2. Саватей у себя за службой. – Раздоры в раскольническом Духовном Совете. – Падение Перетрухина и высылка из Москвы

Мы кончили сказание о второй поездке на Восток, предпринятой раскольниками для исследования об Амвросии, и сказание о вызванных этой поездкой волнениях среди стародубского старообрядчества. Но история этой поездки еще не исчерпана до конца, – Мельниковы, главные виновники и деятели этой экспедиции, успели завести некоторые связи в Константинополе и продолжают вести там свои интриги, о которых нам придется еще говорить; а о самом главе мельниковской семьи, пресловутом лжепопе Ефиме, о его преступных деяниях в Стародубье, и теперь в нашем распоряжении имеется обильный запас сведений, которыми мы не преминем воспользоваться. Однако на сей раз поговорим о Москве, так как о ней у нас давно уже не было речи.

Прежде всего желаем поделиться с читателем впечатлениями, какие мы вынесли, посетив служение самого «владыки-Саватея». Да не удивляется читатель сему странному известию, – мы действительно присутствовали самолично за службой этого удивительного «владыки». Очень давно хотелось нам посмотреть, как он лицедействует, и наконец решились удовлетворить этому желанию. 21 числа февраля месяца, в воскресенье, в сопровождении одного доброго знакомого, хорошо знающего Москву, направились мы к пределам Савватиева жительства ранним утром, так кА по собранным нами сведениям оказалось, что обедня начинается у Савватия в 7 часов. Долго пришлось нам ехать сначала по большим улицам, потом по улице «пустой», вполне достойной этого названия, и наконец мы узрели глухой переулок с Апухтинскими домами, почти примыкающий к задним стенам Покровского монастыря: узнать обиталище Савватия было нетрудно, – около него стояли несколько саней, очевидно купеческих, и на дворе, через калитку, входили одна за другой покрытые платочками женщины-старообрядки.

Снаружи обиталище Савватия представляется весьма неблагообразным, – мы ожидали видеть нечто по крайней мере более приличное. Это длинные двухэтажный флигель, имеющий по фасаду три окна и по двору семь окон: в верхнем этаже, деревянном, и жительствует Савватий, а в нижнем, каменном, помещается, вероятно, его канцелярия. Вслед за входившими во двор старообрядцами прошли и мы, – стоявший у калитки дворник беспрепятственно пропустил нас. На дворе уже слышно было пение, несмотря на двойные рамы моленной (Что же бывает летом? Ужели это не оказательство раскола?). И это пение и усыпанная песком дорожка указали нам, куда идти. Поднявшись по лестнице, не очень опрятной, и отворив дверь налево, мы прямо вступили в храм «владыки-Саватея». Но что это за храм! Представьте себе длинную низкую, узкую и не соразмерно с длиной низкую комнату с потемневшим, закопченным потолком (приметно, что две стены бывших комнат вырезаны и образуют некоторое подобие арок, разделяющих «храм» н три половины: меньшая, в одно окно, нечто вроде притвора, две другие, каждая в два окна, разделяют пополам самый «храм»); по левой стороне этой длинной комнаты идет ряд окон, между которыми в простенках без всякого порядка наставлены иконы разных величин; правая же стена, разделяющая в длину весь верхний этаж на две неравные части (именно для «храма» отделены по фасаду два окна), уже вся сплошь, в величайшем беспорядке, уставлена прикрепленными к ней образами; наконец передняя стена имеет жалкое подобие иконостаса: только под самым потолком идет поясов правильный ряд небольших икон с предстоящими святыми, составляющих, очевидно, остаток какого-нибудь старинного иконостаса, а затем уже вест иконостас составлен точно так же из разных, без всякой симметрии расположенных, икон; царские двери едва моно различить между ними, также и северную (южной совсем не имеется). В алтаре два окна на улицу, по фасаду, и одно с левой стороны, во двор; справа же, очевидно, имеется дверь в узкую комнату, освещаемую третьим по фасаду окном (точно так же, как есть дверь с правой стороны и из притвора, – за этой-то дверью в притворе и повешен умывальник, о котором как-то говорилось у нас). Перед иконами, и в иконостасе и по стенам, горят пуки свеч; под низким потолком подвешено небольшое паникадило. Теснота, беспорядочность, неряшливость – все это вместе производит чрезвычайно тяжелое впечатление. Но удивительный «храм» сей оказался полон народу: впереди стояли мужчины, и все в кафтанчиках, или поддевках (никого в «немецком» платье) и волосы у всех острижены по-древлеправославному (но без стриженных макушек), – в целом это производит своего рода впечатление; женщины все стояли позади, в западной половине (впрочем, на восток ли у Савватия алтарь, не знаем), и все покрыты платочками, большей частью шелковыми, – ни одной не было в шляпе, и тем паче в модной шапке, за что нельзя не отдать им должной похвалы. Если что производило здесь несколько примиряющее, утешительное впечатление, то именно народ, «чинно» стоявший за службой (благоговейно ли? – это иной вопрос!).

Мы вошли, когда певчие пели аллилуия после Апостола, – пели, как и подобает, очень долго, но увы! – невыносимо плохо. Нередко случалось нам слышать пение в единоверческих церквях, и слушать иногда с истинным наслаждением; но это же самое пение у Савватия поразило нас своим безобразием. Должно быть опекуны его – Новиковы, Клейменовы и компания – нарочно присылают к нему самых дурных певцов. На амвоне, для низенькой моленной слишком высокий, вышел читать Евангелие дьякон, тоже несоразмерно высокий. Но дьякону этому нужно отдать справедливость, – он служил хорошо, а Евангелие дневное и (почему то) богородичное прочитал даже очень хорошо. Одно удивило нас: поминая своего «владыку», он называл его не Савва́тием, а Саввати́ем. Должно быть, по раскольническому рассуждению, так и следует. Поэтому мы имеем уже полное право называть сего жалкого владыку Саватеем, и ни он, ни раскольники не могут на нас обижаться. Когда дьякон возгласил: «Благослови, владыко, благовестити благовестие», мы услышали и глас самого «владыки-Саватея». И что это за глас! Не в том дело, что это был какой-то ужасный, могильный, хрипящий голос (может быть действительно Савватий страдал в это время хрипотою), – дело в том, как произносил он слова и речения, – в каждом звуке слышалось и чувствовалось непроходимое невежество! Узреть же его самого, при всем нашем желании, мы никак не могли за народом. Этого мы удостоились уже потом, во время великого выхода. Надобно заметить, что Саватей служил один, без священника, но с двумя дьяконами, и потому, как простой священник, должен был выйти с чашей на середину для обычных, по Иосифовскому Служебнику, троекратных возглашений: «Всех вас да помянет...» Вот вышел дьякон с дискосом на голове: проходя чрез низенькую северную дверь алтаря, этот высокий человек должен был решительно присесть, что было весьма неблагообразно. За ним шествовал и сам «владыка»... Но мы не будем описывать его наружность, чтобы не смутить старообрядцев. Увидев его, облеченного в саккос и омофор, снова услышав его могильный голос, мы не могли уже оставаться долее за этой прискорбной подделкой благолепного архиерейского служения божественной литургии. Становилось невыносимо даже физически; мы вышли, и с отрадой вздохнули на свежем утреннем воздухе¹⁶...

Итак, это редкостное посещение раскольнической архиерейской службы обошлось без всяких «инцидентов»? – спросит читатель. Нет, – без «инцидента» не обошлось. По обычаю православных, чтобы не нарушить тишины, мы стали назади, близ порога, среди женщин. Скоро начали на нас обращать внимание некоторые из стоящих впереди мужчин, и наконец из их ряда вышел один, очень большого роста, с суровым, грозным лицом, и направился прямо на нас. Я понял (и не ошибся), что этот грозный муж есть не кто иной как г. Новиков, владычествующий над «владыкой Соватеем» и всем у него распоряжающийся (о сем г-не Новикове приходилось нам довольно говорить). Он обратился ко мне с вопросом: «зачем вы здесь?» – сопровождая свой вопрос дерзким, вызывающим взглядом. Зная по слухам нрав г-на Новикова, я ответил со всей подобающей скромностью, что нахожусь здесь затем же, зачем и весь прочий народ. – «Если пришли молиться, так раздевайтесь и ступайте вперед! – а смотреть тут нечего!» заметил еще более сурово г-н Новиков. Это было, пожалуй, основательное замечание; но как можно было идти вперед, не имея одеяния кафтанного? Я ответил грозному блюстителю порядка, что мы намерены стоять недолго и не желаем беспокоить народ, проходя вперед. – «Нечего смотреть!» – проговорил Новиков и направился к выходу. Мы ожидали, что он пришлет квартального, или самого частного пристава, всегда послушных ему и всегда готовых охранять драгоценный покой «владыки Саватея», чтобы вывести нас: но вместо полицейских властей им прислан был некий молодой старообрядец, довольно смиренной наружности, и начал прочить, чтобы мы вышли вон. Этому я ответил решительно, что выйду тогда, когда захочу. И несмотря на все просьбы и настояния посланного г-м Новиковым юного старообрядца, мы остались и простояли до тех пор, когда уже сделалось невыносимым видеть и слышать Саватея. Итак, «инцидент» был; но кончился не к торжеству г-на Новикова. Однако мы желали бы спросить его: по какому праву он хотел воспретить нам присутствие за службой у его Саватея? Разве старообрядцы не ходят за службу в православные храмы, и особенно за архиерейские службы, с единственною целью «посмотреть», и разве им кто-нибудь из православных возбраняет это? Почему де православный не может прийти «посмотреть», как служит раскольнический лжеархиерей? Г-н Новиков скажет, как действительно и говорил нам его посланный, что в православных церквях службы публичные, а у его «владыки Саватея» – не публичная. Но как же не публичная, когда за ней присутствуют более сотни человек и когда пение (летом) слышно на далекое расстояние? Мы решительно утверждаем, что эти служения Саватея, не в походных алтарях, как служил некогда Антоний, а в постоянном, устроенном, разумеется, без дозволения правительства, хотя и с ведома полицейской власти, – оказательство раскола, соблазнительно для православных, и дело противозаконное, на которое правительство должно обратить внимание и прекратить его, как незаконное. И почему в Москве дозволяют существовать Саватею, когда признано недозволительным присутствие в ней Иова? Чем же Саватей лучше Иова? Какие он имеет преимущества пред этим последним?¹⁷

Хорошо еще, что московские раскольники имеют такого «владыку», какого заслуживают вполне. Будь это не Саватей, соблазн раскольнических архиерейских служений в Москве был бы несравненно больше и опаснее. Саватей же своим служение способен больше оттолкнуть от раскола, нежели привлечь к нему. Таково было по крайней мере впечатление его службы на нас. Несколько лет тому назад мы были за службой на Рогожском Кладбище. Случилась также обедня; служил ее раскольнический поп Прокопий (что ныне Паисий лжеепископ Саратовский). Великолепный храм, искусное пение, истовая служба лиц, облаченных в священнические и дьяконские ризы, – все это производило такое впечатление, что нужно было усилие мысли, чтобы не забыться, чтобы помнить, что присутствуешь за службой лжесвященника и лжедьякона¹⁸. Ничего подобного не испытывали мы за службой Саватея, – напротив, сначала и до конца, она производила то тяжелое, гнетущее чувство, какое всегда возбуждается в верующей душе глумлением над святыней. А тут производилось глумление над святейшим из таинств... И как жалки, как невежественны должны быть все эти Новиковы, Клейменовы, Милованихи и проч. и проч., нимало не возмущающиеся служением их Саватеев! А что сказать о известном раскольнике – меценате, издающем для российской публики переводы знаменитейших произведений европейской антихристианской науки и целующем десницу невежественнейшего лжевладыки Соватея?...

Впрочем для московских раскольников, повторяем, и нужен архиерей именно в роде Савватия, которым могли бы они распоряжаться, как куклой, по своему произволу. Вся духовная власть в их руках; ни Савватий, ни его Духовный Совет ничего не могут сделать без их согласия, или против их желания. Вот примеры.

Подвергался опале Духовного Совета рогожский дьякон Дионисий за то, что имеет издания Братства св. Петра митрополита и не только сам читает их, но, что всего ужаснее, дает читать и другим: за это великое преступление, по настоянию Петра Драгунова и Перетрухина, Дионисий изгнан из Кладбища, где прожил около десяти лет. За подобную же вину, именно за подозреваемое расположение к православной церкви, Духовный Совет судил попа Авива и присудил к запрещению на три месяца: на этом опять сильно настаивали Драгунов и Перетрухин, бывший прежде другом Авива. За Дионисия магнаты раскола не заступились; но Авива взяли под свой покров г-да Рахманов, Клейменов и другие, которым он принес жалобу на Духовный Совет: они потребовали у Саватея, чтобы непременно и немедленно разрешил Авива. Саватий отговаривался, что без Совета не может это сделать; но ему сказали: если не разрешишь Авива, то больше ты нам не пастырь! – и жалкий Савватий повиновался, разрешив Авива. Духовный Совет оскорбился этим: Драгунов, его наперсник дьякон Иван и другие так называемые духовные члены лаже подали отказ от должности членов Совета, который взяли назад, как только попросили их об этом.

Еще решительнее раскольники показали всю власть над Савватием и Духовным Советом в деле об изгнании Перетрухина из Москвы. Мы говорили уже, что они учредили надзор над Савватием и его канцелярией, поставив надзирателями вышереченного Новикова и Пуговкина. Тогда и Перетрухина, главного секретаря при Савватии и Духовном Совете, подвергли большому стеснению: отобрали у него все бумаги и отдали на хранение одному раскольнику, по фамилии тоже Новикову, служившему прежде у купца Артемова, а самого допускали в канцелярию только для написания нужных бумаг. Это было лишь началом (заслуженной впрочем) опалы «меченосца» Перетрухина. Недовольство им за то, что сблизившись с Драгуновым, духовником Солдатенкова, держал себя со всеми, кто к нему обращался, очень гордо и дерзко, жизнь вел нетрезвую, зазорную, для семейного человека совсем не подобающую, с поставляемых попов и дьяконов брал взятки, употребляя вымогательства, – это давнее недовольство особенно усилилось, когда узнали, что он делал при раздаче попам поминальных денег, полученных по смерти известного богача Тимофея Морозова. Было назначено раздать попам по 400 руб. Московские получили самолично, а окрестным и особенно иногородним Перетрухин объявил, что желающие получить сию сумму должны половину отдать ему, чему по необходимости многие и подчинились. Наконец, заподозрили и преданность Перетрухина расколу, – заподозрили (и вполне справедливо), что он служил расколу и даже защищал его в своем «Мече» только ради наживы. И вот присудили выслать его, так сказать, «административным порядком», из Москвы в Самарскую губернию, в Николаевск, а в виде вознаграждения за прежнюю службу, вернее же ради того, чтобы удобнее выпроводить его из Москвы, назначили выдать ему 800 руб. на покупку дома в Николаевске и в течение двух лет выдавать по 600 р. жалованья. При объявлении этого приговора Перетрухину приказано было оставить Москву не позднее 15-го февраля. Все это сделано без ведома Савватия и Духовного Совета. Несчастный Савватий не посмел и возражать; а члены Совета восстали против решения мирян, – Петр Драгунов, друг и единомышленник Перетрухина, на этот раз даже решительно объявил, что не хочет более оставаться членом столь унижаемого Клейменовым, Шибаевым, Новиковым и прочими Духовного Совета, – и действительно выел из состава этого курьезного духовного судилища раскольников. Теперь этот старейший и богатейший из раскольнических попов почивает на лаврах, перестал и служить, даже и на дух принимает только уже самых почетных и самых богатых из своих духовных детей. Однако протесты Духовного Совета не помогли Перетрухину: в половине февраля, говорят, с горькими слезами, он оставил Москву, где так хорошо и привольно прожил целых семь лет, собирая обильную дань с раскольников и их попов. Заступники его, в свое и его утешение, устроили ему торжественные проводы: члены Совета, приспешники Драгунова, поп Елисей и дьякон Иван, поднесли ему благодарственный адрес за труды для раскола и икону; даже Саватей благословил иконою. Вместо Перетрухина определен к Саватию в секретари некий Василий Федулов, сын раскольнического попа в Павловском Посаде. Итак одного, хотя и наемного, но тем не менее дерзкого ругателя церкви, в Москве не стало. Что станет он делать в Николаевске? Самарским миссионерам нужно внимательно следить за грядущим и уже пришедшим в их край волком и оберегать от него православную паству...