Глава IX. Дар языков и пророчество

Изложенные теории глоссолалических явлений, по крайней мере некоторые, мы попробуем приложить в подробностях к объяснению 14 главы. Всю эту главу можно разделить на семь частей. 1) ст. 1–6, где апостол, сравнивая дар языков или глоссолалию с пророчеством, показывает, что последнее имеет преимущество пред глоссолалией вследствие своей назидательности и пользы для Церкви; 2) ст. 7–12, где апостол показывает бесполезность глоссолалии без толкования чрез сравнение ее с музыкальными инструментами; 3) ст. 13–19, где он говорит об отношении глоссолалии к умственной деятельности; 4) 20–25, где рассуждает о глоссолалии в общественных собраниях; 5) 26–33 – о порядке говорения глоссолалистов и пророков; 6) 34–36 – о говорении женщин в собраниях; 7) 37–40 – дает общие заключения.

14.1. διώκετε τὴν ἀγάπην ζηλοῦτε δὲ τὰ πνευματικά μᾶλλον δὲ ἵνα προ­φητεύ­ητε. 2. ὁ γὰρ λαλῶν γλώσ­σῃ οὐκ ἀνθρώποις λαλεῖ ἀλλὰ θεῷ οὐδεὶς γὰρ ἀκούει πνεύ­ματι δὲ λαλεῖ μυστήρια 3. ὁ δὲ προ­φητεύ­ων ἀνθρώποις λαλεῖ οἰκοδομὴν καὶ παρα­́κλησιν καὶ παρα­μυθίαν. 4. ὁ λαλῶν γλώσ­σῃ ἑαυτὸν οἰκοδομεῖ ὁ δὲ προ­φητεύ­ων ἐκκλησίαν οἰκοδομεῖ. 5. θέλω δὲ πάν­τας ὑμᾶς λαλεῖν γλώσ­σαις μᾶλλον δὲ ἵνα προ­φητεύ­ητε μείζων δὲ ὁ προ­φητεύ­ων ἢ ὁ λαλῶν γλώσ­σαις ἐκτὸς εἰ μὴ διερμηνεύ­ῃ ἵνα ἡ ἐκκλησία οἰκοδομὴν λάβῃ. 6. νῦν δέ ἀδελφοί ἐὰν ἔλθω προ­̀ς ὑμᾶς γλώσ­σαις λαλῶν τί ὑμᾶς ὠφελήσω ἐὰν μὴ ὑμῖν λαλήσω ἢ ἐν ἀπο­καλύψει ἢ ἐν γνώσει ἢ ἐν προ­φητείᾳ ἢ ἐν διδαχῇ

Стремитесь к любви; ревнуйте же о духовном, особенно же о том, чтобы пророчествовать. Ибо говорящий языком не людям говорит, но Богу, – потому что никто его не понимает, духом же он говорит тайны; а кто пророчествует, людям говорит назидание, увещание и утешение. Говорящий языком себя назидает; а кто пророчествует, назидает Церковь. Желаю же, чтобы все вы говорили языками, а более, чтобы вы пророчествовали. Больше же пророчествующий, чем говорящий языками, исключая того, если он будет и изъяснять, чтобы Церковь получила назидание. Ныне же, братия, если приду к вам, говоря языками, чем буду вам полезен, если не буду вам говорить или в откровении, или в знании, или в пророчестве, или в учении?

Разночтения незначительны.

Речь в 1 стихе, очевидно, образная; образы заимствованы, может быть, от греческих ристалищ, как в 1Кор. 9:24–27. Словами «достигайте» и «ревнуйте» апостол, по-видимому, не хочет сказать, что коринфяне должны были стремиться к любви больше, чем к духовным дарованиям. Так сказать, количество смысла, заключающегося в обоих выражениях, одинаково. Но можно думать, что способы достижения любви и духовных дарований несколько различны и слегка оттенены апостолом. Они обозначаются двумя различными глаголами: «достигать» и «ревновать». Первый означает собственно преследовать, гнаться по пятам за кем- или за чем-либо, догонять, добиваться, искать чего-либо, стремиться, при чем подразумевается упорство, постоянство, продолжительность; второй – быструю стремительность, энергию и серьезность, с которыми стараются достигнуть цели⁴⁴⁴. Первый глагол означает преследование кого-либо или чего-либо самостоятельное, единоличное. Апостол, далее, хочет показать, что и по достижении нами любви «мы должны и еще бежать. Большой пред нами путь, мы не должны медлить»⁴⁴⁵. «Ревнуйте» означает стремление к цели вместе с другими, при чем, подразумевается старание опередить их, превзойти, другими словами достигнуть известной цели при помощи соревнования и даже борьбы. Любовь может быть целью сама по себе; к «духовному» стремятся потому, что видят проявление его в других.

Относительно смысла слова «духовное» между экзегетами существует разногласие. Визелер полагает, что это слово нужно относить только к глоссолалии⁴⁴⁶, потому что если бы в этом слове подразумевалось бы и пророчество, то смысл подучился бы противоречивый: больше, чем к пророчеству, стремитесь к тому, чтобы пророчествовать. Другие думают иначе.

Ольсгаузен и Стэнли разумеют под «духовным» вообще дары Св. Духа, хотя слово это имеет специальное отношение и к дару языков. Годэ – духовные дары вообще. Такие мнения можно считать правильными только отчасти. Выше было сказано, что широким опытом других церквей апостол освещает более узкий и ограниченный опыт коринфян. В слове «духовное» 14:1 можно замечать ссылку и на этот общецерковный опыт, напоминание о том, о чем было говорено апостолом раньше. Но вместе с тем можно думать, что речь апостола с 14 главы делается несколько специальнее, только отражая то, о чем говорилось раньше, но ближе и собственно относясь к внутренней жизни коринфян. При этом следует заметить, что речь эта и несколько двусмысленна. Апостол говорит как бы так: вы думали раньше, что под духовным следует разуметь только пророчество и глоссолалию. Я вам разъяснил, что такое в действительности «духовное», какой обширный смысл имеет это слово. Стремитесь к этому «духовному», ревнуйте о нем. Теперь возвращаюсь к речи о том, что имеется не в других церквах, а только у вас. У вас есть глоссолалия и пророчество. Ревнуйте и об этом «духовном», поддерживайте его и в том виде, в каком оно имеется у вас, но преимущественно ревнуйте о том, чтобы пророчествовать. Ясно, что апостол не подразумевает здесь только глоссолалии, потому что если бы разумел только ее, то назвал бы ее собственным ее именем. Под «духовным» в специальном и узком смысле он разумеет теперь и глоссолалию и пророчество и последнее выделяет из «духовного». Вообще же он говорит теперь о том, что бывает следствием дыхания или движения воздуха, – и в этом специальный (в отличие от общего или отраженного) смысл его речи. Говорение на иностранных языках подозревать здесь трудно. Гораздо вероятнее, что апостол опять говорит здесь в специальном смысле о двух сторонах общественного богослужения коринфян, из коих одна состояла из песнословий, а другая – из учения. Это подтвердится ниже более подробным разбором значения слова πνεῦμα. Апостол мог, конечно, говорить: ревнуйте о духовном вообще, о дарах духовных, о которых я говорил вам раньше, и преимущественно о пророчестве. Вместе с тем и одновременно мог говорить: ревнуйте о специально духовном, у вас имеющемся, и преимущественно о пророчестве. Но если бы он сказал: ревнуйте о том, чтобы говорить на иностранных языках и преимущественно о пророчестве, то речь его, не только для нас, но и для самих коринфян, показалась бы, вероятно, странною.

После «более же» 1-го стиха Эдвардс подразумевает опять «ревнуйте»: «более же ревнуйте о том, чтобы пророчествовать». Такое предположение возможно. Но едва ли, как думают некоторые, μᾶλλον здесь имеет значение превосходной степени. Так, по крайней мере, Энгльман вместе с Винером; в доказательство Энгльман указывает на μείζων в 1Кор. 13:13; также Лук. 22:26; Матф. 18:1; 11:1⁴⁴⁷. Во всех этих случаях сравнит. μείζων употребляется в значении превосходной степени. Но придавать здесь μᾶλλον значение превосходной степени нет, по-видимому, никакой надобности.

При толкования 2-го стиха мы должны опять поставить вопрос: кого именно апостол разумеет под «говорящим языком»? Ответ на это дается сообразно с тем, какая глоссолалическая теория принимается. Если святоотеческая, то смысл стиха таков: говорящий на незнакомом языке не людям говорить, но Богу⁴⁴⁸. Но можно спросить: почему же именно так? Это еще понятно, почему глоссолалист говорит не людям: он говорит на непонятном, незнакомом им языке (неизвестно – для чего), они его не понимают, следовательно он не им и говорит. Но почему для беседы с Богом требуется именно иностранный язык, этого теория объяснить не может. Экстатическая теория в приложения ко 2-му стиху вероятнее; но и она, однако, оставляет многое непонятным. Впавший в экстаз и произносящий непонятные звуки обращается с речью не к людям, а к Богу. Опять можно спросить: почему именно в обращении к Богу необходима речь, непонятная никому из людей? Почему в обращении к Богу необходим экстаз, который, во всяком случае, не свидетельствует о нормальном духовном состояния человека?

Если же речь глоссолалиста непонятна людом только отчасти, то трудно объяснить, почему апостол употребил слово «никто». По мнению Эдвардса, «никто не понимает» означает: никто не понимает, т.е. слов говорящего, за исключением только тех случаев, когда в церкви присутствуют толкователи, которые в состоянии перевести на обычный язык речи глоссолалиста. Но такое толкование, по-видимому, произвольно. Сам апостол пока ничего не говорит о толкователях. Он пока не делает и никаких предписаний относительно говорения, но просто констатирует только факты, конечно хорошо известные коринфянам. «Никто не понимает» – выражение энергическое, по-видимому, не допускающее исключений. Оно означает, что хотя звуки и бывают слышны всем, однако никто их не понимает из присутствующих в собрании вследствие их недостаточной отчетливости, раздельности.

Если мы будем иметь в виду только фактическую сторону дела, то и дальнейшее выражение: «духом говорит тайны» может представиться нам в несколько ином смысле сравнительно с обычными толкованиями. Если допустить, что здесь разумеются «иностранные языки», или, с другой стороны, что человек, впавший в экстаз, выкрикивает что-то непонятное для других, то какой смысл нужно будет соединить с выражением «духом говорит тайны»? Почему для того, чтобы «говорить тайны» нужно непременно говорить на иностранных языках или впадать в экстаз? Что будет означать тогда выражение «духом говорить»?

Объяснение, что в ст. 3 поставлено «пророчествующий», а не «пророк» в соответствии с выражением «говорящий» языком ст. 2, может быть принято. Но можно, однако, думать, что, поставляя причастие вместо существительного «пророк», апостол хотел обозначать не собственно «пророка» с его деятельностью, а такое лицо, которому вообще свойственны пророческие функций. «Говорит назидание», назидательно говорит. Ляйтфут утверждает, что даже в слове «пророчествующий» можно подразумевать троякое значение: поющий псалмы, преподающий учение, сообщающий откровение. Так было у древних пророков.

Ст. 4 довольно удовлетворительно объясняется с точки зрения святоотеческой теории глоссолалии, если предположить, что единственное «языком» поставлено в соответствие с единственным же «говорящий» и что глоссолалист говорит на одном каком-нибудь иностранном языке, непонятном другим, но понятном самому говорящему. Смысл: говорящий на незнакомом (другим, посторонним) языке, который, однако, понятен ему самому, назидает сам себя; пророк же, как говорящий то, что всем слышно и понятно, назидает всех собравшихся, или церковь. Здесь, следовательно, апостол говорит о назидательности для человека его собственной речи, что, конечно, бывает. Но экстатическая теория к объяснению 4 стиха, по нашему мнению, совершенно неприложима. Во-первых, несмотря на все старания, она, собственно, совсем оставляет без объяснения, почему именно употреблено не «языки», а «язык». Далее, она не может объяснить, каким образом произносящий, в припадке воодушевления, невнятные, нечленораздельные, экстатические звуки, если бы даже последние были «языком чувства и сердца», или даже «поэзией без слов», может назидать сам себя? Если это – бессмысленные, нечленораздельные звуки, то они так же мало назидательны для самого говорящего, как и для церкви. Если звуки имеют смысл, то почему же они не слышны и не могут быть назидательны для церкви? Эдвардс так объясняет дело: «говорящий языками назидает свой духовный характер чрез употребление дара языков, хотя и не может сам понимать, что изрекает. Он назидает себя экстатически, но не возбуждает и не ободряет ни своего собственного ума, ни ума своих слушателей. Пророк же назидает церковь речами, обращенными к разуму его слушателей». Весьма странно, что такой высоко-ученый человек, как Эдвардс, обладающий отличным филологическим знанием, решился высказать такое в сущности ничего не объясняющее мнение. В самом деле, что значит назидать себя экстатически? Каким образом можно назидать самого себя, ничего не понимая из того, что служить предметом назидания? Сам апостол, произнося рассматриваемое изречение, мог ли думать об экстазе? Не есть ли этот пресловутый экстаз только плод досужего воображения комментаторов, не имеющий ничего соответствующего в действительности, равно как и практического нравственного значения? Слово «экстаз» ни разу не употреблено апостолом Павлом в его посланиях. Глагол ἐξίστημι он употребляет только один раз: 2Кор. 5:13. Если бы он вместе с новейшими толкователями разумел именно экстаз, то почему не обозначил этого точно?

Слово «церковь» в 4 ст. употреблено без члена, и потому его можно не принимать в частном значении – в смысле определенной церкви, а вообще всякой церкви или какой бы то ни было.

Стих 5 трудно объяснить с точки зрения обеих теорий, и святоотеческой и экстатической. Церковные писатели, принимающие, что глоссолалия была говорением на иностранных языках, утверждают: апостол определенно показал, почему он употребил слово «более» (ст. 5). «Я, – говорит апостол, – не умаляю харизмы (языкоговорения), но ищу того, чтобы она приносила пользу. Когда нет толкователя, тогда лучше всего пророчествовать; ибо от пророчества бывает большая польза» (Феодорит). По объяснению Феофилакта, «пророчествующий больше говорящего (иностранными) языками, но только тогда, когда нет толкователя. Когда же говорящий (иностранными) языками может и объяснять, то он равен пророку, ибо назидает церковь, объясняя то, что произносит неясно во время языкоговорения. Толкование же было харизмой, которая одним из говорящих давалась, другим – нет». Как бы ни казались хороши подобные толкования, они затрагивают только одну сторону дела и не могут объяснить практического значения «желаю, чтобы все вы говорили языками», особенно если принять, что в частном наставлении, адресованном прежде всего коринфской общине, апостол дает также наставления и всем христианским церквам. В последнем случае необходимо допустить, что «желаю» апостола никогда не получало практического осуществления, было только (что весьма невероятно) одним пустым звуком, говорением на ветер, вырвавшимся как бы нечаянно из его уст, потому что в христианской Церкви никогда после не было случаев, чтобы все верующие, собиравшиеся в том иди другом месте, действительно говорили на разных иностранных языках. Нужно обратить внимание и еще на некоторые обстоятельства. «Желаю» апостола имело ближайшее отношение к коринфянам. Предположим, что они послушались бы апостола и поспешили осуществить слова его в своей церковной жизни. Как они могли это сделать? Должны ли были они предварительно заняться совершенно бесцельным изучением языков и потом говорить на них в церкви? Или им следовало только во время своих собраний ожидать, не будет ли им ниспослан дар языкоговорения? Эти вопросы о практической стороне дела имеют в настоящем случае большую важность и, думается, не соответствуют святоотеческой теории. Апостол не говорит: желаю, чтобы вы в своих собраниях постоянно ожидали ниспослания вам дара говорения на иностранных языках; и затем, когда его получите, говорите на этих языках. А если бы смысл его слов заключался именно в этом, то речь его представлялась бы чрезвычайно странною, скажем больше – казалась бы каким то фарсом, недостойным апостола. Очевидно, что апостол мог говорить здесь о чем угодно, но только не об иностранных языках.

Встречаются и другие затруднения при объяснении 5 стиха в связи с 4 с точки зрения общепринятых теорий. Ляйтфут, принимающий глоссолалию за говорение на одном еврейском языке, объясняет единств. «языком» (4 ст.) и множ. «языками» (5 ст.) в том смысле, что когда речь об одном говорящем, то употребляется единственное «языком», а когда о многих, то множ. Но ст. 5 не соответствует и теории Лайтфута, потому что здесь видим сочетание единств. со множ: «говорящий языками». Принимающие экстатическую теорию также не свободны от затруднений. Эдвардс ограничивается при объяснении 5 стиха только краткими замечаниями, как будто не подлежит никакому сомнению, что принятая им и другими теория вполне достаточна для объяснения этого стиха. Однако, дело не представляется настолько простым. Перифраз 5 стиха, который мы должны сделать, если будем применять экстатическую теорию, таков: «желаю, чтобы все вы впадали в экстаз и произносили непонятные слова». Но такую речь едва ли можно было бы оправдать с точки зрения здравого смысла и потому ее никоим образом нельзя приписать апостолу. Ни один, сколько-нибудь знакомый с содержанием его посланий, не стал бы утверждать, чтобы он мог так говорить. Самое большее, что он мог бы сказать (в соответствия с экстатической теорией) заключалось бы в следующем: «желаю, чтобы все вы впадали в экстаз и говорили языками; но при этом, для назидания других, необходимо толковать то, что произносится во время экстаза». Но и такое допущение было бы, впрочем, только уступкой в пользу экстатической теории, потому что в действительности и так апостол никогда не мог говорить.

«Более же, чтобы вы пророчествовали» есть буквальное повторение выражения 1-го стиха. Далее, «больше же» (μείζων) сравнительная степень; в словах апостола указывается преимущество пророчества пред глоссолалией, если содержание последней не объясняется. Если же объясняется, то глоссолалиста можно считать равным пророку. Но ни откуда не видно, чтобы первый становился когда-нибудь выше последнего в смысле полезности для Церкви. – «Если не будет объяснять» – разумеется сам говорящий языками. В русском Син. точно выражены мысли подлинника. Διερμηνεύειν не всегда непременно означает: переводить с иностранного языка на отечественный, как иногда думают толкователи.

В русском Син. переводе ст. 6-го (как во 2 и 4) «говоря языками» передано: стану говорить на незнакомых языках; а выражение: «если не буду вам говорить» – когда не изъяснюсь вам. Такой перевод, как в настоящем, так и в других случаях, не может считаться верным по следующим причинам. Какую бы глоссолалическую теорию мы ни приняли, переводить γλώσσαις λαλεῖν – говорить на незнакомых языках неправильно потому, что в подлиннике ничего об этих незнакомых языках не говорится. Перевод, повторяем, должен быть только переводом, а не толкованием. Мы должны были бы поэтому воздержаться от вставки слова незнакомый даже и тогда, когда вполне соглашались бы с святоотеческой теорией. Но, кроме того, и самое слово «незнакомый» в настоящем случае, по-видимому, не отличается полною точностью. Язык может быть иностранным или чужестранным; но почему же он должен быть непременно незнакомым? Почему слову незнакомый отдается предпочтение пред словами непонятный или неизвестный? Во всех случаях перевод был бы, конечно, одинаково не точен, и наш славянский текст правильно опускает вставленное в русском слово. – Далее, русский Синод. текст в одном случае переводит λαλέω словом говорю, а в другом – изъяснюсь, и притом, по-видимому, с неправильным сочетанием: изъяснюсь вам, вм. пред вами.

Νῦν δέ (text. rec. νυνί δέ) употреблено не для обозначения времени, но имеет логическое значение; за ним следует пример, при помощи которого выясняется общая истина предыдущего стиха.

К объяснению 6 стиха могут быть применены разные глоссолалистические теории (за исключением только, по-видимому, теории Ляйтфута, принятию которой опять мешает «говорящий языками»). Но при этом все-таки нужно заметить, что теории объясняют дело не вполне достаточно. По смыслу святоотеческой теории следовало бы ожидать несколько иной речи от апостола: «если я приду к вам и буду говорить на иностранных языках, то какую принесу вам пользу, если то, что я буду говорить, не будет переведено или истолковано»? В последнем случае апостол опять употребил бы διερμηνεύειν. Так, действительно, и изменяет текст Златоуст в своем толковании рассматриваемого места: «если не скажу чего-либо понятного для вас и ясного (вместо «в откровении», «в знании» и проч.). то вы уведите, что я имею дар (иностранных) языков и, не получив от меня никакой пользы... уйдете». Феофилакт: «хотите ли знать бесполезность необъясненных языков? Пусть будет так, что я, Павел, учитель ваш, говорю (иностранными) языками. Слушающие не получат никакой пользы, если я не скажу им чего-либо в откровении, т.е. не скажу того, что говорят обыкновенно люди, получившие от Бога откровение, которое принимает вид пророчества, когда в среде многих предстоящих открываются помышления каждого; далее, в «познании», т.е. в том, что могут говорить обладающие знанием и открывающие тайны Божии слушающим. «В пророчестве», когда кто-нибудь говорит о настоящем, прошедшем и будущем. Ибо пророчество более всеобще, чем откровение» (in loc.).

Принимающие экстатическую теорию считают еще более необходимым вставить в свои перифразы рассматриваемого места это, совершенно необходимое, слово διερμηνεύειν, и только уже потом соединяют его с последующими «в откровении», «знании» и т. д. Эдвардс: апостол предполагает, что он сам говорит в Коринфе языками; этим даром он обладал больше, чем другие люди. Затем он показывает, как было бы бесполезно для Церкви, если бы в ней не было толкователя его собственных речений, который мог бы преобразовывать их в откровение или знание. Но каким образом можно преобразовывать глоссолалическую речь в откровение или знание и проч., Эдвардс ближе не объясняет. По нашему мнению, для выражений Эдвардса недостает реальной подкладки, и, становясь на эту точку зрения, с ним можно не соглашаться. Странно, что сам апостол ни одного намека не делает в 6 ст. на «толкование», а выражается просто «буду говорить». «Говорящий языками» – если не навязывать апостолу того, чего он не говорит сам, и о чем, может быть, и не думает – прямо, без всякого посредства «толкования», может выражаться «в откровении», «в знании», «в пророчестве» и «в учении»! Прозаическая сторона перевода с иностранного или экстатического языка в речи апостола совершенно отсутствует, по крайней мере, в рассматриваемом случае.

На основании сказанного приходим к заключению, что обе теории, святоотеческая и экстатическая, объясняя одно и не объясняя другого в ст. 1–6, внося путаницу в толкование, не могут быть приняты, по крайней мере, в данном случае. Этим уже само собою напрашивается третье и иное толкование, именно музыкально-гимнологическое. Если мы его примем, то увидим, что нам нет никакой надобности ни прибегать к произвольным вставкам, ни извращать речи апостола, и что при этом толковании она делается совершенно ясною.

Как обыкновенный говор, так и пение, хотя слова и бывают всем слышны, не всегда, однако, бывают ясны и понятны. Это особенно относится к пению. Когда мы слышим уличное пение какой-нибудь народной песни, то нужно напряженное внимание, чтобы различить слова. Песня вообще редко бывает понятна вполне, когда поется, если мы предварительно не ознакомились с ее содержанием. Когда мы присутствуем в храме, то, слушая, напр., песнь «Свете тихий», хорошо понимаем содержание песнопения. Но если поются целым хором какие-нибудь незнакомые нам стихиры, то даже при усиленном внимании нам трудно бывает различить хотя бы несколько слов. В этом простом факте и заключается, по нашему мнению, психологическая основа глоссолалии. Это относится не только к пению, но и к простому говорению. Когда мы слышим совершенно ясную и понятную речь, то она не бывает для нас глоссолалией. Но допустим, что какую-нибудь философскую лекцию, прекрасно изложенную, хорошо произносимую и вполне попятную для нас, слушает какой-нибудь пятилетий ребенок. Для него эта лекция будет совершенно непонятна. Таким образом, то, что для взрослых и получивших философскую подготовку людей не бывает глоссолалией, для малолетнего ребенка то же самое – вполне глоссолалия. Мы обращаемся к сомнительным объяснениям глоссолалии при помощи иностранных языков или нелепых рассуждений об экстатическом состоянии глоссолалистов, об их бессмысленных выкрикиваниях разных отрывочных звуков, и при этом вовсе не замечаем, что глоссолалия, так сказать разлита вокруг нас, и притом в самых широких размерах, составляет, особенно в Церкви, самое обычное явление, существовавшее в ней во все века. Богослужение в римско-католической церкви совершается на латинском языке, вполне понятном для католических пасторов, и оно не бывает для них глоссолалией. Но то же самое богослужение для присутствующих в костеле и молящихся, которые не знают латинского языка, представляется вполне глоссолалией; и римская церковь, когда установила, чтобы богослужение совершалось только на латинском языке, впала в заблуждение и отступила от того, что заповедано самим апостолом. Таким образом, слово глоссолалия имеет довольно обширный смысл, точно не переводимо на другие языки, а самая глоссолалия имеет значительную распространенность. Утверждать, что это есть говорение на иностранных языках или следствие экстаза, так же разумно, как и говорить, что какой-нибудь из наших русских чтецов, читающий невнятно и плохо среди собравшегося в храме простого народа какие-нибудь незнакомые паремии или кафизмы, беседует в это время с простым народом на разных иностранных, неведомых ему языках, или впадает в экстаз и произносит какие-либо отрывочные звуки для «назидания своего духовного характера», «не понимая сам, что изрекает». Конечно, он может и не понимать, что произносит, но может и понимать. Термины для обозначения этого особого явления, как мы видели, заимствованы апостолом из музыки и гимнологии и прежде всего, конечно, относятся к песнословиям. Непонятность их могла только увеличиваться, если они были стихотворными. Всякий, кто читал произведения классических писателей, знает, что многие из них испещрены вставками из различных поэтов, которые говорят почти совершенно другим языком, чем сам автор, и без знания особого поэтического языка чтение этих вставок бывает затруднительно. Может быть, что-нибудь подобное было и в Коринфе. Этим объясняется и необходимость «толкования» в общем смысле этого слова. След обычая «толковать» можно видеть в нашей церкви, где «канонархи» прочитывают наперед то, что поется, потому что без этого пение, напр., стихир, было бы совершенно непонятно. Можно также предположить, что при богослужебных собраниях в Коринфе поднимался и какой-нибудь общий говор, гул или шум, так что толкование того, что говорилось, было совершенно и невозможно. На основании изложенного, легко объяснить речь апостола в 14:1–6. Термин «духовное» в 1 стихе приобретает особое специальное (сохраняя и общее) значение говорения при помощи движения воздуха или пения. Апостол приглашает ревновать об этом даре, но преимущественно о пророчестве, подразумевая под ним преимущественно учение. Ибо, говорит он, «кто говорит языком» – т.е. невнятно читает, говорит или поет (на общеупотребительном языке), – не может назидать других, а только говорить Богу; потому что хотя он и говорит (читает, поет) на понятном для всех и самого себе языке, однако вследствие невнятности его речи, и именно только в тех случаях, когда она бывает невнятною, никто его не понимает, он духом (апостол мог бы сказать: устами, губами – χείλεσι языком) говорит только нечто непонятное, невразумительное, нечленораздельное, неясное. Напротив, пророк говорит и людям, преподает им назидание, увещание и утешение. «Говорящий языком» – подобно нашему церковному чтецу, читающему невнятно кафизмы, или певчему и певчим, поющим неизвестную, малоупотребительную стихиру – назидает только самого себя, – что вполне естественно и совершенно понятно. Но собравшихся в церкви он не назидает. Пророк же назидает всех собравшихся, всю церковь. Я, продолжает апостол, желаю, чтобы у вас, коринфян, употреблялось и такого рода богослужение, когда все вместе говорят, читают, поют, от чего поднимается общий шум или гул, в которых слов разобрать невозможно. Такое желание вполне естественно и удобоисполнимо, и оно служит признаком вашей религиозной настроенности. Однако, я желаю, чтобы в речах (пении, чтении) было больше вразумительности, понятности для всех, – желаю, чтобы вы больше пророчествовали. Потому что пророчествующий больше, чем только произносящий невнятные звуки. А если такие звуки произносятся, то их нужно объяснять (как это делают у нас в монастырях и не монастырях канонархи), чтобы все собравшиеся могли получать назидание. Если бы и сам я пришел к вам и стал произносить, или вследствие природных недостатков моей речи, или вследствие ее возвышенного, непонятного для вас содержания, какие-нибудь невразумительные для вас звуки, то какую принес бы вам пользу? Чтобы принести ее, я должен был бы говорить не такие речи, какие у вас употребляются при ваших богослужебных собраниях, а так, как принято везде и в других местах: должен был бы обратиться к обычным методах и формам для назидания народа – к речам, произносящимся во время откровения, или «в знании», или «в пророчестве», или «в учении». Все эти термины указывали только на различный характер речей и на обычные формы их произнесения, всем знакомые.

«Глосса» имеет, как мы видели, музыкально-гимнологическое значение и не может быть объяснено иначе в соединении с словом «роды». Необычайно близкое сходство этого слова с нашим русским «голос», «глас» заставляет предполагать, что оба эти слова имеют одинаковый корень. Сюда же можно отнести русское слово «глотка», «глотать», лат. glotta – глотка, glottis, язычок над горлом, англ. Gloitis – гортанное отверстие, франц. glotte (то же значение), glouglon – воркующий голубь, gloussement – кудахтанье, нем. gluchzen и glucksen (то же значение). Если так, то слово «глосса», даже и по словоупотреблению апостола, могло и не означать «языка», а «голос», «глас», и γλώσσαις λαλεῖν будет тогда просто означать «голосить». При таком объяснении делается понятным и различие между «говорящий языком» или «языками», или «говорящие языком» и «языками». Апостол мог употреблять эти разные выражения просто потому, что это было совершенно безразлично и не представляло никакой важности, подобно тому, как для нас не представляется важным, поют ли певчие в унисон или различными голосами. Что такое понимание слова «глосса» в смысле «голос», а «говорить языками» в смысле «голосить» и даже «петь на гласы», т.е. по различным напевам, возможно, об этом свидетельствует и то обстоятельство, что и по употреблению у классиков и у церковных писателей «глосса» не всегда означает «язык», а иногда и «толкование». Далее, в музыке и гимнологии – много termes barbares, варварских терминов⁴⁴⁹, которые употребляются и до сих пор. Если бы их переводить буквально, то они не только не были бы понятны, но не имели бы никакого и смысла. Таковы, напр., «кафизма», означает собственно «сидение», а в церковном богослужении – ряд псалмов; «икос», «дом» – и молитва в акафисте; «катавасия», «экзапостилларий», «ирмос» и проч. Употребление таких терминов восходит иногда к глубокой древности⁴⁵⁰. Если бы мы стали переводить, напр., слово «катавасия» – схождение вниз, «икос» – словом дом, то, конечно, совсем не поняли бы этих терминов. Может быть, то же следует сказать и относительно «глосса». Может быть, мы никогда не будем в состоянии разгадать его значения в 1Кор. 12–14, если будем переводить его словом «язык» в значении органа речи, говора или устарелых выражений. Об этом, по крайней мере, свидетельствует неудача усиленных попыток разъяснить такое значение термина, сделанных Блеком, Ольсгаузеном, Бауром, Визелером, Гильгенфедьдом, Кеймом и др.⁴⁵¹. Мы имеем полное право сказать, что вся филологическая ученость и остроумие этих лиц были потрачены без всякой пользы на разъяснение этого трудного термина, и дело после их разъяснений не подвинулось вперед ни на шаг.

7. ὅμως τὰ ἄψυχα φωνὴν διδόντα εἴτε αὐλὸς εἴτε κιθάρα ἐὰν διαστολὴν τοῖς φθόγγοις μὴ δῷ πῶς γνωσθήσεται τὸ αὐλούμενον ἢ τὸ κιθαριζόμενον. 8. καὶ γὰρ ἐὰν ἄδηλον σάλπιγξ φωνὴν δῷ τίς παρασκευάσεται εἰς πόλεμον; 9. οὕτως καὶ ὑμεῖς δια­̀ τῆς γλώσσης ἐὰν μὴ εὔσημον λόγον δῶτε πῶς γνωσθήσεται τὸ λαλούμενον ἔσεσθε γὰρ εἰς ἀέρα λαλοῦντες. 10. τοσαῦτα εἰ τύχοι γένη φωνῶν εἰσιν ἐν κόσμῳ καὶ οὐδὲν ἄφωνον 11. ἐὰν οὖν μὴ εἰδῶ τὴν δύναμιν τῆς φωνῆς ἔσομαι τῷ λαλοῦντι βάρβαρος καὶ ὁ λαλῶν ἐν ἐμοὶ βάρβαρος. 12. οὕτως καὶ ὑμεῖς ἐπεὶ ζηλωταί ἐστε πνευμάτων προ­̀ς τὴν οἰκοδομὴν τῆς ἐκκλησίας ζητεῖτε ἵνα περισσεύητε.

Однако, бездушные вещи, издающие звук, или свирель (флейта) или гусли (цитра), если не дают раздельности звукам, то как узнать, что играется на свирели или на гуслях? И если неясный звук издает труба, кто будет готовиться на войну? Так и вы, если языком не издаете ясного слова, как узнать то, что говорится? Ибо вы будете говорящими на воздух. Так много, если случится, бывает звуков в мире, и ни один не беззвучен. Итак, если я не знаю силы звука, то буду для говорящего варваром и говорящий для меня варваром. Так и вы, так как ревнители духов, заботьтесь о назидании Церкви, чтобы преуспевать.

В ст. 7 слова διαστολὴν τοῖς φθόγγοις в сир. (изд. Шаффа) переданы: inter sonum et socium ejus (между двумя тонами). Вм. αὐλούμενον в 17 минусн. ошибочно λαλούμενον. В ст. 10 вм. εἰσίν в эльзев. с KL и мн. др., также у Злат., Феодорита, Экумения – ἐστίν. К οὐδέν некоторые кодексы добавляют αὐτῶν.

То, что было сказано выше при объяснении 14:1–6, очевидно подтверждается как отдельными музыкально-гимнологическими выражениями, так и общим тоном дальнейшей речи апостола. Но для принимающих глоссолалию за говорение на иностранных языках объяснение речи представляет непреодолимые трудности, и потому мы находим, что здесь теория устраивает какое-то прокрустово ложе, к которому старается подогнать разные выражения и всю речь апостола в 7–12 стихах, не стесняясь извращением прямого ее смысла и придавая словам, общеупотребительным и известным, такой смысл, какого они в действительности не имеют и не могут иметь. Прежде всего, теория не может выяснять связи рассматриваемых стихов с предыдущими. Остается непонятным, почему апостол, начиная с 7-го стиха, приступает к сравнению глоссолалии, если она есть говорение на чуждых языках, с звуками музыкальных инструментов. Неужели коринфяне и без этого сравнения не могли бы сообразить, что говорение народу на языке, которого он не понимает, не может принести ему никакой пользы? Самые сравнения что в настоящем случае уясняют? Поэтому даже и лучшие объяснения рассматриваемых стихов с точки зрения святоотеческой теории могут подлежать критике. «Звуки», говорит английский комментатор посланий ап. Павла, Бит, «издаваемые даже безжизненными инструментами, имеют некоторый смысл (не всегда?) и могут быть весьма важны. Примером служат звуки военной трубы. Чтобы иметь важность, они должны иметь определенный смысл; они должны с этою целью отличаться от других, подобных им звуков. Иначе – они бесполезны. Когда дар языков не сопровождался отличным от него даром толкования, то состоял только из непонятных, бессмысленных звуков, и потому не приносил большей пользы, чем и труба, звуки которой не понятны на поле брани, или свирель, в которую свистит ребенок» (in loc). Речи на иностранных языках часто слышим и мы. Но кому из нас придет в голову сравнивать их с звуками военной трубы на поде брани или с дудкой, в которую свистит мальчик? Таких сравнений, вероятно, даже и в шутку предложить было бы невозможно!

При помощи экстатической теория 7 ст. и след объясняются сравнительно лучше. Нечленораздельные крики, в которых выражается сильное воодушевление, звуки, изливающиеся во время экстаза, то краткие, то более или менее продолжительные, может быть даже «язык чувства и сердца» или «поэзия без слов», – все это, конечно, более может походить на разные звуки музыкальных инструментов тем более, что и самая музыка есть «язык чувства и сердца» и даже «поэзия без слов».

Употребленное в 7 стихе δμως Годэ переводит чрез pourtant (однако). Так и другие толкователи. Слово это нужно отличать от сходного с ним ὁμῶς – равно, или ὁμοίως – подобно. Ομως употреблено только трижды в Н.З., в 1Кор. 14:7, Гал. 3:15 и Иоан. 12:42. По словам Визелера⁴⁵² слово это в ст. 7 всегда считалось экзегетами трудным для объяснения. Толкование в значении «подобно» или «подобно и» немецкие экзегеты (Мейер, Де-Ветте и друг.) считают «совершенно ложным», конечно, потому, что если бы апостол хотел сказать: «подобно (этому) и бездушные вещи» и т. д., то употребил бы именно ὁμοίως (ὁμῶς в значении ὁμοίως в Нов. 3. не употребляется), как в Рим. 1:27; 1Кор. 7:3, 4, 22 и проч. Итак, ὅμως в рассматриваемом месте несомненно означает «однако» и не значит «даже», – что было бы противно словоупотреблению. Но вопрос собственно не о значения слова, а о том, куда его следует отнести. Это тем затруднительнее, что оно не имеет здесь соответствующего «хотя» (κα      ίπερ). Вставляя это последнее слово, Гримм перефразирует речь апостола так: «бездушные вещи, хотя и издающие звук, однако если»... и т. д. Другие так: «хотя и бездушны вещи, издающие звук... однако если и они не дают раздельности»... и проч. Эти перифразы произвольны и невозможны, потому что тогда перед словом «издающие» стоял бы член сред. рода во множ., или же сказано было бы: «бездушные, однако издающие звук». Так как слово поставлено в начале речи, то его вероятнее относить к тому, что изложено в предшествующем стихе. Эдвардс перефразирует речь апостола так: «неужели (на вопрос, предложенный в 7 стихе) вы ответите, что дар языков полезен без откровения или знания? И, однако, хотя таково ваше мнение, вы должны допустить, что если и бездушные вещи, предполагая, что они издают звуки, не дают никакой раздельности тонов, то никто не будет знать, что на них играется». Что касается самого слова ἄψυχα, то оно часто встречается у Платона, Плутарха и друг. и обыкновенно противополагается ἐμψυχος, живой, одушевленный. Слова Аристотеля имеют даже весьма отдаленное сходство с словами апостола Павла: «звук есть некоторый шум, происходящий от одушевленного; потому что из бездушных вещей ни одно не звучит, и только по сходству говорится, что звучит, напр. свирель и лира, и какие-нибудь другие из бездушных, имеющие напряженность, мелодию и речь⁴⁵³. – Διαστολή употребляется ап. Павлом не один раз⁴⁵⁴. Музыкальный термин, означает вообще различие по высоте между двумя звуками, интервал. Оно, очевидно, здесь не обозначает музыкальной «паузы», но синонимично διάστημа, музыкальный «интервал». Мейер замечает, что если бы апостол думал здесь об иностранных языках, то аналогия ст. 7 не относилась бы к делу, потому что διαστολή свойственно речи на этих языках. Термин этот, между прочим, встречается в небольшом музыкальном трактате Аристотеля Dе audilibus, как и διάστημα. – «Ибо» в ст. 8, по словам Бенгеля, «служит для обозначения градации, потому что высшая ступень подтверждает низшую». По Мейеру здесь подтверждение предыдущей мысли «другим и более сильным примером». Можно переводить (как в слав.) «ибо если»; некоторые относят «ибо» к главному предложению: «ибо кто будет готовиться... если...» – Ἄδηλον соб. значит неясный. Ст. 8 прост и не требует особого объяснения. Отношение его к глоссолалии такое же, как и стиха 7-го.

Связь ст. 9-го с предыдущим следующая. Апостол говорил о музыкальных инструментах и военной трубе, издающих невнятные, неопределенные, беспорядочные и, может быть, фальшивые звуки. Так, продолжает он, и вы, коринфяне, если не будете языком своим произносить понятных слов, то, как узнать то, что вы говорите. В выражении «языком» можно понимать человеческий язык, как орган речи; но можно понимать и «голос». Слово εὔσημος, или, лучше, целое выражение μη εὔσημος, заменяет ἄδηλος ст. 8, употребленное о музыкальных инструментах, и имеет музыкальное значение, по крайней мере, в производных⁴⁵⁵. Слово это сложено из εὐ и σῆμα, означает: имеющий хороший знак, хорошо означенный, отсюда хорошо заметный, вразумительный, понятный.

Выражение: «говорить на ветер» или на «воздух» было, может быть, пословицей, или только похоже на нее⁴⁵⁶. Хотя некоторые греки и говорили, что ἀήρ и πνεῦμα суть синонимы⁴⁵⁷, однако обыкновенно «воздух» и «дух» различались, при чем употреблялись выражения, почти совершенно не переводимые на русский язык буквально. У Аристотеля πνεῦμα бьет находящийся по близости от него ἀήρ, подпадающий под πνεῦμα⁴⁵⁸. Нечто подобное, так же трудно переводимое, встречаем и у одного древнего музыкального теоретика: «когда, – говорит он, – происходит большое биение или дух (πνεῦμα) на находящийся около воздух (ἀήρ), и последний бьется во многих частях, то большой производится звук (φωνή)»⁴⁵⁹. Анаксагор говорил, что звук (φωνή) происходит от духа (πνεύματος), ударяющегося о более твердый воздух (ἀήρ)⁴⁶⁰. Отсюда еще звук определяли, как «биение воздухом (αήρ) того, что чувствуется ушами»⁴⁶¹. В виду сказанного, метафора, употребленная апостолом, представляется естественной. Она означает, что ветер разносит то, что говорится, и от говоримого не остается следа в ушах слушателей.

При объяснении 10 стиха пронимающие святоотеческую теорию глоссолалии считают, по-видимому, «роды звуков» = «роды языков» и полагают, что здесь также речь о разных языках. Златоуст: «то есть так много языков, так много звуков – скифов, фракийцев, римлян, персов, мавров, индейцев, египтян и многочисленных других народов». Не вполне согласующееся с таким толкованием апостольское εἰ τύχοι 10 стиха Златоуст пропускает. Феофилакт объясняет это место почти буквально так же, как и Златоуст. Однако, не трудно видеть, что: 1) апостол в 10 ст. ничего не говорит о разных народах; 2) ясно относит слово «беззвучный» к слову «род»; тогда как некоторые толкователи, напр. Феофилакт, следуя общему своему воззрению на глоссолалию, вынуждены относить слово «беззвучный» к подразумеваемому φυλαί, т.е. к племенам, о которых также ни слова не говорится у апостола («все племена говорят что-нибудь; ибо они не безгласны); 3) заменять «роды звуков» выражением «роды языков» или считать эти выражения синонимами неудобно потому, что апостол сам ясно различает эти выражения (1Кор. 12:10, 28; 14:10).

Правда, φωνή, как и γλῶσσα, употребляется у классиков и у церковных писателей иногда в смысле язык, наречие. Навзаний в одном месте говорит: «за театром есть храм Зевса, так называемого на языке римлян (φωνῇ τῇ Ῥωμαίων) капитолийского; по-гречески же (κατὰ Ἑλλάδα δέ γλῶσσαν) его называют корифеем»⁴⁶². Страбон говорит об употребляющих так называемый теперь ионический язык (γλώττῇ Ἰάδι)⁴⁶³. Аристотель – о «варваризме из языков» (έχ τῶν γλωττῶν)⁴⁶⁴. Плутарх сообщает о ком то, что он «упражнялся в говорении на многих языках (γλώσσαις) со мною же говорил большею частью на дорийском диалекте, при чем речь его почти походила на песню и пение»⁴⁶⁵. У Платова встречаем: «на аттическом наречии (τῇ ἀττικῇ φωνῇ) так называемые героями некоторые риторы»⁴⁶⁶. Подобных примеров можно было бы привести и еще несколько. У Иустина муч. встречаем выражения: Ἑλλάδα φωνήν – греческий язык⁴⁶⁷; «имя Иисус на еврейском (τῇ Ἑβραίδι φωνῇ) по-гречески (τῇ Ἑλληνίδι διαλέκτῳ) значит Спаситель»⁴⁶⁸; «аминь на еврейском языке (τῇ Ἑβραἷδι φωνῇ) означает да будет»⁴⁶⁹. Из этих и подобных примеров очевидно, однако, что φωνή употребляется (как и γλώσσα) об языках в несобственном смысле. А о том, чтобы оно употреблялось в смысле племя или народ, мы не знаем. У Оригена φωνή равнозначительно vox⁴⁷⁰. В том же смысле оно употреблено в Деян. 2:14, 4:24; 13:27 (= слово); 26:14; Лук. 1:41⁴⁷¹.

Собственное значение φωνή в смысле «звук» у классиков несомненно и может быть подтверждено многочисленными примерами. Слово это имеет и несомненное музыкальное значение, как можно видеть из примеров, приведенных на стр. 45. В значении звук φωνή отличается от φθόγγος, которое означает отдельные части звуков, звуковые волны (Элликотт). Заговорив о музыкальных инструментах, апостол всего естественнее мог употребить и в 10 стихе слово φωνή в смысле именно звук, а не язык или наречие. Выражение «роды звуков» аналогично разобранному выше «роды языков». Речь осталась бы такою же нелепою, если бы и с словом «звук», понимая его в значении диалекта, соединить слово «род». Апостол мог говорить о «родах звуков», и такая речь была совершенно правильна; но он не мог говорить о «родах звуков» в смысле диалектов, потому что такая речь, по меньшей мере, показалась бы странною. Далее, если, употребив φονή, он говорил действительно о «диалектах» или разных языках, то зачем ему нужно было добавлять, что ни один из них не беззвучен? Неужели он мог иметь здесь в виду большую или меньшую звучность или красоту языков? На это у него нет ни малейшего намека. Но если бы он хотел сказать, что всякий человеческий диалект звучит же как-нибудь, не является никогда совершенно беззвучным, то, спрашивается, зачем об этом нужно было ему говорить? Неужели коринфяне не знали, что всякий человеческий диалект – греческий, латинский, еврейский и даже какой-нибудь варварский – действительно не беззвучен? Прибавка ἐν κόσμφ также говорит не в пользу святоотеческой теории. Апостол, очевидно, просто говорит здесь о «космических» звуках, т.е., иначе, о звуках, которые бывают слышны в природе; а если бы он говорил об языках, на которых говорят разные народы, то едва ли добавил бы ἐν κόσμφ и вероятно выразился бы как-нибудь иначе. Во всяком случае значение слова «космос» по словоупотреблению настолько обширно, что апостол, говоря о «родах звуков в космосе», не мог ни в каком случае разуметь только одних человеческих звуков, которые слышатся во время говора на родном или на чуждых языках.

Толкуя это место, Златоуст, как мы видели, пропускает не только εἰ τύχοί, но и γἐνη, и ἐν κόσμφ, и, конечно, делает так не без основания, потому что все эти выражения не мирятся с святоотеческой теорией глоссолалии. Действительно, стоит только вставить эти выражения в речь Златоуста, и тотчас можно убедиться в их неуместности. То, чего недостает у Златоуста, пытается восполнить Феофилакт, – но все-таки и он пропускает слово γένη. «Стольким» (= языкам), говорит он, «случилось (ἔτυχον) быть в мире, – (языкам) скифов, индейцев, фракийцев и других народов». Решительно непонятно, зачем тут это «случилось». Разве нельзя было сказать просто: «столько языков (не в мире, а) на земле» или «среди людей»? Предположим, что мы сами сказали бы: «как удивительно, что в Европе случилось быть стольким языкам: латинскому, греческому, русскому, славянскому, немецкому, французскому, английскому» и проч. Неужели такая речь была бы правильна? Мы могли бы сказать: «в нынешнем году случилось так много землетрясений», хотя и тут лучше бы просто сказать вместо случилось – было (по-русски, но не по-гречески). Но ни в каком случае, ни по-русски, ни по-гречески нельзя было бы сказать: «нынешнею ночью стольким звездам случилось быть на небе»; или «когда мы совершаем кругосветное путешествие, то видим, скольким морям случилось быть на земном шаре». Мы не говорим уже о том, что условное апостольское εἰ τύχοι в приведенном толковании совершенно произвольно заменяется аористом изъявит. Такое толкование едва ли возможно было бы оправдать и тогда, если бы сам апостол разделял общераспространенное у язычников учение об εἰμαρμένη (судьбе) и τύχη (случае), – чего никак нельзя даже и предполагать.

Очевидно, что в разбираемом стихе выражение εἰ τύχοι имеет значительную важность, и потому естественно, если экзегеты сосредоточивают свое внимание на его объяснении. Объяснения эти вообще мало удачны. Некоторые переводят выражение словом «например», что, однако, никак не может быть подтверждено лексически и «такого значения выражение никогда не имеет» (Мейер, Элликотт). Некоторые, основываясь на том, что εἰ τύχοι в соединении с числительными означает «около», придают ему это значение и в 10 стихе. Эдвардс: «так много, – каково бы ни было их (звуков) число». Но против двух последних толкований можно возразить, что εἰ τύχοι, конечно, не может означать «около» с неопределенным τοσαῦτα; в этом значения оно не имело бы смысла. Далее, перевод Эдвардса «каково бы ни было их (звуков) число», очевидно, произволен. Неправилен и перевод «может быть» (Де-Ветте, Биспинг и др.).

Выше было разъяснено, что под γένη φωνῶν следует понимать просто звуки, которые бывают слышны в природе. Если так, то и εἰ τύχοι можно понимать в значении «иногда», «если случится» или «случается», «бывает». Смысл: обыкновенно в природе не бывает весьма большого количества звуков; но случается, что весьма много разнообразных звуков слышно бывает и в ней, и ни один род или ряд их не бывает беззвучен. Даже в природе! Даже в ней наблюдается гармония, слышная и понятая всякому, кто хочет слушать и понимать; даже в природе звуки всегда имеют такое или иное значение и смысл, не являются совершенно бессмысленными, не походят на беззвучные буквы дельту и таф, которые даже и с прибавлением гласных едва бывают слышны⁴⁷². Тем более всякие людские звуки должны быть хорошо слышимы и понятны! Ἄφωνός объяснено выше. Здесь же нам остается только отметить, до каких нелепостей можно доходить, если принимать γένη φωνῶν в значении «роды языков», т.е. «диалектов», и в соответствии с этим объяснять слово ἄφωνον ст. 10. Гейнрици переводит этот стих так: «так много родов языков иногда бывает в мире, и ни один из них не есть неязык»!⁴⁷³.

По общему содержанию, ст. 10 следует относить ко всем предыдущим стихам, именно: раньше апостол говорил коринфянам, что, произнося непонятные речи, они говорят только на воздух. Это бессмысленно. Подобной бессмысленности не бывает даже и в природе, где слышится иногда столько разных голосов, и ни один из них не издается без всякого толка и смысла. На этом сравнение оканчивается. Со следующего стиха (11-го) начинаются новые периоды, показывающие дальнейшее и новое приложение одних и тех же образов. Имея ближайшее отношение к предыдущим стихам, ст. 10 не имеет такого же отношения к последующим. После 9 стиха можно было бы поставить точку с запятой; после 10 – точку.

В ст. 11 встречается, в соединении со словом «звук», новый музыкальный термин δύναμις, имеющий у Аркстоксена и Плутарха такое же широкое применение, как и γένος. У упомянутых авторов и других встречаем, напр.: τῶν φθόγγων δυνάμεις, что прямо аналогично рассматриваемому выражению апостола. Δύναμις τῆς φωνής означает собственно силу или напряженность звука, в переносном значении смысл, заключающийся в звуке, безотносительно к тому, выражается ли этот звук в слове или нет. Апостол хочет сказать: если я не понимаю того, что слышу, не могу уловить силы или смысла звуков, слышу только смешанные, хаотические звуки, какие бывают, напр., во время общего говора, шума, или вследствие неясного произношения или непонятности содержания речей, произносимых отдельными лицами – слышу только звуки, а не слова, – то бываю для говорящего как бы чужестранцем, и говорящий по отношению ко мне – также. Греки называли варварами вообще всех, говорящих на чуждом для них языке⁴⁷⁴, и обыкновенно их презирали. Однако, слово «варвар» не было ругательным. Ἐν ἐμοί Эдвардс переводит: «по моему мнению». Так у греческих классических поэтов. Но в рассматриваемом месте выражение это едва ли имеет такой смысл. Если бы апостол хотел сказать «по моему мнению», то, может быть, сделал бы другую расстановку слов в своей речи: «говорящий есть варвар во мне», а между тем он говорит: «говорящий во мне варвар». Слово «во мне» вероятнее поэтому относить к «говорящему», и смысл будет тот, что говорящий, звуки которого я слышу внутри себя, есть варвар. В русском Син. правильно: говорящий по отношению ко мне, для меня⁴⁷⁵. Так и в слав. переводах: «глаголяй мне», «глаголяй во мне», «глаголющему мне».

Связь 12 стиха с предыдущим следующая. Когда кто-нибудь говорит другому что-нибудь непонятное, то и слушатель и говорящий бывают взаимно варварами, совершенно непонимающими друг друга и, может быть, даже достойными презрения. Так и вы, при языкоговорении, бываете для присутствующих в собрании как бы варварами. Такое языкоговорение бесполезно для церкви и не может иметь успеха. Поэтому заботьтесь о том, чтобы дело клонилось к назиданию церкви. Некоторые ставят точку после οὕτως καὶ ὑμεῖς, относя эти слова к 11 стиху. Но это может нарушить связь с последующими словами (Эдвардс). – «Так как вы ревнители духов» – выражение, очевидно, ироническое⁴⁷⁶. Слово «духов» довольно много занимало толкователей. Но оно здесь не тожественно ни с «духовным», как полагают Годэ, Эдвардс, Элликотт, Мейер и др., ни с «харизмами» или «духовными харизмами», как у Энгльмана, Биспинга и др. И, конечно, слово «πνευμάτων» ни в каком случае не может означать здесь «говорения на иностранных языках». Если бы апостол хотел сказать что-либо подобное тому, что высказывается во всех указанных толкованиях, то ему, конечно, не было бы никакого труда употребить те же выражения, какие употреблены им раньше, т.е. τῶν πνευματικῶν, χαρισμάτων, или даже употребить γλώσσαις λαλοῦντες с изъявит. «ревнуете». Выражение апостола весьма характерно и, по нашему мнению, не мало способствует раскрытию действительного смысла его речи в 14 гл. По обычному мнению, коринфяне были «ревнителями» особенно дара говорения на иностранных языках, – об этом, будто бы, ведется речь во всей 14 главе и отчасти в предыдущих главах, к этому направлены все увещания, разъяснения и даже порицания апостола. Но обличая и характеризуя «ревность» коринфян, он называет их «ревнителями» не иностранных языков, а «духов». Выражение, на первый взгляд, странное. Странность его обнаружится пред нами еще больше, если мы попробуем объяснить его при помощи примера. Представим себе, что у нас какой-нибудь министр народного просвещения приехал в какой-нибудь филологический институт, где изучаются многие языки, и, желая выразить или благодарность или порицание студентам за их или прилежное или невнимательное изучение языков, обратился бы к нам приблизительно с такою речью: «благодарю вас, вы так хорошо занимаетесь, изучаете древние и новые языки, – благодарю вас за то, что вы так ревнуете о духах». По всей вероятности, такая речь вызвала бы в среде студентов большое недоумение. Такое же недоумение она вызвала бы, если бы в ней содержалось порицание или ирония. Речь апостола, с точки зрения экстатических теорий, была бы, может быть, еще нелепее, потому что какой смысл имели бы его слова, если бы он сказал, что коринфяне «ревнуют» об экстазе и в связи с ним изрекают отрывочные, непонятные выражения? Очевидно, что, для понимания действительного смысла речи апостола, мы опять и здесь должны вспомнить аристотелевские рассуждения о том, как «дух» ударяется о «воздух» и как «мы все выдыхаем один и тот же воздух, а дух (τὸ δἐ πνεῦμα) о звуки (καὶ τὰς φωνὰς) посылаем (ἐκπέμπομεν) различные, вследствие различия подлежащих органов, из которых чрез каждый дух (τὸ πνεῦμα) переправляется наружу»⁴⁷⁷. Апостол хотел в рассматриваемом месте просто обозначать процесс говорения или, лучше, то, что бывает следствием человеческого дыхания, когда оно «ударяет» «воздух» (ἀήρ), т.е. опять то же говорение или пение. Греческие «болтуны» были в данном случае несколько сходны с коринфскими «говорунами», и если бы апостол употребил слово ἀδολεσχια, то оно ближе соответствовало бы его мысли, чем «харизмы», «духовное», «иностранные языки» и проч., хотя и показалось бы более резким, будучи притом же, по-видимому, и крайне опошленным. Об этих «болтунах» у Плутарха есть целый трактат. В одном месте он характеризует их так: «болтуны ничего не слушают, потому что всегда болтают» (λαλοῦσιν)⁴⁷⁸. «Если», замечает Плутарх, «для говорящего бесполезно то, что говорится, и не содержится ничего необходимого для слушающих в том, что говорится, то не бывает никакого ни удовольствия, ни приятности (χάρις). Для чего же тогда и говорить?»⁴⁷⁹.

Конечно, άδολεσχία и глоссолалия, ἀδολέσχοι и γλώσσαις λαλοῦντες – не одно и то же. Первые говорили понятно, вторые нет. От чего бы это ни зависело, – наставления, которые преподают апостол Павел коринфянам а Плутарх – греческим болтунам, все-таки несколько сходны. Только цели говорения, ясного, понятного, обозначены опять разно. По Плутарху нужно иметь в виду удовольствие и приятность для слушателей; по апостолу Павлу говорение должно клониться в «назиданию» церкви. Ἵνα περισσεύητε может следовать за глаголом, выражающим желание, молитву и проч. (Эдвардс), также после глаголов, выражающих старание, намерение, стремление и проч. «Ινα χεριοοενητε едва ли относится только к «духам», о которых ревновали коринфяне. Апостол вообще имеет, может быть, в виду их «ревность», как состояние или свойство характера. Если, при свойственной им ревности, они будут стремиться к назиданию церкви, то то, к чему они стремятся, о чем ревнуют, получится у них в избытке; оно будут иметь успех, но несколько иной в сравнении с тем, к которому стремились: будут иметь успех в том, что составляет истинную цель церковных собраний – назидание церкви.