Глава I. Ранние годы
1914 год, начало войны. Мой старший брат Сергий отправился на фронт, а за ним втихомолку, пользуясь домашней суматохой, исчезает из дома брат Георгий, которому в то время исполнилось шесть лет. Бросились его искать и перед самым отходом на фронт военного эшелона обнаружили его в солдатском вагоне, куда забрался он, скрывшись в углу, чтобы вместе со старшим братом защищать любимое Отечество.
В конце 1915 года покидает мой родной город Брест и отец с мамой и детьми, а было их у мамы 16 человек. Правда, многие из них умерли в детском возрасте, но все же к началу войны оставалось нас у мамы девять человек. Вся семья прибыла в город Елец, Орловской губернии.
Недолго оставался папа в должности законоучителя женской гимназии в Ельце. Как русский патриот и он, вслед за старшим сыном, уходит в армию с назначением военным священником 8-го Финляндского стрелкового полка.
По послужному списку папы знаю о полученных им на фронте отличиях: ордене св. Анны 3-й степени, св. Анны 2-й степени с мечами, св. Владимира 4-й степени с мечами и золотым Крестом на Георгиевской ленте, но никогда не слыхали мы из уст отца об этом периоде его жизни.
Только за границей, в Соединенных Штатах Америки, после Второй Мировой войны услыхал я от полковника А.А. Гернгросс, сослуживца папы по армии, о мужестве и бесстрашии моего отца во время военных действий.
Вижу перед собою высокую фигуру моего папы, его суровое лицо, строгого к своей семье, к детям и в то же время чрезмерно доброго и отзывчивого к чужим, особенно к нуждам сельских батюшек, постоянно обращавшихся к папе со своими душевными язвами и материальными нуждами. Необычайно скромный в личной жизни, папа воспринял жизнь как долг служения Богу и людям, Церкви и любимому Отечеству.
Никогда не заикнувшийся в разговорах с детьми о своих предках, отец лишь в одном штрихе дал нам о них представление, рассказав о кончине своего родителя, нашего дедушки. Когда дедушка заболел, папа служил в Виленской губернии. Получив от своей матери извещение о предсмертном состоянии дедушки, папа поспешил прибыть к одру умирающего.
– И вот, не успел я, войдя в комнату больного, его приветствовать, как раздался голос отца: Костя, возьми требник, дай мне зажженную свечу и читай отходную...
– Я, – рассказывал нам папа, – растерялся, и снова слышу голос отца: что ж ты медлишь, читай молитвы.
Дал я ему в руки зажженную свечу, читаю положенный канон, а он мне подпевает, забегая вперед в чтении тропарей канона, и только закончили мы пение и чтение тропарей канона и молитвы, – уснул мой отец, тихо отошел ко Господу.
В дни моего пребывания в 1932 году в Белграде получил я из Берлина от дяди Володи, родного брата моего отца, письмо. Он спрашивает: а знаешь ли ты что-либо о предках твоих?
– Нет, отвечаю я дяде, в нашей семье не бывало разговоров на эту тему, буду признателен, если вы, дядя, о них сообщите мне, и получаю ответ: у тебя есть отец, его долг поведать детям об их предках, к нему обратись.
Что же ответил мне папа?
– Твой дядька дурак! После того, что произошло в России, зная, как безобразно и подло проявили себя те, на ком лежала ответственность за Государя и Православное Царство Российское, не время похваляться предками. Помни, сын, не о звании и происхождении предков следует ныне думать, а так духовно себя созидать, чтобы по лицу земли расползающийся яд не отравил твою совесть, чтобы жизнь твоя была оправданием жизни твоих родителей и предков твоих. А если будут тебя спрашивать родословную, отвечай так: происхождения крестьянского, все мы от Адама – а Адам был землероб.
Из всего, что пришлось слышать из разговоров отца с близкими и ему дорогими людьми, вынес я впечатление, что дед мой по отцу ушел в духовное звание на покаянный подвиг за грехи своих предков, что же касается мамы – она из старинного духовного рода.
Город Елец. С любовию вспоминаю этот уютный город с его дивным собором и женским монастырем. В этом городе начал я мое школьное обучение. По окончании второго класса начального училища, якобы обнаружив во мне некоторые способности, папа решил перевести меня, минуя третий класс начального училища, в первый класс гимназии. Надо было сдавать экзамен. Готовил меня к вступительному экзамену в гимназию сам папа.
У способного, по мнению отца, ученика туговато продвигались уроки по арифметике, «лениво крутились шарики», и вот отец, чтобы привести их в движение, стукнул меня молотком по лбу. Насколько помогло это делу – не знаю, во всяком случае экзамен в первый класс гимназии сдал я успешно.
В последующие годы моей жизни не было случая, чтобы папа подверг меня физическому наказанию или выговору. Возможно, что страшный призрак над головой нависающего молотка помог мне с детских лет войти в колею жизни в послушании старшим и исполнении долга.
«Революция, по существу своему, сатанинское дело; ее может уничтожить только противоположный принцип» (де Местр).
Второй год учения в гимназии проходил уже под знаменами, залитыми кровью лучших сынов России Православной. Часто срывали нас со школьной скамьи и, под звуки «Вставай, проклятьем заклейменный», вели на полевые работы, на работы по уборке города и в огородах. Сгоняли и для участия в парадах, потчуя после парада пряниками. Не пряники нужны были нам – щей и хлебушка не хватало нам и родителям нашим.
Со второй половины учебного года разгул и развал, бушевавшие по всей стране, захлестнули и учебные заведения, детей и молодежь. Упразднили молитву и уроки Закона Божия... «давай свободу», и началось то, что на наших глазах происходит ныне в благословенной Америке, а из Америки плывет в другие страны.
Духовное опустошение российской нации и моральный развал, с заменой России тремя «С» при одном «Р» (СССР), были в интересах пришедшей к власти над Христианской Державой международной банды – представительницы марксова Интернационала; в чьих же интересах лежит моральное разложение и духовное опустошение США?
Шествуя как-то ранним утром по улицам города Ельца, как вкопанный, остановился я перед памятником какого-то бородатого «дяденьки». Накануне не было его на этом месте, под прикрытием ночи появился он. Кто он – не знал я; это оказался Карл Маркс – сатанист.
Долго стоял я, всматриваясь в мрачное лицо этого беса. Останавливались проходившие мужчины, искоса поглядывая на него, останавливались и женщины, стояли и, глядя на него, с негодованием плевали, громко восклицая: ишь, чорта поставили... смотрите, дьяволом наш город опаскудили.
Народное чутье, интуиция простого верующего человека бывает безошибочной.
Тяжело переживали мы известие об отречении Государя. Помню, как негодовал отец наш поведением великого князя Николая Николаевича и командующих армией генералов, потребовавших от Государя отречения от престола.
А когда дошла до нас весть о зверском убийстве Государя и Его светлой семьи, всех нас – от старших до самого малого – охватило чувство беспросветного мрака.
Как-то спрашивает отец своего самого младшего сына: скажи, кем бы ты хотел быть, когда вырастешь? И был его ответ: цесаревичем Алексием.
Город Елец неоднократно переходил из рук в руки – от Белых к красным, от красных к Белым. Как-то, в дни занятия Ельца казачьими частями, ворвался в нашу квартиру молодой еврей. Его от страха бескровное лицо выражало мольбу о спасении.
Со словами «батюшка, спасите меня, меня хотят убить, я сбежал» он упал к ногам папы. Отец ласково обнял его, отвел в дальнюю комнату, успокоил, и он оставался у нас до окончательного занятия города красными.
Для христианина нет «ни эллина, ни иудея», в сознании и в сердце христианина действует закон Любви к каждому страждущему, помощи и утешения требующему.
Брат Сергий запечатлелся в моей памяти как одаренный художник, а Арсений – необычайной добротой. Услыхав, что неподалеку от нашего дома продают керосин, папа послал Арсения за керосином.
Арсений вернулся домой без керосина и без денег, и на суровый вопрос отца, где же керосин? ответил: папа, простите, возвращаясь домой, встретил я отца моего товарища по гимназии, он такой несчастный, сын его лежит больной, у отца нет денег, чтобы купить керосин, разогреть еду больному, – ему отдал я наш керосин.
Не рассердился папа на Арсения, полагаю, что и сам бы он так же поступил. Но в вопросе порядка и дисциплины папа был не строг, а суров.
Когда кто-либо из взрослых детей уходил, особенно в вечерние часы, из дому, должен был доложить отцу – куда он идет и когда вернется домой. Возвращавшемуся двери открывал сам папа.
Сергей, уже будучи в чине капитана, вернулся однажды на один час позже указанного им времени. Встречает его отец вопросом: который сейчас час? Брат назвал время.
– Так где же твоя точность, где твое слово?.. – и отдубасил его. А брат, держа руки по швам, повторял: папа, папа... это больше не повторится. Мы малыши, с головой закутавшись в одеяла, дрожали, прислушиваясь к происходившему.
Сижу как-то с братом Арсением, в Ельце закончившем гимназию. Любил я его дразнить, за что по заслугам получал от него тумаки. Кроме нас двоих в доме – никого.
Неожиданно входит согбенная старушка, направляется к Арсению и говорит: ты вскоре будешь священником, затем – резко повернулась ко мне, сказала: а ты проживешь 84 года, и ... удалилась.
На Арсении сбылось ее предсказание; в 1921 году Арсений женился на дочери соборного священника города Ельца и принял священство.
Закончить в городе Ельце третий класс гимназии не пришлось. Отец переехал из города в село Телегино, Елецкого уезда. Тяжелой была наша жизнь в деревне. Самые старшие сестры, Анисия и Татьяна, еще в Ельце вышли замуж. Ксения вышла замуж за священника, еще в Бресте, и жила в Виленской губернии.
Живя в Телегине, перенесли мы голод со всеми его тяготами. Вся семья переболела в тяжелой форме тифом, унесшим в могилу маму и Сергея. Когда хоронили маму, я лежал в бреду на печи, видел у окон Крест и хоругви, не зная о том, что пришли унести мою мамочку на погребение.
Когда оправился от болезни и узнал о кончине мамы, я многие месяцы безутешно заливался слезами, так что папа стал опасаться, что это отразится на моем душевном состоянии.
Обращаясь к моему детскому сердцу, он говорил: не тревожь маму твоими слезами, своею любовью мама не оставила нас, мы должны хранить в сердцах наших ее светлый образ и, вспоминая ее наставления, радовать маму своим добрым поведением и любовью друг ко другу.
Ежедневно годами напевал я ее любимую грустную песню, и улетела из памяти песня мамы внезапно – с моей женитьбой. Тогда и вспомнил я отцом некогда сказанное: мама всегда с тобой своей любовью.
Да, в этой песне она всегда была со мною и, вручив меня, по Божьему Промыслу, сердцу чистой и доброй девушки, оставила меня. Принял я это как материнское благословение на брак.
Приблизительно через год после кончины мамы получили мы от сестры Ксении из Польши письмо. Она запрашивала, что с мамой? Ей явилась мама во сне и сказала, что она ушла в иной мир, назвала год, месяц и число своей кончины. Все даты были точными.
Сестра Ксения, в первый год возрождения Польской Республики, была замучена фанатиками римо-католиками за отказ ее мужа отца Василия Забрудного, посаженного в тюрьму и из тюрьмы бежавшего, передать им его приходский храм. Узнав о вдовстве папы, Святейший Патриарх Тихон предложил ему постриг и хиротонию во епископа, но обремененный малолетними детьми, отец не мог принять предложение Святейшего.
Голод заставил нас с братом Георгием (он был старше меня на один год) обзавестись цепами и наниматься у крестьян молотить снопы. Какими счастливыми были дни, когда крестьянин давал нам работу, расплачиваясь миской щей с куском хлеба! Не каждый день могли мы дома наслаждаться этим даром.
Когда отцу удавалось раздобыть хлебушек, он делил его на равные части по числу членов семьи, и этой порции должно было хватить на целую неделю. Некоторые из нас съедали недельный паек в 2–3 дня, оставаясь без хлеба в остальные дни, а вот самый младший, шестнадцатый сын мамы, воздерживался от употребления хлеба, он разрезал свою порцию на кусочки и делал сухари.
– Зачем ты это делаешь, – спросил его отец.
– Папа, ведь мы собираемся уезжать, так кто же нам в дороге хлебушек даст, вот этими сухариками и будем питаться...
Отец действительно собирался к отъезду из России – тогда уже из СССР – в Брест-Литовск, вошедший в состав Польши. Приходилось папе ходить «за волочебным» по крестьянским домам, кто что даст по своей милости. Мы с Георгием иногда сопровождали папу.
Крестьяне, сами голодные, не отклоняли протянутую руку священника, делились крохами, и как тяжело и больно было переживать, когда дважды встреченные комиссар и красногвардеец с площадной руганью вырывали у отца мешок с «волочебным» и, ударяя отца плетью, выбрасывали продукты на землю и топтали их.
Товарищи комиссары, реквизируя у крестьян скот, убивали и потрошили его всегда у окон нашей лачуги, иного, более подходящего места для этого у них не было... И в семье не стало покоя, по несколько раз в неделю приходили за Арсением, уводили его на допросы с пристрастием, возвращался он домой избитым и измученным.
И что знаменательно: допрос брата, подвергая побоям, производил казавшийся прежде очень милым и мирным еврей. От голода* началась у нас экзема, головы покрылись плотной корой лишая, а младшая из старших сестер, Оля, заменившая нам маму, совершенно лишилась волос и вынуждена была носить парик. В 1922 году покинули мы сатанизмом Маркса сраженного Великана – Отечество наше Православное.