Библейское богословие

Библейское богословие (Ветхого и Нового завета) обозначает библейскую «дисциплину», рассматривающую библейские материи с особой точки зрения и для специальных целей. Это направление заметно выступает и иногда господствует в западной науке, где оно часто определяет собою характер и задачи целого класса научных предметов. Там библейское богословие процветает, а у нас является чем-то неслыханным, новым и даже довольно подозрительным²¹. Отсюда естественно, что – при немалой наличности частных библейско-богословских работ не всегда выдержанного типа²² – в нашей богословской литературе не только нет соответствующей системы²³, но не видно и отчетливого представления²⁴, хотя попытки выяснения сущности дела и его постановки имеются²⁵. Поэтому полезнее будет исходить от общих положений, которые, обнаруживая возможные опасности, чрез устранение их тем нагляднее открывают полезные стороны и плодотворные следствия.

Библейское богословие изучает все доктринальное, относящееся к божественному откровению Ветхого и Нового заветов, по Библии и в ней самой, чтобы подлинное содержание обрисовывалось во всей непосредственности и первоначальности. В резкой своей формулировке подобное суждение столь исключительно выдвигает библейскую самодостаточность, что возникает коллизия с преданием (Церкви) и даже прямой антагонизм к нему. В этом виде Библейское богословие обязано, собственно, протестантству, где оно впервые получило свое имя (у Гаймана в 1708 г.) и где наиболее культивируется до сих пор²⁶. Отмеченная односторонность направления не замедлила разрешиться печальными результатами. Получая достоинство самодовлеющей величины, Библия фактически отрешалась от церковного авторитета и принципиально сама теряла истинную авторитетность в качестве непогрешимого и всегда живого органа божественной воли. Вместе с этим, за нею сохранялось преимущественное значение религиозного памятника исторического, который и разъясняется из исторических условий. Этими двумя неразрывными идеями роковым образом предопределялись все ненормальности в развитии и разработке рассматриваемой «дисциплины». Индивидуальный ум, построяя богословие только по Библии, в сущности, опирался лишь на себя самого и неизбежно подгонял все к своим принципам. Так Богословие библейское – при утрированном применении – могло превращаться в «рациональное», соответствующее нашим разумным требованиям и научным запросам. Но по отношению к откровению божественному эта «рациональность» была уже «рационализмом», Поскольку либо насильственно втискивала в свои рамки все сверхъестественное, либо прямо устраняла всякую чудесность. На помощь здесь и приходило историческое изучение, которым обеспечивался указанный итог как в содержании, так и в форме библейских писаний. В первом случае все «иррациональное» в Библии сводилось к обнаружениям различных стадий прогрессирующей религиозной мысли и к своеобразным комбинациям древних верований с новыми и т. п., причем – ради натуральности этих истолкований – и самые библейские памятники комбинировались вопреки традиционному распорядку, напр. в теории Вельгаузена, считающего «закон» позднейшим явлением по сравнению с «пророками».

Под такими созвездиями родилось и разрасталось сравнительное исследование самой библейской религии. Для Ветхого завета оно бралось восстановить постепенную историю от разновидного анимизма первобытности чрез «элогимизм» отдельных семитических) племен к «иеговизму» сплоченного еврейского национализма, сглаживавшегося универсалистическим прозрением пророков и культурными соприкосновениями позднейшего иудаизма. При подобном созерцании неизбежно, что Новый Завет – и в целом и в частностях – являлся лишь трансформацией старого (хотя бы и гениального), с привлечением побочных элементов эллинизма и их оригинальным претворением в необычных сочетаниях, открывавших новые просветы для носившихся вопросов и нарождавшихся потребностей. На этой почве были одинаково законны и штраусовский мифологизм и тюбингенский гегелианизм, доселе невытравленный из протестантского богословия. При данной точке зрения и формулированных выводах, последнее по необходимости вступало в раздор с самосвидетельством библейских документов о своей богооткровенной законченности и вынуждалось обезопасить себя формальной критикой их по условиям происхождения, когда все неподходящее признавалось неподлинным. Отсюда в В. 3. для «закона» мы находим такие расчленения (частей элогимистических, иеговистических и т. п.), что требуются особые таблицы для уразумения самых библейско-богословских рассуждений, – у пророков в одной книге усматриваем протодевтеро-трито ею. Исаию, а для Даниила и значительного количества псалмов оказывается историческое место лишь в послепленную и маккавейскую эпохи²⁷. Не лучше обстоит дело и с Н. 3., где, напр., Штекк и голландская школа считают неподлинными чуть не все писания. Чрез это открывался простор для равного соучастия в научной реконструкции библейского богословия всяким псевдэпиграфам и апокрифам, ныне столь тщательно изыскиваемым и исследуемым, потому что они в одинаковой степени служили выразителями и памятниками слагавшегося и ферментировавшегося религиозного сознания²⁸.

Мы видим теперь, что, отправляясь от самодостаточной авторитетности Библии, односторонние библеисты пришли к полному ее ниспровержению на всех пунктах и осудили сами себя. Но эти крайности применения не говорят против самого предмета, а – скорее – утверждают его существенную важность, налагая еще и особую задачу – полемико-апологетическую. Объективная же значимость данной «дисциплины» понятна без особенных обоснований. Библейские писания явились разновременно и при разных исторических условиях, почему естественно носят в себе некоторую историческую приспособительность, раскрывая истины в меру как потребностей настоящего, так и предуготовлений будущего. Частное предназначение – в свою очередь – вело к ограничениям, а личность писателей придавала свой индивидуальный колорит, который опять сменялся в новой среде. Все это вело к раздробленности обнаружений в многочастности и многообразии откровенных велений. Но, если они все и в равном достоинстве были вещаниями единого Бога, то очевидно и обязательно, что между ними должна быть внутренняя солидарность постепенной связности и согласного устремления к общей цели. Для отыскания этого и требуется сначала восстановить все звуки в их индивидуально­исторической типичности, чтобы они потом сливались в стройно развивающейся гармонии спасительного божественного глаголания. В этом смысле Библейское богословие вызывается самою Библией и всецело созидается на ней. Но последняя не является здесь мертвым памятником исторически минувшего, что извлекается из нее нашей мыслью столь же независимо, как и из всякого другого исторического документа. Нет, – она была органом откровения Божия и всегда остается его носителем по связи со своим источником в Духе Божием, действующем в собственной среде фактического осуществления планов Божиих или – в Церкви. В этой связи за нею сохраняется вечная жизненность, а потому и библейско-богословское истолкование приобретает характер не археологического осведомления, но неизменной и обязательной поучительности.

Таким воззрением принципиально обеспечивается авторитет Библейского богословия и намечается его содержание. В общем, – оно должно представить доктринальную связь и обоих заветов между собою, и всех частных стадий в них самих. Для достижения этого и извлекается собственно библейское учение, хотя уже изображение его в индивидуальных очертаниях требуется строгой неразрывностью от исторической действительности божественного промышления. В этом соотношении обрисовываются со всею типичностью все важнейшие богословские понятия в обособленности и взаимном сочетании. Первейшая задача заключается здесь в том, чтобы, выделив известный круг идей, представить их во всей библейской непосредственности и проследить во всех модификациях. Когда это достигнуто, – дальше возникает вопрос насчет исторического истолкования, причем путем сравнительного изучения выясняется либо генетическое сродство с наличным культурным достоянием, либо совершенная самобытность библейских концепций. В конце концов, со всей твердостью определяется происхождение исследуемых терминов в том смысле, что со всем своим содержанием они выросли из элементов наличного миросозерцания и но своим добавлениям качественно равны последнему или же для них требуется нечто высшее, выходящее за пределы обычного уровня, где они становятся движущим историческим фактором, но не бывают всецелым продуктом исторического процесса. В этом пункте положительный комментарий приобретает побочное подкрепление и, смотря но характеру работы, получает то отрицательно-разрушительное, то апологетически-созидательное направление. Во всяком случае только таким путем – и не иначе – наша рассудочная мысль схватывает всю оригинальность библейского учения во всей его глубине, а – следовательно – лишь теперь и понимает его в полной мере и совершенной силе. Ясно, что Библейское богословие служит необходимым способом познания библейского содержания. Это несомненно и по дальнейшим применениям. Освещая все библейские истины во всей индивидуальной отчетливости, мы тем самым неизбежно располагаем их в предметно­исторической преемственности и даем исторически-идейную реконструкцию поступательности в ходе божественного откровения. Из частной обработки органически возникает уже целостная система истинно научного тина. Но обобщение на этом не заканчивается. Коль скоро всячески удостоверяется однородность библейско-доктринальных материй, – отсюда мы почерпаем законное право и разумное побуждение для их взаимной классификации, чтобы извлекать принципиальные доктринальные положения и формулировать их во всей многосторонности собственных проявлений и соприкосновений. Опять же это совершается не механически и не по субъективным влечениям. Напротив, когда все группы будут представлены в подлинных качествах, – само собою откроется, существует ли обязательное сродство между отдельными типами, или они диспаратны между собою, почему иные изобличаются в своей человеческой случайности и выпадают из схемы, как внешние наслоения вроде тех, которые встречаются в неканонических книгах и преобладают в апокрифах. Проверенные таким способом, все оставшиеся концепции по внутреннему натуральному тяготению будут естественно и научно непреложно слагаться в целостный образ единой истины, открываемой и раскрываемой многочастно и многообразно, но всегда тождественной себе в первоисточнике, во всех преломлениях и концентрациях.

В этом своем достоинстве Библейское богословие, совмещая все экзегетические наблюдения и неизменно опираясь на них, служит необходимым и производящим предуготовлением для догматических построений, дает им и материал, и авторитет. Конечно, и ранее библейские доктрины привлекались у нас для догматических реконструкций, но нельзя не видеть всей недостаточности и даже ненормальности, если для них отводились в догматических системах небольшие параграфы, терявшиеся почти до незаметности среди других, более обширных и как будто более содержательных. С другой стороны и самые применения бывали не совсем удачны. Раз в библейских писаниях известная истина освещается раздробленно и в разных комбинациях и модификациях, – отсюда бесспорно, что нужно наперед изучить в отдельности каждую из частностей и примирить их по взаимной солидарности в качестве атрибутов, которыми обнаруживается самый предмет. Только тогда познается последний и вместе с ним постигается догматическая истина. Иначе мы рискуем одно свойство выдвинуть в ущерб другому и за ним потерять подлинный объект. Это нетрудно заметить, напр., на вопросе о церкви. В библейском смысле здесь всякого поражают два явления, что это понятие 1) слабо выступает в Евангелиях, преобладая в апостольских посланиях (особенно у св. Павла), и 2) однако, дается без точнейших определений, как нечто знакомое для первоначальных читателей и слушателей. Из этого следует, что для генетического истолкования библейской идеи церкви нельзя ограничиваться только библейскими указаниями, предполагающими наличность целого круга готовых предикатов, а равно не менее незаконно и неестественно изъяснять эту идею без привлечения всех родственных (царства Божия и др.), которыми она обеспечивается в своем божественном авторитете для апостольских писаний. Само собою понятно, что тем нерациональнее было бы воздвигать догматическое построение по одному признаку, поскольку, будучи даже наиважнейшим, он все же не есть целостный предмет, почему попытки такого рода и напрасны, и бесплодны без строго библейского обеспечения.

Этим отрицательно удостоверяется великая важность Библейского богословия, к несомненному и огромному вреду для дела забываемого и пренебрегаемого в русской науке, где догматика приобретает – без него – иногда слишком схоластический характер и обогащается понятиями крайне сомнительной библейской ценности (напр., о «предваряющей благодати»). Правда, мы думаем, что оно обязательно мыслится при «Библейской истории» в равноправном ей достоинстве, но только поныне не видим от сего не только плодов, а даже и следов. Однако и званием науки и ее фактическим положением требуется, чтобы заняла подобающее место и эта «дисциплина» в интересах торжества библейской истины. Библейское богословие, изучая в самых библейских памятниках доктринальные понятия и освещением собственной природы каждого помогая точному постижению их самих и всего хода библейского откровения, в то же время обнаруживает всю несравнимую самобытность библейских концепций и чрез это в документах чисто литературных показывает нам писания священные и богодухновенные или истинное слово Божие в его многообразном историческом проглаголании.

Н. Г.