Забытая сторона дела епископа Гермогена и вопроса о патриаршестве¹

Вопрос о непосредственном сношении епископов с царем. Протесты еп. Гермогена против учреждения св. Синодом института диаконисс, составления молитв за умерших инославных, приглашения на богослужение англичан. Стремление его добиться отлучения русских писателей.

Твердость духа всегда приковывает наше внимание. Чем реже она встречается, тем более способна она вызывать наши симпатии независимо даже от того, куда она направлена. Среди нашей иерархии твердость духа, не считающаяся с возможными для человека последствиями от враждебных ему сил, явление особенно редкое. Поэтому не удивительно, если недавний случай с еп. Гермогеном столь привлек к себе общественное внимание. Действительно, нужно выразить известную степень уважения еп. Гермогену за то, что он, по-видимому, искренно веря в правоту своих взглядов, мужественно начал их отстаивать.

Но твердость в деятельности едва ли можно обсуждать отдельно от самого содержания этой деятельности, особенно когда деятельность носит общественный характер, да еще в такой высокой области жизни, как церковная. Мужество и твердость духа получают здесь положительное, полезное значение, лишь, когда ими одушевляется деятельность, согласная с задачами общества и направленная к улучшению условий его жизни. Ведь многие еретики, или, например, первые представители русского старообрядчества, известный протопоп Аввакум и другие отличались великой крепостью духа и за свои убеждения готовы были идти даже на костер. Но разве одни такие факты могут свидетельствовать о правоте их взглядов и исключают возможность для всей их деятельности быть вредной для Церкви? Опыт жизни показывает, что мужество подобных людей часто поддерживается ничем иным, как ограниченностью их кругозора и склонностью к своеволию, не желающему считаться с мнениями других.

Поэтому во имя тех общественных интересов, ради которых, по-видимому, действует еп. Гермоген, необходимо остановить внимание и на самом содержании его деятельности. К сожалению, именно с этой главной стороны инцидент с еп. Гермогеном почти не обсуждался, и все дело представляется очень односторонне. Раздающиеся при таких условиях крики и приветствия по адресу еп. Гермогена, естественно, теряют свое значение. Еще менее значения может иметь, конечно, восхваление действий еп. Гермогена теми, кто пытается воспользоваться ими в своих политических партийных целях или в надежде поколебать положение теперешнего обер-прокурора св. Синода. Такие люди, естественно, не желают ничего слушать и в качестве орудия для достижения своих целей готовы во что бы то ни стало превозносить еп. Гермогена.

Кроме того, при обсуждении инцидента с еп. Гермогеном, обыкновенно ясно чувствуется и влияние психологии, сделавшейся у нас почти массовой, непременно обвинять во всем св. Синод.

Уж очень много разных отрицательных чувств, недовольства, недоверия и других накопилось около этого учреждения. Каждому, выступающему с протестом против св. Синода, в общественном сознании заранее почти уже обеспечена значительная доля сочувствия. Если протестующий, в качестве редкого исключения, оказывается епископом, да еще заседающим в самом Синоде, и притом вызвавшим против себя примечание власти, то, конечно, ему не трудно пробрести у многих ореол истинного представителя и поборника Церкви. Его сейчас же начинают рассматривать как гонимого, а к нашему высшему церковному управлению готовы приложить понятие гонителя.

Все это, конечно, мало способствует возможно широкому обсуждению вопроса, тем более, что разбор самого протеста отходит куда-то на второй план. По поводу инцидента с еп. Гермогеном многие так прямо и заявляют, что они даже и не хотят разбираться в этом деле. При таких условиях возникает опасение, что наделавший много шума редкий случай может быть использован ко вреду той самой церковной жизни, о которой теперь начали заботиться столь многие.

Попытаемся взглянуть на все происшедшее со стороны, по-видимому, оставляемой без достаточного внимания.

По действующим правилам назначение и увольнение епархиальных архиереев совершается в административном порядке по определениям св. Синода, утверждаемым Государем Императором. Вызов епископов для участия в заседаниях св. Синода и освобождение от этого происходит по Высочайшим повелениям. Хорош этот порядок, или нет, – вопрос другой. Мы лично полагаем, что он требует изменения. Но пока такой порядок сохраняет силу, совершающееся на основании его не может быть названо незаконным, и в этом отношении еп. Гермоген не потерпел ничего более, чем все другие русские епископы.

При таких условиях странно, чтобы не сказать больше, утверждение некоторых, что еп. Гермоген мог быть уволен из Синода и от епархии только по суду и что между ним и Синодом возникла на этой почве какая-то тяжба, которая может быть решена только собором. Почему обычный порядок увольнения епископов вдруг должен быть изменен для еп. Гермогена? Св. Синод является органом высшей церковной власти для каждого православного, не исключая и епископов. Почему же при неповиновении этому органу еп. Гермогена св. Синод должен быть рассматриваем лишь в каком-то небывалом качестве тяжущейся с ним стороны?

Вот до какого смешения юридических понятий могут доходить иные русские люди! Не удивительно, если мы при этом дойдем когда-нибудь и до полной анархии.

Существующий у нас порядок увольнения архиереев еп. Гермоген, по-видимому, находит, несправедливым. Почему же в таком случае он не протестовал ранее, когда вопрос шел о других епископах? Не особенно давно, например, при полном молчании еп. Гермогена, из Таврической епархии был удален епископ Алексий, не желавший покидать ее, и некоторые другие. Ведь еп. Гермоген уже не первый раз вызывается для присутствия в св. Синоде и, наверное, сам подписывал многие доклады Синода о назначении и увольнении епархиальных архиереев.

Действуя во имя невмешательства светской власти в дела церковные, еп. Гермоген сам, однако, прибегает к ее помощи по причине разноглася с ним других членов Синода по вопросам чисто церковным. Действия еп. Гермогена попали в какой-то ложный круг. Но, мало того, столь ревнующий о древних канонах, и упрекающий Синод в их несоблюдении, еп. Гермоген, сам, однако, тут же нарушает эти каноны. Еп. Гермогену, конечно, известно, что древние соборы, например, Сардикийский в 9 правиле и Антиохийский в 10, воспрещают отдельным епископам непосредственное обращение к царю без согласия других епископов и без участия высшей церковной власти, которая принадлежала тогда митрополитам. За нарушение этого епископы по II правилу Антиохийского собора подлежат отлучению и лишению не только общения, но и сана. Такое запрещение вполне понятно. Епископы в делах церковных должны действовать соборно. Предоставление каждому доводить свои просьбы до царя может оказываться вредным для церковной жизни и в случае разногласия таких просьб может поставить верховную власть в крайне затруднительное положение. Комментаторы древних церковных правил, кроме того, поясняют, что многие епископы злоупотребляли своим непосредственным обращением к верховной государственной власти. Они подавали царю просьбы несправедливые, вредные для церкви и обличавшие у них происки честолюбия.

Таким образом, ревнителю древних канонов уже никак не следовало единолично, без того или иного участия других русских епископов, обращаться к Государю Императору с призывом вмешаться в разногласие епископа со св. Синодом.

Насколько можно судить по разговорам в обществе и сведениям, проникшим в печать, еп. Гермоген бросил св. Синоду обвинение и в неканоничности и даже в еретичестве. Но ведь ересь посягает на самое существо христианства, и употреблять подобное обвинение следует очень осторожно, особенно архиерею, да еще в отношении других епископов.

В чем же усматривает еп. Гермоген еретичность Синода? В том, видите ли, что Синод хотел предоставить название диаконисс сестрам Марфо-Мариинской общины в Москве, желающим послужить Церкви, но без восстановления во всем древнего порядка их назначения, сорокалетнего возраста и прежнего посвящения. Но что же здесь посягающего на сущность христианства, чтобы называть такое стремление еретическим? Вопрос о возрасте даконисс, как видно из 40 правила Трулльского собора, может быть разрешаем в зависимости от условий церковной жизни. Посвящение же их не составляло никакой иерархической степени, и без даковисс Церковь обходится уже много веков. Поэтому не будет никакой ереси, если высшее церковное управление, идя навстречу удовлетворения потребности времени привлечения женщин к более активному и открытому служению церковным целям, образует нечто подобное древнему институту диаконисс. Здесь еще можно возбудить вопрос о компетенции св. Синода в разрешении этого вопроса и тогда вести речь о передаче вопроса на рассмотрение ожидаемого собора, что и сделал митрополит Антоний, без обвинения, однако, несогласных с ним в ереси и антиканоничности.

Неужели еп. Гермоген, как указывает VII Вселенский собор, не различает предметы догматические от дисциплинарных? Неужели он не видит различия между канонами, относящимися к существу церковной жизни и потому всегда обязательными для нее, и канонами, касающимися второстепенных ее порядков, вызванными тогдашними условиями жизни?

Кто не почувствует, например, разницы между определениями Соборов о символе веры, единосущии Христа Богу Отцу, Божестве Святого Духа, разъясняющими существо православного учения, и такими определениями, как воспрещение клирикам и мирянам играть в азартные игры², устраивать так называемые мимические представления и их зрелища, а также зрелища звериной травли и пляски на сцене³, принимать от иудеев лекарства или

мыться вместе с ними в бане⁴, а духовенству, кроме того, содержать корчемницы⁵, отдавать деньги в рост⁶, совершать посвящение за деньги⁷, одеваться в роскошные одежды⁸ и т. д. Последнего рода правила даже странно и сопоставлять с первыми.

Неужели еп. Гоермоген будет отрицать затем, что современная церковная жизнь очень осложнилась, и она со многих сторон не может быть нормирована одними древними правилами? В этом отношении следует помнить справедливое замечание известного ученого, профессора Петербургской Духовной Академии В. В. Болотова, человека внолне православного. «Та реформа, поясняет Болотов, которая действительно отвечает потребностям данного времени и оправдала себя фактически хорошими результатами, и есть реформа истинно каноническая, не имей она за собой даже ни единого прецедента».

Едва ли основателен также упрек св. Синоду в противоканоничности по поводу составления особого порядка молитв за умерших, принадлежащих к другим христианским исповеданиям. Если бы еп. Гермоген стоял ближе к потребностям окружающей жизни, то он увидел бы, что вопрос этот давно назрел и часто вызывает большие недоразумения и раздоры. Прежде всего, вопрос этот уже давно ясно выдвинут допущением у нас смешанных браков, когда муж и жена оказываются разных христианских исповеданий. Православному, например, позволяется жениться на католичке или лютеранке. При таких условиях разе допустимо, чтобы муж и родившиеся от католички или лютеранки православные дети были лишены возможности молить в церкви за умершую жену или мать? Такое лишение трудно было бы назвать иначе, как разрушением того естественного нравственно-духовного, союза между мужем и женой, допускаемого самой же Церковью и разрушением той естественной связи между детьми и матерью, которая установлена самой природой. Если последовать за еп. Гермогеном и воспрещать в этих случаях православные церковные молитвы, то убитый горем муж или подавленные скорбью дети, жаждущие молитвенного утешения, пойдут в церковь соответствующего инославного исповедания. А содействие этому едва ли согласно с требованиями древних канонов. Уж если восставать против церковных молитв за умерших инославных, то еп. Гермогену сначала нужно было бы протестовать против смешанных браков.

Недавно скончался фельдмаршал граф Милютин.

Почти одновременно умерла и его жена лютеранского исповедания.

Мы имели редкий случай погребения обоих супругов вместе и притом разных исповеданий. С точки зрения еп. Гермогена в православной Церкви не следовало совершать молитв за графиню Милютину. При жизни супруги Милютины были соединены православным церковным браком, т. е. графиня Милютина была допущена к участию в таинстве брака в Православной Церкви. При одновременной же их смерти, когда, казалось бы, сам Бог не желает разлучения супругов, ревнитель о благе Церкви требует лишения умершей жены православных молитв, оставляя их лишь для одного супруга. Отсутствие твердо установившегося в этом отношении порядка сказалось и на этих редких похоронах. Духовенство, по-видимому, не знало хорошо, что делать с умершей супругой. Похороны Милютиных произвели неприятное впечатление на многих, что и было отмечено прессой.

А вот еще другой случай.– В конце марта сего года скончалась в Штутгардте Великая княгиня Вера Константиновна, герцогиня Виртембергская. Родственница Русского Императорского Дома, перешедшая в лютеранство. 29 марта был издан Высочайший Манифест, в котором Государь Император приглашал народ разделить скорбь Императорского Дома и соединить свои молитвы с царскими об упокоении души усопшей. По

этому поводу были совершены православные панихиды и заупокойные литургии в православных храмах. Но ведь это уже гораздо больше, чем имел ввиду св. Синод, желая установить только особый порядок молитв за умерших иносланных. Неужели же еп. Гермоген находит это более удобным? Если нет, почему же он не протестовал теперь и не обвиняет в неканоничности тех, кто допускал и совершал православные службы за умершую лютеранку?

Наконец, 1 апреля сего года, как известно, погиб в Атлантическом океане громадный английский пароход «Титаник». При этой катастрофе море поглотило более 1200 человек. Отзывчивые русские сердца не остались равнодушными к этому великому несчастию, хотя и чуждых им людей. В Петербурге представители многих учреждений вместо убогого по духовному смыслу почтения памяти погибших вставанием с места, на котором сидят, обратились в Адмиралтейский собор с просьбой совершить церковную молитву за погибших. И вот 15 апреля в соборе была отслужена панихида по всем этим лицам, которые, за исключением, может быть, одного, не принадлежали к Православной Церкви. На панихиде, по словам газет, присутствовало до 2000 человек, молившихся с большим чувством и усердием⁹.

Вот новое основание для протеста еп. Гермогепа. Но, очевидно, требования жизни сильнее всяких подобных протестов, и св. Синоду явно необходимо возможно скорее разрешить поднятый им вопрос, невзирая ни за какие обвинения со стороны далеких от современной действительной жизни лиц, подобных еп. Гермогену. Православные церковные молитвы за умерших по своему содержанию рассчитаны исключительно на людей, принадлежащих к Православной Церкви. Церковь же требует молиться и петь Богу разумно. Поэтому применение православных молитв целиком к умершим других христианских исповеданий не соответствует их содержанию и едва ли даже логично.

Отрицая возможность церковных молитв за умерших близких нам людей других христианских, исповеданий, еп. Гермоген еще тем менее может посылать православных молиться о них в церкви иных исповеданий. Поэтому с точки зрения, принятой еп. Гермогеном, не будет ли достаточно в отношении умерших инославных исповеданий ограничиться все более и более распространяющимся у нас холодным и для умершего совершенно бессмысленным приглашением «почтить его память вставанием». Неужели же в глазах еп. Гермогеиа это допустимее, чем составление тех или других церковных молитв за умерших?

Не обращая вообще, по-видимому, достаточного внимания на многие явления и потребности современной жизни, которые не могли иметь ввиду древние правила, еп. Гермоген восстает, кажется, против недавнего сочувственного приема русскими иерархами английских гостей и епископов и против приглашения их на православное богослужение. Насколько узка здесь точка зрения еп. Гермогена, видно уже из того, что, если бы ее придерживались представители Православной Церкви, то Россия, может быть, и не сделалась бы православной, а еп. Гермоген вместо православного архиерея, может быть, был бы римско-католическим пастором или даже языческим жрецом. Когда около 1000 лет тому назад наши языческие предки прибыли в Константинополь узнать греческую веру, то представители православной Церкви и государственная власть поступили иначе, чем рекомендует еп. Гермоген, и сделали все, чтобы ознакомить явившихся язычников с греческой верой и красотой православного богослужения. Этот факт, по словам летописца, и послужил к тому, чтобы Россия стала православной. В связи с приездом англичан, очень интересующихся древними формами веры и склонных вводить их у себя, св. Синод и русские иерархи именно и обязаны были способствовать ознакомлению прибывших со всеми сторонами церковной жизни, не исключая и богослужения.

Вообще многие действия еп. Гермогена представляют хорошую иллюстрацию к тому, как односторонне может воспринимать и понимать совершающееся в сложной окружающей жизни отдельный епископ, даже искренне желающий заботиться о благе Церкви, и как опасно выдвигать свои личные соображения и свои действия в качестве оплота истины.

Ведь никто другой, как сам же еп. Гериоген носился с так называемым старцем Григорием Распутиным и едва ли не способствовал укреплению его положения в некоторых кругах. Говорят, теперь еп. Гермоген разочаровался в Григории Распутине. Но епископ, призванный руководить духовно-нравственной жизнью народа, долгое время поддерживавший какой-то невероятный обман именно в этой области и чуть ли не последний убедившийся в своей ошибке, – разве это само по себе не печальное явление для Русской Церкви и разве такой епископ может внушать к себе большое доверие по отношению ко всей его церковной деятельности?

Известно, затем, что осенью прошлого 1911 года еп. Гермоген представил св. Синоду доклад об отлучении от Церкви чуть ли не большей части современных русских писателей, например, Мережковского, Л. Андреева, известного публициста В. В. Розанова и других. Выступая с таким предложенном, еп. Гермоген совершенно упустил из виду необходимое условие для выполнения такого предложения существования в России правильно действующего и достаточно авторитетного Церковного Суда. Но в настоящее время вместо него у нас совершается лишь тайное бюрократическое бумажное производство в канцеляриях консисторий и св. Синода. Вместо живой личности подсудимого так называемое у нас судебное производство имеет дело скорей с ее тенью, да и то часто неправильной вследствие одностороннего освещения обстоятельств преступления, легко вызываемого отсутствием надлежащего участия в суде самого подсудимого. И такому-то канцелярскому порядку еп. Гермоген желал вверить важное для общественного сознания в России дело. Почти, наверное, можно сказать, что все это окончилось бы печально, и едва ли еще более не укрепило бы авторитет нашего церковного управления.

Мало того. Насколько нам удалось ознакомиться с самым содержанием доклада еп. Гермогена, в нем, по нашему мнению, прежде всего, обнаруживается неясное представление роли писателя. Еп. Гермоген, по-видимому, недостаточно различает личность писателя от изображаемых им типов. При этих условиях не удивительно, если писатели в глазах еп. Гермогена делаются чуть ли не виновными даже за те антихристианские мысли и стремления, которые они лишь подмечают в окружающей жизни и представляют в художественных образах.

В настоящее время религиозная мысль человечества сравнительно с древними веками значительно осложнилась, перед ней открылись иные горизонты, на которых выступают разные новые вопросы, более или менее глубоко затрагивающие сознание современных людей.

Представители Церкви, призванные руководить религиозной мыслью народа, к сожалению как будто вовсе игнорируют такие стремления в области современной религиозной мысли, и уже одним этим открывают простор для разного рода религиозных исканий, разрывающих связь с Церковью. Выразителями подобных исканий обыкновенно и являются писатели, как люди более других способные переживать и представлять разные думы и стремления окружающих их людей. Литература часто представляет из себя как бы мышление народа вслух, и уже в силу этого она полезна для самих пастырей. Прислушиваясь к ней, пастыри могут способствовать столь нужному для них знакомству с тем, что совершается в области духовно-нравственной жизни народа. Эта сторона дела, по-видимому, также недостаточно принята во внимание инициатором отлучения от Церкви наших писателей.

Между тем разные религиозные искания, которые нередко захватывают и самого писателя и которые при этом не получают никакого удовлетворения со стороны лиц, призванных руководить религиозной мыслью народа, сами по себе, независимо от всей личной жизни писателя, конечно, ни по каким церковным правилам не могут быть поставлены ему в вину, вызывающую отлучение от Церкви. Нельзя же на основании только этого видеть в писателях каких-то агитаторов неверия. При той узкой точки зрения, которой, по-видимому, держится еп. Гермоген, кто-нибудь, еще более его ревностный, мог бы добраться так, пожалуй, и до величайшего русского писателя Ф. М. Достоевского. Ведь никто с такой силой слова и глубиной психологического анализа не выдвинул перед общественным сознанием много встречающихся в душах современных людей всякого рода антихристианских и даже атеистических мыслей и стремлений. Немало художественных образов, гениально нарисованных Достоевским, часто не только не размышляют в согласии с Церковью, но даже обнаруживают прямой бунт против Бога. Между тем Достоевский уже, конечно, принадлежал к Церкви, и рассмотрение его отдельных литературных произведений вне связи со всей его личной жизнью было бы и не справедливо и едва ли соответствовало бы самой задаче церковного суда. Если бы еп. Гермоген вместо подобной попытки добиться отлучения от Церкви русских писателей разъяснил вопросы, ярко выдвинутые Достоевским, то этим он принес бы великую пользу русскому обществу и Православной Церкви и сам гораздо ближе стал бы к исполнению смысла древних церковных правил, например, 102 правила Трулльского Собора и других, разъясняющих обязанности епископа.

Во всяком случае, с предложением еп. Гермогена не согласились вовсе не по недостатку ревности о Церкви многие другие епископы и даже представители нашего казенного миссионерства.

Жалобы еп. Гермогена на обер-прокуроров и характер его епархиальной деятельности. Обнаруживаемый ею недостаток русского церковного управления. Вопрос о патриаршестве. Свидетельства истории о Византийских патриархах. Свидетельства ее о времени русского патриаршества. Разные доводы в пользу патриаршества и их разбор. Стремление восстановить патриаршество без собора. Необходимость учреждения должности председателя Синода и сохранения должности обер-прокурора.

Наконец, еп. Герхоген вводит в свой протест утверждение о неправильной организации у. нас высшего церковного управления, что, однако признано уже почти всеми и даже самим св. Синодом в его всеподданнейшем докладе 1905 года¹⁰. Но мысли еп. Гермогена в этом отношении, по-видимому, не идут далее ходячего, но мало продуманного общего положения, что все зло русского церковного управления в обер-прокурорах св. Синода, что этот представитель государственной власти только и занимается тем, что угнетает бедных епископов. На это угнетение еп. Гермоген очень жаловался сотруднику «Нового Времени», г. Розанову, тому самому, которого он же, еп. Гермоген, недавно рекомендовал отлучить от Церкви за разные «еретические» мысли. Между прочим еп. Гермоген поведал г. Розанову, что присутствие обер-прокурора в Синоде вызывает у заседающих там епископов даже «трясение ног, прежде чем они начинают говорить». Под влиянием жалоб еп. Гермогена картина заседающего Синода представилась в воображении г. Розанова в виде того, как ястреб кружится в небе, а на земле, крепко прижавшись, сидят бедные курочки и цыплята. «И страх этих цыпленочков, поясняет г. Розанов, напоминает и объясняет трясущиеся ноги».

Но если уже представлять наше церковное управление в такой картине, то ее нужно рисовать до конца и дополнить изображением того, во что преобразуются эти «курочки и цыпляточки», когда они возвращаются в свои епархии. Не мешало бы спросить еп. Герхогена, какие части тела у подведомственного епископам духовенства при разговоре с ними начинают функционировать неправильно. У духовенства в таких случаях нередко не только трясутся ноги, но и расстраивается работа сердца, а душу охватывает страх, чувство оскорбленного достоинства и горькое сознание отсутствия нравственно-духовной связи с архипастырем. Стоит осведомиться, например, в Саратовской епархии о самом еп. Гермогене. «Измучались мы с ним», ― ответят многие. Еп. Гермоген из представляющейся воображению г. Розанова курочки по возвращении в Саратов превращался в самоуправного властителя епархиальных дел, почти терроризировал неугодных ему духовных лиц, с полным произволом распоряжался церковными деньгами и имуществом, обратил в свое слепое орудие консисторию, не считался с законами, крайне небрежно относился к делам епархиального управления, причиняя этим большие затруднения заинтересованным в них лицам, но вместе с тем находил время заниматься политикой и даже чуть ли не участвовал в политической борьбе партий. В довершение всего этого еп. Гермоген безнаказанно прямо игнорировал разные указы св. Синода и даже оставлял нераспечатанными бумаги, присылаемые ему из высшего церковного управления. Рассказы некоторых лиц из Саратовской епархии о деятельности еп. Гермогена и производимая в настоящее время ревизия епархии обнаруживают прямо невероятные вещи. По поводу епархиальной деятельности еп. Гермогена едва ли не справедливо сказать, что один из больших недостатков нашего церковного строя в том, что русские епископы в своих епархиях могут оказываться почти безответственными и в них иногда нельзя бывает найти ни суда, ни управы. Мало того, большинство епископов подавлено чисто бюрократическими делами и с действительной жизнью они соприкасаются лишь через отражение ее на бумаге. Их пастырская деятельность совершенно приносится в жертву внешней, административной, вследствие чего их духовное влияние очень слабо и их пастырский авторитет не имеет достаточной силы. Стремление же мирян, по мере сил и допустимости, принять активное участие в делах Церкви, живую часть которой они, по учению апостола, должны составлять, обыкновенно рассматривается как покушение на права и положение епископов. Вообще в этом отношении в русской церковной жизни начинается какая-то трагедия.

Неужели же и во всех этих недостатках церковной жизни виноваты обер-прокуроры св. Синода? Разве с уничтожением этой должности устранится и главный недостаток современной церковной жизни – разъединение епископов и духовенства, епископов и народа? Не повело бы это лишь к большему закреплению такого положения вещей. В лице обер-прокурора епископы все-таки вынуждены считаться с мирским началом, хотя и в обрезанной бюрократической форме. Сосредоточение же всего церковно-государственного управления в руках одних епископов, да еще с дарованием одному из них особого титула и юридических прав, которые должны поглотить собой и должность обер-прокурора, может дать почву для развития у нас клерикализма и еще большему, опасному для многих, смешению понятий Церкви и духовенства.

Кроме того, если по утверждению еп. Гермогевна, у русских епископов трясутся в Синоде ноги, прежде чем они начнут говорить о благе Церкви, то что же будет происходить с епископами, если вдруг возникнут какие-либо гонения на Церковь и их воображению будет ярко представляться ссылка, тюрьма и т. п.?

Если верить в этом еп. Гермогену, то все заботы о Церкви, как раз и не следует предоставлять одним епископам, а необходимо, насколько допустимо, призвать к этому и православный народ, который, по смыслу учения апостола о Церкви и разъяснению Восточных патриархов, вовсе не является одним пассивным элементом, а составляет самое тело Церкви и является в ней хранителем благочестия.

Само государство, особенно с введением представительного строя, не может согласиться на сосредоточение всех функций, вытекающих из связи государства с Церковью, в лице патриарха и обращение обер-прокурора лишь в патриаршего чиновника, как, по-видимому, желал бы епископ Гермоген и многие ему сочувствующе, но мало отдающие себе отчет в современных потребностях церкви и ее отношениях к государству. Если бы такие мечты осуществились, то в России неминуемо последует учреждение Министерства Духовных Дел, которое едва ли более понравится желающим уничтожения должности обер-прокурора. Кроме того, разве свойственно серьезным государственным и общественным деятелям питать мысль о патриаршестве какими-то фантазиями? Относительно этого мы старались предостеречь еще на заседаниях Предсоборного Присутствия, на котором многие слишком увлекались идеей патриаршества. Не следует забывать, что исторический опыт Византии в России уже достаточно показал, что учреждение патриаршества еще вовсе не гарантирует церковное управление от излишнего вмешательства в него со стороны государства – и может быть соединено с большим обезличением и бесправием духовенства и других епископов. Будем помнить, что именно от времен патриаршества нам осталось тяжелое наследие реформ русского старообрядчества.

Относительно большинства Константинопольских патриархов историки констатируют, что при них церковные дела находились в полном подчинении у императоров и сами патриархи часто превращались лишь в исполнителей их воли. Один из историков прямо утверждает, что единственным имевшим значение фактором при возведении в патриархи была воля императора,

от которой зависело и удаление патриархов¹¹. Все это пришлось испытать на себе даже такому известному патриарху, как Фотий. Два раза он был низлагаем императорами, причем в последний раз на его место был возведен 10-летний мальчик Стефан, брат императора Льва VI Мудрого, которого сам же Фотий посвятил в дьяконы¹². Это был не единственный случай предоставления патриаршей кафедры по желанию императоров людям чуть ли не в детском возрасте. Император Роман удалил патриарха Трифона, а на его место возвел своего младшего 16-летнего сына Феофилакта, который стоял во главе церковного управления в течение 23 лет.

Византийский летописец Георгий Акрополис, отмечая большое влияние императора на избрание одного из патриархов, добавляет: «цари вообще хотят, чтобы патриархи были смиренные, недалекие по уму, которые легко уступали бы их желаниям, как признанным постановлениям. А это всего чаще случается с людьми необразованными. Будучи невеждами в слове, они не способны на сильное слово и преклоняются перед императорскими распоряжениями»¹³. Даже там, где желания императоров явно шли в разрез с церковными правилами, существование в государстве патриарха далеко не гарантировало соблюдение этих правил. Император Лев Мудрый, как известно, вступил в четвертый брак и нашел священника, который его повенчал. Патриарх Николай Мистик пытался было протестовать, но был удален от кафедры. На место его, по желанию императора, был избран игумен одного из столичных монастырей Евфимий. После этого в Константинополе в 907 году составился собор из папских легатов, послов других патриарших престолов и части Византийского духовенства, который утвердил назначение Евфимия и постановил принять царя в Церковь, не расторгая его четвертого брака. Основываясь на этом, с воспрещенным Церковью четвертым браком царя примирился вполне и патриарх Евфимий¹⁴.

Константинопольский патриарх Алексий, главный организатор Студийского богослужебного устава, не устоял перед возмутительным требованием императрицы Зои, дочери Константина VIII. В Великий четверг 1034 года при участи Зои был задушен ее супруг, император Роман III. После этого она пригласила к себе патриарха и требовала немедленно повенчать ее с ее фаворитом Михаилом Пафлогоном¹⁵. После некоторых колебаний патриарх согласился, и в ночь под Великую пятницу состоялось это, вероятно, единственное в летописях Православной Церкви венчание вдовы, только что убившей своего мужа.

Насколько мало гарантирует сосредоточение церковной власти в лице патриарха свободу Церкви в ее собственных делах и возможность ее открытого протеста против беззакония власти, показывает история патриарха Полиевкта, занимавшего кафедру с 956 по 970 год и за многое даже восхваляемого историками. Патриарх молчал, когда император Никифор Фока отправлял в ссылку неугодных ему епископов. Он же примирился с распоряжением Никифора Фоки о назначении епископов не их собором и не патриархом, а волею императора. Мало того, когда Никифор Фока был убит домогавшимся престола Иоанном Цимисхием, то патриарх не остановился перед помазанием на царство этого самого Иоанна Цимисхия. А чтобы оправдать себя, патриарх стал поучать народ, что, «как помазание при крещении очищает все грехи, так и помазание на царство уничтожило все грехи, совершенные Цимисхием до коронования и в особенности смертоубийство»¹⁶.

Эта невероятная мысль, вводящая какое-то новое таинство помазания императоров и придающая ему значение, подобное таинствам покаяния и крещения, была воспринята и другими носителями патриаршего сана и проводилась в сознание народа. Известный канонист XII века, Антиохийский патриарх Вальсамон, вообще старавшийся оправдать ненормальную роль императоров в делах церковных, в своем объяснении на 12 правило Анкирского Собора ссылается на эти слова патриарха Полиевкта и утверждает, что хиротония архиереев и помазание царей изглаживают сделанные прежде хиротонии и царского помазания грехи, каковы бы они ни были.

Наконец, многие носители патриаршего сана в Византии оказались готовыми даже на унию с Римом и часто действовали в таком направлении в угоду императоров, которые хотели достигнуть через это своих политических целей. Патриарх Герман III, например, поехал делегатом Восточной Церкви на известный Лионский собор, провозгласивший унию церквей Восточной и Латинской. В числе сторонников унии Император Иоанн Палеолог прямо указывал на патриарха Евфимия. Во главе других греческих епископов являлся к папе патриарх Иосиф II, и он подписался под определением Флорентийского собора о заключении унии с Римом. Преемник же Иосифа II патриарх Митрофан был настолько предан этому делу, что изгонял из епархии тех епископов, которые оставались верными православию¹⁷.

Уверять, что патриаршество лучше всего обеспечивает церковное управление от излишнего вмешательства светской власти, могут только те, кто не знает Византийской истории. На протяжении ее патриархи не только примирялись с таким положением дел на практике, может быть по всем нам свойственной слабости воли и боязни за свое положение, но и старались найти для него разного рода теоретические оправдания. Мало того, патриархи пытались распространить влияние Императоров даже на дела Русской церкви, и в этом направлении делали внушения русским. Проф. А. С. Павлов по этому поводу утверждает, что «вообще патриархи, послушные орудия императорской политики, не пропускали случая, чтобы представить в глазах русских все проявления власти своего царя над нашей Церковью, как что-то совершенно необходимое, как составной элемент самого православия!»¹⁸.

Вспомним, затем, что могло происходить в области церковного управления при патриархах в России. Самое введение у нас патриаршества, как свидетельствует история, было вызвано стремлением, опирающимся на то, что русское государство является преемницей Византии, разрушенной турками. В Византии же были царь и патриарх. В подражание этому, а вовсе не по каким-либо религиозным и даже чисто церковным потребностям, появился в России патриарх. В лице митрополита Россия и до этого времени имела первоиерарха, который стоял во главе русского духовенства. Значительная, а иногда я прямо чрезмерная, роль царя в области церковной жизни, поддерживаемая в России примером Византии, вполне допускалась и русским народным сознанием. Для этого достаточно вспомнить, например, соображения такого авторитетного в древней Руси лица, как св. Иосиф Волоцкий. Введение патриаршества в России нисколько не изменило такое положение дел. С точки зрения современных понятий приходится сказать, что установление патриаршества нисколько не препятствовало очень большому вмешательству светской власти в дела церковные. Фактическим управителем Церкви оставался в России царь, за исключением, конечно, такого патриарха, как Филарет Никитич, состоявшего в особых отношениях с государем, или Никона, пользовавшегося особой дружбою царя. Историки утверждают, что самое избрание патриархов зависело от царя, а неугодные ему патриархи легко теряли свою кафедру. Все это обнаружилось уже при первых патриархах. Сам патриарх Никон в своем письме Константинопольскому патриарху Дионисию заявлял, что на Руси «ныне вся бывает царским хотением. Егда повелит царь бытии собору, тогда бывает и кого велит избирати и поставити архиереем, того избирают и поставляют; кого велит судити и обсуждают и они судят, и обсуждают, и отлучают¹⁹.

Нельзя затем не отметить, что сообщение главе русского духовенства высшего церковного титула и поставление его в особое положение в государстве выдвинуло в, России, хотя, конечно, и в слабой степени, тот самый вопрос, который много бед принес христианскому миру в Западной Европе. Патриарх Никон нашел нужным решать, какая власть выше, духовная или светская, и старался доказать, что «священство царства преболее есть».

Подобной тенденции, хотя, может быть, уже и не в такой степени, был нечужд, например, и последний русский патриарх Адриан. В его Окружном послании, написанном вскоре по вступлении на кафедру, как находят некоторые историки, «бросается в глаза чуть ли не папская теория отношения власти церковной и гражданской»²⁰.

Но ведь уже самая постановка вопроса о преимуществах двух властей, которые совершенно нельзя рассматривать в одной плоскости, ясно показывает, что ношение патриаршего титула не гарантирует от опасного смешения двух различных по своей природе властей.

Это обстоятельство, без сомнения, оказало известную долю влияния на Петра I в направлении уничтожения в России патриаршества. В.С. Соловьев справедливо указывает, что всем этим Никон не только не возвысил духовную власть, но еще и унизил. Соперничество и тяжба с царем, говорит В.С. Соловьев, составляли одну из задач Никона. Патриарх стал писаться «Великим государем» наряду с царем, вмешивался в военные и дипломатические дела и во все подробности управления. Патриарх Филарет Никитич также писался «великим государем» рядом с царем, но исключительно по личному своему отношению к царю, как его отец. Никон же предоставленное ему лично право возвел в неотъемлемую принадлежность, своей власти. Но неужели такое соперничество и такое хлопотливое вмешательство в мелочи государственной жизни служили к возвеличиванию духовной власти, а не к унижению ее? Неужели верховный первосвященник Русской церкви, представляющий в ней Небесного Царя и Первосвященника, неужели он мог получить новое освящение своему великому званию от титула земной власти? И если сам Никон в своей оправдательной записке, следуя средневековым католическим писателям, сравнивает отношение духовной и мирской власти с отношением солнца и луны, то не явное ли это противоречие с его собственной деятельностью? Разве солнце соперничает с луной, или ищет ее света, а не само дает ей свет? Духовная власть не однородна и не соизмерима с мирской; она должна освящать и направлять эту последнюю, но не может спорить с ней о преобладании. Христос не соперничал с Кесарем и не боролся с ним, и истинные представители Христова царства никогда не соперничали с властями земными. Не соперничал с князем Московским митрополит Алексий, а покровительствовал ему; не соперничал с Иваном Грозным митрополит Филипп, но властным словом обличал его и мученичеством своим показал истинное превосходство духовного начала. Святители православные не тягались и не боролись с мирской властью, – тягались и боролись с ней издавна римские папы, и если бы мы не имели прямых свидетельств о сочувствии патриарха Никона папству, одни его отношения к царю достаточно показали бы, чей дух внесен им в русскую иерархию²¹.

Подобные стремления Никона и сочувствующих ему членов иерархии, конечно, не могли оставаться и без других последствий. В.С. Соловьев находит, что этим иерархия уронила свой нравственный авторитет, потеряла свою внутреннюю духовную связь с народом и должна была все более и более основываться только на внешнем принудительном авторитете²². Как нечто чуждое, такой внешний авторитет не достаточен для свойственной иерархии деятельности. Он нередко начинает чувствоваться как гнет, и легко вызывает протест. На этой именно почве и появилось в России старообрядчество, которое навсегда останется темным пятном на истории русского патриаршества.

С другой стороны, возведение главы русского духовенства в патриархи еще нисколько не содействовало возвышению положения остального духовенства. Напротив, патриарх Никон, например, который для иных современных мечтателей о патриаршестве представляется чуть ли не его идеалом, вопреки православному церковному сознанию, выраженному, например, в 48 правиле Карфагенского Собора, стал проводить теорию, отрицающую равенство патриарха с остальными епископами. Патриарх, утверждать Никон, Христов образ носит в себе, градские же епископы – по образу суть 12 апостолов, сельские же по образу 70 апостолов, или, как он выражался: «первый архиерей, т. е. патриарх, во образ Христов, а митрополиты, архиепископы и епископы во образ учеников и апостолов»²³. Ведь эти соображения уже явно римско-католического характера, и если бы исторические условия благоприятствовали их проведению в жизнь, как это случилось ранее на Западе, то и в России мог бы появиться своего рода папа... наместник Христа.

Естественно, что при таких взглядах на свое положение в Церкви Никон обнаруживал в своих отношениях к епископам, не говоря уже о прочем духовенстве, большой деспотизм и даже прямо унизительное обращение. Русским архиереям приходилось бороться за права епископского сана и теоретически, опровергая взгляды Никона, и практически, обращаясь за защитой к царю. Русские епископы вынуждены были напоминать указание Кормчей и разъяснять, что епископы все равны, что епископский сан один и на всех их одна и та же благодать, и что первый епископ не начальник епископов, не крайний святитель. Патриарх же Никон, как заявлял от лица русских архиереев Вятский епископ Александр, святительский чин вменил за рабы, приходящих к нему архиереев заставлял часа по 2, по 3 сидеть на крыльце у крестовых палат в ни одному не давал сказать слова, не выслушивал их просьбы об исправлении церковных вещей, но «страпно поработи тех и люте нападал на братию свою, и страдати многих устрои и умиленне плакати»²⁴. Даже члены соборов, где, казалось бы, должна была господствовать полная искренность и свобода мнений, испытывали на себе гнет от присутствия патриарха. На соборе 1665 года были недовольные действиями патриарха, но, по свидетельству Павла Алепского, молчали, скрывая свое недовольство, и говорили про себя: не хотим делать изменений ни в наших книгах, ни в наших церемониях, принятых нами исстари. Только эти недовольные не имели смелости говорить открыто, зная, как трудно выдержать гнев патриарха, как поступил он с епископом Коломенским, которого сослал в заточение²⁵.

Вот какими чертами характеризует вообще управление патриарха Никона Московский Митрополит Макарий в своей «Истории Русской Церкви»: «Над духовенством Никон властвовал с неограниченною волею и деспотически. Он держал себя высоко и малодоступно по отношению не только к низшему клиру, но и к самим архиереям, не хотел называть их братьями, особенно тех, которые от него получили рукоположение, не уважал их сана, что особенно показал в своем известном поступке с епископом Коломенским Павлом, нарушал их права, отнимая у них монастыри и приходские церкви, которые приписывал к своим излюбленным монастырям и брал под свою непосредственную власть. С беспощадною строгостью и суровостью преследовал всех в среде белого и монашествующего духовенства, кого считал виновным в чем-либо, постоянно наполнял ими свои темницы и наполнил даже отдаленные монастыри Сибири, которые до Никона были почти пусты²⁶.

Таковы свидетельства истории, которые нельзя игнорировать, как бы ни старались замалчивать все это некоторые сторонники патриаршества, с какой-то особой верой в исключительную благотворность этого института.

Древние каноны вовсе не устанавливают, как обязательной нормы церковного управления, то, чего желают эти сторонники патриаршества, заранее называя будущего патриарха «начальником митрополитов» и даже «верховным пастырем»²⁷.

«Власть патриарха, ― разъясняет архиепископ Волынский Антоний, ― получит один епископ, а остальные 99 из бесконтрольных владык сделаются его послушниками, митрополиты – непосредственными, а прочие 92 послушниками митрополитов и затем уже патриарха»²⁸. К удивлению, подобные напоминающие римский католицизм стремления относительно патриарха пытаются обосновать на 34 правиле св. Апостолов. «Епископам всякого народа, говорит оно, подобает знать первого в них и признавать его яко главу, и ничего, превышающего их власть, не творить без его рассуждения; творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест, к ней принадлежащих, но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святый Дух²⁹.

Вторая часть этого правила как-то оставляется в тени. Между тем, она явно не благоприятствует создаю из патриарха начальника над всеми епископами, да еще через посредство митрополитов, и обращению всех русских архиереев в послушников патриарха³⁰.

В 34 правиле уже никак не идет речь о начальнике архиереев, а просто о первом епископе, не имеющем права ничего делать самостоятельно без согласия всех других.

Правило, как видим, имеет целью обеспечить единомыслие среди епископов, в котором прославляется Бог. И неужели это может быть достигнуто наделением одного из них особыми юридическими правами, обращением его в начальника, а всех других епископов в его послушников? Почему наши сторонники патриаршества игнорируют затем 44 правило собора Карфагенского, в котором прямо сказано, что «епископ первой кафедры пусть не называется экзархом иереев или верховным иереем или чем-либо подобным, но только епископом первой кафедры».

При толковании этого правила древний комментатор Зонара поясняет, что, по его мнению, оно установлено не для чего другого, как для устранения тщеславия и гордости и для уничтожения надменности³¹.

Другой древний толкователь Аристин по поводу 48 Карфагенского правила справедливо замечает, что достоинство священства у всех одно и то же и не должен называться этот верховный священником, а тот простым священником. Славянская Кормчая понимает это правило в том смысле, что «первый епископ не начальник святителям, ни крайний святитель, но епископ первого седалища наречется».

Таким образом, 48 Карфагенское правило ясно требует охранения идеи полного равенства между епископами и допускает лишь признание среди них первого между равными, да и то не в силу какого-либо его личного положения, а вследствие важности занимаемой им кафедры. А со всем этим едва ли может согласиться понятие о патриаршестве как норме церковного управления, особенно же в его исторических проявлениях.

Стремление учредить в России в лице патриарха начальника епископов разве не идет в разрез с 48 правилом Кафагенского собора и ясным указанием Кормчей книги?

Для лучшего понимания смысла указанных 34 и 48 правил их нужно рассматривать в исторической перспективе.

Оказывается, правила эти находятся в связи с порядком распространения христианства. Апостолы, как известно, начинания свою проповедь с больших центров, например, Иерусалима, Антиохии, Александрии, Рима. Здесь они основывали христианские общины, ставили во главе их епископа, которому непосредственно и передавали всю сумму христианского предания. Из этих центров христианство распространялось по стране, в которой возникали уже меньшие христианские общины. Естественно, что они тяготели к главным общинам и к поставленным во главе их епископам и смотрели на них, как на более надежных и авторитетных хранителей христианского предания. Эти последние сделались епископами первой кафедры, к ним, естественно, обращались в разных сомнительных случаях, их участие в общих церковных делах и вопросах считалось необходимым и единомыслие с ними составляло ручательство за правильность решения.

Но где же тут основание для особых чисто юридических прав патриарха, если он, кроме того, по положению своей кафедры вовсе не может быть рассматриваем как наиболее надежный хранитель предания в данной стране, да и в самой стране вовсе нет церквей, основанных каким-либо апостолом? В настоящее время ведь и самый способ хранения апостольского предания изменился. С IV века на порядок церковного управления начали действовать не только церковные, но и разные другие факторы, возникшие на почве Византийских отношений церкви и государства. Политическое положение Константинополя в качестве столицы Империи, близость его епископа к Императорскому Двору и возможность через это большого фактического влияния на дела Церкви, склонность Византийского государства к централизации управления, ― все это скоро выделило Константинопольского епископа из среды других. За ним было признано второе место по преимуществу чести после епископа Римского, а преимущество чести, при помощи императоров, например, законов Гонория и Феодосия 451 г., и других, обратилось, мало-помалу и в преимущество власти.

Так появился Константинопольский патриарх³².

Уже самое участие в его образовании причин не церковных указывает, что существование Константинопольского патриарха не может быть признаваемо нормой церковной жизни вообще. Один из наиболее авторитетных ученых в области науки церковного права, проф. А.С. Павлов, категорически утверждает, что с канонической точки зрения патриаршество не стоит в генетической связи ни с догматическим учением о существе церкви, ни с основаниями ее внешнего устройства³³.

Вспомним, что необходимость воcстановления патриаршества в России не усматривал и Московский митрополит Филарет, который едва ли хуже современных сторонников патриаршества понимал церковные нормы и потребности. Филарет не видел достаточных оснований, чтобы с учреждением патриарха вышла бы великая польза для Церкви и чтобы под влиянием собственно этого светская власть изменила бы свое отношение к духовной. Из других лиц, заслуживающих внимания по своей общественной деятельности и близкому знакомству с вопросами церковными, можно указать на покойного Н.А. Гилярова-Платонова, который горячо отрицал необходимость введения у нас патриаршества. «Первенствующая Церковь, ― писал он, ― не знала самого названия патриарха... Всякое главенство епископов есть только шаг в направлении к папизму и отступление от соборного начала». Гиляров-Платонов вовсе не усматривал, чтобы с учреждением патриарха Церковь приобрела бы больше независимости, а полагал скорее наоборот: «Единоличная администрация еще далее отодвинет нас от управления соборного, единственного истинного типа для управления церковью»³⁴. Одним из ходящих в настоящее время доводов в пользу патриаршества, усиленно поддерживаемым его сторонниками, является, по нашему мнению, прямо опасная мысль. В России, утверждают многие, теперь нет лица, ответственного за Церковь, и оно явится, если будет патриарх. Но стоит продумать такой довод до конца, и он сразу же усиливает сомнения относительно патриаршества.

Выходит, что русские епископы, рассматривающие себя как преемники апостолов, потеряли теперь чувство ответственности за Церковь и надеются, что этот их трагический недостаток будет поправлен через установление патриарха. Да разве согласно с основными задачами епископского служения и разве допускается какими-либо каноническими правилами сосредоточивать ответственность за Церковь в лице одного епископа? Ведь это что-то вроде римского католицизма и явный путь к подготовлению самовластия патриарха и возможности легко примиряться со всякими его действиями. Вообразите, что патриарх начнет совершать злоупотребления, или окажется человеком ограниченным, слабым, поддающимся всякого рода влияниям. Все это ведь бывало в исторической жизни.

Переложив ответственность на патриарха, русские епископы, естественно, могут оказаться еще более безгласными, и еще менее расположенными к борьбе за Церковь, сваливая все на патриарха.

По смыслу апостольского учения о Церкви, ответственным за Церковь должен считать себя не только епископ, но и каждый ее живой член. Атрофия подобного чувства ответственности должна вызывать у нас покаяние в этом грехе и стремление восстановить ее лично у себя, но никак не замену его введением патриаршества, чтобы создать ответственное другое лицо, а самим, может быть, еще с большим спокойствием махнуть рукой на дела церковные. Избави нас Бог от такого состояния!

Вообще большинство соображений за патриаршество оказываются построенными при помощи метода доказательства от противного.

Существующее при отсутствии патриарха плохо, так нужно добиваться его учреждения, – вот основное положение многих рассуждений о необходимости патриаршества. Под влиянием недовольства тем, что есть, патриаршество почему-то признается, как само собой разумеющееся средство к устранению недостатков. Во главе русского церковного управления мало-помалу фактически стал обер-прокурор св. Синода, который вследствие своего центрального положения действительно нередко оказывал излишнее, а то и прямо вредное влияние на дела церковные. Сведите роль обер-прокурора в церковном управлении на нет, а во главе его и в центр поставьте патриарха, – предлагают сторонники этого института, – и тогда церковное управление в России пойдет нормально и чуть ли не зацветет даже засохшая теперь церковная жизнь. До какой степени могут уходить в этом отношении мысли сторонников патриаршества, покидающие твердую почву исторической и современной действительности, ясно показывают соображения о патриаршестве, приводимые в отзыве Волынского архиепископа Антония по вопросам реформы, относящиеся к 1905 году. Но все это архиеп. Антоний находит нужным повторять и в настоящее время. Сожалея, что в марте 1905 года не удалось добиться восстановления патриаршества обычным путем распоряжений по Ведомству Православного Исповедания, без участия не только всей Церкви, но даже всех ее епископов, архиеп. Антоний продолжает утверждать: «Если бы такое радостное событие совершилось, то не позже Троицы состоялся бы и законный Поместный Собор с участием восточных патриархов, а к осени св. Церковь процвела бы такой силой благодатной жизни и духовного оживления, что оно увлекло бы паству далеко-далеко от тех зверских интересов, которыми теперь раздирается наша родина, а самодержавная власть непоколебимо и радостно стояла бы во главе народной жизни. По лицу родной земли раздавались бы священные песнопения, а не марсельезы, в Москве гудели бы колокола, а не пушечные выстрелы, черноморские суда, украшенные бархатом и цветами, привозили бы и отвозили преемников апостольских престолов священного Востока, а не изменников, не предателей, руководимых жидами, и вообще революции тогда бы не было ни теперь, ни в будущем, потому что общенародный восторг о восстановлении православия после долгого его плена и подступиться не даль бы сеятелям безбожной смуты³⁵...

Подобные рассуждения свидетельствуют лишь о какой-то особой психологи архиеп. Антония и о крайне своеобразной его интуиции современной русской жизни. Кроме того, картины, рисуемые в воображении, по контрасту с существующим для оправдания своих желаний, едва ли могут быть принимаемы во внимание в деле важных церковных преобразований и пригодны лишь в утопиях... Мало этого. Уничтожением в России патриаршества архиепископ готов, по-видимому, объяснить и уклонение русского общества от христианских начал жизни. «Наш народный быт, ― утверждает он, ― повернул на ложную дорогу заимствований нехристианских правил жизни от Запада вместе с кончиной последнего патриарха и с тех пор развил с логическою последовательностью себялюбивые, горделивые и чувственные начала быта языческого, он выработал тип русского нигилиста, из размножения коего возник теперешний ужасающий всю вселенную безобразный мятеж против родины и против христианской веры. Исполнился Божий глагол: поражу пастыря и разыдутся овцы»³⁶...

Кто же эти овцы по отношению к патриарху? – Если к ним должны быть отнесены и епископы, то ведь это повторение лишь другими словами римско-католического взгляда патриарха Никона, что «первый архиерей во образ Христа, а митрополиты, архиепископы и епископы во образ учеников и апостолов». Если же здесь имеется ввиду лишь народ, то ведь епископат в России, к которому прежде всего и применимо понятие пастыря, не уничтожен. Удаление же многих овец из народа от Церкви зависит от причин более глубоких, от ненормального положения епископов в отношении исполнения ими пастырских обязанностей, а вовсе не от отсутствия среди них епископа с титулом патриарха. Уверять, что епископы не являются истинными пастырями по причине отсутствия в России патриарха значит еще более ронять русских епископов в глазах общества. Вообще самый метод доказательства от противного, если и достаточен во многих случаях в области математики, то в применении к действительной жизни он совершенно не надежен, нисколько не убедителен и обыкновенно носит на себе ясные черты влияния предвзятых идей.

Кроме того, относительно рассматриваемых соображений в пользу патриаршества нельзя еще не заметить, что они построены, по-видимому, на том неправильном основании, которое известно в логике под названием post hoc, ergo propter hoc, т. е. после того, следовательно, по причине того. Изучение исторических данных времен русского патриаршества и эпохи преобразования не только не оправдывает утверждения, что будто бы в зависимости от уничтожения патриаршества общественный быт в России уклонился от христианских начал жизни, а скорее показывает, что этому уклонению, а равно и уничтожению патриаршества, прежде всего способствовали сами же патриархи. Никон, как мы уже обращали внимание, слишком резко выделял свое положение в Церкви и высоко возносился даже над всеми другими епископами. По отношению же к государству он претендовал на положение, равное царю. В предисловии к изданному при нем Служебнику 1655 года царь и патриарх именуются «богоизбранной и богомудрой двоицей». Никон скоро усвоил себе получивший осуществление в римском католицизме взгляд на преимущество духовной власти перед светской и обнаруживал явную тенденцию к преобладанию над последней. Такие стремления Никона, конечно, нисколько не вытекающие из задач церковной жизни, между прочим, естественно побудили Петра I принять меры для предотвращения на будущее время возможности подобных случаев, для государства не полезных и для Церкви вредных. Кроме того, с наступлением царствования Петра Великого началось сближение России с Европой, умственный кругозор русского человека стал заметно расширяться, и наступило время переоценки многих прежних ценностей. В такую-то важную и переходную в жизни государства эпоху русский патриарх оказался совершенно не на высоте своего положения. В сознании тогдашнего патриарха Адриана понятие церковного и даже христианского оказалось слишком тесно связанным с данным общественным порядком и обычаями. Вместо того, чтобы пастырски руководить русское общество и помочь ему держаться христианских идеалов в новых формах жизни, патриарх сам не мог достаточно разделить в своем сознании широту христианской духовности от преходящих и изменяющихся форм жизни. Не поняв значения переживаемого момента для последующего отношения русского общества к Церкви, патриарх принялся отстаивать именем христианства с угрозой мук ада внешние порядки и обычаи жизни, не исключая и самых обыденных житейских, как это можно видеть, например, из послания Адриана против брадобрития «еретического безобразия, уподобляющего человека котам и псам»³⁷.

Однажды патриарх, увидев Петра в иностранной одежде, сталь упрекать его за перемену русского платья. Петр резко ему ответил: «вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись (заботься) о делах Церкви»³⁸. Все подобные протесты патриарха, конечно, не только не достигали цели, но весь его образ действий в этом отношении едва ли не повлиял вредно на сознание обществом истинной идеи Церкви и не повлек подрыва пастырского авторитета патриарха и духовенства в глазах государя и русского общества, что ясно и замечается, например, в «Истории Российской» Татищева, которого во многом можно рассматривать, как выразителя взглядов тогдашнего времени. С тех пор прошло уже два века, и в течение их в русском обществе все более и более затемнялась истинная идея Церкви, и оно начало все более и более отдаляться от Церкви с сохранением того взгляда на духовенство, не исключая и патриарха, который начал устанавливаться в нем со времен Петра³⁹. Поэтому в деле возвращения русского общества к Церкви прежде всего необходимо позаботиться восстановить чисто пастырский, нравственно-духовный авторитет всего духовенства, а это далеко не может быть достигнуто введением по прежнему примеру патриаршества с формальным возвеличением прав и власти одного епископа.

Подчеркивая, что Церковь называется воинствующей, многие во главе с архиеп. Антонием и отсюда выводят необходимость учреждения в России патриарха, которого настойчиво уподобляют главнокомандующему армией. «Воинство, ― писал арх. Антоний в 1905 году, ― нуждается в военачальнике, а его у нас нет». «Может ли бороться с врагом, ― замечает он в 1912 году, ― армия при наличности 75 самостоятельных военачальников, не объединенных высшими полководцами?» Конечно, если иметь ввиду действительную армию, призванную уничтожать врагов государства пушками и военной хитростью, то нужен целый ряд командиров разных чинов и положений, объединяемых в одном главнокомандующем. Но проводить эту аналогию в отношении епископов и их пастырского служения до такой степени, что заключать по ней о необходимости известного церковного устройства – разве это не тревожный признак какого-то начинающегося вырождения пастырских идеалов?

По поводу заявления археп. Антония, что в русской Церкви нет военачальника, мы еще во время работ Предсоборного Присутствия отвечали, что он есть и без патриарха, и притом более надежный и близкий к каждому из нас, – это Пастыреначальник Христос Спаситель, обещавший пребывать в Церкви до скончания века (Мтф. XVIII. 20). Дело лишь в том, чтобы все мы, особенно же епископы, старались духовно в Нем объединиться, а без этого в борьбе с врагами не поможет учреждение никаких внешних вождей вроде патриарха. Ведь апостолы и епископы первых веков христианства не имели никаких военачальников в виде патриарха. Их объединяла вера и любовь к Христу, и они победили целый мир. Если бы духовенство и народ действительно должны были смотреть на патриарха, как на своего военачальника, и пошли бы за такими вождями, как Константинопольский первоиерарх Несторий, Диаскор Александрийский и многие патриархи, то церковное общество уже давно сбилось бы с истинного пути и отдалось бы в руки врагов. Да и вообще разве можно быть уверенным, что от возвышения власти одного из епископов и создания для него очень высокого внешнего положения церковное общество сделается и духовно сильнее, и нравственно объединеннее? Ведь самое понятие военачальника приложимо к области церкви, очевидно, лишь в самом переносном смысле и не совпадает же оно с понятием начальника для войска. Иначе и о соборе епископов кто-нибудь может усвоить себе представление как о военных советах, где генералы рассуждают и решают, потому что они командуют.

Очень увлекаться в этом отношении земными порядками и подобиями опасно. История римского католицизма, например, показывает, что учреждение одного военачальника в Церкви заключает в себе возможность спутать в сознании людей отношение их к истинному пастырю-начальнику и направить церковную жизнь по неправильному пути.

Доводами вообще нужно пользоваться осторожно, особенно же по вопросам церковным. Неудачный довод сам по себе может подрывать обосновываемое им положение иногда не менее, чем направленное против пего возражение, и во всяком случае он может вызывать сомнения относительно защищаемого положения. По-видимому, это и случилось с очень уважаемым нами за его преданность Церкви архиеп. Волынским Антонием по вопросу о патриаршестве. Когда дело идет о важных церковных преобразованиях, личные симпатии и антипатии должны умолкнуть. Всем нам в этом случае следует говорить правду, по нашему искреннему убеждению, и без нетерпимости выслушивать другие мнения. В своем стремлении как можно больше засыпать общественное сознание всякого рода аргументами в пользу патриаршества, архиеп. Антоний недавно не остановился даже перед утверждением, что без патриарха Русская Церковь ее имеет ответственного попечителя и является как вымороченное достояние (?), как res nullius⁴⁰.

Не сомневаемся, что архиеп. Антоний употребляет это юридическое понятие вполне сознательно, или, как выражаются юридическим языком, достаточно понимает его смысл и значение. А в таком случае выходит, что патриарх по отношению к Русской Церкви имеет какие-то права на нее, является каким-то ее распорядителем, чуть ли не собственником, без которого Церковь обращается в «вещь ничью».

Но ведь до такого представления отношений первого епископа к Церкви, кажется, никто еще не доходил даже из римских католиков, как бы высоко ни ставил он папу и как бы резко ни выделял положение его в Церкви.

Среди подобных аргументов в пользу патриаршества прямо чувствуется какая-то опасность, если в России действительно явится патриарх и усвоит себе все эти соображения об его исключительном значении.

Опасность эта становится еще большей, когда пользование такими аргументами соединяется с усиленным стремлением добиться учреждения патриаршества без столь давно ожидаемого Собора, а лишь путем Высочайшего указа.

Патриаршество в России уничтожено Петром Великим. Поэтому нынешний Государь Император может своею властью восстановить его. Такой именно порядок архиеп. Антоний находит самым правильным уже потому, что, кроме патриарха, будто бы никто не может созвать «законного» собора⁴¹. Но не забывает ли архиеп. Антоний, что при Петре I не только было уничтожено патриаршество, но вместо него учрежден св. Синод с его Духовным Регламентом, подписанным русскими епископами и представителями монашества? Не забывает ли он затем, что русский св. Синод, в качестве именно учреждения, заменившего патриарха, был признан и носителями патриаршего сана на Востоке, которые в глазах архиеп. Антония столь высоко стоят в Церкви и являются ее главными руководителями? С его точки зрения едва ли можно понять, как эти «верховные пастыри» могли согласиться сделать подобные признания относительно учреждения, считаемого архиеп. Антонием неканоничным, и упустить из виду все его соображения о необходимости патриаршества. Для человеческой логики нет другого выхода, как допустить, что или восточные патриархи ошиблись в своих действиях и, следовательно, патриархи не надежные начальники в Церкви, или архиеп. Антоний по меньшей мере увлекается своими мечтами о патриархе и напрасно столь неразрывно связывает патриаршество с церковным устройством. Ввиду особого взгляда архиеп. Антония на патриархов ему, конечно, остается сделать второе признание и более спокойно относиться к возражениям против мечты его жизни, не смешивать несогласных с ним людей чуть ли не с врагами Церкви или заранее не называть их «неразумными».

Для восстановления патриаршества архиеп. Антоний рекомендует действовать менее осторожно, чем столь осуждаемый им Петр Великий. Этот государь, как мы говорили, все-таки нашел нужным сначала получить согласие епископов и представителей монашества на введение нового порядка высшего церковного управления в виде подписки их под Духовным Регламентом, а уже затем издал манифест об учреждении св. Синода. Теперь же вопрос должен быть решен даже без такой подписки. На существующее церковное управление архиеп. Антоний смотрит, между прочим, как на слишком зависящее от светской власти, и эту именно власть он призывает произвести важное церковное преобразование, которое во всяком случае не может быть решено случайным составом присутствующих в Синоде архиереев без участия всех других русских епископов и представителей духовенства и церковного общества. Соглашаясь, по-видимому, что задачей церковных преобразований в России должно служить восстановление соборного строя и управления, архиеп. Антоний предлагает начать их фактического отрицания соборности.

Кроме того, если мы не желаем пренебрегать современным настроением церковного общества, если дорожим укреплением духовно-нравственной связи будущего первоиерарха с епископами, духовенством и народом, если не хотим, чтобы первый шаг церковной реформы сопровождался недовольством и подозрениями, то не только избрание, во и самый вопрос о патриаршестве должен быт решен не иначе, как на соборе. Утверждение архиеп. Антония, что «законный» собор никто не может собрать, кроме патриарха, носит не только слишком формальный характер, но и не оправдывается историей. Известно, что даже вселенские соборы, которые решали не только дела внешнего устройства Церкви, но и важнейшие вопросы веры и учения, созывались императорами и даже по их инициативе. Неужели же эти соборы нельзя назвать «законными»?

Если обратиться затем к истории Русской Церкви, то созвание соборов по крайней мере при московских царях принадлежало именно государям, о чем прямо даже указано, например, в постановлении собора 1660 года. «Оному царю, определяет собор, яко общему всех благу, не точию о благочинии церковном тщатися и опасное о боголепном и православныя церкви Христовы благостроение попечение творити, но и во общую спасаемых душ православных пользу, по благословной вине церковной, богоугодно священный собор созывати подобает»⁴². В действительности так обыкновенно и происходило в России. Что же, все это, и самое постановление собора 1660 года, было незаконно? История Православной Церкви дает полное основание к тому, чтобы и ожидаемый чрезвычайный собор Русской Церкви был созван именно Государем Императором. Такой порядок его созыва нисколько не может подрывать его канонической законности. Гораздо важнее, из кого и как будет составлен собор.

Но если даже стать на точку зрения архиеп. Антония, что соборы может созывать только патриарх, то ведь в настоящее время вместо патриарха в России, при согласии восточных патриархов, существует св. Синод. Почему же Синод не может постановить определение о созыве собора? Если же основываться в этом случае на неканоничность Синода, как, по-видимому, склонен думать архиеп. Антоний, то ведь некоторые церковные формалисты идут по этому пути еще далее и заявляют, что самое избрание и назначение св. Синодом епископов неканонично, и все наши архиереи, а в том числе и сам архиеп. Антоний, незаконны. Вот до чего может доводить игра в отвлеченные формальные понятия при обсуждении явлений сложной действительной жизни!

Наконец, назначение патриарха желаемым архиепископом Антонием способом, по нашему мнению, может угрожать всему делу церковных преобразований в разных отношениях. Прежде всего, права патриарха относительно сложной современной русской церковной жизни, особенно же такой, о какой мечтает архиепископ Антоний, заранее совершенно неясны и никакими древними правилами, конечно, не могли быть точно определены. Поэтому патриарх, появившийся сразу, очевидно, сам будет устанавливать и свои права. Но разве допустимо такое положение дел? Кроме того, с назначением в России патриарха помимо и до собора все еще многочисленные противники собора могут с большей силой продолжать отрицать, если не его необходимость, то своевременность. Патриарх у нас уже есть, будут, вероятно, твердить они, нынешнее церковное общество плохо, на соборе могут происходить споры и выражаться неудовольствия. Так лучше пусть сам патриарх спокойно произведет всю реформу при помощи избранных им людей.

Но, если противникам собора и не удастся сорвать его по этому новому основанию, и собор будет созван, то, вообразите, в каком положении окажутся члены собора, особенно же из епископов и духовенства, когда им придется обсуждать вопрос о правах уже существующего и присутствующего на соборе патриарха. Разве это не будет явным покушением на свободу и независимость речей и мнений на соборе? По крайней мере, русская история, как мы видели, дает основания к таким предположениям. Тогда собор по многим вопросам может обратиться чуть ли не в простую декорацию для тех или других решений и действий со стороны патриарха.

Если обсуждение вопроса о патриаршестве должно происходить сначала на соборе, то при положительном его решении самое избрание патриарха следует произвести только в конце, по окончании его работ.

Вообще доводы, приводимые в пользу патриаршества, отличаются очень слабой убедительностью и обнаруживают присутствие у его сторонников предвзятой идеи или сильной мечты. От этих доводов то веет каким-то мертвым анахронизмом, то они закрывают глаза на факты истории и оказываются лишенными всякой исторической перспективы, то основываются на каком-то едва ли православном понятии о духовной власти и ее задачах. О недостаточности всех этих аргументов засвидетельствовал на Предсоборном Присутствии и такой компетентный в науке церковного права ученый, как покойный профессор Московского Университета Н.С.Суворов⁴³.

Злоупотребления некоторых обер-прокуроров своей властью еще нисколько не говорят о необходимости полного уничтожения этой должности. Неподходящие для нее лица могут быть легко удаляемы. Между тем с возможными злоупотреблениями патриарха бороться гораздо труднее и причиняемый ими вред может глубже проникать в церковную жизнь. Дальновидным общественным деятелям не свойственно, да в вообще наивно было бы думать, что патриархами будут святые люди и вся организация церковного управления может быть рассчитана на доверие к их высоким качествам и способностям.

Лица, враждебно настроенные против обер-прокуроров св. Синода, почему-то думают, что обер-прокурор непременно чуть ли не враг Церкви и не может быть одушевлен заботами об ее благе. Что это за клерикальный способ мышления, напоминающий римско-католические понятия? Ведь история свидетельствует, что и епископы, пользуясь своею властью, вводили арианство и распространяли другие ереси. Не будем же мы на основании этого требовать устранения епископов от церковного управления, а лишь удаления недостойных носителей этого сана.

Должность обер-прокурора, как и многое в нашем церковном строе, нуждается в преобразованиях, но отнюдь не на клерикальных началах. Например, еще на заседаниях Предсоборного Присутствия мы указывали на необходимость учреждения из иерархов должности Председателя св. Синода с правом непосредственных докладов Государю Императору и привлечения народа к активному участию в делах церковных.

Некоторые современные сторонники патриаршества самый синод желают обратить в какой-то вспомогательный орган при будущем патриархе. Вот так надежный способ обеспечить соборное начало в церковном управлении! Чтобы достаточно сознательно и живо реагировать на разные явления сложной церковной жизни на обширном пространстве России, обыкновенных способностей человеческой личности, конечно, не хватит, как бы мы ни называли эту личность: «верховным пастырем», «начальником епископов», «патриархом». Около патриарха силою вещей возникнут канцелярии, секретари и другие чиновники разных степеней. Церковное управление опять сделается бюрократическим, но с явной и едва ли не более вредной клерикальной окраской.

Это соображение уже вполне оправдано историей Византии. Около Константинопольского патриарха, как известно, мало-помалу образовался целый двор духовных сановников, которые стали разделяться на хоры и пентады, как своего рода классы и степени⁴⁴. Ближайшие помощники патриарха назывались эксокатакилы и в Синтагме они сравниваются с пятью чувствами патриарха, посредством которых он все видел, слышал и всем распоряжался. Как пять чувств, замечает один из греческих историков, никогда не оставляют живого человека, так эксокатакилы никогда не удаляются от патриаршего ребра, а Вальсамон, например, должность хартофилакса из разряда эксокатакилов называет «устами и руками патриарха».

Очевидно, человеческая природа с ее чувствами и способностями оказалась недостаточной, чтобы соответствовать вполне положению в церковном управлении Константинопольского патриарха. У патриарха, естественно, не хватало зрения, чтобы все видеть самому, слуха, чтобы выслушивать всех нуждающихся и являющихся в столицу по делам церковным, памяти, чтобы обо всем помнить как должно, и умственных способностей, чтобы самому обсудить все в связи со всем. Поэтому обнаружилась необходимость как-либо расширить человеческую природу патриарха и пополнить ее недостатки для принятой им на себя роли. Вот в Византии и явились на сцену эксокатакилы, но их также оказалось недостаточно. Эксокатакилы потребовали дополнения помощью еще новых лиц, и около них образовались в свою очередь целые «секреты» с чиновниками для заведывания отдельными частями управления. Таким образом, патриарх мог отзываться на церковные нужды и решать церковные дела лишь на основании того, как все это доходило до патриарха после нескольких преломлений в сознании и чувствах разных его чиновников, составляющих «секреты», эксокатакилов и других, причем сознание и чувства патриарших чиновников, конечно, могли быть очень отличны от сознания и чувств самого патриарха. Стремление к централизации церковного управления и сосредоточение его в одном лице сейчас же, как видим, повело к развитию бюрократизма, особенно не пригодного в области Церкви⁴⁵.

Вообразите теперь, что может произойти в этом отношении в настоящее время в России, где церковная жизнь еще обширнее и сложнее, чем была в Византии, и где склонность к бюрократизму внедрялась в целом ряде поколений.

Таким образом, современные условия церковной жизни в России требуют, чтобы не Синод состоял при первом епископе, а скорее последний при Синоде в качестве его председателя. Этим лучше может быть обеспечено проведение соборного начала в церковное управление и это более будет соответствовать смыслу 34 правила св. Апостолов. Постоянным органом церковного управления для непрерывного наблюдения за всеми сторонами церковной жизни и удовлетворения ее текущих потребностей должен быть Синод. От его имени должно происходить и самое управление. Уже сам Синод в тех случаях, где это необходимо и удобно, может предоставлять своему председателю действовать единолично, причем председатель дает отчет в своих действиях Синоду... Председатель Синода избирается пожизненно на периодических соборах, которые должны созываться в определенные промежутки времени или по каким-либо важным обстоятельствам. По Высочайшему утверждению избранный председатель Синода вступает в отправление своих обязанностей и имеет право непосредственного доклада Государю Императору по делам церковным. Для случаев замены председателя Синода или избирается вместе с ним указанным порядком ему помощник, или в отправление его обязанностей должен вступать старший епископ из постоянных членов Синода.

Многие русские люди, настаивающие на необходимости церковных преобразований, в глубине души вовсе не против самовластия патриарха и связанной с ним возможности бюрократизма. Они не желают только, чтобы бюрократическим механизмом заправлял обер-прокурор, как лицо светское. Стоит же поставить во главе церковного управления патриарха, и новые формы церковного бюрократизма не только будут более удовлетворять возможности развития запоздавших в России клерикальных тенденций, но и приобретут в глазах многих большее и, как выражаются иногда, принципиальное оправдание. Нельзя не удивляться, как это иные епископы и желающие ревновать о благе Церкви светские люди не хотят понять, что такое положение вещей может оказаться хуже настоящего. Действия обер-прокуроров по крайней мере можно обсуждать и даже осуждать, не рискуя навлечь на себя обвинение чуть ли не в противлении Церкви. Но, если в России окажется патриарх, о котором теперь мечтают некоторые, то в этом отношении легко может произойти полное стеснение свободы слова и мнений, особенно же для самих епископов и духовенства. Перспектива опасного обвинения в неповиновении духовной власти «верховного пастыря» и «ответственного попечителя Церкви», может легко парализовать желание указывать на недостатки существующего и думать о делах церковных.

Что же касается должности обер-прокурора св. Синода, то ее нужно лишь поставить в надлежаще пределы. Нельзя заменить эту должность и каким-либо патриаршим чиновником по византийскому образцу только для сношения церковного управления с государством, как предполагали бы некоторые. Обер-прокурор должен быть сохранен как орган государства в области церковного управления уже в силу сложившихся исторических отношений между церковью и государством в России. Уничтожение же при этих условиях должности обер-прокурора поведет к тому, что будущему первоиерарху придется представлять из себя и орган государства в церковном управлении, а это станет в противоречие и с задачами пастырского служения. Но, кроме того, с этим, как мы уже замечали, не может согласиться и само государство, особенно при современных условиях. Для контроля над церковным управлением ему придется тогда учредить какую-либо новую должность и, вероятно, низвести дела православной церкви в разряд всех других духовных дел.

С назначением нынешнего обер-прокурора св. Синода много православных людей вздохнуло свободно, и было бы крайне печально, если бы В.К. Саблеру пришлось покинуть этот пост, на котором в настоящее время он едва ли заменим. Никто другой, как обер-прокурор, особенно одушевлен заботами Церкви и не только не подавляет голос иерархов, но старается придавать силу решению иерархов, которым принадлежала основная роль, например, в вопросах о преобразовании академий, семинарий, прихода, закона о лишении духовного сана и т. д⁴⁶. Он не только считается с коллективными решениями иерархов, но и стремится, чтобы их голос быль слышен непосредственно в Совете Министров, для чего устраиваются совместные заседания Синода и Совета. Между тем, кто следил за русскими церковными делами, тот едва ли не согласится, что при предшественнике В.К. Саблера св. Синоду чуть ли не угрожала опасность обратиться в отделение канцелярии Совета Министров, а сам обер-прокурор по всей своей прежней деятельности быль очень далек от церковных интересов и дел.

Возвращаясь к еп. Гермогену, едва ли не справедливо будет сказать, что выступление его при таких условиях собственно против В.К. Саблера и неудачно, и вредно для Церкви и основано больше, вероятно, на личном раздражении.

Конечно, всем этим мы отнюдь не утверждаем, что русское церковное управление не требует преобразований и св. Синод должен остаться таким, как он есть. О необходимости церковных преобразований мы говорим уже давно. Учреждение в виде св. Синода с представлением которого соединяется так много чувств недовольства и недоверия, по меньшей мере, изжило само себя. Но все эти преобразования должны происходить не в порядке каких-либо распоряжений по ведомству Православного Исповедания, а открыто перед всей Церковью на ее соборе, о созыве которого скоро, кажется, даже камни возопиют.

Случай с еп. Гермогеном, между прочим, очень ясно обнаружил важный недостаток современного церковного строя – отсутствие правильно функционирующего церковного суда. В действиях еп. Гермогена, независимо от вопроса об его увольнении из Синода и епархии, заключается и нечто такое, что должно подлежать ведению церковного суда. Без этого авторитет св. Синода останется еще более непоколебимым, а дело об еп. Гермогене будет представляться многим искусственно замятым. Тот или иной приговор церковного суда о действиях еп. Гермогена – вот что могло бы окончательно успокоить общественное сознание. Но для этого, конечно, еще нет необходимости собирать целый Собор Русской Церкви, а, следуя 12 правилу Карфагенского Собора, достаточно организовать суд из 12 епископов.

Н. Кузнецов