VII. Мать – христианка

Весна. Мартовские иды. Южное солнце, посылая жаркие лучи, освещает пеструю, оживленную картину кипучей торговой деятельности в римской гавани Остии. Идет спешная разгрузка кораблей, прибывших из отдаленных провинций с разного рода товарами. Хлеб, вина, масло, соль, строевой лес, мавританская мебель, разные сорта мрамора, слоновая кость и другие произведения трех стран света в огромном количестве сложены в гавани, ожидая уборки в амбары, чтобы потом направиться в Рим и другие города Италии. В многолюдной гавани слышится многоязычная речь, чаще всего конечно, латинская и греческая; в воздухе стоит шум и гам; толкотня и давка невообразимая... Подальше от этого базара житейской суеты!.. Вон там в стороне, близ морского берега, среди фруктовых деревьев, виднеется тихое убежище – пойдем туда; там услышим беседу, которая надолго останется в памяти...

Африканские или, точнее, нумидийские уроженцы – мать и сын собрались к отправлению но родину. То были Августин и Моника. Мы видим теперь, с какой почтительной любовью сын говорит со своей матерью, какой силой материнской любви и нежности дышит все существо Моники, а было время, когда мать, хотя и с сокрушенным сердцем, должна была удалить сына из своего дома и не допускала его вкушать пищу за ее столом... Да, много слез пролила Моника, претерпела много невыразимых душевных тревог и страданий, прежде чем глаза ее засияли радостью при взгляде на Августина, всей душой наконец, обратившегося к Богу.

Юношей он отличался выдающимися способностями, особенно в красноречии. Но успехи сына не радовали Монику: ей несравненно дороже было спасение души его, между тем она видела, что сын ведет разгульную жизнь и погружается все более и более в бездну порока... Она ли не заботилась о том, чтоб с детства внушить ему свои христианские убеждения и страх Божий!?.. Не начертала ли она при самом его рождении на челе его знамение креста и не дала ли вкусить таинственной соли? Не употребляла ли она затем всевозможных усилий, чтобы подраставшее чадо более и более проникалось духом веры Христовой? И что же!? Все, по-видимому, оказалось тщетным: молодой Августин дал полную волю своим страстям, впал в еретические заблуждения и был недалек от того, чтобы окончательно потерять веру.

Что оставалось делать бедной матери? Одно – пламенная, слезная молитва к Богу. Движимая материнской любовью, она умоляла уважаемых ей лиц подействовать на сына словом убеждения.

«Еще не время! – ответил ей однажды один св. муж. – Юноша еще слишком падмевается своим знанием. Оставь его на время и молись.

– Ужели так неисполнима моя просьба!? О, я – несчастная...

– Успокойся! Только не ослабевай в молитве: невозможно, чтобы погибло чадо стольких слез».

– И Моника не переставала изливать слезы в пламенной молитве.

Однажды виделось ей, что она стоит на узкой черте. То была едва уловимая черта между земной действительностью и тем таинственным миром, откуда иногда приходят к человеку неожидаемые утешения... Светлый ангел с участием спрашивал ее о горести, в которую была погружена душа ее.

– Я плачу о гибели души моего сына...

– Успокойся! – сказал ей ангел.

Возможно ли описать радость Моники, когда она стала замечать, что ее слезные молитвы услышаны, что ее сын возвращается на истинный путь, на путь истинной веры и христианской жизни!

«С высоты небес Ты Сам, Господи, простирал ко мне руку Свою, чтобы спасти меня! – так впоследствии вспоминал Августин об этой поре своей жизни, – Тебя тронули слезы и молитвы Твоей верной рабы. Она оплакивала меня более, чем плачет мать над умершим сыном своим. И Ты внял ее мольбам, Господи! Ты не отверг ее слез, которые изливались обильным потоком всякий раз, как она возносила свою молитву перед Тобою».

Уверившись вполне в искренности и глубине обращения сына, Моника теперь вместе с ним, в ожидании близкого отплытия на родину, занимала небольшой загородный домик. На этот раз мы застаем их за возвышенной, согретой теплым чувством, беседой.

Зной жаркого итальянского дня умеряется густой растительностью сада, среди которого стояло уединенное жилище. У раскрытого окна, облокотившись, сидела Моника, устремив глаза вдаль на море, часть которого виднелась благодаря широкой аллее. Подле нее стоял Августин. Они говорили о вечности, о том, какова будет вечная жизнь святых, которой око не видело и ухо не слышало, и которая не восходила на сердце человеку. Они соглашались, что с радостной полнотой этой жизни нельзя сравнить никакого наслаждения чувств, нельзя представить себе даже ничего сродного с нею. Увлекаемые пылким стремлением к ней, они постепенно перебирали весь видимый мир и само небо, с высоты которого солнце, луна и звезды изливают свой свет на землю. И еще выше возносились они в своих мыслях –

до созерцания мира блаженных духов, до того мира неисчерпаемых и неизобразимых благ, где Творец всего питает народ Свой истиной и где обитает вечная премудрость, через которую все сотворено, что есть, что было и что будет. Проходя мысленно миры и духовные сферы, они постоянно возвращались к тому звуку голоса, к тому слову, которым все начинается и все оканчивается...

«Когда бы в душе умолкло восстание плоти, – говорил Августин, – когда бы исчезли образы земли, воды и воздуха; когда бы остановились круговороты неба, и смолкла бы душа сама в себе; когда бы она забыла саму себя и возвысилась над самой собою; когда бы исчезли мечтания и собственные образы духа; когда затихла бы всякая речь; когда бы все это как бы замерло, устремив слух к Тому, Кто сотворил все, и заговорил бы Он один и заговорил не через предметы, но через Самого Себя, и мы бы воспринимали Его слово не через человеческий язык, не через ангельскую речь и не через голос грома и не через притчу, но мы слышали бы только Его Самого, Которого любим и к Которому стремимся, то не было ли бы Его слово таковым: вниди в радость Господа Твоего!. Но когда же все это будет?.».

Так беседовали они, и ничтожным казался им мир со всеми его радостями...

«Что касается меня, сын мой, – проговорила Моника, – то эта жизнь потеряла для меня весь интерес. Что мне еще делать здесь? И зачем мне еще жить, когда исполнилась надежда моей жизни? Было ведь только всего одно, ради чего я желала бы побыть подольше но земле, именно то, чтобы видеть тебя истинным христианином, прежде чем умереть. Бог дал мне еще большую радость: став Его служителем, ты отвергся от всех земных, тленных радостей. Что же мне еще делать здесь?»

Желание Моники исполнилось: она в тот же день возвратилась, но не в свою африканскую родину, а в истинное свое отечество, куда стремилась всеми силами души своей. Тот день, когда она вместе с сыном, говоря о вечности, задавала себе вопрос, когда же все это будет, тот день принес ей желанный ответ: «сегодня»... («Исповедь», IX, 10).