственности», чтоб на их месте поставить универсальную систему эмпирических знаний и «воздушный замок идеально-социальной гуманности» как высшей формы, а вместе с ними и нормы сознания и жизни новых, настоящих и будущих, поколений человечества ²⁹. Для достижения цели таких стремлений с большим и вернейшим успехом стараются разрушить главное основание веры и Церкви Христовой – авторитет главного исторического документа новозаветного откровения – Божье слово, вечное Евангелие. К этой цели иногда прямо и открыто были направлены, более или менее сознательно и научно, различные теории отрицательной критики Ев. писаний, хотя с ближайшим и  непосредственным намерением изъяснить взаимное отношение синоптиков. И уже первая из таких теорий, Лессингова, носила заглавие «о евангелистах, как человеческих писателях». Но это и тому подобное служит только намеком на то, к чему послужили впоследствии все подобные гипотезы и теории. Они, большей частью, послужили к тому, что во мнении многих, даже ученых людей, ослабили авторитет Евангелия, подвергли сомнению его подлинность, более и более возбуждали вопросы касательно его достоверности и боговдохновенности; так что последняя по времени и важности теория Гольцмана открыто объявила, что о самостоятельности первых трех канонических евангелистов не может быть и речи… ³⁰ Подобным результатом была бы решительно достигнута цель антихристианских стремлений, если бы направление собственно-отрицательной критики было чуждо самоотрицания и весьма многих существенных недостатков, если бы оно не находило противодействия себе в апологетике христианства вообще и Евангелия в частности, если бы первоначальным же отрицательным теориям не противопоставлено было противоусилие последующих теорий строго церковной антикритики, чем выяснились их существенные недостатки.

Развитие отрицательной критики представляет процесс смены одних гипотез и теорий другими, а это обусловливается характером и недостаточностью предшествующих в отношении к последующим. Вследствие этого и такого развития отрицательной критики, в настоящее время выработаны ею теории с более благоприятным, для правильного решения вопроса, характером, – в духе Предания и самого Св. Писания, хотя – отчасти. Это теории с характером устного Первоевангелия, именно и преимущественно теории Эвальда и Гольцмана. Их теории тоже недостаточны, но они явились как самый последний результат всего развития исторической отрицательной критики Евангелий и представляются сравнительно более совершенными, их появление обусловлено сознанием недостаточности теории письменного Первоевангелия и всех её видоизменений.

Сравнительное достоинство теорий Эвальда и Гольцмана определяет их важность, оно принадлежит им в настоящее время как последним и совершеннейшим в обширной истории главной их задачи и как теориям именно устного Первоевангелия – теории основной и единственно правильной в своем роде – по основному принципу и характеру. Теории Эвальда к Гольцмана суть частные самостоятельные формы общей для них теории устного Первоевангелия, а эта теория в разнообразных своих видоизменениях менее недостаточна, чем теория письменного Первоевангелия.

Недостатки теории письменного Первоевангелия, как они выработаны и обнаружены в литературе Евангельской исторической критики, очень значительны и притом многочисленны, а главные из них таковы, что заставляют оставить эту теорию навсегда. Она чем более развивалась и раскрывалась, тем более представляла недостатков. Важнейшим следствием попытки этой теории объяснить происхождение и отношение между собою первых трех канонических Евангелий было то, что составление Евангелий незаметным образом отнесено было к такому времени, и оказалось делом столь второстепенным, что нельзя было и думать более об их писателях, как апостолах или даже только о сотрудниках апостольских. Еще Эйхгорн участие ев. Матфея в первом, а ев. Марка и Луки во втором и третьем Евангелиях – что он еще не мог совершенно отвергнуть – довел до весьма незначительной степени, а Шлейермахер употреблял названия: «Евангелие Матфея, Марка, Луки» только по некоторой уступчивости, как обычные названия, несмотря на то, было ли близкое или далекое участие этих «мужей» в приписываемых им Евангелиях, или не было вовсе никакого ³¹. И в самом деле очевидно, как с каждым новым видоизменением и с последующей инстанцией развития Евангельской письменности, – с каждою вновь замеченною стороною в столь разнообразных отношениях Евангелий оказывалась необходимость в новой и новой вспомогательной гипотезе ³². Вся теория становилась более и более запутанною и искусственною, а вместе с тем приходила в наиболее резкое противоречие с духом и характером того времени, когда происходили Евангелия ³³. «При этой теории, говорит Шлейермахер, должно представлять наших простых евангелистов обложенными четырьмя, пятью или шестью раскрытыми свитками и книгами, и притом на разных языках и попеременно смотрящими на них и списывающими то с одного, то с другого; а это переносит нас скорее в немецкую литературную фабрикацию ХIХ столетия, нежели в первоначальное время христианства» ³⁴. Еще Гердер был принужден оставить предположения Эйхгорна, представляя себе всю неимоверную странность такой письменности, какая должна быть в апостольский век по теории Эйхгорна, и лучше решился присоединиться к соображениям Лессинга. И если допустить подобный способ развития евангельской письменности, то он, очевидно, прямо унижает авторитет и умаляет достоверность Евангельских канонических писаний. По мнению самого Эйхгорна, только первоначальные краткие жизнеописании были настоящими подлинными историями действительно происходивших событий, а последующие сочинения, составленные на основании их, следовательно, и канонические Евангелия, содержат много произвольных прибавок и сказаний сомнительных. «Хотя Эйхгорн и считал возможным на основании канонических Евангелий восстановить первоначальные жизнеописания, составленные апостолами и заключавшие в себе несомненную и подлинную историю Иисуса Христа, но способ, употребленный им для этого, был чрезвычайно произволен. Если что-нибудь в Евангельских сказаниях не соответствовало собственным воззрениям и убеждениям Эйхгорна, то он говорил, что этого не было в первоначальных жизнеописаниях Иисуса, а прибавлено впоследствии. Например, он не верил чудесам, поэтому и утверждал, что сказаний о чудесах вовсе не было в действительно апостольских Евангелиях, что они были прибавлены к тем после, приспособительно к ограниченным понятиям людей, склонных верить в чудеса». Если так думал сам Эйхгорн, то его последователи, развившие теорию письменного Первоевангелия до последних крайностей, имели основание думать о Евангелиях еще несправедливее. Таким образом, по мнению Эйхгорна и его последователей, выходит, что наши канонические Евангелия неподлинны и, хотя они произошли независимо одно от другого, но разности, встречающиеся в них, объясняются только тем, что составители Евангелий руководствовались различными списками первоначальных Евангельских сказаний. В таком смысле эта теория, кроме противоречия её общему церковному преданию о подлинности наших канонических Евангелий, главным образом, совершенно произвольна и крайне искусственна, ибо без достаточных оснований принимает много разнообразных первоначальных (при Urschrift’е) Евангельских писаний и много их переработок. Тот же существенный недостаток теории письменного Первоевангелия – неограниченный произвол – виден и во всех видоизменениях мнения Эйхгорна у его последователей. Произвол теории письменного Первоевангелия определенно и особенно замечается в том, что она, решая исторический вопрос, сама, однако, не имеет исторического характера, в том смысле, что не объясняет существующих исторических свидетельств и некоторых, ей противоречащих, фактов и за себя не выставляет подобных. Канонические Евангелия должны были иметь общим и основным стволом своего построения и развития письменное Первоевангелие, а при этом они должны были бы заключать в себе все главное содержание апостольской проповеди, изложенной в письменном Первоевангелии, как «руководстве». А потому они должны были бы заключать в себе и такие важные пророческие места, указанные в книге Деяний апостольских, как напр.: Пс. 15:8–11, – что приводит ап. Петр в своей речи в Иерусалиме на празднике Пятидесятницы и относит к Воскресению Иисуса Христа (Деян. 2:28), в чем ему следует и апостол Павел (Деян. 13:35); или место из пророка Амоса (9:11), где апостол Иаков находит предсказание о мессианской проповеди у язычников и принятии их в мессианское царство (Деян. 15:15–17); должны были потому именно, что Первоевангелие составлено было (как предполагает теория) в качестве руководства для апостолов при их проповеди. Между тем в синоптических Евангелиях нет таких важных апостольских доказательств из ветхозаветного Св. Писания, какие находятся, однако, в апостольской проповеди, по свидетельству книги Деяний апостольских. Этот факт прямо и сильно говорит против существования письменного Первоевангелия в то время, тем более, что из апостольских посланий священного канона не сделано никаких употреблений в канонических Евангелиях, хотя им бы, как явившимся, по теории, ранее этих произведений, следовало быть во внимании евангелистов, подобно многим другим спискам и переводам, конечно, менее авторитетных авторов; между тем этого-то нигде и не видно. Не только в канонических книгах, но и нигде в новозаветной священной письменности не встречается ни одного следа от такого официального писания, как Первоевангелие Эйхгорна; между тем было побуждение, чтоб дать о нем знать и в тех письменных произведениях апостольских, которые дошли до нас. Ап. Варнава, например, посылается в Антиохию для того, чтоб утвердить в вере новообращенных христиан и просветить их учением Христовым, но о письменном документе или Первоевангелии в этот раз ничего не сказано (Деян. 11:22–27). Даже при первом послании ап. Павла и Варнавы к язычникам (Деян. 13:1 и сл.) сказано только: «тогда они (апостолы), совершив пост и молитву, и возложив на них, т. е. на Варнаву и Павла, руки, отпустили их»; а о письменном Первоевангелии ничего не говорится. При путешествии ап. Варнавы и Марка в Кипр (Деян. 15:39 и дал.) опять ничего не упоминается о письменном Первоевангелии. В посланиях апостольских, особенно в пастырских посланиях ап. Павла к Титу и Тимофею, также ничего не говорится о письменном официальном Евангелии и тому подобном ³⁵. Евангелист Лука, указывая в предисловии к своему Евангелию на многих лиц, начавших составлять повествования о Христе, ничего не говорит о самом замечательном источнике, для всех основном, как Первоевангелие (Лк. 1:1–4). Скорее можно указать факты, отрицающие существование письменного Первоевангелия. Так ап. Павел, говоря об установлении таинства евхаристии (1Кор. 11:20 и д.), прямо, исключает для себя самого письменный источник сведений об оной: εγω γαρ πάρελάβων άπο του Κυρίου, ο και παρεδωκα υμιν, οτι ο Κύριος.. ελαυεν άρτον (ст. 23; ср., Гал. 1 и 2)... и постоянно ссылается только на устное Евангелие (как напр. 2Тим. 2:2 и д.: ср. Рим. 10:14–17; 2Тим. 1:1–2 ср.; Евр. 2:1–4. Гал. 3:2–5). Евангелист Лука также прямо ссылается на предание, говоря: καϑως παρεδοσαν ημιν οι απ άρχης άυτοπτάι κάι υπηρεται γενομενοί του λογου (1, 2). Еще определеннее говорит относительно этого ап. и ев. Иоанн: о ην απ αρχής, о ακηκοαμεν, о εωράκαμεν τοισ οφϑαλμοίς ημών, ο εϑεασαμεϑα και αι χειρες ημών εψηλαφησαν περί του λογου της ζωής … ο εωρακαμεν και άκηκοαμεν, απαγγελλομεν υμιν...και ταυτα γραφομεν υμιν...και αυτή εστιν η αγγελία... (1 Соб. Иоан. 1:1–5). Итак, в апостольских Посланиях, Деяниях и Евангелиях не только нет упоминания о письменном руководственном Евангелии, а есть, напротив, прямое отрицание существования его, и оно особенно важно ввиду до невероятности обширной генерации, разнообразия и разнохарактерности Евангельских писаний – по теории письменного Первоевангелия. Такой обширной и разнообразной письменности, как она предполагалась Эйхгорном и его последователями, и в таком роде между иудеями в раннее время апостольского периода, не могло быть ³⁶. Но если бы письменное Первоевангелие тогда существовало и в столь многочисленных рецензиях, составленных разными лицами и во многих местах; то не могла бы быть совершенная утрата всех его экземпляров: этого не могло быть с ним, как с документом официальным, в самой высшей степени авторитетным и исключительно главным в апостольское и еще более в последующее время. Но о нем не осталось даже и воспоминания ни в одном округе всей вселенской церкви. О нем ничего не говорят Отцы церкви: Папий, Иустин, Ириней, а главное – тщательный исследователь текста Св. книг Ориген и усерднейший библиолог и историк Евсевий Кесарийский. Не только Отцы церкви не упоминают о письменном Первоевангелии, но даже и еретики не упрекают их со своей стороны в потере или искажении этого основного и священнейшего писания со стороны православных. Существуют многочисленные свидетельства в Отеческой литературе относительно Евангелий; но со всеми ими, даже древнейшими, определеннейшими и авторитетными нисколько не согласна теория письменного Первоевангелия, потому что они свидетельствуют только о происхождении наших канонических Евангелий непосредственно от апостолов или ближайших учеников и сотрудников апостольских ³⁷. Эта историческая неизвестность Эйхгорнова Первоевангелия противоречит и его цели. Если признать его существование действительно историческим с целью, указанной Ейхгорном, то по самой этой цели оно никак не должно было изменяться в своем составе и никем даже из двенадцати апостолов, оно могло только переводиться на разные языки; а вместе с тем, по своей цели, Первоевангелие должно было бы остаться на все времена основным неизменным письменным документом и священно авторитетным руководством, а в Отеческой литературе были бы бесчисленные указания на него. Но ни его самого, ни упоминания о нем нет, как и не было во Вселенской церкви ³⁸. Наконец, эта историческая неизвестность о существовании письменного Первоевангелия переходит в решительное отрицание оного по смыслу самой его цели. Теория, основанная Эйхгорном и развитая его последователями, принимает, с одной стороны, самое древнейшее письменное Евангелие для того, чтобы учение и жизнь Иисуса Христа были в нем, как в скрижали завета, неизменны, неприкосновенны, а с другой допускает как равно непременное и историческое явление, что эта, по идее неизменная, скрижаль должна была пройти множество переработок, различно измененных рецензий, дополненных или сокращенных переводов. Логическое противоречие здесь очевидно. Должно признать – или Первоевангелие существовало для того, чтобы не видоизменялось Евангелие, или существовали Евангелия в многоразличных рецензиях потому, что Первоевангелия не существовало. Историческая неизвестность того и другого дает возможность и право признать решительным это противоречие в теории Эйхгорна и, вместе с тем, саму теорию не имеющей научного значения. Так, желая объяснить взаимное отношение синоптиков, теория, основанная Эйхгорном, представляет никак непримиримое противоречие самой цели Первоевангелия с предполагаемым непременным существованием многоразличных его видоизменений, а потому она отрицает сама себя. Противоречие и самоотрицание, как существенный и решительный недостаток теории письменного Первоевангелия, побуждает признать ее неудовлетворительною навсегда, тем более, что такое признание основывается и на всей истории её развития. Чем более развивалась и усовершенствовалась теория Эйхгорна, тем более и сильнее выяснялась, определялась и увеличивалась решительная недостаточность её ³⁹. И эта недостаточность так ясна и определенна, что может служить мерою неправильности и недостаточности других теорий: большее или меньшее сходство и относительно значительная связь всякой данной теории с теорией письменного Первоевангелия служат ручательством большей или меньшей неправильности и недостаточности оной. Так это и относительно теорий устного Первоевангелия, насколько и как они сближаются с тою.

Теории устного Первоевангелия, по своим принципам и характеру несравненно лучше теорий первого рода, остаются после этих единственными, которые имеют возможность решить важный исторический вопрос о взаимном отношении первых трех канонических Евангелий. Но и этого рода теории в своих разновидностях, смотря по близости, связи и сходству их с теорией письменного Первоевангелия могут быть и, действительно, неодинаково важны, и в разной мере верны. Менее верными представляются собственно теории заимствований, как стоящие по своему характеру ближе к теории разных рецензий письменного Первоевангелия, а более верными – теории предания, как стоящие в обратном отношении к той; правильно развитые в виде научных теорий предания и отчасти заимствования, эти теории, очевидно, должны быть вернее, если они держатся только предания, как непосредственного источника наших канонических Евангелий, и менее верны, если принимают за действительный факт заимствования.

Теориями, совмещающими в себе два вида второго рода (устного Первоевангелия), т. е. теориями примирительными, имеющими в последнее время наибольшее значение и достоинство при своем собственном совершенстве, могут и должны быть признаны теория Эвальда и, как некоторое видоизменение её с целью усовершенствования, в смысле упрощения и пополнения, теория Ю. Гольцмана.

В настоящее время эти две теории – самые главные, лучшие, относительно более правильные и обстоятельные из всех других теорий того же рода, уже к ним примыкают и стоят под их влиянием другие, как, например, теория (гипотеза – точнее) Бунзена ⁴⁰, гипотеза Weizsäcker’a ⁴¹. Относительное достоинство теорий Эвальда и Гольцмана состоит в их преимущественно научном характере и постановке; они стоят, не только на теоретических соображениях, но и на филологических и исторических данных, обнимают свой предмет, со своей точки зрения, вполне; при этом обе стараются держаться вдали от Эйхгорнова письменного Первоевангелия и, следовательно, ближе стоят, к истинной цели и прочному научному результату критико-исторических исследований канонических Евангелий ⁴².

Но приближение имеет разные степени близости. В какой мере теории Эвальда и Гольцмана достигают своей цели и каков результат их исследований в отношении к строгой библейской науке, это может показать критический разбор этих теорий. А потому, имея в виду важность вопроса о первоисточниках первых трех канонических Евангелий, историческое прошедшее теорий письменного Первоевангелия, настоящее исключительное положение теорий Первоевангелия устного в трудах Эвальда и Гольцмана, – должно строго критически и подробно разобрать именно эти труды с целью определить степень их важности, правильности и удовлетворительности в решении ими своего и, вообще, весьма важного вопроса о взаимном отношении Евангелий от Матфея, Марка и Луки. Для достижения этой цели должно следовать методу и руководствоваться принципами по преимуществу самих же авторов – Эвальда и Гольцмана, стоя по преимуществу на одной с ними почве, – на теоретических, филологических и исторических основаниях, – с сознанием, что так лучше выяснится дело: откроются существенные недостатки, истинно принадлежащие рассматриваемым теориям, сами собой окажутся требования и определятся указания известных улучшений; а надлежащие и действительные улучшения теорий, единственно пригодных в своем роде и виде для решения данного вопроса, дадут надлежащий научный результат, – прочный ответ на столь важный вопрос, – что составляет конечную цель настоящего исследования.