Святой Кирилл философ

Святой Кирилл философ (до принятия за 50 дней до смерти, иночества носивший имя Константина), первоучитель славянский, родился в 827 году в главном городе македонской области византийской империи Фессалонике (Солуни). Отец его, Лев, занимал в родном городе должность друнгария (δρουγγάριος), то есть помощника областного военного начальника. В многочисленной семье Льва один из старших сыновей был Мефодий, а самый младший Константин. Древние источники не говорят определительно о том, кто были по происхождению отец и мать Константина, греки или славяне, – и вопрос этот решается учеными различно. Большинство, ученых считает их ( – по нашему мнению, совершенно основательно – ) греками. Но были голоса и за славянское происхождение родителей Константина как в древнее время («Успехе святого Кирилла философа»), так и в новое (М. П. Погодин – в Кирилло-Мефодиевском Сборнике, М. 1865, 96–105). Афонское предание, записанное Арсением Сухановым в XVII веке, называет славянских первоучителей славянами по отцу и греками по матери (там же, 269, подстрочное примечание Григоровича). По мнению профессора А. С. Будиловича, они не были ни греками, ни славянами в тесном смысле, а греко-славянами в отношении как физическом, так и духовном («Несколько мыслей о греко-славянском характере деятельности святых Кирилла и Мефодия», Варшава 1885 год, 1–5). Академик А. И. Соболевский отвергает мысль о существовании в VIII – IX веках особого греко-славянского типа и говорит, что «в святых братьях мы должны признать представителей того космополитического христианства, для которого нет варваров и иудеев и которое во всех людях видит служителей Христа» («Кирилло-Мефодиевские вопросы» – в «Киев. универ. Извест.»1885 год, сентябрь, 298).

По характеру братья Константин и Мефодий довольно отличались один от другого. Старший, Мефодий, довольно долгое время был начальником славянской области («княжения»). Природа же Константина была по преимуществу созерцательная: он не чувствовал охоты к светской жизни. «Константин человек исключительный по своей натуре, говорит академик Е. Е. Голубинский, – с самого детства давал ожидать в себе не чиновника и не человека от мира сего, а чтителя христианской мудрости созерцательной и деятельной» (Ист. рус. ц., I: 2, изд. 2-ое, М. 1904 год, 335). Когда он достиг семилетнего возраста и стал уже учиться грамоте, то – по сказании его жития так называемого паннонского (глава 3) – видел, как рассказывал сам отцу с матерью, замечательный сон, будто бы стратег (главный областной начальник), собрав пред ним девиц со всего города, сказал ему: выбирай себе подругу, и он, посмотрев, выбрал одну, блиставшую красотой и дорогими одеждами; ее звали София, мудрость. Наделенный от природы исключительно блестящими талантами, Константин весьма рано начал проявлять их; на школьной скамье первоначального училища грамотности он превосходил всех своих товарищей успехами, памятью, остротой мысли, так что все удивлялись ему. В одно время отрок вышел было с своим ястребом на охоту, но ветер занес его птицу, и огорченный Константин оставил навсегда эту забаву, привязавшись еще усерднее к учению. Его особенно пленяло изучение творений святого Григория Богослова, и он еще в юности написал у себя на стене, под знамением креста, похвалу святому Григорию в следующих словах: «о Григорие, телом человече, а душою Ангеле! ты бо телом человек еси, и Ангел явися. Уста бо твоя, яко един от Серафим, Бога прославляют и всю вселенную просвещают правыя веры наказанием. Темь же и мене, припадающа к тебе любовию и верою, приими и буди ми просветитель и учитель» (Жит. гл. 3). Уносясь за Григорием Богословом в его богословские созерцания, юный Константин не всегда мог постигать глубину их и впадал в великое уныние. Просил он и умолял случившегося в Солуни странствующего ученого книжника поделиться с ним своим знанием, предлагая ему за это всю долю своего наследства после отца († 841 год), но ученый грамотей не мог или не хотел исполнить просьбу юноши. Опечаленный, – весь он предается молитве, чтобы Бог помог исполниться желанию его сердца, и молитва его скоро была услышана.

В 842 году скончался император Феофил, оставив престол 3-летнему сыну Михаилу III под опекой матери Феодоры и сановников: логофета Феоктиста и кесаря Варды, брата императрицы. Феоктист, видимо, хорошо знал семью Константина, а может быть, состоял с нею и в родстве. Зная о страстном желании Константина учиться, Феоктист вызвал его ко двору, чтобы дать ему возможность продолжить образование, а впоследствии воспользоваться им в деле воспитания царя. В константинопольской высшей придворной школе, незадолго пред тем основанной Вардою, Константин изучил в первые три месяца грамматику, а потом принялся за другие предметы, изучал арифметику, геометрию, астрономию, музыку, Гомера, то есть вообще древнюю поэзию, диалектику и философию, которая тогда разделялась на внешнюю, обнимавшую вообще мирские науки и особенно эллинскую философию, и внутреннюю, то есть христианское богословие. В числе своих учителей он имел знаменитого ученого Льва, бывшего ранее митрополитом Солунским, и еще более знаменитого Фотия, впоследствии патриарха Константинопольского. Даровитый и прилежный ученик делал быстрые успехи во всех науках, и в частности в грамматике и философии, превосходя всех своих сверстников: еще во время учения усвоено ему было название «философа». Вместе с успехами в философии Константин приобрел и искреннюю дружбу ее знаменитого профессора, как об этом свидетельствует ватиканский библиотекарь Анастасий, выражаясь, что «Константин философ, великой святости муж, был fortissimus amicus Фотия». (Предисловие к описанию константинопольского собора 869 года). Сильно полюбил его и логофет Феоктист, у которого в доме он и жил во время учения. Не имея собственных детей и желая как бы усыновить Константина, он задумал женить его на своей крестнице и создать ему блестящую карьеру. Но Константин решительно отказался от предложения Феоктиста, рассчитывая, по окончании учения, поселиться где-нибудь в уединении, чтобы вести образ жизни, свойственный своим наклонностям, и предаться своим любимым занятиям с полной свободой. Чтобы удержать его в столице, поставили его в священники (холостого) и назначили патриаршим хартофилаксом и библиотекарем в Святой Софии. Однако, недолго пpoбыл он на своей должности, тайно оставил столицу и укрылся в одном из монастырей на прибрежье Мраморного моря. Нашли его едва чрез шесть месяцев, и так как он, несмотря на все настояния, не хотел принимать прежней должности, то (по выражении его жития) «умолили» его принять должность учителя в той же высшей придворной школе и учить философии внешней и внутренней, то есть эллинской и христианской, – чрез что еще более упрочилось за ним название «философа».

Святые первоучители славянские Кирилл и Мефодий. Православное авторизованное изображение, издания С.-Петербургского Славянского Благотворительного Общества.

В бытность Константина профессором философии, на него возлагаемы были правительством два поручения, требовавшие особой диалектической способности. Это – два богословских диспута, один – домашний, другой – международный. Первый диспут – с представителем иконоборства, низложенным константинопольским патриархом Иоанном или Яннием. Гордый своей ученостью и своим прошлым, низложенный патриарх, в поддержание своей чести, разглашал, что он побежден только насилием, а не силой доказательств, и что «препреть» его никто не может. Такими речами некогда сильный патриарх производил соблазн, тем более опасный, что, несмотря на последовавшее восстановление иконопочитания, противников его было немало. Чтобы пресечь соблазн Константин призван был держать прение с иконоборствующим бывшим патриархом в особом назначенном для сего собрании. Упорный патриарх и молодой философ состязались, и первый должен был замолчать. Второй диспут Константина – с магометанами относится, по житию, к 851 году (когда исполнилось Константину 24 года). В этом году прибыло в Константинополь посольство от сарацин с вызовом для прения о божественности Святой Троицы и с приглашением для этого человека, который мог бы состязаться с ними о сем догмате, не допускаемом магометанской верой. Выбор пал опять на Константина с присоединением к нему в помощь просвещенных мужей асикрита (секретаря) и Георгия Полаши. Вместе с своими спутниками Константин предпринял далекое и опасное путешествие в тогдашнюю столицу арабской империи Багдад к калифу Джафар Мутаваккилю (847–861 год). Житие довольно подробно излагает прения Константина с учеными представителями магометанства (ученой «чадью» и книжной, учившейся и геометрии, и астрономии, и прочим наукам) о предметах, касающихся различия в вере и обычаях. Константин вышел и здесь победителем, избавился и от смертной опасности, когда сарацины, в чувстве досады за неудавшийся спор, хотели было погубить его отравой, и здравым возвратился в свою страну.

По возвращении из сарацинской миссии, Константин некоторое время продолжал преподавать философию, а потом, так как жизнь при дворе и близ двора была не по его настроению, снова оставил столицу, и прожил некоторое время где-то в уединенном месте, причем, по житию, показал себя в своем поведении не только философом, но и великим нищелюбцем и подвижником, а потом отправился к своему брату Мефодию в его олимпийский монастырь (около 852 года). Где находился этот монастырь? Известны два Олимпа – фессалийский и малоазийский. Прежде думали, что Олимп паннонских житий – Олимп фессалийский. Это мнение защищает академик А. И. Соболевский (Кирилло-Мефодиевские вопросы, 298–299). Но другие ученые высказались за Олимп малоазийский, находившийся на берегу Мраморного моря, в Вифинии (академик Е. Е. Голубинский, Ист. рус. ц. I:2, изд. 2-е, 335; А. С Будилович, Неск. мыслей о греко-слав. хар. деят. свв. К. и М., 14–15; профессор И. И. Малышевский, Святые Кирилл и Мефодий, первоучители славянские, Киев 1886 – приложение в конце книги: «Олимп, на котором жили святые Константин и Мефодий», 441–479). Было пущено в ход также мнение (неосновательное), будто под Олимпом житий паннонских следует разуметь не Олимп, а Афон. Мнение это высказано впервые Пигулевским в его сочинении: «Деятельность святых Константина (Кирилла) и Мефодия среди оракийских, македонских и булгарских славян, Киев 1862», повторено в том же году о. Лебединцевым в «Киевских Еп. Ведомостях» № 16, и усвоено В. А. Бильбасовым в его издании: «Кирилл и Мефодий», ч. 2, Спб. 1871, 161. – В Олимпе прожили братья несколько лет в подвигах молитвы и в книжных занятиях, пока не вызваны были в Константинополь для отправления в миссию хазарскую.

Миссионерская деятельность Константина в первую доморавскую пору его жизни – может быть потому, что сосредоточивалась в местностях отдаленных от цивилизованного мира, бедна источниками для своей истории, мало разработана и представляет много спорных вопросов. Достаточно сказать, что раздавались сомнения даже в действительности путешествий Константина на Восток (а также и диспута Константина с патриархом Иоанном). Высказав мысль, что «книги» Константина, содержавшие подробное изложение его бесед или прений, переведенные братом его Мефодием с греческого на славянский язык и разделенные на 8 слов (о чем – в 10 гл. жития Константина), были не отчет или донесение о хазарской миссии, а нарочитое полемическое сочинение Константина против иконоборства, иудейства и магометанства, составленное им, как опытным полемистом, в защиту веры и в интересах константинопольской церкви, покойный профессор А. Д. Воронов поставил вопрос: «насколько исторической правды в этих прениях, далее более: насколько достоверен спор святого Константина с патриархом Яннием и насколько достоверны различные его миссии? Не потому ли и возникли известия о некоторых из этих дальних миссий, что были известны прения святого Константина, то есть не сочинение ли его дало повод к легенде об этих миссионерских прениях?» (Кирилл и Мефодий; Главнейшие источники для истории святых Кирилла и Мефодия, Киев 1877, 60–61, примечание 3-е). Сомнения профессора Воронова, правда, не разделяются большинством ученых, но во всяком случае они доказывают настоятельную необходимость специальных исследований по вопросу о миссионерской деятельности Константина на Востоке. Новые и любопытные данные по вопросам о сарацинской и хазарской миссиях Константана находим в недавно обнародованном исследовании академика В. И. Ламанского: Славянское житие святого Кирилла, как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник: критические заметки (Памяти Добровского) – в «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1903 год, апрель, май, июнь, декабрь; 1904 год, январь, апрель, май и следующие. По исследованиям почтенного ученого, византийское посольство к сарацинам действительно состоялось, но не в 851 году, едва ли было в Багдаде, и во всяком случае не для объяснения халифу догмата о Святой Троице. Были в этом посольстве и асикрит Фотий, впоследствии знаменитый патриарх, и Георгий, и Константин философ.

Арабские историки Табари (839–923 год) и Масуди († 956–958 год) сообщают любопытные сведения о взаимных отношениях арабов и Византии в правление Мутаваккиля с 851 по 861 год. Кроме известий военных попадаются сведения о перемириях и посольствах по случаю обмена пленных. Табари и Масуди сохранили известия о перемирии и обмене пленных в 845 году. Перед тем обмена пленных не было с 809–811 год, а следующее за перемирием 845 года происходило, по свидетельству арабских историков, в конце 855 – в начале 856 года. Так называемая сарацинская миссия Константина была ни что иное, как посольство византийское, отправленное к сарацинам для заключения перемирия и для обмена пленных. В 851–853 году не могло быть посольства из Византии к арабам и предметом посольства не могло быть прение о Святой Троице, потому что тогда происходили военные действия между Византией и арабами. В 855–856 году действительно состоялось отправление посольства, причем Константин философ был взят в эту поездку к арабам как знаток языка славян, игравших немаловажную роль в военных действиях арабов с византийцами. И византийские и арабские писатели говорят о поселениях славян в Малой Азии, начиная с VII века. Славяне состояли в военной службе у арабов. По догадке академика Ламанского, Константин философ уговорен был ехать с посольством в 855 году не потому лишь, что он был близок к одному из главных участников его, асикриту Фотию, и к влиятельному при дворе логофету Феоктисту. Правительство византийское желало попытать счастья, не удастся ли состоявших на службе у арабов славян, и так или иначе помусульманенных, обратить в христианство. Что касается приводимых в житии Константина бесед его с сарацинами, то речи эти – по Ламанскому – внесены были в первоначальный текст жития гораздо позже его написания, в XII – XIII веках, из разных обличительных статей против мусульманства, весьма распространенных в старой славянской письменности («Журн. Мин. Нар. Просв.» 1903 год, апрель, 352–359) ¹¹.

Хазарская миссия отмечена в итальянской легенде и в так называемом паннонском житии Константина. Но первая касается хазарской миссии только слегка, так как прямое содержание ее составляет история открытия и перенесения в Рим мощей святого Климента, папы римского. В паннонском же житии Константина история хазарской миссии излагается подробно и обстоятельно. Сказание о посольстве к хазарам начинается здесь с повествования о том, как в Константинополь пришли послы от хазарского кагана и объявили императору, что хотя народ их и ведает единого Вышнего Бога и поклоняется Ему, но держится некоторых постыдных обычаев, при чем, с одной стороны, евреи убеждают их принять их веру и правила, а, с другой стороны, сарацины, обещая иметь с ними мир и даже обещая им подарки, неотступно твердят что их вера лучше всех, – и что вследствие этого каган, держась существовавшей доселе между греками и хазарами дружбы и уважая истекающую от Бога власть греческого императора, испрашивает у него в этом деле совета и просит прислать к нему какого либо книжного человека, для прения с евреями и сарацинами, обещая, в случае поражения их, принять веру греческую… Хазары, народ собственно туранского племени, представляли из себя к VIII – IX веку смесь племен тюркских, финских и славяно-русских. Не удовлетворяясь более язычеством, хазары в VIII веке приняли государственной религией иудейство, может быть по политическим расчетам – как нейтральную между христианством и мусульманством. Но к иудейской религии принадлежали только каган и его приближенные. Прочие были или мусульмане, или язычники. Иудейство не получило в Хазарии значения единой веры, духовно объединяющей и скрепляющей политический союз разноплеменных народов, не приобрело прочного положения в хазарском государстве, и отсюда обыкновенно объясняют тот религиозный кризис, который был причиною появления хазарских послов в Византии. Просьба хазар о присылке учителя шла, как видно, от хазар-язычников, вызванная тем, что евреи и мусульмане; хваля, те свою веру, а эти – свою, старались привлечь их каждый в свою веру, чем поставляли их в затруднительное положение по вопросу о религии. Но жили в Хазарии и христиане, которые также могли подать мысль о посольстве в Константинополь.

Император Михаил III вызвал Константина из Олимпа, передал ему речь хазарскую и предложил идти к хазарам для объяснения им существа христианской веры и для защиты догмата о Святой Троице. Константин выразил полную готовность на такой апостольский подвиг, хотя бы даже пришлось умереть за веру Христову. С Константином пожелал идти и брат его Мефодий. Снабженные от царя всем необходимым для пути, братья отправились Черным морем и прибыли в Херсон. Тут они остановились на некоторое время, желая, – по выражению итальянской легенды (глава 2), – обучиться языку хазарскому. Здесь, – по сказанию паннонского жития, – научился Константин еврейскому языку и еврейским книгам, а также самарянскому языку и самарянским книгам, причем обратил в христианство и крестил двух самарян: отца, приносившего ему самарянские книги, и его сына. Здесь же – по сказанию того же жития (глава 8) – «нашел он евангелие и псалтирь, писанные русскими письменами, нашел и человека, говорящего русской речью, беседовал с ним, воспринял от него силу русской речи и применяя к своей речи письмена русской, гласные и согласные, трудясь над этим с молитвою к Богу в сердце своем, скоро стал читать и объяснять русское евангелие, так что многие удивлялись этому и хвалили Бога». Это загадочное место жития служило и служит предметом многих споров в науке (смотреть ниже). Пребывание в Херсоне ознаменовано было также еще одним важным в истории церкви событием. По сказанию паннонского жития и итальянской легенды, Константин, услыхав, что мощи святого Климента папы Римского (сосланного в Херсон и утопленного здесь по приказанию Траяна), все еще находятся в море, – с помощью херсонского архиепископа Георгия и клира предпринял труд отыскать мощи, сел на корабль и действительно нашел их. Упоминая о сем событии, паннонский жизнеописатель ссылается на сказание об обретении мощей святого Климента, говоря: «яко же пишет (то есть – должно думать Константин), в обретении его» (о сем слове скажем ниже, в обзоре литературной деятельности святого Кирилла).

Вскоре после обретения мощей, когда братья собирались уже в дальнейший путь, хазарский воевода осадил христианский город, соседний ли с Херсоном, или может быть самый Херсон. Узнав об этом Константин отправился к этому воеводе и успел расположить его к христианству и освободить город. На пути братья подверглись нападению со стороны кочевавших здесь племен Угров, которые, впрочем, не причинили им никакого вреда. Достигнув Азовского моря, сели они на корабль и отправились в Хазарию к Каспийским воротам кавказских гор (Каспийские ворота – portae Caspiae древних – полагают между Кизляром и Дербентом). Прибыв ко двору кагана, как надобно думать, в город Итиле (нынешней Астрахани), братья были приняты там с подобающею честью. Вскоре по прибытии начались прения о вере. Константану пришлось состязаться и с хазарами, и с иудеями, и с сарацинами. Прения продолжались несколько дней, в присутствии кагана. Прежде всего был спор с «мужем хитрым и лукавым» из хазар – по выражению паннонского жития (глава 9), – Константин объяснил хазарам догмат о Боге едином по существу, но троичном в лицах. Коснувшись затем иудейской религии и ее отношения к христианству, указал превосходство Нового Завета пред Ветхим. Препираясь с евреями, Константин в одном месте указал на слова Акилы, которого перевод Ветхого Завета с еврейского на греческий язык был в особенном уважении у евреев (паннонского жития глава 9 в конце). Победоносно отразив нападения иудейских ученых, Константин также победоносно отразил возражения мусульман, которым он в истинном свете изобразил пророческую роль Магомета. Каковы были последствия этих религиозных прений? По итальянской легенде, весь хазарский народ был обращен в христианство (глава 6). По свидетельству же паннонского жития (глава 11), дано позволение всем, кто хочет, креститься, и крестилось до 200 человек, а обращающимся из греков в веру хазарскую, или иудейскую, или магометанскую объявлена смертная казнь. Каган написал императору греческому, грамоту, в которой весьма благодарил за Константина и извещал, что дозволил всем желающим из своего народа креститься, присовокупив обещание, что со временем, быть может, и сам крестится. Провожая Константина, каган предлагал ему богатые дары, но вместо них философ выпросил свободу пленным греческим христианам, которых найдено и отпущено до 20-ти. Религиозные прения Константана в Хазарии занимают почти 1/3 пространного или так называемого паннонского его жития (в лучшем издании жития – Fontes rerum bohemicarum, Т. I: Vitae Sanctorum, Praha 1871, под редакцией Фр. Палацкого с чешским переводом Первольфа, – из 38 страниц всего жития на долю хазарских прений приходятся страницы 13–24), но на самом деле они были еще обширнее и пространнее. Автор паннонского жития после изложения прений с иудеями замечает, что он передал лишь немногое из этих прений, которые пространно изложены в книгах Константина и переведены (с греческого) на славянский язык, с разделением их на восемь частей или слов. До нас, однако, не дошло ни греческого подлинника, ни славянского перевода книг прений. Различные толкования и предположения по поводу выше означенной заметки о книгах Константина изложены в книге покойного профессора И. И. Малышевского: «Святые Кирилл и Мефодий первоучители славянские, Киев 1886», страницы 60–63.

На возвратном пути из Хазарии Константин, для утоления нестерпимой жажды, молитвой преложил соленую воду в сладкую. В Херсоне предрек близкую кончину тамошнего архиепископа. В окрестностях города Филлы (Φύλλα, «во Фульсте языце») пресек суеверное уважение к одному великому дубу, срубив самое дерево (паннонского жития глава 12). Возвратившись в Константинополь, Константин жил здесь при церкви святых Апостолов (служившей усыпальницей для императоров) до времени вызова его в новую миссию, моравскую. В это время, по сказанию жития (глава 13), Константин объяснил на одном потире или чаше «Соломоня дела» в церкви святой Софии надпись, которой до него никто не мог понять. Рассказ об этом, не связанный ни с предшествующим, ни с последующим содержанием жития, обыкновенно пропускается в биографиях святых Кирилла и Мефодия. В Четьи-Минеи святого Димитрия Ростовского он совсем не упоминается. В самой подробной биографии славянских первоучителей – в выше названном труде профессора И. И. Малышевского – имеется только краткое упоминание на странице 122-й в примечании. Не лишне заметить, что в древнерусских сборниках рассказ о чаше встречается и отдельно от жития святого Кирилла, в форме самостоятельного сказания. В отдельных местах апокрифа содержится и толкование пророческих соломоновых стихов. Толкование одно и тоже. В литературе известны три списка, изданные академиком И. И. Срезневским (Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, № XII), профессором И. Я. Порфирьевым (Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях в «Сборнике Отд. рус. яз. и слов. Импер. Ак. Наук», т. XVII, № 1), и Петровым (Апокрифическое пророчество царя Соломона о Христе, по списку XIII века – в «Памятниках древней письменности», Спб. 1894, № CIV).

Хазарская миссия славянских первоучителей вызывает – в целом и в частях – немало вопросов и недоумений. Одни считают все сказание об этой миссии легендой. Так, по Шлецеру, «Кирилл не был в Хазарии. В его время хазары считались известнейшим и важнейшим народом тамошней страны. Византийские историки знают их очень коротко, самый даже двор имел с ними частые сношения: но нигде не видно ни малейшего следа, что бы сии грубые азийцы приняли христианскую веру; они оставались тем, чем были, до самого их истребления. Здесь доказательство молчания сильно» (Нестор, Русские летописи на древнеславянском языке, II; перевел с немецкого Д. Языков, Спб. 1816, 556). Другие выбирают только то, что подходит к их теориям (например, Д. И. Иловайский в «Розысканиях о начале Руси», М. 1876, 132–155; академик Вл. И. Ламанский в вышеупомянутых критических статьях его: «Славянское житие святого Кирилла, как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник». О взгляде Ламанского скажем ниже). Третьи ученые – и их большинство – признают действительность главных фактов, передаваемых житием Кирилла и итальянскою легендой о хазарской миссии. Сторонником этого «прямого» взгляда на дело заявил себя пок. проф. И. И. Малышевский в статье: «Евреи в южной Руси и Киеве в X – XII веках» («Труды Киев. Дух. Акад.», 1878 год, т. II, 595) и потом в самой биографии первоучителей славянских (Киев 1886).

К числу самых спорных вопросов в биографии святого Кирилла принадлежит, без сомнения, сказание его так называемого паннонского жития о найденных в Херсоне «русском» евангелии и «русской» псалтыри. Это – по выражению академика И. В. Ягича – истинный «crux interpretum» («Archiv für slavische Philologie» IV, 1880, 314). «Вот место – восклицает Платонов, – составлявшее и составляющее истинную пытку, «для изыскателя славянской древности и письменности!» (Жизнь и подвиги первоучителей славянских Кирилла и Мефодия в «Дух. Вестнике» 1862 года, том II, Харьков, 328). Даем краткий перечень мнений по этому вопросу. Открывший паннонские жития прот. А. В. Горский подозревал здесь вставку или дополнение русское («Москвитянин» 1843 год, ч. III, № 6, 409, тоже и в «Кирилло-Мефод. Сборнике», страница 9). Профессор О. М. Бодянский также склонялся «считать известие о русских письменах скорее позднейшей вставкой в житие Кирилла, чем существенной частью оного» (О времени происх. слав. письм., 101). По Ягичу, интерполяция эта могла быть очень древней, и вероятно уже в XI или XII веке внесена была в текст жития («Archiv für slav. Philol.» 1876, В. I, 143–144, примечание 7-е). Шафарик в предисловии к изданию жития святого Константина, допуская позднейшие поновления и вставки в житии, не относит, однако, к таким вставкам известие о русском евангелии и псалтыри, потому что – говорит он – здесь слово «русский» указывает не на славяно-руссов, а на варяго-руссов в Тавриде, преемников готского богослужения. Здесь русские письмена – готские. (Památky drevniho pisemnictvi Jihoslovanûv. U Praze 1851 IV и 2-е издание 1873 года). Мнение Шафарика, как увидим, особенно прочно укоренилось в науке.

Но и против него высказались некоторые ученые, видевшие в «русских» письменах не готские, а славяно-русские, как академик И. И. Срезневский («Известия Импер. Акад. Наук по Отд. русс. яз. и слов.» 1853 год, I, 296 и «Труды 1-го археолог. съезда», т. I, стр. СХV), Гильфердинг (Собр. соч. I, Спб. 1868, 309), Будилович (Неск. мыслей о греко-слав. хар. деят. свв. Кир. и Меф., 27–29), или болгаро-славянские, как Иловайский (Розыск. о начале Руси, 138–141). Академик А. И. Соболевский в разборе вышеприведенной статьи Будиловича приходит к тому заключению, что в «русских письменах», найденных Кириллом в Херсоне, нельзя видеть ни азбуки славянской, ни алфавита Ульфилы, то есть готского («Киев. Унив. Изв.» 1885 год, сентябрь, 300–301). Григорович полагал, что святой Кирилл нашел в Херсоне глаголицу (Статьи, касающиеся древнего славянского языка, Казань 1852, 67–69). Так и по словам епископа Порфирия, Константин достал в Херсоне евангелие и псалтирь, написанный русскими буквами, то есть, глаголитскими (Отрывок из путешествия епископа Порфирия Успенского в Афонские монастыри и скиты в 1856 году. О святом Кирилле просветителе славян моравских и в «Труд. Киев. Дух. Акад.» 1877 год, октябрь, 95). Гедеонов предполагал, что Кирилл нашел в Херсоне перевод евангелия и псалтыри, писанный славянскими рунами (Варяги и Русь II, Сиб. 1876, стр. CXI, примечание 292). К этому мнению склоняется профессор А. С. Архангельский (Свв. Кирилл и Мефодий и совершенный ими перевод Священного Писания, Казань 1885, 8–9 и приложение, 26).

Большинство же ученых приняли и защищают мнение Шафарика, что найденные в Херсоне «русские» письмена суть готские, именно: Миклошич, Рачки (Fontes rerum bohemicarum I, 1, страница 12, примечание 1), Леже (Cyrille et Méthodo, Paris 1868, 67–68), Платонов (Жизнь и подвиги первоучителей славянских в «Дух. Вестнике» 1862, II, 330), К. И. Невоструев (Кир.-Меф. Сборник, 224), Е. Е. Голубинский (Ист. рус. церкви, I: 1, 2 изд., М. 1901, 49 и I: 2, 2 изд., М. 1904, 336, примечание 3), И. И. Малышевский (Святые Кирилл и Мефодий, 46–51), В. Г. Васильевский («Журн. Мин. Нар. Просв.» 1903, апрель, – в статье Ламанского, страницы 376–379), Pastrnek, D ê jiny slovanskych apostolu Cyrilla a Methoda, Praha 1902, 52–53, – у Ламанского в «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1903, апрель, 363). Академик Ламанский, подвергнув критическому разбору мнение Голубинского и Васильевского, пришел к следующему заключению: нет достаточных данных к тому, чтобы отожествлять готов с руссами. «Готы и скандинавы IX века не только в этнографическом отношении, но и в отношении языка, при всей своей единоплеменности, должны были быть настолько далеки друг от друга, что не только двадцати, тридцати, но может и ста лет было бы мало, чтобы слиться им в один народ». «Русское и готское никогда синонимами не были. Следовательно, слова жития Кириллова об евангелии и псалтыри, писанных русскими письменами, никоим образом не могут быть объясняемы – готскими письменами». Просьба из Хазарии в Византию о присылке духовного лица и о готовности принять христианство шла, по Ламанскому, не от кагана и правительства хазарского (еврейского и мусульманского), а от страны и народа. Кроме собственных хазар, тюрков, евреев, Хазария заключала в себе целый ряд славянских племен – язычников, из коих к половине IX века многие приняли христианство. Посольство в Византию было от Аскольдовой Руси, и вскоре после нападения на Константинополь, в конце 860 – в начале 861 года. Варяги Аскольдовы были натравлены и подкуплены азиатскими мусульманами для нападения на Константинополь. Постигшие Русь бедствия под Константинополем так сильно на них подействовали, что они разуверились и в помощи своих родных богов и в помощи великого Аллаха, и под влиянием свежего сильного впечатления поспешили обратиться к Византии с изъявлением готовности покориться христианскому Богу.

Принимая показание черноризца Храбра об изобретении славянских письмен и начальном переводе священных книг Константином философом в 855 году, Ламанский утверждает, что славянские первоучители отправились в Хазарию уже со списками изготовленных переводов. Имея при себе евангелие и псалтырь своего перевода, писанные «словенскими письмены», Константин философ не искал, не случайно обрел человека, а, имея своими спутниками посланцев Аскольда, одному или нескольким из них (Руси) читал свой славянский перевод. Позднейший редактор жития Кириллова вставил в первоначальный его текст вымышленную моравским или паннонским патриотизмом басню об изобретении славянской азбуки и о начале перевода евангелия в 863 году перед самым отъездом в Моравию, и, значит, совершенных Константином философом исключительно для мораван («Журн. Мин. Нар. Просв.» 1903 год, ч. 346, стр. 382; ч. 347, стр. 156, 350, 358–360). Здесь не лишне заметить, что мысль о начале просветительной деятельности Константина философа у славян ранее моравской миссии разделяли, кроме Ламанского, и другие ученые, именно: Гильфердинг (Собр. соч. I, 299–303 и Кир.-Меф. Сборник, 146–153), Срезневский (Славянско-русская палеография XI – ХIV в., Спб. 1885, 60, 68–69), Архангельский (вышеупом. соч., стр. 7–8). Профессор П. А. Лавров в обширной библиографической статье о сочинении академика Ягича «Zur Enstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache», (Wien 1900), сказав, что, до обнародования пространных житий Кирилла и Мефодия, начало деятельности их относили к Болгарии, в примечании говорит следующее: «Нужно заметить, что при таком представлении дела выигрывает много вопрос об обращении Ростислава в Константинополь даже с точки зрения паннонского жития. В самом деле, для чего обращается Ростислав к Византии? Чтобы вместо непонятной для народа проповеди на чужом немецком языке получить таких учителей, которые бы могли вести дело проповеди на родном языке. Когда теперь полагают, что Кирилл и Мефодий ранее этого призыва для славян византийской империи и Болгарии ничего не сделали, священного писания не переводили и литургии на славянском языке не установляли, является странным, на чем же основывались надежды Ростислава? При настоящем взгляде на ход дела приходится отвергать точную дату Храбра о изобретении алфавита в 855 году. Немало затруднений возникает и при решении вопроса, когда было установлено славянское богослужение у болгар, о чем нигде нет упоминания. Невольно рождается сомнение, не придается ли в данном случае веры рассказу жития Кирилла больше, чем бы это следовало» (смотреть «Известия Отд. рус. яз. слов. Импер. Ак. Наук» 1901 год, VI,: I, 245–246).

Отправление Константина и Мефодия в Моравию произошло по следующему поводу. В 862 году моравский князь Ростислав, посоветовавшись с своими родичами и боярами, прислал посольство к царю Михаилу с такою речью: «люди наши отверглись поганства и держим мы теперь закон христианский, но не имеем учителя, который бы сказал нам истинную веру христианскую на нашем языке, чтобы и другие страны, взирая на нас, подобились нам. Итак пришли к нам, царь, такого учителя и епископа, ибо от вас добрый закон исходит на все страны». Так в пространном или паннонском житии Кирилла. В житии Мефодия прибавляется следующее: «прибыли к нам многие учители христианские из волохов (итальянцев), греков и немцев и учат нас различно. А мы, славяне – люди простые и не имеем никого, кто бы нас наставил на истину и понятно научил нас». Император Михаил III созвал собор или совет, и, пригласив на него Константина, дал ему выслушать речь послов и сказал: «слышал, философ, эту речь; знаю, ты не так здоров, но этого дела никто другой не может совершить так, как ты; дам тебе многие дары; возьми брата твоего игумена Мефодия, и идите; ибо вы солуняне, а солуняне все чисто говорят по-славянски». Константин отвечал: «я слаб телом и болен, но рад идти туда, если они (моравские славяне) имеют буквы (то есть книги) на своем языке». Царь, продолжает житие Кирилла, – сказал на это: «дед мой и отец мой и иные многие, искавши этого, не обрели; как я могу обресть?» Философ сказал: «кто же может писать беседу на воде или навлечь на себя еретическое имя?» Смысл этих слов: опасно проповедовать без письменной подкладки, потому что из одной устной передачи догматов веры могут выйти еретические заблуждения, и тогда вина падет на проповедника. Царь с Вардой сказали: «если ты восхочешь (изобрести буквы славянские), то может дать тебе это Бог, дающий всем просимое с верою и отверзающий толкующим». Философ согласился идти. По обычаю, он уединился на молитву с братом Мефодием и с другими споспешниками которые были одного духа с ними. И вскоре Бог, слышащий молитвы рабов Своих, явил просимое, дал Константину составить славянские письмена, и он начал писать евангельские слова: «Искони бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово и прочая». Царь возрадовался и прославил Бога с своими советниками. Константин и Мефодий, с новопереведенными священными книгами, отправились в Моравию, неся с собою царские дары и грамоту к князю Ростиславу. Так излагается дело это в паннонских житиях, но, по изысканиям авторитетных ученых, не так происходило в действительности. Моравы, – говорит академик Е. Е. Голубинский, – незадолго перед тем принявшие христианство, никак не могли возыметь желание слушать богослужение на своем славянском языке, то есть восстать против порядков римской церкви. С другой стороны, и греки IX века совершенно так же, как латиняне, были самым решительным образом за то, чтобы у всех народов их греческой церкви богослужение совершалось на одном греческом языке. Таким образом, моравы не могли обращаться к грекам с просьбой перевести для них и греческие богослужебные книги на их славянский язык. На самом деле причиной моравского посольства в Византию была возгоревшаяся тогда ожесточенная борьба моравов с немцами за независимость, а целью – заключение желательного для моравов в интересах их борьбы политического и церковного союза с греками. Отправленный во главе церковной миссии в Моравию, принятую под власть константинопольского патриарха, Константин по собственной инициативе решил дать моравам богослужение в переводе на их народный язык (Голубинский, Ист. рус. церкви, I:2, изд. 2-е, М. 1904, 326–328).

По прибытии в Моравию, Константин и Мефодий были с честью приняты князем Ростиславом в его столице. Ростислав собрал учеников и дал в обучение святым братьям и их споспешникам. Под учениками должно разуметь не только малолетних, но и людей взрослых, которые, немедленно после обучения славянской азбуке и грамоте, могли бы быть поставлены в священники и прочие церковные должности. Продолжая начатый раньше перевод, Константин с Мефодием перевел круг богослужебных книг и служб, утрени, часов, вечерни, литургии и обучил им моравских учеников. И отверзлись, – говорит житие Кирилла, – уши глухих к слушанию книжных слов и служб, и у немых стал ясен язык. Вместе с тем, посещая города и села, Константин и Мефодий лично проповедовали святое учение. «И ради быша словени, яко слышаша величья Божья своим языком», – замечает русский летописец Нестор. Между тем, вскоре после прибытия Константина и Мефодия в Моравию, моравы снова вынуждены были возвратиться под власть папы, от которого они отложились было к патриарху константинопольскому. Святые братья, однако, и после сего не возвратились в Константинополь, а остались в Моравии, чтобы в качестве частных лиц-миссионеров, продолжать дело просвещения славян западных. За свое нововведение пришлось вынести им тяжелую борьбу с латино-немецким духовенством, борьбу, начавшуюся тотчас по вступлении их на моравскую почву, тянувшуюся всю их жизнь, не окончившуюся и после их смерти. Латино-немецкие епископы и патеры враждовали против дела Константина и Мефодия, и как представители немецкого королевства Людовика, имевшего притязание на верховенство над славянскими княжествами, грозившее быть устраненным чрез усиление чувства национальной самобытности у славян при богослужении на родном языке и чрез имевшее явиться народное духовенство, – враждовали из боязни за свою власть и доходы. Князь Ростислав не мог оказать поддержки святым братьям, так как в 864 году, осиленный королем Людовиком немецким, принужден был дать обязательство покорности и верности, тяготевшее над ним два года. Боролся Константин с своими врагами, как Давид с иноплеменниками – по выражению жития, поражая их словами Писания, и назвал их треязычниками. В тоже время обличал различные суеверия и дурные языческие обычаи, еще жившие в народе, от каких не только не умели отучить его латино-немецкие пастыри, заботливые более о своей власти и доходах, чем о духовном благе чуждого им по племени народа, но которым и сами потворствовали, как люди своего века и чуждые высшего духовного просвещения.

Через 40 месяцев Константин и Мефодий отправились с учениками для их поставления в церковные степени к латинскому митрополиту, которому принадлежала в то время церковная власть над Моравией, именно к митрополиту венецианскому, причем на пути имели довольно продолжительную остановку в Паннонии у одного подручного немцам славянского князя, Коцела Блатенского, имевшего столицу в городе Мосбурге при озере Блатне. Коцел с честью принял святых братьев и удержал у себя, полюбопытствовал видеть и полюбил славянские книги, сам научился им, дал святым братьям 50 учеников для обучения этим книгам, и, много почтив, с почетом проводил в дальнейший путь. Ни от Ростислава, ни от Коцела не взяли они ни золота, ни серебра, ни другой какой вещи, а только испросили у обоих князей свободу 900 пленным. Венецианский митрополит-патриарх Виталис Партиципаццо († 873 год), вместо посвящения учеников Константина, собрал на него многочисленный собор из епископов митрополии, священников и монахов, который потребовал у него ответа: как он дерзнул перевести богослужебные книги на славянский язык, когда ничего подобного не сделали ни Апостолы, ни папы римские, ни великие святые отцы, и когда надлежит славить Бога только тремя языками: еврейским, греческим и латинским? Константин отвечал своим судьям горячим обличительным словом: указав на то, что пред Богом одинаково равны все люди и все народы, сославшись на историю и современную действительность в доказательство того, что на самом деле христианское богослужение совершалось и совершается вовсе не на трех только языках, и приведши места из Священного Писания о том, что Евангелие должно быть проповедано всем народам на понятных для них языках (о чем особенно в 1 послании к Коринфянам, 14), он прямо назвал своих судей книжниками и фарисеями-лицемерами, затворяющими перед людьми царство небесное. О посвящении учеников в церковные должности не могло быть и речи.

Святым братьям не оставалось другого исхода, как искать защиты своему делу в Риме, где между тем папа Николай уже услышал о них и куда он и позвал их. Это было до ноября 867 года. Братья, однако, прибыли в Рим уже при преемнике Николая († 13 ноября 867 год) Адриане II, вступившем на папский престол 14 декабря того же 867 года. Услышав, что святые братья несут мощи святого Климента, папа вышел им навстречу за город с римским клиром и народом, с крестом и свечами. Торжественное внесение мощей в город ознаменовано, по житию Константина (глава 17), разными чудесами. Благосклонно принял папа от святых братьев и славянские книги, освятил их и положил в церкви святой Марии, называемой Фанти (φάτνη, ясли), то есть S. Mariae ad praesepe, и по этим книгам пели литургию. Потом папа повелел епископам Формозу и Гавдерику посвятить славянских учеников, приведенных святыми братьями, и были посвящены три священника и два анагноста (чтецы). Тогда же посвящен во священники и брат Константина игумен Мефодий, остававшийся дотоле простым монахом (ибо в Греции в то время допускалось, чтобы ставимы были игуменами монастырей и простые монахи). По посвящении, в первый день пели славянскую литургию в церкви святого Петра, где на алтаре положено было славянское евангелие, в другой – в церкви святой Петрониллы, в третий – в церкви святого Андрея; затем пели еще ночью литургию в церкви учителя народов святого апостола Павла над его гробом, при чем участвовали в служении епископ Арсений, один из семи кардиналов, и Анастасий – библиотекарь. Несмотря, однако, на все эти знаки чествования святых братьев и их славянских книг, нашлись в римском духовенстве и противники их, болевшие треязычной ересью, будто богослужение может быть отправляемо только на трех языках Пилатовой надписи.

Папа предложил тогда вопрос на обсуждение в собрании, куда призваны и святые братья для защиты своего дела. Константин в своей защите повторил то, что уже говорил в Венеции. Папа – по житию Мефодия (глава 6) – осудил пилатников и треязычников, даже проклял. Немецкие ученые Фридрих и Гётц в последнее время отвергают достоверность этих фактов (о почестях, оказанных святым братьям в Риме, и о признании папой Адрианом II славянской литургии), считая их позднейшими прикрасами, но без достаточных оснований, как это показал академик Ягич (Friedrich, Ein Brief des Anastasius Bibliothecarius an den Bischof Gaudericus von Velletri über die Abfassung der «Vita cum translatione Clementis Papae»: eine Quelle zur Cyrillus und Methodius Frage, München 1892 г.; Goetz, Geschichte der Slavenapostel Konstantinus (Kyrillus) und Methodius, Gotha 1897 r. 148–152; Jagić, Zur Enstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache, Wien 1900 г. См. «Изв. Отд. рус. яз. и слов. Импер. Ак. Наук» 1901 г., VI: 1, библиогр. статью проф. П. А. Лаврова, стр. 250–251). Конечно, весьма трудно предполагать, что благосклонность папы Адриана II была искренней. Поэтому, – говорит академик Голубинский, – необходимо думать, что в уме его знаменитого предшественника, который позвал Константина в Рим, явились по отношению к последнему и его славянским книгам особые планы, которые требовали показать благосклонность к одному и к другим, и что Адриан II, являя эту благосклонность, действовал по мыслям Николая. Таким планом для Николая могло быть то, чтобы руками Константина устроить миссию для обращения славянских народов в католическое христианство и чтобы при этом славянские книги (которые впоследствии можно было запретить во всякое время) употребить, как средство для успешнейшего привлечения народов к христианству и католичеству (Ист. рус. ц., I, 2, 2-е изд. М. 1904 год 338).

Изнуренный подвижническими и книжными трудами и далекими путешествиями, Константин в Риме заболел, и, после годичного пребывания в нем, скончался 42 лет от роду 14 февраля 869 года, приняв за 50 дней до смерти монашеское пострижение с именем Кирилла. Мефодий хотел было отнести останки усопшего, согласно воле матери относительно места погребения обоих братьев, в свой монастырь в Солуни, но римские епископы обратились к папе с представлением, что если ему – Константину – после его путешествий по многим землям суждено было Богом умереть в Риме, то и надлежит ему быть погребену в нем, как знаменитому мужу. Папа согласился с представлением епископов и в свидетельство своего особенного к нему уважения приказал было, отступая от существовавшего обычая, положить его в церкви святого Петра, в усыпальнице самих пап. Но когда Мефодий обратился с просьбой к папе, что если уже хотят погребсти его в Риме, то пусть погребут в церкви святого Климента, с мощами которого он пришел в него: в этой церкви и положили его по правую сторону алтаря, причем погребение совершено с такою торжественностью, с какой погребались только сами папы. При гробе его начали твориться многие чудеса с самой минуты погребения, и римляне, видя это, стали еще более почитать почившего праведника, написали икону его над гробом и засветили над ним неугасимую лампаду.

Перед смертью святой Кирилл крепко завещал своему брату Мефодию не возвращаться на родину, а оставаться у славян и продолжать начатое сообща дело учительства и просвещения славян. «Мы с тобою, – говорил он, – были, как пара волов, ведущих одну борозду! И я падаю на своей черте, – день мой кончился. А ты, я знаю, сильно любишь гору (где в монастыре жил Мефодий); но, ради своей горы, не оставляй трудов учения своего: этим ты можешь еще лучше спастись» (Житие Мефодия, глава 7). Мефодий свято исполнил завет своего брата.

Литературная деятельность святого Кирилла. Пространное или так называемое паннонское житие святого Кирилла, упоминая об обретении в Херсоне мощей святого Климента, ссылается на особое сказание о сем событии, говоря: «якоже пишет в обретении его». Известное «Слово на пренесение мощем преславного Климента, историческу имуще беседу», произнесенное в день памяти обретения 30 января, с большою вероятностью может быть усвояемо святому Кириллу. Недавно открытое и в 1892 году обнародованное мюнхенским профессором Фридрихом письмо Анастасия библиотекаря к епископу Гавдерику свидетельствует, что святой Кирилл написал на греческом языке три сочинения, относящиеся к святому Клименту: историческую повесть, торжественное слово и стихотворную похвалу. Первые два сочинения, – можно думать, – и лежат в основании вышепоименованного «Слова», как показывает его заглавие: «Слово… историческу имуще беседу». Раньше этого открытия данное «Слово» усвояли святому Кириллу Шафарик, Бодянский и особенно Викторов, против доводов которого возражал Воронов (см. «Сборник Отд. рус. яз. и слов. Имп. Ак. Наук» 1893 год, т. 54, прилож. № 3, статью академика Ягича, стр. 14–16). Напечатано впервые в Кирилло-Мефодиевском Сборнике, М. 1865, 319–326, из Макарьевских Четьих-Миней по списку московской Синодальной библиотеки, месяц январь, под 23 числом. В рукописи московской Духовной Академии № 91 (фундам.) помещено на листах 677–683 под 30 января тоже слово в более древнем тексте (например, в академическом списке: литаніа етера, в кафоликию цр7квь, пресловми, а в синодальном: литіа некаz, в соборноую цр7квь, пресловоущии…). По этой рукописи Слово издано Ив. Франком в «Записках товарищества имени Шевченка», кн. 60.

По свидетельству того же паннонского жития, святой Кирилл описал свои прения, в Хазарии с иудеями и магометанами в особом сочинении, которое потом, после его смерти, архиепископ Мефодий перевел с греческого на славянский язык и разделил на восемь слов. Это сочинение в настоящее время неизвестно.

Величайшая заслуга святого Кирилла для славян в том, что он – по выражению академика Голубинского – «возимел мысль и ревность и нашел в себе мужество составить славянскую азбуку и перевести греческие богослужебные книги на славянский язык – в то время, когда никто об них не думал, когда никто не находил их нужными, когда все были против них» («Приб. к твор. св. отц.», М. 1885, ч. 36, стр. 203–204). Литературная деятельность славянских первоучителей направлена была главным образом на перевод Священного Писания и богослужебных книг. При сем паннонские жития и другие памятники отделяют ранние труды святого Кирилла от позднейшего труда Мефодия. По свидетельству паннонского жития, святого Кирилл, как только изобрел письмена, начал «беседу писати евангельскую: Искони бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово и прочая», то есть начал переводить евангелие недельное или апракос (от греческого ἄπρακτος), разделенное на чтения по неделям на целый год, начиная с Пасхи. Пришедши в Моравию, вскоре весь церковный чин преложи и научи (учеников) утрени, и годинам обеднеи и вечернеи, повечерию и тайней службе» (литургии). Паннонское житие святого Мефодия, повествуя об окончании перевода библейских книг с греческого на славянский язык, вслед за сим прибавляет: «Псалтирь бо бе токмо и евангелие с апостолом и избранными службами церковными с философом преложил первее». Иоанн экзарх болгарский, живший во время болгарского царя Симеона (888–927 год), следовательно когда жили ученики славянских первоучителей, удалившиеся из Моравии, свидетельствует, что «святый человек Божий Константин, философ нарицаемый, много трудов понес, строя письмена славянских книг и от Евангелия и Апостола прелагая избор» (Пролог или предисловие к переводу богословия Иоанна Дамаскина). Папа Адриан II, по смерти святого Кирилла (869 год), в особом послании к славянским князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу говорит, что папа посылает к ним Мефодия, «да он научит их, сказая книгою на их языке, по всему церковному чину исполнь, и с святою мшею (missa), рекше с службою и с крещением» (послание сохранилось на славянском языке в паннонском житии Мефодия). Таким образом результатом трудов святого Кирилла был перевод евангельских и апостольских чтений, псалтири и избранных вседневных служб: утрени, часов, литургии, повечерия и последования таинств. Этот начальный труд перевода библейских и богослужебных книг продолжал, по смерти святого Кирилла, брат его Мефодий в течение шестнадцатилетней епископской деятельности своей в Моравии.

Кроме вышеуказанных трудов, в древней славяно-русской письменности, отчасти и в новой науке усвояется святому Кириллу немало литературных произведений, каковы: Слова исторического и нравоучительного содержания (в числе их так называемые солунская легенда и «проглас святого евангелия»), «Написание о правой вере», апологи и притчи. Но все эти произведения – одни с несомненностью, другие с наибольшей вероятностью – должны быть считаемы не принадлежащими святому Кириллу, славянскому первоучителю.

Источники. В истории христианского просвещения славянского племени и в частности в той отрасли научных изысканий, которая именуется славянской филологией или славистикой, биография святых Кирилла и Мефодия занимает самое видное, – можно сказать, – центральное место, так как с нею связаны многие первостепенные вопросы, как-то: о характере первоначального христианского просвещения и богослужения у славян, о начале славянской письменности, о происхождении и взаимном отношении двух славянских азбук – кирилловской и глаголической, о родине или народности употребленного ими для письменности языка и так далее. Но строго научное изложение жизни и деятельности святых Кирилла и Мефодия представляет много существенных трудностей. Нельзя сказать, чтобы мало было источников для их биографии: их довольно – официальных и неофициальных, на латинском, славянском и греческом языках. Нельзя сказать и того, чтобы источники эти мало были разрабатываемы наукой. Нет, – кирилло-мефодиевская литература, особенно за последнее время, после юбилеев 1862, 1869 и 1885 годов чрезвычайно разрослась. Но именно источники биографии святых Кирилла и Мефодия и представляют существенные затруднения для исследователя, благодаря крайнему разноречию своих показаний. «Жизнь и подвиги солунских братьев, – справедливо замечает Лавровский, – принадлежат к разряду тех исторических явлений, которые наиболее богаты позднейшими прибавлениями, смешениями и извращениями, согласно с народными преданиями, с далеко не всегда твердым знанием дела переписчиками и сократителями и, наконец, с личными взглядами и интересами составителей поздних памятников» (Святые Кирилл и Мефодий, как православные проповедники и учители у западных славян, в связи с современной им историей церковных несогласий между востоком и западом в «Духовном Вестнике», Харьков 1863, том V, 119).

А. Викторов так очерчивает это взаимное противоречие источников. «По одним источникам, – говорит он, – Кирилл и Мефодий были греки, по другим славяне; по одним старший из братьев был Мефодий, по соображению с другими Кирилл; по одним только последний путешествовал к хазарам, по другим оба. Изобретение славянской грамоты одни источники приписывают Кириллу, другие Мефодию, третьи обоим, и при том самые свидетельства об этом, при своей неопределенности, дают возможность под именем славянских письмен разуметь одним исследователям – азбуку кирилловскую, другим – глаголитскую. Местом изобретения славянской азбуки одни источники называют Царьград, другие Моравию, третьи Болгарию, четвертые наконец Херсон, где будто бы Кирилл нашел уже готовые письмена. Временем изобретения славянской грамоты по одним известиям был 852 год, по другим – 855, по третьим – 858–861, по четвертым 862, по пятым – 865 и так далее. Деятельность Кирилла и Мефодия в Моравии по одним источникам продолжалась 3 года, по другим 3 года с половиной, по третьим 4 года с половиной, по иным наконец, апостолы славянские вовсе не были в Моравии, а деятельность их ограничивалась одной Болгарией. Точно такие же противоречащие свидетельства существуют о сане Кирилла и о времени посвящения его и Мефодия в епископы, о месте епископской кафедры последнего, о времени кончины Кирилла, о месте и времени кончины Мефодия, о характере деятельности проповедников в Болгарии, о числе переведенных ими книг, о славянском наречии, на которое сделан был перевод, и прочее, и прочее» (Кирилло-Мефодиевский Сборник, 351–352). Ввиду этого существенно необходимой является критика источников. Только предварительно предпосланная должная критическая оценка источников может предложить исследователю верный путь добраться до истины среди огромной массы показаний разноречивых.

Из официальных документов о деятельности святого Кирилла вместе с Мефодием по переводу библейских и богослужебных книг с греческого на славянский язык упоминают:

а) Послание папы Адриана II (867–872 год) к славянским князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу.

Послание дошло до нас в славянском переводе, в паннонском житии Мефеодия. Как вполне достоверный источник, оно, в латинском переводе Миклошича, издано Дюммлером (Die pannonische Legende vom heiligen Methodius в «Archiv für Kunde österreichischer Geschichts-Quellen», Wien 1854, B. XIII) и Эрбеном (Regesta Bohemiae et Moraviae, pars I-ma, Pragae 1855). Возражения немецко-католических писателей: Гинчеля, Фридриха и Гётца, а также чеха Вондрака против подлинности этого послания (как и послания папы Иоанна VIII от 880 года) разобраны – первого – учеными Рачки («Arkiv za jugoslov. povjestnicu», Zagreb 1857, кн. IV, 281 – 298) и Лавровским (Святые Кирилл и Мефодий, как православные проповедники и учители у западных славян, 109–118), остальных трех – профессора Лавровым («Визант. Времениик», Спб. 1900, т. VII, 116–120, 132–134) и академиком Ягичем (Zur Enstehungsgeschichte der Kirchenslav. Sprache).

б) Послание папы Иоанна VIII к Святополку от июня 880 года.

Издания: Boczek, Codex diplomaticus et epistolaris Moraviae, Olomucii 1836, t. I; Erben, Regesta diplomatica nec non epistolaria Boh. et Moraviae, Pragae 1855, pars I; Ginzel, Geschichte d. Sloven. apostel Cyrill und Method.., Leitmeritz 1857, в приложение 59–62. Папа здесь, между прочим, одобряет письмена, изобретенные Константином философом и соглашается на славянское богослужение с тем, чтобы евангелие читалось сначала по латыни. Послание это признал было подложным Блумбергер в 1824 году в разборе сочинения Добровского о Кирилле и Мефодие (в русском переводе книги Добровского смотреть страницы 134–140), но сам Блумбергер отказался от своих возражений после того, как стараниями Палацкого найдено было в 1837 году в библиотеке монтекассинского монастыря в числе других и это послание в древнейшем пергаментном экземпляре конца X или начала XI века (напечатано отсюда в книге Рачки, Viek i djelovanje sv. Cyrilla i Methoda slovjenskih apostolov, U Zagrebu 1857, 337–339). Послание это содержится и в знаменитом Британском сборнике папских писем начала XII века, каковой сборник открыт был в 1879 году английским ученым Бишопом и обследован Эвальдом в «Neues Archiv der Geselschaft für ältere deutsche Geschichtskunde», B. V, 1880. Смотреть статью Воронова, Научное движете по вопросу о святых Кирилле и Мефодии в «Труд. киев. Дух. Акад.» 1881, № 8, 391–416).

Официальный отчасти характер имеют три свидетельства ватиканского библиотекаря Анастасия, аббата римской церкви, современника и большого почитателя святого Кирилла.

Первое – в предисловии к его описание константинопольского собора 869 года, второе – в письме к Карлу Лысому, 875 года, но поводу пересылки ему сочинений Дионисия Ареопагита, и третье – в письме к епископу веллетрийскому Гавдерику, 875–879 года. Первые два свидетельства напечатаны у Гинцеля в приложении, 43–44; письмо к епископу Гавдерику издано и обследовано профессорами Фридрихом и Ягичем (смотреть «Сборник Отд. рус. яз. и слов. Импер. Ак. Наук», т. 54, № 3). О нем еще ст. А. Л. Петрова, Письмо Анастасия библиотекаря, новый источник по Кирилло-Мефодиевскому вопросу («Журн. Мин. Нар. Пр.» 1893 год № 1). В своих отзывах о Константине философе, как о муже великой святости (magnae sanctitatis vir), о муже великом и апостольской жизни (vir magnus et apostolicae vitae – в письме к Карлу Лысому, vir apostolicae vilae – в письме к епископу Гавдерику), Анастасий библиотекарь выражал, – можно думать – общее представление о святом Кирилле, сложившееся о нем в среде людей ближе знавших его тогда в Риме.

Из неофициальных источников первое место по важности и исторической достоверности занимают:

а) Паннонские жития Кирилла и Мефодия: «Месяца февруариа в д7і, житие и жизнь и подвизи иже в святых отьца нашего Константина философа, пръваго наставника и учителя словеньску языку» (рукопись фундаментальной библиотеки Московской Духовной Академии XV века № 19, л. 365) и «Месяца априля в ѕ7день память и житие блаженнаго отьца нашего и учителя Мефодия, архиепископа моравска» (рукопись Московской Духовной Академии XVI в. № 63, л. 120). Обе рукописи, номер 19 и 63, – с заметками на полях и ссылками на другие рукописи бывшего ректора Московской Духовной Академии протоиерея А. В. Горского, которому принадлежит честь открьтия этих житий и указания на их глубокую важность, как исторического источника (известная статья Горского в «Москвитянине» 1843, № 6 и в «Кирилло-Мефодиевском Сборнике»).

В древнерусской письменности они, впрочем, были известны уже давно и служили для наших предков источником сведений о славянских первоучителях. О житии святого Кирилла философа упоминается в известном Сборнике 1076 года в статье, содержащей похвалу чтению книжному. Летописец Нестор свои известия об изобретении славянской грамоты, о переводе священных книг и прочее заимствовал из паннонских житий. Последующие летописцы, составители и дополнители славянских хронографов также пользовались этими житиями. Они вошли, как составная часть, во все редакции русских Четьих-Миней и во многие сборники, бывшие в столь большом употреблении в старинной русской письменности. В конце XVII века более ученым образом воспользовался паннонскими житиями святой Димитрий Ростовский, составивший на основании их свое жизнеописание славянских первоучителей для изданных им Четь-Миней, где и помещено оно под 11 мая: «В то́йже де́нь житїе и труды преподо́бных отец наших, Мефодїа и Ко́нстантина, наречённого Кѵрилла, епископов Мора́вских, оучителей Славе́нских; на поле: От различных харатейных Че́тїй сокраще́нне» (Книга житий святых за май, в издании 1837, Москва, лл. 150–167; лл. 167 об. – 169 о коза́рех, – на поле: Коза́ры что́ бяху, и что о них; л. 169 об. о Меѳо́дїи; л. 169–170 о Кѵрілле фїлосо́фе). – Оба жития в первый раз были изданы Шафариком в его Památky drevniho pisemnictyi Jihoslovanuv, V Praze 1851 (2-е изд. 1873 год); потом – Бодянским в «Чтениях Моск. Общ. Ист. и Древн. Рос.» 1863 II; 1864 II; 1865 и 1871 (16 списков жития Кирилла и 8 списков – Мефодия, – всего же списков жития святого Кирилла известно 17 [сводное издание житий святого Кирилла подготовляется профессором Санкт-Петербургского университета П. А. Лавровым] 168–319 смотреть у Воронова, Главные источники для истории святых Кирилла и Мефодия, стр. 65, примечание 1); Палацким в Fontes rerum bohemicarum, t. I: Vitae sanctorum, Fasc. I, Praha 1871 и Пастриком в Dêjiny slovanskych apostolu Cyrilla a Methoda, V Praze, 1902 (оба жития в восстановленном древнеславянском тексте с латинским переводом).

Результат исследования протоиерея Горского относительно важного исторического значения паннонских житий на первых порах согласно приняли как русские ученые (преосв. Филарет и Макарий, Шевырев), так и западные (Дюммлер, Шафарик). Но вскоре рядом с многочисленными представителями положительного направления по вопросу о паннонских житиях, развивавшими воззрения Горского, явились сторонники и противоположного направления, отрицавшие в большей или меньшей степени историческое значение обоих житий и главным образом жития Кириллова. Таковы:

Муральт (Essai de Chronographie Byzantine, St. Pétersbourg 1853), Гинцель (Geschichte der Slavenapostel Cyr. und Method., 1857), Бильбасов (Кирилл и Мефодий, ч. 2, 1871, 14), о. Мартынов (в журнале «Revue des questions historiques», 71-e livraison, Paris 1884, p. 124 – в статье об итальянской легенде), Фридрих (Ein Brief des Anastasius Bibliothecarius an den Bischof Gaudericus von Velletri, München 1892), Гётц (Geschichte der Slavenapostel Konst. und Methodius, Gotha 1897), Брюкнер (Со sadzic о «Zywotach Cyryla i Metodego?» в «Kwartalnik Historyczny», XXII). В новейшее время академик Ламанский признал важность жития Константинова вообще, а не во всех частностях и подробностях («Журн. Мин. Нар. Проев.» 1903, ч. 346, стр. 346).

Высокую важность паннонских житий признавали и отстаивали Ундольский, Шафарик, Лавровский, Викторов, Голубинский, Воронов, Малышевский, Лавров, Ягич и другие. Ундольский и Шафарик («Чтен. в Общ. ист. и древн. рос.» 1848, № 7) и в новейшее время профессор Лавров склоняются к мысли, что автором Кириллова жития был святой Климент епископ Величский († 916 год Лавров в предисловии к изданию Поучений Климента Словенского, М. 1895 и в «Византийском Временнике» 1900 год, VII 129–131). По словам Викторова, «не подлежат ни малейшему сомнению глубокая древность и высочайшая степень исторической достоверности этих памятников, и вместе с тем огромная важность их для истории Кирилла и Мефодия» (Кирилло-Мефодиевский Сборник, 404–405). Голубинский называет паннонские жития Константина и Мефодия «единственно первоначальными и достоверными» (Ист. рус. ц. I:2, 2-е изд., М. 1904, стр. 333).

б) Самая важная из латинских легенд – Итальянская: Vita SS. Cyrilli et Methodii cum translatione S. Clementis. Содержит сказание о перенесении мощей святого Климента, папы римского, из Херсона в Рим и несколько известий о жизни и деятельности обретателя мощей – Константина философа, отчасти и Мефодия.

Издания: Acta Sanctorum Bolland. Martii Tom. II, Antverpiae 1668, Crinzel, Geschichte d. Slavenapostel Cyr. und Method, в прилож. 1 – 1; Кирилло-Мефодиевский Сборник, 327–342 (с русским переводом); Бильбасов, Кирилл и Мефодий II, 220–227 и 314–320 (с русским переводом); Fontes rerum bohemic., T. I., 93– 99 (с чешским переводом); Goetz, Geschichte d. Slavenapostel Konst. und Methodius, 247– 254. Co времени издания в Acta Sanctorum и до открытия паннонских житий (1843 год) итальянская легенда считалась главным и основным источником для истории Кирилла и Мефодия и усвоялась епископу веллетрийскому Гавдерику († 898 год). С пятидесятых годов XIX века значение ее было поколеблено русскими учеными. Викторов в 1858 году пространно и убедительно доказывал, что она основана на славянском паннонском житии святого Кирилла (Кирилло-Мефодиевский Сборник, 414–440). Голубинский приписал ее не Гавдерику, а Льву Марсиканскому, епископу остийскому, жившему в конце XI, в начале ХII века (Ист. рус. ц., 1:2, 2-е изд., 333). Воронов пошел дальше и доказывал (Главн. источн, ист. свв. К. и М., 316–331), что автор итальянской легенды пользовался сочинением доминиканца Иакова де-Ворагине [родился около 1230 года], епископа генуэзского (1292 – † 1298 или 1299 год] и писал в первой четверти XIV века [см. «Энциклопедию» VI, 159–160]. Лавровский также относил итальянскую легенду к XIII – XIV веку (Итальянская легенда: критический обзор исследований и мнений о ней; значение ее для истории жизни и деятельности славянских первоучителей в «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1886, июль и август, страницы 17–59 и 234– 275). Напротив, немецко-католические ученые: Гинцель, Фридрих, Гётц, а также Бильбасов, о. Мартынов, Ягич (в указанных выше сочинениях) признавали и признают итальянскую легенду первоначальным вполне достоверным и надежным источником. На основании недавно найденного письма Анастасия библиотекаря к епископу Гавдерику Ягич устанавливает связь легенды с жизнеописанием святого Климента, составленным по поручению епископа Гавдерика, а что касается отношения ее к славянскому житию Кирилла, то, по Ягичу, «итальянская легенда и кирилловская не стоят в какой либо зависимости друг от друга, а, напротив, та и другая брали материал независимо друг от друга из тех же третьих источников, каждая пользуясь ими по собственному усмотрению)» («Сборник Отд. рус. яз. и слов. Импер. Ак. Наук», том 54, стр. 24). Новый труд об отношениях итальянской легенды к житию Кирилла это – Ив. Франко «Cyrillo-Methodiana (Arch, für slav. Philol.)» XXVIII, 1906 год).

Позднее итальянской легенды и на основами ее составлены латинские легенды: моравская (Legenda Sanctorum Cyrilli et Methodii patronorum Moraviae) и чешская (первая глава легенды о святой Людмиле, супруге чешского герцога Боривоя).

По мнению Добровского, первая составлена в конце XIV века, а вторая в конце XIII века. Обе легенды изданы в Acta Sanctorum (март, t. II, p. 22–23 и под 16 сентября); другие издания: Dodrousky, Kritische Versuche, die ältere bohmische Geschichte von spätern Erdichtungen zu reinigen, I: Boriwoy's Taufe, Prag 1803, 70–73, и Mährische Legende von Cyrill und Method, Prag 1826; Ginzel в Прилож. 12–20; Бильбасов, II, 228–237, 247–248 и русские перевод – 320–326, 329–330; Fontes rerum bohem., J, 100–107 (Моравская легенда).

в) Греческие жития святого Климента, епископа Величского, ученика Кирилла и Мефодия, – пространное, приписываемое в заглавии архиепископу Феофилакту: «Жизнь и деяния, исповедание и отчасти повествование о чудесах иже во святых отца нашего Климента, архиепископа болгарского, сочинение, написанное святым и славным Феофилактом, архиепископом первой Юстинианы и всей Болгарии, и магистром риторов в Константинополе» (издано по тексту, обнародованному в 1847 году, в Вене, Миклошичем, с переводом на русский язык, в юбилейном издании московского Университета: «Материалы для истории письмен», М. 1855), и краткое: «Память иже во святых отца нашего архиепископа и чудотворца Климента епископа Болгарии в Охриде» (найдено Григоровичем в 1847 году – в Охриде и тогда же издано вместе с русским переводом в «Журн. Мин. Нар. Просв.» ч. LIII, 1847 год, I, 1–28). Оба жития изданы также у Бидьбасова – с русским переводом; в Fontes rer. bohem., изданы 14 глав (всех же глав 29). Краткое житие – так называемой охридская легенда – найдено Григоровичем в греческой рукописи XIII века и состоит в тесной связи с пространным (это – болгарская легенда). Пространное житие святого Климента в первой части содержит с большей или меньшей подробностью сведения о жизни обоих славянских первоучителей (в частности о святом Кирилле главы 1–3). Воронов, разобрав мнения предшествовавших ученых, полагавших, что житие это составлено в Х веке болгарином – на славянском языке, относит его к произведениям архиепископа Феофилакта конца XI – начало XII века (страницы 109–139), с чем совершенно не согласен академик Голубинский, по мнению которого это житие написано много позднее Феофилакта, в Болгарии, во время господства в ней греков (Ист. рус. ц., 1:2, 2-е изд., М. 1904, 333 – 334).

г) Отрывочные свидетельства славянских писателей:

Иоанна экзарха болгарского (Калайдович, Иоанн экзарх болгарский М. 1824), черноризца Храбра (там же), летописца Нестора, славянские проложные жития Кирилла и Мефодия, XIII-XVI века (некоторые из этих житий изданы Погодиным в приложении к русскому переводу книги Добровского: Кирилл и Мефодий, М. 1825,103–107, и в Fontes rer. bohemic. 69–75; одно из них «Успение святого Кирилла философа», найденное Гильфердингом в сп. XV – XVI веках южнославянского извода издано им же в «Известиях II Отд. Имп. Акад. Наук» 1858 год, т. VI, л. 24, стр. 381–386), болгарский синодик XIV века († профессор Дринов, Новый церк. – славянский памятник с упоминанием о славянских первоучителях в «Ж. М. Нар. Пр.» 1885), древнеславянские каноны и службы в честь святых Кирилла и Мефодия, похвалы им (изданы в Кирилло-Мефодиевском Сборнике, 235–318, в Font rer. bohemic. 53–68, в Сведениях и Заметках малоизвестных и неизвестных памятниках И. И. Срезневского – «Записки Имп. Акад. Наук», т. IX, в «Русск. Филол. Вестн». 1893 год, № 2, в «Памятниках Древней Письменности» № CVII, в «Известиях Отдел, русск. яз. Имп. Ак. Наук» 1907 год, кн. 3, смотреть в «Христианском Чтении» 1893 год, № 5–6 статью Андрея Петрова, «Чествование святых славянских апостолов Кирилла и Мефодия в древнерусской церкви» (по служебным минеям и месяцесловам, до 1682 года).

Г. Воскресенский.