Глава VIII

В то время, когда инок Павел совершал свои подвиги ради восстановления «древлеправославной» иерархии, странствуя по восточным странам, проживая в Константинополе и Вене, – инок Геронтий, со своей стороны, занимался приведением Белокриницкого монастыря в приличное для будущей епископии устройство. С особенным прилежанием занялся он этим делом, когда получил из Царьграда утешительное известие о заключении письменных условий с босно-сараевским митрополитом Амвросием. Так как возведение большого рахмановского дворца, где предполагались покои для будущего «владыки», еще не было и начато, то Геронтий озаботился, во-первых, приличным устройством временного помещения для митрополита Амвросия.

Для сего предназначался незадолго перед тем построенный небольшой деревянный домик о шести комнатах, о котором мы уже упоминали выше: в нем четыре комнаты отделены были собственно для помещения Амвросия, а две остальные назначены, для переводчика и для инока Павла, постоянное присутствие которого при особе Амвросия, в звании его письмоводителя, а на самом деле в качестве управляющего всеми церковно-иерархическими делами старообрядцев, считалось необходимым.

Другой заботой Геронтия было приготовить помещение для амвросиева сына с семейством. По заключенным в Константинополе условиям, монастырь обязан был купить для него дом в полную его собственность; но на первый раз Геронтий нашел удобнейшим предоставить в распоряжение Георгия Амиридиса монастырский двухэтажный деревянный дом, известный под именем «дуниного дома». Дом этот был уже довольно стар, но Геронтий обновил его, вновь оштукатурил и выбелил; помещение в нем было просторное, – из семи комнат; а главное удобство состояло в том, что он находился у самой монастырской ограды⁴⁵⁵, так что Георгий мог во всякое время бывать у отца.

Тогда же Геронтий нашел нужным съездить еще раз в Москву. Правда, в Москву уже ездил, не задолго перед тем, для сообщения известий о приобретении епископа, инок Алимпий, который даже привез оттуда устроенное, по усердию московских раскольников, полное архиерейское облачение для Амвросия и другие необходимые при архиерейской службе принадлежности.

Но и сам Геронтий считал нелишним повидаться с московскими благотворителями для совещания в настоящих чрезвычайных обстоятельствах и для приобретения новых пожертвований на предстоящие многочисленные расходы. Имел Геронтий и еще одно важное побуждение побывать тогда в Москве. Дело касалось именно священноинока Иеронима, который должен был совершить приятие Амвросия от церкви в раскол. Мы говорили уже, что относительно самого Иеронима существовало сомнение, действительно ли получил он исправу от мануиловского попа Алексея, так как этот последний долгое время отвечал уклончиво на вопросы о чиноприятии Иеронима, хотя и дал, наконец, письменно утвердительный ответ.

Толки по поводу этих уклончивых отзывов попа Алексея, не вполне утихшие и в белокриницком старообрядческом обществе, могли дойти до русских старообрядцев и здесь еще скорее возбудить сомнения насчет исправы Иеронима, а затем и насчет исправы самого Амвросия, что повлекло бы последствия крайне неприятные для учредителей белокриницкой иерархии. И такие сомнения, как видно, уже существовали у русских старообрядцев, – по крайней мере, московские, при свидании с Алимпием, прямо сказали этому последнему, что хорошо бы он сделал, если бы привез Иеронима в Москву для окончательной исправы от которого-нибудь из существовавших на Рогожском кладбище беглых попов и священноиноков.

Отпустить в Москву Иеронима, человека не отличавшегося трезвостью, с таким провожатым, как инок Алимпий, самого Павла выводивший из терпения своими поступками в хмельном виде, Геронтий нашел небезопасным, и поэтому-то, главным образом, решился, несмотря на все недосуги, сам отправиться с Иеронимом в Москву.

Рахмановы и другие московские радетели заграничной иерархии приняли Геронтия, как и всегда, с большим вниманием, – удовлетворили все его просьбы; что же касается Иеронима, то его принял к себе на духе известный всем московским раскольникам того времени священноинок Иларий, и этого, в глазах старообрядцев, было вполне достаточно, чтобы отселе считать Иеронима «бессумнительно» принятым в старообрядчество⁴⁵⁶.

Геронтий, на этот раз, в Москве пробыл недолго: он спешил в Белую-Криницу, где его присутствие было необходимо, тем более, что амвросиева приезда там ожидали в непродолжительном времени⁴⁵⁷. Прощаясь с ним, Рахмановы выразили желание, что хорошо было бы кому-нибудь из московского старообрядческого общества самолично присутствовать при торжественном прибытии Амвросия в Белую-Криницу и при совершении над ним чиноприятия. У них имелся в виду и способный на то человек – шурин Досужева, тогдашнего попечителя Рогожского кладбища, В. В. Борисов, который в это время находился в Чернобольском монастыре на богомолье.

Рахмановы поручили Геронтию заехать в Черноболь, повидаться с Борисовым, объявить ему о желании московского общества и пригласить его вместе отправиться за границу. Все это Геронтий исполнил в точности; он и со своей стороны очень упрашивал Василия Васильевича съездить в Белую-Криницу; но этот последний, несмотря на все желание быть свидетелем великого, невиданного у старообрядцев торжества, ехать не решился: его, привыкшего к покойной и привольной жизни, очень напугали рассказы Иеронима о трудностях и опасностях секретной переправы через границу⁴⁵⁸.

12-го (24-го) октября 1848 года, Амвросий со всею свитой приехал в Черновцы. Павел немедленно известил об этом Геронтия и тогда же Геронтий сделал распоряжения относительно торжественной встречи митрополита, по заранее условленному плану. Впоследствии, сидя в Шлиссельбургской крепости, он с восторгом воспоминал все подробности этого достопамятного для старообрядцев события и описал их со своим обычным витийством, изукрасив, притом вымыслами собственной фантазии, которые, быть может, и сам уже принимал тогда за действительность⁴⁵⁹. Обстоятельства сделанной Амвросию встречи в Белой-Кринице мы изложим сначала по геронтиеву рассказу.

До сорока человек белокриницких и климоуцких молодых липован верхами, под предводительством дворника, встретили амвросиев поезд за две мили от Белой-Криницы, на повороте с большой (царской) шоссейной дороги, и, окружив экипаж Амвросия, провожали его до самого селения. Здвсь, как только показался поезд, на обеих колокольнях, и сельской и монастырской, начался торжественный звон; все белокриницкое и климоуцкое население вышло смотреть на небывалое зрелище – приезд старообрядческого архиерея: народ двух ближайших сел, весь, яко вторым на землю Спасителя нашего Иисуса Христа приходом, возбужден (!), от старца до сущего младенца, на руках матерних несома, тревожно на встречу преосвященнейшего своего владыки (идяше), спешно друг друга предворяя»…⁴⁶⁰

Поезд направился первоначально к приходской сельской церкви: здесь ожидали Амвросия священноинок Иероним, «… в облачении, с крестом и весь освященный причет (?) со свещами и хоругвями»⁴⁶¹. Как только Амвросий вышел из экипажа, народ, стоявший около церкви, «… по обычаю своего привета, весь ниц на землю пад, поклонися ему». Амвросий вслед за Иеронимом вошел в церковь, приложился к местным иконам и, обратясь к народу, сказал: «Мир всему православию сему!»; народ же взаимно благодарностью отвеща: «И духови твоему, преосвященнейший владыко!» и так же, паки ниц падше, поклонися»⁴⁶².

Из приходской церкви Амвросий отправился к монастырю пешком. «По обою страну его (повествует Геронтий) следоваху наши послы (Павел и Алимпий), созади же переводчик и ближайшее семейство его, посем весь всего села народ; настоятель же монастыря при хоругвях, с предходящими свещники, со всею своею братией, во святых вратах в два ряда чинно поставленною, настоятель и клир в соборных мантиях, прочие же братия обычно в келейных, вси кукольми покровени бяху, дожидая прихода преосвященнейшего своего владыки. И егда приближися владыко ко святым вратам, предвратной икон три поклона положив, настоятеля и всю братию поздравствова.

Настоятель же и вся братия такожде ниц вси падше до земли поклонишася ему, и, воставше, настоятель с хлебом и солью приветствова святителя». На заключительные слова Геронтия: «Благослови, владыко, входом твоим святое место сие» – Амвросий, «… чрез толка уведав сей благоприятнейший к нему привет, сотвори входа молитву, рек: «Благословен вход святых твоих, всегда и ныне, и присно и во веки веком (sic!) и знаменова крестообразно святыя врата, и лик отвtща: аминь. Хоругви же с предыдущими свещники двинулись в ход, а клир от лица церкви умильный Песни-песней испусти глас: «На ложи моем в нощи искал, его же возлюби душа моя» и пр⁴⁶³.

Шествие направилось к монастырской церкви: «… церковь же вся освещена бе светозарным блеском, храмового праздника светом, – местные большого калибра свещи, среди церкви висящее паникадило и вси приправленные иконам лампады возжены быша». Между тем, священноинок Иероним, возвратившись в монастырь, успел снова облечься в ризы и с крестом в руках встретил Амвросия при входе в монастырскую церковь: «… стоя во дверех церкви и осенив путников крестом, он воскликнул: «Благословен еси грядый!» – и клир высоко возвел свой глас: «Во имя Господне, осанна в вышних!» – и егда же вступиша вси, елико их церковь вмести, положиша обычный прихода седмипоклонный начал, таже начася молитва очищения от скверны⁴⁶⁴. По молитве же, преосвященнеший владыко, осенив себя крестом, и по лобзании отдал священноиноку, посем лобызал царские двери и местные иконы, таже обратяся к настоятелю с братией и всему предстоящему миру мир дал».

Геронтий отвечал ему новым приветствием и затем обратился к народу с поздравительной речью, которую заключил следующими словами: «Идите кийждо с миром в домы своя, молитву творяще, ибо драгие сии наши гости не без утомления суть и мы долженствуем опочитие им дати». Из церкви Амвросия так же торжественно, – со свещами и пением, – проводили до самых келий, где приготовлено было приличное торжеству, «учреждение».

Так происходила, по описанию Геронтия, торжественная встреча митрополита Амвросия в Белой-Кринице, – все будто бы происходило чинно, благолепно, умилительно. Но в действительности было несколько иначе. Не говоря уже о том, что не было ни приветственных речей, ни торжественного пения избранных из «Песни-песней» стихов, ни других подобных церемоний, должно заметить, что вообще порядка при встрече Амвросия было очень мало и соблюсти его было очень трудно, особенно между толпами липован, которые руководились единственно любопытством, – желанием посмотреть – кого это привезли к ним калугеры, а вовсе не теми чувствами благоговения к «богодарованному владыке», о которых повествует Геронтий.

Общее впечатление, какое вынес народ из встречи Амвросия, совсем не походило на чувства умиления от всего здесь виденного и слышанного; напротив, большинство народа соблазнилось тем, что пришлось увидеть и услышать, и все разошлись в недоумении. Этому способствовали особенно два обстоятельства. В сельской церкви, приложившись к иконам, Амвросий обратился к народу и стал благословлять, хотя двуперстно, но обеими руками, чего раскольники до тех пор не видывали и что еще в первые времена раскола оглашено было никонианским нововведением⁴⁶⁵.

Непосредственно за этим последовало и другое обстоятельство, уже окончательно соблазнившее липован. Когда Амвросий благословлял народ, Огнянович обратился к певцам и велел им петь, по православному обычаю, ис-пола-эти-деспота. И так как липованские певцы не могли даже понять, чего от них требуют, то Огнянович и сын Амвросия, Георгий, сами затянули и пропели это приветствие своим гнусливым греческим напевом. Та же история повторилась и в монастырской церкви. Это странное и неприятное, особенно для непривычного уха, пение каких-то неслыханных и совершенно непонятных липованам слов, которые им пришлось услышать в своих «древлеправославных» храмах, исполняемое какими-то невиданными людьми, очень похожими на турок, по крайней мере, с турецкими фесами в руках, произвело на липованский люд весьма тяжелое впечатление.

«Вот так благочестие привезли нам! Да это чистые турки!» – «Господи, уж не последнее ли время пришло? В церкви запели что-то, чего и понять не можно!» – такие речи вели между собою липоване, расходясь по домам, после торжественной встречи Амвросия⁴⁶⁶. Правда, инок Павел, смотревший на все это с великим прискорбием, употребил все меры, чтобы успокоить липован, и изгладить неприятное впечатление, какое произвели на них Огнянович и Амиридис своим пением: он поспешил разъяснить им, что пропетое сими последними греческое многолетие есть необходимая принадлежность всякого архиерейского служения и издревле употреблялось в русской церкви, в доказательство чего представил старопечатный иосифовский «Потребник», где многолетие это напечатано славянскими буквами без перевода⁴⁶⁷; а для того, чтобы не смущался липованский слух греческим напевом, он немедленно переложил ис-полла-эти-деспота на напев старообрядческий⁴⁶⁸. Липоване успокоились; но, тем не менее, остается несомненным, что торжественная встреча Амвросия в Белой-Кринице далеко не имела той чинности и умилительности, которыми так изобильно украсил ее инок Геронтий в своем описании.

Спустя две недели после торжественной встречи «богодарованного владыки», в Белокриницком монастыре происходило новое торжество – чиноприятие Амвросия от православия в старообрядчество и вместе, так сказать, утверждение его в сан «белокриницкого и всех древлеправославных христиан митрополита». Время между этими двумя торжествами было проведено не без дела. Амвросия старались приучить сколько-нибудь к липованским порядккам, особенно же произносить по-славянски все те молитвы и возгласы, которые, во время литургии, архиерей должен провозглашать во всеуслышание народа.

Так как Амвросий не умел ни читать, ни говорить по-славянски, то, по необходимости, пришлось предоставить ему читать все молитвы и вообще отправлять службу по греческому служебнику, в котором, разумеется, везде напечатано было Ἰησοῦς, аκκиκлуия трижды, на проскомидии повелевалось приносить пять просфор, петь на клиросе: Господи спаси благочестивыя, к Достойно и праведно прибавлять: покланятися Отцу и Сыну и Св. Духу, Троице единосущней и нераздельней, – содержались вообще все именуемые у старообрядцев никонианские новопременения в чине литургии.

Во избежание соблазна, Павел и Геронтий признали необходимым сохранять в тайне от липован, что Амвросий будет служить по греческому, т. е., как они понимали, еретическому служебнику; а дабы не выдать секрета и избежать вящщего соблазна, убедили Амвросия, по крайней мере, возгласы выучиться произносить по-славянски. Назначенный для его употребления архиерейский служебник был нарочно переписан в особую тетрадь таким образом, что все возгласы и молитвы произносимые архиереем вслух были выписаны из иосифовского служебника по-славянски, но греческими буквами⁴⁶⁹.

Приучив Амвросия читать написанные таким способом молитвы и возгласы, Павел и Геронтий надеялись, что теперь он в состоянии отправить службу, не причиняя большого соблазна липованам. Другое, более важное дело, которым занят был инок Павел в эти две недели по приезде Амвросия в Белую-Криницу, составляли приготовления к «действию чиноприятия».

Давно уже, с тех самых пор, как начал питать сомнения относительно раскольнических сказаний о «сокровенных древлеправославных епископах» и, вместе с этим, пришел к убеждению, что потребный старообрядцам епископ может быть принят только из сущих в ереси, инок Павел занят был вопросом о чинопрятии, какому необходимо будет подвергнуть этого первого старообрядческого епископа, имеющего начать собою целый ряд последующих и положить, таким образом, начало новой, самостоятельной иерархии у старообрядцев.

Правильному, с раскольнической точки зрения, решению этого вопроса, он справедливо придавал великую важность, имея в виду, какие споры и несогласия возникали между старообрядцами в прежнее время по вопросу о чиноприятии беглых попов, и основательно предполагая, что еще больше подобных, весьма опасных для будущности новоучреждаемой иерархии, распрей и споров может возбудить вопрос о чиноприятии епископа, если не позаботиться устранить их заблаговременно тщательным обсуждением и решением сего вопроса.

Сколько мог, Павел действительно позаботился об этом. Для вразумления и руководства старообрядцев, чтобы навсегда устранить всякие, с их стороны, недоумения относительно учреждаемого архиерейства, он составил несколько сочинений, в которых подверг тщательному рассмотрению вопрос, как вообще – о приятии епископа от сущих в ереси, так, в частности, – о приятии епископа именно от греческой церкви.

Мы видели, что еще в 1841 году, приготовляясь ехать в Россию для ближайших совещаний со здешними старообрядческими обществами по делу о белокриницкой архиерейской кафедре, тогда только что начатому, инок Павел написал от имени всего белокриницкого братства «послание» к московским старообрядцам с двумя прибавочными статьями⁴⁷⁰. Поставив вопрос: возможно ли, в том случае, если предполагаемый «древлеправославный» епископ обретен не будет, принять епископа от сущих в ереси?

Решая вопрос этот положительно, инок Павел изложил здесь, в одной из добавочных статей⁴⁷¹, так сказать, догматические основания, почему и сущий в ереси епископ может быть принят старообрядцами без всякого сомнения.

Он выходил из того общепринятого у раскольников – поповцев положения, что все еретики, «… кои имеют трехпогружательное крещение, не требуют повторения ни крещению, ни хиротонии, а точно непременно требуют от православной церкви в самом присоединении Духа Святого сообщения; но так как этому положению, которым признается за таинствами, совершаемыми у еретиков, до известной степени, сила действительных таинств, противоречило другое, всеми вообще раскольниками принятое правило, что «… в еретических сонмищах ни единой же тайны несть»⁴⁷², на каковое противоречие некоторые и указывали Павлу (а беспоповцы и постоянно указывают поповцам), то в отстранение всяких «недоумений» инок Павел и признал за нужное подвергнуть разъяснению это, будто бы только кажущееся, противоречие.

Если в еретических обществах «… ни единые тайны несть», – если таинства, у них совершаемые, не суть действительные таинства, то каким же образом хиротонисанный в ереси, т. е. на самом деле не имеющий священства, по переходе в старообрядчество, является, без новой хиротонии, имеющим священство? Вот какой вопрос задавал себе Павел, и здесь-то, в решении этого вопроса, он изложил те догматические суждения свои о таинстве священства вообще и еретической хиротонии в частности, посредством которых думал навсегда устранить всякие сомнения старообрядцев об епископском достоинстве их будущего архиерея, подлежащего чиноприятию от ереси.

Суждения эти, как сейчас увидим, в высшей степени странны, основаны на самых непозволительных софистических уловках, вроде тех, к каким, в свое время, так часто прибегал любимый и уважаемый Павлом автор «Поморских ответов», и однако же защитниками прежнего и нынешнего раскольнического священства приняты (нужды ради), как единственное мнимо-богословское основание, на которое могут они опереться для защиты этого священства. Оба приведенные выше общепринятые у старообрядцев положения Павел признает правильными; но старается доказать посредством разных словоизвитий и уловок, что противоречия между ними нет: «воистину (писал он) у еретиков ни единыя тайны несть; не глаголем же действия у них несть». Это значит: благодатной силы, принадлежащей таинствам, таинства совершаемые еретиками не имеют; но внешние, формальные действия таинств у еретиков соблюдаются, например, в крещении – троекратное погружение в воду, в хиротонии – возложение рук и пр.

Для каждого знакомого с учением православной веры и для каждого вообще здравомыслящего человека вполне ясно, что сущность таинства заключается в присущей ему сил благодати и что формальные действия сами по себе, без сопровождающей их благодатной силы, никакого значения не имеют, якоже и не суть. По мнению же Павла, в этих формальных действиях, например, в рукоположении, совершаемом и без преподания благодати священства еретическим епископом, заключается такое важное значение, что действий этих у старообрядцев не властны совершить даже лица, якобы имеющие власть преподавать самую благодать священства.

Это он старается доказать примером, или, по его выражению, «… прикладом от бываемой вещи». «Скудельный сосуд (рассуждал он) состоит из вещества, еже есть глина; вид же сосуда из глины по требующемуся образу соделан; а совершенство сосуда огнь соделывает. И дóндеже сей сосуд из помянутого вещества устроенным видом пребывает, совершенно потребу исполнять не может, сиречь варения или налития воды удобно содержать; а егда ожжется огнем, тогда совершен и благопотребен на всякое подобающее дело будет. Приидем же отсюда на хиротонию инославных религий. В тех убо хиротония два существа токмо имать: вещество и вид, вещество – определяемый человек, вид же его соделывается от рукоположения; а третьей, совершительной силы, еже есть благодати Св. Духа, не имеет… К сему что остает таковому в ереси хиротонисанному лицу, аще приидет в православие, дополнить? Благоявленно есть, ничто же ино, токмо на имеющуюся с ним хиротонию восприяти совершительную силу Духа Святого».

Это рассуждение, по своей очевидной странности, возбуждало многие вопросы и недоумения, как, например, следующие, ближайшим образом из него вытекавшие: если хиротония еретическая не имеет благодатной силы, то какое же могут иметь значение, совершаемые в оной, формальные действия и какая в них надобность тому, кто сам может преподавать благодать хиротонии? И где у старообрядцев это лицо, могущее преподавать благодать священства, или, как выражается Павел, совершительную благодать Св. Духа в хиротонии?

Совершение таинства хиротонии, власть на преподание в оном благодати Св. Духа принадлежит единственно и исключительно епископскому сану; священники, совершающие у старообрядцев чиноприятие приходящих от ереси, если бы даже они были законные священники, не могут преподавать того, чего сами не имеют. Особенно этот последний вопрос, всегда служивший со стороны православных (также и беспоповцев) сильнейшим возражением против раскольнического бегствующего священства, приобретал теперь значение ввиду того обстоятельства, что беглому раскольническому попу предстояло сообщить благодать хиротонии даже епископу, хиротонисанному в ереси, по мнению старообрядцев, т. е. не имеющему благодати архиерейства.

Павел, действительно, нашел нужным войти в ближайшее рассмотрение этого вопроса, употребил всю силу своей диалектики, чтобы решить его в пользу раскольнического священства. «Мнози глаголют (писал он): аще кто чего у себя не имеет, того и другому подати не может; священник на рукоположение должной власти у себя не имеет: то како другому, требующему сего, подаст? Аще и покусится даяти, окажется дело несвойственно».

Выразив так определенно сущность вопроса, что же отвечал на него Павел? Первое положение, на котором основан вопрос, он признает правильным: «… воистину тако есть, – аще кто чего у себя не имеет, того и другому подать не может»; не отрицает и второго положения что «… священник не приял на себя власти на хиротонисание и хиротонисати не может»⁴⁷³; но хиротонисании (продолжал Павел) здесь и надобности не имеется, власть же на преподание лагодати рукоположения будто бы и священник имеет наравне с епископом: «… егда священник, по христову словеси, рекшему: туне приясте, туне дадите, и по разуму святой церкви, приял благодать священнодействия совершенну и равну, такову, якову же прияли епископы, митрополиты и самые патриархи, то всяко может, по вышереченному глаголу Христову, и сам туне подати (сию благодать священнодействия) волею приходящему от внешней религии, трехпогружательно крещенному, как иерею, равно так и архиерею, без всякого сумнения».

Такова основная мысль, на которой тщится Павел построить свой ответ, и в подтверждение этой лживой, самопроизвольной мысли он приводит, разумея и толкуя по своему, разные правила и изречения святых отцов яко бы о совершенном равенстве епископов и пресвитеров относительно преподания, во всех вообще таинствах, даров благодати. Так, между прочим, он заимствует из «Кормчей» следующее изречение: «… токмо, бо яко не поставляет иерей от епископа разнствует, священство же совершенно имать» («Кормчая», на л. 83 на обороте, в красных строках); из бесед св. Златоуста – следующие слова: «… яко между епископом и пресвитером ни едино различие бысть, понеже и пресвитером церкви попечение вверено бысть, и еже об епископех рече, пресвитером достоит, токмо бо единым устроением они высочайшие суть»⁴⁷⁴.

Особенно же вот какому доказательству Павел придавал большую важность. «Аще бы (рассуждал он) святая церковь, идеже несущу епископу, не уполномачивала иереев на принятие священных лиц, приходящих от еретик, равномощным исправлением и подаянием благодати Св. Духа на священнодействие: то всяко бы в соборных правилах и в номоканонах непременно ограничила разделением – дабы принимать приходящих от ереси простолюдинов иерею, а хиротонисанных – архиерею. Но сего разделения нигде во святом писании не видится и даже не слышится⁴⁷⁵, кроме всеобдержного изречения: «… приимати архиерею, или иерею» («Потребник вел.» в чине приятия от ереси приходящих), и паки шестого вселенского собора правило 78 сице глоголет: «… приходяй к соборней церкви веру являет пред епископом или пред пресвитером» («Кормчая», гл. 17)⁴⁷⁶.

Затем, указав еще некоторые «смотрительные случаи», Павел излагает следующее, им самим измышленное, якобы на основании сих «смотрительных случаев», общее правило: «… идеже присутствуют главнейшие члены, там оставляется тем совершенства вещи показати, а идеже сим несущим, тамо благодать Божия чрез посредство меньших совершенство творит».

Такими-то доводами инок Павел старался доказать, что иерею, равно так и архиерею, имеющему на себе видотворные действия еретического рукоположения, может и священник благодать хиротонии сообщить. Для всех мудрствующих «по разуму святой церкви» сама собою очевидна совершенная лживость аргументации в этих рассуждениях Павла, где самым непростительным образом искажены и перепутаны основные догматические понятия о различии епископского и пресвитерского чина, равно как о различии даров благодати в различных таинствах, по силе которого, например, таинство миропомазания не может сообщить даров, преподаваемых в таинстве хиротонии⁴⁷⁷, и где к тому же с очевидной недобросовестностью искажен подлинный смысл церковных правил и отеческих изречений.

Павел хорошо знал, для кого пишет свое сочинение: он справедливо рассчитывал, что для всех старообрядцев поповского согласия, представленные им доводы будут иметь полную силу убедительности уже потому только, что если бы они признали их несостоятельными, то принуждены были бы признать несостоятельность и всего учения о бегствующем священстве, отказаться не только от желаемого приобретения епископа, но и от всех прежде бывших и оставшихся иереев, иереями же принятых от ереси в сущем их сане.

Таким образом инок Павел был уверен, что представил старообрядцам вполне достаточные догматические основания, почему священные лица, получившие еретическое поставление, но крещеные трехпогружательно, – все равно, будет ли то пресвитер или епископ, – переходя в старообрядчество, будто бы без всякого сомнения могут быть приняты старообрядческими иереями с сохранением принадлежащих им санов. Каким же чином сии священные лица могут быть принимаемы, и каким чином надлежит принять именно желаемого старообрядцами епископа? Вопрос этот Павел рассмотрел с особенной обстоятельностью. Он сделал в «послании» самый полный свод всех «соборных правил» и «святоотеческих подобий», относящихся к приятию от ереси приходящих, с толкованиями на сии правила и подобия, историческими и иными примечаниями.

Прежде всего изложил он правила относительно еретиков, подлежащих приятию третьим чином, из которых вывел заключение, что приходящие от сих еретиков священные лица могут быть без всякого сомнения принимаемы у старообрядцев в сущем их сане также посредством третьего чина. Он привел именно: карфагенского собора пр. 69 с толкованием, второ-первого собора пр. 15, опять карфагенского собора пр. 70, с толкованием же и «изъяснением ереси донатиан», шестого вселенского собора пр. 95, в толковании, с изъяснениями несторианской и евтихианской ересей.

Затем следуют сюда же относящиеся святоподобия: мнимое приятие святым Максимом исповедником Пирра патриарха и Феодосия епископа от ереси единовольников, с подробным «изъяснением» сей ереси, еще святым Саввою Освященным – Иоанна патриарха иерусалимского от ереси севировой, также с подробным «изъяснением» сей ереси, и, наконец, седьмым вселенским собором – епископов-иконоборцев, с пространными историческими сказаниями и замечаниями об иконоборной ереси.

Много раз и весьма обстоятельно было доказано не только православными, но и беспоповскими писателями, что все эти правила и святоподобия не могут иметь приложения к действиям старообрядцев, приемлющих бегствующее священство; но, разумеется, Павел, как и все поповцы, никакими доводами противников не убеждался и на основании указанных правил и святоподобий решительно утверждал, что если между существующими инославными религиями найдутся такие, которые не превосходят меру лжеучений донатианских, Нестора, Евтихия, Севира и иконоборческих (а таковых религий, – прибавлял Павел, – «...достаточно можно обрести в иных, кроме России, державах»), то приходящие от оных епископ без всякого будто бы сомнения может быть принят у старообрядцев третьим чином.

«И егда бы – писал далее Павел, – паче чаяния, не обреталось и такового во инославных духовенства, еже бы третьему чину подлежащих, то еще можно без сомнения принимать священных лиц из числа инославных, иже второму чину подлежащих, под миропомазание, подобных коим в самой очевидности нашей предостаточно имеется. Очевидность, на которую указывал Павел, представляли, конечно, бегствующие от великороссийской церкви священники, всеобдержно принимавшиеся у старообрядцев – перемазанцев вторым чином.

Соглашаясь, таким образом, в указанном только случае, притом мало вероятном, т. е. если бы сверхчаяния не нашлось инославного духовенства подлежащего третьему чину, последовать в приятии епископа общепринятому у старообрядцев обычаю принятия приходящих к ним священных лиц вторым чином, под миропомазание, инок Павел нашел нужным привести и то единственное свидетельство «Кормчей», в котором этот обычай имеет будто бы твердое основание, – так названное у Павла «столповое правило святых отец первого вселенского собора», то есть общеизвестное у старообрядцев восьмое правило помянутого собора, или вернее, толкование этого правила, внесенное в старопечатную «Кормчую»⁴⁷⁸.

Правда, инок Павел еще привел шестого вселенского собора правило 95; но здесь только исчисляются еретики второго чина, о том же, что приходящие от сих еретиков священные лица должны быть принимаемы в своих санах, вовсе нет и речи. Однако же, инок Павел, не обращая на это ни малейшего внимания и основываясь все-таки на своем «столповом правиле», якобы повелевающем от всех еретиков второго чина приходящие священные лица принимать в сущем их сане, изложил довольно подробные «изъяснения» о всех еретиках, упомянутых в 95-м правиле шестого вселенского собора, как таких именно, от которых приходящие к церкви священные лица якобы сохраняют полученную с ереси хиротонию.

Свои выписки из правил, исхождение святоподобий и заимствованные из разных книг «изъяснения» ересей инок Павел заключил следующим воззванием к старообрядцам: «Толик имамы облежащий нас облак достоверных свидетельств! И аще, сообразно оным, еще и прежде нас благочестивые последователи святоотеческих древних преданий, от лет изменения церковных книг патриархом Никоном даже доселе, заимствовались, необходимо нужным христианству священством из Великой России, от инославного духовенства, новинами в религии испещренного (?): то кто из благоразумных нынешнему нашему предприятию воспрекословит, – не надеемся, кроме разве закоснелых в самомнении и о животворящих божественных обетованиях забывших, или неверующих!».

Итак, Павел, на основании якобы церковных правил и святоподобий, потщился доказать, что будущий епископ может быть принят старообрядцами без всякого сомнения третьим чином, а, в крайнем случае, «… егда бы, паче чаяния, подлежащего третьему чину не оказалось», может быть принят и по второму, как приемлются бегствующие от великороссийской церкви священники. Но по особенным соображениям, которые мы указали в своем месте, Павлу очень хотелось, чтобы будущий епископ был принят непременно третьим чином, без миропомазания, и потому он употребил все усилия – убедить старообрядцев, что если бы желаемый епископ принадлежал и к числу еретиков второго чина, его все-таки можно и должно принять не по второму, а по третьему чину, на основании, так называемых, «смотрительных правил», или «случайных обстоятельств».

Для этого он и сочинил вторую добавочную при «Послании» статью, под заглавием: «Что есть всеобдержность, и что благословный случай». «Всеобдержность (по его определению) слагается из соборных и особ святых отец бывших законоположительных правил»; но в подобиях святоотеческих он нашел и указал несколько примеров, когда святые отцы делали и отступление от точного смысла этих правил⁴⁷⁹, каковое отступление (если допускается «благословного ради случая, единовременно только и не на разорение Христом преданного новоблагодатного закона и священного чина, но в поддержание, или паче к восстановлению оного») «не вменяется действующему в погрешение, но без сумнения достойно Божия мздовоздаяния».

Всеми этими соображениями и выражениями инок Павел старался навести старообрядцев на мысль, что такого рода отступления от положительных правил можно без всякого сомнения допустить и в отношении к будущему их епископу, – т. е. хотя бы принадлежал он и к еретикам второго чина, не подвергать его миропомазанио, как требует всеобдержное, господствующее у старообрядцев правило, а принять третьим чином, только через одно проклятие ересей, ради «благословного случая», – ради тех плачевных обстоятельств, в каких находится старообрядчество, когда нужно не о том заботиться, «… еже бы церкви и священству царствующее и господствующее место обрести, но елико точию блаженный ее корень, расторганный дивним от пустыни вепрем и разбросанный по всей Европе, паки, под промыслом Божиим, аки во единой горсти укоренити и увялыя розги ея оживити».

Российские старообрядцы разных обществ, с которыми Павел виделся и беседовал на пути в Москву, так же московские и петербургские беспрекословно соглашались с его мнением, что епископа, за неимением древлеправославных, можно принять и от сущих в ереси; признали также вполне убедительными его доказательства, что чиноприятие епископа может и священник совершить без всякого сомнения; но относительно рассуждений о самом способе приятия будущего епископа Павлу пришлось встретить очень решительные возражения от старообрядцев некоторых обществ, притом возражения совершенно различного характера.

Так орловские старообрядцы нашли не возможным согласиться с тем, чтобы епископа можно было принять по второму чину; они утверждали, напротив, что епископ должен быть принят непременно третьим чином, и это не ради какого-либо смотрительного случая, как предлагал Павел в своих сочинениях, а по силе всеобдержных правил. Орловские старообрядцы принадлежали к согласию дьяконовцев, представители которых, в 1779 году, на прениях с перемазанцами, так убедительно доказывали этим последним неправильность обычая принимать бегствующих священников вторым чином, под миропомазание: строго следуя учению уважаемых предков, они потому считали невозможным допустить приятие епископа вторым чином, что «… действием миропомазания, равно как и крещением, уничтожается самая хиротония, так что по миропомазании подобает уже изнова хиротонисати»; к этому они прибавляли еще, что и «… священнику епископа миром помазывати есть дело ни с чем не совместное».

Хотя инок Павел и сам очень желал устроить принятие епископа именно по третьему чину, но никак не мог он согласиться с рассуждениями орловских дьяконовцев, которые утверждались совершенно на других основаниях, нежели представленных им самим, и, тем более, что согласиться с ними значило бы призвать незаконным существовавшее доселе старообрядческое священство, принятое, согласно утвердившемуся у старообрядцев обычаю, вторым чином, под миропомазание. И вот Павел, который никак не желал идти против этого, по его выражению, «досточтимого» обычая предков, напротив и его, между прочим, приводил в основание своих рассуждений, нашелся вынужденным войти с орловскими возражателями в словопрение, которым однако же разубедить их не успел⁴⁸⁰.

Напротив, московские старообрядцы, в большинстве своем, как уже и было замечено выше, признали невозможным согласиться с тем павловым мнением, что епископа можно принять по третьему чину: как достойные потомки перемазанцев, они утверждали, что епископ может быть принять не иначе, как только вторым чином, под миропомазание, и что третьего чина еретиков в настоящее время даже вовсе не имеется.

По вопросу о чиноприятии епископа обнаружилось, таким образом, в среде старообрядцев тоже разногласие, какое существовало прежде относительно принятия бегствующих священников и породило споры между дьяконовцами и перемазанцами; разногласие это имело даже очевидную связь с теми спорами дьяконцев и перемазанцев; потомки обоих и теперь защищали то же, что и прежде, совершенно различные положения, – одни доказывали, что епископа вторым чином принимать невозможно, другие утверждали, напротив, и утверждали «голословно», что только вторым чином и можно принять епископа.

Если Павел имел причины не согласиться с мнением первых, то не менее побуждений имел он возразить и против мнения московских старообрядцев, – защитников перемазанства, – что действительно и сделал. Возражения его, написанные в форме вопросов, были очень сильны; но мнения, принятого «благочестивым московским обществом», все-таки не изменили и Павел должен был, как мы говорили уже, окончательное решение вопроса о будущем чинопрятии епископа отложить до того времени, когда отыскано будет самое лицо, подлежащее приятию, что бы тогда, соображаясь с обстоятельствами, решить вопрос этот общесоборным рассуждением.

Встретив, таким образом, на первых же порах затруднения к решению вопроса о чинопрятии епископа, и именно решению в том смысле, как ему желательно было по многим серьёзным соображениям, инок Павел с этого времени еще больше озаботился мыслью – как поступить, чтобы не возникло разноречий и сомнений в старообрядческих обществах, когда потребуется уже неотлагательное, самим делом, решение этого вопроса, и постоянно имел в виду приискание всевозможных средств и способов к устранению ожидаемых при этом затруднений.

Так во время путешествия по восточным странам, когда для него уже было очевидно, что за неимением «древлеправославных», якобы сокровенно живущих епископов, придется заимствоваться архиерейством от греков, он постоянно делал наблюдения относительно трехпогружательного у греков крещения и наблюдения эти, как мы видели, с особенным тщанием излагал в своих посланиях, которые предполагалось распространять между старообрядцами. Распространение же «достоверных» известий о трехпогружательном в греках крещении нужно было именно в видах пресечения всяких сомнений относительно возможности приятия от греков священства: ибо основное, принятое у старообрядцев правило, которое опять особенно старался утвердить и распространить инок Павел, гласило, что священство достойно к приятию от всех еретиков, кроме не имеющих правильного крещения и посему подлежащих первому чину, а относительно греков в старообрядческих обществах, к немалому, как оказалось теперь, прискорбию самих же старообрядцев, издавна утвердилось мнение, основанное, главным образом, на искаженном «Проскинитарие» Суханова, что будто бы они (греки) именно крещение содержат неправильное, – крестят через обливание.

Таким образом инок Павел, отвергая это общепринятое у старообрядцев мнение своими обстоятельными, на личных наблюдениях основанными известиями о повсюду существующем у греков трехпогружательном крещении, имел в виду именно устранить главное и единственное в глазах старообрядцев препятствие к принятию священства от греков. Но оставалась еще другая забота – как расположить старообрядцев к приятию епископа-грека не вторым (чего требовала бо́льшая часть из них), а третьим чином, ибо не предвиделось возможности, чтобы кто-нибудь из епископов-греков согласился подчиниться приятию под миропомазание. Это затруднение много облегчили для Павла, так искусно веденные и так счастливо кончившиеся переговоры с Амвросием: во все время переговоров и при заключении письменных условий, как мы видели, не было сказано ничего определенного относительно чиноприятия, которому должен подлежать Амвросий и, следственно, этот последний не мог уже предъявлять со своей стороны никаких, на этот счет, своих собственных требований, тогда как Павел, напротив, в случае надобности, опираясь на некоторые включенные в условие выражения, мог от Амвросия требовать, чтобы он подчинился приятию даже вторым чином, под миропомазание.

Впрочем, инок Павел и в это время все еще желал и не терял надежды устроить приятие Амвросием только через проклятие ересей, т. е. третьим чином. Тогда именно, покончив дело с Амвросием и проживая еще в Константинополе, написал он замечательное сочинение, которое намерен был предъявить старообрядцам, как руководство к окончательному решению вопроса о чинопрятии «богодарованного владыки»: здесь Павел, представив доказательства, что Амвросий, как и все греки, крещенный в три погружения, без сомнения может быть принят старообрядцами в сущем его сане, опять проводил, хотя не так уже решительно как прежде, все ту же мысль, что приятие епископа, и именно епископа из греков, может быть исполнено по третьему чину.

Новое сочинение Павла называлось: «Краткое соображение, или сличение о разных религиях, т. е. верах, за ереси осужденных, однако тех только, от которых действуемые тайны, крещение и хиротония по правилам святых соборов, в православную церковь к приятию есть достойны»⁴⁸¹. Рассмотрению подвергнуты следующие еретики:

1) новатиане, или чистые еретики, 2) ариане, 3) несториане, 4) евтихиане, 5) единовольники, 6) иконоборцы, и потом (будто бы тоже «за ереси осужденные») 7) никониане и 8) нынешние греки.

Само же рассмотрение сделано по следующим шести пунктам:

а) когда (еретики подлежащие рассмотрению) за ереси их осуждены и, на случай обращения их в православие, каким чином принимать определены?

б) погрешение в догматах веры о самом божестве;

в) погрешение в догматах закона церковного (?), вселенскими соборами утвержденных;

г) погрешение в обычаях церковных, в богослужении, и молитвословии;

д) обычай в народе;

е) образец к принятию священства от еретиков».

Само собою разумеется, что наибольшую важность имели здесь проведенные по всем этим пунктам «соображения» о никонианах и нынешних греках; но и рассмотрение древних еретиков сделано было не без цели, которая выступает особенно ясно в статьях об евтихианах, единовольниках и инокоборцах. Здесь именно говорится, что все они осуждены вселенскими соборами, все погрешали относительно существенных догматов христианского вероучения, все оказывали непокорство вселенской церкви, – и, несмотря на то, были принимаемы от ереси только третьим чином, как явствует из соборных определений и бывших «образцев» чиноприятия, каковы суть: приятие патриарха Иоанна от ереси севировой, патриарха Пирра – от ереси единовольников и множества епископов на седьмом вселенском соборе – от ереси иконоборческой.

Такие образцы приятия третьим чином от ересей, столь важных и столь решительно осужденных вселенскими соборами, должны были вести прямо к заключению, что тем паче дозволительно допустить именно такого рода чиноприятие относительно еретиков, гораздо менее значительных, каковы никониане и нынешние греки. Правда, заключения этого Павел не высказывает прямо; но к нему должно было само собою вести, непосредственно за рассмотрением евтихиан, единовольников и иконоборцев следовавшее, сличение с ними никониан и нынешних греков, – сличение, составленное с особенным тщанием.

О тех и других, о россиянах и греках, сказано, что они «… вселенскими соборами не суждены», так что представляется совершенно непонятным, за что же поместил их Павел в число «… еретиков за ереси осужденных». О тех и других сказано потом, что «… никониане во Святую Троицу и Христа Спасителя веруют православно», в греки вообще «… в догматах веры о самом Божестве никакой погрешности не имеют, что есть главный пункт православия». Далее, о тех и других говорится также, что «… все семь вселенские и девять поместные православные соборы они приемлют».

Таким образом, давалось ведать старообрядцам, что никониане и греки имеют великое превосходство перед древними еретиками, не должны быть судимы так строго, как эти последние, и потому еще удобнее, чем они, могут быть принимаемы от ереси третьим чином. Правда, Павел исчисляет и разные (мнимые) отступления россиян и греков от чистоты православия, – у первых даже потщился найти якобы «погрешения в догматах веры о самом Божестве», и именно указал (к своему собственному посрамлению) следующие мнимые погрешения: «… имя Исусово, с написанием единой иотою, опорочили… зловредно (?), аки бы оно не изображает Спасителя, но иного некоего равноухого Исуса⁴⁸²; еще же Пресвятую Владычицу нашу Богородицу только от воплощения Сына Божия исповедуют православно, а до зачатия Христова исповедуют быти ю просту девицу и подобно прочим женам прародительную скверну в себе имевшу, но якобы очищена она только архангеловым благовестием: так у них напечатано в книге «Скрижали». Сим отъемлют Богородицы честь и делают ю пороку причастну, да аки бы Бог не в силах был сотворить себе и на земли сие одушевленное небо, отнюдь никакой скверны не причастно»⁴⁸³.

Потом никониан Павел обвинил еще в том, что, принимая вселенские и поместные соборы, они отвергают российский Стоглавый собор и филаретовский, а греков – что приняли «новомосковский не православный собор», т. е. собор 1667 года. Никониан и греков он обвинил далее в том, что употребляют якобы чуждое православной церкви троеперстное и именословное перстосложение, «… в богослужении, в стихословии, в чинах и уставах церковных многие учинили перемены (якобы) напротив древле-православной церкви». Тех и других обвинил, наконец, в содержании неправославных обычаев – брадобрития, сверхъестественного употребления табака, и др.

Но все эти мнимые погрешности и отступления от чистоты православия, содержимые никонианами и нынешними греками, старообрядцы, по самому строгому о них суждению, должны были признать если не менее, то никак уж не более важными, чем изложенные перед тем догматические, церковные и иные тяжкие погрешения евтихиан, единовольников и иконоборцев. Если же от сих последних приходящие священные лица были принимаемы церковью в сущем их сане третьим чином, то отсюда и следовало заключить, что тем же чином безвозбранно могут быть принимаемы священные лица, приходящие от никониан и греков. Этого заключения опять-таки инок Павел, наученный опытом, прямо не высказал, хотя имел к тому ближайший повод, так как в последних статьях своего «соображения» о никонианах и нынешних греках, занимался именно решением вопроса о принятии от оных священства, согласно существующим «образцам».

Эти две статьи «об образцах к принятию священства от никониан и нынешних греков», очевидно, составляли самую важную, существенную часть в сочинении Павла, и он употребил немало старания и немало своего обычного лукавства, чтобы составить их в смысле благоприятном такому именно решению вопроса о принятии Амвросия, какое было ему желательно всего более, – составить так, чтобы из них само собою следовало, что приятие должно быть учинено по третьему чину.

Изыскания относительно «никонианского» священства, в этом случае, по-видимому, служили ему не на пользу, так как «образец», или общепринятый у старообрядцев обычай требовал приятия бегствующих от великороссийской церкви иереев вторым чином – под миропомазание; но Павел умел довольно ловко вывернуться из этого затруднения и даже обратить его в свою пользу, по обычаю своему, не очень заботясь о правде и не обращая большого внимания на свидетельства истории, он решительно утверждал, что такое правило установлено старообрядцами только будто бы со времен Петра 1-го, между тем как дотоле якобы общим обычаем у старообрядцев было принимать священников третьим чином, и что такая перемена относительно чиноприятия последовала, главным образом, вследствие будто бы принятого при Петре великороссийскою церковью римского учения о поливательном крещении.

«От великороссийской церкви (писал он) принимали старообрядцы священников и простых людей до времени Петра 1-го императора третьим чином; а после того и до днесь принимаются приходящие оттоль уже вторым чином. Сама причина, в пременении чина в принятии от великороссийской церкви священства с третьего чина на второй, произошла от важного переворота в самом сердце великороссийской церкви со времен Петра 1-го императора, а именно: сверх смешения с обливанцами, малороссийцами и украинцами, когда Петр 1-й, путешествуя по немецким землям, вздумал подобно тем преобразить и Россию, и при том, похитив власть духовную, уничтожил существование московского патриарха, пожелал быть главой народа и главой церкви, – церкви уже Никоном с правого пути совращенной, – сей другой тиран, между новостями, чего от Никона введено не было, ввел беззаконное брадобритие и чрезъестественный грех открыто в употреблении табака, наипаче же еще, и о самой первой и главной тайне церковной святого крещения, предал великороссийской церкви мудрствовать по всему, согласно латинам, так что якобы не весьма нужно трехпогружательное крещение, а довольно обливания каким-нибудь образом, что даже повелением его от самого правительствующего духовного синода догматом церкви постановлено (?) и напечатано в книге именуемой: «Оправдание о поливательном крещении…⁴⁸⁴ И как обнародовалось в великороссийской церкви таковое противозаконное догматствование, с тех пор наши общества заблагорассудили в принятии священников поступать тверже, т. е. вместо третьего чина принимать вторым, только бы сей приходящий священник трехпогружательного крещения был, согласно соборному повелению святейшего Филарета, в великом потребнике напечатанному… Последовало также в наших христианах во времена Петра 1-го и разделение, по причине той, что некоторые не восхотели переменить первый обычай в принятии священников от третьего чина на второй.

Итак, составилась отдельная от нас секта под названием диаконовцев, ибо некий диакон виновник был сего несогласия и раздора церковного»⁴⁸⁵. Нет сомнения, что реформы Петра 1-го в общественной и особенно религиозной жизни русского народа много содействовали усилению раскола, укорению враждебных отношений раскольников к гражданскому и церковному правительству: распоряжения, прямо направленные к уничтожению благоговейно чтимых русских обычаев, через введение обычаев иноземных, каковы – употребление немецкого платья, бритье бород, курение табака, особенно же изменение издревле существовавшего в России церковного устройства через отмену патриаршества, дали действительно раскольникам новый удобнейший повод обвинять русскую церковь в отступлении от древлеотеческого благочестия, проповедывать «настатие» времен антихристовых и еще крепче замкнуться в своем собственном кругу.

Несомненно также, что не последнее место при этом заняла и книжка о поливательном крещении, с самого появления своего крайне враждебно принятая раскольниками и перетолкованная в смысле доказательства, что великороссийская церковь приняла поливательное крещение якобы во всеобдержный обычай. Но того значения, какое придает ей Павел, она все-таки не имела, и та его мысль, что будто бы именно издание этой книжки побудило раскольников принимать приходящих от великороссийской церкви священников непременно вторым чином, вместо третьего, как было дотоле, лишена исторического основания.

История раскола показывает, напротив, что старообрядцы и прежде времен Петра, очень за долго до издания книжки о поливательном крещении, принимали иногда священников и вторым, и даже первым чином (как принимали мирян)⁴⁸⁶, – что вообще определенного правила на сей предмет у них не существовало до того самого времени, пока не было сварено ими на Рогожском кладбище собственное миро, вследствие чего и возникли известные споры перемазанцев с дьяконовцами: тогда-то большинство постановило правилом перемазывать приходящих от церкви иереев, т. е. принимать их вторым чином, и правило это сделалось общим у поповцев (за исключением дьяконовцев).

Инок Павел и сам, без сомнения, видел, как далеко в словах своих о книжке Прокоповича отступал от истины; но ему нужно было доказать, что со времен Петра российская церковь признала обливательное крещение правильным и законным, даже предпочла его трехпогружательному, как будто бы несомненно явствует из упомянутой книжки, и что собственно с этого времени, по издании этой злополучной книжки, начали старообрядцы принимать приходящих от великороссийской церкви священников вторым чином, вместо третьего, каковым принимали дотоле, – и вот он потщился доказать это, нисколько не заботясь об исторической правде. А доказать это Павлу нужно было ради удобнейшего решения, в желаемом для него смысле, чрезвычайно важного вопроса о чиноприятии греческого священства.

Как же именно решал он этот вопрос в своем сочинении? «От греческой церкви (писал он) после нововведений никоновых в принятии священства образца еще не было, ибо их попы не способны для русского народа ради языка, архиерея же принимать не осмеливались; потому доныне и не имели надобности вникать о существе их веры обстоятельно, и лучше к русским попам привыкли по словесности их». Ныне такая надобность явилась.

Каким же образцом следует руководиться в принятии священства от греческой церкви? Очевидно – образцом в принятии священства от церкви российской, с которой греческая имеет ближайшее сходство. Относительно российской церкви инок Павел доказал уже, что пока не было основания обвинять ее в применении обливательного крещения, старообрядцы принимали от оной священников третьим чином: теперь, если будет доказано, что греческую церковь невозможно заподозрить даже в снисходительности к употреблению поливательного крещения, то само собою будет явствовать, что принятие священства от греков может быть, без всякого сомнения совершаемо по «прежнему», допетровскому образцу в принятии священства от церкви великороссийской.

И вот, вместо прямого ответа на вопрос о чиноприятии Амвросия и вообще приходящих от греческой церкви священных лиц, Павел предлагает читателям статью: «О трехпогружательном в грехах крещении». Здесь он замечает, прежде всего, что «… довольно уже извещал письменно» старообрядцев, о повсеместном существовании в царьградской патриархии, к которой принадлежит Амвросий, трехпогружательного крещения, и что теперь приведет немногие свидетельства.

Во-первых, приводит свидетельство самого Амвросия, который «по долгу присяги, с целованием святого образа и своеручным подписанием, заверил их – Павла и Алимпия, – что крещен в три погружения»: ибо отец его был «всеревностный священник и всеопасный хранитель предписаний церковных», а в требнике греческом именно «… напечатано крестить в три погружения, как и самое слово у них показует ваптизма»; да и сам он «… твердо помнит, что еще во время учения его грамоте, бывший в то время в Эносе архиерей хотящих происходить в попы на экзаменации испытывал каждого, твердо ли знает своей восточной греческой церкви закон и поучал, дабы различить мог от западного латинского, а особенно о крещении младенцев»; так поступали и прочие эносские архиереи; так и сам он – Амвросий «во все время своего священничества действовал и прочих тоже творящих повсюду видел».

Во-вторых, Павел ссылается опять на свои собственные наблюдения в Царьграде, в Сирии, в Палестине, где «сам, очевидно, видел устроение крестильней и само трехпогружательное действие, и по многих расспросах ни от одного человека не слыхал, не только, чтобы в нынешнее время греки обливанием крестили, но ниже помнит кто, чтобы когда у них обливали».

Затем следует сравнение в этом отношении греческой церкви с русскою, в котором и заключается сущность дела. «Если взвесить греческие патриархи с российскими митрополиями (отколь мы принимали священников), найдем, что греческая церковь в главном догмате веры состоит весьма справедливее великороссийской. Потому-то греческая церковь обливанием деемое крещение латинской схизмой порицает, и если обличен будет за обливаемое крещение греческого попа в верховной духовной их власти, абие за то отрешается от парохии и отлучается от службы. А великороссийская церковь ругает сумасбродами, аферистами, прямыми безбожниками, кто не приемлет обливательное крещение за православное, что явствует в книге, печатанной от правительствующего синода 1794 года, под названием: «Оправдание о поливательном крещении, и всему свету известно, что целые епархии имеются в Малороссии и Украине, где всеобдержно в крещении обливают».

«Итак, если мы принимали священников от великороссийской церкви не сомневаясь, то кольми паче о принятии ныне митрополита Амвросия за крещение никакого сомнения быть не должно». Но каким же именно чином надлежит принять Амвросия? Этого осторожный инок Павел не сказал и здесь, предоставив самим читателям сделать заключение, ясно вытекающее из указанных им выше образцов чиноприятия от евтихиан, единовольников, иконоборцев, а особенно от церкви великороссийской, от которой приходящие священники, по его словам, были принимаемы третьим чином до самых лет Петра 1-го и даже до издания книжицы о поливательном крещении, т. е., по его объяснению, до тех пор, пока великороссийская церковь не признала будто бы сие крещение безусловно законным и правильным.

Таково было по содержанию и характеру написанное Павлом «Соображение о верах». Сочинение это он намерен был сообщить старообрядцам разных обществ, как руководство к окончательному решению вопроса о чиноприятии Амвросия. Во-первых, он передал экземпляр «Соображений о верах» поселившемуся в Славском скиту икону Аркадию, прежнему настоятелю Лаврентьева монастыря, когда вместе с Амвросием, на пути из Константинополя в Вену, останавливался на несколько дней в некрасовских селениях.

При этом, Павел прежде всего имел в виду подействовать на самого Аркадия, который, как не мог он не заметить, все еще колебался разными сомнениями относительно учреждаемой иерархии, а также был не чужд сомнения относительно личности новоприобретенного митрополита, хотя и обращался к нему с должным почтением; затем Павел надеялся, что Аркадий, как человек, уважаемый старообрядцами за ведение писания и преданность «древнему благочестию», лучше всякого может разъяснить действительный смысл сочинения и другим, вообще – приготовить добруджинских старообрядцев к желаемому решению вопроса о чиноприятии Амвросия. Списки сочинения, полные или же только важнейших статей его, были посланы и в разные российские старообрядческие общества⁴⁸⁷.

Вполне достигнуть цели, для которой написано было «Соображение о верах», Павлу однако же не удалось. Во-первых, славские отцы, на соборном совещании с выборными от некрасовских селений, происходившим 23-го июня в часовне Славского скита, решили вопрос о чиноприятии Амвросия не совсем так, как желательно было Павлу и как бы следовало по смыслу его сочинения. На Аркадия, если верить его собственному признанию, это павлово сочинение произвело решительное влияние. «Не скрываю, – писал он впоследствии, – а паче проповедую свое мнение: видел митрополита, целовал его руку, но все еще не был расположен; был провожаем из Сарыкёя отцем Павлом, но только я молчал и не объявлял своего мнения. Здесь получил от него правила и принял их хладнокровно. По прибытии же в свою келью начал оные читать, и по прочтении в одну минуту десятилетнее сомнение меня оставило и я сотворился от иного иным»⁴⁸⁸.

От чего бы ни зависела эта перемена, так мгновенно совершившаяся, – убедился ли Аркадий доводами инока Павла в законности и правильности новоучреждаемой иерахии от амвросиева корене, или, – что гораздо вероятнее, – действовал под влиянием ожидаемых от этой иерархии выгод для всего старообрядчества и для себя лично⁴⁸⁹, только с этого времени он действительно становится жарким поборником белокриницкого священства и защитником Амвросия. С «Соображением о верах»он познакомил настоятеля Славского скита и некоторых, сведущих в писании иноков, так что, когда на соборе надлежало приступить к рассуждениям о чиноприятии Амвросия, они, прежде всего, предложили Аркадию прочесть, как руководство к предстоящим рассуждениям, это павлово сочинение. Все слушали его со вниманием, и, выслушав, некоторые сказали: «… это очень хорошо, – дай Бог привести дело в совершение!».

Но тогда в некрасовских селениях образовалась уже значительная партия недовольных приобретением архиерея-грека, громко проповедывавших, что Амвросия, как обливанца, какими они считали всех греков согласно свидетельству мнимого Суханова и прочих раскольнических авторитетов, никак не возможно принять в сущем его сане. На славском соборе находились некоторые из принадлежащих к этой партии, – инок Иов, Илья Градищанский (один из сарыкёйских депутатов), Власий, Филарет и другие: они и здесь объявили, вопреки всем доказательствам Павла, что от греков принимать священство не подобает.

Защищать против них павлово сочинение, а вместе и самое дело Амвросия, выступил бывший лаврентьевский инок Евфросин, известный своею начитанностью. С этим великим «книгочеем» некрасовским грамотеям трудно было состязаться: он засыпал их свидетельствами из разных уважаемых старообрядцами книг, которые приводил с буквальной точностью. «Начал Евфросин, – рассказывает один из присутствовавших на соборе, – приводить свидетельства, с Кирилловой, и из Веры, и Кормчей: и как он на какую книгу укажет, и мы посмотрим, верно ли он говорит, – и так верно, что даже ни в одном слове ошибки не заметили»⁴⁹⁰.

Упорства некрасовских грамотеев инок Евфросин не поколебал своими доказательствами; но, не зная что ответить ему, они все-таки принуждены были замолкнуть. После этого вопрос – можно ли принять Амвросия? – считали решенным в пользу принятия. Следовало рассмотреть другой: каким чином принять его? Согласно изложенному в сочинении Павла учению о греках, на основании церковных правил и святоподобий, Аркадий и его единомышленники настаивали, что Амвросия надлежит принять третьим чином. Нашлось немало таких, которые высказались в пользу этого мнения; противники же Амвросия опять заявили, что от греков с соблюдением священства никого принять невозможно. Тогда настоятель инок Макар, чтобы примирить ту и другую сторону, предложил свое посредствующее мнение: «… ради многих немощных и писания несведущих, привыкших к священникам, которые всеобдержно принимаемы суть вторым чином, такожде и ныне приступающего греческого митрополита Амвросия принять тем же вторым чином, если он не тяжко себе вменит на сие соизволить».

«Сумнящиеся» и теперь остались при своем прежнем решении, а большинство согласилось с мнением старца Макария и тут же решено было составить соборное определение в таком смысле, что хотя на основании церковных правил и святоотеческих примеров (указанных в павловом «Соображении о верах») признано правильным сделать приятие Амвросия третьим чином, «… но, согласно предложению настоятеля инока Макария, ради указанных им причин, положили принять митрополита вторым чином». Это постановление, или «деяние» славского собора, по поручению председателя и присутствовавших, было записано Аркадием⁴⁹¹ и вручено для доставления в Белокриницкий монастырь находившемуся тогда в Славском скиту и также присутствовавшему на соборе – иноку Онуфрию.

Понятно, что инок Павел не мог быть доволен таким исходом соборных совещаний в Славском скиту, доказавших самим делом, что его пресловутое «Соображение о верах» несильно́ поколебать утвердившееся в старообрядческих обществах мнение о греках и укоренившийся обычай принятия приходящих от ереси священных лиц под миропомазание. Его уверенность в неотразимой силе приведенных в «Соображении…» аргументов с этого времени значительно ослабла и надежда устроить принятие Амвросия третьим чином поколебалась еще больше; но окончательно он все еще не терял этой надежды, тем боле, что и в самом определении славского собора решительно высказана мысль, что по правилам следовало бы принять Амвросия именно третьим чином, а решение принять его вторым чином ограничено условием: если сам Амвросий не тяжко себе вменить на себе соизволит.

Для окончательного решения вопроса теперь особенно важно было, какие мнения и отзывы даны будут, по прочтении «Соображения», другими заграничными старообрядческими обществами особенно российскими. Чтобы дождаться этих отзывов, и еще, чтобы склонить и представителей липованских обществ в пользу желаемого Павлом чиноприятия, – вот для чего потребовалось, между прочим, то время, которое прошло по приезде Амвросия из Вены до торжественного объявления его белокриницким владыкой. С белокриницкими и иных липованских селений стариками – дьяком Киприаном Тимофеевым, Поляком Иваном Кирилловым, Иваном Тихоновым и другими, Павлу не трудно было управиться: тогда он уже пользовался безграничным их доверием, как человек, совершивший такие дела, о каких они и помыслить не смели.

От представителей липованских обществ Павел действительно заручился обещанием, что они, согласно его желанию, будут требовать приятия Амвросия третьим чином. Но ожидания Павла относительно получения отзывов на его «Соображение» от разных старообрядческих обществ вне Буковины оказались напрасны: дни проходили за днями, а мнений по вопросу о чиноприятии Амвросия ниоткуда не получалось. Прибыли только для личного присутствия на соборных рассуждениях по этому вопросу депутаты молдавского старообрядческого общества: ясский знаменитый уставщик Никифор Панкратьев и ясские же купцы Лонгин Богомолов и Яков Железников.

Павел был очень обрадован их приездом, но, побеседовав с ними, он увидел однако же, что по вопросу о чиноприятии Амвросия молдавские депутаты намерены твердо отстаивать общепринятый у старообрядцев обычай. С этого времени Павел совсем почти утратил надежду устроить принятие Амвросия третьим чином. Между тем, откладывать еще далее решение этого дела не представлялось уже настоятельной надобности, и в воскресенье, 27-го октября, назначено было в монастырской церкви общее торжественное собрание для решения соборным рассуждением вопроса: каким чином надлежит принять Амвросия в старообрядчество?

Здесь однако же встретилось неожиданное, но очень важное затруднение. Принятие Амвросия, третьим ли чином или, как теперь следовало ожидать, вторым, под миропомазание, должен был совершить единственный в Белой-Кринице и во всей Буковине черный поп Иероним, которого, как мы говорили, для этой собственно цели приобрели и держали в своем монастыре Геронтий и Павел. Таких расчетов на его особу Иероним в простоте своей не подозревал до тех самых пор, когда очевиднейшим образом обнаружилось, что от него потребуется услуга величайшей важности для всего старообрядческого мира.

С самого поступления в этот темный мир, встречая одни только невзгоды и оскорбления, Иероним впервые почувствовал теперь, что он сила, что от него зависит судьба дела, которым заинтересовано все старообрядчество, – и, при всем своем простосердечии, решился воспользоваться своим исключительным положением, тем более, что не мог не сообразить, каким значительным ущербом угрожает всему бегствующему иерейству, и ему в частности, учреждение самостоятельной раскольнической иерархии в Белой-Кринице.

И вот, Иероним объявляет Геронтию и Павлу, что принимать Амвросия от мнимой ереси, тем паче перемазывать каким-то фальшивым раскольническим миром он не станет. Дело могло бы принять очень серьезный оборот, если бы Геронтий и Павел были менее хитры и лукавы, а Иероним более тверд и проницателен. Зная вполне характер этого последнего, Геронтий приступил к нему с самыми лестными обещаниями всевозможных наград от признательного старообрядчества за участие в событии такой важности, как учреждение старообрядческой иерархии: красноречиво расписал ему разные ожидающие его выгоды и, между прочим, решительно обещал, что он, священноинок Иероним, произведен будет в наместники Амросия, т. е. в епископы, а затем, пожалуй, и в митрополиты… Простодушие Иеронима, падкого на всякие житейские выгоды, уступило этим льстивым обещаниям, – он согласился, наконец, быть духовным отцом Амвросия и восприять его в старообрядчество…⁴⁹².

Предстояло, правда, еще более важное затруднение со стороны самого Амвросия, не слыхавшего доселе ни о каком ожидающем его чиноприятии. Павел чувствовал действительно всю щекотливость неизбежных, на этот счет, объяснений с митрополитом, особенно же в том случае, когда решено будет принять его под миропомазание⁴⁹³; но в благоприятном исходе этих объяснений он ни мало не сомневался, зная, что Амвросий, связанный условиями и поставленный в безвыходное положение, находился совершенно в его руках и должен был на все согласиться.

Происходившие на белокриницком соборе рассуждения о чиноприятии Амвросия инок Павел изложил в особом сочинении, под официальным названием «Соборное деяние»⁴⁹⁴. Павел написал его собственно для старообрядческих обществ, с целью – показать сим последним и всему вообще старообрядческому миру, как будто бы благоговейно и мирно, с какой осмотрительностью и с каким попечением о соблюдении церковных правил, учинено было принятие первого белокриницкого епископа, положившего основание новой старообрядческой иерархии. По этому павлову описанию соборные рассуждения начались и происходили следующим образом:

27-го октября, в воскресенье, по окончании литургии, сделаны в монастырской церкви надлежащие приготовления к открытию собора: «… на амвоне, на убранном аналое, положено св. Евангелие с предстоящей возжженною свечой; по обеим сторонам от амвона вдоль церкви, для заседания присутствующих, поставлены во многом числе стулья; а посредине, на другом аналое, положена «Кормчая книга», притом же приготовлены и другие книги на случай справок в божественном писании».

Около вечерен три раза ударили в колокол, и все собравшиеся для присутствия на соборе, предводимые Иеронимом и Геронтием, вошли в церковь; положили «начал» и заняли места по достоинству и чину каждого: «по одной стороне в начале сидел настоятель монастыря инок Геронтий со всеми своими соборными старцами и прочими иноками; а по другой, также в начале, сидел священноинок Иероним, а за ним уставщик белокриницкой церкви Киприян Тимофеев, потом от Молдавии депутаты, ясские купцы Никифор Панкратьев, Яков Иванов Железников и Лонгин Андреев Богомолов, а далее и прочие депутаты от своих слобод, как-то белокриницкие, соколинские и мехидрские; прочие же единоверные христиане, собравшиеся из окрестных слобод в бесчисленном (!) множестве, предстояху с угнетением».

Геронтий открыл соборные рассуждения кратким обращением к присутствовавшим, в котором просил их «… рассуждать и строить предлежащее дело без всякого лицемерия, сообразно святым писаниям» и постановил самый вопрос подлежащий обсуждению: «приступающего ныне в наше древлеистинное православие от нынешней греческой религии, господина высокопреосвященнейшего митрополита Амвросия, каким чином принять его долженствует?».

«Откройте и предложите на среду, какие есть во святом писании по сему предмету правила святых соборов и какие примеры от собывшихся в древлеправославной церкви святоподобий»: так (будто бы) «отвещал собор» на предложение Геронтия.

Прискивать правила и святоподобия не предстояло надобности: все это надлежащим образом было уже сделано Павлом в его «Соображении о верах», и настоятель предложил теперь приступить именно как было и на славском соборе, к чтению этого павлова сочинения. Читал, по приказанию Геронтия, сам автор, с приличными объяснениями, и в потребных местах, для пущей убедительности, вычитывал правила непосредственно из «Кормчей», – вообще «… инок Павел (как сам замечает в «Соборном деянии») настоятельское повеление исполнил в полной мере, так что для всякого со вниманием слушающего было ясно и внятно». Так как на основании тех же самых, прочитанных теперь, правил и святоподобий на одном соборе уже было сделано постановление о чиноприятии Амвросия, то прочитано было, вслед за «Соображением о верах», и это постановление славского собора.

Затем приступили к совещаниям и рассуждениям. Первыми подали голос молдавские депутаты. «Помолчав мало и посоветовавшись между собою, они возгласили ко всему собору: не лучше ли (?) учинить так, как положил мнение Славского скита настоятель, на чем положился и весь собор задунайский, дабы ради многих немощных и совершенно несведущих писания приступающего ныне в наше православие греческого господина митрополита Амвросия принять вторым чином?».

Итак, молдавские депутаты высказали мнение, противное раскрытому в павловом «Соображении о верах»; но защитниками этого последнего выступили настроенные Павлом депутаты от буковинских раскольнических селений: «… белокриницкие же депутаты и весь народ, слышавшие соображение по прочитанным правилам и ясным святоподобиям, самым делом в древлеправославной церкви сбывшимся, желали конечно положиться, дабы принятие господина митрополита учинено было третьим чином».

Тогда в качестве посредника между той и другой стороной явился один из молдавских депутатов, купец Лонгин Богомолов. «Приступив к настоятелю, он пред собором благочинно предложил свое мнение, что принятие г. митрополита третьим чином, сообразно правилам святых отцов и сбывшимся святоподобиям, признае́т воистину правильным»; но, однако, нет ли какого средства, чтобы учинить принятие г. митрополита вторым чином и на том бы можно утверждаться святым писанием без погрешительности? – Тогда бы соборное наше действие согласовалось и с прежним всеобдержным обычаем, как мы уже издавна принимаем священников, и успокоило бы совесть прочих многих единоверных наших христиан, не могущих участвовать в теперешнем нашем соборе и в таком понятии, каковой ради вины и задунайский собор решился, чтобы согласить г. митрополита под второй чин, если будет возможно.»

Настоятель инок Геронтий на обращенный в нему запрос Богомолова отвечал, «… с подтверждением и прочих иноков», целой речью, в которой заявил решительно, что «… через принятие Амвросия вторым чином обнаружится одна только неуважительная к нему жестокость, на которую не видится подобного образца в целом христианском веке: понеже для всех, хотя бы и простых, приходящих от ереси в православие, столь важное в древлевселенской церкви положено снисхождение, что даже и крещению подлежащих, за един стыд, обнажения ради, повелено принимать без покрещевания (как гласит первое правидо в ответах святейшего Тимофея архиепископа александрийского); а кольми паче столь высоким лицам, приступающим в истинное православие, всегда оказываемо было снисхождение!».

Но, высказавшись так решительно против принятия Амвросия вторым чином, Геронтий однако же заключил свою речь заявлением, что и такое, вторым чином, принятие правилам непротивно: «… что касается до правил и беспогрешительной возможности, дабы возможно было г. митрополита, аще сам соизволит, принять вторым чином, и о том есть бессумнителные свидетельства». Последние он заимствовал именно из толкования на 8 правило первого вселенского собора и еще в «… книге Никифора патриарха от правил церковных, в патриаршем греческом требнике, иже хранится в Москве на Печатном дворе»⁴⁹⁵.

Затем повествуется в «Деянии…», что «… нецыи, аки забывшись, еще вопрошали: может ли священник принять епископа, когда по церковным узаконениям меньший от большего благословляется?» И в разрешение этого вопроса предлагается наполненное софизмами пространное павлово рассуждение о власти иереев вязать и разрешать (на исповеди) даже святейших патриархов, о равенстве пресвитерского и архиерейского чина относительно строения тайн и пр.⁴⁹⁶.

Наконец, для решения всех разногласий «отцы монастырские, вседушно пекущиеся, дабы при столь великом богодарованном священно-духовном источнике не отчуждить души немощных, от любви и единения веры, предложили собору заключительное слово в следующем. Если угодно будет всему богодухновенному (!) собору, положимся на всемогущий и спасительный промысл Божий, да будет нам в знамение непререкаемое, – предложим наше требование самому богодарованному нашему господину митрополиту: если он на вторый чин согласить свою совесть произволит, то так есть угодно и Божией воли; а если отвергнет требование, яко ожесточенных, тогда и мы отвергнем все малодушие прочих и учиним приятие его третьим чином».

«На сие вси до единого, бывшие на соборе, единогласно возгласили: воистину тако сотворить надлежит, да и воля Божия открыта нам будет!».

К объяснению с Амвросием положено было приступить на следующий день, утром, совершив «всенощное бдение святителю Чудотворцу – Николе», – нарочитому яко бы покровителю Павла и так, как будто бы под его же особенным заступлением совершилось все дело об учреждении «древлеправославной иерархии», теперь доведенное до последнего заключительного акта. Наконец, «… вси единодушно пред святым Евангелием положили обычный начал и с миром разошлися».

Так мирно и благочинно происходили на белокриницком соборе совещания о чиноприятии Амвросия, по сказанию Павла в «Соборном деянии; но в действительности было не совсем так. Пока продолжалось чтение правил, т. е. павлова «Соображения о верах» и акта деяний славского собора, еще соблюдался некоторый порядок; но едва приступили к «рассуждениям», как начались обычные на раскольнических сборищах шумные и беспорядочные споры.

Вот что пишет об этом пресловутом соборе непосредственный участник его и беспристрастный свидетель: «Ох, какое тесное было время! С вечера происходил собор шумною толпой, кто кричит – надо мазать, как мазали беглых попов, а больше кричали – не надо мазать! Даже Амвросий, сидя в келье, слышал эти крики и приходил в крайнее смущение, не зная, за что такое народное движение; но ему все передавали в самом превратном и тихом виде. Хотя больше было таких, которые кричали – не надо мазать, однако голос перемазанцев взял верх – решили мазать»⁴⁹⁷.

Решение это было окончательное, так что всеми изъявленное затем согласие предоставить дело свободному произволению митрополита Амвросия, о чем повествуется, так чувствительно, в «Соборном деянии», было одною только формальностью, которая не могла уже, ни в каком случае, изменить состоявшееся решение, и на которую согласились тем охотнее, что никто не допускал и мысли, чтобы Амвросий мог воспротивиться общему соборному решению. Между тем формальность эта, в глазах Павла и прочих главных деятелей по учреждению иерархии, имела весьма важное значение: она могла быть представлена, как свидетельство оказанного старообрядцами подобающего митрополиту Амвросию уважения, и вместе могла служить доказательством, что принятие по второму чину состоялось вследствие свободного и непринужденного соизволения со стороны самого митрополита, как требовали и славские отцы, – вообще открывала возможность придать всему делу тот благовидный характер, в каком изобразил его впоследствии на пользу и назидание старообрядцам дальновидный автор «Соборного деяния».

Так пришло, наконец, время откровенно объясниться с Амвросием насчет предстоящего ему «чиноприятия от ереси». Формальное предложение этого дела на свободное яко бы решение самого Амвросия отложено было, как мы видели, до утра 28-го октября; но Павел приступил к объяснению в ту же ночь, как только были окончены соборные разглагольствия и участники собора разошлись по кельям и домам: он понимал необходимость теперь же, немедленно, решить трудный вопрос, чтобы утром, на формальное предложение, Амвросий мог уже дать определенный, готовый ответ.

Как происходило это секретное объяснение Павла с Амвросием, в тишине ночи, с глазу на глаз, без посторонних свидетелей, в присутствии одного только переводчика, жившего вместе с ними, в одних и тех же кельях, – об этом инок Павел не любил говорить даже со своими ближайшими друзьями.

Представив состоявшееся решение, как неизменную волю народа, рассказав о своих долгих и напрасных усилиях отклонить это решение, он, разумеется, привел все возможные аргументы, чтобы склонить Амвросия подчиниться народной воле: указал примеры из Священного писания, как даже великие святые дозволяли себе ради спасения ближних, отступление от правил, допускали действия не одобряемые их совестью, – «… как блаженный Павел Апостол, будучи зельный запретитель иудейских обычаев, ради мира и союза церковного повелел ученику своему Тимофею обрезаться по иудейскому закону» и т. п.; не скрыл, вероятно, и того, что Амвросию не следует слишком строго смотреть на предстоящее ему чиноприятие посредством миропомазания, – что чиноприятие это будет исполнено больше для формы, ради успокоения народа, а в сущности и значения иметь не будет, ибо и настоящего мира в Белой-Кринице, да и вообще у старообрядцев, не имеется.

Но для Амвросия убедительнее всех павловых аргументов была, конечно, совершенная безвыходность его положения, – положения «рыбы во мрежи сидящей» и человека «сжатого клещами», как иногда выразился о нем сам же инок Павел. Продавшись липованам, разорвав окончательно все связи с обществом, к которому принадлежал осел, мог ли Амвросий противиться тому, что Павел называл народным липованским решением? «И он, бедненький (так повествует непосредственный свидетель тогдашних белокриницких событий), будучи завезен в чужую землю и в другие языки, и не хотел, а должен был и поневоле решился – исполнить желание народа»⁴⁹⁸.

Итак, Амвросий, конечно, не без упреков Павлу, не упоминавшему прежде ни о каких чиноприятиях, изъявил согласие быть принятым по образцу еретиков второго чина. Это согласие однако же дорого стоило и Павлу, и всему раскольническому обществу: можно решительно сказать, что с этой именно поры возникло и утвердилось в Амвросии то глубокое отвращение к расколу и раскольникам, которого даже пред самими раскольниками не скрывал он впоследствии при многих случаях, и с этого же времени стал он смотреть на свои отношения к расколу исключительно с денежной стороны, как на коммерческую сделку, как на средство получать деньги с раскольников, что также с крайним прискорбием скоро замечено было самими белокриницкими властями.

Утром 28-го числа, после всенощного бдения святителю и чудотворцу-Николе, согласно принятому накануне решению, отправилась к Амвросию депутация с формальным от собора предложением – соблаговолить на присоединение к старообрядчеству посредством второго чина. Депутация состояла только из настоятеля инока Геронтия «с некоторыми отцами»; миряне же, не исключая и почетных ясских гостей, были устранены от участия в оной, как надобно думать, из опасения, как бы Амвросий даже и теперь не сказал чего-нибудь такого, чего посторонним свидетелям слышать не подобает, и в том соображении, что на посторонних вообще не может произвести благоприятного впечатления объяснение с митрополитом посредством толмача.

Амвросий встретил депутацию уже с готовым ответом и, конечно, не вступал с нею в длинные разглагольствия. В «Соборном деянии» излагается однако же «трогательная беседа», которую будто бы имели с ним явившиеся в качестве депутатов от собора, белокриницкие отцы. Теперь ли именно, или накануне, в объяснениях с одним только Павлом, были сказаны те слова, которые от имени Амвросия приводятся в «Деянии…», во всяком случае, в этих словах нельзя не обратить внимания на два следующие, очевидно, Амвросию принадлежащие изречения. Выслушав предложение – присоединится от мнимой ереси к мнимо-древнему православию посредством второго чина, вероятно, изложенное от имени собора иноком Павлом, Амвросий «… обратился к нему веселым лицом и сказал: видно и ты, Павел, глупый!».

Вот и все, что, по откровенному, сверх ожидания, рассказу самого Павла в «Соборном деянии», ответил Амвросий; но в этом кратком ответе выразилось, можно сказать, все его презрение к расколу, так как смысл ответа, очевидно, тот, что все раскольники, по мнению Амвросия – совершенные невежды, и что был между ними один только человек, которого считал он и умным, и стоящим уважения, но и тот оказался теперь не лучше других, таким же, как все прочие, «глупым»… Очень понятно, что обманутый, оскорбленный Амвросий, в ответ на обидное и нелепое предложение о чиноприятии от ереси, решился сказать эту горькую правду прямо в глаза иноку Павлу при целой депутации из белокриницких отцов; одному трудно поверить, чтобы в ту тяжелую для него пору и на предложение такого рода мог он отвечать «веселым лицом».

Другое замечательное изречение Амвросия сказано им, по свидетельству «Соборного деяния», в ответ на «… простертую к нему трогательную» речь, в которой убеждали его к согласию на соборное предложение и указанным выше примером апостола Павла и совершенно неподходящими в душу примерами святого Григория Богослова, который «...изволил оставить патриарший престол, да не будет его ради церковная распря», также святого пророка Ионы, который, «… за спасение только сущих на корабле, повелел себя бросить в море». Убежденный будто бы этою речью, митрополит Амвросий, обратясь к настоятелю с братией», сказал, наконец: «… изволяю на ваше предложение; только с тем, да будет свидетель Бог, если состоит в этом какой грех, да будет на вас, а я чист от такового».

Итак, вот чем Амвросий хотел успокоить свою совесть, согласившись, хотя и по нужде, но все-таки сознательно, на преступное дело, подражая известному примеру, и он умывает руки, клянется, что он чист от греха, и всю вину за грех слагает на других… А эти другие, опять как будто стараясь именно подражать известному же примеру, охотно берут его грех на себя: «… отцы с радостью на то согласовали», прибавляет «Соборное деяние».

Об изволении Амвросия на приятие вторым чином немедленно возвещено было всему «благочестивому» собранию, ожидавшему возвращения депутации, и затем начался звон к литургии. По прочтении часов Амвросий вошел в церковь, облаченный в мантию и «в достодолжном сопровождении»; положил начал и отдал поклонение народу (ибо, замечает «Соборное деяние», пребывая в монастыре с 15-го по 27-е октября, к обычаю несколько приспособился); прошел в алтарь, и там облачился в полное архиерейское облачение московского художества. За сим началось действие чиноприятия. Инок Павел в «Соборном деянии» описал его довольно кратко, с заметною, особенно в некоторых местах, осторожностью выражений.

Приводим это описание. «Облачившись во все святительские облачения, вышел (митрополит) из алтаря и стал на амвон, где приготовлены (были) два аналоя рядом, – на первом для митрополита положен списанный чин проклятия ересей, с переводом на греческие литеры, а выговор слов по-русски, точно так, как напечатано в нашем потребнике, на другом же аналое положен для священника раскрытый номоканон. Митрополит, стоя пред царскими дверьми, начал велегласно, русским языком, проклинать все ереси (поскольку он имеет способность (?) говорить по-славянски и кроме греческих литер; хотя босанское наречие есть самое сербское наречие, но почти во всех существенных словах единогласует с русскими словами⁴⁹⁹. По проклятии ересей принял себе во отца духовного нашего священноинока Иеронима, исповедовшись ему во святом алтаре, выполняя и прочее все, как есть законоположено во втором чине⁵⁰⁰. Окончив же должным порядком приятие, священник отверз царские двери, возгласил к народу пристойное поздравление, объявляя достоинство митрополита».

Нельзя не обратить внимания на то, что в этом описании инок Павел, говоря о самом важном действии совершенного над Амвросием чиноприятия, употребил общее выражение: «… выполняя и прочее все, как есть законоположено во втором чине», а не сказал прямо, что Иероним, исповедав Амвросия, помазал его, как есть законоположено во втором чине, священным миром. Павел, очевидно, с намерением избегал этого выражения; он как будто совестился назвать освященным миром то, что раскольники святотатственно выдавали за миро, и не имел духа упомянуть о помазании, которое совершил над Амвросием Иероним.

С такою же осторожностью и краткостью выразился Павел и об исповеди господина митрополита во святом алтаре. Правда, в тот же самый день инок Павел предложил Иерониму подписать заранее приготовленное «Свидетельство о достоинстве Амвросия», где об этой исповеди говорится пространно: «… к торжественному приятию его высокопреосвященства определен был особенно нареченный сей день, в который собрались все общества окружных мест и даже из-за границы нарочно присланные три депутата… в святую Белокриницкую обитель, в храм Пресвятыя Владычицы нашея и Приснодевы Марии, честного и славного ея покрова, где приступил я к исповеди его высокопреосвященства, по правилам святых Апостол и богоносных отец, представив ему с великою важностью высокий его чин и о пастве неотложную его должность, даже и самую будущую смерть, суд, муку грешных и воздаяние праведным, и испытав тщательно глубины сердца его, обрел его во всем по желанию нашему достойна, и его высокопреосвященство с сокрушенным сердцем и в страсе Божии истинно исповедал всю сущность православныя христианския веры» и пр.⁵⁰¹.

Так разглагольствовал Павел об исповеди Амвросия, говоря от имени Иеронима; но в «Соборном деянии» он выразился о ней, как мы видели, очень осторожно, – не упомянул «… о тщательном испытании глубин амвросиева сердца» и о прочем, понимая, конечно, как неудобно говорить об этом, когда есть основание усомниться даже в возможности самой исповеди Амвросия пред Иеронимом. Как мог, в самом деле, Амвросий, ни слова не знавший по-русски, исповедоваться у Иеронима, ни слова не знавшего по-гречески? Какая могла быть исповедь между двумя лицами, не понимавшими друг друга? На этот именно вопрос – как Амвросий исповедовался Иерониму?, – один из ближайших участников всего происходившего тогда в Белой-Кринице дал следующий откровенный ответ: «… затворились они оба в алтаре на несколько минут, уповательно посмотрели друг на друга, – тем и кончилась исповедь!»⁵⁰².

Вообще, все это действие амвросиева чиноприятия, которому старообрядцы придают величайшее значение, каковое и должно принадлежать ему со старообрядческой точки зрения, походило скорее на некое «комедийное действо», так что и сам раскольнический повествователь, вопреки своему обычаю и несоответственно важности дела, описал оное, как мы видели, в кратких и общих выражениях, не входя в подробности…

Но этот же самый повествователь делается неистощим в красноречии, когда вслед за сим начинает описывать, что происходило после загадочного пребывания Амвросия с Иеронимом в алтаре, – как митрополит «… выступил оттуда чрез царские врата во всем своем святительском облачении», как «прием в руки трикирий и дикирий, стал благословлять народ прямо на церковь и по сторонам», – и какие все это произвело впечатления: «… вот зрелище трогательное и радость восхитительная всемогущим промыслом Божим устроися ныне! На что вси людие, всякого возраста и сословия, со слезами взирали и каждый ощущал в душе своей истинное удовольствие, и всяк из глубины сердца своего приносил благодарение Господу Богу, явившему людям своим новому Израилю милость свою попремногу. И подобно нечто евангельскому гласу мнози себе повторяли, яко воистину блажени очи наши, что мы ныне видим, яже от многих лет не видели отцы наши!».

Торжество чиноприятия было теперь кончено: беглый раскольнический поп признал и «объявил» беглого греческого митрополита в «достоинстве», или, что, то же, в сан раскольнического архиерея, и сей последний «выступил» пред народом, как признанный уже архипастырь раскольников, обладающий всеми принадлежащими ему правами, в силу которых и преподал своей новой пастве благословение – дикириями и трикириями, чрез каковое действие, по свидетельству белокриницкого дееписателя, в неописанное умиление привел все липованские сердца.

Затем Иероним отслужил обедню и по окончании обедни (повествует тот же дееписатель) «всеобщим собором с подобающею честью песнопением проводили митрополита до кельи его; святитель же, обращся пред дверми входа, благословил народ и отпустил с миром. Потом все отцы и братия и многие бывшие гости приглашены были в настоятельские келии на утешение и поздравление, по поздравлении же в трапезу на обед, и чем Бог послал угощены, и весь день праздновали во славу Божию радостно»⁵⁰³.

В этих липованских празднествах и ликованиях сам виновник их – митрополит Амвросий, как видно из павлова рассказа, не принимал, однако же, никакого участия; даже за торжественной монастырской трапезой, вопреки принятому обычаю, не удостоились белокриницкие отцы и многочисленные гости лицезреть и приветствовать поздравлениями новоявившегося владыку своего. Прямо из церкви Амвросий прошел в свою келью, отстранив всякие поздравления и всех поздравителей, и там остался один со своими присными. Какие думы занимали его, какие чувства наполняли его душу во все время, пока липоване радостно праздновали его измену православию, – это осталось тайной его совести; но мы не ошибемся, если скажем, что тогдашние думы и чувства Амвросия были нерадостные, и что к этому, без сомнения, времени имеют ближайшее отношение следующие примечательные слова его сына: «… много и много раз мой покойный родитель бранил меня за это дело, т. е. за это липованское православие, и сказал мне покойник, что я буду наказан от Бога за это дело, потому что сам он не хотел переходит в липованскую ересь, если бы я не порадел липованам»…⁵⁰⁴

Хорошо понимая тогдашнее внутреннее состояние Амвросия и щадя его, инок Павел со своей стороны, конечно, и не настаивал на том, чтобы он участвовал в липованских празднествах; Павел имел и другое важное побуждение не настаивать на этом: в его расчетах было как можно меньше показывать Амвросия липованам, устранять его от всяких личных с ними сношений, именно из опасения соблазна, к которому он так легко мог подать им повод своим неведением липованских правил и обычаев и своим нескрываемым презрением к этим обычаям и правилам.

Итак, Амвросий своим присутствием не украсил липованского празднества в день его приятия в старообрядчество и торжественного вступления на кафедру белокриницкой митрополии, но, тем не менее, липоване, по свидетельству Павла, «… весь тот день праздновали светло». И как же им было не праздновать такой «благознаменитый» для них день, когда собственными очами они узрели то, чего «… от лет многих не видели отцы и деды их», о чем и сами прежде никогда не помышляли, чего не надеялись получить даже и в последнее время, невзирая на все хлопоты и подвиги белокриницких старцев, – узрели своего собственного, липованского епископа, который беспрепятственно будет поставлять им и священников, и диаконов, – весь вообще церковной причет!

Какой особенно был это праздник для главных деятелей по учреждению архиерейской кафедры в Белой-Кринице для Павла, Геронтия, Алимпия и прочей братии. Теперь только могли они сказать, что шестилетние неутомимые труды, так ловко и хитро веденные, не пропали даром, – что долгая, неустанная борьба с разного рода опасностями и препятствиями увенчалась вожделенным успехом, ближайшая цель, к которой они стремились и достижение которой было особенно важно и трудно, наконец, достигнута…

Вообще, день этот, 28-е октября 1846 года, с которого ведет свое начало ныне существующая у старообрядцев иерархия, когда последовало событие, составляющее эпоху в истории раскола, должен быть отмечен в летописях старообрядчества, как один из самых достопамятных.