Преподобный Макарий: характер и личность

Духовный же востязует убо вся, а сам

той ни от единаго востязуется¹³⁷.

1Кор.2:15

Аще... любве же не имам, ничтоже есмь.

1Кор.13:2

Приведенное в эпиграфе изречение святого апостола Павла предостерегает: не следует браться определять внутреннее достоинство угодников Божиих, ибо подражатели Христа всегда были и будут для мира знамением пререкаемым и духовная жизнь их не подлежит суду человеческому, потому что они приняли не духа мира сего, а Духа от Бога (1Кор.2:12).

Архимандрит Макарий при жизни своей и являл собой одного из таких угодников Божиих: он был человеком духовным, человеком Божиим. Преподобный не был похож на обыкновенных людей, характер которых складывается под влиянием внешних событий и впечатлений, а жизнь проходит под знаком временных и случайных обстоятельств, побуждений и целей. Для него не имели большой цены внешние условия жизни, служебное и житейское положение. Не на дольний мир, не на внешние отношения и интересы были обращены его помыслы, а в глубину своей души, в мир ее высших стремлений. Не во внешнем мире, его ценностях и отношениях полагал он свое благо, свой долг и обязанности – они были для него в Боге и в собственной совести. Все свойственные миру выгоды, самолюбие, житейское преуспеяние были совершенно чужды его благочестивой и честной душе. Вера, главное содержание и смысл жизни преподобного Макария, давала направление и его характеру, и поведению, и отношению к людям.

Весь жизненный путь отца Макария предстает как поиск духовного – вусердиине ослабевая, духом пламенея (Рим.12:11), искал он, по заповеди Спасителя, прежде Царства Божия и правды Его (Мф.6:33). В исканиях этих подвижник шел не проторенной, широкой дорогой, но узким, в евангельском смысле, путем (Мф.7:14). В своих внутренних исканиях он постоянно прибегал к совету и помощи как своих духоносных наставников, так и богомудрых старцев, к которым его неизменно влекло и с которыми сводила его жизнь.

Сохранилось несколько свидетельств современников о внешнем облике преподобного Макария. Одно из них принадлежит Д. Д. Филимонову: «Митрополит (Московский Филарет (Дроздов). – С.Н.) обещал сам служить литургию и в числе назначенных к служению с ним упоминали и архимандрита Макария, приехавшего с Алтая... Архимандрит Макарий приковал мое внимание. Небольшого роста, непредставительный, немного сутуловатый, с седоватой бородой, он сначала не привлекал особенного внимания, но, раз вглядевшись в него и особенно в его умные и выразительные глаза, как-то невольно приходилось следить за ним. Он заметно выделялся и скромностью и вместе отсутствием всякого подобострастия перед митрополитом, и простотой и безыскусственностью обращения во время служения и особенно кротким и приятным выражением в чертах лица. В глазах его светилось искреннее, благоговейное настроение души. Глядя на него, как-то поневоле приходили на мысль святые отцы первых веков христианства, поневоле думалось, что именно так готовились они к святому Таинству, которое Божественный Учитель заповедовал творить в Его воспоминание. Когда обедня кончилась и митрополит обратился к народу с благословением, я увидел в растворенные царские двери, что в углу алтаря один из иеродиаконов с усмешкой показывал другому помятый и полинялый монашеский клобук, и что вошедший затем в алтарь архимандрит Макарий, сняв рясу, надел этот самый клобук...» [173. С. 172–173]. По единодушному мнению современников преподобного Макария, особенно привлекали его глаза – выразительные, чистые, блиставшие умом, хорошо передававшие присущее ему умиротворенное, благоговейное состояние духа.

От природы архимандрит Макарий был богато наделен силами души и ума, а условия жизни в детстве и юности способствовали развитию лучших задатков его натуры. С молоком матери усвоил он глубокую религиозную настроенность. Глубокая вера в Бога Живого, надежда на Него и преданность Его воле отличали подвижника с ранних лет. В Боге, в общении и единении с Ним видел он высшее счастье и блаженство человека. «Сотворил Ты нас, Господи, для Себя, и беспокойно сердце наше, пока не упокоится в Тебе», – любил повторять он изречение блаженного Августина [344. С. 96]. Имея невеличавую внешность и физически немощное, слабое тело, преподобный Макарий был человеком твердого духа, сильной воли и подлинно апостольской ревности. Препятствия, неприятности, неудачи лишь придавали ему сил. «Когда нет горя, – писал он, – то я уныл и думаю все, что не на своем нахожусь месте, а ударят в набат, откуда спокойствие родится!» [233. С. 90].

Преподобному Макарию было глубоко присуще чувство собственной греховности, которое лежит в основе всякого религиозно-нравственного делания. «Я одна немощь, грязь и сволочь всякой нечистоты, грех осуществленный и суета, не прикасайтесь ко мне, а то сами замараетесь в сажу!» – писал он из Костромы княжне Е. П. Трубецкой. Из Глинской пустыни он извещает родного брата: «...и все усилия мои, как бы поправиться, очевиднее открывают и показывают одно, глубочайшее повреждение во всем существе моем, землю безобразную и неустроенную» [233. С. 12]. «Скорбь моя происходит не от разлуки с родными и друзьями моими, не от воспоминания о кончине одного из братий моих... – пишет угодник Божий уже с Алтая, – но от повседневных опытов, которые во мне обнаруживают нечто столь темное и Богу противное, что я иначе не могу назвать это, как мерзостью запустения » [233. С. 238]. В других письмах он говорит о «слепоте своей, лишенной света горнего», называет себя «нищей и убогой тварью», «человеком темным», «окаяннейшим из всех человеков», «извергом человечества, Макарием грешным» [233. С. 89, 218–219, 230, 238, 248].

Сознание собственной своей духовной нищеты побуждало архимандрита Макария устремляться к Создателю, искать теснейшего общения с Ним и в Нем черпать силы для ведения духовной брани. Опытно познав внутреннюю возрождающую силу молитвы, ее благодатное подкрепление, он старался, по заповеди апостола, прибегать к ней непрестанно (1Фес.5:17; 1Тим.2:1). Со временем молитва стала потребностью его души. «От молитвы рождается любовь ко Христу, и от любви ко Христу новая молитва рождается, – писал он, – тогда влагается в уста души новая песнь; любовь же Божественная изливается в сердце Духом Святым, Которого Отец Небесный посылает, во Имя возлюбленного Сына Своего Иисуса Христа всякому человеку сердцем верующему в правду и устами исповедающему и призывающему во спасение сие Имя Божественное и поклоняемое» [241. Ч. 1. С. 239]. Жительница Болхова Е. Г. Завалишина, присутствовавшая при его разговоре со священником Лукой Маликовым, рассказывает, что она «видела диво дивное. Батюшка стоял как вне себя, в каком-то чутком размышлении, глаза подняты были вверх»; собеседника он почти не слушал. «Тут я еще пристальнее стала смотреть на него, и мне казалось, что он на земле стоял только одними ногами, а богомысленная душа его была в исступлении или в каком-то небесном восторге... Я вострепетала, и кажется, видела на земле человека небесного... Спустя несколько минут он пришел в себя, сел и молчал» [331. С. 103–104]. «Случалось мне видеть, – пишет Е. Ф. Непряхина, – ...беседа окончена... батюшка отходит к стороне, и, как видно, погружается в глубину сердечную и небесную. В это время лицо его становится как бы огненным» [72. С. 14].

Следуя примеру и наставлениям древних аскетов и мистиков Восточной Церкви (свв. Макария Египетского, Антония Великого, Нила Синайского, Иоанна Лествичника, Григория Синаита) и отечественных подвижников (свт. Димитрия Ростовского, прпп. Нила Сорского, Паисия Величковского), сочинения которых он так любил, преподобный Макарий подвизался в умном делании, постигать которое начал еще во время обучения в академии по записке старца Василиска. Затем в Екатеринославе его подвигали на умную молитву ученики преподобного Паисия Величковского старец Ливерий и архиепископ Иов. Архимандрит Макарий, в свою очередь, располагал к Иисусовой молитве других. В Костроме он научает Иисусовой молитве А. А. Голубинскую, в Улале – пришедшего к нему зырянина. Е. Ф. Непряхина сообщает, что при знакомстве их Преподобный, узнав, что она читает «Добротолю-бие», поинтересовался, упражняется ли она в той молитве, к которой руководствует эта книга, и настоятельно рекомендовал возобновить прерванное занятие. «...Иногда он заставлял меня молиться призыванием Святого имени Христова или Божией Матери», – вспоминает она [72. С. 4–5,9]. И Софию де Вальмон убеждал он «питать тихо теплющуюся лампадку сердечной молитвы... призыванием имени Иисусова...» [233. С. 448].

Правильное (с точки зрения православной аскетики) молитвенное делание рождает в душе подвижника такую христианскую добродетель, как смирение. Преподобному Макарию удалось одержать победу над своей гордостью, которую он называет в исповеди «гордой самоправедностью», «гордостью ученой» [233. С. 36]. Вот свидетельство одного из его друзей, о. Иоанна Герболинского: «Более всего меня удивляла в отце Макарии ангельская его кротость и мученическое выдерживание невыносимых для всякого другого оскорблений со стороны ректора. Несмотря на великость их, он даже и мне – лицу, которое было к нему ближе других, ни одним словом не пожаловался; от посторонних, бывало, слышал, от него – никогда. Такая высокая добродетель для меня непостижима» [38. С. 235].

По своему смирению архимандрит Макарий думал отказаться в Костроме от сана архимандрита, а на Алтае – от ордена за обращение в христианство первых ста душ иноверцев. В силу искреннего христианского смирения он не придавал никакого значения своей многотрудной и многоплодной миссионерской работе, считая ее обычным исполнением христианского долга, и не любил говорить о ней. В конце 1835 года, имея за плечами уже пятилетний опыт миссионерской работы, он писал: «...в указах называют меня прямо миссионером, хотя я не вижу в своих действиях ничего такого, в чем открывались бы действительные способности и качества миссионера; но хочу поправляться при помощи Божией, и полагать начало на лучшее прохождение звания» [233. С. 267]. Приглашая в миссию иеромонаха Макария, который просвещал язычников в Обдорском крае, он писал: «...а если бы я ему не понравился чем-нибудь, то он мог бы остаться на моем месте и получить сотрудника по сердцу, а я в другом пункте начал бы заводить гнездо миссии церковной... Скажите ему, что два слова Нового Завета составят весь устав наш; одно: любите друг друга делом и истиною; другое: друг друга честию больше себя творите» (1Ин.3:18; Флп.2:3) [233. С. 263].

Преподобный Макарий страшился известности при жизни и славы от человек (Ин.5:41) – за громом. По смирению своему он легко отрекся от авторских прав на жизнеописание преосвященного Иова, по смирению же был против увековечения памяти о нем пером или кистью. Застав однажды одного из своих сотрудников за написанием его биографии, он рассердился, изорвал написанное и наложил на автора епитимию. Рассказывают также, что болховский художник Федюшин имел намерение написать портрет Преподобного и несколько раз приходил с другими посетителями в его келью, чтобы лучше всмотреться в него; но все напрасно. Старец, знавший о цели его прихода в силу своей духовной прозорливости, каждый раз удалял его от себя [185. С. 14, 17, 52; 297. С. 127].

Истинное смирение сопровождается в душе подвижника чувством покаяния. Покаянное чувство было глубоко присуще душе архимандрита Макария. «...Мы ничто пред Ним, – писал он, – и еще менее и хуже, чем ничто совершенное; ибо в нас нет ничего своего, кроме греха, кроме растления, кроме стремления, склонности и способности к нарушению вечных законов Создателя, священных законов, на которых утверждается благочиние, целость и красота всего творения и истинное благополучие наше. Будем же мы приступать к Нему, когда темны сами, да просветимся познанием воли Его; будем друг друга возбуждать на приближение к источнику благодати и милосердия Божия, в язвах Иисуса Христа открывшемуся для всего мира; когда бессильны сами, да укрепимся крепостию Его, и вся возможем о укрепляющем нас Иисусе Христе» (Флп.4:13) [233. С. 218].

Глубоко религиозная и впечатлительная душа прп. Макария, жаждавшая уврачевания греховных ран, обнажала их пред Всевышним и, видя свое бессилие, с сокрушением и слезами припадала ко Творцу, взывая:

«Как я грешна! многогрешна,

И темна с главы до ног!

Как на глупости поспешна,

Судия Святейший, Бог!

Сколько в деле кривд постыдных!

Ах! Какая тьма и чад!

Сколько ж слов гнилых, обидных

С языка слетело в ад!

А желания? А мысли?

Черви там кишат во мне;

Спросишь: сколько? – Ты исчисли

Мне песок в реке на дне.

Источайте ж, грешны очи,

Слез чистительных струи;

Но и плакаться нет мочи,

Сухи кладязи мои.

Мой Спаситель! Припадаю

К пресвятым Твоим стопам:

Ах! Прости мне, я прощаю

Все и всем, и здесь и там»

[133. С. 26–27].

Размышления о своем духовном и нравственном несовершенстве, о собственной греховности придавали иногда душевному настрою архимандрита Макария оттенок мрачный, унылый. Но это состояние не было характерно для него. «...Уныние по временам посещает меня, – писал он из Глинской пустыни брату. – Оно в монашеском житии неизбежно, и нельзя вкусить сладкого, не вкусивши прежде горького...» [233. С. 12]. Позже, на Алтае, он уже находил, что уныния совсем нельзя допускать: «Я сказал, что вам надобно радоваться о Господе; ибо радость таковая есть сила наша, по слову Пророка. Уныние расслабляет душу и отводит ум в плен вавилонский...» [233. С. 222–223]. Особенно вредным находил он уныние для благовестника: «С печальною душою не безопасно вступить на стезю миссионерства» [233. С. 280].

Неизбежные в духовной жизни падения, как и немощи душевные, отец Макарий очищал верой и надеждой на Искупителя рода человеческого Иисуса Христа. «Иное дело, – писал он, – творить грехи, иное – иметь грех: имеют грех, как бремя, и те, которые возрождены во Иисусе: аще речем, яко греха не имамы, себя прельщаем¹³⁸; творят же грех – рабы его, тлеющие в ветхом Адаме; ибо Господь сказал: всяк творяй грех, то есть с полным произволением предающийся и работающий греху, есть раб греха» (Ин.8:34) [233. С. 258].

Христианское учение с его высокими истинами и утешительными обетованиями, жизнь во Христе были для преподобного Макария неиссякаемым источником жизнерадостности. Искупительная жертва Христа, совершенное Им спасение людей и обещанная Им жизнь вечная вдохновляли сердце и ум подвижника, помогая в борьбе со страстями, а победы над ними располагали его к благодушию. «Религия христианская есть наука быть счастливым, которую преподает нам Спаситель и Бог наш Иисус Христос», – писал он в 1835 году [233. С. 313]. И чем дальше и успешнее шла борьба, тем увереннее, спокойнее и благодушнее он становился. Если «Поминовение преосвященного Иова» обнаруживает самую ожесточенную борьбу с плотскими влечениями¹³⁹ и другими пороками, то письма с Алтая носят характер более спокойный, более светлый. В зрелые годы душа архимандрита Макария исполнилась умиротворения, покоя, радости о Духе Святом; он все упование свое возложил на Бога Живого, всего себя предал в руки Его. В одной из своих молитв угодник Божий взывал к Создателю: «Отче Премилосердный... предаю себя с телом и душою моею и со всем тем, к чему Ты меня по званию моему здесь назначил, Твоему покровительству и защищению... Буди началом чувствования моего, искания, размышления, и всех моих деяний. Ты действуй во мне, да все, что начинаю, – совершаю во славу имени Твоего, и для служения ближним моим в любви Твоей. Подаждь мне веру, любовь, надежду, дар молитвы, смирение, неосуждение ближнего, трудолюбие, попечение о больных, умеренность, благоразумие, усердие к даянию милостыни, преданность воле Твоей святой! Ниспошли Духа Святого в сердце мое... Дух Твой Святой да правит мною от начала до последнего конца и да будет во мне и хотением, и действованием, и совершением» [179. С. 327–328].

Благочестивая душа преподобного Макария любила отыскивать следы Промысла Божия в самых простых событиях и обстоятельствах жизни, на которые люди обычно не обращают внимания. Его занимала обыкновенно не внешняя сторона явления – он стремился увидеть в нем высший смысл, понять его духовное значение. Любил угодник Божий упражняться в богомыслии, размышлять о различных состояниях своей души, следить за каждым ее движением и помыслом.

Преподобный Макарий глубоко осознавал, какое значение для христианина имеют церковные богослужения, и, в отличие от современных ему модных мистиков, с особым благоговением участвовал в них. «Кто бегает и чуждается храма Божия, тот всуе думает, что имеет внутрь себя церковь... – говорил он в одной из своих проповедей. – Удаляясь от единения с чадами Божиими в общественном богослужении, как пораженный тяжким недугом член, он разобщается со святым телом Церкви и отлучается от общения с Божественною Главою Ее...» [187. С. 50]. Подобно святому праведному Иоанну Кронштадтскому и некоторым другим святым, преподобный Макарий испытывал потребность ежедневно служить Божественную литургию и приобщаться Святых Христовых Таин.

Большое значение придавал угодник Божий чтению и изучению Священного Писания, считая его необходимой пищей для души: «...как потребность в хлебе для поддержания телесной жизни всегда возобновляется, так и потребность в слове Божием для питания жизни духовной возвращается непрестанно... и слово Божие есть всегда приятный, насущный хлеб для души благоустроенной, хлеб светоносный, всегда с любовью радостно благодарящею приемлемый ею свыше от Отца светов (Иак.1:17)» [233. С. 428]. Одним из любимых его занятий было изучение святоотеческих творений. Его келейник сообщает, что архимандрит Макарий «любил чтение. Особенно большую наклонность имел к чтению книг мистического содержания, например, творений Макария Египетского и исповедника Максима; читал также «Добротолюбие"» [37. С. 210].

Строгость и требовательность к самому себе, молитвенные подвиги, довольство самым необходимым, глубочайшее смирение и самоотвержение свидетельствуют о подвижничестве преподобного Макария. Выдержав в юности упорную борьбу с плотскими влечениями, он до конца своих дней продолжал подвизаться в борьбе с искушениями и соблазнами. С молодых лет приучив себя к духовной брани, он не угождал своей плоти ни пищей, ни сном, ни одеждой: жил в маленькой комнатке, в еде был постнически строг, зачастую по целым суткам вкушая лишь просфору и несколько чашек чаю, спал очень мало¹⁴⁰, в быту был скромен и невзыскателен. «Не вдаваясь в аскетизм, он вел постоянную строгую подвижническую жизнь, – пишет его биограф. – Ел очень мало и действительно для того, чтобы жить, вставал рано и для того, чтобы приняться скорее вновь за работу, а ложился отдохнуть поздно, когда все кругом уже спало» [173. С. 23]. Личных вещей, кроме самой необходимой одежды, книг, чернил и пера, у него не было. Получив от архиепископа Иова в подарок подрясник, архимандрит Макарий носил его более 10 лет – «по простым дням... наизнанку, а в праздничные дни налицо» [233. С. 45].

Подвергая себя всевозможным лишениям и стеснениям, он через это усмирял свою плоть и обретал навык к терпеливому перенесению скорбей. «Дивною казалась мне его жизнь равноангельская, и неподражаемыми – подвиги его бескорыстия, воздержания и бдения... – писал о преподобном Макарии, бывшем в то время ректором Костромской духовной семинарии, его келейник-семинарист. – Сошьет он, бывало, себе новую из простой материи летнюю рясу... а старой как бы у него и не бывало уже: тотчас отдаст нуждающемуся. Для зимы имел также одну только рясу, которую носил несколько лет. Кушал очень мало, а нередко и по целому дню остается, бывало, без пищи. Не давал он много и сна очам своим, ни веждам дремания продолжительного: ляжет позднее, а встанет почти ранее всех» [37. С. 209–210]. О том, как жил архимандрит Макарий на Алтае, свидетельствует А. Орлов: «...он первые три года... имел самую крайнюю бедность, он даже, при всех утомительных по службе трудах, не имел на что выпить чашку чаю... он своего чаю и сахару не имел, а употреблял вместо чая растение, называемое по-тамошнему бакан... без сахару и меду, коего не имел... Пища его была самая суровая и только для поддержания жизни необходимая» [212. С. 24]. В жизни Преподобного бывали дни, когда он не имел ни гроша. Это видно, например, из его письма к Е. Ф. Непряхиной, которое он написал в феврале 1835 года: «Письмо Ваше с десятирублевою ассигнациею получено мною... января 19, то есть в день Ангела моего по монашеству, когда у меня ни копейки денег не оставалось в кармане, и когда я, выходя из церкви после обедни, должен был занять рубль у церковного старосты...» [233. С. 268].

На таком основании – самоотвержении, самоуничижении, непрестанной молитве, изучении Священных и святоотеческих Писаний, церковных богослужениях, а более всего – на слезном смирении и покаянии при помощи Божией подвижник созидал в себе нового человека... в праведности и святости истины (Еф.4:24).

Не покладая рук работая над собой, архимандрит Макарий очистил свое сердце, взрастив в нем стремление ко Христу и сделав Его центром всей своей жизни. Он и ближних призывал к тому, чтобы они сделали Спасителя «средоточием всех... радостей... как и всякой печали благоразумной» [233. С. 487]. Сам Преподобный до того воплотил в себе дух Христова учения, что глубоко почитавший его архиепископ Орловский Смарагд называл его «осуществленным, живым Евангелием» [331. С. 91].

С годами угодник Божий все более просвещался и очищался от страстей, и мир и радость во Святом Духе все чаще исполняли блаженством его сердце. Святые чувствования, которыми была объята и преисполнена его душа в минуты молитвенного воспарения к Богу, он описывает так:

«Паки мне возсиявает

Чудный оный, тихий Свет,

Паки небо отверзает,

Паки зреть Себя дает!

Нощи разгоняет мраки

Просветительным лучем;

Все в Едином вижу паки,

И Единого во всем.

...............................

Внутрь духовной, умной клети

Нераздельно весь со мной

Сый бывает, и, как дети,

Прост, незлоблив я душой,

Там, где Он, где Свет, бываю,

Весь с Единым и Простым,

И во плоти ли, не знаю,

А то истинно, что с Ним,

И среди, и вне всей твари.

...............................

О, Христе мой! Се Твоей

Благодати щедрой дары!

Се Твои в душе моей

Чудеса, пути, хожденья!

Страх объемлет, трепещу,

И достойна приношенья

Тщетно для Тебя ищу

И в себе, и в мире целом.

Все Твое, и весь я Твой:

Иисусе, Пастырь мой!

Научи душой и телом

Угождать Тебе, да стану

Одесную в день суда,

И Тобою не престану

Наслаждаться никогда.

.............................

О, Троица Святая,

Во триех Единый Бог!

Томимся мы, желая

В пресветлый Твой чертог!»

[133. С. 34, 38–40]

Воспоминания современников преподобного Макария свидетельствуют о том, что образ жизни его отличался, при великой силе его духа, смирением, простотой, нестяжанием, доступностью для всех.

В отношении архимандрита Макария к людям не было ничего внешнего или своекорыстного. Действуя по закону любви, он для себя лично ничего и не искал – напротив, сам отдавал ближним решительно все, что имел. Не заводил он знакомств, не искал связей, не заискивал перед людьми сильными в чаянии получить свою выгоду; все его личные знакомства, а тем более сердечные привязанности основывались на сочувствии к общему делу, на сходстве мыслей и убеждений и были просты, искренни и по-настоящему сердечны.

Архимандрит Макарий видел смысл своей жизни в служении людям, отдавая им все свои душевные и телесные силы. Главной заботой Преподобного было попечение о религиозном просвещении народа и нравственном его совершенствовании. Этому служили и миссионерский подвиг его на далеком Алтае, и богословско-переводческие труды, и пастырско-просветительская работа в Болхове.

Служение ближним воистину было потребностью его души. Стараясь действовать по слову апостола: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал.6:2), архимандрит Макарий считал напрасно прожитым тот день, в который не мог доставить кому-либо утешения. «Я примечаю, – писал он, – что сам безутешен бываю, когда другим не творю утешения, и что те – мои благодетели приснопамятные, которым Промысл Божий повелевает мне прислужиться каким-нибудь образом» [233. С. 220]. Суворовский девиз: «Торопитесь делать добро!» – был и его девизом¹⁴¹.

Имея в своем сердце неистощимый запас любви к окружающим, преподобный Макарий покрывал и восполнял ею грехи, нужды и слабости ближних. Исполняя заповедь Христа: Да любите друг друга (Ин.15:17), угодник Божий стремился полюбить ближних так, как некогда Спаситель полюбил своих учеников , – до конца (Ин.13:1), то есть совершенно, и для этого он неуклонно, изо дня в день умерщвлял свое себялюбие. Такая совершенная любовь есть подвиг, она требует от человека полного самоотвержения, даже до готовности положити душу свою за други своя (Ин.15:13). Подобно святому апостолу Павлу, готовому пожертвовать своим спасением ради спасения своего народа (Рим.9:3–4), преподобный Макарий жертвовал слабым здоровьем, благополучием, да и всей своей жизнью ради просвещения и спасения ближних, в заботе о их благе доходя до полного самоотречения. «Когда усматривал какую-либо необходимость где что исполнить, – свидетельствует А. А. Орлов, – ему не препятствовали осенние темные или ненастные ночи, ни зимою метелица, ни затруднительные дороги. Он всегда старался исполнить свою обязанность и не раз подвергался опасности» [212. С. 25].

Проповедник любви, преподобный Макарий сам являлся воплощением духа любви и милосердия. Он помогал людям не только в духовных, но и в телесных и житейских нуждах. Двери его кельи всегда были открыты для страждущих. Очень часто в праздничные дни архимандрит Макарий, выходя из храма, брал с собой какого-нибудь нищего, увечного слепца или дряхлого старца, а иногда кого-нибудь из малых ребят, приводил к себе в келью, сажал на почетное место и с радостью угощал, прислуживая ему без помощи келейника.

Свое имущество раздавал он щедрой рукой, нимало не заботясь о завтрашнем дне и без раздумий отдавая последнее. «Да на что монаху имущество? – считал Преподобный. – Ему не нужно иметь ни шкатулок, ни кошельков: бедные и убогие – вот его шкатулки! Что в них положит, того не украдут воры; то отопрут только на том свете»¹⁴² [216. С. 79]. Его келейник вспоминает: «...он такой обычай имел с первого и до последнего дня его служения при миссии; например, если когда он имел при себе десять рублей... а пришел к нему бедный из новокрещенных попросить пособия, и он... если видел в нем наклонность быть хорошим хозяином и хорошим христианином, отдавал последнее, не сомневаясь и не уважая своей впереди надобности. Посему он всегда имел крайнюю нужду по свой щедрости; он неоднократно поминал слово апостола Павла: если я любви не имею, то я ничто» (1Кор.13:2) [212. С. 24].

Служа примером нелюбостяжательности и щедрости, преподобный Макарий подвигал к тому же других. «Не забывайте, – часто повторял он, – убогих и нищих наших собратьев, подавайте милостыню кто сколько может, и всегда во всем прославляйте Имя Иисуса Христа» [216. С. 78]. Друзьям своим он советовал «ежедневно, по возможности, творить милостыню, своеручно, с молитвою сокрушенного сердца » [233. С. 432]. За день до кончины преподобный Макарий, испытывая жестокие физические страдания, спас от разорения одно бедное семейство, которое заложило свой дом, все свое состояние богатой купчихе за восемьсот рублей. Не имея возможности уплатить долг, несчастные должны были лишиться крова, так как купчиха никак не соглашалась отсрочить долг. Архимандрит Макарий призвал к себе должников и заимодавицу и кроткими, но благодатно-сильными словами так умиротворил и тронул ее, что она тут же простила им долг, отказавшись вовсе от своих денег, и отдала закладную.

По молитвам Преподобного многие больные получали исцеление [185. С. 6–11]. Болящим архимандрит Макарий давал благословенный хлеб и елей, освященные на всенощных двунадесятых праздников, и святую богоявленскую воду и, по словам его келейника, «много этим пользовал больных» [212. С. 39].

На Алтае Преподобный неоднократно брал на содержание детей-сирот. Однажды он больше года воспитывал годовалого младенца-калмыка, оставшегося круглым сиротой; начальник миссии сам нянчил его, кормил молоком до тех пор, пока не удалось найти ему воспитательницу. В другой раз он «имел на воспитании двух бесприютных младенцев (одного – двух лет), пока не нашлась женщина, согласившаяся за плату воспитать их» [132. С. 128].

Всего себя отдавая служению ближним, архимандрит Макарий не знал покоя ни днем ни ночью. Можно привести следующий характерный рассказ. «Очень часто, – вспоминает одна старица, – с другими старушками ходили мы к отцу Макарию послушать его душеспасительные речи. Никто так, как он, не утешал нас в горькой непоправимой нашей доле. Раз я, в большой своей скорби, пришла к нему. Вижу у него много народу всякого – и богатого и бедного. Утешив Божеской речью, он оставил меня послушать его беседу с другими. Долго, часов до одиннадцати ночи, говорил он с разными пришельцами приезжими. Была слишком плохая погода: дождь и снег. «Теперь ночь и такая ненастная погода, – говорил он, – куда же вы, старушки, пойдете? Останьтесь, помолимся вместе Господу». Долго отец Макарий молился, а нам в сенях велел подремать. После молитвы, часов в двенадцать, он сел писать. Пробил час, два пополуночи; видим, отец Макарий изнемог, положил на стол (на котором писал) свою голову и, немного подремав, опять стал писать. Я, не зная его обычая, подошла к нему и сказала: «Батюшка! Вы хотя немного могли бы отдохнуть. Вы крепко устали». Разгневался на меня за эти слова отец Макарий. «Неразумная ты, – сказал он, – разве птичка Божия ложится спать! Она подремлет немного на веточке – и потом начинает славословить Господа. Так проводит ночь тварь неразумная – птичка, а мы – тварь разумная, по образу и по подобию Божию созданная: нам более, чем птичке, должно бодрствовать и все время жизни своей посвящать на славословие своего Творца и Спасителя. В миру спят на тюфяках, матрацах, перинах, – нам, монахам, грешно так нежить тело свое»...¹⁴³ Скоро заблаговестили к утрени, и отец Макарий, не ложась спать, не раздеваясь, не разуваясь, пошел в храм Божий» [185. С. 126–127].

Обладая даром духовной прозорливости, преподобный Макарий умел располагать людей к осознанию своих самых тайных греховных поступков и, как опытный духовный врач, искусно исцелял раны их души. Протоиерей Евфимий Остромысленский сообщает о таком случае: «Помню, как один молодой человек, кончивший курс учения в высшем заведении, пришел к отцу Макарию, – для любопытства ли, или для совета о чем-нибудь. Благословив его, он устремил на него, молча, яркие глаза свои, и после долгого молчания, стал говорить, постепенно возвышая тон голоса: »...А? ...Что? Понимаешь?» – грозит на него пальцем. Молодой человек побледнел. «Понимаешь?» – тот зашевелил было губами, и хотел что-то сказать. «Ц, ц, ц!» ...и молодой человек залился слезами. Отец Макарий переменил тотчас грозный вид на сострадательный, и с глубоким вздохом тихо сказал ему: «Не плачь, молись Господу Иисусу, вземшему грехи мира и на кресте пригвоздившему». Благословил его и отпустил с миром» [215. С. 16]. Отец Евфимий описывает и замечательный случай всенародной исповеди тяжкого греха одной женщиной, которая в течение нескольких лет никак не могла исповедать его, хотя и объехала для этого множество монастырей [215. С. 20–22; 297. С. 126, 127].

Народ прозрел в отце Макарии человека Божия и тянулся к нему. «По всему было видно, – пишет протоиерей Е. Остромысленский, – что Господь Иисус Христос даровал ему то благодатное помазание Духом Святым, о котором говорит Богослов и друг Христов: и вы помазание имате от Святаго, и весте вся¹⁴⁴. Иначе как объяснить ту благодатную силу и власть слова, которыми он в короткое время привлек к себе целый город, – и родителей и детей, и мужеский пол и женский, – ту сладость словесного и нелестного млека, которым питал умы и сердца детские, – то необоримое оружие, – острейшее паче меча обоюду остра¹⁴⁵, – которым приводил в трепет и поражал врагов света Божественного?» [216. С. 72]. «Что за простота и искренность братолюбия! Что за любовь к слову Божию и ревность к духовному просвещению! Что за кротость и смиренномудрие!» – восклицает о. Евфимий, вспоминая угодника Божия [212. С. 12]. «Бывало... как скоро узнают в Орле, что приехал отец Макарий, – продолжает он, – тотчас наполнится мой дом и старцами, и старицами, и семинаристами, и чиновниками. И какая сладостная речь лилась тогда из уст его! Какая дивная прозорливость блистала в очах его!» [212. С. 17–18]. Протоиерей Илия Ливанский пишет, что архимандрита Макария еще при жизни люди именовали «святым человеком Божиим» [139. № 20. С. 706], прозорливцем, «отцом родным» [185. С. 119]. Как сообщал о. Евфимий Остромысленский в 1860 году, почти через 15 лет после кончины старца, «граждане Болхова до сих пор с глубокими вздохами говорят: «К кому, бывало, пойти поучиться уму-разуму? К батюшке к отцу Макарию. К кому прибегнуть для отрады и утешения в беде и скорби? К отцу Макарию. У кого попросить совета в трудных обстоятельствах? У отца Макария. Нам это Ангела с неба послала было Матерь Божия Тихвинская"» [216. С. 71].

До конца полюбив (Ин.13:1) ближних, преподобный Макарий не различал людей и одинаково любил и праведников и грешников. Когда к нему пришел проворовавшийся и изолгавшийся алтаец Сергэ, он не оттолкнул его, как негодяя, доказавшего свою неисправимость, а принял с любовью и, убедившись в искренности его намерений, после оглашения окрестил его. В этих отношениях совершенной любви и заключена, очевидно, тайна воздействия преподобного Макария и на алтайских язычников, и на православных жителей города Болхова: не внешней силой, не красноречием приводил он заблудших в Церковь Христову, но примером своей жизни, добрым, благодатным влиянием на них, любовью к ним размягчал и располагал он их сердца.

Истинно христианской любовью проникнуты и отношения преподобного Макария (особенно в зрелые годы его жизни) с сослуживцами и подчиненными. Для них, да и для всех близко знавших его, он был не «отец архимандрит», не недоступный начальник, а «батюшка Макарий», отец в полном смысле этого слова. Любя ближних, он не закрывал глаза на их недостатки, особенно если от этого могло пострадать дело. В отношениях с сотрудниками его отличали наряду с добротой неподкупная честность и правдивость, принципиальность и требовательность. На Алтае начальник миссии требовал от своих сподвижников строгого воздержания и постоянного трезвения, молитвенного бодрствования в ночных бдениях и телесных трудов, следя за тем, чтобы никто не проводил время в праздности.

Особенно горячо любил преподобный Макарий детей. Чистые детские души умиляли его; между ним и детьми сразу устанавливались доверительные отношения, и угодник Божий старался открыть детям благодатный мир Христов. Любимым занятием старца было учить детей грамоте, молитвам и пению. И. И. Суртаев вспоминает, что архимандрит Макарий, приходя к ним в дом, «сейчас же пускается в беседы с ребятами: рассказывает им из Священной Истории, учит их кратким молитвам, поет с ними «Господи помилуй!» и «Аллилуия». Более понятливым и усердным из детей любил давать по кусочку сахару. Позанявшись и попевши с юным поколением, старец иногда примется шутить и играть: бегает с детьми по зеленой полянке взапуски, – при этом показывает вид, что старается перегнать какого-нибудь пятилетнего пузана, но не может, – и при общем смехе детей уступает малолетнему бегуну... Тут опять раздача сахару победителям, – и сколько веселья, радости для ребятишек! Весел бывал в эти минуты и сам отец Макарий: его чистая душа радовалась, глядя на невинное веселье тех, о которых Христос сказал: их есть Царство Небесное!¹⁴⁶ Да, любил отец Макарий детей, и они любили его!» [273. С. 432].

Будучи аскетом по духу, угодник Божий не любил многолюдные собрания и не заводил многочисленных знакомств, однако общества не чуждался, избегая лишь светских его развлечений. Как отмечали современники, на людях он держался просто, но «с каким-то особенным, ему собственно свойственным достоинством и везде одинаково, в каких бы слоях общества ни находился» [344. С. 13]. По словам его келейника, архимандрит Макарий «часто посещал дома всякого сословия; богатых и бедных, больных и в остроге; посещение его состояло в духовном собеседовании и в полезных разговорах». Иногда он возвращался «как бы в какой-то глубокой задумчивости и говорил: да, хорошо ездить по гостям, а несравненно лучше сидеть дома; грустно смотреть на суетность человеческую; когда надо бы говорить слово Божие в пользу души, там беготня за дверями, гремит посуда, слышны выговоры за нескорое выполнение прислугою, будто в прислугах не христианская душа! И для них нужно слово Божие полезное... Но что делать, Господь спасет и тех, и тех! А иногда приезжал весел, повторяя: я был в таком-то доме: благочестивое семейство! Чистые христиане! Как между такими быть весело! Они при изобилии, а живут хорошо» [212. С. 40].

О своей первой встрече с Преподобным вспоминает протоиерей Евфимий Остромысленский: «Глубоко ученый архимандрит, небольшой ростом, убеленный сединами худощавый старец в простой монашеской одежде прошел мимо нас, смиренно потупив очи свои в землю: и, не понимаю, какое глубокое уважение, какое сердечное влечение я почувствовал к нему в душе своей!» [215. С. 12]. «Его искренность во всем и со всеми и одинаковая со всеми простота в обхождении, согретая истинно христианской любовью, привлекали к нему всех, и простых и светских людей одинаково, – пишет Д. Д. Филимонов. – Во всех внушал он к себе истинное, а не напускное только чувство уважения. На всех обращавшихся к нему он производил какое-то невольное чувство обаяния. Замечательно, что никогда, нигде, ни от кого не приходилось слышать о нем какой-либо мало-мальски неприязненный отзыв. Невольно проникаешься глубоким благоговением при воспоминаниях об отрадных минутах, проведенных в его обществе – в светской ли гостиной, когда он с Библией в руках объяснял по просьбе окружавших его Священное Писание, или в уединенной беседе... разрешал просто и удобопонятно, без малейшей натяжки, недоумения по вопросам религиозного характера» [173. С. 28–29].

Преподобный Макарий, глубоко образованный человек, любил общаться с простыми людьми и наставлять незамысловато, просто. Как человек прямой, искренний и честный, он легко и естественно чувствовал себя среди народа, где можно было беседовать от сердца к сердцу. Искренний, сердечный разговор с простым, безыскусным человеком был всегда приятен ему, он называл такую беседу «сладостнейшею для сердца» [344. С. 128]. «Мне хорошо было с вами, простые души!» – писал архимандрит Макарий в дневнике после службы в бедном храме в селе Спасском [173. С. 41; 219. 1834 . Ч. 2. С. 216–217].

Угодник Божий обладал удивительным и драгоценным даром духовно пробуждать людей, обращать их к высшему смыслу бытия и направлять их на духовное и нравственное обновление. Знакомые преподобного Макария в своих воспоминаниях единодушно свидетельствуют о глубоком духовном воздействии, которое он оказывал на них. «Этот человек Божий имел на меня необыкновенное влияние, – признается священник Иоанн Герболинский, – при нем я чувствовал себя совсем другим, как бы жителем духовного мира, свидетельствуюсь именем Божиим. И не только я чувствовал себя так, но и всякий, сближавшийся с ним. Обитавший в нем дух Христов изливал благодать Свою, как бы некий небесный аромат, на всех окружавших его. Что за святая душа!» [38. С. 238]. «...Перед батюшкой что-то так глубоко смиряло меня и вводило в такое радостное уничижение и блаженную нищету, в которых, как казалось, раскрывается Царствие Божие», – свидетельствует Е. Ф. Непряхина [72. С. 4]. «К нему идешь чуть не святым и многознающим, а послушаешь его – так выйдешь с глубоким сознанием своего невежества в деле спасения и со смиренным чувством своей греховности», – делится своими впечатлениями В. И. Карпов [106. С. 166]. А вот воспоминания протоиерея Михаила Чевалкова: «Отец Макарий рассказывал мне о Боге; я слушал это, и рассказы его были для меня слаще меда. Рассказы его неизгладимо запечатлевались в сердце моем... Выслушавши эти слова, сладчайшие меда, я возвращался домой как бы после обильного обеда... Через отца Макария я сподобился такого блага и счастья, ибо я, подобно птице, собирающей зерна, по наставлению его, научаясь заповедям Божиим, стал проводить дни в радости. Иногда же в моем сердце начинали забываться благодеяния Божии, тогда я подобно птице, у которой истощились зерна, опять приходил к отцу Макарию, и он опять насыщал, услаждал и согревал меня словами Божиими. Так я в продолжение трех лет ходил к отцу Макарию, подобно пчеле, нашедшей для себя готовый мед» [337. С. 8, 10, 12].

Еще одно свидетельство о силе нравственного влияния архимандрита Макария принадлежит П. Бакуниной, которая познакомилась с ним в последние годы его жизни:

«Я видела сего ученика Христова,

Ученика вполне делами и душой...

Как безмятежен взор, как тихо, кротко слово,

И как он полон весь надеждою святой,

Доверия к Творцу, а к людям снисхожденья,

И чувства братского Евангельской любви!

Как мало он ценил все подвиги свои!

Какая простота и скромность обхожденья!

О, приими, Творец, души благодаренье,

Что видела его, что слышать я могла,

И сердцем понимать слова его святые!

Священной радостью душа моя светла,

И к ней, как детства в дни былые,

Вернулись чудные, небесные мечты.

И к миру горнему добра и чистоты

Я стала ближе, и спасенья

Ищу усерднее растроганной душой...

Приняв его благословенье,

Быть может, путь начну иной, –

Священный путь благотворенья,

Молитвы и любви святой»

[331. С. 94].

Следует отметить, что в отношениях с ближними архимандрит Макарий не всегда был ровен и мягок. Горячий по натуре, он не вполне переборол это свойство своего характера, и оно проявлялось время от времени помимо его воли. Как отмечают биографы, вспыльчивость, резкость и излишняя прямолинейность портили порой впечатление о нем и доставляли немало неприятностей ему самому. Будучи вспыльчивым, он имел при этом настолько незлобивый характер, что ни на кого не мог долго обижаться: вспылив, тут же прощал человека и при всех просил у него прощения. «В многоскорбном миссионерском служении не выдерживал иногда и многотерпеливый, кроткий отец Макарий: приводилось и ему сердиться, – пишет протоиерей М. Путинцев. – Если же рассердится, то дня по два ничего не кушает и никого к себе не принимает, разве только своего любимого сотрудника, С. В. Ландышева... Заметно было, впрочем, что великий подвижник не вкушал в такие дни пищи не потому, что был разгневан, и от гнева не мог кушать, а как бы карая себя за гнев усиленным постом» [273. С. 433]. По свидетельству алтайского миссионера иеромонаха Дометиана, келейника Преподобного в Болхове, «отец Макарий и в Болховском монастыре иногда предавался гневу: доставалось, часто и без вины, послушникам его: нашумит, нагремит, поставит на поклоны, а потом сам же кланяется обиженному в ноги, просит прощения и непременно подарит или книжку, или платочек, или что-либо подобное» [273. С. 436].

Архимандрит Макарий был прирожденным благовестником, и проповедь была потребностью его души. Как сообщает его келейник, Преподобный проповедовал в храме ежедневно, независимо от того, много было народу или мало; проповедь его была не красноречивым сочинением, а просторечным толкованием евангельского чтения, причем он несколько раз объяснял наиболее важные места. На вопрос, почему он не читает заранее подготовленных проповедей, архимандрит Макарий отвечал так: «Формальные проповеди проговариваются скоро, и не всякий может ясно понять, а простому и престарелому человеку надо говорить просто и долго, пока он хорошо заметит» [212. С. 37–38]. Иеромонах Паисий (Пылаев), посетивший проездом Болховский монастырь, писал преосвященному Иннокентию, архиепископу Херсонскому: «...Бог привел меня в простой день выслушать слово настоятеля здешнего монастыря, исполненное силы и жизни... Отец Макарий говорит так ежедневно и владеет удивительным искусством передавать самые высокие истины простым и общепонятным словом. На него смотрят, как на святого. Он привлек к себе всю окрестность своими беседами: говорил в простой день, а церковь полна народу...» [304. С. 203].

Проповеди угодника Божия производили неизгладимое впечатление. Г. М. Пясецкий писал, что ими он «то потрясал душу грешника до глубокого раскаяния, то возгревал в ожесточенном сердце сладкую Божественную любовь, то возжигал в отчаянном луч надежды. Редкое слово его не отдавалось в слушателях слезами умиления и неудержимым вздохом (нам не раз приходилось слушать отзывы тех, которые издалека приходили в Болховский монастырь и имели случай назидаться пастырским его словом. По их признанию, это слово было так живо и действенно, что и по прошествии десятков лет они всецело проникаются чувствами проповедника и как бы слышат его пред собою)» [274. С. 1108]. Как отмечает Ф. А. Голубинский, архимандрит Макарий «обладал необыкновенным даром слова, речь его была преисполнена назидания, он удивительным образом умел приспосабливаться к состоянию человека; даже малые дети хорошо понимали и долго помнили обращенные к ним слова» [40. 1890. № XII. С. 552]. Похожую мысль высказывает преосвященный Макарий (Невский): «По характеру своей проповеди отец Макарий принадлежал к разряду тех церковных и народных учителей, которые обладают редким даром преподавать учение в такой форме и такого содержания, какие соответствуют месту, времени и степени приемлемости слушателей» [276. С. 6].

Очевидцы отмечают также, что преподобный Макарий обладал удивительной способностью, вступая в разговор, незаметно переводить его в духовное русло. Обаяние его было настолько велико, что присутствовавшие, даже не интересовавшиеся духовными вопросами и не питавшие уважения к духовенству, собирались вокруг него в кружок и слушали с неослабным вниманием. М. Д. Францева вспоминает: «Замечательна была простота его обхождения, так что не будь на нем монашеской рясы, его можно было бы принять за мирянина; одним лишь резко отличался он от мирских людей: какой бы пустой ни начался разговор, он от него не уклонялся, но, приступая к нему, тотчас же обращал его в духовную беседу, в которой речь его лилась так плавно, обильно и назидательно, что трудно было оторваться от нее». Однажды, продолжает она, находясь в гостях в одном доме, где, кроме хозяев, было еще несколько человек, архимандрит Макарий «с восьми часов вечера до четырех часов утра, когда зазвонили к утрени, не переставал говорить на избранный текст святого Евангелия от Иоанна... Все присутствующие были как бы прикованы силою его речей и поражены неутомимостью тщедушного старца». Кроме этого, гость «удивлял всех своею прозорливостью, несколько раз проявлявшейся во внезапных обличениях тут присутствующих, как бы помимо его воли» [30. С. 613]. По всей видимости, из-за присущего религиозной настроенности архимандрита Макария мистического оттенка он мало интересовался догматическими вопросами. Именно этим, очевидно, объясняется екатеринославский случай его молитвы с квакерами и высказанная им однажды мысль о том, что хорошо бы построить в Москве храм наподобие Иерусалимского, где в трех приделах совершали бы богослужение православные, латиняне и лютеране¹⁴⁷ [173. С. 194–195]. При всей своей склонности к мистицизму и веротерпимости архимандрит Макарий не переходил установленных Церковью канонических границ, всегда считал себя себя верным сыном Православной кафолической Церкви¹⁴⁸ и оставался истинно православным¹⁴⁹. «Склонность отца Макария к таинственному образу воззрения на веру и жизнь, – писал А. С. Стурдза, – обнаруживалась в беседах его и подавала нередко повод к противоположным суждениям о нем самом. Однако заметим, что при первом взгляде на строгую жизнь, на глубокое смирение отца Макария и на совершенное отречение его от благ и почестей земных всякое различие мнений долженствовало исчезнуть. И в самом деле, этот отшельник посреди мира, этот горящий духом, но послушливый монах вовсе не походил на тогдашних (ложных) мистиков высшего круга, которыми гостиные были наполнены, которых заносчивая созерцательность отнюдь не чуждалась ни выгод, ни наслаждений светской жизни. Макарий недолго оставался в кругу действий, ему несродном: любовь ко Христу и меньшей братии Его, любовь крепкая как смерть, скоро увлекла его в сумрачную даль; он... отправился в Юго-Восточную Сибирь благовестителем слова Божия и наставником худородных, уничиженных века сего и заблудших» [297. С. 122]. Следует упомянуть и о таком присущем архимандриту Макарию качестве (особенно в молодые годы), как непостоянство в намерениях. Решив в 1824 году навсегда расстаться с учебно-административной службой, он по пути из Костромы в Киев объехал стороной Москву и Харьков, чтобы его бывшие наставники – архиепископ Филарет и епископ Павел – не растревожили его советами, несогласными с принятым решением (из его описания поездки [233. С. 2] видно, что он не был уверен в себе). В том же году архимандрит Макарий решил вернуться на учебно-административную работу и просил разрешения занять должность библиотекаря Московской духовной академии. Пробыв в Киево-Печерской лавре недолгое время, он перешел в Китаевскую пустынь, которую вскоре тоже покинул и оказался в Глинской пустыни. Неудивительно, что и митрополит Московский Филарет, и его епархиальный архиерей, епископ Курский Владимир, открыто выражали сомнения в его постоянстве. Более постоянным он стал уже в Сибири, и то не сразу. Прямо связана с этой чертой характера архимандрита Макария была и его нетерпеливость, которая, как и он сам признавался, часто вредила делу [233. С. 59, 282, 468; 242. С. 148]. Особенно наглядно проявилось это качество в Костроме во время ожидания отставки, а также в Тобольске (перед учреждением миссии) и неоднократно на Алтае. «Нетерпение и желание – скорее получить решительное указание на один путь – нередко повергает меня искушениям, от которых страдает самая должность», – писал преподобный Макарий в январе 1837 года [233. С. 103]. Однако когда дело касалось неблагоприятных обстоятельств, тягостей службы, телесных недомоганий, обид от людей, то тут архимандрит Макарий и сам терпел, и другим велел. «Терпите, – писал он иеромонаху Анастасию. – В терпении спасетесь и сами, и многие души ко Христу приведете» [233. С. 321], ибо «страдания и кресты суть благословения Нового Завета» [233. С. 42, 431].

У архимандрита Макария было развито чувство долга: на каждом поприще своего служения он относился к исполнению обязанностей очень добросовестно и ничего не делал вполсилы. Уже в самом начале своей службы, в Екатеринославе, он занял исключительно принципиальную позицию в вопросе о покупке здания для нужд семинарии и не изменил ее, хотя ему пришлось в одиночку противостоять всей преподавательской корпорации с архиепископом Иовом во главе. Обостренное чувство долга и правдолюбие архимандрита Макария были главными причинами ухудшения его отношений с сослуживцами в Костроме и неприязненного отношения к нему со стороны белого духовенства на Алтае [8. С. 58]. Но наиболее ярко эта характерная для преподобного Макария черта твердо отстаивать свои убеждения проявилась в период работы над русским переводом Библии, когда ему пришлось убеждать руководство в его необходимости. Непоколебимо убежденный в своей правоте¹⁵⁰, он защищал свою идею настойчиво и бескомпромиссно, за что претерпел немало неприятностей, вплоть до наложения Святейшим Синодом епитимии и высылки из столицы. Когда архимандрит Макарий понял, что издать перевод книг Ветхого Завета в России не удастся, он приложил немало усилий, чтобы получить разрешение на паломничество в Иерусалим, рассчитывая, очевидно, опубликовать его за рубежом.

С годами Преподобный стяжал различные благодатные дары, в том числе прозорливость человека Божия. Всевышний удостоил Своего избранника этого особенного дара рассуждения духовом (1Кор.12:10), обладая которым, человек, исполненный духа Христова, может прозирать и мысли, и чувства, и тайные намерения и дела человеческие. Известно множество случаев, свидетельствующих о способности отца Макария проникать в чужую душу (как утверждает А. А. Орлов, он старался скрывать этот свой дар [212. С. 40–41]). Например, на Алтае преподобный Макарий спас одну женщину от самоубийства, прозрев духовным зрением ее намерение повеситься и успев послать к ней своего послушника; в Болхове предупредил семью городского головы о грозящей их дому опасности от пожара. Многократно обличал он своих сотрудников и прихожан в их тайных проступках и грехах, и все в прикровенной форме¹⁵¹.

Как отмечал биограф архимандрита Макария Д. Д. Филимонов, «усвоив истинное значение Христианства и духа Христова, он шел непоколебимо к намеченной им себе цели, не уклоняясь ни на шаг от своих убеждений ни в словах, ни в делах; чему он учил, что он проповедовал, то он сам выполнял и даже с большей строгостью и последовательностью, нежели требовал или искал того в других. И будучи архимандритом, он носил не шелковую рясу, а плохонькую шерстяную, как самый бедный монах; не в карете разъезжал, а где пешком, где в тележонке или повозке пробирался; не изысканным, не сытным рыбным столом возмещал воздержание от мяса, а довольствовался самой простой пищей. И не из фарисейства, и не из юродства поступал он так, а потому, что признавал как искренно верующий, что так должно. «Вера без дела мертва"» [173. С. 29].

...По словам одного из современников, «на многотрудном поприще жизни архимандрита Макария верными неразлучными спутниками его пребыли до конца: ревность и самоотвержение. Поистине, он горел духом и служил Господу¹⁵² до последнего вздоха...» [297. С. 128].

«Он был искренний слуга Христа Бога» – такой краткой и емкой характеристики удостоился преподобный Макарий от своего друга и наставника митрополита Московского Филарета [236. Ч. IV. С. 12].