Видение святого апостола Павла

Когда сошли они в Троаду, было ночью видение Павлу: предстал некий муж, македонянин, прося его и говоря: «Прийди в Македонию и помоги нам». После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там» (Деян. 16, 9, 10).

Нельзя, без особенного чувства, представить себе ту минуту, когда святой Павел, достигнув морского берега в Троаде, остановился в виду Европы, и когда, в первый раз, она явилась взорам его, по ту сторону голубых волн Геллеспонта. Здесь предел родной ему Азии; а там неизвестная Европа. Что должен он был почувствовать, завидев вдали землю Яфетидов? Вот он с светильником веры обошел всю переднюю, или прилежащую к восточному берегу Средиземного моря, Азию и возвестил повсюду имя Иисуса Христа. Довольно, казалось бы, всех перенесенных им опасностей и подъятых трудов. Для другого достаточно было бы нести духовное бремя столь многих основанных им Церквей, столь многих тысяч душ, обращенных им к Богу живому. Но сердце апостола расширяется вместе с успехами его проповеди, усердие растет по мере препятствий; Европа близко и влечет его к себе. За морем, расстилающимся у ног его, он видит Грецию, с ее блестящими искусствами и жалкими божествами; очами ума он видит Рим, этот царственный город, с коленопреклоненными перед ним народами; он обнимает мир неизмеримым взглядом своих апостольских стремлений... И вот в нем зарождается странная, несбыточная, по-видимому, мечта, – покорить этот гордый языческий мир под державу Иисуса Христа.

«Тогда, – говорит св. Лука, -по наступлении ночи, было видение Павлу. Предстал муж пред ним и звал его, и говорил: «перейди море и помоги нам». Итак, Бог внял молитве апостола, пламенное желание сердца его освятил Своим повелением».

«Помоги нам!» Таков был вопль древнего мира, вопль гибнущего, крик отчаянного. Итак, вот заключительное слово блестящей цивилизации, многовекового развития человечества! Столько было мыслителей и мудрецов, столько лицеев и академий, столько рассуждений и исследований, столько законоположений и государственных учреждений, столько витий и гениальных писателей, – и все это для того только, чтобы придти, напоследок, к необходимости взывать: «Приди и помоги нам». Сомнение терзает нас, и, игралище всех возможных волн человеческой мысли, мы, наконец, потерпели крушение и выброшены на зыбучие пески безотрадного сомнения. «Помоги нам», ибо растление снедает нас, зараза проникла до мозга костей наших, – мы не знаем уже, что такое правда и невинность; перед развратом нашим содрогается сама природа. «Помоги нам», потому что мы все – в неволе, все у ног того, кто обольстил и погубил первого человека. «Помоги нам», потому что боги наши мертвы, хромы, безмолвны, и жрецы наши смеются над собственными обрядами и жертвоприношениями. «Приди», – мы страждем, и для нас нет ниоткуда надежды. Итак апостол, уверенный видением, готов предпринять это необычайное дело, – идти спасать страждущее язычество. Через море, которое ему предстоит переплыть, не раз уже переходили завоеватели с своими многочисленными полчищами: Ксеркс, Александр и Кесарь; при виде их грозных полчищ, с распущенными знаменами и громадными обозами, говорили обыкновенно: «Мир перейдет скоро в руки другого властелина». Теперь, с одного берега на другой, утлый челн переносит четырех неизвестных мужей: Павла – тарсянина и учеников его: Луку, Силу и Тимофея; никто, конечно, и не заметил их плавания, никто не знал, кто они, куда и зачем плывут. Однако же, эти люди предпринимают войну своего рода: хотят завоевать мир, основать негиблющее царство. И – чудное дело: они достигают своей цели, – и мы, потомки народов, которым они принесли глаголы жизни и спасения, через осьмнадцать веков, прославляем и благословляем их память!..

Итак, пусть эта замечательная страница из истории апостольских времен послужит к нашему назиданию. То, что было в Троаде, повторяется во все века Церкви и в событиях жизни каждого христианина. Всем, кто еще может внимать голосу веры, случалось слышать подобный призыв, вопль крайности и нужды, – материальной или духовной, и голос этот звал нас и умолял о помощи. Внимаете ли вы этому голосу? Исполняете ли призвание ваше? – Вопросы, – на которые должна отвечать совесть каждого из нас.

Бывший Савл, иудей из секты фарисеев, тронулся воплем погибавшего древнего мира, потому что он был тогда уже апостолом Иисуса Христа, служителем Того, Кто сжалился над бедствиями погибавшего человека и Кто предал Самого Себя, чтобы спасти его. В Иисусе Христе видит теперь Павел Царя своего. Но какая же отличительная черта Его царства? Оно все исполнено любви и самоотвержения. Все цари прежде Него и после Него имели в виду свое «возвышение». Он, Царь земли и неба, Один восхотел «смирить Себя». Все думали о себе: «Мы должны властвовать». Он один сказал: «Я пришел послужить и отдать душу Свою за спасение мира». Иисус Христос преклонил с высоты престола Своего взор Свой долу, услышал вопли и стоны преступного человечества, – и, для спасения его, сошел в глубину бездны наших зол и нашего осуждения.

Каков Наставник, таковы должны быть и ученики. Иисус Христос и словом и примером Своим заповедал нам любить ближних, заботиться о меньшой братии Его. Он постоянно упоминал о тех, кого, казалось, никто дотоле не замечал. На них-то хочет Он обратить участие и заботы Своих учеников. Блаженными назовет Он, в последний день, и введет в славу Свою тех, кто помогал бедным, странным, болящим и страждущим. Сам Он ставит Себя на их место и делается, в некотором роде, представителем их. Кто помогает им, тот оказывает помощь и милосердие Ему Самому. Чтобы показать ученикам, до какой степени должно простираться служение их меньшей братии Его, Он, готовясь возвратиться на небо, опоясывается лентием, становится перед ними на колени и умывает ноги им, приняв, таким образом, самое положение и обязанности последнего из рабов и прибавив: «То, что Я делаю, делайте и вы».

Повсюду в учении Его проявляется эта заповедь о смирении, о любви к бедным. «Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни сродников, ни соседей богатых (из опасения), чтобы и они когда-нибудь тебя не позвали, и не получил бы ты воздаяния (опасаться, чтобы не получить воздаяние!.. Многие ли из нас знакомы с подобным опасением?). Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, – и блажен будешь, что они не могут воздать тебе» (Лук. 14, 12–14). Предположим, что мир усвоил бы себе дух этой заповеди и проникнулся им, – что тогда явилось бы перед нами? Мы увидели бы, что всякое преимущество, природное ли, приобретенное ли: богатство, власть, дарования, гений – налагают на человека обязанность – служить тем, кои не имеют этих даров. Силы эти, из которых грех так часто делает орудия своеволия и гордости, стали бы орудиями духовного возрождения и общего постепенного совершенствования. Стоящие на высоте помогали бы тем, кто внизу, восходить к свету и достигать своего назначения. Вместо редких подаяний, небрежно бросаемых в пучину людских нужд, вместо немногих добрых дел, совершаемых для того лишь, чтобы заставить молчать нашу совесть, и которыми мы скоро начинаем тяготиться, явилось бы постоянное попечение, устремленное на пользу бедных и страждущих. Мы увидели бы еще, что нации, образованные и просвещенные верой Христовой, вместо того, чтобы из умственного превосходства своего над народами, еще погруженными в уничижение идолопоклонства, делать орудие корысти и властолюбия, стали бы напротив, снисходить к ним и говорили бы им словами Спасителя: приидите, обедуйте (Иоан. 21, 12). Тогда тот, кто обладает наукой, вместо того, чтобы замкнуться в вельможное пренебрежение ко всем, сказал бы невежде: «Прииди и садись за трапезу познаний и возьми принадлежащую тебе на ней долю». И тот, кто имеет достаток, вместо того, чтобы считать богатство подножием для эгоизма и средством выказывать обидную для других пышность, служащую притом не в пользу, а, напротив, во вред его собственному счастью, – понял бы, что Бог вручает ему истинное и разумное попечительство над всеми теми, кто не пользуется благами земли, кто подавлен ежедневными заботами и тяжестью беспрерывного труда. Да, предположите, что все общество проникнуто этим духом и, побуждаемое его постоянным и могущественным воздействием, старается проводить свет и жизнь и преуспеяние в свои самые низшие слои, – не переменился ли бы вид человечества, не улучшились ли бы взаимные отношения народов, сословий и состояний? Не исчезла ли бы надобность бороться вооруженною силою против лютого недуга всеобщего равенства, сословной ненависти? Говорю об этих язвах, потому что они составляют коренное зло и опасность новейшей цивилизации.

Для истребления этого зла, для отвращения этой опасности, требуется, прежде всего, чтобы любовь христианская господствовала в наших душах, чтобы, настроенные в духе Божественного Учителя, мы подражали примеру Его, служили ближним нашим всеми данными нам силами, – чтобы, как святому Павлу, нам являлись в видениях страждущие и погибающие и чтобы, как он, мы были внимательны к голосу их, взывающему о помощи.

То ли мы видим на самом деле? Не случалось ли нам иногда, глядя на генеральную карту всех стран и народов и замечая на ней ограниченное пространство, какое занимает христианское народонаселение, почувствовать в душе глубокую печаль? Правда, много великого и геройского совершено христианскими миссионерами в Сибири, на Кавказе, в Японии, Китае, Тибете, Сирии и Африке. Но разве могут удовлетворить нас эти успехи? Можем ли мы удовольствоваться ими? Не так же ли и ныне языческий мир обращает к христианству свои взоры и говорит ему: «Приди и помоги нам?»

Еще большая часть земного шара погружена во мрак. В меньшей из частей мира – Европе, видим цивилизацию, со всем ее блеском, науками, удобствами путей сообщения, мягкостью нравов, утонченностью образа жизни, наслаждениями всякого рода. А там, в большей части Азии и Африки, дикое варварство, необузданный деспотизм, народы, постепенно вымирающие от невежества, грубости, от голода, периодически посещающего, например, Индию и Персию. Не надлежало ли бы ожидать, что такое безмерное неравенство должно, год от года, исчезать; что народы, освещаемые и согреваемые европейским христианским образованием, соединятся в общих усилиях – дать и остальным народам немного образования, немного правосудия, немного человечности? И, кроме того, до сих пор, некоторые образованные народы пользовались своим умственным превосходством и своей силой лишь для того, чтобы притеснять и унижать слабейших и извлекать из них для себя выгоду; политика сильных, по отношению к слабым, была, в продолжение целых веков, лишь длинной цепью несправедливостей и угнетений, как, например, в Турции; и потому самое естественное чувство справедливости должно бы внушить им долг воздаяния и умиротворения. Мы хотели бы этого; но знаете ли, каким делом озабочены теперь христианские народы? Они наблюдают один за другим, подстерегают друг друга, пополняют свои арсеналы, и неизвестно еще- не ринутся ли опять завтра же друг против друга для взаимного истребления? Да, люди эти, которых вы встречали во всех частях света, которые разделяли одни и те же благородные труды, занимались одними и теми же возвышенными изысканиями в области науки, восхищались одними и теми же красотами искусства и природы, потрясались одними и теми же чувствами, – более того, склоняли голову перед одним и тем же Богом, призывали одного и того же Искупителя, – люди эти, в день международной борьбы, встречались, как враги, истребляли друг друга, как звери. Еще не зажили раны этих народов, – и они как будто готовятся к новой войне, на новом поле битвы, на котором должен пасть, может быть, ваш единственный сын. Вот до чего мы дошли, вот как образованные народы исполняют свое назначение, по отношению к остальному миру!

О, если бы хотя пастыри понимали свое призвание! Если бы они слышали голос страждущих и отзывались на него! Конечно, немало трудятся и они в наше время; но есть ли тут что-либо похожее на энергический великодушный порыв? Перед лицом этих двух третей наших ближних, коснеющих еще в язычестве, при виде разливающегося потока неверия и заблуждения, не чувствуем ли мы с содроганием угрызения совести? Не слышим ли и мы голоса, который потряс душу святого Павла? Когда вы проходите через наши большие города и видите эту беззаботную и легкомысленную толпу, когда мимоходом наталкиваетесь на низость и порок, то в изящном, то в грубом виде, – когда в глубине столь многих душ гнездится бесстыдное безбожие и на дне стольких огорчений таится отчаяние: находите ли вы, что пастыри Церкви могут оставаться спокойными и сказать: «Мы исполнили свое назначение, совершили дело, которое Бог вручил нам?» И как не скорбеть душой, когда подумаем о всех пустых спорах и междоусобных препирательствах, поглощающих наши живые силы, наши способности и наше время? Для такой борьбы пища всегда найдется; первого встретившегося обстоятельства достаточно будет, чтобы раздуть пламя спора и отвлечь от своих прямых обязанностей тех, кому бы следовало делать свое ближайшее дело. Скажут, что необходимо защищать истину от нападений. Конечно, было бы преступлением, под предлогом любви к ближнему, проповедовать холодность к истинам откровения, которых мы должны быть блюстителями и проповедниками. Притом делясь с другими истиной, мы тем лучше всего выражаем и доказываем любовь свою к ним; а оставить истину в пренебрежении значило бы истощить самые источники любви к ближнему.

Да, будем защищать истину или, лучше и вернее – засвидетельствуем ее сами своей преданностью и уважением к ней. Будем сами, первые, – глубоко и искренне веровать в нее, доверимся ее могуществу более, чем доказательствам, которыми мы стараемся поддержать ее; исследуем глубину ее богатства, будем служителями и поклонниками святыни – более, чем ее стражами; будем чаще находиться внутри святилища, а не около внешней его ограды. Будем не столько защитниками Евангелия, сколько исполнителями и свидетелями его; позаботимся прежде о том, чтобы самим быть верными истине, и потом уже о том, чтобы торжествовать над нашими противниками. Иная победа в полемике не более, как обман, мало удовлетворяющий рассудку и оставляющий совесть в смущении. Доставлять торжество истине, при посредстве наших страстей, наших вспышек и насмешек друг над другом, спускаться на почву личностей, наслаждаться злобной радостью, доставляемой уничижением наших пререкателей, – значит предаваться занятию бесплодному, бросать семена в песок и, еще хуже, – унижать значение того дела, которому мы желаем успеха, возводить клевету на него. Нет сомнения, что без борьбы нам не обойтись; но дело в том, в каком духе мы будем к ней относиться, и будет ли наша любовь к Богу, к ближнему и даже к врагам нашим достаточно сильна, чтобы изгнать из наших сердец всякие личные стремления. Св. Павел защищал христианскую истину с величайшей ревностью, с неотразимой силой. Но посмотрите, как он избегает напрасных словопрений и спешит туда, где он более нужен и где можно привлечь сердца людей к Господу!

Представив иудейству упражняться в ученых спорах, он прислушался к стонам язычников и как бы так сказал себе: «Пришло время, пойдем и приведем Богу народ новый». И он, ученик Гамалиила и сам законоучитель, прежний фарисей, прежний сектант, почувствовал в себе сердце, способное неизмеримой любовью своей обнять весь мир, как иудеев, так и язычников.

Скажут, может быть, что вопль, слышанный святым Павлом, теперь не раздается вокруг нас и что, когда нет призыва, то не на что и откликаться. Правда, в наше время громче всего слышится крик материальной нужды, вопль о хлебе. Но не думаете ли вы. что и при Павле не было того же самого? Не думаете ли вы, что в Антиохии и в Афинах совесть в большинстве людей была менее притуплена, чем в наше время? Не полагаете – ли, что ложная тишина, плотская беспечность не была тогда как бы нормальным состоянием грешников? Не думаете ли, что если бы святой Павел остановил свои взоры на одной внешности тогдашних греков и римлян, на их свободных нравах и самодовольных пиршествах, то он услышал бы голос, заставивший его пуститься в Европу? Конечно, нет. Голос этот услышала и угадала и поняла его любовь к ближнему; внешние покровы были ею расторгнуты, и он услышал вопль душ целого народа и увидел, что они были в печальном и безнадежном состоянии. Но не ошибайтесь, и теперь все то же. Невзирая на горделивые притязания известного рода учености, несмотря на спокойствие духа, высказываемое многими людьми, – во всякой душе, не погрязшей еще в чувственности и не обратившейся еще в плоть, как у людей допотопных, есть скрытая скорбь, требующая утешения, – есть взволнованная совесть, взывающая о мире и о успокоении, – есть остатки, часто, увы, разбитые и оскверненные, но, все же – остатки того алтаря, который святой Павел видел в Афинах и который был посвящен «неведомому Богу», но назначался Богу праведному, живому и истинному, – Тому, Кто один может подавать нам прощение и помилование.

Я до сих пор говорил о людях вообще; но нет ничего бесплоднее обобщений. Теперь обращаюсь к каждому из вас, братья, искупленные Иисусом Христом. Слышите ли вы голос, звавший святого Павла? являлись ли вам в видениях люди, погибающие от незнания своего Спасителя?

Видения ваши! Знаете ли, какого они рода? Я скажу вам про это; ибо и вас преследуют видения, даже в безмолвии ночном.

Вот молодая и богатая особа, слушающая или читающая слова мои. Что видит она в своих снах? Грезились ли ей когда-либо некоторые из бедствий этого дольнего мира? Помыслила ли она когда, что, в то время, когда все вокруг нее спешит угождать ее желаниям, предупреждать их, услаждать и украшать ее жизнь, – другие, также молодые, девицы растут при лишениях, в нищете, может быть, в пороке? Говорила ли она себе, что вера, пролившая на ее детство столько чистоты и сладостного небесного спокойствия, неведома в других семействах или находится там в жестоком поругании? Печалилась ли она о том, понимала ли свою обязанность и то счастье, когда подобные бедствия она могла бы облегчить своим участием и утешениями? Привидилось ли ей когда, что она сама идет по суровому, но благородному пути самоотвержения из любви к ближнему? Но едва ли я ошибусь, если скажу, что мечты и сны этой молодой особы обращены к удовольствиям света, к его похвалам, к его обольщениям... Она видит себя даже и во сне прелестной, нарядной и грациозной; она слышит за собой шепот восхищения. Если этот сон назавтра повторится, если всегда в мечтах ее призрак этот будет манить и прельщать ее, если жизнь ее будет состоять в том одном счастьи, которое дает свет и упоение светом, – то пусть ею любуются и носят ее на руках, – пусть даже те, кого Бог дал ей в покровители и руководители, и которые обязаны были говорить ей правду, – пусть и они примешивают свои ласкательства к удивлению света. Но надобно разорвать завесу, мешающую ей видеть, надобно сказать ей, что в сердце ее, под всей этой милой внешностью, нет ничего, кроме эгоизма во всем его безобразии... Какая же ожидает ее будущность? Какой ответ даст она в последний час? Какой неизбежный приговор будет уделом этой жизни без Бога и без земных скорбей!

Отмечу здесь одно мнение, весьма распространенное и излюбленное в свете. Нередко удается слышать, будто самопожертвование и дела благотворительности могут совмещаться с распутством и с увлечениями пылкого темперамента. Многие любят приводить удивительные черты некоторых полусветских женщин и, с лукавым злорадством, противопоставляют им прикрытый эгоизм тех, жизнь которых не подвергается нареканию.

Надо сознаться, что нередко встречаются примеры внезапного самоотвержения, неожиданной благотворительности, истинного великодушия среди людей весьма рассеянной и даже открыто преступной жизни. Понятно, что при терзаниях совести и тревогах сердца, вследствие безумных поступков, находят иногда на человека как бы припадки добрых дел, – самоотречения и даже самопожертвования; он чувствует, по временам, потребность в пристанище, в убежище, в чем-либо таком, что хоть на минуту успокоило и умиротворило бы душу. Но что же в подобных порывах, есть прочного и постоянного? Могут ли они искупить позор бессмысленной жизни, удаленной от Бога? Могут ли уничтожить пагубное действие примера? К тому же, неужели вы верите в искренность таких порывов?

Обыкновенно люди, ведущие распутную жизнь, подмечают смешную сторону ложной набожности; но разве фальшивая монета водится в одной лишь нравственной области? Разве в свете нет ложной чувствительности, добродетели напоказ, льстивой приверженности, – фарисейства, одним словом? За то только, что какая-нибудь легкомысленная женщина вздумает раз совершить одно из тех добрых дел, на которые христианка смотрит, как на свои самые обыкновенные обязанности, на нее сыплются похвалы, щедрость ее превозносят до небес: разве это справедливо? Мимолетное движение души изменит ли жизнь этой женщины в ее основании? Что, если для неё целью существования останется, по-прежнему, одно удовольствие, т.е., на самом деле, эгоизм, или отрицание истинной любви к ближнему?

Бывает, что эгоизм иногда мирится и с правильными убеждениями, полным приличием в поступках. При весьма похвальном образе жизни, можно быть совершенно неспособным жертвовать собою для других. Можно иметь добродетели, уважаемые в свете: привязанность к семейной жизни, уважение к своему долгу. Следствием этого бывает отвращение от шумных удовольствий и некоторая условная степенность, которая внушает довольство собою и внутреннее о себе хорошее мнение и даже уважение от знакомых. Отличающиеся этими добродетелями выражают ужас при одной мысли о неприличии или об огласке; они не сознают, что все делают для собственных своим интересов, из видов сословной гордости, из любви к комфорту, к богатству; они воображают себя христианами, хотя и не подчиняют себя заботам о ближних, ни лишениям, ни жертвам. Светские люди это очень хорошо примечают и про себя смеются. Но я отниму у них их злорадное веселье, когда скажу им: знаете ли, откуда проистекает такое чрезмерное ослепление? От вас. Да, от вас; ибо, если бы вы не подавали примера рассеянной и порочной жизни, то никто не стал бы ставить себе в заслугу того, что он не развратен, не вор, не лишен чести. Это вы понижаете нравственный уровень, – вы причиною того, что женщина спокойна в своей совести и считает себя безупречной, если только не нарушила обязанностей супруги. Если бы не вы, то она искала бы своего идеала выше, и, вместо того, чтобы воображать себя добродетельной потому только, что избегла падений, она узнала бы, что, сверх обязанностей семейных, существует бесконечный мир самоотречения и благотворительности. Если бы не вы, то эгоизм этот, которого мы не одобряем, остался бы без всякого прикрытия; он ужаснулся бы самого себя и своего преступного бездействия. Это вы усыпляете его. Не дозволим же долее укореняться тому лжемудрованию, будто рассеяние светской жизни не убивает любви к ближнему. Оно, напротив, самый лютый враг ее; оно отнимает принадлежащее ей время, а затем иссушает и искореняет способность любить и жертвовать собою для других.

Да, если вы проходите мимо страждущих, не замечая их, – или слышите стоны нуждающихся и не обращаете на них внимания, то это потому, что светская суета помутила ваше зрение, сделала глухим ваше сердце и затыкает вам уши. Если голос бедного досаждает вам и напоминание о застое в делах благотворительности кажется вам докучливым, так это потому, что удовлетворение гордости, удовольствиям и всякой суетности бесстыдно поглотило долю нуждающихся в нашей помощи. Не заблуждайтесь: здесь решается вопрос о жизни вечной и о спасении. На пути, по которому вы идете, вы погубите вашу душу; вы погубите ее, невзирая на ваши православные верования, на ваше исправное хождение в церковь и ежегодную исповедь, потому что Бог требует от человека сердца; ваше же принадлежит миру и суете; сокровище ваше на земле, далеко от Бога: так и удел ваш в вечности будет не с ним.

А твоим внутренним очам, брат мой, какие являются видения? Когда ты смотришь в будущность, что в ней тебя манит и влечет? помышляешь ли ты, что тебе не раз придется, может быть, постоять за правое и святое дело? Готовишься ли ты к борьбе? Заботишься ли о том, чтобы приобрести твердость ума и характера, для противоборства злу и для борьбы со всем тем, что держит нас в рабстве, – и, прежде всего, – с плотью и с грехом? Проходят ли перед твоим воображением те нуждающиеся и страждущие, на пользу которых ты посвятишь твои телесные силы и твои душевные способности? слышатся ли тебе голоса, взывающие, как к святому Павлу: «Приди, помоги Нам»? Но кто уверит меня, что ты не мечтаешь о суетных почестях? Может быть, идол твой – слава писателя. Тебе снится знаменитое имя, повторяемое тысячами уст, или богатство, со своим могуществом и влиянием, или высокое положение, быстро достигнутое... Может быть, выше всего этого, видишь ты науку с ее благородными приобретениями и чистыми наслаждениями? Таковы ли твои мечты? Талант, богатство, знание – вот прекрасные средства когда они посвящены на служение Богу, на усовершенствование человечества и на вспомоществование ему; но, в противном случае они суть не более, как орудия эгоизма и блестящие кумиры отвлекающие от Бога наше поклонение и наше сердце.

Где, в наше время, люди, перед глазами которых проходят видения, подобные видениям святого Павла? Где те, чье сердце слышит страдания и нужды своего поколения и понимает, что следует помочь ему, хотя бы ценою своей жизни? Святой Павел видел, что древний мир погибает, – и пошел к нему на помощь с проповедью Евангелия. Так ли поступаете вы, величающие св. апостола своим учителем? Вы думаете и говорите, что все эти великодушные порывы, заботы о благе общем, не более, как мечты, сновидение, грезы? Но вот еще за двадцать веков до Рождества Христова, один молодой пастырь, из племени Авраамова, рассказывал своим братьям свои сны. Эти сны в далеком будущем предвещали ему необычайную власть и славу; но братья слушали его с улыбкой презрения и ненависти, и говорили, когда он шел к ним: «Вот идет сновидец!» И что же? Предчувствия его сбылись: сны стали действительностью. И о Самом Иисусе Христе даже близкие к Нему люди говорили: «неистов есть»; а фарисеи уверяли: «беса имать»; неверующий же Пилат только пожал плечами и сказал: «что есть истина?» Правитель Иудеи, римский военачальник Фест, выслушав мудрую, многосодержательную речь св. Павла, сделал одно замечание: «твоя большая ученость, Павел, доводит тебя до безумия» (Деян. 26, 24). Апостол показался ученому римлянину, без сомнения, мечтателем. Так смотрят на дело многие и нынешние ученые. «Мечтатель!» Но в том-то и заключается обвинение миру, что любовь к ближнему, самоотвержение кажутся ему мечтою, а крест – безумием!.

«Мечта, безумие!» А между тем, Евангелие победило мир с мудрецами его. Если и ныне христиане будут стыдиться евангельского безумия, то мир отвергнет их, как угасший светильник, как соль обуявшую. Отдайте Евангелие в руки мирских мудрецов, – они тысячу раз уронят его. Так называемые миром, мечтатели тысячу раз доставляли ему торжество; юроды о Христе отдавали с радостью жизнь свою, любили Иисуса Христа не по расчету, не по ученым исследованиям, а всеми силами души, до самоотречения.

Святой Павел, получив рассказанное выше видение, отправился немедленно в путь. Можно и теперь удостоиться самых возвышенных видений; можно почувствовать в сердце живой отголосок на самые трогательные призывы; можно испытать трепет благоговения перед христианскими идеалами, – и, тем не менее, остаться жалким эгоистом, одним из бесполезных существ, которых Господь отвергнет в последний день и скажет им: не вем вас. Что же делать? Надобно отправиться в путь, то есть разорвать все узы, привязывающие нас к мирской суете, к чувственности, к превозношению; – надобно пуститься в путь, то есть устремиться к своей задаче и исполнить ее до конца.

Аще сия весте, – сказал Господь ученикам Своим на тайной вечери, – блажени есте, аще творите я (Иоан. 13, 17). (Духов. Бес. 1876 г. I, № 17. стр. 513).