Иисус Христос по внешнему виду

Иисус Христос по внешнему виду на основание древнейших церковно-исторических и литературных данных. – Лик Богочеловека более, чем какое другое историческое лицо, имел право и основание рассчитывать на художественное воспроизведение и сохранение в христианском обществе. Вся Иудея с Галилеей видела И. Христа, слушала Его речи и легко, конечно, могла удержать в памяти облик своего божественного Учителя. Но Евангелия не говорят нам ни слова о наружном виде Спасителя, не дают даже самого общего представления о чертах и характере Его лица. Правда, некоторые из исследователей Свящ. Писания находили указание на красоту внешнего вида Христа в известных словах женщины: Блажено чрево, носившее Тя, и сосца, яже ecи ссал (Лк.11:27), но это очень искусственное заключение, да к тому же и оно ничего не дает для наглядного представления лица Христова. Не сохранилось таких сведений и из первых времен христианства. Церковные источники, говоря о Христе, везде имеют в виду Его нравственную сторону, Его значение, как божественной личности, и, забывая о внешности, видят в Нем выразителя духовных совершенств человеческой природы. Этот идеальный облик рисуют христианам апостолы, мужи апостольские, апологеты и другие древне-христианские писатели. Вот в каком смысле An. Павел имел право написать Галатам, что пред глазами их был начертан образ распятого Христа (Гал.3:1), хотя они Христа воочию не видали. В области искусства христианского изображение Распятого появилось, уже спустя четыре-пять столетий после этого события, и опоздало сравнительно с изображениями других событий в Его жизни, между тем An. Павел употребляет в Гал.3выражение такого рода, что речь идет как будто об изображении кистью на картине или о художественном образе, действующем на зрение: προεγρα’φη κατ᾿ ᾿jφθαλμυ’ς, – говорит он. Из этих и подобных источников, раз они богословского характера, разумеется, еще ничего нельзя выводить, ни за, ни против существования изображений Христа в эту пору и решать так или иначе вопрос об их портретности или условности. Решение последнего должно было принадлежать практике и исходило несомненно из той среды или кружка, где. в представлении о наружности Христа руководились не отвлеченными богословскими соображениями, но воспоминаниями о Его лице, преданиями от людей, близких к Нему по времени, где в простоте души хотели иметь изображение И. Христа, как всякому хочется иметь портрет дорогого ему или почему-либо замечательного лица. А сомневаться в существовании с самых первых веков христианства изображений Спасителя нет никаких оснований. По словам св. Иринея лионского, гностики, и преимущественно между ними карпократиане, имели у себя частью нарисованные, частью из другого материала изготовленные изображения (imagines depictas et de reliqua materia fabricatas) и возводили: начало их ко временам Самого Христа, указывая на Его подлинное изображение, исполненное будто бы по приказанию Пилата еще во время земной жизни Спасителя; они украшали их венками, ставили, вместе с изображениями философов: Пифагора, Платона, Аристотеля и других и оказывали им знаки религиозного почтения, подобно язычникам (Прот. ересей 1, 25по русск. пер. у о. П. А. Преображенского в Памятниках древн. христ. письменности, Москва 1868, стр.105). Епифаний кипрский, заимствуя рассказ у Иринея, поясняет его в том смысле, что одни из изображений у карпократиан были писанные красками (εἰκο’νας εὐζωγραφους χρωμα’των), другие сделаны из золота, серебра и иного вещества (ἐκ χπυσοῦ καὶ ἀργυ’που καὶ λοιπὴς ὑ’λης); что названные еретики совершали перед ними свои таинства и приносилb жертвы (ерес. 20, 6). Из Сирии и Египта, зтих главных центров гностицизма, изделия и частью статуэтки гностиков переходили на запад, и писатель, известный с именем Августина (De haeresibus, cap. 7; ed. Oeler, Corp. haer. I, 198), рассказывает, что некая женщина из секты карпократиан, по имени Маркеллина, прибывшая в Рим, по свидетельству Иринея, при папе Аниките (157–168 г.), поклонялась изображениям И. Христа, Ап. Павла, Гомера и Пифагора. Лампридий, жизнеописатель Александра Севера (222–235 г.), передает, что в своей домашней божнице «(ип larario suo) этот император вместе с изображениями богов, мифологических лиц: Аполлония и Орфея и своих предков имел еще образы Христа и Авраама, воздавая Им в утренние часы религиозное почитание (Vita Alex. Sever., cap. 29). Все это показывает, что существовало народное предание о сохранении настоящего изображения И. Христа, и под этим именем как между христианами, так и между язычниками ходило по рукам в первые века немало таких изображений: на них был, по-видимому, большой спрос и соответственно ему значительное приготовление. Констанция, сестра Константина вел., прося Евсевия, епископа кесарийского, достать ей изображение Христа, руководилась тем же непосредственным желанием, что и другие набожные люди, хотевшие во что бы то ни стало отыскать и иметь у себя подлинный образ Спасителя. Резко осудив вполне естественное желание Констанция, Евсевий, однако же, и в письме к ней (Е. v. Dobschütz, Christusbilder I, S.101–102 прилож.), и в своей церковной истории (7,18:4; русск. пер. стр.424–425) констатирует и существование в тогдашнем языческом быту обычая изображать замечательных в том или ином отношении лиц для домашнего, так сказать, употребления, и нахождение у христиан его времени живописных изображений Апостолов Петра и Павла и Самого Христа.

Другой совершенно вопрос: насколько вращавшиеся среди еретиков, язычников и православных изображения И. Христа соответствовали действительности и воспроизводили подлинные черты лика Христова? На этот вопрос можно отвечать с полным правом отрицательно⁶⁴и уже с самых первых времен христианства теряется нить, по которой можно было бы дойти до такого подлинного изображения и сказать: вот этот из сохранившихся образцов есть истинный образ Христов; в таком-то известии идет речь об изображении, которое имеет за собою все преимущества подлинности. Вместо таких определенных указаний мы имеем несколько последовательно развивавшихся художественных типов лица Христова и целый ряд исторических свидетельств об отсутствии такого достоверного образа. Дело в том, что уже со второго века, со времен самых близких к преданиям о жизни и деятельности Спасителя, в церковной литературе возник спор о характере лица Христова, – спор, сводившийся к следующему простому вопросу: каков был Христос по своему внешнему виду – красив или невзрачен? Трактуя с догматической точки зрения, руководясь отвлеченными богословскими соображениями, последний решали тогда различно. Одни из учителей церкви, исходя из мысли об уничижении, принятом Искупителем, опираясь на слова прор. Исаии: Несть вида ему, ниже славы: и видехом его, и не имяше вида, ни доброты, но вид его безчестен, умалет паче всех сынов человеческих (Ис.53:2–3; ср. Ис.52:14) и на основании буквального понимания слов Ап. Павла: Себе умалил, зрак раба приим (Флп.2:7–8), высказывали ту мысль, что И. Христос имел не только не представительную, но положительно некрасивую наружность. Мнение это держалось в течение первых трех-четырех столетий и имело на своей стороне видных представителей богословской мысли того времени. Иустин Мученик в Разговоре с Трифоном (§§ 85. 88. 100; русск. пер. в Памяти, др. христ. письм. у †о. П. А. Преображенского т. III, Москва 1862, стр.288–296. 312; [ср. еще §§ 15. 49. 110. 121]) неоднократно говорит, что Христос благоволил сделаться человеком без вида и славы, являлся, по словам Писаний, без красоты и, когда приходил на Иордан, «был принимаем за плотника». Сказав о божественном происхождении Спасителя, Ириней замечает, что Он был некрасив, подвержен страданию (indecorus et passiblis) и презираем в народе (Прот. ересей 3, 19русск. пер., Москва 1868, стр. 372; Спб. 1900, стр. 293). «Если плоть есть нечто рабское, как свидетельствует о сем св. Павел, то кто станет украшать рабыню подобно продавцу невольников? – спрашивает Климент александрийский. – А что сам Господь имел вид вовсе не прекрасный, говорит о том Дух Св. устами прор. Исаии»... (Paedag. III, cap. 1; русск. пер. у H. H. Коpсунского, Ярославль 1890, стр.244–245). Господь же «принял на себя тело невзрачное и презренное – по словам Климента ал., – потому, что опасался, как бы красота Его внешнего вида не отвлекла внимания слушателей от Его учения; истинная красота Сына Божия заключалась, – по нему, – не в красивой плоти, представляющейся глазам, а в Его душе и духовных совершенствах (Stromat. II, cap. 5; III, cap. 17; VI, cap. 17; русск. пер. †H. Н.Корсунского стр. 193. 195. 382. 767). В том же смысле выражался и Тертуллиан (Advers. Marc. 3, 17; Adv. Judaeos с. 14), а Кирилл александрийский уже ушел до крайности и утверждал, что Сын Божий принял образ самого некрасивого из людей. Что такое мнение, несмотря на свою парадоксальность, было довольно распространенно, это можно видеть отчасти из того, что Цельс в своих упреках христианству не затруднился высказать, как общепризнанное положение, что Христос имел наружность невзрачную. Указывая на несоответствие между Его нравственными достоинствами, о которых говорят Его последователи, и физическими несовершенствами, в которых они также соглашаются, Цельс замечает: «Если во Христе обитал Дух Божественный, то он должен был бы превосходить наружностью всех прочих людей, но вы сами сознаетесь, что Он был малоросл и некрасив лицом» (Origen. Contra Celsura 6, 74). Другие отцы и учители церкви: Григорий нисский, Августин, Амвросий Медиоланский, не разделявшие такого узко-буквального понимания пророческих и апостольского выражений об уничижении Христа, держались противоположного взгляда и считали Богочеловека представителем совершенной красоты. «Если бы Он не имел в лице и во взоре чего-то небесного, – писал (Ер. 65 ad Principiam) блаж. Иероним, – Апостолы никогда не последовали бы за Ним тотчас». И в другом месте: «Поистине сияние и величие сокровенного Божества, которые отражались и в Его человеческом лице, могли привлекать их к нему при первом взгляде на Него» (подлинные слова у Е. v. Dobschütz, Christusbilder I, 107 прилож.). «Не только тогда, когда творил чудеса, Он был достоин удивления, – пишет о Христе Иоанн Златоуст, – но и когда только видели Его, Он был исполнен великой благодати. Возвещая это, пророк воспевает: красен добротою паче сынов человеческих (Пс.44:3). Если же Исаия говорит о Христе: не имяше вида, ни доброты, то он имел при этом в виду то, что совершилось во время Его страдания, то поношение, которое понес Он, вися на кресте, то уничижение, какое терпел повсюду во всю Его жизнь» («Прибавл. К твор. св. отец», ч. 38, стр.254–255 [а полностью см. Творения св. Иоанна Злат. в русск. пер. V, Спб. 1899, стр.186–187: Беседа на Пс.44, § 2]).

При большей строгости догматических понятий о лице Христа и постепенном их уяснении эти два различные до противоположности мнения о наружности Его получили несколько иную постановку и примкнули к учению о двояком состоянии Спасителя: состоянии уничижения и состоянии прославления Его. Ориген высказал о внешнем виде Христа очень оригинальный и вместе как бы примирявший прежние противоречия взгляд, будто превосходство тела Христова, – по сравнению с телами других людей, – состояло в том, что Он всем, взиравшим на Него, являлся так, как того требовало внутреннее состояние и благо каждого. И не должно удивляться, если материя, изменчивая и непостоянная по своей природе, принимала такие формы и свойства по воле Творца, что можно было сказать о Христе: Он не имеет ни вида, ни доброты, а иногда становилась славною, столь поразительною и удивления достойною, что три Апостола, бывшие на горе с Иисусом, падали на лица свои от Его величия и красоты (Contra Celsum 6, 77). В приложении к изображениям И. Христа рассуждения Оригена, как и все вышеизложенные речи писателей церковных, будут значить то, что эти изображения не пользовались у последних большою верой, не имели в их глазах силы какого-либо авторизованного образца и были различны. Разнообразие зависело от того, как относился к делу тот или другой художник, какую задачу он себе ставил и в каком состоянии или в какой момент хотел он изобразить Христа. Тут открывалось широкое место субъективности, и блаж. Августин ясно дает понять (De trinitate 8, 4), что в его время не существовало прочно установившегося иконографического типа Спасителя, и всякий изображал Его по-своему, руководясь при этом личными соображениями. «Лицо воплотившегося Господа, которое во всяком разе ( – каково бы оно ни было – ) было одно, различно изображается по различию бесчисленных форм понимания» (dominicae facies carnis innnmerabilium cogitationum diversitate variatur et fingitur). Подобную же мысль, много спустя, выражали, по свидетельству патр. Фотия (Epist. 64), и иконоборцы защитникам иконопочитания, с упреком спрашивая их: «Какой из образов Христа истинный: тот ли, что у римлян, эллинов, египтян, или который пишут индейцы? Все они не похожи друг на друга» (Е. v. Dobschütz, Christnsbilder I,. S. 107 прилож).

Чем объяснить отсутствие или же весьма раннее исчезновение подлинного образа Христова? Как могло случиться, что первенствующие христиане не приложили стараний с помощью искусства закрепить и сохранить в памяти потомства дорогие черты своего Учителя, а ближайшие к эпохе Христовой лица так скоро позабыли внешний вид Его? То и другое могло зависеть от многих причин. Отметим из них те, которые представляются наиболее вероятными, объяснив при этом, в каком смысле нужно понимать дело, когда идет речь об исчезновении подлинного изображения И. Христа, о забвении Его наружности. Трудно допустить, чтобы мысль о художественном изображены Сына Божия могла зародиться в сознании уверовавших во Христа иудеев, которым прежняя религия строгою заповедью: Не сотвори себе кумира и всякого подобия (Исх.20:4; Втор.5:8) запрещала представление божества в каком бы то ни было чувственном образе. Веками воспитанное отвращение от всякого изображения и старые опасения идолопоклонства не могли быстро пройти в их душе и смениться, – при всем благоговении ко Христу, – потребности красками или резцом воспроизвести Его лик. Если бы даже и предположить подобное желание у христиан из иудеев, – сколько бы сомнительною ни представлялась нам его возможность, – то едва ли бы и оказался среди них художник, который сумел бы осуществить его. Совсем иной оборот получают наши речи в отношении к христианам из язычников, в статуях и изваяниях обыкновенно почитавших своих богов, с детства привыкавших к своей домашней обстановке видеть разного рода изображения тех или других замечательных людей. Здесь опасения идолопоклонства если и имели место по принятии новой духовной религии, то во всяком разе не в такой степени, как у обращенных из иудейства. У христиан из язычников могло скорее появиться и по-видимому легче осуществиться желание изобразить так или иначе И. Христа, Сына Божия. Но могли ли и у них попытки этого рода увенчаться полным успехом? Что такое было портретное искусство в то время и в каком положении оно тогда находилось? Предъявляя теперешние строгие требования, нужно будет сказать, что в общем оно было слабым подобием того искусства, с которым мы знакомы в настоящее время по точным фотографическим копиям. В большинстве случаев до безупречной передачи оригинала оно не поднималось и самое большее, что им достигалось, это типичность родовая, племенная, выражавшаяся в национальных признаках лица, в определенном покрое одежды, в известной манере постановки фигуры и вообще в обработке доличного, при чем почти все индивидуальное и случайное ускользало от внимания художника и о конкретном не могло быть и речи ⁶⁵. Даже при соблюдены последнего требования в первоначальном изображении, при повторении его в снимках, черты индивидуальные постепенно сглаживались и оставались лишь самые крупные отличительные признаки. Мы не имеем теперь, строго говоря, портретов ни Константина Вел., ни Златоуста, несмотря на то, что это были лица чрезвычайно популярные: изображения их были очень распространены и помещались на разных памятниках. Бюст равноапостольного императора на монетах скорее можно признать условным снимком с его лица, чем портретом: удержан римский тип лица, принятый тогда официальный костюм, известные атрибуты царской власти – и только. Из множества однородных нумизматических фигур выделить эту последнюю очень нелегко, и решающее значение принадлежит надписи и другим условным признакам. Варров составленные им биографии знаменитых римлян снабдил их портретами. Нельзя сказать, чтобы они отличались портретностью. Так и относительно изображения И. Христа была полная возможность подобного обезличения даже при существовании относительно близкого, исторически верного снимка с Его лица. Это приблизительно та же история, которая повторялась, много спустя, в русской иконографии, где святых одного и того же лика писали на одно лицо, не исключая и некоторых своих отечественных, с которых изображения сделаны были еще при их жизни.

Церковно-исторические и литературные данные, на которые мы ссылались выше, не говорят также и против существования древних преданий о внешнем виде Христа. Разногласия отцов и учителей церкви в суждениях о лице Спасителя выходили не из различных преданий о наружности Его, потому что невозможно и предположить преданий до такой степени противоположных, а обязаны были своим происхождением соображениям отвлеченно-догматического свойства и отвечали состоянию и характеру тогдашнего библейского толкования. Отрицательная сторона в вопросе, конечно, не представляла себе Богочеловека re ipsa некрасивым, но имела в виду библейское представление Мессии, Его духовный облик, к которому прилаживало и свое представление о наружном виде Его. Точно также и сторона положительная судила о последнем, руководясь воззрениями идеального свойства. Говоря о красоте Спасителя на основании отдельных выражений Свящ. Писания и исключительных фактов из его жизни, отцы и учители церкви разумели не обыкновенную естественную красоту, а внутреннюю, неземную, просвечивавшую во взоре, во всех чертах Его лица. У Оригена, по которому Христос являлся каждому согласно его душевной настроенности, мы видим не Христа исторического, не объект внешнего изображения, а известного рода нравственный облик, идеальный тип, представляемый более или менее удачно, судя по степени духовной восприимчивости человека. Да представители духовной мысли того времени, как и ближайшие ученики Спасителя, глубоко проникнутые верою в Его божественную личность, относились как-то равнодушно к внешней стороне, к человеческому виду Его. Как предмет чувственного воззрения, Христос был далек или будто бы различен для них; между Ним, как историческим обликом, и сознанием богословов стоял, если позволительно так выразиться, туман философских умозрений, сквозь который истинные черты лица Иисусова доходили в неясном виде, а выдавался, напротив, идеальный Его образ или Христос символический. Подлинные изображения И. Христа имели более низменное, так сказать, происхождение основывались на неясных воспоминаниях о Его наружности, примыкали к разного рода сказаниям и вращались преимущественно в народной среде; но будущности, к сожалению, они не имели и не оказали заметного влияния на образование и развитие иконографического типа Христа. Они как-то затерялись, уступив место более принятым изображениям Спасителя, которые дошли до нас на памятниках катакомбных и во всех дальнейших произведениях церковного искусства.

А. Голубцов