Часть II. Святитель Филарет (Дроздов)

«Радуйся, святителю Филарете, Церкви Русския похвало и утверждение»

Из акафиста святителю Филарету (для келейного чтения)

«Отторгнемся на время от всего земного и преходящего, к которому привязаны – то по необходимости, то по воле, – и свободно и неразвлечённо воззрим к Небесному и Вечному. Се из тридневного Гроба восходит Свет жизни вечной. Одни видят и веруют, другие не видят и веруют: и все блаженны тем, что веруют»

Святитель Московский Филарет

«Митрополит Филарет! Это имя, блиставшее в истории Российской Церкви и Российского государства на протяжении многих десятилетий, сиявшее всё более и более ярким светом, ни на мгновение не померкнувшим, «имя, грозное для лжи, неправды, зла и мрака, – и любезное, честное святое для истины, правды, света, добра""⁹. Это имя является теперь синонимом закона, правды, мудрости, непререкаемости. И теперь нет и в будущем, надеемся, не будет главы, которая бы не склонилась в благоговейном безмолвии пред этим великим и славным именем». Так писал в самом начале XX века иеромонах Алексий (Симанский), будущий Патриарх Московский и всея Руси (1945–1970)¹⁰. И мы сегодня склоняем пред этим Святителем (1782–1867) – уже прославленном (4 декабря 1994 года) в лике Святых – свои головы, как мудром святом Учителе, постоянно зовущим нас своими Богопросвещенными словами к правде, свету, добру – к духовному преображению.

Наставления святителя Филарета широки и глубоки. В данном сообщении будет представлена лишь частичка его богатейшего духовною наследия»¹¹.

* * *

Духовный облик христианина – это нечто и данное и заданное; это то, что и Господь вложил в него и то, что он должен развить до высочайших свойств Творца; то, что определяет его внутреннее величие – и красоту выражения его; его душевный склад – и его действия... Святитель Московский Филарет весьма лаконично, но и весьма поучительно, точно говорит и о первом, и о последнем.

Во всей силе духовная красота является в христианине тогда, «когда Господь Иисус Христос есть его сердце и его жизнь» (2 А: 247; 2 Б: 318 ¹²«). А для сего требуется «веровать, исполнять заповеди, очи щать сердце» (2 Б: 319).

Компасом в духовном пути служит упование на Господа. «Бог, -пишет святитель Филарет, – хочет терпения и надежды, если подвергает душу лишению для её испытания и очищения» (2 Б: 319).

Славнейшая и необходимейшая добродетель есть любовь. «Не любим, сказано, словом или языком, но делом и истиною... Сердца чувствительного и любящего не браню, – продолжает размышлять Святитель, – ибо лучше ли холодное и каменное? Каменное надо разбить, холодное согреть, чувствительное и любящее надобно возвысить от любви естественной к духовной» (2 Б: 324, 325).

В духовной жизни и для духовной жизни важна молитва.

Господь не требует от нашей немощи «суровой пищи, жесткого ложа и подобного сему... но тихой молитвы» (1: 682). «Молитва приближает к Богу», вводит молящегося в «средоточие» духовных существ. Душа его горит тихим и чистым огнём, «но не пригорает, кипит, но не выкипает, изливается, но не истощается» (2 Б: 320); «кипит огнём Божественного желания» – и этот духовный огонь «служит ей в одно время и силой для действования, и бронёй для защиты» (2 Б: 328). Душа усиленно молящегося входит «в общение с тем, за кого молится», простирает «ток силы к тому, кто ждёт помощи» (2 Б: 320).

В молитве надо стараться быть «постоянну и непоколебиму нечаянностями, также надобно в ней быть тиху и смиренну и не давать дерзновения воображению» (2 Б: 320).

Молиться подобает и наедине, и в семье, и в храме Божием... «И в семейной жизни можно находить и отделять время для молитвы и молчания, – учит Московский Архипастырь. – Домашнюю молитву Господь примет вместо церковного Богослужения, когда в сем участвовать нет удобства. Двум господам работать никто вам не советует. Но работать Господу можно и в уединении, и в семье. Если же точно видите препятствие в сем последнем положении, останьтесь в первом». При невозможности посещать храм Божий – не принимать сие со скорбью, а пребывать в мирном послушании воле Божией. «Имя Господне да обитает в сердце вашем, и фимиам молитвы да восходит горе от души вашей, и тогда вы не чужды храма Божия» (2 Б: 321). Но, сказав так, Святитель подчёркивает спасительность Богослужения. «Услышав благовест, приходите мыслью в церковь, припоминайте себе тамошнее действие и молитесь». Подчеркнув сие, он заповедует строго соблюдать в пении благоговение молитвы: «Надобно поговаривать поющим, что пение искусное приятно людям на краткое время, а пение благоговейное угодно Богу и людям полезно, вводя в них дух, которым оно дышит. Пения по нотам я не запрещаю, но пения партесного никогда в женских монастырях не находил порядочным, и потому никогда не одобрял. В нём более труда, нежели пользы, более тщеславия мнимым искусством, нежели назидания и помощи молитве» (2 Б: 341).

Святитель сетует, что «православное Богослужение – древнее, мудрое, полное благодати и назидательности – мы исполняем слабо, спешим, сокращаем и ещё стесняем оное новосоставленными песнопениями, подражая одному или двум истинно церковным, во внешней словесной форме, немного заботясь о том, ясен ли в них дух жизни». Так поразмыслив, святой Филарет вопрошает: «Что же нужнее: стараться ли дать большую силу существующему Богослужению или усложнить стесняющую его силу?» и предостерегает от употребления широко распространяемых новоявленных акафистов. «О акафистах моя мысль, чтобы употреблять древние Иисусу Сладчайшему и Божией Матери, а не вводить новых, которые дозволено напечатать, но которые не получили еще полного характера церковного. Всем новым творцам акафистов надобно пожелать, чтобы их акафисты были произведением духа, а не произведением литературы, чтобы они читающего возводили к созерцанию или погружали в умиление и питали назидательностью, а не осыпали градом хвалебных слов, с напряженным усилием отовсюду собранных. Святой Григорий Богослов не написал акафиста святому Василию Великому. Не излишне было бы рассудить – полезно ли для Церкви печатать новосоставленные службы и акафисты, в которых много слов и мало духовных мыслей и назидательности, и занимать сим неразборчивых, тогда как не находят довольно времени и усердия в точности исполнить Богодухновенными Отцами переданные существенные службы» (2 Б: 342–343).

Если во время молитвы придут слёзы, надобно возблагодарить всемилостивого Бога «и пользоваться ими для очищения души. Но как ничего не должно быть чрезмерно, то и слезам иногда надобно поставлять предел, чрез обращение ума к другому доброму занятию» (2 Б: 321).

Когда молящийся почувствует «несовершенства» своей молитвы – должен? по возможности, исправлять их, а не унывать от них. «Надобно различать дело молитвы от услаждения в ней. Дело делает человек, и должен делать постоянно и неослабно по правилу и порядку, а утешение дарует Бог по благодати, когда то нужно для привлечения или подкрепления человека, и когда человек оное принять может» (2 А: 330; 2 Б, 320). Тоже постоянство и неослабность требуется и при возникновении любых препятствий к творению молитвы. «Вы, – пишет Святитель одной игумении, – жаловались, что Вам препятствуют молиться. Вы бы вспомнили авву, который, пришед в царский дом, в ожидании царя стоял в углу и читал про себя часы» (1:688).

При совершении молитвы должно хранить благоговение. Да и не только при молитве – «благоговение к святыне надлежит обретать постоянное, по возможности, а не на короткое время возбуждающееся. Если трепет пред святынею приходит и проходит, надобно, чтобы оставалось в душе смиренное и умиленное желание общения с Господом» (2 Б: 320). Церковные служения утверждаются «на благоговении и страхе Божием» (2 Б: 346).

Действенной молитва бывает тогда, когда она возносится в смиренном сознании своего недостоинства, в сокрушении о своих грехах. Святые Отцы говорят: «Если нет сокрушения и умиления, должно подозревать, нет ли тщеславия» (1: 675). Именное смирение вносит в душу тот мир, без которого молитва – пустой колос. «Душа несмиренная, непрестанно порываемая и волнуемая, мрачна и смутна, как хаос; утвердите силу её в средоточии смирения, тогда только начнёт являться в ней истинный свет и образовываться стройный мир правых помыслов и чувствований. Гордое мудрование, с умствованиями, извлечёнными из земной природы, восходит в душе, как туман, с призраками слабого света; дайте туману сему упасть в долину смирения, тогда только вы можете увидеть над собою чистое высокое небо. Движением и шумом надменных и оттого всегда беспокойных мыслей и страстных желаний душа оглушает сама себя, дайте ей утихнуть в смирении, тогда только будет она способна вслушаться в гармонию природы, ещё не до конца расстроенную нынешним человеком, и услышать в ней созвучия, достойные премудрости Божией. Так в глубокой тишине ночи бывают чутки и тонки отдаленные звуки» (2 Б: 325). Звёзды можно увидеть и днём, но только из узкой и крутой глубины. То же и в мире духовном: «Чем глубже человек в смирении, тем лучше видит Небо» (2 А: 328).

Величайший пример смирения показал Богочеловек – Господь наш Иисус Христос. «Слава Христу Богу, явившемуся в смирении естества нашего, да явит нам образы смирения. Он явился в вертепе, чтобы мы довольны были не красною келией, – в яслях, чтобы мы не требовали мягкого одра, – в пеленах, чтобы мы любили

простую одежду, – в несловесности младенческой, да будем яко дети простотою и незлобием и да не разрешаем своего языка на празднословие» (2 А: 328–329). И добрый Архипастырь призывает учить богомольцев: «Надобно сказывать им, чтобы со смирением избирали место в церкви, что и удобно, потому что тесноты в пост не бывает» (1:704).

Яркими чертами в духовном облике вырисовывается «мир Господень» (1: 686), «мир окрест, наипаче же внутри» (1: 749). Для чего он нужен нам? «Для чего Сам Господь наш Иисус Христос повелевает призывать его? – вопрошает Святитель и отвечает: – Без сомнения, или для того, что имеем в нём недостаток или несовершенно им обладаем, или обладаем не без опасности нарушения и утраты оного. Так бывает со всем во времени: неизменное, ненарушимое, безопасное принадлежит вечности» (1: 682–683). Мир, спокойствие духа – это лекарство, которое мы можем сами принимать «и которое важно не менее внешних врачебных средств и для тела, много же паче для души» (1: 685). Человека немирного к начальнику «боюсь, – говорит святой Филарет, – хотя причина сего иногда может быть и в начальнике, но сыны мира и с немирным начальником умеют сохранить свой мир в терпении» (1: 701; 2 А: 350). Потому-то Святитель велит: «Имейте мир со своей стороны и не судите строго, если с другой стороны не довольно явственны выражения мира» (2 Б: 322). С упованием на Бога несите трудности и сохраняйте мир, «хотя бы не встречали его со стороны других. Ибо речено: с ненавидящими мира бех мирен. Да дарует же Господь и им возлюбить мир» (2 Б: 323).

Где мир, там и прощение, и милость, и неосуждение.

«Дар прощать, – размышляет Московский Святитель, – выше дара исправлять наказанием. Успевает тот, кто берется за дело своей меры» (2 Б: 337). Особенно ценно смиренное заблаговременное – не в последние дни жизни – прошение прощения пастыря у паствы. «Так христианин всегда готовится к смерти: она страшится тех, которые видят её... Я желаю вам видеть её и не быть от неё видимым» (1:638).

«Вам, – напоминает Святитель, – сказал Сын Божий: “От сущих творите милостыню”. Исполняйте сию заповедь и спасайтесь ею. А для того, нужно ли кого очистить бедностью, Бог не попросит у вас помощи. Если хочешь сделать добро и искушаешься помыслом тщеславия и если дело терпит время, не спеши делать и укроти помысл тщеславия. Но если надобно накормить голодного – поспеши накормить, и также поспеши осудить и попрать твоё тщеславие» (2 Б: 329). Святитель понимает милость не только как накормить голодного или одеть нагого, но и как снисхождение. «Миловать и тайно врачевать – бесспорно хорошо, когда так приемлется врачевание. Но когда явен проступок и явное неповиновение исправлению, и когда человек стремится далее на стропотный путь, не знаю, довольно ли сказать: “Поди с миром”. Надобна некоторая осторожность, чтобы своеволие и худой пример не являлись побеждающими и торжествующими... Снисхождение к преткнувшемуся и падшему надобно иметь, но снисхождение к небрежному и закосневающему в падении имеет в обществе неблагоприятное действие, охлаждая ревность и распространяя небрежение. Надобно беречь каждого, но ещё больше беречь дух всего общества» (2 Б: 337). Тем не менее, в строгости надо быть весьма и весьма осмотрительным. «В строгости остерегаться надобно, да не преломится сокрушённая трость» (2 Б: 538). И святой Филарет с архипастырской любовью призывает: «Помянем пред Господом друг друга, да помянет нас, и примем милость и благодать обрящем» (1: 663).

С той же святительской заботой святой Филарет учит не осуж дать друг друга, «Не судите, да не судимы будете, – повторяет он слова Христа Спасителя и продолжает: – Хотя бы показалось, что и не без причины осуждаете, потому что ближний своему Господеви стоит или падает. А ещё хуже, если судите, как судят судии помышлений злых. Вы думаете, что люди празднословят, а они говорят о пользе души и о делании добра» (2 Б: 323). По своему произволению не надо обличать человека, «разве сам он подаст случай сказать ему истину. Обличать за себя трудно, чтобы не примешалось самооправдание. Притом обличение может обратиться в неприятность другому человеку, чрез которого перешли речи. Не лучше ли помолиться только, чтобы Бог вразумил каждого смотреть на дело ближнего простым оком, без осуждения и подозрения» (2 Б: 321). Ещё менее надобно не впадать в осуждение «по слухам» (1: 703). Правильно поступим, если будем «намерение и сердце ближнего понимать в хорошую, а не худую сторону», тогда мы будем «безопаснее от вредной погрешности, и он удобнее сделается лучшим» (2 А: 334). Человек духовный «никогда не осуждает, а винить невинного и мирские не почитают добродетелью» (1: 680)... Богомудрый Святитель чётко и предельно ясно указывает верный путь к неосуждению: «Надобно учиться постепенно сперва осуждать себя за осуждение ближних, потом удерживаться от осуждения словом, когда мысль на то подвигнется, далее удерживать самую мысль. Кто довольно знает и судит себя – тому недосужно судить других» (2 Б: 322).

Если осуждения надо избегать, то говорить правду «дело хорошее, когда нас призывает к тому обязанность или любовь к ближнему, но сие делать надобно, сколь возможно, без осуждения ближнего и без тщеславия и превозношения себя, как будто лучше другого знающего правду. Но притом надобно знать людей и дела, чтобы вместо правды не сказать укоризны и вместо мира и пользы не произвести вражды и вреда» (2 Б: 323). Истину, какой бы она ни была (может быть печальной), следует «видеть и показывать, и учиться от неё, чтобы не дожить до истины более горькой, уже не только учащей, но и наказующей за невнимание к ней» (2 А: 337).

Одной из важных сторон духовного облика христианина служит мужественное крестоношение, терпеливое перенесение скорбей, спокойное шествие по узкому пути.

Ещё в древности беседовали Египетские святые Отцы: «Что сделали мы?.. – Мы исполнили заповеди Божии... Что сделают те, которые будут после нас? – Они будут исполнять делание вполовину против нас... А что сделают те, которые будут после них? ...Они отнюдь не будут иметь монашеского делания, но им попустятся скорби, и те из них, которые устоят, будут выше нас и отцов наших»¹³».

Святой Филарет учит, что нам надобно так подвизаться, «чтобы от памяти и любви Божией никакая скорбь не отлучала нас и на краткое время» (1: 690). Более того, на скорби должно смотреть как на посещения Божии по праведным судьбам. «Они должны побуждать иных к терпению, иных к исправлению, иных к благотворению, а посвятивших себя Богу наипаче к углублению молитв о наших грехах и о людских неведениях» (2 Б: 324). В болезни правильно и полезно «испытывать чувство отрешения от мира, чтобы и после болезни придерживаться сего чувства. Неудивительно, если чувство сие не так легко приходит после болезни, как во время болезни; в болезни Бог дарует оное на потребу немощному, а в здравии требует, чтобы он подвизался обрести оное» (2 Б: 327). Если помощь приходит не скоро – унывать не надо, а продолжать стучать в дверь милосердия Божия, «возводить взор к милующему Богу» (2 Б: 331), подвизаться, «чтобы удерживать неблагоприятные движения сердца и воли» (2 Б: 326). Жаловаться на тягость жизни нельзя – «Бог даёт и продолжает её для нашего спасения; следовательно, это дар. Дарующего благодарить должно, а не жаловаться» (2 Б: 331). Сильнейшее чувство благодарности должно быть тогда, когда скорби постигают безвинно. «В слове „безвинно» есть сильное врачевство против скорби» (2 Б: 328). Дело христианина нести возлагаемые на него кресты с любовью, с «детским смирением и христианским терпением, а не измерять их и не сравнивать с другими, не сетовать в лишениях, а бодрствовать над собой и крепиться, дабы, изнемогши, не лишиться уготованной награды» (2 Б: 328). Правда, иногда бывает полезно вспомнить, «что не один ты несчастлив. Если бы ты мог видеть вдруг море всех человеческих бедствий, ты совсем бы не приметил волны, которая угрожает теперь погрузить тебя в отчаяние» (1: 656). Также Святитель советует: «Если терпишь искушение и скорбь от ближних, упражняй себя в терпении и в прощении оскорбляющих. Так за динарий искушения можно купить сокровище добродетели» (2 А: 339).

Мера крестоношения, терпения наполняется «водою кротости» и возливается «на огнь ревности, чтобы он горел тихо и не разгорался без нужды до пожара, могущего, сверх опасения, повредить мирные скинии любви, снисхождения и смирения». И опять-таки Святитель советует: «На порицание лучше отвечать кротостию, нежели порицанием. Чистою верою надобно смывать грязь. Грязью грязи не смоешь» (2 Б: 322). «Только спокойные и кроткие обличения вразумляют людей, жестокие более раздражают, нежели пользуют» (2 А: 369)... Облик кроткого Святитель явил в своём описании последних дней земного бытия Митрополита Михаила Десницкого (ΐ 1821): «Смерть его честна. Обыкновенная кротость его в последнее время наипаче в нём просияла. Несколько последних дней ежедневно приобщался Святых Таин. Последние сутки были тяжки телесно; впрочем и сие страдание было тихо. 24-го дня прошедшего месяца (марта. – К. С), после вечерни, когда в домовой церкви его пропели: „Ныне отпущаеши раба Твоего», он предал дух. Я видел его в самые лёгкие и в самые трудные часы его болезни, в сии последние особенно можно было чувствовать себя у предела вечности. Оплакан он усердно, погребён благолепно» (1: 662).

В духовный облик входят, как его составляющие, радость и печаль, но не земные, а небесные. «Радость земная проницается печалью, потому что душа сокровенно чувствует неудовлетворительность земного и потребности лучшего» (2 Б: 326). На земле есть печальные и утешенные. Первые, к сожалению, «не растворяют своей печали» духовным утешением. Вторые – «не примешивают к своему утешению несколько печали, которая происходила бы от любви и смирения. Есть люди, для которых невидимое как будто не существует». Но есть и такие, «которые силою воли сделали... пролом в духовный мир, или думают, что сделали, и стараются удержать его открытым» (2 А: 335). Земная печаль может быть справедливой, «но никогда не должна быть чрезмерна. „Печаль многи уби, – говорит опытный мудрец, – и несть пользы в ней“» (2 Б: 327). Даже плач святых о лишениях временных «не назван благоприятной жертвой Богу, а наше продолжительное и тяжкое сетование не только не Богоугодно, но даже бывает грешно. Нам сказано: „Не скорбите, якоже и прочии не имущии упования“» (2 Б: 328). Печаль никогда не должна превышать веру в Бога и надежду на Него. «Что бы ни произошло, надобно веровать в Его милосердие и надеяться на помилование от Него». А для сего должно «отвлекать мысль от предмета печали и занимать ум и сердце молитвою. Не должно смущаться тем, что в сих обстоятельствах молитва несовершенна. Приносите Богу намерение молитвы – Он призрит и даст молитву молящемуся» (2 Б: 328). Печаль же «о Господе про-ницается радостью, потому что душа предчувствует то, что сказано Апостолом: “Печаль, яже по Бозе, спасение соделовает”» (2 Б: 326; 1, 686). Может утешить, и утешить истинно, один Бог, «и тогда как дарует, и тогда как отъемлет» (2 Б: 328). «Радуйтесь Ему с трепетом, – зовёт Святитель и учит: – Хорошо, если радуемся Богу, Помощнику нашему. Но, когда к радости о Боге присоединяется радость о дарах Его нам, не всегда приметишь, как примешается сюда радость о себе, и сие примешение лишит радость Божественной чистоты, ей свойственной. Потому очень надобная осторожность присоединять к приятному пряное – к радости о Боге трепет о своём недостоинстве, которое может и чистый источник возмутить излишним движением, и свет затмить или превратить в поверхностный блеск и призрак» (1: 679). Итак, «да взыщем радости, в которой бы не скрывалось жало печали. Да не страшимся и печали, которая в радость будет» (2 А: 337).

В рассматриваемых творениях святой Филарет, хотя и мимоходом, но указывает и то, что следует читать и что не следует. «Для сего мало нужны и Апологеты, и западные отцы. Писания восточных Отцов суть достаточная сокровищница догматов и духовного учения и для богословов и для народа. Западные более нужны для справок и выписок учёным» (3:327–328).

Добрые дела, как весьма важные и нужные, надо стараться "вести с осторожностью, чтобы впереди их не шли наше мудрование и наша воля». Этот совет Святитель даёт дважды (см, 1и 2 Б: 322). «Там, где дело идёт о целой жизни, несколько лет нерешимости простительнее, нежели минута опрометчивости» (1: 642).

Также требуется в поступках умеренность и предусмотритель ность, «чтобы и строгость и снисхождение вели к улучшению дел и людей» (2 Б: 337). Истинная обязанность начальника и его помощника состоит не в том, «чтобы с завязанными глазами ходить между подчинёнными, а в том, чтобы, узнав претыкание брата, не думать, что мы лучше его, и чтобы действовать в отношении к нему так же безгневно, Как и прежде сего сведения» (2 Б: 338). И Святитель ставит вопрос: «Как можно отказаться от обязанности знать истинное положение человека, который в нашем близком подчинении, который, следовательно, нам поручен и за которого мы должны будем дать ответ?» (4: 278).

Недопустимы в духовной жизни леность, холодность, раздражи тельность, гнев, зависть и проч.

«Если жалуемся на леность и холодность, – размышляет святой Филарет, – надобно поискать – не впал ли в душу какой из тех помыслов, кои тяготят душу, а не воспаряют горе, а это помыслы, в коих что-либо присвояется или приписывается себе» (2 А: 347).

Неполезны также раздражительность и гнев. Гневом можно «только произвести или увеличить раздражение другого, а привести в лучшее расположение можно только терпением и миром. Духовный закон говорит, что надобно помочь ближнему, и притом не оскорблять другого» (2 Б: 323). «Утишает нервы, – гласит он, – тишина духа» (1: 669). В минуты раздражения, гнева, негодования «не надобно позволять себе говорить и действовать, а надобно взять время, утишить страсть рассуждением и молитвою, и потом с умеренностью произвесть обличение и со снисхождением определить наказание согрешившему. “Плод же правды в мире сеется творящим мир”» (2 А: 336). Обуздывать невежество «безумных человек» надобно «только с правдою и с умеренностью, а не с гневом, ибо “гнев бо мужа, правды Божией не соделывает”» (1: 663–664).

Уводит от правды Божией и уводит далеко зависть. «Отцы учат нас, – напоминает святой Филарет, – не останавливать мыслей наших на тех людях, которые занимают лучше нас положение, хотя, по-видимому, не больше – или не меньше – имеют на то права, но лучше смотреть на тех, которые не менее или не более нас имеют права на положение приятное, но находятся в более неприятном, нежели мы. Первое ведёт к ропоту или зависти, а последнее располагает быть довольным нашим положением» (2 Б: 331).

Общее правило или «верховный закон» духовной жизни гласит: «Не делать ближнему того, чего себе не желаем» (2 Б: 338). С этим законом неразрывна покорность воле Божией. «Мы должны взирать на волю и устроение Божие, и где Провидением Божиим поставлены, там по возможности трудиться и действовать» (2 Б: 339).

Примечательно, что Святитель не советует брать на себя самовольно, без должной подготовки те подвиги, которые превышают наши силы – непосильные. Вот его суждения: «Невидимые, но подлинные грехи видеть иногда препятствуют человеку видимые, но мнимые добродетели. Иной, например, без истинной надобности по собственной воле и выдумке обременяет тело своё веригами и вздумает, что он уже вступил в истинный чин Христовых крестоносцев и по духу, а не примечает, что на внутренней стороне вериг написано: “...в самовольней службе и смиренномудрии непощадении тела” (Кол. 2,23) . Сие, впрочем, говорю не против вериг, для которых есть люди, и времена, и причины» (1:675).

Священнослужителям и инокам даются также весьма ценные и особые указания. Впрочем, некоторые из них могут в полной мере быть отнесены и к христианам-мирянам.

Рекомендуется, прежде всего, простота и доступность. «В служении нужна простота, естественность и внятное слово, без поспешности, но и без косности» (4: 284). «Обхождение простое, мирное, спокойное, как без изысканной ласки, так и без ухищряемой холодности, полезно в отношении к немирным и не повредит мирным» (2 Б: 323). В ином состоянии – «с оком подозрительным можно дойти до человеконенавидения; кто хочет иметь любовь к ближнему, тот должен иметь око простое» (2 Б: 323)... При обличении заблуждений и заблуждающихся нужно иметь «терпимость, спокойствие, кротость, снисхождение; осторожность также нужна, как и ревность» (2 Б: 348)... Даётся особое указание – как подобает относиться к вышестоящим: «По уважению и любви к высшим не очень удаляйся от них, но и не очень приближайся к ним, чтобы не случилось быть им в тягость» и не подать «повода к смущению и соблазну» (2 Б: 348, 349)... Долг священнослужителя «говорить признаваемое по совести справедливым, и при малой надежде услышания. Ибо нам, – пишет Святитель, – сказано: если укажешь путь уклонившемуся, и он послушает, то спасёшь его и себя; если не послушает, то спасёшь, по крайней мере, себя; а если не укажешь, то приготовишь беду ему и себе» (3: 273). Для большей действенности слова Святитель советует прибегать к аналогиям: «Проповедовать без аналогий я бы не советовал» (4: 284)... Напоминается соблюдение определённых правил в отношении к церковному имуществу: «Трудно выговорить, чтобы облачение приобщить к наследству, ибо по древним церковным правилам церковная собственность всегда отделялась от личной; и не слыхано, чтобы омофор переходил к наследникам или наследницам» (4: 284)... Поучительно рассуждение Святителя об общественном служении пастыря: «Опасно искать общественного служения, когда знаем свои недостатки, препятствующие проходить оное с успехом, но и того, думаю, остерегаться надобно, чтобы не оставить служения, к которому призваны... Надобно в сем испытать себя, прежде нежели оставим своё место. Если же точно видим, что способности и силы наши не позволяют нам исполнить, чего требует служение наше, можно решиться оставить оное, чтобы не быть виною ущерба общего блага, и на сей конец представить начальству, какая способность или сила наша по примечанию нашему не соответствует потребности, и ожидать с послушанием, решится ли оно ещё терпеть наши недостатки или признает нужным занять место наше иначе» (1:669)... Московский Архипастырь, наставляя священнослужителя, одновременно и предостерегает его от возможных опасностей при различных искушениях. На вопрос: «Как враг имеет коснуться служителя алтаря?» он отвечает: «Так же, как дождь сквозь худую кровлю проходит в алтарь и в комнату, как ветер сквозь скважину задувает свечу в алтаре и в комнате. Алтарь и служение остаются святыми, а небрегущий о целости своей храмины обличается последствиями сего небрежения, малого или великого, и побуждается поправить кровлю, заградить скважину, чтобы предупредить больший вред» (1: 679–680).

Касаясь духовного облика иночества, Святитель пишет: «Монашество сделано на то, чтобы шли служить Богу и Церкви с пожертвованием всего» (2Б: 345)... Важнейшим в иноческом послушании является нестяжание. «„Монаху надобно, не откладывая, отдавать излишнее Богу или бедным» (1: 703), учиться приносить в жертву Богу всё, что как-нибудь занимает» (1: 670). Так сказав, Святитель заключает: «Вот это дело! Да дарует Вам (отцу архимандриту. –К. С.) Бог успех!» (1: 670)... Греховна и потому губительна самонадеянность. «Берегитесь самонадеяния, – взывает святой Архипастырь, – берегитесь поступать по первым движениям собственной воли, рассуждайте о всяком деле со вниманием; очень мало дел, которые безопасно было бы делать как случится, советуйтесь часто со старшими и благонамереннейшими из братии, любите слушать правду и умейте не гневаться за правду грубую» (2 Б: 343)... Недопустим произвол – даже в том деянии, которое внешне выглядит вполне приемлемо. «Не надобно по лености делать меньше, нежели требуют, но не надобно делать и больше по произволу. В келии можно молиться сколько угодно, для церкви есть порядок более строгий. Как могут спросить: “Зачем не молятся?” Так могут спросить: “Зачем молятся?”» (2 Б: 344)... Не рекомендуется выходить из монастыря без видимой нужды. «Пчёлы улетают из улья и возвращаются, принося мёд, монахи выходят из монастыря и часто возвращаются, потеряв немало мёда и принося что-нибудь не столь хорошее, как мёд» (2 Б: 344)... Хотя безмолвие и не отвергается, но вот как преподаётся: «Безмолвие, конечно, вещь хорошая. Но думаю, кто призван послужить в обществе, не должен уходить от сего без особенного указания от Провидения Божия» (2 А: 359)... Административную должность следует принимать со смирением, как послушание. «Торжествовать вступление в должность благочинной угощением, – пишет Святитель инокине, – значит провозглашать по-светски свой чин, которого ещё не дано, а не вступать в дело послушания с тихостью и смирением» (2 А: 359)... Чтобы изжить возможное преслушание в монашеской среде, «надобно внимание во время представления к пострижению. Кто только наружно стеснял себя, чтобы пролезть сквозь сию дверь, тот, прошед, скоро расплывается, а извергнуть за ограду труднее, нежели не принять в оную» (2 Б: 346)... Также необходимо выдерживать возраст: «Древним правилам не противно, а с обстоятельствами настоящего века сообразно не постригать женский пол ранее 30-летнего возраста» (2 Б: 346)... Как бы обобщая свои размышления об иночестве, Святитель сообщает: «Когда мне случалось говорить с пишущими устав монастырский, я всегда советовал умеренность законополагать для всех, чтобы исполнение было вернее. А ревнующие могут втайне приносить особые добровольные жертвы, под особым руководством» (2 Б: 346).

* * *

Действенным средством к стяжанию того доброго, что определяет духовный облик христианина, служит память смертная – память о конечности земного пути и последующих судьбах. Эта память помогает сердцу дать «уму движение к Богу» (1: 686), видеть в Едином Боге – «источник блага» (1: 690), «ходить путями правды» (2 Б: 327), – «веровать, исполнять заповеди, очищать сердце...» (1: 713). А как бывает в нашей жизни? Даже в благочестивом христианском обществе (в ином – избегают бесед о смерти) нередко можно слышать разговоры о месте погребения, о памятнике, ограде или гадания о времени кончины... «Не полезнее ли, – заключает Московский святитель Филарет (а вместе с ним завершается и данное сообщение) – заботиться о том, как встретить кончину с миром и благой надеждой, нежели о выборе места в земле для земли, непременно такого, какое нам пришло на мысль, и готовить памятник, и сочинять надгробие?» (2 Б: 331). – «Да, полезнее пещись о приготовлении к будущему, нежели гадать о времени перехода. Всегдашнее внимание к приготовлению делает оный благим. Рано ли, поздно ли, любопытство не сделает оный лучшим. И когда напоминают о времени, возбуждают к приготовлению. Да поможет Вам Бог непрерывно пожити в ожидании блаженного упования Господа нашего Иисуса Христа и в очистительном приготовлении к принятию обетования сего верно и невозбранно» (1:678). «Мир Господень, превосходяй всяк ум, да соблюдает сердце ваше и разумение ваше: сердце – в преданности воле Его, разумение – в послушании веры» (1: 686).