Глава вторая

Описание кладов:⁸⁵ Рязанского 1822 г„ Киевского 1824 г., Киевских кладов: 1838 г., 1846 г., Чернигова 1850 г., Киева: 1872 г., 1876 г. в усадьбе Лескова, 1876 г., в усадьбе Чайковского, 1880 г. с Б. Житомирской улицы,1882 г., Чернигова 1883 и 1887 гг., Киева 1885 г. в усадьбе Есикорского, Переяславля 1885 г., Киевской губ.Каневского у. 1886 г. и 1888–9 гг., Киева: в усадьбе Златоверхо-Михайловского монастыря 1887 г., 1889 г. из усадьбы Раковского, 1889 из усадьбы Гребеновскаго,1890 г. из окрестностей Черкасс, 1892 г. и 1893 года.

Знаменитый клад золотых предметов (табл. XVI и ХѴП) древности, известный под именем Рязанских барм или Рязанского клада⁸⁶ по преимуществу, найден в 1822 году в Июне на земле Старой Рязани, прежде известного города, упоминаемого уже в 1095 году, а ныне обширного села, лежащего на правом берегу реки Оки в 50 верст от Рязани и 3 верст. от г. Спасска, стоящего на луговой стороне. Находка сделана была на месте, и доселе называющемся Городок, обнесённом валом с трёх сторон, которого земля принадлежала тогда Стерлигову, крестьянами, во время пашни, причём вещи, по словам крестьян, лежали в беспорядке, а не в каком либо сосуде или мешке, и только лоскутки какой-то материи попадались в стороне; вещи были разбросаны, и понадобилась работа последовательно трёх пахарей, чтобы отрыть все вещи или, точнее, все те, которые были найдены. Известный Калайдович, обрыв кругом землю, более не нашёл вещей. Между тем он же свидетельствует, что, кроме, т. наз. золотой короны, находки 1792 – 3 гг., сплавленной, открыт был здесь золотой обруч с камнями и в 1790 годах золотая вещь, подобная звезде с колечками, украшенная 24 камнями н жемчугом. О других обильных кладах и отдельных находках той же местности, но позднейшего времени, будет сказано в своём месте, теперь же мы заметим только, что все эти находки относились исключительно к русским древностям XI – XII столетий, и в этом отношении представляют, конечно, замечательную цельность. Быть может, и для русской археологии настанет такое время, когда изящество и обилие рязанских древностей этой эпохи будет сознательно связано с замечательным развитием культуры в бассейне р. Оки.

Известно, далее, что Рязанский клад 1822 года, из всех наиболее драгоценный, получил, благодаря Оленину и Калайдовичу, особое название «Рязанских барм», так как одиннадцать круглых блях, медальонов и разных щитков, более или менее богато украшенных, из которых и состоит почти исключительно клад, были отождествлены с нашивными бляхами, находящимися на матерчатых царских оплечьях⁸⁷. «Большая часть вещей (судя по точным изображением, снятым К. Я. Соколовым), говорит в предисловии Калайдович, должны принадлежать к бармам или княжеским оплечиям: это видно из накладных гладких с одной стороны и круглых медалеобразных украшений, названных мною бляхами в прилагаемом описании. Нет сомнения, что украшения сии, сканной работы и с выпуклыми каменьями, были носимы не под платьем, по совершенной неудобности, а снаружи, на груди. Мы не усомнились бы назвать оные гривнами, когда бы точно были удостоверены, что слово сие, при некоторых случаях, употребляют летописцы в значении почётных украшений. Как же (примечание) назывались Рязанские бляхи в древности.– Может быть, все найденные драгоценности, и исключая немногих, составляли убранство целой княжеской одежды. Бляхи, под № 1 означенные (дутые две бляхи с эмалевыми изображениями мучеников), должны принадлежать к знакам, носимым на шее». Таково еще осторожное, и сопровождающееся

Рис.42. Золотая подвеска из Рязанского клада 1822 г., об. сторона.

многими оговорками, заключение Калайдовича, но по его намёкам далее стали прямо утверждать, что мы имеем в Рязанском кладе «великокняжеские бармы», т. е. после венца, важнейшую регалию древней Руси, и очевидно, хотели этим именем не только возвысить, но и освятить драгоценную находку. На сколько это удалось, видно из того, что в изданной ныне (но давно составленной) «описи Московской Оружейной Палаты», вещи Рязанского клада прямо названы: древние золотые, сканые⁸⁸ великокняжеские бармы», «древне-византийского дела», «состоящие из одиннадцати запон, круглых, золотых, украшенных сканью, ценными камнями, жемчугом и финифтью, со впаянными перегородками». Очевидно, что в данном случае древности были окрещены первым, пришедшим в голову, названием, помимо всякого анализа.

В самом деле, Рязанский клад, представляет, прежде всего, одиннадцать круглых блях, число слишком большое, для того, чтобы составлять бармы, а не два, или три экземпляра или набора барм, но затем, и различные формы этих блях требуют здесь различать по крайней мере, три подбора или серии их, если даже не четыре.

1. Первый подбор состоит, всего на всего, из пары больших дутых и круглых подвесных колтов (рис. 42), устройства совершенно тождественного с полыми киевскими сережными подвесками, получившими от нас условное пока название колтов, но превосходящих, почти втрое, своими размерами эти обычные киевские эмалированные серьги. В самом деле, здесь каждая такая подвеска имеет в горизонтальном поперечнике в ширину 0,125 м., а по вертикальной линии до выемки или, луночки–0,08 м.; толщина колта равняется 0,045 м., при чем одень колт сильно вдавлен.

Обе подвески состоят из двух золотых пластинок, спаянных при помощи обода, не широкого, но расширяющегося на верху, там где имеется лунообразная (рис. 43)

Рис.43. Вид колта Рязанского клада 1822 г. сверху в профиль.

выемка, до ширины 0,025, по бокам сохранились пара скобочек для жемчужной обнизи. Подвески богато украшены камнями, эмалью и золотою сканью и весят от 90 до 94 золотников.

Лицевая сторона (таб. XVI) составлена, в свою очередь, из двух накладных пластин, таким образом, что средина представляет особо вырезанный и вправленный кружок, на котором исполнено эмалью погрудное изображение святого князя, вероятно (по догадке Оленина и Снегирева, нами удерживаемой, несмотря на возражения графа А. С. Уварова), четы свв. Бориса и Глеба, юных и безбородых, в шапке с соболиною опушкою (каштанового цвета эмаль) и лилово-коричневым верхом, с тёмно-каштановыми волосами в кудрях, в синем мятле или плаще, с белыми кружочками, в которых вписаны лилейные почки, и крестиками, и лилово-коричневом (пурпурном) исподе. Голова князя заключена в бирюзовый нимб с красно-пурпурным ободком. По сторонам святого его символические эмблемы: два крина, процветшие в пустыне, или две полевые лилии, белые с лилово-коричневыми частями, весьма близко передающие натуральный тип, воспроизведенный византийским искусством. Точно передан низкий ствол лилии, плотно гнездящейся в земле, из синеватого верха и зеленой внутренности, и на ствол у самой влил пышный и сочный бутон цветка трёхчастного типа.

Кругом образка жемчужная обнизь по ободу (сохранилось тридцать зёрен), далее кайма, украшенная рубчатою сканью и каменьями, из которых два оправлены в простые гнезда – из них сохранился один аметист и четыре камня (горный хрусталь, вениса, зеленое стекло под изумруд, и два гнезда пустых) вправлены в гнёзда, приподнятые над поверхностью помощью ажурного сканного плетения, в виде ярочек, которые пропускают к камню свет снизу. Мы уже сказали, что эта техника появляется почти одновременно в разных местах восточной и западной Европы и потому пока нельзя указать место её происхождения⁸⁹.

На обороте (рис. 42) нашей подвески, в средине вставлен в подобном прорезном гнезде белый яхонт и обнизан жемчугом (43 зерна). По ободу, среди скани замечательного рисунка и работы, помещено девять таких же гнёзд, три венисы, аметист, сапфир, белый яхонт. Кругом жемчужная обнизь из 74 зёрен. Весу 94 золотника. Эта первая запона немного вдавлена. Подобная первой другая подвеска отличается лишь тем, что немного помята и сплющена, а также ей недостаёт местами жемчужных обнизей, в четырёх гнёздах с лица нет камней, в остальных помещено: вениса, состав под венису; на обороте белый яхонт (или горный хрусталь), три сапфира, изумруд, две венисы, аметист, халцедон, и состав под венису, по обнизи 74 зерна жемчуга; весу 95 зол. Эта запона сохранилась лучше, и с неё именно исполнен рисунок на табл. ХУІ.

Для нашей задачи, однако, самое важное в настоящем случае обстоятельство предста­вляется разницею в скани на лицевой стороне колтов – плоской стороне, с эмалевою фигурою и оборотной, которая сделана выпуклой и украшена камнями. Разница резкая, бросающаяся в глаза: плоская сторона и украшена плоскою (древнею) сканью из тонких ссученных нитей (двух), наложенных разводами на матовой поверхности листа и плоско к нему припаянных; оставленные поля широкие или открытые. Напротив того, на оборотной стороне скань составлена вся из толстых скрученных верёвок или жгутиков, оставленных круглыми, без сплющения, и прикреплённых припайкой только на краях всей полосы, к жгутикам, составляющим бордюр, тогда как вся ажурная сканная полоска приподнята, выгнута над поверхностью; в концах усиков сидит по зерну, а по местам разводы схвачены, для крепости, скобочками. Наконец, во всех полосках характерны каймы из жгутиков, скрученных так круто, что спирали представляют острые края.

Переходим к детальному рассмотрению эмалевых фигур и орнаментов⁹⁰. В наших эмалях мы находим следующие признаки эмалевой техники и фактуры: венчик вокруг головы мученика бирюзового цвета, и эта эмаль поблекла, потрескалась, выцвела, словом, она была и дурного состава и дурно отшлифована. Около нимба бордюр краснокирпичного цвета так разложился и потрескался, что эмаль стала общего коричневого тона. Шапочка представляет теперь коричнево-шоколадный оттенок (была красная?), на ней по перепискам голубые камни и одно белое перо (ташъ?) – деталь, которая была бы чрезвычайной важности для сравнения с среднеазиатскими шапками и их украшениями, если бы могли доказать это при неясности рисунков; шапка имеет меховой околыш серовато-пурпурного цвета, передающий, конечно, соболью опушку, и изображающий волосы и меха именно в том оттенке, как это было принято в византийских эмалях. Лицо мученика имеет сильно винный оттенок (мертвенно-лилового цвета), на шее и руках также, не замечается и сквозная прозрачность. Волосы имеют уже серый цвет от сильного разложения шоколадного (темно-каштанового) цвета. Плащ или мятль тёмно-лилового цвета, по этому фону рассыпаны белые кружечки, и в них серошоколадныѳ крины; у мятля подбой белый (горностаевый?): под плащом видна бирюзовая кайма хитона и серо-коричневая испод-хитон; плащ застегнут голубою (?) фибулою. Крины сделаны тёмно-лиловыми, с бирюзовою сердцевиною и коричневыми разводами. Словом, эмаль представляет все признаки русской работы.

2. Три больших – (в главном медальоне 0,08 м. в поперечнике и 41¹/з зол. весу) и круглых медальона, в виде плоских щитков (брактеатов), составленных из внутреннего выпуклого эмалевого медальона (0,04 м.) и широкой оправы. Предметы отличаются в эмалях отчасти слабейшею и более грубою техникою и потому, всего вероятнее, все вместе составлены для одного набора украшений и, по-видимому, работы того же мастера, так как стиль и превосходные сканные украшения по характеру остаются совершенно прежние, тогда как медальоны с эмалевою живописью различной фактуры. На главном медальоне представлена с лица Богородица, с надписью МР ѲУ в молитвенном положении, с поднятыми руками (так наз. Оранта), облаченная в темно-синюю (почти черную) фелонь, покрывающую ее с головою, и голубой хитон; над челом на фелони четыре звёздных кружка: волосы покрыты белым чепцом, слабо голубоватого оттенка. Цвета эмали настолько мало изменены портив византийской схемы, что является предположение, не взята ли прямо византийская бляшка и обделана уже в России вместе с другими. Эмаль хорошо отшлифована, отлично сохранилась и только красный ободок растрескался, не изменив цвета. Далее, бирюзовый нимб густого тона, тело уже не розоватого или розово-вишнёвого цвета, а прямо телесного цвета красной охры, с прозрачным восковым оттенком. Скань вокруг местного русского типа не византийского рисунка, хотя также из двойных ленточек, покрытых зубчиками; любопытна оправа из петелек и притом из гладкой проволоки, скань вся на ажурных ярочках, по скани 18 гнёзд, все с венисами, и два места порожних. Ушко с шарниром, покрыто сканью плоскою, не приподнятою, украшено 6 венисами. Весу 22 золотника.

Второй медальон (в шор. 0,075 м., весу 19¹/₂ зол.), с изображением Св. Ирины – по надписи ОРНNА, при чем надпись грубо смешивает русские буквы с греческими. Медальон в петельной оправе, украшен 11 венисами, аметистом, цветным стеклом, на ушке 4 венисы. Эмаль так переменила свои цвета, что только сравнением с образом Св. Варвары можно восстановить для нимба и фелони голубой цвет, для хитона бирюзовый, но цвета эти поблекли. Мученица держит красный крест. Цвет тела отличается бледно-лиловым, мертвенно-сероватым оттенком, которого мы не знаем на византийских эмалях. Бледное золото указывает на сильный алльяж; повсюду повыступили перегородочки, так как эмаль выщербилась очень сильно.

Третий медальон, с изображением Св. Варвары (украшен 15 венисами, 1 яшмою, на ушке 6 венис, весу 20 зол.) – надпись дважды ОВАР, любопытен по образу святой, которой голова покрыта полосатым с красными украшениями, очевидно, шёлковым (покрывалом) чепцом (сирийского характера), и представляет полное тождество отделки и эмалевой техники с предыдущим. По всему судя, оба русской, местнои рязанской работы.

3. Резкая разница, которую представляет маленький образок тельник с эмалевым изображением Распятия, происходит от того, что этот предмет современный медальонам, но чужой чисто византийской работы, тогда как все предыдущие медальоны, явно, местного русского изделия (кроме медальона Богородицы). Но этот образок оправлен, подобно прочим эмалевым медальонам, в бордюре совершенно той же работы, что серия 6 медальонов, описываемых ниже, и потому очевидно, что эмалевая бляшка или взята с другого предмета или досталась отдельно покупкой и уже в русских руках стала тельным образком: но любопытно, что работа сканных украшений, оставаясь прежнего типа, отличается здесь редким совершенством и небывалою тонкостью, ясно пока­зывая, до чего могла достигать ловкость русских мастеров. Эта тонкость не подражаема и теперь, если бы потребовалось работать в чистом золоте, как делали мастера древней Греции и Византии. Образок Распятия принадлежит к иконографическому типу, господствовавшему в первой половине XII века и оставившему много мелких изображений в миниатюрах, образках и эмалях, хотя, по самому характеру, композиция и постановка фигур этого типа отличаются монументальностью, специальными чертами образа или иконы Распятия, которые должно, прежде всего, выделять из общего разряда так наз. исторических изображений Распятия, что и понятно само собою, но чего доселе не сделано в общих трактатах по иконографии этого сюжета. А именно, Распятый представлен здесь на колоссально большом, по сравнению с телом, крест, котовьи, будучи утверждён на скале Голгофы, имеет подножие, длинные рукава и надпись, помещённую в правильной крестообразной форме; по сторонам её видны в небе солнце (звезда) и луна и две полуфигуры летящих ангелов, а внизу по сторонам Распятого и лицом к зрителю, в молитвенном предстоянии, полные фигуры Богоматери и Иоанна Богослова. Христос изображён уже с закрытыми глазами, тело крайне худо, чресла препоясаны платом, из прободанного бока брызжет кровь. Под крестом видна появившаяся на скале Адамова голова, лежащая на двух костях. Крохотные надписи синими буквами дают слова Христа:

Богоматерь в скорби, приложив руки к подбородку, Иоанн держит книгу Евангелия.

Особенный интерес имеют для нас цвета эмали, отличающиеся столь поразительной сохранностью, свежестью и, так сказать, зеркальностью шлифовки, что даже тому, кто не видал бы вовсе византийских эмалей, не могла бы показаться случайною эта сохранность одной вещи, сравнительно со всеми прочими эмалевыми изображениями клада: не остается сомнений в том, что наш образок Распятия принадлежит к лучшим изделиям Константи­нополя, тогда как другие образки того же клада, обнаруживая своею плохою сохранностью, радикальным изменением почти всех эмалевых красок, свое русское происхождение, приобретают за то, в глазах русского историка, еще более высокое значение, как собственно народные попытки высшего технического искусства.

И так, цвета эмалей в нашем образке отличаются свежестью, ясностью и глубиною тонов, и видно, что эмальер предпочтительно выбирал и цвета наиболее интенсивные и наиболее приятные для глазу: так крест сделан здесь голубым, бордюры его темно-лиловыми, т. е. черными; колья у подножия, которыми укреплён крест в земле, сделаны бирюзовыми, а череп не белым, но желто-коричневым, для согласия с фоном. Затем, тело Распятого (и ангелов) отличается прекрасным темно-оливковым цветом, который еще усиливается от того, что эта эмаль полупрозрачна, просвечивает и пропускает отблески золотого матового дна на лоточке. Повязка на чреслах ярко белая и ярко красная кровь, текущая из бока, белые буквы и бирюзовый нимб, при черных волосах, сообщают живую пестроту и яркость фигур, которая иначе была бы мрачною. Но предстоящие и ангелы драпированы с такою яркостью сочных красок, которая позволяет нам назвать все эти тона веселыми, декоративными. Таковы цвета крыльев у ангелов: глубоки синий и белый в контрасте; цвета их одежд: тёмно-синий, почти черный, и полосами бирюзовый, почти пепельно-голубой. Одежда Богоматери: тёмно-голубая фелонь и бледно-голубой хитон, но их драпировку трудно разобрать, вследствие схематизма и уродливости складок. Гиматий и хитон Иоанна также представляют сочетание контрастов: тёмно-лилового и светло-бирюзового. Нимбы голубые, буквы синего цвета, Евангелие хром, золотое. Мелкие гнёзда теперь все порожние; весу в образке 4золотника.

Далее, по поводу самой скани на медальоне Распятия следует отметить разницу с прочими медальонами, как эмальированными, так и украшенными только камнями. Мы уже указывали, что скань во всех этих медальонах не только наложена на листе и припаяна к фону, но также положена и сверху нижней скани, иногда всего в три пояса. Правда, эта ажурная скань зависит от рисунка, а именно разводы усиков, крутящихся от главной ветки, исполнены поверх нижележащих веток, и в концах усиков вкраплены зерна, как бы завязавшиеся грозди. Но затем важно, что все разводы и усики положены как две ленточки, спаянные рядом, и особенно тонко сплющенные из крученой нити, и только в концах ленточки разделяются, а одна более тонкая, в виде усика, ленточка перегибается поверх ажурных разводов.

В медальоне Распятия та же фактура, но здесь всегда только одна сканная и сплю­щенная нить, которая приподнимается, выкладывается одна поверх другой, припаивается в местах соединения, и собственно потому кажется тонкою и трудной работою, что сделана именно из одной двойной нити.

В заключение мы должны, однако, оговориться, что решительно не находим возможности относить этот образок Распятия к прочим трём медальонам, как если бы он входил в состав этого подбора блях, образующего, скажем, бармы, или точнее, вообще нагрудное металлическое украшение. Этому противоречит, прежде всего, его овальная форма, которая хотя происходит от самой эмалевой бляшки, уже по своему сюжету, требовавшей не круглого, но овального образка, однако могла бы быть легко устранена мастером помощью бордюра или каймы, если бы он того хотел. А затем ясно видно, что мастер приложил особенное старание к сканным украшениям оправы этого образка, как лучшего материала, который он имел в своём распоряжении. И если три медальона были нагрудным украшением, то четвертому не остается другого места, кроме спины, а очевидно, что на спине не мог быть помещён образ Распятия⁹¹.

И так, единственное основательное предположение требует отделить этот образок– был ли он тальником, или был подвишень к иконе, все равно. И, как бы в доказательство этого, мы находим в Рязанском кладе еще один эмалевый образок, по-видимому, тельник, в золотой оправе грубой работы, напоминающей серебряные бляхи Владимирского клада: здесь бордюр состоит исключительно из обода, прерываемого поперечными скобочками, которые однако назначены только для упора каймы внутренняго эмалеваго образка, а не для жемчужной обнизи. Образок, по неграмотной надписи АМРНА, должен представлять Деву Марию, с молитвенно подъятыми руками, но в облачении Богородицы есть странное отступление в том, что обычная фелонь, подобно плащу, застегнута здесь на груди фибулою, что мы не умеем себе объяснить иначе, как грубою ошибкой эмальера, не умевшего различить иконографического типа мужской одежды от женской. Сам по себе эмалевый образок ничем не отличается от рассмотренных нами изображений Св. Ирины и Варвары, разве только темь, что здесь эмаль отлично, сравнительно, сохранилась и выдаёт все особенности, а следовательно, и все недостатки русской работы. Из этих недостатков важнейший заключается в грубых ошибках против иконографии и типа: таковы напр. четырёхугольный вырез на груди, фибула, наплечные пристежные (вошвы) украшения, здесь переместившиеся к локтям, черты лика и пр. Особенности заключаются отчасти уже в самом очерке полуфигуры Богоматери, а наиболее в красках; так любопытно употребление в нимбе изумрудно-зеленой эмали, которую мы знаем (см. указ. ране наше исследование об эмали) в самом начале истории византийской эмали и вместе при её конце в XII – ХШ стол. Бордюр нимба тёмно-синий,

почти черный, а не кирпичный, как прежде. Напротив того, фелонь представляет сравнительно светло-синий цвет, а хитон имеет бледно-пепельный оттенок голубого; чепец – светло-бирюзового цвета; вошвы, фибула беловато -пепельного оттенка, и наконец тело бледно лилового, мертвенного тона. Русская работа образка несомненно выдается даже слишком, не говоря об оригинале, который может считаться, по сохранности, её лучшим представителем в среде эмалей.

Рис. 44. Золотой медальон из

Рязанского клада 1822 г

Рис. 45. Малый золотой медальон из Рязанского клада 1822 г.

4. Если, затем, с самого появления на свете Рязанского клада так много толковали и доселе еще можно продолжать говорить о том, что он представляет собою великокняжеские бармы, то, очевидно, этому причиною служит серия шести медальонов или щитков, блях или кругов (как тоже говорили в старину), имеющих явно только декоративное назначение. В самом деле, первая пара запон имеет обычную для колтов внутреннюю полость, и граф А. С. Уваров называл их ладанницами⁹², а мы, в свою очередь, будем рассматривать их в среде колтов – серёг. Три эмалевые медальона, имеющие наиболее сходства с последними шестью кругами, все же представляют образки, тогда плоские на исподи, приспособленные к ношению (рис. 46) или, по крайней мере, к подвешиванию па свурке, и украшенные только с лица, притом чисто декоративно, камнями и сканью, представляют собою, так сказать, бармы по преимуществу, как их привыкли понимать в русской археологии. Медальоны имеют от 0.095 м. до 0.107 м. в поперечнике, но два медальона из них⁹³ имеют 0,75 м. в ширину, т. е. наименьшую величину, и весу только 20 и 20 зол., а четыре остальные имеют весу 33,41 и 48 золотников. Весь щиток покрыт сканью из положенных на ребро ленточек, свитых из проволоки и потому зубчатых на поверхности; скань образует завитки или волюты, а от них расходятся усики, так что заполняют каждое отделение или промежуток между камнями; но, в отличие от больших колтов, здесь скань кладется и припаивается также поверх скани, уже наложенной и припаянной – техника особого типа, о которой мы уже говорили в 1-й главе. Равно и гнёзда камней укреплены поверх скани, и потому камни получают свет снизу, пропускаемый арочными или петельными ажурными шатонами. В средине медальона помещается обыкновенно одна большая вениса, или аметист, или крупный яхонт; вокруг, или крестообразно, расположены преимущественно венисы, сафиры, аметисты, редко яшма, еще реже стекло цветное; по окраине всегда венисы и жемчужная обнизь; на ушке до шести мелких венис, а всего на каждом медальоне от 31 до 33 камней.

Рис. 46. Рязан. клад 1822 г.

5. Если верно наше заключение, что мы имеем в Рязанском кладе два подбора барм или нагрудных украшений: один из трёх медальонов с эмалями и другой из шести, то именно к двум бармам, или, точнее, сериям подвесных медальонов, относятся и одиннадцать золотых, ажурных, дутых бусин (или репий). Из них пять бусин чешуйчатых, с четырьмя гранями по обеим половинам боченочка, снабжены были по краям жемчужною обнизью. Шесть бусин украшены сканью тожественной техники с шестью медальонами, которые украшены не эмалью, а только камнями: а именно, эта скань из двойной ссученной нити, сплющенной, ажурно наложенной, и для крепости расположенной по две ленточки, спаянных одна с другой, и укреплённой в жгутах. Но из этих бус насколько исполнены также гладкими ленточками, как в скани Мономаховой шапки, при чем они наложены на листе, и ячейки внутри чешуек, или так наз. имбрикации, вырезаны в листе, так что работа только представляется снаружи прорезной. Рисунок – византийские разводы; по среди желобок с четырьмя продольными желобками, по всем скобочки с золотыми нитями, от жемчуга; насколько гнёзд с альмандинами.

6. В Рязанском кладе имеются (табл. XVII) два сионца, из золота (восемь по 5 зол.), имеющие вид храмика – дарохранительницы о четырёх сторонах с шатровым верхом и украшенные четырьмя арочками по сторонам, и в ярочках крохотными эмалевыми изображениями (сохранились только погрудная фигура юного Святого и Ев. Иоанна, эмаль сильно разложилась), а на исподе ажурною сеткой, в виде полусферического донышка или чашечки, как обыкновенно бывает на подвесках. Сквозь каждый сионец пропущены золотые дроты, образующие два крючка сверху и снизу; скань по низу очень грубая, простая, в виде плоских нитей; имбрикации выполнены накладкою на листе, в котором вырезаны ячейки; по углам каждого сионца устроены спиральные шарниры, для продевания сквозь них золотых дротов, и, кроме того, внизу припаяны четыре скобочки, в которых сохранились обрывки мелких золотых цепочек. Все это мелочное и сложное устройство служило, очевидно, для сведения цепочек, держащих предмет, к сионцу, в один пучок. Но что это был за предмет, решить без помощи другой, более полной находки, пока нельзя.

Крохотная подвесочка на ожерелье из клада Златоверхо-Михайловского монастыря также может быть названа сионцем. Сионами, как известно, стали называться у нас с XII стол. дарохранительницы (Иерусалимы, ковчеги), в виде церквей с одною и тремя главами, впоследствии о пяти главах, с чеканными, обронными изображениями святых, Апостолов, Христа и Евангелистов и пр., также с украшениями финифтяными и травлеными, в ярочках, с колоннами. В этих сионах хранились святые дары на престоле, а потому весьма возможно было возложение освящённого сионца со святыми дарами или и без них на икону, а также на болящего. Название «Сиона» появилось в самой Византии уже в IX – X стол., под влиянием Толковой Лицевой Псалтири, которая этим именем приучала называть Церковь Христову, в лице Богоматери, или даже ее образа, помещённого в «град на Сионе»; следовательно «сионами», что тоже «Иерусалимами», было естественно называть ковчеги со Св. Дарами, помещаемые на престолах, а затем уже, как священная декоративная форма, «сион» встречается на крышке кадил, всяких мощехранительниц и пр.

В кладе оказалось много⁹⁴ мелких вещей, важных потому, что все принадлежат к

Рис. 47, а–h.Золотые бляшки из Рязанского клада 1822 г.

разряду предметов личного убора и украшения, или же к тельникам. Таковы: всякого рода нашивные и набивные бляшки из золота (рис. 47 , а – h), любопытные по своим древним типам: листка (потала), индейского листка (в виде запятой), простого репейка и пр.; особенно любопытна форма полной бляшки (рис. 47,f), повторяемой часто в серебре, в ином варианте; золотая цепочка (рис. 49), разные обрывки, два тельных крестика (рис. 50) из яшмы, в золотой оправе по концам рукавов, украшенной венисами.

Затем уже имеем женский браслет из плетенной очень искусно золотой проволоки с шарнирами и колечком для

подвесной жемчужины, и пара перстней, из дутого золота, с камнями в гнёздах (рис. 51), с гранями и жемчужною обнизью.

Как богата кладами и находками почва старого Киева, свидетельствует первый, встречаемый нами в археологической его летописи, рассказ, из записок И. Ф. Тимковского, бывшего в 1785 – 89 гг. учеником Киевской Духовной Академии⁹⁵: «В мае 1787 г., трое мы вышли на Крещатик с своими уроками. Оба другие (ученика) были старше меня. Средней, бродя в размытых провальях меж кустов, увидел снизу близ верха нависшую выпуклость, сухими комами глины выбил ее; свалился кувшин полный серебряных монет. В находке сделали участником и меня. Монеты были древние разной величины, три или четыре слитка серебра в виде палок сургучу, несколько золотых колец и перстней». Но обо всех этих находках сохранилось лишь смутные известия и предания.

Первый из открытых киевских кладов – знаменитый клад 1824 года представляет и знаменательный примерь совершенного исчезновения наиболее драгоценных предметов древности в России. История находки этого клада передается так⁹⁶: «1824 года, Мая 25 дня, в день праздника Святого Духа, по утру, мещанин Киевский Василии Хащевский, идучи из Киево-Подола на гору старого Киева тропинкою, прямо к Михайловскому монастырю, и взошедши уже по тропинке возле ограды монастыря, наступил на выпуклый из впадины обнажившийся красный кирпич, от натиска его проломленный, и увидел, что был горшок, разломил его покрышку, и усмотрев там блистающее серебро, вынул оное в платок. Но заметив между вещами церковные, немедленно представил сию находку в Городовую Полицейскую часть к приставу и потом полицеймейстеру, а сей, пересмотрев у себя вещи, и доведя до сведения г. губернатора, препроводил оные для описания к известному в Киеве любителю древностей М. Ф. Берлинскому, приказав вырыть и самый горшок, в коем лежали сии древности». Знаменитый митрополит Евгений доставил подробное сообщение, на основании этого описания, и опубликовал это сообщение в 1826 году. Известный любитель древностей Павел Свиньин, совершая археологическое путешествие по России, и посетив Киев, слышал⁹⁷ от Берлинского те же подробности о находке, но, по-видимому, самих вещей уже в Киеве не нашёл, кроме двух-трех мелочных, судя по следующим словам статьи Свиньина: «Г. Берлинский показывал мне (в Киеве) также место близ Золотомихайловского монастыря и древнего Борисовского взвоза на скате старого вала, где Киевский мещанин Хощевский нашёл, прошлого 1824 года 25 Мая, кувшин, наполненный разными церковными драгоценностями, которые, вероятно, сокрыты были от хищничества Батыя и с тех пор находились в земле. Два или три из сих не весьма ценных вещей приобретены одним чиновником, а прочие представлены к Высочайшему Двору. Судя по сим образчикам, состоящим из сережной привески, креста и перстня, должно отнести их ко времени готического Византийского художества, когда гранение драгоценных камней не было еще известно. Прочие вещи, здесь найденные, были следующие: потир, дискос, две панагии, из коих одна золотая, крестик, две серьги, более 25 золотых привесок, бармы (?) с священнических риз и богатый приклад с Евангелия».

И вот с той поры, т. е. с 1825 года, всякие известия об этом кладе, будто бы представленном ко Двору, прекращаются, клад исчезает бесследно, а до последнего времени, никто не сделал попытки к его разысканию или к исследованию вопроса о его пропаже. И расследования, предпринятые Императорскою Археологическою Комиссией, пока ничего не обнаружили. Яркое доказательство, как мало обеспечивают существование исторических памятников и именно драгоценных даже известный интерес, поднятый в Обществе, ученое внимание и любознательность, если им не поможет на деле правительственный контроль и организация Государственных музеев!

Рис.52 Горшок с кладом 1824г.                  Рис.53 Потир из киевского клада 1824г.

Понятно, затем, как мало можно извлечь из жалких снимков, которые остались нам, взамен чудных оригиналов: всякое суждение о вещах будет здесь иметь только условное значение и должно быть принято с оговоркой. И темь не менее, первый клад, найденный в Киеве, да еще «"на Борисовом взвозе», должен быть рассмотрен со вниманиемем, как

Рис.55. Потир Киевского клада1824г.

подобает по его замечательной характерности и тому значению, какое он получает через это, для характеристики прочих кладов, менее типичных, хотя и сохранённых.

Клад был уложен в большой конической формы горшок (рис. 52), из красной глины, с рубчатыми боками, глубиною 9 вер., накрытый покрышкою. Под нею, поверх вещей, была положена парчовая материя, оказавшаяся совершенно истлевшей; по словам видевших, материя была шелковая, на подобие нынешних левантинов, тканная золотыми узорами в клетку. Главным предметом представляется, конечно, серебряный потир (рис. 53) на орнаментальной ножке, украшенный четырьмя (рельефными) медальонами, с изображениями (рис. 54 и 55) по грудь: Иисуса Христа, благословляющего сложением трёх перстов и держащего Евангелие в лавой руке, Божией Матери с молитвенно раскрытыми перед грудью дланями, как образ Б. М. Заступницы, Иоанна Предтечи, держащего свиток и благословляющего особым сложением трёх перстов внутрь для молитвы, и наконец, Иоанна Златоуста с Евангелием в руке и благословляющего именословно. Все фигуры сопровождаются сокращённым надпнсанием их имён по гречески, в схемах XII – XIII столетий. Поверх медальонов идёт полосою вокруг по бордюру надпись: пиите от нея вся и пр. Трудно сказать, насколько близок к оригиналу рисунок, исполненный, однако же, с техническим знанием, но если верить этому рисунку, мы имеем перед собою, явно, русскую работу по византийскому образцу и должны считать этот пропавши потир древнейшим

Рис. 56. Киевский клад 1824 года. Дискос.

русским чеканным изделием. Что этот потир не греческой работы, доказывает уже обронная, видимо, слишком выпуклая техники медальонов, не обычная в Византии, но господствовавшая в ХП веке на западе и на севере. Далее: лики представляют характерную полноту, округлость, квадратность овала; волосы на головах и бороде исполнены не по гречески, спутанного рисунка и в то же время сухими чертами; еще более выдаёт рисунок святительской одежды I. Златоуста, наконец форма (если не ошибочная в самом рисунке) свитка в руках Предтечи – совершенно невозможная для греческого ремесленника, всегда знавшего подлинный вид свитка. Менее важны в этом отношении особенности в надписи имени Иоанн и т. д., свойственные и чисто греческим произведениям.

Того же характера и той же техники серебряный дискос (рис. 56), в виде блюдца без подножки (4 вер. в диам.), с изображением в средине Божией Матери того же типа, погрудь и в медальоне, и с надписью уставными буквами по гречески слова: приимите, ядите и пр.; дискос оказался согнутым, потому что был с силою задвинуть в тесную для него глубину горшка.

Рис. 57. Киевский клад 1824 г.      Рис. 58. Клад 1824 г

Наиболее замечательный предмет клада составляют две круглые цаты или медальона (рис. 57 и 58). из золота, большой с изображением Спасителя, в попер. 1 вер., малый с изображением мученика. 1 вер.: очевидно, по находкам более полным, здесь было три медальона, и третий также с изображением мученика. Рисунок, сверх всякого ожидания, передаёт вполне достаточно характер украшений и стиль памятника, так как весьма ясно, что рисовалыцик в то время никогда не мог бы придумать ни такого типа, ни таких схематических драпировок, а. между тем, и то и другое нам хорошо известны в подлинных эмалевых работах Каждый медальон имеет вместо прицепки, сквозную бусину на шарнире, совершенно гладкую, но по средине перепоясанную бисерною лентою, а шарнир украшен, с обоих сторон жемчужинами на спаях, чего доселе не находим ни на одном из сохранившихся медальонов. Бордюр украшен мелкими камнями (яхонтами) в гнёздах филиграневыми разводами в типе рубчатой филиграни (см. выше.). Каймы из жемчужной нити не сохранилось, есть только скобочки. Изображение Спасателя отличается превосходною работою, строгим типом можно

думать что нимб был изумрудный, или темно-синий, так как внутри эмали сделаны еще разводы (восьмерки ) припаянные на дно лоточка; темно- каштановые волосы, сильно удлиненный овал наиболее приближают лик к известной чудотворной иконе Лагерана. Спаситель благословляет не именословно, но сложением трёх перстов в левой руке, прикрытой гимагием поддерживает Евангелие, переданное однако здесь без понимания того, что рисовальщик делал. Гиматий был темно-пурпурный, а хитон бледно-голубой. Изображение мученика (по нашей догадке Димитрия, а недостаёт Георгия) отличается также обычными типическими чертами, т. е. плащом или сагием с плющевым рисунком, и двумя нашивками, какие бывают на патрицианских одеждах⁹⁸; в правой руке мученик должен держать крест.

Две пары золотых сережных подвесок – колтов, выпуклых и полых, с эмалевыми изображениями (рис. 59 и 60) грифона с орлиною головою, львиным телом и крыльями, игеральдических «птищей» с эмблематическими перьями в виде современной карточкой масти треф или, точнее, лилии, та же лилия на грифоне; очевидно, обе фигуры имеют значение талисманов. Весь общий характер фигур указывает на русского, не византийского эмальера: в частности, это проявляется наиболее ярко в теле грифонов, именно в ошибочном рисунке обеих задних ног. Снимок передаёт, хотя не с большим искусством, за то со вниманием, и

Рис. 60. Тоже. Киевског клада 1824 г.

стиль фигур и даже детали, которые можно легко угадать, при руководстве других сохранившихся вещей. Так, здесь передана даже эмаль разных тонов тёмно-синяя и лиловая – черными местами, красная и голубая серыми, эмаль выщербившаяся – бледно-сероватыми; а так как в головах грифона эмаль повыкрошилась, то и рисунок голов не точен и не характерен. Если, наконец, в одной подвеске изображена вдетою обыкновенная киевская серьга, то это дело простой случайности: на этой серёжке кончик дужки представлен как бы змеиною головкою неправильно: ни в одном существующем экземпляре этого нет, да и быть не могло, потому что этот кончик был всегда закрыт.

Рис.61 Пара киевских серег клада 1824г.            Рис.62 Тельник Киевского клада 1824г.

Одна пара обыкновенных киевских серёг (рис. 61) с тремя бусами пупырчатыми; один тельный крестик (рис. 62), равносторонний, высеченный из яшмы, по рукавам оправленный в золотые накладки, на одной стороне с белою эмалью, по ней синие городки, на другой с надписями ІС ХС НИ КА; один перстень (рис. 63), на серебряной подвижной дужке, золотое гнездо с резным изображением вглубь кентавра, охотящегося с соколом. Таковы предметы личного убора в кладе.

Но в кладе были замечательные мелочи, сорванные и собранные наскоро, впопыхах, и относящиеся, видимо, к убору местно чтимых икон. Таковы напр. 25 золотых подвесочек (рис. 64), которые в существе происходят от типа древних вотолок, т. е. металлических гарнитур кистей, с заменою кистей грушевидными побрякушками (вместо жемчужин), а самой втулки – металлическою крышкою с жемчужиною наверху, причём крышечка вся перевита бисером, повсюду покрыта мелким жемчугом; очевидно, эти подвески украшали не воздух или омофор, но скорее всего венчик иконы. Кроме того, этот рисунок объясняет нам происхождение «сионца – подвески», найденной в Рязанском кладе, и в Киевском, происходящем из того же Злато-Михайловского монастыря (таб. VII)⁹⁹.

Восемь дужек (рис. 65) золотых, широких, украшенных сканью, и каждая тремя

Рис. 63. Перстень клада Рис. 64. Из 25 золотых вотолок 1824 г.      Киевского клада 1824 г.

Рис. 65. Из Киевского клада 1824 года.

крупными и несколькими мелкими аметистами, яхонтами, рубинами, гранатами, в гнёздах, нарочно приподнятых, при чем главное гнездо утверждено на прорезной сканной решёточке, с целью освещать камень (см. I главу) и снизу; по всей вероятности, дужки эти служили украшением оклада, венца иконы, но в тоже время они, непременно, тождественны по своему назначению с киевскими (напр. в кладе Михайловского м – ря) золотыми дужками, загадочного назначения, находящимися очень часто в киевских кладах, но только несравненно богаче в своём уборе драгоценными камнями. Затем чрезвычайно важна и техника в устройстве гнёзд, о которой мы уже говорили, как о приеме XII стол, (см. Рязанский клад 1822 г.).

20 тонких, листовых, серебряных пластинок, с лицевой стороны поволочённых, с прорезным разводом, снабжённых по краям дырочками для пришивания, вероятно, к священной одежде, преимущественно омофору, судя по квадратной форме пластин

(рис. 66). Наконец одна (рис. 67) треугольная золотая пластинка, украшенная трёхчленным византийским разводом с цветками в средине, исполненными эмалью, происходит, судя по форме, также от убора облачений, и уцелела одна из многих.

Преосвященный Евгений, в заключение своего краткого описания, категорически, на основании надписей, относит весь киевский клад 1824 г. к греческому искусству и даже самый горшок, напоминавший ему ольвийские амфоры, к византийскому мастерству. В течении нижеследующего труда мы будем постепенно доказывать, как сильно византийская художественная промышленность привилась в Киеве, как обильны были изделия этой русско-византийской работы. Здесь мы ограничимся только указанием на один общий факт, что если мы еще можем считать привозными из Константинополя два эмалевых медальона, то даже их отделку должны принимать русскою, мастною, а за тем и все предметы убора личного, так как только в редких случаях уборы привозятся целиком и постоянно из чужой страны. Даже такие предметы церковной утвари, как потир и дискос, вероятно были сделаны в Киеве, хотя в греческой мастерской, если рисунок точно передаёт полурусские типы в изображениях. Нечего и говорить о предметах убора, которые изготовляются только для кочевых варваров, и во всяком государстве, согласно господствующему вкусу, производятся на месте, за исключением, конечно, предметов высшего художественного достоинства, нередко привозных. Так, медальоны с эмалями, эмалевая пластинка могут быть из Византии, но эмалевые серьги, эмалевая обделка крестика, даже обделка медальонов привозных туземной, местной работы, и как это ни звучит чуждо для наших современных понятии о византийском и древне-русском искусстве, но это может даже быть доказано в течении нижеследующего трактата.

Второй важный вопрос, имеющий возобновляться не раз по поводу многих киевских кладов и находок в Старой Рязани, касается соединения в киевском кладе 1824 года вещей явно церковных со светскими. Описание 1824 года задается уже этим вопросом и разрешает его, согласно приёмам того времени, путём легендарных, своего рода романических, соображений: исходя из слов Кенигсбергского списка летописи под 1203 годом, что Черниговские князья, при разграблении киевских церквей, взяли «и порты блаженных первых князей, еже беша повешали в церквах святых на память себе», описание заключает, что вместе с одеждами князья могли отдавать и свои нарядные украшения в церковь. Из этих украшений на виду более всего в киевском кладе были серьги с эмалевыми изображениями, и вот составителям описания кажется, что эти серьги могли принадлежать великой княгине Ольге, матери Святослава, так как только вещи такого достопамятного лица могли храниться в киевском соборе. На самом деле, конечно, никакого подобного мотива мы не имеем права предполагать, а должны руководиться указаниями византийских источников: так, у Константина Порфирородного часто говорится о «скарамангиях», служивших завесами в церквах, и хотя мы не знаем, что именно за одежда была пресловутый скараманг, однако ясно, что это должна была быть широкая одежда, своего рода полотнище, кусок дорогой материи, который можно было употребить, как завесу; из уборов своих императоры жертвовали в церковь свои венцы, точнее, только подобия венцов или корон, для подвешивания к престолу царя царей, под арки кивория. В дополнение ко всему тому, что мы имели уже случай высказать ранее, можем здесь прибавить, что именно такою «вотивною» короною представляется нам теперь и известная корона Карла Великого, с изображением Спасителя гех геgnantium, кроме уже указанных: короны венгерской, венцов королей готских и пр.

В 1824 году¹⁰⁰ обнаружены были фундаменты древней Десятинной церкви, сложенные из большого квадратного кирпича, соединённого толстым слоем розового цемента; найдены: 1824 – 1846 гг. мраморные квадратные плитки, составлявшие половую мозаику; архитектурные орнаменты из красного шифера и мрамора, обломки штукатурки, покрытой фресками, зерна мусии (мозаические кубики), гробницы, сложенные из плеть красного шифера; на некоторых плитах были рельефно высечены орнаменты; в гробницах были человеческие кости с остатками шелковой ткани и ремней. Но никаких известий о находках в эти ближайшие годы (о позднейших от 1837 по 1876 г. см. ниже) не было сообщено, по-видимому, нигде.

С 1837 г. по 1846 год, а главным образом, в 1846 году в Киеве, около фундаментов и на погосте древней Десятинной церкви, найдены весьма разнообразные и многочисленные древности, к сожалению, частью разошедшиеся по рукам и настолько разбросанные по собраниям, что, видимо, служили предметом дележа для находчиков и властей, хотя находки эти были результатом предпринятой задачи восстановления киевской древности и потому должны были, казалось, иметь право на внимание. Так найдены были¹⁰¹: две серебряные гривны (кун) шестиугольной киевской формы; одиннадцать серебряных браслетов из толстого дрота гладких и со спиральной насечкой, подражающей плетению проволочному, и орнаментальною линию на приплюснутых концах; золотые (числом десять) киевского типа серьги (и 4 серебряные) из проволочного кольца, обвитого сканью, с утвержденными промеж скани тремя бусинами, в одной паре – украшенными на подобие жемчужин, сидящих в сканом плетении, в другой паре бусы украшены сканными розетками, а в третьей – бусы сделаны ажурными, из тонкой проволоки; бронзовый складень с изображением вглубь Распятия на лицевой и Богоматери с архангелами и святыми в кругах на оборотной стороне; обломки стеклянных браслетов и пр.

Рис. 68. Часть цепи из 10 эмалевых бляшек, из Киева, в Музее Поречья.

Важнейшую находку, однако, составляет золотая цепь (рис. 68) из десяти медальонов или бляшек, украшенных эмалевыми изображениями птиц, поступившая в музей графа А. С. Уварова в Поречье; три бляшки, принадлежащие цепи, были найдены особо, но предмет, конечно, составлял часть клада, спрятанного на церковном погосте, – случай, встречающийся и далее (о цепях см. отдел ПІ главы).

В музее графа А. С. Уварова в Поречье находятся пара золотых (малого размера) сережных подвесок с эмалью киевского типа и происхождения, приобретённые покупкою, но без дальнейших сведений о месте и времени находки. Подвеска отлично сохранились, вклю­чительно до скобочек для жемчужной обнизи. По обеим сторонам исполнены тонко эмали резных цветов: белого, красно-кирпичного, пепельно-голубого, бирюзового и темно-лилового. Сюжеты представляют: с лица двух птиц по сторонам дерева, а на обороте: в средине кружок с розеткой и вокруг три кружка и четыре вырезки в форме трапеции, как будто бы это были вырезки для продетого венчика или так наз. нимба, который был бы продет с испода лептою вокруг: очевидно круглые и четырёхугольные вырезки заменяют гнезда с камнями, городчатый же орнамент, в них исполненный, уже уподобляет все вместе венчику, диадеме или ленте, повязке вокруг головы, а затем и всякой повязке на освящённом предмете, которая сначала имела значение религиозного посвящения, жертвы, а потом украшения (рис. 69 – 73).

Между находками, происходящими из Киева (несколько экз. (рис. 69 – 73) в Минц- Кабинете Киев. Унив. № 148 – 151, 1009,1495,2716, 3388 и 3390), часто встречаются перстни,

Рис. 69–73. Перстня золотые и серебряные из Киева. Минц-Каб. Киев. Ун.

но редко золотые, и то уже не с характером печати, (перстни с печаткой почти исключи­тельно серебряные или даже медные), а вообще декоративные женские перстни или кольца; вместо печатки нередко можно встретить или украшение сканью, или чернью исполненный орнамент, или камень и имитации камней в гнёздах, из камней всего чаще изумруд и гранат. Один перстень, найденный в усадьбе Климовича у Десятинной церкви, украшен крестами, исполненными накалом (Киев. Унив. № 1235), другие монограммами греко-византийскими, эмблематическими львами, грифонами и пр.; чаще всего чернью, резьбой и пр. Боль­шинство принадлежит Киевскому периоду древней Руси – IX – XII стол., но есть и более древние перстни, украшенные кораллами, принесенными, как мода, из Средней Азии и составившими моду для изделий Ю. России еще во времена Готфов (№ 2844).

В 1827 году, в том же Киеве, на Львовской улице, в доме Августиновича, в Старом Городе, при копании погреба, найдены¹⁰², в медном котелке, следующие золотые вещи: цепь из 23 полых внутри блях, весом 16 золотников (ныне хранимая в Средневековом Отделении Эрмитажа и издаваемая нами на табл. X), две сережные подвески, весом 12 зол., части другой пары, обрывки тонкой золотой цепочки и одиннадцать скобочек (весом 14зол.), при этомъ около сотни зёрен мелкого жемчуга. Из «дела» известно, что все эти вещи были пересланы, для хранения, в Имп. Эрмитаж, Кёлеру, но в настоящее время, с передачею русских древностей в Средневековое Отделение Эрмитажа, может быть указана между вещами «неизвестного происхождения» только цепь из золотых бляшек и, быть может, пара золотых серёг с эмалью, издаваемая на той же X таблице.

Золотой медальон (табл. ХУ, I), шириною 0,03 м. в поперечнике, с эмалевым изображением Спасителя¹⁰³ погрудь с Евангелием в руках, найденный проф. Ставровским, на старом Киеве, в усадьбе Королева, в 1838 году, и ныне находящийся в Минц-Кабинете Киевского Университета (№ 145), есть не более, как эмалевая пластинка, снятая с оклада или креста, но послужившая затем тальником. Она замечательна и по тонкому исполнению эмали лучшего времени, XI или первой половины XII века, хотя цвета эмали сильно изменились, а Христос облечён уже в лиловый (пурпурный) гиматий и бирюзовый хитон (позднейший цвет). Лик Христа сохранил еще в темно-каштановых волосах и в округлой голове древний тип, но широта плеч выдаёт обычную уже для мозаик XI – XII века композицию. Во всяком, однако, случае, медальон этот есть византийское произведение, скорее всего, пластинка, снятая с оклада Евангелия или иконы и креста и употребленная уже в России как тельник, чему имеем много примеров. Но так как, вместе с медальоном, в фундаментах древнего здания, сложенного из квадратных кирпичей, с плитками ценинными и одною доскою краснаго шифера, найдены¹⁰⁴ были также: золотые: крестик, сканная буса, четыре перстня, пять серебряных монетных гривен киевского типа, то можно предположить, что все вместе составляло клад.

В 1850 году в Чернигове, при рытье фундамента для постройки здания пансиона, 1850 г. найден клад серебряных и золотых вещей (ныне в Минц-Кабинете Киевского Университета, под № 451 – 7). Между ними встретился обломок серебряного медальона от барм с изображением креста, как на суздальских древностях; далее шли обыкновенные предметы: сер. браслеты в виде змеи, серебряный перстень и пр. Но две золотых сережных подвески с эмалевыми украшениями и лучевыми коймами (т. наз. черниговского типа), происходящие от двух пар (клад, быть может, был распродан и разошелся по рукам), заслуживают особого внимания. На лицевой стороне одной из подвесок (рис. 74) в маленьком эмалевом полукруге представлено две птички по сторонам кружка с лилией; на обороте лилия или крин. На другой подвеске (рис. 75) с лица эмалью представлен только кружочек с крещатым делением и отрезки венчика с аканфами; оборотная же сторона орнаментирована так близко к Константинопольской серьге И. П. Балашова, и к Эрмитажной серьге (табл. X и XIV), неизвестного происхождения, что уже поэтому одному заслуживает нашего внимания.

Эмалью украшена здесь крохотная лунница, в ней поле разделено зигзагом, и в углах помещены листики, бутоны. Затем вокруг эмалевого щитка была жемчужная обнизь, далее кайма, украшенная отличною сканью, в виде перегородочек, положенных на ребро, и затем зубчатый бордюр из лучей с золотыми шляпками на концах, вместо жемчужин. Дужка была употреблена замечательно плоская.

Владимирский клад (таблица XXI), найденный в 1865 году, был, непосредственно после его Владимирский клад находки, рассмотрен так подробно и в научном отношении тщательно, в известном трактате В. В. Стасова, что ныне нуждается не в новом детальном описании, а лишь в дополнениях с точки зрения, нами в этом сочинении устанавливаемой. В виду также особо важного значения, какое имеют найденные при кладе куски материи, прежде чуть не единичные редкости, а ныне входящее, как звено, в длинную цепь греко-восточных тканей, находимых в пределах России, мы считаем необходимым отложить до времени анализ этих последних вещей, предпочитая сослаться на то же тщательное исследование тканей В. В. Стасова, вполне достаточное для знакомства с ними. Для нашей задачи важны собственно в издаваемом теперь выпуске лишь металлические вещи клада и притом специально лишь пара подвесных колодочек, украшенных эмалью.

I. После различных киевских серёг этого типа, нам уже известных, владимирский экземпляр кажется с самого начала неуклюжим, аляповатым, и не мудрено: колты эти имеют особенную толщину немного более даже 2 сантиметров; далее, их форма расплывчатого овала, в продольной ширине 0,055 м., в поперечной 0,05 м., с сильною выпуклостью, представляет варварскую утрировку. Дужек не сохранилось, но по причине толщины подвесок, для них были сделаны двойные колечки, расставленные друг от друга. Далее, широкий ободок, между двух щитков устроенный, представляет скобочки для жемчужных нитей только в виде едва приметных остатков возле дужки, и потому даже сомнительно, была ли такая нить в действительности на этой паре. Желобок под дужкою так широк, что был полуприкрыт с обеих сторон тонкими полосками, но сомнительно, чтобы первоначальное значение полости в серьге было здесь сознательно сохранено. Благодаря внимательности В. В. Стасова, мы знаем также низкий алльяж употреблённого золота. И так, на первый взгляд, эти вещи представляют лишь серии более или менее грубых недостатков, которые, по их обыденности и мелочности, было бы даже излишне перебирать.

Но когда от этих мелочей мы обращаемся к украшающим колты эмалям, для нас разом выступает их первоклассная важность: эти эмали тождественной фактуры с эмалями Рязанского клада 1822 года и потому являются, очевидно, художественными изделиями не Киевской Руси, но северных мастерских Муромо-Рязанской области или Суздальской. И потому мы позволим себе войти в некоторые технические подробности.

Краски эмалей отлично сохранились, еще местами не лишились даже первоначальной шлифовки и блеска. Окончательно разрушилась и утратила цвет только коричневая эмаль волос, и что это не случайность – доказывается тем, что она разрушена на обеих серьгах в ликах мучеников, что конечно, можно видеть только на оригинале, не на рисунке. Поблекла бледнобирюзовая краска нимбов и хитонов, но отлично удержала цвет синяя, светло-зелёная и красная. Однако, местами видны в красках ямки, происходящие от дурной плавки. Ленточки оказываются часто или порванными, или заходящими одна за другую, как и в киевских изделиях. Но что самое любопытное – это известный характер рисунка, особая типичность фигур, особенно ликов, которая обращает на себя внимание сходством с Рязанскими эмалями и окладом Мстиславова Евангелия, которого эмалевые киотцы с мучениками, по мнению Г. Д. Филимонова и нашему, исполнены на севере России, т. е., по всей вероятности, в Новгороде. Значит, даже в таком, в высшей степени технически – трудном, даже механическом искусстве, каковы эмали, исполняемые при помощи перегородок, существует стильный пошиб определённого характера. Правда, изображения на Мстиславовом Евангелии грубее наших и заставляют поэтому или относить Владимирскую пару к эпохе более ранней, или, что проще, считать, что мастерские Новгорода работали хуже византийских.

На Владимирских серьгах изображены эмалью два святых мученика, скорее всего – Св. Димитрий и Св. Георгий (а не Борис и Глеб), и потому представлены в светло-пепельных хитонах и синих мантиях, держащими у груди кресты, а не в княжеских одеждах; оба лика совершенно тождественны, чего не допустил бы греческий мастер.

2. Обломки трёх медальонов или круглых гривен из позолоченного серебра и при них шесть кусков дутых серебряных золочёных бус – все, что осталось от княжеского церемониального нагрудного убора, и не будь на двух обломках сохранившейся фигуры Архангела, а на других крыла и сферы от второго изображения Архангела, в этих кусках не было бы даже прямого интереса. Между тем, присутствие этих изображений переводит нас в иную среду, непосредственно соприкасающуюся с Византией и её религиозными типами. Очевидно, фигуры архангелов исполнены на этих медальонах в качестве обычных профилактических эмблем для подгрудного украшения воина и притом полководца.

3. Обломки широкого браслета или наруча из листового серебра, с следами позолоты по каймам и черни в фонах и изображениях птиц: наруч состоит из двух полуразрушенных створок с шарнирами, на которых в два пояса идут резные фигурки стоящих птиц, окаймлённые широкою золоченою каймою с бордюрами из жгутов. Эти коймы, ведущие свое начало от византийских желобков для жемчужных пронизок, повторялись весьма устойчиво в XII – XIII веках в русских украшениях. Далее, здесь должно отметить насечку фона для приёма черновой поливы.

4. Семь аграфов или застёжек из золота с столь сильным алльяжем серебра, что оно кажется даже золочёным серебром; аграфы состоять из дрота с двумя колечками, завернутыми по концам для проволоки, которою эти дроты должны были укрепляться; на дротах укреплено сканными нитями по три ажурных бусины, которых восемь прорезных кружков окаймлены тонкою сканью, наложенною в два ряда и припаянною. Аграфы эти считаются принадлежностью кафтана, вместо обычных петель, служившею для скрепления разрезов или бортов в роди разрезных рукавов персидских, некоторых кавказских кафтанов, лезгинок и пр. Впрочем, об этой принадлежности одежды мы будем говорить в особом месте.

5. Пара обломков от серебряных, позолоченных, тиснёных в листе, крестика и крина с ушком для подвески, любопытна как указание на то, что и крестики подобного набора могли употребляться для пронизок ожерелья, в чередовании с кринами (см. Киевские находки этого рода).

6. Парою овальных и плоских кабошонов из горного хрусталя и парою четверо конечных крестиков из шифера и серпентина, лишённых оправы, заканчивается содержание Владимирского клада.

В Старой Рязани, с.Спасского у. Рязанской губ., в 1868 году был найден при распахивании земли¹⁰⁵ клад серебряных вещей, описываемый нами здесь исключительно ради пяти серебряных круглых медальонов: большого срединного – 0,071 м. с изображением креста на разводах, двух меньших – 0,065 м. с подгрудными фигурами Спаса благословляющего и Богородицы, и двух малых с крестами 0,052. В том же кладе были найдены: один аграф из лигатурного золота с тремя бусами и двумя ушками для проволоки; пара серебряных подвесок из конусообразной вотолки, украшенной зернью – городками, с 9 подвесными цепочками, на которых имеются ажурные наузы и поталы по концам, набранные сканью и зернью; два медных крестика, три великолепных бусы, шир. 0,035 м., украшенных тончайшею сканью и зернью; тонкая, на четыре грани плетеная, цепь из серебра с наглавниками, держащими проволочное кольцо с бусиною, но без подвешенного на цепи предмета; и наконец пять отдельных эмалированных золотых бляшек, в виде трёх орнаментальных крестов на подножии и пара треугольничков. Эмаль состоит из городков, срединной лилии или крина в кругу, трикветры, белой лилии и четыре-лепестковой розетки; для того, чтобы выполнить эмаль, надо было углублять лоточки до глубины почти 2 миллиметров, и потому углублять самые бляшки, сильно выбивая их из золота, и кроме того надо было делать насечку на фоне. Тем не менее, эмаль хотя и поблекла, но мало пострадала и можно считать даже, что отлично сохранилась; разложился окончательно лишь красный цвет, и то в треугольниках он отлично сохранился. По краям всех бляшек есть дырочки для их пришивания.

Главный предмет находки составляет цепь из тиснёных серебряных бляшек, соединённых колечками и связанных в двух промежуточных частях (на плечах) цепочками; бляшки украшены толстою сканью в виде орнаментальных крестов на разводах и крестообразных фигур; об этом предмете клада говорится ниже в экскурсе о церемониальных цепях.

Клад золотых и серебряных вещей, найденный в 1872 г. (М. К. Киев. унив. № 1667 – 1707) у Десятинной церкви, на углу Десятинной и Владимирской улице, в усадьбе Масютина, заключал в себе 32 полускобочки (и 12 кусков) из серебра, каждая с тремя дырочками н шарниром по концам, также выгнутых дугою. При этом были найдены разрозненные большие серьги с ажурными бусинами, украшенными зернью и сканью.

Клад, известный ныне (таблица ХУ) под именем Лескова, найден был в 1876 году, 18 Марта, в Киеве, в усадьбе киевского гражданина Игнатия Лескова, на углу Большой Владимирской и Десятинной улице, следовательно, вблизи от Десятинной церкви, однако вовсе не в её пределах, как сообщали о том первые известия прессы, оповещённой уже в Апреле. По этим известиям, без сомнения, крайне преувеличенным¹⁰⁶, клад представлял будто бы, во время его открытия, « груду золотых вещей весом в несколько фунтов». Евреи, по словам тех же известий, скупили большую часть золота, платя напр., как один золотых дел мастер на Подоле, 20 рублей за фунт золота, и за 14 серебряных гривен другой – всего 90 коп. Рабочие дарили будто бы друг другу золотые перстни (их всего после оказалось в кладе три). И хотя «немало вещей, говорят, попало и в руки полиции», однако, «уцелела лишь небольшая часть клада». Затем, прибавлялось, что местные археологи: профессор В. Б. Антонович и г.Рогович посетили Лескова, «сохранившего часть клада» и видели «с две пригоршни золотых украшений»; что «удалось проследить и за другими» найденными вещами, но можно сказать наверно, что тех, которые попали к евреям, более не придется видеть». В конце следовало и объяснение этой несчастной судьбы русских кладов: «закон, обязывающий отдавать найденные старинные вещи (точнее: клады) в казну за плату по оценке, ведёт к тому, что практические евреи, избегая возиться с администрацией, уплачивают сами себе стоимость вещей сплавленным куском золота или серебра». Вот взгляд, почерпнутый корреспондентами в интеллигентных сферах Киева: клад распропал, частью, на половину, на две трети – никто даже порядком не потрудился узнать, ни учёные общества, ни частные лица, и виноват в этом только закон, который мешает заниматься публично распродажею кладов, с аукциона, поштучно, тому, кто больше даст, который требует представления вещей, с тем что за них казна возместит и стоимость материала, и ценность художественного достоинства и цену исторического значения вещи¹⁰⁷. Ясно, куда ведёт подобный взгляд, проводимый, прежде всего, русской интеллигенцией и столь удобный для скупщиков, ставимых под её защиту.

В частности, для нас важно также, что никто не составил никакой описи кладу, пока еще можно было сделать, а первая опись, поданная в Комиссию, содержит в себе даже меньше вещей, чем сколько их ныне находится в Киевском Университетском Музее.

Хотя наш клад был старательно уложен в двух сосудах, медном и глиняном, однако, не сохранился настолько хорошо, как бы следовало (если не предполагать, что цепь и другие вещи были первоначально положены в кусках). Клад ныне сохраняется в Минц-Кабинете Киевского Университета за №№ 2320 – 35; две пары золотых серёг из клада поступили будто-бы, по слухам, в частные собрания¹⁰⁸. На первом месте в кладе должно, конечно, поставить пару замечательных серёг с подвесными круглыми и полыми внутри колтами, из золота и украшенных эмалями, отличной местной работы. Эти серьги отличаются от других киевских находок этого рода во 1-х особенно малыми размерами: они имеют только 0,04 м. в поперечнике и 0,015 м. толщины всего щитка; во 2-х оригинальностью сюжета, взятого для эмалирования их с лицевой стороны. Именно, здесь впервые эмальер прибёг к орнаментации серёг женскою головкою в короне, судя по головному убору, видимо, девицы, по распущенным кудрям, и вовсе не символического, а простого, декоративного значения. Голова представлена в кругу, синее поле украшено цветками и цветными бисеринками; корона имеет форму кокошника с высоким убором, украшена начальным рубином и изумрудами; платье девы золотое. Вокруг этого среднего эмалевого щитка, лицевая сторона украшена также эмалевыми ветками аканфа, неприглядного и тяжёлого рисунка. На оборотной стороне две птицы по сторонам цветочного стебля (лилии?), имеющего почти вид древа жизни, в краткой схеме.

Пара сережных подвесок из клада усадьбы Лескова отличается и малыми размерами (таб. ХУ, 12 – 19) и отличною сохранностью и оригинальностью эмалевых изображений¹⁰⁹. Затем, сравнивая с колтами усадьбы Есикорского и Б. Житомирской улицы, легко замечаешь здесь более высокую фактуру, точнее сказать, исполнение, при относительно той же технике колта и совершенно тождественном пошибе в рисунке и красках. Рисунок здесь отличается большею уверенностью, выдержанностью, даже правильностью, что особенно легко можно было бы заметить, сличив контуры лиц, здесь изображённых, с колтамн черниговскими или рязанскими: особенно бросаются в глаза крайне тонкие длинные носы, узкая линия кудрей, продолговатый овал, поворот зрачков и взгляда влево, а равно ясная форма аканфовых разводов и пр. Переходя к краскам, замечаешь также: удивительную чистоту синего тока, телесный чудный оттенок общего тона тела в лицах и шее, причём эмаль эта остается полупрозрачною. В орнаментах красные коймы сильно разлагаются, но все же сохранилась лучше, чем где либо.

На лицо изображены женские головы в венцах, имеющих форму конических кик или кокошников, с двумя бирюзовыми камнями и красном налобным. Волосы распущены кудрями, что указывает на девицу, на теле намечена золотая одежда. В поле белые жемчужинки, белые розеточки, бирюзовые и красные крапины. По сторонам, в обычной схеме: пальметка в середине, пара развертывающихся и свёрнутых листков (аканфа) и два отрезочка их, как бы продетых сквозь золото лент.

На обороте две птицы – голуби – по сторонам древа, обернувшись к нему. Древо имеет белый ствол, белую пальметку на вершине и внизу два корня с срединным бутоном, как бы была изображена лилия. Очевидно, это и не есть дерево, но таже белая лилия, полевой крин с красным бутоном цветка. Птицы имеют синюю окраску перьев , на теле и крыльях, одно бирюзовое перо в хвосте и бирюзовую головку.

Некоторая мутность эмали (сравнительно с чисто византийскими работами X – XI веков) резкость тона белой эмали, и в особенности вишневый оттенок телесного цвета указывают киевскую плавку ХП века.

В кладе нашлись также две пары подобных сережных подвесок из серебра, притом одна пара большого размера (с ажурным ободом вместе, пара имеет 0,063 м.), а другая столь же малого (0,04 м.), как и указанная выше золотая пара. Первая пара имеет, как мы сказали, ажурный обод, в виде кружевных, из плетения серебряной проволока, решёточек или ярочек, а внутри, на особых вставных щитках, из черни выполнено изображение птицы и двух птиц по сторонам растения. На малой паре тою же чернью выполнена орнаментация всей подвески венчиками и кружками, с орнаментальными разводами внутри.

Из обыкновенных кольчатых серёг с насаженными на проволоку бусинами нашлось шесть золотых, не только разных по рисунку, что еще не мешало составлять пару, но и по размеру, так, что, по-видимому, в этой части клад не полон, и три серебряных, также различающихся по величине. По обычаю, золотые серьги отличаются и более тонкою работою, плетением из тонких золотых нитей, более ажурными формами бусин, тогда как серебряные имеют большие размеры, бусы их с бисерною зернью, нередко от носки сгладившеюся.

Далее, в кладе оказались два перстня, оба из золота и с печаткой, но вырезанный на одной печатке крест (?) почти сгладился, а на другой отлично сохранилось изображение идущего льва, с повернутою назад головою. Имея в виду значение золотых печатей в Киевской Руси X – XI веков и эмблемы льва, можно догадываться, что клад принадлежал княжескому роду.

Три серебряных браслета из толстых, сбитых друг с другом и свёрнутых спиралью, лент, с грубою орнаментацией концов зернью и жгутами, мало отвечают достоинству прочих вещей.

76. Серебряная цепь из клада усадьбы Лескова.

Тем любопытнее, что в кладе имеются две цепи: толстая, тяжелая и большая цепь из серебра, выполненная (рис. 76) из перегнутых колец, обрывок длиною до 22 вер., с толстыми наглавниками по концам, представляющими обычные головы змей, держащие во рту одно проволочное кольцо, на котором мог находиться также какой либо нам неизвестный предмет. Эта цепь совершенно тождественна с теми большими цепями, северного типа и стиля, о которых нам приходится много говорить по поводу кладов Черниговского и Каневского у. Киевской губернии.

77. Золотая цепочка клада Лескова.

Другая легкая(рис. 77)цепочка золотая, видимо, цельная, 17 вер. длины, стало быть, шейная, сделана из тонких запаянных кольцом ленточек, с выбитыми вдоль кантиками, оканчивается двумя колечками, замыкающимися подобно сервисным и служила, очевидно, для ношения чего то на шее. Однако, какой именно предмет подвешивался на цепочку, неизвестно, а в кладе никаких показаний не имелось, и если теперь в Минц-Кабинете ниткою подвешена к цепочке найденная (№ 2321) в кладе звезда, то сделано это по (неудачной) догадке хранителя. Эта звезда (таб. ХУ, 6, 17) могла бы служить отборным образчиком типа этого рода украшений, если бы лучше сохранилась: в ней недостаёт верхнего коромысла, и потому способ её подвешивания остается неизвестным. По своим малым размерам (едва 0,04 м. в попер.), звезда настолько подробно передаёт все детали, нами находимые в крупных образцах из серебра, что, очевидно, воспроизводить тип, так сказать, из первых рук, начиная от пупырчатых кистей и кончая пуговками, которыми прошивалась сперва металлическая накладка к кистям, а затем имитировалась работа (раssementerie). Характерно и то обстоятельство, что эта звёздочка оказалась в кладе одна.

Далее, в том же кладе нашлось (неполное?) золотое ожерелье, состоящее из попеременного (ХУ, 7 – 8) набора бусин, в форме полых бочоночков, украшенных ложками, и семи подвесок, имеющих вид опущенного к низу цветка (ХУ, 3) лилии, который выполнен сперва на золотом листе чеканом и затем из него вырезан, работы, поэтому, довольно грубой; острые края вырезанных цветков должны были бы резать шею, почему можно думать, что ожерелье носилось поверх ворота или материи вообще.

Наконец, клад усадьбы Лескова представил 30 экземпляров известных уже золотых (ХУ, 9, 10,11) скобочек, и притом, очевидно, мы имеем здесь если не полный набор (для неизвестной нам, однако, вещи), то все существенные части его, и потому могли бы проектировать реставрацию предмета, если бы мы знали этот предмет. Но, очевидно, пока раскопки не укажут точного факта приложения этих скобочек к убору, мы останемся при гаданиях и описаниях их внешнего вида. Так напр. можно сказать, что подбор скобочек содержит здесь, невидимому, все существенные части, на том именно основании, что мы находим четыре скобочки (ХУ, 16) с покрышкою их полого бока, и притом они составляют по расположению две пары, т. е. если все скобочки подлить на два ряда, то эти четыре помстятся по концам этих рядов. А так как указанная покрышка украшена эмалью и, стало быть, помещалась на лицо, то естественно думать, что подбор скобочек назначался для парного украшения, напр. плеч, рук и пр., а по нашему предположению, для обложки или окаймления ворота, обшлага, косы и т. под.

В 1876 году, 13 Апреля, во время землекопных работ в усадьбе Юлиана Чайковского в Киеве, в Старом городе, по Рейтарской улице, найден был в земле замечательный клад¹¹⁰ из серебряных и золотых предметов древности в одном месте усадьбы, а в другом разные железные вещи и предметы, как то: язык от колокола, нож, кусок удил, кусок серпа, рыхва от колеса, сапожная подкова, засов, также свинцовые пули и пр., очевидно, не имевшие ничего общего с самим кладом древностей¹¹¹. Но собственный клад принадлежит к числу замечательных по богатству и можно пожалеть, что и он был постигнут обычною судьбою русских древностей: из 17 нумеров клада только 7 поступили, путём продажи, в частные руки, а от них частью в общественные музеи¹¹², прочие же сплавлены. На основании приложенной к делу описи, мы можем, конечно, сказать, что большинство их относилось к разряду золотых и серебряных серёг обыкновенного киевского типа, не составляющих вообще редкости, однако, там была и пара золотых сережных подвесок в форме выпуклых лунниц, но неизвестно, была ли она украшена эмалью. Из уцелевших вещей, наиболее замечательны две серебряных чашки, на ножках, одна с латинскою надписью¹¹³; далее, две пары браслетов из плетённых жгутов, которых сбитые концы впаяны в наглавники, одиннадцать серёг киевского типа серебряных с тремя бусинами и наконец, одна пара серебряных лунниц подвесных и выпуклых, с ажурным бордюром и изображениями (гравированными, с чернью) птиц в известной схеме.

В замечательном кладе¹¹⁴ находки 1880 года (табл. I и II) в Киеве, по Большой Житомирской улице, близ дома генерала Кувшинова, открытом при копании водопроводной канавы, на глубине 2 аршин, оказалось: золотых вещей: три больших выпуклых и подвесных медальона в оправе и с эмалевыми изображениями ликов Деисуса (описаны особо ниже), цепь из 20 выпуклых бляшек с эмалевыми фигурками птиц, пара подвесных серёг с эмалевыми изображениями двух Сиринов, три пуговки с эмалевыми же птицами, пара серёг с тремя бусинами, две подобных серьги от равных пар; три скобочки, одна из них с эмалевым щитком, и три ажурных бусины, очевидно, назначавшиеся для цепочки, или снура, на котором были носимы упомянутые три медальона, которые ими разделялись общепринятым способом.

Серьги – колты киевского клада с Б. Житомирской улицы (II, 9, 10) представляют во всех отношениях блестящую, с технической стороны, работу русского эмальера. Раковины отличаются большою выпуклостью и имеют большой размер – 0,056 м., отлично сохранились, и даже эмаль мало окисла, вовсе не поблекла, что должно приписать хорошей полировке. По каёмке вокруг раковин сохранились и четыре скобочки, от опоясывавшей серьги жемчужной нити.

С лицевой стороны серёг изображены Сирины попарно, задом друг к другу, но повернув голову еn fасе, по сторонах кружочка, в котором, на подобие цветка, исполнена византийская пальметка, с лилией вместо листка пальмы, и красною почвою цветка. Головы Сиринов окружены нимбами, согласно священному значению райской птицы, тёмно-синего, почти тёмно-лилового цвета, в красной кайме. На головах Сиринов венцы условной формы с зелёным околышем и красною тульей, с красным же камнем над лбом. Кудрявые тёмно-каштановые волосы обрамляют строгий и красивый, чисто византийский тип, с тонким носом, малыми губами и высокоподнятыми дугою черными бровями. Тело чудной птицы синего цвета с белыми пёрышками у шейки и на груди, которые выражены жемчужинки поясками, снабжено пышным, тройным, как бы павлиным хвостом, синего и изумрудного цвета (красные коймы с обеих сторон хвоста вряд ли относятся к цветам оперения, как и койма с лавой стороны тела, а скорее представляет обычную полоску, отделяющую золотой ленточный контур фигуры от края лоточка). Ножки красные и большие сохраняют голубиный тип. На обороте в кругу (не особенно круглом), по синему фону вписана геометрическая четверочастная фигура с белыми лилейными разводами, красными почками и ярко зелёным полем внутри. По сторонам кружка два сегмента представляют по синему полю акантовый развод одной белой ветки с красными почками. Внизу отрезов в виде треугольника с городчатым рисунком.

В кладе с Житомирской улицы сохранились также, в виде исключения, три золотых эмалевых пуговицы, 0,025 м. в поперечнике. Примесь к золоту серебра так велика, что испод пуговиц имеет вид окислённого серебра, а вокруг фигур снаружи образовался накипевший окисью ободок, как будто серебряный (по всей вероятности, окаймлявшая всю эмаль ленточка была с сильным алльяжем и от соседства металлических окисей разложилась и разбухла). Каждая пуговка имеет по загнутым краям несколько дырочек для пришивания; на пуговицах изображены птицы – те же голуби с загнутым к верху хвостом, но тяжёлого, неуклюжего рисунка, а также линейная пальметка, сохранившаяся в одном экземпляре, того же типа, что на цепи.

В том же кладе нашлось пятнадцать золотых серёжек так наз. Киевского типа: из них четыре пары, и семь разбитых от пар. Между этими семью две заслуживают внимания: одна с тремя ажурными бусинами, особенно большого размера, и одна с тремя же так наз. пупырчатыми бусинами (подобие шерстяных, обтянутых бисером басонов). Все прочие не дают ничего нового против подбора типов в кладе Есикорского.

В Киевском кладе с Б. Житомирской улицы встречены три загадочные скобочки из золота, выгнутые полукругом и снабжённые на одной стороне шарниром для продевания проволоки, а на другом конце, на месте язычка, двумя дырочками для пришивания. Во всех кладах эти предметы совершенно тождественны и не разнятся даже орнаментацией: те же три, припаянные вдоль скобочки, перловые штабики и тот же щиток с эмалевым полукругом на немногих скобочках, очевидно, образующих концы в серии этих скобочек.

Еще одна догадка, какую мы можем пока сделать относительно употребления этих скобочек, будет относиться к головному убору. Уже в УІ веке в Византии возобладали принятые от Рима сложные и тяжелые головные уборы женщин: мы видим на известной равеннской мозаике с изображением Феодоры и мозаиках ц. Св. Аполлинария Нового, как, кроме искусственно переложенных по голове кос, убор осложнялся необходимостью для замужних женщин покрывать эту прическу покрывалами из тонких восточных материй. На этих мозаиках можно видеть, как каждая

Рис. 78.

коса на голове, особенно та, которая шла надо лбом, особо окутывалась этою материей, и потому очевидно, для этого должны были существовать перевязи из жемчужных нитей или даже металлические скобочки. Подобные приспособления заметны на рисунке и перешли в орнаментацию самых покрывал. Чем далее в Византии, тем более форма осложнялась, никогда не исчезая, и потому понятно, что с переносом византийских мод в древнюю Россию, мы встречаем напр. переложение главной косы через всю голову посредине¹¹⁵.

В кладе по Житомирской улице, 1880 года, замечателен и церковный водолей или рукомойник (аguamanile) (рис. 78) из сильно окисленной бронзы, в форме барана (как условного образа зодиака для Водолея), на спине которого, вспрыгнувший на нее и перегнувшийся всем телом, дракон образует ручку сосуда. Фигура покрыта сплошь окисью, имеющей местами вид патины, местами же пузырчатой накипи, которая тогда совсем закрывает тонкую, хотя сухую и ремесленную работу резцом и тщательную отделку деталей.

Общая композиция подавшейся вперёд и как бы приготовившейся к прыжку фигуры захваченного в врасплох животного не лишена жизни, но, видимо, скопирована с лучшего оригинала. Намеренно усиленная стильность, сказывающаяся в непомерно широком переде и узком заде, также отвечает копии, которая воспроизводит натуралистические типы древнего восточного искусства. В изгибе дракона, вцепившегося в шею барана, видна ярость и эластичность гада, хотя хвост его оканчивается условною пальметкою. Волосы на голове и вокруг глав разделаны мелкими штрихами или черточками. От крышечки, замыкавшей треугольное отверстие в голове животного, сохранился только шарнир: конец выводной трубочки во рту сбить. Наиболее важные данные открываются, при сравнении фигуры этого рукомойника с средневековыми бронзовыми сосудами этого рода, вышедшими из мастерских Баварии, в эпоху с конца ХІ-го по ХІУ век включительно, и представленными ныне в значительном числе в европейских музеях¹¹⁶. Что основной тип этих фигурных сосудов в виде льва, оленя, грифона, сфинкса, сирены, также всадника, конного воина и пр., идёт с Востока, а именно из Персии и уже через Византию распространялся по южной Европе, в том нельзя сомневаться ныне, на основании находок Кавказа и Крыма и характерных особенностей стиля. К сожалению, находки византийского Херсона ограничиваются пока глиняными рукомойниками, и то в обломках. Недалекое будущее представит, конечно, ряд находок подобного рода из бронзы на Кавказе и христианском Востоке, и пока простое сличение нашей фигуры киевского клада с средневековыми, грубыми и неуклюже детскими копиями, достаточно, чтобы указать в нашей фигуре их оригинал, очевидно, восточного производства.

Данный сосуд весьма подтверждает церковное происхождение всего клада, так как малый размер сосуда наиболее отвечает потребностям церковного «водолея», а не домашнего рукомойника. И вообще, где ни встречались подобные сосуды, их церковное происхождение открывалось всякими прямыми и побочными обстоятельствами.

К 1882 году относится находка¹¹⁷ в окрестностях Десятинной церкви, в усадьбе б. Климовича (ныне кн. Трубецкого, Кривцова и Агеева), где были раскрыты и осмотрены древние фундаменты неизвестного каменного здания известным собирателем древностей А. В. Звенигородским. Во время этих раскопок и ранее найдено было множество древних предметов, а именно: обломки штукатурки, покрытой фресками, зерна мусии (мозаические кубики), два золотых перстня; серебряные предметы: восемь серёг киевского типа, пряжка и цепочка, железная булавка в серебряной отделке, шесть монетных гривен киевского типа, обломки бронзовых блях и решёток и пр., что уже не подходит к обычным предметам кладов, но составляет находки городищ, а на этом именно месте, на основании летописных текстов, предполагают в древности существование княжеского терема.

В 1883 году в Каневском уезде Киевской губ., в Мироновском у. фольварке найден был большой клад.

Клад, открытый в 1883 г. на погосте собора в г. Чернигове (табл. XIII), значительно дополняет известные нам киевские типы, так как принадлежащая к кладу пара сережных подвесок составляет, вместе с другою Черниговскою же парою, ближайший вариант основного византийского типа. Клад, явно, сборный, и хотя доставлен в Арх. Комиссию прямо соборною ризницею, однако, очевидно, не полон и лишён, в теперешнем виде, той цельности предметов, которая необходима для их критики.

Так, мы имеем в этом кладе два обрывка толстых цепей из серебра, но не имеем предметов, которые были на них подвешены. Все шесть серёг разнятся друг от друга не только орнаментацией бус, но и размерами, так что, очевидно, не дают ни одной пары. Наконец, в кладе сохранились почему-то одна шиферная пряслица и кусок серебряной проволоки, согнутой крючком.

Из вещей только пара сережных подвесок и отчасти серебряные цепи имеют значение. А именно: сережныя подвески этого клада вместе с парою серёг, находящеюся в Эрмитаже (табл. X) и предполагаемой также Черниговского происхождения, могут быть непосредственно сравниваемы с прототипом, нами открываемым в византийских серьгах собрания И. П. Балашова (табл. ХІУ). Серьга представляет, однако, уже не раковинку, но нечто вроде карманных часов, линзы: вместо колодочки, здесь имеем внутренний кружок, или корпус, украшенный па обеих сторонах повышенною эмалевою бляшкою посреди. Эмаль на той и другой стороне только декоративная: внутри красного бордюра бирюзовая пальметка с пятичастною лилейною верхушкою на синем поле. Кругом выпуклого медальона широкая кайма назначалась для низки жемчуга, которая и сохранилась, кстати, на одном экземпляре.

Вторая кайма уже украшена подобием жемчужной низки, выполненным в золоте чеканом. Наконец, внешний бордюр представляет ряд насаженных вокруг серьги жемчужных маковок, но на этот раз не на спеньках, а на самой зубчатой кайме, которой кончается лесть, покрывающий, так сказать, серьгу с каждой стороны, так что фестончатые и зубчатые вырезки листа по двое сведены под одну шапочку, как бы под головку гриба. Сообразно с круглою формою серьги, дужка вышла уже не такою плоскою, а выше обыкновенной, а вся серьга наиболее походит на так наз. панагию

В 1885 году в Василькове найден клад из золотых слитков (монетных гривен?) и золотые серьги; они были проданы евреям¹¹⁸.

Клад (таблица XI), найденный в городе Чернигове, на Александровской площади, особенно замечателен золотым ожерельем и парою золотых серёг колтов; большинство прочих предметов клада мало дают нового. Из них одна створка серебряного браслета (в шир. 0,04), в виде широкой ленты, хотя разрушена от сальной окиси, сохранила еще в одной арочке грифона, в другой символический узел а маленькие узлы в арочных тимпанах. Толстая серебряная цепь является в кладе только в виде обрывка. В кладе дошло также шестъ шиферных пряслиц, из которых две покрыты разными знаками, напоминающими буквы.

Но более замечательны 13 оригинальных дутых бляшек, т. е. сделанных из тонкого листового золота, а внутри полых, имеющих форму плоских валиков, длиною 0,017 м. и шириною пол-сантаметра, с припаянным снизу донышком из листа; каждый валик орнаментирован по концам рубчиками, как бы от перетяжки матерчатой подушечки, а по краям снабжён тремя дырочками для продевания нитей, на которых должно держаться затем все ожерелье. Такого рода подвижные и слегка звенящие ожерелья особенно часто встречаются в позднейших суздальских кладах, но там валики бывают всегда сделаны из серебра и крупные размерами. Настоящий клад единственный, в котором этот набор выполнен из золота, и так как этого рода ожерелья стоят очень близко к своему оригиналу, то отсюда понятен интерес предметов.

Пара серёг – колтов Черниговского клада замечательна уже своими размерами: это самые маленькие серьги этого типа: всего 0,037 м. в ширину и 0,032 в вертикальном поперечнике. Серьги значительно, пострадали, а оборотная дощечка одной провалилась, но дужка, их шарниры и скобочки для жемчуга сохранились, а цвета эмали почти не изменилась. Это последнее обстоятельство тем для наших вещей важнее, что мы можем легко и неопровержимо доказать их русское происхождение, на основании тех особенных ошибок в драпировке одежд, которые не возможны и никогда не встречаются в настоящих византийских произведениях.

На лицевой стороне серёг изображены двое святых мучеников, близкого, почти тождественного рисунка: оба в юном возрасте, с кудрявыми волосами, падающими на шею, и перевязанными у одного на макушке золотым шнуром, оба в богатых и пестро-украшенных патрицианских одеждах, оба держат в правой руке крест, тогда как левая рука предполагается спрятанною под мантию; разнятся по рисунку разве лишь кресты, да и то только тем, что один повыше и лучше выполнен, и вышивки на одеждах иначе расположены. Таким образом, и в самом тождестве святых мучеников, – кто бы они ни были: Георгий и Димитрий, или же Борис и Глеб, – нельзя не усмотреть известной небрежности мастера: Грек эмальер – всегда отличил бы причёской и даже чертами лица Георгия и Димитрия, а для русского мастера было обязательно сохранить типические черты Бориса, более мужественного, и Глеба, более юного: эти черты смешиваются разве на шитье жемчугом и шелками, но сохраняются даже эмалями, как можно видеть на Рязанских бармах.

А так как в данном случае нет отличительных для Бориса и Глеба шапок, то остается принять фигуру мучеников по-грудь за изображения великомучеников Георгия и Димитрия, которые и на византийских эмалях отличены бывают такою же патрицианскою одеждою¹¹⁹. Эта одежда есть мятль, мантия или хламида, накинутая с левого плеча и застегнутая на правом, что на наших эмалях выполнено очень посредственно и неясно, а фибулы и вовсе нет. Далее, плащ здесь белого цвета, и хотя нам такие мантии известны, но именно у Георгия и Димитрия никогда не встречаются, да и вообще неизвестно на памятниках византийского искусства, и мы не можем объяснить себе этого цвета, принятого эмальером, иначе, как тем, что у него не хватало красок, напр. не было краски для хрома, золота, и пр. Украшения этого мятля обычно принятые: это те же красные и зеленые листья плюща, условно представляемого в виде каких-то сердечек и образовавшего потом в картах керы или черви и пики или вини, которые нам известны на византийских одеждах, получивших потому и прозвание. В данном случае рисунок листьев окончательно искажён, а цвет иных сталь пепельно-голубым, равно как точки или кружочки, долженствующие представлять жемчуг, стали красными. Но более всего отступлений замечается в крупной нашивке на плече, в виде красного круга с вписанным в него городчатым крестом: эта нашивка опустилась к самому локтю. Далее, обычный таблион на краю мантии, приходящийся всегда на груди под застежкою, здесь попал на правое плечо и имеет странный вид: вместо золотого четырёхугольника белый в красных коймах, имеющих вид жезлов, а сверху синий треугольный щипец придаёт всему вид какого то трона. Наконец, мантия не имеет краёв, настолько, что белая эмаль не отделена от синей – цвета хитона, и слилась с нею, и хотя эмальер воспользовался крестом, как предельною чертою, до которой он насыпал белого порошку, но, видимо, сам не понимал рисунка и не знал, где и как закончить пространство белой эмали, слепо копируя дурной, вероятно, разрушенный или выцветший оригинал. Важно, что совершенно те же ошибки и та же нелепость рисунка повторены на обоих экземплярах. Рукав правой руки оказался зелёным, бирюзового цвета, вероятно потому, что должен представлять собою рубашку –

: вместо золотого наруча – здесь красный, и за ним могла быть видна под хитоном часть рубашки, но здесь зеленый цвет, хотя подрезан снизу, для того, чтобы как будто, показать, что рукав рубашки узки (как и правильно должно быть), все- таки протянут до конца, а не обрезан широким рукавом хитона.

По сторонам святых два отрезка венчика украшены по синему полю городчатыми крестами – белыми и красными. На обороте те же части венчика, а в средине меж них грубо, хотя пышно, переданная лилейная пальметка: условная схема цветка полевой лилии, пышно распускающегося на сухой степи крина, здесь превратилась уже в искусственное, фантастическое дерево: земля синего цвета покрыта городчатыми крестами, как бы мозаический пол, и на нём синий толстый ствол с двумя перекрученными ветками, тоже толстыми и тоже синими, так как синий цвет здесь вместо зелёного, а ветка вместо акантовых листьев. В данном случае, внутри синих стволов, ветки исполнены белою эмалью, согласно с манерою поздневизантийского искусства, которые все блики и все освещённые части, равно коймы, края и пр. делала белилами, и представляла белыми в эмали; в средине растения круглый бутон – бывшая красная почка – превратилась теперь в сложный тип зеленой н белой сердцевины с разводами усиков и красными ягодками. Таким образом, из основного реального типа византийское искусство выработало орнаментальную схему: этот орнамент, не понятый, искаженный в преувеличенной передаче, разросся в нечто монструозное, стал фантастическим, волшебным, или, как говорили в старину – мысленным, т. е. духовным. Повторилась, стало быть, обычная история в переходе византийского типа в народные производства средневекового, так наз. романского периода: и то, что прежде считалось измышлением поэтического гения свежих народностей, мифом, является в анализе памятников не более как игрушкою, которая, от забвения стала символом и даже предметом страха – таинственным знаком, талисманом.

В 1885 году, в том же Киеве, в Старокиевском участке, по Троицкому переулку, против соборного дома при Софийском соборе, в усадьбе Д. С. С. М. Есикорского, при рытье фундамента, найден был замечательный клад, положенный в глиняный (рис. 79) горшок, с ручкою, прикрытый сверху небольшим (рис. 80) глиняным же ковшом. Клад этот, при самом появлении своём на свете, обратил на себя внимание местных интеллигентных лиц, приложивших свое старание к его сохранению в совершенной полноте и том состоянии, как он был найден, а затем, благодаря своевременным хлопотам и усилиям Археологической Комиссии и щедрому вознаграждению, за него предложенному, приобретён для Императорского Эрмитажа, где в настоящее время и сохраняется в Средневековом Отдалении.

В кладе (таблицы III – У) оказалось: 1) девять серебряных слитков (ІII, 10) или гривен; 2) два заржавленных железных замка; к одному из них (V, 15) приржавели восемь серебряных полуцилиндрических колодочек от ожерелья, и кусочек ткани; 3) две серебряных (III, 5, 6) сережных подвески, украшенные орнаментами чернью, с кусками цепочки; 4) сорок пять серебряных колодочек (III, 1), из них пять поломанных, от мониста; 5) две золотых сережных (III, 2, 3) подвески с эмалевыми изображениями птицы Сирин; 6) шейный серебряный (V, 10) обруч; 7) три серебряных (V, 9) браслета; 8) тридцать золотых серёжек (ІV) из проволоки с насаженными (по три) ажурными и дутыми бусинами; 9) одна электровая сережная подвеска;10) двенадцать колечек (III, 4) из золотой проволоки; 11) одно колечко изъ электровой проволоки;12) одинъ золотой перстень (V, 3) с аметистом; 13) одно золотое (V, 14) кольцо, не спаянное, без гнезда; 14) семь (V, 2–8) серебряных перстней: 15) два наконечника (V, 11–12) от маленького ножа;16) одна пряслица (V, 16) с надписью (найдена особо от клада); 17) двадцать одна серебряная серьга:18) две серебряных серьги, поломанных; 19) обломки от серебряных серёг (дужка и бусы); 20) волос (между стеклами); 21) остатки материи и галуна; 22) один целый изразец жженой глины и куски других, найденные особо от клада, и 23) глиняный горшок, с крышкою, в котором клад был найден.

Самый горшок, содержавший в себе древности, и ковш, его покрывавший, крайне грубой работы, леплены из сырой глины, и имеют толстые стенки, но сделаны на кружале. Первый украшен под шейкой двумя рядами тройных переписок как бы лыком и коемкою из ямок, подражающих опояскам из раковин – известное украшение профилактического характера в простейшем гончарстве; горшок принадлежит к кухонной утвари. Более тонкого рисунка второй сосуд–ковш, с профилем в форме так называемого гуська. Помещение клада в этой утвари, быть может, указывает косвенно на тревожные времена, когда клад был зарыт наскоро, т. е., по всей вероятности, на эпоху нашествия Монголов.

Тревожными обстоятельствами, сопровождавшими зарытое клада, объясняется находка в горшке обломков большого сосуда, из тонкой бронзы и особенно остатков льняной материи, хотя сильно сотлевшей и принявшей от железной ржавчины бурый цвет, но с сохранившемися еще в материи и протканными в ней золотыми нитями в обрывках, что указывает на дорогой кусок. Появление этого куска в горшке легко завернуть в него те или другие особенно драгоценные вещи.

Труднее объяснить появление в кладе разрушенных и скипевшихся от двух железных висячих замочков: одного побольше и другого вдвое меньше, длиною 0,04 м.; на большом прикипел указанный кусок материи и восемь штук серебряных полуцилиндриков, о которых скажем ниже. Очевидно, прежде всего, что этот замочек не был взят для запора и между тем не мог принадлежать к числу вещей, настолько дорогих и необыкновенных, чтобы попасть в клад, а также замок не может представлять собою и такой вещи, которая сама, так сказать, попадает под руку и может случайно попасть в клад.

Рис.51 Ножевый черенок из клада Есикорского

Повидимому мы должны объяснять себе появление этого замка в кладе суеверною связью замка с кладом, явившеюся в народных верованиях в самую древнейшую пору ознакомления с этим инструментом.

Далее, в качестве обломков, хотя серебра, в клад попали четыре куска серебряной оправы черенка от ножика, который, может быть, находился в кладе, но рассыпался от ржавчины. Черенок был превосходно выполнен по граням тонкою орнаментовкою так называемого романского стиля: по лицевой стороне плетениями ленточными с птицами, на исподе решетчатым рисунком. Птицы геральдического типа, или клюют растения, переплетающихся вокруг, или стоят попарно – по концам черенка – связанные между собою разветвлениями своих хвостов, образующими посреди птиц поднимающуюся вверх декоративную пальметку или лилию. Пальметка дана здесь в обычной сухой византийской форме.

Более интереса представляет лилия или так называемый крин сельный , т. е. полевая или степная лилия, растение, столь обычное во всей Сирии и усвоенное византийским искусством с Востока. Здесь, вместо обычной схемы в виде острия копья с отогнутыми завитками (ср. также рисунок на серьге из Льгова), находим сложную фигуру, которая напоминает подобные монограммы на датских и англо-саксонских монетах ХП века, равно как и фигуру загадочного знака на монетах Киевского великого княжения.

Наконец, в кладе оказалась девять (т. наз. киевских) серебряных гривен или рублей, весом в 3 фунта, каждая весом около 36 зол., т. е. половины византийского фунта, весившего 76 зол.

Сверх того, также в качестве денежных знаков а. следовательно, скопленного капитала. 12 колечек из золотой проволоки, вернее кусков определённого веса золотой проволоки, согнутых для удобства, кольцом, но не образующих кольца (и потому получивших в археологии совершенно неуместное и неверное название спиралей), одно колечко электровое и одно из серебряной проволоки. К сожалению, мы не знаем древнего названия этих знаков.

Единственный перстень из золота, найденный в кладе, относится к числу базарных продуктов: на колечке из тонкой проволоки в гладком гнезде вставлен яхонт слабо розового цвета.

Более интереса представляют семь серебряных перстней, очевидно, бывших в употреблении и даже служивших своими печатками, так как некоторые из них сильно стерты. Все перстни состоят из широкого колечка, или в виде гладкой ленты, или ажурного, или даже расчленённого на три лапки; на кольце укреплена печатка в виде особой прямоугольной пластинки или щитка, на котором в форме ромба или крестообразной фигурки устроено поле для печатки, повышенное и гладкое. Углы вокруг ромба или креста заполнены византийскими разводами вглубь, наполненными чернью.

Рис. 82. Пряслица из клада Есикорского.

На одной печатке вырезан вглубь идущий лев с поднятою правою лапою и причудливо закинутым хвостом (тип этот встречается и на монетах); полукруглые поля вне печатки орнаментированы веткой аканфа. На других печатках вырезан исключительно, крест, или его схема в декоративной резьбе вглубь, дающей отпечаток.

Одна встреченная в кладе Есикорского каменная пряслица (рис. 82) из красного шифера, очевидно, потому показалась собственникам предметом драгоценным, стоящим сохранения, что на ней были начерчены слова, а вещи с надписями были редки. На лицевой стороне написано уставными буквами: твори не прямо – вероятно, в смысле том, что веретено с этою пряслицею надо держать наклонно и вертеть, а на исподе слънь, можетъ быть, вместо: а по солонъ, т. е. а вокруг, по солнцу.

Клад, известный под именем Есикорского, представляет особенно замечательное собрание серёг, так называемых киевского типа, из золота: еще характернее то обстоя­тельство, что основной тип киевской серьги с тремя бусинами на кольце представлен в золоте с таким намеренным разнообразием, что на 28 штук имеется 21 вариант, и, стало быть, пары составлялись из таких вариантов, и не более четырёх пар сделало совершенно одинаково. Напротив того, между 23 серебряными серьгами, оказывается 22 экземпляра тождественных, т. е. в виде кольца с тремя бусами, усаженными бисерною зернью (табл. IV), следовательно, наиболее принятой формы. Одна электровая серьга, по исполнению и по размерам тождественна с серебряными.

Серьга состоит из проволочного кольца, настолько толстого, что, при сильном (до 70%) алльяже, проволока не гнется и не теряет своей первоначальной формы круга, несколько овального или сплющенного, так что верхняя дуга или коромысло делаются вдвое и втрое меньших, почему детские серьги (табл. IV, рис. 17, 20) и представляются чаще в этом типе.

Серьги киевского типа встречены доселе на Севере России в немногих пунктах, напр. в Рязанской и Владимирской губерниях, а на Востоке в Болгарах, но уже значительно упрощены, а именно, вместо тонкой выделки прорезных бус, там видим гладкие дутые бусины, ничем не украшенные и сидящие на гладкой проволоке. Бусы на этих серьгах всегда металлические, и только среди курганных древностей Петербургской губернии нашлось кольцо с стеклянной бусою синего цвета (Ист. Музей, зал IV, № 1583), а в могильнике с. Поповки Касимовского уезда, Рязанской губ., встречено височное кольцо с бисером (Ист. Музей, IV з., № 522). В той же Петербургской губернии найдены серьги со многими (Ист. Музей, IV э., № 1382 – 3) бусинами, а в Старой Ладоге, в развалинах церкви XV века были открыты позолоченные серьги.

Но если различие по форме и технике ограничивается почти исключительно этими вариантами, то замечательно определённая разница наблюдается в материале, из которого делаются серьги: на Юге из золота и серебра, на Севере исключительно из серебра.

Серия золотых серёг найдена в городище Княжья гора Черкасского уезда Киевской губернии (Ист. Музей, № 4190 – 6), они совершенно одинаковы с найденными там же серебряными (№ 4199 – 4220). Две пары золотых серёг найдены в 1846 г. в Киеве, в развалинах Десятинной церкви (Румянц. Музей, № 2511 – 2), одна пара с прорезными бусами, другая с дутыми бусами, украшенными сканью в виде розеток. В Киеве в том же 1846 г. найдена пара золотых серёг, которых бусы подражают жемчужному низанью, как в паре из клада Есикорского (табл. IV, рис. 11, 13).

В бедных могильниках Средней России встречаются преимущественно серебряные серьги этого типа. Особенно большое собрание извлечено из «мерянских» могильников, куда они попали, очевидно, какъ привозной продукт. Менее найдено в Тверской, Корчевского у., с. Посад (Ист. Музей, IV з., № 1668 – 9) в Московской и Ярославской (Мышкинского у., с. Кривец) губерниях. Серьги с гладкими бусами и пупырчатыми найдены в могильнике у с. Веськино (Рум. Музей, 4, 22, 33, 35). Крупные серьги с большими гладкими бусами из серебра, украшенными сканью в виде розеток, найдены близ м. Романова Могилевской губернии. Находки в Старой Рязани нередко сопровождались парами серёг с украшением зернью в виде городков и пирамидок в кружках. Тип кольца с тремя бусинами имеют иногда бронзовые серьги, но редкость подобных изделий понятна сама по себе, по условиям отливки бусин в виде узелков, сплетённых из проволоки, или даже плетения из толстой медной проволоки. Такие серьги встречены пока в Звенигородском у. Московской губ., Жиздринском Калужской, Рязанском у., у Стародуба и в Суджанском у. Курской губернии.

Пара золотых сережных подвесок с эмалевыми украшениями из клада Есикорского представляют замечательную сохранность: золотая поверхность как будто носит на себе ещё следы выглаживания пластин, а эмалевые краски настолько свежи и не окислены, что даже в изломах эмаль не кажется более интенсивного цвета, чем на поверхности. Эта поверхностъ настолько гладка и лишена обычных пор, настолько блестит, как будто это была бы свеже выполненная работа. Подвески были, повидимому, мало в употреблении, и дужка, входящая в шарнир с правой стороны (если смотреть на лицо подвесок с изображением Сиринов), закрепляется в нём особенно плотно. В технике эмалей обращает на себя внимание прокладка между контуром и краем лоточка красной или голубоватой эмали. Самый слой эмали почти вдвое глубже, чем напр. в эмалях клада с Б. Житомирской улицы. При такой технической тонкости работе, рисунок отличается неправильностями, в чертах лица тяжелыми и неуклюжими формами тела, непропорциональностью туловища и головы, крохотных ножек и грузного корпуса и наконец, преувеличенною орнаментальностью всей фигуры и особенно хвоста: все это черты не византийского оригинала, а его туземной передачи.

На лицевой стороне изображены два Сирина, обернувшиеся головами к зрителю, по сторонам кружка с лилейною пальметкою. Нимбы их, тёмно-зелёного цвета в красной каёмке, получили почему то особенную форму приплюснутого кружка. Головы Сиринов, с распущенными каштановыми кудрями, покрыты не короною, а шапочкою¹²⁰, которой малиновая тулья прикрыта вокруг и накрест через голову золотым галуном, а над челом помещён синий камень. Золото исполнено эмалью ярко жёлтого хрома. Фигура птицы имеет обычные формы, за тем исключением, что зеленый слой внутренних перьев хвост сократился и является только в загнутом его кончике, на исподе, а в других фигурах Сиринов на серьгах зеленый цвет помещён посредине, и каймою служат красные перья. Наконец, главнейшею особенностью фигур именно этих серёг клада Есикорского служит, конечно, цвет тела (на снимке переданный с большим преувеличением и уже слишком белесоватый). Этот телесный цвет представляет лилово-зеленоватый оттенок, которого обыкновенно не встречаешь в византийских эмалях, так как мастера их, как и живописцы, до самого конца держались античного образца, ища в цвете тела, прежде всего, южного смуглого типа, а затем красноватой, здоровой кожи. Особенно сильно чувствуется разница в данном случае, при сравнении с серьгами клада с Б. Житомирской улицы. Правда, именно в XII веке наблюдается в византийском колорите известная наклонность в зеленоватым и оливковым теням и белесоватым бликам тела, однако эта особенность принадлежит почти исключительно мозаической живописи (отчасти, вследствие оплошного употребления белого и серого шифера вместо стекляной пасты) и уже только в ХІП веке появляется в миниатюрах. Но так как именно эта особенность не встречается в эмалях, то мы вправе полагать, что она принадлежит киевскому мастеру.

На оборотной стороне серьги нашего клада украшены: в середине эмалевым кружком, в котором по синему фону сделана белая крестовидная розетка из четырёх слитых лилейных пальметок, а по сторонам кружка тремя обрезками венчика с белыми разводами лозы по синему полю.

В заключение важно отметить, что данные серьги отличаются особенною легкостью, имея не более 5 зол. 30 долей и по размеру менее других, а именно: 0.05 с. в ширину и 0.043 с. в вышину.

Пара серебряных сережных подвесок, найденная в кладе Есикорского, принадлежит к предметам большой редкости: подобных серёг сохранилось очень мало, вероятно, по причине хрупкости тонких серебряных листов, при окислении легко разрушающихся. Между тем, именно эти серьги наиболее близко передают основной тип этих украшений (нам ныне известный в оригинальных серьгах собр. И. П. Балашова, таб. XIV): достаточно обратить внимание на основную колодочку или внутренний мешочек, на фигуру его верхнего лоточка, на углубленную кайму вокруг него, которой недостаёт только скобочек для помещения здесь жемчужной нити, и, наконец, на внешнюю кайму, в виде лучистого пояса из сканных спеньков, на которых, однако, нет жемчужных маковок, а только общий сканный бордюр. Самый способ украшения и орнаменты близки к византийскому оригиналу: на лицевой стороне здесь две птицы, сплетшиеся хвостами, а на оборотной пальметка внутри венчика из двух аканфовых побегов.

Из серебряных вещей клад Есикорского заключал в себе также серебряный шейный обруч или так называемую гривну, свитую из проволоки, и кроме того перевитую серебряною сученою нитью; концы витого дрота были сбиты в одну трубочку, которая, затем, вытянута и загнута для застёгивания.

Того-же точно дурного серебра и такой же техники три браслета, которых концы сбиты и образуют характерный наглавник, в виде плоской змеиной головы, которая, однако, по забвению основного типа, орнаментирована уже здесь пальметкою, выполненною чернью.

Шейное женское украшение в кладе Есикорского представляется наборною цепью из серебряных бляшек, или, вернее монистом, которое составлено из продолговатых бляшек или палочек, числом 48 в настоящее время, связанных между собою нитками, продетыми по три раза через каждую бляшку.

Бляшки дутые или полые внутри и составлены из выпуклого полу цилиндрика, которому чеканом придана известная орнаментальная форма и который был снаружи слегка позолочен, и подпайного листочка снизу, с тремя дырочками по обе стороны полуцилиндрика, для продевания нитей. Присутствие подпайного листочка показывает, что эти бляшки не были нашиты на тесьму или ленту, как напр. нашивались или набивались на кожу ременные бляшки от пояса; напротив того, гладкий нижний листик считался достаточным, чтобы не поранить нежной кожи на шее, при ношении такого мониста. Внимательный осмотр мониста убеждает нас, что ему, действительно, ничего не достаёт, разве только скрепление металлической нитью, так как здесь сохранились даже конечные бляшки, на которых имеются ушки для цепочек и колечек, которыми закреплялось монисто при надевании на шею, или на голову в виде повязки или рясен.

Каждая бляшка штампована одинаково, а именно она представляет как бы полувалик, мнимо матерчатый, перетянутый поперёк в пяти местах жемчужными перевязями. Именно это чередование перевязей и выпуклых валиков, составляя всю несложную орнаментацию мониста, объясняет нам, вместе с тем, почему эта форма мониста была одно время любимою. Каждое движение головы и шеи заставляло блестеть ту или другую часть подвижного мониста, а звонкое сотрясание металлических бляшек, приятно развлекая слух, служило также мистическим предохранением.

Вместе с кладом золотых и серебряных вещей д. с. с. Есикорский доставил в Имп. Арх. Комиссию все древности, отрытые в его усадьбе, при рытье земли для фундамента. Большинство этих древностей относится к разряду обычных мусорных находок. Между ними куски разбитых стеклянных фляжек, очень тонких и лёгких, но грубой работы, без всяких украшений, интересны только потому, что относятся к XI–XII векам, когда стекло делалось еще почти исключительно на сирийском Востоке. Рядом с чужеземным стеклом, куски грубейшей глиняной посуды, не вымятой и плохо обожженной, острия бердышей, или точнее, кос, в виде ножа (большого кухонного) на длинном древке (которое не сохранилось), и пр.

Наиболее интереса представляют изразцы из жженой глины, с отличным, хорошо оттиснутым рисунком на лицевой стороне: особенно много обломков от карниза или гзымза, с обычным византийским рисунком пальметок, сидящих на растительном побеге, который образует род трельяжной решётки¹²¹.

Более сложны и выработаны рисунки цельных изразцовых плиток, из которых, по всей вероятности, набирались в доме печи. На этих плитках находим сухой и мелочной, но строго декоративный византийский рисунок разводов лозы с гроздями или искусную схему розетки, заполняющей квадрат. Один сохранившийся с таким же точно рисунком кусок угловато изразца всего более подходит к печи.

Вне этих чисто византийских (исполненных, однако, на киевской фабрике) шаблонов, украшавших киевские дома, должно поставить кусок карниза с чисто персидским рисунком позднейшего происхождения.

Киевской губ., Каневского уезда, в м. Мартыновке, в 1886 году найден значительный (в сосуде) клад¹²², поступивший целиком в собрание графа А. А. Бобринского. В кладе заключается, по-видимому, полное женское одиночное убранство (парюра): в нём оказалось три пары застежных аграфов из серебряной проволоки и такой же скани, с насаженными на проволоку ажурными бусинами; далее – пара подвесок, в виде полушарика (ворворки) с шестью прикреплёнными к ней цепочками, на которых погремушками служат крохотные прорезные бляшки, также все из серебра; пара серженых подвесок колодкою из серебра с изображением по черневому фону на об. стороне грифонов с плетением и каймою в виде саженого на спнях жемчуга; скрученный из трёх проволок серебряный шейный обруч (гривна) с приплюснутыми и загнутыми концами; железные, усаженные серебряными гвоздями шпор; 57 серебряных наборных от ожерелья полуцилиндриков, известной формы и орнаментации; пара подвесок к головной повязке в виде лилии пара прорезных пластинок из золота и серебряный (?) кружок или бляшка, подобная тем щиткам, которые в сибирских древностях принимаются за малые зеркальца.

В 1887 году в м. Пышки¹²³ при корчевании леса найден клад, состоявший из следующих предметов: четыре серебряных височных кольца, серебряный перстень с сердоликом, бронзовый перстень и одна створка бронзового энкольпиона (креста складня).

В 1887–88 гг. найден в Черкасском уезде, м. Хмелька¹²⁴, серебряный, эмалью покрытый энкольпион, но, вероятно, позднейшего времени.

В 1886 г. в м. Смела найдены: 4 бронзовые наконечника стрел, железный кинжал, глиняная чарка, серебряная привеска, состоящая из бус, цепочек и узорчатых пластинок, серебряное ожерелье, состоящее из шести цепочек, 18 бляшек и двух застёжек, бронзовые: копье и фибула. Ранее, в 1876 г. в м. Залевки в песчаных россыпях найдены пара золотых гривен, пара браслетов, кольца, серьги, пуговицы и бляшки золотые же¹²⁵.

В г. Переславле Полтавской губ. на земле еврейской больницы, во дворе, при копании ямы для подвала, найден был в 1885 году клад древностей, как и прочие киевские клады, вверенный земле, очевидно, не задолго до нашествия Монголов или даже как раз в эту эпоху. Единственное известие о кладе, поступившее в газету «Сын Отечества» 1885, № 46, определяет клад в 40 предметов, из которых большинство серёг, браслетов и медальонов; видимо, известная часть клада была распродана и разошлась по рукам, прежде чем попасть в руки властей. Те немногие предметы, которые были доставлены в Археологическую Комиссию, оказываются большею частью окисленными и разрушенными, а потому, вероятно, и не попали в распродажу. По своему составу клад отчасти напоминает находку в киевской усадьбе Есикорского своим подбором серёг, которые отличаются таким же разнообразием или, вернее, таким же обилием вариантов одного и того же типа, как в серии серёг клада Есикорского, с тою разницею, что здесь серьги почти исключительно из серебра. Одна золотая серьга имеет три бусы, убранные зерныо. Серебряные же серьги представляют вариации ажурных бус с плетением.

Сверх того, в кладе оказались: обрывки топкой серебряной цепочки из резаных кусков тисненой ленты, три согнутых в кольцо куска золотой проволоки (деньги), обломок стеклянного браслета лилового цвета и, наконец, одна сережная подвеска из серебра с сильно разрушенным черневым изображением. Подвеска эта была бы совершенно тождественна с парою, найденною в кладе Есикорского, если бы только средина не представляла на этот раз полного круга, без выемки или колодочки под дужкою.

В Киеве же, в 1887 году, найден был¹²⁶ во дворе Златоверхо-Михайловского монастыря, при проведении водопроводной канавы, 19 Ноября, на глубине от поверхности земли более двух аршин, в глиняной кубышке, нечаянно разбитой рабочими, замечательный (таб. VІ и VІІ) клад, состоявший из след. предметов:

1. Пара золотых подвесных сервисных колодочек, 6¹/₂ сантим. в поперечнике, с эмалированным изображением пары Сиринов в белых, как бы сарацинских, коронах или шапочках с драгоценными камнями; в них весу 18 зол. 90 дол.

2. Цепь из 20 золотых блях с эмалевыми изображениями голубей и орнаментов, описываемая нами ниже и относящаяся к предметам великокняжеского церемониального убора. Весу 28 зол. 30 дол.

3. Двадцать две золотые скобочки (таблица VІІ), орнаментированные по краям жгутиками и слегка выгнутые; на одном, закруглённом конце их имеется всегда дырочка для пришивания, на другом шарнире или ушко для продевания в него проволоки, связывающей все эти скобочки, неизвестным пока для нас способом и для назначения, которое мы предполагаем в уборе кос, о чем скажем особо и ниже. Михайловский клад важен для нас и тем, что из числа этих скобочек пара оказывается в нём снабженною с лицевой стороны особыми полуовальными щитками, на которых имеется эмалевый лоточек с изображением разводов и три припаянных по углам колечка для продевания жемчужной нити. А так как этот набор скобочек относится, наверное, к женским украшениям, то и самую цепь из бляшек можно, пожалуй, также принимать за принадлежность женского убора, что, однако же, не будет во внутреннем противоречии с объяснениями церемониальной роли этих цепей, даваемыми ниже, так как женские уборы с такою настойчивостью перенимают формы и предметы мужских украшений, что пѣтъ надобности каждый разъ вновь о том рассуждать. Весу в скобочках 15 зол. 30 долей.

4. Ожерелье или монисто женское из 41 золотой прорезной и сканной бусы; надеваемых на общий шнур: бусы имеют вид продолговатых бочоночков, отходящих далеко от основной формы, и снабжённых у отверстия пояском для крепости; каждая буса выложена двойными репьями, а внутри их вырезан золотой лист, чем и достигается собственно впечатление алжурности¹²⁷. Должно заметить, далее, что некоторая часть бус по цвету золота и характеру исполнения, гораздо более грубому, представляет как бы дополнение ожерелья, новый худший набор. И, действительно в самом рисунке легко различить, что одна часть бус украшена настоящею (см. выше, в I главе) сканью, из ссученных золотых нитей, тогда как другая относится к разряду гладкой плоской скани из простой проволоки, припаянной к листу. Весу в бусах с сионцем 19¹/2 зол.

5.На этом ожерелье из бус оказался подвешенным крохотный сиончик, в виде храмика, об одной главе, с четырьмя комарами, как называли византийцы, или кокошниками, как называли в старину у нас, на шее купола, и четырьмя котами по стенам, окаймленными сканным жгутиком. Внутри киотцев находятся орнаментальные эмалевые украшения на лоточках, вырезанных и вставленных сюда, взамен настоящих изображений Евангелистов по 4 сторонам сиона. На углах находятся спиральные шарниры, оставшиеся без назначения, так как, при первоначальном назначении подобного сионца (в котором хранились и освященный ладан, и иные освященные ароматы), через эти шарниры должны были продеваться тонкие цепочки, державшие ниже другой священный предмет, как напр. через крышку кадила. Что наш сиончик, действительно, служил для иного назначения, как своего рода вотолка, соединяющая несколько цепочек вместе, дабы они не расходились, видно отлично на оригинале: а именно все подвесные грушевидные, из дутого, или листового золота, балаболки совершенно не отвечают по работе и фактуре самому сионцу, которого тонкие, высокого достоинства эмали и утонченная скань на главе из сучёных нитей, выложенных разводами из парных ленточек, резко разнятся с грубо ремесленной работою этих подвесок, слишком больших и до уродливости не подходящих к сионцу; к тому же эти подвески снабжены еще петельками для подвески жемчуга или целых жемчужных нитей, что и заставляет думать, что они сняты с шитого воздуха, покрова или вообще церковного плата, и приделаны к сиончику, также попавшему в этот убор откуда либо со стороны, всего вероятнее, с драгоценной церковной утвари или даже иконы.

6. Наконец в кладе оказалось 158 колечек из тонкого листового золота, достаточно, однако, крепких, для того, чтобы служить пуговками в одежде, и устроенных в виде прорезного валика, с рядом дырочек, проходящих через него, насквозь, через верх и низ, для пришивания. По нашему предположению, в каждой ячейке этих колечек сидело на проволоке по жемчужине, и, таким образом, это был убор выходного платья саженым жемчугом, во вкусе, развившемся в Византии с IX стол, и целиком перенятом на Руси в XI – XII столетиях. Нигде, кроме Венгрии, таких вещей не встречается. Весу в этих колечках всего 12 зол. 84 дол. В кладе оказалось также и жемчугу на 51/2 зол. Пара серёг – колтов в киевском кладе из Златоверхо-Михайловского монастыря 1887 г. лучший и самый блестящий экземпляр подобных подвесок: в попер. по горизонтальной линии они имеют 0.064 дл., по вертикальной – 0.055 м., в толщину более 2 сантим. и отлично сохранились. В колте сохранились 4 скобочки для нитей жемчуга; дужка утверждена в одном шарнире наглухо; но притом этот шарнир, различный в каждой подвеске, сообразно с удобством запирался с левой и правой стороны. Отлично сохранились и самые эмали: цвета не только удержали свой основной тон, почти даже не поблекли, но местами уцелела даже зеркальная шлифовка эмалей,и потому тоны сохранили свою силу и глубину.

На лицевой стороне представлено два Сирина по сторонам эмалевого кружка, в котором вписана по белому фону голубая крещатая лилия с красным бутоном Сирины, с длинным хвостом и пёстрым оперением, в обычном типе; курчавые волосы их имеют тёмно-каштановый цвет, черты лица представляют женскую красоту по византийским понятиям. В данном случае интересна лишь тельная эмаль, имеющая восковой оттенок. Оригинальностью Сиринов является замену короны белою (войлочною, сиро-калпадокийскою или сарацинскою) шапочкою с сажеными по сукну камнями: красным в средине и двумя голубыми по бокам; гнезда камней имеют орнаментальную форму индейской пальмы. Вокруг голов Сиринов бирюзовый (зеленоватого тона) нимб.

На оборотной стороне в средине эмалевый круг с синим фоном, в нём вписан крестообразный округлый щиток с красным фоном, на котором четыре кружка с вписанными крещатыми лилиями и зеленый кружок в средине образуют обычный византийский декоративный щиток. По сторонам два сегмента с голубым фоном и двумя белыми ветками аканфа и сегмент с городчатым отрезком.

В 1887 году произведены были раскопки городища в местности Старой Рязани и 1887 г. при этом найдено было много любопытных древностей раннего до монгольского периода, но также и вещей позднейших времён, так как на этом месте, и после батыевского разгрома, жизнь не прекращалась. Здесь были найдены обломки тельных крестиков из камня и металла, лишившихся своей оправы и эмалевых украшений, серьги обычного тина, с тремя ажурными бусиками, спирали и колечки, обломки стеклянных витых браслетов, железные замки, копья, дротики, грубые медные подвески, блюдце, орнаментированное изображениями оленя и растительными формами, поясные наборы из бляшек, литые, с плетениями, подвесные бляшки с жемчуговидными или бисерными украшениями, образок архангела, глиняные куклы, сережки-колтки в виде двух качающихся на колечке палочек с перемычкою и с насаженным жемчугом, и, наконец, пара целых звездчатых серёг из серебра, малого сравнительно, размера, – 0,05 м. шир. В одном экземпляре и при том ранее найдена была золотая прорезная бляшка с камнями, окаймленная сканным бордюром и между гнёздами золотыми коническими спиралями. В 1887 году из находок усадьбы Стерлигова и из раскопок 1886 года внутри городища Старой Рязани, на помосте древнего храма, вместе с византийскими монетами ХП столетия, обращают на себя внимание замечательные образцы особенно крупных серёг из серебра с тремя бусами, крестик каменный в оправе с зернью, ожерелье крупных бус, четыре лоскута парчи, ленточка с десятью бляшками, пара больших серебряных сережных подвесок колодочкою, еще обнизанные вокруг каждая 13-ю дутыми большими бусами, и украшенные двумя птицами, переплетшимися в хвостах. Самая замечательная находка представляется эмалевыми декоративными бляшками, тождественными с теми, что найдены в Ст. Рязани в 1868 г., и наконец, эмалевым образком Спаса, снятым с оклада или иконы, вырезанным в виде киотца уже позднее, и ничем не отличающимся от обычных византийских эмалевых типов XII века, с Евангелием в левой руке, но уже местной работы, что видно вполне но технике рваных контуров, почерневшей эмали и изменённым цветом.

Рис. 84. Из Старой Рязани.

Издавая здесь точный снимок (рис. 83) этого крохотного эмалевого образка, мы откладываем анализ всего клада и всех рязанских находок до следующего выпуска нашего сочинения, в котором, среди древностей владимиро- суздальского периода, найдут себе место и типы больших серебряных серёг колтов, больших звездчатых серёг, и ограничиваемся лишь изданием рисунка одного из этих колтов (рис. 84).

Рис. 83. Из Ст. Рязани.

В г. Каневе¹²⁸, Киевской губ., к северу от города, есть Княжа гора, со следами городища. «Еще в 1872 году, при обвале горы обнаруживались могилы, в которых находились бронзовые и железные вещи, между прочим, найдена пара золотых серёг, изображавших целующихся голубков. В 1888 и 1889 гг. крестьяне стали делать раскопки на горе и нашли множество предметов княжеского времени: много золотых и серебряных серёг киевского типа, золотых колец и полуколец (скобочек?) от женского головного убора, серебряные витые браслеты, ожерелья из цилиндриков и цепи, янтарную цилиндрическую дужку от ожерелья, обломки стеклянных браслетов, пряслицы из красного шифера, бусы из шифера, горного хрусталя и глинистых композиции; железные топоры, замки, наконечники копий, ножики, железные и бронзовые, наконечники стрел, несколько бронзовых энкольпионов (крестов тельных?), крупные наперсные кресты из серого мрамора и зелёного порфира в серебряной оправе» и т. п. Из этих находок замечательны и нам известны корсунские кресты складни, иные тождественные с найденными в Херсонесе (рис. 26, 28, 29), другие даже сохранившие в фонах желтую эмаль, любопытный складень с фигурою Христа в колобии и пр. в Историческом Музее.

В 1889 году в Киеве, в усадьбе дворянина Раковского, найдены вещи из серебра, приобретённые затем для Киевского университетского музея. Между ними: одна серебряная киевская гривна, пара витых серебряных браслетов с обычными орнаментированными наглавниками, один витой и смятый шейный обруч, с расплющенными концами (один отломан), пара золотых серёг, с тремя бусами, на одной серьги зерневые треугольники, в другой бусы прорезные, витые из нитей и два перстня с монограммами. Важнейшими предметами находки является большой пластинчатый браслет, 0,075 м. ширины и 0,19 м. длины, из двух створок, с шарнирами, настолько большой, что, вероятно, надевался на одежду, не на голую Рис. 87.             руку. Браслет украшен довольно грубою резьбой: в верхнем поле сиринами в арочках и лилейными пальметтами: так как, по обычаю, сарины были представлены обернувшимися друг к другу и поющими по сторонам лилейной эмблемы, то, при смыкании створок, два сирина приходились бы рядом, для избежания чего резчик, по-видимому, предпочёл на одной стороне поместитъ их вместе. По рисунку Сирины отличаются схематизмом XII – ХПІ столетий. В нижних четырёх полях орнаментальные тябла, с узлом, решёткой и любопытными разводами византийского и так называемого скандинавского пошиба. Любопытна также и кайма, разделяющая поля изображений и пред­ставляющая, явно, схему арабской надписи, что, до известной точности, подтверждает арабское (сирийское) происхождение подобных браслетов и их украшений.

В 1889 году в Киеве, в усадьбе г. Гребеновского, по Троицкому пер., в Старом городе, был открыт рабочими, во дворе дома, при копании земли на 1 аршина, драгоценный клад, прославленный своею золотою княжескою женскою диадемою, с эмальированными изображениями Деисуса, нами ниже подробно описываемою и превосходно изданною на табл. VIII. Вместе с диадемою найдены были: семь серебряных слитков или, так называемых, киевских гривен, изображённых на таблице IX, рис. 1 – 7¹²⁹; один золотой (рис. 15): гладкий, но скрученный легкою спиралью шейный обруч или гривна, по-видимому, женский¹³⁰; один (рис. 14) такой же обруч, плетеный и перетянутый сканною нитью, из дурного серебра и также женский; один золотой массивнный¹³¹ гладкий браслет (рисун. 9), с утолщенною среднею частью, из дрота; один, скрученный из двух дротов, серебряный браслет, со сбитыми плоско наглавниками, в виде змеиных головок (рис. 8); один золотой перстень с овальным гнездом, в котором вставлена темная яшма (рисун. 12) и другой золотой же перстень с печатью, на которой в средине вырезан Архангел, а по венцу византийские орнаменты, наведенные чернью (рис. 13); перстень этот издается нами здесь особо в точных снимках на рисунках 86 и 87; остатки ожерелья из серебряных полуцилиндриков (рис. 17), всего 13 неполных звеньев; бордюр от серебряной серьги в типе колта или колодочки, исполненный ажурными петельками (рис. 16); обрывки серебряных серёг, прежде украшенных тремя бусами (рис. 18 – 25), и, наконец, две золотых византийских монеты:

1.Золотой солид византийского императора Алексея I Комнина (1081 – 1118 года). На лицевой стороне: император, в мантии, с лабаром в правой руке и сферою; вверху десница, его венчающая: Надпись

. На обор.: Христос на престоле, с Евангелием. ІС. ХС. Златник снабжён ушком.

2.Золотой солид, с ушком, императора Иоанна Комнина (1118 – 1143). Император по пояс, венчаемый Богородицею, которая держит с ним крест. Надпись

. На обороте: Христос на престоле, благословляющий.

Кусочек золотой парчи, длиною в четыре сантиметра.

В окрестностях г. Черкасс в 1890 г. (рис. 2 на табл. ХУ) найден находящийся теперь в Минц-Кабинете Киевского Университета, № 681¹³² медный медальон или скорее подвесная бляшка от ожерелья, при всей своей грубости, очень любопытная, так как она украшена эмалью по византийскому способу, т. е. перегородчатою. Такое употребление эмали на меди составляет исключение и его всего натуральнее отнести в разряде поддельных имитации вещей из золота. А это показывает, насколько эмаль вошла в южной Руси во всеобщее употребление. На лицевой стороне бляшки, имеющей только 0,02 м. в поперечнике, в красной каёмке вписана эмалью крестообразная розетка, и в ней, в особом голубом овальном нимбе, представлена женская головка с кудрявыми волосами. На обороте поле из концентрических кружков с городками и крещатыми штучными разноцветными наборами.

В 1892 году, при планировке земли в усадьбе Кривцова, в окрестностях Десятинной церкви найдены¹³³: три амфоры, несколько глиняных и стеклянных сосудов, серебряная витая гривна; медные: перстни, замок, блюдо, пряжки, пуговицы и т. д.; железные: меч с золотою насечкою, топор, наконечники стрел, замок, ключи и т. д.; костяные: веретено, наконечник стрелы, гребень, обделанные клыки; обломки стекленых браслетов, пряслицы из шифера, каменные формы для отливки серёг и гвоздей, два энкольпиона, кадило; много изразцов различной окраски и пр.

В 1893 году в Киеве, на скрещении Сретенской и Мало-Владимирской улиц, при производстве канализационных работе, найден был клад¹³⁴ мелких серебряных вещей XII столетия, вложенный в глиняный горшок с ушком (выш. 10 сант. и шир. 11 сант.) и прикрытый железною тонкою крышкою; вместе с горшком найден железный топор. В горшке оказались:

Три пары серебряных серёг (весу 16 зол. 72 д.) обычного, киевского типа, из проволоки, обмотанной серебряною сканью, с тремя насаженными бусинами; из этих пар одна с ажурными бусами не вполне сохранилась; другая имеет вместо круглых глазков щитки, набранные зернью треугольниками, а третья непарная в том смысле, что одна серьга ажурная, другая нет и украшена такими же треугольниками. От четвертой пары сохранились только куски.

Пара серебряных серёг известного византийского типа, в виде обоюдовыпуклых щитков, с ажурным ободком из скани, свитой восьмерками (в шир. 0,04 м.); дужек не сохранилось (если только не служили бронзовые дужки); на лицевой стороне резьбой награвировано вглубь изображение лилии, опущенной внутри сердцеобразного завитка, на другой стороне такое же изображение, и лучше сохранившийся черневой фон показывает, что эта лилия подымается, в свою очередь, в виде плющевого листика (в форме сердца) из лилейной распуколки, связанной внизу жемчужным пояском и образующей род щитка геральдической формы, как принято было затем для картушей. Тип, вообще говоря, встречающийся редко. От другой серьги сохранились только обломки.

3.Главную находку клада составляет серебряный (рис. 88) браслет, из двух выпуклых полос (вып. 0,045 м.), с шарнирами по обеим сторонам каждой створки (дл. каждой 0,09 м.). Створки окаймлены бордюром из зерни и разделаны каждая тремя киотцами или ярочками, в таких же зерневых багетах; в промежутках арок, в верхних углах, вырезаны известные символические узлы, имеющие форму трёхчастного листа. Внутри арок по серебру награвированы высокие, геральдического типа

Рис.88                         птицы, наведённые в контурах слегка чернью, а в среднем тябле василиск, и в этом тябле фон наведён чернью, а фигура выполнена наколом, тогда как в других боковых фон выполнен наколом.

Фигурки птиц и василиска отличаются характерным архаизированным стилем второй половины XII и ХІП веков: непомерно маленькая головка и узкая шея, тело, уже принявшее геометрическую форму, хвост в виде копейного конца и лилии, и отдельные перья, расходящиеся по сторонам и загибающиеся вверх также в форме остроконечной лилейной распуколки – таковы типы птиц, которые уже в XIV веке выработаются в причудливый инициале, весь разнятый на завитки, плетения, ремни. История этого перехода от условных архаических типов животного и растительного мира, принятых Россией и Востоком от Византии, к известной тератологической морфологии в так называемом «зверином стиле» русских рукописей XIV века, представляет пока вовсе незатронутый предмет, по очень простой причине: в то время, как этот звериный стиль выработался исключительно в рукописях, его подготовка происходила в XII и XIII веках на ювелирных изделиях и работах в металле, которые если и сохранились в недрах русской земли, то лишь теперь стали доходить до нас, в собственном смысле слова. Так напр. на настоящем браслете голова василиска уже имеет свою характерную петушью голову, драконье тело на конце, со вздымающейся головою, но ясно уже различается, что гравёр не понял всего этого состава и слил раз ногу василиска с драконьим телом, которое должно выходить из под ноги, тогда как на другом изображении мы находим эту деталь правильною, но голова походит на грифонью.

Рис. 89. Серебряный Киевский браслет, Имп. Эрмитаж.            Рис.90 Серебряная Киевская серьга.

В том же году найден был в Киеве, по Хоревой улице, любопытный медный крест, складень, исполненный резьбой и инкрустацией серебром: с лица Распятие (в препоясании), по сторонам по грудь: Иоанн и Мария скорбящие, а сверху Евангелист (Лука), на обороте Богоматерь с подъятыми руками с надписью МР. ѲѴ, по сторонам Пётр и Павел, наверху и внизу Матфей и Марк с надписями имён. Вся техника и крайне грубый тяжелый стиль изображений близко напоминают сиро-египетские изображения ѴІII – IX столетий. Распятый представлен в препоясании, что указывает уже на XI – XII столетие, тогда как мы здесь открываем в одно и то же время черты необыкновенной грубости стиля, нами много раз прежде указанного для эпохи VIII – IX веков, и полное отсутствие черт поздневизантийского стиля, господствовавшего всюду в XII веке. Правда, здесь общий пошиб фигур в медальонах напоминает грубые эмали, но все детали в одеждах, едва намеченных, нимбах, набранных бисером (признак IX века в рукописях), округлых и безбородых ликах, совершенно чужды столь известному и характерному византийскому шаблону. Что, однако, самое важное для нас в этом кресте, это его туземное происхождение, засвидетельствованное столько же чернью, сколько и одною надписью: а именно, тогда как все надписи здесь греческие, хотя ошибочные: НОНА для имени «Іоаннъ» и пр., но имя Петра передано по-славянски ПЕТРЪ, как на эмалевом изображении Павла на диадеме.

Различныя находки восьмидесятых годов способствовали образованию в Киеве нескольких частных коллекций, большею частью, за исключением собрания Леопардова, Кибальчича и др., остающихся неизвестными: большинство их, однако, мало даёт нового. Нам лучше других известно маленькое собрание местных древностей князя Трубецкого, отчасти обязаванное своим появлением усадьбе владельца в Старом Киеве, на месте древних княжеских дворцов и церквей, но лучшим предметом этого небольшого собрания, ныне поступившего в Имп. Эрмитаж, является серебряный браслет или наруч с позолотою по коймам и бляшкам и с резьбой. В верхнем поясе браслета (рис. 89), на фоне, заполненном первоначально сплошь чернью, но ныне сильно разрушенном, помещены внутри аканфовых разводов птицы, грифы, василиски и подобные им монстры с львиным телом и крыльями (быть может, сфинксы, но головы нельзя разобрать). Понизу плетение из символических углов и аканфовые разводы, имеющие тип пальметты, или скорее даже лилии, сидящей на углу расходящихся корней – рисунок, видимо упростивший византийскую схему пальметты. Поверх, в промежутках напаяны выпуклые позолоченные бляшки, играющие роль гнёзд с камнями. Затем в том же собрании нашлась пара серебряных сережных подвесок в виде колодки, сравнительно хорошей сохранности (рис. 90); здесь внутренний щиток стал уже полным овалом. Украшение исполнено по старому способу, а именно тонкие бляшки, набитые сначала пунктиром, залиты сплошь чернью, затем контуры вычищены из под черни, которая составила, таким образом фон, и эти орнаментальные бляшки запущены под край бордюр; на бляшках представлен грифон, рисунок спутанный и вялый. Но в жёлобе под дужкою все-же имеется вырезанный лоточек, кайма идёт из желобка с бисерною нитью, широкий обод состоит из плетёных сканных петель. Из серёг, кроме обыкновенной серьги с тремя бусами, в этой находке обращает на себя внимание одна серьга больших размеров, и с толстым дротом, конец которого не заострён, чтобы проходить в мочку уха, но расплющен, так что у серьги образуется дужка, как у тех серебряных подвесок, которых дужки не пропускаются в ухо, как мы будем ниже доказывать. Стало быть, и эта серьга носилась не в ухе собственно, но на ухе; бусы её полые, отличной техники, большие, украшены по поверхности сплошь ячейками из гладких серебряных нитей, но с зернами, посаженными внутри каждой ячейки. Перстень этого собрания обычный, с византийским орнаментом, наведённым чернью. Но в собрании нашлась также одна любопытная формочка, из камня (жировика?), для отливки бронзовых дротов с тремя посаженными на них бусинами (рис. 91), очевидно, для дешёвых медных серёг того же самого типа, чрезвычайно любопытная и доселе единственная в своём роде, так как таких именно бронзовых серёг, как нам кажется, доселе, не найдено ни в могильниках, ни в городищах. Подражание здесь доведено до мелочей: воспроизведены сканные жгуты, представлено нарезками оплетение дрота в промежутках между посаженными бусами, сделан толстый конец для конца дужки и пр. (формочка сохранилась одною стороною, что обыкновенно); тонкий дрот проделывался после.

Замечательные каменные формочки, найденные в Киеве, на Фроловой горе, в 1893 году, и поступившие, через посредство Имп. Арх. Комиссии, в Имп. Эрмитаж, заслуживают не менее интереса, чем и самые древности, уже темь живым свидетельством распространения лучших изделий в народе, какое эти формочки всякому дают. Рассматривая самые вещи, выполненные с большою тщательностью из золота и серебра, замечаешь разные технические приёмы их исполнения, чекань, резьбу, скань, паяние, филигрань, но не видишь отливки, разве в вещах, не бывших в употреблении и сохранивших специальный видь расплавленного материала. Эти формочки дополняют нам эту техническую сторону и с другой стороны, по известным деталям её указывают, что мы имеем здесь дело также с дешевыми имитациями вещей в меди или дурном серебре, но имитациями, столь полными, что нужно было бы внимание и опытность, чтобы заметить разницу; словом, мы имеем, быть может, в одном случае, форму для отливки поддельной вещи.

Из них рис. 92 с формочки для отливки звезды (обыкновенно серебряной, лишь в одном случае золотой) представляет оборотную её сторону, но так тонко, до мельчайших деталей, вырезанную даже с дужкою – в виде прямого дрота, что рещику ничего не оставалось делать, кроме чистки, полировки и золочения. Тоже самое можно сказать о формочке обыкновенного потала, представленной рисунком 93: здесь даже скобочка дужки приготовлена, которая всегда режется, плющится и припаивается уже на вещах. Между формочками есть, далее, такие-же для крохотных крестиков на монистах, розеток на выпуклых круглых бляшках, для бляшек с монограммами (одна похожая на букву ψ, для сережной подвески черниговского типа, той же нами описываемой фактуры полной имитации вещи её отливкою.

Рис. 91. Каменная Киевская формочка для бус.

Но формочка (рис. 94) для отливки подвеснаго колта во 1-х ие имеет ничего общего с известными доселе колтами: ни такого крохотнаго размера, ни рисунка подобных грифонов (исполненных выпуклыми, для наведения фона вокруг) не знаем в существующих вещах, и стало быть, форма эта была назначена для своего рода подделки; вероятно, поэтому, что и отливка в ней делалась из бронзы, от чего зависит нечистота разделки между шариками обнизывающих бус и известная грубость всей формы.

Рис. 95. Миниатюра из греческой рукописи I. Куропалата в Мадридской Национальной Библиотеке. Свидание Святослава с Цимисхием.