Внутреннее устройство секты странников или бегунов

Старообрядческая безпоповщинская секта бегунов давно известна и в науке, и в обществе. Обнаружение ее относится к 1852 году,– хотя возникла она за 70 лет пред этим, в царствование императрицы Екатерины II. Основателем ее был некто Евфимий, из Переяславля, уклонившийся из православия в безпоповство, но потом, не найдя в нем удовлетворения частию честолюбивым, частию жe фанатическим своим стремлениям, разошелся с ними и образовал особую секту, отличавшуюся крайними выводами, основанными на безпоповщинском учении об антихристе. Первые сведения, ознакомляющие с учением Евфимия и характеризующие его последователей, были напечатаны в изданных в Лондоне Кельсиевым «сборниках сведений о расколе (1860–63 г.г.), а впоследствии появились в печатных мнениях и отзывах московского митрополита Филарета¹. На основании этого материала, а еще более, самых дел о странниках, возникших при самом их открытии и хранящихся в министерском архиве, в 1872 году появилось изследование об этой секте Розова – бывшего вице-директора и потом директора департамента,– помещенное в Вестнике Европы. Нужно сказать, впрочем, что изследование это касается почти исключительно внешней стороны.– За последние 25 лет появлялось немало журнальных статей и заметок о секте странников, из коих наибольшее внимание останавливают: статья Вескинского (по настоящей фамилии Вишнякова), помещенная в журнале «Православное Обозрение» (1864 г. кн. 8), теперь уже не существующем, и сообщения обратившегося из бегунской секты Николая Касаткина, напечатанные в журнале «Братское Слово» (за 1875 г. кн. 4-я и 1876 г. кн. 2-я), также прекратившемся.

Вследствие появления лет 17 назад подозрений относительно существования у бегунов душительства, под именем «красной смерти», производившихся по сему в казанском окружном суде дел и возбужденного означенными подозрениями общественного интереса, в 1881 году мы читали о бегунах публичную лекцию в Казани.

На основании всех этих данных, теперь хорошо известен вполне противообщественный характер секты. Мы знаем, что бегуны возвели в принцип бродяжничество без всяких узаконенных видов, а также и укрывательство безпаспортных; знаем, что не только православную церковь они исповедуют находящеюся под властию антихриста, но и государство со всеми его учреждениями считают антихристианским, почему и с последним разрывают всякую связь:– не подчиняются никаким существующим властям, считая их иконою апокалипсического зверя-антихриста (Ап. 13:15),– не несут никаких общественных повинностей, живут скрытно, в каком-то особом мире, точно в другом царстве. То, по их понятию,– «Божий мир», в отличие от «мира сатанинскаго», в котором мы живем и в котором вместо благоверных,– «зловерные», вместо благочестивых,– «злочестивые», вместо священников,– «лютые демоны», вместо благочинных,– «злочинные», вместо попов,– «пустопопы», вместо благородных,– «злородные», вместо праздников торжественных,– «праздники табельные, сиречь табачные». Поэтому, они и только одни, суть истинные христиане, «рабы Христовы». При этом как бы забываются ими и их настоящие имена и фамилии,– с памятованием и употреблением только отчества, так как раждены были в антихристовом мире, от язычника-некрещенного, чего избежать уже нельзя,– при прекращении они получают новые: «христианския» имена, им только, в их обществе известные, а нам делающиеся известными только из пятых, или десятых уст. Наконец, они отрекаются и от мест своей родины, «не имея зде пребывающаго града». Они «из граду Вышняго, из стану Пустыннаго, из деревни Нечкина. А отпустил их странствовать Великий Господин Бог, имя Ему Сый, и паспорт им прописан в полиции полной, иметь разум духовный»², или по новейшей редакции, открытой недавно в Костромской губернии,– «дан паспорт из гpaдa Бога вышняго, из Сионской полиции, из Голгофскаго квартала: приложено к сему паспорту множество невидимых святых отец рук, еже бо боятися страшных и вечных мук. Дан паспорт на один век, а явлен в части святых и в книгу животну под номером будущаго века записан»³.

Всё это нам известно. Но доселе очень мало было известно внутреннее устройство общества бегунов и бытовая их сторона. Как они живут, какие в этом «Божьем царстве» порядки, как и чем эти порядки поддерживаются, сплочивая этот бродячий мир в одно целое, какими он располагает материальными средствами, откуда эти средства берутся, как и по чьему велению распределяются, где, наконец, в каких неведомых местах находится это враждующее против нас царство и как и чем соприкасается оно,– если только соприкасается,– с действительным государством, в котором и они на самом деле живут?.. Всё это и подобное сему в большей, или меньшей точности не было нам известно, а если что и было известно в обрывках, то не было, как следует, освещено. Густая завеса скрывала от наших глаз положение и устройство темного бегунского царства и мы возможности не имели приподнять ее.

В настоящее время, благодаря присоединению к православной церкви в самом конце 1897 года последовательницы страннического согласия, 19-летней теперь девицы Елизаветы Аполлоновой,– по усыновлению Беляковой,– 12 лет, т.е. с 5-летнего возраста жившей в обществе бегунов, знакомой с его устройством, порядками и обычаями и занимавшей в нем видное положение уставщицы и миссионерши,– мы получили возможность приподнять эту завесу и видеть, что за люди живут среди нас и около нас, но в то же время люди нам неведомые и очень от нас далекие, увидеть их для того, чтобы определить и свойство наших к ним отношений не церковно-миссионерских только, но и общественно-гражданских. Вот почему,– не во имя простого любопытства, а по побуждениям гораздо более серьезным, мы и решаемся нарисовать картину быта этих людей, дабы и те, кому вверено блюсти спокойствие церкви и интересы гражданского порядка и благоустройства, а равно и все члены нашего общества могли знать, с кем им приходится иногда встречаться.

Еще несколько предварительных сведений и замечаний. 1) В науке довольно давно известно, что это царство мнимо-«истинных христиан», самомненных «рабов Христовых», разделилось уже на ся, распалось на четыре общества: – статейников, противостатейников, безденежников и брачных. По известности, наибольшей распространенности и по выдающемуся влиянию наставников наиболее выдвигается первое общество, к которому принадлежала и упомянутая присоединившаяся, и наша речь главным образом будет о нем. О других обществах, где придется, будем говорить только попутно.

Происхождением своим это общество обязано хорошо известному в истории бегунства наставнику Никите, до перекрещения Меркурию Семенову, родом из Ярославской губернии, из Арефинской волости графа Дмитриева-Мамонова.

Меркурий Семенов находился в бегах с молодых лет; в 50-х годах он был уже в числе наставников, «управлял церковью» т.е. сектою, «был ревнителем по Евфимию и изящным поборником его». В 1864 году он был задержан полициею и предан суду за сектантство и бродяжничество; при следствии он обнаружил «необычайную начитанность» и прямое сознание, что «многим, подобным себе, он преподавал учение по своей вере»⁴. По решению суда он был сослан в Соловецкий монастырь, но оттуда успел бежать и более 30 лет после этого был самым видным бегунским наставником. Много непорядков усмотрел он как в управлении бегунов, так и в нравственном их поведении, и возымел мысль исправить это. В 60-х годах Никита составил статьи,– числом 84, касающиеся, главным образом, управления обществом, а частию и порядков жизни.

Этими статьями он создавал нечто вроде иерархии у бегунов. Во главе всего общества должен стоять главный наставник, – как бы патриарх,– которому должны подчиняться все другие наставники. За ним следуют наставники больших областей или городов,– как бы епископы; в меньших обществах наставники в роде пресвитеров. Были учреждены при этом и другие должности по управлению, например: экономы, духовники и т.п. Таким образом, всё общество получало стройную организацию. Вместе с тем явились и более строгие требования относительно жизни. Рядовые бегуны разных полов должны жить отдельно и только наставникам разрешалось иметь прислугу женского пола, необходимую для приготовления пищи. Так как звание главного наставника Никита усвоял себе, то, естественно, нашлись недовольные его статьями. Эти недовольные обвиняли Никиту в любоначалии, уподобляли его патриарху Никону, а новосоставленные статьи – Петровским указам и отделились от него. Первый открытый раскол с Никитою произвели три старика-наставника: Иван Васильев в Вологде, Мирон Васильев в Пошехонье, и Осип Семенов около Ярославля. Безденежники существовали уже раньше этого. Они были несогласны с другими за принятие денег, на которых изображен государственный герб. Но так как без денег жить нельзя, то безденежники просят денежную милостыню, им подаваемую, принимать вместо себя других, своих благодетелей-странноприимцев и купить на них, что нужно,– за что и благодарят их, как послуживших им «Бога ради». Это значит, по меткому замечанию одного православного писателя (архимандрита Павла Прусского): «благодарю тебя, что ты за меня принял печать антихриста».– Брачные явились позже, в пределах Каргополя. Они стали вести супружескую жизнь и рождать детей.

2) В пределах Казанской губернии бегунство появилось лет сорок назад (точный год неизвестен). Занесено оно к нам из Ярославля молодым тридцатипятилетним наставником Семеном Александровым. Приехав в Казань, он остановился в доме известного купца Кулакова. По воспоминаниям других и с их слов обратившаяся в особой тетрадке, писанной еще до присоединения,– о деятельности Семена Александрова в Казани расказывает так: «он начал разсеевать свое учение на всех приходящих, каждый день ораторствовал и составлял беседы, а более всего имел состязания с поморскими, которые сильно на него негодовали. Послушать эти состязания приходили многие и из окрестностей города и оставались довольны его научением»... Но мы должны прервать интересный по содержанию ее разсказ о появлении бегунства в Казани, дабы не отвлекать слишком далеко внимания читателя, и в надежде изложить его особо. Заметим только, что в ряду последоватей нового проповедника оказался крестьянин села Мамонина Казанского уезда, Николай Аполлонов, человек зажиточный, грамотный, любивший читать книги, усердный до того времени к прав. церкви и уважавший духовенство. Александрову своею проповедью удалось склонить Аполлонова в бегунство и последний, распродав свое имущество, был перекрещен с именем Кирилла. Была также совращена и перекрещена его дочь Аксинья, молодая тогда еще девушка и названа Екатериною. Из жителей г. Казани совращены были Кулаковы: муж и жена. Купец Кулаков, перекрещенный в бегунство, умер в конце 60-х годов в сокрытии, хотя в собственном доме. Жена его только заявила полиции, что муж неизвестно куда скрылся, хотя знала, что он дома в секретной комнате. Похоронен он в известном месте по бегунскому обряду. Это было на нашей уже памяти, в первые годы нашего служения в академии.– Ходила тогда молва, что Кулаков был сожжен в печи; про эту молву помнят еще и теперь казанские старожилы из бывших членов Богоявленского причта, в приходе которого – и теперь дом наследников Кулакова. Жена его Прасковья Зиновьевна лет 20 назад ушла в бега и перекрещена с именем Пелагеи. В 1890 году она была задержана близь села Уртема, Царевококшайского уезда, на водяной мельнице. Так как при задержании она не пожелала объявить свое имя и звание, то отправлена была в царевококшайский тюремный замок. Там она назвала себя и доставлена была в Казань, в свой дом; но отсюда скоро опять скрылась и, где теперь находится и жива ли, неизвестно.– Были в то время, о котором говорим, и другие последователи бегунства, так что в Казани образовалось уже целое общество бегунов,– хотя и немногочисленное, которое и управлялось какими-то тремя стариками. В это время и вышли статьи Никиты, которые и здесь породили раздор. Никита лично приезжал в Казань, сменил своих противников, а означенного Кирилла Аполлонова поставил единственным правителем и наставником. Противники Никиты были подавлены, а его приверженцы-статейники получили силу. В 1871 году Аполлонов был захвачен полициею, предан суду за распространение бегунства и сослан на Кавказ, где и умер. После него наставником был определен некто Савва Онисимов, из беглых солдат,– очень видное теперь в бегунстве лицо.

Так бегунство появилось и утвердилось в наших пределах и имеет в настоящее время немало последователей и притонов в пригородных слободах: Адмиралтейской, Ягодной, Пороховской слободке и во многих деревнях Казанского и Царевококшайского уездов.

После сделанных замечаний приступим к выполнению принятой задачи, к разъяснению намеченных вопросов.

Первый вопрос – о географическом положении, какое занимают странники, и о местах их жительства.

Неведомое царство бегунов очень обширно. Конечными его пунктами служат пределы Каргополя и Вологды на севере, и Томска на востоке; срединными, более известными местами являются губернии Ярославская, Костромская, частию Тверская, Новгородская и Владимирская, около г. Шуи, Семеновский уезд Нижегородской губернии; далее на восток Казань с упомянутыми уездами и частию Самара, еще далее: Сарапульский и Яранский уезды, Вятской губернии, пределы Перми, Оханска, Тагила и Тюмени. Но в уездах Шуйском, Яранском и Оханском живут более противостатейники, в Каргопольском уезде имеются брачные, в Томских лесах скрываются и безденежники. Столицею статейников служит Ярославль, столицею противостатейников – Томск.

И означенное поименование городов и уездов не может быть совершенно точным и указывать на самые места, в которых бегуны проживают. Эти места, за редкими исключениями, совершенно неизвестны, или мало известны. Можно только догадываться и, пожалуй, признать по особому устройству те дома, в которых они находят приют. Живут они на всём указанном пространстве, переходя или переезжая с места на место; на одном месте живут месяц-два, или несколько более, редко около года, вследствие особых обстоятельств. Такая постоянная перемена места вытекает из основной мысли основателя бегунства,– хотя, как увидим ниже, требование это значительно ослаблено и заменено простым понятием сокрытия. Рядовых перекрещенных бегунов держат большею частию вдали от родных мест, чтобы прежние связи и знакомства не повредили им и лучше приучили бы забыть прежний дом. Существует даже нечто, в роде правила, чтобы ранее 10 л. после перекрещения не дозволять жить в местах родины, а разрешать только некоторое время погостить. По окончании же десятилетнего странствования многих поселяют и оставляют на-долго в этих именно местах, в тех видах, что если остались там родные и знакомые, то они могут уже сами повлиять на них и распространить между ними свое учение.

Дома, в которых бегуны проживают, находятся или на окраинах городов, или в больших селениях в тех местах, где надзор полиции слабее и затруднительнее. Эти дома устраиваются так, чтобы на случай полицейских осмотров можно было скрыться в самом доме или убежать куда-нибудь. Поэтому внутреннее устройство таких домов до чрезвычайности замысловато и до безконечности разнообразно. Нам лично приходилось видеть не мало таких домов в пригородных слободах Казани и в деревнях Старом и Новом Мазикове, Царевококшайского уезда. В этих домах мы видели разные входы и выходы, скрытые лестницы около глухих стен, едва заметные дверки, ведущие в секретные помещения, видели комнаты на чердаках, особого устройства подполья, целый лабиринт разных закоулков, массу разных легоньких пристроек и чуланчиков, в стойлах домашнего скота тоже разные для сокрытия приспособления, с выходами на крышу. Разскажем из всего виденного хотя один случай. При осмотре одного дома в деревне Мазикове, в кухне, против русской печи на стене висела посудница, с чашками и ложками. По неосторожности, мы задели ее рукой; посудница покачнулась и все обратили на это внимание. Приподняли посудницу и в стене заметили какую-то подозрительную щель. Оказалась замаскированная дверка, а за дверкою – лестница, ведущая наверх. Поднялись по лестнице и вошли прямо в устроенную на чердаке комнату, в которую другого входа не было. Ясно, что если посудницу прикрепить к стене гвоздиками и замаскировать дверку понадежнее, то этой комнаты никто не обнаружил бы. Это и было бы, без сомнения, сделано, если бы наверху кто-нибудь находился.

Кроме того, что сами видели, о многом мы читали не только у разных писателей, но и в оффициальных документах. Передадим находящееся в судебном следствии показание исправника Царевококшайского уезда, относительно расположения комнат в двух домах д. Мазикова, Феодора Андреева и Максима Степанова. «В сенях дома крестьянина Феодора Андреева,– показывал свидетель-исправник,– усмотрено несколько дверей и темных корридоров, которые соединены между собою выходами в задния, нежилыя постройки дома, на улицу, на чердак дома, где помещаются кельи и в подполье. На чердаке дома, соединенном с сенями, устроено несколько удобных комнат или келий, разделенных друг от друга перегородками. Все эти кельи соединены незаметными для посторонняго глаза дверями. Проходы из одного помещения дома настолько замысловаты, что не поддаются описанию. Замысловатая распланировка входов и выходов дает полную возможность преследуемому человеку скрыться, ибо в то время, как лица, осматривающие дом, будут находиться в одном проходе, преследуемая личность будет находиться в другом, параллельном первому, а затем может свободно идти на улицу, очутившись позади преследователя... В доме крестьянина Максима Степанова есть моленная, за перегородкой моленной устроена келья, удобная для житья богомольца, из которой прорублен в полу ход в темный чулан нижняго этажа, откуда свободный выход на двор и на улицу».

Но при этих выходах на двор и на улицу есть возможность оцепить стражею весь дом. И вот ловкие люди изобретают новые, невиданные нами и еще малоизвестные способы укрывательства в самых домах. Вот, например, в стене тонкая из досок заборка: между капитальною стеною дома и жилою комнатою образуется таким образом пространство, так что человеку можно в нем стоять. Вход в это замаскированное пространство устраивается так, что выдвигается одна доска в переборке, но которая – неизвестно, или если стена оклеена обоями, то приподнимается одна доска в полу, под карнизом, и получается, так или иначе, ход в пространство между стен: тут, спрятавшись между стенами, выжидают ухода полиции. Ясно, что долго тут быть нельзя. Но были случаи, что за этой перегородкой в тесном пространстве между двух стен, простаивали около суток. Раз, при осмотре полиции в доме оказался неизвестный покойник-бегун, которого не успели похоронить,– над ним читала псалтирь молодая 10-летняя келейница. Дело было днем. Не успела прочитать она и одной кафизмы, как вбегает «видовая» и сообщает о появлении полиции. Читальщица скрылась за описанной перегородкой. К покойнику был приставлен полицейский караул и читальщица так и простояла за перегородкой до следующего утра, боясь кашлянуть, или чихнуть, чтобы ее не услышали, страшно мучилась там жаждою, но должна была терпеть и вытерпела. Только на другое утро, когда покойника увезли и полиция удалилась, она вышла из своего добровольного заключения, едва держась на ногах, но утешаясь мыслию, что гонение потерпела за Христа,– хотя о гонении никто и не думал.– Вот, по истине, «тамо убояшася страха, идеже не бе страх», и вот что может создать преисполненная фанатизмом фантазия!– Иногда плотно к стене приставляют кровать; под кроватью же устрояют в стене лазейку, чрез замаскированную дверку; лазейка ведет или в подземелье, или куда-нибудь под крышу, чрез разные замысловатые ходы; где-нибудь под крышею, на чердаке и устраивается комната, неимеющая другого хода. В некоторых пристанодержательстах у людей богатых устраивается особое на пружинах кресло. Когда пружина не прикреплена снизу особым крючком, то всякий, кто на него сядет опускается вниз, под пол, к особо устроенной в самом низу стены дверке, через которую легко скрыться. Когда сидящий в кресле сойдет с него, то кресло поднимается само собою. Действие пружины можно прекратить, заложив снизу особо приспособленным крючком, так что кресло, когда поднимается в комнату, спускаться уже не будет, хотя бы кто и сел на него. Практиковался прежде спуск под пол, чрез приподнятую половую доску; но теперь этот способ уже не употребляется по следующей причине. Раз, в Казани, в доме упомянутого Кулакова, лет 20–25 назад одна женщина, поспешившая спуститься в отверстие, образуемое приподнятою половицею, не успела подобрать сарафана, так что конец его оказался прищемленным опущенной половой доской. Можно представить себе положение беглянки, прибегнувшей к такому способу сокрытия. Полиции не стоило труда обнаружить это.– Женщина эта впоследствии была бегунской игуменьей в Казани и недавно умерла, а место ее и заняла вышеупомянутая дочь Николая Аполлонова⁵. В подпольях теперь тоже очень редко скрываются вследствие того, что этот способ сокрытия очень стал уже известен, так что явилось даже название «подпольников». Правда, и теперь в любом бегунском доме можно находить открытые, т.е. ничем не замаскированные больших размеров подполья, но они или устроены уже давно, или же, если и теперь делаются, то, действительно, для хранения припасов, которых вместе с мирскими держать и нельзя, и неудобно, или часто – просто для отвода глаз полиции, а иногда, наконец, и с тою целью, чтобы не успевшие скрыться в других местах, могли найти убежище и в подполье, спустившись в оное чрез особый ход из других комнат, когда полиция успела уже подполье осмотреть.– Она прежде всего на нем и останавливается, (хотя, конечно, не всегда), так как ход в подполье находится обыкновенно в первой же от входных дверей комнате и скорее всего бросается в глаза. Раз весною, лет 9–10 назад, так и скрылись в подполье, более, чем на половину наполненном водою, две старухи и одна десятилетняя девушка, пробыв там около двух часов, пока производился осмотр.– Это происходило в нашем присутствии. Старухи отделались благополучно, а последняя заполучила разные простудные болезни, которые с трудом поборол молодой организм, но которые всё-таки оставили заметную глухоту и повторяющиеся временами приливы крови к голове. И в последнем случае подполья составляют зимние только убежища; летом же чаще всего бегут на подволоки, где в потолке и в крышах приподнимаются известные доски, чтобы, поднявшись на крышу, можно было спуститься в пустое место, на зады дома или в поле. Можем при этом заметить, что бегать по крышам и спускаться с них бегуны большие мастера. Раз один какой-то старик бегун, по засвидетельствованию полицейского чиновника, в Ягодной слободе так и скрылся из глаз полиции, перебегая с крыши на крышу. В деревне Новом Мазикове мы сами видели приспособления для этого со двора, где положен был толстый обрубок к низко опущенной крыше соседнего строения, а далее крыши разных построек почти соприкасались одна с другою.

Все описанные и другие подобные приспособления к укрывательству на языке бегунов называются «уборкой».

Некоторые из бегунов,– старые и больные,– уходят иногда в леса, живут там в землянках, где и умирают, трупы же их долгое время остаются непогребенными. Этот уход в леса считается особого рода подвигом и практикуется по преимуществу у противостатейников. Случалось, что трупы таких покойников были открываемы лесниками или кем-либо другим. 25 октября 1890 года, в 12 верстах от г. Царевококшайска, в лесу открыта была пещера и в ней труп человека, одетый в крестьянский кафтан, на ногах – лапти. Признаков насильственной смерти не было усмотрено. Личность умершего так и осталась неизвестною, но судя по обстановке, в коей найден труп, можно с несомненностию утверждать, что это – труп бегуна.

В то же время в Царевококшайских лесах было найдено еще несколько других трупов тоже неизвестных людей. Наконец, в тех же лесах была открыта дочь крестьянки деревни Трубок, Яранского уезда, Вятской губернии, Ирины Семеновой Мошковой, Анна, вместе с больной своей матерью. Она объяснила, что живут они в лесу с целью спасения, чтобы умереть праведницами, что мать ее пищи уже не принимает, хотя брат ее и приносит пищу.

Мы описали места жительства бегунов. Но спрашивается: как велико их число, сколько жителей в этом неведомом царстве?

Если можно было обстоятельно разсказать про способы укрывательства бегунов, то количество их, хотя бы в приблизительной точности, нам неизвестно. Но это не значит, чтобы сами они не знали сколько их:– настоящих перекрещенных, и сколько видовых и жиловых (термины эти будут объяснены в своем месте).

Дело в том, что в самом обществе бегунов ведется свое счисление, в некоторых отношениях совершенно точное и постоянное. Счисление это подводится под три разряда. 1) Всех перекрещенных знают по свидетельствам о их крещении. Свидетельства эти пишутся крестителем, подписываются крестным и крестной и отсылаются в главное управление статейников, в Ярославль. Там эти свидетельства прилагаются к делам и хранятся. О смерти их или об отступничестве также сообщается местными наставниками. 2) Второй разряд оглашенных «видовых», приготовленных к крещению, счисляется таким образом. По приеме их в келью, в которой они живут еще по паспортам, наставник записывает их в особую запись, о чем также сообщает, кому следует, в Ярославль, где они опять вписываются в соответствующую книгу. 3) Труднее всего считать жиловых последователей бегунства, т.е. живущих открыто в своих домах или на квартирах. Но и здесь существуют записи. Именно: когда кто-либо прямо заявит наставнику, что он их последователь, то его и всех семейных также записывают и также сообщают о них в главное свое управление. Но если бы кто-либо из таковых изменил свои убеждения, то о них сообщается по истечении года.

Трудно счесть только, так называемых, христолюбцев, т.е. людей сочувствующих бегунству, но еще прямо не сделавшихся его последователями. Таковых в каждой области не менее, чем и «жиловых».

При помощи таких сообщений и записей и ведется общее счисление, так что заправители бегунства во всякое время знают, как велико число его последователей. Свидетельства о крещенных, а равно и все сообщения другого рода посылаются, так сказать, оффициально, с гербовою печатью. Гербом бегунов служит изображение голубя. Печать с таким гербом имеется у всех наставников⁶. В числе отобранных при осмотрах в разных домах вещей находится и небольшая такая печатка. С одной стороны на ней изображен голубь, а с другой буквы:

С

Π X, расположенные крестообразно.

ѿ

Буквы по продольной линии С и ѿ означают имя и отчество бывшего областного наставника в Казани Саввы Онисимова, буквы по линии поперечной – имена крестителя и духовника. В каких случаях употребляется одна сторона печати и в каких другая, и употребляются ли обе вместе, т.е. прикладываются обе печати,– того нам не пришлось узнать.

Третий вопрос касается управления обществом.

Соответственно статьям Никиты Семенова, управление статейников и в действительности представляет полную иерархическую лестницу. Во главе всех на самой верхней ступени стоит главный наставник общества. Власть его ограничивается только общим собором. Около него имеются два ближайшие советника и помощника,– также наставники. Таковыми при жизни Никиты состояли Роман Логгинов и Никита Васильев,– теперь уже умерший.

Соборы по важным делам собирает главный наставник. Но если бы сам он в чем-нибудь провинился и вина его была бы замечена его советниками, тогда собор собирает старейший из них,– второе после него лицо; он и председательствует на соборе. Собор имеет право осудить главного наставника и извергнуть его, оставив жить в келье. Но пока этого не случалось. Обычное пребывание всех трех означенных наставников находится в пределах Ярославля, но где именно,– неизвестно. Главного наставника берегут, как зеницу ока. О месте его жительства знают только два его советника. О местопребывании последних знают тоже два-три лица. Все свои распоряжения главный наставник передает словесно или своим советникам, или чрез посланных к нему от областных наставников лиц, которых если и привозят к нему, то не объясняют ни дороги, ни места, а чаще он принимает их не в своем доме. Пишет главный наставник очень редко, чтобы чрез письма полиция не узнала как-нибудь о его местопребывании. Выезжает он из места жительства тоже редко, по особо важным делам,– большею частию мирить разсорившихся почему-либо частных наставников, да еще на, так называемые, соборные моления. Эти соборные моления происходят на Пасху, на Троицу и в некоторые другие большие праздники. Местом их бывает дом кого-либо из богатых странноприимцев в самом городе Ярославле, или вблизи его. Любопытно, с какою торжественностию встречают и провожают бегуны своего патриарха. Раз он приезжал в дом одного странноприимца Ярославской губернии для суда. Приехал он в крытом возке; из возка, остановившегося у ворот дома, вынесли на руках, дальше по двору вели под руки: на дворе стояли собравшиеся встретить его последователи бегунства, держа в руках зажженные свечи. Впереди шел хор певчих девушек. При входе в дом они запели псалом – «Вознесу Тя, Боже мой, Царю мой». По входе, все направились в моленную, где по положении обычного начала пред иконами, прибывшего усадили в особо приготовленное кресло. Скоро все собравшиеся частные наставники стали представлять свои доклады по делам. По окончании докладов, Никите отвели комнату рядом с моленной, где он и пробыл несколько дней, неведомо ни для кого постороннего. В обратный путь проводили ночью, тем же порядком. В другой раз приезжали к нему в Ярославль два разсорившиеся наставника из Казани и по три свидетеля с той и другой стороны. Никита вызвал их для разбора дела и для суда над одним из них. Происходило это лет 12 назад. Старшим наставником в Казани был в то время упомянутый Савва Онисимов. Другой наставник, ему подчиненный, Василий Назаров стал упрекать Савву за его поведение. Поводом к этому послужили подозрительные отношения Саввы к одной женщине и кроме того такие его поступки, которые давали повод думать о его легком поведении вообще. Так, в праздники, после службы, он подолгу оставался в женских кельях; весною, во время разлива нередко нанимал для девушек-клирошанок лодки и вместе с ними катался по затопленным лугам, иногда с пением разных кантов, в роде восхвалении пустыни, о горько-плаченном настоящем времени и т.п. Всё это вызвало неудовольствия, так что в казанском обществе образовались две враждебные партии, Никите Семенову была принесена жалоба на поступки Саввы. Никита долго не отвечал, вследствие чего вражда усилилась настолько, что обе партии перестали собираться на общие моления. Узнав о такой обостренности, Никита и потребовал Савву на суд, куда и отправились означенные лица, всего 8 человек.

Любопытен и самый суд, о котором передавала одна из свидетельниц,– очевидица всего происходившего. В особо устроенной для суда комнате поставлен был стол, за которым сел Никита и двое ближайших его советников,– первый, как председатель, последние, как члены суда. Обвиняемый, обвинитель (Василий Назаров) и свидетели были размещены в разных комнатах. Первым был позван Василий Назаров. Никита спросил его, в чем он обвиняет Савву. Обвинитель передал упомянутые случаи относительно его нравственности. Никита спросил: «сам ты это видел, или от других слышал»? Обвинитель назвал других из приехавших. Тогда спрошены были каждый из свидетелей отдельно. И спрошенные свидетели также ссылались на других, которых на лицо уже не было. Свидетели по защите тоже говорили со слов других. Получилась, таким образом, общая молва неодинакового свойства. После допроса свидетелей был вызвав обвиняемый. Ему Никита сказал: «вот, про тебя говорят, что ты нехорошо себя ведешь, что без нужды водишься с молодыми женщинами». Савва молчал... Тогда Никита сказал: «вот тебе наказание: на три года оставляешься под присмотром других, пополугодно, и издержки на твой счет. Кроме того я пошлю с тобой двух людей посмотреть, как у вас живут келейницы». Действительно, вместе с возвратившимся Саввою приехали в Казань два старика Александр Григорьев и Фома Иванов для надзора за его жизнию и для осмотра келий, нет ли в них модных платьев, зеркал и других запрещенных предметов. Узнав о предполагаемом осмотре, келейницы припрятали всё запретное... Ревизия сошла благополучно, и все старшие остались на своих местах. «Смешно теперь вспоминать тот переполох,– разсказывает обратившаяся,– какой происходил тогда в наших кельях: кто прятал зеркало, кто цветное ситцевое платье, кто какую-нибудь книгу; все ждали осмотра с трепетом, боясь епитимии, в виде положения поклонов в несколько лестовок (лестовка – 100 поклонов), да и старшую подвести под ответственность не хотели. Пришли к нам в келью старцы-ревизоры, всё осмотрели, сундучки вскрыли и ушли довольные; Савва усидел на месте, выдержав трехгодичный присмотр, а после своими трудами по совращению православных еще более прославился». Однако обвинители его не смирились и ушли из общества статейников к противостатейникам. Таким образом, в пределах Казани,– только не в городе,– образовалось общество последних, и Никита не мог уже на этот раз подавить его.

Никита Семенов умер в глубокой старости, в 1893 году, около Пасхи. По смерти его во всех обществах статейников носили траур и справляли поминки. На погребении Никиты присутствовали не более 5 человек. Похоронили его, в отличие от обычая бегунов, в гробу, в месте никому неизвестном. О его смерти объявили только на третий день, когда совершены были уже похороны. К девятому дню поминовения приехало по три важных лица от каждого ближайшего общества; приняли их в том месте, где умерший жил, и поместили в особом, приспособленном для приема гостей, доме. Совершено было торжественное поминовение, т.е. панихида и поминальный обед. При этом происходило всеобщее рыдание. К сороковому дню съехались наставники и из дальних мест, были и из Томска. Поминки происходили тем же порядком. Об этих съездах и поминках никому постороннему не было известно: всё происходило под большим секретом.

После Никиты главным наставником избран Роман Логгинов, старик около 70 лет. Кто он по своему происхождению,– неизвестно, живет он там же, где жил и Никита, и управляет таким же способом, т.е. почти не видя никого. Только прошедшим летом он был в Нижнем Тагиле, на происходившем там соборе.– Должно быть собор был по очень важным вопросам, да и за безопасность его, вероятно, не безпокоились, как-нибудь и чем-нибудь обезпечив ее.

Упомянутые нами лица составляют высшую администрацию.

За нею следуют наставники областных обществ (своего рода епископы). Всех частных областных обществ у статейников следующие восемь,– по времени их образования: ярославское, казанское, томское (теперь ослабевшее, вследствие преобладания противостатейников), тюменское, тверское, костромское, вологодское и пермское. В состав каждой области входят близлежащие селения. Каждая область должна иметь не менее 100 странников, без всяких видов. Около областного наставника тоже – два помощника, его ближайшие советники, а вместе наблюдатели за его распоряжениями и поступками. В ряду обязанностей последних заключается и та, чтобы в каких-либо случаях уклонения первого от надлежащего исполнения возложенных на него обязанностей, доносить главному наставнику, в Ярославль. Помимо же этого каждый из трех наставников в области исполняет свои специальные обязанности: первый наставник есть собственно распорядитель и правитель, второй – креститель, третий – духовник. Духовник, за нужду, может быть и крестителем, но креститель ни в каком случае духовником быть не может; по нужде исповедуют старшие в келье. При этом исповедуют иногда и женщины и не только женщин, но и мужчин,– в случаях, конечно, крайней нужды, когда из мужчин нет исповедников. Странник, отступивший и потом возвратившийся по исполнении правила, может быть наставником-правителем, но никогда не может быть ни крестителем, ни тем более духовником. Таким образом, с нравственно-церковной точки зрения у бегунов креститель и духовник выше правителя, духовные интересы ставятся выше административных.

Все трое наставников живут в пределах своей области,– большею частию в городах,– но в разных домах, живут в помещениях, наиболее секретных, тщательно охраняемых от глаз полиции. Наставники могут быть по-долго несменяемы; иногда же их переводят на другое место по их просьбам, или по другим причинам, тоже наставниками. В случае доказанной зазорной их жизни, их лишают наставничества, и лишенный таким образом этого звания должен жить в затворе, в келье.

В последнее время учреждена особая должность наблюдателя или благочинного над наставниками нескольких областей. Это своего рода постоянный ревизор, назначаемый из лиц особенно ревностных в распространении бегунства и обязанный посещать порученные ему области. Подчинен он непосредственно только главному наставнику, в Ярославле и в иерархической лестнице статейников занимает второе место; это – нечто в роде архиепископа. Известный Савва Онисимов и состоит теперь наблюдателем над всеми областями от Казани до Тюмени.

Кроме наставников имеется в каждой области эконом. На экономе лежат все хозяйственные дела; он принимает деньги, ведет приход и расход, распоряжается одеждою и отоплением, распределяет по келиям общественные съестные припасы и денежную милостыню, составляет по сему отчеты, которые и передает крестителю, а последний наставнику-правителю. Для наблюдений за правильностию действий эконома представляются к нему также два лица – свидетели его распоряжений и его советники; экономы по-долгу на одном месте не оставляются. Обыкновенно их держат около года и затем переводят в другое общество. Это делается из опасения злоупотреблений, чтобы они не успевали заводить многих знакомых, которые могли бы прикрывать их грешки.

Есть у бегунов, так называемые «игумены» и «игуменьи», которых зовут обыкновенно «крестными». Но они имеют власть и влияние только на маленькие кружки рядовых бегунов, живя вместе с ними. Поэтому и речь о них будет далее. Теперь заметим только, что из них один или одна (игумен или игуменья) называются старшими. Преимущество их пред другими то, что на «соборных» молельнях они отправляют обязанности уставщика и уставщицы. Эти игумены и игуменьи также сменяются, хотя не столько часто. И причина смены их сравнительно с экономами,– другая, именно та, чтобы поддержать требование странствования.

Кроме означенных должностей существует еще особая должность иконописцев. Икон писаных, по понятию бегунов, не христианами, они не признают. Поэтому избирают наученного иконописьменному мастерству послушника, или избранницу из кельи послушницу из наиболее благонадежных и переводят избранника в особое помещение.

Иконописцы должны быть непременно перекрещены и без видов, при том никогда не отступившие. Жизнь их должна отличаться особою строгостию, почему к ним приставляют отдельного дядьку-старика, или старуху. Пишущие иконы должны часто исповедываться. При особо строгих требованиях им и почет большой, состоящий в том, что во время соборных молений они становятся на особых видных местах. Если бы кто из занимающихся иконописанием почему-либо оказался отступником, то таковой теряет уже свое звание на всегда.

Мы описали администрацию общества бегунов и говорили о должностных лицах. Теперь посмотрим, где и как живут рядовые бегуны.

Последователь бегунства по идее – странник, не знающий ни града, ни веси, ни роду, ни племени, ни отца, ни матери. Но жизнь далеко уклонилась от этих идеальных требований, которые со всею строгою последовательностию проводил основатель бегунства. Постоянное странствование по любезным пустыням воспевается разве только в бегунских песнях⁷, да выражается в безвестности погребения. Мы yже видели, что все управители, все должностные лица совсем не – бродячие люди, а оседлые, более или менее продолжительное время на определенных местах живущие, только в сокрытии, с места же на место переходящие не произвольно, по одному требованию (принципу) странствования, а по распоряжению властей. По правде, первичная идея бегунства не могла быть и выдержана в смысле необходимого ее осуществления каждым членом секты.

В противном случае распалась бы и самая секта, как общество, и все странствующие превратились бы в нестройную бродячую толпу, без всякой сплоченности и организации.– Поэтому не одни только лица должностные, но и все вообще бегуны, самые рядовые, не суть уже те постоянные странники и пришельцы, как предносилось то в воображении основателя секты. Это – люди в тех же городах и селениях живущие, свои области знающие и ведущие им счет, на разные сословия разделенные, начальствующих и подчиненных имеющие, а только люди нам неизвестные, живущие в сокрытии от нас. Это сокрытие и заменило собою безусловное требование странствования. Последнее удерживается только в некоторой видимости тем и в том, что большинство бегунов, особенно рядовых, не живут, как и мы говорили, по-долго на одних местах. Но и здесь опять есть уклонение от буквального требования в том, что этих рядовых бегунов, перевозят из одной местности в другую, по распоряжению властей, хотя и не против их воли, а нередко и прямо по их просьбе. При этом их не заставляют в точном смысле быть странниками-пешеходами, а пользуются всеми современными способами передвижения: пароходами и железными дорогами, в антихристово время придуманными и в антихристовом царстве существующими. Далее, едут бегуны, зная, куда их везут, кроме разве малолетних, знают, что там их примут и поместят в безопасных убежищах и занятия дадут, знают, что и там есть и их власти, и их покровители – «Христолюбцы». На самом деле всё это так и бывает и они могут быть до известной степени спокойны: разве неожиданный визит полиции нарушит это спокойствие, что и называется «гонением». Во время этих-то «гонений» они и успевают скрываться в тайниках, пока не отопрут полиции дверей; последнее же делается всегда с промедлением; в окнах иногда видны огни, заметны даже движущиеся тени, но ворота или входные двери на запоре и их не скоро отопрут. Если почему-либо являются опасения повторения нежеланных полицейских посещений, то временных, безпаспортных жильцов устрояют в другом убежище, или увозят несколько далее, в другие соседние места.

Размещаются бегуны, в так называемых, кельях. Кельей называется не одна комната, а или несколько комнат в одном доме, или два-три домика на одном дворе. Келейные помещения принадлежат или домохозяину, или снимаются в наем под квартиру кем-либо из «жиловых» на свое, конечно, имя и как бы для своей семьи. Такой домохозяин или квартирант обыкновенно сам с семьей или родственниками помещается в более видных комнатах. В комнатах более отдаленных, или в пристройках, в глубине двора и поселяются странники, а с ними, или около них, в другой комнате, оглашаемые, т.е. приготовляемые к крещению («видовые»). Из перекрещенных обыкновенно живут не более 5 человек; живут они без всяких видов, почему и помещаются ближе к тайникам; оглашаемые, имеющие еще паспорта, большею частию просроченные,– живут менее секретно. Паспорта находятся в руках у домохозяина, или съемщика квартиры, и случается, что он их подменяет, называя безпаспортного бегуна чужим именем, значащимся в паспорте, если, конечно, приметы совпадают. И это делает не сам странник, а домохозяин или съемщик квартиры, так как сам он не иначе может называть себя, как только «рабом Христовым». Случается, что для того, чтобы не отвечать на предлагаемые полициею вопросы о звании и имени, бегун притворяется глухим и немым. Один такой случай был при нас. Захваченный бегун, здоровый мужчина высокого роста, притворился глухо-немым, а домохозяин объяснил, что он держит его дворником, почему и ворот полиции долго не отпирали.

Каждая келья имеет свое внутреннее устройство, свое хозяйство, свой домашний обиход, свои моления. В каждой келье имеются старший, или старшая,– игумен или игуменья; они начальствуют в келье и смотрят за порядком. За тем второе по келье лицо – причетник или причетница, которые заправляют домашними службами. В женских кельях третья,– опытная в хозяйстве, ведет хозяйство.– В мужских кельях готовят или домохозяева, а где имеется – особый пекарь.– Обязанности по хозяйству могут исполнять и «видовые». Далее идут клирошане и клирошанки и послушники и послушницы, между ними бывают учителя и учительницы малолетних. При кельях имеются привратник или привратница, из видовых. Обязанность их заключается в том, чтобы принимать всех приходящих, распрашивать, кто за чем пришел и с кем нужно видеться. О всех посторонних приходящих докладывают игумену или игуменье и от последних зависит, разрешить или не разрешить свидание.

Каждый день в келье совершается обычная дневная служба в особой комнатке, на подобие моленной. На большие праздники сходятся из всех келий на «соборныя» моления, куда приносят и книги из некоторых келий. Соборные, т.е. общие моления могут быть и в особых, так называемых, соборных моленных, устрояемых при некоторых кельях, а иногда они бывают у жиловых. Прежде эти соборные моления происходили совместно, мужчин и женщин; теперь совместные моления совсем прекращены, а молятся отдельно мужчины и отдельно женщины. На эти соборные моления допускаются и приходящие, знакомые, но они не молятся, а только слушают богослужение. 14 декабря 1897 года была открыта в доме Коршунова, в Адмиралтейской слободе, небольшая моленная комната, видимо приспособленная для этих «соборных молений». В ней оказалось много богослужебных книг и рукописных сочинений, а также переписка неизвестных лиц. Впоследствии оказалось, что некоторые книги и рукописи принадлежали другим лицам. Ясно, что здесь был какой-то общественный склад вещей и квартира кого-нибудь из видных должностных лиц, с «соборною» моленною.

Пищу в келье готовят и подают смотря по чину, «истинным христианам» одну, согласно монастырским уставам, молочное, рыбное и овощи, оглашаемым – холодное и только по субботам и праздникам горячую похлебку, остальные могут есть и мясное. Все троякого рода насельники, вследствие неодинакового рода пищи, при неодинаковом церковном положении, и едят порознь, не сообщаясь между собою и при однообразной пище и питии, и молятся пред вкушением пищи и по окончании также порознь, чтобы не смешаться в молитве.– Обычай этот общий у всех старообрядцев-раскольников.

Все жившие в кельях содержатся на средства общества, кроме детей «жиловых» бегунов, посылаемых для обучения. За последних платят их родители, по условию, или по усердию.– Самые средства на содержание келейных получаются разными путями: а) из сборов в кружки при «соборных» молениях, б) из пожертвований натурою, которые распределяются именно по кельям, (эти пожертвования бывают очень обильны,– мукой, крупой, маслом, рыбой и т.п,), в) в случае же недостачи в содержании, высылается пособие из главной кассы общества. Все означенные средства поступают в распоряжение игумена или игуменьи. Впрочем, некоторая часть из кружечных сборов раздается иногда и на руки келейным. Но при этом все, получившие поручные деньги, должны расходовать их осмотрительно и при том не как свои, а только как им врученные и потому давать отчет старшему по келье в каждой израсходованной копейке. Расходовать эти деньги можно прежде всего на покупку воска для свечей, потом на бумагу и другие письменные принадлежности, также на рукоделье и т.п., можно и милостыню из них подавать кому-либо из своих,– убогому и хворому; чужим подавать нельзя, разве нищему на улице, с таким понятием, что «сыну довольно, тогда и собаке можно»; можно что-нибудь и на себя купить, например, платок, башмаки, или что другое,– но на это нужно испросить позволение. При том каждая вещь из одежды, хотя бы и на означенные деньги купленная, прямо своею не считается, так что ее могут отдать и другому (на практике, впрочем, этого почти не бывает, разве только в наказание за какой-либо проступок).

Все живущие в кельях и работают также на всё общество. Мужчины пишут книги богослужебного и учительного содержания, а также разные цветники и сочинения своих наставников, и занимаются переплетом книг; книги эти идут и в продажу. Неспособные к этому труду исполняют и другие работы: плотники устраивают тайники, печники работают и исправляют печи в пристанодержательствах. Из келейниц также есть умеющие писать книги и ноты, хотя их немного. В женских кельях большею частию занимаются шитьем одежды, как для женщин, так и для мужчин, особенно для стариков, исполняют рукодельные и другие, свойственные полу, работы. И всё это опять не для себя, а для общества, и кому что отдать, это не дело работниц, этим распоряжаются старшие. Таким образом, в основе лежит здесь полный коммунизм. Правда, есть некоторые вещи, лично принадлежащие келейным; к ним относятся иконы, книги и некоторые картины, но и эти вещи считаются лично принадлежащими только тем из келейных, которые пробыли в келье не менее 10 лет. Кому какие вещи принадлежат, про это знает наставник и эконом. В каждой области ведется особая книга, называемая почему-то «завещательною» – (вероятно, потому, что многие вещи достаются по завещаниям). В эту книгу областной эконом и записывает принадлежащие каждому вещи. На деле эти вещи, при частых переездах, разбрасываются по разным местам и кельям,– перевозить всё с одного места на другое неудобно,– так что и сами владельцы нередко забывают, где что находится. Правда, областные экономы и при переездах всякую вещь, увезенную или привезенную, записывают,– но розыскивать ее, при помощи этих записей, рядовому страннику затруднительно. Таким образом, и эти вещи с течением времени становятся как бы общественными. При том, если странник почему-либо уходит в мир, делаясь чрез то отступником, то уходя он не имеет права взять с собою что-либо из своих вещей,– разве только возмет незаметно, украдкою. Все оставшиеся после него вещи или отдаются на хранение, или прямо делаются общественными. Это и случилось с обратившейся. Когда она была обнаружена полицией и целый день провела в квартире помощника пристава, то по открытии ее местопребывания, придя с ним в свою келью, увидела, что многих вещей из икон и книг уже нет, они куда-то исчезли.

Дело в том, что когда бегунам стало известно, что Евстолия попала в часть (полицейскую), сейчас же распорядились более ценные ее вещи увезти из кельи неизвестно куда. В то время она радовалась этому: «ай-да молодцы, успели сделать свое дело», и жалела только о том, что не всё до-чисто убрали; но потом, по присоединении, не мало об этом грустила, жаль стало ей некоторых икон и книг. Все эти вещи нужно считать теперь пропавшими. Про одну икону, Воскресение Господне, она и узнала, где она находится (именно у содержателя адресного стола), но открыть ее и доказать принадлежность ей, было уже очень мудрено. Счастливый случай помог выручить некоторые из печатных книг. Во время упомянутого осмотра в доме Коршунова, 13 сентября 1897 года, в квартире, занимаемой Нижегородской губернии крестьянином Василием Сибиряковым, в числе прочих вещей были отобраны и некоторые старопечатные книги, которые впоследствии и оказались принадлежащими обратившейся и, по определению епархиального начальства, были ей возвращены. Таким образом, пришлось не о том ей радоваться, что было увезено бегунами и безследно исчезло, а о том, что найдено при полицейском осмотре в бегунской «соборной» моленной.

Жизнь в келье идет однообразно и для пылких натур – скучно. Келья закрыта для внешнего мира, посещают ее только свои духовные лица, перешедшие большею частию возраст волнений. Духовник посещает каждую келью, мужскую и женскую, по крайней мере раз в неделю, для духовных бесед; раз в месяц посещают ее главный наставник и креститель. Приходящие в женскую келью родные или хорошо знакомые допускаются на свидание при «крестной» и то мужчины только утром, до обеда. Все письма и записки на имя келейниц прочитывает также предварительно «крестная». Выход из келий, разрешается игуменьей, при чем в провожатые дается какая-либо старуха. В мужских кельях также строгость, с тем различием, что келейницы видят хотя стариков-мужчин, молодые же парни, которые живут в кельях с малых лет, не видят иногда ни одной женщины, лет до 18–19-ти. Разсказывают, что один такой келейный юноша, когда один раз по выходе из кельи с провожатым стариком увидел молодую женщину, то пришел в изумление, что это – за человек такой,– не похожий на других, которых он до того времени только и видел, и не похожий и по одежде, и по сложению, и даже по лицу, какой-то очень уж красивый, точно молоденькой мальчик, и в то же время не похож на мальчика,– увидел и не утерпел, чтобы не спросить провожатого, что это – за человек такой. Провожатый не зная, как объяснить, пригрозил и запретил спрашивать и говорить в келье другим про такое видение.

Под влиянием такой отрешенности разыгрывается фантазия, появляются какие-то необъяснимые помыслы, является неудовлетворенность закрытою жизнию, скука, искание чего-то. Обезпокоенная этим, выросшая в кельях молодежь и рвется на простор, просится в другие места, чтобы во время переезда разогнать скуку, посмотреть на мир; при этом и воспеваемые любезные пустыни манят своею неведомою, воображаемою прелестью. Таким образом, желание странствования возникает уже из других источников души и является под влиянием фантастических грез, а не во имя аскетизма. И вот, прожив полгода, год на одном месте, а то и менее, келейные просятся в другие места, по-дальше, и просьбы их нельзя оставить без удовлетворения, в силу основного бегунского принципа. Отъезжающим дают отпускную грамоту, удостоверяющую их личность по бегунству, только в царстве бегунов и известную; к грамоте прикладывается их гербовая печать.

При существующих удобствах путешествия едут наши юные странники веселые и довольные, любуясь разнообразием картин, встречаемых на пути. Безотчетные порывы юности утихают; хорошо и спокойно становится на душе; является необычное оживление. Но по приезде на новые места – та же келья, те же старики и старухи, та же замкнутость от мира, то же однообразие. А если уже на самом деле увезут в Томские или Тюменские леса, где действительно,– настоящая пустыня и ничто не напоминает о мире, то эта пустыня становится совсем уж не «любезною», и опять тянет хотя поближе к миру и людям. И нужно сказать, что в этих настоящих пустынях держат не долго и только подозрительных, особенно в ком заметят стремление жениться или выдти за муж,– что неизбежно соединяется с отступничеством. Раз бегуны даже насильно увели девушку из дома «жиловых» родителей и не один год держали в непроходимом лесу, приучая ее к пустынножительству. Долго плакала и рвалась на свободу невольная затворница, но наконец свыклась. Говорят, что она и теперь жива. Было нечто подобное, может быть, и далеко не один раз.

Но поближе к миру не сознательное и добровольное, а также вынужденное затворничество изыскивает свои лазейки. Укажем тоже живой пример. Молодая,– хотя и не первой молодости,– келейница исполняла в келье роль сиделки около больной своей сестры. Между тем в этой келье понадобилось произвести некоторые столярные работы. Работы эти были поручены одному молодому келейнику-столяру. Обычные предосторожности не были приняты и столяр и сиделка познакомились. Дальше помогла полиция. Столяр был обнаружен и, так как объявил свое имя, то был препровожден на место родины в Пензу. Там же скоро очутилась и сиделка, ушедшая уже добровольно. Выправили они документы, с отметкою «православные», и повенчались, отступив от бегунства, но в душе не сделались и православными. Подобных примеров далеко не один. Интересно, конечно, знать их действительные дальнейшие отношения и к бегунству, от которого отступили, и к православной церкви, к которой якобы пришли. Но об этом речь будет в своем месте.

В кельях некоторые начинают жить с детского возраста. Детей маленьких лет до 5-ти, бегуны у себя не держат, им трудно следить за ними, охранять их и возить с собою. Обыкновенно, если является у них ребенок, или незаконный, или оставленный на их попечении после умерших «жиловых» родителей (перекрещенных перед смертью), то они до известного возраста отдают его на воспитание в подходящую семью, которая держится известных убеждений. В этой семье выдают за своего. Это бывает возможно, так как «жиловые» бегуны своих детей часто не крестят в православной церкви⁸, а только заявляют о них, когда явится надобность, полиции⁹, или же, если имеют своих детей, которые умирают перекрещенными и хоронятся по этому секретно,– выдают этих приемышей прямо за своих умерших, называя их именем. Из всего этого впоследствии, при изменившихся обстоятельствах, может, конечно, выходить большая путаница, даже в годах, так как приемный ребенок мог быть значительно моложе умершего,– но об этом, конечно, не думают.– Люди другого царства по другому и разсуждают, а соприкосновенные им и обнаружить всего не захотят, в случае же встретившейся надобности придумают какую-нибудь сказку.– Когда дитя начинает приходить в сознание, его увозят в келью «погостить»; там его обласкают разные старушки, приучат к себе, утешая до времени тем, что отец и мать скоро приедут; при этом познакомят с стариком-дедушкою, который и гостинцы принесет, и так оставляют в келье на всегда. Таким образом, в пристанодержательствах бегунов являются и дети, только не младенческого возраста,– которым дают воспитание и образование.

Как же их воспитывают и чему учат?

Нет надобности говорить, что воспитывают их в духе секты. Поэтому выдающеюся характерною чертою воспитания служит то, чтобы приучить с самых малых лет прежде всего к презрению всего внешнего, мирского. Для этого воображение настраивают разными ужасами этой внешней, мирской нечестивой жизни, а с другой – «любезными» пустынями. Чтобы пустыни эти сделать еще более любезными, разсказывают из прологов о святых, спасавших души в горах и вертепах и в пропастях земных. И всё это разсказывается восторженно, языком прологов, при чем особенное внимание обращается на разные искушения и видения. Эти разсказы до того наэлектризовывают иногда впечатлительные души, что дети 7–8 лет начинают мечтать о совершении какого-либо необычного подвига. Раз одна девушка-малолеток где-то набрала небольших гвоздей и разложила их на своей постели, намереваясь спать на гвоздях, для умерщвления плоти, легла и стала безпокойно ворочаться. Старшие обратили на это внимание и пожурили юную подвижницу.

Далее, воспитываемых приучают к неуклонному исполнению уставов, вследствие чего дети иногда едва не в течении полусуток,– с небольшими перерывами, по целым ночам выстаивают богослужения, а потом, едва не целые дни спят.– Это естественно обращается в привычку. Иногда по-долго постятся, но после этого угощаются слишом обильною трапезою, от чего наживаются хронические болезни желудка. То, что хорошо и добро в зрелом возрасте, не таково еще может быть в детстве, при неразвитом сознании, при живости только воображения.

Далее, детей приучают к безусловному послушанию, но при этом никогда не бранят, скажут только: «делай» то или другое и почти всегда делают. Если же дитя чего-либо не сделает, или учинит какую-либо шалость, то на него посмотрят как на взрослого:– пойдут вразумления от прологов и сейчас же – наказание. Наказанием служит иногда запрещение погулять в саду, но обычно поклоны заставляют класть, количество которых зависит от вины и усмотрения. И вот 6–7 летний ребенок берет в руки лестовку, становится пред иконою и кладет назначенное количество земных поклонов. Наказание назначается старшими в келье – игуменом или игуменьею, строго, серьезно и степенно. Но со стороны наказуемого требуется, чтобы он принимал наказание с веселым лицом, кланялся и благодарил за него. Исполнил наказание и делу конец. Бегуны, как и все безпоповцы, в наказании или епитимии видят удовлетворение и очищение греха. К этому приучаются иногда до того, что, придя уже в возраст, соображают, в силах ли вынести полагаемое за известный проступок наказание; если сообразят, что положить, например, 100 поклонов не трудно, то спокойно этот проступок учиняют; если сообразят, что наказание должно последовать тяжкое,– удерживаются. Таким образом нравственное поведение многих сводится к механическим чисто соображениям.

Если не бывает при воспитании брани, то нет у бегунов и ласки, столь нужной детям. Всё делается большею частию машинально, холодно, всё – чуждо сердцу родительскому. Много-много, когда какой-нибудь старик-наставник или «крестная»-игуменья, по голове погладят, да немного улыбнутся. Есть ли это заученый формализм, или привычная холодная степенность,– сказать трудно.

Сверстников или сверстниц по возрасту, пред которыми можно было бы раскрыть детскую душу с ее радостями и печалями, в одной келье,– за редкими исключениями, не полагается, по соображениям, впрочем, не педагогическим, а практическим, так как большинство келей малопоместительные и за малолетними детьми присматривать некому. Так дитя остается одно, как скитник или скитница; окружают его люди, не понимающие детских интересов. Вследствие всего сказанного воспитанные в келье дети мужают раньше времени, разстраивая нервную систему. У них развивается замкнутость; каждый из них носится с своими думами и чувствами, которыми поделиться не с кем, но которые зато впоследствии, особенно под влиянием других условий, могут прорываться целым потоком то неудержимого веселья, или слез,– смотря по обстоятельствам,– то умной речи, то ночной болтовни, при быстрых сменах одного душевного состояния на другое, то, наконец, резко бросается в глаза та же замкнутость и упорное молчание. Нам, выше по культуре стоящим, если придется случай, необходимо иметь это в виду, чтобы и трости надломленной не преломить и льна курящего не угасить.

Обучение детей начинается, как и везде, с грамоты. Грамоте учат по книгам славянским, писать – полууставом. Обучив чтению и письму, знакомят с порядком богослужения и с крюковым пением, а также с монастырскими уставами. Этим и заканчивается общее первоначальное образование. Грамматика и арифметика находятся в презрении, особенно последняя, как наука нечестивая. За тем уже более способных обучают истории общей и русской до п. Никона, хотя и не полностию, а в обрывках. В частности знакомят со Спартою и спартанским воспитанием, с мудрыми мужами Афин, с просвещением земли русской святыми Ольгою и Владимиром, с князьями и царями русскими, с Стоглавым собором, с благочестивыми митрополитами и патриархами. После Никона, если о чем и говорят, то тенденциозно, например,– что Петр I учредил Синод, по примеру Кальвина, что слово Император заключает в себе число имени антихриста 666 (собственно иператор – 666), словом – здесь уже всё проникается своими раскольничьими взглядами.

Успехи от такого образования получаются, как и везде, неодинаковы. Более усердные и даровитые в 10–11 лет могут править церковные службы, другие того же возраста читают паремии и апостол, читают на распев, непременно басом.– Можно себе представить такого маленького чтеца или чтицу, произносящих: «Ко евреом послание святаго апостола Павла» и в самых нижних нотах приветственное: «Братие», а оканчивающих чтение с принятым повышением голоса. Это – что-то наивно надутое, совершенно неестественное, портящее голосовые связки. В то же время они распевают по крюкам ирмосы, тоже в нижнем регистре и при том с растяжением pечи, например: «Твоя победитееленная десница» и т.п.

Но обратимся лучше к наглядному ознакомлению. При полицейских осмотрах последнего времени отобрано много бегунских рукописей и картин.

Имеются образцы прежде всего полууставного письма. Письмо – очень чистое, требующее большого навыка и усидчивости... Есть рукописи крюковых нот, еще более трудные для написания. Любопытно здесь название крюков, которое,– не знаю, существовало-ли в древней крюковой системе: «Фита подфитица», «Фита кобыла», «Фита Ужица» и проч.

Далее,– рисование картин. Картины эти апокалипсического содержания. Вот изображение четвертого зверя, пророком Даниилом виденного: Се зверь четвертый страшен и ужасен и крепок излиха, зубы же его железна велии, ядый и истопчевая, останки же ногами своими попираше. Рогов десять ему. И се рог другий мал взыде посреде их. И се очи, аки очи человечести в розе том и уста глаголюща великая (7:6–8. Ср. Апок. уста глаголюща великая и хульная. 13:5–6). Бегуны поясняют эту картину так: «Зубами своими зверь сей поядает истинных христиан, а ногами топчет их. Две ноги передния суть власти гражданския, две задния – власти церковныя. Малый рог – проповедники и миссионеры, глаголющие много хульнаго против «истинных христиан». Вот другая картина,– чище написанная в пояснение слов Апокалипсиса: паде Вавилон град великий. На картине представлен падший город, в развалинах, а в море плывущая на парусе ладья с людьми; это удалившиеся из Вавилона и плывущие по житейскому, пустынному морю «истинные христиане», т.е. они, бегуны.

Образцом рукоделья, которому обучают девочек, может служить вышитый бисером портрет Государя Императора и Государыни Императрицы, с вышитою же золотом надписью на верху: «Боже, Царя Храни». Этот портрет вышивался присоединившеюся, когда она жила в отдельной келье, хотя была ревностною бегункой. Он поднесен нам в тот вечер, после беседы, когда она публично заявила о своем обращении к православию. Работа эта остановила наше внимание, так как не мирилась, по-видимому, с убеждениями бегунов. Спустя несколько времени по присоединении, мы и высказали свое недоумение и предложили вопрос,– «каким образом бегунка могла вышивать портрет Государя,– должно быть уже в это время она поколебалась в учении бегунов»? «Нисколько»,– было ответом,– «Он ведь не виноват, Он на готовое пришел, а лице – высокое, власть имеющее, без власти же жить нельзя. Виноваты Петровские указы: они всё благочестие в конец порушили».– «А как эта надпись явилась: Боже, Царя Храни»?– «Это значит: обрати царя в истинную веру; как бы горяче я молилась тогда о Нем»!– Господь устроил обратно, может быть, за это искреннее желание молиться¹⁰.

При описанном воспитании, чисто спартанском,– как выразилась однажды обратившаяся, и описанной выучке, у многих развивается склонность к сочинительству, не только в прозе, но и в стихах. Замкнутая душа рвется вылить свои мысли и чувства на бумагу. Это достигается уже самоучкою, при чем вырабатывается и своеобразный стиль.

Большинство написанных сочинений чисто полемического содержания, с опровержением мнимых ересей православной церкви. Это – обычная литература во всём расколе, о которой в данном случае и говорить нечего. Но есть и другого рода сочинительство, тоже с полемическою окраскою, положим, но в коем много и положительного, более любопытного, чем одна полемика по вопросам веры и обряда. В содержании этого рода сочинительства есть своего рода поэзия, где говорит чувство, хотя и превратно настроенное. Здесь и свое рифмоплетство, но такое рифмоплетство, в которое не должно бросать камнем, не нужно строго, по-нашему, и судить о нем.

Могу ознакомить с двумя-тремя такими произведениями под разными влияниями и при разных убеждениях составленными, а потому и резко отличающимися по духу и по содержанию.

Вот стихи бегунского наставника, известного уже нам, Никиты Семенова: на псалом «На реках вавилонскъх».

«Слезы ливше о Сионе

И с сердечною тоской

Пел Израиль в Вавилоне,

Пленный, сидя над рекой.

Скучно жить в стране безбожной

Без святаго алтаря,

Где кумиры, бог подложный,

Власть надменнаго царя,

Где святой закон в зазоре,

Нету истины следа.

О, велико наше горе,

Жить с неверными,– беда!

Дни проводим мы в боязни,

Нами трепет овладел.

Ни за что мы терпим казни

И орган наш онемел.

Чувствуется здесь откуда-нибудь заимствование, но люди опытные, профессора словесности, к которым мы обращались, не нашли подходящего. Далее же, несомненно бегунское произведение.

Вот и снова злое время

Над вселенной взяло власть,

Утеснено правых племя,

Терпят кроткие¹¹ напасть.

Пала древняя святыня,

Град духовный разорен

И Сион стал, как пустыня,

Весь закон в нем изменен¹².

С виду много блеску, славы

И наружной красоты¹³,

Но посмотрит на уставы,

Все фальшивые цветы¹⁴.

Род избранных весь разсеян¹⁵

Сжат железною рукой¹⁶,

Опорочен и осмеян,

Цену платят за покой¹⁷.

Только вспомнишь прежни годы.

Слезы сронишь не хотя,

Время мира и свободы¹⁸,

О прошедших днях грустя,

Когда вера процветала

И любовь жила в сердцах,

Всюду истина сияла,

Был в народе Божий страх.

Воин, раб и царь на троне,

Князь, святитель и купец

Были все в одном законе¹⁹

Земледелец и мудрец.

Все одну печать имели

Крест честной, небесный знак²⁰

И в одной святой купели

Омывали древний мрак²¹.

Удалясь от мира в горы,

Как пустынные орлы²²,

Дев и иноков соборы

Пели Вышнему хвалы,

Расширялись наши грани²³,

Как на пир, мы шли на сечь,

Цари наши брали дани,

Сокрушали вражий меч.

В древность,– было,– с поля рати

Устрашенный враг бежал

Действом крестной благодати.

Меч не столь их поражал,

Власть святители имели.

Скажем,– речь и чудеса,

И потом в земле не тлели,

Их, по смерти телеса²⁴.

Ныне люди только знают

Посмеяться старине²⁵.

Звезды на небе считают²⁶.

Царства видят на луне²⁷.

Видят там леса и горы,

Степи, реки, всякой злак.

Не проникнут лишь их взоры,

Есть ли кофей, да табак²⁸.

Вечно мир земной летает

И вертится день и ночь

И тех прелестник обретает,

Кто от церкви отпал прочь²⁹».

Не станем теперь делать замечаний по содержанию этого стихотворства, которые можете потом усмотреть в печати. Приведем образцы сочинительства того же пошиба по форме и по стилю, но другого характера, с иными понятиями, составленные под влияньем новых, лучших обстоятельств благодатного возрождения.

Вот выдержи из письма по поводу подозрения об уходе снова в раскол и других нареканий.– Читается с разрешения Его Высокопреосвященства, на имя которого письмо и было написано, а нам владыкою передано. В этом сочинительстве много уже другого рода чувств.

«Преосвященнейший Владыко! С величайшею радостью и неимоверным восторгом так неожиданно я получила Ваше отеческое мне благословение иконой Божией Матери, посланной с моим крестным. Сердечно благодарю Вас, как дочь. Мой дух встрепенулся и я начинаю говорить яснее, я чувствую, что церковь мне мать и Вы мне отец. Как же мне уходить от такого чадолюбиваго отца? Палкой гони, так не пойду»!

«Владыко святый, сжалься надо мной несчастной и не лиши меня последней утехи, вспомни счастье детей, находящихся при отце и матери. Я же круглая с роду сирота»…

«Я, хорошо понимая, что я ничто другое, как ноль, но и во мне душа. Мне не корысть какая нибудь нужна, или приобретение, когда я ничем не пощадила для веры; мне правда нужна. Как хотите меня понимайте, гордой и тому подобное. Но гордость ли была у пророка Даниила, когда он был еще двенадцати летним мальчиком и разрушил неправедный суд старцев»?...

«Я и смирение чту, и терпение знаю, послушание же постепенно проходила смалолетства, но разсуждение превыше всех добродетелей ставлю. Без разсуждения и доброе дело во зло приходит».

Иллюстрациею такого распределения добродетелей может служить картина, писанная еще в бегунстве. Картина представляет ветвистое древо, окруженное вокруг разными добродетелями, в виде плодов, которые держат ангелы, с подписями названия добродетелей как друзей человека, и их значения, например: «1-й друг – правда, от смерти избавляет», «2-й друг – чистота, к Богу человека приводит», «6-й друг – смирение со благодарением,– сего и сам сатана трепещет»... «8-й друг – разсуждение, всех добродетелей превыше и т.д. Древо изображает жизнь человеческую. Под древом огромный змий с пятью головами. Это – диавол зияющий и иский, кого поглотити». Пять голов означают пять внешних чувств, чрез которые злой дух действует. Корень древа подъедают две мыши: белая и черная. «Белая мышь означает, что день древо грызет жизни нашея, сладостию мира сего, ею же услаждаемся». Черная мышь – «ночь тоже древо грызет, убавляющи время». Несколько выше мышей с одной стороны близ корня древа – зверь с отверстою пастью и острыми когтями. Это –«гонящая ны смерть». По другую сторону – бегущий от змия и от смерти человек. На дереве, около его средины тоже человек ползущий на дерево и протянувший руку и поднявший голову с раскрытым ртом к древесному меду. Это – человек, проводящий жизнь в сластолюбии.

Кроме сочинительства прозою есть и стихи, составленные в благодарность за оказанные милости.

«Владыке Высокопреосвященнейшему,

Тезоименитому Арсению блаженнейшему

Осмеливаюсь, хотя исполнена безумия,

Составить стихи своим скудоумием».

«О святый Архиепископе наш,

Обрати внимание и краткий взгляд ваш

И виждь, се текут к Вам чада.

Спешат верные люди всего стада

К доброму пастырю своему.

Прибегая к отеческому покрову твоему.

И в благородном сердце вашем

Есть милость и душам нашим.

Боже правый, услышь и внемли,

Благия мысли архиерею своему вложи!

Истина высокий сан твой да освещает

И правда, как солнце, всех нас да просвещает!

Понеже ангельским зраком сияешь,

Егда крестом церковь осеняешь.

Содрагаются тогда всех людей сердца

И детской их любви к тебе нет конца.

Усердно молитвы тогда к Богу возносят

И многая лета даровати тебе просят».

Всё это – плоды не нашей еще науки, не голос таланта обработанного, а непосредственное выражение природного чувства и плод доморощенного самоучительства, в простонародном стиле. Правда, формы первых стихов гораздо глаже и лучше, но между авторами их слишком большая разница в годах,– между 50–60 и 18 годами.

Высшею наукою у бегунов служит, так называемое, «беседословие». Что это – за наука, как она проходится и каких учащиеся достигают результатов, об этом в следующий раз.

Наука «беседословия» есть не что иное, как обучение искусству беседовать и распространять свою веру. Беседовать с другими, иномыслящими, особенно же с православными миссионерами бегуны позволяютъ далеко не всем,– дабы «хитрый антихрист не уловил простодушных в свои сети»,– а только тем, которые прошли эту высшую науку. Неопытным не советуется даже и ходить на публичные собеседования православных, под угрозою епитимии. И это не только по отношению к настоящим странникам,– которым по самому их положению ходить и неудобно,– но и по отношению ко всем «жиловым». Не советуется также ходить на означенные беседы и тем из опытных уже в «беседословии», у которых явилась бы мысль и желание выдти из известного круга заученных фраз и замысловатых вопросов, искусственно и хитросплетенно решаемых бегунским богословием. Поэтому там, где заговорила совесть, где обнаружилось желание распутать хитросплетенные толкования, где душа потянулась к познанию правды и истины, там уже положительный запрет на беседы не ходить, чтобы никаких разъяснений православных миссионеров не слушать; так это и не у одних бегунов, но и во всём расколе. Мы имели пред собою несколько живых примеров того, как начавшие колебаться в раскольничьем лже-учении, задумывали проверять это учение посредством публичных, (а иногда и частных), бесед таким способом, чтобы свои вопросы и получаемые на них ответы, а равно и наши вопросы передавать своим начетчикам, а их объяснения или возражения – нам, нo придуманный прием какой-то детской простоты, при душевном колебании, всегда вел, как мы того и ожидали, к этим запретам, хотя объяснения по существу вопросов иногда и давались. Так было и с обратившейся. Имея в настоящий раз собственно бегунов, полюбопытствуем послушать, для примера, их толкования и объяснения на некоторые вопросы. В Апокалипсисе говорится, что во время антихриста жена, т.е. церковь побежит в пустыню, имея два крыла орла великого. Эти два крыла бегуны и толкуют: две тайны – крещение и покаяние. Когда же им замечают, что древний толковник Апокалипсиса, Андрей Кесарийский объяснил уже, что два крыла означают два завета:– ветхий и новый, то они ухищряются и самые слова блаженного Андрея растолковывать так: «ветхий завет, это – крещение, которое началось еще до новаго завета, при Иоанне Крестителе, новый же завет означает тайну исповеди, которая собственно есть тайна новозаветная». Другой пример – хитросплетенного ответа на очень простой, по-видимому, вопрос. Раз мы спросили обратившуюся, когда она была еще раскольницей и когда серьезные сомнения в истинности бегунства только еще зарождались,– была ли она когда-нибудь в православных церквах. Она ответила, что один раз была в Казанском монастыре, во время всенощной, под праздник Казанской Божией Матери, 8 июля (1897 года). «Видела ли ты, спросили мы далее, молящихся пред чудотворною иконою Казанскою?»– «Видела, и усердно, со слезами молящихся».– «Скажи откровенно, от сердца, кому они молились:– Предвечному ли младенцу-Христу и Его Пречистой Матери, пренепорочной Деве Марии, или кому другому?»– «Истинному Христу и Матери Божией» был ответ.–«Значит, не врагу Христову – о чем и помыслить страшно».– Да, я так думаю».– «Значит, неправда и клевета, якобы мы поклоняемся антихристу?»– колеблющаяся, подумав, сказала: «у наших есть объяснение на это, теперь не упомню, какое, спрошу и скажу вам на беседе». На беседе мы повторили вопрос публично и услышали тот же ответ.... Но, по окончании беседы, когда народ разошелся, а мы еще оставались, она отвела меня в сторону и разсказала, что ее учили на наш вопрос отвечать так: «положим, икона, которая пред глазами, действительно святая и на ней изображен истинный Христос и Божия Матерь; но между иконою и молящимся есть антихрист,– как средостение,– антихрист невидимый, котораго молящийся видит духовными очами,– так что по виду он как будто и Христу кланяется, а на самом деле – антихристу.»– «Что-ж ты на беседе этого не сказала»?– спросили мы. «Да как-то страшно было, что между святынею и молящимся злой дух витает, и не в человеке он,– об этом, ведь и вопроса нет,– а точно где-то, около святыни, и препятствует поклоняться святому изображению. Язык мой как-то не повернулся выразить это публично,– богохуления опасалась»– «Да, действительно, страшно должно быть тем,– заключили мы,–которые придумывают такия кащунственныя объяснения».– „Что-ж делать, у нас, ведь, ступить нельзя,– везде антихрист».– «А где же Христос?»– «Конечво, у нас, в нашем обществе». – «А у нас? Ведь, по твоему-то собственно, и мы Христу поклоняемся?»– «Право, не знаю».– «Если у вас, в вашем обществе,– Христос, то от чего вы,– как и другие безпоповпы,– о Христе и о Его учении почти и не говорите, а всё только об антихристе толкуете?»– «Да потому, чтобы убежать от него».– «Мало убежать, но куда прибежать? Вот вы, действительно, убежали в духовную пустыню, где нет ничего, где голодно и холодно и пребываете без хлеба животнаго и без согревающих лучей благодати, убежали в леса непроходимые, зарылись там в сугробы снега, или понаделали лачужек из валежнику, и довольны, а теплаго дома Христова не ищете».– «Я то ищу, иначе и на беседы не ходила-бы. Видите, что у меня какая-то смесь в голове, а в сердце пустота».– «Ищи же не антихриста, а Христа, и ищи Его по Евангелию, а не по цветникам каким либо»!... Но мы ушли бы слишком далеко, если бы стали передавать наши беседы. Возвратимся же к бегунской собственно миссии, о которой наша речь.

Из сказанного видится уже, что эта миссия не к тому стремится и не то поставляет целию, чтобы беседовать с людьми знающими и, при открытом обмене мыслей с ними, разъяснять вопросы веры, а к чему-то другому. И на самом деле цель ее, как ясно увидим далее, совсем другая. Чему же и как бегунских учат миссионеров и где и как обученные «беседословию» миссионерствуют?

Учителем «беседословия» состоит особый наставник, поставленный главным наставником. Местопребывание его где-то в пределах Ярославля. Областные наставники посылают к нему на выучку ежегодно по одному мальчику и по одной девочке, из наиболее способных. От казанского общества и были некогда посланы 12-ти летний мальчик Козьма и 9-ти летняя Евстолия (обратившаяся). Поселили их в какой-то неизвестной деревне. Науке «беседословия» учат год, или два, а после выучки посылают еще к разным миссионерам-начетчикам, для практики. Обучение производится таким порядком. Прежде всего обучающихся заставляют читать Пролога и подходящие случайные деяния святых и такие же обстоятельства их жизни заучивать на память и разсказывать. Потом дают читать некоторые главы из евангелий от Иоанна и от Матфея, при этом объясняют, по-своему конечно, некоторые места. Например: из 6-й главы евангелия от Иоанна, где говорится о вкушении тела и крови Господа, останавливают особенное внимание на словах: дух есть иже оживляет, плоть не пользует ничтоже. Глаголы, яже Аз глаголах вам, дух суть и живот суть (ст. 63). Выходило, что слова Спасителя о необходимости св. причащения нужно понимать не по букве. Для большего утверждения в этом присоединяют и другое изречение: веруя в Мя, якоже рече писание, реки из чрева его потекут воды живы (Ин. 7:38), из чрева, сиречь из разума. (Всё это точь в точь, как и молокане и штундисты разсуждают). Далее останавливают внимание учащихся на фарисейской видимости, в роде украшения гробов праведников, и прилагают это к видимости церковной, т.е. к священническим ризам, к торжественным служениям в православных храмах, а вместе и к таинствам церковным. В конце концов делают из этого тот, очень смелый, вывод, что за непризнание Христом Спасителем важности означенной еврейской видимости «жиды Христа распяли» (3), а подобные им нечестивые, духовные иудеи, и антихриста приняли, по реченному (Ин. 5:43), антихриста во свое имя пришедшего, сиречь принявшего новое имя императора, по числу имени антихриста (666) и по подобию римского папы, восприявшего власть и главенство не только в государстве, но и в церкви. По прочтении евангелий, или вернее, после превратного растолкования некоторых из евангелий мест приступают к объяснению Апокалипсиса, которым занимаются много и долго. Здесь уже полный простор фантазии бегунов. Растолковывают учители миссионеров, как им нужно, и рога седмиглавого зверя-антихриста, и характер его царствования, толкуют и о жене, убежавшей в пустыню с двумя тайнами и т.п. При этих толкованиях, для большей убедительности, не ограничиваются уже одним толкованием Андрея Кесарийского, а ссылаются на объяснения «инаго толкования», которыми испещрены разные рукописные апокалипсисы,– в роде апокалипсиса седмитолкового, безпоповцами составленного. Вместе с объяснением Апокалипсиса изучают слова св. Ефрема Сирина, Ипполита, папы римского, также растолковывая их применительно к своему положению, показывают картины, изображающие две церкви, одну,– древнюю, до антихриста бывшую, другую,– новую после п. Никона, с разнообразием обрядов, при чем около первой изображен ангел Божий, около последней – бес с рогами. Таким чтением с представленными и подобными пояснениями учащиеся сильно настраиваются на известный лад и воображению их дается обильная пища и полный простор в изобретениях новых толкований. Под влиянием этого и церковь православная и государство является страшилищем, подобным еврейскому сонмищу, Христа на смерть предавшему и устами представителя государственной власти осудившему.

Сказанное составляет еще введение в сущность науки «беседословия». Самая наука преподается после этого. Чтобы научить искусству вести прения, опытный учитель сам ставит, какой нужно, вопрос, или высказывает возражение против учения православной церкви, и сам объясняет, как этот вопрос следует решить, а возражение чем поддерживать. Всё сказанное учителем учащимися записывается и заучивается на память, а потом, на следующем уроке, повторяется. Вместе с этим идет, ознакомление с другими, разными книгами, в роде Стоглава, книги Кирилловой, книги о вере и т.п. Из этих книг прочитываются и заучиваются те места, которые могут быть обращены на пользу раскола; всё же другое оставляется, как ненужное, на полноту церковную только написанное, а не на антихристово время.

Таким образом всё прочитанное и заученное связывается в цельную систему. Так замыкается кольцо ложно направленной мысли, образуется какой-то заколдованный круг, в котором только эта мысль и вращается, перебегая от одного предмета к другому, по своеобразному сцеплению. Тут, в этом кругу, в этой системе центральное место занимает лютый зверь-антихрист, гонящий истинную церковь под видом полиции, требующей видов на жительство. Тут и «жена»-церковь, бегущая в пустыню, по подобию древних христиан, oт гонений в пустынях скрывавшихся. Тут и умаление церковных, богоустановленных таинств, с прекращением и богоучрежденной иерархии чрез отступление всех иерархических лиц. С другой же стороны, тут и указание множества ересей в церкви православной, с проклятием древнего благочестия и с преследованиями за содержание оного,– при чем внешняя, искони веков изменявшаяся обрядность поставляется на пьедестал истинного благочестия, как вера и ее догматы, униженная же в таинствах видимость,– Спасителем и св. апостолами указанная,– а за тем и церковное благолепие вообще, сводятся к чему-то чисто случайному, совсем несущественному и ненужному, в силу чего не они, а мы православные являемся уже обрядоверами. Не легко разрывается это замкнутое кольцо хитросплетенной лжи и самомненного мудрования. Не легко проникает в отуманенную голову луч света. Много усилий требуется разорвать это кольцо, а потом разогнать и осветить и клочки оставшегося густого тумана, освободив от них всё еще возмущаемую по временам душу. Только Господу содействующу, сие бывает.

Ко всему сказанному о науке «беседословия» следует присовокупить и то, что немало говорят и о миссионерских приемах, которыми необходимо руководствоваться, чтобы сильнее подействовать на душу слушателей. Сущность этих приемов в том заключается, чтобы не навязываться прямо с своими убеждениями и назиданиями, а настраивать слушателей так, чтобы они сами просили указать им путь спасения. Образцы этих приемов сейчас увидим.

Когда обучение кончено, тогда обученный может проповедывать свою веру другим и вступать в собеседование с православными. Но мы уже замечали, что не для открытых бесед с людьми знающими и опытными подготовляют бегуны своих миссионеров, а для секретной проповеди в народе, простодушном и легковерном. Если же обстоятельства приведут их на наши публичные беседы, то здесь они могут совершенно изменять свои приемы, всегда имея в виду одну и ту же цель,– произвести впечатление на народ тем или другим способом.

Любопытно и важно видеть, как во 1-х: беседуют они с простым народом, где-нибудь в деревне, в частном доме, или когда приходят на какое-нибудь собрание, тоже в частных домах своих единоверцев, куда приглашаются и знакомые из православных; во 2-х, как они держат себя для обращения последователей других раскольничьих толков и в 3-х, какими являются иногда на публичных беседах с православными.

Ответ на первые два вопроса лучше всего передадим словами бывшей бегунской миссионерши.

1) «Искусство нашего миссионерства,– пишет она,– заключалось не только в большом знании, сколько в уменьи держать себя религиозно, показывать пример набожности. Дело велось обыкновенно так. Приидем, бывало, в какое нибудь село и остановимся переночевать в крестьянском доме. Прежде всего смотрим, каковы домохозяева, набожны ли и насколько простодушны. Разговор заводим о предметах житейских, например,– о домашнем хозяйстве, о бывшем урожае хлеба, или о надежде на будущий урожай, смотря по времени года. При этом разсказываем притчу Христа-Спасителя о сеятеле, с указанием, что если семя падет на добрую землю, то даст плод сторицею, а если на каменистую, или поросшую тернием, то погибнет, не принеся плода. Если слушатели заинтересованы, то притчу эту обращаем и к слушанию слова Божия и к восприятию его как добраго семени, сердцем. Когда в таких разговорах достаточно ознакомимся и почувствуем себя свободнее, просим позволения помолиться, в чем отказа почти не было никогда. При виде множества привезенных книг, которыя начинаем во время молитвы читать (книги и ненужныя вынимаем для виду), хозяева очень изумлялись и делали догадки о том, кто – мы такие. По окончании продолжительной молитвы, начинали, так называемыя, вступительныя беседы. Обращались к хозяевам и спрашивали, желают ли они получить спасение и, если желают, то должны послушать, как святые спасались. При этом начинали читать жития святых, преимущественно иноческия и святительския. По прочтении получалось то, что слушатели начинали сравнивать свою жизнь с жизнию святых, а главное,– жизнь священников, что только нам и нужно было. Потом мы начинали уже знакомить их с последним временем и с пришествием антихриста, уверяли при этом, что теперь лучшаго и ожидать нельзя, а всё пойдет к худшему, особенно со стороны духовенства. Так это и быть должно, по пророчествам, в доказательство приводили разныя места из Апокалипсиса, из книги св. Ефрема Сирина и из других книг. В заключение же и выведем, бывало, так, что теперь нет уже в мире спасения. Нам нужно было, чтобы слушатели наши пришли в отчаяние и спросили бы нас, что же теперь делать? Когда этот вопрос предлагали, а если не догадывались предложить, то сами уже спросим, бывало, об этом и ответим, что нужно опять в Писании поискать, нет ли какого пути ко спасению и в последнее время. В ответ на это читали из Апокалипсиса о бегстве церкви (жены) в пустыню, где она и пребудет с двумя тайнами, имея «два крыла». Но если слушателям это бегство невместимо, по случаю большой семьи и тому подобному, то указывали тогда и другой путь, а именно,– странноприимство, по реченному: странен бых, и приясте Мене.

Таким образом слушатели православные незаметно становились на нашу сторону и когда начнем, бывало, уезжать от них, то они почти всегда упрашивали нас уже со слезами на глазах, чтобы мы еще погостили; но мы на первый случай никогда долго не оставались,– много, если два дня поживем,– для того, чтобы возбудить в них желание снова нас видеть».

«В тех случаях, когда приходили в собрание, где были и некоторые из наших, а больше – православные, то начинали прямо с притчи Спасителя. Передав притчу, и скажешь, бывало: «как семя, упавшее на хорошую землю, даст урожай, так и семя слова Божия, принесет плод, у кого земля, сиречь сердце, приготовлено к слушанию онаго». Все обратятся во внимание. Потом и начинаешь говорить и читать тоже о святых подвижниках и о древних пастырях. По прочтении, заговоришь и о нехороших пастырях, какие тоже и прежде были:– нерачительных, пианолюбцах, скитие пространное любящих и т.п.,– говоришь и подмечаешь, какой особенно недостаток обращает внимание слушателей. Бывало, какая-нибудь старуха и скажет своей соседке: «а наш-то поп? такой, ведь, и есть», или что-нибудь в этом роде. Заприметишь это и начинаешь больше и больше об этом говорить. Если слушатели начинают перешептываться, или вздыхать, значит попала на самое больное место. Так и укрепляется недоверие к священнику, котораго совсем и не знаешь.– А потом, незаметно и к последнему времени переходишь, и к антихристу, и к церкви, убежавшей в пустыню и так далее. «Боже, как вспомнишь всё это, сердце кровью обливается. Всё не на созидание, а на разорение,– оказывается теперь,– церкви Божией делали!... Господи, грех юности и неведения моего не помяни! Помилуй мя, по велицей Твоей милости!»

«Правда, не всегда сходило нам с рук наше миссионерство, без неприятностей. Разскажу про один случай, который мог кончиться и очень даже неприятно. Раз отправились миссионерствовать двое наших стариков, с ними был и один из богатых «христолюбцев». (Нужно заметить, что отправляющиеся на такое дело почти всегда берут с собой зажиточных «жиловых» последователей. В настоящем случае он, как увидим дальше, и пригодился). Когда старики-миссионеры остановились в какой-то деревне и начали беседовать в чьем-то доме, то быстро распространилась молва об этом по всей деревне и многие сбежались послушать приехавших проповедников. Узнал об этом и сельский староста, созвал понятых и сказал: «узнать нужно, что за люди приехали, авось перепадет нам на водку». И вот, поздним вечером он подступил к тому дому, где находились странники, понятых оставил на дворе, а сам с немногими людьми вошел в избу... Испуг был непомерный... Староста начал спрашивать приезжих, а на лицо оказался только один,– купец 2 гильдии, имеющий билет. Староста растерялся, купец на него прикрикнул и староста хотел уже уходить... Но старуха из этой семьи, дряхлая, сидевшая всё время на полатях, закричала вслед ему хриплым голосом: «а ты, батюшка, посмотри-ка на коннике, за печкой то; ведь нехристи-то эти туда залезли... Всё каляками, что попов не надо, а сами и пятки убрали!»– Эта старуха, когда старики беседовали, всё ворчала и что-то шамкала,– должно быть, ей досадно было слушать их проповедь, а теперь воспользовалась случаем отомстить им. Действительно, по ея словам староста и бывшие с ним воротились, стали смотреть там, куда она указывала, и нашли наших героев за печкой, на кровати, заваленных соломой. Тогда вышеупомянутый купец предложил старосте четвертной билет (25 рублей). Тот, конечно, не устоял против такого соблазна, вышел и сказал понятым, что никого не нашел, и бывшие в избе со старостою согласились на это».

2) «С некоторою особенностию вели мы свое миссионерство не с православными, а с другими сектантами-безпоповцами. Здесь ни о священниках, ни о последних временах речи не могло быть. Особенность эта в том заключалась, что прежде всего мы сами старались примениться к их обычаям, чтобы расположить их к себе – по слову апостола: всем бых вся, да всяко некии приобрящу. Случай такого миссионерствования, бывший при мне, заключался в знакомстве с какими-то вретищниками. Эта секта называется так потому, что последователи ея видят знак спасения от антихриста в одежде. Так как антихрист пишется пестрым, то и одежду пеструю, по их мнению, носить нельзя. Под влиянием такого убеждения у них и поговорка существует: «пестра, пестра – антихристова сестра». Поэтому, всякий желающий спастись должен носить только вретище, как и в Апокалипсисе писано про церковь, убежавшую в пустыню. Вретищем у них служит грубая самодельная холстина из поскани, сераго и синяго цвета, из которой они и шьют себе рубашки, сарафаны и проч. Черный и белый цвета допускаются только на платках и шалях.

Познакомились мы с ними следующим образом. Мимоездом раз остановились мы в г. Сарапуле, чтобы отпраздновать Троицу. Хозяин дома, в котором гостили, и разсказал нам об этих вретищниках, так как из числа их у него было много сродников. Он и просил у нас позволения привести их в праздник к нам в моленную. Наставник наш, старец Савва, дозволил. Но чтобы принять их как следует, мы приготовились так: пол покрыли весь соломой, сторы везде сняли, цветы убрали, посуду фарфоровую заменили глинянной, стаканы жестяными кружками, вообще убрали всё, что могло бы подать им соблазн. Нас тоже всех переодели: на ноги надели лапти,– (вретищники сапогов не носят, а носят лапти, потому что Адам после падения, думают они, носил лапти), вместо всего обычнаго белья принесли всё сшитое из грубаго холста, грязно-сераго цвета, сарафаны все надели синие, из того же холста, и платки сделали из него же. Мужчины тоже преобразились. Савва надел лапти, грязно-серую рубашку, а остальное всё синее. Главным образом мы старались устранить повсюду пестроту. Для этого подручники в моленной, которые сшиты были из разнаго цвета лоскутков, заменили войлочками, пелены на аналоях шелковыя и парчевыя заменили холстинными, лестовки, вместо бисерных, наделали из веревок. Словом, приготовились достойно встретить гостей. Окончив приготовления, начали молиться праздничную всенощную. Во время моления вретищники и приехали – двое мужчин и одна старушка,– такие страшные: волосы на головах, как войлок, точно с роду нечесаны и немыты, а одежда грубая и так была заношена, что цвета нельзя было определить... Погостили они у нас только один день. Савва много с ними беседовал. Когда стали они прощаться, то и просили нас приехать к ним. Скоро и лошадей прислали. Выбор ехать пал на мою крестную и на меня, а с нами поехали и еще две девушки. Ехать нужно было в какой-то Починок, за 200 верст. Возницы,– два брата, привезли нас к себе в дом и поместили в келье, на задах дома, в которой жила их сестра, старушка. Дом снаружи большой, новый, чистый, а внутри так грязно, что и в хлеве бывает чище. Жили мы тут около месяца, но жить было, прямо, невозможно. Хозяева считали нас точно ангелами, не знающими усталости и не нуждающимися в пище. Утром каждый день вставать нужно было в два часа и начинать полунощницу и читать утреню. По окончании службы они приходили к нам в келью слушать жития святых и беседовать о вере. За тем нужно было молиться Часы, а после Часов просят петь разные молебны. Так и проходило время до полудня. Когда в полдень наступит время обеда, сами они пойдут обедать, а нас спрашивают: «а вы, рабы Божии, будете-ли сегодня обедать-то, вы, ведь, не как мы – грешные?» Бывало с трудом нужно было убеждать их, что и мы есть хотим. Подадут обед, но такой скудный, что выходили почти голодные. У нас были привезены с собою сухари из кондитерской, мы и ели их украдкою. Они считали грехом покупать съестное на базаре, а также есть хлеб на дрожжах. Не успеешь пообедать, как опять набьется народу полна келья, просят читать и петь разные стихи. И так проходит время до вечера. А потом Вечерню молиться, да Повечервицу (Повечерие), да еще Акафист. Ровно в 10 часов все уйдут от нас, зная, что иноку полагается спать три часа. Об ужине и не поминай, довольствуйся одним скудным обедом. И сами они так же жили; были такие постники, которые по целой неделе и не обедали. В пище они много греха находили.

Немало труда предстояло нам разубедить их еще в том, что умываться – грех, чесать голову и чистить белье – грех, комнаты в чистоте держать – тоже грех. Святые, говорили они, спасались в пещерах и в смрадных гробах. Поэтому и свои гребни, мыло, полотенца мы должны были тоже, как и сухари, прятать, чтобы не подать соблазна. Так и прогостили мы месяц, я даже заболела. Наконец, крестная написала письмо С. О., в котором просила взять нас обратно. Ждать ответа пришлось недолго, за нами прислали стариков и мы распростились с хозяевами.

После слышно было, что эти нечесанные люди по-немногу начали смягчаться, благодаря именно нашим убеждениям, хотя в бегунство не перешли».

Разсказ этот наглядно характеризует миссионерствование бегунов в среде народа и нельзя не сказать правды, что миссионерские приемы их очень опасны и пагубны для людей, непонимающих сущности веры и благочестия. Сынове века сего едва ли не мудрее сынов царствия Божия. По крайней мере мы не знаем о подобных приемах со стороны миссионеров прав. церкви, да и по самому их положению эти приемы едва ли для них возможны: только люди простые, к народу близкие могут прибегать к ним. С народом необходимо бороться при содействии людей народа. Они и дороги нам, как посредники наши. Это – боевой наш авангард.

3) Там, где последователь и миссионер бегунства выходит на публичную с православными миссионерами беседу, он совсем уже другой, положим, настолько же хитрый, но и открыто злобствующий. И причина – простая: между простым народом он – первенствующий проповедник своего учения, здесь ему необходимо отстаивать это учение, а там он свободно разсуждает и о недостатках духовенства и об антихристе и о церкви в пустыню бежавшей, здесь он встречает возражения против каждой мысли, или разъяснение оной; там он свободно подбирает и группирует, как ему нужно, факты и свидетельства, здесь ему укажут фальшь этой группировки, остановятся и разсмотрят каждое его указание, всякую его мысль отдельно, всё поставят на свое место, всему укажут свое значение; там он преподнесет целый букет против прав. церкви обвинений и все будут ощущать только смердящий его запах,– здесь разберут его по листочкам и ничего противного чувству совести не останется, по крайней мере для того, кто захочет слушать и внимать. По этому-то здесь изменяются и самые приемы.

В последние годы собеседований в Казани мы имели случай ознакомиться с тремя типами бегунских миссионеров-начетчиков, по характеру своему резко отличающихся между собою, хотя и одну цель преследующих.

Живой пример первого типа представлял один «жиловой» бегун, правда неучившийся в бегунской школе, но наметавшийся в собеседованиях каким-то другим способом. Несколько лет подряд он ходил к нам на беседы, всегда много говорил, прямо высказывая свои убеждения, но ни с кем не соглашался. Замечательно при этом было то, что чем труднее ему приходилось беседовать, чем неопровержимее разъяснялся вопрос и чем сильнее делались ему возражения, чем яснее потому и обнаруживалось пред всеми его безсилие и безответность, тем более, по окончании беседы, он благодарил нас, что мы,– именно мы, своей настоящей беседой помогли ему еще более утвердиться в своих убеждениях. У себя в деревне это был очень видный пропагандист и многих совратил от православия, насадив бегунство там, где его и не было. Он был женатый человек, но детей своих в церкви не крестил, да некоторые сыновья его и в бега уже ушли. Сам он мечтал о том, чтобы принять «истинное крещение» пред самой смертью, дабы, по выходе из купели непорочным младенцем, таковым предстать и на суд Христов. Ему замечали, что такими кощунственно-мечтательными разсуждениями он точно Господа Бога обмануть хочет, быть грешником всю жизнь и, неисправившись, спасение получить. «Смотри, Бог поругаем не бывает»,– не раз говорили мы ему. И действительно, хитрые его расчеты не удались, но милость Божия сказалась в его обращении. За распространение бегунства он попал под суд, но от суда скрылся и ушел куда-то к бегунам, пробыл у них год, но почему-то ушел от них и, явившись в Казань, отдался в руки правосудия, был судим и наказан тюремным заключением. Отбывая наказание, он обратился с прошением к Высокопреосвященному Архиепископу о присоединении его и с женою и с двухлетним некрещенным сыном к прав. церкви на правах единоверия. По резолюции Владыки мальчик был окрещен, жена исповедана и причащена св. Таин, а сам он на некоторое время отдан на увещание. Посещая его в тюремном замке, мы убедились, что в понятии его очень многое сохранилось из того, что он слышал на беседах, только сердце его оставалось доселе не тронутым, так что разъяснять ему оказалось почти нечего, и присоединение его совершено единоверческим священником. Насколько искренно было его обращение, один Господь ведает, но во всяком случае бегунство потеряло своего пропагандиста и защитника его учения на беседах.

Другие двое были из недавних отступников. Раз явился к нам на беседу никому неизвестный, но бойкий и дерзкий говорун, который с первых же слов начал глумиться над собором 1667 года и над прежними нашими полемическими писателями, не исключая и св. Димитрия Ростовского. Возмущенные этим глумлением, в сущности безсодержательным, мы застучали карандашем по кафедре, (признаёмся, слушать глумления мы не можем), требуя, чтобы неизвестный старообрядец прекратил насмешки и говорил бы спокойно... После этого он два года носился с этим, являясь по временам на беседы, постоянно напоминал нам о нашей горячности, поучая сохранять терпение. От присоединившейся мы узнали, что это бегун-отступник, женившийся на бегунке-отступнице и живущий в Пороховской слободке. Пред другими он притворялся православным и говорил с ними, как только сомнящийся, имея в виду заронить в них искру сомнения в православии. В этих, по-видимому, видах он и на беседы являлся, выдавая себя тоже за сомнящегося православного. Узнав об этом, в Ягодной слободе прямо на беседе мы и постарались пред всеми разоблачить его, не назвав, впрочем, по имени – как лицемера-глумителя, которому и не место быть в храме.– Во всё время нашей речи он стоял на клиросе, но не проронил ни слова. Слушатели поняли, о ком наша речь и стали потом избегать его. В тоже время нам пришлось иметь дело с бегунским миссионером еще особого типа, видимо, прошедшим всю бегунскую миссионерскую школу. Летом 1897 года к нам является неизвестный человек и говорит, что он бывший последователь бегунства, из Ярославля, но познал свое заблуждение, желает присоединиться к прав. церкви и даже быть ее миссионером. Мы попросили показать билет; в билете он показан православным. Тогда мы предложили ему придти через неделю, пока подумаем и посоветуемся, как с ним быть; про миссионерство же мы заметили, что у нас платных миссионерских должностей нет. Пришедший изъявлял желание трудиться безплатно. «Там посмотрим»,– ответили мы и отпустили. Прошло четыре месяца и неизвестный посетитель не являлся, да и мы забыли про него. Уже в декабре, когда стало известно, что обратившаяся близка к православию и когда мы собрались с нею в академическую библиотеку, неизвестный приходит к нам вместе с нею, как ее знакомый, и начинает втягивать нас в полемическую беседу, забрасывать вопросами, в коих обнаружилось и знакомство его с церковными правилами, и с случайными примерами из жизни святых, и с хитрою диалектикою. (Хорош был бы миссионер с такими убеждениями!). Мы догадались, что он просто тянет время, чтобы остановить нас от посещения библиотеки, и настоятельно предложили придти на беседу и там поговорить об этом, так как теперь время не позволяет... Оказалось, что это был хорошо известный бегунский миссионер, по имени Василий Архипов, прошедший всю школу «беседословия», даже учивший других, как на что отвечать – но почему-то ушедший от бегунов, а почему именно,– оставалось пока неизвестным... Впоследствии, месяца через два, из г. Чистополя нам сообщили, что он женился на одной богатой вдове, раскольнице другого безпоповщинского толка, поселился в Чистополе под видом православного, но человек подозрительный и, видимо, хитрый. Получив такое известие, мы не без основания опасались, что под личиною православия он будет насаждать учение бегунов. При этом выяснилось еще, что, как показанный в билете православным, он и не говел пред браком, а невеста его, исповедавшись и присоединившись, получила о присоединении свидетельство, от св. же причастия уклонилась, уехав венчаться в Казань, где и состоялся брак. Сделано было хитро, и явилась необходимость разоблачить обман публично, чтобы православных предостеречь от увлечения разговорами с хитро-лицемерными людьми. С благословения Владыки, мы отправились в Чистополь. Архипов явился на беседу, с видимою целью вступить с нами в полемику. Старообрядцев пришло очень много, как никогда. Поздоровавшись, мы поздравили Архипова и его жену с законным браком и с освящением их союза благословением церкви, но выразили сожаление, что и муж и жена,– бывшие в расколе, не исполнили пред этим христианского долга,– что наводит на них подозрение в лицемерии, которого другим бояться всегда нужно. Архипов стал утверждать, что он искренне разстался с бегунством, хотя не давал прямого обещания исполнить в текущем великом посте христианский долг исповеди и св. причастия. Тогда мы поставили его рядом с собою и предложили самому ему объяснить собравшимся, кто он теперь по своим убеждениям и почему оставил бегунство. Архипов, без всякого стеснения, в довольно длинной речи исповедал православие церкви, при чем, начав речь с собора 1667 года, говорил, как хороший православный миссионер, правильно ставя вопросы и давая на них верные ответы.– Видно, что, благодаря бегунскому «беседословию» и практике, он ознакомился не только с основаниями учения бегунов, но и с доказательствами, приводимыми православными, чем в настоящем случае и воспользовался. Но конец, говорят, венчает дело. А в конце концов он уехал из Чистополя, где, оказалось, ему нечего было делать,– куда-то за Урал, оставаясь, по прежнему, раскольником.

Из всего сказанного видно, насколько успешно идет у бегунов наука «беседословия», насколько бегунские миссионеры и миссионерши – ловкие и опасные люди.

Всякое общество, помимо внутренней силы убеждения должно поддерживаться еще и внешними средствами. Особенно эти средства необходимы обществу бегунов, по самому его положению, а равно и вследствие его нелегальности. При чисто материальных средствах должны быть и люди как бы со стороны, с их видимым легальным положением. Один высокопочтенный слушатель предшествовавшей лекции, по окончании оной, прямо и обратился к нам с вопросом: на какие же средства бегуны живут и ездят с места на место и кем поддерживаются? Вопросы эти совершенно естественны и теперь мы имеем в виду ответить на них.

Выше мы говорили уже о кружечных сборах и о благотворениях со стороны разных «христолюбцев» натурою. Но одними этими, случайными только, пожертвованиями едва ли возможно было бы жить целому обществу с его довольно сложною администрацией.

Одни переезды с места на место чего-нибудь стоят. Должен существовать какой-нибудь постоянный источник материальных средств и доходов, дабы эти средства не истощились. И действительно, существует у бегунов какой-то общественный фонд, с поступающими в него и непрерывными доходами от разных статей. Как и когда образовался этот фонд, остается тайной, но пополняется он следующим образом:

1) Каждый областной наставник из поступающих лично ему кружечных сборов половину выделяет в распоряжение главного наставника. До времени эту часть берет и хранит областной эконом, который и отсылает потом всё причитающееся в Ярославль по известному ему адресу. Много ли собирается этих доходов, сказать, конечно, нельзя, но во всяком случае со всех областей они должны быть довольно значительны.

2) Кроме означенных кружечных сборов бывают богатые денежные пожертвования прямо на общественные нужды со стороны переходящих в секту, как сделал это упоминаемый Николай (Кирилл) Аполлонов, распродавший пред уходом в бега всё свое имущество.

3) Бывает иногда так, что все деньги, вырученные от продажи имущества, или часть их, а также и часть имущества (иконы, книги и т.п.) оставляют по духовному завещанию кому-либо из малолетних родных, под условием, если они сделаются бегунами. Условие это, конечно, не прописывается, но самое завещание пишется тогда на другое лицо, на кого-либо из «жиловых», которому деньги и передаются, а также и вещи, или, если не передаются, то, по смерти завещателя, получаются, по утверждении завещания обычным порядком. Последний, получив деньги и вещи, в обезпечение исполнения завещания,– настоящая сущность которого делается известною областному наставнику, за подписью завещателя,– означенное лицо выдает вексель на третье еще более надежное лицо, или сохранную росписку. Оба эти лица также осведомлены о настоящем смысле завещания, т.е. кому именно завещано и под каким условием. Если тот, кому действительно деньги и вещи завещаны, уходит в бега до совершеннолетия и перекрещивается, то завещанное передается назначенному в бегунстве опекуну. Если же он в общество бегунов еще не вступит, оставаясь даже «жиловым», то ему выдается, по достижении совершеннолетия, половина, другая же отчисляется в общественную кассу бегунов,– вследствие невыполнения условия и за хлопоты других лиц ради общей пользы. Эти духовные завещания по двум, так сказать, государствам представляемые,– очень, как изволите видеть, замысловаты³⁰, но и от них не без дохода бегунская касса... Если же завещание составляется бегуном уже крещенным и на имя лица, хотя и несовершеннолетнего, но также крещенного (другим завещать он уже не может),– то дело идет уже другим порядком,– нелегального царства. Во 1-х, завещание подписывается одним из местных наставников и тремя свидетелями. Во 2-х, такое завещание передается назначенному опекуну, из действительных бегунов. В 3-х, завещанные деньги поступают на хранение главному эконому общества. Для учета этих денег и для распоряжения о их выдаче существует свой Сиротский суд, которому опекун представляет нечто в роде отчета о том, сколько и на что израсходовано. Самые расходы производятся по разрешению Сиротского суда и при посредстве келейных игумена или игуменьи. Когда известное лицо, на имя которого сделано завещание, достигнет совершеннолетия, определяемого у бегунов 30-летним возрастом, тогда завещанные деньги выдаются на руки, по определению Сиротского суда, но и тогда выдаются не все, полностью, а постепенно, пока означенное лицо не сделается игуменом или игуменьею, или кем-либо выше их. Если деньги еще не выданы, или выданы не все и если долженствующий получить по завещанию почему-либо сделался отступником и стал жить в миру, то выдача денег прекращается. Эти невыданные, согласно завещанию, деньги до времени хранят, пока отступивший жив, на случай его возвращения к бегунам, после чего он снова вступает в свои права. Если же он так и умрет в миру, то, по смерти, все деньги поступают в кассу общества. Обратившаяся должна была получить, согласно завещанию первого наставника статейников в Казани, упоминаемого Кирилла Аполлонова, (которому, говорят, она приходилась будто бы внучатой племянницей),– около 900 рублей. Но теперь никаких денег она уже не получит.– Самого завещания она не видала, но знает об этом от бывшего своего опекуна Саввы Онисимова.

4) Наконец, многие и другие наставники,– и бывшие и настоящие, люди богатые и всё их богатство, после их смерти, чаще всего становится достоянием общества. Иногда, впрочем, и они завещают кому-либо из перекрещенных (постороннему, хотя бы и «жиловому» последователю и они также завещать не могут),– так что в конце концов, рано или поздно, тем или другим путем, всё переходит в кассу общества. Тоже нужно сказать и относительно вещей, частным лицам принадлежащих.

Так, в 40–50 лет, при скромной требовательности, при общих трудах, и при помощи разных благотворителей – «христолюбцев», можно было собрать немало. Но как на самом деле велик общественный капитал бегунов и где он хранится, про то знают очень немногие, на верху их иерархической лестницы стоящие. О достаточном же его количестве можно судить по тому, что бегуны имеют и свою недвижимость, известную под названием «церковных домов», также кельи, принадлежащие игуменам и игуменьям. Эти «церковные дома», а равно и кельи находятся на всём пространстве бегунского царства, но которые именно эти дома, узнать невозможно. Про «церковные дома» знают три наставника в Ярославле, да главный эконом,– так что этого иногда не знают и некоторые областные наставники, про кельи же знают их владельцы и областной наставник-правитель.

Секрет здесь в том, что «церковные дома», принадлежащие обществу, строятся или покупаются на имя кого-либо из «жиловых» последователей бегунства, но устраивается это так, чтобы открытый, законный хозяин не мог присвоить его себе. Для этого приобретенный дом немедленно закладывается другому лицу, тоже из «жиловых»,– человеку надежному, а этот последний должен сдать его в аренду третьему лицу,– самому надежному. Таким образом одновременно являются: домохозяин, владелец закладной и арендатор. Последний, зная, на чьи собственно деньги и для каких целей дом куплен, и приспособляет его к известным, требующимся помещениям, устрояет в нем и тайники. В этих домах чаще всего и живут областные наставники и другие должностные лица, иногда в них помещаются больные и престарелые, так что являются и свои богадельни. Дома или кельи, разным игуменам и игуменьям принадлежащие, покупаются тем же порядком и по смерти их чаще всего поступают в общество.

Мы сказали о материальных средствах бегунов. Но кроме денег нужны и люди, которые поддерживали бы их неведомое царство, люди, которые были бы, так сказать, негласными посредниками между их нелегальным царством и действительным государством, в котором они живут,– посредниками, приспособляющимися к государственным законам и порядкам. Нужно же на самом деле всем членам темного бегунского царства и места сокрытия иметь, необходимо и переписку им вести чрез посредство кого-нибудь, так как бегунам настоящим: Никите, Савве, Евпраксии, Евстолии ни один письменосец не в состоянии доставить письма, не зная ни их самих, ни места их жительства,– нужны и соборы где-нибудь собирать и соборные моления устроять, нужно, как мы сказали, и дома церковные на чье-нибудь имя записывать, нужно кому-нибудь и разные общественные повинности вносить. Обо всём этом заботятся и всё это исполняют бегуны, так называемые, «жиловые», имя которых мы должны были уже много раз упоминать. Благодаря только им, и могут существовать разные бегунские учреждения. Вместе с тем они представляют и постоянный запас обитателей бегунского царства, так как своего потомства бегуны иметь не могут. Бегун по своему призванию инок, проповедующий, что горе непраздным и доящим в тыя дни, т.е. антихристовы,– хотя особенного горя в наши дни никому из непраздных и доящих никакого нет, а те же заботы о болящих, та же, после болезни, радость, Христом Спасителем предуказанные, что явился человек в мир, и явившегося в мир младенца лелеют везде, кроме разве наших крайних федосеевцев, таких же бракоборов, как и бегуны, и даже худших по воспитанию ребенка.

Жиловые бегуны существуют издавна, непосредственно после основателя секты, Евфимия. Появление этих бегунов без бегунства, спокойно живущих в своих домах и исполняющих гражданские обязанности, сразу, по-видимому, разрушило строго последовательную, фанатичную систему бегунства, но на самом деле оно сообщило жизнь и устойчивость секте, дало ей будущность. Крайний фанатизм не мирится ни с каким внешним порядком и сам себя уничтожает. Ни одно общество не может держаться на его началах; оно всегда требует и практических соображений и расчетов, которые и регулируют его жизнь. Во всём нашем расколе, на фанатическом убеждении в воцарении антихриста основанном, издавна это сказалось. Но наиболее ясно обнаружилось и обнаруживается это в обществе бегунов, чрез допущение жиловых.

Жиловые бегуны могут быть разделены в настоящее время на следующие виды: одни,– которые, живя в мире, находятся еще под испытанием,– другие,– уже испытанные в преданности к секте и ознакомленные с ее правилами и третьи,– так называемые, отступники.

Когда кто-либо из посторонних, не принадлежащих к секте, лиц, которых, по рекомендации других, пускали уже на соборные моления, заявит наставнику, что он желает перейти в их согласие и жить так, как они учат, то наставник обыкновенно замечает: «смотри, друг, у нас ведь жить трудно, подумай, испытай себя, присмотрись ближе к нам и мы на тебя посмотрим, поживи так три года». В эти три года полагается искус; испытуемого считают почти уже своим, но зорко наблюдают за ним, постараются разузнать при этом и всю его прежнюю жизнь, а главное, убеждения и преданность секте. Он допускается не только уже на соборные моления, но и к богослужениям в кельях, но стоит, не молясь, знает всех трех наставников и получает от них советы и наставления, а также келейных игуменов или игумений, смотря по его полу, но не знает еще, где они живут; видится он с ними где-нибудь в келье. Он – «христолюбивец» – благотворитель, но куда и на что идут его пожертвования, того тоже не знает. Образ же его жизни и его занятия остаются прежние и при таком искусе в течении трех лет, если заметят какую-либо провинность, или что-либо подозрительное, вследствие чего доверять ему покажется опасным, оставляют его в том же положении испытуемого еще на три года. Если же он заслужит доверие, то его переводят в высший разряд жиловых.

Переведенный после трехгодичного испытания в высший разряд становится не только «познамым», но и живым членом бегунского общества, хотя и остается неперекрещенным. Его знакомят с устройством общества, с местами, где бегуны и их наставники живут, и поручают какое-либо дело на общую пользу. Эти поручения очень разнообразны. Одним поручают устроение пристанодержательств в своем доме,– если таковой имеется,– или наем и устройство келий в домах других, которые он должен снять на свое имя, для приема странников; другим – содержание адресов разных наставников и келейных, прием писем на их имя и передачу их кому следует; третьим поручают встречать странников и распределение их по кельям; четвертым – охранение соборных моленных со всем имуществом. За исключением тех, кoи устрояют пристанодержательства в собственных домах, всем остальным поручают то или другое дело в других городах или селениях, куда испытанные жиловые и должны переселиться, с узаконенными, конечно, видами на жительство. Там, на новых местах, они должны открыть какую-нибудь мелочную торговлю, или поступить в приказчики к какому-либо, подходящему по убеждениям, купцу или куда-нибудь на фабрику или завод, или наконец, выдать себя за какого-нибудь ремесленника, мастерового и т.п.– хотя этих ремесл может и совсем не знать.

Таким образом возложенные поручения и исполняются под прикрытием якобы других занятий, и исполняются они в следующих видах:

1) Приезжает, например, в нашу Казань,– или из Казани в другой город, какой-нибудь иногородный или сельский обыватель, снимает в подходящем доме квартиру со всеми подворными строениями, в комнатах, выходящих на улицу, помещается сам, остальные же комнаты и приспособляет для устройства келий, с тайниками. Всё это снимается и устраивается у домовладельца подходящего, в роде «испытуемаго». Последний знает про всё это, но притворяется ничего будто бы незнающим, чтобы не быть в ответе. Так, под покровом «жиловых» и образуется маленький скиток с его насельниками или насельницами. Поселившись в этих кельях странники и странницы живут там до тех пор, пока полиция не заподозрит и не станет следить за живущими. Если же полиция станет обращать внимание, или если окажется, что тайники сделаны не совсем искусно, или, наконец, почему-либо явится сомнение в молчании домохозяина,– вследствие чего будет угрожать опасность быть открытым;– тогда съемщик или съемщица обыкновенно оставляют квартиру и приискивают помещение в другом доме.

2) Помещения, приспособленные для молений, охраняются особыми лицами, также большею частию приезжими. Находящиеся в моленной иконы, книги и другие вещи – или общественные, или принадлежат кому-либо из частных последователей бегунства. Здесь же хранятся иногда сундучки с разными рукописями, картинками и пожертвованными для раздачи по кельям крестиками, поясками и другими вещами. В случае осмотров всё, что находится в моленной, показывается, как собственность хранителя, хотя на самом деле ему лично и ничего не принадлежит. Он может даже и не знать, что хранится в запертых сундучках, ключи от которых находятся у других лиц, при осмотрах же объявляются затерянными. В 1897 году, при упомянутом выше осмотре в Адмиралтейской слободе квартиры Сибирякова, который назвался портным,– хотя никаких признаков этого ремесла и заметно не было,– усмотрены были два сундучка, ключи от которых показаны затерянными. По вскрытии их в сундучках оказались рукописи бегунского содержания, картины, краски, линейки для писания полууставом, тетради, кисточки, медные кресты и вязаные пояски. Все означенные вещи Сибиряков назвал частию своими, частию принадлежащими его матери, живущей в том же доме Коршунова, на самом же деле они ни ему, ни ей, как впоследствии оказалось,– не принадлежали.

3) Третьим важным поручением является передача писем и хранение адресов разных наставников и других должностных лиц, а также и некоторых келейных. Для этого в каждом видном центре бегунства имеются особые люди, на имя которых письма посылаются и при посредстве которых доходят по назначению. К этому делу приставляются обыкновенно два лица. Первое лицо, на которое письмо адресуется, играет не важную роль. Письмо посылается ему для передачи другому лицу, также «жиловому», и хотя он и может догадываться по порученному ему делу и по особому признаку,– о котором сейчас скажем,– что письмо собственно и не тому лицу, которому он передать должен, а совсем другому и догадывается даже кому именно, но местопребывания этого, третьего лица, он не знает. Второе лицо, которому письмо передается, узнаёт уже, кому именно письмо и знает, где этот человек живет. Узнает это он по следующему признаку. На конверте, незаметно для других, как бы по разсеянности ставится инициал того лица, кому письмо собственно адресовано, например, нужно писать наставнику Савве Онисимову, относительно которого известно, что он в Сарапуле. Пишется так: «Сарапул. NN для передачи ΝΝ» и где-нибудь на конверте точно нечаянно ставится буква С, по этой-то букве и знают, кому письмо, и передают аккуратно, не вскрывая. В отобранных в квартире Сибирякова письмах оказались копии с писем Никиты Семенова в Казань, относящиеся к 80-м годам,– хотя точной даты годов нет. В одном из этих писем Никиты указывается и адрес, как ему послать ответ. «Про требуемое собрание (по поводу борьбы с противостатейниками), написавши немедленно прислать при таком адресе: в Ярославль, Кузьме Герасимовичу Носкову, торгующему сайками, на Воскресенской улице, для передачи Смирнову». В тех же письмах есть адрес неизвестного Томского наставника (в письме какому-то Сильверсту Маркеловичу). «Если благоизволишь утешить меня письмецом своим, то пиши адрес так: В Боготольскую волось Томской губернии, Марининскаго уезда, в деревню Тюхтет дворянину Владиславу Франтовичу Завскржевскому, с передачею на Четь реку, Якову Трофимовичу Шмыкову». Если письмо следует келейным, то адресуют проще,– на имя жиловатого содержателя или содержательницы кельи для передачи «игумену» или «игуменье», которые и вскрывают и прочитывают, а потом передают и кому следует. Но если бы какого-либо из семейных в известном месте уже не оказалось, то письмо запечатывается в новый конверт и отсылается куда следует.

4) Для того, чтобы поставить в известность, где в данное время находится важное служебное лицо, или куда увозятся рядовые странники, и чрез кого им писать, особенно первым, существуют особые адресные столы или конторы. Устройство их довольно простое. Один из жиловых, по особому поручению, хранит все сообщаемые адресы областных наставников и других важных лиц. Адресы эти хранятся иногда где-нибудь в келье или в секретной моленной, про что знает заведующий. Получать тот или другой адрес можно только лицу, известному своим усердием и скромностию. У упомянутого Сибирякова, при осмотре моленной, в одном сундучке были найдены и чьи-то письма, с указанием адресов, кому куда писать. Не хранились ли здесь и эти адресы, про которые сам Сибиряков мог и не знать;– заведующим в то время адресами называли другое лицо, живущее на квартире и занимающееся торговлею. Таким образом и здесь всё облечено тайной, даже близким людям мало известной, а постороннему человеку и совершенно недоступной. А между тем, благодаря этим адресным конторам и передатчикам писем, наша почта исправно служит и бегунам, аккуратно доставляя нужную корреспонденцию.

5) Когда чрез эту корреспонденцию, или другим каким-либо путем в известном городе получается наставником-правителем сообщение о том, что туда из известного места прибудут странники, то одному из жиловых поручается встретить их на пароходной пристани, или на станции железной дороги,– если таковые сообщения имеются,– и препроводить в назначенные кельи, в самом городе или в прилегающих к нему деревнях. При размещениях, чтобы не вышло какой ошибки, или обмана, и опрашивается вышеупомянутое отпускное свидетельство, за гербовою печатью.

Таким и другим подобным образом, жиловые последователи бегунства, посвящаемые во все секреты внешнего течения жизни действительных странников, оказывают ему неоцененные услуги; они представляют собою те ширмы, за которыми кроется вся жизнь секты и благодаря которым всё идет своим порядком, в полном секрете от окружающей среды. Проникнуть за эти ширмы, раскрыть секрет, обнаружить что-нибудь и кого-нибудь стоит больших усилий и ловкости, при знании дела и при неподкупной честности полицейских агентов. Каждый шаг при каком-либо подозрении, всякое постороннее сообщение необходимо прослеживать самому, не полагаясь ни на какие показания и разсказы знакомых, по-видимому, людей. Всегда можно опасаться что это знакомство и сводится теми же последователями секты, в тех видах, чтобы, когда окажется нужным, отвести глаза, направив внимание совершенно в другую сторону. В сущности, по своему характеру, в отношениях не только к полиции, но и ко всем православным жиловые самые скрытные и лицемерные люди. Они скрытничают и лицемерят в самых простых и невинных вещах. Последователь бегунства никогда не сознается, например, что он знает другого, такого же бегуна, а тем более, что он близко с ним знаком. Раз, по окончании беседы, мы остались с несколькими приглашенными пить чай. Между ними был один, хорошо мне известный, последователь бегунства, уже перекрещенный, но вышедший из бегов. В разговоре мы и спросили его, знает ли он обратившуюся; спрошенный, посмотрев на нее пристально, ответил: «кажется, где-то ее видел». А между тем мне также хорошо было известно, что он не только давно ее знает, но и некоторые ее вещи были у него на хранении. Тут же я спросил, знает ли он Петра Ив. Миронова,– известного жилового, ушедшего тогда в бега;– он отозвался совершенным незнанием; между тем это были очень близкие люди. Другой раз, будучи в Чистополе, мы спросили такого же выходца, знает ли он Сильвестра, тот отвечал, что почти незнаком с ним,– тогда как у этого Сильвестра он жил, да и женился при его посредстве.

При скрытности и обособленность жиловых проявляется до такой степени, что они имеют свои «мировыя учреждения». Эти учреждения существуют в тех видах, чтобы в случаях взаимных недоразумений и им не обращаться к судам «еретическим». Председателем «Мироваго суда» бывает большею частию областной наставник-правитель,– члены же избираются обществом. Суды эти собираются в известном доме, по мере надобности, когда последуют жалобы одних последователей бегунства на других. Дела решаются или примирением ссорящихся, или признанием одной стороны виновною. Апелляций на этот суд нет. Если же который-нибудь из судящихся не пожелает подчиниться приговору и обратится к нашим судам,– что бывает очень редко,– то это служит изменою обществу. Такой недовольный оставляется в подозрении и ему не поручают никакого общественного дела.

Последнею степенью бегунов, живущих по паспортам и не перекрещенных, служат, так называемые, «видовые». Это – те, которые живут уже в кельях, готовясь к крещению. Это не только «познамые», но и «оглашаемые». Живут они так по-долгу, с просроченными большею частию паспортами. По своему церковному положению они отличаются от жиловых тем, что поселясь в келье, кладут «начал» и участвуют во всех келейных молениях, хотя вместе с крещенными и не молятся, а также и едят отдельно. Во всё время пребывания в келье, они несут известное послушание какого-либо внешнего характера, например: состоят привратниками, готовят пищу и т.п. Это – ближайшие посредники между внешним миром и кельей. За ними особенно строго наблюдают, как за готовящимися, по искусе, стать «истинными христианами».

К бегунам жиловым, т.е. в мире живущим, относятся, так называемые, отступники. Отступники могут быть, конечно, во всяком обществе. Но здесь они представляют собою особый тип. Отступником считается только уже крещенный, но тот из них, кто оставил действительное бегунство и объявил свое имя и звание. Такие отступники бывают не только вольные, но и невольные. Невольными отступники бывают те, которые обнаружены полициею и объявили свое имя. Чрез одно это они отреклись уже имени христианского и, по возвращении, должны вынести епитимию. Вольные отступники – те, которые сами по каким-либо причинам уходят из келий и объявляют в миру свое звание. Обыкновенно они приходят в прежние места жительства, заявляются в полицейские или волостные управления и выправляют себе билет на отлучку, с которым и живут, где им нужно. Так как закон за своевольные отлучки, по явке, не преследует, а с другой стороны, если крещены они в православной церкви и раньше ухода в бега считались православными, то им свободно и выдают виды с отметкою «православный» или «православная». Имея такие виды, они вступают, если захотят, и в браки без всякого присоединения к православию. Эти отступники бегунства, надевшие маску православия, иногда чрез заключение брака,– самые опасные апостолы бегунства, которых и заметить трудно, эти люди двум господам, по-видимому, служат, но преданы одному, против другого же ожесточенно, как мы уже и видели, ратуют.

Всякий последователь странничества, кто бы ни был, «жиловой» только или и «видовой», должен принять крещение по бегунскому образу. Это потому, что, считая только свое общество царством Божиим, т.е. истинною убежавшею в пустыню церковию, бегуны не признают за действительное никакого иного крещения, как только в своем обществе. Древний принцип св. Киприана,– церковию не принятый,– что «еретическое крещение не есть крещение, но паче осквернение», они проводят со всею последовательностию, не обращая внимания и на самый способ крещения чрез троекратное погружение во имя Св. Троицы, и на соборные о сем правила последующего времени. Таким образом, всякий вступающий в действительное странствование, должен быть перекрещен.

Крещение жиловых совершается иногда очень скоро без всякого приготовления; это в том случае, если пожелавший крещения заболеет. При этом совершается оно, кем придется, только «истинным христианином», т.е. крещенным бегуном или и бегункою. Но при обычном течении жизни существуют у бегунов известные требования и соблюдаются ими известные обычаи.

Во многих случаях крещение отлагается до старости, как и самый уход в бега, или в сокрытие. И во 1-х, лиц, занимающих известные должности, сопряженные с пребыванием в миру, крещением не торопят. Во 2-х, люди, привыкшие к домовитости, имеющие хозяйство, особенно детей, также не спешатъ покинуть мир. При этом у тех и других могут быть и высшие соображения, о которых мы упоминали, т.е., чтобы омыться в крещении от грехов как можно ближе к смерти.

В 3-х, принято, наконец, и за правило, чтобы всякий жиловой бегун, по обращении в секту, прожил в миру не менее шести лет.

Когда кто-либо, молодой или и пожилой,– уходит из мира и поселяется в келье, то они по несколько лет живут в келье некрещенными. Их подготовляют к крещению посредством испытания в вере и в жизни. Когда же живущий в келье признан будет достаточно испытанным и приготовленным, то назначают время крещения. Пред этим временем, в течение 40 дней назначается особый пост, во время которого, кроме субботы и воскресенья, не дают ничего горячего, запрещают ходить в баню и сверх сего на каждый день назначают по 1000 земных поклонов. Это приготовление к крещению именуется «приглас», т.е. приглашение к восприятию крещения и иноческого чина. Обратившаяся об этом времени «пригласа» разсказывает так: «Бывало, особенно в первое время, ноги от поклонов так устанут и разслабеют, что на небольшую лесенку в спальню едва поднимаешься, а как только поднимешься, так на пол и ляжешь, и всю ночь ноги тоскуют. И днем ходишь точно разслабленная. Одно подкрепляло и носилось в уме, что скоро буду «христианкой». Но в конце я стала чувствовать себя бодрее, силы мои как будто возстановились и тысяча поклонов казались уже совершенно легкими». Когда кончится время «пригласа», новоприсоединяемого или новоприсоединяемую приводят на «собор», где они должны выбрать себе крестного и крестную. Малолетним выбирают сами воспитатели и воспитательницы, и на «собор» их не приводят. На другой день после этого совершается крещение в проточной воде, или чаще всего, в кадке, где-нибудь на дворе, около забора под навесом, или в сарае. В стоячей воде, в находящихся около дома прудах, не крестят, потому что в одной воде можно только раз окрестить, да и брать воду после крещения,– зазорно.

Крещение совершает наставник-креститель. Вот как продолжает свой разсказ про свое крещение обратившаяся: «Утром начали носить воду в купель. Это была кадочка в мой рост. Собрался народ из келий, были и посторонние из жиловых. Началось «соборное» моление по уставу. Пред началом моления произнесено было отречение от ересей, а затем совершено положение «начала» к восприятию крещения, после котораго и мне можно молиться с «христианами». День крещения, 2 ноября, был морозный и пасмурный. Воду в купели сверху затянуло льдом. По окончании моления вывели меня на двор, раздели в уединенном уголке, полотенцем перевязали талью, чтобы за концы полотенца можно было меня держать, и поставили в купель. Вода была ужасно холодная... Я стояла обращенною на восток, скрестив руки с двуперстным сложением... Креститель подошел к купели и, положив правую руку на мою голову, а в левую взяв концы полотенца, погрузил мою голову, с словами: «крещается раба Божия, Евстолия, во имя Отца, аминь». Как варом обдало вдруг мою голову, я чувствовала, что вода вливается в уши, в нос, в рот и еще секунда и я захлебнулась бы. Так погрузили три раза, с произнесением соответствующих слов. После третьяго погружения креститель за полотенца поднял меня на воздух и опустил на белую простыню. В комнате одели меня в белое одеяние; все поздравляли меня с ангелом и просили молитв»³¹. По окончании крещения новокрещенных отводят в особую келью, или оставляют в моленной. Здесь они живут 7 дней; для этого в моленной и кровать ставится. В 8-й день крещальные белые одежды снимают и, одев в обычное одеяние, отводят на место жительства. Любопытен самый обряд, происходящий в 8-й день после крещения. После обычных служб с молебном дневному святому, имя которого дано новокрещенному, и после принесенных поздравлений, снова зажигают свечи и лампады пред иконами и крестный, или крестная, получив благословение настоятеля «для омовения», отводят крещенного в уединенную комнату, где, окатив его теплой водой, переодевают из белого одеяния в черное. Это выражает как бы пострижение в монашество. Потом снова вводят в келью, где настоятель и крестные благословляют иконами, при пении псалмов «Благослови, душе моя, Господа» и «Благословлю Господа на всякое время». После этого настоятель говорит крещенному и восприемникам речи. Обратившаяся в своих воспоминаниях так передает сделанное ей назидание. «Настоятель (С. О.) подошел ко мне, положил руку на голову и стал говорить мне как я должна жить; помнить каждую секунду, что я христианка, должна и поступать согласно этому званию: и во первых, держаться своей веры твердо и не оскверняться ересями, во вторых,– поститься, молиться, говорить пред старшими всегда правду (лгать исключительно можно только пред полицией, где и ложь бывает во спасение для сохранения веры и своей братии), иметь безпрекословное послушание и проч. и проч. За тем он обратился к моей восприемнице и к воспитательнице, говоря им, что они обязаны ответ отдать пред Богом за душу, оставленную на их попечение и многое другое в этом роде. В продолжение всех речей я стояла пред ним с наклоненной головой и с опущенными глазами, скрестя руки на груди. Каждое его слово точно врезывалось в моей памяти раз на всегда».

Случаются при крещении у бегунов и вещи курьезные. Раз крестили молотую девушку, лет 20-ти, тоже на дворе. Потому ли, что она неохотно задумала креститься, или потому, что вода была слишком холодна,– дело было почти зимою,– но прежде, чем она была погружена, выскочила из кадочки и, обнаженная, забегала по двору; за нею погнались старухи с шубами и с другою одеждою; долго не могли ее нагнать, наконец поймали и увели в келью. После окрестили ее два года спустя, но уже не в Казани, а в другом месте, с именем Дросиды. Другой случай. Три года назад жиловые последователи бегунства увезли из деревни для перекрещения семидесятилетнюю старуху, которая, водимо, креститься не желала, но находилась под влиянием своих семейных, желавших этого. В неизвестном доме, в Ягодной слободе приготовили уже всё нужное для крещения, и старуху поставили в кадку. Кадочка видимо была невысокая, так что старуха, чтобы можно было погрузить ее голову, должна была пригнуть колени; этого она сделать не захотела, или, быть может и не могла, вследствие слабости и болезненного состояния. Тогда, вынули из кадки и, чтобы насильно заставить ее подогнуть колени, привязали за обе ноги около ступней по полотенцу и спустили снова, держа концы полотенцев в руках, потянули за них, чтобы старуха пригнула колени и можно было бы погрузить ее голову. Старуха не выдержала и... крещение не совершилось. Так и отвезли ее домой неперекрещенною³².

Если крестят больных вблизи моленной, то случается, что, оставленный на 7 дней в моленной, он тут и умирает. В 1896 году перекрещенный в бегунство крестьянин Владимирской губернии, Шуйского уезда Зорин;– по поводу смерти которого производилось судебное дело³³,– в моленной и умер. Умерших, всех без исключения, бегуны хоронят секретно, в местах неизвестных, иногда в огородах, или вблизи овинов, даже на пашнях, но большею частию в лесу, или в поле. Недавно открыто целое кладбище бегунов в Каргопольском уезде, по поводу чего производилося судебное следствие. Класть покойника в гроб не полагается,– исключение было сделано только для Никиты Семенова,– обыкновенно же трупы их завертывают в рогожу. На место погребения отвозят ночью двое особо назначенных наставником людей, при надежном кучере, из жиловых. Трупы зарывают в землю не глубоко, в том соображении, чтобы антихристова земля не слишком давила «истиннаго христианина». При том ноги зарывают несколько ниже, чем голову, чтобы, когда прозвучит труба архангела, легче было подняться. Вследствие этого бывает, что трупы размывает водою и их находят. Так лет 7–8 назад найдено было несколько детских трупов в д. Мазинове Царевококшайского уезда и лет 5 назад труп упомянутого старика Зорина в Шуйском уезде.

С вопросом о смерти бегунов и безвестности их погребения связывается вопрос о насильственной смерти чрез удушения. Действительно, неизвестность смерти и погребения дает широкий простор для разного рода предположений, частию совершенно неверных, частию же довольно правдоподобных.– Люди, хорошо всем известные, вдруг куда-то изчезают. Оказывается, что они умерли. Иногда пред смертью они уходят в известный дом, где и кончают жизнь. Тоже бывает и с детьми, которых уносят больными из своего дома и которые в другом доме умирают и неизвестно, где хоронятся; иногда они умирают и в своем доме, но неизвестно кем,– какими-то пришлыми людьми,– увозятся для погребения. Вследствие этих ли только обстоятельств, или на основании каких-либо фактических данных, доселе не обнародованных и нам неизвестных,– только лет 17 назад появилось мнение о существовании у бегунов душительства, под именем «красной смерти» – в настоящее время довольно распространенное.

В газете «Неделя», за 1883 год, была напечатана заметка о секте подпольников в Костромской губернии. В этой заметке в первый раз сообщалось, между прочим, и об ужасном обычае «красной смерти», существующем у них, по уверению автора заметки. Откуда он почерпнул убеждение в этом, из заметки не видно. Тем не менее мнение относительно «красной смерти», неизвестно в точности каким путем, проникло и в наши местности. Оно стало высказываться не только в местной печати, но и в оффициальных бумагах. На самом деле, человек логически разсуждающий легко может придти к такому заключению: если появилось и существует известное название, то должно же оно и выражать что-нибудь, должен же существовать и предмет, носящий это имя. К тому же в 1889 году некто Чихирев, живший в среде бегунов, сделал сообщение, кому следует, о бегунских пристанодержательствах, в котором заявлял и о «красной смерти». Наконец, по слухам нам лично сделалось известным, что про «красную смерть» знает один сельский священник Царевококшайского уезда. Последнее обстоятельство и побудило нас обратиться к нему письменно с вопросом об этом, и вот его ответ.– «Имею честь сообщить вам, что я и сам слышал о «красной смерти». Был случай такого рода: одна крестьянка была взята замуж за православнаго; муж проживал на крупчатой мельнице около Казани. В отсутствие его жена захворала. Так как дома, в деревне, ухаживать было некому, то отправили ее к матери, раскольнице. Сколько она хворала, неизвестно, но сделалось ей хуже. Дают знать мужу, что жена умирает. Муж является с мельницы домой, едет с своим отцом к тому дому, где находится его жена, входит в избу, никого нет, кроме его жены, лежащей на полу, подходит к жене, она и говорит ему, что ее уже отчитали, скоро красная смерть придет. Мужик об этом слыхал, но не знал, что-за красная смерть, сходил к отцу за ворота, который сидел в санях, и сказал, чтобы он подождал, а сам залез, на печь, в уголь и дожидался, что будет. Чрез четверть часа является из подполья молодой парень с красной подушкою, наваливается на больную и начинает ее душить. Муж соскочил с печи; парень видит, что дело плохо, схватил подушку и отправился назад, туда же. Муж собрал жену и увез домой, которая, как слышно, еще долго жила. В какой деревне это было, мне неизвестно».

Из оффициальных донесений можем указать на следующие. Царевококшайский исправник от 14 марта 1890 года рапортовал, что он производил осмотр в д. Старом Мазикове и вместе с тем полицейское дознание. На дознании жена волостного писаря Авдотья Кривошеева показала, что она 5 лет была учительницей в старом Мазикове, и тогда крестьянка Татьяна Егорова разсказывала ей, что если больной подпольник должен умереть, то своею смертию умереть ему не дают, а убивают его посредством удушения. Казанский полициймейстер от 27 марта того же года сообщал духовной консистории о душительстве бегунов, как о факте, молва о котором довольно распространена в народе. Между прочим, он писал, что диакон Ягодинской церкви удостоверял, что года два тому назад в доме Варвары Яковлевой Штулиной, в бытность его там, приходил какой-то маляр и разсказывал, что мужа сектантки Судаковой, Семена Иванова Судакова во время болезни задушили его единоверцы, когда маляр был в избе и лежал на печке. Домовладелица Штулина высказала, что, действительно, какой-то маляр передал работавшим на дворе ее плотникам, что Судакова задушили приглашенные люди, но кто – они, а также маляр и плотники, она не знает. В тоже время в одном доме, в Адмиралтейской слободе был найден труп неизвестного умершего старика, который и был отправлен в анатомический театр для вскрытия.

По всем означенным данным производилось несколько судебных следствий и одно дополнительное, прямо по вопросу о «красной смерти», следователем по особо важным делам, в присутствии эксперта, что необычайно. Задачею последнего следствия и было то, чтобы чрез опросы лиц, отказавшихся от учения бегунов и давших в том подписку, а некрещенных детей окрестивших в церкви,– попытаться разъяснить подозрение в душительстве. Были вызваны следователем и спрошены несколько крестьян Старого и Нового Мазикова. Но все спрошенные, а также и священники села Морки, к которому означенные деревни принадлежат, показали, что о «красной смерти» им ничего неизвестно. Те, на которых указывали вышеупомянутые – священник и учительница – не подтвердили их показаний и засвидетельствовали, что о «красной смерти» они ничего не говорили. Отправленный в анатомический театр труп неизвестного старика был подвергнут вскрытию и оказалось, что смерть его была естественная, удушения производимо не было, даже и покушению на таковое он, старик, не подвергался (Показан. пристава 6-й части).

Так эти разследования и не привели ни к чему. Все судебные следствия были прекращены по отсутствию состава преступления (ст. 277 уст. угол. судопроизв.). Но затем, в 1895 году возникло дело во Владимирском окружном суде по Шуйскому уезду о смерти крестьянина д. Зыбихи Андрея Зорина, 63 лет. Обстоятельства этого дела, как они изложены в обвинительном акте, проверенном на судебном следствии, давали фактические основания подозревать у бегунов душительство. 16 сентября 1895 года крестьянские дети, пошедшие в лес за грибами, натолкнулись на труп Зорина, оказавшийся зарытым без гроба, в узкой и неглубокой могиле, в 5–7 вершков глубины, при чем голова лежала выше, чем ноги. Труп завернут был в рогожу, в руках была лестовка, на теле медный крест. По произведенному следствию выяснилось, что в означенной деревне Зыбихе имеется несколько раскольничьих семей, а во главе их стоит отставной рядовой из местных крестьян Прокопий Маурин, в 1881 году водворенный на родине после 26-летнего нахождения в бегах из военной службы. Здесь, в доме своего племянника Федора Маурина он тогда же устроил молельню и стал именоваться «попом». Вскоре за появлением Прокопия Маурина в д. Зыбихе стали наблюдаться случаи исчезновения последователей веры Мауриных. Исчезнувшие лица ушли будто бы «Богу молиться»,– обычная отговорка у бегунов. К последователям Маурина примкнул года за четыре, (а может быть, и больше) и старик Зорин. Он говорил, что «нашел самую лучшую веру и в этой вере желает умереть, лишь бы успеть перекреститься, тогда грехи останутся на этом свете, а я явлюсь на будущий, как младенец». В конце июля Зорин заболел болезнию желудка; и хотя был на ногах и болезнь его опасностию жизни не угрожала, тем не менее он стал прощаться с родными и соседями и приблизительно чрез неделю после начала болезни исчез из дома. Выходит, это произошло в первых числах августа. Уйдя из своего дома, Зорин оказался в доме Мауриных, где с ним виделась и его жена и звала домой. Но идти домой Зорин отказался, заявив, что он ей уже не муж, а принадлежит Христу. И на самом деле Зорин в это время был уже перекрещен и назван Василием. А так как бегуны, при перекрещении, дают имя, которое падает на 8 день после крещения, а имя Василия падает на 11 число августа, то можно заключать, что он был крещен 4 августа (как больному, ему никакого «пригласа», конечно не было). Пред смертью, в последний день жена нашла его лежащим на постели в красной рубахе (значит, в это время прошло уже 8 дней после крещения, так как до 8-го дня носят крещальные белые одеяния),– он был слаб, но разговаривал с нею. Около него находились три неизвестные странницы и Прокопий Маурин. Уйдя от Мауриных и пробыв некоторое время,– какое именно, не выяснено,– дома, она снова пришла к Мауриным, где нашла мужа уже мертвым. Мало того, он лежал уже под иконами, в белой рубахе, обвернутый в саван. При осмотре следователем дома Мауриных в нем оказались и подземные тайники. Найденный труп Зорина оказался значительно разложившимся. По заключению местного врача, который вскрывал труп, смерть Зорина последовала от паралича сердца, вследствие задушения. Врачебное же отделение Владимирского губернского правления пришло к заключению, что вследствие гнилостности трупа сказать точно, от чего последовала смерть Зорина, не представляется возможным, и решительное заключение местного врача тем ослабило. Вопрос об этом был перенесен в Медицинский Департамент М. В. Дел, который и наклонил весы на сторону заключения местного врача. Вызванные в суд врачи-эксперты поддерживали заключение Департамента³⁴. Ученый эксперт-специалист, отклонив от себя задачу сказать решающее слово относительно смерти Зорина, заявил, что эта задача лежит исключительно на медиках. С своей же стороны он остановил внимание на логической правдоподобности «красной смерти» с точки зрения учения бегунов и их уклонений от системы основателя секты. При этом он осветил некоторые темные стороны в деле и разсказал, что ему известно по данному вопросу из других дел. Присяжные заседатели вынесли подсудимым Мауриным обвинительный вердикт и таким образом подозреваемое в среде бегунов душительство получило фактическое подтверждение.

Когда последовало присоединение обратившейся и когда она сообщала нам материал для настоящих чтений, мы, естественно, поинтересовались и вопросом о «красной смерти». Ответом на вопрос было полное отрицание чего-либо подобного, по крайней мере в обществе статейников. И прежде всего она удостоверяла, что не один раз приходилось ей самой присутствовать при смерти некоторых лиц и читать отходную и ничего похожего на «красную смерть» при этом не было. «В последния минуты жизни наставники и келейные собирались около смертнаго одра и оставались до тех пор, пока больной не умрет. По смерти все удалялись, кроме тех, которые должны омыть тело и распорядиться погребением. Затем, когда мы проходили науку, то нас учили, что мученичество есть именно насильственная смерть от антихриста, а не добровольная, от руки своих же. Это с одной стороны было бы самоубийство, а с другой мучительство. Эти понятия нам строго внушали. Наконец, был случай, когда наши, в Сибири, спасли от голодной добровольной смерти, под видом мученичества, каких-то морельщиков³⁵. Если бы и наши проповедывали добровольное мученичество, они не стали бы спасать от этого других. Наконец, когда вышла в печати ваша статья, в которой говорится о душительстве, то ее читали на собрании и много смеялись над тем, что там про это написано. А один присутствовавший старик, по имени Афиноген, обратившись к собранию, сказал целую речь, в которой проводил ту мысль, что клевета всегда преследовала истинных христиан, что и в прежния времена язычники распространяли молву, будто, христиане закалают младенцев и пьют их кровь. Речь эта сильное произвела впечатление, тем более, что на собрании была и жена Судакова, которая лучше всех знала, что муж ея умер от старости и болезни, а не был, как тогда говорили и о чем и у вас написано,– задушен.– Я и сама видела его: это был дряхлый и слабый старик».

Не имеем оснований не доверять всем этим разсказам, но не можем с такою же решительностию и принять общее заявление обратившейся. На основании всего сказанного мы должны быть осторожны в наших заключениях. И с одной стороны, если не мы, то другие могут сказать: «пусть бегуны смеются, сколько хотят и говорят в собраниях своих, какие им хочется, речи,– это их дело». Помимо этого, со стороны положительной, мы всё-таки имеем пред собою во 1-х, довольно распространенную народную молву и откуда-то появившуюся кличку «красной смерти», при исконном фанатическом настроении, присущем всему нашему расколу,– прославившему некогда самосожжение, как мученичество, а в последнее время заявившему себя изуверным фактом замуравления,– при полной безвестности смерти и погребения бегунов. Во 2-х, пред нами установленный факт неестественной смерти Зорина от задушения. Что же касается незнания ничего подобного самою обратившеюся, то молодую, только 16-летнего возраста достигшую, девушку, вступающую только в жизнь, естественно было уберегать до поры до времени от посвящения в такие секреты, которые своею грозною действительностию отнимали бы последнее утешение в жизни;– ведь и фанатизировать нужно не вдруг, а постепенно и осторожно, да и самый предмет требует соблюдения строжайшей тайны.– Вот почему, известным образом определяли при обучении и самое мученичество; понятие и определение это могло впоследствии расширяться. Случай спасения от голодной смерти других стоит, конечно, ребром, но и здесь могло быть то соображение, что спасали от смерти чужих, а не своих, которых прежде нужно было обратить в свою веру и перекрестить; да и обстановка являлась совсем другою. Вообще, все приведенные разсказы не могут иметь решающего значения в смысле доказательств того, чтобы разсеять всякое подозрение.

Но с другой стороны отсутствие при народной молве фактических данных, обнаружение и вскрытие трупов некоторых умерших без каких-либо признаков насильственной смерти, даже и одного покушения на душительство и при этом всё выше разсказанное побуждают не спешить заключением и в положительном смысле. На единичном примере Зорина нельзя еще ничего общего построить. Посему вопрос о существовании у бегунов душительства, в смысле принципиального особенно требования, и теперь, как мы говорили и в прежнем чтении (1891 г.) должно считать открытым. Признание же особой секты «красносмертов», со всеобщим требованием умереть мнимо-мученическою смертию, следует считать, по меньшей мере, преждевременным. Если бегуны на самом деле, вследствие этого, смеются над нами, то этот смех людей, на которых мы должны нравственно влиять, парализирует наши усилия. Если мы явимся здесь судиями неправедными, произносящими свой суд без явных фактических улик, по одному лишь подозрению, то будут ли признавать за правду и там, где она для нас всего дороже,– что мы не – антихристы, что церковь наша – благочестивая, что истинное, св. евангелием возвещенное, христианство у нас, а не у них, бегунов.

Мы кончили, и не можем не выразить сердечной, отеческой благодарности той, которая дала цельный, обильный материал для настоящих чтений.

В заключение, окидывая беглым взором всё сказанное, не можем не указать, хотя в общих чертах, на вред секты бегунов и на меры к ее ослаблению.

1. Оставляя в стороне душительство, как нечто недосказанное, мы и помимо его не можем не усмотреть таких проявлений фанатизма, которые недалеко отстоят от изуверства. Основатель секты требовал от своих последователей или бегати, или с антихристом в брань вступити. Но так как вступать в открытую брань немыслимо, то кроющиеся в кельях и тайниках, давая полный простор необузданной фантазии, не хотят видеть ничего доброго и упорядоченного ни в церкви, ни в государстве. Церковь, это – сонмище нечестивых, подобных тем, которые и Христа распяли, а государство со всеми его учреждениями – сатанинский мир. И вот, куда ни ступи, везде антихрист. Самая земля заражена его скверною. Под влиянием этих фантастических грез создан бегунами и весь порядок жизни. Натуры более пылкие уходят в леса, где и умирают едва не голодной смертью. Положим, это делают немногие; но зато сколько больных детей уносятся из своих домов и сколько из них встречают где-то, в чужом доме, может быть преждевременную смерть. Если же они и не умирают там, то, будучи перекрещены, навсегда уже разлучаются с своими домами и семьями. «Жиловые» родители, по какому-то извращенному чувству презрения к жизни в мире, жертвуют ими тогда, когда у малюток нет еще ни своей воли, ни сознания. По поводу этих уносимых в бегунские дома детей, больных дезинтериею, которых перекрещивали в холодное осеннее время, мы еще в 1893 году писали в судебной экспертизе, что один этот факт, подтверждаемый массою примеров и общим требованием, близко граничит с изуверством, религиозным фанатизмом порождаемым. Суд не признал нашего объяснения соответствующим закону, и мы преклоняемся пред его определением, хотя не можем не выразить этого и теперь, из жалости к детям.

Далее, погребение умерших едва не на поверхности земли, в рогожах, целыми местами такие кладбища вблизи жилищ, около овинов, иногда погребение во дворах и на пашнях, всё это поругание человечеству и явление антисанитарное. Еще далее крещение в озере, или в кадке, на дворе, в морозные дни, когда голову при погружении обдает «как варом», да и одно стояние в такой воде, покрытой льдом,– тоже едва ли не представляет опасности для здоровья, и может допускаться только натурами болезненно экзальтированными. Не говорим, наконец, о полном отрицании всего общественного строя, об учении о своем государстве. Отсюда, вредность секты бегунов едва ли может кем-либо оспариваться.

С другой стороны это фанатичное, враждующее против нас царство построено очень стройно, так стройно и связно, что во всём видна одна воля, известными началами руководимая. В нем всё, кажется, предусмотрено к тому, чтобы и принятый порядок сохранить и в то же время обставить себя так, чтобы и оберечь от влияния и власти людей другого действительного царства, и мы, действительно, безсильны проникнуть в него и увидеть, что там делается, хотя знаем, что там и соборы собираются и распоряжения идут из одного конца в другой.

Правда, бегунское общество построено на зыбкой почве и не имеет своих твердых основ. Само по себе это царство скоро рухнуло бы и развалилось на мелкие обломки. Но в лице «жиловых», здание бегунства имеет крепкие подпорки, которыми оно плотно окружено, и эти-то подпорки прежде всего и необходимо ослаблять, вытаскивать, а новых не давать ставить.

Еще приснопамятный митрополит Московский Филарет писал: «Добрая мысль кроткаго правительства никого не преследовать за мнения о вере, но трудно приложить ее к секте странников»³⁶.

Теперь при описанном устройстве, когда бегунское общество значительно распространилось и окрепло, эти слова получают еще большее значение. Но не нам и не место здесь, под знаменем св. Гурия, говорить о мероприятиях гражданских. То дело законодателей и администраторов, которым сообщить только необходимо о положении вещей. Мы же должны сказать, как иным путем, чисто духовным, можно было бы повлиять на ослабление секты, и что тем более, что по своему характеру она представляет явление собственно церковное, а не социально-гражданское,– как прежде об этом некоторые думали. Это не – проявление социализма, а последствие религиозного фанатизма, боком, хотя и близко и сильно задевающее государственный и общественный строй. И другие нам скажут, конечно, на основании этого, что здесь – дело миссионеров. Правда. Но один в поле не – воин. Поэтому повторим опять слова того же московского святителя, что следует «начати суд от Дома Божия»³⁷, заменив только слово «суд» словами: «деятельность и борьба, ревность по доме Божием и назидание». Пусть же выполнение этой сложной задачи примут на себя не одни миссионеры, а прежде всего все пастыри духовные. Им не трудно знать состояние своих приходов, видеть каждую овцу, здорова ли она, или чем болеет. Не нужно только закрывать глаза от опасности, а тем паче покрывать ее. Не нужно пренебрегать и нечистою несколько овцою, но и ее блюсти, чтобы не ушла она от стада, а в тоже время и других предостерегать от нее, дабы она и их не заразила своею болезнию. Все наличные «жиловые» должны быть у него на счету, а все сомнительные под особой его охраной. Иногда на первых порах и нужно бывает очень немного:– побольше благолепия в церкви, строгости в жизни, душевной легкости и степенной простоты в обращении. Тогда и начинающийся призрак антихриста исчезнет. Не уживется же, в самом деле, ни в ком представление о преобладании врага Христова над Христом, если громко, провозглашается и не словом только, а и делом прославляется имя Христово, если видится и подвиг Христа,– доброго Пастыря, на рамена Свою овцу заблудшую вземшего и душу Свою за нее положившего. Не трудно, где нужно, и слово вразумления сказать. Где же недостаток знания и уменья почувствуется, там не трудно и к другим обратиться... Так и можно влиять на уменьшение «жиловых». А не будет их, этих подпорок бегунского царства, не будет враждебно против церкви настроенных людей, до времени маскою прикрывающихся, не будет родителей покидающих на произвол судьбы больных детей, не будет и секты бегунов.

Что до миссионеров, то они посильно делают свое дело. В общем система учения бегунов есть система безпоповщинская, с учением об антихристе в корне. И эта система миссионерами разъясняется и разрушается, при чем в народную среду проводятся истинные понятия о Божией церкви, о спасении людей не своими только силами и подвигами, а наипаче благодатию Божиею, чрез веру в таинствах церковных сообщаемою. Разъясняется и прикровенный образами вопрос об антихристе, на котором бегуны строят свои измышления, растолковывая апоколипсические видения. Говорится и о несокрушимости церкви Божией «под главою Господом нашим И. Христом» (Катих. велик. л. 122), который, по неложному обещанию, в век пребудет с телом церкви Своей и, как Жених церковный, не даст в попрание врагам Своей невесты, кровию Его искупленной, не минет ее безценных даров благодати Своей, не попустит врагам отнять и перстень обручения (миропомазания), и хлеб жизни и питие безсмертия (св. причащение) и притом остаться без глаз (епископы очи церковные именуются). Посему и в последнее даже время не будет она умаленною, или обезображенною, лишенною богатства благодати и вида духовной красоты.

Бегуны видят красоту умаленной церкви исключительно в примерах древних мучеников и пустынножителей и себя к ним приравнивают, как гонения от антихриста претерпевающие и жизнь пустынную возлюбившие. Но то не красота всей церкви, а частных ее членов, не красота церковного устроения, а красота людей, под тою же благодатиею возросших; и мы пред ними преклоняемся и заступничества их пред Богом просим. Да и похожи-ли на них наши бегуны?.. Разве влекут их на позорища, чтобы орудиями жестокой пытки истерзать их? Разве свергают их в котлы кипящие, или бросают зверям на растерзание? Разве преклоняют они свои головы под секиры палачей?.. Много, много полиция спросит имя, которое они носили, и звание, к которому принадлежали, о чем смело и открыто заявляли древние мученики. Это ли – гонение и много ли похожего у бегунов на святых мучеников?.. Что до пустынножителей, то «заблуждающе в горах,– писал о них св. Ефрем Сирин,– яко зверие питаеми, исполнены правды (!), тепли суще верою... не отлучают себе от стада (сиречь церкви), зане чада суть святаго просвещения. Не закон разоряют не приемлюще священничества держати (!) Егда же честнеи священницы предстанут святей трапезе службу принести, первее простирают руки своя, с верою приемлюще тело того же Владыки, воистину присно с ними сущаго» (слово III-е)³⁸. Создав свое отдельное от церкви и от мира и общества замкнутое стадо, бегуны небрегут «честными священниками», вообразив, якобы таковых и нет нигде, вследствие чего потеряли и кровь Владычню, разорили чрез сие и закон евангельский (Иоан. 6), якобы потерявший уже теперь свою силу и обязательность. Много ль и тут похожего на пустынножителей? Наконец, эти мученики без мучений, а очень часто и пустынники без пустыни должны помнить, что древние, первых веков страстотерпцы, при всей невыносимости своего положения, а подвижники, при всей высоте и трудности своих подвигов, не брезгали миром, а вносили в него лучи света Христова, а не страха только и бегства от врагов Его, главное же, воздавая Кесарева Кесареви, были всегда добрыми гражданами и не тщились создавать государства в государстве.

Профессор Н. Ивановский