Гарнак

Гарнак Адольф – известный берл. профессор – является не только виднейшим представителем современного прогрессивного протестантства, но в некоторых отношениях служит для него вождем, а в научном смысле – это поистине крупная продуктивная сила, почему иногда ему усвояется имя даже «Моммсена современной теологии»². Происходит он из даровитой семьи и унаследовал наибольшую долю талантов. Его отец Феодосий Гарнак был выдающимся ученым по вопросам практического, систематического и исторического богословия и пользовался широкою и благотворною авторитетностью по своей церковно-­практической деятельности в ортодоксальном духе³. В этой атмосфере сосредоточивались редкие условия для счастливого развития, и все четыре брата достигли потом высших «академических» степеней и выдающегося положения. (Карл Густав) Адольф род. 7-го мая (ст. стиля) 1851 г. в Дерпте (ныне Юрьев, Лифляндской губ.) и с 1869 по 1872 г. слушал лекции в тамошнем университете, где на его церковно-исторические занятия оказывал особенное влияние проф. М. ф.-Энгельгардт (ум. 23-го мая 1881 г.), автор известного исследования об Иустине Философе. Кончив курс с «отличием» кандидатом богословия и получив золотую медаль за конкурсную работу об учении Маркиона по сочинению против него Тертуллиана, А. Г. перешел в Лейпциг. Здесь, приобретши степени доктора философии (в 1873 г.) и лиценциата (вроде нашего магистра) богословия (в 1874 г.), он открыл свои руководящие занятия при университете еще прежде достижения (в июле 1874 года) звания приват-доцента и вел со студентами маленький «семинарий» о Мураториевом каноне; отсюда уже вышли и его первые ученики. Затем в течение нескольких лет А. Г. читал законченные курсы по частным отделам богословия, напр., по введению в Новый Завет, о гностицизме, об Апокалипсисе, в связи с изучением иудейских и христианских апокалипсических памятников, о Евсевии, о древнехристианской литературе и т. п. По избранию совета, А. Г. 22-го ноября 1875 г. был утвержден в должности доцента исторического богословия в родном университете и даже получил 50 полуимпериалов на переезд в Дерпт, но сюда не являлся, и 22 мая – 23 июля 1876 г. вышел в отставку, ибо в том же 1876 г. он занял кафедру экстраординарного профессора в Лейпциге. В (апреле) 1879 г., удостоенный от Марбургского университета звания почетного доктора богословия, А. Г. – имея лишь 38 лет от роду – перешел на ординатуру по церковной истории в Гиссене. Это было совсем необычное в Германии отличие для такого молодого человека, но оно вполне оправдывалось его научно-богословскими заслугами, которые еще в 1875 г. весьма лестно были оценены Дерптским богословским факультетом. Между другими трудами А. Г. выпустил в Лейпциге диссертацию о гностицизме (1873), об Аполлесе (1874) и вместе с привлеченным им земляком Оскаром ф.-Гебгардтом и проф. Теодором Цаном редактировал (в 1875–1877 гг.) трехтомное издание апостольских отцов, доселе общепринятое в Германии. В Гиссене при участии того же Гебгардта А. Г. основал (в 1882 г.) повременную нерегулярную серию «Текстов исследований по истории древнехристианской литературы». Нельзя не признать удачной самую идею такого органа, потому что в нем удобно объединялись все однородные работы без стеснения сроками выхода и без строгого ограничения размерами. Неудивительно, что этот литературный тип нашел себе подражателей – в Англии в кембриджских «Texts and Studies», редижируемых Робинсоном. Это немецкое предприятие поставлено теперь в связь с академическим изданием древнехристианских писателей и всегда служило, и продолжает служить, интересам самого широкого, свободного и, возможно, беспристрастного исследования. В огромной массе этих томов самое большое участие принадлежит А. Г., разные труды коего считаются прямо десятками⁴, а все другие возникли или появились в свет под его руководством. Еще в Лейпциге вкупе с проф. Эмилем Шюрером (ныне в Геттингене) был начат (в 1875 г.) богословско-библиографический журнал «Theologishe Literaturzeitung», где А. Г. первым из «иностранцев» обратил внимание западных ученых на русскую богословскую литературу и о некоторых крупных (в его глазах) произведениях церковно-исторического характера (напр., о диссертациях ум. о. проф. А. М. Иванцова-Платонова о «Ересях и расколах первых трех веков», проф. Ал. П. Лебедева о «Вселенских соборах IV и V веков», А. П. Доброклонского по истории спора в о «трех главах», К. Н. Смирнова об «источниках истории первого вселенского собора», Н. Н. Глубоковского о блаженном Феодорите Киррском) давал обстоятельные отзывы, охотно признавая и достоинства, и преимущества рецензируемых книг, хотя они на родине не всегда оценивались в полной мере⁵. В гиссенский период А. Г. начал и систематизацию богословских воззрений в своей «Истории догматов», первый том которой выпущен в 1885 г., последний же – третий – появился в 1890 г., когда автор успел переменить уже два университета. В 1886 г. он занял кафедру в более видном Марбурге, а в 1889 г. перешел в Берлин, куда проник вопреки жестокой и официальной оппозиции консервативных ортодоксалов «Верховного Церковного Совета», причем, много помог Бисмарк, стоявший за свободу науки, великого поборника которой он прозрел в А. Г-ке. За это время последний окончательно порвал связи с своим прежним коллегой проф. Цаном критикой его «Истории новоз. канона» в ценной книжке о «Новом Завете около 200 г.», и отсюда мы оказываемся свидетелями прискорбнейшего раздора, столь обидного по взаимной нетерпимости и столь мало полезного для науки – кроме, разве, того, что можно считать прочными научными положениями те крайне редкие случаи, когда оба эти корифея совпадают по своему решению. Столичный университет раздвинул простор для энергии А. Г., и его ученая авторитетность скоро открыла ему двери в Прусскую Академию Наук, куда он не замедлил внести свою живительную предприимчивость. По его инициативе – в параллель венской серии латинских патристических памятников – задумано было академическое издание «греческих христианских писателей трех первых веков». Заведование взял на себя А. Г. и – в качестве предварительного обзора и систематической оценки материалов, с самостоятельным их освещением, – выпустил (пока) три огромные книги (Лейпциг, 1893, 1897) «Истории древнехристианской литературы до Евсевия» (из них две первые при участии Dr. Erwin Preuschen’a). Самое издание ведется в колоссальных размерах (не менее 50-ти томов), чрезвычайно энергично (тома по три в год), при содействии выдающихся европейских ученых и по столь широкому плану⁶, что в него попадают не только, собственно, патристические документы, а даже и «апокрифы» (например, книга Еноха, Сивиллины оракулы). Но, направив берлинскую Академию Наук на церковную литературу христианскую, А. Г. не мог не обратить особенного внимания на первооснову последней в новозаветных писаниях, и в записках названного ученого учреждения мы имеем от него несколько специальных трактатов (в 1899 году о Деян.15:29 и о Бляссовой гипотезе, которая отвергается, равно, о Деян.11:27, 28; в 1900 году о Деян.18:1–27 по тому же поводу и о Лк.1:46–55 с замечаниями к главам 1 и 2; в 1901 году о тексте истории страданий И. Христа). Привлекши к себе университетского профессора, Академия сама подчинилась его научно-богословским стремлениям и нашла в нем наилучшего выразителя своих ученых традиций, почему именно А. Г. принял (и успешно выполняет; составление академической истории по всем сторонам ее деятельности, т. е. всего менее по богословию (вышло уже три тома). Эти напряженные ученые занятия не поглощали всей энергии А. Г., и он выступал со своим мнением по многим церковно-практическим пунктам с обычною ему оригинальностью⁷. Так, не без его участия поднято обсуждение по предмету евхаристических элементов и им же возбужден был вопрос об апостольском символе, который объявлялся и не достаточным, и не обязательным безусловно. Это вызвало горячие споры, окончательно подорвавшие ортодоксализм А. Г., и его нередко провозглашали разрушителем веры и христианства. Тем не менее, и эти ожесточения не воспрепятствовали успехам университетской карьеры. Популярный и авторитетный на своем факультете, – А. Г. собирал вокруг себя далеко не одних теологов, и его высокая и сухощавая фигура не раз была магнитом для всей университетской молодежи, охотно слушавшей живые речи профессора. Например, в 1896 г. он читал открытый курс («publicum») о молитве Господней, а в зимний семестр 1899–1900 г. аудитория доходила до шестисот человек, когда А. Г. в 16-ти лекциях излагал самую «сущность христианства» по его воззрениям. Выпущенная отдельно, эта книжка имела необыкновенный успех, но и оппозиция достигла высшего напряжения в своей нетерпимости, вызывавшей равный отпор горделивого пренебрежения. При всем том академически-научная репутация А. Г., скорее, только поднялась. В 1901 г. он призван на ответственный пост ректора берлинского университета и – по связи с этим – мы имеем от него две знаменательные «ректоратские» речи: в одной из них, о «задачах богословских факультетов (Гиссен 1901) оратор энергически защищает (против своего коллеги, тоже известного профессора, Оттона Пфлейдерера) специальное научное изучение христианского богословия, которое не должно приравниваться к другим дисциплинам и растворяться среди них, ибо христианство есть вечно живая религия, не высшая только, но единственная, как Христос – исключительный Учитель, почему, не знающий этой религии, не знает никакой, а знающий ее – вместе с самою историей ее – знает все; в другой позднейшей речи «Сократ и древняя церковь» (ibid. 1901) А. Г. настойчиво приглашает к внимательному следованию заветам истории, потому что всякое высшее знание бывает жизненным приобретением и без понимания условий происхождения напоминало бы собою сад, засаженный срезанными цветами; затем, считая двигателями истории мысли, именно, людей, а не мертвую необходимость, он видит там ряд искателей и служителей истины, родственных по духу, однако религия не есть знание и ничто не достигало высоты Евангелия; задача же всякой науки формулируется так, что ее адепты должны быть «живыми свидетелями истины и добра, мужами, которые ради этих благ готовы принести всякую жертву», ибо «служение истине есть богослужение». Таков идеал научного ведения, провозглашаемый устами А. Г., и нельзя не признать отрадным, что он сумел подчинить чисто научные стремления религиозным упованиям, при взаимном их согласовании.

Теперь А. Г. глава и вождь прогрессивного лютеранства; его многие ненавидят и проклинают, но к нему все прислушиваются; о нем возбуждаются вопросы даже в рейхстаге, а благоволительное правительство награждает высшими, прямо, исключительными знаками отличия (напр., орденом pour le merite – высшим и редким украшением для представителей науки). На своем жизненном пути А. Г. поднялся на высшую ступень, но она была добыта ученым подвигом и оправдывается им. Естественно, что у него внешнее положение оказывается параллельным постепенно раскрывавшемуся религиозному миросозерцанию. Основной пункт последнего, наиболее выдвигавшейся полемикою, заключается в отвержении церковной догматики. Это прискорбно и верно, но с нашей стороны требуются здесь не критика и разбор, а прежде всего характеристика и объективное истолкование воззрений. На этом и сосредоточимся. По указанному свойству А. Г. обычно причисляется к ричлианской школе и оценивается по ее шаблону⁸. Едва ли все это верно в такой степени. Столь продуктивный ум не может замыкаться школьными рамками и в себе самом находит свои границы. Несомненно, что А. Г. во многом сочувствует ричлианцам, привлекая их в Берлин, и склоняется к сходным результатам, но он достиг этого вывода иным путем, смотрит не одинаково и обещает нечто особенное. Альбрехт Ричль (геттингенский профессор, |20-го марта 1889 г.) и его прямые продолжатели отправляются от чисто философских предпосылок в невозможности и несостоятельности всякой метафизики и потому принципиально отвергают все христианские постулаты или догматы этой категории. А. Г. всегда шел исторической дорогой и держался эмпирического метода, созидая в обратном порядке. На этом покоится его исторически-эмпирическое богословие⁹. А. Г. всецело принимает и решительно признает все, что дается в историческом опыте, который для него обязателен во всем его реальном объеме. Посему он никоим образом не является принципиальным врагом чудесности и сверхчувственности, а – напротив – исповедует их убежденно, в качестве творческих факторов исторического процесса и прогресса, но своего знания относительно их сущности не простирает дальше пределов и размеров подлинного исторического откровения. Вера у А. Г. не исчерпывается и не покрывается человеческим знанием, – и мы думаем, что в этом различении гораздо больше и религиозной правды, и плодотворной пользы, чем в их принятом смешении, где знание принижает до себя самую веру, тогда как там первое должно бы соподчиняться второй и служить ее интересам, постепенно поднимаясь на высоту религиозного боговедения. В этом смысле и догматика получает у А. Г. достаточную историческую ценность. Находя в ней лишь человеческий элемент умственного постижения, А. Г. не допускает для отдельных стадий абсолютной обязательности и вечной силы. Однако, в свое время, и в своей сфере, они бывают наилучшими моментами для выражения религиозной истины и неизменно остаются ее свидетелями. Поэтому А. Г. явно симпатизирует св. Афанасию в его догматической противоарианской деятельности и без колебаний становится на сторону никейских отцов, между тем, они авторитативно формулировали веру христианскую. А. Г. энергически отклонял упреки касательно обвинений христианства в постепенном вырождении, и для нас несомненно, что весь ход скорее рисуется ему последовательным прогрессированием, которое опять же будет возрастанием собственно не самой истины, осуществленной Иисусом, а нашим непрерывным опознанием ее. Иного Христа не было и не будет. Ясно, что Он есть средоточие всего предыдущего бытия и неисчерпаемый источник для дальнейшего на все века. Отсюда неизбежно и категорическое исповедание Его исторической чрезвычайности, принимаемой за божественность. И А. Г. твердо высказывает такое свое убеждение: «что Иисус Христос есть Сын Божий, или Богочеловек, в котором познается Бог, это служит основанием и краеугольным камнем христианства». Здесь самое историческое изучение должно направляться на выяснение всей исторической несоизмеримости Искупителя, причем, подозрение к «метафизической догматике» вытекает из желания оградить «божественную» личность от человеческих концепций и сохранить ее для веры во всей «божественной» неприкосновенности, хотя эссенциальное и натуральное богосыновство Христа заметно отрицается ради божественно ­несравнимого человечества. В этом причина, что А. Г., очищая Евангелия от чудесности под предлогом легендарных наслоений, избегает резких крайностей и далее в речи о «пустом гробе», где не оказалось тела Иисусова, не допускает прямо грубости зазорных суждений, будто последнее было просто перенесено (Иосифом Аримафейским) на другое место, как это даже в 1901 г. старался аргументировать проф. Оскар Гольцман в своей «Жизни Иисуса».

Не менее сего понятно, что А. Г. для обеспечения своей устойчивости вынуждается к определению и охранению исторического достоинства личности Христа, и тут для него были дороги исторические свидетельства, которые сами внушают нам идеи объективным изображением Спасителя, а не устраняются по идейной предзанятости. В силу этого, и во имя исторической правды, А. Г. энергически протестовал против всякой тенденциозной разрушительности и в 1896 (1897) г. авторитетно заявил об упразднении всех основоначал тюбингенской школы. В этой области его работа носит характер созидательности и по замыслу, и по результатами Он усердно защищает достоверность «синоптических» Евангелий по несомненности синоптического типа Господа, хотя не всех теперешних синоптиков и не во всем объеме почитает первоначальными, писания же апостола Павла придвигает гораздо ближе к грани жизни Христовой и утверждает подлинность посланий к Колоссянам, Ефесянам и Филиппийцам вопреки возобладавшим критическим отрицаниям, полагая окончательную редакцию Апокалипсиса не позднее 93 года (см. «Theol. Literaturzeitung» 1902, № 22, столб. 591–592). Если А. Г. и сомневается насчет четвертого Евангелия, то, единственно, потому, что видит в нем не простой отчет, а продукт догматического созерцания; однако нельзя забывать, что в этом памятнике усматриваются им отголоски подлинных Иоанновских традиций и датою для него почитается время около самой апостольской эпохи, – не позднее 110 г.: все это выводит науку на такую дорогу, где ей трудно будет удержаться в подозрениях, касательно Евангелия Иоаннова.

Итак, в качестве богослова исторически-эмпирического направления, А. Г. отвергает абсолютизм догматов не по принципиальной ненависти к ним и не ради религиозного содержания их. Все это делается лишь по предполагаемому несоответствию их исторической реальности самооткровения Божия во Христе Иисусе. В этом случае догматический скептицизм по своей цели вовсе не является покушением на веру, и соизмерять вторую первым было бы не точно по отношению к Ад. Гарнаку. Не дивно, что богословскую точку зрения нетерпимых протестантских ортодоксалов последний назвал «варварскою», ибо оппоненты не хотят понять инкриминируемого «еретика» и насильственно подгоняют критикуемую систему к своему прокрустову ложу, не доказав его общепригодности. А. Г. отнимает у догматики абсолютизм именно по интересам веры, которую исповедует со всею искренностью убеждения и пламенностью сердца. Для него, все во Христе, Который постигается лишь через Свое самосвидетельство в Евангелиях, догматы же не тождественны им и составляют человеческое прибавление постепенных моментов религиозно-рационального опознания христианской истины, исторически законных и необходимых, но относительных и временных в процессе возрастания нашего боговедения прежде достижения созерцания «лицом к лицу». Догматический масштаб, конечно, уместен для А. Г. и со своей точки зрения прав в самой суровости, – только с обязательною оговоркой, что он не покрывает всецело сущности предмета. В этом пункте прежде всего уместен вопрос о том, мыслимы ли без догматических предикатов самое христианство и без христологии Христос, хотя бы в той их форме, в какой рисуются они даже у А. Г.? Если нет, тогда – вопреки последнему – и за «христианским догматизмом» обеспечивается авторитетность Христова, а мы избавимся от тяжкого недоумения, вызываемого системой А. Г-ка, – каким образом дело, бывшее божественным по началу, может продолжаться и развиваться одними человеческими посредствами, раз оно имеет достигнуть завершения нормального и, следовательно, равно божественного. При этом обнаружится крайность воззрений А. Г. без покушений на его веру исповедания равно принимаемой силы Божией.

Нельзя умолчать и о том, что поход против ортодоксального догматизирования связывается у А. Г. с устранением преобладания в религии холодного, узкоумного и безжизненного интеллектуализма в пользу деятельного исповедания воли Божией в самом служении с любовию Христовой и с преданностью самопожертвования. Это убеждает, что по своим принципиальным намерениям труд А. Г. рассчитан на созидательность.

Такова идейная сторона, и она подкрепляется историческими соображениями применительно к положению протестантства. Последнее начало свое историческое бытие провозглашением абсолютной самодостоверности Свящ. Писания с усвоением богодухновенности даже самой его букве. С течением времени получилось в результате, что не только вторая, но и первое лишились всякой обязательности. Критика стремилась разгромить Нов. Завет, и еще доселе не редкость встретить протестантских авторов, находящих свою ученую честь в том, чтобы не оставить в нем камня на камне. Все церковно-учительное предание было отвергнуто заранее, а пример самого А. Г. показывает, как мало важности усвояется всякой догматике, которую всего менее может спасти ортодоксализм деспотизма, догматизирующая свои партийные и относительные мнения. При этом утрачивался объективный масштаб, и священное благо свободы, возникающей и питающейся из взаимоуважения, вырождается во взаимную нетерпимость каждая против всех или одних кружков против всех других. Ценятся не убеждения, но фирмы, и представители их не допускают примирения, как А. Г. почти всегда отрицает Цана, а этот не чаще соглашается с ним. Среди такого разрушения в религиозной сфере пред нами оказывается какая-то пустыня, наполненная мертвыми костями и без зиждительного духа. При подобных условиях в христианстве сохранялась больше лишь моральная возвышенность, и эту именно сторону берет А. Г., чтобы упрочить дело Христово. Ясно, что задача А. Г. в его чтениях о «сущности христианства» чисто положительная и сводится к обеспечению вечной божественности христианской по ее моральной живительности в правде Христовой. И заслуга А. Г. заключается еще в том, что эта цель осуществляется историческим методом, причем освещается историческое достоинство Христа.

В этом пункте вера связывается с наукой, где ученая личность А. Г. выступает с весьма благоприятной стороны. Нельзя не удивляться его изумительной продуктивности, и немного писателей могут поспорить с ним по необычайным размерам литературной производительности, ценные плоды которой появляются чуть не еженедельно и, во всяком случае, ежемесячно¹⁰. И всюду сказывается общепризнанный талант, от избытка сил иногда дозволяющий себе вольности – вроде остроумной аргументации того тезиса, будто послание к Евреям написано женщиной и, именно, Прис(килл)ой, при участии Акилы. Литературный кругозор А. Г. отличается редкою широтой, и в объем изысканий ученого входят все вопросы христианского исторического ведения в его принципах и в самых мелких деталях. Везде А. Г. вносит живую мысль творчества, выдвигает новые задачи и открывает неожиданный перспективы. Самые его крайности сопровождались тем, что вызывали горячее обсуждение во всем ученом мире¹¹, а это свидетельствовало, что автор всегда желает бороться за жизненные интересы христианской веры и богословского знания.

Отчеты об ученых трудах А. Г. чаще всего давались проф. Ал. П. Лебедевым, напр., в систематических «обзорах» журнала «Прибавления к творениях св. отцев» за 80-е годы; касательно взглядов на монархианство см. у Н. Г. в (московских) «Чтениях в Обществе любителей духовного просвещения» 1889 г., № 9; по поводу споров о символах и о евхаристии тоже у проф. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1893 г., IV, стр. 308–344. 481–620. 1894 г., I, 282–306; об «истории догматов» у него же в «Православном Обозрении» 1889 г., I, 33–90, 296–340, 450–498 и сокращенно в Собрании сочинений т. I (Москва 1898), стр. 437–489; о «сущности христианства» опять у проф. Лебедева в «Богосл. Вестнике» 1901 г., III (№№ 10, 11, 12), 209–330, 429–445, 671–650 и отдельною брошюрой (Сергиев Посад, 1901), а равно, у С. Л. Кулюкина приложении к журналу «Странник» (Сущность христианства проф. Адольфа Гарнака; изложение и критический разбор лекции профессора берлинского университета Адольфа Гарнака, читанных в зимний семестр 1899–1900 года. Петроград, 1902). В этих трудах представлена подробная догматическая оценка воззрений А. Г., а у проф. Лебедева достаточно характеризуется и его ученая «личность, выдающаяся по изумительной эрудиции и трудолюбию, и по остроте ума», в качестве «мастера исторической науки». Ср. еще у А. Павловича (Лопухина), Движения богословской мысли в современной Германии в «Христ. Чтении» 1897 г., I, стр. 137–138, и у A. И. Покровского в I-м томе Истории христианской церкви в XIX веке (Спб. 1900) изд. проф. А. И. Лопухина, стр. 485 сл.

Н. Глубоковский.