Глава V. Общественное значение затворнического подвига преосвященного Феофана

«Люблю вас (братия), но не могу быть вместе с Богом и людьми», говорит святитель Феофан словами Арсения Великого, и его дивный подвиг является живым истолкованием этих слов. Но любовь к Богу не исключает, напротив требует и научает истинной любви и к людям. Любовь к Богу и любовь к людям дивно сочетались в жизни почившего святителя. Кажется, для того он и удалился от мира, чтобы с высоты своего подвига яснее видеть насущные нужды и недуги нашего времени и, по возможности, полнее оказать необходимую помощь. И эта помощь, эта заслуга святителя пред нашим обществом так необъятно велика, что мы едва в состоянии оценить ее...

В чем же дело? Что всего нужнее современному обществу и в чем состоит заслуга почившего святителя? Вопрос настолько важен, что мы должны подвергнуть его всестороннему обсуждению.

Давно известная истина, что все, что ни происходит в обществе – все светлые или темные стороны его жизни, благоустройство и неурядицы, благосостояние и бедствия – все зависит от внутренних духовных начал, которыми живет общество, от степени его умственного и нравственного развития. Только поверхностный наблюдатель может удовольствоваться ближайшими и иногда чисто случайными обстоятельствами, породившими то или другое общественное явление, и не искать позади их основных причин или начал.

В частности – ни про какое время нельзя с большим правом сказать, как именно про наше, что его главный, коренный недуг есть недуг духовный.

Не плоть, а дух растлился в ваши дни,

И человек отчаянно тоскует;

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит!,

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры... Но о ней не просит.

(Тютчев).

«Современный образованный человек потерял свое равновесие. Нигде он не находит твердой точки опоры. Среди бесконечного множества частностей, у него исчез всякий общий взгляд. Никогда еще не было такого всеобщего шатания, такого умственного мрака, как именно теперь. Сильная мысль, крепкие убеждения, высокие характеры становятся редкостью. Практические вопросы еще способны приковывать к себе людей; теоретические интересы отошли на задний план и возбуждают умы лишь настолько, насколько в них выражается та или другая практическая тенденция. Явным признаком этого низкого умственного состояния служит всеобщий упадок изящной литературы. В этом нельзя видеть случайное только явление; положительное знание всего менее допускает такого рода всеобщие случайности. Это – знак времени. В поэзии выражаются идеальные стремления человечества. Там, где иссяк ее источник, можно наверное сказать, что оскудела идеальная жизнь общества. Человек, вследствие господства реализма, превращается в исключительно вниз смотрящее существо. Откуда же взяться поэтическому вдохновению?»

«Душа убывает!» восклицает Дж. С. Милль.

«Пополнение жизни – теперь вопрос дня», говорит Друммонд.

«Современное русское общество превратилось в умственную пустыню, говорит Б. Н. Чичерин. Серьёзное отношение к мысли, искреннее уважение к науке почти исчезли; всякий живой источник вдохновения иссяк. С падением философии, логика сделалась излишним бременем; умение связывать свои мысли отошло в область предрассудков; никогда еще русская литература не стояла так низко; никогда еще легкомыслие и невежество так беззастенчиво не выставлялись напоказ. Самые крайние выводы самых односторонних западных мыслителей, обыкновенно даже непонятые и непереваренные, смело выдаются за последнее слово европейского просвещения... Западно-европейские общества, погрузившись в изучение частностей, сохранили по крайней мере одну облагораживающую черту: упадок мысли искупается до некоторой степени значительностью умственного труда, обращенного на исследование фактического материала. У нас, к сожалению, и этого нет. Если западного европейца можно сравнить с рудокопом, который неутомимо работает в рудниках, приготовляя себе богатства для будущего, то мы, при скудости нашего образования, довольствуемся ожиданием чужих благ, а пока питаемся кой-где подобранными крохами, которые доставляют посредники, слишком часто рассчитывающие на неразборчивость публики. Отсюда внутренний разлад и дикие фантазии, рождающиеся во мраке. Сколько среди нас людей, которые забыли даже, что существует свет Божий и готовы закидать каменьями того, кто дерзает о нем помянуть! Выйти из этой удушливой атмосферы составляет насущную потребность всякого, в ком живы еще интересы мысли, кто не довольствуется житейской пошлостью или на веру принятым направлением. А выйти из нее можно только одним способом: поднявши глаза кверху, вместо того чтобы упорно держать их прикованными книзу, окинуть взором все необъятное пространство неба и уразуметь великую связь, соединяющую высшее с низшим, небесное и земное...» (Наука и религия. Б. Чичерина. Предисловие. VIII–XII).

Характеризуя современное духовное состояние нашего общества, наблюдатель проронил знаменательное слово: «в России понижение общего уровня должно было отразиться в явлениях, еще более печальных, нежели где-либо». Почему же? Да потому, что наше образованное общество, со времени Петра Великого, только повторяет зады европейской цивилизации. Никто в настоящее время не станет спорить против усвоения нами плодов европейской цивилизации, но нельзя же не замечать и горьких последствий нашего продолжительного подчинения западу. Древнее русское общество можно укорять в грубости, но нельзя в нем отрицать энергии и внутренней цельности народных творческих сил. Но с тех пор как высшие, руководящие классы народа пошли в науку западу, эта духовная цельность народного организма нарушилась. «По ту сторону (то есть, в простом народе) продолжала пребывать «тьма невежества», то есть, сохранялись, вместе с внешним старинным обликом, старинный быт, дух, предания и заветы Руси старой... одним словом, самое зерно русской народной, исторической сути и мощи... По сю сторону (в образованном классе) – новый мир, новые люди, пестрый свет зачавшейся цивилизации, – одним словом – «образованность» (в переводе с немецкого Bildung), по преимуществу в наружных, внешних ее проявлениях и начиная с самых низших ее ступеней. По ту сторону – застой, крепость старине до суеверия; по сю – форсированный «прогресс» и также суеверная, но притом раболепная и подобострастная духовная крепость европейскому западу». (И. С. Аксаков. IV. 753). К нашей современной интеллигенции смело можно приложить стих Шиллера:

Не наша их земля растила,

Не наше солнце грело их!

«Наше духовное бессилие есть плод отчужденности нашего образованного общества от основных духовных начал, которыми искони жив был русский народ. Сила общества только в том, чтобы быть верным носителем и выразителем народной мысли, совершать работу народного самосознания. Без этой силы – бессильны сами по себе и народные массы, которым не достает сознательности, и общество, которому не достает живого питания корней: обе среды останавливаются в своем развитии; цельность и правильность отправлений всего народного организма и кровообращения в нем – расстраиваются» (И. Аксаков т. II. 262).

Отсюда – с одной стороны бесплодность нашего образования, отсутствие в нем творчества, его отрешенность от насущных потребностей жизни. Отсюда то, что

Мы все речь умную, но праздную ведем,

О жизни мудрствуем, но жизнью не живем!

С другой стороны, сознавая свой долг перед народом, сознавая свою обязанность содействовать духовному развитию своего народа, представители нашего образованного общества, сами повторяя зады европейской цивилизации, хотели было навязать народу так называемые «последние слова науки», последние выводы европейской культуры. Но народ, верный святым заветам православной веры, не понимает и не принимает их, потому что эти результаты стоят в непримиримом противоречии с его духовными стремлениями. Не в науке – зло, но зло европейской цивилизации заключается в том превратном направлении, которое приняла европейская наука. «В основании, в глубине современных учений запада, не только революционных, но и философских, вообще «его последнего слова» лежит: отвержение Бога, следовательно отвержение всего, что святит человека и с ним всю природу, – отрицание свободного духа и всякого духовного в человеке начала, следовательно обездушение человека и порабощение его плоти, – отрицание высшей, предержащей мир, независимой от человека правды, высшего, нравственного, обязательного для нравственной человеческой природы закона, всей нравственной в человеке стихии и затем – поклонение обездушенной материи, обезбоженному, обездушенному, охолощенному духовно и нравственно, человеку как Богу, – горделивое превознесение выше всего бедного логического разума и «точного», стало быть, ограниченного разума... Гордая наука забыла, что не культура, не знание преобразили мир... Не в науке зло, конечно, и не в цивилизации, но в гордом самомнении науки и цивилизации, в той их вере в себя, которая отметает веру в Бога и в божественный закон». (Там же, 717). Понятно, почему народ решительно отвергает навязываемые ему чуждые духовные начала. Народ готов искать, алчет и жаждет просвещения, но просвещения, озаряющего для него то, что составляет единое на потребу, не прочь получить и познания, но уже никак не идущие в разрез с его духовными стремлениями. «И если народ наконец подымет усталые от долгой дремоты очи и взглянет на наших литераторов и всякого рода художников, – прислушается к их оглушительным крикам, к треску и грому их вещаний, – что скажет он? «Куда девали вы порученные вам дары нашей родной, богатой земли? Куда расточили ее духовные сокровища? Что сталось с моим обычаем, верою, преданием, моею прожитою жизнью, моим долгим и горьким опытом? что совершили вы на досуге? Где цельность и единство жизни и духа? Где науки, вами взращенные?.. Какого хламу нанесли на мою почву?..» (Там же, 10). Благо нам, что нам народ сберег неприкосновенной святыню своей веры – в этот залог нашего будущего духовного роста. Твердо верим, никогда не иссякнет, не заглохнет, – напротив ярко разгорится всеозаряющим светом, на изумление и спасение миру, священное пламя живой сердечной веры, но представим на минуту, что «если б умер в нем (то есть в народе) живущий идеал,

И жгучим голодом духовным он взалкал,

И вдруг о помощи возопиял бы к вам,

Своим учителям, пророкам и вождям, –

Мы все – хранители огня на алтаре,

Вверху стоящие, что город на горе,

Дабы всем виден был и в ту светил бы тьму, –

Что дали б мы ему?..

(Майков).

Необходимо, чтобы наши образованные классы, наша общественная среда сделались верным выражением народного самосознания. Но что для этого нужно? Прекрасно отвечает на этот вопрос наш знаменитый писатель-художник: «народ русский в огромном большинстве своем православен и живет идеей православия, хотя и не разумеет эту идею отчетливо и научно... В сущности в народе нашем все из нее одной и исходит, по крайней мере народ наш так хочет, всем сердцем хочет, чтобы все, что есть у него и что дают ему, из этой одной лишь идеи и исходило, несмотря на то, что многое у самого же народа является смрадного, варварского и греховного... Вся глубокая ошибка наших интеллигентных людей в том, что они не признают в русском народе церкви. Но кто не понимает в народе нашем его православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Никогда и народ не примет такого русского европейца за своего человека; «полюби сперва святыню мою, почти ты то, что я чту, и тогда ты точно таков, как я, мой брат, несмотря на то, что ты одет не так, что ты барин, что ты начальство»... вот что скажет народ, ибо народ наш широк и умен,» (Достоевский. Дневник, 1881).

Заметим при этом, что здесь дело идет не о том только, чтобы признать умом правду народной веры. Один путь отрицания лжи еще не ведет к живительному усвоению истины. Дело в том, что двум богам служить нельзя. Устраняясь от источника истинной жизни, человек начинает жить другой, ложной жизнью, которая порождает потребности и страсти, а вместе с ними и страдания. «Жизнь отвлеченная, призрачная, целиком занесенная из иноземщины, с ее историческими скорбями и чаяниями, становилась как бы и в самом деле нашей жизнью, несмотря на поразительное, ошеломляющее противоречие с окружающим, не отвлеченным, но действительным миром. Так наше общество, совершенно юное, еще не начинавшее жить, уже пережило, в сфере сознания, все нравственные старческие недуги ...обществ западной Европы, не изведав их жизненного опыта...» (И. Аксаков. VI. 422).

Новая жизнь должна пробудиться в нашем образованном обществе. Не перемена взглядов и убеждений, не умственный переворот, а духовное перерождение – вот что должно совершиться – внутренней деятельностью духа. Это перерождение должно обхватить собою, как воздух, и оживить все самые сокровенные углы и изгибы нашей духовной и нравственной области. Но жизнь порождается только жизнью. Болезнь в духе и может быть излечена только орудием духа. Самым ярким примером и подтверждением сказанного может служить попытка помочь исцелению современного общества от его недугов, сделанная знаменитым писателем, грустные речи которого мы привели в начале. Мы разумеем его книгу «Наука и Религия». Как и следовало ожидать, поклонник западного просвещения видит выход из печального положения в возвращении к широким философским обобщениям, к умозрению, возвышающемуся над данными опыта, в доверии к силам человеческого разума. Философия, по его словам, «это – тот мерцающий светоч, который непривычному глазу кажется неспособным рассеять окружающий нас мрак, но который в действительности один (?) может вывести человека в высшую область всеозаряющей истины». (Предисловие. XIV). «Как скоро возбужден испытующий разум, так ему одному принадлежит верховное решение занимающих его задач. Если он подчиняется высшему авторитету, то он делает это не иначе, как на основании собственного убеждения, точно проверив все свои пути». (Там же. XIII). Не слышится ли фальшь в этих горделивых словах? Разум может преклониться пред высшим авторитетом веры, говорящей нам о тайнах высшего духовного порядка, совершенно недоступного научным исследованиям, и – тот же разум ставится верховным судьей, главным решающим началом... Разум подчиняется авторитету веры, но сама вера ставится пред трибуналом высшего судии... Странное недоразумение! И каким холодом веет от этих 500 страниц! Несмотря на всю серьезность и научную строгость рассуждений – сколько внутренних колебаний и противоречий! Несмотря на громадную ученость – как мало убедительности³)! Нет, не от научных или философских рассуждений загорится огонь новой жизни, –

И ты, когда на битву с ложью

Восстанет правда дум святых,

Не налагай на правду Божью

Гнилую тягость лат земных.

Доспех Саула – ей окова,

Ей царский тягостен шелом,

Ее оружье – Божье слово,

А Божье Слово – Божий гром!

(Хомяков)

Бог и Божья сила не с теми, кто является проповедником высшей правды, вооружившись хотя бы философией Гегеля, да и вообще всех мудрецов мира сего,–

Но с теми Бог, в ком Божья сила,

Животворящая струя,

Живую душу пробудила

Во всех изгибах бытия,..

(Хомяков)

Судьба указанного выше, хотя и добросовестного, труда еще раз приводит нам на память веское слово: «пора бы убедиться, что все сочиненное лишено внутренней, зиждующей силы, не пользуется ни авторитетом, ни доверием, предполагает возможность новых остроумнейших сочинений, – одним словом, осуждено на бесплодие и кратковечность. Как ни напрягайся, процесс сочинительства не заменит органического творчества; как ни сочиняй, не сочинишь жизни». (И. Аксаков. 426. VI). Тем более, это имеет значение относительно духовной жизни. «Жизнь духовная, говорит святитель Феофан, есть особый мир, в который не проникает мудрость человеческая.»

Только человек, сам переживший, перестрадавший многое, сам перегоревший в горниле духовного опыта, сам причастный духовной жизни, может заговорить с людьми о духовной жизни с всепобедной силой, возбуждающей духовную энергию и порождающей готовность на духовные подвиги. «Подобно тому как огнь, проникая железо, не внутри только железа держится, но выходит наружу и огненную свою силу являет ощутительно для всех; так и благодать, проникнув все естество наше, становится потом осязательно видима для всех. Все, приходящие в соприкосновение с таковым облагодатствованным, чувствуют присущую ему необыкновенную силу, проявляющуюся в нем разнообразно. Станет ли говорить о чем-либо духовном, все у него выходит ясно, как среди дня; и слово его идет прямо в душу, и там властно слагает соответственные себе чувства и расположения. Да хоть и не говорит, так веет от него теплота, все согревающая, и сила некая исходит, возбуждающая нравственную энергию и раздающая готовность на всякого рода духовные дела и подвиги.» (Еп. Феофан).

И вот, когда, по-видимому, среди нашего общества назрела настоятельная потребность именно в таком руководстве, – является пред ними поразительный пример строжайшего духовного подвига, соединенного с дивным, воистину благодатным словом наставления, является новое и высокое проявление духа православной Церкви в лице почившего святителя Феофана, – «являются пред нашими взорами, по словам высоко-авторитетного почитателя почившего, прежде всего высоко-благочестивая личная жизнь святителя-подвижника, служащая живым, действенным, высоко-поучительным и нравственно-назидательным примером для христиан нынешнего времени, а потом – и его учено-литературные, религиозно-нравственного характера, сочинения, способные оказывать свое благотворное влияние не только на современников, но и на отдаленные поколения. Эти произведения великого подвижника веры и благочестия христианского, полные духовно-благодатного помазания, в возможной полноте и близости отражают в себе дух учения Христова и апостольского, мысли, характер и содержание творений богопросвещенных отцов и учителей Церкви, и все направлены к указанию высшего блага, вечных целей бытия человеческого... Архипастырь-учитель раскрыл духовную жизнь в своих сочинениях всем доступным образом, с неподражаемой ясностью и простотой, во всей ее глубине и широте, во всех ее мельчайших подробностях и проявлениях, в систематическом порядке и естественной последовательности ее развития...» Как произведения высокого подвижника, его творения обладают силой «пробуждать человека-христианина от духовного усыпления», «вызывать его из состояния религиозной апатии, равнодушия к вере, так называемой теплопрохладности, столь распространенной среди современных христиан». (Из слова преосвящен. Никандра). Читая творения святителя-подвижника, мы изумляемся его громадным познаниям, можно сказать, по всем отраслям наук, мы видим в нем человека, вооруженного всеми результатами вековой работы ума, но – над этим роскошным богатством светской учености возвышается и царит, все одухотворяя, божественная жизнь духа, жизнь высших стремлений, направленных в область вечности... Желаем ли мы избавиться от томящей всех мучительной пустоты, от духовной немощи, от недугов, которыми страдает современное общество, по-видимому утратившее самое понимание духовной жизни, – желаем ли наконец, сроднившись в духе с богатырским своим народом, послужить и помочь ему своими разумными силами в его стремлениях к высшей, Божией правде, желаем ли возвратить столь давно утраченное нами единство и цельность народной жизни и тем возвратить ей силу творчества – мы можем смело идти навстречу ярко загоревшемуся свету в творениях почившего святителя, и этот свет всеозаряющей истины разгонит тьму вековых заблуждений, прояснит сознание, и зажжет новым пламенем потухающую искру высшей духовной жизни. Не мрачный пессимизм, которым собирается под конец наградить нас просвещенный Запад, – нет, творения почившего дадут нам иное; они окрылят наш дух, сообщив ему бодрое, жизнерадостное пробуждение к новой жизни: духовный подвиг не покажется тяжким бременем, возвратив человеку его истинное достоинство и надежду на вечное блаженство!

Заключим настоящий очерк словами преосвященного Никандра: «В Бозе почивший святитель своей жизнью и своими трудами представляет то дивное, непонятное с точки зрения мира сего и сильнее всяких других доказательств и соображений обличающее мирские лжемудрования, – явление, которое с одной стороны служит к прославлению Бога в лице почитающих Его, а с другой – к оправданию великого значения и пользы для общества и общественной жизни монашества, даже являющегося в духе строгого аскетизма затворничества. В лице преосвященного Феофана мы имеем общего христианского учителя – при его безмолвии; общественного деятеля – в затворе; церковного проповедника, всюду слышимого, хотя и не являвшегося в последнее время на церковной кафедре; миссионера – обличителя сектантских заблуждений, хотя и не выступавшего на поприще открытой миссионерской деятельности; яркого светильника учения Христова для народа православного, хотя видимо для всех и не стоявшего в последнее время на свещнице церковном, хотя и укрывавшегося от взоров народных; никакого почти достатка материального не имевшего, но всех богатившего и богатящего доселе духовным достоянием учения своего; не искавшего временной, земной славы, но прославляемого теперь и людьми, и наукой, и целыми учреждениями, и самыми своими творениями, в которых он поистине воздвиг себе «памятник нерукотворенный»… И исполняется над ним тут другое слово Христово в Евангелии, вопреки ищущим мирской, земной славы: он работал Отцу небесному втайне, – и вот мы как бы слышим Спасителя, говорящего ему словами Евангелия: «и Отец твой видяй втайне, воздаст тебе яве!»