Малоизвестные западные проповедники IV века ^*

Сын знатных родителей (отец его, по имени также Амвросий, был praefectus praetorio в Галлии, управляя в то же время Испанией, Британией и частью северной Африки), Амвросий родился около 335–340 гг., по одним в Лионе, по другим – в Трире, где была резиденция галльского префекта в IV в., вместе с братом Сатиром получил самое лучшее светское образование в Риме, куда по смерти отца переселился вместе с матерью, сестрой и братом; красноречие изучал под руководством знаменитого оратора, префекта Симмаха. Затем был сначала адвокатом в Риме, а потом, еще в молодых летах, в 370 г. получил высокий пост консульского префекта (consularis) Лигурии и Эмилии (теперешние области Милана, Генуи, Пармы, Модены и Болоньи), резиденцией которого был Милан. В 374 г. умер здесь епископ Авксентий. В это время борьбы православия с арианством, избрание нового епископа сопровождалось страшными, иногда кровавыми смутами, так как каждая сторона хотела иметь епископом своего приверженца. Во время выборов преемника Авксентию, Амвросий по званию представителя гражданской власти пришел в церковь, где происходили выборы, чтобы наблюсти за порядком. Желая предупредить бурные смуты, Амвросий взошел на епископскую кафедру и сказал к народу речь, в которой убеждал его не оскорблять святости места беспорядками и мирно, благоразумно решить предстоящий ему вопрос. Увидев Амвросия на епископской кафедре, один ребенок воскликнул: «Амвросий – епископ!» Народ, дотоле не помышлявший об епископской кандидатуре Амвросия, принял голос ребенка за указание Провидения; самая речь Амвросия, только что произнесенная, служила доказательством его кроткого, истинно пастырского характера и его учительных способностей и, таким образом, префект избран был в епископа. Напрасно Амвросий отказывался, ссылаясь на то, что еще не крещен, стараясь набросить тень на свою частную жизнь, напрасно, наконец, думал спастись бегством: народ настиг его за городом и привел в церковь. Уступая любви к нему народа, Амвросий крестился, в семь дней прошел все низшие церковные степени и был посвящен в епископа, имея 34 года. Император Валентиниан, уважавший его за мудрое гражданское управление, с радостью утвердил выбор народа.

Об Амвросие, как и о многих других епископах этого славного в истории церкви неразделенной века, следует сказать, что он благоустраивал и назидал церковь столько же своими доблестным и высоким нравственным характером, своею личностью и деятельностью, столько и своим пастырским учительством. В это время сильного религиозного возбуждения с одной стороны и великих общественных бедствий западной империи с другой, религиозные интересы имели такое преобладающее значение в жизни общества и народа, что епископ, особенно епископ такого города, как Милан, имели громадное влияние на жизнь и народную-общественную, и на жизнь государственную. Тем большее влияние должен был иметь на эту жизнь такой епископ, как Амвросий, близкий к государями, в силу своего происхождения и своих прежних заслуг, благоговейно и высоко чтимый всеми за свою непорочную жизнь и святость, за свою пастырскую мудрость и ревность, не знавшую послабления к порокам сильных мира, как и к порокам народа. Будучи близким к трону при трех императорах – Грациане, Валентиниане II и Феодосии, он этим своим значением пользовался со всей ревностью и с полным успехом для блага церкви, которой грозила большая опасность как со стороны арианства, так еще более со стороны язычества, сделавшего в это время последнюю попытку к восстановлению себя в качестве религии государственной – в лице римского префекта Симмаха, первой знаменитости своей эпохи, языческого первосвященника, сенатора, первого оратора своего века, человека, которому при жизни воздвигнуты были монументы в Риме и Константинополе. Когда по приказанию Валентиниана, по проискам его матери Юстины, к Амвросию явился трибун с требованием уступить арианам одну из церквей города, Амвросий отвечал в письме к императору: «если ты потребуешь от меня того, что мне принадлежит, – имения, денег, я отдам охотно, хотя все это не мне принадлежит, а бедным. Но то, что принадлежит Богу, не принадлежит императору. Если ты заключишь меня в оковы, это будет радостью для меня. Я не сделаю ограды для себя из народа, я не буду обнимать алтарь, умоляя о даровании мне жизни; мне приятнее умереть, защищая алтарь Господень. Епископ не может быть предателем церкви». Когда посланы были воины, чтобы силой взять церковь и, в случае сопротивления, схватить епископа, строгий, исполненный священного достоинства вид, с каким Амвросий угрожал им гневом Божиим за восстание на церковь, кротость, с которой он отдавался в их руки, обезоружила посланных, и они отказались исполнить волю пославших, подобно слугам фарисеев, не смогшим взять Иисуса Христа. Император Феодосий, которого Амвросий лишил церковного общения и подверг епитимье, как последнего мирянина, смиренно покорился его воле и говорил о нем, может быть, не совсем справедливо по отношению к другим епископам, что Амвросий – единственный человек, который по праву носит звание епископа. Затем, с именем Амвросия соединяется благоустроение богослужения в западной церкви, в особенности улучшения церковного пения и развития монашества, в пользу которого Амвросий увлекал своими речами общество и которому покровительствовал как иерарх.

Амвросий принял епископское служение, не будучи подготовлен к нему, не обладая знанием христианского учения в должной полноте. Опытный юрист, хороший светский оратор, хороший гражданский администратор, сделавшись церковным учителем, он должен был в то же время сам учиться. «Я с трибуны взят к священству, говорил он, и должен учить тому, чему сам не учился. Сделалось так, что я начал прежде учить, чем учиться». Под руководством пресвитера Симплициана, он принялся за изучение св. Писания, творений восточных учителей – Оригена, Василия Великого, Григория Богослова. Но как ни легко ему давалось, при его общем развитии и научном образовании, это христианское самообразование, тем не менее оно никогда не могло вполне заменить того своевременного, с малолетства и в течение многих лет юности методически последовательного и систематического христианского образования, которое, и при наличности всех других потребных церковному учителю качеств, одно может дать ему высшую компетентность христианского знания и силу оригинально-самобытного продуктивного творчества христианской мысли. Потому-то в его сочинениях вообще, и в частности в его проповедничестве, не находят той полноты и глубины христианского знания, какой можно было бы, по-видимому, ожидать от столь знаменитого пастыря. Его сочинения в значительной степени имеют характер подражательный или прямо компилятивный, в них мало той оригинальной самобытности в учении и в знании, которыми запечатлена учительная деятельность великих учителей церкви восточной. Проповедует он ревностно и постоянно, искусный в слове, еще в светском звании [известный] оратор, он не затрудняется ни в выборе предметов, ни тем более в изложении; но содержание его проповеди немного представляет оригинального творчества мысли, хотя и всегда назидательно, хотя и увлекает слушателей как прелестью стилистических и вообще ораторских внешних достоинств, так и задушевностью, глубиной и силой чувства. Затем, жизнь его была до такой степени переполнена практическими заботами, борьбой с ересью и язычеством, что ему слишком мало оставалось свободы для дальнейшего саморазвития в области христианского знания, которое бы самоусовершенствование привело, наконец, к полной самобытности и оригинальному творчеству в сфере теоретических христианских идей. Учение о высоком достоинстве христианского девства, о чем мы скажем ниже, едва ли не единственный предмет учения, в котором он оригинален и самобытно силен. Вообще же со стороны содержания проповедь его стоит почти на одном и том же уровне во все последующее время его проповедничества, не богатеет, не нарастает с течением времени, не делается глубже и основательнее. Во всех своих сочинениях он более красноречив и плодовит, чем основателен и глубок.

За всем тем в сочинениях и проповедях Амвросия много поистине прекрасного и высокого, выдвигающего Амвросия, как учителя, из ряда современных ему пастырей западной церкви и ставящего его по степени значения и достоинства наряду с Августином и Иеронимом. Эта лучшая сторона его сочинений и проповедей является, отчасти, как плод его ораторского таланта и его до-христианского юридического, словесного и гуманитарного образования, отчасти, как плод его личного темперамента и характера и христианского нравственного саморазвития.

Симмах недаром с особенной любовью и заботливостью занимался риторическим образованием даровитого от природы юноши, хотя и не подозревал того употребления, какое Амвросий сделает впоследствии из приобретенных от него познаний. Еще до принятия христианства Амвросием не что другое, а именно искусство красноречия, его уменье вести судебные процессы, обратили на него внимание императора и доставили ему высшую гражданскую должность. Его прежняя деятельность гражданского юриста не повредила ему, когда ему пришлось быть оратором христианским, потому что его мысль и чувство и прежде не были особенно привязанными к мирскому; а затем, благодаря влиянию своей матери и сестры, Амвросий от природы склонный к всему возвышенному, уже пред принятием епископства одушевлен был искренним благочестием и ревностью о Христе. Это глубоко проникшее ему в душу чувство благочестия послужило прочным основанием, на котором его ораторский талант, уже развившийся и созревший в его гражданско-юридической практике, получил твердое и прочное направление в смысле исключительно христиански-религиозном. И сделавшись христианским епископом, Амвросий не перестал быть оратором, но уже не языческим-мирским оратором, а оратором христианским, церковным; в нем сохранился, приобретенный языческим образованием и гражданско-юридической практикой, навык к художественным формам речи и к изяществу выражения, находчивость, цепкость и известная сила мысли; но к этому теперь присоединилось нечто, чего отнюдь не было в его прежнем ораторстве: место низменных житейских интересов мирского быта, которым посвящались его адвокатские речи, заступили высшие интересы духовно-нравственного бытия, пробуждавшие в ораторе такую силу убеждения, что слово его сделалось не просто талантливым осуществлением правил словесного искусства, но явлением духа и силы. Постоянное близкое обращение с высшими в государстве людьми, к чему давало повод и его происхождение и его прежнее гражданское положение, развило в нем смелость и прямоту в его пастырской и церковно-учительской деятельности. Постоянное занятие христианским самообразованием, изучением христианской литературы, восполняло недостатки в его познаниях, хотя, с другой стороны, отозвалось и вредно на его деятельности, так как, изучая сочинения Дидима, Оригена и других, он вместе с их достоинством усваивал безотчетно и их недостатки, парализовавшие его собственную производительность в самобытном направлении, которая без этого влияния, может быть, была бы лучше, нежели какою является в действительности. Из всех этих обстоятельств возникают следующие достоинства сочинений и проповедей Амвросия. Основной мотив его проповеди составляет обаятельная, невольно увлекающая слушателей сердечность и задушевность, теплота, искренность и непосредственность мысли и чувства, – вообще те свойства, которые являются не как плод эрудиции, глубокомыслия или остроумия, а как естественное и непосредственное выражение свойств  благородной и святой души проповедника. Это свойство, которое и вообще должно быть высоко ценимо в церковном ораторе, как нельзя более отвечало потребностям его паствы, уровню умственного развития и религиозного понимания современников Амвросия. Глубокомыслие и утонченное диалектическое остроумие Григория Богослова едва ли бы могло иметь для них всю свою цену. Затем, рассуждая о чем бы то ни было, Амвросий говорит, хотя и в пределах почти элементарного рассмотрения предмета, легко, иногда поверхностно, но при этом всегда обнаруживает  наклонность как в выборе предметов речи, так и в их применении приспособляться к обстоятельствам времени, и то, что он говорит, более или менее имеет непосредственное отношение к слушателям, излагается в уровень с их пониманием. Далее, высокое достоинство речей Амвросия составляет их изложение – изящество, художественная прелесть речи, правильность языка, редкая и необычайная в этот так называемый свинцовый век латинской литературы. Слог его легкий, плавный, живой; периоды полны ритма, округлены, разнообразны, фраза отборная, выразительная. Он любит также речь сентенционарную, любит в сжатой и краткой, не аргументированной фразе сказать возможно более; нередко целая речь его состоит из небольших, тщательно обделанных, так сказать, мозаических частичек, искусно соединенных в одно целое. Эта изящная легкость, как в содержании, так и в языке, делающая речь проповедника общепонятной и общедоступной, составляет удел немногих и редких проповедников. К этому, наконец, следует прибавить, что проповедь его всегда, хотя и без нарочитой педантической заботливости, методически последовательна и стройна, как речь хорошо образованного человека, который и без нарочитой заботы не может мыслить и вести речь  беспорядочно.

Из всех указанных качеств проповеди Амвросия образуется особый в проповеднической литературе тип, имеющий в последующее время многочисленных представителей, один из постоянных наиболее целесообразных типов христианского учительства, который, по имени его главного представителя, может быть назван амвросианским. Он, как видно из сказанного выше, характеризуется тем, что содержание его, не возвышаясь над обычным уровнем понимания и развития слушателей, не предоставляя оригинального творчества в области мысли, основывается не столько на отвлеченной деятельности мысли проповедника, сколько на его нравственных качествах и на его ревности о нравственном преуспеянии пасомых, достигаемом христиански-ораторскими приемами изложения, чуждыми искусственной деланности и основанными единственно на высоком умственно-нравственном развитии проповедника. Внешнее построение в нем основывается не столько на риторических законах, сколько на непосредственной ассоциации идей человека хорошо образованного, а потому неизбежно мыслящего последовательно и логически стройно, а изложение, как ораторское, художественно. Обращаясь к более подробному изучению творений Амвросия, мы остановимся, во-первых, на их содержании. Слабую сторону его в этом отношении составляет, прежде всего, объяснение св. Писания. От Оригена и других Амвросий усвоил привычку находить в Писании троякий смысл: прямой-исторический, моральный и таинственный. Исторический и буквальный смысл св. Писания он оставляет неприкосновенным, считая его не нуждающимся в особенных толкованиях, и пользуется им для толкования морального, что со стороны проповедника, конечно, вполне целесообразно. Словами текста он пользуется для нравственного приложения везде, где представляется к тому возможность. Но обращаясь затем к смыслу таинственному или аллегорическому, он весьма часто поступает совершенно произвольно и нецелесообразно. Сообразно методу греческих аллегористов, предметом иносказательного таинственного толкования для него служит Ветхий Завет. В то время было принято за правило в каждой его части видеть прообразы христианских идей и событий. Амвросий из рассказов Ветхого Завета прежде всего мистически объясняет те, которые, как, например, опьянение Ноя, сожительство Авраама с Агарью, прелюбодеяние Давида с женой Урии, кровосмешение Лота и другие, понимаемые в смысле буквальном, оскорбляют нравственное чувство. Объясняя эти факты иносказательно, Амвросий с одной стороны охраняет от соблазна самих верующих, с другой хочет отнять повод к глумлению со стороны язычников и манихеев. Затем библейские рассказы, которые ничего, кроме факта, не содержат, казались Амвросию слишком простыми и бесплодными, и он находил нужным объяснять их иносказательно. Так он поступает с описанием Ноева ковчега, женитьбы Исаака, приключений в жизни Иосифа и т. п. Но не довольствуясь этими объяснениями, он берет себе за образец Филона, и в этом случае его аллегорические объяснения заходят так далеко, как ни у одного из отцов церкви. Это особенно видно из его толкования на 119 псалом ² в 22 речах. Влиянию Филона же Амвросий обязан другим, еще более редким способом толкования, так называемым тематическим, по которому в одной какой либо добродетели или поступке того или другого патриарха должны заключаться и все другие добродетели или поступки: например, в принесении Авраамом в жертву Исаака выразилась его мудрость – веровать в Бога, праведность – принесение Богу того, что от Него получено, благоразумие, состоявшее в том, что он сумел победить в себе отеческую любовь и сострадание рассудком, умеренность – уменье соблюсти в исполнении этого дела должную меру благочестия и порядка и т. д. Как ораторский прием, такой способ толкования имеет свое значение, хотя и влечет за собою натяжки; но, как вид экзегезиса, он не имеет достоинства в христианском смысле, представляя один из видов экзегезиса чисто иудейского.

Догматический элемент в сочинениях Амвросия встречается нечасто, и когда встречается, то в виде полемики против еретических заблуждений. Этому элементу посвящено сочинение о таинствах (de mysteriis), в котором опровергаются неправильные понятия неофитов о крещении и тайной вечери, две книги о покаянии (de poenitentia, libri duo), опровергающие учение новациан, о таинстве воплощения Господня (de incarnationis dominicae sacramento), где опровергается учение ариан и аполлинаристов. В этого рода сочинениях доказательства его нередко слабы и малозначительны, хотя красноречиво изложены.

Гораздо большую цену имеет нравоучительный элемент в его сочинениях. Его антропологические понятия и основоположения нравственного учения представляют ту золотую середину между существовавшими в его время учениями, которая очень часто составляет настоящую истину. Он устанавливает, в деле вечного спасения людей и получения милости Божией, взаимодействие Божественной благодати, с одной стороны, и свободной воли, с другой. Впрочем, встречаются отдельные места в его сочинениях, где он все благое в человеке приписывает единственно благодати Божией, как единственной действующей причине. От грехопадения прародителей он производит только наклонность к греху (libricum delinquendi) и считает человека повинным наказанию лишь за грехи, происшедшие от него самого. Высшим источником нравоучения Амвросий считает св. Писание, которое не только дает известные заповеди и запрещения, но в примерах указывает, что именно повелевается, запрещается или дозволяется, почему все, что не встречается в нем как учение или пример, не может быть дозволено христианам, хотя, конечно, он отнюдь не думает, что все то, что содержится в св. Писании, дозволено христианам и есть их долг. Требование нравственности от христиан составляет преобладающую над всем тенденцию сочинений Амвросия. В этом отношении он часто развивает очень хорошие, основанные на знании мира и человеческого сердца, мысли, и почти все его нравственные увещания полны силы и убедительности. Особенно важное значение он придает нравственности аскетической и монашеству своего времени. Непорочное девство и совершенное воздержание от брака для него – высшая ступень добродетели, и никогда он не говорит так горячо и красноречиво, как когда выставляет образец девства. Большая часть его рассуждений, образовавшихся из проповедей, посвящена этому предмету: о девстве, к Марцеллине (de virginibus ad Marcellinam sororem libri tres), о вдовах (de viduis), прославляющее преимущества безбрачного чистого вдовства и отрицающее вступление во второй брак, о девстве одна книга (de virginitate liber unus), об установлении девства (de institutione virginis ad Eusebium), увещание к девству (exhortatio virginitatis); о падении девы посвященной (de lapsu virginis consecratae).

К этому следует прибавить, что нравоучительные увещания в изобилии рассеяны и во всех прочих его сочинениях, так что Амвросий может быть признан проповедником-моралистом по преимуществу, если не исключительно; так понимал свою заслугу и сам Амвросий. Самое сочинение о должностях (de officiis), которое главным образом дало ему почетное место в истории христианского нравоучения, есть собрание основоположений морали и правил жизни и деятельности для клира, хотя и не систематическое изложение христианского нравоучения в его полном составе. В этом последнем отношении гораздо большее значение имеет Августин.

Особым характером отличается содержание речей Амвросия надгробных и похвальных: две речи на смерть брата своего Сатира (de excessu fratris sui Satyri libri duo), сказанные в 379 г., из которых в первой изображаются добродетели и заслуги брата, а во второй ( – de fide resurrectionis) излагаются основания утешения в этой потере; речь надгробная императору Валентиниану (consolatio de obitu Valentiniani junioris), сказанная в 392 г. в Милане, при погребении Валентиниана; речь на кончину императора Феодосия (oratio de obitu Theodosii), сказанная в присутствии императора Гонория в 395 г., и, наконец, слово по случаю обретения мощей мучеников Гервасия и Протасия (sermo de inventione corporum Gervasii et Protasyi martyrum). Для этих речей Амвросий, как это и естественно ожидать по ходу его образования, берет себе за образец известные надгробные и похвальные речи Василия Великого и Григория Назианзина. С одной стороны, горячее чувство любви к брату, уважения к почившим императорам, столь дружественно к нему расположенным, и благоговение к святым мучениками, с другой стороны, восприимчивость Амвросия и его способность быстро и легко усваивать себе свойства избранных образцов были причиной того, что эти проповеди являются наиболее красноречивыми и ораторскими из всех проповедей Амвросия.

Из прочих его сочинений шестоднев (hexaemeron) составлен по шестодневу Василия Великого, с присоединением простого перевода из Оригена. В сочинениях: о рае (de paradiso liber unus), о Каине и Авеле (de Cain et Abel), образовавшихся, вероятно, из проповедей же, содержание в значительной степени заимствовано из Филона и состоит из аллегорических толкований. В сочинении об Аврааме (de Abraham libri duo), образовавшемся из речей к оглашенным, проповедник держится почти исключительно исторического повествования и старается представить Авраама идеалом благочестия. В другом сочинении, образовавшемся из речей к оглашенными, об Исааке и душе (de Isaac et anima liber unus), он, напротив, уже аллегоризирует, находя в браке Исаака и Ревекки образ соединения души с словом. В сочинении: о благе смерти (de bono mortis), также образовавшемся из речей к оглашенным, он дает апологию смерти. Сочинения: об удалении от мира (de fuga saeculi), об Иакове и жизни блаженной (de Iacobo et vita beata libri duo) и o патриархе Иосифе (de Iosipho patriarcha), автор говорит с увлечением об отречении от мира, о блаженстве будущей жизни, об Иосифе, как образце нравственной чистоты. В них мало аллегоризирования и они принадлежат по преобладающему содержанию к разряду сочинений нравоучительных. Таковы же речи: об Илии и о посте (de Elia et jejunio), о Навуфее (de Nabuthe Jesraëlita – направлено против корыстолюбия богачей), о Товии (de Tobia – предостережение от блуда), об Иове и Давиде (de interpellatione lob et David libri quatuor) – с рассуждением о страдании праведника и о силе греха, счастья злых и несчастья добрых, но в них он уже в большей мере предается аллегории, чем в сочинениях, исчисленных выше. В толковании на двенадцать псалмов (enarrationes in XII psalmos), где опять чаще говорит Ориген, чем сам Амвросий, опять, вследствие этого, наряду с нравоучениями самого Амвросия является во всей полноте оригеновская аллегория. То же самое в объяснении псалма 118 (expositio in psalmum CXVIII), состоящем из 22 рассуждений, б. ч. о предметах посторонних тексту псалма, вместо того, чтобы развивать практически богатый материал, содержащийся в самом псалме; в объяснении Евангелия от Луки (expositio evangelii secundum Lucam, libri decem) опять встречаемся с заимствованиями у греков и с неизбежной вследствие этого аллегоризацией, сопровождаемой, впрочем, нравоучительными увещаниями.

Хотя все гомилетические произведения Амвросия (за исключением речей надгробных и похвальных) дошли до нас в виде рассуждений, каковой вид дан им самим Амвросием, тем не менее нет никакого основания сомневаться, что первоначальная форма этих рассуждений была чисто проповедническая, что прежде, чем быть изложенными в виде рассуждений, они были произнесены в храме изустно. Несмотря на все изменения, дополнения и усовершенствования, какие сделаны в них автором, осталась неприкосновенною их гомилийная основа, и они именно имели вид гомилий Оригена, которыми Амвросий пользовался обильно и для самого их содержания. Таковы именно его объяснения на книгу Бытия, на псалмы (expositiones in Psalmos) и на Евангелие от Луки (expositiones in evangelium secundum Lucam). Самому толкованию текста предшествуют в каждом из этих сочинений общие рассуждения, посвященные указанию достоинства и значения объясняемой книги и характеристике её. Затем следует само объяснение стиха за стихом каждой главы, перемежающееся эпизодически аллегорическими рассуждениями и в соответственных местах – нравоучениями. Эти libri толкований, более или менее значительного объема, заключаются оставшимися от прежней проповеднической формы славословиями. О систематическом расположении мыслей в этих видоизмененных гомилиях не может быть, конечно, и речи. Гомилии, не относящиеся к толкованию целых книг, а объясняющие лишь отдельные изречения, без сомнения, следовали за библейскими чтениями на богослужении. То же следует сказать и о речи против арианского епископа Авксения, сказанной именно на дневное чтение из Лк.19:38 и Гал.2; подобным образом и похвальная речь Сатиру приурочивается к предшествовавшему чтению Пс.86-го.

Более упорядочены, хотя еще далеки от полного осуществления правил ораторской логики, те речи первых времен епископства, в которых автор твердо держится определенного предмета, обозначенного в заглавии: de virginibus, de viduis, de virginitate, de institutione virginus, exhortatio virginitatis, de lapsu virginis consecratae. Три последние сочинения, по проповедническому обычаю, заканчиваются молитвой, которая в сочинении de institutione virginia очень длинна. Вполне правильное, систематическое построение имеют речи надгробные и похвальные. В них есть вступление, изложение (expositio) и заключение. Тем не менее и здесь проповедник нередко уклоняется от главного предмета речи. Так, в похвальном слове императору Феодосию есть очень длинный эпизод, в котором оратор рассказывает, как мать императора Константина Елена (о которой, в свою очередь, говорится пространно) нашла крест Иисуса Христа, как она один гвоздь из него употребила для узды лошади своего сына, а другой – для своей короны; что все это означало, как церковь этому радовалась, а иудейство было посрамлено, как своим поступком с уздой Елена, как бы по внушению Св. Духа, сказала всем императорам: «не будьте как лошадь или вол». Насколько длинны или кратки были речи Амвросия в их первоначальном виде, при произнесении, трудно сказать, так как он позже переработал их, как сказано, в рассуждения, которые своим объемом далеко превосходят обычные размеры проповеди. Три надгробные слова, сохранившиеся по-видимому в своей первоначальной форме, умеренного объема; лишь второе из них – de fide resurrectionis – имеет объем рассуждения. Речь против Авксентия очень большого объема.

В отношении языка и изложения Амвросия сравнивают с Цицероном, иногда даже ставят выше его. Хотя такое суждение имеет характер преувеличения, тем не менее язык сочинений Амвросия для его времени, так называемого свинцового периода латинской литературы, когда особенно в христианских сочинениях господствовали барбаризмы и неологизмы, очень хорош, даже изящен. Изложение, или склад речи также носит на себе следы превосходного риторического образования. Речь его всегда проникнута серьезным достоинством, приличествующим предмету речи; степень ораторской силы видоизменяется соответственно характеру предмета. Уже Августин в «Исповеди» замечает, что слог Амвросия то низкий, то средний, то высокий, т. е. что он с полной свободой владеет речью и видоизменяет её характер соответственно характеру предмета. Тем не менее следует сказать, что нередко он бывает в своей речи то сух, без красок, то небрежен, то сентенционарен, то многоречив, то декламаторски словоохотлив. Но чаще его рассуждение легко, текуче, элегантно-художественно, в чем сказалось его ораторское образование и следы его обращения в самых разнообразных сферах начиная с самого высшего общества. В некоторых речах, где ему приходится говорить о предметах, особенно глубоко затрагивающих его чувство, как в речи на смерть брата и на смерть императора Валентиниана, отчасти в слове на Авксентия, он говорит истинно-ораторской речью, с величайшей ораторской силой. Вообще среди латинских проповедников Амвросий выдается как оратор, и притом оратор вообще первоклассный.

Ни время, ни место рождения Гавденция с точностью неизвестны. Около 387 года, в то время, как он путешествовал по востоку и находился в Кесари каппадокийской, собор северо-итальянских епископов под председательством св. Амвросия по настоянию населения Бриксена (позднейший Бресчия или Брешия) заочно избрал его в епископы этого города. Можно предполагать, что он родился близ Бриксена и был учеником местного епископа Филастрия ⁴, а потому и был известен христианскому обществу Бриксена ⁵. Иначе непонятно было бы заочное избрание его в епископы этим обществом ⁶ и собором. Гавденций, живший долго пред тем в Кесарии каппадокийской, отказывался принять это избрание, ссылаясь на свою молодость и неопытность, но граждане Бриксена видели в нем единственного достойного преемника Филастрия, и епископы собора особым письмом к восточным своим собратьям вызвали со стороны последних угрозу Гавденцию церковным отлучением, если он не примет выпавшего ему жребия, и Гавденций прибыл в Бриксен, привезя с собою мощи св. 40 мучеников, полученные им от родственников Василия Великого, которые и положил в местной церкви, нарочито для того им сооруженной. Когда Златоуст был лишен кафедры и сослан, несколько западных епископов исходатайствовали у императора Гонория защитительное, об изгнаннике, письмо к брату его Аркадию и, избрав из своей среды некоторых, отправили это письмо в Константинополь. В числе этих представителей запада, ходатайствовавших за великого святителя церкви восточной, был и Гавденций. Ходатайство было безуспешно и Гавденций, потерпев немало неприятностей, с опасностью [для] жизни мог уйти из Константинополя и возвратиться в Бриксен. Златоуст письмом из своего заточения благодарил своего благородного защитника, как и другого спутника его епископа Аквилейского Хронация. Всеми глубоко уважаемый за свое благочестие и красноречие, он скончался в 410 году, а по мнению некоторых, в 427 году. ⁷

От Гавденция сохранилась 21 проповедь (tractatus sive sermones). В лице одного почтенного гражданина города Бриксена Гавденций имел особенно усердного слушателя, который, во время болезни не имея возможности присутствовать при его проповедях, просил его прислать ему их в письменном изложении. Гавденций исполнил его желание и препроводил ему не только просимые десять проповедей на праздники, но также еще четыре небольших проповеди на различные изречения Евангелия и проповедь в честь св. мучеников – Маккавеев. Этому сборнику предшествует составленное самим Гавденцием обширное предисловие (praefatio, servo Christi Benivolo ⁸), в котором, между прочим, упоминается о речах, ему ложно приписываемых. Кроме названных выше слов Гавденция, еще известны 1) проповедь в день своего посвящения ⁹, сказанная в присутствии Амвросия Медиоланского, в которой Гавденций рассказывает черты из своей биографии (вышеприведенные сведения), жалуется на принудительное избрание свое в епископы, прославляет своего предшественника Филастрия, просит Амвросия, как старейшего между присутствующими епископами, сказать от лица всех прочих свое слово, наконец просит всех помолиться за него и с ним, чтобы Бог укрепил его на подвиги пастырского служения; 2) слово при освящении храма, им сооруженного, в котором он положил привезенный им с востока св. мощи ¹⁰, 3) извлеченные Галеарди из двух древних кодексов, два больших слова в честь св. ап. Петра и Павла, в которых, между прочим, повторяется древнее предание о том, что Петр был распят вниз головой, а Павел обезглавлен ¹¹; 4) о жизни и смерти Филастрия, своего предшественника ¹².

Позднейший бриксенский издатель проповедей Гавденция Галеарди усваивает очень высокую степень достоинства произведениям своего соотечественника; по его словам, они отличаются сколько благочестием, столько же и эрудицией; содержат в себе такое объяснение и раскрытие многих пунктов христианского учения, которое составило замечательный вклад в христианское богословие, что подтверждается тем, что многие позднейшие западные богословы пользовались его проповедями как пособиями для своих сочинений ¹³. Но другие, большей частью, не разделяют такого взгляда на них ¹⁴. В действительности, не будучи, говоря вообще, проповедями первоклассного оратора, не отличаясь какими-либо выдающимися ораторскими достоинствами, они содержат в себе немало хорошего и, во всяком случае, заслуживают полного внимания и изучения. Гавденцию, по-видимому, не доставало выдающихся природных дарований к ораторству; но он был пастырь ревностный к проповедническому служению и получил хорошее богословское и христиански-ораторское образование во время многолетнего пребывания своего в Кесарии каппадокийской и вообще на востоке, каковое образование и сказалось в многих отдельных местах его проповедей.

В проповедях Гавденция прежде всего заметно именно стремление воспроизвести у себя на родине тот метод и тип проповедничества, какой был наблюдаем и изучаем им на востоке. Отсюда – преобладало в его проповедях отвлеченного теоретически-богословского рассуждения над практической моралью, над приложением учения к мысли и жизни слушателей. У него довольно фантазии, но иногда мало чувства, отчего речь его бывает суха и черства; также мало у него остроумия и возвышенности в суждениях. По всем этим причинам его речь мало научна, редко трогательна и никогда – увлекательна. Оригинальность мыслей, где она замечается, переходит нередко в странность. Встречавшиеся, по обычаю времени, аллегории изысканы и напыщенны. Св. Писанием он пользуется усердно и иногда удачно: библейские тексты служат всегда исходным пунктом его слова и составляют главный источник его аргументации, но толкования его нередко произвольны ¹⁵, по обычаю его учителей, проповедников церкви восточной, хотя и не настолько произвольны, как толкования Оригена и даже Амвросия. Наконец, в проповедях Гавденция иногда не достает должного внешнего порядка и стройности в расположении мыслей. Так, например, в слове на Рождество Христово ¹⁶ сначала говорится несколько о самом событии рождества Христова, затем – главным образом, проповедник совершенно неожиданно начинает рассуждать о жадности Иуды (de avaritia Iudae), которая, как известно, обнаружилась в истории страданий Иисуса Христа, и затем переходит к увещаниям о сострадании к бедными. Впрочем несмотря на эту бессистемную и нелогичную трисоставность слова и отсутствии в нем стройности и порядка, составляющее обычное явление у проповедников его времени, восточных и западных, это слово одно из лучших проповедей Гавденция, и в нем, как и в некоторых других, содержится немало мест, поистине прекрасных. Таковы, например, в этом слове увещания о помощи бедным, напоминающие слова о бедных Григория Богослова и Василия Великого.

Как спасительная вода св. крещения чрез благодать уничтожает пламя геенны, говорит проповедник, так поток милосердия уничтожает весь огонь грехов, совершаемых по принятии веры... Чрез поток милостыни ты получаешь благословение. Но мало таких, которые источают росу милосердия. Вот христианин идет из церкви мимо нищего и остается глухим к его мольбам. Услышит ли после этого Бог и нашу молитву? Удостоимся ли и мы получить Божественную милость среди угрожающих опасностей от нападающих варваров? Ибо сказано: благо молитва с постом и милостыней и правдой (Тов.12:8). Необходимо и то и другое, чтобы смягчить гнев Господень. Но ты, быть может, не можешь поститься (может быть, потому не можешь, что не хочешь); насыщать же алчущих ты, несомненно, можешь. Ты не можешь остаться без еды и трех часов; значит, можешь понять, как по праву может потребовать от тебя помощи тот, кто по бедности против воли должен алкать. А ты роскошествуешь в богато устроенном доме и не думаешь хотя несколько удовлетворить голод бедных. Ты жалуешься на неплодородие, ты отговариваешься неотложными своими собственными надобностями, временными стеснениями, ты просишь при этом унизительнее, чем тот бедный, ты неблагодарен Богу и несправедливо жалуешься даже на себя. Но пусть будет так, пусть действительно ныне неурожай. Разве от него только ты терпишь и не терпит еще более бедный? Ты все-таки ежедневно думаешь, как увеличить свои сокровища, ты строишь дома из мрамора, одеваешься в шелк, покупаешь дорогие ожерелья из золота и жемчуга. А сколько есть крестьян (rusticorum) разоренных этой погоней за роскошью, вынужденных, умирать голодной смертью или питаться милостыней от церкви! Боже мой! Не ужасно ли, прилично ли это? Умирают те, в ком все имущество владельца. Но ослепленные жадностью люди думают только о выгоде в настоящем. Будем, возлюбленные, благотворить бедным и нуждающимся, прежде всего начиная с наших собственных людей (a nostris incipientes). Будем доставлять им пищу, питье и одежду, ибо Господь – праведный воздаятель таких дел; когда Он придет во славе своей (Мф.25:31–46), бедных сподобить своего небесного царствия и достойно сопричтет их к лику праведных. Бесчеловечных же и безбожных он предаст вечному огню, ибо он ищет почитание себе в лице бедных и видит отвержение Его людьми в их жестокости. Так велика любовь нашего Спасителя к своим бедным! Будем же любить Христа в бедных, ибо Он любит нас во всем и, пастырь добрый, положил душу свою за свое стадо (Ин.10:11).

Далее следует отвлеченное рассуждение о том, почему Пасха празднуется иногда не в марте, а в апреле, сравнивается Пасха христианская с иудейской, переход Израиля чрез Чермное море – с возрождением людей чрез воду крещения. В этих сравнениях также немало остроумия и находчивости в применении библейских текстов.

Второе из пасхальных слов, сказанное к новокрещенным ¹⁷, в котором содержится, между прочим, указание на disciplinam arcanam и подробно излагается и объясняется таинство евхаристии, знакомит нас с аллегоризированием Гавденция и вообще с его методом экзегетическим. Начинается слово довольно длинным вступлением, в котором проповедник воскресение Иисуса Христа из мертвых и крещение ставит в соотношение с наказанием египтян и всех врагов Божиих; затем проповедник объясняет, что он хочет в своем слове беседовать с новокрещенными о том, чего нельзя было говорить в присутствии оглашенных, но что необходимо знать вступившим в церковь, именно о значении ветхозаветного пасхального  агнца.

Как должно было вкушать этого агнца, продолжает проповедник, мы можем видеть из прочитанных слов Писания (Исх.12:9): «не снесте от них сурово, ниже варено в воде, но печеное огнем, главу с ногами и со утробою». В этих словах содержится двоякий смысл; если исследовать один из них, то и другой станет понятен. Все священное Писание, Ветхий и Новый Завет, изображает Сына Божия, первый –  грядущего, второй – пришедшего. Когда Филипп встретил Нафанаила, то сказал ему: «его же писаху Моисей и пророки, обретохом Иисуса, сына Иосифова, иже от Назарета». И действительно, в Иисусе Христе весь закон, ветхий и новый, он – душа закона. Сам Он сказал Моисею: «я хочу открыть уста твои и внушить, что ты должен говорить» (Исх.4:12). Он же говорил чрез пророков, ибо сказал (Ис.52:6): «яко Аз есмь сам глаголяй, ту есмь». Он же говорил чрез апостолов (2Кор.13:3), как говорит Павел: «искушения ищете глаголющего во мне Христа». Плоть беспорочного агнца означает, поэтому, то внутреннее учение, которого нельзя принять, не приготовившись, которое запрещено вкушать сваренным в воде, – запрещено потому, что те, кто проходит чрез воду, не чувствуют ничего высокого; приготовленное на огне это значит учение, укрепленное Духом Святым. Огонь стремится к верху и по всем сторонам: потому-то Господь сказал иудеям: «вы от нижних есте, Аз от вышних» (Ин.8:23). Таким образом, когда мы сказали, что агнец означает св. Писание, то можно теперь видеть, что следует разуметь под главой агнца, ногами и внутренностями его. Под главой мы должны разуметь божество, ноги должны означать вочеловечение божества, которое препрославлено будет до скончания века, а под внутренностями должно разуметь сокровенные таинства учения. «Вы не должны, повелевает Господь (Исх.12:10, 46), ничего оставлять до утра, не должны сокрушать ни одной кости из него; а что останется до утра, то должно сжечь на огне». Это значит, что все тайны, остающиеся сокровенными, откроются в утро будущего всеобщего воскресения. Многого мы теперь не можем понять; «ибо ныне, говорит апостол (1Кор.13:12), я знаю отчасти, а тогда я познаю, якоже и познан бых». Остатки агнца пасхального велено было жечь огнем; это значить, что свои тайны должно предать Божественному духу, чтобы то, что мы не можем понять, было усвоено духом пламенной веры. «Вы не должны сокрушать в нем костей». Это значит, что нам повелевается, чтобы содержащееся в св. Писании учение отнюдь не было ослаблено или поколеблено, оно должно оставаться во всей силе. Кто не соблюдает этого повеления, тот добровольно навлекает на себя горе от того, что он сокрушает. «Горе вам книжники и фарисеи, яко одесятствуете мятву и копр и кимин, и остависте вящшая закона, суд и милость и веру (Мф.23:23) – вот части агнца. В другом месте он говорит: преступаете заповедь Божию за предание ваше (Мф.15:3). В Исх.12:11 иудеям велено было при исходе опоясаться по бедрам, – это Гавденций объясняет так: опоясание по бедрам означает умерщвление страстей. Кожа, из которой делался пояс, была кожа убитого зверя. Мы должны, таким образом, по повелению Божию, прежде всего умертвить плотские похоти и затем принять в себя тело Христа, который принес себя в жертву за нас, находящихся в египетском рабстве у страстей. Поэтому апостол повелевает человеку испытать себя прежде, чем он ест от этого хлеба и пьет от этого вина. На вопрос: почему Христос определил, чтобы таинство его тела и крови было совершаемо под видом хлеба и вина, Гавденций отвечает: нужно, чтобы беспорочный агнец Божественный был принесен для очищенного народа, как чистый дар, причем уже не нужно ни огня, ни крови, ничего такого, что нужно для истребления плоти, но что легко каждый может принять в руки. Как хлеб, говорит он далее, из многих зерен изменен в муку, соединен водой и должен быть приготовлен на огне, так и духовно, под видом хлеба нужно разуметь тело Христово, о котором мы знаем, что оно состоит из множества человеческих племен, но – одно тело (ex multitudine totius humani generis unum esse corpus effectum) и сожигается огнем Св. Духа. Также и вино Его крови составлено из многих ягод, из лоз насажденного Им виноградника, выдавлено в точиле креста и приходит в брожение по собственной силе у тех, которые принимают в верующее сердце годные сосуды.

Из остальных слов Гавденция заслуживают внимания 9-е, в котором проповедник красноречиво и искусно защищает приснодевство Богоматери, и слово 8-е, в котором, хотя одобряет жизнь семейную и требует от детей повиновения родителям, однако учит предпочитать девство супружеству.

По историческим памятникам известны два епископа с именем Зенона. Первоначальные исследователи сохранившихся под этим именем проповедей долго недоумевали, которому из двух следует приписать, как автору, проповеди, даже принадлежат ли они которому-либо из них как автору ²⁰, пока братья Баллерини не установили мнения, что известные под именем Зенона проповеди несомненно принадлежат, как автору, Зенону, бывшему епископом Вероны с 362 г. по 380–381 г. Сведения о его жизни скудны. Спорят о том, откуда он был родом. По Баллерини, он был уроженец Кесарии Мавританской (Caesarea Mavritania) в Африке, что, по их мнению, доказывается, между прочим, сходством языка его сочинения с языком известных северо-африканских христианских писателей; по мнению преосв. Филарета Черниговского, он был сирский грек, для образования долго путешествовавший по востоку и, наконец, пришедший в Италию, именно в Верону, где после Кресцина в 362 г. сделан был епископом, ревностно боролся против язычества, в это время покровительствуемого, против арианства за никейский символ, за церковную дисциплину, особенно же ревновал о благочестии и святости своих пасомых, плодом каковой ревности и были, между прочим, дошедшие до нас его проповеди. Григорий Двоеслов называет его мучеником (диалоги, кн. 3, гл. 19), по другим сведениям он был лишь исповедником, скончавшись мирно в 380 или 381 году.

Сам Зенон не собирал в одно целое и не издавал своих проповедей. Уже после его смерти, вероятно, в конце IV или начале V в., неизвестный благонамеренный, но неискусный почитатель его памяти собрал в одно tractatus Zenonis. Когда этот сборник в 1508 г. был издан в печати, критика нашла, что некоторые из этих tractatus представляют почти буквальный перевод слов Василия Великого, другие суть извлечения и переделки из Илария и других западных проповедников, а остальные если и принадлежат Зенону, то иногда по содержанию очень сходны одно с другим. Очевидно, что по причине скудости гомилетического образования на западе в IV в. Зенон, как и другие западные проповедники, прибегал к заимствованиям и переделкам из других проповедников, греческих и латинских; а неизвестный собиратель его трудов, приняв все говоренное Зеноном за его собственные произведения, издал все под его именем. Братья Баллерини, подвергши новому пересмотру сборник неизвестного, признали подлинными всего 93 поучения Зенона, разделив их на два отдела – 16 больших и 77 малых «трактатов» ²¹. В таком виде издание их продолжается до позднейшего времени ²². Но критические изыскания и заключения Баллерини не могут быть, однако, признаны окончательно верными, так как в числе 77 tractatus, по-видимому, находится еще большее или меньшее число извлечений из других проповедников.

Большая часть проповедей Зенона произнесены, судя по всем признакам, непосредственно за прочтением мест из св. Писания на богослужении; очень может быть, что за этими епископскими краткими толкованиями следовали, как это было иногда в обычае, более пространные речи пресвитеров. Во всяком случае, не все эти tractatus могут быть признаны за настоящие проповеди, к числу которых принадлежат слова, содержащиеся в первом отделе издания, значительные по объему, требовавшие для произнесения не менее получаса времени.

По степени ораторского достоинства проповеди Зенона принадлежат к лучшим между произведениями проповедников западной церкви IV века. Они много походят на проповеди Василия Великого и Григория Богослова, как по выбору предметов, так по ораторской манере их изложения, хотя, конечно, отнюдь не имеют претензии стать с ними на один уровень достоинства ²³. В них много остроумия и фантазии, замечательного ораторского образования и ораторской изобретательности. Он говорит большей частью достойно предмета, сильно и действенно. Его изображения полны правды и понимания жизни; он часто и удачно пользуется примерами, и когда рассуждает, старается сделать предмет наглядным и говорит с воодушевлением. Слабые стороны его проповедей происходят отчасти от характера его природного дарования, частью от общего, иногда дурного, литературного вкуса его времени. Сюда относятся изысканные иногда аллегории и натянутое остроумие, неудачные нередко сравнения и примеры, бесполезные повторения, иногда то сухость, то напыщенность; язык всех проповедей – не чистый классический, а – та испорченная латынь, какая уже входила в это время почти в общее употребление у писателей западных.

К числу лучших достоинств проповедей Зенона принадлежит стремление к правильной логической структуре в них. Хотя все его проповеди имеют большее или меньшее непосредственное отношение к прочитанным на богослужении отрывкам из Библии, тем не менее они не имеют характера обычных библейских гомилий (экзегетических, оригеновского типа), нередко содержат удачный и искусный приступ, за которым следует главное предложение и деление, а в исследовании – правильные и ясные переходы от одной части к другой. Так, в слове о надежде, вере и любви ²⁴ автор сначала делает несколько замечаний о всех трех добродетелях в совокупности – о их значении и взаимном отношении (приступ), потом отдельно, разграничивая одну часть от другой, о каждой из трех добродетелей: меньше – о надежде, больше о вере, и еще больше о любви; наконец, в последней части, в виде практического приложения, проповедник убеждает особенно к ней слушателей, как к главному основанию христианской жизни. Переход от первой части – о надежде – делается такой: хотя все чаяния надежды относятся к будущему, но она подчинена вере: надежда от веры. Где нет веры, там нет и надежды и т. д. От второй части к третьей проповедник переходит таким образом: «долго было бы перечислять порознь все дела веры. Обратимся к любви». Третья часть проповеди – особенно подразделяется на: а) описание любви в людях, б) на изложение любви в природе, в) отличие любви истинной от любви ложной, г) о том, откуда происходит, в чем состоит и кому наиболее свойственна любовь. Последнюю часть проповеди составляет заключение – патетическое обращение к любви. Таким образом, мы здесь находим вполне правильную логическую схему проповеди, близкую к настоящей тематизации, хотя и совершенно чуждую педантического риторизма. То же самое в большей или меньшей мере наблюдается и в других больших проповедях Зенона. В качестве доказательств своих мыслей проповедник пользуется, главным образом, изречениями св. Писания. Заключение проповеди чаще состоит из обращения внимания слушателей на небо и из увещаний стараться сделаться достойными его. Славословия встречаются в виде заключения очень редко; что, впрочем, происходит не от того, чтобы оратор не употреблял его при произношении, – так предполагать мы не имеем права в виду того, что это было необходимой принадлежностью проповеди в этот век специального учения о Троице и борьбы против арианства, – а от того, что она, по всей вероятности, опускалась ими для краткости при письменном изложении проповеди. Удержано в этом изложении славословие лишь тогда, когда оно делалось в ораторской форме, как например в слове о надежде, вере и любви: «ты (любовь) соединяешь небесное с земным, и земное с небесным. Ты страж божественного. Ты владычествуешь в Отце, повинуешься в Сыне, блаженствуешь в св. Духе, – ты, будучи одной и той же в трех Лицах, никоим образом разделиться не можешь и стоишь выше всех оскорблений человеческих. Ты вся из Отца, как источника, переливаешься в Сына, и, впрочем, вся, излившись в Сына, остаешься полной, неумаленной в Отце. Справедливо Бог называется твоим именем, ибо ты Троицу делаешь Единицей» ²⁵.

Во всех проповедях отсутствует слово аминь, по той же, вероятно, причине.

По содержанию проповеди Зенона могут быть разделены на догматические ²⁶, догматико-полемические ²⁷, догматико-нравоучительные ²⁸, нравоучительные ²⁹ и экзегетически-исторические ³⁰. Кроме того, у него есть несколько проповедей на праздники и разные случаи – на освящение церквей, к крещаемым (baptisatis) пред крещением и после крещения. – Похвальная речь мученику Аркадию, которая имеет то достоинство, что соблюдает меру в похвалах (не так, как у греческих проповедников и у Августина), но не чужда баснословия.

Проповеди догматические и догматико-полемические, отчасти по характеру самого предмета, а также по обычаю всех проповедей этого рода в этом веке, отличаются отвлеченностью и некоторой сухостью. Нравоучительного элемента в них или очень мало, или и вовсе нет. Но все-таки они одушевленнее и жизненнее, чем проповеди этого рода у Августина, благодаря свойственной Зенону ораторской концепции предмета в них и большому участию живого воображения проповедника. Доказательства в них не всегда отличаются должной силой. Таковы, например, рассуждения проповедника (в трактате о воскресении – de resurrectione) ³¹, что не только люди, но и почти все вещи продолжают жить в самой смерти своей (suis mortibus vivunt).

«Из многих примеров я хочу доказать это немногими. Звезды вдруг спадают с неба и оставляют за собой длинный хвост блестящего пламени (flammarum albescentium), подобно похоронным факелам, которые светят при своем замирании, но если ты отыскиваешь место, к которому они утверждены на небе, то видишь, что они опять блестят и снова живут на своих местах. Солнце рождается каждый день и в день своего рождения умирает, и, однако, оно не страшится угрожающего ему рока, не замедляет своих шагов, которыми образует часы и минуты, не старается лежать сколько бы ни было времени мирно, всегда неуклонно стремится к знакомому ночному гробу, ибо знает, что, владея силой само в себе, будет продолжать жить. Если его лишат запада, лишат и восхода. Такова же луна, так ясно напоминающая черты человеческого лица, прежде всего колеблющимся, словно в молоке, рогом; но мало-помалу она растет, становится отроковицей (puella), девой (virgo), и дальше в остальных изменениях резвого бега (lascivi cursus ambagibus) исполняет все отправления жизни. Но когда возница засветит золотым огнем, когда приближается к земле светлый круг и серебряное ядро стало полным, она обращается к старческому возрасту, пока, наконец, лишившись и последней старости, опять оживет в своей смерти, загорится снова своим огнем и снова начнет течение, которое только что окончила. Тому же учит нас и необыкновенная (pretiosa) птица феникс. Она не получила от родителей знатности своего рода и не переносит её на своих детей, она сама себе отец и мать, сама – род, сама – конец, сама – начало себе. Она возникла не чрез совокупление, не произошла благодаря чужой помощи; и умирает не чрез насилие или по неразумию; когда приходит время смерти, она сама радостно сгорает от пламени, которое сама же зажгла. Ей могила гнездо, пламень – грудь, пепел – семя для произращения своего тела, смерть – день рождения. В одно мгновение она возвышается на костре, не тень, но действительность, не образ, но Феникс, не другая, но та же, хотя прелестнее, чем раньше ³². Зарумянься, христианское сознание! Erubesce, christiana conscientia! Из таких многих и великих вещей научись познавать, что и в будущем ты будешь тоже самое, что ты теперь, только чудеснее, чем теперь» ³³!

Эта выдержка из слова о воскресении может дать понятие о проповеднической манере Зенона. Вопрос о будущем воскресении был одним из современных вопросов при Зеноне, так как этот догмат отрицали маркиониты и прискиллиане; автор дает самое обстоятельное его решение и самую полную аргументацию, причем пользуется мыслями предшествовавших ему христианских учителей, трактовавших о том же предмете ³⁴, равно как свидетельствами языческих философов и поэтов, приводя их изречения ³⁵, и отчасти напоминает два слова о воскресении Евсевия Кесарийского ³⁶. Большая часть проповедей Зенона имеет содержание нравоучительное, и это лучшие его проповеди ³⁷. Нравственное воспитание паствы, её практическое благочестие – составляет главную его цель, как пастыря и учителя. Благочестивая настроенность, стыдливость, терпение, смирение – с одной стороны, порочность в её различных видах – в его проповедях изображаются в живых и ярких образах.

К достоинствам этого рода проповедей относится и то, что его мораль чужда аскетической односторонности и ригоризма, свойственных многим западным проповедникам, что она практична, направлена на исправление и усовершенствование жизни в христианском смысле. Как основания и доказательства мыслей, так и примеры и сравнения в проповедях этого рода у Зенона выбраны всегда удачно. К этому следует прибавить, что Зенон любит говорить больше об отдельных добродетелях и пороках, чем о христианской морали вообще.

В проповедях на тексты из Ветхого Завета ³⁸ Зенон является прежде всего оратором. Некоторые из них представляют не что иное, как пересказ библейских повествований, сопровождаемый простыми, но задушевными увещеваниями ³⁹. В большей части остальных проповедей этого рода он позволяет себе много произвольного аллегоризирования, напоминающего Оригена и его гомилетические приемы. Будучи знаком с гомилетической литературой греков, Зенон был того убеждения, что под буквальным смыслом слов Ветхого Завета везде содержится другой, более глубокий, духовный смысл, указывающей в ветхозаветных предметах прообразы предметов и явлений новозаветных. Ветхий и Новый Завет по его представлению находятся в тесной связи и долг проповедника указать таинственный смысл Ветхого Завета, чрез что эта связь обоих заветов только и может выясниться. Так как в каждом месте Ветхого 3авета содержится непременно прообраз Нового, то отсюда неизбежно должно было следовать аллегоризирование, исполненное произвола и натяжек. Для подтверждения сказанного мы укажем здесь на tractatus ХIV второго отдела ⁴⁰ «об Иуде». В книге Бытия (Быт.38) рассказывается о трех сыновьях Иуды – Ирасе, Авнане и Силоме и о грехе Иуды с своею невесткой Фамарью. Вся эта история Зеноном объясняется в смысле иносказательном: Ирас обозначает первые народы – полубогов и исполинов, истребленных Богом за то, что свою силу они употребляли во зло; Авнан – иудейский народ; ему было дано повеление восстановить семя брату своему – это значит, что иудеи должны были насаждать в мире благочестие, примером жизни праведной и благочестивыми увещеваниями побудить остальные народы к почитанию истинного Бога и к оставлению идолопоклонства. Авнан пролил семя на землю: семя здесь означает слово Божие согласно указанию Евангелия (Лк.8:11–12), земля здесь означает идолопоклонников, таким образом, пролитие семени на землю означает пренебрежение заповеди Божией, поклонение пред идолами. Силом – прообраз нового человечества, возрожденного о Христе; Фамарь – образ церкви; так как новое человечество возрождено водой и Духом, то оно должно быть сыном церкви, а не её мужем. Иуда теряет свою жену: это значит, что синагога с пришествием в мир Христа утрачивает свое значение. Иуда идет стричь овец: это значит, что от христиан требуются плоды добродетели. Услышав о том, что Иуда идет стричь овец, Фамарь сняла свою вдовью одежду и т. д., это значит, что она отказалась от порочных обычаев своей порочной религии и т. д. и т. д. В другой проповеди проповедник столь же подробно, до мелочей, излагает историю Иова в смысле ряда прообразов Иисуса Христа. Иов называется праведным, а Иисус Христос есть само солнце правды (Мал.4:2), Иов называется праведным и истинным и Иисус Христос говорит о себе – Я есмь путь и истина (Ин.14:6), Иов был богат: кто богаче Бога, рабы которого суть все люди, богатые и бедные: Господня есть земля и все живущее на ней (Пс.22:1), Иов потерял свое богатство: и Иисус Христос, богат Сущий, нас ради обнищал. Подобным же образом аллегоризует проповедник при объяснении истории Ионы. Корабль, на котором плыл Иона – образ синагоги, его кормчий – ветхозаветное священство, корабельщики – книжники и фарисеи, гибель корабля – презрение и искажение книжниками и фарисеями пророков и закона; свирепые ветры, гнавшие корабль – различные цари, воевавшие Иудею и т. д. Подобные аллегорические толкования встречаются в большей или меньшей мере во всех экзегетико-исторических проповедях Зенона перемежаясь с нравоучительными увещеваниями. Нужно, впрочем, заметить, что, усматривая в библейских сказаниях аллегории, проповедник каждый раз оговаривается, что это его личное мнение. «Оком веры, говорит он, можно несколько прозревать в таинственный смысл вещей и явлений... Так корабль, по моему мнению, есть образ синагоги иудейской. В кормчем корабля я вижу символ иудейского священнического сословия»... Уже выяснивши исторически рассказ об Иове, проповедник замечает: «но вместе с тем Иов, по моему мнению, был образом Спасителя нашего. Сравнение объяснит нам эту истину» («Хр. Чт.» 1843. II, стр. 374 и 383). В этом отношении аллегорическое толкование Зенона совершенно однородно с аллегорией Григория Нисского.

Гораздо лучше слова Зенона на случаи ⁴¹. Из них речь на освящение храма носит заглавие: de spirituali aedificatione domus Dei (о духовном созидании дома Божия). Оратор доказывает, что отличие христианства от иудейства и язычества состоит не во внешней красоте богослужебных зданий, чем характеризуется и иудейство и язычество, а в духовном существе человека, в нравственных качествах церкви, как общества верующих, которое есть истинное жилище Божие. Богу угодно, чтобы мы сами из себя представляли духовное жилище Божие. В речах ad neophytos – к новокрещенным видна жизненность и естественная правдивость описаний.

Для более подробного ознакомления с проповеднической манерой Зенона приведем еще несколько выдержек из них. В трех проповедях о скупости (de avaritia) он неистощим в изображениях гибельности этого порока. Передаём здесь в сокращении содержание второго из этих поучений. Корыстолюбие насколько легко порицается, настолько же, хотя и приятно, должно быть ненасытно для всех людей. Кто не имеет никакого богатства, тому оно внушает страстное желание его приобретения, кто и имеет богатство, тому корыстолюбие внушает недовольство тем, что имеется, всех оно повергает в какое-то неистовство, и нельзя различить, где оно губительнее. Оно подобно огню, который сжигает сухую солому, так что от неё ничего не остается. Корыстолюбие развивают в себе все: средние классы – обманами, богачи – бесчинием, судьи – знаками несправедливого благоволения, ораторы – продажными и двусмысленными речами, цари – надменностью, купцы – барышами, бедные – пустыми обетами, почитатели Бога – притворной ревностью, все народы – мечом. Корыстолюбивые никогда не имеют покоя: ни днем, ни ночью, ни во время войны, ни во время мира; никогда они не бывают сыты и довольны. Это какой-то особый род несчастья, который все растет и никогда не стареет. Этого порока не смягчает ни любовь к родителям, ни нежность к детям, ни любовь супружеская, ни братская верность, ни право дружбы, ни жалкое сиротство, ни суровый жребий вдовства, ни достойная сожаления бедность, ни самая мысль о Боге... Супруги нарушают священный долг брака ради выгоды, чтобы одному поживиться на счет другого, – отцы ненавидят детей, дети – родителей; отсюда дружба более только для вида, чем в сердце, отсюда радость о гибели и смерти других. Отсюда возникает гибель правосудия, честности, верности, благочестия, истины; отсюда бесчестие самого Бога, забвение его любви и благодеяний миру, выражающееся в презрении Его заповедей ⁴²... Из этого краткого изложения 2-го трактата о скупости видна отчасти та живость и наглядность изображений, какая свойственна Зенону, хотя в то же время нельзя здесь не видеть и некоторой наклонности проповедника к амплификациям и повторениям. Весьма хороший пример того же свойства представляет изображение греховной любви в слове «о надежде, вере и любви».

«Есть еще любовь, которая ведет своих почитателей не ко благу, а к погибели... Ее иногда изображают в образе красивого мальчика, потому что сладострастная её резвость не уменьшается с годами; изображают ее нагой, ибо пожелание её гнусно; изображают с крыльями, потому что она быстро бросается на предметы своего вожделения; изображают с колчаном, наполненным стрелами, и с факелом, потому что огонь преступной страсти, зная, что ему всегда грозит опасность, любит обезопасить себя оружием; изображают ее слепой или с повязкой на глазах, потому что, горя неукротимым огнем похоти, не разбирает ни внешнего вида, ни пола, не обращает внимания ни на препятствия, полагаемые званием, ни даже на священное чувство истинного благочестия, стараясь и это чувство помрачить своим заразительным ядовитым дыханием. Она-то зажгла в сердца Евы нечистое пожелание. Она своими стрелами убила Адама. Она хотела Сусанну сделать жертвой похоти двух старцев или смерти. Она внушила жене Пентефрия мысль обвинить в насилии целомудренного, устоявшего против всех её соблазнов Иосифа. Она везде носится как сумасбродная мятежница. Она обещает и изменяет свои обещания, дает и отнимает, то печальна, то весела, то униженна, то горда, то предается невоздержанию, то соблюдает строгий пост, является то ответчицей, то обвинительницей. Она шутит, бледнеет, чахнет, скрытничает, покорствует, вздыхает, то искушает, раскидывая сети обмана и расточая ласки, то свирепствует. Кратко сказать: она употребляет все средства для своей цели и не пропускает ни одного случая причинить вред своим жертвам. При всем том она деятельна, она могуча. Своими чарами она ежедневно волнует весь мир; все в нем отравлено её заразительными удовольствиями» ⁴³.

В этой же проповеди мы находим образец того, как Зенон пользуется для подтверждения своих мыслей примерами. Доказывая достоинства и благотворность веры, Зенон говорит:

«Верою Енох заслужил то, что вопреки законам природы взят живой на небо. Верою Ной спасся от потопа, после которого, выйдя из ковчега, никого кроме своего семейства не нашел, с кем бы мог побеседовать о потопе. Верою Авраам стал другом Божиим. Верою прославился Исаак, вера укрепила Иакова в борьбе с Богом. Верою Иосиф стал господином Египта. Вера, по желанию Навина, остановила обычный бег солнца и луны. Вера безоружному Давиду дала победу над Голиафом. Вера не допустила Иова впасть в отчаяние среди многократных и тяжких бедствий. Вера исцелила слепого Товита. Вера в лице Даниила заградила уста львов. Вера обратила кита в корабль для Ионы. Вера дала мужество и победу братьям Маккавеям. Вера остудила огонь для трех отроков. Вера в Петре показала, что можно ходить по морю, как по суху. Верою апостолы исцеляли прокаженных, покрытых заразительными струпами и смрадными ранами, так что кожа их опять делалась гладкой и светлой. Верою те же апостолы повелевали слепым видеть, немым говорить, глухим слышать, расслабленным быть крепкими, демонам выходить из бесноватых и мертвым возвращаться с кладбищ вместе с провожавшими их туда и – слезы горести обращать в слезы радости для скорбящих».

Из приемов речи патетической Зенон особенно любит обращения, образчик которых находим в заключении той же проповеди о надежде, вере и любви.

«О любовь, как ты кротка и благоснисходительна, как ты богата и щедра, как ты всемогуща! Кто тебя не имеет, тот ничего не имеет. Ты Бога сделала человеком. Ты побудила ввести в пределы неизмеримость его величия, стать словом сокращенным. Ты заключила его на девять месяцев в девическую утробу. Ты восставила Еву в Марию. Ты обновила Адама во Христе... Ты смертно упразднила смерть... Ты украшаешь мир, охраняешь веру, лобызаешь невинность, уважаешь истину, любишь терпение, укрепляешь надежду. Ты людям, различным по праву, возрасту и месту пребывания, даешь по причине единства природы их один дух и одинаковое тело. Ты укрепляешь славных мучеников, так что никакие страдания не могут отклонить их от Христа. Ты сама готова быть нагою, чтобы прикрыть нагого. Для тебя самая роскошная трапеза – голод. Ты только одна не знаешь просьб, предваряя их. Ты око слепым, нога хромым, ты надежная защита вдов. Ты заменяешь сиротам родителей. Твои очи никогда не бывают без слез, то от сострадания, то от радости. Ты так любишь своих врагов, что никто не может отличить их от твоих друзей» ⁴⁴ и т. д.

Слабее и малозначительнее всех прочих проповедей Зенона его поучения к крещаемым: это краткие приглашения приступить к таинству крещения с столь же кратким объяснением значения таинства. Всего в несколько строк (tractatus XXXIV занимает в издании Миня всего шесть с половиной строк) они представляются совершенно необработанными, безразборчивыми в мыслях и выражениях, отчасти тривиальными (tractatus XXX, XXXI, XXXII). Поучения к новокрещенным (ad neophytos) и больше по объему, и большего достоинства по содержанию и изложению (tractatus XXXVIII-XLIV), но и между ними tractatus XXXVIII изображает картину христианской духовной трапезы новокрещенных в деталях, как кажется, не совсем уместных в проповеди:

«После столь сладкого бдения дивной ночи, возродившись в бане пакибытия в новой жизни, после того, как вы сделались из людей, различных по возрасту и племени, братьями и единородными (unigeniti) детьми, убеждаю вас отпраздновать такое ваше рождение трапезой (convivio), но не той трапезой, на которой соперничают одно с другим кушанья с разными пряностями и сладость нового вина портится запахом вина вчерашнего: приглашаю вас вкусить от небесной трапезы, чистой, честной, спасительной; да возможете быть всегда сытыми (satnri) и блаженными (felices), с жадностью примите ее. Отец семейства ⁴⁵ подает вам драгоценный хлеб и вино с своего собственного стола (ex usibus suis, sua de mensa); три единомысленных (unanimi) отрока первые принесут плоды, на которые, чтобы обнаружился их вид, посыпают соль мудрости. Елей излиет на них Христос. Моисей позаботится о ягнятах, Авраам – о тучном и вскормленном теленке, Исаак принесет масло и дрова,  Иаков – разных, непорочных животных, Иосиф доставит всем хлеб. Если еще что будет нужно, Ной не откажется дать. Петр рыбарь тотчас доставит свежих морских рыб и удивительных сардинок – Petrus piscator recentes marinos affatim pisces apponit cum sarda admirabili. Чужеземец Товий приготовит внутренности речной рыбы – Tobias peregrinus fluvialis piscis interanea diligenter accurat et assat. Одетый в верблюжью власяницу Иоанн принесет лесной мед. ядый неядущаго да не укоряет, как увещевает Павел. Дарственный пастырь Давид каждую минуту – omnibus momentis – будет представлять сребровидное млеко – lac argenteum и сыр – caseum. Закхей немедленно доставит четырех родов подарки ⁴⁶ для того, чтобы взять их в дом. Господь Бог наш Иисус Христос, Сын Божий, речет сладкие слова: коль сладка гортани моему словеса твоя, паче меда устам моим (Пс.118:103)! Кто свободно уверует в них, тот обретет еще более богатые снеди, и кто возлюбит их, тот будет насыщать себя и других всеми благами чрез Господа нашего Иисуса Христа» ⁴⁷

Здесь видна во всей полноте обычная манера речи Зенона, и его обычная любовь к библейским сравнениям; но нельзя не видеть, с первого взгляда, что сравнения эти не вполне уместны и не совсем верны.

Единственные и весьма краткие сведения о личности и творениях этого современника Зенона, в качестве проповедника вполне достойно занимающего место наряду с ним, сообщаются блаженным Иеронимом. Испанец родом, знаменитый своим благочестием и красноречием, он сначала вел жизнь мирскую и был женат. Его сын Декстер, по желанию которого Иероним написал свой знаменитый каталог ⁴⁹, при императоре Гонорие был praefectus praetorio, из чего заключают, что Пациан был знатного происхождения. Позже, неизвестно с точностью, когда именно, Пациан вступил в духовное звание и (около 373 г.) был епископом в Барселоне. Скончался в глубокой старости. около 392 г.; римской церковью причислен к лику святых.

По словам Иеронима, Пациан писал различные небольшие сочинения – scripsit varia opuscula – в числе которых одно называлось «Олень», другое – «Против новациан». Между дошедшими до нас сочинениями ни одно не носит ни того, ни другого заглавия, но вероятно под именем сочинения «Против новациан» следует разуметь его «Три послания к Симпрониану новацианину» ⁵⁰, из который в первом автор рассуждает о имени вселенский (de catholico nomine), во втором – о сочинениях Симпрониана, и в третьем – о трактатах новациан. По мнению Тильемона ⁵¹, это сочинение написано уже после 377 г., т.к. в нем упоминается об аполлинаристах. О сочинении «Cervus» (олень упоминается под именем cervulus в дошедшем до нас, но не упоминаемом Иеронимом сочинении «Увещание к покаянию» (paraenesis, seu libellus exhortatorius ad poenitentiam) ⁵²; третье сохранившееся сочинение Пациана – «Слово о крещении» (sermo de baptismo).

Из сочинений Пациана видно прежде всего, что он обладал большими сведениями из классической мифологии и поэзии, что вполне естественно, так как будучи членом хорошего семейства, он получил в юности, вероятно, отличное школьное языческое образование, готовясь не к духовному, а к светскому званию. Позже, сделавшись христианином, он хорошо изучил Св. Писание, что видно из многократного и умелого пользования им в своих сочинениях библейскими текстами, преимущественно, впрочем, по не совсем понятной причине, из Ветхого Завета. После эрудиции классической и библейской третью черту его как писателя составляет хорошая, чисто ораторская манера изложения, ораторская умелость, плод природного дара и, может быть, специально риторического образования; он говорит всегда сильно и убедительно, искусно пользуясь – как доказательствами и объяснениями – фактами мифологии, изречениями поэтов и Св. Писания и примерами. Слог его сочинений достаточно обработанный, хотя и не всегда достаточно простой; лирически-ораторский тон речи в его сочинениях живо напоминает трактаты Киприана, которого он, видимо, близко изучал.

Нашему изучению из сочинений Пациана подлежат «Увещание к покаянию» и «Слово о крещении». Знаменателен, и по отношению к западной церкви IV в. характеристичен, уже этот выбор Пацианом предметов для поучений. Латинские ораторы любили начинать свою проповедь с того же, с чего начиналась проповедь Иисуса Христа, задавшись прежде всего целью склонить к покаянию и освящением мысли чувством веры, а отнюдь не тонкостям диалектики и остроумным соображениям в области теоретического богословия. «Увещание» Пациана полно замечаний, имеющих своим источником точное знание испорченности человеческого сердца и жизни, и указывающих наилучшие пути обращения и исправления. Хотя автор озаглавливает свое сочинение libellus, тем не менее мы ни на одну минуту не имели права сомневаться в том, что это устно произнесенная проповедь, названная libellus лишь ради того, чтобы иметь право гражданства в литературе. Кроме признаков внутренних, которые о том свидетельствуют с несомненностью, и внешние признаки говорят о том же. Так, Пациан выражается: sermonum meorum hic ordo servabitur, хотя с заглавием sermo имеется лишь одно его сочинение (de baptismo). Затем начинается это слово так: Etsi aliquoties, tumultuose licet de poenitentium curatione non tacui..., а оканчивается сочинение чисто уже проповедническим amen. С формальной стороны эта проповедь правильна и стройна: виден автор, хорошо знакомый не только с искусственными приемами ораторской речи, но и с риторическими правилами построения и расположения. Начинается сочинение вступлением, в котором объясняется, что на этот раз проповедник будет говорить о покаянии более подробно, чем прежде. Но его смущает при этом мысль о том, не принесет ли больше вреда, чем пользы, предпринимаемое им изображение нераскаянных. Эта мысль представлялась ему еще тогда, когда он писал свое сочинение Cervulus. Далее автор ясно намечает главные части своего сочинения, т.е. делает деление: прежде всего он скажет о различии одних грехов от других (qnae sint peccata, quae cremina), чтобы не думали, что за все грехи полагается одинаковое наказание; затем будет говорить о грешниках, одержимых ложным стыдом, и убеждать их побороть этот недуг через публичное исповедание своих грехов; далее – о грешниках, которые хотя и исповедуют свои грехи, но не обнаруживают действительного раскаяния; наконец, скажет о наказаниях, каких заслуживают нераскаянные грешники, и о наградах истинно покаявшимся.

Вторую часть своей речи Пациан начинает таким энергическим сообщением: «Вас призываю, во-первых, братья, которые, предавшись грехам, отмещете покаяние, вас, после бесстыдства боязливых, после грехов послушных, которые грешить не стыдились, а исповедать свои грехи постыдились, которые со злой совестью коснулись святилища и не устрашились алтаря Господня, которые приближались к рукам священника, приводящим вас пред лицо ангелов в уповании невинности, которые поручались Божескому терпению, которые предлагают Богу оскверненную душу и неосвященное тело: слушайте, что Господь сделал и сказал». Затем следует указание мест из Ветхого Завета 2Цар.6 и Лев.7:12, а далее оратор опять обращается к энергическому увещанию тех, которые, не раскаявшись, тем не менее хотели приобщаться св. таин: да «будет у нас по-древнему – да не приступают нечистые к трапезе Господней... В 1 Послании к Коринфянам Павел говорит: кто яст и пиет недостойно, суд себе яст и пиет... И далее: от того многие из вас немощны и больны и немало умирает, ибо, если бы мы судили себя, то не были бы судимы, будучи же судимы, от Господа наказуемся, чтобы не быть осужденными с миром (1Кор.11:27–32). Ужели не трепещете? Тот будет повинен в теле и крови Господней, сказано. Кто повинен в погибели и человеческой жизни, не может быть прощён. Может ли быть прощён тот, кто повинен в отношении тела и крови Господних? Кто недостойно яст и пиет, тот суд себе яст и пиет. Пробудись же, грешник! Убойся, если ты повинен в подобном – суд в тебе уже». «Будучи судимы, мы наказуемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром. Радуйся, грешник, если ты объят в это время смертью или поражен болезнью, потому что ты не будешь наказан после. Подумай же, какое преступление совершает тот, кто недостойно приступает к алтарю; для такого средством исцеления будет, если он будет истреблен смертью или стремится к небесам. Но если душа твоя не имеет цены пред Богом, пощади душу народа, душу священника. Апостол говорит: мал квас всё смешение квасит. Что ты сделал такого, чего ради вся масса должна гибнуть, ради чего всё братство должно страдать? Будешь ли жить и ты, погубивший столько душ? Можешь ли ты извинить себя, когда невинные обвиняются в сообществе с тобой, если церковь считает тебя виновником её страдания? Апостол говорит священнику (sacerdoli): руки не возлагай скоро ни на кого же, чтобы не сделаться участником чужих грехов (1Тим.5:22). Что же ты станешь делать, если обманул священника? Не обманываешь ли ты незнающего, или по трудности привести доказательства против тебя? Посему, братья, по причине опасности и для меня самого, прошу вас именем Бога, от него же ничто не утаено: перестаньте покрывать вашу уязвленную совесть! Умный больной не страшится врача даже тогда, когда приходится отрезать больные члены или прижигать раны. Не стыдится и тогда, когда приходится это делать с тайными и сокровенными членами. Но что же представляют люди? Неужели грешник из ложного стыда будет жертвовать будущей вечной жизнью и не откроет свои язвы перед Господом? О, как вы не страшитесь тех,которые принимают участие в вашей судьбе (consortes casuum vestrorum)! Или лучше погибнуть, лишь бы не потерпеть стыда? Ни одно тело не радуется ране которого-либо из членов, но вместе с ним страдает и помогает ему. В одном, как и в другом – церковь, а в церкви – Христос. Таким образом, тот, кто не молчит о своих грехах пред братиями, разрешается от грехов, в силу заслуг Христовых, слезами церкви».

В 4-й части проповеди заслуживает особенного внимания описание адских мук.

«После долгих мучений души, ей будет дано ожившее тело ценой вечного мучения. Никто уже не верует в Тития и любовь коршунов (о которых говорится у поэтов). Вечный огонь возобновит даже материю во вновь воскресших телах. Горит непрерывным огнем сицилийская Этна и кампаньский Везувий, и вместе с тем указывают на нам на вечность осуждения: ибо они разрушатся и не будут существовать вечно. Обратите внимание на богатого в Евангелии, который претерпел прежде душевное страдание, а потом и телесное мучение. Какой скрежет зубовный! Какой плач! Подумайте, братия, что в аду нет покаяния (exomologies), что не тогда должно быть раскаяние, когда время его прошло. Спешите, пока ещё вы живы, пока вместе с противником путь совершаете. Если боимся земного огня и острия меча, то сравните с ними руки вечного мучителя и ярость бессмертного пламени».

В слове «О крещении» Пациан не вдается в такой напыщенный лиризм, какой мы сейчас видели, так как говорит к оглашаемым. Он даже говорит во вступлении, что нарочито будет стараться простым, чтобы быть вполне понятым. Но и здесь он верен своему методу речи – строгой последовательности, обусловленной заранее намеченным делением, которое он излагает в приступе. Здесь он заявляет, что желает показать своим слушателям, как мы в крещении рождаемся и возрождаемся, что, не ища славы своей, но славы Божией, и желая, чтобы столь таинственная вещь была усвоена слушающими – competentes – с возможной полнотой, он будет говорить как можно проще, и при этом именно объяснить: 1) что такое было язычество, 2) что такое представляет вера и 3) что сообщает крещение. Нельзя не видеть всей правильности понимания в этом случае оратором своей обязанности и целесообразного выбора предмета для проповеди к competentes.

Обстоятельства происхождения, образования и жизни Хромация до епископства неизвестны. На епископство в Аквилее он был посвящен в 388 г. св. Амвросием Медиоланским ⁵⁴. За свое благочестие и ученость он пользовался большим уважением во всем христианском мире и находился в самых дружественных отношениях со всеми знаменитостями церкви своего времени: Амвросием ⁵⁵, Иеронимом ⁵⁶, Златоустом ⁵⁷, Илиодором и Руфином ⁵⁸.

Занимаясь сам усердно христианской наукой и литературой, особенно же составлением объяснений на св. Писание, он неоднократно спрашивал у них советов и указаний и с своей стороны побуждал их к решению тех или других богословских вопросов, особенно Иеронима, которого, между прочим, склонял также к более миролюбивому и точному ведению полемики с Руфином ⁵⁹. Когда Златоуст был удален с своей кафедры, он писал к нему утешительное послание, а императора Гонория убеждал изменить несправедливое решение дела великого вселенского учителя. Златоуст отвечал с благодарностью своему благородному защитнику ⁶⁰, а Гонорий ⁶¹, побуждаемый письмами Хромация и папы Иннокентия I, просил, хотя и безуспешно, Аркадия смягчить приговор над Златоустом. Приведя в полное благоустройство свою церковь, он скончался в 406–408 г.

От Хромация дошло до нас: одно слово (sermo) о восьми блаженствах евангельских и семнадцать кратких гомилий на Евангелие от Матфея. Эти сочинения его изданы впервые с древнего манускрипта Иоанном Сихардом (в 1528 г.), который хвалит их за изящество речи (sermonis elegantia) и достоинство аргументации (dignitas argumenti et tractandi), а о его трактате de baptismo замечает, что без него не обходится ни один богослов-полемист, трактуя о том же предмете ⁶². Но подлинность их окончательно признана не раньше Фонтанини (1742 г.). Некоторые считали гомилии Хромация за сохранившиеся фрагменты научного комментария его на Евангелие от Матфея; но находящиеся в конце гомилий свойственные лишь проповедям этого времени славословия и слово «аминь», равно как чисто-проповедническая манера изложения в других частях их, свидетельствуют, что это действительно проповеди-гомилии, названные обычным в то время термином для проповедей – tractatus. Первое место по достоинству между проповедями Хромация принадлежит его слову о блаженствах евангельских, которое прежние издатели, до Migne, вводили в число его трактатов (на Евангелие от Матфея), но которое Минь совершенно справедливо выделяет из их числа под именем sermo (Алкуин называл libellus), каковое название принадлежит ему по справедливости, так как хотя оно содержит в себе объяснение слов из Евангелия Матфея (Мф.5:1–11), тем не менее по способу изложения разнится от остальных трактатов. Из прочих трактатов в первом и втором речь идет о крещении Иисуса Христа, именно объясняются слова Мф.3:15 (в первом трактате, начало которого утрачено); во втором – Мф.3:16–17, Мф.5:21–22, в восьмом Мф.5 – в остальных трактатах от 3 по 17 объясняется нагорная беседа Иисуса Христа, именно Мф.5:1, 2, 13–15, 17, 21–22, 27–28, 31–32, 38, 40, 43–45 стихи и Мф.6:1, 5–6, 9, 16, 18, 19–21, 22, 24 стихи. По форме слово о восьми блаженствах есть не что иное, как настоящая гомилия, но гомилия поистине образцовая, как по своей простоте, так по отсутствию всего, что не имело бы непосредственного отношения к предмету речи. От современных ему других гомилий, как западных, так и восточных, они, как и все его трактаты, отличаются методом толкования текста: Хромаций ценит главным образом прямой – буквальный, грамматико-исторический смысл св. Писания и старается именно в этом смысле истолковывать текст мысль за мыслью. По местам он лишь позволяет себе отыскивать в объясняемых изречениях и смысл высший, духовный. Так в tractatus 9-м ⁶³ слова: аще око твое соблазняет тя, изми е – проповедник под оком разумеет не телесный глаз, а глаз сердечный (oculus cordis), и разумеет в этом случае склонность к плотской страсти: от сердца бо исходят помышления злая и пр. (Мф.15:19, 20); «ибо нет пользы уродовать тело, объясняет свою мысль проповедник, – чтобы исправить злое чувство, действительный источник всякого зла. Скольких мы видим лишенных зрения или ослабевших телом, и однако же, не перестающих грешить!» Затем проповедник переходит к аллегории. «Так как была речь о теле, то эти слова всего лучше разуметь о теле церкви, в которой глаз, как наиболее ценный член, означает епископа, освещающего светом божественных заповедей все тело церкви. К нему, следовательно, нужно относить слова: если око твое соблазняет тебя». Если виновником зла в нас служит глаз, т. е. епископ, то его и нужно удалить, когда он дурным руководством позорит церковь. «Ибо сказано в Писании: измите злого от вас самих (1Кор.5:13). Ибо если епископ и правую веру содержит, но неправильно живет (non recte vivens), Господь повелевает отлучить его, чтобы грехом его не «порочилась церковь, которая, по апостолу, должна быть свята и непорочна (Еф.5:27) чрез Господа Христа, иже сый благословен во веки, аминь». В трактате на слова молитвы Господней: «хлеб наш насущный даждь нам днесь» ⁶⁴, Хромаций говорит:

«Это слово Господне следует понимать двояко: прежде всего – что мы ни в чем не нуждаемся, как только в насущном хлебе, ибо нам поведано просить не о богатстве и избытке временных вещей, но лишь о насущном хлебе; ибо по слову апостола: «имуще пищу и одеяние, сими довольни будем» (1Тим.6:8); то же говорит и Соломон (Еккл.3:12–13; 2:24–26). Когда мы говорим днесь, мы научаемся думать только о настоящем дне, но не о всем времени нашей жизни, как и Господь говорит в другом месте: «не пецытеся убо на утрий» (Мф.6:34). Но это правило просить насущного хлеба имеет и духовный смысл, именно оно означает тот духовный и небесный хлеб, который мы ежедневно получаем как средство освящения души и как знамение надежды вечного спасения, о котором Господь говорит (Ин.6:51): «хлеб, который Я дам, моя плоть, юже Аз дан за живот мира». Об этом хлебе, следовательно., мы должны молить ежедневно, т. е. мы должны делаться достойными, чтобы по Божественному милосердию ежедневно приобщаться тела Господня, ибо апостол говорит: «да испытает себе человек, и тако от хлеба да яст и от чаши да пиет... ядый бо и пияй недостоине суд себе яст и пиет» (1Кор.11:28). Посему мы должны постоянно молиться, чтобы удостоиться ежедневно приобщаться этого небесного хлеба, чтобы не отягощали нас грехи и чтобы чрез это не были отлучены от тела Христова».

В tractatus 5 слова: «не может град укрытися верху горы стоя» (Мф.5:14), Хромаций объясняет в смысле церкви, «освещенной небесным светом нашего Искупителя», о которой еще Давид сказал: «преславная глаголашася о тебе, граде Божий» (Пс.86:3), и «речная устремления веселят град Божий» (Пс.45:5), и еще: «яко же слышахом и тако видехом во граде Бога нашего, во граде Господа сил» (Пс.47:9). Ветхий Завет у него служит прообразом Нового, и в Ветхом Завете проповедник находит то, что высказано в Новом. Но все-таки преобладающим и главным объяснением св. Писания у него является толкование точное и ясное, буквальное.

Предметами нравоучения Хромаций занимался в своих проповедях не менее, чем догматами. Догматике собственно, одной, посвящены у него лишь два трактата: 1-й и 2-й ⁶⁵. В tract. 1-м он между прочим говорит: «Христос был крещен не для того, чтобы освободиться от своих грехов, ибо Он не имел никакого греха, но для того, чтобы освятить воду крещения для омовения от грехов верующих. Крещение водой никогда не могло бы очистить грехов верующих, если бы эта вода не была освящена прикосновением тела Господня». «Не Иоанн крестил Господа, утверждает дальше Хромаций, но Господь Иоанна. Ибо Иисус Христос освятил воду, а Иоанн освятился водой, Тот дал благодать, а этот получил ее, Иоанн сложил свои грехи, Христос искупил их, Иисус Христос – Бог, Иоанн – человек. Бог имеет право (Dei est) прощать грехи, как сказано (Лк.5:21). И сам Иоанн говорит Христу: «аз требую тобою креститися, и ты ли грядешь ко мне» (Мф.3:14). Иоанн нуждался в крещении, потому что он не мог быть без греха, а Христос не мог нуждаться в крещении, ибо Он не соделал ни единого греха». В tract. 2-м Хромаций полемизирует против ариан. «́Какое сильное доказательство заключается в этих словах (т. е. Мф.3:16–17) против еретиков! В них совершенная Троица (perfecta Trinitas) указана самым ясным образом, ибо в крещении Сын является во плоти, Св. Дух нисходит в виде голубя, и глас Отца слышен с неба, и, таким образом, возвещено единство Троицы (Trinitatis unitas), ибо ни Отец не мог быть понят без Сына, ни Сын без Св. Духа. Тут мы имеем истинного Отца, истинного Сына и Св. Духа, три лица, но только одну Божественную троичность и одну Божественную сущность (substantiam)». В tract. 10 Хромаций обличает манихеев, которые утверждали, что брак не от Бога (qui negant a Deo esse conjugia). При этом он доказывает правильность развода, если одна сторона совершила прелюбодеяние.

Нравственность Хромаций проповедует чисто евангельскую; идей аскетических и регламентаций внешней жизни христианина у него очень мало; все у него сводится к защите и объяснению нравоучения в том виде, как излагает его Иисус Христос в нагорной беседе. Ораторства в современном ему восточно-христианском смысле, т. е. искусственности риторической у Хромация также немного; нет в его проповедях и особенной силы одушевления и фантазии. От этого, впрочем, его гомилия, как гомилия, не делается хуже. Но есть у него места поистине прекрасные, блещущие тем естественным и неподдельным остроумием, которое лишь украшает, а отнюдь не обременяет проповедное слово. Таково, например, начало 3 трактата, объясняющего начало нагорной беседы. «Узрев же народы, взыде на гору. Возведя учеников своих от земного и низменного к высокому и небесному, Господь восходит на гору, чтобы покидающим суетное и ищущим высшего преподать правила небесных заповедей» и т. д. Нет у него и искусных переходов, когда он от одного предмета обращается к другому; обыкновенно в этом случае он ограничивается замечанием: accedit et tertius, accedamus, fratres, ad quartum; deinde ait Christus и т. п. ⁶⁶. Язык его чист, речь вообще благородна, соответственно достоинству предмета, и не без украшений, хотя весьма умеренных, назидательна, и приятна. Лучшая из его проповедей: Слово о восьми блаженствах. Приведем еще несколько выдержек из его проповедей.

«Увидя народ, Иисус взошел на гору и сел, приступили к нему ученики Его. И Он, отверз уста свои, начал учить: «Блажени нищии духом» (Мф.5:1–2). Господь и Искупитель указал здесь самые прочные ступени из драгоценного камня, по которым святые и верующие души могут восходить в небесное царство. Я желал бы поэтому, возлюбленные братья, показать вам свойства этих ступеней, направить к ним весь ваш ум и сердце, ибо что от Бога, в том нет маловажного. Блажени нищии духом. Какое, братья, небесное начало небесного учения! Не страхом начинается оно, а блаженством, не ужас возбуждает, а стремление (desiderium). Подобно подвигоположникам и мздовоздаятелям (agonotetae et munerarii) оно дает этому учению в духовной борьбе большую цену, так что кто видит эту цену, тот не страшится угроз, не отступает пред опасностями. Таким образом, блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Господь называет блаженными не просто нищих, но нищих духом. Не всякая бедность блаженна, ибо часто она происходит от необходимости, часто бывает следствием дурного образа жизни, часто – Божеской немилости (indignitatione divina). Блаженна нищета духовная, та бедность, которая бывает ради Бога, по духу и воле, которая отрекается от благ мира и оплакивает свое бытие. По справедливости она называется блаженной, ибо она ищет сокровищ царства небесного добровольной бедностью. Затем Господь говорит: блаженни кротции... Не менее чудесна и вторая ступень. Как невозможно взойти на вторую ступень, не ставши сперва на первую, так не может человек быть кротким, не сделавшись нищим духом. Как может душа, живущая среди всех благ и зол мира, не производящих ничего другого кроме споров, гнева и огорчений, как она может быть кроткой и любезной, если не уничтожит прежде все причины гнева и все случаи спора? Пока буря не утихнет, не успокоится море, не потухнет огонь, пока не отнимут от него горящие вещества. И чувство не станет кротким и тихим, пока не удалят от него все возбуждающее и воспламеняющее. Так вяжется ступень со ступенью, так нищий духом сам собою делается кротким. Блажени плачущии... Что следует разуметь здесь под плачем? Не ту печаль, которая происходит от лишения земных благ, от потери дорогого существа, временной чести и достоинства, ибо нищий духом не будет жалеть всего этого. Она происходит от сознания грехов, из воспоминания о страшном суде. Пока душа объята бесчисленными делами и удовольствиями жизни, она не может размышлять о самой себе. А теперь, когда она стала тихой и кроткой, она начинает стыдиться самой себя и ценить свои поступки днем и ночью. Тогда становятся явны все раны содеянных прегрешений, является скорбь и слезы настолько святые, что за ними следует небесная радость; поистине блажени плачущии»...

Оставляя объяснение остальных заповедей о блаженствах, мы остановимся на заключении всей проповеди.

«Вот вам, братья, восемь евангельских ступеней, созданных из драгоценных камней. Вам показана та лествица Иакова, один конец которой утверждался на земле, а другой достигал до неба, вступив на которую можно достигнуть небесных врат, а чрез них вступить на небо и в вечно блаженном созерцании Бога со св. ангелами прославлять Господа во веки... Будем же стараться стяжать нищету духа, чтобы приобрести блага небесные! Будем кротки, чтобы владеть не только землей, но и царствием небесным! Будем оплакивать и свои собственные и чужие грехи, чтобы утешиться благами божественными! Будем алкать и жаждать праведности, чтобы тем лучше насытиться ими! Будем развивать в себе сострадание, чтобы видеть и к себе сострадание! Будем жить мирно, чтобы приобрести имя детей Божиих! Будем соблюдать чистое сердце и целомудренное тело, чтобы зреть светлый дух Божий! Не будем страшиться преследований за правду, чтобы стать наследниками неба! Презрение, самое распятие за божественную истину – будем переносить, чтобы получить многую мзду на небе, вместе с пророками и апостолами!.. Если купцы радуются и случайному барышу, то мы будем радоваться еще больше, когда обретем те бисеры Господни, с которыми не сравниться никаким земным богатствам. Чтобы достигнуть их, сохранить и владеть ими заслуженно, мы должны просить помощи, милости и благости от Самого Господа, которому слава во веки веков, аминь.

Виктриций родился (около 316 или 317 г.) на крайних пределах римской империи ⁶⁸, быть может, в Британии; сначала принадлежал к военному сословию, будучи уже христианином, за что присужден был к обезглавлению и, уже подвергшись истязанию, лишь чудом спасся от смерти, за что Павлин называет его живым мучеником. По сказанию древнейшего биографа Виктриция, руанского аколуфа Иоанна Баптиста Лебрюна (Le Brun), сделавшись христианином, Виктриций явился к своему трибуну и, положив у ног его свое оружие, просил отставки. Трибун, наказавши его розгами, заключил в тюрьму. Главный начальник отряда, узнав о том, осудил его на смерть – чрез обезглавление. Но когда ликтор, приводя в исполнение этот приговор, ранив немного его голову, коснулся его глаз, в тот самый момент с него сами собою спали узы. Военачальник тогда велел отослать его к императору. Неизвестно, что затем последовало; в 394 или 395 году он, уже как клирик, путешествовал в Британию, чтобы действовать против тамошних пелагиан (Пелагий был британец родом, и на его родине его лжеучение имело не меньше успеха, чем на юге Европы), затем был в Риме, где Иннокентием I-м в 404 г. был поставлен во епископа руанского (Rhotamagus), пользовался большим уважением за труды по распространению христианства и за строго монашеский образ жизни. Скончался в 417 году.

Под его именем известна проповедь, озаглавленная: de laude sanctorum (похвала святым), изданная в первый раз в 1738 г. Лебефом, доказавшим её подлинность. Галланди, правда, думает, что это opusculum скорее рассуждение, чем проповедь, так как и сам Виктриций в ней говорит: sed nos in tanta gratulatione librum tumultu quaestionis referrimus, а позже еще называет свое творение liber. Но несмотря на это, так как по изложению оно носит весь характер речи устно произнесенной, ее и следует признать проповедью, лишь по произношению переработанной и распространенной и потому получившей название liber, которое впрочем, при недостатке установившейся терминологии в это время, присваивалось иногда и заведомым проповедям, получившим литературное распространение, как этого видим пример в libellus exhortatorius Пациана.

Речь Виктриция, как видно из её содержания, сказана при освящении одной церкви, в которую при этом перенесены были останки мучеников. Отсюда проповедь получила заглавие: de laude sanctorum – похвала святым. Проповедник восторженно прославляет мучеников. Он прямо говорит, что присутствие мученических останков в том или другом месте – верное целительное средство от болезней, что мученики суть ходатаи за грехи людей пред Богом, могущие смягчить божественный гнев. Вся речь написана блестяще красноречиво; автор видимо обладал прекрасным ораторским талантом и удачно пользовался им. По своему ораторскому достоинству речь эта составляет одно из замечательнейших произведений латинской проповеди. Приводим из неё для образца её окончание.

«Только непоколебимая вера и духовное мужество – надежный и безопасный рычаг спасения. Добрая жизнь (bona vita) сама по себе неполезна, так как не знает, для кого живет. А вера ведет на небо, вера претворяет огонь в росу и среди пламени дает прохладу. Вера укрепляет волны под стопами идущих по ним, она укрепляет души мучеников и исповедников в страданьях, вера сохраняет девство и вдовство, воздержание в неизменной чистоте, вера вместо умственной жажды воодушевляет стремлением к небесному царствию, вера ради крестных заслуг Господа подает вечную жизнь. Она возвысила Господа над ненавистью мира и исповедников в их заключении, где их окружал страшный мрак. Когда их подвергали истязаниям, в это самое время добродетель их достигала своего венца. Вера соединяет с Богом и Христом, пострадавшим и умершим за нас. Как глава умирает за члены, так и члены умирают за главу, потому что когда живет глава, вместе с нею живут и члены, что подтверждает и Павел, говоря: с Ним умираем, с Ним и жительствуем, с Ним терпим, с Ним и господствуем. Нам не остается ничего более, как каяться в своих грехах; не потому это нужно, чтобы божественное всеведение не знало состояния нашей души, но потому, что непринужденное исповедание легче склоняет к милосердию Божественного Судию. Возлюбленные братья! нет дня, в которой бы мы не слышали, как один мученик остался жив среди мучений, другой жадно пил пламя, третий ликовал среди истязаний, иной считал за спасение быть распятым, другой, находясь в руках убийц, не помышлял о спасении. Вот мученица ни во что вменяет свои мучения, но страдает, видя отца плачущим, вот другая нарочито раздражает жадных до её крови львов, третья подставляет диким зверям обнаженную грудь, четвертая подставляет убийце свою шею, как бы она была лишь только её мизерное украшение. Да, возлюбленные, братья, тысячи можно привести примеров мученической доблести. Мы, имея в виду не сведения о них сообщать, а лишь убедить в величии их подвигов, указали лишь некоторые из них. Ибо верующим довольно и немногих примеров, а для неверующих и многочисленные не принесут пользы. Но не должно медлить исполнением желания святых. Что же мы остановились? Притвор (aula, т. е. в освящаемой церкви) открыт для святых мучеников. Соединим св. останки с святыней храма (divinis jungantur reliquiae), и дары благодати не замедлят сообщиться нам. Между тем да ускорится наша исповедь. Отпущение грехов есть дарование власти Божией (gratulatio potestatum). Не напрасно, возлюбленные, старался я устроить место базилики. Пришествие к нам святых вознаграждает мою заботу. Они сами внушили мне непреодолимое желание уготовить им место обитания (aulam). Воистину так. Мы положили фундамент, построили стены, а сегодня только мы узнаем, какой силой внушено было нам наше желание» ⁶⁹.

В заключение укажем на то, что представляя похвалу мученичеству и догматическое учение о ходатайстве святых за живущих, слово Виктриция весьма подробно излагает более существенное догматическое учение о Троичности и о взаимных отношениях трех лиц Божества, что имело в то время современное значение.

«Исповедуем Богом Отца, исповедуем Богом Сына, исповедуем Богом Духа Святого, исповедуем, что три едино суть. Я сказал едино, ибо из единого (ex uno), как Сын из Отца (de Patre), так и Отец в Сыне (in filio); Дух же Святой из Отца и Сына (de Patre et Filio). Таким образом и Отец и Сын в Духе Святом. Одно божество, одна сущность (substantia), ибо одно начало (principium) одна неизменяемость (perpetuitas), как прежде всего (sive ante omnia), так чрез Него все (sive per quem omnia), Бог истинный от Бога истинного, ибо как один от одного (alius de alio), так один в другом (alius in alio), живой от живого, совершенный от совершенного, света от света и света во свете. Итак, сей Троичности Божество, из одного и в одном пребывающее (ex uno et in uno permanens). Отец есть Отец, Сын есть Сын, Дух Святой есть Дух. Три именами, три в одном начала (uno principio), три в одном исполнении (uno perfectione), три в одном Божестве, три в одном свете, три в одной силе (una virtute), три в одной деятельности (uno operatione), три в одной сущности, три в одной неизменяемости (perpetuitate), ибо как три из одного, так единство в трех. Так мы исповедуем, ибо так веруем о единстве нераздельной Троицы».

Нельзя не видеть в этом столь подробном изложении учения о Троице близкого отношения церковного учителя к обстоятельствам времени, т. е. с одной стороны – влияния никейского вероопределения, а с другой – желания направить речь против современной ереси, подобно тому, как это делал западный Афанасий – св. Иларий Пиктавийский. Заслуживает также внимания здесь выражение о Св. Духе ex Patre et Filio. Это место могло бы послужить основанием для того, чтобы заподозрить подлинность трактата Виктриция и отнести его к более позднему времени, если бы все исследователи не сходились во мнении о принадлежности этого замечательнейшего памятника Виктрицию. Все дальнейшее сoдержaние § IV этого сочинения имеет своим предметом учение догматическое. Вообще этот единственный памятник учительства Виктриция, по нашему мнению, стоит целых томов проповедей многих других и ставит его в ряд первоклассных западных богословов-проповедников.