Профессор Н. Н. Глубоковский как экзегет Священного писания³

Николай Никанорович Глубоковский родился⁴ 6 (19 по новому стилю) декабря 1863 г. в селе Кичменгский городок Никольского уезда Вологодской губернии в семье бедного сельского священника Никанора Петровича Глубоковского. Фамилия Глубоковский происходила от названия озера Глубокое, на берегу которого стояла Глубоковская Спасо-Преображенская церковь, в которой более 70 лет служили дьячками дед и прадед Николая Никаноровича.

В большой семье, насчитывавшей пять братьев и две сестры, он был седьмым, самым младшим ребенком. Когда ему было всего два года, его отец умер и семья оказалась в трудном положении: старший брат Петр еще учился на 5-м курсе семинарии, а сестры были не пристроены. Вскоре старшая сестра Анна вышла замуж; новый зять, священник Василий Михайлович Попов, проявил сострадание, и вся семья переехала к нему. Мать Николая Никаноровича понимала, что учеба является единственным средством к тому, чтобы ее сын нашел свою дорогу в жизни, и немало способствовала этому. Первоначальное образование он получил под руководством сестры и зятя, посещал занятия в местной церковно-приходской школе.

Однако подготовка его была слабоватой и в 1873 г., по поступлении в Никольское духовное училище, он был определен в подготовительный класс. «Я <…> хорошо усвоил, что “без науки” совсем погибну или буду в тягость себе и другим, – вспоминал Н. Н. Глубоковский, – <…> Теперь я уже сам старался наверстать потерянное и так усердствовал, что не прекращал занятий и летом, безвыходно просиживая в “мезонине” за книгами»⁵. Никольское духовное училище он окончил в 1878 г. первым учеником, а затем в 1884 г. с отличием – Вологодскую духовную семинарию, и был направлен за казенный счет в Московскую духовную академию. В академии он проучился пять лет, поскольку на четвертом курсе, по его словам, «случился совсем ничтожный казус наипустяшного свойства»⁶ и он в числе трех студентов был уволен, но в следующем году восстановился. В июне 1889 г. Η. Н. Глубоковский окончил МДА первым в своем выпуске, имея отличные оценки по всем предметам, со званием кандидата богословия.

Николай Никанорович был оставлен стипендиатом для подготовки к профессуре на кафедре общецерковной истории. С 16 августа 1889 по 15 августа 1890 г. под руководством известного церковного историка профессора Алексея Петровича Лебедева (1845–1908) молодой ученый работал над сочинением о блаженном Феодорите, епископе Киррском, которое впоследствии было защищено как магистерская диссертация.

Именно эта диссертация⁷, защищенная 10 июля 1890 г., принесла автору не только степень магистра (присужденную 5 мая 1891 г. в Московской духовной академии), но и широкую известность, хотя печататься Η. Н. Глубоковский начал еще воспитанником семинарии. Сочинение вызвало широкий отклик и высокую оценку российских и зарубежных патрологов и историков Церкви. Его научный руководитель, проф. А. П. Лебедев, в официальном отзыве подчеркнул, что труд заслуживает не только магистерской степени, но даже докторской⁸. Один из наиболее значительных историков Церкви того времени, немецкий протестантский профессор Берлинского университета Адольф фон Гарнак (1851–1930) специально изучал русский язык, чтобы ознакомиться с магистерской работой Η. Н. Глубоковского в оригинале, и назвал ее «самым важным научным явлением в области современной патристики»⁹.

Осенью 1889 г. в судьбе Η. Н. Глубоковского произошел неприятный поворот: из-за случившегося при его обучении на четвертом курсе МДА инцидента он не был удостоен профессуры и был направлен, в соответствии с общепринятой практикой того времени, преподавателем провинциальной Воронежской духовной семинарии.

Это было нелегким испытанием для молодого ученого. Пережив на собственном опыте трагедию временного расставания с академической средой, Николай Никанорович впоследствии много сил потратил на то, чтобы исключить ситуацию, когда молодые ученые, окончившие академию и полностью построившие свою жизнь в видах дальнейших научных исследований, вдруг оказывались выброшенными за борт духовных академий всего лишь по причине отсутствия свободных преподавательских мест. Этому вопросу он уделил целый раздел в специальной записке «К вопросу о нуждах духовно-академического образования»¹⁰. Η. Н. Глубоковский предлагал вводить в расписание академий специальные дополнительные часы, чтобы дать возможность перспективным молодым кадрам в рамках академических структур приобретать преподавательский опыт, читая спецкурсы.

Целый год (с 18 октября 1890 г. по 21 октября 1891 г.) провел Николай Никанорович в Воронежской духовной семинарии в качестве преподавателя Священного Писания. На него обратил внимание «по внешности крайне сухой и страшно формальный» правящий Воронежский епископ Анастасий (Добрадин, †1913), посещавший его занятия в семинарии, и летом 1891 г. порекомендовал молодого ученого ректору Санкт-Петербургской духовной академии епископу Выборгскому Антонию (Вадковскому), будущему выдающемуся митрополиту Санкт- Петербургскому.

В результате осенью того же года Николай Никанорович был приглашен на кафедру Священного Писания Нового Завета в СПбДА, на которой трудился сначала в должности доцента, далее с 1894 по 1898 г. – экстраординарного профессора, а затем – в качестве ординарного профессора вплоть до 1919 г., когда ему пришлось перейти в Петроградский богословский институт в связи с закрытием академии.

Момент занятия им кафедры Нового Завета в СПбДА в 1891 г. также не лишен драматизма: в качестве претендента на эту кафедру влиятельный профессор Василий Васильевич Болотов рекомендовал Александра Петровича Рождественского (1854–1930), который и был избран большинством голосов Ученого совета (9 против 4). Но на том же заседании ректор, епископ Антоний (Вадковский), предложил кандидатуру Н. Н. Глубоковского, и через 10 дней митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский и Финляндский Исидор (Никольский, 1799–1892) утвердил это своей резолюцией.

Профессор В. В. Болотов высказывал в отношении Η. Н. Глубоковского некоторые опасения, считая его более историком, нежели экзегетом Священного Писания, слишком порывистым человеком, который «не вслушивается в тон факта», понимает его «в другом регистре и другом цвете», втолковывает в тексты «свою мысль», слышит «призвуки» и «тонкие намеки», которых в них нет¹¹. И даже если правы некоторые современные исследователи в том, что непростое «вхождение в академическую корпорацию надолго осложнило положение Глубоковского в академии, внесло дополнительное напряжение и окраску в научную деятельность (в частности, в столкновения с А. П. Рождественским, занявшим вскоре кафедру Свящ. Писания Ветхого Завета)», то уж никак нельзя согласиться с тем, что он стал для академии «инородным телом и развивался, самоутверждаясь и встречая сопротивление чужой для него среды»¹². Опасения В. В. Болотова не подтвердились: в дальнейшей деятельности Николай Никанорович проявил себя прежде всего как блестящий, непревзойденный экзегет, прекрасно вписавшийся в научную среду Санкт-Петербургской духовной академии, которая в конце ХИХ-начале XX в. славилась именно библейско-экзегетическими исследованиями.

Возможные шероховатости первоначального вхождения Η. Н. Глубоковского в профессорско-преподавательскую корпорацию СПбДА были вскоре изглажены блестящей деятельностью ученого на ниве библеистики. Это подтверждается тем, насколько сильно ценил Николай Никанорович свое положение профессора в СПбДА, не допуская никаких служебных совмещений и отказываясь от многократных приглашений на профессорские кафедры в Санкт-Петербургском и Московском университетах¹³.

Именно как превосходный экзегет и замечательный библеист Η. Н. Глубоковский оставил яркий след в русской богословской науке, а петербургский период является наиболее значимым в его творчестве. Его методика экзегезы и основные богословские идеи кратко описаны во второй части нашего очерка.

К петербургскому периоду относится не только интенсивная научная деятельность, но и последовавшее признание Николая Никаноровича как ученого. В 1897 г. Московской духовной академией Николаю Никаноровичу была присуждена степень доктора богословия за его сочинение «Благовестие св. Апостола Павла по его происхождению и существу», которое было удостоено Свящ. Синодом полной Макарьевской премии. В 1909 г. он был избран членом-корреспондентом Императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Он становится также почетным членом Киевской, Казанской и Московской духовных академий, Московского и Петроградского археологических институтов, действительным членом Императорского православного палестинского общества и ряда других научных обществ и братств. В 1904 г. ему (после кончины профессора СПбДА А. П. Лопухина) было доверено руководство Православной богословской энциклопедией.

Николай Никанорович постоянно привлекался высшей церковной властью к работе в различных комиссиях, создаваемых при Свящ. Синоде. Он готовил материалы, посвященные вопросам поводов к разводу (1895), права евреев именоваться христианскими именами (1911), исправления славянского перевода богослужебных книг, устройства русского богословского института в Париже и другим. Он принял активное участие в Предсоборном присутствии 1906 г., где обсуждались разнообразные вопросы преобразования церковной жизни.

Декретом от 20 января 1918 г. большевики предписали закрытие всех богословских школ, в том числе Санкт-Петербургской духовной академии. Николай Никанорович был одним из тех, кто пытался спасти академию путем ее объединения с университетом, но, несмотря на положительное решение Совета университета, из-за противодействия большевистского режима этому не суждено было сбыться¹⁴. «Жить стало физически невозможно, – вспоминал Η. Н. Глубоковский, – просто нечего было есть и негде взять»¹⁵. В сентябре-декабре 1918 г. он был приглашен читать лекции, посвященные проблемам объединения церквей, в Упсале (Швеция)¹⁶. После возвращения из Швеции Николай Никанорович преподавал на восточном факультете Петроградского университета и в Петроградском богословском институте, а также состоял архивариусом в Четвертой секции Второго отделения Единого государственного архивного фонда (бывший Архив и библиотека Свящ. Синода). В это время был убит его родной брат, а племянник пропал без вести. Его бедствия продолжались: «От ежедневного физического изнеможения меня самого стали оставлять последние силы, а у жены их уже совсем не было и она выглядела погибающей былинкой. Кругом буйствовал террор и каждый звук автомобиля мог предвещать конец»¹⁷.

В этих условиях 16 (29) августа 1921 г. Η. Н. Глубоковский вместе с женой был вынужден эмигрировать в Финляндию, оттуда в Германию, затем некоторое время занимал кафедру Священного Писания Нового Завета в Праге. В 1922–1923 гг. он читал лекции в Белградском университете.

В мае 1923 г. он принял предложение занять кафедру Священного Писания Нового Завета и должность ординарного профессора богословского факультета Софийского университета. Николай Никанорович прибыл в столицу Болгарского Царства 11 июля того же года и оставался там до самой кончины, получив возможность продолжить научную работу. Вместе с ним в Софии работали и многие его бывшие ученики. В 1929 г. он стал дописным членом Болгарской академии наук¹⁸. Он читал также лекции в Свято-Сергиевском Православном богословском институте в Париже, являлся куратором Русского христианского студенческого движения в Болгарии.

Всего за свою жизнь Η. Н. Глубоковский написал около сорока крупных работ и множество статей¹⁹. Он скоропостижно скончался 18 марта 1937 г. от болезни почек. Отпевавший его в Софийском кафедральном соборе митрополит Софийский Стефан в прощальном слове назвал Η. Н. Глубоковского величайшим экзегетом, «любящим и верным сыном Церкви, могучим столпом Православия»²⁰.

* * *

В чем величие Николая Никаноровича Глубоковского как библеиста и каково значение его трудов для современной библейской науки?

К концу ХИХ-началу XX в. русская библеистика достигла наивысшего развития. Изучение Священного Писания было направлено на органичное сочетание святоотеческой методологии в исследовании библейского текста, с одной стороны, и привлечения в русле этой методологии новейших западных фактических разработок – с другой.

Но в этот же период в русском богословии встала острая проблема: как относиться к тем западным трудам по изучению Библии, которые идут в русле отрицательной библейской критики? Под отрицательной критикой при этом понималось направление, которое исходило из ряда нецерковных предпосылок, первой из которых было отрицание богодухновенности библейского текста и попытка его изучения как обыкновенного человеческого литературного произведения. Масса фактического материала, наработанного западными учеными, была весьма внушительной и привлекательной, но их выводы настолько противоречили традиционному толкованию Писания, что вносили смущение в умы русских православных мыслителей.

Проблема для русской богословской науки заключалась в том, что, аргументируя свою позицию, отрицательные библейские критики не только выдвигали смелые гипотезы и предположения (хотя зачастую заведомо нелепые), но и делали попытку досконального рассмотрения библейского текста в историческом, филологическом, археологическом и других контекстах, что делало их исследования привлекательными в научном плане.

Необходимо было выработать адекватное отношение к этой генеральной линии изучения Писания на Западе.

Указанный отрицательно-критический подход наблюдался при изучении Священного Писания как Ветхого, так и Нового Завета. В целом в западной науке к концу XIX в. было предложено несколько основных подходов для рационального изучения Библии²¹. Первый подход известен как попытка натуралистического объяснения библейского текста и восходит к И. Г. Эйхгорну (1752–1827): отвергается не только богодухновенность Писания, но и возможность описанных в Библии сверхъестественных явлений. Все чудеса были лишь неправильно понятые природные явления: голос Бога, который слышал в раю Адам, был лишь раскатами грома и т. д. Второй подход предложил Г. Э. Г. Паулюс (1761–1851): теория иллюзионизма, которая предполагает, что очевидцы библейских чудес просто находились в состоянии иллюзорного самообмана: ученикам Христовым показалось, что Он исцелил больных, которые и так уже должны были выздороветь, Преображение было рефлексией солнечных лучей и т. д. Мифологический подход был в целом сформулирован В. М. Л. де Ветте (1780–1849), который предложил поставить знак равенства между древними мифами и библейскими повествованиями и тем самым снять со священных авторов обвинение в том, что они вводят читателей в «заблуждение» описанием чудес, ибо они узнали библейскую историю уже в виде «мифов» от своих предков. Таким образом, «виноваты» не священные авторы, а тот материал, которым они пользовались. Рассказы евангелистов о чудесах Христовых-всего лишь символы идей раннего христианства, воскресение и явление Христа происходило «более в мысли священных авторов, чем в действительности»...

Указанные подходы были затем модифицированы и сведены воедино во второй половине XLX в. в немецкой библеистике под влиянием официальной для Германии того времени философии Гегеля, предполагающей эволюцию духовной жизни по схеме «тезис-антитезис-синтез». В области Ветхого Завета появилась столь популярная до сих пор в своих модификациях теория Графа-Велльгаузена, которая предполагает, что «истинная» история израильского народа не нашла своего отражения в Ветхом Завете, где она искажена, но может быть восстановлена по Гегелю и в действительности была эволюцией от язычества в Израиле, как и у прочих народов («тезис»), к выступлению пророков, учивших о Господе (Яхве) как Едином Боге («антитезис»), до появления в период Вавилонского плена священников, предложивших монотеистический культ Яхве («синтез»).

Нужно признать, что в сфере Священного Писания Ветхого Завета не было такого православного русского ученого, который в одиночку смог бы всесторонне, аргументированно и обоснованно отвергнуть подход западной отрицательной критики. В целом православная позиция была сформирована и убедительно аргументирована, но эта работа велась параллельно несколькими исследователями: в замечательной серии статей Дмитрия Сергеевича Леонардова (1871–1915), посвященной учению о богодухновенности в древней Церкви и на Западе, где он показал, что методология отрицательной критики полностью зиждется на отвержении ими догмата о богодухновенности Священного Писания²²; в работах профессора МДА протоиерея Николая Елеонского (1843–1910)²³; в серии статей профессора Казанской духовной академии Владимира Петровича Рыбинского (1867–1944), в которой рассматривались как история развития западного подхода²⁴, так и надуманность археологической аргументации панвавилонистов²⁵; в работах другого профессора КДА Павла Александровича Юнгерова (1856–1921)²⁶ и у прочих исследователей. В настоящее время в русской библеистике еще стоит задача синтеза этих наработок, с тем чтобы дать целостную картину православного отношения к отрицательной библейской критике Ветхого Завета.

В области Нового Завета отрицательные критические теории, построенные на схеме Гегеля, предложила новотюбингенская (или Баурова) богословская школа в лице Ф. X. Баура (1792–1860), Д. Ф. Штрауса (1808–1874), А. Ричля (1822–1889) и А. фон Гарнака (1851–1930). По Ф. X. Бауру, в ранний период своего существования Церковь не выходила за рамки иудаизма того времени, за исключением веры в мессианизм Иисуса и учения о воскресении мертвых. Это был период, связанный с ап. Петром, -"петринизм» («тезис»). Затем началась деятельность ап. Павла («паулинизм»), который якобы отрицал Ветхий Завет и существенным образом исказил учение Иисуса Христа, увидев в Нем Бога, чему Сам Иисус не учил («антитезис»). Противостояние «петринизма» и «паулинизма» закончилось «синтезом» в виде работ и богословия св. ап. Иоанна Богослова²⁷. В этой схеме ап. Павел представлялся не верным учеником Христовым, а исказителем Его учения, сделавшим крайние выводы из Его проповеди. Исходным пунктом для формирования им «своего» учения стало явление на пути в Дамаск, когда он, болезненный, переживавший религиозный кризис, «объективировал» свои муки и вопль своей совести во внешнем видении. Это видение субъективного характера и стало началом его нового призвания-апостольства. Такой же мечтательный характер имели явления воскресшего Христа апостолу Петру и другим лицам первохристианской общины (см. 1Кор. 15, 4–8). Вывод этих построений Бауровой школы был таков, что «христианство-это миф, обязанный своим возникновением Савлу из Тарса, человеку физически больному и душевно неуравновешенному»²⁸, а учение апостола Павла-синтез различных религиозных философских идей иудаизма, талмудизма, эллинизма, стоицизма и т. д.

И вот именно в области Нового Завета в лице Николая Никаноровича Глубоковского русское богословие возымело титана мысли, который смог не только показать ложность предпосылок и методологических подходов отрицательных библейских критиков, но и тщательно с точки зрения формальной логики проанализировать их многие наработки, а также наглядно и убедительно раскрыть православную экзегезу Писания.

Экзегетический метод Η. Н. Глубоковского может быть охарактеризован как удивительный и убедительный синтез логических рассуждений и укорененности в православном Предании. Используя в качестве отправной точки текст Священного Писания, продираясь через колючие заросли критических учений, а иногда пересекая дикую пустыню различных современных ему рационалистических гипотез, ученый выходит к тому оазису плодотворного и верного понимания Писания, который, как вдруг оказывается, давно удобрен и орошен святоотеческими трудами и Преданием православной Церкви. Но совершает свой путь Η. Н. Глубоковский, используя компас строгой логики и последовательности в рассуждениях, приводя тем самым свои исследования в безупречное соответствие с научными требованиями. «Именно поверхностное использование формальной логики породило в XIX в. разрушительный смерч отрицательной критики в библеистике. И именно логике предстояло теперь восстановить в своем достоинстве разрушенные библеистические ценности, -писал доцент СПбДА архимандрит Ианнуарий (Ивлиев). -Глубоковский обнаружил строгий систематическо-логический подход не только в исагогике; доказательство логической непротиворечивости библейского текста было для него заветной целью и в экзегетике. Непомерная трудность этой задачи, усугубленная тем, что непротиворечивое единство должно было объединить в себе Писание с Преданием, не смущала и не останавливала экзегета»²⁹.

Немалая заслуга Η. Н. Глубоковского заключается в том, что он не только провел апологетический анализ работ западных библеистов, но при этом раскрыл положительное содержание библейского текста. Как точно заметил архим. Ианнуарий, «основной целью научных трудов и преподавательской деятельности ученого было создание систематического библейского богословия. Им руководило стремление сделать так, чтобы “Писание было и производящим источником и объединяющим центром для всех богословских наук”»³⁰.

Эта задача была блестяще решена Η. Н. Глубоковским в тех областях, разработкой которых он занимался. Но одному, даже гениальному, человеку не под силу создать полную систему библейского богословия – это может быть осуществлено лишь в рамках богословской школы. Эта задача стоит сегодня, в наши дни, в числе приоритетных перед русской библеистикой.

В свете описанной выше схемы новотюбингенской школы, весьма популярной в начале XX в., понятно, почему в начале своих библейских исследований Η. Н. Глубоковский избрал в качестве основного направления изучение трудов св. ап. Павла: стояла острая потребность оценить органичность учения ап. Павла для ранней Церкви.

В 1897 г. Η. Н. Глубоковским была защищена докторская диссертация «Благовестие святого апостола Павла по его происхождению и существу» (СПб., 1897), которая стала ядром громадного одноименного исследования в трех книгах³¹. Многочисленные отзывы на это сочинение однозначно говорили о том, что оно стало «чрезвычайным явлением в русской богословской литературе» (проф. М. Э. Поснов)³². Профессор Московской духовной академии М. Д. Муретов (1850–1917) писал, что даже та седьмая часть труда Η. Н. Глубоковского (299 страниц), которая была представлена на соискание докторской степени, «по содержащимся в ней предметам представляет такую полную энциклопедию новейшей литературы, какой до сих пор не имеет ни одна из западноевропейских литератур»³³.

В этом капитальном труде Η. Н. Глубоковский, полемизируя с Бауровой школой, показывает, что учение ап. Павла, расщепленное отрицательными критиками на множество якобы различных идей, на самом деле представляет собой целостную систему и имеет своим источником учение Господа Иисуса Христа. По каждому спорному пункту русский ученый излагает точку зрения отрицательной критики и демонстрирует, что для объяснения учения апостола Павла как чисто человеческого критике приходится или преувеличивать смысл и значение тех текстов и выражений из иудаизма или эллинизма, которые приводятся как основа Павловых писаний, или преуменьшать достоинство и содержание посланий апостола. Путем всесторонней экзегезы Η. Н. Глубоковский доказывает, что в большинстве случаев приводимые в качестве «исходных» тексты поняты в источниках неправильно и имеют иной смысл. Систематизировав учение апостола Павла, он показывает, что между богословием апостола и его мнимыми «источниками» лежит глубокая пропасть. Мысль о противопоставлении «паулинизма» учению Христа и древней Церкви до сих пор встречается в трудах западных богословов. Поэтому докторская работа Николая Никаноровича до сих пор не утратила своей актуальности.

В последующие годы Η. Н. Глубоковский продолжил линию, идущую от его труда над посланием к Галатам: оно стало мыслиться им как первая часть христианской трилогии, составленной из следующих разделов: «Благовестие христианской свободы в Послании св. ап. Павла к Галатам»³⁴, «Благовестие христианской святости в Послании св. ап. Павла к Евреям»³⁵ и «Благовестие христианской славы в Апокалипсисе»³⁶.

Помимо указанной трилогии Η. Н. Глубоковский занимался также исследованиями Евангелий и книги Деяний. Кроме лекций по Новому Завету в СПб ДА (о которых будет сказано ниже), его перу принадлежат две работы, написанные в эмиграции: «Евангелия и их благовестие о Христе-Спасителе и Его искупительном деле» (София, 1932), где он решает синоптическую проблему так же, как и в петербургских лекциях, и «Святой Лука, евангелист и дееписатель» (София, 1933), в которой он видит в спутнике апостола Павла Луке автора Евангелия и книги Деяний.

Другим направлением деятельности ученого было составление подробного текстологического комментария на церковнославянский и русский переводы Евангелий. Поводом к этому послужило обращение в 1892 г. обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева к ректорам духовных академий с просьбой дать анализ неточностей славянского и русского переводов Нового Завета. Ректор СПбДА епископ Выборгский Антоний (Вадковский) поручил эту задачу Н. Н. Глубоковскому, с которой тот справился блестяще. С 1892 по 1897 г. он подал замечания и поправки на тексты всех четырех Евангелий. Рукописный объем труда составил более тысячи страниц, причем в особом экземпляре Нового Завета с широкими полями поправки были сделаны почти к каждому стиху Евангелий!³⁷ (Впоследствии эту рукопись использовал К. П. Победоносцев при составлении собственного перевода Нового Завета.) В этом труде Η. Н. Глубоковский пишет, что был «не склонен следовать примеру новейших критиков, вычеркивающих целые отделы» из новозаветного текста и охотнее подражал «святителю Филарету Московскому, который говорил, что лучше иметь текст более полный». Ученый считал, что следует достигать ясности текста не путем истолковательного перевода или художественного парафраза, а составлением комментария на темные места. Пересмотр перевода на славянский язык он считал делом сложным оттого, что не сохранился оригинальный кирилло-мефодиевский текст, который он предлагал попытаться восстановить³⁸.

Уважительное отношение Η. Н. Глубоковского к Славянской Библии кратко, но очень емко выражено в его небольшой одноименной статье, написанной в 1932 г. в эмиграции в Софии³⁹. «Наша Славянская Библия, -пишет он, -дает органическое объединение Ветхого и Нового Завета, где первый свидетельствует об историческом предуготовлении второго, который описывает уже всецелое, божественное завершение всемирного процесса. Посему вся Славянская Библия по своему идейному характеру оказывается христианской книгой, хотя и различной по силе выражения этой стихии согласно ходу вселенской истории». Глубоковский показывает, что такая «христианизация» правомерна и что здесь нет «пристрастного перенесения позднейшего на раннейшее, которое естественно рисуется подготовляющим и оправдывающим моментом». Это парадоксальное, на первый взгляд, утверждение автор объясняет коренной связью Славянской Библии с греческим переводом Семидесяти (LXX), сделанном в III-II вв. до Р. X. Последний, по его мысли, ценен оттого, что популяризовал «по всему тогдашнему свету персоналистический универсальный мессианизм», нашедший свое раскрытие два века спустя в христианской Церкви, и оттого, что был лишен текстуальной ограниченности, присущей позднейшему масоретскому тексту, в котором «еврейская Библия стала националистически-мессианской». Главное отличие перевода LXX, по мнению Η. Н. Глубоковского, «в персоналистически-мессианском характере пророчеств, которые потом вполне логично и нормально получили христианское применение в отношении личности Господа Искупителя». Ученый подчеркивает, что в этом нет «хронологически-обусловленной тенденциозности», поскольку «в период совершения этого перевода (в Александрии за время от Птоломея Филадельфа до Птоломея III Евергета между 285 и 221 гг. до Р. X.), разумеется, не было христианства даже в более или менее ясном предведении и не существовало специальных мессианских напряжений в предполагаемых производящих кругах», в пользу чего он приводит ряд аргументов. Вывод исследователя таков: «Сопоставление еврейской масоретской Библии и греческого перевода LXX в объективном историческом освещении и беспристрастном толковании научно заставляет меня формулировать в итоге, что греческая интерпретация воспроизводит независимый от масоретского еврейский текстуальный тип"⁴⁰. Это предположение ученого о том, что различия между масоретским текстом и греческим переводом Семидесяти обусловлены их восхождением к разным редакциям древнееврейского текста Ветхого Завета, существовавшим в III-I вв. до Р. X., блестяще подтвердилось в ходе анализа библейских рукописей Мертвого моря, найденных в районе Кумрана в 1947–1952 гг.⁴¹

Из этого смелого, но гениально опередившего свое время утверждения Η. Н. Глубоковский делает справедливый вывод о том, что в таком случае немалую ценность для библеистики представляет перевод Семидесяти наряду со Славянской Библией: «по своему соответствию LXX-ти и славянский перевод получает высокий и широкий интерес» и «приобретает особую религиозно-научную важность как памятник древнейшей библейской традиции и как почтенный свидетель византийско-греческого оригинала для священного Кирилло-Мефодиевского труда». По мысли ученого, важность славянского текста Библии в богослужебном строе Славянских Православных Церквей имеет не только богословское, но и общеславянское значение, сего ради «нельзя сочувствовать, а нужно противиться вытеснению из нашего православного богослужения этого родоначальника и Ангела-хранителя нашего разными националистическими суррогатами, чаще всего вульгарно-грубыми, принижающими божественную выспренность до простонародной ординарности, взаимно разобщающими славянские народы даже в общественной молитве, а тем самым ослабляющими всех братьев-славян и ведущими к внешней и духовной подневольности»⁴².

Вопрос о Славянской Библии в качестве одного из основных вопросов русской библеистики XIX – начала XX века Η. Н. Глубоковский характеризовал в своем оригинальном труде, посвященном попытке анализа состояния русской богословской науки в XIX – начале XX века, «Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии». Титанический по своему замыслу и блестящий по воплощению, этот труд до сих пор является прекрасным путеводителем по извилистым путям русской академической богословской науки XIX – начала XX века⁴³.

Особым направлением деятельности ученого была забота об улучшениях в сфере духовного образования. На протяжении нескольких лет в начале 1890-х годов он указывал в своих отчетах на низкий уровень экзаменующихся, причиной чего видел дефекты в процессе семинарского образования. Начальствующие приняли отчеты «неблагосклонно» и Η. Н. Глубоковскому было предписано представить свою программу по Писанию Нового Завета для семинарий, что и было им сделано в 1895 г. Одновременно он направил в Учебный комитет особую записку, которая «навлекла на автора неудовольствие», однако впоследствии возымела действие и стала основой для пересмотра Учебным комитетом семинарской программы по Священному Писанию⁴⁴. Одна из важнейших мыслей этой записки до сих пор сохраняет свое значение для богословия и гуманитарных наук в целом: «Лектор должен давать цельное, закругленное и научно обоснованное понятие о предмете, почему надо говорить не столько о фактах во всех их подробностях (предполагая их в главнейшем известными своим слушателям), сколько извлекать мысли из фактов. Вместе с сообщением студентам точных сведений следовало бы воспитать в них твердый навык к самостоятельной научной работе в области новозаветной экзегетики, чтобы после им приходилось лишь применяться к частнейшим вопросам и обогащаться со стороны фактического материала, но не колебаться насчет принципиальной, научно-православной точки зрения»⁴⁵.

В мае 1896 г. Η. Н. Глубоковский был приглашен в качестве члена образованной при СПбДА Комиссии «для рассуждения о желательных изменениях в действующем академическом Уставе». Сюда профессор подает записку, изданную позже под названием «К вопросу о нуждах духовно-академического образования⁴⁶.

В ней он обозначает проблемы, которые до сих пор дают о себе знать в системе духовного образования. Прежде всего – это огромное количество разнопрофильных предметов и отсутствие специализации, в результате чего творческие силы студентов гибнут, перегруженные потоком информации, трудным для восприятия и осознания. Однако, как резонно замечает Николай Никанорович, все богословские дисциплины настолько взаимосвязаны между собой, что если пойти по пути введения в духовных школах специализации в привычном для светских учебных заведений смысле, то такое образование в богословской сфере будет однозначно ущербным. Поэтому «нужно принимать во внимание индивидуальные особенности, почему каждый человек чувствует склонность и имеет способность лишь к известным предметам. <…> Все приведенные наблюдения и соображения убеждают меня в том, что для студенческих занятий была бы желательна бóльшая »сосредоточенность«. На этом термине я делаю специальное ударение, чтобы отличить его от специализации, которую совсем не защищаю и не подразумеваю. Полагаю, что-в строгом смысле-последняя всего менее дозволительна. По самому существу богословского знания в нем все так неразрывно связано, что замыкаться в слишком тесном кругу было бы крайне опасно, поскольку это способствовало бы образованию узкой односторонности, а в научном отношении вело бы к ограниченной недальнозоркости и мелочной скрупулезности, весьма гибельной для научного знания. <…> Но сосредоточенность-совсем другое дело. Она ничуть не мешает основательному знанию, а только объединяет его и потому созидается на нем. Она заботится только о том, чтобы свои научные занятия каждый студент мог свести к одному знаменателю и располагал их с осмысленной и понятной для него систематичностью»⁴⁷.

Достичь такой сосредоточенности можно путем самостоятельного написания студентами специальных работ, прежде всего-кандидатских диссертаций. Полезна будет, с точки зрения Глубоковского, и возможность выбора студентом интересующих его предметов из ряда альтернативных. Для этого профессор предложил тщательно разработанную им схему преобразований учебного процесса⁴⁸.

* * *

Предлагаемые ныне российской аудитории лекции Η. Н. Глубоковского по Священному Писанию Нового Завета, читавшиеся в Санкт-Петербургской духовной академии, не только прекрасно вписываются в научную деятельность профессора как библеиста, но и хорошо демонстрируют его методологию как экзегета.

Замечательна вводная часть лекций, значение которой нельзя понять, если не учитывать общего характера отрицательно-библейского подхода. Η. Н. Глубоковский отвергает возможность изучения новозаветных Писаний как продукта человеческого разума, как обычного литературного источника. «Нашему рассмотрению подлежат хотя также письменные памятники, но священные, -это литература, но уже не profana, а sacra. Поэтому она выходит за пределы нашего суда и выше человеческой критики, ибо составляет предмет благоговейного поклонения людей, стремящихся к возможно верному ее пониманию и возможно полному и всестороннему усвоению»⁴⁹. Тем самым Николай Никанорович выразил основной принцип православного изучения Священного Писания как собрания богодухновенных книг: «Священное Писание есть Слово Божие и, как такое, может быть понятно только тому, кто рожден от Бога», поскольку для этого надобны очи веры⁵⁰. «Отсюда и основное правило истолкования священных книг вообще и новозаветных в частности должно заключаться в признании, что сообщенное от Бога и может быть раскрыто только Богом; экзегет постигает лишь в той мере и силе, насколько дает ему Господь, так что ведение Писания есть собственно дар Троицы»⁵¹.

Как и многие другие русские исследователи, Н. Н. Глубоковский обращал внимание на то, что «протестантская экзегетика исходит из ложного и одностороннего начала, почему ее метод и выводы ни в малейшей степени не могут быть для нас обязательны»⁵². В каких же случаях могут быть полезны исследования отрицательных библейских критиков для православного экзегета? – Исходя из основной задачи православного изучения Писания «в возможной мере постичь мысль священного писателя, приблизиться к ней и уловить ее в первоначальной чистоте»⁵³, протестантские комментаторы могут быть полезны «преимущественно и иногда исключительно в филологическо-литературном отношении и при исследовании подлинного текста <…> когда в последнем случае они ни на шаг не отрываются от исторических фактов и не ломают и не перетолковывают их ради излюбленных тенденций»⁵⁴.

В заключение этих рассуждений Η. Н. Глубоковский высказывает важнейший принцип, которым порой пренебрегают современные исследователи Библии, особенно Ветхого Завета, сталкивающиеся с теориями, исходящими из заведомо нехристианских принципов (например, современные разновидности упомянутой выше документарной теории Графа-Велльгаузена), и в силу большого распространения этих теорий в западной науке пытающиеся как-то согласовать их с православным подходом, а в противном случае требующие предоставить подробное опровержение этих построений. Но православный исследователь вовсе не обязан по каждому пункту спешить опровергать ту или иную деталь отрицательно-критической теории, ибо, говорит Η. Н. Глубоковский, «отвергая протестантские экзегетические принципы, мы будем устраняться и от систематической полемики»⁵⁵. Задача православного экзегета-положительное раскрытие библейского учения, а не бесплодные споры⁵⁶.

Далее Николай Никанорович излагает общее введение в новозаветные книги, делая ряд ценных замечаний относительно формирования канона Нового Завета. Он окончательно оформился только к VI в. по Р. X., однако это ни в коей мере не дискредитирует новозаветные книги, поскольку «апостольские писания начали соединяться при самом их появлении, а потому они не могли затеряться; <…> эта работа производилась еще при жизни священных писателей и на глазах других апостолов, посему не могло быть принято что-нибудь подложное; <…> при составлении свода священных памятников новозаветной письменности наблюдалась строгая осторожность и производилось тщательное выделение аутентичного от поддельного, так что никакая низкопробная фальсификация не могла проскользнуть в канон»⁵⁷. Эти выводы Η. Н. Глубоковский строит на последовательных логичных рассуждениях, отталкиваясь как от текста Писания, так и от истории ранней Церкви.

Подходя к изучению собственно евангельских текстов, Η. Н. Глубоковский подробно дает методологически важное определение письменных Евангелий как текстов, преследующих ту же цель, какую преследовал и Господь Иисус Христос в своей деятельности: их задача-донести до людей благую весть об искуплении их от греха через Христа⁵⁸. Значит, справедливо делает вывод ученый, «Евангелия <…> не труд чисто исторический и биографический, дающий подробно-детальное и всесторонне-обстоятельное изображение личности Господа»⁵⁹. Детальная полнота даже и не нужна при правильном воззрении на Личность Спасителя, поскольку каждый момент Его земной жизни был актом выполнения особой миссии. «Отсюда вывод: Евангелие – не погодная летопись и не биография, а целостное изображение дела Христова. <…> Поэтому жестоко погрешают все исследователи, прилагающие исключительно историко-жизнеописательный шаблон и к нему примеривающие и насильственно подгоняющие наши евангельские записи»⁶⁰.

Рассматривая синоптическую проблему, Николай Никанорович не только приводит основные гипотезы древности и современной ему науки, но предлагает свое, основанное на вышеуказанном понимании сущности Евангелий, решение: сходство и различие текста у синоптиков обусловлено единством церковного Предания, которое по-разному изложено евангелистами в зависимости от их конкретных задач и нужд церквей-адресатов. При этом Евангелист Марк «знал труд» Евангелиста Матфея, «но не копировал его рабски и чувствовал за собой право дозволять изменения и отступления, считая себя не менее достоверным свидетелем жизни и дел Господа по авторитету очевидца их – ап. Петра»⁶¹, а «Лука редактировал существовавший ранее синоптический текст Матфея и Марка, как последний сделал это с первым»⁶². Эти утверждения Η. Н. Глубоковский подробно обосновывает исходя из того, что каждое из синоптических Евангелий является результатом взаимодействия Божественного Духа и человеческой мысли с целью выразить в соответствии с человеческими потребностями речи и дела Господа. Все синоптические евангелисты «были одинаково сведущими в своем предмете и, пользуясь один другим, нимало не обязывались через это всеми своими познаниями. <…> Это не исключает зависимости синоптиков и легко примиряется с отеческой идеей равноправности каждого из них в свидетельстве о Христе»⁶³.

В итоге Η. Н. Глубоковский показывает, что благодаря своеобразности каждого из евангельских повествований «четверица наших Евангелий исчерпывает все возможные пути и не оставляет без сродного благовествования ни одного периода жизни, ни одного запроса человеческой природы на всем протяжении мировой истории и при всем разнообразии рас и индивидуальностей»⁶⁴.

Далее в ходе своих лекций Η. Н. Глубоковский на материале каждого Евангелия подробно рассматривает вопросы авторства, содержания, языка, времени и места написания и издания, адресата и повода к написанию, а также цели написания каждого из благовествований. Для каждого Евангелия Η. Н. Глубоковский проводит богословский анализ содержания, попутно поднимая и решая множество менее значительных по масштабам, но не по своей важности, богословских проблем.

Можно с уверенностью утверждать, что настоящее издание лекций профессора Η. Н. Глубоковского не только является замечательным памятником русской богословской мысли рубежа ХИХ-ХХ вв., но и послужит прекрасным руководящим пособием по библейским занятиям для современных исследователей, поскольку данная работа, будучи отчасти устаревшей в отношении фактического материала, представляет собой прекрасный образец православной методологии-подхода к изучению Священного Писания, вооруженного ясностью мысли и укорененного в Предании Церкви.

Священник Димитрий Юревич, кандидат богословия, преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академи