Глава VI. Одуховлена ли ваша душа?

«Не думаю, чтоб что либо из писаного затруднило вас; прошу однако ж не мимоходом пробежать писанное, а пообсудить хорошенько и к себе приложить».

Преосвященный Феофан.

В нашей ежедневной жизни нередко приходится наблюдать явление такого рода. Если юный питомец проникнут любовью и полным уважением к своим руководителям, то достаточно со стороны последних одного легкого замечания или указания для того, чтобы юноша немедленно исправил замеченное упущение или неправильность в своем поведении. Но вот у молодого человека с годами проявляются все сильнее и сильнее дурные наклонности, а вместе с тем и своеволие. Тогда со стороны старших уже требуются значительные усилия, чтобы направить его на путь истинный. Иногда дело доходит до того, что уже не помогают ни просьбы, ни увещания, ни угрозы... Все это принимается теперь за излишнее стеснение свободы, за тяжелое, извне навязываемое бремя. Приложим этот пример к занимающему нас вопросу.

В первые века христианства, при горячей любви первых христиан к своему Спасителю, при живом и искреннем религиозном одушевлении – для пастырей церкви достаточно было указать на слова Господа и апостолов или даже прославленных отцов и учителей церкви, чтобы вполне и с желаемым успехом воздействовать на души верующих. При таких обстоятельствах, в IV веке, наприм., св. Василий Великий счел полезным и совершенно достаточным «выбрать из Богодухновенного писания все, чем угождает и чем не угождает человек Богу, – и все, рассеянные по разным местам, запрещения и поведения, для легчайшего уразумения, представить совокупно в правилах, чтобы тем легче отучить людей поступать по навыку своей воли и по преданию человечеству.» (Творения св. Отцев, Т. IX, стр. 2, 20, 25, 37).

Но с течением времени обстоятельства изменились. С ослаблением веры и любви христианской, при всеобщем огрубении нравов, требования христианской нравственности стали представляться уже как нечто, навязываемое извне, как неудобоносимое бремя, как что-то чуждое человеческой природе и ее живым стремлениям. Дело, под конец, дошло до того, что в XVII и XVIII столетиях явился ряд философов, которые, решительно отвергнув заповеди Божии, принялись, в противность им, выводить правила жизни и законы человеческого общежития из свойств человеческой природы, забывая, что бесконечное превосходство христианства над всеми религиями и человеческими учениями в том именно и состоит, что оно вполне отвечает коренным, истинным и глубочайшим стремлениям человеческой природы, что «душа человека по природе христианка.» Но так как наличная человеческая природа глубоко искажена грехом, то, отправляясь от нее, упомянутые мудрецы мира сего, естественно, и пришли к выводу, что homo homini lupus (человек для другого человека – волк), что будто бы в основе человеческой жизни, да и всей природы лежит закон борьбы за существование. Плоды таких учений всем хорошо известны. Борьба всех против всех (bellum omnium contra omnes), лишь умеряемая внешней силой, эгоизм отдельных личностей, борьба сословий, мятежи, убийства – все, что мы видим мрачного в истории европейских обществ за последние столетия... И вот, в виду ужасающих проявлений духа времени, раздается отчаянный вопль: «мир остановился в недоумении. В организации этого мира поколебалось что-то такое, что до сих пор считалось весьма прочным. Нужно обновить человека, ибо общественная совесть замирает...» Куда же идти далее?...

Величавую задачу разрешить для современного общества, да и на все времена, нравственный вопрос и истолковать возвышенные требования христианства в согласии с коренными, глубочайшими и истинными законами и стремлениями человеческой природы взял на себя великий святитель Феофан и отдал этой задаче всю свою жизнь, проверяя свои глубокие размышления опытом всей своей жизни.

«Дело спасения есть искусство искусств и наука наук: как же можно обойтись без учителя?»

Какие же качества потребны для учителя христианской нравственности?

«Чтобы вести, надобно видеть все распутия жизни, опытно знать их и знать, как они отклоняются, а для этого надобно стоять на некоторой высоте, с коей можно бы обозревать и все пути и всех идущих и того между ними, кто вверился. Словом своим, как рукою, он наставит его, как идти прямо, без уклонений, скоро, среди всех распутий без блуждания. Не очистившиеся от страстей все стоят на одной линии в уровень, ученый ли кто или неученый, читал ли кто пауку о подвижничестве или не читал. Толпу же составляющие люди не видят, куда и как пройти, а толкают только друг друга и идут, как идется, то туда, то сюда, не попадется ли им нужная тропинка, чтобы вывести на простор; между тем по голосу, который вне толпы, тотчас же выйти можно. Дело все в покорении страстей: не победивший страсти не может дать надлежащего правила на их покорение, потому что сам страстен и судит страстно. Затем-то умный, но сам не испытавший руководитель никогда не поведет далеко, при всем своем желании. И сам он и руководимый будут говорить, рассуждать о путях Божиих и все толочься на одном месте.»

«Таких совершенств должен быть истинный руководитель и верный наставник!»

Личный великий подвиг жизни святителя Феофана и дает ему бесконечное превосходство, как учителю христианской нравственности, над всеми современными системами христианского вероучения, появляющимися у нас и на западе, – как в мире римско-католическом, так и в протестантском.

Посвятив всю свою жизнь «науке наук» и «искусству искусств», преосвященный Феофан с грустью говорит о том, как мало у него предшественников. За год до своей кончины, от 20 янв. 1893 года, в одном частном письме он писал: «пишу о своих книгах, потому что не знаю, где бы еще полнее было изложено все, касающееся жизни христианской. Другие писатели и лучше бы написали, но их занимали другие предметы.» А в другом месте высказывает следующую жалобу: «самым пригодным пособием для начертания вероучения христианского могла бы служить христианская психология. За неимением ее приходилось довольствоваться своими о душевных явлениях понятиями, при указаниях отцев подвижников.»

Но нам лично нет оснований высказывать подобные сожаления. Личный труд целой жизни святителя с избытком восполнил все. «Что касается духовной жизни человека-христианина, которая, как и слово Божие, также почти совершенно неизвестна, темна и непонятна для большинства современного общества, не знающего часто даже азбуки духовной жизни, а не только высшей мудрости ее, и живущего большей частью лишь низшей, чувственно телесной жизнью, – говорит авторитетный ценитель святителя, – то... архипастырь-учитель раскрыл эту духовную жизнь в своих сочинениях всем доступным образом, с неподражаемой ясностью и простотой, во всей ее глубине и широте, во всех ее мельчайших подробностях и проявлениях, в систематическом порядке и естественной последовательности ее развития.» (Из слова преосв. Никандра). Везде указывая и выясняя, как высокие требования Евангелия глубоко соответствуют истинным и законным стремлениям души человеческой, святитель достигает того, что читатель «может видеть и понять, как представляющиеся на первый взгляд трудными и неудобоносимыми, по-видимому, правила и требования нравственного закона Христова, начиная от общеобязательных для всех заповедей и кончая евангельскими советами, предоставленными добровольному исполнению могущих вместити, – оказываются на самом деле удобоисполнимыми и осуществимыми в жизни теми же подобстрастными нам людьми, – и когда читатель... попробует осуществить советы и наставления в своем собственном жизнеповедении, став бодрственно на страже сердца и помышлений ума своего, то он, при помощи благодати Божией, вскоре же собственным опытом дознает и убедится, всем своим существом восчувствует, как поистине и действительно иго Христово – благо и бремя Его легко есть (Матф. 11:30), – он не только не будет тяготиться им, как чуждой и принудительно навязанной ему рабской ношей; нет, он напротив, вкусит духовную сладость несения его, испытает высшее духовное удовлетворение «и неземное наслаждение». (Там же).

Самое лучшее ознакомление с учением святителя Феофана об основах религиозной жизни читатель может почерпнуть всецело лишь из творений его. Мы же постараемся здесь ознакомить лишь с основными взглядами святителя, которые так или иначе отражаются во всех его творениях.

«Я имею намерение, говорил Святитель, приступая к изложению законов нравственного порядка, – все достодолжное выводить из устройства человеческого естества».

«Жить нам надобно так, как Бог создал нас».

«Уж как же иначе человеку и жить, как не так, как он устроен. Установив здравые понятия о том, как устроен человек, получим вернейшее указание на то, как ему следует жить. Мне думается что многие потому и не живут как должно, что думают будто правила о сей достодолжной жизни навязываются совне, а не исходят из самого естества человека и не им требуются».

Установив эти положения, святитель приступает к рассмотрению устройства духовно-физической природы человека, ее сил и стремлений, строго отделяя и очищая то, что законно, что вложено в нашу природу Самим Творцом, от того, что привнесено грехом, что им извращено, что, так сказать, нажито нашей греховной жизнью. Начиная с физической стороны, с телесной жизни, он переходит постепенно к устройству и проявлениям высшей духовной жизни⁴.

«Тело наше состоит из разных органов, из коих каждый совершает свое отправление, существенно необходимое для жизни телесной. Главных органов три: 1) желудок с легкими, сердцем, артериями и венами, лимфатическими сосудами и множеством других сосудов, сосудцев и желез, служащих для разных отделений из крови и соков тела; отправление всех их – питание тела или плототворение; 2) система мускулов и костей, отправление коих есть движение внутри и вовне; и 3) система нервов, центр коих – голова, спинной мозг и система ганглий – где-то под брюшной и грудной преградой, а разветвления проникают все тело; отправление ей – чувствительность. Когда ход этих отправлений и взаимное их отношение в порядке, тело здорово и жизнь – вне опасности; а когда этот порядок нарушается, тело заболевает и жизнь в опасности. Каждое отправление имеет свою потребность, которую дает живо чувствовать живущему, требуя удовлетворения. Потребности желудочной или питательной и плодотворной части суть – пища, питие, воздух, сон; потребность мускульно-костяной части есть потребность напрягать мускулы, которую всякий чувствует, долго засидевшись, и прямо потребность движения, заставляющая ходить, гулять, работать – что-нибудь; потребность нервной части – приятное раздражение нервов всего тела, как мерность тепла и холода и подоб., и особенно приятное раздражение пяти наших чувств, в которых нервная система вышла наружу для общения со внешним миром.

«Все это, как видите, телесно; душе какое бы до всего этого дело. Но как она, по теснейшему сочетанию с телом, приняла его в свою личность, то своими считает и все потребности телесные. От того говорим: я хочу есть, пить, спать, – хочу ходить, гулять, работать, хочу видеть разноцвета, слышать разноголосие, обонять разноухания и проч.. Усвоив себе все потребности телесные, душа своим делом считает и удовлетворение их, и хлопочет о пище, питье, еде, одежде, крове и всем прочем, всячески желая добиться того, чтобы тело было покойно и не тревожило ее своими докучливыми требованиями. Это отношение души к телу, которое она держит не учась, а сама собою, по внутреннему некоему понуждению, обнаруживается в ней, в роде некоего инстинкта, – животолюбием, телолюбием, желанием покоить тело и доставить все для того потребное.

«Совокупность всего этого и есть телесная сторона человеческой жизни. Но не все здесь одинаково телесно, или плотяно и чувственно. Крепко плотяна только питательная часть; но и она облагораживается приспособлением ее удовлетворения к потребностям и целям собственно душевным. Органы же движения и чувства служат более нуждам души, чем тела. А один орган, стоящий будто вне системы прочих органов, именно орган слова – исключительно есть орган души, назначенный для служения ей одной.

«Телесная, плотская, чувственная, – неодобрительная в нравственном отношении жизнь есть та, когда человек, увлекаясь крайне животолюбием и телолюбием, поставляет главной для себя целью и заботой покой тела, или всестороннее удовлетворение потребностей лишь телесных с забвением о душе и тем паче о духе. При этом каждая телесная потребность естественно-простая распложается во множество прививных потребностей чрез привычку в пристрастие к разным способам ее удовлетворения. Возьмите пищу, или питие, или одежду. Что, кажется, проще всего сюда относящегося? А между тем сколько потребностей распложается у иных по этой части, потребностей неотлучных: хоть умри, да подай! – От того видим, что иные минуты не имеют свободной, бегая за нужным для удовлетворения их, при всем том, что десятки других лиц заняты для них тем же. У таких неизбежно должны голодать душа и дух, если они еще не совсем заглушены, забыты и погружены в чувственность».

Рассмотрев низшую, плотскую сторону человеческой природы, святитель переходит к явлениям высшего порядка, к душевной жизни человека.

«Если мы станем смотреть в душу сообща, то ничего не разберем; надо действия ее распределить по родам и каждый потом – рассматривать особо. Да уж давно присмотрелись, и распределили все действия души на три разряда – мыслей, желаний и чувств, назвав каждый особой стороной души – мыслительной, желательной и чувствующей. Возьмем это разделение и начнем обозревать каждую сторону.

«Сторона мыслительная. Если внутри нас видится смятение, то оно наибольший простор имеет в мыслях; желания же и чувства мятутся уже под действием мыслей. Но в разряде мыслей не все есть беспорядочное движение; есть в среде их ряд серьезных занятий. Они-то собственно и составляют настоящее дело жизни душевной со стороны мыслей. Вот эти занятия:

«1) Как только заметили вы что-либо вовне посредством своих чувств, или выслушали рассказ других о том, что они заметили своими чувствами, тотчас все то воображение воображает и память запоминает; и в душу ничто не может войти помимо воображения и памяти. Затем и последующая деятельность мыслительная опирается на воображении и памяти. Чего не сохранила память, того не вообразить, о том и думать не станешь. Бывает, что мысли прямо рождаются из души; но и они тотчас облекаются в образ. Так что мысленная сторона души вся есть образная.

«2) Но воображение и память добывают и хранят только материал для мыслей. Само движение мыслей исходит из души, и ведется по законам ее. Воображение и память не мыслят. Они – чернорабочие силы, подъяремные. Способность души, из которой исходят такие вопросы и которой доискиваются и порождаются мысли в ответ на них, называется рассудком, которого дело рассуждать, обдумывать и находить требуемые решения. Понаблюдите за собою и найдете, что ничего у вас не делается без обдумания соображения. Всякую малость приходится обсуждать.

«3) Когда вы обдумываете, то тут нет еще определенной мысли. Мысль определенная установляетея, когда найдете решение какого-либо из вопросов. Рассудок ваш все роется, ища – что такое есть какая-либо вещь, откуда она и для чего она и проч.. Когда же найдете сами такое решение, или, выслушав его от других, согласитесь с ним, – обыкновенно говорите; теперь понимаю, толковать больше нечего, дело решенное. Это решение дает покой вашей мыслительности относительно занимавшего вас предмета. Тогда рассудок ваш обращается к другим предметам, а сложившаяся мысль сдается в архив душевный – память, откуда, по требованию нужды, берется как пособие к решению других вопросов, как средство к слаганию других мыслей. Совокупность всех сложившихся таким образом понятий составляет образ ваших мыслей, который вы и обнаруживаете при всяком случае в речах своих. Это есть область вашего знания, добытого вами трудом мысленным. Чем больше у вас решено вопросов, тем больше определенных мыслей или понятий о вещах, чем больше таких понятий, тем шире круг вашего знания. Таким образом, как видите, выше памяти и воображения у вас стоит рассудок, который своим мыслительным трудом добывает для вас определенные о вещах понятия или познания.

«Не на всякий вопрос удается нам добыть определенный ответ. Большая часть их остается нерешенными. Думают-думают, и ничего определенного не придумают. Почему говорят, может быть так, а может быть этак. Это дает мнения и предположения, которых в общей сложности у нас не больше ли, чем сколько есть определившихся познаний.»

«Когда кто, обсуждая известный класс предметов, добудет сам и от других позаимствует так много определенных о них мыслей и понятий, а не решенное в них успеет дополнить такими удачными мнениями и предположениями, что может счесть этот круг предметов достаточно познанным и уясненным, тогда приводит все добытое в порядок, излагает в связи и последовательности, и дает нам науку о тех предметах. Наука – венец мыслительной работы рассудка.»

«Все это я рассказываю вам затем, чтоб яснее вам было, в чем должна бы состоять естественная законная деятельность нашей мыслительной силы. Ей следовало бы трудолюбно обсуждать незнаемое еще, чтоб познать то. Научниками быть дано очень немногим, не всем можно и проходить науки; но обсуждать окружающие нас вещи, чтоб добыть определенные о них понятия, всем и можно и должно. Вот этим и следовало быть у всех занятою мыслительной силе. Сколько она добудет, это – судя по своей крепости; но она должна быть всегда занята серьезным делом обдумывания и обсуждения действительностей. Между тем что видим в нашей мысленной области? – Непрерывное движение образов и представлений без всякой определенной цели и порядка. Помышление за помышлением восстают, и то идут в ряд, то поперечат друг другу, то забегают вперед, то возвращаются назад, то отбегают в стороны, ни на чем не останавливаясь. Это не рассуждение, а блуждание и рассеяние мыслей; след., состояние, совсем противоположное тому, чем бы следовало являться нашей мыслительной силе, – болезнь ее, столь внедренная в нее и общая всем, что вы ни одного не найдете человека, который бы мог постоянно вести серьезный труд мышления, не подвергаясь рассеянию и блужданию мыслей, отрывающих его от дела и увлекающих в разные стороны. Часто мы задумываемся. Что это за состояние? – Вот что: мысль сходит в архив памяти и помощью воображения перебирает там весь собравшийся хлам, переходя от истории к истории, по известным законам сцепления представлений, приплетая к бывалому небывалое, а нередко даже невозможное, пока не придет в себя и не возвратится к действительности окружающей. Говорят: углубился. Углубился, но в пустоту, а не в серьезное обсуждение дела. Это есть тоже, что сонное мечтание, – праздномыслие и пустомыслие. Понаблюдите за собою и увидите, что большая часть времени проходит у нас именно в таком пустомыслии и блуждании мыслей. Иной день, (и не больше ли таких) – ни одной серьезной мысли не попадет на ум. Прошу обратить на это внимание, и заняться решением вопроса: пристало ли так действовать разумной твари?

«Желательная сторона. Действующая здесь сила есть воля, которая «волит», желает приобресть, употребить или сделать, что находит полезным для себя, или нужным, или приятным, и не волит, – не желает противного тому. Воления воли требуют соответственного дела, потому воля прямее есть деятельная сила, которой существенная потребность – жить и действовать. Она держит в своем заведывании все силы души и тела и все подручные способы, которые все и пускает в ход, когда нужно. В основе ее лежит ревность или ретивость – жажда дела, а возбудителями стоят при ней – приятное, полезное и нужное, которых когда нет, ревность спит и деятельные силы теряют напряжение, опускаются. Они поддерживают желание, а желание разжигает ревность.

«Ход раскрытия сей стороны душевной таков. В душе и теле есть потребности, к которым привились и потребности житейские – семейные и общественные. Эти потребности сами по себе не дают определенного желания, а только нудят искать им удовлетворения. Когда удовлетворение потребности тем или другим способом дано однажды, то после того, вместе с пробуждением потребности, рождается и желание того, чем удовлетворена уже была потребность. Желание всегда имеет определенный предмет, удовлетворяющий потребность. Иная потребность разнообразно была удовлетворена; потому с пробуждением ея, рождаются и разные желания, – то того, то другого, то третьего предмета, могущего удовлетворить потребность. В раскрывшейся жизни человека потребностей за желаниями и не видно. Роятся в душе только сии последние и требуют удовлетворения будто сами для себя.

«Что делать душе с сими желаниями? Ей предлежит выбор, какому предмету из возжеланных дать предпочтение. По выборе происходит решение, – сделать, или достать, или употребить избранное. По решении делается подбор средств и определяется способ и порядок исполнения. За этим следует наконец дело в свое время и в своем месте. Всякое, даже самое маленькое дельце, идет сим порядком. Это можете вы проверить на каком-либо своем деле. По навыку иногда все эти действия совершаются мгновенно, и за желанием тотчас следует дело. Выбор, решение и средства берутся тогда из прежних дел и особого производства не требуют.

«В пожившем человеке все почти делается по навыку. Редко случается какое-либо предприятие или начинание, выходящее из обычного порядка дел и занятий. Так уж бывает, что сложившаяся жизнь требует соответственных себе дел. Как они повторяются часто, то естественно обращаются в навык, нрав, правило жизни и характер. Из совокупности всех такого рода навыков, правил в порядков установляется образ жизни известного лица, как из совокупности установившихся понятий составляется образ его мыслей и воззрений. Зная чей-либо образ жизни, можно угадывать, что думает он в то или другое время и как поступит он в известных обстоятельствах.

«3аправителем деятельной жизни поставлено благоразумие, которое есть тот же рассудок, только состоящий на службе у воли. В мысленной области рассудок решает – как что есть из существующего, а в желательной и деятельной определяет – как что делать должно, чтобы верно было достигаемо то, что законно возжелано. Когда навыкнет он определять это как следует, так что человек дела свои ведет всегда или большей частью с успехом, тогда ему справедливо приписывается благоразумие – умение с успехом вести дела, верно соображая средства с целями и дела с внешними обстоятельствами.

«Из сказанного вам нетрудно будет вывести заключение о естественно-законной деятельности воли, которая, как видите, есть госпожа всех наших сил и всей жизни. Ее дело определять образ, способ и меру удовлетворения желаний, порождаемых потребностями, или их заменивших, чтобы жизнь текла достодолжно, доставляя покой и радость живущему. Есть у нас, как поминалось, потребности и желания – душевные, телесные, житейские и общественные. Не у всех они одинаково проявляются, потому что не у всех одинаково слагается жизнь, а у одного так, у другого иначе. Дело человека определить, как в своем положении может и должен он удовлетворять свои потребности и желания, приладить подходящие к тому способы и вести по тому свою жизнь. Вести здравомысленно по установившейся норме свою жизнь со всеми делами ее и начинаниями – се есть задача желательной или деятельной стороны нашей жизни. Так бы следовало. Но вникните и рассмотрите, что бывает?

«В мысленной стороне у нас бывает смятение, рассеяние и блуждание мыслей; а в желательной – непостоянство, беспорядочность и своенравие желаний, а за ними и дел. Сколько времени проходит у нас в безделии и пустоделии: шатаемся туда и сюда, сами не зная для чего, делаем и переделываем, не умея дать здравого в том отчета; идут у нас начинание за начинанием и дело за делом, но из всего выходит только толкотня-суета. Зарождаются желания, – и ничего с ними не поделаешь: давай и давай. И добро бы это однажды так, а то – почти что ни час. От чего это? – Расплылась госпожа наша – воля. Посмотрите еще, сколько у нас есть пришлых возбудителей желаний – гнев, ненависть, зависть, скупость, тщеславие, гордость и подобные? Источником желаний должны быть естественные потребности сложившейся жизни семейной и общественной; а в этих всех что есть естественного? Они только расстраивают естество и все порядки жизни. Откуда же это варварское нашествие?

«Сторона чувства – сердце. – Кто не знает, сколь великое имеет значение в жизни наше сердце? В сердце осаждается все, что входит в душу совне и что вырабатывается ее мыслительной и деятельной стороной; чрез сердце же проходит и то все, что обнаруживается душой вовне. Потому оно и называется центром жизни.

«Дело сердца – чувствовать все, касающееся нашего лица. И оно чувствует постоянно и неотступно состояние души и тела, а при этом и разнообразные впечатления от частных действий душевных и телесных, от окружающих и встречаемых предметов, от внешнего положения и вообще от течения жизни, понуждая и нудя человека доставлять ему во всем этом приятное и отвращать неприятное. Здоровье и нездоровье тела, живость его и вялость, утомление и крепость, бодрость и дремота, затем – что увидено, услышано, осязано, обоняно, вкушено, что вспомянуто, и воображено, что обдумано и обдумывается, что сделано, делается и предлежит сделать, что добыто и добывается, что может и не может быть добыто, что благоприятствует нам или не благоприятствует – лица ли то или стечение обстоятельств, – все это отражается в сердце, и раздражает его приятно или неприятно. Судя по сему, ему и минуты нельзя бы быть в покое, а быть в непрерывном волнении и тревоге, подобно барометру пред бурей. Но причувствовалось и многое проходит у него без следа, как можете проверить теми случаями, что когда в первый раз случится нам быть где, то все нас там занимает, а после второго и третьего раза – разве что!

«Всякое воздействие на сердце производит в нем особое чувство, но для различения их в нашем языке нет слов. Мы выражаем свои чувства общими терминами: – приятно – неприятно, нравится – не нравится, весело – скучно, радость – горе, скорбь – удовольствие, покой – беспокойство, досада – довольность, страх – надежда, антипатия – симпатия. Понаблюдите за собою и найдете, что на сердце бывает то одно, то другое.

«Но значение сердца в экономии нашей жизни не то только, чтоб страдательно состоять под впечатлениями и свидетельствовать об удовлетворительном или не удовлетворительном состоянии нашем; но и то, чтоб поддерживать энергию всех сил души и тела. Смотрите, как спешно делается дело, которое нравится, к которому лежит сердце! А пред тем, к которому не лежит сердце, руки опускаются и ноги не двигаются. От того умеющие собою править, встречая нужное дело, которое однакож не нравится сердцу, спешат найти в нем приятную сторону и тем, помирив с ним сердце, поддерживают в себе потребную для дела энергию. Ревность, – движущая сила воли, – из сердца исходит. То же и в умственной работе: предмет, павший на сердце, спешнее и всестороннее обсуждается. Мысли при этом роятся сами собою, и труд, как бы он ни был долог, бывает не в труд.

«Не все всем нравится, и не у всех ко всему одинаково лежит сердце; но у одних больше к одному, а у других больше к другому. Это выражается так: у всякого свой вкус. Зависит это частью от естественного предрасположения, частью, – и не большей ли? – от первых впечатлений, от впечатлений воспитания и случайностей жизни. Но как бы ни образовались вкусы, они заставляют человека так устроять свою жизнь, такими окружить себя предметами и, соотношениями, какие указывает его вкус и с какими мирен он бывает, удовлетворяясь ими. Удовлетворение вкусов сердечных дает ему покой – сладкий, который и составляет свою для всякого меру счастья. Ничто не тревожит: вот и счастье.

«Если б человек всегда в мысленной части держался здравомыслия, а в деятельности – благоразумия; то встречал бы в жизни наименьшую долю случайностей, неприятных его сердцу, и следовательно имел бы наибольшую долю счастья. Но, как указывалось, мысленная часть редко держит себя достодолжно, предаваясь мечтам и рассеянности, и деятельная уклоняется от своего нормального направления, увлекаясь непостоянными желаниями, возбуждаемыми не потребностью естества, а пришлыми страстями. От того и сердце покоя не имеет, и, пока те стороны находятся в таком состоянии, иметь его не может. Больше всего тиранят сердце страсти. Не будь страстей, – встречались бы, конечно, неприятности, – но они никогда не мучили бы так сердца, как мучат страсти. Как жжет сердце гнев? Как терзает его ненависть? Как точит злая зависть? Сколько тревог и мук причиняет неудовлетворенное или посрамленное тщеславие? Как давит скорбь, когда гонор страдает?

«Да если построже рассмотреть, то найдем, что и все наши тревоги и боли сердца – от страстей. Эти злые страсти, когда удовлетворяемы бывают, – дают радость, но кратковременную, а когда не бывают удовлетворяемы, а напротив встречают противное, то причиняют скорбь продолжительную и несносную.

«Таким образом видно, что сердце наше точно есть корень и центр жизни. Оно, давая знать о хорошем или худом состоянии человека, возбуждает к деятельности прочие силы, и послед деятельности их опять принимает в себя, на усиление или ослабление того чувства, коим определяется состояние человека. Казалось бы, что ему следовало бы отдать полную власть и над управлением жизнью, как это и бывает у многих-многих вполне, а у всех прочих понемногу. Казалось бы так, – и, может быть, по естеству оно имело именно такое назначение, но привзошли страсти и все помутили. При них и состояние наше указывается сердцем неверно, и впечатления бывают не таковы, каким следовало бы быть, и вкусы извращаются и возбуждения других сил направляются не в должную сторону. Потому теперь закон – держать сердце в руках и строгой подвергать критике его чувства, вкусы и влечения. Когда очистится кто от страстей, пусть дает волю сердцу; но пока страсти в силе, давать волю сердцу – значит явно обречь себя на всякие неверные шаги. Хуже всего поступают те, которые и целью жизни поставляют сласти сердца и наслаждения, как говорят, жизнью. Так как сласти и наслаждения, плотские и чувственные дают себя сильнее чувствовать, то такие лица всегда ниспадают в грубую чувственность и становятся ниже той черты, которая отделяет человека от прочих живых тварей.

«Так вот вам душа и душевная жизнь со всех ее сторон! Я указывал нарочно, чему естественно следует быть на каждой стороне и чему не следует.»

«Душа вся обращена исключительно на устроение нашего временного быта – земного. И познания ее все строятся только на основании того, что дает опыт, – и деятельность ее обращена на удовлетворение потребностей временной жизни, и чувства ее порождаются и держатся только из ее состояний и положений видимых. Что выше сего, то не ее дело. Хоть и бывает в ней нечто выше сказанного, но то гостьи суть, заходящие к ней из другой высшей области, именно области духа.

«Что же это за дух? – Это та сила, которую вдохнул Бог в лицо человека, завершая сотворение его. Все роды существ наземных изводила, по повелению Божию, земля. Из земли изошла и всякая душа живых тварей. Душа человеческая, хотя и сходна с душой животных в низшей своей части, но в высшей она несравненно превосходнее ее. Что она является такою в человеке, – это зависит от сочетания ее с духом. Дух, вдохнутый Богом, сочетавшись с нею, столько возвысил ее над всякою не-человеческой душей. Вот почему внутри себя мы замечаем, кроме того, что видится у животных, – и то, что свойственно душе человека, одуховленной, а выше еще то, что свойственно собственно духу.

«Дух, как сила, от Бога исшедшая, ведает Бога, ищет Бога и в Нем одном находит покой. Неким духовным сокровенным чутьем удостоверяясь в своем исхождении от Бога, он чувствует свою полную от Него зависимость и сознает себя обязанным всячески угождать Ему и жить только для Него и Им.

«Более осязательные проявления сих движений жизни духа суть: 1) Страх Божий. Все люди, на каких бы они степенях развития ни стояли, знают, что есть Верховное Существо, Бог, Который все сотворил, все содержит и всем управляет, что и они во всем от Него зависят, и Ему угождать должны, что Он есть Судия и Мздовоздаятель всякому по делам его. Таков естественный символ веры, в духе написанный. Исповедуя его, дух благоговеинствует пред Богом и исполнен страха Божия. 2) Совесть. Сознавая себя обязанным угождать Богу, дух не знал бы, как удовлетворить сей обязанности, если бы не руководила его в сем совесть. Сообщив духу частичку своего всеведения в указанном естественном символе веры, Бог начертал в нем и требования Своей святости, правды и благости, поручив ему же самому наблюдать за исполнением их и судить себя в исправности или неисправности. Сия сторона духа и есть совесть, которая указывает что право и что неправо, что угодно Богу и что неугодно, что должно в что не должно делать, – указав, властно понуждает исполнить то, а потом за исполнение награждает утешением, а за неисполнение наказывает угрызением. Совесть есть законодатель, блюститель закона, судия и воздатель. Она есть – естественные скрижали завета Божия, простирающегося на всех людей. И видим у всех людей вместе со страхом Божиим и действия совести.

3) Жажда Бога. Она выражается во всеобщем стремлении ко все совершенному благу, и яснее видна тоже во всеобщем недовольстве ничем тварным. Что означает это недовольство? – То, что ничто тварное удовлетворить духа нашего не может. От Бога исшедши, Бога он ищет, Его вкусить желает и в живом с Ним пребывая союзе и сочетании, в Нем упокоивается. Когда достигает сего, покоен бывает, а пока не достигнет, покоя иметь не может. Сколько бы ни имел кто тварных вещей и благ, все ему мало. И все, как и вы уже замечали, ищут и ищут. Ищут и находят; но нашедши бросают, и снова начинают искать, чтобы и то, нашедши, так же бросить. Так без конца. Это значит, что не того и не там ищут, что и где искать следует. Не осязательно ли это показывает, что в нас есть сила, от земли и земного влекущая нас горе – к небесному!

«Не разъясняю вам подробно всех этих проявлений духа, навожу только мысль вашу на его присутствие в нас и прошу вас побольше подумать об этом и довесть себя до полного убеждения, что точно есть в нас дух. Ибо в нем отличительная черта человека. Душа человеческая делает нас малым нечим выше животных, а дух являет нас малым нечим умаленными от ангелов. Вы, конечно, знаете смысл ходящих у нас фраз – дух писателя, дух народа. Это совокупность отличительных черт, – действительных, но некоторым образом идеальных, умом дознаваемых, неуловимых и неосязаемых. То же самое есть и дух человека; только дух писателя, например, видится идеально, а дух человека присущ в нем, как живая сила, живыми и ощущаемыми движениями свидетельствующая о своем присутствии.

«Из сказанного, мне желательно было бы, чтобы вы вывели такое заключение: в ком нет движений и действий духа, тот не стоит в уровне с человеческим достоинством,

«Что привзошло в душу вследствие соединения ее с духом, иже от Бога? От этого вся душа преобразилась и из животной, какова она в природе, стала человеческой, с теми силами и действиями, какие указаны выше. Но не об этом теперь речь. Пребывая такой, как описано, она обнаруживает сверх того высшие стремления и восходит на одну степень выше, являясь душою одуховленною.

«Такие одуховления души видны во всех сторонах ее жизни – мысленной, деятельной и чувствующей.

«В мысленной части от действия духа является в душе стремление к идеальности. Собственно душевная мыслительность вся опирается на опыте и наблюдении. Из того, что узнается сим путем раздробленно и без связи, она строит обобщения, делает наведения, и добывает таким образом основные положения об известном круге вещей. На этом бы и стоять ей. Между тем, она никогда не бывает этим довольна, но стремится выше ища определить значение каждого круга вещей в общей совокупности творений. Например, что есть человек, это познается посредством наблюдений над ним, обобщений и наведений. Но не довольствуясь этим, мы задаемся вопросом: «что значит человек в общей совокупности творений»? Доискиваясь этого, иной решит: он есть возглавление и венец тварей; – иной: он есть жрец – в той мысли, что голоса всех тварей, хвалящих Бога бессознательно, он собирает и возносит хвалу всевышнему Творцу разумною песнью. Такого рода мысли и о всяком другом роде тварей и о всей их совокупности порождать имеет позыв душа. И порождает. Отвечают ли они делу или нет, это другой вопрос, но несомненно, что она имеет позыв искать их, ищет и порождает. Это и есть стремление к идеальности: ибо значение вещи есть ее идея.

«Это стремление обще всем. И те, которые не дают цены никаким познаниям кроме опытных, – и они не могут удержаться от того, чтоб не поидеальничать, против воли, сами не замечая того. Языком отвергают идеи, на деле их строят. Догадки, какие они принимают, и без которых ни один круг познаний не обходится, суть низший класс идей.

«Образ воззрения идеальный есть метафизика и настоящая философия, которая как были всегда, так всегда и будут в области познаний человеческих. Дух, всегда нам присущий, как существенная сила, сам Бога созерцая, яко Творца и Промыслителя, и душу манит в ту невидимую и беспредельную область. Может быть, духу, по его богоподобию, предназначено было и все вещи созерцать в Боге; и он созерцал бы, если б не падение. Но всячески и теперь кто хочет созерцать все сущее идеально ему следует исходить от Бога, или от того символа, который Богом написан в духе. Мыслители, которые не так делают, уже по тому самому не суть философы. Не веря идеям, постраиваемым душой на основании внушений духа, они несправедливо поступают, когда не верят тому, что составляет содержание духа, ибо то есть человеческое произведение, а это – Божеское.

«В деятельной части от действия духа является желание и производство бескорыстных дел или добродетелей, или даже и выше – стремление стать добродетельной. Собственное дело души в этой ее части – воле – есть устроение временного быта человека, да благо будет ему. Исполняя это назначение, она все делает по тому убеждению, что делаемое или приятно, или полезно, или нужно для устрояемого ею быта. Между тем, она этим не довольствуется, но выходит из этого круга и совершает дела и начинания совсем не потому, что они нужны, полезны и приятны, но потому, что они хороши, добры и справедливы, стремясь к ним со всей ревностью, не смотря на то, что они ничего не дают для временного быта и даже неблагоприятны ему и ведены бывают на счет его. У иного такие стремления проявляются с такой силой, что он жертвует для них всем своим бытом, чтоб жить отрешенно от всего. Проявления такого рода стремлений повсюдны, даже и вне христианства. Откуда они? Из духа. В совести начертана норма святой, доброй и праведной жизни. Получив ведение о ней чрез сочетание с духом, душа увлекается ее незримой красотой и величием и решается ввести ее в круг своих дел и своей жизни, преобразуя и ее до ее требованиям. И все сочувствуют такого рода стремлениям, хотя не все всецело предаются им; но ни одного нет человека, который бы по временам не посвящал своих трудов и своего достояния на дело в таком духе.

«В чувствующей части от действия духа является в душе стремление и любовь к красоте, или, как обычно говорят, к изящному. Собственное дело сей части в душе воспринимать чувством благоприятные или неблагоприятные свои состояния и воздействия совне, по мерке удовлетворения или неудовлетворения душевно-телесных потребностей. Но видим в кругу чувств вместе с этими корыстными, – назовем так, – чувствами, ряд чувств бескорыстных, возникающих совсем помимо удовлетворения, или неудовлетворения потребностей, – чувств от услаждения красотой. Глаз не хочется оторвать от цветка и слуха отвратить от пения, потому только, что то и другое прекрасно. Всякий упорядочивает и украшает свое жилище так или так, потому что так красивее. Идем в прогулку и избираем место для того по тому одному, что оно прекрасно. Выше всего этого – наслаждение, доставляемое картинами живописи, произведениями ваяния, музыкой и пением, а и этого всего выше – наслаждение творениями поэтическими. Изящные произведения искусства услаждают не одной красотой внешней формы, но особенно красотой внутреннего содержания, красотой умно-созерцаемой, идеальной. Откуда такие явления в душе? Это гостьи из другой области, из области духа. Дух, Бога ведущий, естественно постигает красоту Божию, и ею единою ищет наслаждаться. Хотя не может он определенно указать, что она есть, но предначертание ее нося сокровенно в себе, определенно указывает, что она не есть, выражая сие показание тем, что не довольствуется ничем тварным. Красоту Божию созерцать, вкушать и ею наслаждаться есть потребность духа, есть его жизнь и жизнь райская. Получив ведение о ней чрез сочетание с духом, и душа увлекается вслед ее и постигая ее своим душевным образом, то в радости бросается на то, что в ее круге представляется ей отражениям ее (дилетанты), то сама придумывает и производит вещи, в которых чает отразить ее, как она ей представилась (художники и артисты). Вот откуда эти гостьи, – сладостные, отрешенные от всего чувственного чувства, возвышающие душу до духа и одуховляющие ее! Замечу, что из искусственных произведений я отношу к сему классу только те, которых содержанием служат божественная красота незримых божественных вещей, а не те, которые хоть и красивы, но представляют тот же обычный душевно-телесный быт, или те же наземные вещи, которые составляют всегдашнюю обстановку того быта. Не красивости только ищет душа, духом водимая, но выражения в прекрасных формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее своим воздействием дух.

«Так вот что дал душе дух, сочетан будучи с нею, и вот как душа является одуховленною! – Не думаю, чтоб что либо из этого затруднило вас; прошу однакож не мимоходом пробежать писанное, а пообсудить хорошенько, и к себе приложить. Одуховлена ли ваша душа?!...